Благодарю за советы и помощь в редактировании Бон-Бона, Шарля и Eleni, а также за дополнительные соображения Ninett, Anais и Гретчен Росс.
Рассказ о происшествии в Комитете общественного спасения, никогда не случавшемся в действительности.
В проступке нет вреда, в огласке только вред. Мольер
...Парижане прощались с Маратом до глубокой ночи и еще не смирились с потерей. Всюду в эти дни шли толки и пересуды; на улицах, в кофейнях и клубах раздавались ругательства в адрес "контры", и даже в галереях Пале-Эгалите девицы в открытых муслиновых платьях обсуждали гибель Друга народа вместо досужей болтовни о свиданиях на один раз или о модных безделушках, подаренных особо щедрыми клиентами. "Париж не забудет Марата", "Почести для мученика свободы", "Убийца не отрицает вины" - броскими заголовками пестрели все столичные газеты и газетенки, начиная с "Монитера" и заканчивая "Папашей Дюшеном". Кроме одного листка, на котором буквы в четверть полосы складывались в призыв: "Сен-Жюста - на фонарь!". Звался этот подброшенный под дверь листок незаслуженно громко - "Патриот", и никогда прежде Антуан не встречал такого ни у разносчиков, ни в лавках, ни в кипе изданий, что доставляла ему утром и вечером гостиничная прислуга.
Прочитав нечеткие местами строки, отпечатанные на серо-желтой бумаге, Сен-Жюст отстранил лист на расстояние вытянутой руки и опять приблизил. Сообщение походило на официальное, но представляло собой такую невообразимую клевету, что молодой человек отказывался верить глазам. Обратную же сторону занимали не самые свежие правительственные сводки о ценах на продовольствие и о положении на фронте.
"Во имя Республики единой и неделимой. Луи Антуан Флорель (де) Сен-Жюст объявляется вне закона. Сегодня ночью он, злоупотребляя высоким доверием народа, беспрепятственно проник в здание Национального конвента, откуда попытался вынести часть документов, содержащих государственную тайну, чтобы переслать их врагам родины, укрывшимся в Кане1. Это подтверждается надежными свидетелями. Вооруженный двумя пистолетами, он был застигнут на месте преступления национальными гвардейцами. Несчастные получили тяжелые раны от выстрелов, совершенных с ужасающей меткостью, злоумышленник же скрылся. Что случилось с этим доселе примерным гражданином? Патриоты, убедившиеся, что враг может скрываться под самой благородной личиной, скорбят".
Сен-Жюст отпил остывшего кофе. Вкус пробуждал некоторые подозрения относительно происхождения напитка: то ли торговцы растеряли остатки совести, то ли уже в гостинице и без того скверные зерна смешали с прошлогодними желудями и смололи вместе, сочтя, что для постояльцев будет в самый раз. Даже на кухнях творится обман, чего же ждать от фракций? Он вновь и вновь просматривал листовку, все больше уверяясь, что сочинители этой клеветы - бриссотинцы, обличенные монтаньярами и обозленные на весь Париж. Меткими словами разоблачал он их злодеяния с трибуны, но не допускал мысли, что готовится ловушка и для него.
Явственно представились те, кто не так давно еще сидел на правых скамьях в Конвенте, а ныне обратился в бегство из-под ареста и взялся за оружие. О, этот сладкоречивый Барбару - настолько заносчивый, насколько таковым может быть марселец, Бюзо с его показной чувствительностью, подстрекавший к мятежу Эр и Кальвадос... Язвительный Гаде, Луве, развращающий словом... Антуан резко отодвинул чашку. Если бы столь же легко можно было стряхнуть сеть заговора! Федералисты решили очернить его имя, тогда как народ ждет добродетельных и справедливых деяний. Был лишь один человек, способный дать совет в такой щекотливой ситуации, и Сен-Жюст заторопился к нему.
Незадолго до того как пребывающий в смятенном состоянии духа Антуан покинул свой номер в гостинице на улице Гайон, у Дюпле закончили завтракать и теперь прибирали со стола. Сен-Жюста встретила старшая из сестер, Элеонора, - и это было удачно, поскольку младшая, Элизабет, до сих пор бросала на него укоризненные взгляды и порой краснела в его присутствии, хотя и была уже помолвлена с Филиппом. Характер Элеоноры позволял не беспокоиться о кокетстве и все же доставлял другое неудобство: Сен-Жюст не сомневался, что до того, как переступит порог кабинета Максимильена, он будет под деликатным, но обстоятельным наблюдением. Следовало быстро, но вежливо покончить с церемониями.
Сен-Жюст ценил добродетельность Дюпле и их радушие, хотя чаще всего неотложные дела, которые следовало обсудить с Робеспьером, слишком занимали его, мешая уделить внимание хозяевам. Впрочем, был ли он когда-то обходительнее с девицами, как тот же Филипп? Разве что в пору влюбленности, но с тех пор как Тереза Желе стала Терезой Торен, Сен-Жюст никому не дарил свое сердце. Не назовешь же сердечными делами его интрижки по приезде в Париж! А с Элизабет получилось нечто совершенно невразумительное: она с пылкостью подростка не только вообразила любовь к нему, но и приписала Антуану ответное чувство. За мимолетные слабости он давно осудил себя, история с барышней Дюпле казалась то смешной, то печальной - в редкие минуты, располагавшие задуматься об этой стороне жизни. Сейчас была именно такая минута, но и она прошла.
Сен-Жюсту почудилось, что ее взгляд задержался на нем дольше, чем следовало. Против обыкновения он не завил перед выходом волосы, ограничившись лишь гребнем и водой, и одет был в тот же черный фрак и кюлоты, что и на прощании с Маратом. Спать нынче он не ложился вовсе, а сделав неприятное открытие, и думать забыл о смене костюма. Подосадовав, что поспешил, Антуан отозвался:
- Привет и братство, Элеонора. Мне нужно срочно видеть Максимильена.
- Как жаль, что мы уже позавтракали! Вы опоздали совсем немного... И гражданин Робеспьер только что ушел к себе.
- Ну так я хочу поговорить с ним.
Он смотрел куда-то мимо девушки, занятый мыслями о мятежных департаментах, однако отметил доносившийся с кухни запах свежеиспеченного сладкого пирога. (Сен-Жюст немедленно признал аромат вишни с корицей: поистине искушение для человека, завтрак которого состоял из пары глотков кофе.)
