Аннотация: И обнимет меня, и прижмет к груди, Взяв на руки вес бытия, Та, что морем целит, та, что ветром летит, Та, в ком сила живого огня
Миракулум3
(роман-завершение)
Предисловие
В маленькой комнате маленький очаг давал не много тепла и света, мы оба стояли на пятачке между кроватью и лавкой, служившей и стулом, и столом по надобности. С окошка задувало, полы скрипели, дощатый потолок иногда сыпал трухой, - самое тесное и бедное гнездышко. Только оно казалось мне самым прекрасным, из-за того, что это первый тихий приют в нашей дороге. Впервые мы могли здесь остаться одни, могли говорить в тишине, здесь все было нашим, пусть и не очень надолго.
Аверс держал меня за руку, но дальше вдруг отпустил и решительно скинул с плеч суконную куртку, потянул за подол рубаху и, вывернув через голову, оголился по пояс. Я сделала шаг от него...
- Не пугайся, Рыс, я останусь стоять на месте. Даже не шелохнусь. Просто посмотри на меня, на какого есть, захочешь - тронь за руку, за плечо, за шею. Привыкни хоть немного, убедись, что я не зверь и не кинусь на тебя, как на добычу.
Последнее он произнес с полуулыбкой, мягко. Больше одежды он не снимал, стоял на циновке в сапогах, в штанах, подпоясанный кожаным ремнем с чехлом для ножа.
- Я закрою глаза, если мой взгляд тебя смущает.
Его объяснение заставило меня выдохнуть внезапное оцепенение, и я испытала прилив признательности.
Аверс был широкоплечий, жилистый, с сухой мускулатурой и впалым плоским животом. Узловатые кисти рук, крепкое широкое запястье и широкие локти - руки и плечи в нем были особо сильны и бугристы в рельефе тела. Он должен был быть мощнее в корпусе, как диктовала бы необходимость его работы, но грудная клетка у Аверса была не столько широка, сколько вытянута, что навело меня на мысль: выбери он себе в дело легкий труд, сохранил бы аристократическое изящество. Природой он заложен быть стройным, но тяжелые орудия в руках внесли свои коррективы.
Лицо и шея, руки почти до локтей - темнее, загар не сходил полностью и в холодные месяцы, так долго прокалялся из года в год в месяцы теплые. Но и бледности в нем не было, все же - сын Побережья, и кожа тела его отливала теплым и светлым, как особый песок на белых берегах. В тусклом свете я смогла уловить это, улыбнувшись красочному сравнению. Аверс был красив. Чуть разлохмачен воротом скинутой рубашки, небритый, не отмытый от рабочего дня - темная пыль разводами виднелась на шее у волос и чуть на руках. Он был крепок, ровен в осанке, он стоял, словно изваяние, не двигаясь и в самом деле закрыв глаза.
Были и шрамы. Обходя его, увидела старый след военного ранения, более свежий - тот, что он получил у Шуула. Истории иных отметин не знала - сзади на плече ровный шрам, словно хороший лекарь вскрывал кожу, чтобы добраться до сустава, на предплечье с тыльной стороны два узких ожога, ребра и бок левой стороны в белых росчерках - в стычках или в суровых тренировках клинки норовили добраться до сердца, отмечаясь лишь надрезами. Справа в таких же росчерках - бок. Лекарь говорил, что там сокрыт наш кроветворный орган, собрат тому, что эту же кровь ведет по жилам, и не менее потому важный.
Не удержавшись и совсем осмелев, я мягко дотронулась до белых линий. Аверс чуть вздрогнул от неожиданности. Холодно было в комнате и потому мои пальцы оказались почти ледяными.
- Прости. Обещаю не быть той русалкой, что доводит до смерти щекоткой моряков, пленившихся песней.
- Ты улыбаешься? Я слышу по голосу, и меня это радует.
- Недавняя рана тебя сильно беспокоит?
- Иногда.
Когда я дотронулась до этого рубца, Аверс уже не вздрогнул, да и я не едва коснулась, а всей ладонью. Как оказалась за спиной, так решилась и на новый подвиг - обняла оружейника. Скользнула под локтями, мягко обхватив его поперек живота и прижалась к лопаткам, а голову положила на плечо. Много это было или мало для нас обоих, но истина в том, что я его в этот миг не боялась нисколько. Ни наготы, ни силы, что от Аверса исходила. Он все же не выдержал и шевельнулся - повернул в мою сторону голову:
- Я никогда не причиню тебе боли, не буду груб и нетерпим. Ты знаешь меня с Неука, Рыс, я не пристрастен к вину, и даже в хмеле, если все же выпью, не меняю нрава и не становлюсь жесток.
- Я знаю. Тебе не нужно облекать в слова то, что я вижу по всему твоему проявлению, Аверс. Ты добр и заботлив. А за твоим терпением и спокойствием кроется много сильных чувств.
Какое-то время мы стояли в тишине слов, но в шепоте огня очага и ветра под крышей. Аверс обнял меня за руки, не разворачивая к себе, а проявляя ласку к ладоням. Обещался быть недвижим, но, не чувствуя моего неприятия, все же дозволил поцелуй. Оторвал от своего живота мою руку, поднес к губам и поцеловал пальцы. Я услышала:
- Ты не будешь знать тяжелого труда, Рыс, обещаю. Дай мне немного времени и я найду людей, примкну к артели и мы уйдем со службы в этом доме. Тебе не придется работать на кухнях, ты будешь занимать свой ум, а не грузить спину. Мы здесь только пять дней, только-только спим не в дороге. Дальше будет лучше, я позабочусь об этом.
- Я не боюсь работы... Аверс...
- Да?
Горькие чувства внезапно колыхнулись во мне, - всего пять дней в доме баронской вдовы, а местные слуги уже не скрывали насмешек и открытых разговоров о нас. В глаза не обзывали, но и не таились, обсуждая меня - "без рода, ущербна или не здорова, раз пошла в супружницы старому вдовцу". И об Аверсе, еще не зная его, говорили не лестно, прохаживаясь злыми языками по его возрасту и молодухе-жене. Дела мне не было до их пересудов, но задевала та часть правды, которая была болезненна - "ущербна и не здорова"...
Аверс говорил о будущем, обещал заботу и покой, а что я могла ему дать?
- Да, Рыс? - Повторил оружейник, когда я замерла и замолчала, собираясь с силами сказать то что хотела. - Что-то не так?
- Ты потерял семью... и новой в истинном ее смысле не обретешь, ведь я не смогу родить детей. Из-за меня счастье будет не полным, а я хочу, чтобы тебе...
- Моя семья ты и я счастлив.
