-----1

В июне у природы - одни хорошие ожидания, и в своем эгоизме она отбирает у людей инициативу. Мы потом перехватим ее, ближе к зиме; в октябре спокойнее становятся люди, и довольно многие - не только великий Александр Сергеевич.

Так вот, был июнь. Томный и нервирующий, заставляющий думать о воспроизведении, о внешности, о мужчинах. Даже таких древних мумий, как я. К тому же, я сутулая и толстая, и лицом похожа на птицу: у меня большой нос, доставшийся от папы. Нос, с которым я уже стерпелась. Мама в детстве дразнила: "Носик-нос, на двоих рос, а одному достался". Я называю его "мой европейский нос" или даже "чисто английский нос". Подходит также название "нордический" и "арийский". То, что красоты особой во мне нет, как бы я ни старалась, считаю, однако, за плюс, потому что люблю свободу. И все-таки в июне данное обстоятельство удручает. Мужчины клеются к моему молодому заду только зимой, потому что летом хватает девчонок с голыми ногами и длинными волосами, плескающимися на ветру, у которых к тому же под блузкой значительно выпирает. А я с пучком бредов из волос рыже-серого цвета и в длинной юбке незаметна. Не люблю стричься. Мне сваляли из волос эти сосульки-валенки, они растут, и я собираю их в пальму на голове. В штанах не хожу: парни обратили бы внимание на мою задницу. А так - нет. Боже! Не люблю мужчин. Психолог бы сказал, что у меня были проблемы с отцом. Конечно, были, и теперь я ненавижу влюбляться: раздражаюсь до тошноты.

Вот мое наблюдение: у разных людей бывает душа как пар, бывает как вода, а бывает, превращается в лед. У кого были проблемы с отцами, они как лед. Например, если папа был горьким пьяницей. Такие люди в детстве замирают изнутри. Получается, что у нас движение и поступки все снаружи, а внутри мы мумии и куски льда. Когда мама умерла от рака, а папу мертвого от пьянства нашли на берегу речки Оккервиль; когда мне сказали об этом, я подумала: в какое дерьмо я опять вляпалась. Я идиотски улыбалась три дня, до самых похорон. Потому что мое перманентное чувство вины сводило меня с ума. А еще это событие было, как питерцы в июне. Люди на улицах в июне смешные: от неожиданно пришедшей жары население с синюшной кожей одевает всевозможное неглиже. У питерцев никогда нет нормальной летней одежды на это время года. За зиму скопленные жирки и складочки позорно свисают с поясов и резинок. Все похожи на поросят, которых впервые выпустили на лужайку, или на былинки, выросшие под перевернутым ведром. Так вот, мои родители умерли в злополучном июне, в один день, как в анекдоте. И это было так же нелепо, мерзко и смешно до слез. Они всегда говорили мне, что делать. И всегда говорили, что я все делаю плохо. Поэтому я после их смерти все бросила, даже учебу, и перестала делать вообще что-либо.

Моя патологическая честность похожа на подготовку к поединку, на который меня никто не вызывал. Зачем я все это выбалтываю? И так всегда. Просто выворачиваю на собеседника информацию, как мешок с мусором. В надежде, что копаться никто не захочет. Я даже не представилась. Зовут меня Вера Львовна. Десять лет назад я осиротела, похоронила родителей и стала единственной обладательницей трехкомнатной квартиры в Санкт-Петербурге. Оставив университетскую философию, я продала родительскую машину, деньги положила на счет в банке, чтобы оплачивалась квартира, закрыла ее и уехала, куда глаза глядят. Пять лет я была в зазеркалье. Или - в туманном путешествии, или - в аду, как угодно; главное, вернулась с неповрежденным рассудком. После этого я сдала две комнаты первым попавшимся первокурсникам. Они выросли, возмужали на моих глазах; и так прошло еще пять лет, как я живу с жильцами.

-----2

Мои жильцы - не фантомы, живые люди и вполне платежеспособные. Но не зря говорят, что подобное притягивается к подобному, а идиот - к идиоту.

Лена Кисляк и Жора Журавлев снимали у меня по одной комнате и между собой различались во всем, кроме того факта, что отцы у обоих были пьяницами. Вначале об этом я и понятия не имела. После долгого отсутствия я не могла найти работу и сдала две комнаты из трех первым попавшимся первокурсникам из герценовского университета. Это были Лена и Жора.

Они были смешные. Лена считала себя лесбиянкой, а Жора - геем. Это были такие же психи как я, поэтому мы скоро подружились, несмотря на разницу в возрасте. Раз в месяц я читала им лекцию о вреде смены ориентации с точки зрения Церкви. Этого хватало, чтобы они не пускались во все тяжкие. Может, они делали это из боязни потерять мое расположение, но, думаю, они были просто неудачниками, оправдывающими себя несуществующими наклонностями.

Лена была высокой девицей английского типа с редкими рыжеватыми волосами и постоянной кислой миной на лице, как бы подтверждающей ее фамилию. Улыбалась она крайне редко, да улыбка ей и не шла. Одевалась она ужасно, ходила на полусогнутых и расшатывалась на ходу. Раньше она пыталась ругаться матом тонким своим голосом, видимо, чтобы как-то выделиться. Получалось довольно изящно, но она не поняла этого преимущества и перестала ругаться. Жора, напротив, был очень аккуратен и следил за своим гардеробом до педантичности. Он был так услужлив, что людям становилось противно. Походка и его выдавала. Когда он думал, что на него смотрят, он деревенел, складывал руки по швам - голова вперед, глаза в пол - и передвигался как безмозглый услужливый тип. Неискушенный зритель впадал в умиление. Особенно, когда Жора поднимал на него свои прекрасные голубые глаза с мольбой, словно говорил: "Только не бейте!" Манипулировать людьми он не умел. Этот толстый очкарик никогда не мог сделать даже самый простейший выбор, например, взять ему вилку или, наоборот, ложку. Жора готов был бежать на край света, чтобы получить совет. Однако, при всех его страхах он выходил сухим из воды, если обстоятельства требовали мгновенной реакции. Тогда он будто стряхивал с себя личину неуверенности. В остальное время он твердил нам, что он гей от природы, и что это не лечится. Но Жора боялся мужчин. Я была этим довольна. Иначе мы бы не стали неким молчаливым целым. А так у нас появились даже тайные имена, как в некоем секретном сообществе. Произошло это так.

Как-то раз я и Лена валялись на полу в разных углах моей комнаты, каждая со своим компом. Моя комната была самая большая, и окна выходили не во двор-колодец, как у них, а на Фонтанку. Эти дети приходили ко мне и валялись на полу, как мусор в проходном дворе.

- Прикинь, - сказала она, - англичане едят горячих собак. - Она замолчала, потому что знала: не смешно.

- Знаешь, - все же отреагировала я, - ты здорово похожа на англичанку. Я буду звать тебя Мэри, леди Мэри.

Лена стерпела.

- А фамилия у тебя будет... Кисс.. Кисслайк, вот. С этого дня ты - леди Мэри Кисслайк.

- А ты тогда...

- Но-но, - сказала я, - я буду Габриэла. Просто Габриэла.

А фамилия?

- Никакой фамилии, ясно?

- Ну ладно. А Жорика тогда как назовем?

- Что-то ничего не приходит в голову.

- Предлагаю назвать его Грегори, как доктора Хауза.

- Пойдет.

- Грег Птичка Хауз.

- Ага.

Жорик был не против. Он так боялся остаться один, что готов был назваться горшком. Вот так мы и ладили. Никуда вместе не ходили и почти не разговаривали, и даже телевизор смотрели молча, что, однако, очень нравилось леди Мэри. Пока они не получили свои дипломы. Вот тут-то и разыгралась трагедия.

Надо сказать предварительно, что я совсем не работала и не поддерживала с обществом никаких отношений, кроме оплаты квартиры. Иногда я пела в церковном хоре, где кормили обедом и платили сразу после службы. Питалась я по столовкам на деньги, что давали мои жильцы. Я очень любила ездить за город в поисках красивых мест. Брала рюкзак и уезжала на весь день. Дома мне казалось, что я произвожу грязь. И я убегала, чтобы сохранить чистоту. Поздно вечером я возвращалась, стараясь не столкнуться на кухне с бессмысленной улыбкой "Грега" и не налететь с разбега на длинный силуэт новой англичанки.

-----3

Однажды я забралась в сказочное место. Это было километрах в ста от города и довольно далеко от электрички. От станции я немного проехала на попавшемся мне автобусе и вышла, увидев зеленую гору. У подножия горы текла веселая речка с плесами, белая, как в Грузии. Темная растительность нависала над глубоким руслом реки и круто уходила вверх. Там виднелись дома.

