Аннотация: Самому недочеловечному недочеловеку посвящается...
Жизнь замечательных людей
ЛЕНИН В РАЗЛИВЕ
(финская народная сказка)
Тревожной, суровой и очень холодной осенью 1917 года Владимир Ильич Ульянов-Ленин, вождь всемирных пролетарских люмпенов, захандрил. Ничто не радовало великого человека: ни чтение вслух по вечерам любимых книжек (сочинения господина К. Маркса "Капитал" и "Манифест коммунистической партии"), ни разглядывание французских открыток с голыми дамочками, ни игра на рояле супружницы, ни счета в германо-швейцарских банках, ни походы по питерским пивнушкам в компании товарища Бонч-Бруевича, ни даже (о ужас!) неуклонно приближающаяся Великая Октябрьская Социалистическая революция. Всё было вождю до балды. Целыми днями он сидел у окошка, хмуро глядел на падавший в Неву снег и переругивался с Надеждой Константиновной. C абсурдной регулярностью в безрадостном жилище супругов Ульяновых-Крупских происходили следующие сцены.
-- Володенька, идите обедать. Суп стынет.
-- Отстань, не хочу.
-- Володя, кухарка нынче приготовила твой любимый, с грибами.
-- Да г'усским же языком тебе говог'ят: не-хо-чу!!!
-- А чего ты так орёшь, я не глухая!
-- Уйди, Кг'упень пузатая, Минога пучеглазая, не доводи до г'еха!
-- А сам-то, лысый хер! Не хочешь жрать, так и скажи по человечески, нечего орать тут, словно деспот какой.
-- Что ты пг'оквакала? Ну-ка повтог'и!
-- Квакают жабы на болоте, Владимир Ильич.
-- Как же мне всё это надоело!!! Ну, погоди у меня, базедова болезнь!!!
Владимир Ильич, сжав хилые кулачонки, бросался на жену и с криком "На тебе, на вот тебе!" начинал исступлённо колотить её. Надежда Константиновна в долгу не оставалась: тяжёлый диванный валик из кожи быстро усмирял ярость Ильича. Схватив кепку и пальто, размазывая по физиономии слёзы и сопли, вождь пролетариев убегал с чёрного хода. Перепрыгивая через лужи, он стремительно нёсся по улице и бормотал сквозь зубы: "Утоплюсь. Всё, хватит, кончено, на сей г'аз всенеп г'еменно утоплюсь!" Однако ноги сами приводили его в уютненький трактир "Три кота", где Ильич, накачавшись пивом и водкой, сначала долго и нудно жаловался на жизнь половому, а после в компании извозчиков и приказчиков вспоминал интимные моменты взаимоотношений с Инессой Арманд. Извозчики и приказчики смеялись, хвалили: "Весёлый барин!".
Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась эта депрессивная канитель и до чего бы она довела гения мировых революций, если бы не приключившееся с ним в скором времени преужасное событие. Дело в том, что пришедшее на смену сгнившему царскому режиму Временное правительство, возглавляемое господином Керенским, почему-то недолюбливало Ильича. То шпиков на него натравит -- распишут дверь неприличными словами; в молоко, которое молочник под дверью оставит, написают; газету "Искра" из почтового ящика украдут. То юнкеров пьяных напустит: идёт себе Ильич по Невскому, никого не трогает, к гимназисткам не пристаёт, городовых не задирает, всё чин-чинарём, и вдруг нА тебе, юнкерьё.
-- Эй, кепка, дай закурить!
-- Не куг'ю, молодые люди, да и вам не советую.
-- Гляньте, этот гражданский лох нам, ха-а-а-спадам ахвицерам, советовать ещё будет! А ну, пацаны, мочи козла!
