Terry : другие произведения.

Призрак розы 1. Париж. Морейн

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Красота не вечна. Но порой кажется, что есть способы даровать ей вечную жизнь, равно как и продлить любовь. Однако не всем дано обрести дар вечной жизни и любви, даже от вампира. Что прячется за громким именем Длани Божьей? Не слуга ли дьявола? И может ли статься, что слуга этот растит себе достойного преемника? Кто-то считает их обоих святыми и избавителями мира от дьявольской скверны. Но почти никто не знает, чем они оба являются на самом деле.
  Призрак розы
  
  Часть I
  
  Париж. Морейн.
  
  Закройте ставни. В городе чума.
  Все улицы пусты, лишь я упрямо
  Рассвет встречаю на ступенях храма
  В попытке тщетной не сойти с ума.
  
  Приняв в себя всецело гнев небес,
  Над ратушей взметнётся злое солнце,
  Флоренция от смрада задохнётся,
  И в землю будет вкопан новый крест.
  
  Я так и не узнал своей вины,
  Но угощеньем с кухни Cатаны
  Мне запах ядовитых испарений.
  
  Пусть предложить мне нечего судьбе,
  Я не могу не думать о тебе
  У алтаря, не преклонив коленей.
  
  Лисица Ян
  
  Дайте ему перерыв на смерть,
  Чтобы уснуть и не видеть снов,
  А если ему нельзя навсегда,
  То хотя бы на ночь.
  Джэм
  
  Посвящается Лисице Ян и Leetah
  
  Пролог
  *Когда-то у меня было другое имя. Я почти позабыл те дни. Оно есть и сейчас, но я не называю его почти никому, лишь немногие посвящены в суть тайны. Тайны моего имени и того, сколько мне лет.
  Карета отмеряла путь вращением колес, чуть поскрипывали добротно смазанные оси. Карета принадлежала Ватикану, и посему она сработана на славу.
  Иногда я начинаю думать, что я сам тоже принадлежу ему. В Риме или Авиньоне... Уже столько лет. Столько мучительно долгих лет. Хорошее прикрытие... Я посмотрел на Габриэля, который спал в карете, рядом, склонив голову на грудь. Его светло-каштановые, волнистые волосы длиной до плеч, закрыли ему лицо. Не стало ли это прикрытие пленом для меня так же, как и для него? Я искренне надеялся, что для него сей плен сделался еще и спасением.
  За окном, сквозь лес, замаячили огни. Какое-то маленькое селение у границы Италии, перед въездом во Францию. Лошадь капитана отряда сопровождения поравнялась с моей каретой. Он спросил, остановимся ли мы на ночлег здесь или поедем дальше. Я сделал знак рукой, удостоверяющий его в том, что мы продолжим путешествие. Нужно спешить. Нас ждали в Париже.
  Лицо капитана скрылось, карета дернулась, наращивая скорость. И я откинулся на спинку сиденья, отделанного бордовым бархатом. Отряд сопровождения... - необходимая формальность. Но эти солдаты не знали и не должны были знать, что я достаточно легко и быстро могу расправиться и с большим отрядом, чем ехал со мной.
  А если бы знали, как назвали бы меня? Дланью Божией или орудием Сатаны, затесавшимся под церковный кровь, как ядовитая змея, которая вползает через окно в постель юной невесты?
  Но те, кому открылась истина обо мне, умели молчать, благодарение ли Всевышнему ли или Аполлону, моему покровителю.*
  
  *Николаос*
  Мы пересекли границу Франции на рассвете.
  Мой спутник проснулся с первыми лучами солнца. Он едва протер глаза, а уже выглянул в окно и подставил лицо солнечным лучам. Габриэль ловил кожей их столь трепетно, словно в них заключалась энергия его жизни.
  Я много раз наблюдал его страстное устремление к солнцу, и этому оставалось только удивляться. Я бы сказал, что Габриэль жаждал солнечного света подобноНо, в отличие от меня, Габриэль не пил кровь.
  Кем был он? Нет, не таким как я, это уж точно. Иначе бы я почувствовал в нем подобного себе. Но я видел и чувствовал в нем только то, что он гоняется за солнцем, как одержимый. И я предполагал единственное, что подсказывала мне логика - магия Тайного Ордена Дракона изменила Габриэля подобным образом.
  Кто знает, к чему и кому обращались ритуалы тайного Ордена Дракона, к которому когда-то принадлежал этот человек? И человек ли? Отец Петр, настоятель храма Святого Николая, подобравший и приютивший Габриэля в Венгрии, рассказал, сколь быстро зажили его раны, исцелились повреждения костей.
  В те дни, когда мы встретились с Габриэлем, я не задумывался еще о такого рода вещах - только о том, как спасти его голову от плахи или от костра.
  В то время и в тех местах костер или плаха неминуемо ожидали волшебников и волхвов, перешедших кому-либо дорогу. Да, в общем-то, они просто ожидали всех, кто явным образом оказывался причастным к магии или подпадал под обвинение в колдовстве и не находил достойных защитников. За голову Габриэля объявили награду, за ним уже охотились по всей Венгрии, и даже в городке, где стоял храм отца Петра. Уже повесили его кем-то небрежно намалеванный портрет, с объявлением о розыске, на центральной ратуше.
  Я не знаю, что именно подвигло меня тогда на такую опасную авантюру, как спасение политической фигуры. Азарт - может быть - он иногда захватывал меня. В Испании, во времена освободителя-Сида, в дружине коего я сражался под именем Мартина Атолинеса, азарт боя бурлил в моей крови подобно молодому вину. Пожалуй, он поугас, в те поры, когда я перешел на службу инквизиции, ибо служение святой церкви для таких, как я, требовало известной осторожности.
  Но сейчас, когда образы первых богов моей древней родины оживают даже на спектаклях папы Сикста, азарт начал возрождаться вновь.
  Этот ли человек, не бывший человеком, пробудил жизнь во мне вместе солнцем в своей крови? Я хотел пить его кровь. Я много раз думал о том. И, несомненно, я сделал бы так, чтобы никто во всем Святом Ордене не узнал, что я причастился сего солнечного напитка - я не страдал безумием, подобно Ей, но старался во всем соблюдать осторожность. И, тем не менее, каждый раз что-то останавливало меня.
  Что именно? Я до сих пор пребывал в неведении.
  Вскоре после того, как я привез Габриэля в Рим, Жан Жоффруа, епископ Аррасе, в то время гостивший в Ватикане, видел странный сон. До той поры Жан пересекался с Габриэлем лишь единожды. Но во сне ему явился яркий образ Габриэля, с царским венцом на волосах, сотканным из света.
  Жоффруа тогда говорил, что, вестимо, Господь послал нам святого ангела своего в человеческом облике, дабы его рукою вершить справедливость на Земле.
  Я верил в чудеса. Я знал, что несбыточное проявляется в яве с тех пор, как Она впервые пила мою кровь и дала мне жизнь вечную. Но я предпочитал порой не углубляться сильно в суть неведомых явлений, ибо они могут таить в себе неминуемую опасность.
  Что бы не значила духовная суть Габриэля, вовне он оставался человеком, и посему я предпочитал обращаться с ним, как с таковым, соответственно его нынешнему статусу.
  
