|
|
||
- Начинаем праздничный концерт, посвящённый дню работника железной дороги!
Радио противно по-женски запело, затем кто-то приглушил звук и в палате воцарилась тишина.
Голова болела так, что слова "праздничный концерт" прозвучали для Максима как "праздничный кошмар". Такие наваждения могут случаться у человека с похмелья, но сейчас у Максима было не похмелье. А что у него, он пока не понимал.
Помещение, в котором он проснулся, а скорее даже не проснулся, а пришел в себя, словно вынырнув из густой темноты, явно было больничной палатой. В воздухе пахло хлоркой, таким же хлорированным был и свет из потолочного плафона. Двухцветные плитки на полу складывались в истоптанную шахматную доску, и, если поглядеть на нее под определенным углом с кровати, перспектива искривлялась и центр пола казался вспученным. На одной из клеток у окна аккуратно стоял горшок с фикусом. Две тумбочки по бокам от кровати замерли, злобно перекосив друг на друга свои дверцы. Правая высовывала наружу ручку зубной щетки, словно собираясь плюнуть ею в соседку и только пробуждение Максима помешало этому случиться.
Всего кроватей было две, на одной лежал Максим, на другой, справа, уткнувшийся в книгу толстяк в пижаме. За кроватью толстяка белела дверь в коридор, приоткрытая так, так что Максим мог разглядеть за ней краешек стены, покрашенной в зелёный цвет до высоты человеческого роста. На двери висела табличка с надписью "ОТДЕЛЕНИЕ ВНУ". Окончание надписи скрывал небрежно накинутый медицинский халат.
"Отделение внутренней терапии?" - попробовал угадать Максим, но что-то в голове отозвалась такой вспышкой боли, что он откинулся на подушки и сосредоточился на внутренних ощущениях. Если к ним прислушаться, то выходило, что кроме головной боли и той черной пустоты, в которой он пребывал еще несколько минут назад, в его внутреннем мире больше ничего и нет. Чувство это было необычным, хотя, конечно, сравнить его с чем-то из прошлого, чтобы судить о необычности, Максим тоже не мог. Прошлое отказывалось напоминать о себе даже намеками. Максим не помнил ни-че-го.
"А пааамять священнааа, -как отблеск высооокого огня", - зачем-то пронеслось в голове у него. Слова показались знакомыми, но, как и голос, звучали издевательски. Возникла, конечно, надежда, что за обрывком песни сейчас вспомнится ещё что-нибудь, что поможет Максиму связать его текущее положение с реальностью, но мелодия в голове оборвалась также, как и голос диктора из радио. От этого Максима накрыла волна такой безысходности, что стало понятно - надо срочно что-то делать.
Для начала он сел и ощупал свою голову. С ней явно было что-то не так. Голову плотно покрывали шершавые медицинские бинты, причем повязки начинались сразу над глазами и равномерно шли через лоб, макушку и затылок. В работе бинтовавшего чувствовалось мастерство, потому что Максим не смог найти не только промежутка между слоями, но и намека на узел. Он был запелёнат словно мумия.
Уже готовый к худшему, он взмахом откинул больничное одеяло и уставился на свое тело. Однако ноги, как и все остальное, оказались на месте и самое худшее, что он увидел, была зеленая безвкусная фланелевая пижама в клетку, такую, пожалуй, мог бы надевать перед журналистами какой-нибудь клубный любитель эпатажа. Но бинтов на теле не было видно. Для пробы Максим пошевелил пальцами ног и остался доволен результатом. Он даже попробовал вытянуться и глубоко вздохнуть и к своей радости не нашел в теле никаких неприятных отголосков. Наверное, он смог бы даже встать и выйти из палаты, если бы не уверенность, что замотанная бинтами голова тут же заявит о себе новой вспышкой боли.
Что ж, торопиться было не обязательно. Максим поправил подушку так, чтобы можно было сидеть, облокотившись на изголовье и попробовал повернуться в сторону своего соседа. Для этого ему пришлось сместиться всем корпусом и даже облокотиться рукой на край матраса, зато движение вышло медленным и безопасным.
Сосед Максима сидел, также подложив под спину подушку и держал в руках то ли толстую книгу, то ли альбом с фотографиями. Он имел объемный, натягивающий одеяло живот, толстые щеки и двойной подбородок, выбритый до идеально гладкой кожи, как у мультипликационного героя. Очевидно, что толстяк только притворялся, что читает, а на самом деле ждал, когда Максим с ним заговорит. Пижама на толстяке была невероятной, адски дикой клюквенной расцветки.
"Да они здесь издеваются над нами", - подумал Максим.