Тут уж расклад такой: если Ильич трезв, то -- ноги в руки и бегом в бога-душу-мать под свист и улюлюканье юнкерской шпаны. А если под хмельком, то -- кепочку этак козырёчком назад развернёт, хитро улыбнётся, ручку в карман опустит, а глаза при этом добрые-добрые. Резко вдруг выхватит из кармашка кастет шипованный, либо опаску, и ближайшего юнкера по глупой прыщавой роже хераксь, хераксь! И понеслось братоубийственное валилово...
Но Керенскому скоро эти невинные забавы наскучили: надёжные партийные товарищи сообщили Ильичу, что Временное правительство выписало из Сибири знаменитого кулачного бойца Гришку Распутина-Отрепьева. Этот Гришка был печально знаменит тем, что как-то раз обмакнул в унитаз коронованной головой самого Государя Императора Самодержца Всея Малыя и Великыя, Белыя и Чёрныя Гой Еси Соси Руси Николашку N2, больше известного как "Николай Кровавый". "Кровавым" "Николая" прозвали за французский бокс, до коего он, как и до симпатичных пажей, был весьма охоч.
Никто не мог одолеть Гришку: Самые могучие бойцы -- такие, как Иван Поддубный (Маска Смерти), Максим Горький (Пердячий Буревестник), Лев Толстой (Буря В Пустыне), и те опасались связываться с Гришкой.
И вот такому-то монстру Временное правительство приказало проучить Ленина!
-- Что же делать, Наденька? Что же делать? -- в ужасе метался Ильич по своей крохотной восьмикомнатной квартирке, переворачивая столы и стулья.
На специальном секретном съезде Большевистской партии, куда не пустили журналистов, было принято решение об отправке Ильича -- с целью сохранения его наидрагоценнейших жизни и здоровья -- на знаменитый финский курорт "Разлив". Ежу понятно, что в такой глухой дыре его не то, что Гришка -- сам Шерлок Холмс не сыщет. Для этой благородной цели с низшего звена партии вытрясли членские взносы за десять лет вперёд. Товарищ Коба провернул парочку удачненьких "эксиков", ухайдакав при этом штук двести городовых и ещё столько же случайных прохожих. Так что матсредства на путёвку с грехом пополам наскребли.
-- Береги себя, Вовчик. Не забывай кушать пять раз в день. Не пей с финнами древесный спирт, не шастай по блядям. Эти финские коровы не достойны тебя, помни об этом, постоянно помни...
Так напутствовала мужа Надежда Константиновна, трогательно поправляя ему красный большевистский шарфик, около вагона экспресса "Петроград-Хельсинки" на Финляндском вокзале.
-- Ладно, ладно, не г'еви, дуг'ёха -- весело утешал её Владимир Ильич, а сам при этом сладостно жмурился, представляя себе сытых, крепких скандинавок.
Когда поезд тронулся, за вагоном Ильича долго бежал товарищ Бонч-Бруевич, махал руками и кричал:
-- Пока, Вован! Скоро свидимся! Не забудь привезти мне финский ножичек!
-- Пг'ивезу! Всенепг'еменно пг'ивезу! -- махал в окно платочком Владимир Ильич, а про себя думал: "Дег'жи каг'ман шиг'е, пг'идуг'ок. Хг'ена я тебе с тухлым маслом пг'ивезу, а не ножичек".
Лёжа на уютной полке в купе первого класса, под убаюкивающее постукивание колёс, при мягком свете голубенького ночника Ильич перечитывал рекламный проспект и тихо балдел. "Роскошные номера-люкс, бар с неограниченным выбором напитков, шикарный кинозал с ежедневным сеансом, безопасный секс для всех желающих, изысканное европейское общество, обеды от лучших поваров Парижа, а так же чудо современной цивилизации -- ватерклозеты!!! Всё это предоставит состоятельным господам наш лучший в Финляндии курорт -- "Разлив"!!!"
"Ишь, буг'жуазия. Ватег'клозеты! Чего только не навыдумывают!" -- восхитился Владимир Ильич и погрузился в глубокий, здоровый сон.