Он уже не заботился, может меня напугать его сильное объятие или нет, Аверс обернулся, ненадолго отстранив меня, а потом прижал к себе, к полуголому телу. Не о чувственности слова, а откровения сердца и я и отголоска животного страха не ощутила. Открыто и горячо обняла его со всей своей нежностью.
- Рыс, мы схожи в боли - о детях, которых не стало и о детях, которых не будет. Прошлого не изменить, нам остается жить и молиться, я Всевышнему, ты своим богам. А если они нас не услышат, оставят одних, пусть так. Я все равно полон счастья тобой и бездетность его не очернит.
И вновь какое-то время отняло для себя безмолвие. Как же прав Аверс! Я люблю его и этого мне довольно, а надежду на большее я буду тайком вымаливать у Бога Моря, он приносит исцеление жаждущим. На этом Берегу пока нет храмов и нет алтарей, но я найду место, где оно сможет услышать!
- Идем в кухни, польешь мне воды, я умоюсь. А ужин заберем сюда.
- Идем.
А вместе с согласием поцеловала оружейника в губы. Преданно и желанно.
Глава первая
Аверс ли это? Все, что в нем узнавала, - это голос и шрамы на руках. Поэтому темнота помогала увидеть моего оружейника хоть немного прежним, каким я его оставила в темной камере несколько дней назад. Я закрывала глаза, осторожно трогала его за руку и слушала все, что он скажет. И нам обоим было не просто. Он для меня - незнакомец, а я для него - призрак. У него - годы, а у меня - мгновения, но вот так вдруг нас разделила смерть, что теперь пришлось узнавать, привыкать и вспоминать заново.
Я не выходила из дома совсем, а Аверс отлучался только по необходимости. Он принес мне другую одежду, уничтожив одежду Эски. Отправил своего псевдо-отца в больницу на время, из-за нервного срыва Сомрака и его резко ухудшившегося здоровья. Ездил на допрос в полицию и позволил осмотреть комнаты и мастерские, когда эти служители закона приходили с вопросами. Бедную девочку искали, - родители, друзья, официальные власти.
Но Эски не было. И никто ее не найдет. Вместо несчастной воздухом нового мира дышу я, и ее наследие разума помогает справиться с раздвоением эпох.
Я познавала новое время пока в границах дома. Таилась в комнатах, обстановка которых казалась мне странной и в то же время ничуть не удивительной. Я носила на себе одежды, к каким не привыкла, и которые ощущались естественными. Я смотрела на лампады под потолком и на стенах, поражаясь магии электрического света и вместе с тем не находила в них ничего диковинного. За окнами кусочками выглядывал мир, я о нем знала, но пока не восприняла в реальности. Аверс был со мной. Постоянно трогал, осторожно и бережно, то за плечи, то за ладони, касался волос или щеки пальцами. Смотрел в лицо, прислушивался, когда я заговаривала и сдержанно улыбался узнаваниям
- Мы выждем еще немного, пока все уляжется, и уедем. Документами я уже занимаюсь.
- Куда уедем?
- К моему другу в усадьбу. Там малолюдное место, близкое к природе. Будет легче прожить переход и ко всему окончательно привыкнуть
Я сидела в кресле у окна, а Аверс рядом, и держал меня за руки. Он смотрел на запястья, поглаживая большими пальцами бугристые ожоги. Возможно, что эти "клейма" прошлой жизни нечто большее, чем физическое состояние мышц, костей и кожи, и поэтому они перенеслись вместе с душой.
- А дальше?
- Дальше - жить, - ответил Аверс после короткого раздумья, - я так бы хотел. Но есть обстоятельства... Я не сегодня, позднее все тебе расскажу, Рыс, когда буду полностью уверен, что привыкла к новому... Тебе холодно?
- Нет. Я дрожу от волнения. Когда я не с закрытыми глазами, а вижу тебя, то в один миг узнаю, а в другой - нет. Ты как будто самозванец и вор, укравший его голос и цвет глаз, и в тоже время ты - это ты. Странно, и до сих пор вздрагиваю.
Аверс кивнул, и нехотя отпустил руки, не нагнетая моей тревоги:
- Когда проснулся я сам, то долго болел раздвоением. Давно не молодой, пусть еще сильный, но все же растраченный, оказался втиснут в свои шестнадцать. Легкий, слабый, с одной только кипучей энергией и воспаленной от утраты душой. Один. Сомрак смотрел на меня как на демона, и даже годы не изменили этого. Одна только надежа держала его в разуме и заставляла терпеть мое присутствие и мои приказы.
- Надежда на возвращение сына? Аверс, а возможно ли?..
Но на миг мне представилось, что стражник, который пришел для того, чтобы увести двух пленников на пытки, нашел убитыми не тех людей. На каменном полу бездыханной лежала изможденная Эска, а рядом, упавший на стилет грудью, старый и седой Тавиар...
- Не знаю. Мучительный вопрос... Я искал Миракулум в этом времени, но всякий раз ловил только воздух. Он не являлся ни мне, ни другим знакомым переселенцам.
- Мы не одни?
- Не одни. Не спрашивай больше. Отдыхай. Спи. Ешь до сытости, ты должна сначала окрепнуть в знаниях, прежде чем слушать мои истории. Принести тебе еще что-нибудь?
- Да. Шоколад, тот, что горячий.
Аверс опекал меня как в болезни, хоть самочувствие было здоровым и бодрым. Я не хотела столько спать и отдыхать, а вот есть оказалось в охотку. Здешняя еда отличалась, была вкусна и сладка. Доступна в любое время дня, и проснувшийся голод я утоляла не в пример чаще прошлой жизни. Возможно, сытость и сладость умиротворяла тревожность.
Оружейник не уставал спрашивать - что я хочу, приносил разное, баловал, словно ребенка. А я не испытывала угрызений совести за аппетит и просьбы, я наслаждалась покоем и чувство пережитой смерти в темном каменном заточении становилось все дальше и дальше.
Снова пошли дни. Набежало еще три, и я, наконец, решилась выйти в город. Пришла пора открыться миру, сдаться судьбе, и благодарно склонить голову за то, что здесь меня встретил мой оружейник, а не оказалась одна. Аверс крепко стоял на ногах, был не беден, у него были друзья, он мог находить нужных людей для легальных деяний и теневых. Именно сегодня пришлось выбраться из дома еще и потому, что нужно дойти до ателье и сделать снимок на паспорт, а Аверс позаботился о том, чтобы всеобщий закон, заменивший в этой эпохе монархию, не спрашивал кто я и откуда.
Вот оно - волшебство разума. Идея, мысль и наука подняли человека от земли, придали скорости, позволили слышать и видеть друг друга на расстоянии, запечатлевать облик и даже движения, заменять одну силу на сотню, и вычислять за секунды то, на что прежний человек тратил часы, а то и годы.