Назло толстяку он отвернулся и уставился на потолок, испещренный трещинами, словно буквами незнакомого алфавита. Рассматривая их пару минут Максим выяснил, что трещины только напоминают буквы, а на самом деле изображают летательный аппарат. Причем довольно странный, с крыльями, но без хвостовой части, словно автор рисовал самолет с чьих-то чужих слов. Очерчивающая фюзеляж линия уходила к карнизу окна и там раздваивалась, порождая схематичные изображения двух фигур, склонившихся в низком поклоне. Было понятно, что и самолет и фигуры созданы воображением Максима лишь на короткий миг и достаточно будет моргнуть, чтобы иллюзия рассыпалась на простые трещины в побелке, однако именно хрупкость этой выхваченной из хаоса истории зачаровывала.
- Нравится? - cпросил голос с соседней кровати. Толстый клюквенный человечек не выдержал и, скрипнув пружинами, повернулся к Максиму. - Это абидосские иероглифы со стен поминального храма фараона Сети. Копия, конечно. Оригиналам 5 тысяч лет и кроме ученых их мало кто видел. А ведь абидосские иероглифы - одна из удивительнейших загадок археологии. Не смотря на их древность, всем кажется, что они изображают технологии современного мира. Могу предположить, вы увидели здесь самолёт?
Максим кивнул. Толстяка произносил слова, удивительно перескакивая с глубокого оперного баритона на фальцет и обратно, словно голос его навсегда сломался в подросткового возрасте. Аналогия с героем мультфильма оказалось настолько удачной, что Максим с удовольствием отметил в этом какую-то гармонию.
- Значит, для вас это актуальный образ. Но некоторые видят поезд, а кто-то океанический лайнер. Смысл нарисованного один - средство убежать из своего мира. Эмигрировать. Жители Египта были крайне стеснены в средствах передвижения и надежды покинуть привычный мир возлагали на сложную систему богов. Вы наверняка слышали про Осириса?
- Это. - Максим разлепил губы и услышал свой сухой голос словно со стороны. - Бог царства мёртвых?
- Не совсем так, - улыбнулся толстячок в клюквенной пижаме. - Осирис скорее перевозчик. Основная его задача - помочь путнику, что решил оставить свой мир и направиться в поля Иалу. Египтяне наблюдали за солнцем и видели, как ежедневно оно устремляется на запад, поэтому имели основание считать, что священные земли находятся именно там. Все хотят попасть на запад - и египетское солнце, и современные люди. И вы, наверное, тоже хотели.
- Я не помню, - честно сказал Максим. - вообще ничего про себя не помню. Только имя и... и какие-то голоса в голове еще звучат. Чертовщина.
Клюквенный с видом заговорщика придвинулся на край кровати. Свою книгу он заложил толстым пальцем и прижал к животу, почти как ребенка.
- Есть одна версия, - шепнул он фальцетом и покосился зачем-то на дверь. - не у меня, конечно, а у ученых-египтологов. Есть версия, что именно воспоминания составляют суть человека и именно на их основе Осирис принимал решения, отправить человека в поля Иалу или гм... скормить его чудовищу Аммату. Подумайте, как это логично - все мы, по сути, лишь совокупность нашей памяти о мире и о своих деяниях в нем. Вы скажете, что память может обманывать нас, - продолжил он, хотя Максим не собирался ничего подобного говорить, - но ни для вашей личности, ни для верховного божества это не имеет никакого значения. Просто представьте себя открытой книгой.
И толстячок ловко, словно картежник колодой карт, прошелестел в воздухе страницами своей книги, сначала от первой к последней, потом - в обратную сторону. Максим успел увидеть отблески черно-белых фотографий на глянцевой бумаге и отпечатки толстых пальцев на суперобложке.
- Как могущественному богу, Осирису доступны все ваши воспоминания. Если вы сделали что-то плохое очень давно и забыть не можете, будьте уверены - Осирис увидит это на своих весах. Потому, чтобы повысить шансы, египтяне стирали путешественнику воспоминания. Как вы догадываетесь, медицина в те далекие времена была развита очень, скажем так, специфично, и некоторые процедуры покажутся нам сейчас варварскими. Наверняка вы видели изображения на фресках.
Клюквенный все же повернул к Максиму свою книгу. На обложке было крупно выведено: РИТУАЛЫ И ОБРЯДЫ ЖРЕЦОВ ЕГИПТА. Ниже, под надписью, процессия людей со зловеще выглядящими инструментами в руках направлялась к лежащей на столе фигуре, плотно завернутой в бинты. По бокам от стола стояли невысокие ящики с ручками, сильно напоминающие туристические чемоданы. За чемоданами на некоем подобии трона восседал полуголый мускулистый мужчина с шакальей головой, Максим догадался, что это был Осирис. Изображение представляло собой качественную фотографию каменной поверхности - и люди и предметы были линиями, высеченными в ней искусной рукой резчика. Не смотря на полагающуюся торжественность момента, от церемонии веяло скукой, словно ее участники выполняли свои обязанности согласно давно надоевшей инструкции.
- Египтяне использовали специальные приспособления для извлечения мозга через нос и уши. - продолжил толстяк. - На тот момент это был самый простой и действенный способ стереть воспоминания, отправляя кого-то в гости к Осирису.