  *Габриэль*
  Я проснулся оттого, что ощутил кожей живительное прикосновение солнца. Должно быть, первые лучи его коснулись моего лица.
  Умыться было негде. Я потер руками лицо и высунулся в окно, чтобы получить бодрость от солнечного дождя. В лицо мне дул свежий ветер с цветущих клеверных лугов. Наша карета проезжала по дороге в отдалении от замка некоего местного дворянина.
  Кардинал Николаос либо уже проснулся, либо, как случалось с ним порою, не спал всю ночь. Краем глаза я видел, что он потянулся ко мне рукой, чтобы привлечь к себе внимание.
  Я опередил его, чуть отшатнувшись назад и вжавшись в стену кареты. Его рука проскользнула мимо рукава моей рубашки.
  Николаос улыбнулся, чуть заметно, краем губ: "Хорошо!"
  Это была наша маленькая игра - на опережение, на быстроту реакции. Как-то, еще несколько лет назад, когда я только попал в Ватикан, он сказал, что собирается оттачивать мои навыки непрестанно, до тех пор, пока судьба позволит нам находится рядом. Номинально я значился телохранителем кардинала, хотя и не понимал толком, зачем такому существу, как он, нужен телохранитель. Николаос же уверял меня, что, согласно словам великого Сида Кампеадора, ни одна вещь в мире не может быть бесполезной.
  Не очень-то лестное замечание, но для меня оно значило много.
  Николаос являлся единственным близким для меня человеком в стенах Ватикана. Если, разумеется, его только можно было назвать человеком. Папа и кардиналы утверждали, что он святой, величали его "Дланью господней" и мучеником за веру. Наверно, такими словами можно и в самом деле говорить о человеке. Но после одной переделки, в которую волей случая и помысла Господнего, однажды вляпались мы оба, я ни в коей мере не мог считать кардинала самым обычным из людей. Ибо я видел, сколь он стремителен в бою, и с какой скоростью заживают на нем те раны, что для обычных людей неминуемо сделались бы смертельными.
  Я расценивал случившееся как то, что кардинал Николаос действительно отмечен Свыше необычной силой. Я не желал думать ни о чем другом. И тем более - старался даже не мыслить о том, чтобы сравнивать его с ночными тварями, напавшими на нас однажды в ночной Флоренции.
  - Что тебе снилось, Габриэль? - спросил Николаос.
  Я потряс головой, одновременно вспоминая и стараясь привести в порядок волосы. Николаос всегда спрашивал меня, подробно, о моих снах, словно проводил над ними ученое исследование. А я не любил вспоминать. Мне редко снились хорошие и светлые сны, особенно в первые мои годы в ватиканских стенах.
  Неясный образ часто являлся ко мне в ночи. Я чувствовал его темноту и боль, холод, от которого он страдал. Он звал меня к себе, а в зове его, словесном или немом, жила мучительная, режущая душу тоска. И перед каждой ночью я мечтал лишь об одном - чтобы не видеть никаких снов, совсем, никогда.
  В эту ночь тот образ снова снова явился мне. Я сидел на дне темного каменного колодца, а он смотрел на меня сверху. И Он хотел прыгнуть ко мне, но не мог, потому как меж нами, вверху, металось белое пламя, способное сжечь Его без остатка. И я ощущал боль Того, Неведомого, как свою боль, как огонь, горящий под кожей, негасимый ни водой, ни молитвой.
  Я рассказал свой сон Николаосу.
  Кардинал покачал головой с тяжелым вздохом.
  - Высок ли казался колодец? - спросил Николаос.
  - Да, высок, в три или четыре человеческих роста, - я кивнул и добавил с неохотой:
  - Я видел только силуэт стоящего у верхнего края... Я уже устал от того, что он преследует меня в моих снах! Кем же он может быть?! Князем Ада?
  Я наделся, что и всеведение доступно Николаосу, наделенному чудесной силой Божьей, но тот лишь пожал плечами. Поднял руку и провел ею по своим темным волосам, блестящим как шелк.
  - Я не знаю. Вероятно и то.., что ты потерял кого-то до того, как попал сюда, - кардинал отчего-то запнулся на середине фразы, словно не хотел договаривать. - И если его душа Наверху, значит она в чистилище. Такова, мнится мне, символика сна. Тебе ... следует молиться за то, чтобы она поскорее попала на небеса.
  Я понимал теперь, что бесполезно спрашивать его, с кем именно связано мое видение.
  Впервые он нашел меня в Риме, на ступенях собора Святого Петра.
  И Господь отнял у меня память о моем прошлом.
  
  *Николаос*
  Как ни странно, когда светило солнце, я ощущал, что мне немного легче. Лишь малую толику. Но я не пил крови уже два дня. Пальцы начали холодеть. Я ощущал неприятное покалывание во всем теле и звон в ушах. Временами, приступами, волна дрожи усиливалась и в глазах начинало темнеть.
  Надо сказать, я привык сдерживаться, когда не было подходящих условий. Но в последние две ночи я почти не спал и просыпался с ощущением сильнейшей жажды. На подъезде к замку Амбуаз меня начали одолевать мысли о недозволимом - едва я закрывал глаза, как, казалось, ощущал на вкус смесь крови и солнечного золота - того драгоценного нектара, что тек, верно, в жилах Габриэля. Но я сжимал руки в кулаки и заставил себя думать о делах, связанных с французским двором и кардиналом де Балю. Или же том, что ждало впереди моего спутника и слугу - каменном ужасе Великого Собора. Сии мысли позволяли мне в одерживать над голодом победу.
  Но состояние мое становилось, должно быть, заметным. Габриэль замечал что выгляжу я не важно, и пару раз спрашивал, как я себя чувствую. Тоном, отсекающим дальнейшие вопросы, я ответил ему, что устал после долгой дороги, и мне требуется сон в нормальных условиях. Не похоже, чтобы он полностью поверил мне, но в третий раз спрашивать не стал.
  Ближе к закату мы уже въехали в ворота замка.
  
  Со всей очевидностью, епископу арасскому доложили о нашем прибытии сразу же, ибо он встретил нас на ступенях центральной лестницы.
  Мы обменялись взаимными поклонами.
  - Не важно выглядите, преподобный Николаос. (Будто бы я и без его слов этого не знал!) Я распоряжусь, чтобы Вам выделили лучшие комнаты. Его Величество сейчас занят и расположен принимать гостей только завтра. Здравствуй, Габриэль, - Жан поприветствовал моего спутника с благосклонной и несколько странной улыбкой.
  Ах, да! Я и забыл, что Жоффруа считал его ангелом.
  Я кивнул, вымученно и благодарно. Все, о чем я мечтал - оставить вещи и Габриэля и отправиться, наконец, на поиски нормального пропитания. Так я и сделал, едва нас разместили в покоях и принесли ужин. Сославшись на недомогание и тошноту вследствие дорожной тряски, я предоставил Габриэлю ужин в обществе епископа, а сам спустился в сад. Благодарение судьбе, Жоффруа не пытался заговорить со мной о делах прямо сейчас.
  Закат уже пламенел на верхушках деревьях.
  Я прошелся по дорожке вдоль дома и повернул в направлении сада, ощущая в пределах его запах крови и роз. Ароматы цветов, казавшиеся всегда мне такими сильными и желанными, заглушались сильными запахами людей - пота, духов, тепла - жизни. Но здесь, в королевском замке, полно знатных особ, посему осторожность снова напомнила о себе, только подстегнув ощущение голодной рези во всем теле.
  Я шагнул под сень цветущих каштанов и пошел по тропинке вдоль аккуратно подрезанных кустов.
  
  - Ваше Величество, я думаю, Вам лучше всего помириться с герцогом Бургундским, - хоть я и стремился убежать от дел, они догнали меня в лице господина кардинала Балю. Вернее, в звуках его внезапно услышанного голоса.
  "Какая жалость, что Ватикан так не считает", - подумалось мне со злости, сдобренной голодом.
  - Вы так думаете? - ответил Людовик.
  Мое тело и ум раздирали меня на части. Но головокружение догнало меня. И я понял, что сейчас упаду в голодный обморок, если остановлюсь и буду слушать их.
  Вряд ли в таких условиях я способен на чарм, необходимый для адекватного убеждения двух политических лиц. Только на то, чтобы подчинить себе жертву. Я двинулся дальше, неслышно и быстро. Я желал, чтобы мне попался кто-нибудь одиноко блуждающий по садовым тропам.
  На счастье, скоро я набрел на увитую плюющем беседку. Я увидел край темно-бордового платья и почувствовал человека. В беседке сидела женщина, и она оказалась там одна.
  - Ваше преподобие? - замешательство отразилось на ее лице при моем появлении. Замешательство, но не испуг.
  Незнакомка встала, грациозно оправив юбки, и склонила голову, сложив руки у груди.
  - Прощу прощения, что нарушил Ваше уединение, - я сразу же, едва заметно, сократил дистанцию между нами. Я улыбнулся и собрав всю волю в комок, вложил ее в чарм.
  Мне нужно было убить двух зайцев сразу - как можно быстрее утолить голод и не оставить по себе стойких подозрений.
  - Вы неважно выглядите...
  И так уже четвертый раз за день!
   - Чем я могу Вам помочь?
  А вот это подает надежды!
  - Побудьте со мной немного. Я устал после долгой дороги. Мне хотелось бы прийти в себя и общество такой прекрасной женщины, как Вы, стало бы для этого лучшей компанией.
  Я не соврал в одном - говоря о ее красоте. Возможно, голод приступами обострял мое восприятие. Статная и строгая, с темными вьющимися волосами, женщина в красном излучала жизнь и печаль.
  - Я ... замужем, сеньор кардинал, - ее губы дрогнули - какая-то странная тень, нечто среднее между улыбкой и горькой усмешкой. - Так что...
  - Хотите сказать, Вам ни к чему комплименты? Но верно ли я понял, что Вы в браке не по любви?
  Сила чарма покидала ее с тою же скоростью, с какой голод косил мои силы. Она дернулась в сторону, чтобы уйти немедля. Но что-то заставило ее остановиться и вернуться. Она села рядом со мной на скамью.
  - Я побуду с Вами, пока Вам не станет лучше.
  - Благодарю Вас. Как Ваше имя, дитя?
  - Морейн. И я уже давно не дитя, кардинал, - опустив глаза, тихо проговорила дама.
  - Да пребудет с Вами благословение Господне, Морейн, - я взял ее за руку.
  Даже если бы она пыталась избегнуть моей власти теперь, то едва бы сумела.
  Так же как и я едва сумел остановиться, чтобы не выпить слишком много.
  