Мы ушли днем, а гуляли до вечера, - необходимое, хоть и пугающее погружение. Аверс крепко держал меня за руку и часто говорил "не бойся", чувствуя мою напряженность. Автомобили, количество света и шума, и я до сих пор зверек, с которого десять дней назад готовились снять шкуру и обрубить хвост. Я настороженно смотрела на прохожих, вглядывалась в тени, оборачивалась и чего-то подспудно ждала. Предчувствие опасности так и держало за шкирку. И не зря...
Под конец прогулки, когда мы уже вышли на нашу улицу, Аверс изменил скорость шага, насторожился и отпустил, заставив держаться больше сбоку и за спиной, чем рядом. Ни слова не произнес, а у самой двери внезапно развернулся и ударил незнакомца по руке.
Мгновением ранее парень вырос словно из под земли, прежде сливаясь с тенью за стеной. Противник рассчитывал на свою ловкость, а не на силу и проиграл. Лезвие не успело коснуться даже одежды - улетело со звоном, а Аверс перекрутил руку и все тело нападавшего, захватив горло и придушив. Тот успел жалобно вскрикнуть от боли, а потом лишь забился, как в капкане. От первой моей вспышки готовности драться, я быстро остыла. Это был совсем молодой мальчишка, хлипкий и худой, а уж в руках оружейника он не представлял никакой угрозы. Пырнуть мог, если бы успел, но теперь ему не спасти и собственной жизни, не то чтобы отнять чужую.
- Открой.
Я выполнила просьбу, распахнув дверь в дом, и Аверс внес его внутрь, попятившись и легко удерживая ношу навесу. Задержалась у порога, осмотрелась, и тоже зашла. Никто короткой схватки не видел.
Полностью сознания парень не потерял, обессилил от нехватки воздуха, и не сопротивлялся, когда связали руки проводом ближней лампы и устроили сидя, спиной к прилавку. Аверс отыскал нож на улице, еще раз осмотрелся для верности и после плотно закрыл двери. Большое окно витрины и так было завешено, и полумрак помещения я разогнала маленьким огоньком лампочки у входа в комнаты. Верхний свет нигде не включая.
- Хорошо заточил, но оружие все равно дрянное. Для хлеба сгодится, но чтобы перерезать горло, нужно приложить очень много усилий. Кожа, мышцы и сухожилия плотнее, чем кажутся. А если ты хотел вонзить в меня лезвие, то точно бы потерпел неудачу. Умнее было воспользоваться шилом.
Аверс дождался осмысленного взгляда пленника и холодно, с расстановкой выдал свою оценку. Короткий кухонный нож он едва покрутил в руках, положив после на стеклянную витрину.
- Ты явно не человек Полутени... Кто ты, и зачем тебе моя смерть?
Парень все время сухо сглатывал, трясся и сжимал челюсти с такой силой, что даже при скудном свете было видна игра желваков. Я держалась чуть в стороне, - не мешая присутствием, но все же достаточно близко, если понадобится помощь.
- Взгляни, Рыс. Совсем ребенок, а гнева в нем больше, чем страха. Не опытен, но решителен, развяжи ему руки сейчас, снова кинется. Как тебя зовут?
- Вы твари... ненавижу! Паразиты и убийцы! - Он с ненавистью смотрел на оружейника, и с тем же чувством перевел взгляд на меня. - Я все про вас знаю, буду преследовать, и, рано или поздно, уничтожу! Расправитесь со мной, придут друзья, придут другие!
Закашлявшись, он согнулся, сипло завыл от отчаянья, трезво понимая, что так просто уйти отсюда не выйдет. Возмездие не свершилось, свою жизнь он разменял на слабую попытку, - глупо, импульсивно, потому и проиграл.
- Все знаешь? Придут друзья? Ты что, фанатик, истребляющий переселенцев? - Аверс присел на корточки рядом с ним, и еще серьезнее спросил: - Или преданный друг Эски, с которым она успела поделиться самым важным секретом?
- Твари... Твари!
От силы крика я вздрогнула. Справедливое обвинение. Правда. Бремя на совести, которая все же была и у меня и у Аверса. Оружейник убивал людей - на Побережье, в нашем походе, в неравной схватке возле Шуула. Это не та вина за отнятые жизни, от которой бы в душе зародилась черная тень. Даже Тавиар, хоть и жертва, исчез из-за Аверса косвенно. А вот Эска... Меня кольнуло сострадание, и сам оружейник тяжело вздохнул. Помолчал, раздумывая, потом внимательно посмотрел на юношу:
- На что ты пойдешь, чтобы ее вернуть?
Парень весь застыл и так распахнул глаза, что не удержал слезы. От ярости они в нем копились, а сейчас блеснули на ресницах и одна потекла по бледной щеке. Вся мощь гнева в один миг обернулась столь же сильной надеждой. Губы задрожали и он шепнул неразличимо, но читаемо по движениям:
- На все...
Аверс поднял его на ноги, дернул узел и освободил руки.
- Твое имя?
- Люнтберт...
- Через пять дней, Люнтберт, ты должен прийти сюда снова. Возьми все, что может понадобиться в дороге и придумай причину долгого отсутствия для близких. Я не знаю, сколько уйдет времени на поиски и как далеко занесет, но если ты готов на все, то и иди на все.
Парень тер запястья, опять сухо сглатывал и переводил взгляд то на меня, то обратно на Аверса - не утратив решимости, он все же опешил от поворота, от вопроса, которого не ожидал. Жажда мести и отчаянье проигравшего обернулись надеждой и свободой.
- Разве она не?..
- Я не знаю, и это мой честный ответ. Я и Рыс покинем город, найдем Змеиного Алхимика, вернем Тавиара и Эску, если это возможно.
Он кивнул. Его надежде хотелось бы напитаться уверенным "да", но правдивый ответ оружейника отравил ее горечью вместо вдохновения. Люнтберт скривился и смиренно кивнул второй раз:
- Я согласен даже на "если".
- Расходы пути на мне, денег не ищи. Будь налегке и запасись решимостью - возможно, тебе придется столкнуться с вещами мистическими, в какие твой молодой разум прежде не верил. Иди.
Аверс не лгал. Мы выпустили пленника, снова закрыли лавку, оставшись вдвоем в полумраке. Все, что он только что сказал, каждое слово, - правда. Решение принято сейчас, и оно было именно таким, какое бы пришло или завтра, или чуть позднее. Мы не можем уехать и затаиться где-то. Мы должны поставить в истории точку, прежде чем счастьем и мирной жизнью успокоить сердце.
Я разглядывала оружейника, хмурого и задумчивого, и именно полумрак помог наложить прежний облик на новый. Тон его голоса при разговоре с парнем, поворот головы, взгляд и хладнокровие слов. Он проступил изнутри, узнаваемый каждой черточкой. Их, черт, не хватало совсем немного: седины, сухой худобы и жесткости, но глаза Аверса сощурились, а уголки губ дрогнули в вопросительной полуулыбке:
- Что?