Максим ощутил инстинктивное желание потрогать свою голову под повязками, но сдержался, чтобы не провоцировать соседа. Сейчас имело смысл делать вид, что в происходящем он не видит ничего странного. Скосив глаза, Максим все же попытался найти какую-нибудь кнопку вызова персонала, что пришлось бы сейчас очень кстати. С бинтами на голове, только что вынырнув из беспамятства, он все же чувствовал себя неуверенно, сидя напротив пухлого и подвижного безумца с тяжелым фотоальбомом в руках. Конечно, никакой спасительной кнопки рядом не нашлось, и чтобы потянуть время, Максим спросил:
- Так что же, этот способ работал?
Неприятный сосед вздохнул.
- Мы не знаем. Но мы так же и не знаем, что он не работал, поэтому установленный порядок лучше не менять. Не забываем, что перед самой процедурой путешественник долго готовился. Морально и, скажем так, материально. Раздавал лишнее имущество, чтобы взять с собой только самое необходимое, а скот умерщвлял или продавал за бесценок. Смешно, конечно, надеяться, что вырученные деньги пригодятся в землях Иалу, но это вселяло уверенность. А многие еще и забирали с собой семьи и слуг, ну, это ясно для чего, чтобы не потерять в уровне комфорта.
- В целом, понятно. - сказал Максим.
Толстяк посмотрел на него недоверчиво.
- Правда? Я ведь не все вам рассказал. Прощальных ритуалов было много, например, уходящие читали вслух священные книги и писали на стенах дома хулу в адрес остающихся. Ну это неинтересно, хотя считалось, что услышав, как путник проклинает свой дом, Осирис не сможет передумать и отправить его назад. Опять же, работает это или нет, мы не знаем. А вот ритуал кормления крокодила руками - вам это может быть интересно.
- Это опасно? - спросил Максим.
- Очень. Крокодил должен обязательно укусить кормящую руку. Тогда его принесут в жертву, и он сможет заменить путника в западных землях, если вместо вечных танцев и празднества того по недоразумению отправят на общественные работы. Make sense? - неожиданно по-английски спросил Клюквенный и Максим быстро, уже не в первый раз за сегодня, кивнул.
- Крайне интересно, - сказал он, - спасибо. Я узнал столько нового. Хотя вы, наверное, в курсе, что я ничего не помню и для меня сейчас все - новое. Но все равно - спасибо.
Толстяк поднял вверх пухлую ладошку, принимая благодарность.
- Я вижу, вы устали после операции. Понимаю. Еще буквально минута и я оставлю вас в покое. Вы слышали о Церемонии Отверзения уст?
Толстяк тут же комично охнул.
- Простите, я забыл. Вы же ничего не помните. Церемония Отверзения уст - это последний ритуал, который выполнялся самым главным жрецом уже на ступеньках храма. Сейчас я вам покажу.
Он быстро развернул книгу на нужном место. Это опять была фотография камня с изображением уже знакомой Максиму фигуры в бинтах. В этот раз над ней склонился человек в большой бутафорской маске и с длинным ножом в руке, больше похожим на меч. Нож был нацелен в то место, где у лежащего предполагалась голова. Фигура склонившегося выражала решимость и намерение.
- Жрец разрезал рот путешественника и слуги наполняли его маслами и благовониями, чтобы новый гражданин земель Иалу мог не только есть и пить, но и услаждать окружающих сладкими речам. Понимаете, о чем я?
- Понимаю, - сказал Максим, - про сладкие речи понимаю. За несладкие можно и по шапке-то огрести.
- Верно. - с уважением сказал Клюквенный. - В Иалу пусть и вечный рай, но своих оппортунистов тоже хватает.
Максим откинул одеяло и встал, держась руками за голову. Решение далось ему с трудом, но дальше слушать речь Клюквенного было невыносимо. Пол под ногами ожидаемо качнулся, но устоял, а аккуратно переступая, по нему оказалось возможным добраться даже до окна. Шаркая носками, Максим преодолел кренящиеся больничные плитки и ухватился за подоконник. Само окно было забрано плотными жалюзи, через щели которых пробивался свет, похожий на закатный. "Солнце садится в западных землях" - подумал он.
Клюквенный с интересом следил за его перемещениями.
- И что, вы правда верите в это .. все? - осторожно спросил Максим
Толстяк развел руками.
- Вера - очень субъективная вещь. Как и воспоминания. Ведь наверняка вы прожили свою жизнь, веря во что-то, хоть и не помните сейчас, во что. Смотрели телевизор и читали новости, а может даже ходили на выборы, аккуратно принося свой личный кирпичик к пирамиде своего фараона. Повлияла ли как-то эта вера на ваше появление здесь? Думаю, нет. Вы просто молите о новой жизни в длинной очереди таких же слепых путников, что забыли прошлое. Уверяю, вашу молитву услышат. Даже если вы не сильно этому обрадуетесь.
