Тартынская Ольга. Верь мне и жди

ОЛЬГА ТАРТЫНСКАЯ

ВЕРЬ МНЕ И ЖДИ

Москва

2008

Любимым мужчинам посвящается...

Я скучаю по тебе. Я всегда скучаю по тебе. Когда ты надолго уезжаешь в свои бесконечные турне или долгие путешествия, я не нахожу себе места. Чтобы не сойти с ума, вслух разговариваю с тобой, смотрю твои записи или тру и мою все в нашем доме. Лида на меня ворчит: ведь и без того все блестит. К слову, она не пользуется моей слабостью и, как всегда, выходит на работу.

Я права была, когда наняла именно Лиду. И вовсе не потому, что она не юная стройная блондинка, а зрелая интеллигентная женщина. Лида для нас клад. Она не сплетничает, не подпускает к себе журналистов и фотографов, которые рвутся подсмотреть нашу жизнь. Бывает, когда тоска по тебе становится нестерпимой, я прошу Лиду поговорить со мной. Несмотря на разницу положений, мы понимаем друг друга.

Однажды мне было особенно грустно. Я сидела, слушала твои песни с последнего альбома и плакала. Лида увидела. Ты ведь знаешь, она никогда не вмешивается в нашу жизнь, не лезет с душевными разговорами. Но тут она подошла ко мне, погладила по голове и сказала:

- Вам бы ребеночка родить. Что ж так мучиться, в одиночестве...

Я не стала ей говорить, что ты мне запретил думать об этом. Раз и навсегда. До сих пор с дрожью вспоминаю, как ты сказал однажды:

- Нет, дети - это нереально. Я уже, мягко говоря, не юн. Ребенка надо успеть поставить на ноги, чтобы все по-человечески, воспитать. Нет, не успею.

Да, ты не юн. Я моложе тебя на десять лет, но тоже уже не юная. И все-таки разве это может быть препятствием, если мы любим друг друга и хотим закрепить нашу любовь в ребенке? Сейчас сколько угодно примеров позднего материнства, никого это не смущает. А уж в вашей богемной среде! Однако ты оказался упорным на этот раз и не хочешь ничего слышать. У тебя уже есть взрослая дочь от первого брака. Видно, весь запас отцовства ты израсходовал на нее. А что делать мне с моими инстинктами?

Ты не знаешь, как одиноко мне без тебя. Я становлюсь совсем беззащитной, неприкаянной. И так целые месяцы. Ведь ты не берешь меня в свои экзотические путешествия, на горные курорты. Ты не берешь меня на фестивали и в долгие гастроли. Я всегда одна. Все наши встречи до единой я могу рассказать по дням. Однажды, чтобы не сойти с ума от вечной тоски по тебе, я решила писать эти записки. Всякий раз, как ты оставлял меня надолго, я садилась писать, вспоминать, все-все, каждую мелочь, и мне начинало казаться, что ты рядом. И теперь у этих записок появилось особое назначение... Ты должен понять меня и, надеюсь, тогда ты меня простишь...

Наверное, нельзя так любить. Эта любовь делает меня зависимой, уязвимой, открытой для невидимых стрел. Она мучительна, потому что я вынуждена делить тебя с тысячами твоих поклонников и слушателей. С тысячами вожделеющих тебя женщин. Иногда я их ненавижу. Им нужен ты для полноты их и без того наполненной жизни. А у меня, кроме тебя, ничего на свете нет...

Да, я тоже была такой, из толпы. Я жила потихоньку, не ведая о твоем существовании. Находила смысл и маленькие радости в обыденной жизни. У меня все было. Работа, маленькая квартирка в хорошем районе, подруги. Не было любви, ну так что ж? Все так живут. Я была одна из многих, живущих без любви. Пока не увидела тебя...

Когда это случилось? Задолго до нашего знакомства. Казалось, все произошло совершенно случайно. Я пришла на твой концерт, хотя никогда не любила тяжелой музыки, а ты играл тогда рок и пел на английском. Ты только что вернулся из Америки и начинал жизнь заново.

Я пришла с подругами в ночной клуб. Им хотелось вволю попрыгать, покричать, выпить, в общем, оторваться. Взяли какие-то коктейли с игривыми названиями вроде "Оргазма" или "Секса на пляже", устроились возле небольшой эстрады, поставив бокалы прямо на край сцены. Клуб, (ты помнишь?) оформлен был не без выдумки, довольно стильно. Стены и потолок обтянуты темной тканью, на которой нарисованы созвездия и светила. Мебель тяжелая, деревянная, несколько ярусов для желающих уединиться за столиками.

До этого я не бывала в подобных местах, девчонкам едва удалось уговорить меня пойти потанцевать. Надо мной подшучивали: "Сошествие королевы в народ". Я тогда занималась серебряным веком, жила поэзией Ахматовой, Блока, Гумилева. Девчонки говорили про меня, что я опоздала родиться. Здесь мне нечего делать, я всему чужая. Я сидела в редакции небольшого издательства, обрабатывала рукописи, писала отзывы. Часто брала работу на дом. Шурка, как и теперь, трудилась в школе, обожала своих оболтусов и тянула на себе всю семью. Катя защитилась по психологии подростков и открывала частную практику. Так что "девчонками" мы были весьма условно. Нам уже было под тридцать, а ни одна еще не вышла замуж. Каждое лето мы вместе ездили в Ялту, где у Кати жила мама. Ежегодно собирались 19 октября, отмечали годовщину пушкинского лицея. По новому стилю, правда, но это пустяки, формальность, ведь у Пушкина - 19 октября. Мы читали стихи, свои и чужие, начиная, конечно, с солнца русской поэзии. Пели под гитару старинные романсы, Окуджаву. Я тогда еще сочиняла песни, и они многим нравились. Мы выручали друг друга деньгами, памятуя о трудных временах в общежитии, когда все бросалось в общий котел. Словом, мы были роднее родных.

Итак, мы взяли по коктейлю и ждали, когда можно будет насладиться музыкой. Обещано выступление группы "Амаркорд". Я тогда ни при какой погоде не слушала рок-музыку и понятия не имела, что это за группа. Впрочем, и девчонки не могли меня просветить. И вот народ вокруг завопил, запрыгал. Это означало, что концерт начинается. Музыканты разошлись по своим инструментам, проверили работу усилителей, звук, микрофон. Вопли нарастали, но это было не самое страшное. Грянула музыка.

Я подумала, что у меня треснула голова. Инстинктивно зажав уши, я посмотрела на девчонок. Видно, они уже захмелели (бокалы их были пусты), так как не испытывали не малейшего неудобства. Нас крепко притиснули к сцене. Место у микрофона еще пустовало. И вдруг новый всплеск бешеных воплей. Я прикрыла глаза от вспышек белого света, а когда их открыла, на сцене уже стоял ты.

- Кто это? - крикнула я в ухо какому-то пареньку, восторженно взирающему на тебя.

Паренек изумился:

- Это же Николай Красков! Солист группы, - и он засвистел зачем-то.

Я смотрела на тебя и думала: "Это Он!" Ни малейшего сомнения не было, в душе воцарилось спокойствие, словно она после долгих скитаний обрела, наконец, пристанище. И уже тогда возникла эта зависимость, делающая меня хрупкой, чувствительной и одновременно удивительно сильной.

Ты был тогда другим, помнишь? Длинноволосый, как все рокеры, ты показался мне похожим на индейца, потому что у тебя мужественный профиль из-за слегка изогнутого носа. Губы крупные, свежие (даже теперь, через столько лет!) с красивым, чувственным рисунком. Немного удлиненное лицо, карие глаза, которые кажутся почему-то серыми. Темный загар довершал сходство с индейцем. Уже тогда ты любил экстремальный спорт и загорал на горных курортах.

Твой сценический костюм всегда продуман. В Америке ты изображал русского паренька в косоворотке и шароварах. А тут вышел в просторном узорчатом пиджаке на голое тело, талия перехвачена широким поясом, узкие штаны и сапоги. Впрочем, возможно, тогда я и не разглядела, во что ты одет. А запомнился таким по фотографиям периода группы "Амаркорд".

Я еще не слышала твоего голоса, потому что вступление к песне было довольно длинным. Я просто стояла, как столб, и твердила про себя: "Это Он". И вот ты запел. Многие считают, что твоему голосу не хватает яркой окрашенности, звучности тембра. Не соглашусь. Ты пел чуть сиповатым, но невероятно сильным голосом. Это было как чудо.

Мы уже привыкли, что на эстраде иметь голос вовсе не обязательно, и встреча с настоящим талантом крайняя редкость. Поэтому я не ждала ничего особенного, и была ошеломлена открытием. Казалось, для тебя не было ничего невозможного. Голос уносился в такие выси, так победно и мощно звучал, что становилось страшно: вдруг сорвется? Рокерская сиповатость красиво ложилась на музыку, которая оказалась на удивление мелодичной. После я узнала, что музыку ты пишешь сам. Стихи тебе редко даются: требования очень высокие, поэтому за помощью обращаешься к профессионалам. А музыкант ты действительно от Бога.

Так вот. Как приговоренная, я стояла возле эстрады и смотрела на тебя не отрываясь. Слов я не понимала, да это и не нужно было. Музыка проникала в меня, как откровение, твой голос томил, будоражил, доставляя мучительное наслаждение. Я не танцевала, не размахивала руками, не жгла зажигалку, как это делали вокруг. Я просто стояла и смотрела, забыв о грохоте, о головной боли, табачном дыме, разъедающем глаза, не слыша воплей вокруг. От тебя исходил мощный поток энергии, который заряжал жизненной силой и ... любовью. И страшно было, что вот сейчас ты уйдешь, а я останусь одна, навсегда... Я тогда уже знала, что никого в моей жизни больше не будет, кроме тебя.

Когда концерт закончился, девчонки с трудом привели меня в чувство,

- Королеве дурно. Что ж, бывает с непривычки, - констатировала Катя. -Пора уносить ноги. Кавалеров так и не подыскали, все мелкота одна. Идем уж.

Шурка спешно допивала остатки нового коктейля и докуривала сигарету.

- Ну, хоть потанцевали от души. Музыка вроде бы ничего была, а? Я, конечно, в роке не спец... И солист вполне! Особенно в те моменты, когда распахивался и обнажал свой торс. Ты чего молчишь, а, Оль?

Я не могла слова вымолвить. Коктейль так и остался нетронутым. Я медлила уходить, боялась, что не смогу вдали от тебя дышать, жить. Это было как наваждение, как болезнь. Как солнечный удар.

- Обкурили бедолагу, - отмахивала дым Катя, а Шурка тащила меня за руку к выходу.

В последний раз бросив из толпы взгляд на опустевшую сцену, я подчинилась. Девчонки больше не пытали меня вопросами. Мы поймали такси, доехали ко мне, на Фрунзенскую. Решили вместе переночевать, а утром разъехаться по местам службы. Вяло переговариваясь, улеглись спать. Мы с Шуркой на креслах, а Катя на диване. Мне, конечно, было не до сна, а девчонки скоро умолкли. Я уж думала, что уснули, как вдруг Шурка совершенно трезвым голосом проговорила:

- Оль, а ты видела, как солист на тебя смотрел? Или мне показалось?

- Смотрел, смотрел, - сонно пробормотала Катя с дивана. - Спите уж, всего ничего сна осталось.

Потом ты мне скажешь, что однажды заметил странную особу с бледным лицом сомнамбулы, которая смотрела на тебя удивленно-недоумевающе. Может быть, ты потом придумал это и поверил сам. Но мне хочется верить, что все было именно так. Ты не мог не почувствовать меня. Значит, небесам было угодно соединить нас.

Это теперь мне кажется очевидным, но тогда я чувствовала, что попала в беду. Моя глупая, нелепая, безнадежная любовь, выскочившая из-за угла, грозила иссушить душу, лишить сна и покоя, а может, и разума.

На другой день после концерта я пришла на работу совершенно безумная. Невпопад отвечала на вопросы главного редактора, делала ошибки, печатая на компьютере ответы нашим авторам.

- Оль, что это с тобой сегодня? - спросил меня курьер Гошка.

- А что? - рассеянно глянула на него я.

- Какая-то ты красивая и светишься вся.

- Что?! - до меня дошло, что Гошка, этот семнадцатилетний юнец, делает мне комплимент.

- Я не то сказал? - дурашливо прикрываясь руками, спросил Гошка.

- Ваше дело, юноша, почту разносить, - ответила я ему сердито.

Сердилась я не всерьез, и Гошка это знал. У нас с ним были вполне приятельские отношения. Он разыграл обиду и замолчал.

Нет, что угодно, только не свечение. Мальчишка просто хотел, чтобы на него обратили внимание. Когда он убежал, выгрузив почту, я подошла к зеркалу, висевшему на стене. Однако и зеркало говорило, что со мной происходит что-то необыкновенное. Я похорошела даже на мой исключительно строгий взгляд. Вот тогда я поняла, что любовь сама по себе, даже без взаимности, не только мука, но и великое счастье.

Всякий мой день с тех пор начинался с твоих песен. Я купила все, что смогла найти. Никогда не любившая рок, теперь стоически переносила тяжелый грохот электрических инструментов. Музыкальные телевизионные программы сделались популярными в моем доме: я все боялась пропустить что-нибудь, связанное с тобой. Девчонки ворчали:

- Что ты смотришь эту ерунду? Переключи на фильм!

Я переключала, но на каждой рекламе щелкала пультом по музыкальным каналам: вдруг мелькнешь где-нибудь.

А ведь я уже тогда вышла из возраста юных фанаток, которые торчат у подъездов своих кумиров, надоедают им звонками и грозят их женам. Моя зависимость от тебя казалась мне унизительной, не по возрасту. Я знала уже, что два мира - мой и твой - никогда не пересекутся. Мой мир - это жизнь обычного человека с его маленькими радостями и горестями, от зарплаты до зарплаты, мир простых человеческих ценностей. Твой - это мир шоу-бизнеса, который поглощает человека целиком, не оставляя ему ничего человеческого.

Я была обречена всегда испытывать горечь несвершившегося. Ты от меня дальше, чем Северный полюс или Австралия. Недосягаем, как небесные светила и Луна. Надо ли говорить, что я не делала ни малейшей попытки приблизиться к тебе. Как это выглядело бы? Фанатка в тридцать лет! Да и не фанатка я - Боже, как унизительно это предположение!

Да, я сказала себе, что эта безумная, нелепая любовь пройдет, я исцелюсь. Я найду человека, который поможет мне забыть тебя. В конце концов, у меня были поклонники, были в моей жизни мужчины до тебя. Немного, двое.

