До предела сокращенная пайка едва-едва глушила голодную резь в желудках. Совсем ненадолго. Потом кончилась и она.
Они смогли вытерпеть еще неделю. Потом, когда сделалось совсем невмоготу, стали тянуть жребий. Короткую вытянул Яцек. Вздохнул. Сказал:
- Ладно.
И пошел собираться.
Товарищи вздохнули - кто с облегчением от того, что им на сей раз повезло, кто - с сожалением. Яцек был самым маленьким и костлявым в команде. Значит, до следующего жребия ждать придется недолго. И кому-то придется стать следующим на несколько дней раньше, чем было бы можно, будь Яцек покрупнее.
Впрочем, теперь, спустя год после злополучного транспойнта "Кондора", их оставалось уже не так уж и много. Кнауппе, Боргойл, близнецы-азиатцы с именами, которые Яцек так и не научился произносить правильно за все это время и обозначал их для себя просто - Первый, Второй и Четвертый...
Долгое время близнецов было четверо. Им сказочно везло при жеребьевках, и в какой-то момент те, кто уже лишился супруга, друга, возлюбленного, начали роптать. Дело едва не закончилось расправой - но близнецы поступили мудро. Бросили очередной жребий только между собой. Обняли на прощание Третьего.
Ели молча. Жили дальше. Ждали. Тянули жребий вместе со всеми, и им снова и снова везло. Но больше к этой теме никто никогда не возвращался.
***
Страшно не было. За прошедший год Яцек устал бояться. То, что ждало его сейчас, уже не казалось страшным. По крайней мере, оно было не страшнее голодного огня в глазах товарищей. А вот товарищи пугали. Яцек знал, что сам он выглядит сейчас не лучше: такие же измученные воспаленные глаза, такое же заострившееся лицо, те же нервически сжимающиеся в кулаки пальцы, которые предательски дрожали, когда кулаки разжимались.
Убежать от всего этого хотя казалось неплохой идеей. Даже то, с чем ему сейчас предстояло встретиться, не могло испортить этого ощущения.
Яцек влез в саркофандр и задраил дверь шлюза. Когда крутил задрайку, видел сквозь смотровое окошко все тот же голод в глазах остающихся. Повернулся к голодным взглядам спиной и включил заполнение камеры. Когда давление в шлюзе и снаружи сравнялось, толкнул внешнюю дверь и вышел наружу.
Сразу за дверью его встретил Хансен. Прикованный за лодыжку ржавой железной цепью с грубо выкованными звеньями, он скалился сквозь разбитый визор шлема костяной улыбкой. И цепь, и сам Хансен были покрыты плешинами известковых наложений, из которых вырастали нежные веточки кораллов. Губки-бродяги переползали с места на место, выпрастывая псевдоноги из полупрозрачных светящихся тел и шевеля кронами стрекательных щупалец. Пара огнекрабов забралась в глазницы костяка и смотрели оттуда на Яцека. Казалось, сам Хансен смотрит из преисподней, и дьявольский огонь пылает в его мертвых глазах. Когда Яцек проходил мимо, из горловины саркофандра хлынул наружу поток живого серебристого металла - рыбки-ухватки все еще пытались поживиться чем-нибудь на давно обглоданных костях.
Чуть дальше, на огромном коралловом дереве, был распят Тиотаари. Здоровенные гвозди, пробившие его предплечья и голени, надежно держали останки. Известь, почти полностью покрывшая саркофандр, превратила его в мраморную статую. Пряди рыжих волос волновались в слабом придонном течении, словно водоросли.
По мере того, как Яцек поднимался из сумерек глубины все ближе к солнечному свету, ему встречались все новые мертвецы. Чем дальше они находились от мирохода, тем больше были похожи на каменные изваяния. Распятые, расчлененные, вздетые на колья и пики, завязанные в причудливые узлы, они казались делом рук безумного скульптора, избравшего очень странный материал для воплощения в жизнь своих больных фантазий.
