Предвижу, что после прочтения этого рассказа многие обвинят меня во всех мыслимых и немыслимых смертных грехах, а особенно: в женоненавистничестве, детоненавистничестве, мизантропии, пессимизме, моральном уродстве. Поэтому я сразу обращусь к вам, уважаемые граждане филантропы и оптимисты. Вы привыкли смотреть на людей, замечая в них только достоинства - или же замечая только людей с достоинствами. Вы привыкли смотреть на мир и намеренно закрывать глаза на любое негативное явление.
С одной стороны, это очень хорошо. Тем не менее, в мире есть много отвратительных и неприятных вещей, на которые просто нельзя не обращать внимания. И есть много людей, которые действительно не заслуживают ничего, кроме презрения и осуждения. Обратите на это внимание, прошу вас... Не закрывайте на это глаз. Не ищите положительных сторон там, где их нет. Ибо оптимизм нередко бывает неоправданным и предвзятым.
Героиня этого рассказа не имеет непосредственного прототипа и все совпадения с реальными лицами и происшествиями - случайны. Прототипы этой героини есть в каждом городе - и в предостаточном количестве. Я не намеревался с помощью ее образа оскорблять всех женщин или всех матерей - я лишь собрал много историй, жалоб и наблюдений в одну историю. Эта история получилась несколько утрированной, но все же реалистичной.
В коридоре амбулатории было тесно, душно, холодно и влажно. Усталые, печальные, чихающие и шмыгающие люди заходили в кабинеты, выходили оттуда, занимали очереди, сидели на кушетках, изучая свои карточки или уставившись на экраны телефонов... Тусклые люминесцентные лампы освещали этот тоскливый коридор. На торце коридора - единственное окно. За окном - снежно-слякотная теплая зима... Это один из самых мерзких типов зимы - пожалуй даже, самый мерзкий! - тепло-зябкая, скользкая, мокрая, гриппозная зима...
И вот среди очередей, среди сидящих и стоящих больных появляется она: в грязных сапогах и заношенной кофте, гордой утиной походкой шествует она, держа наперевес грудного ребенка. Этакая грузная мадонна с рассеянным взглядом. Ничтоже сумняшеся, она подплывает к одному из кабинетов, и, дождавшись когда оттуда кто-то выйдет, начинает вписываться в дверь, не обращая никакого внимания на возмущение очереди. Справедливое возмущение, надо заметить.
- Женщина, ну здесь же очередь!.. - укоряет ее кто-то.
- Мы здесь уже второй час стоим!.. - добавляет другой.
- Наглость - второе счастье! Поглядите на нее - еще и ребенка приволокла, гриппом дышать! - ворчит бабуля в цветном платке.
- Да у меня - дети, понимаете вы?!. И еще один - дома!.. - огрызается наша героиня, отвечая на все замечания сразу. - Будто у вас, женщина, на пенсии времени не хватает!..
- Ну что же вы все!.. - вступилась за нее какая-то особа неопределенного возраста. - Она же мать! Ей и так тяжело...
Дитя просыпается и начинает реветь - требовательно, старательно. Люди, стоящие рядом, невольно морщатся от этого звука. Впрочем, спустя секунду дверь кабинета закрывается за спиной мадонны, и плач приглушается.
- Если она мать - то пусть и ведет себя как мать, а не как кроманьонка! Попросила бы вежливо - глядишь, и пропустили бы. Но нет же - идет напролом, и ребенка тащит, словно это пропуск какой-то...
Дискуссия в коридоре еще долго не стихает.
Гражданка Маматкина работает посудомойкой в заводской столовой (впрочем, за свои годы работы в столовой она больше времени провела в декрете, чем на работе). Живет в семейном общежитии - одна с двумя детьми. Маматкина молода - ей всего двадцать пять лет, хотя выглядит она, по меньшей мере, на десять лет старше. К общежитиям она давно привыкла - как-никак, сама провела в точно таком же половину детства. Она любит эту среду обитания, естественную для нее: сквозняки, тараканы, осыпающаяся штукатурка, прокуренные кухни, очереди в душ...
Но вряд ли она признается себе в этом - она с черной завистью думает о двухкомнатной квартире своей мамы, завещанной старшему брату. Мысленно проклинает и мать, и брата: "Выгнала меня из дому, в общагу, к тому пьяному идиоту... А брательник-то - красавец! Сам живет в трехкомнатной со своей фифой, нет бы - ребенка родили, так теперь и еще одну квартиру в наследство получит. Понимаешь ли, университет закончил с красным дипломом - умник нашелся!.. А постоял бы денек в посудомойке, да зимой, да при выбитом окне!"
Когда Маматкина поднялась на свой родной третий этаж, маленькая Эля начала чихать. "Обчихали-таки моего ребенка!.." - гневно подумала она, вспомнив сморкающуюся очередь в полутемном коридоре.
Стук и щелканье гнутого потертого ключа в старом замке.
- Ну как? Быстро мы, Володенька? - спросила она с порога. - Не скучал тут...
И в этот же миг Маматкина увидела, что ее Володенька явно не скучал: дверь была изрисована карандашом - да еще щедро так, размашисто...
- Да чтоб тебя!.. Что за ушлепок растет?!!
Залепив сыну звонкую пощечину, она уложила дочь в кособокую кроватку, переоделась в тряпкообразный халат и принялась вытирать дверь губкой с "Галой".
Внутри у нее что-то покалывало, словно накипь какая - так было всякий раз, когда она бранила сына. Где-то в глубинах памяти снова начинала звучать другая брань - брань, адресованная самой Маматкиной.
