Полная пачка

Том вскрывает пачку сигарет, выходя из подземки. Пальцы нащупали ярлычок от пленки еще в кармане - вот она, мышечная память. Триста лет не курил, а заглянул в киоск - и выпалил привычное заклинание раньше, чем успел подумать:

- "Мальборо лайтс" и зажигалку, пожалуйста.

...Даже зажигалки остались ровно такими же. У Яна была понтоватая стальная "Зиппо", а он так и перебивался копеечными "Крикетами", вечно их теряя.

"Зиппо", кстати, он Яну и подарил.

19

- Ян Вилкинс, - невысокий парень с умными глазами протянул ему руку.

Это было в первый учебный день. Университет, как новая одежда - красивый, вымечтанный, но еще как будто чужой - натирал и топорщился во всех местах. Когда рыжий сосед справа обернулся, комментируя фразу лектора, Том не мог избавиться от чувства, что его принимают за кого-то другого, но, конечно, ответил - и, видимо, в тему, раз беседа имела продолжение.

- Том. Томас Шеридан, - он улыбнулся, отвечая на рукопожатие, и непонятно почему ему вдруг стало легко. Может, потому что именно в этот момент удалось поймать внутри ускользающую уверенность, что он на своем месте, что эти стены еще станут ему домом.

18

Шерри и Вилли. Они придумали эти прозвища, дурачась и подкалывая друг друга, в первый же день - а потом весь кампус стал их так звать, в глаза и за глаза. Им было по барабану. Через пару дней Тому казалось, они знают друг друга всю жизнь. Они быстро стали неразлучны, легко обросли компанией, освоились на кампусе и, конечно, моментально съехались, когда выяснили, что оба любят учиться по ночам, тайком от соседей курят в комнате и разбрасывают вещи в хаотичном подобии расходящихся по воде кругов.

Ян был светлой головой, полным стипендиатом, и Том поначалу тушевался рядом с ним, мучительно ощущая нехватку эрудиции - пока через пару недель не выяснилось, что ему на порядок лучше дается латынь. Языки и философия стали вотчиной Тома, за логику и римское право отвечал Ян, историю недолюбливали оба, а литература вызывала жаркие споры, не прекращавшиеся иногда ни за обедом, ни в пабе, ни во втором часу утра - даром, что каждого ждала еще груда несделанных работ.

17

"Студенчество - особая жизнь, причудливо переслоенная самоотверженной тягой к лучшей версии себя, трудной, азартной работой ума на грани фанатизма, бессонными ночами над бесконечными страницами - и самой бесшабашной и бессовестной формой лени, праздности и тяги к развлечениям".

Том откладывает ручку и тянется за сигаретами. Этот выпуск пойдет в эфир на следующей неделе, нужно только доделать пару подводок. Новый учебный год. Новое вино в старые мехи, новые юные заполонят те стены, что когда-то отражали и их голоса.

...Их мозги перегревались и вскипали, и тогда - а иногда и просто так, без видимых причин - они откидывались на спинки стульев, разминая затекшие плечи, выглядывали в окно, откликаясь на зов, затевали возню с перекидыванием мятых бумажек, шатались из паба в паб в самой разгульной компании, какую могли найти - или брали велики и уматывали на целый день куда-нибудь в парк или даже за город.

Том любил эти солнечные дни, ветер в лицо, когда разгонишься с длинного спуска, и хочется зажмуриться и орать во всю глотку какую-нибудь дурь, и запах лета, щекотавший нос, когда, вконец обессилев, они валились на траву в таком месте, где больше никому не пришло бы в голову расположиться, чтобы читать Оруэлла, или Кьеркегора, или историю философской мысли раннего Средневековья.

Просто им было тогда по восемнадцать лет.

16

Том накидывает куртку и спускается вниз покурить. Славные забытые ночные прогулки.

В небе над Лондоном даже в ясную ночь звезд почти не видно. Лондон дышит своей собственной жизнью, звезды ему ни к чему.

В Лидсе, где они учились, со звездами тоже было не особо. Зато какое небо было в Корнуолле - щедро, горстями рассыпанная по черному бархату серебряная крошка.