* * *
Обломы начались уже утром. Бодрое балтийское солнце ещё только-только вставало над древней Суоми, птички ещё только-только начали жизнерадостно кудахтать на вершинах корабельных сосен, а Ленин уже вовсю скандалил на пропускном пункте.
-- Да поймите же, батенька! -- надрывно визжал Ильич в уши местного сатрапа. -- Вы не имеете никакого пг'ава пг'идиг'аться к таким мелочам! Как это вы утвег'ждаете, что на пог'тг'ете в пачпог'те не моя пег'сона! Пг'исмотг'итесь внимательней! Моя! Ведь фог'менно моя!
Но упрямый финский сатрап не верил и всё тут. Товарищи по партии, вручив Ильичу новый загранпаспорт на имя курского помещика Борзопыськина Акукия Опупелиевича, по какому-то злостному недоразумению забыли переклеить фотокарточку. И вот теперь, чтобы соответствовать своему паспорту, расстроенному Владимиру Ильичу пришлось прямо на пропускном пункте сбрить усы и бородёнку, которыми он страшно гордился, и купить у какого-то бомжа на станции мерзкий рыжий паричишко. Только в таком вот гаденьком виде финны согласились пропустить его, найдя, что "теперь этот русский стал похож на себя". Понося на чём свет стоит тупых турмалаев, Ильич побрёл по финскому посёлку Худомяки в поисках извозчика.
Повсюду играли гармошки, неслись разудалые финские песни и валялись пьяные финны. Культурному Владимиру Ильичу всё это очень не нравилось. Зайдя в местный пивбар со смешным названием "Калевала", Ильич заказал пива и стал слушать разговоры. После десятой кружки он начал всё понимать. В том числе и нелепую финскую речугу. Среди местных придурков, отиравшихся сутки напролёт в баре, сыскались быстренько нужные люди. Два финна, Микка и Юкка, за три копейки согласились отвезти русского барина в "Разлив". Довольный что дёшево отделался, Ильич умиротворённо похрапывал в телеге с брёвнами. Телега, запряжённая скелетообразным мерином, скрипя, ползла по ночному лесу под уханье сов. Микка и Юкка, сидя на облучке, пели дуэтом похожую на волчий вой песню.
В месте, именуемом "Разливом", не оказалось ни номеров-люкс, ни кинозалов, ни ватерклозетов, ни прочих прелестей буржуйского быта. Что касается секса для всех желающих, то рядом паслась одичавшая коза... Но Владимир Ильич не имел наклонностей к зоофилии. Убогий, ветхий шалаш, в котором Ильич обнаружил бутылку из-под портвейна, обрывки журнала "Нива" за 1913 год, два использованных презерватива и разорванную нижнюю юбку (точно такую же, какая была у Инессы Арманд), -- этот шалаш служил плохой защитой от ударивших морозов.
Промучившись на "курорте" два дня, съев все приготовленные Надеждой Константиновной припасы, выпив весь захваченный "на дорожку" шустовский коньячок и перепортив все спички в бесплодных попытках разжечь костёр, Ильич своим ходом поковылял обратно в Худомяки. Ярость на бандитов Микку и Юкку, выманивших у него три копейки и забросивших его в эту гиблую глушь, добавляла мировому вождю бодрости. Поглаживая в кармане жилетки дамскую модель "Браунинга", которую он взял в дорогу "на всякий случай", Ильич мечтал, как он разнесёт на куски бошки проклятых финнов и заберёт назад свои три копейки. То, что три копейки скорее всего уже превратились в выпитый древесный спирт, идеалисту Ильичу в голову как-то не приходило.
