Я люблю сладкое больше, чем соленое или жареное. Поэтому с трудом согласился отправиться в командировку на остров Папуа в Тихом океане. Впрочем, уж слишком соблазнительной была цель - раскрыть загадку новой болезни. Не так уж часто появляются новые болезни! Я вспоминал Дарвина. Его Галапагосские острова - кусок камня, облизанный волнами. Предмет его исследования - голубиные клювы. Насмешка! Он выдумал свою теорию вне всякой связи с экспериментом, и поэтому она, как религия, не поддается доказательствам. У меня же были другие планы на жизнь...
Две вещи убедили меня отправиться в столь далекую экспедицию. Во-первых, щедрые командировочные. При быстром подсчете оказалось, что денег мне выдано намного больше, чем я смог бы заработать за полгода, останься дома, даже с учетом подработок. Будь я взрослее, заподозрил бы здесь подвох, но тогда я был слишком молод и значит подвержен. Сколько мне было в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году? Двадцать четыре года! Как я выглядел, это важно? Слегка округло - во всех формах молодого тела, лица, очков и мыслей. Тип Элтона Джона, только повыше ростом и без всякой эксцентричности. А зовут меня Анизакис. Я придумал это имя ради откровенности рассказа.
Второе, речь шла о таинственной падучей болезни, эпидемически распространившейся среди тамошних аборигенов. Мой руководитель изображал загадочность и на все мои вопросы только отмахивался: "На месте объяснят!"
Уже дав согласие, я понял, что не прогадал. На всех пунктах путешествия в Океанию меня сопровождали личности подчас странные, подчас дикие и всегда немногословные, с неким потаенным взглядом, означавшим совсем не любопытство, а полное отсутствие уважения, как у хищника к жертве.
Корабль уносил меня от прощально машущей Мери (имя вымышленное), от берегов Британии - в Океанию, с рекомендательным письмом и гербовой печатью Королевской Академии наук за подписью императрицы, владевшей, между прочим, и этой островной "безделицей". Я впервые познал близость моря, качку, свежесть соленых брызг, океанский пугающий закат, беспросветную тьму новолуния и... ограниченное бортовое питание. Но для меня, сладкоежки, не существовало на свете лучше диеты, чем изюм, курага и печенье, вдоволь припасенного бортовым коком. Питейные вечера в кают-компании в ограниченном обществе бортовых офицеров не слишком веселили мой нрав. Корабль вез военно-торговый груз, и публика была ограничена коммивояжерами, чьи интересы заключались в товарно-денежных отношениях, да двумя командировочными ботаниками. Мне удалось разговорить торговцев, и они щедрыми мазками рисовали передо мной жуткие картины дикой островной Океании, которые мне не очень-то нравились. Я не предполагал тогда, что место моего назначения находится в такой нагорной глуши, о какой даже видавшие виды собеседники не слыхали. Что мне предстоит увидеть воочию некоторые древнейшие обряды, о которых те рассказывали со скабрезной ухмылкой, и другие, о которых передавали с чувством стыда, даже не испытав их на самом деле, а лишь с чужих слов...
Оглядываясь назад, я бы назвал тот остров - островом дурных привычек. Как случилось, что часть их проникла и в мой характер?
Между тем, корабль бодрым ходом обогнул Европу и пошел вдоль Африки. Вопреки ожиданиям похолодало. Ветер крепчал, темные тучи глушили слова и набивали рот упругой ватой, стоило только выйти на палубу. Я страдал от качки и днем, и ночью. Тошнота подступала к горлу, я душил ее ромом. Однажды ночью, на полпути к мысу Горна, я выбрался на воздух. В темноте потаенно мерцал штурвальный огонь. Перегнувшись за поручни, я блевал за борт, а потом присел на корточки, потеряв силы. Внезапный порыв ветра донес до меня хриплый разговор матросов. Я не поверил своим ушам. Они обсуждали захват корабля!
Пираты в наше время?! В темноте я не мог разобрать их лиц, ни запомнить деталей одежды. Сонливость и тошнота в миг исчезли. Я пробрался в кают-компанию, где немногие полуночники играли в бридж. Увидев меня, они смолкли, а затем поприветствовали с преувеличенной вежливостью. "Заговорщики!" - подумал я.
Словно привороженный, я забился в угол каюты. Я был среди них чужой, а как поступают с чужаками, известно. В лучшем случае их высаживают на необитаемый остров, а в худшем - выбрасывают за борт. Но, отпив порядочный глоток рома, я приободрился. Картежники смотрели на меня ласково, я согрелся, мой ум просветлел. "Дурак, ребенок!" - выругал себя за детские фантазии.
Наутро я снова очутился в кают-компании. Непобедимый запах рома и крепкого табака пробудил во мне тошноту. Отдав ей дань, я сварил кофе. Пока на газовой горелке закипал кипяток, я пролистал лондонскую газету недельной давности и на первой странице обнаружил статью, от которой мне стало страшно. "Военный переворот в африканской стране. Мятежники захватили столицу. Полковник Момора возглавил восстание против англичан". Новоиспеченная африканская страна - несомненно, нуждалась в оружии, которое находилось на нашем корабле... Ночные страхи вспыхнули с новой силой...
На палубе царила странная тишина. Чернобородый матрос смотрел подозрительно, за его поясом торчал пистолет... Я направился к капитану. Внезапно, дорогу мне преградил один из вчерашних пьяниц. На нем была черная майка без рукавов, в руках что-то блеснуло. Я оглянулся - позади меня стояли двое в военного вида штанах, таких же черных майках, и, вдобавок, черных шарфах, намотанных на шеи. Шаг вправо, влево, разворот - я был окружен. Капитан... Он стоял за толпой, повернувшись ко мне равнодушной спиной. Не говоря ни слова, меня схватили, препроводили на палубу и поставили возле борта. "Молись!" - сказал чернобородый матрос и вдруг свистнул. Несколько рук схватили меня и подняли в воздух. Мгновение, и я полетел в воду, неуклюже упал спиной, затаил дыхание в глубине, вынырнул... Возле меня шлепнулся о воду спасательный круг, окатив брызгами. Я посмотрел наверх - прямо на меня летели голые тела матросов, а на палубе кричали: "Экватор, экватор, экватор!.." и махали руками...
2
Высмеянные бывалыми моряками мои страхи развеялись. Наш корабль продолжал движение. Все то путешествие стоит перед моими глазами в мельчайших подробностях, словно и не прошло сорок лет. Я помню, кажется, каждый айсберг, проплывавший по случаю мимо, зеленые очертания мыса Горна, скалы острова Мадагаскар, роды синего кита в водах Индийского океана. Каждая минута того плавания значила для моей последующей жизни больше, чем любая неделя из детства. Не думаю, что капитан Кук испытал большее удовлетворение, придумывая новые названия неизвестным островам, чем я, проходя тот же процесс в обратном порядке. Обнаруживая, что за старыми названиями открываются настоящие земли, что это не выдумка путешественников, не бред трехлетней тоски по дому, а твердая голубая земля, окруженная мягким розовым океанским пухом.
Необыкновенные имена, фантастические острова из детской игры в названия, когда по коварному заданию друга я обязан разыскать на распятой карте остров святого Маврикия (или того мельче) и обвести в кружок, внезапно обрели тела и шеи. И приняли меня в свои гавани, лагуны, затеки и песчаные щеки. Затянувшаяся игра, корабль - фишку передвигаю по трапециям широт и долгот, измеряемых в единицах времени, чье течение ускорялось ночью в быстрых водах океанских струй, несущих игрушечный корабль. По сравнению с безбрежным океаном я был космос, объемлющий Время и Землю. Я был больше, чем Солнце, вовлекая в себя созвездия. Я был все...