Летом после первого курса он гостил там у Яна. Дом был слишком велик; Том чувствовал себя там самозванцем. И еще эти обеды с родителями! Впрочем, они мало времени проводили в доме, пользуясь предоставленной им свободой на всю катушку. В то лето у обоих, наконец, завелись отношения, и они бесконечно зависали: то в общей тусовке, на пляже, в клубе, то в кино, то в кафешке, встречаясь пара на пару - то уединялись со своими девчонками при каждом удобном случае. Смеясь, подтрунивая друг над другом, делили запасы презервативов - почему-то всегда получалось, что они в достатке только у кого-то одного.

У Тома, вообще-то, не особо складывалось с девушками. Но это лето, его первое лето у моря, разливало вокруг какую-то скользящую, ветреную летучесть, заряжавшую все, что он делал. Он сам удивлялся - тому, что Крис сразу выделила его, как и он ее, и своему куражу и тому, что его комплименты и ухаживания достигали цели; и тому, как легко все получилось, когда они в первый раз оказались одни в прохладном полумраке лодочного сарая.

По правде говоря, там и был его первый раз, и только Ян об этом знал. Том чувствовал иногда, как это знание натягивалось между ними тонкой нитью - когда поначалу Ян оглядывался на него вопросительно, как смотрят на кого-то дорогого, тревожась, понравится ли ему в новой компании, и позже, когда иной раз он спиной ощущал на себе Янов будто опекающий, подбадривающий взгляд, и это было и тепло, и невыносимо.

Том платил ему тем единственным платежным средством дружбы, которого у него было в достатке: тем, что тоже знал и хранил его секреты.

Он помнил один вечер из того лета. Ян где-то раздобыл косячок, и они валялись вдвоем на пустом берегу, негромко перекидываясь словами в том блаженном покое, что оставляла по себе неведомая сила, отступая в такт угасанию зеленоватой волны.

Тогда Ян рассказал ему кое-что о себе. В первый год они все рассказывали друг другу, будто каждый нашел в другом, наконец, того единственного благодарного слушателя, которому важно и не все равно. История Яна была про Шарлотту - его недостижимую звезду, по которой он отчаянно и безнадежно сох добрых пять лет, к чьим ногам складывал все достижения и победы, прочитанные книги и внезапные озарения.

Шарлотта была его старше, и старше непреодолимо. Все кончилось тем, что она поцеловала Яна в лоб, ласково бросила ему "Подрасти!" и выпроводила вон из своей жизни.

Том смотрел, как густой, даже в сумерках заметный румянец пятнами выступает на скулах его друга, слушал сбивчивое горькое признание в том, как жалко и мучительно долго Ян не мог ее отпустить, как и вправду надеялся дорасти до своей la belle dame, дотянуться до манящей и недоступной вершины.

Потом Ян умолк, и Том протянул руку и крепко сжал его плечо, и Ян в ответ потерся щекой о его пальцы, и ничего больше не нужно было говорить.

Там, над морем, были лучшие в мире звезды.

15

Ян перевелся на юридический на втором курсе (Том только усмехнулся про себя, вспомнив его семью), и тогда же у них появилась Лиз.

Том отлично помнил, как они встретились: это было на осенних студенческих дебатах. Ян и Том держались вполне достойно и лихо расправлялись с конкурентами, пока какая-то задиристая первокурсница в компании двух скучных ботаников не разнесла их в пух и прах. После Ян подошел к ней познакомиться. Том морщился про себя, глядя, как тот распускает свое павлинье обаяние - но, к его удивлению, все срослось очень просто и естественно. Над Яновыми авансами Лиз посмеялась, но пошла с ними выпить, а потом они ее проводили, а потом как-то легко и незаметно, к еще большему удивлению, Лиз стала их другом. Третьим мушкетером.

Это Лиз привела их в ту малюсенькую забегаловку, притулившуюся сбоку от помпезной лестницы в старом корпусе. Там варили лучший кофе в городе - двойной черный с лимоном и перцем, нигде больше он такого не встречал - и разрешали выносить крохотные чашки наружу. Сколько часов они втроем провели на широких мраморных перилах, разговаривая обо всем на свете. Они даже у себя в комнате завели турку и спиртовку, Ян называл это "кофе по-спартански". Том долго возил с собой эту нехитрую утварь в своих скитаниях по городам и весям. Да и теперь кофе им с Мэгги он всегда варил сам.