Я шагнула к нему и обняла. Обняла как родного, как своего, как того самого Аверса. Всего лишь дни для меня прошли с того времени, как в замке барона Эльконна мнимый Ньяс касался меня жесткими ладонями, колол щетиной и горчил поцелуем с запахом вина и смолы.
- Рыс, ты обнимаешь меня? Неужели я больше не самозванец?
- Нет. Ты прожил еще одну жизнь до нашей новой встречи, и ты изменился. Я люблю тебя, узнаю тебя, и как бы не качнулось время в разные стороны - в далекое будущее, в молодость, в твой истинный возраст всей жизни, - ты не самозванец.
Он обнял меня взаимно, но не так крепко, как я его. В слабости объятия почувствовала не холодность или робость, а неверие. И потому спросила:
- А я - призрак?
- Немного. Я боюсь, что если что-то сделаю не так, ты растаешь, рассыплешься, как видение или как все то, что создавал своей магией Рихтер.
- Если жив ты, жива и я. Останься этой ночью со мной, обними, поцелуй, и ты убедишься, что я человек, а не черный туман Миракулум.
Глава вторая
Жизнь оказалась столь легкой, как и непривычно-знакомая одежда на плечах. Мягкая и удобная обувь, тонкие и плотные ткани, крой по фигуре. Горячая и холодная вода текла прямо в доме, словно родник был под полом. Еда хранилась готовой, очаг пылал от горючего эфира, а не дров, тепло шло от железных пластин, а не от камина.
Конечно, я знала, в чем предназначение холодильника, и даже немного понимала в его устройстве, но все же так необычно было открыть дверцу и набрать льда или снега из морозилки. Почувствовать прямо в теплой комнате холод зимы. Конечно, я знала, что такое телевизор, кино и передачи, но увидеть вживую - всю пестроту и скорость картинок, какофонию современной музыки, одежды и танцы, - ошеломляло. Один раз я подняла трубку на телефоне после звонка и услышала чужой голос, понимая, что человек находится где-то невообразимо далеко от меня. Даже ответила на вопрос и записала послание.
Жизнь стала легка, как раньше и представить было невозможно. И парадоксальна обыденна вместе с этим.
- Я начинаю отличать речь, - сказала я Аверсу, когда открыла очередную современную книгу, - все думалось, что ничего не изменилось и века не сказались на местном языке. Но на самом деле в голове слились воедино прошлые особенности с современными.
- А язык цаттов исчез. Захватчики объединили земли, но проиграли в культуре и религии. Здесь царит один бог, но государство светское и быть верующим не обязывает.
Пока я перебирала книги, Аверс сидел за столом с блокнотом в руках и что-то рисовал на листе. Сначала тонкими и слабыми линиями, потом с нажимом, и чем ярче становился рисунок, тем вернее я угадывала красивый эфес в наброске. При том оружейник все равно больше смотрел на меня, чем на свою работу.
- Из историй исчезла поэзия слова и символизм повествования. - Я поставила на место роман, на страницы которого заглянула и прочла абзац. - Язык обеднел, но... он все равно привлекателен - прост, порой даже груб и выхолощено точен. Аверс, а о чем стали слагать истории! Сказители теперь бесстыжи и глумливы! Есть ли здесь книги постарше?
- Есть. На соседних полках.
Все равно не то, что мне хотелось бы видеть. Перебрав несколько пухлых томиков я разочарованно ставила их на место, решив уже бросить это занятие, как вдруг заметила и вытянула за краешек старую тетрадку. Открыла и кинула взгляд на рукописные строки:
"Даже перед отъездом ни одной бабы к себе не привел. Не засох еще, силы есть, а все мысли в железках. Бесит его, что хоть одну пригреешь, то в закрытом Неуке спасения не будет - достанет. Трепом, глупостью, требованиями. Самое паршивое, что из-за этого меня прокатил мимо. Там у них ничего служанки, я видел. Зато хапнул по полной отбитого зада на этой долбанной лошади!".
Переведя глаза на верх страницы, прочла "Первая попытка". Это записи Тавира! С удивлением и любопытством я буквально проглотила весь разворот - дальше он писал только жалобы, а завершил отчет о путешествии в несколько дней прошлого мыслью Аверса обо мне. Передав ее, конечно, своими словами:
"Мужик готовился терпеть то, чего избегал, - словесного зуда, нытья, как по природе - капризов всяких. Девка же. Болтали, что умная, в языках шарит, с местным лекарем типа дружит. Потом отпустило, правда умная оказалась - молчит! Терпит без всяких, едет сколько надо, и молчит! Мужик прям небу спасибо сказал за такую удачу".
- О, Рыс, там ты точно не жди поэзии... особенно на первых страницах. Мальчику было шестнадцать, от путешествия во взрослую жизнь чужака он ждал иных впечатлений.
- Ты разрешишь подсмотреть еще? - Я качнула тетрадкой в руках, и так зная, что Аверс не откажет в просьбе. - Это немыслимо!
- Конечно. Дневник короткий... я и забыл о нем за столько лет.
Во втором путешествии Тавиар прожил больше - до самого возвращения в опустевший Неук и ночи там. Приход цаттов, обыск и допрос, пеший путь до следующей ночевки. Эмоций меньше, слов тоже. Парень не ожидал, что закидывает в одного и того же человека, и был снова разочарован.
"Депрессия - мрак. Сдохнуть охота от всей той чернухи в башке, день как проснулся, а стряхнуть не могу. Тоска, прям выть тянет. Мужик сам дурак, в мыслях варится, прошлое свое пережевывает - типа один, теперь ни семьи, ни дела. У него девушка под боком, спят рядом, людей никого - завалил бы на ельник, слился, отдохнул. Монах и придурок. Еще раз отца попрошу, и если та же тягомотина, то ну все это нафиг".
На "Третью попытку" в тексте появились имена. "Мужик" сменился на "Аверса", а "девка" на "Рыс". Строки удлинились и ни разу за эту запись Тавиар больше не наделил оружейника ни одним оскорбительным эпитетом. Восторга не было, черных красок тоже убавилось. Он погрузился в недели пути и пробыл в чужой жизни достаточно долго, чтобы чуть повзрослеть по строкам.
"Есть там что-то, не знаю, что - воздуха больше что ли, чем сейчас в городах. Лицо у девчонки ясное, глаза красивые. Даже мне стала нравиться, а Аверс этот залипать начал, помочь с памятью пытается, сам с ней болтает, дергаться стал по всякому поводу и без повода, - дорога, еда, все хуже и холоднее. Ему-то пофиг, а она выдержит? Странное время там, странные люди - даже не могу толком написать, что думаю и чувствую. Не понимаю, вот вроде там тяжело, туши свет, а я еще хочу. Туда хочу. Здесь скучно!".