Мне казалось, что я переполнен океанским воздухом и лечу над морем. Мне казалось, что плыву по карте, по бумаге, рисуя себе фарватер, что я брежу, что этого не может быть.
Новая Британия, Новая Ирландия - нужно быть моряком, чтобы, подплывая к незнакомому острову, обнаружить в береговой линии сходство с домом и осмелиться произнести его имя вслух. Или пребывая в бездонном отчаянии, потерять надежду вернуться и назвать дикие острова именем дома. Или возненавидеть море, волны, паруса и весла и упасть на первом шагу, разучившись ходить по земле. Или быть капитаном.
Все ближе к конечному пункту, все быстрее бьется сердце. Я выучил карту наизусть. Архипелаг Бисмарка, острова Адмиралтейства, Соломоново море и, наконец, Папуа - по-вашему Новая Гвинея (они рассчитывали найти здесь золото), а по-моему остров Буки... Впрочем в этих местах Океании никогда нельзя знать заранее, что такое золото...
3
В порту Моресби меня не встречали. Это было нелогично, учитывая дальний путь, который я проделал по чьему-то официальному приглашению. Прямо на пристани, открыв дорожный несессер, среди вещей первой необходимости, я нашел имя того человека, который меня вызвал: Коломбо Кук. "Странное имя!" - подумал я впервые.
Военный джип с гражданскими номерами остановился возле меня со скрипом тормозов.
--
Коломбо? - спросил я с надеждой краснолицего водителя в ковбойской шляпе.
--
Альфонсо! - гордо ответил тот. - Куда прикажете?
--
Меня пригласил сюда человек по имени Коломбо Кук...
Водитель пожал плечами.
--
Могу отвести в гостиницу...
Не стоять же мне час на пристани...
Мне отвели номер на втором этаже, маленький, но с видом на море, с которым я только что расстался, но уже начал скучать. Посидел за столом, полежал на кровати, посмотрел в окно... Спустился к дежурной... Мною никто не интересовался... Что ж, я сам отправился на поиски.
Мои первые шаги на острове привели меня в больницу. Ведь именно на больничном бланке было написано приглашение. И отвез меня туда Альфонсо. Похоже, в тот день я был его единственным и долгожданным клиентом. Секретарь главного врача удивленно пожала плечами при виде подписи Коломбо Кука.
--
Не знакома. Приходите завтра к главному!
Альфонсо поджидал меня у входа, как будто знал заранее, что я не долго задержусь в больнице. Я приказал, отвезти меня в гостиницу, чтобы поскорее избавиться о докучливого Альфонсо, ироничного свидетеля моих неудач. Здесь я пробыл недолго. Справился у дежурной, не было ли для меня известий, поднялся в свою неуютную комнату и вновь покинул гостиницу.
Не стану описывать порт Моресби - грязную, лишенную всякого колорита, колониальную провинцию, какую вы встретите на всех островах Британской империи. Совсем не жемчужина короны, скорее ржавая пустая раковина, забытая на берегу океана. Я вышел на прогулку и первым делом вернулся к морю, обогнул заполненную кораблями и лодками пристань и пошел вдоль берега, пока не нашел участок чистой воды, слегка пенистой от водорослей и гальки. Присел на корточки и протянул к волнам руки. Вода накатила и лизнула мои пальцы, оставив на них пузырьки слюны. Следующая волна была покороче, намочила мне пальцы и отхлынула. Третья не докатилась до моих ног, четвертая помахала мне издали, пятая кокетливо подмигнула на расстоянии вытянутой руки, шестая оказалась вне досягаемости и откатилась, вильнув хвостом... Океан утекал от меня прочь, бросив одного на диком острове... Вдали от Англии и от Мери.
Я вернулся в гостиницу, задержавшись возле портовой конторы. Корабль, которым приплыл я, уже отчалил. Следующий корабль в Англию ожидался через месяц, зато в Австралию суда отплывали почти еженедельно, а из Мельбурна нередки лайнеры в Лондон, если мне невтерпеж, съязвила портовая служащая...
Удивительная получалась ситуация. На некоторое время я потерял равновесие духа и с трудом удержался от паники. Незнакомый остров, незнакомый город, Коломбо Кук... Это имя, конечно же, псевдоним... Я вспомнил, что близлежащая Австралия и Новая Зеландия были заселены английскими преступниками, чьи потомки, вероятно, недалеко ушли. Сколько волка не корми... Их могут интересовать мои деньги, полученные на длительную экспедицию... Я осмотрел стены и окна, запоры, задвижки... Кровать, простыни, умывальник - все казалось подозрительным. Слабые оконные рамы можно было легко выставить. Входная дверь без крючка... В этой гостинице мне нельзя оставаться долго. Не долее одной ночи. Здесь я слишком заметен. Каждый мой шаг, движение как на ладони. Я должен найти себе другое пристанище, пока не отплыву в Австралию... Коломбо Кук - дурацкая подделка! Как мог я попасться в столь грубо сделанную ловушку!
Единственный стол в гостиничном салоне занимали уже несколько человек. Присаживаясь к ним, я представился, рассчитывая на ответное знакомство, как положено людям, принимающим пищу вместе. Знакомство состоялось, но разговор не разгорелся. Между тем, я рассмотрел моих соседей. Католический пастор, человек в чалме и третий в помятом пиджачном костюме, казались людьми одной компании, но ужинали молча, вынуждая и меня к молчанию. Вдруг гостиничный слуга нарушил чопорную тишину.
--
Вам послание, - услышал я громкие слова за своей спиной и принял в руки конверт белой бумаги.
Распечатав его немедленно, я прочитал на вложенной записке: "Не волнуйтесь, Вы на правильном пути! Коломбо Кук" Я вскочил, озираясь по сторонам, и увидел, вернее, услышал хлопок входной двери. Выскочил наружу, оглянулся, пробежал несколько метров в направлении порта... Возле входа как обычно дежурил джип, краснолицый водитель дремал за рулем.
--
Кто передал конверт? - спросил я слугу взволнованнее, чем полагалось английскому джентльмену.
--
Не знаю, я нашел его на столике возле приемной, - пожал плечами молодой тупица.
Я вернулся за стол, поглощая взгляды моих соседей.
--
Кажется, я видел за тем столиком человека в черном костюме с козлиной бородкой, - сказал католический пастор, описывая своего соседа по столу.
--
Но со мной был Абдалла, - отпарировал тот, защищаясь.
--
А потом там сидел некий пастор с белым воротничком, - продолжил тему Абдалла.
--
Но что написано в этой записке? - поинтересовался пастор.
--
Нонсенс, - ответил я, схоронив бумажку в кармане, и поднялся с места. - Позвольте представиться вторично. Я врач и приехал сюда из Англии по делам редкой болезни.
Мои собеседники не смогли скрыть удивления и даже переглянулись между собой.
--
Мы - миссионеры, - ответил за всех Абдалла.
--
Разве есть еще на свете дикари?
--
Еще какие! Здесь водится самый изощренный вид дикарей. Возможно, Вам будет интересно узнать о них поподробнее...
--
Нет-нет, - отмахнулся я.
