Таш Алёна Александровна. Любаша,любовь моя

Любаша, любовь моя

На улице едва рассвело, а в маленьком, словно с картинки, домике уже раздавались мелодичные звуки. Играл патефон. Тихо, без скрипа отворилась дверь, и из дома вышел пожилой мужчина, Владимир Николаевич Горелкин. Возраст его уже перешел за семьдесят, но вопреки годам, мужчина имел моложавый вид, даже белая шапка густых волос несказанно шла к его широкому, волевому лицу. К тому же, он был крепко сложен и имел энергичную походку, несмотря на то, что заметно хромал на левую ногу.

Эта хромота была следствием апоплексического удара, случившегося с Владимиром Николаевичем еще в молодости. К тому времени он уже был женат на черноглазой молодой женщине, Любови Дмитриевне, которая была младше его на десять лет. Несмотря на свой возраст, она стойко приняла постигшую мужа беду.

К счастью или несчастью детей у них не было, и после реанимации она решила сразу же забрать Владимира Николаевича домой: ей не хотелось, чтобы за ним ухаживали чужие люди.

- Володя, завтра мы едем домой.

Вместо радости Любовь Дмитриевна прочитала в его глазах:

- Не надо, оставь меня.

- И думать брось! -- сказала она твёрдо. - Я тебя здесь не брошу.

Через месяц домашнего ухода у Владимира Николаевича восстановилась речь, и тогда он часто звал жену по имени: "Любаша, Любашенька...". Она подходила, послушно садилась подле него, а он брал здоровой рукой её узкую ладонь и крепко сжимал её.

- Видишь, Володенька, - говорила она на его бодрое пожатие, - богатырская сила в тебе.

- Богатырская? Это я у тебя, значит, Илья Муромец? Ну, тогда, как с печи-то своей встану, Любашенька, сразу на подвиги пойду, - отвечал он и криво улыбался на одну сторону.

Любовь Дмитриевна ободрялась, когда муж находился в весёлом расположении духа, и верила, что скоро он встанет на ноги. Спустя полгода Владимир Николаевич действительно с помощью костылей начал передвигаться по дому, а по выходным они вместе выходили на улицу и гуляли до тех пор, пока не одолеет усталость.

Усилия и забота Любови Дмитриевны оправдались. За один год Владимир Николаевич вернулся к полноценной жизни. С тех пор они в полной мере поняли смысл клятвы, которую дали друг другу десять лет назад: "и в горести, и в радости быть вместе", а Владимир Николаевич никак не мог надивиться на свою жену.

- Любаша, и откуда в тебе столько силы? Выходила все-таки своего богатыря? -- спрашивал он с улыбкой.

- Своя ноша, Володя, не тянет.

Всякое дело супруги делали вместе: сажали цветы, ходили за грибами, ловили рыбу, пололи грядки. Но однажды речь коснулась чисто мужского, как считал Владимир Николаевич, дела: строительства беседки, - и он специально ничего не стал говорить жене. Начертил потихоньку план на широком листке, расписал все детали и вышел за инструментами. Любовь Дмитриевна тут же заглянула в листок, повязала косынку и вышла следом.

- Ну что, где будем строить? -- спросила она, разглядывая план постройки.

- Э-к, чего выдумала: строить! -- подумал Владимир Николаевич, увидев жену. - Какой мне тут прок от тебя?! -- А вслух спокойно ответил:

- В саду, между грушами.

Любовь Дмитриевна держала доски, подавала инструменты, убирала мусор, а когда постройка закончилась, она выкрасила стенки синей краской и расписала белым узором.

Глядя на беседку, Владимир Николаевич сказал:

- Красота-то какая, Любаша, ты посмотри! И что бы я без тебя делал...

Эта беседка и сейчас стоит в саду. Правда, она уже не так хороша, как была когда-то. От частых осенних дождей и суровых зим краска облезла и сосновые светлые доски потемнели...

Владимир Николаевич сегодня был слишком задумчив. Сам он шёл в палисадник, но мысли были заняты другим, заставляя его хмурить брови и тяжело вздыхать. Он привычно прошёл к тюльпанам и, вытащив из кармана ножичек, завёрнутый лезвием в газету, начал срезать один за другим красные бутоны на тонких ножках.

Первый луч солнца осветил усеянное перистыми облаками небо под мелодию старинной песни:

На заре ты её не буди,

На заре она сладко так спит;

Утро дышит у ней на груди,

Ярко пышет на ямках ланит.