14

Когда Яну исполнился двадцать один, его родители расщедрились и подкинули ему денег на аренду собственной квартиры. Вернее даже, они сами ее и нашли - красивый кирпичный дом в приличном районе у самой реки, высокие потолки, темное дерево и гудящие трубы в ванной. Ян звал Тома поселиться вместе, хотя обоим было ясно, что его доходы вряд ли покроют хоть какую-то разумную долю от аренды, а жить за чужой счет он, конечно, не захотел. Никто был не виноват, жизнь брала свое, они взрослели и вылуплялись из кампусовского инкубатора, но что-то все-таки чуть-чуть саднило у Тома внутри, как будто их братство дало трещину раньше, чем он оказался к этому готов.

Впрочем, Том вскоре и сам подыскал себе небольшую мансарду, и несмотря на дурацкий район и крайне потрепанный вид, она ему нравилась, как может нравиться только первое собственное жилье, первое место на земле, которому он по праву мог называться хозяином.

13

Теперь они весьма регулярно тусовались друг у друга, и, как ни странно, именно Томова берлога все чаще становилась их штаб-квартирой. Наверное, было в ней какое-то уютное сходство с их прежним жильем, легче было почувствовать, что жизнь не изменилась и они тоже. У Яна там была своя кружка, свое место за столом на кухне и свой диван - на котором они тогда и валялись, ничего особо не делая. По телику шел уютный зомби-ужастик, и они запивали его даже не пивом, а отличным выдержанным вискарем, который Ян притащил незнамо откуда в прошлый раз.

Том не знал, что тогда произошло. Что стало спусковым крючком, невидимой точкой, в которой воздух оказался заряжен так, что ему перестало хватать дыхания, и Янов локоть, привычно упиравшийся ему в бок, он вдруг стал чувствовать так обжигающе остро.

Кто начал движение, самый первый его миллиметр, он тоже не знал, как ни силился после вспомнить. Он очнулся, вспышкой, когда губы Яна, бесконечно знакомый упрямый изгиб, прижимались к его губам - жадно, горячо, и пальцы столкнулись, сплелись, и он выпростал другую руку, ухватил Яна за плечо и притянул к себе - крепче, ближе, еще.

Это не было похоже... ни на что. Он не знал, что так бывает - что он сам бывает таким. Будто двадцать один год они жили навстречу друг другу, а встретившись, наконец, столкнулись, как магниты, соединились с такой силой, что он и помыслить себе не мог. Не осталось ничего между ними, ни расстояния, ни секрета, ни глотка воздуха, который не был бы общим, не приближал бы, хотя некуда было уже ближе, не сшивал бы их насквозь неровными строчками общего дыхания.

Он думал потом: не было, кажется, человека, которого я знал бы лучше, столько всего я знал о тебе - и столько всего не знал. И о себе. Твоими руками, твоими губами, всем тобой - я заново узнавал о себе. Ты рассказывал мне обо мне без единого слова. Кто я, какой я, что я делаю здесь.

12

Если бы можно было выбирать, где окажешься... потом. После всего. Если б можно было попросить - у Петра, этого вечного ключника, или кто там тебя встретит. Тому не нужны были бы никакие райские врата. Он все бы отдал - не за ночь даже - за эту предутреннюю минуту, где двое спят, обнявшись, и ничто, что будет потом, еще не заявило на них свои права.

11

В то утро Том просыпается один. Минуту ему хочется не открывать глаза.

Но ведь это трусость. Что бы там ни было - оно уже есть, и надо иметь мужество его встретить.

...На кухне Ян варит кофе. Том встает рядом, почти касаясь плечом, закидывает в тостер пару кусков хлеба. Смотрит на Янов профиль: помятую, красную со сна мочку уха и упрямую рыжую прядь, падающую на лоб.

- Ну? И что теперь?

Ян сглатывает, не отводя глаз от турки. Они оба терпеть не могут убежавший кофе. Помолчав, говорит - с той легкостью в тоне, от которой у Тома сводит зубы:

- Слушай, Шерри, ну мы же взрослые люди. Ну ты же все понимаешь...

Том кивает ему в спину и отходит к окну. Его до глаз заливает чистейшая белая ярость, и сил едва хватает, чтобы не дать ей хода. И еще внутри ворочается огромное скользкое нечто, чему он не знает названия.