--
Воля ваша, - с сожалением посмотрел на меня Абдалла...
4
Наутро, я вторично отправился в больницу и предъявил главврачу официальный бланк его заведения за подписью Коломбо Кук. Меня уже не удивило, что в больнице не существовало человека под таким именем.
--
Тем не менее, мы рады Вашему приезду, - заявил мне этот дружелюбный человек.
Через несколько минут в его кабинете собрались люди. Это были пожилой невропатолог, молодая женщина диетолог и неопределенного возраста патологоанатом.
--
Мы все сломали зубы на этой болезни! - признался невропатолог. - Туземцы называют ее куру. Поражает женщин племени Фор и их ближайших соседей. Способ распространения неизвестен, так же как и причина. Болезнь не редкая, но туземцы враждебны и дики, прячут больных, не выдают трупы умерших. До сих пор не удалось произвести ни одного вскрытия, ни взятия тканей для микроскопического исследования. И в дополнение, племя Фор обитает на значительном удалении от цивилизованных населенных пунктов и было открыто европейцами лишь в двадцатые годы. Во времена мировых войн ими никто не интересовался. По сути дела, индейцы до сих пор живут на уровне Каменного века. Их нравы сильно отличаются от цивилизованных порядков. Живут они в семейных хуторах, разбросанных по огромной высокогорной территории, лишенной проходимых для машин дорог. Все это затрудняет работу исследователей, и, в сущности, мы уже опустили руки и потеряли с туземцами связь. Да они и сами не желают иметь с нами дела. Ума не приложу, как Вам помочь обнаружить хоть одну больную...
--
Меня вызвал сюда человек по имени Коломбо Кук...
Мои собеседники переглянулись.
--
Человек под этим именем нам неизвестен.
Мы расстались друзьями. Еще одно никчемное знакомство на отдаленном острове, путь к которому занял у меня многие дни... У больничных ворот меня поджидал вчерашний джип со знакомым водителем, который призывно махал мне шляпой. Я же решил пройтись пешком и поразмыслить о дальнейших действиях. Больше всего мне хотелось отплыть на первом же теплоходе через Соломоново море на соседний остров Новой Британии, затем на Новую Ирландию и оттуда перебраться в Австралию, а затем в Индонезию, раз уж довелось мне оказаться на противоположном конце Вселенной. Я шел по пыльной улочке вдоль высоких заборов, обвалившихся амбаров, заброшенных сараев и не замечал..., что по моим следам медленно крадется джип. Вдруг он ускорил движение, обогнал, остановился, задняя дверь открылась, оттуда вытянулась женская рука и поманила меня внутрь. В тот же момент из передней двери выпрыгнул водитель и, гостеприимно улыбаясь, подсадил меня в машину...
6
--
Я знаю, кто прячется под псевдонимом Коломбо Кук, - прищурив молодые красивые глаза, прошептала мне диетолог. - Я подозреваю, что это патологоанатом. Именно он горел желанием продолжать изучение куру. В то время я была его любовницей, мы собирались вместе отправиться в горы, чтобы... Ему помешала жена, женщина суеверная и ревнивая, подверженная влиянию местного протестантского пастора, который клянет туземцев почем свет стоит. Я хочу поехать с вами, чтобы изучать их питание. Ведь это так интересно! Вы даже не представляете, что именно они там едят. И при этом, заметьте, никакого белкового голодания!
--
Как Вас зовут? - умудрился вставить словечко и я.
--
Люси, - она поправила шляпку, завязанную бантиком под подбородком, отвела за ушко шелковый локон каштановых волос, кокетливо повела глазами и прежде, чем я успел поддержать разговор, распахнула дверь и выскочила из машины...
Возле гостиницы меня остановил вчерашний знакомый из числа миссионеров, в помятом черном костюме, держащий на поводке козу.
--
Вот, кто вылечит индейцев от болезни, - сказал он мне и указал на животное. - И от болезни, и от диких привычек! Вы еще не знаете, с кем имеете дело. Это страшные люди. Наивные... Будьте осторожны!
--
Кто Вы такой, и чем страшны аборигены? - человек удалялся от меня в сторону города.
--
Я - адвентист седьмого дня. Мы с Вами еще увидимся! - бросил он мне через плечо...
В гостиничном холле сидел миссионер - католик, а в противоположном углу виднелся человек в чалме. Католик заспешил мне навстречу.
--
Будьте осторожны при выполнении Вашей благородной миссии, - зашептал он. - Аборигены - люди сатанинского нрава. Куру ниспослана им в наказание за богопротивное поведение.
Он оглядел мою шею.
--
Носите крест и берегите себя!
В его рукопожатии содержался секрет - маленький серебряный крестик, а из угла салона сверкнул на меня гневный взгляд восточных глаз...
7
"Как они узнали о моем задании?" - думал я, имея в виду миссионеров, вытянувшись на кровати для послеобеденного сна. Пришло время обдумать, что происходит со мной и с моим делом. Некий Коломбо Кук, прикрываясь авантюрным псевдонимом, вызвал меня в Новую Гвинею для изучения болезни куру. Предположим, что в этом и заключается его или ее цель. Тем не менее, вот уже второй день меня маринуют в гостинице и косвенным образом знакомят с болезнью. Вот и миссионеры пронюхали о моем задании. В этом городе слухи бегут впереди меня. Таинственность во всем, что касается болезни куру. По видимому, Коломбо Кук осведомлен о моих действиях и даже управляет ими с помощью записок. Кто мог бы им быть? Отвергаю кандидатуру патологоанатома - на него не похоже, да и нет причины скрываться под псевдонимом. Люси пыталась завести меня на ложный ход, не она ли? Нет, вряд ли Коломбо Кук имеет отношение к больнице, где относительно не сложно перебрать подозреваемых по одному. Больничный бланк лишь приманка. Хотя вероятнее всего, что меня призвали сюда именно для изучения куру. Кто-либо из миссионеров - Коломбо Кук? Живет рядом, наблюдает, имеет возможность подбросить записку... Но зачем миссионеру мои медицинские услуги?
Бессмысленно затянувшийся розыгрыш, какие я ненавидел с детства, всегда попадая впросак, пока не научился перехватывать инициативу... В моем мозгу появилась идея.
Прямо из гостиничного холла я направился на пристань и забронировал место на завтрашнем корабле, отплывающем по Соломонову морю на остров Новой Британии. Оба названия нещадно щекотали мое воображение. Соломоново море представлялось мне мелководным и полным водорослей, плоских рыб, песчаных берегов, вдоль которых скользят длинные лодки, чертя килем по дну, и со скрипом въезжают на берег под пальму, наклоненную к воде. А Новая Британия... Я повторял это имя, чарующее название родины под другими звездами. Память и воображение рисовали мне бесконечные новобританские луга на фоне курящего вулкана. Море возле пристани увлекало меня обратным течением отлива, отплыва, прощания...
Все шло по плану. Я вернулся в гостиницу ободренным, летящим на гребне волны лыжником. Громко сообщил администратору о завтрашнем отплытии. Весело подмигнул горничной, пообещал вернуться. Собрал чемодан, прилег отдохнуть, спустился в холл, легко поужинал в прежней компании, улыбался, шутил. Перед сном выкурил трубку, высунувшись в окно. Прощай Новая Гвинея, такая же чужая, как и старая, африканская. Я здесь по ошибке, по чьему-то капризу. Уезжаю, и вряд ли вернусь. Здравствуй Новая Британия, Новая Ирландия! Морской бриз закружил мне голову, я укрылся одеялом с головой и закрыл глаза, но вдруг щелкнул дверной замок и в комнату вошел лохматый обрюзгший человек, беспрестанно кашляющий и сквернословящий. И с ним собака, лохматая дворняга, побежала обнюхивать по углам. Я следил за ней краем глаза, того и гляди, укусит, а человек обратился ко мне.