Строчки с "Четвертой" заплясали и стали менее разборчивы:
"Я человека убил! Я там своими руками вогнал нож в сердце! Меня сейчас прям трясет, а он там без нервов саданул. Себя спасал, Рыс спасал, там у них ведь война, хоть и тыл. И лошадь зарезал! Я зарезал, да еще ведь знал как - чтобы кровь в землю шла, не залила одежду там и прочее. Охренеть! Я же теперь тоже сумею, если драка или за жизнь".
"Пятое". "Не выношу дом. Все здесь достало. Я вернулся сегодня, а как целую жизнь прожил - глаза открылись. Мне не шестнадцать! Я охотник, я воин, я мастер, я сильный и выносливый, я знаю, как по-настоящему смотрит женщина на мужчину. Мозг прямо клинит от несоответствия - все здесь пялятся на меня как на мелкого, как на дрыща с соплями, отец сюсюкает, хнычет, бесхребетный и жалкий! Все ненавижу! А я уже убивал. Я себе еду добывал и о своей женщине заботился. Я могу оружие делать, могу голыми руками удушить - у меня пальцы железные и плечи литые. Я столько дорог прошел!".
"Шесть". "Она ослушалась, вернулась и не оставила меня. Там - мир, там - жизнь, там - я! Здесь я такого не познаю. Здесь нет никого, кто бы так на меня смотрел. Нет!"
Он все чаще перемежал я-Тавиара с я-Аверсом, изменился и его почерк - став крупнее и аккуратнее. Влияние пережитого там Миракулум оказало на парня самое сильное действие. Жизнь оружейника просветлела, и потому стала еще притягательней для его разума. Он был влюблен, как влюблен Аверс, и писал уже не "эта", а "моя". Тавиар не добрался до близости, как хотел буквально с первых же строк дневника, но исписал лист от эмоций скромного объятия в пустоши у валунов. Когда оружейник меня укутал и согревал спиритом и собственным теплом. Несчастный парень, не познавший глубоких чувств, сходил с ума от зависти к самому себе.
И все, - дальше пустые листы. Путешествия он не бросил, а что-то записывать после уже не увидел смысла.
- Дочитала?
Я кивнула. И впрямь не много, я даже не устала стоять возле книг, так и не сделав шага в сторону кресла.
- Я должен показать тебе кое-что.
Аверс ушел в другую комнату и вернулся с небольшой книгой в руках. Он встал рядом, раскрыл ее, закрыв корешок и название ладонью и прочел вслух:
- "Вот так у огня, у камина в уютном доме, ты будешь сидеть потом, чрез четверть века. Ты будешь вспоминать день, когда жизнь казалась тебе конченой, и удивляться превратностям судьбы. Ты видел годы мира и годы войны, ты пережил такие перемены, которые не каждому выпадают в жизни, и ты счастлив. У тебя есть ученики, у тебя есть наследие, большой дом, семья, признание..."
- Что это? Мне кажется, я раньше слышала...
- Ты должна прочесть и этот дневник, он по праву твой, как летопись от первого лица. Благодаря всему, что здесь написано... ты была почти что рядом.
- "Миракулм"?!
Я поразилась, когда увидела название. А Аверс отдал мне томик в руки и мимолетно ласковым движением коснулся пальцев.
- Уверен, автор не солгала ни словом, и ты поразишься еще больше.
Новый мир удивлял меня. Но то, что написала Рория даже во всем новом окружении волшебства оказалось самым магическим! Аверс рассказал о первой попытке вернуть меня к жизни, о том, как она делала записи сразу после пробуждения. Лихорадочно фиксировала мысли, чувства, диалоги. Даже эмоции от простых лицезрений пейзажа или реакции на погоду. Разница в возрасте между Тавиаром и Аверсом была столь разительна, что девушка не замечала сильного сходства или делала вид, что его нет. Чужая жизнь увлекла, но до настоящего конца решимости дойти Рории не хватило.
Я провела с книгой весь оставшийся вечер и часть ночи, читая и сама поражаясь - как с каждой строчкой во мне воскрешали мгновения пережитого. Не смотря на мою близость с оружейником, я смущалась той откровенности, которую он подсмотрел на страницах. Заглянул в сердце, в страхи и сомнения, в зарождающуюся любовь к нему же. Да, с записями Тавиара это было и не сравнить!
Напольные часы в гостиной мелодично отбили три ночи. Аверс не шел спать, оставаясь со мной в комнате, и сидел в кресле просто так, задумавшись и изредка поглядывая на то, как я читаю. Я всякий раз чувствовала на себе его взгляд и поднимала голову от листов, на миг раздваиваясь между миром прошлого, где он и я шли по лесу и пустошам, и миром, где он и я сидели в уютной и теплой комнате дома.
Как бы ни хотелось осилить все за раз, но глаза устали. Я отложила книгу:
- Аверс, как вы спаслись от разбойника, и кто его убил?
- Что? - В первое мгновение он сдвинул брови в непонимании, и тут же сказал: - А, ты про кровного врага лекаря...
Мы с Аверсом оба замолчали. Любопытство коснулось не только имени стертого с лица земли красного демона, но и вывело из тени два других - Соммнианса и Витты. За прошедшие дни мне не раз хотелось спросить его - как он пережил тоску по дочери? Родной человек растворился в небытии, быть может дотянувшись до этого времени лишь потомками. Я, едва полюбив Витту, тоже ее потеряла, как и друга Сомма. Но сильной печали не было. Хотелось думать, что оба прожили полную и долгую жизнь, в любви, продолжаясь в детях, нетронутые больше вихрем событий и опасностей, а укрывшись в дальнем уголке Берега... Они - навечно остались там. А мы здесь.
- Мы лишь на пол дня пути ушли от постоялого двора, как появился Миракулум. Соммнианс не знал его в лицо и не поразился, как я, когда тот выехал на своем коне прямо на свет разбитого лагеря. Не в своем образе Алхимика, а как подросток. Он так и оставался им, даже в замок Эльконна проник вместе с обозом из Лигго и напросился в прислужники кухни за кров и еду. Его взяли на время, все равно собирались нанимать обслугу из города из-за гостей и свадьбы... - Аверс чуть просветлел лицом и даже усмехнулся: - Попробовала бы та монашка его не оставить! Чарам воли Миракулум противиться практически невозможно. Ты веришь, Рыс, что он много дней подряд терпел тяготы смертной жизни, бегая из кладовых с головками сыра и солониной, таскаясь с ведрами воды и чистя подсвечники вместо сна по ночам?