У смерти множество ликов, подумалось Яцеку. Но смысл ее всегда один и тот же. Ты перестаешь быть, и что происходит с твоим телом потом, вряд ли может взволновать кого-то еще - а тебе и подавно все равно. Эта галерея мертвецов и не призвана напугать - она лишь должна наводить на определенные мысли и создавать подходящий настрой для того, что случится с самим зрителем в ближайшее время.
Самый дальний труп скрывали особенно плотные наложения - он почти утратил антропоморфные очертания и выглядел скорее игрой природных сил, нежели человеческим телом. С трудом угадывались контуры рук и ног, согнутых причудливым образом в странных местах. Яцек в очередной раз подивился прихотливости творческого подхода хозяев острова и прибрежных вод.
Интересно, что они приберегли для меня, подумал Яцек. Мысль не пугала. Не пугали и превращающиеся в статуи тела товарищей. Вообще уже ничто не пугало. Словно он отвык бояться за тот год, пока "Кондор" лежал на шельфе у берегов северной континентали Антакальдии, словно коростой, покрываясь многотонным панцирем известковых наложений и садом коралловых древ.
***
Пустышники ждали его на мелководье. До поверхности оставалось метра два-три, и коралловый риф пологим склоном поднимался к ее волнующемуся зеркалу. Яцек брел навстречу пустышникам, которые ждали его, рассыпавшись полукольцом среди коралловых зарослей. Легкое волнение поверхности бросало неспокойную рябь теней на их разноцветные тела, сквозь отверстия в которых сновали стайками яркие рифовые рыбки.
При приближении Яцека пустышники расступились, не то давая ему дорогу, не то обозначая коридор, миновать который ему было нельзя. Он не стал игнорировать намек - шел дальше, не замедляя шага. Замедлить его, впрочем, едва ли получилось бы. Он и так едва волочил ноги, благодаря воду за дарованную поддержку. На суше он не смог бы пройти этот путь, несмотря на малую гравитацию чуждомира, и не смог бы ползти сколь-нибудь долго.
Сил просто не осталось.
Пустышники смыкались позади, и он шел в центре подковы из их тел. Они не подгоняли его, а прикосновения их бескостных хрящерук были очень деликатными, даже нежными - они поддерживали Яцека под бока и локти, когда того начинало качать совсем уж заметно.
Поверхность была все ближе. Яцек коснулся гребнем шлема своего отражения, и зазеркальный двойник слился с ним, когда Яцек пробил тягучую пленку вод и пал на колени в полосе вялого прибоя, не в силах сделать больше ни шагу.
Его бережно подхватили под руки и повлекли по мелкой воде к берегу. Яцек не мог поднять голову - ставший вдруг неимоверно тяжелым шлем клонил ее к земле, непосильной ношей улегшись на шею. Ботинки саркофандра оставляли позади двойную борозду, рыхля цветной песок пляжа. Перед глазами Яцека прокручивалось сплошное поле коралловой крошки, среди которой блестели перламутром завитки раковин и деловито суетилась ракообразная мелюзга попугаистых расцветок.
Потом стали попадаться проклюнувшиеся сквозь песок былинки багрово-фиолетового, как основная масса наземной растительности Антакальдии, цвета. Вскоре его тащили по сплошному ковру красно-синей травы, под которой змеились корни местных деревьев. Яцек то и дело пересекал полосы тени от из причудливо искривленных стволов.
Пустышники семенили рядом, удерживая на весу верхнюю половину тела Яцека. В поле зрения, ограниченное рамкой закрытого визора, то и дело мелькали тонкие опорные ножки аборигенов, покрытые замысловатыми спиралями цветных узоров.
Наконец движение замедлилось, а потом и вовсе остановилось.