Меня так и потянуло к этой горе. Я шла по улице между домами и вдруг услышала звон колоколов - там, наверху. Я побежала в гору. Дорога шла влево, через прочный автомобильный мостик, и продолжалась косо по горе, в которой для большей пологости был прорыт туннель. Наверху я отдышалась, разглядывая открывшийся пейзаж. Вперед шла улица, в конце которой из-за зелени открывалась церковка с маленьким голубым куполом, вся белая. На колокольне был куполок еще меньше, и видно было три колокола. Звонить уже перестали.

Я вошла внутрь на "Достойно есть". На клиросе звучал одинокий женский голос, по-видимому, молодой. Внутри была бедность. Стены, выкрашенные когда-то масляной краской, облупились. Многие иконы были бумажными, наклеенными на прессованные опилки или фанеру. С потолка свисала отставшая шпатлевка. Но пели грамотно и проникновенно, пели подходящее, знаменное.

Тощая бабушка при лавке продала мне две свечки. "Иди ставь к празднику,"- сказала она. Я, конечно, не послушалась - сами с усами. Я поставила одну за упокой родителей, к фанерному распятию с Голгофой, изображенной с помощью настоящих булыжников. Вторая свеча предназначалась Архангелу Гавриилу, которого я любила, и который всегда на иконостасе, так что не дотянуться; приходится ставить свечу на ближайший подсвечник, поэтому все думают, что я не ему ставлю. Ну и хорошо, зачем всем знать, кого я люблю.

Священник вышел говорить проповедь трем старушкам и мне. Он был молодой и только что не подмигивал. Проповедь была короткой. Другой ради нового лица завернул бы что-нибудь позаковыристее, а этот - нет. Неплохо. Впрочем, все они такие вначале, пока бедные - веселые и умные, подумала я.

Поцеловав Крест, я не мешкая вышла из храма и огляделась. Оказалось, что дорога от церкви была не одна, а две. Они шли от храма под углом. Я пришла справа, а другая улица уходила налево, в дома. За домами вдалеке просматривался густой сосняк. Куда же ведет эта дорога, подумала я, если эта гора там кончается. Дорога в никуда.

Страшное любопытство проснулось во мне, и я как бесплотная потянулась туда. Через пять минут ходьбы дома по одной стороне вдруг кончились, и передо мной открылось небо с облаками. Улица выбегала к обрыву и шла вдоль него, но вскоре, оставив дома, полого уходила вниз. Впереди, где были сосны, дорога, извиваясь, спускалась к другому мосту, и там разворачивалась, отходя от реки под углом, и превращалась в улицу. Сверху открывался чудесный вид на поселок, лежащий внизу. Обрыв был довольно высокий, примерно с десятиэтажный дом, и весь порос кустами и маленькими соснами. Чуть поодаль росли старые деревья, цепляющиеся за край обрыва оголенными корнями, как старик за одеяло. Внизу переливалась по камням река, которая, огибая эту часть горы, где я стояла, словно обнимала ее.

Крайний дом там, где улица выходила к обрыву, продавался. Казалось, разбитый домишко не стоит даже висящего на нем рекламного плаката с полуметровыми цифрами контактного телефона. Земельки у дома было совсем мало, потому что он стоял почти на краю пропасти. Я достала телефон и записала этот номер. Подумала и позвонила. Участок с домом под снос продавался за смехотворную сумму.

-----4

В электричке я придумала дом. В голове он сам нарисовался, как в мультфильме Миядзаки. Почему-то от него свежо пахло снытью, как от мокрого подола моей юбки. Пока я изучала свой обрыв, сорвался дождь, такой же веселый и праздничный, как белая речка внизу. Я нацепила дождевик, но пока выбиралась из зарослей сныти, юбка пропахла ее острым запахом. А когда я уже сидела в автобусе, появилось солнце и пронизало лучами брызги дождя. Дождь лепил на окно солнечный бисер. Да уж, подумала я, если я не свинья евангельская, то должна понять, почему и какой бисер мечет передо мною Бог. Что-то должно случиться. Десять беспросветных лет!.. Грядут перемены!

Дома я нашла обе комнаты запертыми изнутри. На столе в кухне стоял преогромный нетронутый торт. Это было подозрительно. Я побренчала посудой, чтобы объявить о своем возвращении. Мысленно просчитывая степень ужаса, который меня ожидает, я косилась на зловещий торт. Они оба любили сладкое. Мэри имела такую конституцию, что могла есть сколько угодно, не толстея ни на грамм. Грег периодически спохватывался и начинал худеть, но потом наверстывал упущенное; размечтавшись о чем-то, он поглощал бутерброды Мэри, мои йогурты и кучи пирожных с чаем и какао, которые покупал каждый день. Как в таком случае торт еще цел?..

Первой выползла из своей комнаты леди Мэри с красными глазами.

- Мы ждали тебя, - сказала она и вдруг зарыдала. - Получили сегодня дипло-о-мы и ре-решили отпра-аздновать.

Она смотрела в окно. Слезы струились по ее щекам.

- Жить не хочется, - сказала она, - и плевать я хотела на еб... родителей. Не дают больше денег на квартиру. Говорят: снимай на свои. Назло им не пойду работать. Жить с ними не буду. Лучше сдохнуть. Ты такая счастливая-а-а! - она подтянула сопли.

- Где же Грег? - спросила я.

- Эй, Птица, выходи! - крикнула леди Мэри в несвойственной ей народной манере. Я вообще никогда не видела ее плачущей.

- Блин, это так поразительно, я в шоке, - сказала я, - что происходит с вами, леди Мэри? Возьмите себя в руки, вы меня нервируете. Боюсь, я вынуждена это потребовать.

- Это вы, Габриэла, виноваты, - схватив воздуха, произнесла Мэри, - я впервые поругалась с родителями. Думаю, это ваша заслуга и ваше влияние.

Мэри ушла в комнату и хлопнула дверью. Тут вышел Грег со своей ужасной улыбкой и сказал:

- Давайте поедим.

Трагедия заключалась вот в чем. Мои студенты не были готовы к самостоятельной жизни без приказа родителей, дотошного "разбора полетов". Грег как-то говорил: вот бы прожить всю жизнь так, в послушании, чтобы кто-то за тебя думал и принимал решения. Леди Мэри тогда бурно спорила, что было на нее не похоже, и сказала пространную речь о пользе инициативы и о вреде монахов-послушников. Это была у них больная тема. На самом деле они оба никогда не видели перспектив и с ужасом ждали окончания учебы. Для них данное событие означало конец бытия.

Я сняла закипевший чайник и заварила чай в чайнике с петухами. Жора-Грег сел за стол и вдруг перестал улыбаться. Он уставился в клетчатую скатерть вытаращенным и упрямым взглядом, словно задался целью превратить ее в золото. Такое я видела впервые и очень удивилась. Суетливо заметалась и даже стала насыпать в его чашку сахар.

- У меня нет денег на таблетки, потому что я купил торт, - сказал он.

- Ты что, заболел? - спросила я.

- Нет. Я здоров. Лучше б я умер. Дайте мне отравиться до конца. Я не до конца уже пробовал.

- О. О. О, - сказала я, - дети. Вы такие идиоты. Полагаю, песня та же, что у Мэри, только в оранжировке?

Жора тяжело посмотрел на меня. Теперь в его взгляде появилось что-то новое, кроме обычного: "Только не бейте". Он медленно достал из кармана книжечку диплома и выложил на стол.

- Что мне теперь с этим делать? - спросил он. - Папа больше не будет давать мне деньги. Сказал: теперь иди работай и снимай жилье на свои. Он даже со мной не встретился! Я звонил сообщить о дипломе, потому что на защиту никто не пришел; так он даже не поздравил! Называется, проявил благородство! Выучил сыночка! Дотянул!.. Теперь я им не нужен. Конечно, он не виноват. Это я во всем виноват. Нас слишком много у мамы с папой. Лучше б я не родился!..

Несчастный Жора прихлебнул чай и начал быстро пожирать кусок торта, который я ему подсунула.

- Вот и Мэри, - говорил он с набитым ртом, - мамаша ее...тоже порадовала... Где, говорит, диплом? Взяла... и стала ей в морду тыкать...

- Не "морда", а "лицо", - раздалось из-за двери.

Мэри вышла из комнаты и смиренно села за стол, сложив беспокойные руки на коленях. Я встала и налила ей чаю. Потом нависла над столом.

- Хотите сказать, что вы съезжаете?

Жильцы дружно подняли глаза. Лена поджала губы, а Жора опять превратился в "Только не бейте".

- Но съезжать не хотите. Работать по специальности тоже не хотите. Верно, какие же вы педагоги. Дети вас убьют при первой же встрече. Но не до конца, Грег, понял? Что же делать будем?

Они заерзали. Леди Мэри рисовала тонким пальчиком по скатерти.

- Мы с Грегом думали, что ты, Вер... Габриэла, что-нибудь придумаешь, - сказала она, - потому что остается только напиться нах... и стать лесби.

- Точно, или искать богатого любовника, - ехидно подпел Жора.