"Ты где это шлялась досветла?! Говори же, потаскуха чертова!" - Маматкина-старшая никогда не использовала матерных выражений и никогда не била Маматкину-младшую. Она была интеллигентной, холодной и суровой женщиной. Ее ругань плавно переходила в утомительные нотации: "Мы с отцом ни времени, ни нервов для тебя не жалели. А где твоя благодарность? По крайней мере, могла бы, по крайней мере, не позорить родителей - уже и этого было бы достаточно. А теперь проси отца, проси брата, проси кого угодно - но я больше не пойду к директору за тебя ходатайствовать, унижаться ради бездельницы гулящей! Мне хватило и первого раза - и последнего! Ты думаешь, что мы с отцом - вечные? Ты думаешь, что всю жизнь будешь сидеть на наших шеях, да занятия прогуливать?!"
Материнские слова проплывали где-то высоко, далеко, касались ушей юной Маматкиной, но не проникали глубже слуховых долей мозга, так и оставались за пределами ее сознания. Словно мать вещала на длинных волнах, а дочь была настроена на УКВ... "Нет, она будто и не слышит меня, она на меня даже не смотрит!!!" - не выдерживала в конце концов бедная мать.
А дочка думала только об одном: "Когда же это закончится?.. Когда она уже наорется и оставит меня в покое?.."
Под аккомпанемент Володькиного хныканья и чихания Эли мамаша терла дверь - яростно, с силой, выплескивая таким образом свое раздражение.
- Что за жизнь?.. - бормотала она. - Оглоеды неблагодарные...
Позднее зимнее солнце тянулось через комнату, и ребристая тень от самодельной комнатной антенны лежала на линолеуме.
Вечером Маматкина пошла к своей лучшей подружке - к Ленке. Ленка для нее авторитетна, ведь у нее цветной телевизор есть, с хорошей антенной. И можно по вечерам без помех и треска смотреть и "Дом-2", и сериалы, и "Поле чудес"... Ленка - старая дева, и Маматкина для нее авторитетна тем, что у нее в избытке имеется то, чего всю жизнь не хватало Ленке - детской возни, крика и подгузников.
- Как жаль, что мне этого не суждено пережить!.. - любит вздыхать Ленка. - Поздно уже, да и кому я нужна?.. Вот не понимаю тех, кто детей не любит. Не понимают ведь, какое же это счастье!..
- Да уж, на все сто, - соглашается с ней Маматкина. "Посидела бы с ними денек - так узнала бы, что это за счастье!" - мрачно добавляет про себя. Но вслух этого никогда не скажет - не хватало еще поссориться с Ленкой! Где ж она тогда будет "Дом-2" смотреть? И кого при случае можно будет с Володенькой оставить?..
Сейчас Эля и Володенька были на попечении у Зинаиды Владиленовны - чадолюбивой и маразматично-верующей бабушки из соседней комнаты. Баба Зина была очень доброй и охотно помогала Маматкиной по хозяйству. Раньше она с удовольствием бралась присматривать за Володенькой - но теперь Володенька подрос и стал еще гиперактивнее, чем прежде, и старушка уже не справлялась с ним. Кроме того, мальчик уже успел научиться знатно крыть матом, что огорчало православную душу бабы Зины.
- ...Ну так как - дозвонилась ты тогда до министерства? - продолжила Ленка начатый разговор.
- Дозвонилась, - угрюмо ответила Маматкина. - Да только слушать меня не стали. Мол, у них таких же, как я, тысячи - и попробуй им всем сразу помочь, да еще и на все звонки ответить... Вежливо ответили, конечно... Но все равно - сволочи, крысы кабинетные. Я им: дык вы же обещали! Программу помощи начали внедрять! И где же теперь все то, что вы обещали?! А она мне: назовите свою фамилию, адрес и контактный телефон, и мы постараемся... Тьфу, врали чертовы! А пожили бы сами в этом гадюшнике, да с двумя детьми, да с этими долбозвонами за стеной!!!
- Будем надеяться, чтобы хотя б твои дети пожили при нормальном руководстве, - вздохнула Ленка.
Это было увлечение Маматкиной - обращаться ко всевозможному начальству с просьбами улучшить свое положение. Пособия и льгот, положенных всем матерям-одиночкам, ей было мало. Ее уже прекрасно знали и администрация завода, и горздравотдел, и горсовет, и мэрия, и еще невесть кто... Впрочем, почти все эти походы с Элеонорой наперевес и все звонки были безрезультатными. Зачастую помочь Маматкиной просто ничем не могли. Нередко ее просто выслушивали, толком не понимая ее жалоб, и вежливо спроваживали.
Она не могла понять того, что ее жалобы и претензии зачастую звучат бессвязно и дико. Видя, что никто не намерен в них разбираться, срывалась до истерики. Начинали сыпаться невнятные оскорбления и проклятия, вперемешку с мольбами, слезами и трагическими жестами. "У вас сердца нет!", "Чтоб вам никогда детей не иметь!", "Я же родила защитника отечества!", "Да вы и не представляете!" - это были ее любимые фразы. Рабочие фразы. Фразы экспрессивные, но, увы, не производящие никакого эффекта. Когда Маматкина попыталась устроить подобный спектакль в здравотделе, ей предложил свою помощь городской психиатр. В мэрию она пришла без своего главного оружия - без Эли, - и там ей даже пригрозили охраной.
- И ведь эта же власть агитирует нас повышать демографию!.. - всхлипнула Маматкина. - Да кто ж будет им рожать, если от них - ни помощи, ни уважения?!. Ох уж это руководство! Да и ладно, к черту бы эту политику - мне бы хотя бы мужика, который бы обо мне заботился, обеспечивал бы...
- Ничего, Наташ, вся жизнь еще впереди - глядишь, и встретится такой... Это мне уже поздно, - утешала ее Ленка.