***
Яцека бережно подняли на ноги и усадили на помост из древесных сучьев, отдаленно напоминающий кресло. Руки и ноги легли в специально подогнанные под пропорции человеческого тела лотки. Хрящеруки отпустили его - а кресло вздрогнуло, оживая, и опутало Яцека щупальцами лиан, удерживая его бережно, но крепко. Так крепко, что сразу становилось понятно: вырваться из древесных объятий не удалось бы, даже когда Яцек был крепок и полон сил, когда не был истощен физически и морально постоянным недоеданием и безнадегой.
Яцек, подняв голову, огляделся. Пустышники притащили его на крохотную площадь посреди своего наземного общедома. Плетеные из водорослей и лиан стены ограничивали видимость, края многоскатных крыш, покрытых черепицей из склеенного слизью песка, нависали над головой, истончающиеся ветвистые шпили сплетались в вышине ажурным куполом, под которым порхали, как бабочки, многокрылые птицерыбы.
Прямо перед Яцеком на большом плоском камне сидел Епископ.
Многоцветное тело Епископа было сложено из тел десятков простых пустышников. Сплетаясь конечностями, они слагали некое подобие антропоморфной фигуры, у которой было не в пример меньше рук и ног, чем у самих аборигенов. Радужный нарост венчал покатые плечи Епископа, заостряясь на конце, словно митра.
На "митре" явно не хватало навершия - просто так, для целостности образа.
Епископ смотрел на Яцека сотнями глаз пустышников, из которых состоял. Глаза были рассеяны по его телу безо всякой понятной человеку системы. На "голове" их было десятка полтора, и направлены они были во все стороны разом. Конус головы вздувался и опадал, пустышники в нем влажно пошевеливались. Внешние динамики донесли до ушей Яцека их песню. Больше всего издаваемые пустышниками звуки напоминали громогласное мурлыкание увеличенного раз в двадцать кота. В них столь же явственно чувствовалось полное довольство и примирение с мирозданием.
Пустышники просто лучились им.
***
И ведь у меня так и не получится их возненавидеть, понял вдруг Яцек. Не получится до самого конца. Даже когда я окажусь на самом пороге небытия, даже когда пойму это уже не умом, а тем животным началом, которое до поры таится даже в самых стойких из нас, я не смогу ненавидеть этих мурлык, так непохожих на котов, оставшихся по ту сторону миростен.
Они простодушны, незлы - и искренне считают, что поступают правильно. В самом деле, по всем универсальным канонам добра и зла, при всем многообразии проявлений морали на обитаемых мирах, они поступают хорошо.
Они спасают нас от голода.
То, что нас раз от раза делается все меньше, не так важно.
Вот оно, основное отличие психологии человека и пустышника.
Хомо - общественные индивидуалисты. Пустышники же - персонификации единого сверхсущества. Пчелки. Муравьишки. У них даже не возникает вопроса, когда надо пожертвовать своим ради общего...или даже - собой ради других.
Сейчас, спустя год после того, как "Кондор" материализовался после прокола миростены в толще подводного хребта, на вершине которого вырос коралловый атолл, Яцек почти понял, наконец, каково это - быть пустышником.
Но пустышники были беззаботны и всем удовлетворены, а он - он попросту не чувствовал практически ничего. Ослабленное, истощенное тело уже не ныло, голодная плоть уже не молила о пище - его наполняла вялая апатия, и все прикосновения, движения и даже боль воспринимались сквозь толстое одеяло безразличия.
Эмоции оскудели. Способность воспринимать и радость, и горе одинаково притупилась. Мир стал оттенками серого, утратив краски. Яцек по-прежнему воспринимал все в цвете, но где-то по пути от сетчатки к мозгу цвета теряли насыщенность, краски выцветали, контраст исчезал.
Он не чувствовал себя несчастным. Счастливым же он перестал быть в тот самый момент, когда за вскрытым тамбуром межкорпусного шлюза на месте грузовых, топливных и продовольственных трюмов, вахтенные из которых почему-то не вышли на связь после материализации мирохода в континууме Антакальдии, обнаружился массив скалы. Твердь вновь открытого мира перемешалась молекулами с молекулами корабля, его груза, запасами топлива и плотью членов команды.
И с запасами пищи.