  *Габриэль*
  Жан Жоффруа расположился за столом напротив, и некоторое время жевал только листья салата. В его присутствии я ощущал себя немного скованно и почти машинально разбавил вино водой.
  О Жоффруа шла слава как о человеке крайне благочестивом, хотя никто и не называл его святошей. Обычно, первого взгляда и разговора арасский епископ располагал людей к себе. Подобное произошло в тот вечер, когда мы пересеклись впервые в Риме. Но сейчас аббат смотрел слишком оценивающе, казалось, следил за каждым движением, и это мне не нравилось.
  Словно что-то искал, пытаясь проникнуть в самое сердце. А если так, то что же?
  - Ты знаешь, зачем ты здесь, Габриэль? - наконец спросил Жоффруа, откинувшись на спинку стула.
  Пальцы епископа потянулись было к кувшину с вином, но миновали его и остановились на кувшине с водой. Разводить ее вином Жоффруа не стал.
  - Я слышал, что ... в окрестностях Святого Собора Пречистой Девы появилось отродье Сатаны.
  Жоффруа поежился, и взгляд его переменился, словно на сей раз я заглянул ему в самое сердце. Он опустил глаза и долго рассматривал бокал с водой.
  - Часто в неведении своем мы совершаем ошибки. И, желая сотворить совершенство, касаемся ненароком греха, - наконец вымолвил он.
  - Что вы имеете в виду? - спросил я напрямую.
  Жоффруа тянул с ответом, но недолго:
  - Так произошло с моим другом, талантливым художником. Его имя ... Жеан ля Витт.
  Мышцы на моей спине затвердели и напряглись:
  - Еретик? - сухо переспросил я.
  Жоффруа выпил воды, чтобы промочить горло.
  - Его называют и более худшими именами. Сатанинский художник - самое громкое из них, пожалуй. Но Жеан - человек совершенно иной, нежели создатель ворот Нотр-Дама де Пари, пусть, сам того не ведая, аббат Жеан и стал преемником части его дьявольских секретов, - последняя фраза прозвучало твердо и, похоже, со скрытым упреком.
  Хотя если кто и должен был здесь упрекать кого, так я - Жоффруа. Сколь бы ни был благочестивым человек, всегда становится странным, если он пытается защитить колдуна. Пожалуй, мой упрек мог бы стать для него самым мягким наказанием, если бы о подобного рода защите узнала инквизиция. Вот тут то и могли возникнуть подозрения о том, насколько истинно благочестие епископа из Арассе.
  - Но Жеан лишь хотел служить Господу нашему наилучшим образом и вложить больше жизни и души в творения своих рук, - продолжил епископ с горечью в голосе. - Поверь мне Габриэль, я говорю правду. И, если тебе дано видеть души, я надеюсь, ты видишь, что душа Жеана чиста.
  - Видеть души? Что Вы, епископ, откуда? - я пожал плечами.
  Отчего-то мне стало еще более неуютно. И я принялся изучать подсвечник, стоявший на столе между нами:
  - Итак, Вы считаете, что он прав, хотя сами признаете, что он пользовался секретами создателя врат?
  - Обычным людям, даже тем, которых Всевышний наделил великим талантом, далеко не всегда дано всеведение. Жеан ля Витт лишь воплощал теорию в жизнь, следуя прямым советам своего учителя. Советы же гласили, что неживое станет живым. Мог ли подумать он, что наставления художника художнику могут иметь столь прямое значение? - в голосе Жоффруа зазвенело напряжение. - Уверяю Вас - Жеан -усердный служитель Господа. Хоть, может быть, он и виновен в том, что стремился проникнуть в секреты скульптуры столь страстно.
  - Иными словами, он оживил неживое, желая лишь того, чтобы скульптура была более убедительной?
  Жоффруа тяжело выдохнул и кивнул.
  - Похоже он неволей, а может быть и по тайному умыслу создателя Врат, призвал из Тьмы некий древний дух, вселившийся в нее, раскрасив ее красками особого рода.
  - Кого же он призвал? - я сковырнул с подсвечника оплывающий воск, обжигающе-горячий.
  - Я не знаю, кем оно было изначально, - ответил Жоффруа. - Теперь это горгулья, химера. И ей нужна человеческая плоть и кровь, чтобы продолжать жить.
  
  *Николаос*
  Солнце почти совсем зашло и не касалось ее лица. Светило было вне беседки, где-то далеко, а на лице женщины лежали тени.
  Морейн - так звали мою жертву. Я оставил Морейн в живых, и значит, сейчас мне следовало уйти не медля, чтобы придя в себя, она не смогла связать мой образ со своей слабостью. Но почему то я все еще сидел рядом, и ждал. Ждал, пока Морейн откроет глаза.
  Когда ее длинные ресницы поднялись, под веками, в глубине зрачков, блуждали туман и чернота.
  - Кардинал Николаос? - взгляд, наконец, сфокусировался на мне, и в нем промелькнуло узнавание.
  Я ощутил внутренний озноб от того, что впервые видевший меня человек называет меня по имени.
  - Откуда Вы?...
  Ресницы Морейн резко дрогнули и глаза сузились.
  - Помогите мне сесть, кардинал. Я... хочу знать, зачем Вы пили мою кровь?
  Я помог ей, держа за плечи, едва прикрытые пурпурным бархатом. Ее кожа была чистой и смуглой - такой редкое качество для дамы при дворе.
  - Откуда Вы знаете мое имя? - я сразу же перешел в контратаку, стараясь одновременно держать тон речи сдержанно-мягким.
  - О Вас рассказывал епископ Жоффруа. Он называл Вас дланью Божией и вершителем Великих дел во имя Всевышнего, - Морейн смотрела прямо перед собой. Видно, это помогало ей сконцентрироваться. - Но он ничего не говорил о Вашей одержимости кровью...
  - Мой дар - есть мое проклятие мадам, - прервал я ее.
  Если Морейн помнила все происшедшее в подробностях, значит мне не оставалось ничего, кроме как найти путь к отступлению через ложь... Чтобы уберечь ее от ненужных вопросов излишних опасностей.
  - Всевышний даровал мне силы, несравнимые с человеческими, долгую жизнь, а моему телу - способность невероятно быстро заживлять любые раны. Если Вы говорили с Жоффруа... Он... ведь наверняка рассказывал Вам, сколько преданно я служу Богу, помогая избавить мир от исчадий ада? Кстати сказать, откуда Вы знаете самого месье епископа?
  - Жоффруа - епископ Арассе. Мы оба уроженцы Арассе - я и мой муж, Пьер Леруа. Но за успехи Пьера в торговле король призвал его ко двору, - Морейн обернулась, придерживаясь рукой за мой локоть, чтобы не упасть.
  Я подхватил ее, приобняв, и из-за слабости она не отстранилась.
  - Да, я слышала о Вас многое, отец Николаос. О Ваших ... подвигах при дворе и о победах во славу Божию. Похоже на то, что Бог в самом деле коснулся Вас и оставил на Вас свои знаки и свою силу... Но, тем не менее, все, что Вы говорите, сильно напоминает... легенды о вампирах.
  Я усилием воли сдержал какую-либо реакцию на слова Морейн, сохраняя на лице каменное спокойствие.
  - Что Вы имеете в виду, мадам? Какие легенды?
  - О тех, кто охотится в ночи и сжигаем солнечным светом, - Морейн не отпускала мой взгляд.
  - Детей ночи, этих ненасытных безжалостных тварей?! - вскипел я, не сумев удержаться. - Не смешивайте мой дар с их проклятием! Я служу Святой Церкви для того, чтобы избавлять от них землю!
  Она задела меня за живое, и мне пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, сжав руки в кулаки.
  - Я... сожалею, что причинил Вам вред, Морейн. Но ни один из живущих под этим небом не лишен изъянов. Лишь Всевышний и ангелы его, обитающие в райской обители, безгрешны. Я ... осознаю, что вина моя велика. Чем мне загладить ее?
  Я опустил глаза. Должно быть, мое раскаяние, подогретое гневом на пьющих кровь в ночи, выглядело убедительным.
  Морейн подняла руку и убрала волосы, упавшие мне на лицо.
  - Если у вас есть красное церковное вино, я была бы благодарна за чашу... Оно должно восстановить мои силы.
  