- О, вы - манипуляторы, любимые мои, - сказала я угрожающе. - Но думаю, мне тоже есть что сообщить вам. Скорее всего, я буду продавать квартиру и уеду отсюда, так что никому из нас не будет обидно.

- Куда уедешь? - хором спросили они. Спросили не "что" и не "как", а именно "куда". Я сказала:

- Поеду строить дом своей мечты. Дом на обрыве.

- На обрыве? Как же ты одна? Я с тобой.

- И я тоже.

- Ой-ой-ой. Я говорила, что вы идиоты? Да? Впрочем, живите пока бесплатно. А там видно будет.

-----5

Объявление мое выглядело так: "Работа. Ищу молодого специалиста для разработки строительного проекта дома моей мечты".

Жильцов мне было ужасно жалко. Вот уж не думала, что они ко мне привяжутся. Получается, что я несу за них ответственность, хотя совсем не старалась приручить, наоборот, обращалась с ними как с котятами, которые везде гадят.

На следующее утро я просто сбежала пораньше из дому и, побродив по Фонтанке, пошла к строительному институту, то есть, университету. Подойдя со стороны преподавательской проходной, я нашла доску объявлений, всю заклеенную цветным драньем сорванных листков. Я налепила сверху одно-единственное послание незнакомцу и приготовилась ждать. Мимо сновали люди. Я сидела на скамейке и делала вид, что читаю. На что я надеялась?..

Вдруг кто-то тронул за плечо. Жест показался мне весьма фамильярным. Я обернулась. Позади стоял благообразный пожилой джентльмен высокого роста, прилично одетый. Почему-то я подумала, что он неухоженный. Не в том смысле, что неопрятный, нет, он был опрятен для холостяка, но именно для холостяка. Немного мятая рубашка, брюки длинноваты - жена бы подбила - зато кроссовки новые и выбраны не по стилю и возрасту. Обувь я рассмотрела позже, потому что сначала он стоял за скамьей и улыбался.

- Какое прекрасное июньское утро, - сказал он.

- Мы знакомы? - спросила я, не вставая.

Седая голова джентльмена чуть склонилась набок. Вокруг глаз собрались морщинки.

- Простите, девушка, я видел, как вы это клеили, и почитал. Хотелось бы узнать, почему вы не убегаете, и второе - кто же этот мечтатель?

- Ну, я это. А вы кто такой?

- Позвольте представиться, - незнакомец обогнул скамейку и наклонил голову, стряхнув вперед прядь белых волос, - Корсаков Александр Игоревич.

- Блин, -- сказала я и сидя протянула руку, как королева. - Вы, похоже, архитектор? Присаживайтесь.

Человек подержал мою руку и сел рядом. Я назвала себя.

- Почему я не убегаю? Вот думала снять это объявление через полчаса, - ответила я.

- Не уверены в себе? Понятно. А я не архитектор, просто строитель.

- Неплохо, потому что настоящего архитектора я не потяну.

- Ваш тягач не имеет достаточно лошадиных сил, верно, милая девушка? Кого же вы хотели нанять для исполнения вашей, с позволения сказать, мечты? Полчаса - малый срок.

- Я девушка вовсе не милая, Александр Игоревич, вам надо об этом знать, если вы захотите со мной работать, но я думаю, что вы староваты для этого объявления.

- Я не оскорблен. - Глаза его не изменились и по-прежнему были спокойны. - Ведь если под словом "молодой специалист" вы подразумевали "дешевый специалист", то деньги мне не интересны. Меня привлекли слова "дом моей мечты". Это ловушка, и я в нее попал. Если хотите, можете показать рисунок. Если мне понравится, то вам повезло, говорю вам это без ложной скромности, милая... о, простите.

- Хорошо, я вам нарисую. Но здесь неудобно.

- Позвольте угостить вас кофе, - сказал мужчина с улыбкой, - вы не завтракали? Пойдемте. Составьте мне компанию. За углом есть пирожковая.

Он встал и подал мне руку. В движениях старика не было никакого жеманства старого ловеласа. На вид ему было лет пятьдесят, но он был очень высокий и тощий. Движения немного неуверенные, видно, в последнее время он пил. Мы отправились, причем дед подставил свой локоть, а я взяла его под руку, что получилось совершенно естественно. С ним было легко.

Мы взяли кофе и пирожки и сели за столик. Я достала блокнот и рассказала Александру Игоревичу про свой дом.

- Вы смотрели мультики Миядзаки? - спросила я.

- Ах, Миядзаки, понятно. У него все с большой любовью прорисовано. Вас саму не тянет превратиться в мультяшку? Внутри все так просто, двухмерно. - Он вздохнул. - И проблемы там совсем не наши трехмерные. Совершенно неразрешимые, верно?

- Какие же у вас могут быть проблемы, если у вас полно денег, - буркнула я, - вы же сказали, что они вам не важны.

- Деньги всегда важны, что тут поделаешь. Но более важен интерес к ним. В меру, конечно... - Он помолчал. - Два года назад у меня умерла жена. Мы с ней занимались недвижимостью. Это было увлекательно. Мы делали деньги и получали удовольствие. Но все хорошее кончается. Теперь недвижимости у меня полно, я ее сдаю и богат. Но теперь мне мало что интересно.

- А дети ваши?

- Детей Бог не дал. Братьев и сестер - тоже.

Старик пил кофе, противно прихлебывая, и жадно ел, замирая иногда для реплики. Я неожиданно рассмеялась.

- Бьюсь об заклад, что у вас дома пустой холодильник!

- Откуда вы знаете? - оживился дед.

- Да так. Вот что я скажу вам, Александр Игоревич: от проблем надо не избавляться, их надо размораживать, понимаете? Как холодильник. Разогревать феном, если хотите. Есть у меня одна теория. Никогда не оставлять в жизни хвостов. Во всех смыслах. Они только кажутся нужными, а на деле тормозят движение. Мы же не обезьяны, чтобы хвосты свои использовать! Движение - это разогрев, это - жизнь! А хвосты мешают. Мы люди. Нам они не нужны.

- Интересно, - Корсаков поставил чашку на блюдце, - интересно! Уж не хотите ли вы, м-м-м... уважаемая, исходя из ваших рассуждений... Могу ли я предположить, что вы желаете вложить в ваш дом все, что имеете, не оставив в городе жилья, или мысль ваша абстрактна?

- Не ожидала, что вы так быстро все поймете.

- А я впервые вижу человека, который хочет выехать из Петербурга, не оставив за собой хвост. Вы сумасшедшая? Или раненая? И в том, и в другом случае вам необходима помощь. Вы меня поразили. Даже что-то не хочется смеяться над вами и по-обывательски жалеть.

- О, этого было бы достаточно, если бы я согласилась на общение с обывателями. Вас же я хочу нанять, вы помните, уважаемый Александр Игоревич? - с досадой сказала я.

- Забыл! О, ловушка!.. Знаете, я согласен. Когда поедем на место? Нужно посмотреть ландшафт и почву.

Мы обменялась телефонами и расстались. Он пошел на юго-восток по Московскому проспекту, солнце слепило, а я смотрела ему вслед. Походка его окрепла, он легко лавировал в толпе. Я пошла обратно - снять объявление.

-----6

Когда есть деньги, к ним подтягиваются люди. В моем случае поэтому лучше их не иметь. Потому что я не люблю людей и не умею ими манипулировать. А люди нужны, не надо их отталкивать, их надо использовать. Деньги без людей куда-то деваются. Помните, медвежонок сказал про мед: "Он если есть, то его сразу нет", так и деньги. Как их не прячь, они найдут лазейку и драпанут. Вот если привлечены люди, то они создают некий заслон для утечки. Вообще-то я предпочитаю не иметь дела с живыми деньгами. К моим рукам они не прилипают, а разлетаются, как осенние листья.

Когда в нашей жизни появился Александр Игоревич Корсаков, деньги как-то присмирели. Грег и Мэри прозвали его "наш дед", потому что он был простой, не наезжал, не обижался. Несмотря на простоту, они его уважали. Грег поначалу деревенел, в глазах его появлялся ужас, но потом и он привык. Корсаков был укротителем денег, поэтому мы по его совету квартиру не стали сходу продавать, а взяли наличность под залог недвижимости. Братия была рада. Накупили еды и устроили пир горой.

У "нашего деда", естественно, была машина. Он ездил на ней проверять, как идут работы на стройке. Однажды он взял с собой и нас троих. Начиналась осень. Поселок Тихомировка, где была моя гора, находился далеко от трассы, но асфальтовая дорога, со многими поворотами и знаками "Обгон запрещен", горками, которые становились все выше и выше, вполне нравилась Игоревичу. Так уважительно называла его я. Он же согласился называть нас, как мы привыкли, а Мэри - только "леди Мэри".