***
Мироход не аннигилировал во вспышке солнечного огня по той лишь причине, что перемещение его между мирами Единого не сопровождалось движением. Он перетекал из реальности в реальность, бережно укрывая команду и груз за прочным корпусом и коконом кривящих пространство энергетических полей.
Команда "Кондора" была первопроходцами, а с первопроходцами случается всякое. Это на освоенных мирах, связанных меж собой постоянными порталами, помеченными маячками, движение сквозь миростены немногим отличается от круглосуточного потока транспорта на оживленной трассе. Там нет места случайностям.
Иное дело - фронтир. Неразведанные земли, отделенные одна от другой складкой пространства-времени, преодолев которую, мироход со всем экипажем может оказаться где угодно.
Даже внутри подводной горы.
Свободный поиск подразумевает подобный риск. Но каждый надеется, что чаша сия минует его. Раз. И еще раз. И еще.
Страх исчезает где-то на десятом рейде в неизвестность. Он уступает место уверенности в том, что теперь-то уж точно ничего плохого не случится. Ведь сколько уже было возможностей исчезнуть без следа - но судьба распорядилась иначе. Так почему бы ей не побыть милосердной еще разочек? И еще? И еще...
Координаты предполагаемого финиша утрачивали свою актуальность еще в момент старта - когда мироход утрачивал свою материальность вместе со всем содержимым, живым и неживым, в мире-исходнике, чтобы в то же мгновение возникнуть где-то еще. Миры Единого мигрировали друг относительно друга, пространство мялось и шло складками, время замыкалось в кольца и текло спиральными потоками из начала Вселенной в ее конец и обратно.
То, что казалось константой, переставало быть таковой даже прежде, чем ее успевали зафиксировать и привязаться к ней сверхчуткие навигационные комплексы мирохода, и успех разведывательной экспедиции во многом зависел от интуиции ее руководителя и грезящих наяву пилотов корабля.
***
Капитан Умбарт божился потом, что нечто необъяснимое стянуло мироход с заданного курса помимо его капитанской воли и вопреки усилиям штурманов-кибернетов.
Ему не верили.
Когда пришла пора решаться, капитан сделал выбор добровольно, без жребия.
Кибернетов выталкивали из шлюза под конвоем. Они плакали, словно дети, и все твердили, что не виноваты. Умоляли простить их и дать им шанс.
Тогда впервые и прозвучало слово "жребий". Правда, кибернетов оно не спасло.
Во всех неприятностях на свете обязательно кто-то должен быть виновен. Так почему бы не стать виновниками этим двоим? Когда все договариваются о том, кто на самом деле виноват, среди невинных на время воцаряется покой. Пусть даже этот покой взрывоопасен иможет враз, в любое мгновение обернуться новым самосудом.
Азартные игры позволяют скоротать сколь угодно долгий отрезок вечности, и уж точно позволяют отвлечься от все нарастающей пустоты внутри - там, где у человека находится желудок.
По всему выходило, что ждать спасательной экспедиции с родномира можно бесконечно долго. Жребий позволял сделать ожидание не таким скучным. Одно время на борту "Кондора" даже работал тотализатор - на то, кто будет следующим "выходцем", ставились личные вещи (совершенно ненужные в заточении), пайки еды (величайшая драгоценность), глотки воздуха (которые должны были войти в оборот после того, как выйдет из строя электролизная машина. Все были реалистами, и в то, что она доработает до момента, когда их отыщут, всерьез не верил никто.
Тотализатор держал Грамдау, боцман-факельщик силового звена. Потом его самого размололи жернова столь любимой им системы. Всеобщая апатия довершила дело: жребий пережил возникшую вокруг него нездоровую суету со ставками и попытками обмануть судьбу тысячами способов.
А ждать предстояло долго.
***
Перспективные маршруты в дальнейшем стабилизировались туннельными установками, объединяя миры в единую транспортную сеть. Для этого разведывательная экспедиция, обследовав новооткрытую чужеземлю, должна была активировать маяк по свою сторону миростены.
