Аннотация: Башка брякнулась и покатилась по асфальту, оставляя за собой кровавую дорожку. Тело рухнуло на газон - трава вокруг моментально покраснела. Второй упырь и Эдуард Павлович тоскливо завыли. Труп поверженного гада полыхнул ярко-зелёным пламенем и сгинул - только смрад и тёмная слизь остались.
КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ
Мистицизм без поэзии - суеверие,
а поэзия без мистицизма - проза.
Лев Толстой, "Воскресение".
Он умер не сразу. Минут десять эта туша дёргалась со слюнявыми хрипами, пытаясь выбраться из гроба. Круглые белые глаза пялились в потолок, скрюченные обессиленные лапы тянули кол, пронзивший раздутое брюхо. Вонючая кровавая пена стекала с синих губ - растрёпанная борода напиталась ею, моментально превратившись из седой в непотребно тёмную. Когда упырь наконец сдох, я вырезал его сердце. Это маленькое, как ссохшаяся груша, сердце вместило целые бездны злобы и ненависти... Я забрал его с собой.
Хлипкие ступени надрывно скрипели, когда я поднимался из подвала на свет божий. Словно причитали по тому, кто до сего дня таился здесь. Сегодня ещё одним обидчиком рода людского стало меньше. Да смилуется небо над твоей чёрной душой, богомерзкий граф Лев Николаевич...
Началось всё девять лет назад - когда я трудился экскурсоводом в Ясной Поляне. Работал я по преимуществу со школьными группами - мелкими сопливыми экскурсантами, под надзором педагогов совершающими паломничества по "святым местам". Не могу сказать, что такая работа мне нравилась. Меня тошнило от неё. Но для выпускника провинциального педвуза, коим являюсь я, это место было козырным. Хотя бы потому, что позволило удрать из убогого сталелитейного городка на Южном Урале, где я имел несчастье родиться.
Именно в Ясной Поляне всё это и произошло. Начало положило исчезновение двух ребят-семикласников из Нижнего Новгорода. Помню, это было удивительно жаркое лето. "Если подростки со своей или с чужой помощью дали дубаря где-нибудь тут, их скоро найдут. По запаху", -- лениво думал я, потягивая "Жигулёвское" в местном буфете. Милиция на предмет пропавших пацанов меня уже допрашивала - я не смог сообщить сыскарям ничего интересного. Пропали оболтусы уже после моей экскурсии. Их хватились на автобусной стоянке, когда пересчитывали. Тогда их так и не нашли - ни живыми, ни мёртвыми.
Примерно через неделю после этого инцидента у меня произошёл странный разговор с местным старожилом - Николаем Взбарабошиным. Николай занимался тем, что продавал туристам вырезанные из липы ложки и сплетённые из коры лапти. Как он уверял, именно в таких лаптях предпочитал ходить великий русский писатель после того, как его отлучили от церкви и предали анафеме.
-- Снова Лев Николаич озоровать взялись.
Эти слова услышал я от Взбарабошина звенящим комариным вечером, когда сидел с бутылкой сухого белого на крыльце толстовской усадьбы. Чтобы спастись от комарья, я непрерывно курил.
-- Чего-чего?
Взбарабошин, отмахиваясь связкой лаптей от комариного роя, полез в карман за сигаретами. Пока он рылся в брюках, я быстро допил остатки. Меня раздражала взбарабошинская манера изображать русского крестьянина в духе школьной хрестоматии. Ладно бы он юродствовал только перед приезжими...
-- Да того... Опять граф-покойничек шляются по Ясной Поляне. Как после революции шлялись.
-- Слушай, иди проспись.
-- Видал я их светлость позавчера. Все в паутине, в белом дерьме каком-то, глаза дикие, как у волка. Погнались за собачонкой. Тут недалеко совсем, у дороги. Ухватили псину, хребет об колено... Бедная тварь.
-- А потом?
-- Потом вцепились в загривок и всю кровь из пса высосамши. Вот так. Сосут кровь, а у самих рожа синяя, как у Фантомаса. Ясно, что и пацанов тех они так же скончали. Как ту собачонку.
-- Знаешь что, Николай... Вина больше нет!
-- Понял, понял... ухожу.
Снова затолкав в карман с таким трудом извлечённые сигареты, Взбарабошин отвалил. И всё комарьё вдруг тут же исчезло.
* * *
На следующий день я доложил директору, что у Взбарабошина запой. И с Поляны его надо гнать, дабы не распугивал народ. Реакция начальства на сей мой стук была однозначной.
-- Да. Этот хренов барыга-лапотник и меня достал. Поговорю-ка я с участковым, -- озабоченно нахмурил жиденькие брови директор толстовского музея. Потомок самого Льва Николаевича, между прочим.
А через два дня исчезла уборщица Валентина. Исчезла, оставив после себя неприбранный директорский кабинет и перевёрнутое мусорное ведро. К тому же, вдруг оказались разбитыми все зеркала в бывшем жилище великого русского писателя.
Жёлтые щупальца паники зазмеились по коридорам усадьбы.