  *Габриэль*
  Я согласился с епископом Жоффруа, что в таких делах не следует медлить.
  Парижскому епископату пришлось отменить вечерние богослужения, - достаточно надежная мера предосторожности, - но кто знает, кому вздумается прийти к стенам собора вечером, не смотря на отданное церковными властями распоряжение. Прихожане, не услышавшие распоряжения по тем или иным причинам, люди, спешащие мимо по своим делам, просто праздные гуляки - все они оказывались потенциальными жертвами богомерзкой твари, обитавшей при Соборе. Ибо, разумеется, истинную причину отмены месс так и не придали огласке.
  Посему едва лишь отужинав, я отправился помыться с дороги и переменить одежду, а епископ Арассе - сделать необходимые распоряжения и составить упреждающее о нашем скором отбытии кардиналу Николаосу. Впрочем, касательно письма - мой покровитель знал, зачем я еду во Францию еще до начала путешествия, за исключением, разве что, самых тонких подробностей дела, сообщенных мне в этот вечера арасским епископом.
  Кардинал еще не вернулся со своей прогулки - а может статься, он встретил по дороге кого-нибудь из значительных лиц и волей-неволей ему пришлось вступить в беседу - а мы с преподобным Жоффруа уже спустились в конюшню. Конного пути до сердца Франции нас ждало от полутора до двух дней.
  
  *Николаос*
  Не удивительно, что слабость не оставила Морейн по прошествии недолгого времени, проведенного нами в саду. Она не могла сейчас идти сама, посему я решил нести ее на руках до двери отданных в наше распоряжение покоев. Морейн не противилась моему решению. Напротив, отнеслась к нему с благосклонностью. Пока я шел, она обмолвилась со мною лишь немногими фразами, касавшимися ее мужа, Пьера. Морейн сказала, что помолится, чтобы ни сам Пьер, ни тот, кто знает его, сейчас не увидел нас вместе, ибо опасалась, что это может скомпрометировать меня.
  Внутри наших покоев должны были казаться Габриэль и арасский епископ, и посему перед самой дверью я поставил мою прекрасную ношу на ноги, закинув ее руку на мое плечо.
  Но, прислушавшись к ощущениям и понял, что мои приготовления напрасны - внутри покоев не оказалось ни одной живой души. И ни одного живого человеческого тела. Я вставил ключ в замок и открыл его, а затем, отворив дверь, внес Морейн внутрь. Усадив ее на стул, я оглядел комнату.
  Часть вещей, принесенных нами и принадлежащих Габриэлю, исчезла, равно как и сам мой слуга. Отбыл ли Габриэль в Париж, не успев предупредить меня лично? Меня крайне интересовал сей вопрос.
  Тем не менее, я помнил о своем обещании. Я отыскал вино, привезенное мной из самой Италии для непредусмотренных и дорогих подарков. И, когда начал наполнять для Морейн бокал, то увидел на столе письмо.
  
  "Благородный кардинал! - гласило послание:
  Волею Господней мы отбываем в Париж, ибо слуга Ваш согласен со мною, что опасность для парижан велика и промедление недопустимо.
  Помолитесь за наш успех. Я верю, Ваши молитвы угоднее Господу, чем мои, и он скорее услышит их.
  За Габриэля же я верую, что если кому и дано усмирить чудовищу, то - ему, воплощению Божьей справедливости на Земле.
  Ваш Жоффруа"
  Я отложил письмо, взглянув на Морейн, пившую вино из кубка мелкими глотками. Меня раздирало на две части, я ощущал беспомощность и злость. Ибо не мог отправиться в Париж с Габриэлем, а вынужден был находиться здесь и утрясать дрязги между де Балю и Людовиком. К тому же, мы оба обладали ограниченным запасом времени на пребывание во Франции. Похоже, мне действительно оставалось только молиться за Габриэля и надеяться на то, что тщательность моих тренировок с ним дала должный результат.
  "Если что-то или кто-то и защищает его, то пусть сила эта отведет от него беду и сейчас," - подумал я в пустоту.
  - Что с Вами, кардинал? Дурные вести? - рука Морейн накрыла мою ладонь.
  Я оглянулся и покачал головой:
  - Это касается моего спутника и моего знакомого. Надеюсь, все с ними будет благополучно.
  
  *Габриэль*
  Меня разбудило пронзительное дневное солнце. Лучи его били в глаза. И я приподнял голову, опершись рукой на подушку. Из-за открытого окна доносилось пение птиц, шум проезжающих экипажей и людские голоса.
  Мы прибыли в Париж еще до рассвета и остановили в аббатстве Сен Жермен де Пре. Похоже, стены монастыря пропитались истинной святостью молитв - к облегчению моему за несколько часов утреннего сна меня не посещали никакие видения.
  Вскоре явились епископ и настоятель аббатства. Ранее Жоффруа уверял, что мне необходимо хотя бы немного отдыха. Он предупредил, что не станет будить меня к утренней мессе, но совершит молитву вместе со мной отдельно. Мы помолились втроем, затем позавтракали. Настоятель, впрочем, провожал меня странными взглядами - смотрел как на избавителя и одновременно как идущего на добровольную казнь.
  К полудню Жоффруа сказал, что нам нужно собираться и готовиться к выезду в Собор.
  - Жаль, что добрый Жеан не сумел пойти с нами, - сокрушался по дороге епископ. - Но согласитесь сами, - добавил он горько, - после того, как люди выходят из допросных инквизиции живыми, им зачастую нужно долго приходить в себя.
  Я молча кивнул. Лошади пересекали мост, величественная и грациозная громада собора возвышалась впереди. И чем ближе мы подъезжали к собору, тем сильнее начинало трепетать в моей груди необычное ощущение. Оно было смутно знакомо, словно осталось в сокрытом мглою недавнем прошлом. И в то же время оно сияло будто свеча во мраке.
  - Святой отец... - я хотел было заговорить о прочувствованном. Кони легкой рысью уже въезжали на площадь перед собором.
  Но мой спутник прервал меня, указав на ступени, ведущие к вратам:
  - Подумать только, опять он здесь! Интересно, добрый это знак или дурной?
  - Кто? - свет вдруг усилился, отдавая во мне резонансом. Яркий и ... чужой.
  - Да мальчишка, блаженный, - отмахнулся Жоффруа. - Анж ле Пти.
  - Блаженный? Отчего же блаженный может быть дурным знаком? - искренне изумился я.
  - Да, верно. Должен бы нести только добро, - плечи арасского епископа под серой рясой вздернулись вверх. - Но вот горгулья появилась в Соборе, несмотря на то что каждый день просиживает ступени. Так что я даже не знаю, что и думать он нем.
  - Я хочу увидеть его, - что-то метнулось во мне.
  - Вы в своем праве, Габриэль. Здесь много кого привлекает этот блаженный.
  