Меж тем верная установленным в доме правилам Элеонора по-прежнему держала его на пороге. Дюпле ревностно заботились о благополучии именитого жильца, и удавшееся покушение на Марата всерьез напугало их. Глава семейства наказал работникам не спускать глаз с посетителей, если хозяева не смогут сразу выйти к ним, а дочери столяра за домашними хлопотами сочувствовали горю Симоны Эврар, подруги покойного Жан-Поля. Разумеется, Сен-Жюст не вызывал подозрений, но бессонная ночь похорон утомила Неподкупного, и пропустить незамедлительно даже его ближайшего соратника здесь не могли.
- Не уверена, что он готов вас принять... - В голосе Элеоноры послышалось сомнение.
- Гражданка, - терпеливо продолжил Сен-Жюст, - вы знаете, я никогда не побеспокою его попусту. У меня важное дело.
На мгновение Антуан заподозрил неладное: что, если Дюпле уже известно о "происшествии"? Сколько же выпущено этих клеветнических листков и сколько человек их прочли? По пути на Сент-Оноре никто не обратил на него внимания - это одновременно обнадеживало и настораживало.
- Оно не терпит отлагательства, - добавил Сен-Жюст холоднее, раздраженный колебаниями хозяйки.
Элеонора медлила, но, судя по выражению лица, сдавалась.
- Следуйте за мной, - в конце концов кивнула она и быстро прошла к узкой лестнице, не желая еще как-то задержать гостя.
В самом деле, ее предосторожность оказалась напрасной: Робеспьер собирал бумаги к утреннему заседанию Конвента и сразу же согласился на встречу.
Каблуки неприлично громко простучали по паркету, когда Сен-Жюст ворвался в комнату друга и подлетел к столу, швырнув поверх аккуратно разложенных документов порядком измятый листок.
- После клеветы на Марата, после его убийства их сообщницей-аристократкой... Теперь вот это, Максимильен!
Сен-Жюст являл собой воплощение праведного негодования. На обычно бледном его лице, нежном и одновременно строгом, выступил румянец.
- Антуан, давай сядем и поговорим, - Робеспьер изучающе посмотрел на него, оценив этот румянец, выдававший раннюю спешную прогулку и, возможно, чрезмерность испытываемых чувств. - Успокойся. По-моему, ты напугал Элеонору.
- Не смотри на меня так! Я не болен, всего лишь зол... и встревожен, - признался Сен-Жюст. - Прочти. И если ты сочтешь меня виновным...
- Тогда что? - уточнил Робеспьер, взяв листок, но не выказывая интереса к тексту. - Что за странные речи?
- Тогда я сам потребую суда!.. Он оправдает меня, как оправдал Марата наперекор вероломству Бриссо. Просто прочти, и если ты - ты, чьей дружбой я дорожу более всего, сможешь поверить этой нелепице... - Сен-Жюст прикусил губу, смиряя дальнейшие резкие слова. Не хватало того, чтобы его упрекнули в несдержанности. - Мой рассказ послужит менее ярким свидетельством, нежели сама улика, Максим. Каждая строчка здесь - доказательство предательского замысла.
На сей раз Робеспьер ничего не сказал и углубился в чтение, и, пока он читал, гость не находил себе места. Чересчур уютный дом, хладнокровие друга - все вызывало глухое раздражение, и Сен-Жюст сам стыдился этого, напоминая себе, что никто здесь не виновен в его беде. Поймав краем глаза свое отражение в зеркале, он поморщился: галстук сбился набок. Непорядок в одежде только усугубил недовольство. А Максимильен оставался неизменно безупречен в респектабельном парике, накрахмаленном жабо и привычном полосатом, взамен давешнего траурного, сюртуке, точно и не было минувшей мрачной ночи с ее бесконечными речами. Подойдя к зеркалу, Сен-Жюст принялся нервно поправлять узел, каждым движением лишь ухудшая картину. Молчание старшего товарища превращалось в пытку, и ему пришлось призвать на помощь всю выдержку, чтобы не сорвать с шеи отрез белоснежного шелка и не швырнуть его на пол.
Когда он вернулся, наконец завершив ритуал, неподвижно сидевший за столом Робеспьер поднял голову:
- И что ты думаешь по этому поводу?
- Я уже сказал, Максим, - Сен-Жюст оперся о стол, - снова бриссотинцы. Интриги Луве, возможно. Омерзительный либертин, погрязший в клевете, он жалок в своих фантазиях. Он мог бы пойти на такое: обвинить меня - меня! - в содействии их преступной клике.
- Пусть так. Как бы то ни было, это грубая провокация. - Взгляд Робеспьера стал неодобрительным. - Признаюсь, я удивлен. Следует выждать, Антуан.
- Я не страшусь врагов и недоброжелателей, - пылко возразил Сен-Жюст, отстранившись и совсем не горя желанием узнавать, чем именно удивлен Робеспьер: методами бывших депутатов или его восприятием произошедшего. - Я предложу немедленно созвать заседание Комитета и покажу, насколько далеко зашли заговорщики.
- Антуан, но этим утром есть более неотложные дела.
Сен-Жюст снова уперся ладонями в столешницу и несколько мгновений бесцельно рассматривал древесный узор, оттененный когда-то лаком. Подобрав нужные слова, он заговорил спокойнее и вместе с тем настойчиво:
- Максимильен, я не имею права медлить. Пойми, быть может, пока мы разговариваем в этой комнате, обо мне распространяют по всему городу порочащие слухи!.. Я бы тревожился меньше, будь я простым депутатом, - он едва не сказал "как ты", - но происки приверженцев Бриссо могут бросить тень на правительство. Заговоров и так достаточно. Выдуманные нам совсем ни к чему.
Тут Сен-Жюст с облегчением увидел, что ему кивнули. Значит, он верно решил, и хорошо, что он заручился поддержкой Неподкупного. В такое трудное время им особенно необходимо согласовывать действия.
- Что ж, ступай... - Робеспьер отдал ему лист. - Пожалуй, так будет лучше. Комитету надлежит собираться ежедневно в одно и то же время вне зависимости от обстоятельств.
- Максим!.. Разве расписание собраний Комитета сейчас важнее, чем эта клевета? - Сен-Жюсту на мгновение показалось, что друг его просто не слушал, и мимолетная обида вспыхнула на щеках, чтобы тут же угаснуть - нет, не может быть. Максимильен не мог не выслушать.