- Наташенька! У Элечки жар - а ты тут телевизир смотреть изготовилась! Непутевая же ты мать!..
- А вот это уже мое личное дело - какая я мать! - гневно ответила ей Маматкина. - Обчихали-таки моего ребенка в поликлинике, мать их эдак!
Ей было очень обидно: только настроилась "Дом-2" смотреть, а тут...
Из-за соседской двери доносился веселый гам: "С днем рожденья!! С днем рожденья!!! Ура!!!" Аплодисменты, стеклянный перезвон...
"У Вальки день рождения," - с тоской смекнула Маматкина. Дни рождений она очень любила. Точно так же, как и Новый год, и Женский день, и День консервной промышленности... В веселье она прямо-таки душу вкладывала - это было единственное дело, в котором ее можно было назвать профессионалкой. Как-никак, застольный опыт она начала накапливать с восьмого (или седьмого?..) класса. Праздники, вечеринки, танцплощадки... Еще со школьной скамьи они были ее главной жизненной радостью. И проклятием - тоже...
Юная Маматкина активно и целеустремленно искала известий о намечающихся днях рождения, тусовках, дискотеках. Иной раз приходила туда без приглашения, либо же навязывалась в компанию. Атмосфера свободы, расслабленности и разболтанности просто очаровывала ее. Как сильно все это контрастировало с нудной и бесполезной школой, с домом, где ее ждали только скандалы, нотации и порицания... Она просто жила ради этих веселых вечерне-ночных часов, жила ими, не мыслила жизни без них.
Плевать, что мать будет долго и нудно отчитывать ее - в конце концов она устанет и уйдет в спальню, отпаиваться гипотензивными. Или же отец заступится, принимая удар на себя: мол, это же молодость, кровь горяча и бурлит!..
Плевать на все контрольные, четвертные и годовые. Все равно от этой алгебры с химией ни малейшего проку - забудутся ведь, и очень быстро. Ну, будут нудничать и позорить перед классом учителя, классуха, директор - и что с того? Маматкина уже знала все их обвинения и назидания наизусть. Послушаешь с виноватым видом этот треп - зато вечером день рождения у Жмыхина из техникума, а его родители - в отпуске...
Она с трудом закончила девять классов и, к большому стыду интеллигентных родителей, вынуждена была поступить в ПТУ... Там оказалось еще тошней, чем в школе - зато компании были еще веселей. Так и жила - от тусовки до тусовки, от дискотеки до дискотеки, от прогула до прогула. Вокруг роились подружки и ухажеры - они постоянно менялись и циркулировали. Вместо забытых тут же появлялись новые.
Маматкина считала себя счастливой. Продвинутой. Крутой. Эх, где же теперь то хмельное, волнующее, бездумное, легкое и дикое счастье?..
...Благодаря детскому парацетамолу жар ушел, и Элечка могла бы заснуть - но за стеной не умолкали крики поздравлений и песни... Девочка тоже не умолкала, вторя им пронзительным плачем.
Маматкина почти бросила дочку в колыбель и, звучно хлопнув дверью, вышла в коридор. Несколько секунд постояла около соседской двери, накапливая злость, а затем изо всех сил толкнула дверь - но та оказалась запертой. Женщина взъярилась еще больше и отчаянно забарабанила в дверь обеими руками - ей хотелось разбить в кровь костяшки пальцев, пробить в этой двери дыру, снести ее с петель, вонзить ногти в первое попавшееся лицо...
Ей открыли не сразу, и потому ее ярость успела слегка утихнуть. Тем не менее, она все же смогла исторгнуть волну столь отборных и громких матюгов, что даже пьяная компания из разнорабочих, грузчиков и слесарей замерла, слушая их.
- ...У меня же ребенок больной! - прохрипела Маматкина наконец, сорвав голос. Пьяницы загудели, извиняясь, и начали нехотя перебираться на кухню.
Мать вернулась в свою комнату. Элеонора продолжала плакать. Володенька возился под окном со своими двумя бесколесными грузовиками и безногой куклой, подобранной на улице. Маматкина подошла к окну, чтобы взять с подоконника пачку сигарет.
- Ви-и-и! - пискнул Володенька, изображая звук тормозов. Помятый и исцарапанный грузовик без колес, ведомый его рукой, с силой переехал безногое обнаженное кукольное тело и с размаху врезался в другой грузовик, опрокидывая его.
Маматкина едва не споткнулась об этих "участников ДТП", и сильно шлепнула сына по макушке, подкрепив удар очень грязным словосочетанием.
- Путаешься тут под ногами... Места ему мало... - невнятно проворчала она, сжимая в зубах папиросу. Володенька отодвинулся от окна, кривясь в безмолвном плаче. На мать он смотрел глазами звереныша - и не детскую обиду выражали эти глазенки, сочащиеся слезами. В них была настоящая ненависть. Но Маматкиной не было до этого дела.
Маленькая Эля не умолкала. Мать взяла ее на руки и принялась энергично баюкать, что-то сипло мурлыча и пожевывая сигарету. Когда же малышка успокоилась, мамаша вышла в коридор, села на подоконник и окуталась клубами сизого дыма. Она проклинала тех уродов из поликлиники, что не хотели пропускать ее без очереди, и шумных соседей, и маразматичку Зину, обозвавшую ее плохой матерью...
Утром она снова сидела на том же месте - но на этот раз проклинала участковую, которая не спешила приходить на вызов.
- Фу, вы здесь что - курили?! - ужаснулась молодая педиатр, входя в комнату.
- Нет, я только в коридоре, - сипло сказала в ответ Маматкина. Голос ее так и не успел прийти в норму после вчерашних криков. Участковая же решила, что это - последствие курения.