Любимый, это все было до тебя, а значит, не со мной. Я никогда не рассказывала тебе о них, а ты не спрашивал. Не потому, что тебе безразлично. Скорее наоборот. Как-то ты признался - помнишь? - ты сказал:

- Ничего не могу с собой поделать: не хочу знать о твоем прошлом. Ты понимаешь, о чем. Чепуха какая-то. Но не хочу, и все.

И не слушаешь, и не знаешь. А мне хочется рассказывать тебе все-все, чтобы ни тени прошлого не осталось между нами. Если бы только слушал...

А девчонки учат:

- Никогда не выбалтывай лишнего, мужчине вовсе не обязательно все знать.

Так вот, о тех двоих.

Мне было восемнадцать, когда я влюбилась в первый раз. Мы вместе учились в университете. Димка был чуть не единственным юношей у нас на курсе. Он писал стихи, был насмешлив, скептичен. Печорин середины восьмидесятых! Почему из всех девчонок он выбрал меня, до сих пор не понимаю. Однажды пригласил меня на пикник с друзьями. Нужно было плыть куда-то на речном трамвайчике на остров, заросший небольшим леском. Стояла страшная жара. Организацию пикника целиком взял на себя Дима, поэтому оказалось, что еды мало, а выпивки - много. И где он только взял, тогда со спиртным было неважно?

Бутылки хорошего молдавского вина гроздью висели в сетке, которую Дмитрий пристроил в воду. Он был галантен и обходителен. Его друзья - а это была парочка - отрешенно целовались в тенечке, среди кустов. Я чувствовала себя принужденно и не находила подходящего тона. Димка беспрестанно разливал вино, надеясь, верно, на мое раскрепощение, но я так и сидела, как изваяние, обхватив колени руками.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв, -

звучало у меня в голове.

Димка мне нравился, как нравятся независимые, нахальные и умные мужчины. Однако такого поворота событий я не ждала. Мой визави вдруг плюхнулся возле меня на траву и потянул к себе. Я неловко пыталась выбраться из его железных рук.

- Не надо, Дима, что ты?

- Да ладно, хватит строить из себя девочку! - грубо оборвал меня Дмитрий и заломил руки за спину...

...Я не помню, как потом добралась до дома. Они уехали, бросив меня на острове, потому что я не желала ни с кем говорить и сидела, обхватив колени и глядя на остатки костра. Димка даже испугался. Он суетился вокруг меня и даже пытался просить прощения. Вид его вызывал у меня нестерпимую тошноту, и я сказала:

- Уезжай, очень тебя прошу!

- Так все тип-топ, а, малышка? Ты не побежишь завтра в деканат стучать?

Я смотрела на него с отвращением, силясь удержать тошноту. Но ответить пришлось, иначе он не отстал бы.

- Если ты обещаешь исчезнуть из моей жизни навсегда, я никому ничего не скажу.

Кажется, он обрадовался такому решению.

Но девчонкам я все же рассказала. Такое скрыть невозможно от внимательных, участливых глаз. К тому же мы жили вместе, у нас все было общее, в том числе и быт.

Они слушали, и лица их белели.

- Убить мало эту сволочь! - сказала Катя.

- Нет, винить мне некого, - пыталась я объяснить девчонкам. - Силком меня никто не тащил на этот пикник, я сама поехала. Пила тоже сама. Видно, где-то позволила лишнее, вот и получила.

Теперь ты понимаешь, почему я не рассказывала тебе об этом никогда?

Димка перевелся на другой факультет и исчез из моей жизни. Я тоже выполнила условие: постаралась забыть, что произошло со мной. Слава Богу, все обошлось без видимых последствий.

После этого я стала бояться мужчин. Даже простое пожатие руки для меня было болезненно. Стоит ли говорить, что никаких романов такое состояние не предполагает. Девчонки жили бурной, насыщенной жизнью, а я пребывала в каком-то моральном девстве. Они чего только не придумывали, чтобы познакомить меня с кем-нибудь и свести. Душа моя не дрогнула ни разу, пока я не встретила писателя.

Это я уже работала в редакции. В то время повсеместно стали издаваться детективы, любовные романы, фэнтези, - все, что для нашего читателя было еще в новинку. Появились модные писатели, которых издавали приличными тиражами. У нас тоже решили печатать кое-что из коммерческой литературы, хотя раньше мы специализировались по языковым вопросам. К нам стали захаживать любопытные личности.

Ухтомский ошибся отделом, и я проводила его к редактору. Он был галантен и любезен. Явившись в очередной раз в издательство, он поднес мне цветы. Я удивилась, но цветы приняла. Ухтомский казался чрезвычайно обаятельным, живым. Высокий, худощавый, с ранней сединой, он был старше меня на десять лет. После нескольких визитов, среди которых оказались визиты исключительно ко мне, как выяснилось позже, писатель предложил мне прогулку. Он вовсе не торопился затащить меня в постель, словно его это вовсе не интересовало.

Девчонки всякий раз при встрече спрашивали:

- Ну, теперь-то у вас было?

- Да вы что? - возмущалась искренне я. - Он же женат! У него дочь.

Подруги смотрели на меня, как на ущербную.

Ухтомский никогда не приглашал меня к себе, и это было понятно. Я же жила в коммуналке, где "на тридцать восемь комнаток всего одна уборная". Нас должны были вот-вот расселить, но пока дело не двигалось. Квартиру по сути уже купили, теперь подыскивали варианты жильцам. Ухтомский знал, где я живу, ему не раз приходилось заходить за мной перед прогулкой.

Однажды он явился какой-то торжественный, важный, как всегда, с цветами и бутылкой вина.

- Оленька, мы никуда не идем сегодня! Я пришел, чтобы сделать тебе предложение.

Он обнял меня и поцеловал. В первый раз со дня нашего знакомства. Вопреки ожиданию, я не испугалась, мне не сделалось противно. Однако я отстранила его и спросила с надеждой:

- Вы развелись?

- Пока еще нет, - и глаза писателя забегали. - Ты - умная девочка, понимаешь, как все непросто. У нас дочь, ее надо поставить на ноги. Потерпи немного, и мы будем вместе.

Я разомкнула объятья.

- Нет, ты меня не так поняла, - уже тяжело дышал Ухтомский. - Ну, хочешь, завтра же понесу заявление на развод! Иди ко мне, детка!

Как-то неожиданно сквозь благородный, изящный облик его прорезалось грубое, похотливое животное. Я запаниковала, забилась в его руках, словно меня душили, а не пытались ласкать. Я так отчаянно билась, что Ухтомский протрезвел.

- Что с тобой? - испуганно спросил он. - Ты случайно не страдаешь эпилепсией?

Я немного пришла в себя, сердце успокоилось. Опомнившись, я смогла проговорить:

- Уходите, Евгений Павлович. Не надо этого.

Он поспешно натянул куртку, схватил шапку и ретировался.

Все бы ничего, если бы у этой истории не было продолжения. Как-то я сидела с очередной рукописью. В дверь позвонили дважды. Это ко мне. Я бросилась открывать, ожидая девчонок. Мы собирались на выставку в Пушкинский музей. На пороге стояла незнакомая дама.

- Вы - Оля, - утвердительно произнесла она.

- Да, - не ожидая ничего хорошего от визита незнакомки, ответила я.

- Вы позволите пройти? Где ваша комната?

Не дожидаясь позволения, дама прошла вперед. Пришлось распахнуть перед ней двери моего жилища. Она вошла, с любопытством осмотрелась.

- Ну, да, так я себе и представляла. Портреты писателей, книги, сухие цветы, гитара. Мы тоже так начинали. Теперь хочется комфорта, мягкой уютной мебели, дорогой техники. Как же вы без компьютера при вашей работе? Вы ведь поэтесса?

- Вовсе нет, - вконец растерялась я. - Я работаю с чужими рукописями..

- Странно, - усмехнулась незнакомка. - Раньше он предпочитал поэтесс, писательниц, текстовиков, в конце концов. Да... Стареет.

Я еще не совсем поняла, кто эта женщина, но уже почувствовала себя оскорбленной.

- Зачем вы пришли сюда? - спросила я.

- Поговорить с вами. Посмотреть на вас.

Она уселась на стул, сняла шапочку и встряхнула короткими волосами.

- Присядьте и послушайте меня. Я не желаю вам зла, и мне не хочется, чтобы вы впустую тратили свою жизнь. Вам пора выходить замуж, рожать детей. Не перебивайте пока.

Она закурила, не спрашивая разрешения. Я заметила, что руки ее мелко дрожат.

- Так вот, - продолжала незнакомка. - Евгений Павлович так устроен, что ему необходимо вдохновение. Он придумывает себе любовь, чтобы писать. Вы тут ни при чем. Возможно, он питает к вам дружеские чувства, но это не любовь. Поверьте мне, я его знаю.

Я слушала и не слышала. Все происходило, будто не со мной. Мне сделалось скучно. Она говорила еще что-то, но мне все уже было понятно.

- Вы хотите, чтобы я вам обещала не видеться больше с вашим мужем? - перебила я незнакомку.

Она на миг смешалась, но тотчас ответила:

- Неплохая мысль! Поверьте, у вас все равно ничего не выйдет. Вы далеко не первая попадаете в такое положение.

- Хорошо, я обещаю. У вас все?

Она с достоинством поднялась и направилась к выходу. И уже стоя на площадке, неожиданно обернулась и спросила, пряча глаза:

- Вы честный человек, я это поняла. Скажите, у вас с ним что-нибудь... было?

Какое счастье, что я могла ответить правдиво!

- Нет, ничего не было.

Не глядя на меня, она кивнула и направилась к лифту. Оставшись одна, я почувствовала, как меня сотрясает нервная дрожь. Даже сейчас, когда пишу это, я чувствую унижение и горечь. Но теперь у меня есть ты и я ничего на свете больше не боюсь.

Как видишь, до встречи с тобой у меня не было ни малейшего шанса обрести семью. После знаменательного концерта я и вовсе обрекла себя на сознательный целибат. Это было мучительно и по-прежнему казалось унизительным. Я скрывала свою любовь как что-то постыдное. Даже девчонки не сразу догадались, что со мной происходит. Они не оставили надежду свести меня с кем-нибудь и постоянно знакомили с неинтересными молодыми людьми. Эти знакомства ни к чему не вели, отношения вяло тянулись, покуда вовсе не сходили на нет.

Мой хороший, ты частенько ругаешь меня, что я много болтаю с подругами и выбалтываю лишнее. Это от одиночества, любимый. Ведь иной раз по нескольку дней я не слышу живого человеческого слова. Телевизор и радио не в счет. Так вот, тогда я долго держалась. Но однажды меня едва не разоблачили.

Во время нашего очередного девичника Катя заметила на внутренней стороне двери в комнату огромный черно-белый постер. С него чуть исподлобья, сурово смотрел ты.

- Что это? - брезгливо спросила Катя и посмотрела на меня, как на своего пациента.

- Это Николай Красков! Помните, мы были в клубе, а он пел там со своей группой! - чересчур поспешно отрапортовала я.

- У меня еще не отшибло память, - холодно заметила Катя. - Что он делает у тебя?

Она ткнула в постер острым ноготком. Я сжалась, потупила глаза.

Любимый, ты не обижайся, но в мире обычных людей свои законы. Даме в моем возрасте стыдно жить иллюзиями. Стыдно влюбляться в выдуманных героев. К тому же я с детства помню заповедь: "Не сотвори себе кумира". Девчонки имели полное право на осуждение. Я и не пыталась им объяснять, как важно мне ежедневно видеть твои глаза, пусть даже с черно-белой фотографии.

На этом разоблачение не завершилось. Шура нажала кнопку СD на музыкальном центре, и оттуда полились звуки чудесной баллады. Тогда ты пел уже на русском языке в сопровождении классического оркестра. Зазвучала "Баллада" на стихи Николая Гумилева. Я знала, что это твой любимый поэт.

- Это тоже Красков? - удивилась Шурка.

Счастливо улыбаясь, я кивнула.

Они послушали немного, одобрили. Однако следующее открытие не сулило для меня ничего хорошего. Встречаясь на девичниках, мы любили смотреть старые записи наших совместных путешествий на ЮБК (южный берег Крыма), как выражалась Катя. И вот именно Катя включила видеомагнитофон, уверенная в том, что нужная пленка уже заряжена. На экране телевизора показался ты в какой-то концертной записи отвратительного качества. У меня их было несколько. Пиратские записи в прямом смысле слова, из-за угла. Это все, что я смогла найти.

- Да-а, - протянула Катя. - Это уже диагноз.

Теперь я жалко улыбалась. Мне нечего было сказать в свое оправдание.

- Ты же обещала! - напомнила Шурка.

Любимый, я объясню, о чем речь.

Отчаявшись меня пристроить, девчонки взяли с меня обещание, что я постараюсь жить в реальном мире. Это означает: приглядываться к окружающим людям, радоваться каждому дню, не мечтать и не витать в облаках. Даже любимых поэтов на некоторое время забыть. Научиться "просто, мудро жить", как писала та же Ахматова. Словом, спуститься с небес на землю.

- Я как чувствовала! - изрекла свой приговор Катя. - Нет, дорогуша, ты неизлечима. Сколько можно твердить: надо быть реалисткой. Тебе, матушка, слава Богу, не шестнадцать лет.

"Почему слава Богу?" - подумалось мне тогда

- Да ладно, Кать, - заступилась за меня Шурка. - Коля симпатичный. И поет хорошо.

Это она тебя назвала Колей. Ты уж извини, она такая. Весь мир воспринимает, как братство.

- Разумеется, - отрезала Катя. - Он - где?

Катя еще раз ткнула ногтем в твой портрет так, что я вздрогнула.

- А ты? - она посмотрела на меня, как на нашкодившую ученицу. - Я уже не говорю о том, что у твоего Коли, верно, имеется жена, дети? Ты на что тратишь жизнь? Ты что, вечно жить собираешься? Забыла сколько тебе лет?

Про твою семью я, конечно, думала много. Ревновала, страдала, но знала, что это свято. Я любила твою жену Наташу уже за то, что ты любил ее. И поверь мне, никогда, никогда бы я не посмела встать между вами!

Но тогда об этом и речи не могло быть. Где я, как выразилась Катя, и где ты.

Я попыталась оправдываться перед моими строгими судьями:

- Да я же не отворачиваюсь от жизни, что вы! Я общаюсь с людьми на работе. Гошка вот.