Власти задержали Взбарабошина. У него дома будто бы нашли окровавленную детскую одежду. Рассказывали, что Николай, когда у него шёл обыск, плакал и кричал, что не виноват, что это граф его заставил пацанов поймать. Ясную Поляну на время закрыли для посетителей. Говорили - в интересах следствия.
Ко мне в те дни начали приходить ночные кошмары. Я не звал их. Я был им совсем не рад. Но они приходили каждую ночь. Мне снилось, как тени заползают в мою комнату. Они были отвратительно живые, эти бесшумные скользкие тени, и вселяли в меня такой дикий страх перед ночью и темнотой, какого я не помнил с самого детства. Тени были ужасны и тем, что скрывали за собой кого-то ещё более мерзкого. Этот "кто-то" контролировал их и направлял на меня. Каждую ночь...
Я похудел и осунулся. У меня пропал аппетит и постоянно кружилась голова. Врач, к которому я обратился, выписал мне успокоительное, посоветовал хорошенько отдохнуть и думать только о хорошем.
Но о хорошем как-то не думалось. Тяжёлые, пропитанные влажной духотой ночи поселились в Ясной Поляне. И ещё одно - из окрестностей толстовской усадьбы исчезли все собаки и кошки. И птицы. Вместо жизнерадостных трелей утреннее солнце стала встречать угрюмая, напряжённая тишина. Это было даже не ненормальным - это было диким и необъяснимым. Как и то, что приключилось потом.
Был не очень поздний вечер. Я валялся в своей комнатёнке, пытаясь читать. Из-за гнусной духоты противно побаливала голова. Комариные орды вынуждали держать окошко закрытым. Кровопийцы-то, в отличие от остальной живности, никуда не исчезли. Напротив: крылатого сброда стало будто даже больше.
Я надумал пойти прогуляться перед сном - вдохнуть свежего воздуха, выкурить сигаретку под открытым небом. Решил неспеша пройтись до Старого заказа, до графской могилы.
Пока я шёл через парк, заметно стемнело. Меня непрестанно атаковали комары, от которых я отмахивался веточкой. Луна, большая и бледная, следила за каждым моим шагом.
Внезапно раздался крик. Я дёрнулся, будто наступил на оголённый провод.
-- Помогите! На помощь!
Вопили где-то возле толстовского погоста. Бросив сигарету, я побежал туда.
-- Помогите! Помоги-и-ии... А-а-а!!!
Вопль оборвался. Метрах в пяти передо мной замаячило что-то белое. Подбежав ближе, я рассмотрел нечто, ввергшее меня в шок.
На небольшой парковой лужайке под прозрачными лунными лучами лежал, раскинув в стороны руки, директор. Маска предсмертного страха застыла на его лице. А над ним.... Над ним раскорячился чудовищный комар! Огромная, с овчарку, бледно-рыжая тварь воткнула в тощее директорское горло толстенный хобот. Брюхо монстра на моих глазах безобразно раздувалось, темнея от крови! Омерзительный бурдюк, к которому приделали щетинистые лапы...
Подхватив с земли кривую палку, я швырнул её. Палка глухо ударила комара в голову. Выросты-антенны над матовыми чёрными глазами зашевелились в моём направлении. Тварь выдернула хобот из горла жертвы. Крылья распахнулись, и нечисть, загудев, будто трансформаторная будка, взмыла в ночное небо.
Я подбежал к потомку великого писателя. Он как будто уже не дышал. Я пощупал пульс - обескровленное сердце молчало. Мёртв.
Но тут глаза директора раскрылись. Он засипел, как испорченный насос:
-- Это был... он... Лев... Николаевич...
Это было последнее, что я услышал от несчастного наследника Ясной Поляны. Тело его вдруг вспыхнуло ярким зелёным пламенем. Я отшатнулся, прикрыв руками глаза. Через несколько секунд пламя исчезло. Исчез и директор. Лишь неприятный, резкий запах остался над местом, где он лежал. Запах, да немного странного желе на примятой траве.
Поминая господа бога, я бросился бежать.
* * *
Я заперся в своей комнате, зашторил окно и потушил свет. Почему я не вломился с отчаянными стонами к своим соседям по общежитию? Не поднял на ноги всех музейных сторожей? Не позвонил в милицию? А кто бы мне поверил?
Гигантский демонический комар и вспышка зелёного пламени, в котором исчезает твой начальник, - это далеко не повод беспокоить людей. Тем более - представителей закона. Если, конечно, не хочешь нажить серьёзных неприятностей.
Неприятности мне были не нужны. Поэтому я решил завтра же, прямо с утра, убраться куда глаза глядят и никогда никому не рассказывать о том, что видел.
Солнце ещё не всходило, а чемодан был уже упакован. Сидя на кровати, я пересчитывал имеющуюся наличность. Минут через сорок я буду уже в Туле. А оттуда рвану в Москву. Прощай, родина пряников и самоваров! Раз творятся тут такие дела - мне здесь не место...
В дверь тихонько постучали. Я испуганно замер, прекратив мусолить купюры.
-- Откройте, пожалуйста... Вы там? Вы не спите?