- Простите, но тогда получается, что вы насквозь пропахли табаком. Ну подумайте же - у вас двое маленьких детей, да еще и в таких условиях... - Врач указала на старую покоробленную оконную раму, которую невозможно было как следует заклеить; на огромную щель по дверью. - А вы вдобавок, прямо-таки дымовое облако с собой носите...
- А вы меня не учите!.. Лучше позаботьтесь о том, чтоб вас не приходилось целыми часами ждать!.. - Она попыталась произнести гневную, почти театральную тираду вроде тех, что так любила Маматкина-старшая. Но прозвучало это глупо и неуклюже, и потому Маматкина перешла на свой родной рыночно-заводской говор. - А то, понимаешь ли, вызвали ее - а она еще два часа по каким-то базарам ходит! Уважения - ноль, а еще врачами зовутся...
Тут в горле у Маматкиной закололо, и она мучительно закашлялась. Доктор укоризненно покачала головой.
...Заключение участковой было неутешительным: пневмония. По-видимому, причиной болезни был даже не недавний поход в амбулаторию и даже не толпа чихающих пациентов, а еще более ранее хождение Маматкиной к директору завода. Покашливать девочка начала еще два дня назад - но Маматкина не придала этому значения.
И теперь им предстояло отправиться в детскую городскую больницу, в отделение младшего возраста. Мать долго и упрямо отказывалась от госпитализации: мол, куда девать второго ребенка?! Кому его спихнуть?! Он же неуправляемый!
Но участковая была неколебима:
- Лечиться на дому в таких условиях - просто немыслимо. Вы же сами понимаете это... Девочка маленькая, на искусственном вскармливании - а тут и сквозняки, и шум, и табачный дым... Вы можете отказаться от госпитализации - но уже через несколько дней вы придете в больницу сами, да еще и с серьезными осложнениями. Нужно ли вам это?
Педиатр испытывала сильную неприязнь к этой гражданке. Временами ей казалось, что Маматкина и человеческую речь-то с трудом понимает, и что объяснять ей что-то - все равно, что объяснять стене, дереву или... свинье.
- Так что постарайтесь договорится с родителями, с родственниками - пусть мальчик погостит у них. Вы же понимаете, что время сейчас зимнее, простудное - и все отделения переполнены...
Родители... Родственники... Маматкиной показалось, что кто-то сунул в ее нутро обледенелый железный прут и поворочал там, поднимая досадные, колючие и болезненные воспоминания.
...Разгульная и веселая жизнь закончилась для нее в восемнадцать лет - в год, когда погиб ее отец. После его гибели Маматкина лишилась единственного заступника и источника карманных денег. Мать же к тому времени исчерпала все свое огромное терпение и стала настолько холодной и нетерпимой, что дочь иной раз не появлялась дома неделями - лишь бы не видеться с ожесточившейся матерью... Ожесточение матери передалось и старшему брату. Фактически, самыми близкими людьми для девушки стали эфемерные дружки и подружки, постоянно исчезающие, сменяющиеся, теряющиеся...
Из ПТУ она была благополучно изгнана за неуспеваемость и прогулы - но отцу за год до смерти удалось пристроить дочь в техникум. Но тяги к знаниям у нее, естественно, не прибавилось. Гулянки и тусовки продолжались - и после одной из них Маматкина оправилась в абортарий. Стоит ли говорить о том, как на это отреагировали мать и брат...
Аборт, вопреки уверениям "бывалых" знакомых, оказался настоящей пыткой, страшным унижением.
Казалось, что после него что-то сломалось внутри Маматкиной - и она перестала посещать кутежи и пропадать из дому, и начала регулярно ходить в техникум, из которого ее уже собирались отчислять.
Но учеба оказалась очень тяжела. От объемов текстов, цифр и схем в голове рождались напряженные, мучительные боли. Наука была для нее чуждой стихией - и, конечно же, Маматкина недолго продержалась. Постепенно и осторожно она начала снова "забивать" на учебу.
Но она не успела вернуться к привычной жизни. Был шумный и веселый Новый год, который Маматкина встретила в заводской общаге - пригласила старая подруга, уже закончившей ПТУ.
Через некоторое время она с ужасом обнаружила, что на Новый год ей достался очень неприятный подарочек: дешевая контрацепция снова подвела ее...
Ей не хотелось снова оказаться в абортарии. А еще меньше хотелось, чтобы об этом "подарочке" узнала мать. После долгих колебаний и мучительных раздумий Маматкина предпочла большой скандал малому скандалу и большим переменам. Так она стала замужней женщиной, поселилась в общаге и устроилась в заводскую столовую, а впоследствии - и матерью Володеньки.
Когда это было?.. Кажется - совсем недавно. Но на деле-то - пять с половиной лет назад...
...Две недели спустя вся детская больница вздохнула с облегчением: пневмония маленькой Элеоноры была вылечена, и шум, производимый беспокойной мамашей-скандалисткой, наконец-то перестал тревожить больничный покой. За две недели она успела достать буквально всех в больнице: она ругалась с медсестрами, санитарками и другими мамами; скандалила в ординаторских (ей пришлось сменить лечащего врача, потому как первая лечащая не выдержала и отказалась курировать ребенка склочницы, передав его более суровой коллеге); с гневными заявлениями являлась к заведующей отделением, главной медсестре, начмеду, главврачу... Она шумела, грубила и грозилась горздравом, судом и... своим мужем. Ее претензии -и жалобы в большинстве случаев были нелепыми и вздорными; случалось и так, что она начинала скандал и оскорбления, толком не объясняя, что же именно ей не нравится.
"Она хуже самого капризного ребенка, - говорила лечащая врач. - Жду - не дождусь, когда их можно будет выписать обратно на участок."