На подоконнике обнаруживается пачка, в ней - последняя сигарета. Губы предательски не слушаются, и колесико зажигалки раз за разом прокручивается вхолостую, царапая пальцы. Нет, вот нет - плакать при нем он не будет точно.

Том делает затяжку и медленно-медленно выдыхает. Потом еще одну, и еще. Старое, истертое дерево оконных рам все в царапинах, краска кое-где облезла, а в одном месте торчит нахальная свежая заноза. Этот дом повидал немало.

Пальцы еще дрожат, но это можно списать на похмелье.

- Сахар не клал, - Ян протягивает ему кружку и машинально двигает сахарницу поближе, - Послушай. Давай все оставим как было. Мне было бы жалко... это все потерять.

Ян смотрит исподлобья, как будто все еще пытаясь накинуть поверх разговора тонкую ткань несерьезности, наполовину шутки, и что-то такое стоит в его глазах, позади уверенности и напускного лукавства - какая-то такая щенячья тоска, что вся Томова злость растворяется без следа.

- Конечно, - кивает он в тон, легко и мягко, - мне тоже. Конечно.

10

И, в общем-то, да, у них получилось. Не в ту же секунду - сразу Том спасовал, опасался не удержать нужного тона. Малодушно "проболел" пару дней: надрался в хлам, как в бреду бесцельно шатался по городу, что было потом - помнил плохо. Очнулся на чьем-то диване в незнакомой квартире, без денег и с пустой головой, и два часа шел домой пешком, подставлял лицо ветру, надеясь выветрить муторный стыд вместе с похмельем. А наутро выкрутил душ почти до кипятка, накинулся на еду и кофе, как будто голодал неделю, надел свежую рубашку и поехал в университет, как ни в чем не бывало.

...Он только первое время старался не оставаться с Яном один. Подгадывал, чтобы Лиз всегда была третьей - так было как-то проще, что ли. Берег себя, как хрустальную вазу, будто носил внутри незажившую рану, о которой знал только он сам.

А потом тонкий ледок над черным и живым затянулся, окреп, и оказалось, можно наступать сверху, даже и кататься, не боясь провалиться. Они дружили, легко и крепко, до самого выпуска, еще почти полгода.

Ян и Лиз специализировались по корпоративному праву, Том с головой ушел в литературу - романтики XIX века вообще-то были полем, перепаханным вдоль и поперек, но и ему нашелся там свой небольшой надел. Литература давала ему то странное сочетание отстраненности и страсти, в котором он чувствовал себя как дома. Ты просто не очень-то жалуешь живых людей - все больше книжных, подтрунивала над ним Лиз, и он думал, что она, возможно, права.

9

Он не сразу это понял, вот что потом было мучительно неловко вспоминать. Не сразу увидел, что это он стал третьим. Уж он-то мог бы, казалось, проницательно догадаться, ненавязчиво отойти - и наблюдать, заглушая в себе предвкушение, восторг тайного болельщика. А он довольно долго туповато не замечал, что это были уже их - Яна и Лиз - перила, и их кофе, их прогулки и их разговоры, в которых он все больше выступал невольной дуэньей, третьим лишним, с которым щедро делятся, но втихомолку доброжелательно им тяготятся.

...Нет, он правда был за них рад. Он любил их обоих, и трудно было пожелать им выбора лучше.

На их свадьбе он был шафером, конечно.

8

Том надевает лучший костюм, завязывает черный галстук. Продевает в скользящий шелк тяжелые агатовые запонки - подарок родителей Мэгги. Сигареты перекладывает в карман пальто.

Мэгги в Штутгарте, у отца, позавчера ему поставили шунт в сердце. Голос у нее был усталый, но, кажется, все идет хорошо. Он поехал бы с ней, если бы не работа. Хорошо, что не поехал.

...После универа их пути разошлись надолго. Ян и Лиз, кажется, перебрались в Лондон уже тогда, а он, неожиданно даже для себя самого, был принят на место учителя языка и литературы в небольшую частную школу и уехал в Портсмут. Было здорово жить у моря.

Из него получился неплохой учитель, хоть в школе он проработал не очень долго. Параллельно писал статейки, книжные обзоры, потом документальные сценарии для радио, а потом жизнь подкинула шанс из шансов, и он его не упустил. В детстве, мальчишками, все лелеяли честолюбивые мечты: сделаться гонщиком, или телезвездой, или там астронавтом - а он хотел иногда стать голосом из приемника. И вот: его программа, его детище и гордость, по четвергам в 22.15, повтор в воскресенье утром. Кто бы мог подумать.