Катя фыркнула:

- Ты еще моего племянника вспомни. Вы хорошо с ним смотрелись на море, даром, что ему одиннадцать лет.

- С твоим Славиком в кино ходили, когда он этого... как его... привел.

- Не "этого", а Сашу. Чем он тебе не показался? Начинающий бизнесмен, машина есть, скоро квартира будет. Чего тебе еще надо? Ты ему понравилась, он спрашивал, когда еще тебя можно увидеть.

- Девочки, - призналась я, - я ведь даже лица его не запомнила. Честное слово. Покажи мне его еще раз, я не узнаю.

Катя с чувством нажала на пульт и выключила видеомагнитофон.

- Это потому, что ты никого, кроме своего Краскова, не желаешь видеть. Понимаешь, он тебе мешает! Ты никогда не выйдешь замуж, если будешь на него смотреть каждый день! Это же прописные истины!

Наш психолог разошелся не на шутку. Причем, знаешь, она всегда права. Катя много практикует теперь, но и тогда она уже была умнее нас с Шуркой в жизненных вопросах.

Ты знаешь, Шурка тоже бестолковая, как и я. У нее, правда, другая крайность. У Шурки все люди сначала - замечательные, умные, добрые такие душки. Через некоторое время они оказываются не такими добрыми и умными. Это не мешает подруге ошибаться снова и снова. С мужчинами все точь-в-точь так же. Сначала - любовь безумная, потом ревность безумная. Потом в ход идут кулаки и ругань. Дальше остается только поскорее избавиться от возлюбленного и забыть. Чтобы вновь попасть в точно такую же историю. Специалист по граблям, на которые регулярно наступает.

Так вот, Шурка меня обычно защищает. И тогда она бросилась на амбразуру:

- Нет, Кать, ты не права. Если бы у Оли появился ее человек, то она тут же, уверяю тебя, забыла бы Краскова.

Катю не так-то легко сбить с толку.

- А она никогда не встретит этого своего, если будет сидеть безвылазно дома, не сводя глаз с любимого героя.

При этом она посмотрела на постер таким взглядом, что я невольно взревновала. Поверишь ли, мне причинил боль просто заинтересованный взгляд подруги и всего лишь на твою фотографию! Это было, когда я не имела на тебя вовсе никакого права. Теперь же... Впрочем, я ухожу в сторону.

Одним словом, мне влетело по первое число. Никакие смягчающие обстоятельства не принимались во внимание, и защитная речь адвоката, то бишь, Шурки, не возымела действия. Катя вынесла приговор:

- Все, дорогая. Теперь я за тебя возьмусь основательно.

Но я радовалась тому, что постер со стены не сорвали, да не бросили в помойку контрафактное видео.

Зато я получила поддержку и понимание там, где вовсе не ожидала. Однажды сидела в наушниках на работе и слушала твои песни. Курьер Гошка, как водилось, не прошел мимо:

- Дай послушать!

Я дала ему один наушник, и мы в унисон задергались в такт твоим ритмам.

- Класс! - проорал Гошка. - Это Красков? "Амаркорд" - это круто.

- А в переводе на русский? - не удержалась я от ехидства.

- В переводе на русский - клево. Красков - реальный мужик. Ты знаешь, что он теперь сольно поет? Распустил группу.

Я уже знала. Знала и то, что ты круто изменил направление, попробовав все, кроме блатняка: и попсы: и электронную музыку и смешанные стили.. Однако во всем, что ты делал, присутствовали высокий профессионализм, безупречный вкус, содержательность текстов. О музыке не говорю, и так все понятно. Ты вырос из рока, как вырастают из одежды. Потом ты скажешь, что надоело петь для неуравновешенных подростков.

- Пою - орут. Перестал петь - опять орут. Слышали хоть что-нибудь, неизвестно.

У тебя не было бешеной популярности, как у певцов-однодневок, но и в твоем подъезде стены были исписаны девочками, влюбленными в тебя. Помимо прежнего, постепенно формировался новый слушатель, исключительно твой: вдумчивый, желающий не только слушать, но и прислушиваться к тому, что ты хочешь донести до него. А тебе было о чем петь. Ты развивался, не стоял на месте, менялся. Шутил:

- Не меняются только мертвые.

Твои слушатели тебя понимали. Помнишь, как-то ты признался:

- Иногда мне делается страшно. Кажется, что я их обманываю. Они так слушают!

Это делает тебя ответственным за все, что ты сочиняешь. И это же уводит тебя от меня все дальше...

Впрочем, я сейчас не о том.

Мы тогда подружились с Гошкой. Он сообщал мне все новости из интернета, с твоего официального сайта, звонил, когда по телевизору показывали твой клип, как-то позвал на концерт в ночной клуб. Даже билеты купил. Я не пошла. Испугалась. Пока я тебя не видела, худо-бедно можно было жить. И даже радоваться маленьким радостям. Боялась, что увижу тебя и снова не смогу дышать, жить, радоваться.

Я ведь не была несчастной. Вот, на работе повысили, посадили на удобное место. Вот снова лето, скоро отпуск, поедем с девчонками в Крым... Однако Катя скоро вышла замуж за Славика и в Ялту ездила уже с мужем. Шурка крутилась в своем водовороте страстей. Подчас не до меня им было, и встречи наши становились все реже. Мы не заметили, как исчезла потребность в частых девичниках. Даже то, что казалось святым, незыблемым - 19 октября - утратило значение. Правда, мы регулярно созванивались, отчитывались друг перед другом. Так прошло несколько лет.

Да, любимый, проходили годы, ты жил, менялся, творил. А я... Я тоже жила, на первый взгляд, взрослой, полноценной жизнью. Делала карьеру, встречалась по долгу службы с умными взрослыми людьми. У меня были поклонники. Прости, что снова говорю об этом, но я же решила быть откровенной в этих записках. Я хочу, чтобы ты меня понял...

Да, поклонники. Взять хотя бы Гошку. Он окончил свой институт, стал журналистом в каком-то узкоспециальном, но богатом журнале, связанном с торговлей. Мы по-прежнему с ним дружили, обменивались новостями, встречались иногда. Гошка был вхож в мой дом по праву старого друга. Он тоже все эти годы оставался твоим верным почитателем, а значит, моим единомышленником. С ним я могла, не стесняясь, говорить о тебе бесконечно. С ним одним я была собой настоящей. Словом, с Гошкой мне было просто и хорошо.

Однажды он позвонил мне.

- Оль, все! Идем на концерт!

- Чей?

- Ты спрашиваешь? Краскова, конечно.

- Гош, ты прекрасно знаешь: я не хожу на клубные концерты!

- В том-то и прикол, что не в клуб. Слушай, ты дома сегодня вечером?

- Дома, - растерянно ответила я, не зная, как мне от него отделаться.

- Ну, так я забегу с билетами!

И он отсоединился. Что тут со мной началось! Будто застарелая рана открылась.

Любимый, это так больно, когда нет надежды! Когда все загоняется внутрь, и ты всякую минуту помнишь о своей боли, но не позволяешь ей завладеть тобой. Веришь ли, я стала понимать маньяков! Ведь моя любовь к тебе казалась мне патологией. Катя сумела убедить меня в этом. Я стыдилась своей любви. Прятала ее, а она мстила мне временами такими вот мучительными приступами.

К вечеру, измученная борьбой с собою, я приняла душ, подкрасилась, надела чудесное домашнее платьице в этническом стиле, которое делало меня моложе, и взялась готовить ужин. Гошка всегда приходит голодный, будто не ел неделю. Он обожает мою стряпню. Ты знаешь, я умею готовить, это не отнять. Может быть, это и определило в конечном итоге наши с тобой отношения?..

Итак, я приготовила вкусную мясную запеканку, любимый Гошкин салат из крабов и клюквенный морс. Мне не пришлось долго ждать, нарисовался мой приятель сразу, как только я вынула запеканку из духовки. К тому времени, о котором я рассказываю тебе, Гошка превратился в молодого человека весьма недурной наружности. Высокий, широкоплечий, с длинными темными волосами. Из одежды предпочитал кожаные штаны, черную косуху и бандану. Надо ли говорить, что передвигался он преимущественно на мотоцикле?

Гошка влетел и - сразу на кухню.

- Руки помой! - крикнула я.

- Поздно, - с набитым ртом ответил он.

- Ничего не поздно. Давай быстро!

Пришлось самой волочить его в ванную и включать воду, иначе было не оттащить от противня с запеканкой.

- Куртку сними, все-таки есть собираешься!

Гошка скинул косуху на пол, предоставив мне самой нести тяжеленную куртку в прихожую. Потом я села напротив него на кухне, под часами, и смотрела, как он уписывает вкусную еду. Почти все съев, он опомнился:

- Ой, а ты?

- Ешь, я не хочу, - успокоила я его.

Гошка не заставил себя ждать. Уничтожив все до последней крошки, он отвалился с видом сытого таракана. Я изнемогала от ожидания, но спрашивать сама не хотела. Наконец, Гошка достал откуда-то из кармана два плотных оранжевых прямоугольника и два зеленых билета.

- Кремлевский дворец! - торжественно сообщил он.

- Что это? - слабо спросила я.

- Билеты, - просто ответил Гошка и протянул мне один прямоугольник.

На рекламной карточке стояло твое изображение и значилось название программы. Ты показался мне каким-то новым, неузнаваемым. Конечно, изображение было отретушировано компьютером для пущей гламурности. Ты тогда уже был коротко стрижен, строго одет. Новый Николай Красков.

- Прикинь, поет с симфоническим оркестром! - восторгался Гошка. - Кайфушка! Тебе интересно?

- Есть хорошее русское слово: "вообрази", - не удержалась я от замечания, - на худой конец, "представь".

- Вообразите, мой ангел, какой это кайф, слушать прикольного рокера с оркестром! - ерничал Гошка. - Но ты не ответила. Тебе хоть интересно?

- Мог бы и не спрашивать. Безусловно. - Тут я обратила внимание на цену: - Однако! Тысяча рублей?

- Не твоя забота! - Гошка отнял у меня билет. - Приглашаю!

- Такой богатый? - улыбнулась я.

- По крайней мере, сегодня. Пойдем в клуб?

- Ты опять?

Мы перешли в комнату, к телевизору. Я разрешила Гошке немного покурить. Он тотчас воспользовался разрешением:

- Хоть мужиком пахнуть будет.

- Тобой что ли? - усмехнулась я.

К тому времени мы взяли шутливый тон, балансируя на грани. Мне не хотелось терять в Гошке друга, единомышленника. Один он у меня остался. Но, увы, все шло к тому.

Гошка посмотрел на меня обиженно и умолк. Пришлось подлизываться.

- Ну, Гош, не сердись. Ты мужик. Хороший. Я тебя очень люблю.

Он размяк и разнежился.

- В клуб пойдем?

- О, Господи! - схватился я за голову. - Ну, позови кого-нибудь из твоих девочек!

- Да не хочу я девочек!

- Гошка, не начинай! - попросила я.

Он опять обиделся.

- Будешь дуться, не пойду на концерт.

Подействовало. Заулыбался. Как мало мальчишке надо.

- Слушай, ну что тебе стоит разок сходить со мной в клуб? - завел он свое. - Потанцевали бы, выпили, послушали музыку. Что, так сложно?

- Танцев тебе не хватает? - начала я сердиться. - Давай здесь устроим танцы!

Я включила радио и попала на красивый медляк, как выражается Гошка. Что-то вроде Даэр Стрэйдз. Гошка поднялся и приблизился ко мне с каким-то торжественным видом.

- Прошу вас.

Назвался груздем, полезай в кузов. Пришлось принять приглашение. Не хочу тебе лгать, мне было приятно двигаться с ним под томную мелодию, держаться за его твердые плечи, касаться груди. Гошка поплыл. Я сразу это поняла и отругала себя за то, что согласилась танцевать с ним. Бедняга касался губами моего лба, вдыхал запах волос, трепетал. Чтобы поставить все точки над i, я проговорила:

- Я старше тебя на много лет. Между нами ничего не может быть. Пойми ты, наконец.

Он вздохнул и протрезвел. Песня закончилась, мы разошлись в разные стороны.

- Когда концерт? - спросила я как ни в чем не бывало.

- Через неделю, - грустно ответил Гошка, натягивая куртку. - Я заеду за тобой.

И уже стоя в дверях, он выдал вдруг:

- Сказок не бывает, Оль. А может быть, он еще тот гад! Ты же не знаешь. Они все там ... с гнильцой. Шоу-бизнес. А я люблю тебя.

И он закрыл дверь перед моим носом. Гошка давно ушел, а я все стояла и переваривала услышанное. Признание парнишки, конечно, тронуло меня, но я давно ждала чего-нибудь в этом роде. Меня потрясло открытие, что мой юный приятель обо всем догадался. Мне казалось, я так осторожна, ни разу ни словом, ни жестом не выдала себя. Ну, нравится певец, с кем не бывает? И вот... Неужели моя гибельная любовь так очевидна? Боже, как стыдно!

Еще меня весьма удивило Гошкино предположение, что ты можешь оказаться совсем другим, вопреки моим представлениям. Я готова была отдать голову на отсечение, что это не так! И вовсе не потому, что любила тебя. У меня есть этот дар - чувствовать людей, угадывать их внутреннюю суть. Не знаю, откуда это во мне, но я с детства различала в людях самое сокровенное. Может, поэтому мне невозможно было влюбиться? Если хотела, я видела людей насквозь, вот так...

Про тебя я знала твердо: ты мой человек. В тебе нет никакой грязи. Конечно, ты всегда много пил, особенно в молодости. У тебя были сумасшедшие романы, но по природе своей ты верный. Звездная болезнь тебе не грозит: ты мудр, ты мужчина. Это невероятно: оставаться мужчиной на эстраде! Кому такое было под силу? Высоцкому да Талькову? Все это я знала уже в тот момент, когда увидела и услышала тебя впервые. Потому Гошкины подозрения ничуть не тронули меня. Лишь рана душевная вновь заныла, заболела... Я даже подумала, а надо ли идти на концерт? Что как после него я вовсе не найду в себе силы жить дальше? Все чаще подобные мысли посещали меня в самые неподходящие моменты. Накануне концерта я была на грани нервного срыва.