  Я поднялся по ступеням. Жоффруа сперва шел за мной, но, немного не дойдя до мальчишки, остался стоять в стороне.
  Худощавый мальчик, в драных синих штанах, сидел прямо на голых пыльных плитах, вытянув вперед босые ноги с заскорузлыми пятками. Что-то чуть заметно переменилось, когда его взгляд остановился на мне. Синие глаза мальчика словно втягивали меня всего в свою глубину.
  - Ты чей? -,он подался вперед, и я ощутил, как моя кожа покрывается мурашками.
  Святые и блаженные - необычные люди. В каждом из них присутствует какой-то особый дар и особое качество. Порой они кажутся враждебными к невеждам. Но этот мальчик, был, похоже, расположен ко мне.
  Я помотал головой:
  - О чем ты? - и невольно улыбнулся.
  Он тоже улыбнулся мне - весеннее солнце на улицах Парижа.
  - Подойди.
  Я приблизился, раскрыл кошелек и положил в его потрепанную перевернутую шляпу один экю.
  - Щедрый дар, - засмеялся мальчик. - Я хотел бы знать, кто твой хозяин, и почему его нет в Париже?
  Внезапно ощущение невероятной тоски и ностальгии захлестнуло меня настолько сильно, что перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы. Так вот каково твое благословение, Анж ле Пти! И Жоффруа еще сомневается в нем?!
  - Мой хозяин - Господь Бог. И Святая Церковь.
  Он снова засмеялся. Бездна глаз не отпускала.
  - Это неправда, - Анж вдруг помрачнел, отвернувшись. - Я даже сейчас слышу, как он зовет тебя. Почему ты отказываешься слышать его?
  Нахлынула и окатила с ног до головы невидимая волна - дальней и родной печали.
  Может ли оказаться так, что я неискренен в своих молитвах?!
  Я оглянулся на Жоффруа. Епископ стоял, прислонившись к стене и смотрел в пространство остекленевшим взглядом. В недоумении я снова обернулся на маленького Анжа.
  - Что с ним?
  - Я говорю сейчас не с ним, а с тобой, слуга, - Анж оставался все так же серьезен. Ни тени улыбки на лице.
  Он изучал меня, пристальный взор бродил по мне сверху вниз, до носков сапог, и возвращался обратно.
  - Похоже, на тебе печать. Она мешает тебе видеть и слышать, - пробормотал Анж, понизив голос. - Опасайся крестов, где снаружи золото, а изнутри гнилое дерево. Он... все еще ищет тебя, и хотя ты позабыл Его, благословение Его руки спасет тебя здесь.
  Слова мальчика пробудили внутри меня свет и тепло, сияющим золотом оно раскрылось от сердца и побежало по моим жилам.
  - Если я буду усерден в служении и молитве, придет ли день, когда я стану Ему достойным слугой?
  Мальчик засунул руки в карманы драных штанов:
  - Отрадно твое рвение, но ты ищешь не там, где потеряно. Вы встретитесь, если ты будешь искать справедливость, - он отвернулся, и посмотрел куда-то на северо-восток, туда, где к горизонту сужалась серая лента Сены. - Я вижу часы на башне, на мосту, - Анж умолк.
  Я спиной почувствовал движение. И к удивлению своему заметил, что нам приблизился епископ.
  - Не погадаешь ли и мне, мальчик?
  - За десять экю, святой отец, - строго распорядился Анж.
  Монета легла внутрь драной шляпы.
  - Вы хотите знать о короле? То, что мутно, неясно и кажется падалью и тленом, превратится в прочное основание. Идущего по трясине извлечет рука провидения.
  Анж продолжал стоять спиной к нам, молча. Похоже, он не хотел с нами больше разговаривать.
  - Идемте, епископ? - спросил я Жоффруа.
  Тот кивнул.
  
  *Николаос*
  В тот вечер я проводил Морейн с явным чувством сожаления. Может быть, на меня подействовала пристрастность в отношении жертвы... А, может статься, что-то совсем другое.
  Я вернулся в столовую, сел за стол и пододвинул к себе стул, на котором недавно сидела она. Воздух еще хранил аромат ее духов. На столе располагались остатки нашего ужина. К сожалению или к счастью, но благодаря Ей или из-за Нее я мог наслаждаться человеческой пищей, только лишь утолив голод кровью.
  Я допил вино, размышляя о том, каким образом ниспровергнуть позицию Балю и его влияние на Людовика. Я уснул с мыслями о Морейн.
  
  Мы увиделись с Морейн вечером следующего же дня.
  То была краткая встреча после ужина в вышестоящих кругах, по прошествии которого я ощутил себя совершенно изможденным. Балю поднаторел в риторике - нельзя не отметить, с какой ловкостью выскальзывал он из споров, неизменно оказываясь хозяином положения. Я позволил ему резвиться вовсю. Не замеченные почти никем, кроме владельца камзола, мои пальцы проскользнули в карман к королю и оставили там записку.
  - Прошу Вас, прочтите, это очень важно, - я умел нашептать так, чтобы не слышали лишние уши, в то время, когда король выходил из зала.
  - Благословение Всевышнего да пребудет с Вами ныне и вовеки, - проговорил я громко сразу же после, чтобы привлечь к себе внимание всех, но в совсем уже иной момент.
  Меня благодарили множество голосов, затем я покинул пиршественную залу. .
  Морейн шла с ужина рука об руку со мужем - высоким человеком в красно-золотой шляпе и темно-бордовой куртке с золотом. Пьер Леруа обладал ухоженной бородой и спокойным взглядом.
  "Отчего же она не счастлива с ним?" - подумалось мне.
  Но разве можно убедить себя в причинах возникновения или угасания любви? Когда-то я любил даже Ее и пытался оправдать поступки и найти логику там, где нечего было искать и оправдывать. Никакой логики не жило в уме обратившей меня, кроме логики безумной женщины, чью кровь пропитал и отравил навеки яд ревности.
  Морейн и Пьер рассуждали о гуситских войнах. Невзначай, я поддержал их разговор. Так мы проследовали до одной из развилок, где наши пути расходились.
  Я никак не ждал, что ранним утром Морейн постучится в мои покои.
  
  Цвет чистого неба с золотым шитьем шел ей столь же хорошо, сколь и темный пурпур.
  И умело сшитые шелка, и прекрасно скроенный бархат подчеркивали достоинства ее фигуры, немного худощавой для нынешней моды.
  Я пил кофе. И с радостью пригласил ее разделить со мной утреннюю трапезу.
  - Кардинал де Балю находит Вас циничным, но забавным, - сказала Морейн после нескольких глотков.
  - Откуда Вам известно? - улыбнулся я.
  - Я слышала, как они переговаривались с королем на вечерней прогулке в саду.
  - Ну, у каждого свое мнение о предмете, мадам. Однако люди зачастую видят лишь то, что лежит на поверхности.
  - Вы такого мнения о ... свете? Почему?
  Я почти услышал, что она собиралась сказать:
  - О людях, - но вовремя удержалась.
  - Они боятся заглянуть в суть. Там, как правило, слишком глубоко и не видно дна. А кто же добровольно прыгнет в бездонный омут? Только безумцы. Людям... света всегда проще созерцать то, что всплыло над водой.
  - А Вам? - ее подбородок оперся о тыльную сторону ладони, она чуть подалась вперед. - Неужели вы видите суть только лишь в силу Ваших... божественных особенностей?
  - Нет, не только. Хотя они и развивают наблюдательность, гораздо большую, чем у ... тех, кто вращается в свете. Я говорил не обо всех людях. Но, как правило, чем чаще и сильнее была неласкова с человеком судьба, тем больше ему дано видеть ... истины. Если только ... он не отгораживается от мира, а, напротив, находит мужество открыться ему.
  Морейн задумалась. Темные ее глаза с опущенными ресницами притягивали меня. Возможно, она принадлежала к тем, о ком я говорил - кто многое видел и от того, многое видел и кому много же дано. Но, может статься, провидение наделило ее мудростью как даром. Я вспомнил Лабарту. Он рассказывал о женщине с подобной силы и красоты взгялдом, что-то еще - о том, что таким не предназначено место среди смертных.
  Я помотал головой, отбросив ненужные мысли. Я служу Ватикану, я покину Амбуаз через несколько дней. А она - замужем, может не очень счастливо, но благополучно.
  - Вы правы, - голос Морейн заставил меня очнуться от размышлений. - Скажите, кардинал, сколько Вам лет?
  Я приподнял брови.
  - Зачем Вам?
  Не очень кстати, если она сейчас пустится в подобные расспросы. Но теперь Морейн - моя жертва, и мне проще простого убедить ее что-либо сделать или не сделать по моему же усмотрению.
  - Вы выглядите почти юным, но у Вас глаза и сердце старика.
  "Как? Даже сердце..."
  Я помолчал, ибо меня охватила грусть. Но ее ладонь нашла мою, и, не сговариваясь, наши пальцы переплелись.
  - Я помню Сида Кампеадора, - ответил я, не поднимая глаз.
  