Маяк "Кондора" стал частью подводной горы. Или гора стала частью межмирового маяка. Суть от этого не менялась.
Команда мирохода "Кондор" оказалась заключена внутри скорлупки корабля, сросшегося с основанием северной континентали новомира Антакальдия. В единственном неповрежденном трюме как раз хватило оборудования для того, чтобы произвести рекогносцировку и убедиться в том, что новый мир абсолютно смертоносен для человека.
Немногочисленные скауты, облетев северное полушарие чужеземли, опустившись в глубину омывавшего континетали океана, заглубившись в недра новомира прежде, чем выработали ресурс, принесли неутешительные вести. Воздух и вода оказались ядом для непрошенных гостей. Кишевшая повсюду живность, равно как и буйная растительность, покрывавшая твердь и морское дно, не годились в пищу в исходном виде после любой, даже самой жесткой обработке. Построенная на иных физических и химических принципах жизнь не проявляла ни малейшего проблеска агрессии в отношении пришельцев.
Она просто была готова убить их, как только они сделаются достаточно неосторожными.
***
Пищевой синтезатор, который после развертывания стационарного лагеря должен был обеспечивать десантников полноценным рационом, стал частью скалы вместе с запасом продовольствия, аминокислотными затравками и поливитаминными матрицами. И если примитивная электролизная станция, которую стармех сварганил на коленке из элементов малого ремонтного комплекта была способна исправно снабжать команду воздухом вполне нормального газового состава, то возможности разложить органику и неорганические соединения на элементы, а потом собрать их в уже новых сочетаниях, подходящих для человеческого метаболизма, у команды не было.
Разумные существа обнаружились в первый же день плена "Кондора" внутри горы. Пестрые многоногие и многорукие существа, напоминающие длиннолучевых морских звезд с ажурными, испещренными сквозными отверстиями телами, сами поскребли в единственный незаблокированный шлюз мирохода. Их единственную деревню, скрытую пологом леса и составлявшую с ним единое целое, приборы скаутов не заметили сразу.
В дальнейшем ни на одном из островов, ни на самой континентали других поселений так и не обнаружили. Это было странно - но по всему выходило, что приютивший команду "Кондора" атолл был во всех отношениях уникальным местом.
Пустышники оказались удивительными существами. В считанные минуты они продемонстрировали свои способности к усвоению чужого языка - те символьные азбуки и язык жестов, что были придуманы на родномире для общения с китами, дельфинами и обезьянами, были выучены и поняты пустышниками на раз.
Пустышники понимали все - но делиться информацией не спешили.
Впоследствии выяснилось, что на это у них были причины.
На этом чудеса не заканчивались.
Яцек вместе со всеми членами экспедиции долго удивлялся, как аборигенам удалось столь безошибочно выйти на корабль, который возник без всплеска, без шума в этом спокойном мирке. Они словно ждали появления "Кондора" - и явились прямо к дверям дома своих гостей, ставшего для них тюрьмой.
Особенно настораживало то, что особенного удивления и восторга существа, окрещенные пустышниками, не демонстрировали. Первые же часы наблюдения за хозяевами чужемира позволили установить, что они весьма щедры на проявления эмоций в общении друг с другом - но в отношении чужаков пустышники вели себя как со своими соплеменниками, что вряд ли вписывалось в даже в предположительно странный шаблон поведения, присущий коллективным существам, каковыми те - со своим поселением, похожим на сплетенный из древесных волокон, водорослей и лиан муравейник и сложноподчиненной, почти машинной иерархией, вне всякого сомнения и являлись.
Когда силовики под водительством боцмана сделали первые вылазки наружу, причина такого поведения стала ясна.
***
Коралловый атолл, венчавший подводную гору, что пленила "Кондор", и морское дно вокруг него были могилой для десятков кораблей, подобных "Кондору". Под наложениями извести и коростой кораллов скрывались мироходы сходной с "Кондором" постройки и совершенно невиданные его командой конструкции, предназначением которых, вне всякого сомнения, было связывать миры друг с другом, словно острой иглой пронзая ткань континуума своими телами.