Гошка явился за два часа до начала, хотя ехать на метро нам всего десять минут. У него был свой, корыстный расчет: подзаправиться после трудового дня. Несмотря на крайнюю взвинченность, я приготовила для него лозанью и свежий салат. Пока Гошка все это уписывал за обе щеки, я трясущимися руками надевала свой парадный наряд, конечно, в этническом стиле. Ты знаешь, это мой любимый стиль, во все времена. Сейчас я могу себе позволить все, что угодно, а тогда частенько приходилось шить самой. Однажды даже сшила платье с российским гербом на груди. Такая была хулиганская задумка: платье в народном духе из грубого холста, а на груди эта красота - аппликация в виде двуглавого орла.

На концерт я отправлялась в чудесной кофточке со сборками на расклешенных рукавах и красивым декольте, отороченным тесьмой. Юбка до пят с оборками и широким поясом, замечательно смотрелась с ней. В довершении всего я не стала убирать волосы в прическу, а распустила их по плечам.

Я вошла на кухню, когда Гошка подъедал остатки лозаньи. Не отрывая взгляда от тарелки, он пробормотал:

- За одно это бы женился ...

Он поднял глаза и застыл с раскрытым ртом.

- Кажется, грибы были галллюциногенными, - попытался он пошутить.

Я смутилась, хотя ждала чего-то подобного. Бедный парнишка забыл о недопитом кофе, все разглядывал меня, словно видел впервые.

Родной мой, я пишу это, чтобы напомнить: я была привлекательна и желанна, но мне не делалось от этого легче. Ведь это был не ты...

- Мы не опоздаем? - привела я в чувство ошалевшего Гошку.

Он глубоко вздохнул и нехотя поднялся. За всю дорогу мы ни словом не перемолвились. Пока ехали в метро, я тряслась, как в лихорадке, а мой спутник отчаянно грустил. Не вынеся печального зрелища, я погладила его по длинным волосам:

- Сударь, где ваша былая удаль?

- Пропил, - лаконично ответствовал мой юный поклонник, но из столбняка, кажется, вышел.

Чем ближе был Кремлевский дворец, тем страшнее делалось мне.

- Ничего себе! - присвистнул Гошка, когда мы оказались в хвосте очереди у Кутафьей башни.

Миновав все кордоны, где нас обыскали и прогнали сквозь металлоискатели, мы, наконец, очутились в холле дворца. Там в киосках продавались диски с твоими новыми песнями и клипами. Я набросилась на них, как голодный набрасывается на еду. Гошка потащил меня вниз, чтобы раздеться, а потом наверх: наши места были на балконе. Сцена оказалась от нас в изрядном отдалении, поэтому, едва уселись, я попросила Гошку принести бинокль.

- Не извольте беспокоиться, сударыня, - галантно ответил мой спутник и достал из своего кожаного рюкзака полевой бинокль.

- Вот это да! - восхитилась я.

Однако концерт запаздывал почему-то, и я опять затряслась. Гошка рассматривал публику в бинокль и делал замечания, но я уже не слышала его. "Что же это такое со мной? - задавалась я вопросом. - Может, это действительно какое-нибудь психическое отклонение? Нельзя же сходить с ума от одной перспективы увидеть кого-то? Я ведь не подросток..."

Видишь, любимый, я вполне отдавала отчет происходящему со мной, однако ничего поделать не могла. Самое унизительное было то, что в этом огромном зале собрались две тысячи таких же, как я, безумцев. Ну, отличались разве что степенью сумасшествия...

Впрочем, публика оказалась вполне достойной и разнообразной. Преобладали дамы, но много было молодежи и мужчин среднего возраста. Все уже начали волноваться и выражать нетерпение. На сцену выходили какие-то люди, проверяли что-то, снова уходили. Наконец, аплодисменты: оркестр занял свои места слева, а к ударным установкам и гитарам, расположенным справа, вышли музыканты вполне рокерского вида. Гошка в предвкушении заерзал на месте. Потекла музыка живого оркестра, и у меня внутри что-то перевернулось. Когда на сцену вышел ты, я уже плакала.

Ты запел. Мне было нестерпимо стыдно перед Гошкой и соседями, но слезы текли и текли, а я и не пыталась их остановить. Хорошо еще, тушь не размазалась, а то было бы вовсе неприлично.

Ты покорил зал, такой пестрый и разнообразный. Конечно, здесь не было случайных людей - они все пришли на тебя, но твоя новая программа совсем не походила на то, что ты делал раньше! А я еще раз поняла, что угадала тебя. И что бы потом ты ни писал, какой бы облик ни принимал, я знаю, какой ты...

Твоя музыка в исполнении симфонического оркестра, твои аранжировки, твой голос... Как я не сошла с ума? Ты часто говоришь мне, что я чересчур чувствительна, это не нормально. А может быть, это и есть норма, кто знает?

Мы возвращались в гробовом молчании. Я не хотела говорить, а Гошка боролся с ревностью. Верно, мне не следовало идти с ним на этот концерт, но тогда я не услышала бы тебя, не пережила бы эти прекрасные мгновения. Гошка проводил меня до подъезда и мрачно изрек:

- Можно не спрашивать, понравилось тебе или нет?

- Прости меня, Гошка, - шепнула я и, чмокнув его в щеку, скрылась в подъезде.

Надо ли говорить, что я не спала всю ночь, слушая твои новые песни? Я плакала и смеялась, глядя на твой портрет. Я жила. Но за ночью грез следовал рассвет. И дальше - долгая жизнь без тебя...

Гошка исчез на некоторое время. Он не звонил, не приезжал поесть, а я этого даже не заметила. Я впала в жестокую хандру. Новый год встретила с телевизором и бокалом шампанского. А на Рождество девчонки протрубили очередной сбор. Я и с ними боялась встречаться, страшилась выдать свое непристойное самочувствие. Однако делать нечего.

В назначенный день я наготовила вкусностей, даже торт испекла, хотя все мы перманентно худеем. Девчонки приехали после работы, голодные, как волки. Нам было о чем порассказать друг другу: не виделись более полугода. Увидев подруг, я с сожалением отметила знаки времени на их усталых лицах. Однако это только в первый момент. Точно так же, наверное, и они оценили меня. Про близких людей, с которыми редко встречаешься, сначала думаешь: "Как постарели!", а через пять минут уже видишь их прежними.

Катя рассказала о защите кандидатской диссертации, о некоторых пациентах. Шурка могла о своих оболтусах говорить бесконечно, она их обожала. Почитала нам стихи одаренного ученика. Действительно, чудесные стихи. Она молодец, развивает таланты, заставляет ребят думать, сочинять. Чем могла похвастаться я? Тем, что мне смертельно надоела моя работа, чужие, чаще бездарные рукописи? Что каждый день для меня мучителен, с работы я рвусь домой, где есть твоя музыка, твои фотографии? Бросить издательство? А что я могу еще делать? Сказать им, что в этой жизни меня интересуешь только ты? Я знаю заранее, что скажет Катя. По части психических отклонений она специалист.

Однако девчонки милосердно оставили меня в покое. Мы выпили хорошего крымского вина, привезенного Катей от мамы, я взялась за гитару и спела свои старые песенки. Позвонили друзьям молодости, напомнили о себе. Что еще надо для счастья? Милые подруги, вкусная еда, старые песни... Я даже немного расслабилась и решила уж было, что на этот раз пронесло: все прошло удачно. Однако девушки мои переглянулись со значением. Ничего хорошего это не предвещало.

- Что ты делаешь в субботу? - начала издали Катя.

Я неопределенно пожала плечами.

- Как всегда. Генеральная уборка, стирка, чистка ковров.

- А вечером?

- То же самое.

Шурка не вынесла:

- Ну, уборка от тебя никуда не убежит! Один вечер-то можно освободить!

- Для чего? - безнадежно удивилась я.

Катя достала из сумочки билеты:

- Идем в Киноцентр на Бертолуччи. Билет оставляю тебе на всякий случай. Сбор у Киноцентра за полчаса до сеанса.

Мы тепло попрощались в надежде на скорую встречу. Катя не преминула напомнить, стоя на пороге:

- И не вздумай не прийти! Никакие отговорки не принимаются!

С этим они и ушли. Они так и не сказали, в каком составе мы идем. Поэтому я удивилась безмерно, когда в субботу возле Киноцентра ко мне подошел молодой мужчина приятной наружности и спросил:

- Вы Ольга?

- Да, - растерянно ответила я.

- Ваши подруги не могут прийти, они просили меня вас сопроводить.

Ах, они коварные! Явно все это было задумано с самого начала! А ведь по телефону обе твердили:

- Да-да, встречаемся!

Заговорщицы негодные! Что мне оставалось делать? Я спросила незваного кавалера:

- Как вас зовут?

- Простите, не представился. Виктор.

Надо было о чем-то с ним говорить, а это для меня мучительно. Я так привыкла к затворничеству, что почти утеряла навык общения с незнакомцами. На работе, конечно, приходилось контактировать с разными людьми, но так, поверхностно и по делу. И о чем же мне с ним говорить? Впрочем, особо затрудняться не пришлось, Виктор сам нашел тему для легкой, необременительной болтовни. Он рассказывал о Бертолуччи и других итальянских режиссерах, что-то сказал о фильме "Осажденные", который мы собрались смотреть. Я слушала вполуха, думая о своем. Виктор мне нравился, но не настолько, чтобы вытеснить из моей головы твой образ. И я вздохнула с облегчением, когда мы сели на места и в зале погас свет.

Это был потрясающий фильм о жертвенной, всепобеждающей любви. После сеанса хотелось только одного - любви. Я не могла себе представить, что вернусь сейчас в свое одинокое жилище, где меня ждет беспросветная тоска и отчаяние, и буду рыдать от безысходности. Не шутя подумала о том, что надо лечиться, пить какие-то лекарства, что ли? Если бы Виктор предложил проводить меня и напрашивался в гости, я тотчас бы и рассталась с ним. Однако он предложил зайти в кафе на улице Девятьсот пятого года, выпить кофе и поговорить о фильме. Я с готовностью согласилась.

Мы устроились в уютной забегаловке. Я пила зеленый чай с пирожными, Виктор - кофе. Впечатление от "Осажденных" было столь сильно, что я перенесла на своего спутника симпатию, которую пробудил странный герой этого фильма. Да он и сам, как я уже говорила, был вполне привлекателен. Как-то потихонечку ему удалось меня разговорить. Из кафе мы вышли почти приятелями. Виктор поймал машину и вопросительно посмотрел на меня:

- Может быть, поедем ко мне, посмотрим что-нибудь еще из Бертолуччи?

Где был мой разум, когда я ответила, не колеблясь:

- Хорошо!

А ведь было уже поздно, какой там Бертолуччи! Я шла ва-банк, понимая, что если не сейчас, то уже никогда. Мы приехали куда-то в Бескудниково, остановились у панельной девятиэтажки. Машинально я отметила, где проходит оживленная улица. Поднялись на пятый этаж. Виктор открыл железную дверь тамбура, затем и квартирную. Это было небольшое, но вполне уютное жилье с приличной кухней, оформленной как гостиная. Много книг, это всегда привлекает мое внимание. Не было никаких следов женского присутствия.

Виктор зажег интимный свет на кухне, включил какую-то ненавязчивую, приятную музыку, предложил поужинать. Я отказалась, хотя понимала, что он голоден, но при мне постесняется есть. Однако ошиблась. Виктор спокойно достал какой-то лоток из морозилки и засунул в микроволновку.

- Ничего особенного, но все-таки отведайте.

Я решительно отказалась, а он взялся за вилку, чтобы поужинать без сотрапезника, пока я разглядываю книги на полках в коридорчике. Потом, как и следовало по сценарию, появилось вино, тонкие бокалы, свечи. Надо отдать должное Виктору, он соблазнял умело. Уже через каких-то полчаса мы оказались в комнате с тяжелыми драпировками на окнах и напольными светильниками и планомерно приближались к большой кровати, устроенной в глубокой нише. Я нарочно много пила, и даже опьянела слегка, что редко со мной случалось. Все шло, как надо. Виктор набавил темп, и вот мы уже лежим почти без преград между нами. Он целовал меня, а я силилась вообразить на его месте тебя...

Мой хороший, я знаю, это стыдно. Да и не вышло у меня ничего. В самый ответственный момент я с силой оттолкнула разгоряченного мужчину и бросилась вон из кровати. Собирая одежду и роняя слезы стыда, я глупо бормотала извинения. Не помню, отвечал ли мне что-нибудь Виктор, но я не хотела бы оказаться на его месте в этот момент. Кое-как заколов волосы и набросив пальто, я выскочила на улицу. Пробежала между домами на большую магистраль и подняла руку. В лицо дул отвратительный сырой ветер с дождем, под ногами что-то хлюпало. В душе было приблизительно так же. Омерзение к себе, чувство гадливости, нечистоты.

Дома я первым делом залезла в душ. Долго стояла под горячей водой и терла себя мочалкой с душистым гелем. После забралась в постель и долго думала о тебе, плакала, слушая твои песни с последнего альбома. Господь сжалился надо мной. Он послал мне сон о тебе. Ты приснился мне веселый, близкий. Совсем родной. Ты отправлялся куда-то на Восток, а я просила взять меня с собой. Ты будто бы отвечал:

- Зачем? Там жара, мухи. Тебе будет тяжело.

А я обижалась:

- Опять ты не берешь меня с собой!

Помнишь, когда ты собирался на Тибет, я сказала, что мне это уже снилось. Сон сбылся...

Когда утром другого дня зазвонил телефон, я не спешила брать трубку. Однако звонок не умолкал, и я не вынесла.

- Ты что, спишь до сих пор? - спросила Катя. Я и не сомневалась, что это она с проверкой.

- Нет, была в душе, - зачем-то солгала я.

- Ну, как? - прямо в лоб спросила подруга.

- Фильм потрясающий, жаль, что вы не пошли, - изобразила я дурочку.

- Знаю, видела. Я не о том спрашиваю, ты же понимаешь, - не купилась на мою хитрость Катя.

- О чем? - попыталась я еще немного оттянуть объяснение.

- Ты была у Виктора?

- Была, - после некоторой паузы ответила я.

Катя молчала, ожидая продолжения. Не дождавшись, подала голос:

- И?

Кажется, она, наконец, поняла, что дошла до границы, за которую заходить по меньшей мере бестактно. Чтобы не мучить подругу, я ответила честно:

- Кать, я не смогла. Убежала.

- Что так? - холодно спросила подруга. - Не понравился? Мне казалось, он в твоем вкусе.

- Дело вовсе не в нем, дело во мне. - Я все же начала оправдываться, хотя твердо решила этого не допускать.

- А еще точнее, в твоей мании, - безжалостно дополнила она. - Тебе лечиться надо, мать.