40 минут - невероятная роскошь, чтобы пустить в плавание по радиоволнам то, что ты на самом деле хочешь сказать миру. Хотя иной раз Том спрашивает себя: его ли это голос? Нет, он знает, этот фокус со всеми: свой собственный голос, когда слушаешь его в записи, кажется чужим. Но иногда ему кажется, что в эти 40 минут он выпускает к микрофону кого-то, кто ему почти не знаком.

...Мэгги была ассистентом звукорежиссера в его первой команде. Они встречались месяца четыре, старомодно ходили в кино и на выставки, вместе ужинали по пятницам, иногда он оставался на ночь, и, странным образом, никто из них не форсировал событий. Пока однажды днем, посреди шумной улицы, он не осознал вдруг простую вещь: если вообще когда-то он собирается это сделать, непонятно, чего он ждет. Мэгги, с ее неколебимым спокойным оптимизмом, мягким юмором и способностью смотреть вглубь вещей, казалась идеальным человеком для него во всех отношениях.

Он сделал предложение в тот же вечер, и она его приняла.

7

Лет через пять Лиз нашла его через LinkedIn, и он сам удивился силе того приступа ностальгии, что мгновенно его охватила. Она не сильно-то и изменилась, их Лиз. Скорее, похорошела, черты стали более твердыми, когда из них ушла пухлявая юность, а ее тугие каштановые локоны по-прежнему не могли укротить никакие шпильки.

Они встретились за ланчем - оказалось, они и работают недалеко, по лондонским меркам, так и вовсе рядом - и за полтора часа не то что не наговорились, едва успели пунктиром пройтись по основным вехам. У Тома тогда был классический вид счастливого молодого отца: вечный слегка ошалелый взгляд и черные круги под глазами от недосыпа ("ничего, в микрофон не видно", отшучивался он). Ханне было месяца три, она часто мучилась животиком, и иногда они носили ее по квартире, сменяя друг друга, ночи напролет. Для него отцовство было новостью века, даже круче его работы, но почти сразу по неуловимым теням на лице Лиз он понял, что дети - больная тема. Ян и Лиз по-прежнему жили вдвоем.

Они стали регулярно видеться: реже за ужинами в полном составе, чаще в обед или даже за кофе или пинтой на бегу, вдвоем то с Яном, то с Лиз - оказалось, что юристы до неприятного занятые люди с вечно несовпадающими расписаниями. Надо отдать должное, они оба делали крутейшие карьеры, это даже Том понимал.

Мэгги, кажется, не очень нравилось их общество, хотя она никогда в этом не сознавалась; просто он видел какую-то натянутость, которой больше никто не замечал. Может, дело было в том, что их троих связывало общее прошлое, в котором Мэгги не было места.

Мы для них слишком яркий пример того, чего у них нет, сказала как-то Мэгги, перекладывая Ханну в кроватку, и он подивился, что она тоже это заметила, хотя он старался аккуратно следить, чтобы эта тема больше не всплывала.

6

...Лиз не могла выносить ребенка. Это была история череды невидимых миру потерь, бесконечный спуск в отчаяние, по которому Лиз с Яном кубарем катились, каждый в одиночку.

Том узнал об этом, когда как-то нечаянно сделался наперсником и жилеткой для Лиз - может, по старой памяти, а может, потому что не был вхож в ее обычные круги - такой эффект попутчика в поезде. Ян же об этом никогда не говорил. Однажды, после очередного витка, он осторожно спросил у Лиз, как Ян. Она махнула рукой: "Он может только работать, плавать и пить", и в этом было столько и такого, что Том прикусил язык.

Он не знал, как этому можно помочь. Он старался хотя бы по мере сил поддержать Лиз, да и это не слишком ему удавалось.

5

Зря он пришел - это он понял тогда почти сразу. Он, в общем-то, и собирался отказаться под благовидным предлогом, но Лиз была три недели как из клиники, вся как натянутая струна, и ей зачем-то хотелось собрать всех-всех на свой день рождения, и он подумал, какого черта, это всего один вечер.