Он отошел к уставленному цветами подоконнику и выглянул во двор. Дюпле, рачительные хозяева, спешили использовать утренние часы, покуда удушающая июльская жара еще не вступила в свои права. Двое рабочих, одетых в длинные штаны, в потрепанных рубахах с распахнутым воротом, ловко сколачивали доски. Один из них, судя по наружности, южанин - с черными кудрями до плеч, смутно походил на "Антиноя" Барбару, и Сен-Жюст, невольно нахмурившись, перевел взгляд. В стороне снимала с веревки белье хорошенькая Элизабет, о которой он уже вспоминал сегодня. Будущая гражданка Леба складывала в корзину кипенно-белые простыни и вдруг посмотрела на него, приветливо помахав рукой. Сен-Жюст резко задернул занавеску. Почему эта неуместная влюбленность до сих пор не забыта?
- Ты говоришь о частности, Антуан, я же надеюсь, что ты и Кутон привнесете в Комитет хотя бы зерна добродетели и порядка, - Робеспьер не изменил положения - ретираду Сен-Жюста он счел знаком согласия. - Я не могу здесь рассчитывать даже на Барера - Бертран хороший оратор, но он слишком дипломат. И пусть мой ответ не удивляет тебя - именно благодаря тебе я вновь вернулся к этому вопросу. Разве могут не ранить меня твои отчеты о поведении Гаспарена, с которым ты споришь о военных задачах, твои рассказы о поступках Эро-Сешеля?
- Влияние Дантона дурно сказалось на остальных, и без того не склонных к дисциплине, - с досадой ответил Сен-Жюст. - Право, как жаль, что тебя не будет там!
- Но и его не будет тоже, - заметил Робеспьер.
Переизбранный неделю назад Комитет общественного спасения выглядел осиротевшим: из четырнадцати мест за столом в Зеленой комнате были заняты восемь, лишние стулья пока не унесли - они остались словно немым укором собравшимся. Эро де Сешель, один из тех, кто сохранил должность, полюбил меланхолично рассматривать чернильное пятно на сукне - память о случае, когда жертвой неосторожной жестикуляции Дантона пала старая медная чернильница. Она покатилась, едва не забрызгав чей-то сюртук, по этому бюро в стиле Людовика XV, в силу его полезности для нужд Комитета не проданному, в отличие от многих других предметов дворцовой меблировки.
В эту пору необходимо было примирять свои страсти с чужими. Простой народ в Париже воспринял смерть Марата как общую беду; скорбь заслонила праздничный настрой в годовщину взятия Бастилии. Разногласия в правительстве могли привести к тому, что доверие утратили бы и якобинцы - об этом Сен-Жюст думал у себя в комнате, и у Робеспьера, и на этом же был сосредоточен, идя к Национальному дворцу.
Он отдал секретарю приглашения для членов Комитета явиться безотлагательно в павильон Равенства, сам же направился туда позднее, чтобы застать всех в сборе. Особенно опозданиями славился Эро, живущий, как порой казалось Сен-Жюсту, по собственному расписанию. А вчера он и вовсе не появился на заседании, очевидно, надеясь оправдаться чрезмерной занятостью в траурный день. Сен-Жюст настороженно относился к Эро: аристократ, который слыл республиканцем, но жил в роскоши и имел связь с аристократкой же, кузен эмигрантки Полиньяк, водивший в юности дружбу с Марией-Антуанеттой, не входил в число тех, кого он хотел бы видеть в большой политике.
В Зеленой комнате, несмотря на духоту, были затворены окна: иначе что-то из споров, зачастую на повышенных тонах, могли услышать на улице - а они вовсе не предназначались для посторонних. Готовый к очередному сражению, Антуан занял свое место и только после этого заметил устремленные на него взгляды. Лишь двое из депутатов вели себя так, будто не были вызваны в срочном порядке: Эро, сидевший прямо под Декларацией прав, заменившей на стене с зелеными штофными обоями пастораль Фрагонара, выводил на листе бумаги строки с затейливыми завитками, и Ленде, склонившийся над пока незнакомым Сен-Жюсту документом, сосредоточенно читал, что-то отмечая на полях.
- Граждане, я прошу вашего внимания.
Люди в этом кабинете были отнюдь не врагами, их можно было назвать скорее союзниками, ибо делали они, как считалось, одно и то же дело. Но никто из них, за исключением разве что Кутона, не заслуживал его откровенности. Только с Робеспьером Антуан полагал возможным делиться сомнениями, не опасаясь, что сказанное будет обращено во вред или использовано против него в политических играх. Неподкупный, как никто другой, был способен отринуть все частное, мимолетное; он говорил всегда строго по существу вопроса, мгновенно выхватывая главное и не играя словами. Сен-Жюсту хотелось слушать его и быть похожим на него - как прилежному ученику хочется хоть немного приблизиться по совершенству к учителю.
- Да-да, конечно, - отозвался Барер, некогда именовавшийся Барером де Вьезаком. Дипломатично отдавая дань памяти погибшему, он начал одеваться на редкость скромно, оставаясь верен из всего великолепия одному красному жилету. Впрочем, здесь можно было сослаться на символизм. - Вы упомянули в вашем послании, гражданин Сен-Жюст, процесс Шарлотты Корде, итог которому сейчас подводят в трибунале. Несомненно, вы хотите сказать нам что-то очень важное.
- Мое сообщение относится к этому делу. - Сен-Жюст решительно вынул лист из папки. - Ко мне попала улика, доказывающая, как далеко зашел федералистский заговор. Около десяти дней назад я зачитал Конвенту доклад - еще от имени Комитета в его старом составе. Мы сделали выводы, проявив уважение к свободе мнений, теперь я нахожу их излишне мягкими. Я уже упоминал об этом вскоре после того, как мы получили печальную весть, и считаю необходимым заявить это снова. Мы не знаем, был ли умысел в том, что отдельные лица, прежде всего Жансонне и Верньо, подчинились закону и не совершили побег; если бы нам открылись причины, возможно, мы узнали бы о некой договоренности между изменниками отечества и их сообщниками. И вот, граждане, нанесен новый удар. Я получил пасквиль - бесспорно, авторство его происходит из Кана, - сделав паузу, он положил лист на стол. - Ознакомьтесь.
- Сен-Жюст, вы уверены, что авторы этого листка именно бриссотинцы? - спросил Барер, изучая текст. - Недоброжелатели могут подстерегать революционера всюду.