- Наверное, - жалко пробормотала я. - Как, скажи?

- Мне показалось, я нашла верный способ. Но сама видишь... - Катя не желала входить в мое положение. Она продолжила еще более жестко: - Сейчас такое время, что человек с неудачной судьбой, неуспешный, кажется подозрительным. С такими не делают дела, таких сторонятся. И это правильно. Каждый заслуживает своей судьбы. Если ты не способен устроить свою жизнь, то какой из тебя руководитель или партнер? Как неприлично в наше время иметь плохие зубы и скверно одеваться, так же неприлично быть несчастным, одиноким. Человек сам виноват в своей судьбе, поверь мне. И ты - наглядный тому пример.

Я слушала и не верила своим ушам. Обида захлестывала меня, но я почему-то не прерывала подругу.

- С тобой становится скучно. Ты неинтересна, понимаешь? - продолжала добивать меня Катя. - Все живут худо-бедно в одном мире, а ты - в своем. Туда нет доступа никому, да ты и не пускаешь. Кому это может быть интересно, кроме тебя? Все живут, а ты не живешь, и говорить с тобой не о чем. Так что извини, но ты сама виновата во всем.

- Да, - ответила я сухо. - Ты права. Тебе не стоит тратить на меня время. Пока.

Я положила трубку и расплакалась. Да, Катя тысячу раз права. Я не живу, я никому не интересна только потому, что сама так захотела. Признаюсь, не в первый уже раз мелькнула в моей голове мысль о насильственном уходе из жизни. Утешала мысль, что пока ты живешь на земле, есть смысл и в моей жизни. Где-то глубоко все-таки теплилась нелепая, ничем не обоснованная, безумная надежда. Теперь же я вновь ощутила, что все бессмысленно. Грех, что говорить, страшный грех помышлять о смерти, но я подошла к самому краю. Еще добавилась Катина жестокость... Да, пора было с этим покончить!

Весь день я слушала твои песни, смотрела все видеозаписи, какие у меня были собраны. Читала вырезки из журналов, интервью и репортажи. В свое время много писали о твоей романтической семейной истории. О том, как ты завоевывал свою будущую жену, известную актрису, как два года приучал к мысли, что она достанется только тебе. Имели место и лазанья на балконы во втором этаже, и море цветов, которыми ты заваливал Наташу, и песни, которые посвящались ей, и признание в любви на всю страну с экрана телевизора, и множество других безумств. Это все было красиво и так похоже на тебя. И не имело ни малейшего отношения ко мне. Это было в другом измерении, на другой планете... А я нарушаю две из десяти заповедей, возжелав чужого мужа и творя кумира.

Твой официальный сайт в интернете теперь был изучен мною до йот, все записи в гостевой книге, все новости были прочитаны неоднократно, все пополнения жадно отслеживались. Да, я, наверное, и впрямь походила на маньяка в своей безумной любви. И вот в сей трагический для меня момент страшного решения я открыла твой сайт и посмотрела новости. Невольно вздрогнула, когда прочла, что именно сегодня ты поешь в ночном клубе "Держава", в девять вечера. Искушение казалось мне не по силам. Пойти, в последний раз послушать тебя и потом...

Я снова вздрогнула, только теперь от телефонного звонка. Это был Гошка. Веришь или нет, но он, который не звонил мне едва ли не месяц, рискнул объявиться, чтобы пригласить меня на твой концерт в "Державе"! Судьба нарочно испытывала меня и вела к пропасти.

- Я уже взял билеты, так что назад дороги нет! - безапелляционно сообщил мой юный друг.

Я собрала в кулак всю свою волю, все свое мужество и твердо ответила:

- Нет, Гош, я не пойду.

Он даже на миг умолк, потом пробормотал:

- Но завтра же у тебя выходной...

- Ты прекрасно знаешь, что я не хожу на клубные концерты, - жестко напомнила я, чтобы не длить диалог.

Гошка вновь пробормотал нечто невразумительное и бросил трубку. Сердце мое сжалось: мне не хотелось обижать парнишку, он хороший. И он ни в чем не виноват. Я механически мыла посуду, пылесосила, закладывала в машину стирку. Даже что-то приготовила из еды совершенно на автомате. И не зря. Внезапно явился Гошка. Так сказать, во плоти.

- Я не пойду! - сразу же выпалила я, силясь не разреветься.

Гошка принюхался и спросил:

- А пожрать в этом доме дают? С утра только хачепури зажевал.

Что делать, я принялась кормить голодного журналиста. Пока он ел, я еще раз впала в искушение. Увидеть тебя сегодня! Да не на огромной сцене, издалека, а совсем рядом. Как в первый раз... Если бы Гошка взялся меня уговаривать, то возможно он бы достиг цели. Однако мой гость насытился, поделился новостями и - ни слова о концерте! Так тому и быть, подумала я.

Гошка достал билет и положил на стол.

- Зачем это? - подозрительно спросила я.

- Концерт в десять, если надумаешь, приезжай.

- Отдай кому-нибудь еще. Неужели не найдешь, с кем пойти? - Я хотела окончательно сжечь мосты.

Гошка натянул косуху и тяжко вздохнул.

- Похоже, один буду оттягиваться.

Он постоял еще, умоляюще взирая на меня и ожидая чего-то. Я вытолкала парня в коридор и захлопнула дверь. Билет так и остался лежать на столе.

Что я пережила в следующие три часа, не могу тебе передать. Рука не поднялась выбросить билет, поэтому я немыслимо терзалась, пока оставалась возможность застать хотя бы финал концерта. Поминутно меняя свое решение, я извелась вконец. Открыв аптечку в ванной, где хранились всякие таблетки, я замерла. Прости меня, я говорила уже, что ходила по самому краю. И в тот момент была близка к самоубийству как никогда.

Пока я бессмысленно взирала на лекарства, в голове сам собой созрел план. Я поеду сейчас туда, в клуб, подойду к тебе после концерта... И что дальше? Что скажу тебе? Что не могу больше жить так, что умираю без тебя? Но при чем тут ты и твоя семья? Это мне лечиться надо. Я захлопнула аптечку и вернулась в комнату.

Мысли неслись, а руки тем временем совали в волосы шпильки, подкрашивали ресницы, губы, перебирали кофточки и юбки в платяном шкафу. Очередь дошла до черного длинного пальто. Я подумала машинально, что на улице мокрый снег, каша, непременно заляпаю полы пальто. Потом усмехнулась: какая ерунда лезет в голову, когда стоишь над бездной!

Я не знаю, сколько ушло времени на сборы, на часы не смотрела. Вышла из дома, прошла к Садовому кольцу, подняла руку. Тут только увидела на столбе часы, которые показывали двенадцать ночи. "Не поздно ли ехать?" - мелькнуло в голове. Однако рядом уже тормознул частник.

- Вам куда? - высунулся в окошко молодой парень.

- Клуб "Держава" знаете?

- Садитесь.

Я забралась на заднее сиденье и погрузилась в невеселые мысли. Водитель поглядывал на меня в зеркало. Ему явно хотелось поговорить.

- Что-то вы поздно. Веселиться едете? Почему одна?

Я пожала плечами: говорить совсем не хотелось. Водитель оставил попытку растормошить меня, только поглядывал в зеркало время от времени. Однако когда уже подъезжали, он не выдержал и спросил:

- А что там сегодня, в клубе?

- Красков выступает, - нехотя ответила я.

- М-м, - уважительно промычал водитель и притормозил у тротуара, напротив клуба, сияющего разноцветными огнями.

Я расплатилась с ним и вышла. Машина уехала, а я все стояла, тряслась и никак не могла решиться войти. Охранник уже подозрительно поглядывал в мою сторону, и мне казалось, что он читает мои мысли. Нет, нет! Я не стану уподобляться юным фанаткам, поджидающим кумира после концерта. Надо немедленно бежать отсюда. Я не заметила, как быстро зашагала вдоль Садового. Боль души была непереносима, потому я все набавляла шаг. Не знаю, в какой момент сошла с тротуара и оказалась на обочине, по-ночному свободной от машин. "Броситься сейчас под машину и - все!" - это думала не я, а боль во мне. И тело ей подчинилось. Подобно сомнамбуле, я замерла, развернулась назад и ступила навстречу несущемуся на большой скорости автомобилю...

Что было потом? Машина чудом успела затормозить, я инстинктивно схватилась за капот, чтобы не упасть.

- Мне только наезда еще не хватало! - услышала я встревоженный голос, и передо мной возник ...ты.

Вот тут я стала медленно оседать на мокрый и грязный асфальт.

- Ну, ну! - сказал ты, подхватывая меня. - Вам плохо? Вызвать скорую?

И стал осматривать меня на предмет травмы, а я мотала головой и не могла ни слова выговорить. Ты подвел меня к передней дверце машины, усадил на сиденье, затем сам занял водительское место. Я закрыла глаза. Ты испугался.

- Все, вызываю скорую! - и схватился за мобильник.

- Не надо, все в порядке, - смогла я, наконец, выдавить из себя.

- Да? - недоверчиво покосился ты, убирая телефон.

Мы помолчали, приходя в себя.

- По-моему, надо выпить, - сказал ты и повернул ключ зажигания. - Тут есть место одно...

Я не смела возразить. Мы молча ехали куда-то, петляли переулками, пока не остановились возле небольшого подвальчика со светящимися окнами. Никакой вывески я не увидела. Ты запер машину и кивнул:

- Идем.

Мы спустились в подвальчик, который оказался весьма уютным крохотным ресторанчиком, оформленным в авангардистском стиле.

- Коля, привет! - встретил нас огромный волосатый человек в косухе и бандане. - Рад тебя видеть.

Вы обнялись. Как я узнала впоследствии, это был Вова, твой бывший гитарист. Бородач проводил нас до одного из пяти столиков, за небольшой перегородкой, помог мне снять запачканное пальто. Повесил его на какой-то металлический штырь, заменяющий, вешалку. Ты был в легкой куртке и не стал ее снимать.

- Изучай, - сунул он тебе в руки меню. - Сейчас пришлю халдея, обслужит. Отдыхайте.

Он скрылся где-то в недрах кухни.

- Есть будешь? - спросил ты буднично, словно мы век были знакомы. Я пожала плечами, с трудом понимая вопрос.

Тут у тебя зазвонил мобильник. Взглянув на дисплей, ты пробормотал:

- К едреной фене, - и отключил телефон.

Мы молча сидели, пока нам не принесли заказ. Ты задумался, а я, еще не веря, что случилось чудо, рассматривала тебя исподтишка. Ты устал и думал о невеселом, черты лица опустились, губы обмякли, и проступил твой истинный возраст. Но это тебя ничуть не портило, нет! Каждая твоя морщинка была мне пронзительно дорога! Я увидела, как красивы твои руки с музыкальными пальцами. А печальные глаза твои сейчас походили на глаза кроткой собаки. Такими они бывают, когда ты поешь свои потрясающие баллады.

- Что-нибудь случилось? - решилась я прервать твое тяжелое раздумье.

Ты встрепенулся и посмотрел на меня удивленно. Верно, уже забыл, что я рядом.

- Развелся сегодня, - ответил тускло и, налив по рюмкам водки, выпил без особого энтузиазма.

"Как? С Наташей?" - хотела воскликнуть я, но смолчала. Пить не стала: и без того была, как хмельная. Ты же набирался основательно, не реагируя на мое жалкое восклицание:

- Вы же за рулем!

Бородач вновь появился у барной стойки, поощрительно кивнул нам.

Ты почти не ел, только пил. Я тоже не могла проглотить ни куска. Все происходящее казалось мне фантастическим сном. Безумная, сказочная ночь!

- Почему вы развелись? - спросила я, принимая условия этой нереальной игры.

Задумчиво разглядывая рюмку, ты грустно усмехнулся:

- Потому что моя бывшая жена выходит замуж.

- Как же так? - воскликнула я. Мне было больно за тебя.

- Да ничего особенного! - махнул ты рукой. - Из-за дочери не разводились, теперь не имеет смысла изображать счастливую семью. Все кончилось еще лет пять назад.

- А дочь?

- Дочь уже замужем. Выскочила в восемнадцать, уехала в Норвегию.

- А как же вы?

Ты взглянул на меня в недоумении.

- Работаю, живу. Проморгал семью, сам виноват. Все мотался, месяцами не виделись. Бывали и ходы налево, не без этого. Вот теперь вроде бы пора остепениться...

Ты вздохнул и вдруг лукаво улыбнулся:

- Но тогда это буду не я.

- Тогда отчего вы так грустите? - спросила я.

- Жизнь прошла... Ну, этап, что ли, такой кусок основательный. Старый я уже: сорок шесть исполнилось.

- Какая же это старость? - возмутилась я. - Для мужчины это расцвет!

- Устал, наверное. А по-другому никак. Вот сижу сейчас и думаю, куда дальше плыть.

- А пьете-то зачем? Думаете, поможет? - проворчала я, как сварливая жена.

- Одиночества не переношу. Не потому, что скучно одному, нет. Могу неделями сидеть в лесу, пропадать на рыбалке, сутками молчать за рулем в путешествиях. Но надо, чтобы меня ждали... - ты снова выпил.

Я набралась храбрости и задала вопрос, который все не давал мне покоя:

- А вас никто не ждет? Разве у вас никого нет сейчас?

- Кто-то всегда найдется, но это не то. Не все умеют ждать так, как я хочу.

- А ... ваша жена могла? - я чуть было не назвала ее Наташей, но вовремя поправилась - не хотелось показывать, что знаю тебя.

В своих интервью ты редко говорил о семье, о своей личной жизни и не терпел журналистов, которые нарушали приватность.

- Наташка могла, но ей было некогда - профессия не позволяла, - ответил ты туманно, тоже не выдавая себя.

Мы опять замолчали. Ты пьянел по-хорошему: тебя отпускало.

- И часто вы так? - не утерпела я.

- Напиваюсь? Бывает. Но с годами все реже: работать надо, не до пьянства. Время жалко, да и здоровье уже не то.

- Ну что вы все о годах! - вновь возмутилась я. - У вас жизнь впереди открывается, совсем другая, новая.

Ты в первый раз посмотрел на меня с интересом и усмехнулся:

- Ну да, новое жилье надо добывать, привыкать к новому порядку... А я консерватор в этом отношении, не люблю перемен.

- Ерунда! В переменах есть непосредственное дыхание жизни. Вот увидите!

Я силилась тебя утешить, но ты возражал:

- Моя жизнь и без того чересчур подвижная, хочется постоянства... Ну, хотя бы видимости...