Все они были мертвы.
Пусты.
Покинуты своими командами.
Причины этого были для экипажа "Кондора" неясны - до поры.
Команды потерпевших крушение кораблей были здесь же. Их непросто было отыскать на морском дне, среди таких же скал, как те, в которые превратились они сами.
Чудовищная галерея упокоенных в камне ритуальных смертей развернулась перед ужаснувшимися разведчиками. А среди человеческих и нечеловеческих тел, поросших раковинами и ветвями кораллов, весело танцевали разумные хозяева этого мира, явно довольные проделанной работой.
Да, тогда было страшно, подумал Яцек. Очень страшно. Неведомое всегда страшит.
Хотя иногда гораздо страшнее именно истина.
Единственный корабль, свободный от раковин и наложений, стоял ближе всего к острову. Очертания его показались знакомыми всем пленникам "Кондора".
- Боги! - воскликнул цветущий, не осунувшийся еще тогда и не превратившийся в ходячий скелет Тиотаари. -Да ведь это же мобильный храм Обжор!
- Обжор? - переспросил живой еще тогда капитан Умбарт.
- Ну, Жнецы! Ну, культ Голодного Бога! Неужели не помните?
И они вспомнили.
***
Голодного Бога придумал себе выходцы из Пояса Запустения родномира - зоны, где среди бесплодных земель скитались остатки племен, сгоревших в огне последней войны. Полуодичалые, вечно голодные, не гнушающиеся каннибализмом, они попросту не могли не создать подобный культ. Возведя добычу пропитания во главу угла, весьма скоро они обнаружили живущих - по их меркам - в роскоши, достатке и сытости соседей по родномиру. Объединившись, новые дикари совершали с каждым разом все более дерзкие набеги на территории миролюбивых народов, неся свет своего бога за пределы породившей его уродливый культ колыбели. Появившийся среди полудиких племен вождь, изворотливый и по-житейски мудрый, сумел в считанные годы сколотить из разрозненных кланов подобие империи. Вооружившись достижениями науки и технологии, он почувствовал в себе силы диктовать условия прочим государствам.
Продолжаться долго это не могло.
Едва оправившийся от бойни мир мог не пережить новой войны. Во избежание причин для будущих конфликтов - из-за ресурсов, территорий и снова ресурсов - сотни поисковых отрядов бороздили пространство в поисках новых земель, на которых хвалило бы места всем.
Приверженцам Голодного Бога был выставлен ультиматум - весьма, впрочем, мягкий и напоминающий скорее предложение, от которого попросту невозможно отказаться.
На кораблях-храмах они ушли следом за своим лидером с родномира, из страны засушливых степей и выжженных рукотворными солнцами бесплодных пустынь, в неизвестность.
Больше о них не слышали.
Вскоре о них почти забыли. Забыли все - кроме того, что их лидера звали Епископ.
***
Сейчас Епископ смотрел в глаза Яцеку десятком глаз пустышников, из которых состоял. Ждал.
Ритуал был отработан еще тогда, когда экипажу мирохода пришлось заключить с аборигенами договор. Первые жертвоприношения были сняты камерами саркофандров тех десантников, которые сопровождали жертву. Тогда, не в силах поверить съемке, они ходили сюда все вместе - провожая каждого из своих товарищей в последнюю дорогу.
Тогда у них еще хватало сил.
Их было много, они были исполнены надежд, они верили в то, что дьявольский маяк, установленный Епископом на затерянном в океане атолле у берегов континентали, в какой-то момент, как и всякая сложная техника, даст сбой. Вместо того, чтобы, подобно песням сирен, приманивать оказавшиеся поблизости от чуждомира корабли, воздействуя на разум пилотов, он передаст весточку через одного из них. Весточку с координатами "Кондора".
И их отыщут прежде, чем Голодный Бог расправится с каждым из них.