- Подобное вписывается в их контрреволюционные замыслы, - ответил Сен-Жюст. - И Жиронда, и присоединившаяся к ней клика Бриссо всегда пытались убедить народ, что у нас нет единства и порядка.
- Бриссотинцы рассылали письма с призывами к восстанию, - напомнил Сент-Андре, вынимая из внутреннего кармана потертого сюртука полотняный платок, которым промокнул вспотевший лоб.
- Но отчего именно вы, как полагаете, Сен-Жюст? - вновь задал вопрос Барер.
- Антуан, - вмешался Кутон, - все мы знаем подлую натуру приспешников Бриссо. Но тебе не кажется, что такие нападки - слишком мелочно по сравнению с подготовкой девицы Корде?
Сен-Жюст пожал плечами.
- Образ мыслей врагов народа далек от моего.
- Заговорщики с депутатскими мандатами долго держали нас в заблуждении, - согласился Кутон. - Отрадно, что Приер скоро возвратится из Кальвадоса и подробно отчитается о положении и принятых им и Лекуантром мерах. А после...
Договорить Кутону не удалось - его перебил Тюрио, избранный в Комитет лишь на днях:
- И без доклада Приера известно, что бриссотинцы клевещут на патриотов и будоражат народ. - Он просмотрел дошедший до него листок и передал дальше - Эро де Сешелю.
- При этом вы защищали кальвадосских депутатов, - холодно ответил Сен-Жюст. - И не желали, чтобы департаменты представили письма от возможных изменников в Конвенте.
- А вы желаете еще большего раздора? Не хотите ли временно сменить род занятий? Это отвлечет внимание федералистов, которые вам досаждают. Комитет мог бы направить вас в миссию - к примеру, Сент-Андре скоро вновь понадобится напарник в инспектировании портов.
- Полноте, Тюрио, - укоризненно заметил Барер. - Мы не можем в угоду врагам лишиться нашего юного и способного коллеги на его важном посту, даже всецело уважая заслуги Сент-Андре перед республиканским флотом.
Эро невозмутимо прочел текст и отдал его обратно; затем обмакнул перо в чернильницу и начал набрасывать на чистой половине своего листа с записями женский профиль. Блондинка с пышными локонами и острым носиком совсем не напоминала его последнюю пассию, черноволосую Адель де Бельгард, но Мари-Жан любил повторять, что женская красота - то же искусство и одно наблюдение за объектом еще не означает корыстного интереса.
Сен-Жюст покосился на него.
- Сешель, а вы к тому же и художник? Прискорбно, что вы употребляете свой талант не по делу и превращаете рабочие записи во фривольный альбом, - Сен-Жюст вздернул подбородок. - Но довольно. Вы сбили меня с мысли. Ничего не желаете сказать о том, что мы обсуждаем здесь?
Эро поднял взгляд. Он не стал уточнять, что не успел произнести и слова, следовательно, никак не мог быть причастным к нарушению хода мыслей кого бы то ни было; вместо этого он светски ответил:
- Ах, какая честность, Антуан! Не всякий в вашем положении рискнул бы сказать правду, - сложив пальцы домиком, Мари-Жан подарил собеседнику обаятельнейшую улыбку, устремив, однако, взор куда-то в сторону его уха, украшенного "рабской" серьгой.
- Именно так, - подтвердил Сен-Жюст. - Вы бы не сказали. Впрочем, ваше прошлое и так нам известно.
- Что до того, что я был с Бриссо? Ваш друг Робеспьер приятельствовал с Петионом. И сделал тот же выбор, что и я.
- Это вы сделали тот же выбор, что и он! - парировал Сен-Жюст. - Вы всегда все делаете после других, наблюдая и сравнивая. Лавирование, Эро, вот чем вы занимаетесь.
- Вы ошибаетесь, юноша. Пусть я не добродетелен в том смысле, как это понимаете вы, но честность мне отнюдь не чужда.
- Неужели?
- В то время как вы оскорбляли меня, я желал сделать признание. Признание в том, что виновник этого происшествия с вами - я, - успокаивающим жестом Эро попытался отсрочить негодующий ответ. - Видите ли, недавно Эбер потрясал "Монитером" с изложением вашего доклада, говоря о покровительстве "проклятущему бриссотинскому отродью". И он не одинок. Так вот, Антуан, слыша столь пренебрежительные отзывы о вас, я захотел помочь вам доказать, что вы не контрреволюционер и не трус. - Эро подошел к Сен-Жюсту, окутывая его терпким ароматом жасмина, смешанным с чем-то приторным, ванильно-пудровым, и положил ладонь ему на плечо. - Поздравляю и при всех заявляю: Сен-Жюст - истинный патриот и пламенный якобинец!
Барер быстро поднес к лицу платок с монограммой, пряча улыбку. Повисла тишина. Кутон и Сент-Андре переглянулись, Тюрио усмехнулся.
Сен-Жюст же оторопел. Фальшивые заверения в дружбе, следовавшие за ними остроты, недавний оскорбительный запрос в конвентской библиотеке мифических законов - пустая придирка к его словам!2 - сполна характеризовали распущенность Эро, но эта выходка превосходила все прочие. Будь они наедине, он не удостоил бы насмешника и взглядом, и полумыслью, предоставив тому упиваться гнусной изобретательностью великосветского ума, однако на созванном самолично заседании это означало бы непозволительную слабость. Оставалось только перехватить инициативу и непременно дознаться до правды. Холеная рука Эро все еще касалась его плеча, и Сен-Жюст стряхнул ее, вспылив:
- У вас нет совести! Вы... провокатор и предатель!
Ведь Эро был там, в клубе Кордельеров. Подходил, как и все, к набальзамированному телу, печально держа перед собою кипарисовую ветвь. Зная, что наутро...
Сен-Жюст отдавал себе отчет, что не может даже представить, как этот болтун ответит и чем завершится неприятный разговор, а меж тем разбирательство превращалось в глупый фарс. Он говорил и слышал собственный голос будто со стороны:
- Использовать гибель нашего соратника для неуместных шуток! Я разгадал ваш замысел и обрисую его Комитету с прямотою безупречно честного человека. Вы поместили устаревшие новости, желая создать впечатление, что листок напечатан в провинции. Подбросили же его именно сегодня, по-видимому, рассчитывая связать ваш навет со скорбной для всех патриотов ночью. Агенты бриссотинцев не могли знать точной даты похорон - поспеть в срок они бы сумели лишь случайно. Вам явно доставило удовольствие это сочинительство. И сядьте, наконец! - распорядился он неожиданно для самого себя. Слишком выводил Антуана из равновесия этот "бывший", вообразивший, видимо, что находится на балу и одетый соответственно. А его духи! Неприкрыто чувственные, выдающие помыслы развратника.