--
Лечите ее, - он поймал собаку за шкирку и подтолкнул в мою сторону.
Через всю собачью спину тянулся не то лишай, не то шрам от ожога.
--
Солдаты подстрелили во время комендантского часа, - пояснил ее бродяжного вида хозяин.
--
Неизлечимо, - констатировал я слишком безапелляционно, и немедленно понял свою ошибку.
Оба бродяги надвинулись на меня, кляня, лая, осклабясь, раскрыв пасть. Я забился в угол кровати, защищаясь от них подушкой. Внезапно входная дверь раскрылась настежь. В проеме стояла Люси.
- Вы скоро встретитесь с болезнью куру, - сказала она громким голосом, - поэтому я принесла Вам эти записки, подброшенные мне недавно. Здесь много информации о племени Фор и куру. Я не знаю, что здесь правда, а что ложь. Некоторые сведения кажутся мне просто невероятными. И все-таки, прочитайте, прежде чем начнете исследовать дальше!
Она тряхнула каштановыми локонами, глянула с вызовом и удалилась. Дворняга с лаем выскочила за ней. Ее хозяин потопал следом, волоча ноги по полу, оставляя мокрые следы. Я поплелся за ними и... проснулся. Дверь в мою комнату была раскрыта. На пороге лежала обернутая в бумажную обложку тетрадь без названия. Я выглянул в коридор. Возле соседних дверей, за которыми жили миссионеры, лежали на полу записки. Недолго думая, я развернул одну из них. "Завтра утром!" - было написано печатными буквами. Подпись гласила: "Коломбо Кук". Три записки у трех дверей... Что бы это значило? Коломбо Кук проявился, но не мне. Вот и славно! Утром я отплываю, багаж упакован. Мой сон означал вариации английских слов с корнем "кур", на тему болезни куру, включая локоны Люси... Правда тетрадь была настоящая. Каким-то образом и она проникла в мой сон. Что ж, я готов изучать болезнь, но не загадки Коломбо. Я должен удалиться хотя бы на время, пока местные шутники не поймут, что не стоит со мной играть в прятки.
8
Наступило утро, и я... проспал! Отплытие было не за горами. В спешке я выскочил из гостиницы, едва продрав глаза. У тротуара стоял джип со знакомым мне шофером.
--
Быстрее! - сказал он, приглашая меня внутрь.
Не ожидая подвоха, я подчинился, и машина понеслась, но не в сторону порта.
--
Куда мы? - удивился я.
--
В горы!
Нечто подобное я ожидал, но не в столь решительном виде. Кроме меня и шофера в джипе оказалось еще два пассажира: адвентист седьмого дня... и его коза. Адвентист смотрел на меня исподлобья.
--
Что случилось? - спросил я его, как старого знакомого.
--
Из-за Вашей медлительности нас опередили католик и мусульманин. Теперь придется догонять. Гони! - приказал он шоферу...
--
Куда мы торопимся?
--
Каждый по своим делам, - ответил адвентист уклончиво.
--
Стойте! - закричал я на шофера. - Выпустите меня!
--
Вы приехали изучать куру? - наклонился ко мне миссионер.
--
Да...
--
Тогда поедем со мной. Обнаружена новая больная.
--
Так зачем догонять?
--
Кха - кха, - адвентист откашлялся и больше распространяться не стал.
Итак, мой план сработал быстрее, чем я ожидал. Инсценировка отплытия ускорила события. Я слегка волновался перед встречей с загадочной болезнью. Но кто же скрывается под именем Коломбо Кук?..
Дорога шла в гору... Поначалу нас сопровождал вид океана. Чем выше мы поднимались, тем дальше отплывал горизонт, открывая туманные острова, желтовато зеленые в синем просторе неразличимых волн... Наш остров оказался необычайно зеленым и влажным. Сырым был и воздух, и стекла автомашины. Внезапно солнце исчезло, и по брезентовой крыше джипа забарабанили крупные капли тропического дождя. Грунтовая дорога в момент размокла. Водитель чертыхался, попадая в скрытые лужами ямы. Буйная растительность нависала над дорогой, зеленые ветки колотили по переднему стеклу. Временами джип буксовал, но сильный мотор и двойная передача выносили нас из грязи на твердую колею. Преодолев горный перевал, мы оставили позади дождевые тучи, и солнце осветило широкий пейзаж, в котором преобладали зеленые волны бегущие с гор в долины, где собирались в голубые реки, стремящиеся к океану.
Несколько раз дождь преграждал нам путь сплошной непрозрачной стеной, но к полудню тучи окончательно разошлись, и наступила жара. Мы поднимались все выше и выше в гору. Следы человеческой деятельности встречались лишь изредка в виде сторожевых домов, предназначенных для ночевки полицейского патруля. Возле очередного домика шофер остановил джип.
--
Здесь Вы будете жить! - сказал водитель. - Продукты питания найдете внутри. Через три дня здесь пройдет патруль и привезет запас пропитания. Если захотите, то с ним сможете вернуться в город. Дорожный телефон имеется, но связь часто не работает из-за гроз. Прощайте!
Джип умчался. Я оглянулся в поисках адвентиста, сошедшего вместе со мной, но тот исчез. Я остался один...
В сторожке я нашел мясные консервы, макароны, соль, чай и сахар. Вдоль стены располагался двухэтажный пружинный лежак с матрасами. Стены сторожки были выстроены из досок и щели между ними забиты травой. Внутри было сухо и тихо, насколько может быть тихо в джунглях в солнечный полдень. Где-то неподалеку располагалась деревня Мока. Там, наверное, найдется еда получше, что-нибудь свежее или сладкое. И там живет больная куру.
Я оставил свои вещи на нижней лежанке и взял с собой только медицинский чемоданчик. За домиком начиналась тропинка, ведущая в лес. Земля была влажная от дождя, от больших капель воды, падающих с сочных листьев на жирную почву. Я углубился в лес. Метров через пятьдесят мое сердце забилось быстро-быстро. Вокруг сгустилась чаща незнакомых деревьев, лиан, корней. Сторожка пропала из вида... Я вернулся назад, убедился, что не заблудился, нашел свои вещи, собрался с силами и вновь углубился в лес. Метров через сто приступ паники повторился в той же последовательности моих действий и с тем же результатом. С третьей попытки я проник метров на двести в глубь джунглей и уже собирался повернуть назад, как лес расступился, и передо мной открылась широкая поляна, и на ней несколько шалашей, крытых пальмовыми листьями. По поляне бродили худосочные домашние свиньи. Перед одной из хижин сидела темнокожая женщина с азиатскими чертами лица и кормила грудью поросенка. "Должно быть, это и есть больная куру!" - решил я и приблизился к ней.
--
Я врач, - сказал я как можно доброжелательнее и, поясняя сказанное, достал из чемоданчика стетоскоп, но женщина не поняла и, едва взглянув на меня, продолжала кормить поросенка. Тот сладко причмокивал у ее груди.
--
Я - врач, - повторил я отчетливо. - Куру!