Я узнал голос. Это была Валентина - пропавшая уборщица. Спрятав деньги в карман, я подошёл к двери. Рука моя уже потянулась к замку, но что-то вдруг остановило её.
-- Кто там?
-- Это я. Валентина, уборщица... Откройте скорее. Тут такое творится - я боюсь.
Я замер ошарашенно. Предрассветный визит человека, который внезапно исчез, а сейчас так же внезапно объявился... В момент, когда я собрался отчалить - ни раньше, ни позже. Чтоб тебя!
-- Выйдите, сами посмотрите... Такой ужас!
Голос Валентины не был испуганным. Скорее, он выдавал нетерпение. И ещё в её голосе слышалось нечто, что я затруднился определить, но от чего проползла изморозь по спине. Да что же происходит такое в этом чёртовом месте!
Я с тоской посмотрел на окно. Второй этаж - выпрыгнуть можно.
-- Подожди минутку, я не одет.
Проклятая верхняя задвижка на окне никак не поддавалась. Я провозился с ней около минуты. За дверью молчали. Наконец, окно распахнулось. Сгрёбши в охапку чемодан, я занёс ногу на подоконник. В этот же миг дверь вылетела от страшного удара с той стороны! И вместо того, чтобы прыгнуть в окно, я инстинктивно обернулся навстречу врагу.
Ко мне ворвалась Валентина. Это была жуть неописуемая! Гораздо худшая, чем адский комар, прикончивший директора.
Всколокоченные тусклые волосы извивались, будто змеи Медузы Горгоны. Вместо глаз - господи помилуй! - кровавые бельма... Зелёное лицо в синих и чёрных пятнах. Всё это я успел разглядеть за секунду до того, как сухие, увитые чёрными жилами руки сцапали меня мёртвой хваткой. С визгом и рёвом Валентина пыталась вгрызться в моё небритое горло, оглушая тухлой вонью из пасти. Я отбивался чемоданом, вопил и изо всей силы лягнул её в промежность - Валентина аж подлетела, но мой пиджак из своей когтистой лапы не выпустила. Мы оба грохнулись на пол. Я оказался сверху. Придавив голову твари чемоданом, правой рукой я колошматил озверевшую техничку по чему ни попадя. Она иступлённо извивалась, пытаясь скинуть меня. Клыки бешено грызли чемоданную ручку, жёлтые кривые когти норовили выколоть мои глаза. Изловчившись, я мощно врезал Валентине под дых. Стальная хватка ледяной руки ослабла, я вскочил на ноги. Швырнул в перекошенную ненавистью харю чемодан и зайцем махнул в окно.
Я упал в колючие кусты крыжовника, росшего под окнами. Над моей головой шумно зазвенело разбитое стекло - Валентина в облаке оконных осколков вывалилась следом. Я успел отскочить. Лютая уборщица беспомощно корчилась и вертелась в изломанном крыжовнике. Широкий осколок оконного стекла воткнулся ей между рёбер. Шипя, Валентина пыталась вытащить стекло...
Вдруг её шипение сменилось тоскливым обречённым воем. Демоница вспыхнула ярким зелёным пламенем. Несколько секунд куст крыжовника переливался фантастическим огнём, будто неопалимая купина. А затем всё исчезло: и зелёное свечение, и Валентина. Крыжовник не пострадал нисколько - только листья его покрылись бордовой, гнусно воняющей желейной субстанцией.
Весь изодранный и исцарапанный, я припустил к усадьбе. Должен же я найти хоть какую-нибудь помощь. Снова вернуться в общежитие - нет, ни за что! Мне даже представлять не хотелось, что там могла натворить эта демонизировавшаяся техничка. А если ещё и не она одна? Вдруг я вообще остался единственным нормальным человеком на всей территории государственного музея-усадьбы? Чёрт бы побрал всё это!
Из-за деревьев выступила вытянутая жёлтая двухэтажная коробка - родовое гнездо графов Толстых. "Без своей Ясной Поляны я трудно могу себе представить Россию и моё отношение к ней" - неуместно всплыла в башке заученная толстовская фраза. Отдуваясь, я вбежал на веранду.
-- Эй, откройте!
По ту сторону застеклённой двери замаячило испуганное лицо смотрителя - Эдуарда Павловича. Открывать мне он явно не спешил.
В голосе смотрителя визгливо дребезжала паника. Сквозь своё отражение в дверных стёклах я видел его расширенные глаза и капли пота на морщинистом обезьяньем лобике. Маленькими волосатыми ручками смотритель сжимал красный пожарный топор.
Я быстро перекрестился несколько раз подряд. Успокоенно кивнув, Эдуард Палыч отложил топор и впустил меня. Руки его заметно тряслись. Вряд ли это похмелье, подумалось мне.
-- Что происходит?
-- Жопа полная. Упыри. Нечисть везде и всюду.
-- Так, понятно -- сказал я. А что ещё я мог сказать обосравшемуся от страха старику? Я и сам был близок к тому чтобы обгадить штаны. Особенно после стычки с Валентиной.
Эдуард Палыч снова схватил топор и, брызжа слюнями, рассказал мне о том, что выпало на его долю в эту ночь. Я слушал и пытался соображать...