Незаметно ты опьянел так, что с трудом поднялся со стула. Было уже около четырех ночи, когда мы попрощались с Вовой и вышли на улицу. На воздухе тебя вовсе развезло. Я с ужасом смотрела, как ты пытаешься открыть дверцу своей машины.

- Садись, - разобрала я твое бормотанье. Ты предлагал мне занять водительское место.

- Зачем?

- Поведешь машину.

- Я не умею водить!

Однако ты свалился на пассажирское сиденье и к моему ужасу мгновенно уснул. Я стояла над тобой в растерянности и не знала, что делать. Даже если бы я умела водить, то не смогла бы отвезти тебя домой, потому что не знала адреса. Пометавшись вокруг машины, я решила поймать такси и отвезти тебя к себе. Не составило труда остановить частника, но что делать дальше? Ты спал сном младенца и не реагировал на мои призывы встать и перейти в другую машину.

Водитель такси с любопытством наблюдал за моими попытками и ухмылялся. Я разозлилась: нет, чтобы помочь, еще скалится! Рванув за воротник куртки, гигантским усилием я выволокла тебя из машины и прислонила к капоту. Ты медленно пополз вниз, так и не проснувшись.

- Да помогите же! - взмолилась я, обращаясь к водителю.

Он, наконец, соизволил оторваться от руля и выбраться наружу. Роста оказался недюжинного и силы тоже. Обхватив за туловище, он поднял тебя на воздух и грубо пихнул на заднее сиденье своего автомобиля.

- Полегче, полегче! - вскрикнула я.

Устроив тебя поудобнее, я бросилась к оставляемой машине, выдернула ключи из зажигания, закрыла дверцу, а дальше не знала, что делать. Так и не поняла, поставила ее на сигнализацию или нет. Водитель тем временем разглядывал тебя в зеркало заднего вида. Когда я села возле тебя, он спросил, глядя на меня через то же зеркало:

- Слушай, это что, как его... м-м-м ... Красков?

- Это мой муж, - зачем-то обманула я.

- А похож, - уже равнодушно пробормотал водитель, и мы, наконец, тронулись.

Ты проспал всю дорогу, устроив голову у меня на плече. Я придерживала ее, когда потряхивало. За окном мелькала потрясающе красивая ночная Москва, на радио звучала волнующая мелодия. Рядом спал ты... Волшебный сон продолжался.

Мы прибыли на Фрунзенскую. Повиляв между домами, подрулили к самому подъезду. Повторилась процедура вынимания тебя из машины. Водитель помог мне дотащить тебя до входной двери и был таков. Дальше я уже сама буксировала твое тело до лифта, а потом и до квартиры. Труднее всего было открыть ключом дверь, одновременно обнимая тебя, чтобы ты не свалился на пол. Однако я все преодолела, взмокнув и еле дыша от усилий. Последний рывок - и ты на диване.

Ты не поверишь (я никогда не рассказывала тебе об этом), первое, что я сделала, скинув пальто, - это сорвала с двери твой постер! Затем внимательно изучила письменный стол, стеллажи и полки: нет ли там твоих фотографий, программок с концертов, журналов с интервью и каких-нибудь буклетов. Все собрала и спрятала подальше в кладовку, в большую коробку с архивами. Туда же последовали кассеты и диски с твоими песнями.

Потом приняла душ, переоделась в домашнее платье, причесала волосы. О сне не могло быть и речи. Не потому, что ты занял мой диван, нет. Я ни за что бы не уснула, пока ты был рядом! Меня вновь колотило и лихорадило, когда я смотрела на тебя.

В одежде и в ботинках спать неудобно. Конечно, мне следовало тебя раздеть и уложить нормально, чтобы тело твое отдохнуло. Я достала из тумбочки подушку и одеяло, взялась расшнуровывать щегольские ботинки из невероятной кожи. Ты проговорил что-то, напугав меня до смерти. Теперь мне было страшно, что ты вдруг проснешься и застанешь меня за этим занятием. Однако ты не проснулся, только повозился и подтянул ноги к себе, осложнив мне задачу. С грехом пополам я стащила с тебя ботинки и отнесла их в прихожую. На очереди была куртка. Ты никак не желал ее отдавать, тянул к себе, но я и теперь справилась. Потом постояла над тобой, мучаясь сомнениями, надо ли стягивать с тебя черные кожаные штаны, в которых определенно нельзя спать. Еще белый свитер... Может, просто ослабить ремень на штанах? Я было подступила с этим к тебе и, задрав свитер, под которым обнаружилась еще тонкая белая футболка, осторожно взялась за ремень. Ты шевельнулся, и я в панике отпрянула, чувствуя себя преступницей и извращенкой.

Подложив тебе под голову подушку, я невольно погладила твои волосы, вдыхая их теплый, с тонким парфюмом запах. У тебя было несчастное усталое лицо, и я не решилась снова тебя тревожить, лишь укрыла одеялом и легонько поцеловала в лоб...

Все складывается как нельзя лучше, утешала я себя. Вот я увидела любимого певца в неприглядном свете, свински пьяного, утратившего человеческий облик. Теперь я тебя разлюблю и смогу жить дальше. Это сам Бог послал мне тебя, чтобы развенчать сотворенного кумира. Завтра ты проснешься, надеялась я, и с похмелья зазвездишь в полную силу. Я разочаруюсь окончательно и забуду тебя наконец. "Дай мне жить!" - думала я, рассматривая твое безвольное лицо и ожидая скорого освобождения.

Пока же получался обратный эффект. Твоя пьяная беспомощность трогала меня до слез, измятый, расслабленный вид не вызывал отвращения, напротив, пробуждал желание окружить тебя заботой и лаской. Я вечно могла сидеть вот так, возле тебя, и хранить твой сон...

Я не заметила, как рассвело. Дворники за окном ширкали метлами или лопатами, движение оживилось. Пошел снег, отрадно посветлело все вокруг. Свернувшись в кресле и укрывшись пледом, я задремала. Очнулась внезапно и тотчас глянула на диван. Тебя не было. Я похолодела: конечно, мне все приснилось! Наша невообразимая встреча, разговор в ресторане, ты, пьяный и такой трогательный... Боже, это все сон! И надо вставать и зачем-то жить, бессмысленно, безнадежно...

И вдруг я почувствовала запах табака: кто-то курил на кухне. Сердце болезненно встрепенулось. Я глянула в зеркало, которое показало мне слегка заспанную, испуганную физиономию. Силясь принять равнодушный вид, я направилась в кухню. Ты стоял с сигаретой у окна и курил в форточку. Когда я вошла, обернулся и сказал:

- Привет.

- Привет, - спокойно ответила я и буднично спросила: - Какой завтрак предпочитаете, легкий или плотный?

Ты не успел ответить: зазвонил твой мобильный телефон.

- Да, - отозвался ты в трубку и некоторое время слушал, что говорят. Я взялась хлопотать: включила чайник, поставила сковороду на огонь, достала кусок свиной грудинки, овощи.

- Да, конечно, приеду. Я еще звякну ближе к делу.

Ты занял любимое Гошкино место в углу и посмотрел на меня виновато.

- Мы спали с тобой? Я ни черта не помню.

- Нет, можете быть спокойны, - холодно ответила я.

- А как я сюда попал? - ты искал пепельницу, я подала и ответила:

- Я привезла вас на такси, поскольку сами вы были не в состоянии передвигаться.

Ты смущенно улыбнулся:

- Что, на себе тащила?

- У меня не было выбора. Вы не сказали своего адреса, поэтому пришлось везти сюда.

Ты сменил тему:

- Есть что-нибудь холодненькое, попить? Сушняк страшный.

Я понимающе кивнула, достала из холодильника графин с клюквенным морсом собственного изготовления, налила полный бокал. Ты жадно выпил и попросил еще.

- Душевно! - оценил морс.

За привычными действиями и пустячным разговором я успокаивалась, сердце забилось ровнее. Решилась спросить:

- Может, вам пива выпить? У меня нет, но могу сбегать, тут рядом.

Ты рассмеялся:

- Веришь, никакого похмелья! Чудеса, да и только. Может, это квартира такая? Здесь, наверное, не пьют так, как некоторые?

Мне стало легко и весело.

- Не пьют. Можно сказать, вообще не пьют.

Я поставила перед тобой плоскую тарелку, выложив на нее жареное мясо и овощи.

- Я все это съем? - неуверенно спросил ты.

- Это вкусно, - заверила я.

- А ты?

- Я не хочу.

До еды ли мне было?

- И вчера ничего почти не ела, - вспомнил ты. - У тебя диета?

- Нет. Просто не хочу.

Я смотрела, как ты быстро уничтожаешь завтрак, и хотела только одного: чтобы этот миг длился как можно дольше. Чтобы я могла сидеть рядом с тобой и смотреть, смотреть, как аппетитно ты ешь, как блестят от масла твои красивые губы, как время от времени ты поджимаешь их, по-особенному округляя, и немного выдвигаешь челюсть вперед...

После завтрака ты снова закурил, не спросив разрешения. Да и могло ли быть, чтоб я не разрешила?! Щурясь от дыма, ты внимательно посмотрел на меня.

- Мы раньше были знакомы?

Вопрос застал меня врасплох. Я растерянно помотала головой.

- У меня такое чувство, что я видел тебя раньше, - задумчиво проговорил ты. - Твои глаза точно видел!

Я пожала плечами, не решаясь возражать.

- А как тебя зовут, добрая самаритянка?

Я назвалась.

- "Ольга! Ольга!" - вопили древляне, - продекламировал ты.

Я почувствовала себя абсолютно счастливой. Мое имя звучало в твоих устах! Следующий вопрос спустил меня с небес на землю:

- Ну, а теперь скажи мне, Хельга, что понесло тебя под мою машину? Где она, кстати?

- Осталась возле клуба, - пробормотала я виновато.

Ты кивнул:

- Позвоню Вове, попрошу, чтобы пригнал - у него есть ключи. Адрес скажи.

Радуясь, что ты отвлекся от опасной темы, я подала ручку и блокнот, продиктовала свой адрес. Чтобы не мешать твоим переговорам, я удалилась в комнату. Мне нужно было собраться с мыслями. Как ответить на вопрос, почему я едва не оказалась под колесами машины? Нужно ли рассказать тебе все? Я боялась разрушить то немногое, что связывало нас сейчас. И пусть ты уйдешь навсегда, думала я, со мной останутся воспоминания... Да и поверишь ли ты в чудесное совпадение, в пересечение непересекаемых линий судьбы? Я решила не открываться.

- Хорошо тут у тебя, - прозвучало рядом.

Ты с интересом оглядывал комнату, книги на стеллажах, картины и фотографии.

- Компьютер и телек здесь лишние, - сделал ты заключение.

- Почему? - удивилась я.

- Без них была бы полная иллюзия отрешенности от цивилизации. Удивительно, какой здесь покой...

Ты уселся в кресло и взял с полки первую попавшуюся книгу.

- Вот чего мне не хватает! Сидеть в удобном кресле и читать, читать. И никаких лишних звуков... За этой тишиной мне приходится ездить очень далеко.

Совершенно безотчетно я предложила:

- Оставайтесь.

Ты с улыбкой взглянул на меня:

- Не боишься?

- Чего? - пожала я плечами.

-Ну как, незнакомый мужик в доме! Ты ведь одна живешь?

Чуть помедлив, я ответила неохотно:

- Одна. Но я не ребенок, вижу, кто передо мной.

Я почувствовала, как ты слегка напрягся.

- И кто?

Я отвела взгляд.

- Нормальный человек. Вряд ли вы можете причинить мне зло.

- Давай на "ты", а? Я, конечно, старше тебя, но не настолько, чтоб...

- Я попробую, - ответила я, чувствуя, что краснею.

Говорить тебе "ты"... В мечтах это было так легко! Мне казалось, произнеси я сейчас это слово, и что-то нарушится, я потеряю последнюю защиту от тебя... Между тем ты заинтересовался музыкальными дисками и кассетами, которые громоздились у меня на столе. Перебрал их и, конечно, не нашел ни одного своего альбома - я же спрятала все. Однако оценил мой вкус:

- Хорошая музычка.

Тут зазвонил твой мобильный телефон. Искоса глянув на меня, ты вышел из комнаты. Я поняла, что это конец. Сейчас ты уедешь, и наши пути вновь разойдутся. Чудеса не повторяются, разве что Земля изменит свою орбиту... Напрасно прислушиваясь к звукам, доносящимся из кухни, я в панике искала решения, что делать мне дальше. И ... осталась сидеть на диване. После звонка ты стал собираться. Найдя ботинки в прихожей и зашнуровывая их, вздохнул:

- Хорошего понемножку.

Я вышла проводить. Распрямившись, ты посмотрел мне в глаза.

- Хельга, ты больше не будешь нырять под машины?

Я смутилась и на миг отвела взгляд.

- Не буду, - ответила.

Ты ненамного выше меня, и стоим мы близко в моей тесной прихожей. Я не знаю, что сказать, чтобы удержать тебя.

- Коля! - произношу и умолкаю.

Ты ждешь, глядя мне в глаза. Я молчу и мысленно молю тебя не уходить.

- Мне пора, - извиняешься ты. - Вова сейчас подъедет.

"Не уходи!", - хочется мне кричать, но я молчу, силясь удержать слезы. Только бы не разреветься, пока ты не ушел! Я мужественно кивнула тебе на слова прощания.

Все. Ты ушел. Я кинулась к окну, чтобы увидеть, как ты уезжаешь, но ничего не разглядела: слишком высоко. Прошла на кухню, долго смотрела на чашку, из которой ты пил и которая еще хранила твое прикосновение. В пепельнице лежали несколько окурков, смятых твоей рукой, а в раковине стояла тарелка, из которой ты ел. Все это свидетельствовало о том, что я не сошла с ума и ты был здесь. А что теперь?..

В каком-то истерическом порыве я вытрясла пепельницу, вымыла посуду, открыла форточку, выветривая табачный дух. С остервенением принялась везде пылесосить и мыть пол. Сложила твою постель, чтобы убрать в тумбочку. Не выдержала, припала лицом к подушке, в последний раз вдыхая твой запах. Затем стянула наволочку и пододеяльник, отнесла их в ванную и сунула в стиральную машину. Никаких следов не должно оставаться! Почему? Я не знала.