На этот раз на ее лице отразилось понимание.
--
Там, - выкрикнула она, возможно, единственное знакомое английское слово, и указала в сторону леса.
Я продолжил поиски и, пройдя в направлении, указанном туземкой, попал на некое подобие огорода, где лишенные земледельческого порядка, называемого у нас грядками, росли странные травы и кусты неизвестных мне растений. Среди них работали люди, ковыряя землю палками. Взрослые были одеты в подобие набедренных повязок, женщины с обнаженной грудью, дети бегали голышом. Увидев незнакомца, они замерли. Мужчина бросил палку и приблизился ко мне.
--
Тультуль, - сказал он, указав на себя.
--
Куру, я врач - представился я, демонстрируя стетоскоп.
Человек улыбнулся и преувеличенно закивал, демонстрируя, что догадался, о чем идет речь. Продолжая кивать, он жестом пригласил меня следовать за ним. На краю огорода работала женщина. Она клонилась к земле, опираясь на клюку, словно понимала, что если опустится на корточки, то встать уже не сможет.
--
Онки! - обратился к ней тультуль и что-то сказал на непонятном языке, состоявшем из приятных округлых звуков.
--
Я - врач, - сказал я заученную фразу, но как продолжать не знал.
Судя по позе и походке, Онки страдала параличом левой части тела. Мой стетоскоп был здесь бесполезен, и я спрятал его в чемоданчик, раскрыв его на траве. Тультуль переговорил с Онки и вернулся ко мне.
--
Потом, - сказал он, озабоченно хмурясь, - она хочет закончить работу.
Я присел в стороне на поваленное дерево, и вдруг прямо за спиной услышал блеяние козы. Это был миссионер - адвентист. На глазах удивленных туземцев, впервые увидевших домашнюю козу, он доил, выжимая из вымени струйки молока. Надоив полную чашу, он предложил ее Онки. Женщина оглянулась в нерешительности. Тультуль взял чашу из рук миссионера, отхлебнул, издал одобрительный звук и передал Онки. Та отпила, удивляясь небывалому вкусу. Вкруг нее собрались голенькие темнокожие дети и нерешительно тянули руки. Онки наклонила к ним чашу, не выпуская из рук. Те по очереди лакали молоко, пачкаясь в нем, как котята. Молоко текло по губам и капало на голые животы, оставляя белесый след на грязных телах. Глядя друг на друга, они хохотали, а с ними и взрослые. С криками радости, они собрались вокруг адвентиста, выпрашивая добавку. Тот торопливо доил несчастную козу и раздавал чашки взрослым, которые передавали их по кругу, не забывая и детей. Вскоре вымя опустело. Миссионер, счастливо улыбаясь, перекрестил толпу. Тем временем, тультуль прикрикнул на своих, побуждая продолжать работу, но едва те вернулись к посевам, произошел переполох. Онки, наклоняясь к земле, потеряла равновесие и упала. Попыталась встать, но не смогла и замычала нечленораздельно. Все бросили работу и подбежали к ней. Тультуль медленно поднял ее с земли и подал палку, ухватившись за которую, та неуклюже выпрямилась и опять согнулась, пытаясь продолжить работу. Ее усилия возбуждали жалость, но она упрямо тянулась к земле свободной рукой, стараясь ухватить сорняк. Однако вытянуть его из почвы, ей не удавалось. Ее пальцы дотягивались до головки цветка, обхватывали ее и срывались, и опять тянулись. Губы издавали мычание. Мальчишка пришел ей на помощь и вырвал сорняк с корнем, но Онки отогнала его гневным жестом, и тянулась теперь к другому цветку, растущему поодаль. Ее рука не могла достичь цели, и чтобы приблизиться, она сделала крошечный шаг, переступила ногами, покачнулась, теряя опору, взмахнула руками и упала опять, больно ударившись плечом о камень. От отчаяния она завыла, уже не пытаясь подняться.
Тультуль и я подбежали к Онки одновременно, подхватили под руки, подняли на ноги и повели к хижинам. Здесь мы встретили туземную женщину, которая прежде кормила порося своей грудью. Теперь она ходила по двору, собирая камни. Заметив нас, она охнула, взяла Онки из наших рук и отвела вглубь жилища. Тультуль махнул мне рукой и вернулся в огород, я же вступил в хижину, вслед за Онки.
Онки лежала у стены на груде пальмовых листьев. Такие же стопки листьев по периметру помещения служили, очевидно, кроватями и для других обитателей хижины. На мое присутствие она не реагировала, но я и сам не представлял, как поступить, как обследовать и лечить, и не нашел ничего лучше, чем вернуться на общественный огород.
Здесь царило оживление. Ковыряя землю, женщины разворошили палками груду прошлогодних, прелых листьев, и оттуда разбежалась по грядкам орава крупных жуков, самый малый из которых был величиной с грецкий орех. В погоне за ними все побросали работу. Голопузые дети бестолково носились в съедобной поросли и, вытянув руки, пытались схватить добычу. Их матери и отец, чья нагота прикрыта лишь набедренными повязками, охотились намного удачнее, ловко сворачивали насекомым головы и собирали в бамбуковые посудины. Проворнее всех была девочка - подросток. Словно ветерок, она успевала повсюду и наловила полную пригоршню. В запале удачи, она совсем обнажилась, чем возбудила всеобщий хохот, но, нимало не смутившись, продолжала бегать голышом. Ее отец, тультуль, хоть и сохранял приличествую положению солидность, выглядел возбужденно. Я заметил, что пока он, как и я, наблюдал за подвижной девчонкой, что-то случилось в его организме, набедренная повязка спереди приподнялась и отдернулась в сторону, перестав скрывать то, чему служила занавеской. И тогда, выбрав одну из взрослых женщин, он, не сходя с места, не стесняясь и не прячась, занялся с ней эротической игрой на глазах у присутствующих родичей, миссионера и меня.
Похоже, что только мы с миссионером, кормившим в это время козу, почувствовали свою неуместность. Адвентист, прихватив животное, возмущенно скрылся в лесу. Я же вернулся в хижину к Онки. Однако пробыл я там не долго. Онки не реагировала на мои оклики, отвернувшись к стене лицом. Стены и потолок жилища были построены из перевитых лианами стволов бамбука, законопачены соломой и прикрыты крупными пальмовыми листьями. Свет заходящего солнца едва проникал в глубь хижины, так что разглядеть выражения лица Онки я не мог. Мне показалось, что она стонет. Повинуясь инстинкту врача, я наклонился над ней безо всякой идеи, просто прислушиваясь к ее дыханию. Вдруг Онки открыла глаза. Сверкнули белки, широкие в темноте зрачки расширились еще больше. Внезапно, она зарычала, по-животному оскалив зубы перед моим носом....
Я выскочил наружу. На поляне перед хижиной стояли два незнакомца. Приглядевшись, я их узнал. Два миссионера из вчерашней гостиницы, католик и мусульманин, в свою очередь узнали меня.
--
Здравствуйте, доктор! - это были первые благозвучные английские слова, услышанные мной со времени высадки на этом странном месте. - На Вас лица нет. Культурный шок? То-то же! Видели больную? Где она?
Кажется, я обрадовался встрече с ними.
--
Она внутри, - кивнул я в сторону хижины.
--
Лежит? - переспросил мусульманин.
--
Лежит.
--
Лицом к стене?
--
Да...