-- Ночью они пришли... Валентина с мальчишками этими погаными. Митька, дурак такой, взял да и вышел к ним. Они вон там на газоне стояли, всё знаками разными показывали, чтоб к ним вышли. Митька и пошёл посмотреть, что там с ними такое. Они на него как набросились! Он только и успел заорать. Уж они рвали его минут десять! Они кровь его пили! А я-то дверь быстро запер! А телефон-то не работает! Не иначе, кабель перегрызли, суки! Они почти до утра всё бегали кругом, в окна заглядывали да кулаками мне грозили. А под утро смылись...
-- А комара гигантского с ними не было?
-- Да какого ещё комара? Упыри они! Вурдалаки!
-- А чего они стёкла не повышибали? Могли и в окна залезть - что им стоит.
-- Я крестом святым их пугал. Вот.
Эдуард Палыл выудил из-под рубахи нательный крестик и затряс им у меня под носом.
-- Как они захотят окно высадить - я подбегу и крест им показываю. Они тут же отступаются. Впрочем, во флигеле они, кажется, всё-таки похозяйничали. Кричал там кто-то. Сторож литэкспозиции, наверное... Кому ещё-то? А в другом крыле стёкла будто бы всё ж били. Да я двери туда позапирал, ещё и мебелью забаррикадировал... Господи, всю ночь я к смерти готовился...
Смотритель проникновенно глядел мне в глаза, трясся и брызгал слюнями. Гадким своим видом он олицетворял всю дерьмовость ситуации.
Плотная тишина висела над Ясной Поляной. Упыри, где бы они ни были, ни единым звуком не заявляли о себе.
"Может, они легли спать? -- подумалось мне, -- вурдалакам вроде как полагается дрыхнуть в дневное время".
Эдуард Павлович, впрочем, придерживался другого мнения. Нечисть, считал он, прячется где-то неподалёку и ждёт. Ждёт, когда мы выйдем из дому. Поэтому нам надо сидеть здесь, в усадьбе, до тех пор, пока не приедет милиция и не спасёт нас. Милицию вызовут обязательно, - уверял он. Если только уже не вызвали.
Я всё же решил рискнуть и выйти из музейных стен. С восходом солнца страх покинул меня. Самое время было дёргать из осквернённого гнезда русской литературы.
Внезапно в недрах усадьбы, где-то наверху, раздался шум. Будто сдвинули с места какую-то громоздкую, тяжёлую мебель. Смотритель, втянув голову в плечи, замер. Он приложил палец к губам и указал топором на потолок.
-- Там кто-то есть... -- прошептал он.
Я тоже почувствовал себя неуютно. Перед глазами встала зелёная рожа Валентины - ночные страхи вернулись вновь.
Сверху раздались глухие удары. На втором этаже явно происходило нечто. Нечто, от чего опять нужно было спасаться.
Выбежав вдвоём на веранду, мы первым делом осмотрели окрестности. Ничего страшного пока рядом не было. Весёлое утреннее солнце да блеск росы - вот всё, что дожидалось нас на улице.
Но гулкие удары неслись из глубин яснополянского дома тревожным набатом.
Газон, где упыри прикончили сторожа Митьку, никаких следов произошедшего не сохранил. Даже подстриженная травка была идеальной ровной, не примятой.
На всякий случай мы обошли усадьбу по периметру. Смотритель вздрагивал и шептал что-то себе под нос, озираясь по сторонам. Он вцепился в свой топор, как утопающий в последнюю соломинку.
Следы ночного безумия мы увидели на противоположном конце усадьбы. Стёкла в правом крыле действительно повыбивали. Болезненной, угрюмой затхлостью веяло из ослеплённых окон. Дверь во флигель была настежь распахнута, а крыльцо перед ней измазано кровью.
Прерывистый, всхлипывающий стон донёсся из дверного проёма. Эдуард Павлович пожелтел на глазах, вознёс топор над головой и отступил на шаг.
-- Помогите! Кто-нибудь! Помогите мне! -- завыло во флигеле.
-- Бежим отсюда!
Смотритель потянул меня за рукав, побуждая к немедленному отступлению. Но я, сам не знаю почему, поднялся по окровавленному крыльцу и вошёл внутрь.
Литэкспозиция, размещавшаяся в бывшем помещении для прислуги, была полностью разгромлена. Стенды с книгами и периодикой, стеллажи, полочки - всё перевёрнуто и разбито. Пол завален растерзанными книгами и журналами, поздравительными адресами и письмами. И всё это - вперемешку со всякими мелкими безделушками и осколками большого гипсового бюста самого Льва Толстого. Казалось, вернулись весёлые военные времена, когда немцы превратили усадьбу графа в конюшню.
Стоны о помощи доносились из самого дальнего угла уничтоженной экспозиции. Там, заваленная увесистыми кирпичами полного собрания сочинений Льва Толстого, беспомощно ворочалась тёмная масса. Она-то и издавала звуки. Поражаясь собственной отваге, я подошёл поближе. Тёмная масса оказалась Николаем Взбарабошиным. Тем самым Взбарабошиным, которого забрала милиция и которого подозревали в причастности к загадочным исчезновениям людей.