Том с годами разлюбил шумные сборища, а здесь он к тому же почти никого не знал, кроме Тоби и Сары. Мэгги была на восьмом месяце, и он пришел один. Он расцеловал Лиз, обнялся с Яном, и их разделила толпа чужаков. Том поддерживал беседу, доброжелательно шутил, приглашал кого-то танцевать, ободряюще улыбался Лиз и про себя высчитывал, когда будет уместно откланяться.

- Это ведь все из-за Лиз?

- Простите? В каком смысле? - Том смерил взглядом развязного, уже изрядно пьяного молодца в дорогом костюме, кого-то из их новых сослуживцев.

- Да ладно, - тип подмигнул, - мне Ян рассказывал, вы ведь дружили, пока они не поженились? Небось, не поделили ее? - он усмехнулся, не то сочувствующе, не то одобрительно, - Она та еще штучка.

Том отвернулся, поглядел на танцующих. Хотелось рассмеяться. Или дать нахалу в морду.

Найти эту пару глазами было нетрудно. Ян уверенно и изобретательно вел по танцполу свою красавицу жену. Когда-то это было предметом его тайной зависти - и Ян, и Лиз прекрасно танцевали, гораздо лучше его самого.

Том поднял бокал, отсалютовал им Лиз и улыбнулся, невозмутимо пожав плечами:

- Побеждает сильнейший.

...Они долго не виделись после той вечеринки. Родился Майк, и весь первый год болел, Том был по уши в делах, и когда эти двое как-то отдалились от него, он не искал встречи. Жизнь заела, у всех так бывает.

О том, что они развелись, он узнал только через год. От Лиз. Она сказала "не спрашивай" - с таким лицом, что было ясно, что лучше и вправду не спрашивать.

А Ян тогда совсем пропал с экранов радаров. Мучимый угрызениями совести, Том пытался навести мосты, они даже сговаривались встретиться пару раз, но потом по разным причинам все отменялось, и в конце концов он сдался. Вспоминать об этом было горько.

4

А потом они наткнулись друг на друга в пабе. Это только кажется, что вероятность встретить кого-то своего среди восьми миллионов чужаков определяется статистикой. Том давно уже понял: она тем выше, чем меньше ты этого ожидаешь.

Эта встреча была странной. Том был один, и Ян был один, и с них словно разом слетело по двадцать лет. Они опять смеялись и говорили о книжках, будто расстались позавчера и встретившись, возобновили беседу с того же места.

Когда Ян позвал его поехать вместе в Эссекс, Том согласился раньше, чем успел подумать.

- Когда?

- Да вот сейчас.

Том вышел позвонить. Был вечер пятницы, впереди два свободных дня, и Мэгги как будто была только рада - впрочем, не так много у него было друзей, не так часто он куда-то выбирался - и вот, через два с половиной часа они уже распечатывали пиво, сидя посреди тишины размером с целый мир.

Они говорили, и молчали, и снова говорили, а опрокинутый купол у них над головами мерцал сотнями и сотнями крупинок далекого света. Как давно он не видел такого зрелища.

3

В ту ночь Том приходит сам. Какого черта, им давно уже не по двадцать лет, и несколько неловких минут он сможет пережить в любом случае, да и на такси можно уехать хоть ночью. Но неловкости не происходит. Дверь оказывается приоткрыта, и когда Том на мгновение замирает у косяка, он видит глаза Яна, блестящие в темноте, и понимает, что этого ждали они оба.

Красный огонек очерчивает нервную дугу - Ян тушит сигарету наощупь, не отрывая от него взгляда, подается вперед, откидывает одеяло.

- Шерри.

Тому хочется зажмуриться и запомнить его до последней мельчайшей черточки наощупь. Или открыть глаза и смотреть, смотреть и учить наизусть и потом забыть. Слушать, как срывается его дыхание, впитывать горячий сбивчивый шепот, говорить самому, не останавливая слов. Он знает, утром они превратятся в обычных себя, и расстанутся по-приятельски легко, и ни один не будет искать следующей встречи. Только и есть у них - эти несколько невозможных, невозможных, непредставимых часов.