"Понимаете, она просто хочет быть на виду, чтобы на нее обращали внимание. Это такой темперамент. Вот она и старается быть на виду - а способ для этого ей доступен только один... - пояснял главврач. - Тут уж медицина бессильна, что поделать..."
Когда Маматкина с дочкой вернулась в общежитие, с облегчением вздохнули и Ленка с бабой Зиной, взявшие на себя обязанности нянек для Володеньки. Ленка наконец-то испытала все прелести и чудеса "детности". "Карапуз" был не просто капризен и неуправляем - он запросто мог обложить матюгами или увесисто шлепнуть своей "пухлой ладошкой". Ленка опасалась, что Володенька будет скучать без мамы - но тот особых признаков скуки не проявлял. Охваченная чувством заботы и ответственности, она купила Володеньке несколько игрушек - но все они пришли в полную негодность уже через неделю. К ужасу Ленки, Володенька заметно отличался от тех детей, какие рисовались в ее воображении: он был жестоким, эгоистичным и агрессивным... Своей матери он нехотя, но подчинялся - ибо боялся ее. А над тетей Леной он измывался, как хотел. "Ничего страшного, - говорила себе Ленка. - Ведь это же просто ребенок. Разве можно винить ребенка в том, что он - ребенок?.."
Но возвращению Маматкиной она все же очень обрадовалась.
Счастье... Пожалуй, самым счастливым для Маматкиной временем было даже не дискотечно-тусовочное время. Это были девять месяцев первой беременности. Новая жизнь росла у нее внутри, теснясь в животе, не давая свободно дышать - но эта теснота была приятной, благостной... И одышка, и тошнота, и головокружение воспринимались этакой неизбежной расплатой - расплатой за счастье. И старенькая Зинаида Владиленовна, помогавшая беременной по хозяйству, о чем-то тихо и приятно ворковала.
- ...Ну и слава богу, что поняла и ты, какое это счастье. Ведь это сам бог всем нам велел - матерями быть, разве ж он повелит чего плохого?.. А есть ведь и такие стервы, что по десять абортов делают - это же представить невозможно, сколько невинных душ младенческих так на земле и не побывало, сколько бедных жизней оборвалось, да без крещения и отпевания... И как у них за такое п*?ды не поотгнивали?..
Такие слова ласково ворковала баба Зина, глубоко православная дочь офицера НКВД...
- Ты не отчаивайся, не переживай, Наташенька, что так бедно живешь. Живали наши деды-прадеды и беднее - а все же много детей после себя оставили, царствие им небесное, благодаря им и живем мы на этом свете. Бог ведь не дает человеку бремя тяжче того, что он сможет унести. И если уж он дал ребенка - то даст и на ребенка... Глядишь, и пособия будут платить, и Вадька остепенится...
Такие слова баба Зина тоже любила повторять.
Муж Маматкиной, электрик Вадик, был тощ, прыщав и распространял сильный запах дешевых сигарет. Вопреки ожиданиям бабы Зины, остепеняться он не спешил, будущему отцовству не радовался, и, по обыкновению, частенько приходил домой поздно вечером.
Жена, погруженная в гормональные грезы, не придавала значения его поздним возвращениям. Лишь иногда она пыталась вяло пилить его за маленькую зарплату.
- Пили его почаще - и в конце концов ему ничего не останется, кроме как найти вторую работу и ходить туда вместо баров, - поучала одна из соседок. - И запомни, что ребенок - штука покрепче любой цепи. Никуда твой Вадька теперь не денется от тебя, раз уж ты с ребенком...
Но Вадька все-таки делся...
Володеньке было около двух месяцев, когда "беременское" блаженство неожиданно покинуло Маматкину. Ее ждало возвращение в реальную жизнь... И материнство оказалось весьма тяжким делом. Готовка смесей для искусственного вскармливания, пеленание, перепеленание и переперепеленание Володеньки, его скрипучие крики днем и ночью, бесконечные стирки и купания... Ее не покидало странное ощущение, что внутри нее что-то разрывается, тянет в противоположные стороны, противоречит самому себе... Вот он - Володенька, мягонький и тепленький, будто котеночек или цыпленочек; такой беззащитный, такой... такой свой. А вот - подгузники, пеленки и бутылочки; и комната, пропахшая понятно чем... От плача Володеньки у Маматкиной екало сердце - но где-то в глубине ерзало и царапалось маленькое, на неудержимо растущее раздражение.
Раздражение и внутреннее противоречие росли вместе с Володенькой. Порой матери казалось, что она, однажды заснув, вдруг проснулась в теле другой женщины, и теперь вынуждена проживать ее жизнь. Где же теперь ее прежняя жизнь?! Где веселые вечера и ночи, звон бокалов и бутылок, громыхание музыки, громкий - от всей души и изо всех сил, - смех?! Где песни и гитары, танцы до упаду, шумные драки, испуганно-восторженный визг, мелькание дискотечных огней, коварные перешептывания и ехидное хихиканье в курилках?.. Где былая стройная фигура?.. Куда ушли крутизна, продвинутость, развинченность?..
Она привыкла к шуму и движению. Она привыкла быть в центре событий и на виду, вызывать зависть, ревность и вожделение.
Маматкина стала злой и нетерпимой. И хотя ее несчастный муж все-таки нашел дополнительный заработок, она не уставала обвинять его в лени и недостаточной заботе. Вадик побледнел и осунулся. Домой он приходил все позже и позже - нередко в совершенно непотребном состоянии. Лишь бы поменьше находиться ТАМ - в тесной комнатушке, полной подгузников, пеленок и коробок со смесями, заполненную скрипучим плачем и хриплой руганью...