И никаких больше портретов, фотографий, буклетов! Это безумие должно когда-то кончиться. У меня одна жизнь, и девчонки постоянно твердят мне об этом. Чего ждать еще? Надо принять как данность, что в реальной жизни не бывает счастливой и взаимной любви! Это все сказки, женские романы, голливудское кино. Я села за компьютер, полная решимости работать, а не страдать, и - разрыдалась. Безнадежно, душераздирающе. Невыносимо было сознание, что ты исчез навсегда.

Я бросилась к телефону. Кому сказать, что я умираю от боли? С кем разделить ее? Почему я не спросила номера твоего телефона? "Зачем?" - тотчас окорачиваю себя. Даже если бы и спросила, изменилось ли что-нибудь? Нет.

Телефон неожиданно зазвонил в моих руках, я вздрогнула и уронила трубку.

- Ты не спишь? - это был Гошка.

- Нет, - переведя дух, ответила я. - А ты почему так рано поднялся? Выходной же.

- Работа срочная. Надо сегодня статью отправить, а у меня в голове шурум-бурум и - ни одной готовой строчки. Оль, я пришлю тебе по электронке, поправишь?

- Ты же сказал, ни одной готовой строчки?

- Делов-то! Сейчас настрочу, материала - валом! - бодро ответил Гошка. - А ты чего такая кислая? Наверное, жалеешь, что не пошла вчера со мной на концерт?

- Жалею, - чтобы отвязаться, пробормотала я. И не выдержала, спросила: - Ну и как? Красков был на высоте?

- Спрашиваешь! Как всегда.

- Странно, - удивилась я. - Впрочем, он профессионал.

- Ты о чем, Оль?

Я опомнилась, сообразив, что размышляю вслух. Не рассказывать же Гошке про твой развод и настроения в связи с ним.

- Да, слушай! Сейчас прочел в интернете, что Красков развелся с женой. Прикинь!

Я пожалела тебя: никуда не скрыться от пристальных взглядов, следящих каждый твой шаг. Вот она, публичная жизнь.

- Сколько они вместе прожили? Лет двадцать или больше? - продолжал сплетничать Гошка.

Я рассердилась:

- Это их личное дело, ты не считаешь?

Юноша удивился:

- Ты чего, Оль?

И действительно, чего это я? Обычно с удовольствием поддерживаю разговоры о тебе, а тут взбеленилась. Мне бы благоразумнее замолчать, так нет!

- Не даете человеку жить! Оставьте в покое хотя бы сейчас, когда ему и без того худо!

Немудрено, что Гошка обиделся. Он быстро свернул нашу странную беседу:

- Ладно, Оль. Ты не переживай так. Я пришлю тебе статью, хорошо? Ну, пока.

Потом я мучилась угрызениями совести. Зачем опять обидела парнишку? Однако впечатления прошедшей ночи были столь сильны, что тотчас вытеснили все иные. Я не вынесла тоски и вопреки решению достала твой диск, вставила в музыкальный центр. Слушая, свернулась в кресле и снова заплакала. Вспомнились вдруг слова бунинской Натали: "Разве бывает несчастная любовь?.. Разве самая скорбная в мире музыка не дает счастья?" Далее герой рассказа подтверждал: "Нет несчастной любви". Да, грех роптать. Судьба преподнесла мне такой подарок: любовь к тебе! И еще более расщедрилась - на миг пересекла наши линии. Это и есть мое счастье! Такое мучительное, горестное, безнадежное счастье...

Что ж, так и будем жить... Я позвонила Гошке и извинилась перед ним. Он не преминул воспользоваться моей добротой и напросился на ужин. Отказать было невозможно, и я принялась готовить любимое Гошкино жаркое. Когда он пришел, держалась непринужденно, подшучивала над ним. У меня была тайна, которая наполняла мою жизнь, делала ее чудесной. Всегда чуткий ко мне, Гошка не мог не заметить это. Он приглядывался весь вечер, потом не выдержал, спросил:

- Что с тобой? Наследство получила и не знаешь, как им распорядиться?

Я рассмеялась сквозь слезы:

- Что-то в этом роде.

Больше ничего ему не сказала, как он ни выспрашивал.

Что было дальше? Я помню все до мелочей, хотя жила, как во сне. Обошлось без депрессии и нервных срывов. Я работала, помирилась с Катей, и мы даже встретились втроем у меня.

Войдя в квартиру, Катя воскликнула:

- Ну, наконец-то сняла!

- О чем это ты? - хором спросили мы с Шуркой.

- Да про тот огромный плакат, что у тебя висел на двери. Вижу, намечаются какие-то сдвиги. - И она вопросительно взглянула на меня.

Что я могла ответить? Я никому не раскрывала свою тайну, даже им, моим старинным подругам. Не знаю почему. Боялась выпустить тепло, которое меня грело, ждала чего-то еще? Не знаю. Наверное, не хотела делиться, такая я жадная всегда на тебя...

Я опустила глаза под пристальным взглядом нашего психолога, и она сделала вывод, что права. Я не стала ничего объяснять. Мы неплохо провели вечер. Я угостила девчонок курицей с грибами в сметанном соусе, свежим салатом и ягодным десертом. Мы выпили хорошего крымского вина, которое принесла по обычаю Катя. Обсудили новости, выяснили, кто что читал, смотрел. Катя делилась впечатлениями от книг Бориса Акунина, Шурка пересказала какой-то сериал. Я же была в восторге от французского фильма о Жорж Санд и Мюссе. Уговорила девчонок посмотреть его у меня на видео. Оценили. Шурка еще почитала некоторые опусы своих гениальных учеников. В общем, все было так хорошо, как прежде, в лучшие времена. Главное, меня не расспрашивали, не терзали вопросами о будущем и не учили, как жить. Наверное, смирились.

Я проводила девчонок до метро. Пока шли, Катя вдруг сказала:

- А может, нам никто больше не нужен? Может, это настоящая наша семья?

Шурка поддержала бурно, а я с удивлением посмотрела на Катю. Что это с ней? А ведь и впрямь за весь вечер Катя ни разу не вспомнила о Славике, на нее не похоже. Что-то не ладно в датском королевстве. Я не стала допытываться. Надо будет, расскажет сама, так у нас повелось. Мы распрощались с намерением очень скоро собраться вновь.

Однако, как всегда, это "скоро" растянулось на недели. У меня был завал работы: мы открывали новую серию. Девчонки тоже вязли в бесконечных делах и проблемах. Перезваниваясь, мы обещали друг другу, что вот-вот разгребемся и встретимся. А время шло.

В тот день, о котором я хочу тебе рассказать (вернее, напомнить), шел густой, влажный снег. Я приехала с работы поздно, домой не спешила, с удовольствием прогулялась по свежему снежку. Купила по дороге журнал - полистать перед сном, а на ужин - мороженые овощи, чтобы долго не возиться, не готовить для себя. Я ведь люблю готовить только для кого-то, ты знаешь. У самого подъезда мне вдруг подумалось: "В такую погоду, когда все делается фантастичным вокруг, веришь в чудеса. Пусть произойдет что-нибудь необычное! Случись, чудо!" Наверное, я почувствовала его приближение.

Придя домой, я кинула овощи на сковородку, а пока они готовились, проверила электронную почту. Внутреннее волнение искало выхода. Однако переписка не сулила мне никаких сюрпризов. Кое-что, связанное с работой, коротенькая записка от Гошки, от Кати сообщение о новой выставке, которую неплохо было б посетить. Все как всегда. С неясным трепетом в душе я вернулась на кухню, и тут раздался звонок в дверь.

Я так вздрогнула, что выронила ложку из рук. "Гошка?" - спросила себя. Но он всегда предупреждает о визите по телефону. Забыв от волнения посмотреть в глазок, я открыла дверь. На пороге стоял ты. Несколько смущенный - да-да, я это видела! - с пакетом в руках.

- Фу-у! - выдохнул ты. - Слава Богу, нашел. Не помню ведь ни фига.

Я молча смотрела на тебя, еще не веря своим глазам.

- Гостей принимаешь? - спросил ты, протягивая мне пакет.

Я вышла из столбняка:

- Да, проходите.

Трясущимися руками я закрыла за тобой дверь. Мимоходом заглянула в зеркало, машинально отметила, что выгляжу после прогулки неплохо, и платье домашнее вроде бы мне к лицу. Ты прошел на кухню, забрался в свой угол и, вынув из кармана пачку сигарет, закурил. Ничего не понимая и не спрашивая, я тем временем взялась добывать из морозилки кусок свинины и размораживать его в микроволновке. Определенно мужчине одних овощей будет мало. Пока разделывала, отбивала мясо, жарила его на сковородке, мы молчали. Наверное, со стороны посмотреть - полный абсурд, но мне было спокойно и хорошо с тобой, молчащим. Когда все было готово, ты достал из пакета бутылку дорогого коньяка, коробку шоколада, фрукты. Я принесла подходящие рюмки. Все совершалось в подозрительной гармонии.

Мы поужинали и выпили. Затем состоялся самый странный в моей жизни диалог.

- Ты только, ради Бога, не придумывай меня. Вот уже где у меня эти восторженные дамочки! - Ты провел пальцем по горлу. - В сущности, я скучный человек, в быту смирный, тихий, поесть люблю. В еде неприхотлив. Мне нужно немного: не мешать.

- Чему? - спросила я автоматически, так как по-прежнему ничего не понимала.

- Не мешать работать. Писать музыку, я музыкант. Если я не хочу разговаривать, значит, не надо лезть с разговорами. Тишина нужна, понимаешь?

Я тупо кивнула.

- Еще. Я не молод и на роль Ромео не гожусь. Не жди от меня пылких страстей, хорошо? Слава Богу, все в прошлом.

- Я не жду, - буркнула я в совершенном недоумении. Честное слово, до меня никак не доходил смысл этой увертюры.

- Да! Я много езжу, дома бываю не часто. Придется ждать.

- Чего? - идиотически спросила я.

Уже несколько нетерпеливо ты ответил:

- Не "чего", а "кого". Меня.

Я вовсе перестала что-либо понимать и невольно начала сердиться:

- То не жди, то жди... Помилуйте, я совсем запуталась! Вы не могли бы выражаться яснее?

- Разве мы не на "ты"?

А ты, кажется, волновался. Я заметила, что руки твои, без нужды разминающие сигарету, подрагивают.

- Я не могу так сразу на "ты". Мне привыкнуть надо.

Ты с готовностью согласился:

- Привыкнешь. Но это еще не все.

Ты поднялся со стула и отвернулся к окну, пуская дым в форточку. Пауза затянулась, и я, решив, что продолжения не будет, взялась за тарелки.

- Подожди, - остановил ты меня.

Я тотчас села, как по команде. Отметила про себя, что подчиняюсь каждому твоему слову, как дрессированная овчарка. Или марионетка. Однако это было приятно. Я так устала от самостоятельности и ненужной свободы...

- Наверное, об этом не говорят, - все так же глядя в окно, продолжил ты. - Но я скажу, чтобы потом вопросов не было. Мне нужна верность, чистота в отношениях. Если ты сомневаешься в себе, сразу скажи. Я все пойму. Не хочу никаких неожиданностей потом, понимаешь?

- Нет, - ответила я, хотя уже появился какой-то проблеск в сознании. - Я ничего не понимаю. Что вам ... тебе от меня нужно?

- Да елки-палки! - не выдержал ты. - Замуж тебя зову! Что тут непонятного?

Я подумала было, что схожу с ума. Сижу одна на кухне, вся в грезах, и тихо схожу с ума. Вот сейчас зажмурюсь, а когда открою глаза, видение исчезнет. Сколько раз уже было так! Неужели мои мыслеобразы так надоели Господу, что Он решил их материализовать? Я зажмурилась и потрясла головой. Когда открыла глаза, ты не исчез. Более того, приблизился ко мне, присел на корточки и внимательно посмотрел мне в лицо.

- Что скажешь? Я слишком тороплю тебя?

Ты взял мои руки в свои ладони и бережно сжал их. Это было первое наше касание ... Теряя голову, я все же нашла в себе мужество задать правильные, разумные вопросы.

- Вы... ты не боишься ошибиться?

- Очень боюсь, потому и начал с длинного предисловия. Но что-то мне подсказывает, что я не ошибаюсь.

- Но почему так скоропалительно? Мы могли бы узнать друг друга, ближе познакомиться...

Я не верила тому, что говорила. Ведь давно уже знаю, что ты - мой единственный, моя боль и наслаждение, сказка, греза...

- У меня нет времени, - ответил ты. - К тому же я давно живу и знаю этот мир. Я дохну от одиночества, ты мне нужна. Чего еще?

- Меня не худо бы спроситься. Или вы ... ты уверен в собственной неотразимости?

Ты внимательно посмотрел на меня и отошел на свое место.

- Я тебе не нравлюсь? - вполне серьезно, даже озабоченно спросил ты.

Я улыбнулась невольно:

- На беду мою, нравишься.

- У тебя кто-то есть? Ты не одна?

- Одна.

- Тогда что? Принимаешь предложение?

Могла ли я ответить иначе?

- Принимаю. Но вся ответственность за спешку лежит на тебе.

- Грозишься?

- Нет, но мне надо привыкнуть, осознать как-то...

- Хочешь, чтобы я уехал сегодня?

Я кивнула. Ты вовсе не расстроился, тотчас собрался ехать. Эта готовность меня даже слегка задела. Но, зная себя, я боялась все испортить.

- Вот мои телефоны, - ты подал мне визитку, это тоже скребнуло неприятно. - Я живу сейчас в студии, звони туда или на мобильный, вот этот. Другой - для работы.

Я послушно кивнула. Не стала спрашивать, что дальше, когда ты приедешь снова, когда мы станем мужем и женой? Мираж. Сейчас он исчезнет, и все встанет на свои места. Ты не решился поцеловать меня на прощание, только взял руку и прикоснулся к ней губами. Еще раз внимательно посмотрев мне в глаза, ты бросил:

- Пока! - и вышел.

Я не стала на сей раз с остервенением уничтожать следы твоего пребывания в моем доме. Я просто помыла посуду и вытрясла пепельницу. Мы не выпили даже трети бутылки, она так и осталась стоять на столе. Конфеты и фрукты тоже. Я взяла с блюда грушу и ушла в комнату слушать твои песни и думать...

Ты меня не любишь. Да и невозможно требовать от тебя чувств после столь краткого знакомства. Тебе одиноко после развода, ты потерян, ищешь участия и тепла. Это нормально и вполне простительно. Зачем я согласилась? Воспользовалась моментом? Но еще не все потеряно, я вправе изменить решение. А может, это всего лишь шутка, розыгрыш? Слишком жестоко. Нет, ты не можешь так шутить. Как хочется поверить!