...Он больше никогда там не был. Ян как-то позвал его снова, но Том знал, что больше нельзя. Это было... трудно. Он сжал руки в кулаки, засунул их в карманы. Говорил, сам себя не слыша, что у Ханны в субботу игра и он обещал прийти, и они оба понимали, что дело не в игре - или, может быть, как раз именно в ней. Ян усмехнулся - по-доброму, но печально.

- Я понимаю, Шерри.

И они разошлись.

2

Бабушка всегда говорила: "Не кури возле церкви", и отец почему-то слушался, но сейчас Тому наплевать.

На поминках шумно: ровный неумолчный гул разговоров вполголоса, будто море ворочает камушки в полосе прибоя.

...Был пожар, и машина сгорела, сообщила Лиз в телефонной трубке каким-то чужим металлическим голосом, и Том с той минуты уже не мог развидеть кувыркающийся огненный факел. Вилли.

Не справился с управлением. Заснул за рулем. Вылетел с трассы. Как вообще это произошло? И было ли это случайно - или?

Этого вопроса никто не задал вслух, и тень от него, как от тучи, наползала, накрывала собой и сегодняшнюю службу, и могилу, и эти дурацкие поминки, на которых он не мог найти себе места.

- Он терпеть не мог эти торты, - говорит Лиз у него из-за плеча. Том кивает.

- Я хотела печенья купить, как для него, а они, - она неопределенно машет рукой - никто не стали и слушать.

- Лимонного, - улыбается Том. Оно вечно кончалось первым.

- Ага, - Лиз хлюпает носом, утирает его тыльной стороной ладони, и внезапно становится неотличима от той девчонки, что когда-то макнула его мордой в грязь на студенческих дебатах.

Том обнимает ее за плечи, и Лиз утыкается лицом куда-то в карман его пиджака.

...Ты любил крепкий кофе. И Бьорк, и U2. И курить, сидя с ногами на подоконнике. И плавать по ночам, и подставлять лицо солнцу, катаясь на велике, и спорить о книгах, и танцевать. И Шарлотту. И Лиз. И меня. И лимонное печенье.

Том поспешно прощается, похлопав Лиз по руке, и выходит прочь. Надо просто сесть за руль, завести машину и ехать, все равно куда, пока не кончатся дома. Хорошо, что он не стал пить: просто боялся, что не сможет остановиться, если честно, - но сейчас оказалось очень кстати.

1

Он глядит на дорогу невидящим взглядом. Слезы, о которых просил все эти три дня, застилают ему глаза, стоят стеной, загораживая мир от него и его от мира. Он смаргивает, стирает их ладонью - без толку.

Зажмуриться, отпустить руль, педаль в пол, и -

Он ведь будет ждать меня где-то за поворотом.

Вилли, счастье ты мое золотое. Будешь ли ты ждать меня. Знать бы, когда и где.

Он аккуратно тормозит, съезжает к обочине и роняет голову на руки.

Вилли. Вилли. Вилли. Он воет в голос, вцепившись зубами в костяшки пальцев, и молотит вслепую ладонью по чему придется, и ни от чего, ни от чего на свете ему уже не станет легче.

...Потом слезы кончаются. Все кончается, рано или поздно.

Невдалеке посреди поля виден большой камень - огромный, в несколько тонн, кусок скалы, вставший дыбом сколько-то миллионов лет назад. Том вылезает из машины и бредет к нему. Камень шершавый и теплый - так странно, что именно сегодня не по-осеннему светит солнце, и на белесом небе ни облачка. Том, кутаясь в свой толстый черный твид, кажется себе нелепой дряхлой птицей. Он достает из кармана мятую пачку, щелкает зажигалкой. Нежно лелеет в ладонях последнюю сигарету. Прислоняется к камню спиной, запрокидывает голову и чувствует, как в него проникает тишина.

Пустая пачка

...На дорожке, ведущей от гаража, шаги отдаются особенным гулким звуком. До безумия хочется еще закурить, но пачка пуста, а новую он покупать не станет. Когда-то он бросил курить ради Мэгги - не то чтобы она просила или что-то такое, просто он знал, что отец ее курит, и ей это не нравится, и ему как-то по-донкихотски хотелось изменить что-нибудь в себе для нее.

Том сминает пачку и бросает в урну на углу. Засовывает озябшие руки в карманы и ускоряет шаг. Завтра возвращается Мэгги. Завтра надо забрать Ханну и Майка от матери. Завтра надо как-то снова научиться дышать.