И он предпочел платить алименты - лишь бы не видеть каждый вечер эту обрюзгшую нечесаную горгону со скрипящим свертком в руках... И куда делась та "центровая телка", на которой он женился?.. Будто кто подменил ее.
Но он платил алименты ровно два года. Он "скрылся от справедливости" неожиданным образом: однажды утром, после особо массированного запоя, соседи по комнате нашли Вадика мертвым. Маматкина, узнав об этом, испытала только злость и досаду.
"...ввиду тяжелой демографической ситуации в стране, было принято решение о внедрении эффективной и адекватной системы льгот для молодых семей," - бубнил с экрана президент Сомартский. Его речь оставляла неприятное впечатление: казалось, что он механически читает по бумажке, даже не зная толком, о чем идет речь и нисколько не вникая в тему своего монолога.
- Прошлый, Зродович-то этот, тоже обещал - да только той материальной премии еле-еле на коляску хватило, - съязвила Маматкина.
- О! Так ты уже звонила на горячую линию? Новому губернатору? - поинтересовалась Ленка.
- Звонила - дык если бы меня стали слушать... Адрес и фамилию записали - и все, "перезвоним как только..." Тьфу, уроды они все... А мы за них еще и голосуем...
На самом деле несчастные областная и городская власти были бы рады помочь и Маматкиной, и всем ее товаркам по несчастью - да еще и торжественно доложить о выполнении президентского плана... Но для этого явно не хватало материальных средств, которые, по своему обыкновению, постоянно куда-то девались. Кроме того, губернатор просто разрывался надвое между двумя президентскими указаниями: ему следовало обеспечить жильем и помощью и молодые семьи, и людей, эвакуированных из соседней области, пораженной экологической катастрофой. Кому из них помочь?.. Кого из нуждающихся выбрать?.. Как выполнить один указ, не игнорируя другой?..
"...сказывается сильный недостаток квалифицированных педагогических кадров. Из десяти школ, работавших в советское время, ныне только три выполняют свои функции. Парламент рассматривает проект реформы школьного образования. Согласно этому проекту, обязательное среднее образование будет заменено обязательным начальным образованием, и часть средних школ будет реорганизована и станет бесплатными начальными школами. Предположительно, среднее образование после реформы станет платным, и..."
- Ты слышала?! - ужаснулась Ленка. - Да они так и до крепостного права однажды докатятся...
- Да правильно все, - возразила Маматкина. - Вот чем мне пригодилось это среднее образование? Да ничем - мало того, что ничему толком не научили, так еще и забылось все через полгода. Вот Володеньке уже в школу скоро, а я думаю - на какие шиши я его выучу?.. Так что все хорошо получается - пусть учится бесплатно в начальной, пусть умеет читать да писать, а все остальное - посмотрим...
- Да разве ж так... - снова ужаснулась Ленка.
- Ой, Ленка, ты своего роди - и поймешь! - невпопад огрызнулась Маматкина. - ...А сколько времени-то? Блин, там уже Лолита начинается, а мы тут какой-то фигней маемся... Переключай, чего же ты...
Бог дал ребенка. Но, похоже, и в божественной казне не хватало материальных средств. Володенька рос среди подержанных вещей, в ношенной одежке. Старая коляска, б\ушные погремушки, выцветшие шапочки и комбинезончики... Маматкина покупала их по объявлениям, в комиссионке или же просто у соседей. Находились и доброжелатели, просто дарившие ей вещи своих подросших детей. Дареные вещи она придирчиво осматривала, и, найдя наименьший изъян, мысленно возмущалась: "Ага, за бесплатно хорошего не отдадут... Дарят всякое дерьмо, как бомжам с улицы... Добрячки хреновы..." В глубине души ей очень хотелось вернуться в то блаженно-рассеянное состояние, в котором она провела целых девять месяцев... Хотелось забыться, раствориться в том теплом, инстинктивном счастье.
И когда Володенька подрос, а на выборах победил харизматичный радикал Зродович, стартовала новая демографическая программа. Некоторые знакомые Маматкиной, родившие в ее разгар, действительно получили новехонькие квартиры и солидные денежные вознаграждения... Зродович обещал помочь и матерям-одиночкам - особенно с двумя и более детьми.
И тогда Маматкина вспомнила боевую юность и снова стала завсегдатайкой дней рождений...
Так у Володеньки появилась сестренка Элечка... Или, точнее даже, полусестренка. Но Элечка не оправдала материнских надежд. Вторая беременность принесла не блаженство, а жестокий гестоз, едва не отправивший Маматкину в реанимацию. Пока она мучилась в обсервационном отделении роддома, маленький дикарь Володенька мучил бабушку и дядю. Фактически, он и стал последней каплей, последней соломинкой - отношения Маматкиной с семьей прекратились.
И чудо-программа действовала недолго. Сперва Зродовича обвинили в том, что он не учитывает интересов всех народностей республики, затем оппозиция начала открыто травить и клеймить его, ну а потом в столице произошла очередная маскарадная "революция", и правительство рухнуло - вместе со всеми своими проектами и обещаниями.
Рождение Эли, совпавшее с началом переворота, было вознаграждено только жалкой денежной премией. Маматкина с детьми осталась в той самой комнатенке.
- Ничего, жили же прежде без телевизоров, и по шесть человек в однокомнатке - тоже жили, и одежу с обувью за старшими братьями донашивали - все ж выживали, - утешала ее баба Зина. - Так отчего ж тебе не прожить?..
- Роскошь - она ж только развращает, - говорила Ленка. - Ну подумаешь - не будет у твоих детей игрушек за полторы тыщи, не будет компьютеров и мобильных. Ну и что? Скажи мне, зачем им это нужно? Пусть учатся понимать с детства, что ради хорошей жизни нужно трудиться и стараться. Избалованному ребенку такого не понять. Нет, нищета - это не повод для того, чтобы не давать жизни новому человечку...