- Неуместных? - отозвался Эро и неторопливо отошел, сделав вид, что не услышал последующих фраз. - В таком случае соблаговолите сообщить, когда вы будете настроены пошутить. Я приложу все старания, чтобы не разочаровать вас.
- Граждане, - не вытерпел Сент-Андре, - позвольте... Комитет не лучшее место для личных препирательств. Предлагаю перейти к насущным вопросам - чем скорее мы сделаем это, тем скорее займемся делами. Уверен, Ленде меня поддержит. В секции снабжения всегда шагу ступить некуда, а назавтра ему предстоит покинуть Париж.
- Поддерживаю, - подтвердил Ленде. - Через час у меня срочная встреча с поставщиком, которую я не могу поручить никому из служащих, - и он опять занялся бумагами, продолжая делать пометки остро очиненным карандашом.
- И оставить размолвку нерешенной? - возразил Барер. - Нет, надобно решить все здесь, при закрытых дверях. Продолжайте, Сен-Жюст.
Эро сидел, откинувшись на спинку стула, и расслабленно поигрывал пером. К резкости молодого человека он отнесся скептически - как и всегда, нисколько не озаботившись ею. Он воспринимал Сен-Жюста любителем компиляций и провинциальным франтом, возомнившим, будто разбирается в законотворчестве и моде. По мнению Эро, Антуан Сен-Жюст вовсе не был таким грозным политиком, каким хотел казаться.
- Я презираю эту дерзкую шутку, такого рода остроумие и губит общее дело, - заговорил Сен-Жюст все жестче и жестче, почти с ненавистью глядя на вопиюще роскошный сиреневый сюртук из шелкового драгета, рукава которого окаймляла пена валансьенского кружева - один из множества нарядов Эро, сменявшихся с завидной регулярностью. - Отсюда всего шаг до глумления над идеалами и измены. Вспомните это, Сешель, когда решите пошутить в очередной раз. Что же касается Эбера, вы не удивили меня. Даже вам с вашей любовью ко лжи нет смысла выдумывать, говоря о нем.
- Антуан, право, стоит ли сердиться? Или вы до сих пор в обиде за ту шалость с библиотекой? Возможно, - понизил голос Эро и подался вперед, - если бы не я, вас захотели бы убить враги как единственного знатока подлинных законов Миноса.
Кутон поморщился, окончательно рассерженный услышанным. Когда в тот день в их комиссию по составлению проекта Конституции пришел недоуменный ответ от чинного интеллектуала Дезоне, Эро любезно пояснил, что ничего не подозревал и следовал лишь порыву просветительства, но Сен-Жюст не поверил ни единому его слову. Вышел очередной скандал, и напоминание об этом ничего не оставляло от пафосного объяснения Эро.
Мари-Жан тем временем чувствовал прилив вдохновения и не собирался умолкать, но его прервали. Ленде поднял руку, призывая к порядку:
- Граждане, граждане... Как вам не наскучит? Пошутили и довольно. Стоит ли совершенно превращать заседание в балаган? Теперь Сен-Жюсту впору смеяться - над вашим мальчишеством. И вы, Эро, уже не юноша, и вы, Барер...
- А что я, Ленде? - откликнулся последний. - У всех нас нынче сдают нервы... Вот Эро и решил внести веселую ноту - вместе с тем напоминая нам о бдительности. Эро, вы же не хотели оскорбить память Марата?
- Как я мог желать такого, не сомкнув глаз ночью, как и все добрые патриоты?
Основание для подобного утверждения у Эро имелось: он выслушал больше выступлений, чем мог предположить, борясь с дурнотой (смесь запахов тления и благовоний казалась ему нестерпимой, и он пытался не вдохнуть ни толики миазмов), он произнес речь, вконец почувствовав себя плохо, он участвовал в погребальной процессии и присутствовал при захоронении праха в саду Кордельеров, но ушел гораздо позже - когда у каменной усыпальницы побывали все официальные лица и делегации секций и настал черед простых горожан. Многие депутаты оставались, но Эро уже не было до этого дела: он будто только что умирал сам и оттого жаждал вновь ощутить вкус жизни.
- ...Я не видел вас, когда уходил, - словно прочитав его мысли, немедленно возразил Сен-Жюст.
- И не слышали моей речи, вероятно? - слегка наклонил голову Мари-Жан.
- Ну а вы, Сен-Жюст, - размеренно продолжил Барер, избегая нового витка спора, - согласитесь, что подметный листок, созданный в угоду розыгрышу, лучше подлинного послания из Кана.
- Надеюсь, вы продемонстрировали свое остроумие лишь в нашем узком кругу? - бросил Антуан, снова повернувшись к Эро.
- Вы же добрались сюда, избежав участи Теруань? Отметин, оставленных прекрасными вязальщицами3, не утаило бы ничто, - хотя ваш галстук, должно быть, позволяет без труда скрывать следы иных, не менее опасных, битв. Вы можете сжечь эту бумагу, Антуан, и быть уверены, что покончили со всеми лжесвидетельствами против вас.
Барер посмотрел на Эро с сожалением, точно боялся, что взгляд Сен-Жюста оставит от бывшего аристократа горстку пепла.
- Осторожнее, Сешель, - в конце концов процедил Антуан.
- Граждане коллеги, - вновь вмешался Ленде, - послушайте. Все же прошу вернуться к обсуждению по существу. Завтра я уезжаю в Кальвадос и надеюсь увидеться там с Лекуантром, а до того должен сказать следующее. Вы ждете вестей от Приера - вот пока что отчет по ситуации из военного комитета, переданный мне накануне Гаспареном. - Он указал на лежащий перед ним документ с карандашными комментариями на полях и добавил: - Знаю ваш интерес, Сен-Жюст, но, увы, не успел известить вас. Пожалуйста. - Ленде вручил Антуану бумаги.
Недовольный, что его прервали и что Гаспарен снова действует в обход него, а также тем, что Ленде снова пришел на выручку - это было почти унизительно, Сен-Жюст пробежал взглядом написанное и хмуро уточнил:
- Гаспарен, чем было вызвано, что вы представили этот отчет не на общем собрании?