- И много таких слепых путников проходит через руки Осириса?
- Очень. Все зависит от политической ситуации и текущего правителя. У нас нет точной египетской статистики, но полагаем, что в отдельные годы их счет шел на тысячи. Это включая членов семей.
- Знаете, что в вашем бреде хорошо? - спросил Максим. Он находился на безопасном расстоянии от толстяка и ощущение опоры под рукой в виде старого подоконника почему-то вселяло уверенность. - Что он закончится, а я попаду туда, куда хочу - на запад, в Иалу или как вы там его называете.
Толстяк заметно обиделся.
- Не обольщайтесь, - сказал он. - Чтобы действительно попасть в Иалу, вы должны родиться в семье фараонов. А какой из вас фараон, у вас лицо ПТУшника из Саратова.
Дверь в палату неожиданно скрипнула и впустила человека в белом халате. При его появлении сосед Максима заметно нахмурился и убрал книгу.
- Пойду поссу, сказал он. - Дальше пусть майор тебе рассказывает.
И с неожиданным для своей комплекции изяществом выскользнул в приоткрытую дверь
То, что вошедший был майором, не вызывало сомнений. Медицинский халат скрывал фигуру, но не мог замаскировать выправку владельца и ту его отрешенную уверенность, которая бывает лишь у кадровых военных и хорошо посидевших зеков. Халат был мал владельцу, и под туго натянутыми плечами безошибочно угадывались погоны. Казалось, что военная форма пытается прорваться наружу, словно жук сквозь кокон.
В руках у вошедшего была перетянутая тесемкой папка.
- Майор Дугин - представился тот, окончательно закрыв вопрос своей личности.
- Максим. - сказал в ответ Максим.
Майор покровительственно махнул рукой.
- Не суетись. Тебе восстанавливаться надо. Впереди большие дела. У тебя, наверное, есть вопросы?
Самый основной вопрос у Максима был один.
- Кто я?
Майор пристально посмотрел на Максима и кивнул подбородком на свою папку.
- Максим Игнатов. Шпион.
Это слово прозвучало настолько ужасно, что не поверить майору было нельзя. Именно такой и должна быть правда, когда ее озвучивают в подобных местах. Невероятной, но не более безумной, чем провал в памяти, погоны под халатом и клюквенный любитель Осириса.
- И что же теперь? - пошевелил сухим языком Максим. Его новая жизнь с первых минут приносила такое количество впечатлений, что он даже не успевал толком испугаться. Вот только пить очень хотелось. - Меня будут... пытать?
- Нет-нет, Максим, - с деланной дружелюбностью произнёс майор. - Мы тебе не причиним вреда. Ты - наш шпион.
Интонация подразумевала, что Максиму стоит самому догадаться, кто это - "мы", и не задавать уточняющих вопросов.
- Через полчаса тебе введут последний курс препарата, и мы с тобой попрощаемся. То есть - ты попрощаешься со мной, а я с тобой расставаться не собираюсь. Часов через двенадцать ты проснешься в стране, куда так хотел попасть. Увы, Максим, ты уже не вспомнишь ни этого своего желания, ни своей прошлой жизни, и даже как документы на эмиграцию собирал, не вспомнишь. Твоими новыми друзьями, защитниками, и если хочешь, отцами-командирами будем мы. А ты приступишь к выполнению возложенных на тебя задач. И будешь делать это хорошо, со всей отдачей. Готов умереть за Родину, Максим Викторович?
Майор некрасиво гоготнул, подразумеваю шутку.
- Но почему я? - спросил Максим. - Я же не... то есть я, конечно, ничего не помню, но разве я военный ... или как вы это называете?
- Потому что, Максим, несколько дней назад ты сделал выбор, который очень сильно изменил твою жизнь. Если тебе станет легче, то скажу, что ты такой не один. Вас здесь целая рота по корпусу раскидана, и все лежат и глазами хлопают и маму вспомнить пытаются. И даже палата у тебя комфортная, не потому что ты чем-то лучше остальных, за стенкой, а лишь потому, что фамилия твоя такая же как у товарища полковника. Такую фамилию позоришь, засранец.
Это было непонятно. "Засранец" никак не вязался с возложенными задачами и героизмом. Возможно, майор в силу специфики работы уже находился в роли "отца-командира" и Максим подумал, что его догадка о том, что сам он, Максим, точно ни в коем случае человек не военный, оказалась верна. Видимо это были те нюансы восприятия, через которые в человека заходит окружающий мир, потому что даже утратив свои воспоминания, Максим сохранил способность оценивать новые события. Манера речи майора и его выправка были ему неприятны, из чего следовало предположение, что в прошлом Максима с такими людьми ничего не связывало. "Как интересно" - подумал Максим, - "Значит не правда, что личность человека состоит из одной памяти, иначе как бы я сейчас понял, что мне нравится, а что не нравится".
- А я точно сделал этот выбор? Я могу отказаться? -спросил он.