Снег сошел, и солнце начало прогревать землю и асфальт, вновь заструился сок в стволах деревьев, зачирикала пернатая мелюзга. Пробуждалась природа. Посветлевший город уже не казался мороком, сотканным из тумана, слякоти и льда. Пришла весна.
Но никакого чуда так и не произошло. Новый президент, новый парламент и новое министерство лезли вон из кожи: мы позаботимся!!! мы исправим!!! мы поможем!!! мы сумеем!!! Но этих обещаний никто не спешил воплощать. Было похоже, что само слово "обещание" изменило свое значение.
Тем не менее, народ продолжал надеяться на власть. Надеялись студенты и пенсионеры. Надеялись рабочие и инвалиды. Надеялись врачи и учителя. Надеялись матери - одиночки, многодетные, с детьми-инвалидами, малообеспеченные, страдающие от семейного насилия... Вместе с ними надеялась и Маматкина.
Маматкина сидела на скамейке около подъезда и энергично качала Элечку в коляске. Володенька бегал поодаль. Рядом с матерью сидела разговорчивая женщина из соседнего дома.
- ...Даже не представляю, каково это - жить здесь одной и с двумя детьми! - Она указала на белую громадину общежития.
- Да ничего, кое-как справляемся, - уныло отвечала Маматкина.
- Нет, вы определенно молодец. Не боитесь трудностей, все что имеете - детям... Вот настоящий пример для молодежи! Эх, а моя сестра... Ну да ладно. Мне пора. До свидания, всех благ вам!
- Наконец-то свалила, - пробормотала она себе под нос, вынимая из сумочки пачку сигарет.
Володенька уже успел побывать в луже, перемазаться грязью и поймать возле одного из подъездов котеночка, пившего молоко из блюдца. Теперь он играл с котенком.
- Бдышь! - Он высоко поднял котенка и выпустил его - так, чтобы тот упал на металлическую ограду клумбы. Зверек мягко стукнулся об ограду, кувыркнулся на землю и хотел было метнуться в подъезд, но Володенька успел проворно ухватить его за хвостик.
Из подъезда вышла, стуча каблуками, девушка с большим тубусом для чертежей.
- Ты чего такой грязный? - приветливо спросила она мальчика. - Искупаться, что ли, успел?
- Оно тебе надо?.. - брезгливо бросил в ответ Володенька и снова поднял котенка над оградой. - Бдышь! - Бедняжка отправился в новый "полет".
При виде этого приветливость девушки вмиг пропала без следа.
- Ах ты... Ты понимаешь, что котенку - тоже больно?! А если бы тебя самого - головой об забор?!! - Она крепко ухватила Володеньку за рукав, гневно сверкая очками в золоченой оправе.
- Так, дорогуша! Что за дела?!! - донесся до них хриплый голос Маматкиной. - А ну оставь моего ребенка!!!
- Женщина! Вы хоть видели, что он творит?!! Он же котенка - и головой об ограду!..
- А какое тебе, девочка, дело до того сраного котенка?! И до моего ребенка?! Он играет - а ты чего лезешь, фигней занимаешься?! Хех, а еще взрослый человек!.. Ты своего роди, девочка - и воспитывай! А то погляди, млянь, на нее - ходит тут, вся раззолоченная!
По сравнению с Маматкиной ее оппонентка действительно казалась девочкой - хотя на самом деле они были ровесницами. "Девочка" выпустила рукав Володеньки почти с отвращением.
- А вы, значит, родили - и теперь вам все нипочем, все ради вас и для вас?! Раз уж родили - так могли бы хотя бы следить за своим ребенком! Грязный весь бегает, как свин, словно нарочно грязь на себя собирает - а вам и дела нет! Тоже мне - героиня...
Котенок убежал, и Володенька почти тут же нашел новую игрушку - большой увесистый камень. Плюх! - камень полетел в лужу. Мальчик вынул его оттуда и бросил в другую лужу - поглубже. Плюх!! - грязная вода забрызгала стену.
Маматкина наблюдала за этими дикарскими забавами с умильной миной. "Кукла" все же в чем-то была права - Володенька действительно тяготел к грязи, и любая его прогулка оборачивалась для матери стиркой. Да, за ним следовало смотреть - но что толку от этого "смотрения", если он все равно не реагирует ни на окрик, ни на предупреждение?..
Камень упал далековато, и достать его можно было, лишь ступив одной ногой в лужу - что Володенька и вознамерился сделать.
- Володька, мля, ушлепок!.. Куда ты лезешь, едрить твою кочерыжку!.. - кричит ему Маматкина. - Ты опять сморкаться хочешь?! Давно тебе горчичников не ставили?!
Володенька приостановился на секунду, выслушал этот монолог, а затем с ехидной мордочкой шлепнул ботинков в лужу и выудил свой злосчастный камень.
- Женщина, ну как вы разговариваете?! - возмутился гражданин, стоявший на балконе второго этажа. - А потом мы удивляемся, отчего это дети матерятся с первого класса. И даже раньше.
- Ой, с такой жизнью - хошь-не-хошь, а заматеришься! - насмешливо ответила ему наша леди, выпуская клуб вонючего дыма.
Около подъезда стояла роскошная сверкающая машина; черное зеркало в оправе сверкающего хрома, да и только. Воплощенное изящество, замерший порыв, затаенная мощь... Володенька подбежал к ней и зачем-то начал стучать своим камнем по ослепительному бамперу. Но Маматкина этого не видела - ее внимание уже было поглощено поисками книжки, взятой у Ленки. Книжка затерялась в мешкообразной сумке "от Ormanee" и не желала находиться. Когда же она нашлась - долго не желала выниматься, застряв среди всевозможнейших вещей, заполнявших сумку.