Тома-Огюстен Гаспарен, с практичностью бывшего военного посчитавший спор коллег не стоящим его участия, снисходительно отозвался:
- Вы бы предпочли, чтобы оперативность была принесена в жертву вашему самолюбию, Сен-Жюст?
- Я бы предпочел, чтобы вы сегодня же передали оригинал в Комитет общественного спасения, - отчеканил тот. - После того как снимут копию для Ленде.
- Продолжайте, Робер, - лукаво улыбнулся Эро, - иначе застыдят и вас.
- Мы располагаем сведениями о том, сколь трудна там обстановка, и помним, как вооружался народ, чтобы присоединиться к федералистам, - кивнул Ленде. - Но в день смерти Марата парижские волонтеры разбили их отряд у Вернона. Получено известие, что наши арестованные представители были освобождены. Я вижу в этом знамение свыше - само провидение осудило низменный заговор. Защитники Республики в департаментах укрепили ее силы, однако многое еще предстоит сделать. И мне не хотелось бы уезжать с тяжелым сердцем, думая о том, что я оставляю вас, моих друзей и соратников, в ссоре.
- Думайте о деле, Ленде, - ответил Сен-Жюст сумрачным тоном. - Мы, со своей стороны, примем необходимые меры здесь. Напомню вам всем слова Робеспьера: надо послужить Марату лучше, чем служили раньше. Память - не в пышных похоронах, не в трауре. Или мы должны полагать, что Барер, соблюдающий условности, более патриот, нежели Эро-Сешель, выставляющий напоказ старорежимные привычки? Вы, Барер, решительно хотите, чтобы мы мыслили так. Но велика ли заслуга возвыситься над тем, кто не стремится преодолеть свои слабости? Я видел сегодня Неподкупного: он выглядит, как и прежде, работает, как и прежде. Память - в делах. Вместо этого мы вынуждены отвлекаться на глупые розыгрыши, уместные, быть может, когда-то в Версале, резиденции тирана, но не в оплоте Республики. Принципы священного дела свободы основаны на честности - силе, способной противиться любым посягательствам. Кто не понимает этого, тот интриган и пособник федералистов.
- Вы обвиняете кого-то из нас? - поспешил уточнить Барер.
- Я всего лишь говорю правду, - отрезал Сен-Жюст.
- Будь вы священником, Антуан, - мягко обратился к нему Эро, - вы бы призывали паству отрицать, что Христос смеялся. Кроме того, смею сказать, и вы облачены согласно "условностям", как вы изволили выразиться.
Неужели Неподкупный всерьез верит, что здесь когда-нибудь будет порядок? Сен-Жюст медленно поднялся, вспоминая недавние напутствия, но тут раздался тихий стук карандаша по столу. Выждав немного, Кутон сдержанно предложил:
- Эро, не стоит вдаваться в демагогию. Сен-Жюст прав, мы не должны тратить время на пустые разговоры, - он с упреком посмотрел на зачинщика препирательства.
- Молчу, смиренно молчу, - Мари-Жан прижал руку к сердцу и изобразил шутливый полупоклон. - Право, Жорж, вы оборвали крылья моей музе, превратив ветреницу в добропорядочную скромницу. Бертран, раз уж мы собрались - какие у нас вести из департаментов? Помимо Кальвадоса, коему мы посвятили уже немало внимания благодаря бдительности нашего юного коллеги.
Ему подумалось, что надобно на неделе навестить красавицу Николь Боваль, актрису Театра Республики. Белокурая прелестница, кокетливо украшавшая корсаж трехцветной брошкой, а шелковые туфельки - кокардами той же патриотической расцветки, вдохновила его не только на чернильный портрет, но и на нынешнюю шутку над Сен-Жюстом. Эро пририсовал к локонам Николь розу и невольно отвлекся от обсуждения тактики Ронсена в Вандее, вспоминая...
* * *
Это был один из тех недолговечных романов, что счастливо перерастают в нежную дружбу. Складом ума Эро де Сешель отличался от своего более циничного приятеля, депутата и драматурга Фабра д'Эглантина, под чьим взглядом Николь порой ощущала себя, как под увеличительным стеклом равнодушного исследователя. Казалось, молодой актрисе надлежало благоговеть перед Эглантином - политиком, разбиравшимся в театральном искусстве, отчасти перенявшим манеры аристократов, которых в юности воплощал на сцене; добавляло привлекательности персоне Фабра и то, что в нынешние неспокойные времена он сколотил недурной капитал. Но Николь очаровал другой, аристократ по рождению, который по странной прихоти судьбы или по собственному капризу стал республиканцем, не утратив при этом галантности и остроумия. Встречи продолжались к их общему удовольствию: Мари-Жану нравились эти отношения-игра, изысканностью и двусмысленностью напоминавшие ему салонные забавы; Николь же было по душе его обращение с ней, столь разнившееся с привычками знакомцев ее круга.
В один из июньских вечеров, после спектакля, она обмолвилась между делом, что ее брат, бывший типографский рабочий, сумел-таки скопить немного денег, взял напрокат станок и недавно открыл собственную печатню. Из рассказа следовало, что заказы пока небольшие, вроде песенного альманаха или письмовника с подновленными образчиками; Франсуа мечтает о газете, да боится прогадать. Сам "Французский патриот" перестал выходить, и Бриссо теперь в тюрьме... Эро, прервав Николь, с улыбкой заметил, что это революция, освободив прессу, дала ее Франсуа возможность такого занятия.
Месяц спустя весь Париж говорил о Марате и Шарлотте Корде, о том, что убийцу подослали канские изменники; допускали также, что к заговору причастны англичане. Сен-Жюст ходил мрачнее тучи и на ближайшем же заседании Комитета заявил коллегам, что политика примирения становится опасной, что надо предупреждать шаги врагов, а не разбираться с их последствиями, хотя некоторыеиз депутатов, возможно, и тяготеют еще к прежним связям. Мысль слегка сбить с юнца спесь показалась Мари-Жану в эти минуты особенно соблазнительной, и разговор в театре припомнился весьма к месту. Что может быть забавнее печатного разоблачения выдуманного преступления? Только жертва несуществующего сговора.