- Конечно не можешь. И выбор ты делаешь всегда, даже когда думаешь, что его не делаешь. А уж это твое решение было очень осознанным, и готовился ты перед тем, как попасть сюда, долго и основательно, поверь мне. Машину продал, с родными попрощался, даже кота куда-то пристроил. Столько усилий затратил, а теперь отказаться хочешь. Сам же, наверное, понимаешь, что мы здесь не в игрушки играем?
Максим хотел спросить про разноцветные пижамы, но решил, что пока не время. Наверняка майор опять ответил какой-нибудь загадкой, а сейчас хотелось чего-то максимально простого и понятного.
- Это из-за вас я ничего не помню?
- Ну так уж и ничего. Как зовут тебя, помнишь, как писать-читать помнишь, а если напряжешься, то что-то еще из раннего детства всплывет. Но что касается твоей личности и взрослой жизни - тут да, наши техники все подчищают. И работу, и семью и друзей. Смутные воспоминания остаются какие-то, да и то больше намеками, по случаю. Обычно как бывает - идешь ты мимо лотка с огурцами и вдруг - бам! словно вспышка изнутри. Ты и огурцы не любишь, и не голоден, а просто твое подсознание вспомнило продавщицу возле дома и как ты после школы очередь в овощном стоял, чтобы на ее сиськи посмотреть. Вот к такому будь готов. Если слишком часто накрывать начнет, или вообще что-то непонятное почувствуешь, скажи - таблеточек выпишем, полегчает. Но обычно все наши привыкают. Мало ли что у кого с огурцами было связано.
- Спасибо, - сказал Максим. - Обязательно обращусь. А что, нельзя было вообще обойтись без вот этого? - он показал пальцем на свою забинтованную голову.
Майор приблизился к окну и наклонился к Максиму, так что стало видно, как редеет на темени ежик его короткой армейской стрижки. Пахло от майора сильным одеколоном и, возможно, немного водкой.
- Да ты что, Максим, - прошептал он, впившись в него колючими глазами. - Ты же родину предать хотел. Сбежать. На запад. Ты вообще понимаешь, как тебе повезло, что мы с тобой здесь разговариваем, а не внизу?
Взгляд майора удивительным образом одновременно обжигал и морозил. Впервые за день Максиму чуть не стало по-настоящему страшно, но в следующую минуту он уже понял, что это точно выверенное сочетание холода и жара во взгляде не несет в себе, по сути, никаких личных эмоций, а лишь срежиссировано регулярными тренировками и практикой. Чтобы укрепить эту мысль, Максим представил, как офицеры отдела, в котором служил майор, выполняя учебную программу, садятся в круг наподобие буддийских монахов и долго с ненавистью смотрят друг на друга, пытаясь поймать и зафиксировать внутри себя ощущение силы и злобы.
- С эзотерической точки зрения мы тебе даже помогаем - продолжил майор. - Многие называют эмиграцию предательством. А мы этот грех как будто берем на себя. Удобно? А чтобы тебя не терзали сомнения и воспоминания, мы стираем их. Нет воспоминаний - нет сомнений. А с практической точки зрения... Ты фильм "Вспомнить все" смотрел? С Терминатором который?
Было немного странно слышать о кино от такого человека. С другой стороны, самые бодрые годы майора вполне могли прийтись на эпоху видеосалонов с Арнольдом Шварцнеггером, которого тот по-свойски называл Терминатором. Максим помнил, как героя фильма злодеи сажали в специальное кресло и подключали к вискам электроды. Далее посредством весьма болезненной процедуры собственные воспоминания несчастного должны были подмениться ложными. Ещё в голову лезла какая-то девица с тремя сиськами.
- Смотрел наверное. Вы меня так же перепрошили?
- Ну не совсем так же. Искусственные воспоминания мы вживлять пока не умеем. Поэтому о прошлом ты просто ничего не вспомнишь. Да оно и к лучшему, ведь как говорят в кино сейчас - что было в Вегасе, остаётся в Вегасе!
Сравнение с Вегасом Максим не понял. Ему пришла почему то в голову другая аналогия, в которой его внутренний, прежде любимый и понятный со всех сторон Максим остаётся брошенным на каком-то опустевшем причале, с ужасом смотря вслед тому, как Максим новый бесстрашно плывёт к огням другого берега, окруженный людьми, которых видит первый раз в жизни.
От майора же он отодвинулся, насколько позволял подоконник.
- Кажется понимаю, - сказал он, - Я хотел уехать из страны, а вы меня поймали, лишили памяти и хотите теперь сделать из меня шпиона. Но почему так сложно? Разве я какой-то особенный? Почему вам не послать кого-то из своих людей?
Взгляд майора изменился, словно в ламповом проекторе быстро поменяли диафильм. Теперь в нем появились философские нотки, как бы говорящие собеседнику: "знал бы ты, с чем мне приходится работать!". Такие нотки больше подошли бы пожилому школьному учителю, но Максим уже понял, что у майора есть целый арсенал специальных взглядов, которыми тот умело оперирует, тасуя в соответствии с руслом разговора.