Дорога пошла вниз, и вдруг открылась небольшая долина с садами, яркими крышами домов, светлой речушкой, и над всем этим - моя гора, вся разноцветная в это время года. Отсюда видна была церквушка наверху, постепенно исчезающая из глаз при спуске в долину. Мэри и Грэг сказали: "Во, блин!.. Восхитительно!" Гладкое полотно ушло в сторону, и мы запрыгали по сбитому местному асфальту. У моста кончилось и это покрытие. Мы ехали по мягкой грунтовой деревенской дороге.

- Вон там будет ваш дом, смотрите правее, на горе светлое пятно - это котлован, - сказал Александр Игоревич.

Мы увидели на краю обрыва рытвину, как открытую коробку без передней стенки. Над ней в небе стоял небольшой строительный кран и кучи стройматериалов. Суетились рабочие.

- Земляную стенку придется пока закрыть доской, а под ней будут работать над каменной кладкой: надо хорошенько укрепить склон. Там не самый хороший грунт. По бокам дома нужны будут бетонные отливки - по ним мы устроим ступени к нижнему балкону, а под балконом поставим сваи вниз и вглубь. Зацепим как ласточкино гнездо, - сказал Александр Игоревич.

- А если дом все равно отвалится? - спросил Грег.

- Птица, ты точно взлетишь, - съехидничала Мэри.

- Обижаете, - сказал наш дед.

Поднялись на гору. Машина остановилась возле стройки. Мы вышли.

Стройка отделялась от дороги забором. Напротив в доме зашевелились занавески. Кто-то наблюдал за нами. Веселое мы представляли зрелище! Первым стоял Грег, расставив ноги буквой икс, в зеленых штанах, широченной оранжевой куртке и зеленой кепке с большим козырьком. Потом - тощая Мэри, несмотря на сутулость на голову выше Грега, тонкие ноги в джинсах, на плечах яркое пончо и еще ярче начесанная копна волос. Рядом встала я - толстая, небольшого роста, в длинной юбке, бесформенном свитере и вся серая. Троица идиотов.

Игоревич ушел управлять. Мы немного попрыгали, достали еду и закусили. Сбегали наперегонки к висящим корням сосен и полазали по ним над обрывом. Все было замечательно. Потом мы вернулись и уселись на сиденья машины, свесив ноги наружу. Грег расставил складной стул и сел напротив нас.

- Жаль, что придется расставаться, - сказал он.

- Да. Жаль, что придется выходить замуж за какого-нибудь хмыря богатого, - невозмутимо добавила Мэри.

Я крутила в руках сосновую ветку.

- Пойду, посмотрю, как там стройка. А то глядишь, обманут и оставят на улице. Будем все трое в переходе играть на музыкальных инструментах, Мэри будет петь. Да?..

Не дождавшись ответа, я убежала.

Обратно ехали грустные. Дед что-то рассказывал о доме: отчитывался. Коммуникации проведены. Вода, газ есть, канализация суперсовременная - на выходе почти вода. Будут камины на двух этажах, уже заложены. Привезли камень; но сначала укрепят стену сваями и стяжками. Потом выложат камень, будет очень красиво. В стенке оставят проем, если захотим копать таинственные тоннели. Заказали дерево очень хорошее, кое-где будет дуб, все лестницы и балконы планируются деревянные.

- Трехэтажный дом, где лестницы вверх и вниз, как на Афоне. Вид сказочный!.. Я подумываю рядом с вами строиться, - Игоревич вывел нас из транса, - хочу улучшенный вариант провернуть. Будем соседями. Не выходит у меня из головы этот дом. Трудновато будет ничью землю купить рядом, но такое я раньше делал... А что это вы, ребята, такие грустные?

- Собираемся за богатых хмырей замуж выходить, - сказала Мэри.

- Угу, - подтвердил Птичка Грег.

- Угу, - за компанию сказала я.

- А что так? Разве я вам не нравлюсь? - удивился наш дед.

Мы рассмеялись. Все повеселели и обратный путь проспали, сладко пуская слюни. Кроме водителя, конечно, который улыбался.

-----7

К зиме дом был почти готов, мы могли въезжать. Неподалеку закладывалось второе "ласточкино гнездо". Строители перенесли свой вагончик чуть подальше, к соснам. Как Игоревич пробил это место для строительства, мы не знали и изумлялись, потому что тесно там было невообразимо. Если перед моим домом еще оставалось место для палисадника, то его стройка упиралась прямо в дорогу. Временный забор даже сужал ее. Сосед, живущий напротив, был очень недоволен. К тому же, мы закрывали ему красивый вид. Однако, места хватало для большого дома. Между двумя домами сделали смотровую площадку, с двух сторон которой уходили вниз лестницы к нижним балконам. Перед ней помещалось несколько плодовых деревьев. Дома строились как бы зеркально, отчего было похоже, что это ансамбль.

Я опишу дом, потому что он мне очень дорог. С улицы он выглядит как заурядный: дверь посредине, два окна по бокам, мансардное окно с декоративным полукруглым балкончиком. Справа прислоняется гараж, слева - небольшая пристройка с арочной дверью, ведущей на лестницу прямо вниз, "в небо", как сказал Грег, прослезившись. Перед лестницей в небо - маленький хозяйственный дворик с прозрачной крышей. Там стоит бочка для дождевой воды, откуда можно брать воду для полоскания волос после мытья, и есть ход на смотровую площадку. Лестница очень крутая, сбегаешь по ней - как будто летишь к облакам. С разбегу хватаешься за массивные перила нижнего балкона. И вот эта сторона дома действительно волшебна. И верхний, и нижний этажи выходят в открытое пространство широкими деревянными балконами с толстенными столбами, так что поперек балкона можно уложить целую гвардию. Балконы мы назвали палубами. Кроме того, в доме есть мансарда под крышей в виде буквы "Т", с каждого торца - по окну. Ножка буквы "Т" прилегает к гаражу, а с другой стороны спускается лесенка к нижней летней кухне с печной трубой, где готовят, когда ждут много гостей. Правда, откуда им взяться? Но Игоревич убедил нас, что это нужно; мало ли что? Здесь же находится газовый отопительный котел.

Места внутри много. Леди Мэри сразу же "забила" себе мансарду, я взяла светлую спальню возле парадного зала, а Грег сказал, что любит полумрак, и ушел на нижний этаж. Внутренняя лестница спускается туда прямо из середины зала, чем разделяет его надвое. Маленькая кухня с барной стойкой находится слева от лестницы. Там же - туалет и ванная комната. С другой стороны красуются узорчатый камин и круглый стол, а также расположена дверь в спальню с множеством окон и верхней палубой.

Нижний этаж особенный. Глухая стена из камня, высокий потолок, более широкий камин, чем наверху, внутренняя лестница в каменной стене и поддерживающие массивные столбы с поперечными потолочными балками напоминают эпоху средневековья. Здесь темновато. На потолке нет светильников: они находятся на столбах, в виде подсвечников. Стены тут обшиты деревом, проморенным под темный дуб. Шкафы сделаны встроенными, так что их не так-то легко обнаружить. Иногда мы называли это место трюмом. Слишком похож наш дом на корабль, плывущий среди моря облаков. Воздушный или морской, дирижабль или фрегат, зависит от воображения.

С квартирой мне пришлось расстаться. Александр Игоревич лично продавал ее вместе с одной из своих доходных. Оставшиеся деньги он положил в банк на мой счет и дал мне карточку, откуда я потихоньку тянула деньги. Нахлебники мои старались мне быть полезными. Мэри научилась готовить и печь пирожки, а Грег делал уборку и мыл посуду.

Свой дом Игоревич сделал хоть и похожим на мой, но внутри оборудовал по-другому. Во-первых, он пробурил себе скважину и поэтому совсем не зависел от поселкового водопровода. Водопровод у него был, но по счетчику выходило очень мало. Снизу вверх он ездил на лифте, а в мансарде разводил канареек и сдавал в питерские магазины. Для этого часть крыши он сделал из прозрачного материала.

Грег и Мэри жили с постоянной оглядкой на мое настроение. Они боялись, что когда-то мне надоест содержать их. Это не нравилось ни им, ни мне. На самом деле это я боялась остаться одна. Они стали мне как родные, как дети. Как-то раз я собралась с духом и заявила им, что от их страхов скоро дом развалится.

- Если не хотите, - сказала я, - моей ранней кончины, прекратите трястись. Разве я вас попрекнула когда-нибудь куском хлеба? Пока у меня будут деньги и жилье, до тех пор вы будете сыты и свободны. Пробуйте себя, найдите свой путь, я вас не тороплю. А там видно будет. Бог нас не оставит, а завтрашний день сам о себе позаботится. Ребята, может, вам еще придется меня спасать от голода.