- Он сам захотел помочь?
- И да, и нет. Он вознамерился объявить войну Первосвященнику и собирался это сделать при самом большом количестве свидетелей. А заодно, да, помочь нам.
- А Красдем?
Аверс прикрыл глаза, вспоминая и раздумывая, а я выбралась из-за стола и бесцеремонно села к оружейнику на колени, полуобняв и положив голову на плечо. Пережитое вновь подступило близко и мне хотелось прижаться к нему, словно опять что-то непреодолимое нас разлучит и разведет за стены и запоры. Я понимала глупость этого страха, но не могла противиться.
- Стоянка была разбита на три костра. Рихтер выехал в самый центр лагеря и даже успел словить смешки и шутки о глупом баронском сынке, попавшем в самую гущу неприятностей вместо ночной охоты или свидания с дамой сердца. Он дунул, тихонько. И три огромных кострища погасли одновременно. И так быстро, словно их накрыло куполом и лишило воздуха за миг. Представь себе ужас и панику, Рыс. Кто так кинулся бежать, кто заскакивал на лошадей, и все как один уносили ноги подальше. Миракулум не страшились, а даже почитали, но сталкиваться вживую и рисковать не проснуться после испытания - этого не хотел никто. Остался один Красдем. Захохотал, как сумасшедший, и стал клясться в том, что и волос не упал с твоей головы. Он был убежден, что ты женщина Алхимика, и потому не тронул и пальцем, ставил себе в заслугу и просил о даре испытания. Рихтер легко согласился. Обменял чуму на нас с лекарем... я знаю одно - Миракулум разбойник пережил, а вот кто и когда убил его после, я не знаю.
- А что Сомм? Он ведь искал Рихтера, чтобы уничтожить его и остановить...
- О чем ты, Рыс? Все прежние цели отлетели, как шелуха, - ты и Витта, только вы были важны.
Весь дом был тих, и даже с улицы не доносилось ни звука. Городской уют, уют комнат - еще два дня и все будет оставлено. Светлая передышка между пленом, смертью и новым миром и новым путешествием
- Рихтер сказал, что пришел на твой призыв.
- Я не помню, что я сказала. Даже не помню, какие звуки издала, чтобы повторить. И сейчас с теми языками, что я знала с детства, мне трудно обращаться. Недавно я нарочно пыталась написать одну и ту же строчку на каждом, но... все перекрывает местный. Он, как масло в воде, все время на поверхности, а прочие осели на дно. Я пытаюсь, а поменять слои местами не могу. Будь в руках хоть одна рукопись или иной носитель из той эпохи, я бы зацепилась и вернула навык и владение.
Аверс спросил очень тихо:
- Знания Эски тебе мешают?
- Их так много. Они легки, но объемны.
Оружейник молчал и думал, а я полулежала на его груди и слушала спокойное сердцебиение под ладонью.
Друг Соммнианс, дочь Витта, мой престарелый наставник Утор, верный конь Варт, отвергнутый Илиан, жадный Эльконн, жестокосердный Лаат, служанки и ратники, разбойники и трактирщики, - они навечно остались там. А мы здесь.
- Я отвезу тебя туда, Рыс, где ты сможешь немного увидеть наш мир, поддельный во многом, но сохранивший частички его в деталях - в усадьбе много старинных книг, оружия, можно кататься на лошадях и охотиться. Есть камины, старинная мебель, даже штат служащих вышколен как истинные слуги прежних времен. Барон Роттери, человек столь же богатый в этой жизни, как и в прошлой.
- Как ты его нашел?
- Хватит на сегодня. Неважное подождет, а тебе еще нужны дни, нужно еще время, пока осядет в разуме новый мир и станет своим.
Глава третья
Путь наш лежал до столицы. Аверс хотел сократить его, разумно выбрав самый быстрый вид транспорта, но ничто на свете не могло меня заставить зайти в самолет. При всем знании, ужас непреодолим, и я скорее бы согласилась по доброй воле быть проглоченной чудовищем, чем этой гигантской птицей.
Люнтберт появился в лавке в означенный день, в одиннадцать. Изможденный, бледный, с темными кругами под глазами и мучительно-брезгливым выражением лица. Бедный парень выглядел так, словно был отравлен и несколько дней не спал из-за этого.
На такси мы доехали до вокзала, и купили билеты на два купе - одно для нас, второе для Люнтберта. Заставлять человека страдать от необходимости постоянного присутствия оружейник не собирался, и денег не жалел.
- Не отходи от меня, Рыс.
Поезд уже растянулся на перроне, одаривал запахами железа, едкого механического масла и горной пыли. В мыслях мелькнуло новое слово "креозот", но тут же выветрились - пестрота толпы вытеснила впечатление от транспорта, подставив мне под восприятие себя и свою суету.
- Здесь опасно, как и прежде на многолюдных площадях?
Потеряться я не боялась, кошелька срезать не могли, и всадник на лошади не затопчет случайно, на всем скаку ворвавшись в толпу. Аверс не спешил вставать в очередь пассажиров нашего вагона, а скользил по людям взглядом. Спокойно, но сосредоточенно, словно притаился на охоте с арбалетом и терпеливо выжидал дичь у приманки. Что-то мне подсказывало, что таким настороженным Аверс был из-за неких людей Полутени, о которых он так и не рассказал.
- Не опасно. Но держись рядом, прошу.
Часть дороги я провела у окна, завороженная скоростью и пейзажем. Скудные краски зимы не делали ландшафт менее красивым, а постройки и величественные сооружения заводов и магистралей, огромные мосты - завораживали. Когда же дорога загораживалась полосой деревьев, занимала себя разглядыванием купе. Когда и это наскучило, заглянула в книжицу удостоверения личности. Фотоискусство безупречно передавало портрет - до скрупулезной точности. Но мне еще приходилось прилагать усилия, чтобы узнать саму себя - как в отражении, так и на снимке. В здешние двадцать три года люди как дети, слишком молоды и беспечны, и выглядят, скорее, как те, кто только вступает в возраст взросления. В паспорте Аверса фото было два - на одной страничке ему восемнадцать, на другой тридцать. Документы подделывать не пришлось - Тавиар еще не стал совершеннолетним, и на момент их оформления оружейник уже занял его место. В моем случае Аверс нарочно заплел мне волосы в тонкую косичку, запудрил и зарумянил кожу, чтобы она казалась еще более гладкой, чем есть и наказал сделать восторженное выражение лица, когда фотографировалась. Нужна была хоть какая-то иллюзия, что снимок сделан не прямо сейчас а в мои восемнадцать. Вышло не очень. Наивных глаз не получилось даже при том, что в ателье к художнику я попала впервые в жизни.