Миссионеры переглянулись. Мусульманин криво ухмыльнулся, а католик нахмурился, как будто в положении больной на постели заключался некий важный смысл. Не продолжив разговор, они удалились по тропинке, по которой пришел я в деревню. Я же остался сторожить больную.
Вскоре туземная семья вернулась с огорода, неся с собой дневной урожай. Тультуль развел костер. Первыми принялись за еду дети. Под руководством все той же девочки - подростка, они накалывали на бамбуковые палочки недавно наловленных земляных жуков и поджаривали их на огне. Жуки шевелились и потрескивали на пламени, а потом трещали в детских зубах. Мне показалось, что насекомые были их излюбленным кушаньем.
Кроме членистоногих, с огорода принесли клубни бататы, пучки зелени с толстыми стеблями и несколько крупных пальмовых орехов. Приготовлением этих мало аппетитных для меня продуктов были заняты женщины: измельчали пищу бамбуковыми ножами, складывали в пустые бамбуковые стволы, толщиной в голень и устанавливали на угли. В это время дети уже закончили свою насекомую трапезу и теперь бегали вокруг женщин, выпрашивая и с легкостью получая другую еду. Продуктов питания было вдоволь. Сваленные в кучу, они составляли приличную гору. С некоторым волнением я думал о том, что вскоре и меня позовут к костру и предложат туземную еду...
Постепенно возле огня добавилось мужчин: взрослых и юношей разной степени зрелости. Все они состояли, вероятно, в родстве с тультулем, либо были мужьями женщин, работавших прежде в огороде, а теперь встретивших их приветствиями и недвусмысленными эротическими телодвижениями.
Девочка - подросток выделялась среди соплеменников светлым цветом кожи, более стройной и прямой осанкой, более европейской формой лица. Звали ее Бука. Именно ей, всеобщей любимице, поручили пригласить меня к костру...
Я помню ее извилистое движение в мою сторону, начавшееся в противоположном направлении походом вокруг костра с вытянутой рукой, которой она хлопала по черным и голым плечам своих родичей и получала ответные хлопки по светлой спинке. Несколько слов и улыбок детям и юношам, и столько же в ответ. Горячий клубень бататы, перебрасываемый с руки на руку и, как бы нечаянно, упавший на спину симпатичного паренька. Тот вскочил и погнался за Букой, догнал и вывернул руку. "Ай-ай!" - взмолилась она по-девичьи и была отпущена с легким шлепком. И, наконец, оказалась рядом со мной.
--
Прошу к огню! - услышал я неожиданно ясные английские слова.
Бука стояла передо мной, выпрямившись и слегка играя плечами, скрестив на груди руки, а также скрестив ноги, покачиваясь из стороны в сторону. Кажется, я покраснел, но в темноте это было незаметно. Я не смог вымолвить ни слова, но последовал за ней к костру. Она опустилась на землю рядом со мной и оставалась там до конца трапезы.
Едва я присел, передо мной появилась бамбуковая цилиндрическая чаша полная зеленой кашицы и вмешанных в нее крупных кусков зеленых стеблей разных сортов. По моему растерянному виду, по неловкой робости, с которой я держал в руках эту чашу, по медлительности моего с ней обращения, туземцы кое о чем догадались. Побуждаемая одобрительными криками тультуля, Бука взяла у меня варево, показала мне свою смуглую ручку, облизала ее язычком, быстрым движением погрузила в мою чашу, зачерпнула ладошкой и ловко вылила кушанье себе в рот, прожевала, проглотила и вылизала оставшееся на пальцах. И еще раз, показав мне пустую ладошку, как английские дети демонстрируют опустевшую их усилиями тарелку, Бука погрузила ее в мою чашу, зачерпнула, провела по стенкам, вылила себе в ротик и облизала. И в третий раз повторила урок. Ее шалость была тут же отмечена строгим окриком тультуля, и опустевшая чаша с варевом вернулась в мои плохо приспособленные к подобным занятиям руки.
К счастью, в моей сумке оказалась коробка сухого ванильного печенья. Я совсем не собирался делить свое лакомство с аборигенами, но едва я достал себе пластинку и захрустел во рту сухими крошками, как вкруг меня собралась стайка ребятишек. Я раздал им по одному, но и остальные пирующие были не прочь отведать от моих припасов. Разумеется, я отдал всю коробку тультулю. Тот отправил ее по кругу родичей. Каждый брал по кусочку и передавал дальше. На середине дележки я с тревогой осознал, что Буке может и не хватить. Я видел, с какой скоростью тает стопка печенья в руках туземцев. Быстрый подсчет определил, что Буке, возможно, достанется последний кусок. Бука подпрыгивала в ожидании лакомства, но пластинки печения быстро таяли. Остались считанные кусочки. Последний предназначался ей, однако некий мальчишка захотел добавки, кто-то зазевался, и маленькая черная рука пролезла между другими и выкрала внеочередной кусочек.
Короче, Буке не досталось печенья. Я был виноват. В моей сумке не нашлось более ничего лакомого, чем я мог ее угостить. Моему стыду не было предела, и Бука не скрывала разочарования. Моя бамбуковая чаша с зеленым варевом исчезла в чьих-то руках. Трапеза закончилась. Туземцы разошлись по хижинам. Я заметил, что женщины и мужчины спали в отдельных шалашах, и вспомнил, что Онки не появилась за вечерним всеобщим костром. Не зная, что означает этот факт, и все же обеспокоенный, я покинул индейский хутор...
9
Возле полицейской сторожки, где я намеревался провести одинокую ночь, пылал костер, и рядом с ним сидели католик, и в небольшом отдалении, мусульманин и адвентист.
--
Садитесь с нами, поросенок как раз поджарился, - сказал католик, покручивая тушку на вертеле, - или наелись у форов травки?
--
У форов..., - повторил я вслух новое для меня прозвище туземцев. - Форы ужинали сладким бататом.
--
У нас тоже есть бататы к поросенку на гарнир. И все это за два австралийских доллара. Даже форы разобрались в значении денег. Садитесь, составьте мне компанию, а то эти свининой брезгуют, - кивнул католик в сторону двух миссионеров. - Что там с нашей больной, долго ли протянет?
--
Медицине не так уж много известно о болезни куру, - проговорил я. - Но, судя по состоянию этой женщины, по ее работоспособности и упитанности, течение болезни ожидается длительное.
--
Длительное, говорите... Так зачем же она лицом к стене отвернулась? Не знаете? А зубы она на вас не скалила?
--
Скалила...
--
То-то же... У форов длительного течения не бывает. Все у них быстро, легко и просто. Пища сама растет прямо под ногами, в крайнем случае, над головой. Нагнись или подпрыгни, и будешь сыт! Дождевая вода каждое утро с неба течет, подставь корыто - и пей! Огород поливать не надо, теплая одежда не нужна. Одноразовая бамбуковая посуда всегда под рукой - не надо мыть. Здесь, в горах, даже тропическая малярия не водится. Даже опасных человеку хищных зверей на этом острове не существует. Как же такое место, по-вашему, называется?
--
Рай! - неосторожно выкрикнул я.
--
Не впадайте в ересь! Эти люди не соблюдают ни одной из десяти заповедей. Ни одной! И не подозревают об их существовании. Наш долг, научить их добру. И ваш долг тоже. Не думайте, что ваша медицинская функция искупает или заменяет функцию воспитательную!