  *Габриэль*
  Остаток дня мы провели в Соборе, за тщательной подготовкой к предстоящей ночи.
  Крылатая тварь начинала охоту с наступлением темноты. Так что еще до первых признаков сумерек из храма ушли все церковные служители. Епископ Жоффруа подробно рассказал мне, где чаще всего видели горгулью. Она появлялась у башенок, пряталась на крыше в их глубине или скрывалась в их тени. Где горгулья обитала днем, толком никто не знал, но, так или иначе, в башенки даже при солнечном свете подниматься не решались.
  Я попросил у Жофруа крепкую веревку и узнал как туда добраться. Я уговаривал Жоффруа покинуть собор перед закатом, для его же безопасности. Однако епископ отказался, решительно сообщив мне, что будет внутри всю ночь - молиться Господу за сохранность моего тела. Я же пообещал в ответ, что в сердце своем буду держать благодарную молитву за него.
  Едва желтая полоса света сузилась над горизонтом, я вышел из молитвенного зала. За моей спиной проскрежетал засов. И я ощутил себя отрезанным от Тернового венца господня, заключенного внутри собора, у коего нынешним вечером получал благословение. Равно как и от мира спокойствия и жизни.
  Жоффруа поступил согласно моему совету, заперев все двери и закрыв все ставни.
  Поднимаясь с факелом наверх, я искренне надеялся, что горгулья в не прячется внутри собора где-то, а обитает именно на крыше.
  
  *Николаос*
  День прошел удачно, но к вечеру я не ожидал никаких гостей.
  Король назначил мне встречу, к счастью, без участия "дражайшего" знакомца - Балю. Можно сказать, что виделись с его Величеством почти один на один, за исключением, разве что стражи с алебардами, стоявшей в отдалении, у самых дверей длинных покоев. Испросив меня о новостях Рима, что, по-видимому, служило вступлением к разговору, Людовик XI вызвал меня на ответные вопросы о том, что хорошего, и что плохого происходит при французском дворе. Так наша беседа добралась до фигуры герцога Ричарда Смелого и завертелась вокруг нее.
  Для меня, конечно же, не стало откровением, что Балю основательно налил мутной воды в королевскую голову. Не мне, видно, было сражаться с безупречной логикой кардинала Балю, и посему я не преминул пустить в ход всю силу собственных природных чар. Именно под их завесой я сообщил Владыке Престола позицию папы и коллегии кардиналов. И с облегчением пронаблюдал, как с каждой минутой Его Величество Людовик склоняется на сторону сей позиции.
  Я не ждал гостей, измотанный, но довольный, возвращаясь к себе в покои. Голод вновь начал пробуждаться во мне, и на этот раз мне пришлось воспользоваться менее роскошной жертвой - спускавшемся по лестнице на кухню слугой.
  Утолив жажду, я подождал, пока он придет в себя. Едва лишь веки его начали подрагивать в преддверии возвращения в чувство, я двинулся дальше.
  Я не ждал гостей, но, к моему великому изумлению, у двери меня ожидала Морейн.
  
  *Габриэль*
  Я шел вверх по лестнице, стараясь ступать быстро и неслышно - ровно так, как учил меня Николаос все эти годы. Пламя факела чуть трепетало под снующими внутри башни сквозняками.
  Я был вооружен арбалетом, одним из лучших для моего времени, мечом с посеребренным лезвием и двумя метательными серебряными кинжалами. Перед нашим отъездом из Рима и мое оружие, и оружие преподобного Николаоса освятили водой и молитвами.
  Я подумал о том, как сохранить свет факела, если горгулья нападет внезапно - сражаться темноте последнее дело. И тут же почувствовал нутром, что что-то есть там, наверху.
  Еще не звуки и не голос, но словно зловонное дыхание ожившей смерти шевельнулось внутри меня.
  "Женщина..." - зазвучал внутри чей-то голос.
  И вслед за этим я услышал внутренним, мысленным слухом будто бы чьи-то рыдания. Существо наверху всхлипывало, и я почти ощутил, как ходят его бока в плаче. От странной, неестественной смеси страдания и полуживой гнили мне сделалось муторно. Рука рефлекторно поднялась, и прочертила в воздухе крестное знамение, но в последний миг вдруг сорвалась, движение изменилось и пальцы описали в воздухе круг. Существо вверху дернулось и напряглось. Рыдания стихли. В меня бросило порывом ветра, и я услыхал шум крыльев.
  Держась вдоль стены, я приблизился к приоткрытой двери в башенку, прижимая пальцем курок арбалета. Теперь я явственно чувствовал вонь в воздухе, сладковато-прелый запах гниения. Я открыл дверь и отшатнулся. На куче дранья лежало полусгнившее тело мертвого ребенка.
  
  *Николаос*
  - Вы здесь в такой поздний час? - открывая дверь, я вслушивался в изумленные нотки собственного голоса. - Не станет ли беспокоится Ваш супруг?
  - Пьер уехал в Париж, - ответила Морейн.
  - Но Вы здесь...
  - Потому, что мне кажется, что я нужна Вам, - она приблизилась почти вплотную и прошептала мне в самое ухо. - Потому что мне кажется, что для поддержания Вашей силы Вам снова нужна кровь.
  
  *Габриэль*
  Наверно, ему уже исполнилось около двенадцати лет. Это был мальчик, со светло-русыми кудрявыми волосами. Мне не узнать, на что походило его лицо - в глазных яблоках копошились черви, кончик носа сгнил, щеки провалились.
  Держа арбалет на взводе, я внимательно осмотрел тело, но не заметил на нем никаких ран от когтей и зубов. Горгулья не ела его. Зачем же тогда...
  Додумать мне помешал пронзительный вопль, раздавшийся в небе. И я отшатнулся от бросившейся на меня твари размером с быка, мчавшейся со скоростью молнии.
  Я успел упасть, откатиться к бордюру башни и дважды спустить курок. Одна стрела прошла мимо, другая задела когтистую лапу. Горгулья пронзительно закричала, проносясь надо мной - подобием вопля птицы, подобием женского крика.
  Когти щелкнули в воздухе, и не успел я перезарядить арбалет, а она развернулась в воздухе и совершила новый заход. Я откатился снова и выбросил оба метательных ножа, целясь в глаза, но одновременно с тем, как лезвие вошло в правый глаз, когти ее сомкнулись на моем плече. Заходясь криком ненависти и боли, горгулья рванулась вверх, в небо над Собором, таща за собой меня.
  
  *Николаос*
  Я не мог отказать Морейн.
  И потому, что продолжал в какой-то мере ощущать голод, и потому, что ее кровь манила меня.
  Мы оба выпили вина, потом она села на кровать, и я потянулся к ее обнаженному запястью. Еще никогда в жизни я не пробовал вина, слаще этого. Потом мы сидели рядом, обнявшись, касаясь друга друга висками. Я ощущал радость от хмеля в крови и от ее близости.
  - Могу ли я поцеловать Вас? - странно, но я совсем не жалел, что сказал это.
  Морейн взяла мое лицо в ладони и поцеловала меня сама.
  Она подалась мне на встречу, и я почувствовал в ее движении желание, коему не сумел противостоять. В тот вечер мы допоздна наслаждались багряным пурпуром вина и горящим в наших жилах рубиновым огнем любви.
  
  *Габриэль*
  Ветер бил меня по щекам, в воздухе трясло, а в когти подобно лезвиям остро заточенных ножей, все глубже впивались в плоть. На мое левое плечо текла кровь из ее правого глаза.
  Мне удалось выхватить меч, и тот же миг раскрытый клюв ожившего камня впился мне в правое плечо. Пальцы разжались, а глазах помутилось от боли в раздираемых на части мышцах.
  "Господь Всемогущий, прости меня! Мне не защитить..."
  Я не успел додумать. Когти горгульи внезапно разжались, и я стремительно полетел вниз.
  Земля приближалась. Я сжался в комок, хотя неизбежная смерть мчалась мне навстречу вместе с растущей мостовой. Земля ударила меня в спину. Боль прошила позвоночник синим огнем. В голову ворвался смерч, кружащий, мчащий все, поднимающий тучи пыли. Мир несся куда-то прочь и темнел. Я потерял сознание.
  Сон после смерти, сон души, уносящейся в чистилище - верно его мне довелось видеть после того, ибо виденное мной не могло быть жизнью или же касаться ее. Сквозь мутную пелену, песок воздухе, я узрел человека в черных одеждах. Рядом с ним стояла женщина. Человек властно велел ей выйти из своих покоев и, морщась от боли, начал чертить что-то на полу.
  Я слышал проклятия из его уст. Его боль... я ощущал ее равной своей. Затем линии на полу вспыхнули огнем, и по моему телу заструилось багряное тепло.
  А потом я увидел огненную сеть, что охватила горгулью. Во тьме, в чистой тьме, пронизанной жгутами огня. Тьма нарастала, охватывая меня всего. И я звал сквозь нее, на чужом, неведомом языке, того, кто был мне единственно родным. Звал без слав, ибо не помнил его имени.
  Я пришел в себя на площади перед Нотр Дамом. Когда я приподнялся, голова продолжала кружиться, и я удивился, что могу двигать рукой.
  Горгулья лежала шагах в десяти от меня, неподвижно. Из сломанного крыла торчала кость, вся мостовая вокруг нее была залита блевотиной и кровью.
  