На потертой и помятой мягкой обложке - аноректичная барышня с ярко-красными щеками, и диковатый черноглазый красавец в тюрбане, держащий ее за руки. "Очарованная сказкой Востока. Новейший всемирный бестселлер", - неторопливо прочла Маматкина и раскрыла книгу. Но углубиться в чтение ей помешали.
- А ну брысь!.. - грозно крикнул кто-то на кого-то. - Эй, гражданка! Гражданка!!
Как оказалось, обращались к ней - к Маматкиной. Она нехотя подняла голову. Возле блестящей машины стоял ее хозяин - большой и солидный дяденька в дорогом черном костюме.
- Это ваш мальчик? - сурово спросил он, почему-то указывая не на ребенка, а на бампер своей машины. - Вам следовало бы...
- Ой, ну это же ребенок! - скороговоркой огрызнулась мать, перебивая "крутяка". - Будто бы...
- Я вижу, что это - ребенок! - в свою очередь, перебил ее важный господин. - И я вижу, что он - не беспризорник и не бомжонок, что мать сидит рядом... Вы хоть представляете, сколько стОит один этот бампер?
Он отпер салон машины, взял там какую-то мочалку (чистую-чистую!) и тщательно вытер испачканный бампер.
- Обошлось! Ни царапинки, - с облегчением вздохнул мужчина. - А если бы он был поцарапан?.. А если бы это была машина кого-то из криминала?.. Я-то вижу, что спорить с вами бесполезно, и что возместить вы ничего не сможете, но местные авторитеты мыслят совсем по другому... Смотрите за своим ребенком, воспитывайте его - иначе такое "воспитание", как сейчас, может вам сильно аукнуться...
С этими словами он сел в машину и выехал со двора.
- Володенька! Выбрось ты этот гребаный камень! Иди лучше поиграй с мальчиком.
Пока Маматкина выслушивала нравоучения "крутяка" (ну, у нее уже был солидный опыт выслушивания нравоучений, так что ее мозг остался незатронутым), около песочницы появился мальчик лет семи-восьми. Он аккуратно разровнял песок, деловито расставил по нему какие-то сооружения из детского конструктора, припарковал возле них несколько машинок.
Володенька подошел к мальчику и присел рядом, задумчиво глядя на его одухотворенную игру. Задумчиво потрогал одну из машинок. Юный архитектор недовольно покосился на Володеньку. Тот отдернул было руку, но спустя секунду с обезьяньей ловкостью схватил автомобильчик и отбежал с ним на несколько шагов. Мальчик в песочнице опешил и несколько секунд ошеломленно наблюдал, как маленький Маматкин с гыгыканьем катает его игрушку по асфальту.
Володенька даже не столько катал машинку, сколько катался на ней, опираясь на нее выпрямленными руками и наваливаясь всем корпусом.
- Ты что - дурачок?!! Сломаешь же!!! - Чужой мальчик подскочил к похитителю и принялся отнимать свою машинку. - Дай сюда!!!
Тот, не переставая гыгыкать, не выпускал добычу. Но у него не было шансов - противник был старше, выше и сильнее. В конце концов мальчик с силой дернул игрушку на себя, и тощий Володенька, не удержав ни машинку, ни равновесие, полетел на асфальт, с размаху впечатавшись в него коленками и ладонями.
- Ты - псих, что ли?.. - процедил сквозь зубы победитель, возвращаясь к песочнице и ставя машинку на место.
Володенька постоял немного на четвереньках, потом поднялся и увидал, что по клочку кожи с обеих его ладоней осталось на асфальте. И он заныл - противно, протяжно, тонко, заскулил, глядя на кровь, выступающую на ссадинах. Из глаз, однако - ни слезинки. Нехороший это был плач - ненатуральный, накрученный...
Тем не менее, это нытье хлестко ударило по какому-то уязвимому узлу в материнском мозгу. Разъяренная мамаша встала со скамейки, откладывая "Очарованную" и грозно направилась к обидчику.
- Ты ж гад!!! Ты же видишь, что он меньше тебя!!! - заорала она на чужого мальчишку, и, не удержавшись, залепила ему пощечину.
- Да я... Да он же... - пролепетал "негодяй", краснея от обиды.
- Да что - ты?! Подумаешь, богатырь нашелся!
Володенька на мгновение смолк и показал своему врагу мерзкую, насмешливую гримаску.
Будто невзначай, Маматкина топнула в песочницу, вызвав мини-оползень, опрокинувший крохотный городок, который возводился с таким старанием.
- Не плачь, Володенька, не плачь!.. - умильно промолвила она, разглядывая ссадины на ладонях сына. Ее умиление, однако, содержало изрядную примесь раздражения. Материнский инстинкт боролся с досадой и усталостью.
- Ну не реви... Я тебе жвачку дам - только не реви, - сказала она уже почти равнодушно. - Слушай... Тебе хоть больно вообще?! - внезапно взвилась она. - Или придуриваешься опять?! Вот придем домой - перекисью помазать не забыть...
Услышав про перекись, Володенька начал скулить с новой силой.
- Да хорош реветь, ушлепок!!! - сорвалась в конце концов Маматкина. - Потерпишь! Тоже мне, барышня кисейная!
Она снова взялась за чтение, но настроения уже не было.
"Ну что это за жизнь?.. Ну отчего вокруг - только одни идиоты, сволочи и педерасы?.. Что за мир имбецилов?.. Тут хошь-не-хошь, а озвереешь!.." - подумала она, захлопывая "новейший всемирный бестселлер".