-----8

Прошло два года безмятежной жизни. Мы очень привязались к Игоревичу. Деревья наши прижились. Мы выкопали тоннель под землей между нижними этажами своих домов совершенно самостоятельно. Дед консультировал нас, как укреплять коридор. То-то радости было, когда наши кладовки соединились! Землю мы ссыпали между домами, образуя терраски, и весной посадили на них пышные туи. Вобщем, мы не скучали. Но тут пришла беда.

Однажды дед так залихачил на своей "Субару", что чуть не врезался в наш красивый прозрачно-дымчатый забор. Машину он поставил поперек дороги и, выскочив из нее, почти вбежал к нам в калитку. Это видела Мэри. Она ссыпалась сверху и рассказала нам об этом. Мы с Грегом бросили свои ноутбуки и встретили Игоревича у дверей.

- Что случилось?!

- Случилось, - глухо ответил Корсаков.

Мы провели его к камину и усадили в кресло. Мэри молча взяла ключи от машины из его безвольных рук и пошла загонять ее в гараж. Когда она вернулась, дед сидел в той же позе, а мы с Грегори стояли над ним. В голову лезли всякие ужасы. Мэри прервала молчание. Она противным высоким голосом, немного с издевкой, спросила:

- Оккупация, девальвация, налоговый шантаж или просто Питер наконец провалился?..

Со своей всегдашней простотой Александр Игоревич ответил:

- Лучше бы провалился. Ребята, я был у врача. Я болен. Смертельно болен.

Мы молчали.

- Это лечится? - спросила я.

- Нет. Рак. Уже есть метастазы. Неоперабельно.

Леди Мэри села на стул задом наперед и схватилась за спинку. Грег постоял немного и сорвался с места. Он побежал плакать и есть пирожные. Я стояла, как приклеенная к стене.

- Но ведь можно же что-то сделать! - запищала Мэри. - Есть народные средства, есть химиотерапия и так далее! Мы будем бороться!

- Меня уже записали на химиотерапию и на облучение, - сказал дед. Он поник головой и был похож больше на мальчишку, чем на деда. Седой вихор его повис, он без конца отмахивал его тонкой рукой. Мэри села перед ним на корточки и гладила другую руку. Я села на стул, где перед этим сидела Мэри, и заглянула снизу в его лицо. Игоревич поднял красные глаза.

- Я не боюсь смерти, - сказал он, - я боюсь остаться один.

Мэри села на пятки в каком-то изумлении.

- Да я сама умру, а вас не брошу, - прошептала она.

- Дорогой наш, любимый Александр Игоревич, - помолчав, продолжала Мэри, - вы столько для нас сделали! Я тоже хочу послужить вам. Думаю, вам будет нужен квалифицированный уход. Мы не будем нанимать медсестру. - она обернулась ко мне. - Габриэла, знаешь, я пойду учиться на курсы медсестер или сиделок, как их там.

Дед улыбнулся и погладил Мэри по голове.

- Девочка моя, ты рано меня хоронишь. Я еще вполне сносно себя чувствую. Но думаю, смысл в твоих словах есть.

- Боже мой, Мэри, да это здорово! - сказала я. - Извините. Но успеет ли она выучиться?

- Есть еще время, - уклончиво ответил дед.

Мэри была вдохновенна и кротка. Я даже любовалась ею. Она обняла Игоревича, подержала его щеки, будто лепила лицо.

- Вы у нас останетесь, или я отведу вас домой? - спросила Мэри.

- Леди Мэри, дорогая, вы просто растопили мое сердце. Однако, Габриэла, я тут подумал, а не съездить ли нам, пока живы, за границу? Всем вместе?.. - и не дождавшись ответа, он продолжал. - О да, леди, прошу вас, я не откажусь от вашего предложения. Отведите меня, пожалуйста, в берлогу одинокого холостяка... Так что вы подумайте на тему заграницы, ребята, - сказал он, вставая и направляясь к выходу. В дверях показался заплаканный толстый Грег. Он протирал очки и вскидывал прекрасные голубые глаза, взгляд которых мог бы поднять мертвого.

-----9

На следующее утро первое, что я увидела, была Мэри, сидящая на краю моей кровати. Выглядела она очень странной. Рыжие волосы были разметаны в разные стороны. Она явно не переодевалась с вечера. Мэри полулежала у меня в ногах в расслабленной позе и блаженно улыбалась. Щеки ее то розовели, то бледнели, и тогда в глазах появлялась грусть. В довершение всего у нее потекли слезы.

Я перестала притворяться и открыла глаза.

- Что ты? - спросила я.

- Он разрешил называть его просто Сашей, представляешь? - всхлипы и мечтательная улыбка сквозь слезы.

- Боже мой, - я села, - ты переспала с дедом!

- Дура! Он не дед!

- Боже! Боже! - орала я.

- Подожди, расскажу. Ничего такого. Я уложила его в постель. Он попросил, чтоб я посидела. Я сидела-сидела, он заснул. Думаю: уходить или не уходить. Он во сне такой беспомощный!

- Переспала! - завопила я.

- Заткнись. В конце концов, он очень симпатичный. И вовсе не старый... Я просто прилегла, в одежде, а он во сне обнял меня сзади, и я заснула. Он потом как-то вытащил из-под меня одеяло, укрыл и прижал к себе, потому что когда я проснулась утром, так и было. И я... почувствовала... это. Ну, в общем, у него там такой твердый... - Мэри сделала неопределенный жест рукой в районе живота. - Я тут же встала, пошла на кухню и сделала ему сок из апельсинов, а еще сварила каши, кофе с молоком и салат порезала.

- Не заговаривай мне зубы!

- Честно, Габриэла. Ничего не было.

- И был... твердый? У больного? Старика?!

- Слушай, хватит. Вот возьму и прямо сейчас выйду за него замуж.

- А он тебя звал, курица?!

Мэри, счастливая, сделала оскорбленный вид и вышла. Я услышала, как она плещется в душе и поет ужасным голосом.

Потом Мэри варила овощной суп. Лучший из ее супов. Мы с Грегом глотали слюни. Грег был погружен в себя, но как-то увидел во мне напряженное внимание: я наблюдала за Мэри.

- Что-то случилось еще? - шепотом спросил он.

- Пока нет.

Он знал, что больше от меня ничего не добьется, и ушел изучать политическую обстановку в мире.

Ближе к обеду раскрасневшаяся Мэри начала собираться. Она нашла самую красивую кастрюльку и отлила туда супа, завернула ее в ватную сумку и поставила в корзину.

- Ты бы еще духовку прихватила, - не выдержала я.

Мэри загадочно улыбалась.

Был июнь. Я была злая. Эх, ханжа, старая дева! - подумала я про себя. - Вокруг все цветет, пахнет медом, как в Сочи, одна я изрыгаю отрыжку тщеславия и вонь предубеждений. Что, в самом деле, может быть лучше того, что происходит. Специально не придумаешь. Вон Мэри какая розовая. Она даже похорошела. Да если бы я и отдала ее кому-то, - собственнически подумала я, - так Игоревичу: наилучший вариант во всех отношениях. А он умрет? Что с ней будет? Не думаю, что она это не переживет, а ему - радость.

Переменив гнев на милость, я стала помогать Мэри собираться. Мы нашли для нее симпатичное платье в обтяжку, которое она надела без лифчика. На трусах настояла я. Хоть крошечные стринги, да надо, а то будет выглядеть, как шлюха. Краситься не надо, молодость свое возьмет. Мэри сильно спорила, желая надеть туфли на высоких каблуках. В конце концов мы согласились, что туфли нужны как знак, откровение, демонстрация ее намерений, а намерения у нее к обеду вполне созрели.

Я проводила ее и перекрестила, как на войну.

- Ты надолго? - задумчиво спросил Грег, оторвавшись от компьютера.

- Навсегда, - ответила Мэри и направилась к выходу.

- Нет! - на пороге стоял Александр Игоревич.

-----10 Мы обернулись как по команде. Не здороваясь, он прошел к столу и сел. Вид у него был решительный. Он жестом пригласил нас последовать его примеру.

- Дорогие мои, - начал он, - мы все знаем язык нашей леди Мэри. Простите, но я предположил, что она рассказала всем о том, какую я допустил оплошность, даже глупость в своем поведении, в чем искренне каюсь. Возможно, я самонадеян. Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что я дал моей дорогой девочке ложную надежду? - он обвел взглядом наши лица и, видимо удовлетворенный, кивнул сам себе.

- Не знаю, что она придумала, но этого не будет. Я хочу всех успокоить. Я не намерен воспользоваться своей болезнью для уламывания девиц. Леди Мэри, прошу простить мне минутную слабость. Я надеюсь, инцидент исчерпан. Мне очень жаль.

Он замолчал, разглядывая свои узловатые, но изящные руки.

У Грега открылся рот и очки съехали, так что он смотрел поверх их. Мэри качалась на стуле туда и сюда, ожесточенно сжимая ладонью одной руки пальцы другой, и, поглядывая то на меня, то на деда, неловко и насмешливо улыбалась. Потом она встала и вышла, прямая как забор.