- Сам по себе ты, конечно, никакой не особенный. А в свете своего последнего поступка, так вообще говно. Но когда вас таких беспринципных сотня, а лучше тысяча, то вы уже не говно, а армия. Это как с кроликами в Австралии.
- С какими кроликами?
- А которые кушают да какают. Когда Австралию открыли, кроликов на ней не было. А когда кроликов завезли, те за несколько лет столько травы сожрали, что на континенте катастрофа началась. Ты особо в аналогию-то не вдумывайся, у тебя свои задачи будут. Их я тебе потом распишу. А если вкратце - то по приезду в страну устроишься на работу, как и хотел, семью заведешь, друзей. А все важное, что услышишь возле себя, с пометками от кого услышал и когда, будешь регулярно приносить нам вот в таких вот папочках. На этот счет у тебя отдельная инструкция будет. Тебе теперь много инструкций и правил полюбить придется.
И майор помахал серым томиком.
- Оружие тебе не полагается, уж извини. Ручку и блокнот так и быть, дадим. А ноутбук у тебя, кажется, свой был.
- А язык? Если я шпион, мне же нужно изучить чужой язык.
- А на каком языке мы с тобой сейчас говорим?
Майор рассмеялся.
- Важно не то, Максим, на каком языке ты сейчас говоришь, а то, что ты на нем говоришь и что говорил до того, как к нам сюда попал. Впрочем, для тебя и это сейчас не важно. Так что расслабься и не напрягай голову. Она у тебя ещё долго болеть будет. А если ты думаешь, что на новом месте не освоишься, то зря. Как я уже говорил, ты здесь не один такой и у каждого свои думки. Был один товарищ из ваших, любил до эмиграции порассуждать, что все проблемы человека решаются изменением двух вещей - широты и долготы. А когда к нам попал, на стену лезть начал, так обратно домой захотелось. Смешной - сам ничего не помнит, дома уже и с работы уволили, и жена ушла, а ему все к родным стенам надо. Мы, конечно, взяли парня под опеку, мотивировали, так теперь у него куча детей, две семьи и вообще все замечательно. Все эти широты и долготы они ведь через его голову проходили, а мы просто помогли им в нужном месте соединиться.
Майор задумался.
- Но тяжелые случаи тоже бывают. Когда человек к нам поступает, а голова у него всяким мусором забита. Груз посторонних знаний вытесняет, так сказать, исходную личность. Такие у нас могут и надолго застрять. Ты ведь уже познакомился со своим соседом?
- Да уж. - грустно сказал Максим. - Я в принципе неспециалист в древнеегипетской мифологии... точнее, полагаю, что не специалист, поэтому познания вашего подопечного произвели на меня впечатления.
- Мифологией оно называется, - сказал майор, - ровно до того момента, пока не переходит в революцию или уголовную хронику. А там уже свои мифы и легенды. Наши люди, кстати, в этом направлении давно работают. Одних наградных грамот целый стенд. Ты знал например, что много лет назад Осирис был убит родным братом Сетом, да не просто убит, а разрублен и разбросан на мелкие части? Тогда про питерскую школу еще никто не шутил, а все такие дела проходили как обычная божественная бытовуха. Затем кто надо попросил кого надо, Сета угомонили, вдова отыскала части тела, а всего их найдено было 14, по числу союзных республик, собрала мужа обратно и оживила. Тоже не без нашей помощи, как ты понимаешь.
- Союзных республик было 15 - уверенно сказал Максим. И сам почувствовал себя неловко, поскольку кем он был - не помнил, как жил - не помнил, а вот такие идиотские вещи оказывается знал назубок. Ну конечно, как и говорил майор, стертые воспоминания не затрагивали общие знания о мире.
Майор похлопал Максима по плечу.
- Все верно. Пятнадцатый элемент - это Фаллос Осириса, он так и не был найден, поэтому супруга слепила его из глины. На людей такие вещи производят впечатление. На сегодня фаллос Осириса воспет в песнях и стихах, о нем даже снимают передачи и ток-шоу, хотя конечно, мало кто понимает все глубокие смыслы, заложенные в образ. Ты, Максим, сам такое в детском саду читал с табуретки. Может и не вспомнишь, но наверняка там было про большой и мозолистый, который не стыдно показать кому угодно. Ну-ка, подумай, откликается что-нибудь в душе?
Максим прислушался. Наполнявшая его темнота ничем не откликалась на сказанное майором, правда, когда он задумался об этом и посмотрел вовнутрь себя, то показалось, что тот, прежний Максим, оставшийся на другой берегу, внезапно помрачнел и выражение его лица сменилось из испуганного на грозно-обещающее. Он даже поднял руку и погрозил кулаком в сторону нового Максима, так во всяком случае показалось новому Максиму с другого берега.