Дорога до Худомяк была долгой и скучной. Чтобы развлечь себя, Ленин сначала декламировал вслух любимые стихи Пушкина и Баркова, а после начал палить из "Браунинга" по верхушкам деревьев, рассчитывая подстрелить белку или птичку. Кончилось всё тем, что он едва не отстрелил себе палец. И патроны, к великому удивлению Ильича, вдруг закончились. У него в саквояже были, правда запасные, да только "Чёг'т их знает, как их там туда засовывают, в это дуг'ацкое ог'ужие". Так что, с мыслью замочить мошенников-финнов пришлось расстаться. Был, правда ещё кастет, и любимая опасная бритва где-то среди барахла завалялась. Да только Микка и Юкка -- здоровенные жлобы, а рисковать Владимир Ильич не очень любил.
"Ну что за мег'завцы эти финны. Пг'ямо скоты какие-то, а не люди", -- и Ильич с болью и гневом вспомнил о подлом Керенском, по чьей вине он очутился в этом незавидном положении. "Ског'ей бы уж, что ли, Великая Октябг'ская Социалистическая Г'еволюция, о необходимости котог'ой так долго говог'или большевики. Я им тогда всем устг'ою аг'хипелаг ГУЛАГ" От этой мысли на душе у Ильича стало теплее, он заулыбался, и шаг его стал быстрее и твёрже.
* * *
В мирном финском посёлке Худомяки царил жуткий переполох. Из Петрограда на имя местных властей пришла телеграмма, что на территорию Финляндии проник особо опасный преступник, всемирно известный террорист по кличке Ульянов-Ленин. Женщины с причитаниями загоняли домой плачущих детей и запирали в сараях скотину, мужчины угрюмо точили топоры и косы, а старики собрались в потаённом лесном капище и молили мудрого Вяйнямёйнена избавить народ финский от зла и напасти. Именно на это капище и набрёл Владимир Ильич, когда подходил к посёлку. Как прирождённый атеист, он не одобрял простонародные суеверия и считал своим долгом всячески искоренять их.
-- Я, батеньки мои, в бога не вег'ую, да и вам не советую! -- добродушно обратился он к перепуганным старцам, -- напг'асно вы это, совег'шенно напг'асно! Г'елигия -- это г'од духовной сивухи, котог'ой вы одуг'маниваете свои невежественные мозги!
Напуганные финские деды с горестными воплями кинулись прочь от страшного незнакомца, вышедшего из леса и произносящего непонятные грозные слова. Веселящийся Ильич побежал следом, швыряясь в старцев шишками и громко улюлюкая. Эта потеха так понравилась Ленину, что он потерял всякую осторожность. А зря.
-- Давненько же я так пг'икольно не г'асслаблялся! Аж с тысяча девятьсот пятого года! -- задорно прокричал Ильич, вбегая в посёлок, до которого дотащилась лишь половина старичья. Другая половина, не выдержав бегства от лесного чудовища, благополучно отправилась к Вяйнямёйнену. Возраст, знаете ли.
Когда Ильич, весело гукая, ворвался на опрятные улочки Худомякского поселения, он увидел там нечто такое, что враз испортило ему игривое настроение. Мрачная толпа злых финнов встретила его. Вооружённая вилами, колунами, лопатами и прочими мирными орудиями крестьянского труда.
-- Русски бандити! Бандити Леньинь! -- пылая священным гневом, финны устремились к Владимиру Ильичу с ясно читающимися намерениями. Ах, как горько раскаивался великий революционер в том, что так неблагоразумно потратил все патроны на птичек в лесу!
-- Эх, хоть один патг'ончик бы! Хоть бы самый маленький! -- отчаянным тенорком проголосил Ленин, и, прижав к груди саквояж, кувыркнулся, потеряв при этом кепку, через ближайший забор.
Спастись от финского народного гнева Ильичу удалось только спрятавшись в свинарнике худомякского богатея. До позднего вечера тоскующий глава большевиков просидел под корытом с баландой, среди дружелюбно похрюкивающих боровов...
* * *
Глубокой ночью, когда Худомяки угомонились и нажравшиеся самогона финны дрыхли, пуская слюни, странная тень кралась по посёлку, прижимаясь к заборам.