- Айрис - это имя, которым я звалась, служа у баронской вдовы прислугой... я помню: ты мне его дал, чтобы обращаться по прежнему "Рыс", и никто не спрашивал почему так. А мне тебя называть Тавиаром?
- На людях лучше никак. - Аверс чуть поморщился, но больше равнодушно, чем с отвращением. - Я привык, но от тебя хочу слышать настоящее имя.
- Однажды я поймала себя на желании увидеть тебя в юности. И вот вдруг на самом деле это могу. Ты здесь такой худой и большегубый, один нос, да взрослые глаза... Этот мир так гуманен, что человек позволяет себе продлить и детство и беспечную юность. Насколько я понимаю, жизнь целиком отвоевала себе больше лет - до здешней старости люди прошлого доживали единицами. В этом времени ни у кого не повернулся бы язык назвать тебя стариком в сорок шесть, как звали в Неуке.
Он хмыкнул, ненадолго зажмурился и вновь открыл глаза, посмотрев на меня с благодарностью и даже счастливо:
- Как я истосковался по всему этому - настоящему имени, тем названиям, по особо выстроенной речи. И как я скучал по твоему голосу, Рыс, и по твоим серым глазам. По тому как ты на меня смотришь. Как целуешь, как касаешься. Столько лет я здесь прожил, и только сейчас мир перестал быть чужим, - я больше не один в этом загробном царстве. Вернулась ты и вернулась заново полная жизнь.
Мы сидели друг напротив друга, и Аверс после этих слов перетянул меня к себе. Обнял.
- Аверс... - Я шепнула от самой близости момента, а не потому что нас кто-то мог подслушать. - Скажи, есть ли в твоем сердце чувство бессмертия? У меня... я все эти дни ловлю себя на этом. Смерти нет. Не ощущаю ни страха перед ней, ни даже веры в нее, она случается с другими, а я вне власти. Я не могу умереть.
- Есть. - Он ответил серьезно, тоже понизив голос. И чуть помолчав, продолжил: - Но эта уверенность ложна. Не обманывайся, не рискуй, Рыс, всегда будь осторожна с тем, что опасно - ток, скорость, и все равно - люди. Во все века - люди. Закон защищает, но неистребимы и те, кто его нарушает.
- Я понимаю это разумом, а чувства мне диктуют иное. Мы обманули закон жизни!
- Не мы, а Рихтер. К слову о жизни... - он сменил тон на беззаботный: - Ты хочешь есть?
- Хочу.
- Тогда пойдем позовем нашего мрачного спутника.
Не знаю, каково гордости Люнтберта было сносить то, что Аверс оплачивал расходы, но внешне он был погружен глубоко в свои чувства и мысли. Не до денег ему было. В вагоне-ресторане парень сидел на своем месте напряженно, изжевал губы и часто бросал на меня холодный взгляд.
- О чем ты хочешь спросить? - Не выдержал оружейник. - Или сказать? Пока изнутри не сожрало, говори.
- Я спрошу, но только с глазу на глаз.
- Не заскучаешь одна?
- Нет.
Аверс кивнул ему, и оба вышли за дверь длинного просторного вагона, а я осталась за столиком. Заказ уже сделали, но я продолжала заглядывать в меню и водить пальцем по красочным картинкам готовых блюд и напитков и выискивая в строчках знакомо-незнакомые слова ингредиентов, которые и не пробовала никогда. Вскинула глаза, реагируя на движение, и увидела девушку с вишневым цветом волос. Яркий оттенок - не природный, и броский макияж при скромной черной одежде. Она зашла, пересеклась со мной взглядом и села недалеко, через столик. Я готова была вернуться к листу, но та вновь стала смотреть на меня и даже чуть улыбнулась. Разглядывала нагло, с выражением любопытства и оценки.
В этом времени никто не мог меня знать. Ожоги скрыты. Одежда, подобранная Аверсом, не допускала нелепости из-за которой вдруг незнакомые люди так пристально бы смотрели. Необыкновенная приветливость? Солидарность попутчику? Тоже чуть улыбнулась, и осмотрела незнакомку с ответным вниманием: красивая, изящная, очень молодая. Из самых приметных черт - шрам на левом виске и скуле, который заметно стягивал на себя кожу и белел косым росчерком. Она его ничуть не стеснялась, - не прикрывала волосами и не замазывала кремом.
Люнтберт по возвращении стал заметно спокойнее. Прояснив что-то, он избавился от глодавшего его незнания, и первое, что сказал за столом:
- Не нужно меня звать полным именем. Я Берт, мне так привычнее.
- Мы договорились, Рыс, о доверии. И как бы сильно наш спутник нас не ненавидел, мы быстрее достигнем цели при терпимом отношении друг к другу.
- Ты расскажешь о себе что-нибудь, Берт? Мне бы хотелось познакомиться по-человечески, а не так, как вышло в первую встречу.
- Мне нечего рассказывать. Скучнее и проще моей жизни, ничего нет. Я учился с Эской, мы были друзьями, а потом началось все это безумие из-за проклятого диплома. Кто я и что я не имеет значения...
Мне знакомо было чувство отрешенности от себя ради цели, и потому последние слова вызвали не насмешку, а больше понимание. Тон Аверса тоже прозвучал без тени снисходительности:
- Для простого человека ты на удивление сделал много сложного - добрался до знаний о переселенцах. От кого ты узнал, если не от Эски?
- Меня пустили в больницу к Сомраку. С этим мне помог мой дядя, но цель визита я выдумал другую, так что никто, кроме меня, о вас не знает. Мне помогли друзья и даже Рория, а из-за того, что я планировал месть, я держал язык за зубами крепко. Сомрака мне удалось вывести на признания, ни следователю, ни врачу о путешествиях он не проговорился, хотя заметно, что нервы у него расшатаны.
- Рория? - Я услышала в первую очередь это имя и удивилась. - И ты...
- Я читал "Миракулум", да. И с тобой я знаком больше, чем хотелось бы... с вами обоими...
Не самая приятная новость. Аверс рассказал, что как только узнал об издании, выкупил все книги и сжег в своих домнах. Лишь четыре осело, - одну он оставил себе, вторая ушла в гос.архив, и третья у автора. Последняя либо была куплена, либо потеряна, - следов не найти.
Аверс внимательно слушал Берта, и аккуратно, почти незаметно осматривался - вне купе, на людях, он снова превратился в того, кто следит за каждым движением окружающего мира. И, быть может, я ошиблась, и в этом случае оружейник не охотник, что выслеживает добычу, а сам зверь, настороженно выглядывающий стрелка? Аверс словно мысли мои прочитал, потому что вдруг сменил тему разговора:
- Должен предупредить, Берт. К тебе могут подойти, заговорить, набиться в знакомые и попытаться что-то разведать. Могут подловить в тамбуре, под банальным предлогом зайти в купе, попытаться запугать, - с той же целью. Будь начеку. Мы не одни едем, и в попутчиках не полиция, и не частный сыск, а люди Полутени.