Мы сидели. Каждый боялся первым нарушить молчание. Через несколько минут снова вошла Мэри с трехлитровой банкой в руках. Одета она была по-домашнему. В банке красовались соленые помидоры.

- Давайте обедать, - буднично сказала она и принялась нарезать хлеб.

Потом Мэри рассказывала.

Целый месяц она его обхаживала. Бегала к нему по всякому случаю, ходила играть в шашки. Когда Игоревич направлялся в город, она ехала с ним на свои курсы медсестер. Когда он возвращался из города, она, если была дома, встречала машину и открывала гараж. Мэри сдала на права, возила его на химиотерапию, сидела там с ним, возвращала домой, ухаживала, пока он не начинал вставать с кровати. Но и тогда она тащила его на нашу обзорную террасу и сажала там в кресло-качалку, завернув в одеяло. Наша девочка перемерила все свои наряды и каждый раз ловила реакцию, тайные взгляды бедного возлюбленного, как она его теперь называла при нас. Она купила себе косметику и красилась так, чтобы он не заметил этого. Казалось, Мэри решила всеми способами пожалеть нашего деда. Мне не нравилась ее одержимость. Я не люблю насилия. Но она мне отвечала: он любит ее, а только из благородства не желает "превратить ее жизнь в кошмар", как он сказал.

К концу месяца Мэри подключила тяжелое бомбометание. Она придумала напомнить Игоревичу, что у него нет наследников! Он согласился на разговор и назначил ей прямо-таки официальную встречу, на которую она снова одела слишком сексуальную блузку. Просвечивало так, что Грег убежал вниз. Но это было не что иное как воинские доспехи. Шла война на поражение, в которой противник совсем не прочь уже был сдаться.

Встреча прошла в теплой, дружеской... вобщем, Александр Игоревич был кремень. Он сказал, что действительно решил написать завещание, где наследницей объявляет Мэри с условием: она будет помогать мне и Грегу, пока вообще что-нибудь останется. Он был сух и холоден. На блузку он даже не посмотрел. То есть, даже глаз на нее не поднял!

Мэри пришла домой совершенно убитая. "Знаешь, - заметила она, - никогда не думала, что мужчину так трудно соблазнить". Я сказала:

- Наверное, ты что-то не так делаешь. Ты ухаживаешь за ним как мужчина, а не как женщина. Он может предсказать твои действия. Нет злемента неожиданности. Придумай что-то, чего он не ждет. Он пленник своего благородства и предусмотрительности, и ты играешь по его правилам. Поломай правила. И хватит сексуально одеваться. Этого добра он, знаешь, сколько видел!..

Мэри призадумалась.

В полночь она спустилась со своего чердака с горящими глазами и тихо подошла ко мне. Я сидела под лампой и читала. Мэри была одета очень скромно: юбка длинная, а блузка с длинным рукавом и на пуговицах. На веснушчатом лице ни тени высокомерия. В свете лампы она была похожа на грустного мима. От нее слабо пахло хорошими духами.

- Я пошла, - сказала она. - Он свет уже потушил.

Почему-то на цыпочках Мэри пошла к двери. У нее был ключ от второго дома. Мэри просто открыла им дверь своего возлюбленного и вошла. В темноте она пробралась к нему в спальню и включила свет. Он ждал ее.

-----11

На следующий день Мэри заскочила переодеться. Она вся сияла. Засунув в рот оладину, она радостно мычала и собирала шмотки. Пришел Грег, который уже знал то, что ему надо было знать. Он уныло улыбался. Мэри буднично заявила:

- Я это сделала.

Мы молчали и хмурились.

- И чаю с нами не попьешь? - угрюмо спросила я.

Мэри села с виноватым видом. Заварили чай. С плиты сняли шкворчащую сковородку с яицницей и поставили на стол посредине. Все взяли по вилке и полезли в сковородку.

- Ну как?.. - многозначительно спросил Грег.

- Хорошо, - она помолчала, словно осознавая происходящее, - будем венчаться... Говорит, надо же кому-то наследовать... Он хороший. Так хорошо поцеловал, мне даже понравилось, хотя я знаю, что половина зубов у него - имплантаты.

- Дура, - пробормотала я зачарованно, - ты неисправима.

- Но я даже как-то об этом забыла. Он сказал: "Леночка", а я ему: "Я давно уже Мэри", а он: "Я буду звать тебя "Мэрилен". Ты это, - говорит, - зря. Напрасно пришла. Но, видно, судьба. Значит, хочешь за меня замуж? За умирающего жалкого старика?" - "Хочу", - говорю. - "Плакать много придется". - "Я очень хочу, и я крепкая, беда меня не собьет". - "Я заметил, какая ты. Пищит, но лезет, говорил я себе, эта не пропадет" . Я сидела-сидела, разделась и залезла к нему под одеяло. Он спросил: "Зайчик, ты уверена?" Еще спросил, девушка ли я. Говорю: "Ну да. Я же идиотка".

- Ну ты даешь, - шепнула я. Посмотрела на Грега. Он был красный. Я прокашлялась. - Зайчик... тьфу ты. Грег, может, ты принесешь картошки из погреба? Будем жарить на обед.

Грег любил жареную картошку. Он порывисто вздохнул и ушел вниз.

- Ну, - сказала я, когда Грег ушел.

- Ага, - Мэри дожевала кусок оладины, - Ой-ой-ой! Супер. Он так и сказал: "Тогда выходи за меня замуж прямо сейчас, а завтра, как это ни банально, поедем в ЗАГС". Я ему что-то говорить, а он: "На "ты", и - Саша". Пришлось подчиниться.

- А дальше?

- А дальше глаза у него стали как у мурзика. Сам тощий! Два дистрофика собрались. Я хотела сказать: "Погремим костями!" Вообще мне было весело, я не стеснялась, представляешь? Хоть и лампа горела. Он стал объяснять, что он будет делать со мной. Говорю - я знаю теорию. Дальше было как на мелкой операции, немного больно, я пищала. Но он сказал: "Терпи, ты женщина". Он был такой суровый, даже как будто злой, мне было не до шуток. И это было так здорово, что он суровый, я не знала его таким. Милый Саша! Жаль, что он умрет...

Мэри остановилась и задумалась на минуту. Щеки ее зарделись. Ей очень нравилось рассказывать, и она продолжила:

- Саша был так необычайно суров и привлекателен! Он властный такой был, делал эти движения... ну, знаешь, о чем я... А в конце я не смогла вынести эмоций, потому что он застонал как ребенок, а прежде грудь брал как ребенок. Я заплакала. Он испугался, прижал меня к себе, кости острые! Я говорю: "Это я от умиления". Он спросил: "А больше ты ничего не почувствовала?" Я сказала: "Я тебя люблю".

Вернулся Грег. Мэри встряхнула сумкой и провозгласила:

- А вот прямо сейчас мы едем в город, записываться! Мой Саша не бросает слова на ветер. Вас не берем, потому что хотим погулять. Никто не в обиде?

Мы с Грегом блаженно и растерянно улыбались.

Потом они уехали и подали заявление. Мэри настаивала, чтобы жених сообщил о болезни и ускорил регистрацию. Но он не захотел. Сказал ей: месяц у меня еще есть, и не один. Они зашли в Измайловский собор со звездами, погуляли по Вознесенскому проспекту до Исаакия, замешались там в толпе туристов, ели мороженое и пили пиво. В июне интуристов больше всего, из-за белых ночей. Их гогот и поведение очень отличаются от нашего. Они пробираются по Питеру, как по джунглям, медленно и с оглядкой, держась за руки в ожидании опасности. Никто из русских не пытается общаться с ними даже знаками, чтобы не напугать гостей своей "шизофренией". Изредка самые смелые из иностранцев ломано обращаются за справкой, как пройти... к Мариинскому театру, например. Наш человек так теряется, что начинает махать руками туда-сюда и вертеть головой в поисках нужной улицы. Он краснеет и показывает неправильно, чем подтверждает то, что опасность от русских существует. Через несколько шагов бедный парень (или тетка) понимает, что он наврал, останавливается, топает ногой и сокрушается. Или не топает, а сплевывает, или усмехается, или ничего - зависит от темперамента. Но поздно.

Наши герои вернулись засветло, потому что были белые ночи. Они помахали нам в окно, поставили машину в гараж и даже не зашли на чай.

Грег плюхнулся за круглый стол и уставился на меня. Он что-то задумал. Я устало присела. Надо было выслушать его:

- Что? Выкладывай.

- Я чувствую себя идиотом, - сказал он с серьезным лицом.

- Неудивительно. Ну, и что предлагаешь?

- Знаешь, Габриэла, то, что произошло с Мэри - это знак. Я тоже должен что-то изменить в своей жизни.