Николай был весь в крови. Ужасного вида рана на затылке и разодранная на лохмотья одежда... Кто-то отделал торговца лаптями основательно.
-- Это тебя в милиции так? -- спросил я первое, что пришло в голову. В тот момент я дико боялся, что Взбарабошин с воём бросится на меня и вцепится в горло.
-- Это они... -- захрипел Николай, - они сейчас там, наверху... Помоги мне...
Эдуард Павлович незаметно подкрался к нам и теперь с тоскливой немотой в глазах разглядывал погром.
-- Помогите мне... -- снова затянул Взбарабошин, -- вытащите меня отсюда.
-- Ты как тут оказался?
-- Удрал я вчера от ментов. К вам сразу побежал, предупредить...
-- Чего его слушать, упыря проклятого! -- Эдуард Палыч внезапно впал в бешенство и замахнулся на Николая топором.
-- Не надо! Не упырь я! Я наоборот... Я помочь вам хотел, предупредить...
-- О чём же это ты собирался нас предупредить, а? Об этих упырях?
-- Это всё граф. Толстой. Он там, в подвале под хозблоком прячется...
-- А ты откуда знаешь?
-- Да видел я, как он туда на рассвете забирается... В мусарне мне не поверили -- решили, придуриваюсь по пьяни. Да и забрали-то меня только из-за директора. Это он, падла, ментов попросил в обезьяннике меня подержать - чтоб туристов ему не отпугивал.
-- Врёшь! Болтают, что одежду у тебя нашли тех пацанов! -- возмущённо выкрикнул смотритель в физиономию Взбарабошину.
-- Да не находили у меня никакой одежды! Фигня это! Вчера, поздно вечером, менты спьяну клетку закрыть забыли, так я и удрал. Пока они там синяка одного пиздили.. Я сюда во весь дух нёсся. Чуял: неладное нынче Лев Николаевич устроит. И точно. Прибежал, а тут уже полный содом - пацаны пропавшие музей громят! Марь Владимировну и Никитина скончали прям на крыльце. Никитину кишки выдрали, живому! Я по дурости вступил с этими сволочами в... в неравный бой. Они б меня тоже сожрали, да кто-то будто вдруг позвал их, и они меня бросили... Это граф их позвал! Жрать ему, видно, захотелось, вот он и велел им добычу в его логово тащить! Они ведь убитых сцапали и будто исчезли, раз - и нету их! Спасибо Льву Николаевичу - спас от своих волчат, Филипков хреновых!
Совсем недавно после таких рассказов я советовал Взбарабошину пойти проспаться. А сейчас я верил его словам. Я верил всему. Инфернальная тень накрыла Ясную Поляну, и никакого разумного объяснения тут не было. Да и не хотелось мне больше раздумывать, чтС к чему. Хотелось оказаться как можно дальше отсюда.
Мы подняли Николая на ноги. Опираясь на наши плечи, он заковылял к выходу. Но только мы подошли к двери, как она захлопнулась сама собой перед нашими носами! И тут же взлетели к потолку разбросанные книги и прочий хлам, всё закружилось дьявольским вихрем. Этот свирепый вихрь сбил нас с ног и стал швырять, как котят, от стены к стене, от пола к потолку. Вместе с нами летали по комнате стулья, цветочные горшки и всё остальное. Мелькали перед глазами сандалеты смотрителя, качалась люстра, бесновались зелёные шторы, тяжёлые старинные книги, осколки толстовского бюста. Один из них пребольно ударил меня в переносицу. И среди мебельного грохота и наших воплей мне явственно послышался густой злорадный хохот. Невидимая сила подбросила меня и трахнула головой об потолок. Я вырубился...
* * *
Первое, что я почувствовал, когда очнулся - неимоверная головная боль. Внутренности черепа острыми спазмами откликались на малейшее моё движение.
В окнах плавилось закатное солнце - я провалялся без сознания весь день. Помимо головы, очень болела шея - я обо что-то порезался, пока летал по комнате, подхваченный неведомой силой. И теперь эта рана на горле противно пульсировала.
Среди зловещих теней, наводнивших флигель, особенно выделялась одна. Сперва я даже не понял, что это такое. Длинный бесформенный силуэт свисал с потолка посреди комнаты пугающим сталактитом.
Это был Взбарабошин. Башка его застряла в изогнутых лапах развесистой старинной люстры. Шея, зажатая бронзовыми завитушками, очевидно, сломалась, и Николай висел теперь на люстре бесполезным украшением. Похоже, это злобный полтергейст, атаковавший нас, зашвырнул бедолагу туда.
Эдуарда Павловича нигде не было. Он пропал вместе со своим пожарным топором. Мерзкий запах витал над руинами литэкспозиции. Казалось, гниют и воняют сами стены.
Меня оглушил комариный звон, когда я выбрался на крыльцо. Нахальные твари набросились целой ордой.
Чувствуя, что вот-вот расплачусь от бессилия и жалости к себе, я побрёл прочь. Решил идти без остановки до города. Может, подвернётся попутка. А может, сдохну сейчас где-нибудь на обочине. Под кусточком.