И шестнадцатого июля Эро переступил порог типографии Франсуа Боваля, назвавшись добрым знакомым Николь. Он дал за печать единственного листка целую пачку ассигнатов; сумма могла не только обеспечить лояльность, но и вызвать опасение - за законные дела столько не платят. Но, видимо, Николь что-то говорила брату о богатом поклоннике ее таланта и стройных ножек: Франсуа кивнул и уважительно попятился, не в силах отвести глаз от синего фрака с золотыми пуговицами и напудренного парика посетителя.
Отметив, что типограф утратил дар речи, Эро объяснил, что спешит и что подождет выполнения заказа на месте. Он отдал Франсуа рукописный лист, непринужденно уселся на стул с ободранной обивкой и погрузился в чтение томика в изящном кожаном переплете. Время от времени Эро посматривал в сторону водруженных на косые столы ящиков со шрифтами, наблюдая за процессом.
Типограф отослал помощника и принялся набирать литеры собственноручно. Все шло, как задумывалось, но Франсуа неизбежно должен был удивиться новостям о ретивом монтаньяре Сен-Жюсте. И как только печатник смятенно поднял глаза, Эро поспешил отвлечь его припасенным удобным предлогом. Озорница Николь попросила ухажера помочь брату расширить предприятие и при этом не слишком навязывать благотворительность - разве это не похвально? Вдобавок обстановка располагала к доле импровизации.
- Я заметил у вас только две наборные кассы, - заговорил Мари-Жан покровительственным тоном профессионала, хотя об устройстве типографий имел довольно общее представление любознательного дилетанта. - Мой совет, милейший Боваль: приобретите еще одну и второй станок, пополните необходимые запасы, наймите еще помощника и выпускайте газеты. Нет-нет, не возражайте, ради вашей сестры я не могу поступить иначе.
- А, гражданин, так вам взаправду пришлась по нраву моя Николь? - и типограф повторно онемел от удивления и радости.
В ответ Эро вынул из книги гвоздику, которой была заложена пикантная сцена между юной Фелисией и шевалье д'Эглемоном, и прижал ее к губам.
...Наконец высокопоставленный посетитель, такой чуждый этим грязным стенам в своем дорогом наряде, просмотрел оттиски и внес корректуру. Заказ начали готовить к печати. Получив еще сырой листок, клиент спрятал его в портфель, второпях смазав непросохшую краску, следом положил гранки и свою рукопись и попрощался.
Вне сомнения, капризная муза комедии, вдохновлявшая Мольера и Фабра, благоволила и к нему. Эро и сам не знал, что понравилось ему больше: разыгранный в типографии спектакль или полезное следствие затеянной авантюры - помощь братцу Николь, а значит, услуга и ей. Но все это, разумеется, не шло ни в какое сравнение с тем, что сулил завтрашний день в Конвенте.
Прогулявшись по площади Карузель, Мари-Жан встал перед выбором: насладиться ли обществом возлюбленной перед пафосной и длинной церемонией похорон (а именно это следовало из сценария Давида, представленного накануне на рассмотрение депутатам Конвента) или зайти в кофейню неподалеку. Уже недолго было до вечера, и он предпочел второе, с тем чтобы по возращении на Бас-дю-Рампар только оставить там бумаги, новейшая из которых обошлась ему в стоимость... ах, право, какие мелочи! Хорошая шутка порой стоит хозяину головы, а тут речь всего лишь о деньгах.
Однако не только он решил расслабиться и выпить чашечку кофе - у дальней стены Эро заприметил знакомый жилет Барера, к коему прилагался и его обладатель, отдыхавший после дневных трудов на благо Республики. Ничуть не удивившись появлению коллеги, отсутствовавшего на сегодняшнем заседании, - у всех свои слабости, не так ли? - Бертран приветливо кивнул ему, мысленно вздохнув: он и сам бы не отказался вместо наводящих скуку прений потратить несколько часов где-нибудь в компании хмельных красавиц. Легкость, с которой Эро де Сешель относился к делам, можно было осуждать, но он, как никто другой, обладал талантом отвлекать от насущных забот. А в последние недели Барер изрядно пресытился обществом добродетельных Сен-Жюста и Кутона, равно как и слухами о скором прибытии в Комитет Робеспьера.
Время они провели не без приятности: розыгрыш был слишком хорош, чтобы его автор избежал соблазна поделиться задуманным с человеком понимающим. Барер лишь обмолвился:
- Стоит ли так дразнить и без того не слишком расположенного к вам юношу, дорогой Мари-Жан?
- Право, вам остается только позаботиться о моем целомудрии! - отмахнулся Эро. - Бертран, в глазах некоторых людей лучшая добродетель - скука. Ваш совет равен совету не заводить нового романа - что же, тогда этот принципиальный не по годам юноша перестанет считать меня безнравственным? Но что забавляет больше всего, так это его стремление изобразить себя не ведавшим соблазнов, в то время как...
- ...В то время как подобное не удалось даже Антонию Падуанскому! - прервал его Барер, салютуя кофейной чашкой, словно бокалом вина. - Ваше здоровье, Мари-Жан. Кто знает, может, и его сердце разбила когда-то жестокая красотка, и он окунулся в стихию революции, точно в речные волны?
- Поистине, и, очистив душу, взялся проповедовать.
Они с трудом сохраняли внешнюю серьезность, не рискуя привлекать к себе внимание неуместным в такой печальный день смехом, и быстро перевели разговор на другую тему. В ответ на упоминание о Николь Барер поинтересовался, не дружна ли гражданка Боваль с актрисой Амели Кандель, с которой близко общался бывший депутат Верньо...
* * *
В первые часы после возмутительного происшествия Сен-Жюст старательно избегал встреч с Робеспьером, обдумывая случившееся, но тот решил все сам: после полудня Антуан получил записку, в которой мелким убористым почерком Неподкупного сообщалось о его желании обсудить итоги совещания в Комитете. Он вежливо предлагал Сен-Жюсту встретиться в ресторанчике при Конвенте, где во время дневного заседания должно быть не слишком многолюдно.
...Спустившись по лестнице и пройдя через галерею просителей, они заняли угловой стол. Робеспьер заказал бульон с овощами, на деле - бледный отвар с редкими кусками моркови и сельдерея. Но слово "похлебка" гражданин Жерве, содержатель ресторанчика, считал недостойным появления в меню дворца, где неустанно спасали отечество граждане народные представители. И не имело значения, что само меню, написанное от руки и пришпиленное у входа, выглядело безыскусно. Сен-Жюст, не раздумывая, спросил себе хлеба и стакан воды.