Разумеется, я не собирался вступать с миссионером в теологические споры. Я был голоден, поросенок - аппетитен. Жир капал на огонь, бока подрумянились и в некоторых местах подгорели, образуя черную заманчивую корочку...
Оторвав от тушки приличный кусок, католик протянул его мне. И подал соль.
--
Вот настоящей соли у форов нет. Правда, есть суррогат вполне неплохого качества. Даже здесь они преуспели! - сказал он зло.
--
За что вы на них сердитесь? Это дети природы вдали от цивилизации. Живут, как умеют!
--
Скоро узнаете! - оборвал меня сотрапезник. - Гораздо быстрее, чем вам кажется, узнаете - почему. Хотя вас, врачей, ничем не удивишь. Кстати вопрос! Кто, по-вашему, сыграет большую роль в лечении куру: вы или мы, врачи или миссионеры, медицина или религия?
"Странный вопрос, - подумал я. - Религии никогда не ставили себе задачу бороться с болезнями. Для них болезни - наказание божье. Если же куру - наказание, то..."
--
За что? - спросил я вслух.
--
Скоро узнаете! - опять пообещал католик.
Похоже, у него были давние счеты с врачами. Я решил больше не встревать, разговор перестроился на благополучные рельсы тривиальных вопросов кто, откуда, когда. Время шло, а между делом адвентист и мусульманин заняли обе лежанки, так что мне довелось коротать ночь на земляном полу прямо под душистым сводом Южного полушария. И вспоминать о Мери...
10
Прохладный утренний дождь наполнил бидоны свежей водой. Знакомой дорогой я пришел на хутор Мока и уверенно направился к хижине Онки, но мне наперерез бросился тультуль.
--
Туда нельзя! Табу! Это женское место! Мужчинам нельзя!
Он был решителен, вооружен луком и стрелами и совсем не походил на вчерашнего любезника. Что-то произошло ночью, что-то его испугало. Я отступил, лучше было не лезть на рожон, а разобраться, что случилось.
--
Я хочу осмотреть Онки!
--
Нельзя входить на женскую половину!
Его вид был грозен. Проблемы с форами начались, как и предсказывал миссионер. Размышляя над ситуацией, я бродил неподалеку от хижины Онки, поздоровался с женщиной, по-прежнему кормившей грудью поросенка. Заметил чьи-то любопытные глаза, смотревшие на меня из-за кустов, и присел на поваленное дерево. Задумчиво достал из сумки пачку с печеньем и начал жевать, громко хрустя крошками...
Спустя несколько минут, зверушка из кустов предстала передо мной во всей своей первобытной нагой красоте. Это была Бука. Я выдал ей одну пластинку печенья.
--
Как поживает Онки?
--
Она умирает, - ответила девчонка, небрежно поглощая лакомство.
--
Как ты узнала? - вырвался у меня глупый вопрос.
Почему-то я всегда попадал впросак с этой девчонкой. Бука вертелась передо мной, вытянув просящую ладошку. Я выдал ей еще одно печенье.
--
Она лежит лицом к стене!
--
Но от этого не умирают!
Бука слегка отстранилась и посмотрела на меня, как на дикаря.
--
Она не ест и не пьет!
--
Почему?
--
Потому, что умирает!
На все у нее готов ответ, но я обязан был разобраться, даже ценой окончательного падения в ее глазах. Поскольку я-то знал, что должна быть причина, из-за которой человек не может принимать пищу.
--
Что же мешает Онки кушать? Боль в животе, рвота?
Я сопровождал свои слова выразительной мимикой и жестами, на тот случай, если словарный запас Буки не включал этих английских слов. Бука протянула руку за очередной печенинкой и немедленно получила ее.
--
Нет, она не ест, чтобы поскорей умереть, пока куру не свела ее с ума, как это произошло с ее матерью и сестрой - моей бабушкой и тетей.
--
Как это выглядело?
--
Они вели себя, как обезьяны: ревели, мычали, катались по земле. Всем было стыдно за них, а Онки гордая и умереть не боится. Она знает, что и после смерти останется с нами. Ой!... - она оборвала себя и посмотрела на меня подозрительно.
--
Что?
--
Ты же не станешь уговаривать нас похоронить мою маму в земле?
Я пожал плечами, не понимая, что вызвало испуг Буки и почему я должен уговаривать хоронить в земле. А как иначе?
- Вы позволяете земляным червям грызть своих любимых? Значит, вы их не любите!
Бука убежала. Растерялся и я. Как понимать ее слова? В ее поведении, обиде и бегстве зажглось нечто эмоционально заряженное, до которого я грубо дотронулся, сам не зная, как... Я вернулся в сторожку, в дорожной сумке обнаружил тетрадку, переданную мне Люси, и стал перелистывать дрожащими руками. Люси приказала в моем сне прочитать эту книгу еще до того, как повстречаюсь с болезнью. Но я собирался покинуть остров, и пренебрег ее советом. И, кажется, напрасно!
Я перелистал тетрадь, как обычно, сзади наперед, и на первой странице обнаружил имя автора. Им был... Коломбо Кук!
Передо мной разворачивался вполне научный труд, подробно описывающий быт туземцев. С портретами людей, зарисовками фруктов, зверей и растений. Внушительное антропологическое исследование, систематически описывающее привычки форов с углубленным описанием их питания. Но я искал другое... Я искал, нетерпеливо перебрасывая страницы, описание погребальных церемоний племени Фор, рисунки захоронений, надгробий, гробов, упоминание о трауре. Наконец я нашел главу, титульный лист которой гласил: "Отношение к смерти". Последующие за ней страницы были выдраны торопливой рукой. Лохмотья оборванной бумаги торчали из корешка... Черт! Кто и когда вырвал эти страницы? С какой целью? Не дело ли это рук одного из миссионеров, питающих ненависть к врачам?
Мне опять захотелось бежать обратно в Англию. Но мысли вернулись к Буке. Ее мать, Онки, умирает от куру, как умерли бабушка и тетя. Что же такое куру? Не наследственная ли это болезнь, передающаяся дочкам по материнской линии или, напротив, болезнь, обусловленная особым островным питанием? Интересно...Более интересно, чем противно!
Дальнейшие вопросы следовало адресовать Буке. Но сначала мне хотелось узнать как можно больше о жизни форов из замечательной тетрадки, подброшенной мне Коломбо.
Тот день я провел в сторожке, читая записки Кука и вспоминая Мери. Но звуки тропического ливня отвлекали меня от тетради. Да крики диких зверей заставляли осторожно озираться на столпившиеся вокруг деревья. И выглядывая из домика, я всякий раз заново убеждался, что нахожусь далеко от дома, на высокогорной долине острова Папуа.
11
Предсказание католика оправдалось. Онки умерла быстрее, чем я ожидал - на следующий день... Эту весть принес в сторожку мусульманский миссионер, просыпающийся первым для утреннего намаза. Он вернулся из туземного хутора чуть не бегом и, запыхавшись, растолкал католика. Тот кубарем слетел с верхней лежанки, едва не наступив на прикорнувшего внизу адвентиста. Впрочем, и тот не проспал эту новость, вскочил и скорее побежал кормить козу.
"Что за паника?" - думал я, но и мне не спалось. Я должен был убедить тультуля переправить тело в больницу порта Моресби, где бывший Люсин любовник, патологоанатом, мог произвести грамотное вскрытие.