В парке, мне навстречу, вышел из-за дерева смотритель Эдуард Павлович. Я ни капельки не обрадовался его появлению. Напротив: сердце тревожно заныло, предчувствуя новую беду.
И точно. Морщинистое личико Эдуарда Павловича светилось плотоядной радостью, когда он засеменил ко мне. Не говоря ни слова, смотритель размахнулся топором. Я еле успел увернуться. Красное пожарное орудие грозно просвистело над ухом.
Я с развороту заехал смотрителю в челюсть.
-- Ы-ы-хх!
Выронив топор, Эдуард Павлович покатился по асфальтовой дорожке. Я быстро подхватил оружие. С топором в руках чувствуешь себя гораздо увереннее!
Мой противник встал на ноги. Он по-прежнему не сводил с меня своих безумных глаз. Казалось, в них мерцают отсветы каннибальских костров.
Из глубин парка донёсся протяжный вой. Смотритель задрал голову к небу и тоже завыл. Жутко так, по-волчьи завыл. Глаза его закатились, жиденькие волосы встали дыбом. Я бросился бежать.
Поздно!
С хохотом и уханьем откуда-то из древесных крон на меня прыгнули два существа. Это были те самые исчезнувшие подростки. Их зелёные красногубые физиономии с оскаленными жёлтыми зубищами совсем не походили на отроческие. Гадкие рожи демонов из мрачного азиатского фольклора!
Они хотели убить меня, грязные твари! Хоть я и был изрядно вымотан, но дрался с ними отчаянно. Отпинывал и отшвыривал от себя, отмахивался топором, будто берсеркер. Визгом и рычанием упыри оглушали и почти сводили с ума. Смотритель по-обезьяньи скакал вокруг нас, подбадривая чудовищ воем и гнусным тявканьем.
Мне удалось ударить одного из вертких ублюдков обухом прямо в висок. Пока упырь ошарашенно раскачивался во все стороны, опустив руки, я, недолго думая, снёс топором его белобрысую голову.
Башка брякнулась и покатилась по асфальту, оставляя за собой кровавую дорожку. Тело рухнуло на газон - трава вокруг моментально покраснела. Второй упырь и Эдуард Павлович тоскливо завыли. Труп поверженного гада полыхнул ярко-зелёным пламенем и сгинул - только смрад и тёмная слизь остались.
Второй "мальчонка" полетел в атаку, будто стрела осадного арбалета. Своей увесистой тушкой он сбил меня с ног. Но и сам напоролся на топор, который я успел выставить перед собой. Толстое лезвие врубилось в маленький, стриженный ёжиком череп упыря. Отчаянный вопль взвился к темнеющим небесам. Я чуть не ослеп - сполох зелёного огня ударил прямо в лицо. Это был мёртвый, холодный, как снег, огонь... Со второй мразью было покончено. Оставался смотритель.
Эдуард Палыч опасливо подался назад, видя, что я поднялся с земли и направляюсь к нему. После гибели своих подельников вурдалак не особенно рвался в бой. Маленькие паучьи глазёнки мерцали из-под насупленных бровей, каннибальские костры в них превратились в остывающие угли.
Упырь бросился удирать. Словно заяц, сиганул он к усадьбе. Распалённый борьбой, я помчался следом, целясь топором в жилистую шею.
Уже возле флигельного крыльца я настиг смотрителя. От удара топором он распластался на деревянных ступеньках. Дёргая руками и ногами, бывший хранитель Ясной Поляны корчил рожи и шипел, как недобитая змея.
-- Не радуйся! Всё равно скоро сдохнешь! -- заныл он, пытаясь заползти в дом.
-- Это ты у меня сейчас сдохнешь!
Я от души врезал обухом по плешивой башке. Удар отозвался в ушах протяжным звоном. Хрипя и клокоча, будто самовар, Эдуард Палыч ткнул в меня пальцем.
-- Ты теперь тоже такой же! Он тебя тоже укусил!
-- Кто меня укусил?! Ты, подлюга!
Смотритель издевательски заржал. Струи крови из разбитой башки текли по его лицу. Тяжёлая вишнёвая капля повисла на кончике носа. Последним ударом я окончательно превратил его в груду жалкого мяса. Лезвие рассекло левое плечо и завязло в костях.
-- Будь ты проклят!!! Проклят!!! -- заверещал упырь, исчезая в зелёной вспышке.
Слепая, чёрная усталость охватила меня. Я опустился на перепачканное липкой гадостью крыльцо, поставив топор между ног. Только сейчас я обратил внимание на то, как сильно болит у меня пораненная шея. Что там вопил этот ублюдок про то, что меня тоже кто-то там укусил? Чёрт, только этого ещё не хватало! Я осторожно дотронулся до раны. Будто чем-то острым проткнуто...
Наступила ночь. Большие яркие звёзды тупо пялились на наш убогий мирок. Луна полновесной серебряной монетой выкатилась из кошелька Гекаты на чёрную шёлковую скатерть. Что за скудная милостыня...