- Что-то откликается, - сказал он. - Будто хочется отомстить кому-то далекому, но вроде даже не за себя, а просто на всякий случай. Так и должно быть?
- Конечно. - сказал майор. - Ты сейчас говоришь о глубоком духовном переживании. Это оно у тебя после операции такое смазанное, а вообще вокруг него у нас целая идеология выстроена. Нас не то, что Осирис, - понизил он голос, - нас многие небожители боялись до уссачки. Так что мифология, как ты сейчас ее назвал, у тебя, мой друг, за спиной осталась такая, что за нее на любом судилище предъявить не стыдно. Даже жаль, что ты не вспомнишь. Хотя начать жизнь с чистого листа - оно само по себе может быть и не плохо. Рефлексий никаких опять же. Ну и освежает это, помогает выйти из зоны комфорта. Помнишь такое выражение?
- Вроде помню. Хотя не уверен, что правильно понимаю его смысл. Это когда перестаешь делать что-то привычное, так?
- Ну вот когда пироги печет сапожник, а сапоги шьет пирожник, это значит, что оба они вышли из своей зоны комфорта. Нормальные люди их правда по-другому называть начинают, но для нашего примера сгодится. Ты с этим вообще лучше аккуратнее, а то многие перед тем, как поменять свою зону комфорта, сначала так в неё нагадят, что он их оттуда участковый с нарядом выкидывает. Потом, конечно, будешь в Фейсбуке писать, что поменял ценности и стал открыт к новым возможностям, но свои-то помнят, к чему ты на самом деле всегда открыт и каким местом.
- Это какие свои? - уточнил Максим.
- Да те, с которыми в школу ходил и картошку в институте с колхозных полей воровал. Вот они теперь всю жизнь в твоей голове будут говорить тебе, что плохо, а что хорошо. Родина это твоя.
- Не понял, сказал Максим. - Вы это сейчас про реальных людей? Или про какие-то их образы в голове? Если про реальных, то вряд ли я их вспомню теперь, спасибо вашим техникам.
- А какая тебе разница, назовёт тебя завтра мудаком твой реальный друг, или его, как ты сказал, образ? Главное, что ты будешь с этим делать.
- Вас послушать, так это шизофрения настоящая. Или... - догадался Максим - ... это и есть голоса Родины?
- Они самые. Хочешь, можешь в комнате радио включать, чтобы не так страшно было. Но слушать все равно свои голоса будешь. Ну а если мой голос зазвучит, - майор прищурился, - бросай все и выполняй.
Максим вздохнул и прислонился лбом к оконной раме. У него начинала кружиться голова. Свет, проникающий сквозь металлические полоски жалюзи, казался отблеском далеких и недостижимых огней, путь к которым на поверку оказался даже не долог и тернист, а попросту бессмысленен. Нельзя было мечтать об этих огнях, а затем взять и до них дотянуться, ведь оказалось, что тот, кому дотянуться удалось, сразу перестает быть тем, кто изначально мечтал.
Словно прочитав его мысли, майор потянул за шнур и раздвинул жалюзи. За пластиковым больничным стеклопакетом простирался самый обычный город. Впрочем, обзор был такой, словно бы Максим стоял сейчас не у больничной койки, а возле столика видового хипстерского кафе на какой-нибудь исторической мансарде. Из-под ног его уходили вдаль обесцвеченные дождями крыши с хлипкими низкими ограждениями, кое-где их плоскости обрывались, и тогда из пропастей тянулись вверх зелёные макушки деревьев. Иногда крыши расступались, огибая серым потоком купола церквей с крошечными, почти игрушечными колоколами. Столь же миниатюрные кресты на куполах вызывали желание протянуть руку и проверить пальцем их остроту. Где-то на горизонте, что невидимой линией разделял небесную твердь и мир крыш, были различимы горбатые скелеты мостов с машинами-муравьями. Там текла невидимая Максиму река.
Панорама была такой уютной и милой, что Максим даже подумал о побочном эффекте принятых препаратов. И в то же время картинка казалась смутно знакомой, словно уже виденной раньше. Ну да, наверняка перед эмиграцией он читал о других странах и разглядывал красивые фото, вот они и отпечатались в подсознании.
- Как называется город? И что за страна? - спросил он, обернувшись к майору.
- Информацию получишь позже. Я же сказал, теперь у тебя все будет по инструкции.
"Ничего" , - подумал Максим. - "Главное вырваться. А там придумаю что-нибудь. Обживусь на чужбине, заведу друзей, а старый хер пусть дальше здесь медсестру косплеит. Будут ему и инструкции, и голоса Родины из подсознания, ага. Дайте только выйти"
От этих мыслей стало так легко и приятно, что даже закружилась голова и Максим ухватился за подоконник. Лицо майора покачнулось и стало уплывать вниз, навстречу крышам и церквям.