Я тут же бросила взгляд в ту сторону, где сидела незнакомка со шрамом, но та уже ушла. Совсем недавно, судя по тому, что чашку из-под ее напитка убрать не успели.
- Преступники?
Берт спросил тихо, без намека на испуг.
- Нет. В ее основе такие же переселенцы, как и мы, только другого... хм, сословия. Они ни разу не ответили на наше предложение сотрудничества или хотя бы диалога, но никогда и не враждовали с нами. Тревожиться не о чем. Сказал, потому что не хочу, чтобы тебя, Берт, застали врасплох с мягким или жестким допросом. Полутень объявилась, и, значит, им что-то нужно.
- Я не дурак, и не ребенок. Я бы не повелся ни на каких случайных людей и болтовню.
- Рад слышать.
Мы проезжали станции. На каких-то стояли не больше двух-трех минут, а на более долгих Лютнберт выходил подышать воздухом. С задумчивым лицом бродил туда и обратно вдоль платформы, сторонился курильщиков и лоточников. Но из поля зрения не пропадал - мы с Аверсом волей неволей наблюдали за ним из окна купе, спрятавшись в тени его глубины.
- Он словно дразнит собой тех, кому любопытно, приглашая подойти и заговорить.
- Не слышу в твоем голосе осуждения. Ты не злишься, что он не послушал твоего совета?
- А я не советовал прятаться, - возразил оружейник, - быть бдительным, - да. Подозреваю, что Берт тяготится бездействием, и хочет хоть каких-то событий.
- Ему не навредят?
- Уверен, что нет.
Но в противовес этим словам Люнтберт не вернулся с последней долгой стоянки, самой поздней перед ночным отрезком пути до столицы. Поезд тронулся, а звука соседней двери, характерного проката и щелчка, мы не услышали. Аверс проверил - парня на месте не было, и в коридоре, и в тамбуре с выхода вагона, и в туалете.
- Вернись, закройся и жди меня, я пойду дальше по поезду и поищу... Хотя, нет, лучше будь рядом. Проклятье...
- Я сделаю так, как ты скажешь.
- Идем.
Час поздний, а работника вагона на месте не оказалось. Аверс постучал в каждое купе, бесцеремонно пробовал открыть, но все заперты и ничей голос изнутри не отзывался. Попытавшись нажать на большой рычаг хода в тамбур между вагонами, обнаружили, что и он застопорен специальным ключом.
Спокойствие Аверса делало спокойной и меня, даже при таких обстоятельствах. Он думал, приглядывался к запорам, к ручкам на купейных дверях, пока не остановился напротив одной. Разглядел в скудном свете ночного режима что-то значимое. И постучал в нее. Забавно, но простой удар красноречиво выдал уверенность "я знаю, что там кто-то есть".
- Отойди сюда, Рыс.
Оружейник шепнул и сместил меня почти за спину, по диагонали, загораживая от всего возможного - любой опасности, которая могла прилететь справа и слева от пустот коридора, и от тех, кто прятался.
- К чему сложности? Мы не бежим от разговора и с поезда прыгать не будем. - Громко произнес оружейник. - Или вас забавляет сама игра в невидимок?
- А мы и не прячемся, защитник. С самого начала.
Девушка со шрамом успела нарисоваться в начале вагонного коридора и покручивала за колечко служебный ключ. Потом перехватила, как сигарету, и, не брезгуя, куснула зубами.
- Итида. Слышал о тебе. Что вам понадобилось, и почему сейчас?
- Пришло время подружиться. Последнее звено на месте, - любовница колдуна, - здесь, и только она может его позвать. Ведь так?
Аверс с досадой качнул головой и ответил нравоучительным тоном:
- Зря "Полутень" отказалась от общения... Не ожидал такого услышать. С чего ты взяла, что она здесь?
- С того, что я знаю ее в лицо! - Дверь купе резко отъехала, и с такой силой, словно человек собирался снять ее с крепкого механизма. - Где ты находишь таких преданных пажей, госпожа наглец? Этот ребенок молчит и отказывается назвать твое настоящее имя!
Полшага назад, и Аверс почти прижал меня своей спиной к окну. Не от страха, а потому что дал себе больше пространства для маневра, - судила потому, как он напряг плечи и сменил положение рук. Но ни в чем более не заметила перемен. Я изумилась, увидев здесь Красдема во плоти, ощутила прохладу легкого и мимолетного страха от свежих воспоминаний. Они откликнулись быстро и ярко - плен, уговор, побои и унижение. Но и другое - нетронутая Витта, нетронутая я, честное слово бесчестного разбойника. Оружейник остался спокоен и не проявил даже намека на удивление:
- Какая встреча. Где наш спутник?
- Я друг. Не скаль клыки. Служку вашего хотел попытать для одного удовольствия - проверить на храбрость и выяснить, как же зовут демонессу? - Красдем по годам не изменился, огромный, рыжий, с рябым лицом, все перемены - одежда, да стрижка под стать времени. - Эй, припертый к стенке, выходи!
Берт обозначился звуками и после возни с чем-то тяжелым, словно был завален тюками белья, объявился - живой и невредимый.
- Храбрый ребенок, хвалю. Юн, но стоек, и это заслуживает уважения...
- По документам узнал? Ждал и проверял? - Аверс перебил его следующим вопросом.
-Да, есть у меня людишки на нелегалке по паспортам. Да, ждал. И, конечно, узнал ее не смотря на прошедшие годы.
Красдем, говорил дружелюбно. Да и что ему с нас в этом времени, наоборот - земляки на чужбине, старые распри потеряли смысл, делить нечего, мстить не за что. Даже убили его не мы, и нас - не он. Холодный тон оружейника не воспринимал как допрос, или не проявлял истинного отношения. Кто знает? Я все это время стояла молча и слушала, стараясь уловить то, что может проскользнуть меж сказанного вслух.
Красдем сделал шаг вперед, и лишь настолько, насколько почуял дистанцию, присмотрелся ко мне и заулыбался довольно:
- Это ты! Я пощадил тебя, и боги не только меня не прокляли, а, как видишь, и одарили. Не обманула удача. Так как же тебя зовут, госпожа наглец?
- Крыса.
- Внезапное имя... Я для своих - Крас. Только Итида зовет меня так, как звали с рождения в прошлом, а здесь для прочих... какая разница. И ты ведь не Тавиар, а Аверс, если я правильно помню? А паж?
- Я не прислуга, - ответил Берт, едва разжав зубы, - и не в свите у них, а сам по себе.
- Не кипятись, храбрец, будь по-твоему. Так как мне к тебе обращаться?