Мучительно захотелось спать. Но я понимал, что спать нельзя. Сон в данной ситуации - это действительно гарантированная смерть. Одному чёрту ведомо, сколько ещё окаянных отродий ждут, когда я повернусь к ним спиной...
Пытаться во тьме добраться до города - тоже верное самоубийство. А отсидеться до утра где-нибудь в комнате вряд ли выйдет. Выход, кажется, был только один...
Пьяница Николай сообщил мне вполне достаточно. Значит, в подвале под хозблоком скрывается главный организатор всех этих пакостей? Что ж, пора нам встретиться лично, граф Толстой.
Подготовка у меня получилась недолгой. Заточить топором ножку стула - и вот отличный крепкий кол готов.
Колоизготовлением я занимался во флигеле. Дверь я тщательно запер и подпёр всей пригодной для этого мебелью. Электричества не было - по всей видимости, упыри постарались. Поэтому работать мне пришлось при свете больших восковых свечей. Их дьявольский жёлтый свет как бы символизировал нереальность всего происходящего здесь.
Я передумал идти в хозблок сейчас. Лучше дождусь рассвета. С наступлением дня упыри должны впадать в каталептическое состояние - так уверяет мировой фольклор. Хотя чёрт их знает - ставшие нечистью пацаны пропали днём. Значит, граф и при свете солнца способен пакостить.
Гаденький шорох за окном отвлёк меня от раздумий. Я быстро затушил свечи, чтобы лучше видеть, что происходит на улице. Осторожно отодвинув штору, я увидел очередное мерзостное зрелище.
По окровавленному крыльцу ползал гигантский комар. Та самая тварь, или точно такая же, что разделалась с директором. Комара, видимо, привлекал запах крови, впитавшейся в старые сосновые доски. Толстый, похожий на садовый шланг хобот монстра вертелся во все стороны. Густая щетина на лапах и на брюхе отсвечивала в лунных лучах рыжим и седым.
Будто почувствовав, что за ним наблюдают, комар перестал вдруг вынюхивать и развернул свою пучеглазую башку в мою сторону. Его огромные крылья странно съёжились, хобот втянулся, лапы поджались. Мягкое синеватое сияние окружило облачком нелепое существо, повисшее в воздухе без всякой опоры. Красные быстрые искорки пробежали по облачку, сияние сгустилось в туман. Через секунду дымчатый клок развеялся. На месте комара сидел на корточках, обхватив колени руками... Лев Николаевич Толстой, собственной персоной.
Граф медленно распрямился, поднимаясь на ноги. Движения его были плавны и тяжелы одновременно. Смотреть на него было действительно страшно. Он был гораздо хуже всех упырей, виденных мною.
Так мы и простояли до рассвета... Толстой грозным ночным идолом высился возле крыльца, ни на секунду не отводя мёртвых белых глаз от окна. Он просто стоял и смотрел на меня, ничего не делая.
Я тоже стоял и смотрел, не в силах отвести взгляд. Эта безмолвная дуэль была тяжелее всего, что я вынес за последние сутки. Белые глаза мёртвого графа, казалось, тянули из меня жизнь - каплю за каплей, песчинку за песчинкой. Я не мог сделать ни шагу, руки еле шевелились. Тело налилось хрупкой фарфоровой неподвижностью: толкни меня - я упаду и разобьюсь. Как этот бюст, осколки которого разбросаны по полу.
И только когда синяя темнота ночи пошла на убыль, граф Толстой исчез. Растворился в утреннем предрассветном тумане.
Когда глаза этого дьявола отпустили меня, одеревеневшие ноги подкосились, и я рухнул на пол. Меня переполняли тошнота и отвращение к жизни. Мне мерещились клейкие белые нити, тенётами свисающие с потолка. Нити были повсюду, деться от них было некуда. Они лезли под кожу, присасывались к внутренностям, проникали в вены... Не знаю, почему я тогда не умер. И что, помимо моей воли, уберегло меня от бесславного конца...
Минут через двадцать я нашёл силы встать. Взять кол с топором и выйти на улицу. Я побрёл к хозблоку. Одноэтажное строение, такое же белое, как и царивший вокруг туман, ничем не напоминало обитель зла. Кухня, прачечная, склад - вот всё, чем оно всегда было в наших глазах.
Сбив топором навесной замок с входной двери, я очутился внутри. Спуск в подвал таился в углу под лестницей, ведшей на чердак. Добротная обитая линолеумом крышка тоже была заперта на замок, на большой амбарный замок. Прошло немало времени, прежде чем я смог сбить железные скобы, которые он соединял. Тяжёлая крышка нехотя поддалась моим усилиям, и спёртый подвальный воздух вырвался наружу.
Я зажёг свечу, осторожно спутился по отсыревшей скрипящей лестнице и очутился в небольшом помещении с поукруглым потолком. Вдоль стен аккуратными кучками были уложены гладкие, отполированные человеческие кости и черепа. Некоторые даже были покрыты лаком. Наверное, граф Толстой так проводил свой вампирский досуг - развлекаясь лакировкой того, что осталось от его жертв. Посреди помещения стояли письменный стол и кожаное кресло. Подойдя поближе, я прочитал заглавие пухлой рукописи, лежавшей на столе: "ВОЙНА БЕЗ МИРА. КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ".