Из всех Худомяк окошки светились лишь в пивнухе "Калевала", где, несмотря на поздний час, особо отпетые финны ещё продолжали меряться силами с зелёным змием. Именно к этим уютным окошкам и приблизилась робкая блуждающая тень. Утирая лицо грязным клоунским париком, тень заглянула в калевальское окно и картавенько прошептала: "Ишь, хг'енодг'алы, класcненько устг'оились. И бухляк у них, и пивко, и жг'ачка, и г'азная пг'очая канитель, а я тут мёг'зни, как г'аспоследний аг'хидуг'ак!" Вытащив из кармана нечто похожее на пистолет, тень бесстрашно шагнула к двери.
Этой ночью в "Калевале" пропивали свои трудовые доходы два финских жлоба Микка и Юкка. Потягивая из деревянных сосудов (бывших то ли большими кружками, то ли маленькими бочонками) чистый древесный спирт, они обсуждали события прошедшего дня. Уютно трещали дрова в камине, уютно тикали ходики на стене, уютно дремал за стойкой старик Дурмалайнен, владелец питейной, и уютно лился в крепкие финские желудки отменный древесный спирт. Друзья только что закончили говорить о том, как не повезло этому русскому туристу: мало того, что бандит, так ещё на него старики наслали проклятие Вяйнямёйнена, на этого горемыку Ленина. Плохо теперь его дело, совсем нехорошо. Лучше б ему было совсем уж на свет не рождаться...
-- Г'уки ввег'х, товаг'ищи! -- Держа в одной руке незаряженный "Браунинг", а в другой грязный саквояж, Владимир Ильич стоял в дверях заведения и смотрел решительно и сурово. Хищное дуло "Браунинга", глядящее в упор, потрясло дремучих детей Суоми до самых глубин их проспиртованных душ. Замычав как больные коровы, дети повалились на четвереньки и полезли под стол.
-- Папаша, пива и колбасы! Быстг'о! -- сверкая глазами, Ильич ткнул пистолетом в нос недоумевающему старику Дурмалайнену.
Вскоре осоловевший от пива Ленин, кромсая своей опасной бритвой колбасу, стращал почём зря почтительно и опасливо взирающих на него финнов.
-- Смотг'и у меня, чухня косог'ылая! Я этого не люблю! Завезли в какую-то аг'химег'зопакостную глухомань вместо куг'ог'та, где не то что ватег'клозета, -- элементаг'ных человеческих удобств нету! И ещё тг'и копейки содгали, мошенники! Да понимаете ли вы, что я сейчас всю вашу помойку истг'еблю, спалю всё к чёг'товой матег'и!
Владимир Ильич, которому уже до чёртиков надоела Финляндия, вспомнил вдруг, что скоро должна начаться Великая Октябрьская Социалистическая революция, и загрустил. Что скажут миллионы рабочих и крестьян, если он, Ульянов-Ленин, останется в стороне от этого архиважного для одной шестой части суши события?
-- "Пг'оменял г'еволюцию на ватег'клозет", -- скажут они, и будут как всегда в ког'не не пг'авы! Всё, погуляли и хватит! Домой! Немедленно домой! Сию же секунду домой!
После краткого допроса Микки, Юкки и старика Дурмалайнена до Ильича дошло, что прямо сейчас попасть в Петроград затруднительно. Во-первых, поезд на Россию будет лишь завтра днём, а во-вторых, Ленина арестуют прямо на станции, при попытке купить билет. И в Россию он тогда вернётся не в комфортном пломбированном вагоне, как когда-то из Германии, а в позорной арестантской теплушке. И поедет он в ней не в Петроград, а прямиком в Минусинск. Была, правда, одна возможность, но не для слабаков. Можно было добраться до Питера старинным путём финских винно-водочных контрабандистов: по льду через Финский залив. Лёд, правда сейчас весьма ненадёжный, запросто можно отправиться в царство Нептуна. Но финны -- народ рисковый, отчаянный, и если русский турист хорошо заплатит, они готовы отвезти его через залив на санках.