  *Николаос*
  Вести доходят быстро. Быстрее, чем приезжают люди, к коим они имею отношение. Поэтому весть о событиях, происшедших в Париже, достигла меня раньше, чем доехал до Амбуаза Габриэль.
  Как сие ни может показаться странным, известие привез Пьер Леруа, муж Морейн.
  К тому времени я фактически завершил мои дела в Амбуазе по поручению коллегии кардиналов, и мог позволить себе присутствовать на завтраке, который Пьер давал в мою честь. Пьер рассказывал о том, что некто по имени Габриэль поразил богомерзкую тварь на Святом Соборе Пречистой Девы. Разумеется, он уже знал, что это был тот самый Габриэль, который прибыл из Ватикана во Францию вместе со мной.
  В течении двух дней, пока я наслаждался обществом Морейн в Амбуазе, Париж полнился слухами. Самые свежие из них рассказал Пьеру епископ Жан Жоффруа, известный благодетель прихожан Собора.
  Оказывается, двое знатных парижан решили проверить смелость друг друга и правдивость слухов о горгулье, предварительно сдобрив свою храбрость изрядным количеством вина. В таком состоянии они двинулись совершать ночной моцион к Собору Пречистой девы.
  - Каково же было изумление их, когда увидели они и саму тварь, убедившись в ее реальности, и... человека, падающего из ее когтей вниз, на соборную площадь, - серьезным тоном повествовал Пьер. - Оцепенев, замерли они на месте от ужаса, и не способные даже открыть уста для молитвы. Лишь думали оба в отчаянии о том, чтобы Святая Заступница укрыла их от напасти. Но тут вдруг воля Божья настигла проклятую тварь, алые молнии обняли ее, покрыли сетью и бросили наземь.
  Я закусил губу. Мне показалось, что в жаркий майский день на меня дохнуло погребальным холодом.
  - Он жив?! - я подался вперед.
  Глубокий, сопереживающий взгляд Морейн обнял меня. Мне стало легче. Немного.
  - Он жив и не ранен теперь. Видно сила Божья исцелила его, - поспешил успокоить меня Пьер. - Полуночные спорщики видели, как из пасти твари истекает блевотина и кровь. Еще долго не могли они сдвинуться с места, пораженные тем, сколь явно присутствует в мире святая Сила Заступницы, коей они, судя по словам почтенного епископа, не очень-то склонны были доверять. Горгулья же лежала на мостовой, дергаясь и издыхая, и тут они увидели, что упавший человек встал...
  Я шумно выдохнул. И выпил чистой родниковой воды, чтобы унять набежавшую дрожь.
  Кем же все-таки был Габриэль?! И что за сила защищает его? Я все таки верил в чудеса. Может быть, он и в самом деле являлся святым?
  Солнечный луч упал в окно и покрыл мою ладонь. Дрожь отпускала. На место ее заступали внутренняя тишина, покой и свобода. Но вместе со свободой пришла печаль. И я подумал о том, что завтра уеду и не увижу больше мою Морейн.
  После завтрака мы с Морейн попрощались коротко, настолько, насколько позволяли приличия - Пьер вместе с нею провожал меня до дверей отведенных ему покоев.
  - Возможно, мы посетим Рим, - сказала Морейн. - Ты ведь, кажется, собирался туда, Пьер?
  - Да, верно, - коротко улыбнулся месье Леруа, подумав о чем-то своем. - Где-нибудь осенью. У меня были там дела.
  Его слова заронили в мою душу дерзкую искру надежды.
  - Я бы не прочь вновь разделить с Вами трапезу, если мои дела дозволят это мне.
  Благовидный предлог - он позволил мне дать им, нет ей, знать, как меня найти в Италии.
  Из Амбуаза в следующее же утро мы с Габриэлем выехали обратно в Рим.
  Морейн не вышла меня провожать. Не знаю, казалось ли мне то, а может, так оно и было на самом деле, что за колесами моей кареты тянулась ее печаль по нашей разлуке. И она не отпускала меня до самых стен Ватикана.
  Я ожидал, что Морейн и Пьер окажутся в Риме лишь осенью, но судьба распорядилась иначе.
  
  В Риме коллегия кардиналов выказала довольство моей миссией к королевскому двору Людовика. Кроме того, верхи церкви и ордена Святого Михаила упрочили свое мнение о том, насколько оказался полезен Церкви мой подопечный. Но и в бурном водовороте церковных дел, от моего внимания не ускользнуло, что поездка в Париж изменила Габриэля.
  Порою я заставал его в задумчивости. И на закате находил у ступеней Собора Святого Петра смотрящим на восток. Однажды я застал его за молитвой у изображения Пресвятой Девы.
  - Проясни мой разум... - так звучали последние слова его молитвы.
  Я привел Габриэля в исповедальню и попросил исповедоваться мне. Сны продолжали мучать его, чужой зов в них усилился. На сей раз он видел в них почти все, тело, очертания, одежды зовущего. Все, кроме лица. Я задумался.
  Мысли о чудесном исцелении Габриэля после падения, кое должно бы для обычных людей закончится неминуемой смертью, не давали мне покоя. Все это странным образом напоминало мне рассказы Лабарту, о том, как обращенного тянет к хозяину. И несколько дней после того я тщательно анализировал, каким именно воспринимаю моего слугу. Но, к счастью или к несчастью, Габриэль не ощущался мною подобным пьющим кровь, равно и не походил на обычного человека, и же жертву -равно Морейн. Увы, я знал, что за средства помогут ослабить его мучения.
  Вечер же спустя ко мне пришло два письма. Одно - от Жана Жоффруа. Оно шло долго и сообщало о том, что неподалеку от забора, в подвале, нашелся труп нищенки. На коже ее выступили причудливые трупные пятна. И что, к ужасу своему, Жеан ля Витт опознал на их ровно те знаки, что наносил на статую горгульи. На втором письме значилась подпись руки Морейн.
  "Милый мой Николаос! - гласили строки письма. И, прикасаясь к ним руками, я, словно бы слышал ее голос. - Я находила себя женщиной, соблюдающей приличия, хоть и способной на некоторые безрассудства. Но, увы, я не думала никогда, что чувство способно захватить меня с такой силой, что я забуду любые приличия. Я крепилась целую неделю, но каждый день разлуки с Вами становился для меня все более невыносимым. Простите меня великодушно, но я вынуждена была оставить мужа и тайком уехать в Рим. Примите или отвергните меня. Последнее станет для меня наихудшей из зол. Но я почту за благодарность, если мне доведется увидеть Вас и прикоснуться к Вам хоть единожды.
  Всей душою Ваша,
  Морейн"
  Моя Морейн! Уже очень давно, несколько сотен лет я не ощущал влечения и безумства любви, подобного этому. Прямо после вечери я решил отправиться в то место, где она остановилась.
  
  *Габриэль*
  Кардинал Николаос искал для меня средства исцеления, и я был благодарен ему за их поиск - молитва и усиленные вдвое против прежнего тренировки. И еще успокоительное зелье на травах, которое я пил по совету лекаря трижды в день.
  Николаос выписал мне двоих фехтовальщиков - беглого пашу из Турции и бывшего предводителя наемников-кондотьеров, оставшегося на безденежье.
  Турка я не любил. Хотя он и преподавал лучше, чем Марио, кондотьер, но каждый раз после нашей встречи у меня оставалось смутное неприятное ощущение и неопределимое беспокойство усиливалось.
  - Мне кажется, я где-то видел Ваше лицо, - сказал мне бывший паша после одной из тренировок.
  Он считал меня никудышним учеником. Именно из-за того, что, в отличие от тренировок с Марио, в его присутствие моя концентрация становилась хуже, и реакция - слабее.
  - Вам, верно, показалось, - заметил я.
  Он встал, опустив меч, и крепко задумался.
  - Да, верно, - проговорил паша сквозь зубы и поморщился. - Я знал одного короля. Но он дрался не чета тебе. Я вообще не знаю, выйдет ли из тебя когда-нибудь что-нибудь путное.
  После той встречи весь вечер у меня мучительно болела голова. А всю ночь мучили омерзительные сны. Я исповедовался. Николаоса не оказалось в на месте, и исповедь принял другой священник, в сане епископа, имени коего я не знал.
  Священник отвел меня к лекарю, и тот прописал другое зелье, более действенное и сильное.
  