Они еще могли радоваться жизни.
И с удовольствием вкушали дары.
Те дары, что слал им через хрящеруки пустышников и милость Епископа сам Бог.
Голодный Бог.
Потом их стало меньше.
Они стали есть реже.
Но не есть совсем не могли.
Произнеся про себя молитву, обращенную к богу голода, Яцек распахнул визор шлема. Яд, наполняющий воздух, хлынул в его легкие.
Больно не было.
Когда зрение и мысли стали гаснуть, Яцек успел еще увидеть, как Епископ навис над ним чудовищной тушей, воздев руки к заплетенному пологом леса небу.
С ладоней Епископа прямо в душу Яцека сквозь бесстрастные зенки пустышников заглянул Голодный Бог.
Позвал: идем.
И Яцек пошел.
***
С вершины митры Епископа Яцек наблюдал, как ловкие хрящеруки его Семьи сноровисто разбирают тело, которое совсем недавно принадлежало ему самому. Он видел, как снуют туда-сюда сквозь распахнутый, подобно створкам вскрытой раковины, шлем мелкие собратья и сосестры, вынося наружу кусочки плоти, которые тщательно обрабатывают престарелые особи, плотским оболочкам которых осталось совсем уже немного до момента, когда Голодный Бог потребует их себе и переселит разумы старцев в молодые, пока еще неразумные тела.
Кашицеобразная масса, которую отрыгали из дюжины желудков старики, заливалась в створки панцирей расколотых скорпунатов и застывала там, колыхаясь от малейшего прикосновения, словно бледно-розовое желе.
Вскоре, когда внутри саркофандра не осталось ничего, кроме костей, содержимое хитиновых чаш украсили побегами светоцветов и пестрыми плавничками листорыб. Собратья и сосестры подхватили блюда и посеменили к воде с радостным пением.
Они ведь и впрямь словно коты, подумал Яцек. Для них это - игра. Вся жизнь.
Так и есть, ответил Епископ. Где-то в глубине сложенной из сотен ажурных тел фигуры жил в нервных ганглиях одного из этих смышленых, но не обладающих собственным разумом животных разум человека, который придумал Голодного Бога и смог спасти свой народ.
Они игривы, сказал Епископ. И доверчивы. Преданны. Готовы прийти на помощь. В отличие от людей они не лгут. Благодаря им моя паства обрела здесь свой новый дом и заронила семя разума на эти бесплодные почвы. Совсем как в старые добрые времена...
Но зачем все это, спросил Яцек. Страх, ужас, распятия, цепи, известковые статуи...
И пища, продолжил за него Епископ, и Яцек почувствовал, как он улыбается где-то внутри его мыслей.
Да, с вызовом ответил Яцек. Почему было попросту не переселить нас в...этих? А? Почему надо было заставлять...
Он умолк, все еще чувствуя вкус розового студня на несуществующих губах.
Ведь мы точно знали, что за дары приносят нам пустышники. Но никогда не говорили об этом. Как и о жребии. Никогда не говорили, зачем уходим и на что идем.
Яцек знал, что Епископ слышит его мысли. Так же, как слышит их капитан Умбарт, и Тиотаари, и Хансен, и Третий из близнецов-азиатцев... Все те, кто ушел и не вернулся.
Те, кто ушел, чтобы остальные продержались еще немного в ожидании помощи, которая не должна была прийти.
Те, кого мы...
Да.
Это испытания, ответил Епископ. Вы должны доказать, что достойны прийти к Богу. Вы должны почувствовать Его Голод. Тогда он примет вас.
Яцек чувствовал, как в знак согласия кивают несуществующими головами его товарищи, незнакомые ему люди и совсем уж не люди. Сотни существ, слагающих тело Епископа.
Тысячи сознаний, хранящих в себе память о Голоде.
Хранящих в себе Бога.
Нам пора, сказал Епископ, вырывая Яцека из паутины его мыслей. На сей раз я думаю использовать косой крест.