Вечером у костра ветеран многих славных походов Марк Лупилий Кальций рассказывал желторотым новобранцам о своей службе в Иудее.
- ... Говорил он душевно. Вот аж будто рукой за печёнки брал. Но странно. "Не убий" говорил, "не укради", "подставь другую щёку", "возлюби ближнего". Но тут же почему-то "не прелюбодействуй". Эрос его знает, как это понимать...
- И что, он это серьёзно?- спросил молодой декан Луций Стронций,- Это как же - бежит на тебя парфянин с мечом, а ты его пальцем не тронь?
Несколько опытных бойцов, собравшихся как бы невзначай послушать занятных баек, дружно загоготали. Глядя на них, дискантами начали подхихикивать и молодые, не нюхавшие персидского меча, легионеры.
- Ага,- отсмеявшись, с серьёзным видом продолжил один из ветеранов,- и шлем с него не сними - воровство получается!
Молодняк растерянно заозирался, пытаясь понять, всерьёз это или нет. Ветераны с каменными лицами выдержали театральную паузу, а потом заржали пуще прежнего.
Салаги облегчённо засмеялись вслед. Марк Лупилий всё это время задумчиво ковырял веточкой прогоревшие угли и участия в общем веселье не принимал.
- А я вот что думаю,- сказал он, когда смех наконец утих,- Ведь не так уж и неправ был этот лохматый варвар...
Окончание реплики потонуло в общем хохоте.
Через две недели легион строился на месте будущего сражения. Анаклетий, один из гастатов, первыми принимающих на себя вражеский удар, с дрожью в сердце всматривался во вражескую шеренгу, ожидавшую сигнала к атаке. Одно дело - хихикать над байками про варваров, и совсем другое - схватиться с ними врукопашную. Что-то подсказывало новобранцу, что для многих его товарищей этот первый бой станет заодно и последним. Из головы вдруг совершенно некстати выветрились все приёмы боя мечом и копьём, зато вспомнился рассказ Марка Лупилия про сумасшедшего иудея. Анаклетий тоскливо подумал: а ведь я почти всё делаю, как он завещал! Я в жизни ничего ещё не украл, никого не убил, и не уверен, что смогу убить, да и гетеры легионные заняты на два месяца вперёд, так что даже с прелюбодействием не вышло...
Остаётся только возлюбить ближнего - но кого именно? Об этом не сказали ни иудейский проповедник, ни покрытый шрамами ветеран.
Мысли текли медленно, как патока, и Анаклетий чувствовал, что он вязнет в этих мыслях, и сам становится таким же вязким и тягучим. Он даже не заметил, что атака началась, и на него, размахивая мечом, несётся здоровенный бородач. Надо же,- неторопливо подумал Анаклетий,- всё в точности, как декан Луций говорил...
В голове эхом зазвенели слова декана вперемешку со словами ветерана Марка: "ты его пальцем не тронь", "не убий", "не тронь!", "не убий!".
Анаклетий опустил меч. Аршака - так звали парфянина - это на мгновение обескуражило. Стоит, не бежит, да ещё и оружие опустил - странный какой-то. А потом привычный боевой задор взял своё, и дюжий варвар обрушился на хрупкого римского новобранца.
Но отработанный, многократно проверенный, сокрушительный удар мечом почему-то не достиг цели. Сама цель тоже как-то странно сместилась - и привыкший к стандартным действиям противника ум парфянского бойца никак не мог понять, что же произошло. А в голове у Анаклетия звучало величественным фортиссимо "возлюби ближнего своего!" и он, не отдавая себе отчёта, шагнул навстречу противнику, крепко обнял его и запечатлел на его потной запылённой щеке самый натуральный поцелуй.
Парфянин от удивления выронил меч. Его ум сопротивлялся тому, что видели его глаза, и он счёл за лучшее отступить - во избежание.
Стараясь не терять из виду странного римлянина.
А тот, словно насмехаясь, подставил, как для ответного поцелуя, вторую щёку!
Дикий страх обуял Аршака, и он с неприличным, хоть и очень грозным рёвом, ломанулся навстречу своим - подальше от этого ненормального.
Свои не поняли от чего, но поняли, что могучий воин Аршак бежит. А значит и нам не зазорно - решили они, и, побросав оружие, припустили следом.
"А кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два!" - казалось, и земля, и воздух звенели единым хором, и Анаклетий, попирая брошенные доспехи, устремился за убегающими парфянами...