Я подняла глаза. Голос его был крепким и неизвиняющимся. И он ничего не жевал! Я повернулась к холодильнику и вытащила нарезанный кусок буженины на красивой фарфоровой тарелочке, чтобы проверить. Я поставила ее на стол. Но Грег сказал:

- Убери, не мешай говорить.

Встревоженная, я убрала тарелку. Он продолжил:

- Я много читаю об этой войне, на Украине, и я решил ехать. Дай мне немного денег на дорогу.

- Я села.

- Как же ты поедешь? Зачем?

- Поеду в Ростовскую область, запишусь волонтером и буду помогать вывозить беженцев.

Я много хотела у него спросить, например, что он будет там кушать и так далее. Но я промолчала. Видно настало мое время - останусь я одна. Я сказала:

- Конечно, денег я тебе дам. И обязательно верни! - это была шутка. - Сам постарайся вернуться.

- Габриэла! Я буду тебе писать эсэмэски, буду звонить! Мы сможем общаться по скайпу, пока хватит денег. Ты напишешь бо этом книгу, если захочешь, Габриэла...

- Давай не будем болтать. Когда едешь?

- Надо заказать билет. С одной стороны, сейчас лето. С другой - там война, кто поедет.

- Да ну, отдыхающих на море никакая война не удержит. Они же идиоты. Пока бомба рядом не упадет, новости для них будут существовать наряду с ток-шоу... Знаешь, мелкий, ты удивил меня, ведь тебя же могут убить! Ну ты и идиот, - сказала я уже в дверях. Грег улыбнулся.

-----12

Уехал Грег. Уехал толстый мальчик, неожиданно оказавшийся мужчиной. У меня щемило сердце. Я представляла, как над ним будут ржать ростовские, сквозь зубы говорящие ребята. А он ведь даже в армии не был. Из-за своего зрения.

Грег слал СМС, что он добрался, и пока все хорошо. Мэри совсем переселилась во второй дом, перенесла свои вещи и занялась хозяйством. Она со своим Сашей - не поворачивается язык называть Игоревича Сашей - после отъезда Грега как заведенные стали ходить в церковь на все службы, которые назначал молодой священник. Они молились за Георгия - так звали Грега, причащались каждую неделю и жертвовали то на облачение, то на ремонт. Через месяц им назначили венчание, сразу после ЗАГСа. Они готовились. Мэри трещала:

- Сначала отец Мефодий велел нам не спать вместе до самого венчания. А я ему сказала, что Сашенька может умереть от рака. Тогда он разрешил нам это, но только три раза в неделю: кроме вторника, четверга и субботы.

- Что? Побереги его. Ничего себе - три раза в неделю! Да ему одного раза в месяц достаточно. Куда ему - три раза в неделю! Ты его убьешь.

- Что ты! Это он инициатор. Мне-то, знаешь, не всегда нравится.

Приходил Игоревич. Говорил о делах, о жильцах своих и ремонтах. Я почти не слушала. Я думала о том, что раковые больные проходят пять стадий привыкания к болезни, и первая из них - отрицание. Они отказываются думать о смерти, уверяют себя в скором выздоровлении и пытаются жить на полную катушку. Но не об этом я хотела говорить с ним, не о будущих свершениях. Для меня существовала больная тема. По своему характеру я почти не доверяла людям, вследствие чего сексуальный опыт мой был, прямо скажем, незначительным. Можно сказать, его просто не было. Все связанное с сексом было в моем подсознании самоуничтожением. Как это произошло, я не знаю, но когда на меня накатывало желание наказать себя, покончить с собой, прежде всего мне хотелось напиться, накуриться и в этом ряду мерзостей пойти в разгул с каким-нибудь ужасным маньяком, способным убить после соития, глазом не моргнув. Бывают же такие? Саморазрушение, смерть: мертвые тела плавают в голубых лагунах, намазанные кремом, смердящие орхидеями, пахнущие разлагающимися водорослями, пауками, заползающими в интимные места; тела становятся носителями пауков, уничтожающих нервную систему, приводящих к, черт знает, каким последствиям, так что орхидеи растут прямо из живота, а водопады в лагунах приобретают цвет крови. Вот что творилось в моей голове, когда я думала об этом. Не знаю, зачем я сунулась:

- Александр Игоревич, простите мое невежество, но вас не утомляет секс? Я хотела узнать, не вредно ли это для вашего здоровья?

Он удивился.

- На вас не похоже, Габриэла. Вы говорите о таких вещах! Впрочем, боюсь, что леди Мэри, как всегда, слишком болтлива. Но сначала я спрошу вас: она жаловалась? Ей со мной плохо? Видите ли, я старый, тело уже не такое, как прежде; но здоровье, то есть ЭТО здоровье - просто на удивление, если вы понимаете.

- По-моему, она очень счастлива, - сказала я. Он взволновался.

- Скоро, видимо, я уже не смогу так. Вот и пытаюсь использовать момент, осчастливить ее.

Я посмотрела на него. Видимо, он утратил трезвость мысли. Он хотел осчастливить ее через силу, она - его.

- Не напрягайтесь вы так. Ей хватает, правда, не волнуйтесь. Подумайте о себе. Всем будет лучше, если вы дольше проживете.

- Но скоро химия, и я долго не смогу.

- Тем более поостерегитесь: в таком случае, она не будет приучена к этому развр... Впрочем, я некомпетентна, Александр Игоревич. Берегите друг друга. Кстати, ей больше нравится, когда вы командуете. Добавьте суровости, начальственного тона. Это ее заводит, а вовсе не количество.

Он мечтательно улыбался.

- Представляете, что все это для меня значит? Узнать о смерти и получить жизнь! Я никогда не был так счастлив. Ваша компания - это большой подарок мне. После смерти жены я даже думал покончить с... со всем, пил, унывал. Потом появились эти дети, - он показал на меня ладонью вверх, - и все обрело смысл. А Мэри! Леночка моя, тростиночка. Она оказалась девственницей, вы знали об этом?.. Конечно. Значит, это моя девочка и ничья больше. Сознание этого, знаете ли, потрясает. Такое впервые со мной, то есть... Простите, что я это говорю вам. Я болтливее своей невесты. Но я люблю вас троих, вы все - мои дети.

"Да ладно, - подумала я, - сюси-пуси".

Через месяц они повенчались и уехали без нас, то есть, без меня, на Гаваи. Но что я хотела?.. А Грег вовсю зажигал на Украине. Скоро и надолго прервалась связь с ним. Я каждый день включала телевизор и смотрела новости, читала их в интернете. Я ужасно боялась, что Грега покажут среди убитых. Я даже стала молиться за него.

Однажды Грега все же показали в новостях. Он мелькнул среди бредущих через Изварино беженцев, помахал рукой. Он похудел и не улыбался. Неизменная зеленая бейсболка его выцвела, рубашка на нем висела. Я это увидела. А может, сочинила, ибо как я могла видеть такие подробности всего долю секунды. Впрочем, кадр этот словно остановился в моем мозгу, и я смогла его рассмотреть, вызывая в памяти, волнуясь, словно говорила кому-то: "Вот, это он! Я знаю этого человека!" Друг, брат, воспитанник, - я не могла выбрать слово, я говорила: человек. Мой человек. Я думала, что все может быть: например, приедет в Питер и не зайдет; или зайдет, типа, за вещами, разговаривая сквозь зубы, глядя холодно и несогласно. Все может быть. Но сердце говорило: нет. Пусть изменится, но он - наш.

Целый месяц связи с ним не было. Наконец, приехали молодые. Тут меня ждал сюрприз. Мэри вернулась уже беременной. Она блевала в самолете, в машине и домой добралась еле живая. Муж ее ничего не понимал, но я сразу догадалась.

Она лежала в постели, утомленная и бледная. Тихий свет осени пронизывал комнату. Шелестели старые листья маленьких деревьев.

- Знаешь, что с тобой? - спросила я.

- Ну да... там были морепродукты, наверное, испорченные. Боже, как хочется томатного сока!..

- Отравленные не хотят сока. Их и силой не заставишь, - намекнула я.

- Что же это со мной? - спросила она. Свет из окошка пробежал по ее лицу. Она зажмурилась.

- Скажи сама, Мэри... ну ладно, идиотка. Ты же, наверное, беременна!

- Что?! От больного? Старика?

- Сама говорила, что он не старик.

Я наблюдала, как быстро она проходит стадию потрясения. Посмотрев в окно, Мэри вернулась к своему обычному практицизму.

- Ну, да... Действительно... И месячных не было. Габриэла, солнышко, сгоняй в аптеку за этим, как его... - Мэри замычала в поисках слова.

- Ладно, поняла. За проверочным тестом. Давай деньги.

Я купила дешевый тест на беременность и вернулась. Мы проверили. Мэри села на унитаз и уперлась локтями в колени. Она думала, как же сказать мужу.

- Ему нельзя волноваться. Может, ты сообщишь? У тебя лучше получится.