Где-то противно запищал звонок и в палату вошли невидимые люди, на ходу обсуждавшие раствор непонятного сульфмециллина. Максима подхватили руки, пахнущие табаком и хлоркой, и водрузили обратно на постель. Он снова увидел фигуры на потолке, теперь у самолета не было фюзеляжа и крыльев и его изначальное предназначение можно было угадать только по эрегированному в пустоту трапу. В следующее мгновение трап тоже исчез, а потолок стал более низким и менее чистым, но уже без трещин. Кровать с Максимом куда-то везли.
- Пижаму аккуратнее снимай. Кто ставил на то, что зеленый первый полетит? Держи пузырь. Этому - через полчаса вторую дозу и сон. Отправится в Иалу, если кони не двинет. - сказал уже другой голос. Последний комментарий был произнесен грубо и в то же время равнодушно, отчего казалось, что говорящий хорошо разбирается в том, что делает.
Кровать подпрыгнула, переезжая невидимый порог, Максим повернул голову и увидел ту самую дверь с загадочным "ОТДЕЛЕНИЕ ВНУ". Тут же чья-то по-южному волосатая рука с часами сдернула висящий халат и Максим сумел прочитать всю надпись:
ОТДЕЛЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ ЭМИГРАЦИИ
- Куда его сейчас? На транспортный? - спросил ещё один голос за дверью.
- Дурак ты, Петька, - ответила ему волосатая рука - Максим понял это по ее кавказскому акценту. - Дурак, хоть и стажёр. Транспортные уже месяц не летают, как коридоры закрыли. Обнулят его и обратно в свой город выпустят. Пусть на родине счастливое будущее строит. Нам знаешь как сейчас патриоты нужны?
Словно воздушный пузырь начал подниматься наверх из груди Максима, и прежде, чем тот достиг поверхности и лопнул, разлившись по сознанию липким чёрным ужасом, Максим успел издать то ли всхлип, то ли вой. Ответом ему неожиданно был другой голос, но уже не из-за двери, а откуда-то изнутри, из самого Максима. Голос этот был знаком ему с пелёнок.
"Где родился, там и пригодился" - отечески сказал тот.
Были и ещё знакомые голоса, но почти сразу они слились в единый гулкий хор и Максим перестал их различать. Сильно запахло медикаментами, а затем запах этот сменился на аромат лаванды и шафрана. Кто-то нагнулся над его головой и коснулся лица ладонью. Ладонь на ощупь походила на высохший пергамент, но прикосновение оказалось таким приятным, что Максим тут же забыл про страх. Ему даже захотелось улыбнуться незнакомцу и сказать что-то хорошее, такое, от чего тот сразу поймет, как Максим рад тому, что попал сюда и как он будет... как будет...
-------------------------------------
... трудиться изо всех сил буду. - подумал Максим, спускаясь на лифте. - Лет через пять стану своим в доску, будто здесь и родился. А может и быстрее, если товарищи из отдела помогут. Работы, конечно, много впереди. Да и врагов много, но ничего, мы покажем им свой крепкий и мозолистый. А все же они молодцы здесь - какую страну отгрохали на налоги, одни дороги чего стоят. В провинции может и хуже со снабжением, но зато какая сплоченность! Похоже только здесь и можно жить нормально. Нет, определенно не зря я сюда так рвался, не зря...
И он с силой распахнул тяжелую деревянную дверь. Новый день обрушился на него с покатых крыш, оглушил фабричным шумом и запахом горячего воздуха из метро. Гранитную набережную заполняли люди, молча выстроившиеся согласно только им понятным тайным правилам, и Максим подумал, что будь сегодня воскресенье, это могла бы быть очередь за продуктами. Над толпой стелился терпкий табачный дым, и он несколько раз моргнул, прежде чем разглядел вывеску столовой на другом берегу. Было совершенно непонятно, работает она сегодня или нет, и эту загадку предстояло решить, сначала нырнув в человеческую массу, а затем преодолев звенящий служебными трамваями мост. Этот ритуал так нравился Максиму, что он старался выбежать из проходной с первым полуденным гудком. Радовал пожалуй даже не сам обеденный час его, Максима, личной свободы, а ощущение той общей свободы, что одна на всех лилась под серым ноябрьским солнцем с крыш, улицы и мостов старинного и в тоже время настолько передового города. Максим подумал, что наверняка будут у него впереди и тревожные минуты, когда начнут всплывать неясные воспоминания о тех крышах, улицах и мостах, которые он оставил в своем далеком прошлом и которые тогда называл своей Родиной, но со временем и они окончательно растают, как фантом.
Разгоняя эти мысли, где-то вдалеке заиграл военный марш и простые его звуки наполнили сердце такой верой в себя и в тех людей, среди которых он обрел новый дом, что казалось - еще немного и он полетит над набережной подобно надутому ветром транспаранту.
Дрожа от волнения, как в первый раз, он сделал шаг в это гудящее счастье и тут же загадал прожить в нем всю свою жизнь...