-- Хог'ошо -- это сколько? -- с готовностью извлёк бумажник Владимир Ильич. Микка и Юкка почесали могучие затылки и решили, что хорошо -- это три рубля.
-- Чудненько, г'убль сейчас, два -- по пг'ибытии на место.
И Ильич, катнув по столу серебряного "николашку", засунул мошну вглубь пальто.
-- Ну что, туг'малаи, ломанёмся чег'ез залив?
Выпив на посошок по "ершу", троица двинулась в путь.
* * *
-- Но, чухонские клячи! Плетётесь, как мёг'твые!
Обнявшись с саквояжем, закутанный в одеяло Ильич сидел на салазках, прикладываясь время от времени к бутылке "Смирновской", предусмотрительно захваченной в "Калевале". Запряжённые в санки Микка и Юкка завистливо оглядывались на своего пассажира. Поскольку Владимир Ильич потребовал, чтобы его везли с молодецкими песнями, финны истошно выли "Беги, мой олень".
Полная луна равнодушно светила с бархатного фиолетового неба. Жужжал и свистел безжалостный ветер Балтики. Под полозьями саней что-то подозрительно хлюпало и чавкало. Внезапно сани остановились.
-- Что, пг'иехали? -- залопотал едва не подавившийся водкой Ильич.
-- Дьенги! Отдавай! -- Микка и Юкка вытащили из-за голенищ финские ножи и бросились на вождя пролетариата.
Ильич швырнул в них бутылкой и, выскочив из санок, побежал. Пока финны спорили, кому допивать "Смирновскую", он ускользил от них по льду довольно далеко. Однако, те, вскочив на санки и ловко отталкиваясь ото льда руками и ногами, догнали. Завязалась кровавая потасовка. Финны, пытаясь зарезать Ленина, мешали друг другу, как могли. Ильич как сумасшедший размахивал бритвой, и скоро Микка лишился части правого уха и левого глаза, а Юкка нижней губы и кончика носа. Но эти незначительные потери лишь ещё больше распалили их боевой дух. И вот, когда ножи сверкали уже в опасной близости от ленинского горла, непрочный осенний лёд не выдержал устроенных на нём чёртовых плясок и проломился. С оглушительным бултыхом все трое очутились в смертельно холодных объятиях Финского залива. Ильич продержался дольше всех: когда Микка и Юкка уже во всю пускали пузыри со дна, он ещё пытался выбраться на лёд. Возможно, это ему бы и удалось, но кромка льда обламывалась у него под руками. Отколовшаяся льдина, на которой стояли санки, накренилась, и скатившиеся салазки стукнули Владимира Ильича прямо в высокий, мудрый, человечный лоб.
На поверхности остался сиротливо плавать похожий на дохлую медузу рыжий парик.
* * *
Ранним утром старая ворона, бродившая по льду возле самого берега Финского залива, с удивлением услышала стук. Удивительным было то, что стук доносился из-подо льда. Заинтригованная ворона направилась было поближе, как вдруг могучая сила проломила лёд снизу, и на поверхность вылезло странное существо. Нездешний пугающий огонь горел в глазах существа. Ворона, которую от ужаса едва не хватил инфаркт, безумно завопив, улетела прочь.
Проклятие Вяйнямёйнена, наложенное на Ильича финскими волхвами, исполнилось: он стал страшным неумирающим Кереметом, воплощением древнего ужаса, ипостасью тёмного бога северных людоедов.
Испуская вопли нечеловеческого голода и нечеловеческой злобы, Ульянов-Ленин-Керемет побежал в славный город Петроград. Хмурые тучи ползли по недоброму утреннему небу, не давая ни одному солнечному лучу упасть на землю. Великая Октябрьская Социалистическая революция, о необходимости которой так долго и назойливо долдонили большевики, вот-вот должна была свершиться...