Я сидела и хихикала. Я думала, что скажу Грегу, когда войду в контакт.

- Ладно.

Пришел Игоревич. Я начала беседу издалека. Он поинтересовался, как здоровье Мэри. Я сказала, что ей теперь нужно хорошее питание. Он начал распространяться о качестве продуктов и где лучше покупать то, другое... Мэри вдруг вскочила с кровати в одном белье и бросилась ему на шею.

- У меня в животе ребенок, понял?! У нас в животе ребенок! Ура! - она хохотала, прыгала и звонко чмокала мужа в щеку.

Александр Игоревич сел на стул. Худое лицо его как будто стало еще худее, нос занимал большую часть лица. Он улыбнулся так, как будто его обсчитали на кассе.

- С чего это вы взяли, леди Мэрилен, - холодно сказал он.

- С того, что - вот! - Мэри протянула ему палочку, на которой прорисовались две полоски.

Я подумала, что этот мужчина был знаком с подобными вещами, потому что видно было, как ему стало больно: он отшатнулся, даже отвернулся на мгновение, но потом взял тест в руки и посмотрел.

= Надо перепроверить, - сказал он.

- Ну, Саша, ну что ты! Мы два раза сделали, - волновалась Мэри.

- Она только что трупом лежала, - встряла я, - а теперь прыгает и готовится сдавать стометровку. Это разве не убеждает вас?

Мой голос вывел Александра Игоревича из устойчивого состояния недоверия. Он медленно встал на ноги.

- Не делай аборт, - сказал он и повалился на пол. Глаза его были открыты. Мы не сразу поняли, что он упал в обморок.

- Ему же нельзя волноваться... - повторила Мэри.

-----13

Заканчивалась зима. Грег был жив и стабильно отправлял мне отчеты о своей деятельности. Он возмужал и уже командовал доставкой пропитания и воды на голодную территорию разбитой страны. Он писал, что очень мерзнет в степях, и что зимы там на юге не такие уж и теплые, а наоборот, в Питере теплее. Топить приходится чем попало, потому что газа нет, дома стоят холодные и пустые, а часто и горят. Ребята над ним смеются, но уже меньше: привыкли. "Конечно, будут смеяться - я же идиот", - писал он. Я улыбалась.

Мэри ходила с маленьким шарообразным животом. Бабки говорили, что будет мальчик. Я часто навещала ее. Она закончила свои курсы и теперь сидела дома, довольная и вся в веснушках.

А с Игоревичем творилось что-то невообразимое. Он часто отсутствовал по делу даже по воскресеньям, когда надо было идти в церковь, и Мэри шла одна, исповедовалась, причащалась, заказывала молебны о здравии всех нас. Она проболталась старушкам о том, что я умею петь церковное. Священник пришел прямо ко мне домой, этим он растопил мое сердце. Отец Мефодий уговорил меня пойти к нему на клирос, и теперь мы с его матушкой пели вдвоем. Домой я и Мэри возвращались вместе.

Однажды я увидела из окна чердака, как Корсаков подъехал и остановился довольно далеко от дома, среди могучих висящих над обрывом сосен. У меня был бинокль. Он вышел, обошел машину и открыл другую дверь, откуда выпорхнула какая-то ужасная блондинка. Они поцеловались, и тетка на манер прыгающей коровы понеслась к поселку, а Игоревич забрался в машину и подъехал к дому, сигналя на все лады. Кровь бросилась мне в лицо. Я села и ухватилась за щеки. Подумав немного, я решила молчать.

Так было несколько раз. Мэри Корсакова ни о чем не догадывалась, пребывая в блаженном самосозерцании и беспокойстве о своем быстро прибавляющемся весе, за что ее ругали врачи.

Как-то раз я застала Игоревича в нашем общем маленьком саду, где он подгребал снег к деревьям. Я подошла, молча глядя на него. Он несколько раз взглянул в мою сторону, нервно отшвырнул лопату и снял с рук толстые кожаные перчатки. Я видела, как он сильно исхудал.

- Объясниться не хотите? - спросила я.

- Ну что ж... Очевидно, вы знаете... - Он перешел на "вы". - Я... мне нечего сказать. И оправдываться я не хочу.

- Дорогой Александр Игоревич! Неужели вы думаете, что мне нужны ваши оправдания! - сказала я. - Я просто не могу понять. Объясните мне. Или я сойду с ума.

Он медленно размотал шарф с тонкой шеи.

- Видите ли, Габриэла, - холодно произнес он, - то обстоятельство, что я скоро умру, вам известно... А она будет жить. И мальчик, вероятно, родится после моей смерти. Я могу умереть в любой момент, перестану существовать. Я хотел прекратить всякое лечение, впал в депрессию. Священник мне велел не думать о смерти, а жить, лечиться. Это существо... которое вы видели... это врач... психолог... помогает мне забыться. Я удовлетворил вас ответом?

- Нет, - сказала я.

- Послушайте, отстаньте от меня, - захныкал он, - скоро я сам это прекращу. А сейчас мне нужна эта женщина.

- Она не женщина, она корова, - сказала я, повернулась и ушла.

Я была не права. Как я могла судить его?! Тем же вечером я пришла к ним и сидела целый час. Игоревич молчал, и мне пришлось выслушивать то нытье, то восторги и хохот Мэри, примеряющей широченное платье перед зеркалом. Корсаков многозначительно посматривал на меня, будто говорил: ну, кто из них корова? Уходя, я попросила его проводить себя. В дверях я извинилась.

- Бог знает, - сказала я, - как вам тяжело, и не мне вас судить. Но поверьте, было бы лучше, если б вы готовились. А ребенка своего вы увидите. Обязательно! Только как вы будете в глазки его смотреть?..

Я блефовала, но оказалась права. В июне родился мальчик, и мы со сбитым с толку папашей встречали их из роддома. В этот день похолодало. Полнощекая Мэри, веснушки которой неожиданно стали привлекательными, вышла из дверей больницы с белым одеяльцем в руках, перевязанным синей лентой.

В этот день Александр Игоревич слег и уже больше не вставал. Мы с каждым днем наблюдали, как он тает. Щеки его ввалились и еле-еле помогали губам разговаривать. Когда его переворачивали, видно было, что задницы просто нет, так она ввалилась. Но он был благодушен, без конца извинялся и признавался всем в любви. Рассказал он Мэри и про свою блондинку. Мэри отнеслась к этому стоически и даже умилилась его признанию. Она сказала, что прощает его и простила бы еще тысячу раз за прекрасного Левушку, которого он ей подарил. Малыш лежал спокойной тушкой и почти не требовал к себе внимания.

Священник приезжал причащать больного каждую неделю, а заодно причащал и нас с малышом, которого покрестили через неделю после выписки. В конце лета Александр Игоревич умер. Умер тихо, через час после Святого Причастия, в полном уме. Когда читали отходную, он смотрел на Левушку на руках у Мэри, и взгляд его постепенно уходил в себя, а может, в то надмирное, что открывалось ему.

В тот день мне исполнилось тридцать три года.

На похороны приехал Грег, подросший и худой. На кладбище мы не сразу заметили стоявших позади него ребят. Их было трое.

Дома устроили поминки. Кормили всех, кто был на кладбище, и просто забредших любопытных соседей, сновавших глазами по интерьеру прекрасного дома на обрыве, давно интересного для всего поселка. Столы устроили на обзорной площадке, куда вынесли все стулья и кресла, нашедшиеся в доме. Люди сидели за столиками вдоль перил, как в кафе, и тихо разговаривали. Мэри не плакала, а была какая-то безмятежная. Я сидела рядом с Грегом, а он, совсем не похожий на бывшего Грега, шепнул мне, чтобы я называла его Георгием. Мэри тихо подошла к нему и обняла:

- Птица! Как хорошо, что ты приехал! Жаль только - ОН не дождался... Кого же ты к нам привез?

Наконец, и я увидела троих ребят, сидевших за крайним столиком, вдали от нас. Они казались голодными, потому что ели очень быстро.

- Это мои студенты, знакомые. Они сироты. В Луганске потеряли родителей. Я их привез с собой. Приютите пока, девочки, - властно сказал бывший Грег. Он помолчал. - Я ведь навсегда приехал. Буду учиться в семинарии.

Малыш заплакал в доме, и Мэри ушла. Люди постепенно расходились. Дом на обрыве пустел и успокаивался, как человек, который ложится спать после тяжелого дня.

Ребята Георгия, разомлевшие от еды, терпеливо сидели за столом. Среди них была одна девочка. Она первая протянула мне руку и сказала:

- Меня зовут Мэри.

Я изумленно взглянула на Георгия. Он улыбался.

- Тогда здесь должен быть и Грег?

- Я - Грег, - поднялся парень в очках.

Я пожала ему руку и обернулась к третьему.

- А вы, вероятно...

Этот был очень красивый, как из мультика Миядзаки.

- Меня назвали Габриэль, - сказал он.