А у самой дальней стены нашёлся тот, за кем я и пришёл. В большом чёрном гробу, крышка которого была прислонена к стене, лежал граф. Переплетённые толстыми жилами когтистые ручищи покоились на объёмистом животе. Великий вегетерианец и гуманист лежал, как мёртвый. Хотя, он и был мёртвый. Давным-давно, как умер.
Я подкрался к нему на цыпочках. Поставив свечу в изголовье гроба, я принялся за дело. Мешкать было нельзя. Обеими руками я занёс кол и со всей силы вонзил его в мерзкую утробу! Стены подвала затряслись от воя. Грохнулась гробовая крышка, и древняя побелка посыпалась мне на голову.
Он умер не сразу. Минут десять эта туша дёргалась со слюнявыми хрипами, пытаясь выбраться из гроба. Круглые белые глаза пялились в потолок, скрюченные обессиленные лапы тянули кол, пронзивший раздутое брюхо. Вонючая кровавая пена стекала с синих губ - растрёпанная борода напиталась ею, моментально превратившись из седой в непотребно тёмную. Когда упырь наконец сдох, я вырезал его сердце. Это маленькое, как ссохшаяся груша, сердце вместило целые бездны злобы и ненависти... Я забрал его с собой.
Хлипкие ступени надрывно скрипели, когда я поднимался из подвала на свет божий. Словно причитали по тому, кто до сего дня таился здесь. Сегодня ещё одним обидчиком рода людского стало меньше. Да смилуется небо над твоей чёрной душой, богомерзкий граф Лев Николаевич...
Когда я выбрался наверх, солнце только-только начало всходить. Угрюмая, зловещая тишина стояла над Ясной Поляной. И тут земля содрогнулась! Да так, что я еле устоял на ногах. Из усадьбы раздался чудовищный рёв - жёлтые стены затряслись, из окон посыпались стёкла. Крыша толстовского дома обрушилась, из-под неё повалил густой чёрный дым. Вокруг самого дома выросли из-под земли языки пламени и какие-то сиреневые гигантские щупальца. Они обвили дом и раздавили его, будто картонную коробку.
Твердь раскололась, и руины злополучной усадьбы провалились в тартарары. Визг и вопли раздались со всех сторон. Полчища прозрачных полутеней заметались вокруг меня. Я бросился бежать, не разбирая дороги и безумным хохотом пытаясь заглушить тот ад, что творился за спиной.
* * *
В себя я пришёл только в Москве. На какой-то пригородной помойке, в грязных лохмотьях и без гроша в кармане. При мне был только маленький, сморщенный, засушенный кусочек - сердце самого страшного русского упыря. Я съел его, и память вернулась ко мне.
С огромным трудом мне удалось вернуться к обычной, нормальной жизни. В столице я разыскал кое-каких знакомых, которые помогли устроиться. Вскоре я узнал, что дом-музей Ясная Поляна погиб в результате взрыва газопровода - огромная потеря для всего просвящённого человечества. Я тоже числюсь среди погибших в той ужасной катастрофе. Оно и к лучшему. Всё равно я теперь совсем другой. Настолько другой, что иногда очень отчётливо понимаю: я - это больше не я.
А работаю я сторожем на станции переливания крови. Днём вялый и слабый, глаза от солнечного света болят - приходится носить тёмные очки. Поэтому в полную силу я могу трудиться только по ночам. А с недавних пор появилось ещё кое-что. Это "кое-что" пугает меня иногда, а иногда я воспринимаю его как должное. Я понимаю, что иначе мне жить никак нельзя. Если только я не хочу навсегда остаться вечно стареющим дураком, скучно, через силу питающимся бобами и кофе, и вяло ползающим днём по московским улицам. Консервированная донорская кровь - это для слабаков. На ней далеко не уедешь. Надо, надо решаться. Пришло время менять свою жизнь, вступать в новую фазу развития. Скоро это изменение произойдёт.
И вот я сижу в тихом загробном одиночестве на кухне. Я уныло, без аппетита, ем разогретые консервированные бобы. Я рассматриваю грязную, в жирных липких разводах клеёнку на столе.
За окном солнечный день, но тут, в отсыревшей неуютной квартире, - холодная тишина всеми позабытого склепа. Даже тиканье кухонных часов можно разобрать с трудом. И где-то рядом с этой тишиной притаился дух смерти и убийства.
Жуя безвкусные бобы, я проникаюсь этим коварным духом. Измазанные кровью боги жестокой древности - все до единого - проносятся перед моими глазами; гримасничают, требуют дани. Мне хочется завыть по-волчьи и, схватив со стола нож, присоединиться к ним, к их безумной разрушительной пляске.
В конце концов, это так просто - быть бессмертным. Тому, кого отметило печатью зла само прошлое, легче лёгкого добыть эликсир вечной жизни. Густая тёмно-вишнёвая жидкость - это всего лишь кровь. И её очень, очень много в ваших венах - на мою вечность точно хватит.