На туземном хуторе собралось в то утро необычное множество людей. Дикари из мужской хижины, которые в обычный день проводят утро за охотой или в боевых учениях, бестолково слонялись по двору. Женщины и дети, обычно пропадающие на огороде, толпились неплотными кучками возле хижины Онки. Мое появление вызвало ропот и неодобрительные взгляды, но я рассчитывал на помощь Буки и тультуля. Так много туземцев сразу я еще не встречал. Их одежда состояла из набедренных повязок, к которым добавилась плечевая накидка из перьев и шкурок, служившая украшением для важных событий. Их тела были хорошо сложены, в меру упитаны, без признаков голодания или кожных инфекций. Черты лиц наиболее приближались к меланезийским: большая голова на короткой шее, крепкие мускулы, но узкие плечи, кожа смуглая, почти черная, матовая. Приглядевшись внимательнее, я заметил, что ягодицы взрослых странно испорчены многочисленными шрамами, выщербленными, словно от оспы. Отметины были только у взрослых, и только на ягодицах. Количество шрамов возрастало с возрастом обладателя. У молодых их было мало, у пожилых - много. Они походили на укусы мелкого животного, каждый укус удалял кусочек ткани и оставлял постоянный след. Но почему только у взрослых? За исключением этого, форы производили впечатление очень здоровых, выносливых и хорошо питающихся людей. Я заметил доброе, любовное отношение друг к другу: мужчин к женщинам, мужчин к мужчинам, взрослых к детям и детей между собой. Ни откровенной вражды, ни излишнего почтения к старшим, ни затаенного страха, который всегда проглядывает сквозь уважение слабого к сильному в патриархальных сообществах, я не различал. Группа молодых мужчин соревновалась в натягивании лука. Хорошо упитанный мальчишка забрался на плечи к одному из подростков, пока тот по указанию старшего натягивал тетиву на лук, не слишком преуспевая в этом. Подросток пыхтел и потел в повторных попытках в кругу других учеников, возня младшего брата мешала ему нещадно. Я ждал, опасаясь, что малому несдобровать, но вместо наказания он был ласково снят с плеч и с поцелуем отправлен к матери. Потом старший без тени насмешки сжалился над подростком, помог натянуть тетиву и с поцелуем вернул ему лук под крики одобрения других учеников. Начались упражнения по стрельбе. Девочки и молодые женщины наблюдали за соревнованием и подбадривали криками. Повсюду словно священные животные бродили свиньи и бросались людям под ноги. Об них спотыкались и падали, но никто не ударил ни палкой, ни ногой. В крайнем случае, отгоняли руками. На площадке царил мир. Тем обиднее было ловить на себе враждебные взгляды, которых я не заслужил. На меня косились, но не гнали. Ни Буки, ни тультуля не было среди туземцев, и я боялся, что не успею предупредить их о своем желании переправить тело Онки в порт Моресби.
В стороне, на опушке леса разгорался костер. Древесные обрубки горели в специально вырытой яме. К прогоревшим добавляли свежих, чтобы наполнить яму доверху углями. Когда яма заполнилась, горячие угли покрыли банановыми листьями, на них уложили целую свинью, а вкруг нее бататы, съедобные зеленые стебли, мясистые побеги и другую мелочь, покрывая свинью целиком. Всю эту гору продуктов забросали сверху землей и полили водой. Из ямы повалил густой пар.
Такой способ приготовления пищи я видел впервые. Как называется это варево?
--
Это муму, - услышал я голос Буки. - Готовится слишком долго, зато получается вкусно и много. Хватит на всех!
--
Где твой отец?
--
Тультуль? - переспросила она.
--
Где он?
--
Прощается с Онки.
--
Я хочу взять Онки в порт Моресби, чтобы узнать, чем она болела...
--
Она болела куру.
--
...чтобы определить, от чего возникает куру и как ее лечить.
Английские слова "kuru" и "cure" прозвучали в моих устах почти одинаково, я поправился, повторил, и "прокурлычил" еще раз, чем рассмешил Буку, выведя из несвойственной ей серьезной грусти. В очередной раз Бука смеялась надо мной. Но я поспешил вернуть ее к разговору.
--
Тультуль не согласится отдать Онки, - наконец ответила Бука. - И я бы не отдала!
Я и сам понимал, что время упущено. Судя по количеству собравшихся на площадке форов, приготовления к похоронам были в разгаре. И все же, я должен был попытаться. В моем багаже был охотничий нож - подходящий подарок для тультуля в обмен на тело его жены.
Я вернулся в сторожку и еще издали услышал странные звуки, напомнившие мне столярную мастерскую - треск дерева, скрежет пилы, стук молотка. Миссионер католик, засучив рукава, строил из досок длинный узкий ящик.
--
Для Онки! - сказал он гордо.- Прикинь на глаз длину ее тела! Не короток?
--
Гроб?!
--
Осталось приладить красную обивку и получится прелесть. Клюнут на красное форы? Кстати, не видели ли Вы, как продвигаются дела у Абдаллы? Он роет могилу поблизости к хутору. Я уговорил его вырыть яму поглубже на тот случай, если форы предпочтут мой гроб его савану.
Уверен, что он воображал себя святым Петром, хоронящим Ешу. Я успокоил его волнение о длине гроба, не распространяясь о своих планах, но католик увидел в моих руках охотничий нож и нахмурился.
--
Зачем Вам нож? Вы что с форами заодно? - намекая на что-то мне непонятное.
--
Хороший охотничий нож для тультуля... - ответил я без пояснений.
--
Аа... - он взял нож в руки, с проворством... повара сделал несколько рубящих и режущих движений... - Нет сомнения, что с настоящим ножом это делать удобнее, чем с бамбуковыми скребками.
--
Что - это?
--
Подержите ткань!
Я натянул один конец красного бархата, миссионер ухватил другой и мелкими гвоздиками прибил к боковой доске. Затем с другой стороны, с торцов и к крышке. Бархат красиво натянулся, белея на сгибах.
--
Так что - это?
--
То, что они делают с трупами... впрочем, - он взвесил оружие в руке, словно решая, вернуть ли его мне - нож не меняет дела!
--
О чем идет речь?
--
Скоро увидите!
"О чем таком намекал католик, что и рассказать нельзя?..." - недоумевал я мысленно.
По дороге обратно я увидел миссионера - адвентиста, который усиленно доил козу. Весь тот день с самого утра он доил, кормил и доил, наполнив молоком почти полное ведро. Заметив меня, он улыбнулся, затем озабоченно нахмурился и продолжил дойку.
Я увидел тультуля в ту самую минуту, когда он покидал хижину Онки.
--
Онки умерла, - сказал я. - Примите мои соболезнования!
К моему удивлению, на этот раз тультуль был одет вполне по-европейски: клетчатая рубашка, джинсовые ковбойские штаны, но босиком. Эта перемена и обрадовала меня, представив мужа Онки в более цивилизованном виде, и огорчила, поскольку ценность моего подарка стала спорной.
--
Это подарок, - я протянул ему нож, чтобы сразу расположить к себе.
Тультуль рассмотрел ножны, нож, попробовал остроту стали и остался доволен. Это меня приободрило.
--
Я хочу взять тело Онки в больницу порта Моресби, чтобы определить причину смерти...
--
Куру, - односложно сказал тультуль.
--
...чтобы исследовать куру и найти лечение.
--
Слишком поздно! - он покачал головой и сделал движение, чтобы вернуть мне нож.
--
Нет-нет, это подарок! - возразил я после небольшого колебания.