Раз в год, в день рождения жены, Владимир Николаевич вставал вместе с солнцем, настраивал патефон и шёл за тюльпанами. За тридцать лет это стало для него особым обрядом, который он охотно совершал в знак любви и глубокого уважения к Любаше.

Срезав цветы, он медленно разогнулся и, сильнее прихрамывая, пошёл домой. У двери его ждала сиамская кошечка, которую на ночь он выпускал гулять.

- А! Кошана, пришла? Ну, идём, идём!

В доме было темно, лишь в правом углу перед киотом горела лампадка. От её слабого огонька лики Святых показались ему печальными. Утренний свет, проходя сквозь окно, падал квадратными пятнами на крепкий тёмного дерева комод со стоящим на нём патефоном.

Как только Владимир Николаевич зашёл в комнату, музыка смолкла. Скрипя половицами, он подошёл к комоду, положил тюльпаны на белую скатерть, перевернул пластинку и, прокрутив ручку, снова завёл патефон. После быстрого скрипа комната вновь наполнилась мелодией.

Владимир Николаевич перевёл задумчивый взгляд на чёрно-белые фотографии, висящие на стене, и долго серьёзно глядел на них. На фотографиях были запечатлены он и Любаша. Первый снимок был свадебный, в полный рост. Он, тридцатилетний широкоплечий мужчина в чёрном костюме, и она, маленькая девчушка с матовым личиком в белом, чуть прикрывающем колена платье.

Другое фото сделали спустя десять лет, на годовщину. Каждый, кто глядел на него, сразу же обращал внимание на чёрные глубокие глаза Любови Дмитриевны: они были очень выразительны.

Мелодия закончилась, пластинка фыркнула, и после некоторой паузы зазвучал другой романс. Владимир Николаевич слегка вздрогнул и, вновь погрузившись в свои мысли, закрыл глаза.

В том саду, где мы с вами встретились,

Ваш любимый куст хризантем расцвёл,

И в моей груди расцвело тогда

Чувство яркое нежной любви...

...Это было в саду: кругом цвела сладкая сирень, и патефон играл тот же романс. Они были совершенно одни! Он обхватил её одной рукой за талию, а другой придерживал узкую невесомую ладонь. Они смотрели друг другу в глаза и танцевали. Запах сирени, уединение, музыка, пристальный взгляд дорогих ему глаз... Очарованный, он был уже не в силах молчать и, наклонившись над самым ухом, шёпотом, словно боясь спугнуть её, спросил: "Любаша, любовь моя, ты выйдешь за меня?" Лёгкая дрожь радости пробежала по её телу. Она ничего не ответила и, счастливая, засмеялась. Он понял этот смех и, окрылённый, подхватил её на руки. Всё ещё шёпотом, едва не задыхаясь от чувств, он спросил: "Да?". Любаша молча закрыла глаза: "Да!"...

Романс всё ещё звучал:

Опустел наш сад, вас давно уж нет,

Я брожу один весь измученный,

И невольные слёзы катятся

Пред увядшим кустом хризантем...

Каждое слово беспощадно проникало в сердце Владимира Николаевича. Сухие губы его зашевелились. Он начал подпевать: " Отцвели...уж давно...хризантееемы в саду... Но любооовь...всё живёт...в моём сердце больнооом...Но любооовь...всё живёт...в моём сердце...больном..."

Неожиданный грохот заставил его оглянуться. Лампадка была опрокинута, а из-под кровати испуганно таращилась на хозяина Кошана. Владимир Николаевич не стал ругать кошку. Он лишь горько вздохнул и, молча подойдя к киоту, поставил лампадку на место. К счастью, огонёк внутри не погас.

Владимир Николаевич с благоговением встал пред иконами, выпрямился и еле слышно, одними губами произнёс: "Помяни, Господи Боже в вере и надежде живота вечного Любашеньку -- Любовь -- рабу Твою. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, ныне и присно, и во веки веков. Аминь"

Оставить комментарий © Copyright Таш Алёна Александровна Размещен: 31/01/2017, изменен: 31/01/2017. 14k. Статистика. Новелла: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Вот уже 30 лет он дарит ей цветы

Таш Алёна Александровна Любаша,любовь моя

Таш Алёна Александровна
Любаша,любовь моя