  *Николаос*
  Я шел пешком. Место, где она остановилось, находилось не очень далеко от Ватиканских стен. Дорогой я думал о том, что буду делать дальше с происшедшим. Морейн бежала. Это значит, возвращение означает для нее немилость и позор. Кроме того, мысль о ее возращении я отмел сразу. Морейн приехала ко мне, и она останется при мне. Я поселю ее в своем доме, хотя какое-то время, ей, возможно, не придется бывать на людях и в свете. Если приедет Пьер... Ну, что ж, я поговорю с ним открыто. Возможно... он даже согласиться с тем, что его жена поступила правильно и уедет восвояси.
  Наконец я пришел туда, где она жила теперь. Небольшой, но довольной ухоженный постоялый двор. Хозяйку того места звали Лаура, и я спросил у нее, где сейчас Морейн. Та ответила мне, что парижанка по имени Морейн приболела, и со вчерашнего вечера из своей комнаты не выходила. По моей просьбе Лаура проводила меня до ее двери.
  - Я отнесла ей все, что нужно. И вызвала лекаря. Он прописал какие-то пилюли. Она жаловалась на то, что верно, простудилась в дороге, и на головную боль.
  - Когда она прибыла? - я изучал хозяйку. Что-то с ней было не так... , что-то необъяснимое, какая-то темнота в крови.
  - Вчера утром, - ответила Лаура.
  Я кивнул, отпустил хозяйку и постучался. Некоторое время мне никто не отзывался, потом за дверью тихий, но все еще сильный голос Морейн произнес:
  - Николаос?
  
  Я вспомнил, где уже однажды испытывал похожее ощущение - много лет назад, когда впервые посетил Флоренцию. Темнота в крови, кровь без жизни, которую нельзя пить. Она обжигала все внутри и горлом выходила наружу. Кровь, приютившая в себе чуму.
  - Николаос, - Морейн потянулась ко мне рукой и снова упала на кровать.
  Под ее замечательными глазами, черными омутами парижской ночи, уже залегли темные круги. Но ... она все еще было красива. Уверен, она останется такой до...
  Я отбросил эту мысль, как и ту, что Морейн может уехать из Парижа.
  Я сделаю все, чтобы не дать ей умереть. Все, что в моих силах...
  Я сел с ней рядом на кровать и обнял ее. Морейн благодарно прижалась ко мне и уронила голову на мое плечо.
  - Как давно? - спросил я.
  - Что? - она, кажется, еще не понимала в полной мере, что именно случилось с ней. Может быть, ей лучше и не знать? Нет, не лучше!
  - Ты больна чумой, Морейн, - глухо и как-то чуждо прозвучал мой голос.
  - Господи!...
  - Я хочу, чтобы ты осталась жива, хочу, чтобы мы были вместе... в вечности, - я вспомнил эти слова - слова, слышанные мной от Лабарту.
  - Что это значит, Николаос? - я почувствовал - она дрожит, и не знал, была ли то дрожь озноба или же неосознанный страх перед обращением.
  - Я выпью твою кровь, почти всю, и потом напою тебя своей. Не бойся, - я поспешил договорить все, пока она не перебила меня. - Я люблю тебя. Я ... Мне дано сделать тебя такой же, как я, не боящейся смерти, смеющейся ей в лицо.
  Я расстегнул ворот ее черного платья. Она не сопротивлялась. Лимфатические узлы на ее шее уже увеличились и потемнели.
  Выпить кровь, почти всю... Наверно, хорошо, что с поры моего нахождения под крылом Ватикана, я редко выпивал жертвы досуха. Я знал, когда остановиться, чтобы оставить их в живых.
  - Николаос... - Морейн погладила меня по щеке. Она не сказала больше ничего, но в одном слове, в его звучании оказалось больше, чем тысяча слов о любви.
  Я поцеловал ее в губы и укусил чуть выше ключицы.
  Когда мои губы прикоснулись к коже на ее груди мне показалось, что она горит изнутри. Разве что пламя еще не вырвалось наружу. И ее кровь оказалась такой же горящей, словно живое пламя, словно жгучий яд змеи. Меня вырвало, но я припал к ране от укуса вновь.
  Я помнил руку Морейн, сжавшую мою руку, с силой, до боли. Потом в глазах потемнело, и огонь ворвался в мозг.
  
  Пламя обнимало меня снаружи и изнутри. И, хотя тело корчилось в судорогах боли, сознание смотрело на него откуда-то сверху, воспринимая боль далекой и почти отчужденной. Вечное пламя ада - вот на что это было похоже. Алые танцующие языки, огонь вокруг, без конца и края. Стены комнаты, пол, нас обоих покрывал беснующийся огонь.
  "Разве я не запретила тебе быть с кем-то, кроме меня, Мартин!? - совсем рядом, в том огненном бреду зазвучал Ее смех. Издевка, смешанная с безумием. - Она умрет. И ты теперь умрешь тоже. Твоя вечная жизнь закончена..."
  Обратившая меня выступила из огня, высокая, тонкая, темноволосая, в платье цвета спелого каштана. Она выглядела удивительно живой, будто огонь не пожрал ее целиком несколько сот лет назад.
  - У тебя никогда не будет "детей".
  - Замолчи!!!
  Я бросился Ей навстречу, чтобы ударить, ибо знал, что теперь я гораздо сильнее Ее и могу убить Ее одним ударом.
  И я очнулся. Вся комната занялась дымом. Я лежал на полу. Рядом со мной лежала Морейн, вытянув руки по бокам, с деревянным крестом на груди. На своей груди я ощутил тяжесть и увидел ровно такой же крест.
  Морейн была мертва. Пятна на ее шее стали совсем черными.
  Я медленно поднялся и оглядел комнату.
  Заколоченные ставни... Сколько я же пролежал здесь в беспамятстве, что нас обоих приняли за мертвых? И тут я увидел огонь вживую. Он уже скользил по дверному косяку тонкими оранжевыми языками. Этот дом горел.
  - Прости меня... - я перекрестил ее и бросился к окну.
  Ударом ноги я вышиб доски. И выпрыгнул на землю, во двор.
  Боль ядом змеилась во мне. Огонь ее крови, ожог ее смерти.
  Я сел у стены сарая, в грязь, и позволил рыданиям вырваться из груди наружу.
  - Морейн... -прошептал я, потому что не мог кричать. - Морейн... Морейн! Морейн!
  Изо всей силы я ударил о стену сарая кулаком. В дереве раскрылась вмятина. На моих костяшках выступила кровь.
  
  *Эпилог*
  *Именно Франческо, главе коллегии кардиналов, мне пришлось объяснять причины моего внезапного двухдневного отсутствия. Франческо знал тайну моего имени, он ведал о тайнах моего существования более многих, и я рассказал ему почти все о Морейн. Разумеется, я не пустил его в глубь своей души, где саднила рана, свежая и открытая. Но Франческо не даром слыл внимательным человеком. Он понял, где порог, у которого нужно остановить исследования.
  - Зачем вы это сделали? - почему-то даже после моих скупых объяснений, он задал этот вопрос. Каменно-твердым, въедливым тоном, который хорош для инквизитора, а не для кардинала.
  - Я хотел, чтобы она осталась в живых. Кажется, я уже говорил...
  - Да, -кивнул Францеско. - Мне жаль, Николаос. В самом деле жаль. Иногда я думаю, что стало бы, если б моя... - он осекся. - Я бы не доверил ее спасение Вам. Увы, нам суждено в любом случае состариться обоим и умереть обычной человеческой смертью.
  Я пожал плечами - как Вам угодно.
  - Да, и еще, - Франческо резко сменил тему. - Паша Рашид отказался учить Вашего подопечного.
  Я вскинул брови. Вот уж действительно - новость.
  - Рашид считает Габриэля не способным к тому стилю фехтования, что он преподает. Однако, смею Вас порадовать, в уроках с Марио-кондотьером Габриэль достигает больших успехов.*
  
  
  
  
  
  
  примечания:
  
  1.(Де Балю) В 1468 Людовик по совету одного из приближенных, кардинала де Балю, явился в Перонн к Карлу Смелому для переговоров. В это время в Льеже произошло инспирированное Людовиком восстание против союзника Карла, князя-епископа Людовика де Бурбона.)
  2. кондотьеры- итальянский наемники, составляющие армию главы города-государства
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"