- Я вынужден пожертвовать частью заседания, чтобы своевременно узнать о твоих планах, Антуан, - негромко начал Робеспьер. - Ты не спешил подойти ко мне. Означает ли это, что известное тебе событие не повлекло последствий?
- Да, Максимильен, - Сен-Жюст умолк, собираясь с духом и чувствуя себя провинившимся школяром. Но коль скоро произошла эта история, оставалось единственное - все честно рассказать. - Дело вышло до омерзения простым. Это была еще одна бесстыдная выходка Сешеля.
Робеспьер вздохнул.
- Ты зря не послушал меня. Но я не имею права запрещать тебе что-либо.
- Должно быть, Эро сам подбросил мне листок. Потешается, когда убивают лучших патриотов... И он утверждает, что был обладателем единственного экземпляра - оплаченного втридорога, очевидно. Ты веришь ему?
- А ты? - вопросом на вопрос ответил Робеспьер.
Сен-Жюст отломил кусок хлеба, присоединяясь к трапезе, - и только сейчас осознал, как голоден. Он понимал, что подвергается своего рода проверке. Окажись шутка зловреднее, его уже ославили бы на весь Конвент. Максимильен хочет услышать покаяние в своенравии? Что ж, он не станет ничего скрывать, но выскажется и по значимому делу, основательно подступиться к которому до сих пор не представлялось удобного случая.
- На улицах не кричат о моей измене, Максим. И здесь даже сплетники из Болота обошлись без усмешек, а дружок Эро Фабр поприветствовал меня, паясничая не более обычного, - Сен-Жюст перебирал вслух свои размышления и вновь оценивал их правильность и логику. - Но я не намерен оставлять поступок Эро без последствий, - продолжил он с присущей ему твердостью, отчасти походившей на упрямство. - Мало того, что он вошел в Комитет, что удержался в нем, он еще и забавляется, точно до сих пор находится при дворе. Ему не стоило доверять, и я тебе об этом говорил.
- Он нам нужен, - коротко ответил Робеспьер, слишком хорошо знавший эти черты характера своего юного друга и уже научившийся направлять их в иное, полезное русло. - Эро-Сешель известен в Париже как талантливый юрист и оратор, а теперь он один из создателей Конституции. И все идет к тому, что именно он объявит народу о ее принятии.
- Ты шутишь!..
- Будь готов к этому, Антуан. Конвенту нужно сохранить доверие и уважение, которые едва не были утеряны, и Эро наиболее подходящая персона. Те, кто обвинял нас в стремлении к анархии, получат "бывшего" в качестве докладчика; для народа же он предстанет как творец, вдохновленный наказами и установлениями патриотов, как тот, кто возвещает зарю обновления. А сейчас важно прежде всего это, мой друг. Кроме того, Эро недурен в импровизации, что является одной из составляющих успеха такого выступления. Я собираюсь поддержать его кандидатуру.
- Максимильен, хотя бы Барер! - Сен-Жюст собрал пальцами последние крошки, с удивлением отметив, что доел весь ломоть. - Хотя он тоже хорош... Теперь я понимаю, что Эро, возможно, предупредил его о своей затее - уж слишком месье де Вьезак веселился. Ты приближаешь к себе Барера, но будь осторожен. Я не одобряю, что наши дипломатические вопросы поручены этим двоим.
- Напротив, взялся мирить нас, и распознать его истинные намерения было мудрено.
- Если бы ты не поспешил, то не испытал бы неловкости. Все остальные относились бы к тебе по-прежнему, и мы сделали бы верные выводы. - Робеспьер степенно приложил к губам салфетку, будто не вкусил только что дежурного блюда экономного Жерве, а находился на официальном приеме.
Максимильен обычно поощрял к тому, чтобы собеседник говорил сам, и Сен-Жюст понял, что вопросов больше ждать не следует.
- Это сотрудничество вынужденно, Максим, и я даже рад, что Эро предпочитает вечерами работать дома. Оставаясь один, без болтовни прочих, я тружусь наиболее плодотворно. Кстати, вот еще вопрос, с которым нам предстоит разобраться: его компании крайне подозрительны.
- Со временем - пока не стоит обострять положение, - заметил Робеспьер.
- Доверяюсь твоему мнению, - склонил голову Сен-Жюст. - Но поисками и проверкой типографии, что услужила Эро, я займусь завтра же. Неразборчивостью ее хозяина могут воспользоваться настоящие враги. - Он махнул рукой, намереваясь сделать заказ. - Позволь угостить тебя кофе.
* * *
Поздним вечером тусклый свет фонарей то и дело выхватывал из темноты стройную фигуру франтовато одетого молодого человека. Он шел с улицы Сен-Рош на улицу Гайон, держась почти неестественно прямо и не смотря под ноги. Мгновение - и бумажный обрывок на брусчатке, задетый начищенным сапогом, отлетел в сторону. Молодой франт ушел, и даже шаги его давно стихли, а клочок бумаги - печальное свидетельство краткой жизни листовок - остался, прилипнув, на не менее грязной, чем он сам, стене. Освещаемый уличным фонарем, свидетелем призывов Демулена и Марата, он все еще сообщал: "...лотты Корде состоится сегодня, в среду, в седьмом часу вечера, на площади Револ..."
______________________________________
1. Город Кан - административный центр департамента Кальвадос.
2. Здесь подразумевается реальный курьез, произошедший во время работы конституционной комиссии; в ней, в частности, состояли Сен-Жюст, Эро де Сешель и Кутон. В своей апрельской речи "О Конституции Франции" Сен-Жюст ссылался на мифического правителя и законодателя Крита - Миноса ("Минос заложил в своих законах право на восстание..."); в июне Эро написал библиотекарю Конвента Дезоне, прося у него "доставить немедленно же законы Миноса, которые должны находиться в собрании греческих законов". По поводу этого письма обвиняли в грубом невежестве монтаньяров, включая самого Эро, но, как человек с утонченной эрудицией, он не мог не знать, что текста "законов Миноса" не существует, и, скорее всего, мистифицировал кого-то из своих коллег - возможно, Сен-Жюста (Олар А. Политическая история Французской революции / Конституция 1793 года; Сен-Жюст Л. А. Речи. Трактаты / Примечания. - А. В. Гордон, Т. А. Черноверская).
3. Так называли женщин-якобинок, регулярно присутствовавших среди публики на политических мероприятиях с вязанием в руках. Вязальщицы публично высекли Теруань де Мерикур за поддержку жирондистов.