Ты расскажешь потом, что тоже хотел только одного: поверить. Поверить в возможность начать новую жизнь со мной. Поверить в женскую верность и преданность...

Я опять никому ничего не рассказала, даже девчонкам, Кате и Шурке. Боялась, что мираж рассеется, и я окажусь в нелепом положении. И правильно сделала. Во-первых, все решили бы, что я тронулась умом на почве любви к тебе. Во-вторых, ты снова исчез... Потом ты спросишь:

- Почему не позвонила?

Не знаю. Поначалу я ждала. После столь оригинального объяснения должно быть продолжение, не так ли? Однако шли дни, потом недели. Ты не давал о себе знать. Я сходила с ума, потом смирилась с мыслью, что ты передумал. Да, успокоился, встретил кого-нибудь еще и забыл обо мне. Позвонить не мог, не знал номера моего телефона. Да-да! Я сама не стала предлагать, а ты не спросил. Заехать извиниться не счел нужным, может быть, испугался. Вот и все...

Однажды без звонка явился Гошка. Я опять забыла посмотреть в глазок, и никак не могла открыть элементарный замок на двери. Верно, на моем лице отразилось такое горькое разочарование, что Гошка сразу с порога обиделся:

- Ладно, ладно, сейчас уеду. Дай только попить!

- Так есть хочется, что переночевать негде, - бездарно пошутила я, чтобы исправить неловкость и скрыть смущение.

- Про поесть - это ты вовремя.

Конечно, где это видано - сытый журналист. Я стала хлопотать на кухне и вспомнила, что мой юный друг за последний месяц раз пять звонил мне и все пять раз я отказывалась его принимать. Между тем Гошка пристроился в твоем углу (да, теперь уже твоем!) и молча наблюдал за мной. На него не похоже: молчать столько времени.

- Оль, у тебя что-то случилось? - он все же первый заговорил.

- С чего ты взял? - получилось громко и грубо, потому что я в этот момент скрипела духовкой.

- Я вижу.

Вот как! Я с удивлением посмотрела на него.

- У меня на лице написано, что со мной что-то случилось? - я разозлилась почему-то.

Гошка опустил глаза и поскучнел.

- Нет, ты ответь! - несло меня. - Из чего же это видно?

- Злишься вот, похудела, побледнела.

- У меня на работе проблемы, - сказала я и чуть не разрыдалась.

Вот бы насмешила.

- Забастовка графоманов? Вам нечего печатать? Страна исписалась, фонтан иссяк?

Я с сожалением посмотрела на резвящегося юношу.

- Размечтался.

Однако злость испарилась, появилась усталость. И чего я прицепилась к мальчишке? Он не виноват в том, что я обманулась, поверила миражу, как какая-нибудь соплячка. Бог с ним...

- Тогда что? - наседал Гошка.

Тут я дрогнула.

Любимый, я обещала, что буду писать здесь честно, как на духу. Ты должен знать обо мне все, я этого хочу. Так вот. В этот момент мне вдруг захотелось припасть к Гошкиной надежной груди, плакать и жаловаться. Я так устала от одиночества и неразделенности чувств! Гошка тотчас уловил мое настроение. Он полудурашливо, полусерьезно предложил:

- Исповедуйся, дочь моя, и тебе станет легче.

Неожиданно для себя я предложила:

- Пойдем погуляем?

Гошка с сожалением посмотрел на духовку, однако мужественно согласился. Но я не зверь же, сперва накормила голодного юнца, потом уж потащила гулять. Мы прошлись до Девички, побродили по парку, потом пересекли Садовое кольцо, поднялись по Пречистенке к Храму Христа Спасителя. Был поздний вечер, оранжевый свет фонарей сообщал уют старинным улочкам моего любимого района, народ уже весь рассеялся. Душа понемногу исцелялась. Гошка не мешал мне растворяться в чудесных городских пейзажах. Каждый дом здесь я знаю наизусть, его историю, судьбу...

Мы присели у Энгельса передохнуть, созерцая дивный вид, раскрывающийся в перспективе.

- Так что у тебя случилось? - спросил, наконец, непривычно притихший Гошка. Я всю дорогу не давала ему слова молвить, рассказывала о людях, живших здесь в девятнадцатом веке, о Булгакове и его героях, населявших здешние места.

- Личная драма, - уклончиво ответила я на Гошкин вопрос.

Он удивился:

- Неразделенная любовь?

- Что-то в этом роде.

Гошка ревниво нахмурился:

- И кто же сей счастливец? Я думал, тебя, кроме Краскова, никто больше не интересует. Ну, разве еще Булгаков.

Знал бы он! Мне не хотелось продолжать этот рискованный диалог и дразнить Гошку тоже не хотелось.

- Будь ты постарше... - многозначительно вздохнула я, надеясь отвлечь собеседника от лишних расспросов.

Попала в точку. Гошка вдохновился:

- Вот беда - постарше! Зачем тебе постарше? Тебе-то сколько лет? Вот так, по-настоящему, как кажется?

Я поняла, что он имеет в виду внутренний возраст. Смутилась:

- Ну... лет восемнадцать, не больше.

- А мне уже двадцать два! И кто здесь старше?

Я пожалела, что коснулась запретной темы. Что-то дрогнуло внутри. Наступила чудесная тихая ночь, заснеженная Москва засыпала, влажность сменилась легким морозцем... Я посмотрела на притихшего, взволнованного Гошку и опять подумала невольно: "А что если ..." Тотчас оборвала себя, не додумав.

- Что-то я замерзла, пойдем назад, - и направилась в сторону дома.

Отправив Гошку к метро, я медленно поднялась на свой этаж.

- Ты где была? - донеслось до меня с лестничной площадки. - Я уже второй раз приезжаю.

Хорошо, что я держалась за перила, иначе бы упала. И от неожиданности и оттого, что это был ты...

- Гуляла, - не сразу ответила я. Руки так дрожали, что я не могла попасть ключом в замочную скважину.

- Одна? Ночью? - удивился ты и "догадался": - Это у тебя хобби такое - по ночам гулять?

Я уже взяла себя в руки и посмотрела на тебя с укором:

- Нет, так получилось. И не одна я была. С... подругой.

Не знаю, зачем я солгала, просто вырвалось. Не хотелось объяснять про Гошку: все неважно, когда ты рядом. А ты, кажется, почувствовал фальшь. Внимательно посмотрел на меня, придержав за плечи.

- Что с тобой? Ты мне не рада? Не надо было неожиданно приезжать?

Мы вошли в квартиру, и только тогда я выдохнула:

- Ну, что ты говоришь!

Мне хотелось только одного: броситься тебе на шею и замереть. Наверное, нужно было так и сделать, но я не решилась. Ты был смущен и несколько замешкался, снимая теплую куртку и шарф, будто раздумывал, стоит ли оставаться. Если б ты ушел, что бы со мной было?

Я быстренько прошла на кухню, чтобы разогреть мясо, каким кормила давеча Гошку. Бросила на сковородку мороженые овощи, включила чайник. Ты стоял у окна и курил в форточку. Идиллия. Будто и не расставались. У меня было столько вопросов, упреков, недоумения! Но ты молчал, и я молчала. Я исподтишка смотрела на твой профиль с тонким изогнутым носом, с губами, вытянутыми в трубочку, когда ты выдыхаешь дым. На тебе белый свитер и черные вельветовые джинсы, густые волосы коротко стрижены, высокий лоб открыт. Ты чуть-чуть сутулишься всегда, даже на сцене. Каждая черта, каждое твое движение мне знакомы до трепета.

- Я хочу тебе верить, - наконец произнес ты.

- Вы можете мне верить, - ответила я твердо.

Ты сел в свой угол и задумался. Усталость старила твои черты, но такой ты мне еще дороже. Не хотелось больше ничего знать, слышать, выяснять. Не звонил, подвесил и исчез, измучил неопределенностью - пусть! Сейчас ты здесь и больше мне ничего не надо! Хотя нет, лукавлю: я страстно желаю, чтобы ты остался со мной. Но ведь желать этого все равно что просить небесное светило спуститься на землю.

Ты молча жевал, а я смотрела, как ты ешь. Я чувствовала, что ты готовишься сказать мне что-то важное. Ждала и боялась. Каков будет приговор? Ты встретил равную себе, из твоего небесного круга? Ты опамятовался, отрезвел и убедился в иллюзорности бегства от одиночества? Да еще таким оригинальным путем. Прошло достаточно времени, чтобы взглянуть на вещи реально.

- Ты не передумала? - спросил ты, и я вздрогнула:

- Что?

- Идти за меня, - ты вытер салфеткой блестящие губы и подбородок и посмотрел в ожидании.

- Нет-нет, - поспешила я и смутилась.

- Хельга, ты меня не обманешь? - твои глаза опять напомнили собачьи, мудрые и грустные.

Я отрицательно качнула головой, не в силах произнести ни слова.

- Я обо всем договорился: венчаемся в церкви Николая Чудотворца в подмосковной деревеньке. Там же и распишемся.

Я слушала тебя и думала, почему не умираю от счастья. Самый момент. Сердце больно билось, руки тряслись, и я спрятала их под стол. Тем временем наше соглашение обретало деловой, житейский характер. Ты рассуждал:

- Жить будем пока по отдельности, но это временно. Заработаю еще немного - куплю хорошую квартиру.

- Мою можно продать, - вклинилась я в твои расчеты, но тотчас одумалась. Если продадим мою квартиру, куда я вернусь в случае чего?

В случае чего? Значит, я до конца не верила в серьезность и надежность происходящего. Однако ты отмахнулся от моего предложения:

- Нет, твое - это твое. Пусть будет.

- Тогда, может, пока мы будем жить здесь, ведь вам... тебе здесь нравится?

- Да, но мне надо работать... Хотя... - ты огляделся, - там видно будет.

Мы помолчали, допивая чай. Ты опять курил, а я приходила в себя. Спросила немного погодя:

- Я могу позвать в церковь подруг? И как мне одеться?

Ты рассеянно обернулся:

- Как? Да как хочешь!

Увидев мое лицо, поспешил добавить:

- Ну, я не претендую на классическую невесту: в фате и кринолине. Не по возрасту вроде бы. Ты реши сама, как лучше, ладно? А что касается подруг, то я бы не хотел никого постороннего там. С моей стороны тоже никого не будет. Решено?

Я хотела воскликнуть: "Ну почему?!" Я ведь впервые выходила замуж, а сколько мечталось об этом! О том, за кого выхожу, и говорить нечего Я не стала спорить, покорно кивнула в ответ. Отныне я во всем подчинялась тебе. Ты так хотел, а я любила тебя до беспамятства...

Однако ты тер покрасневшие глаза, и я поняла, что пора стелить постель.

- Спать? - спросила для верности - вдруг ты решишь ехать к себе.

- Да хорошо бы. Устал зверски. Полотенце дашь?

Ты отправился в душ, а я стояла посреди комнаты с поминутно замирающим сердцем и думала, как мне стелить: вместе или порознь? И постелила порознь, как и в прошлый раз. Тебе на диване, себе - на раскладном кресле. Наши лежбища заняли почти всю комнату. Ты вернулся посвежевший, с мокрыми волосами, в расстегнутой рубахе. Оглядев диспозицию, весело ухмыльнулся, но ничего не сказал. Я погасила верхний свет, оставив включенным лишь торшер возле моего кресла. Ушла в душ, дав тебе возможность раздеться и лечь без свидетелей. Скажу честно: надеялась, что, пока я намываюсь не спеша, ты уснешь, и тогда не возникнет никакой неловкости перед моим укладыванием в постель. Господи, как я боялась всего! Какая была закомплексованная!

Расчет оказался верным. Когда я вышла из ванной, вся благоухающая гелями, душистыми маслами и зубной пастой, ты уже спал. По крайней мере, так казалось. Раздеваясь, я робко поглядывала в сторону дивана, но ты не шевелился и мирно дышал. Подойдя к окну, я открыла форточку, вдохнула морозный, свежий воздух, разбавивший сухой от раскаленных батарей комнатный дух. Все, гашу свет. Я бросила последний, полный умиления взгляд в твою сторону и нажала на выключатель. Думала, сразу усну, едва коснусь подушки, так устала от прогулки и переживаний, но не тут-то было! Твое присутствие волновало меня до дрожи. Надо же быть такой дурой, кляла я себя. Рядом со мной, в одной далеко не огромной комнате спит воплощение моей женской мечты, а я веду себя, как институтка на летних вакансиях! И откуда-то из глубины души всплыл страх: что если во время близости (это ведь будет рано или поздно) произойдет то же, что и с другими мужчинами? Я забьюсь в панике, охваченная первобытным ужасом, как это было с Ухтомским, или ровным счетом ничего не почувствую, как с Виктором? Что как я окончательный урод в интимном плане? Нет, надо выяснить, пока не поздно, покуда мы не обвенчались.

Но ты спишь, ты устал, ты вовсе меня не желаешь. Иначе не согласился бы так легко с моим выбором спать порознь! Приняв решение, я затряслась так, что зубы залязгали. Сейчас, сейчас я встану и подойду к дивану, скомандовала мысленно себе, и сердце мое остановилось. Пришлось немного переждать.

Сквозь шелковые шторы в комнату проникал свет уличных фонарей и рекламы. Я, как панночка из гоголевского "Вия", поднялась с постели и приблизилась к тебе, холодея и дрожа. Все! Как в омут головой - я откинула одеяло и проникла в твое тепло. Ты спал глубоко, но, почувствовав меня рядом, раскрыл свои объятья. Я прильнула к твоему горячему плечу и крепко обняла тебя. Почудилось вдруг, что я маленькая девочка и прибежала к папе, испугавшись страшного сна. Так бывало в детстве. Папа, не просыпаясь, крепко обнимал меня, и все страхи мгновенно улетучивались. Отца давно нет, да и я далеко не маленькая девочка...

Хотя что это я? Рядом с любимым мужчиной вспоминаю отца. Налицо азы психоанализа - Эдипов комплекс. То-то Кате была бы пожива. Пригревшись и успокоившись возле тебя спящего, неожиданно для себя я тоже провалилась в крепкий сон.

Ты помнишь то утро? Когда я открыла глаза, ты уже не спал, но не шевелился, боясь меня разбудить. Чмокнув меня в нос, выбрался из-под одеяла, и направился в туалет. Я вскочила, набросила на себя шелковый халатик, поскорее убрала постели. Пока ты плескался в душе, сложила кресло и диван. Все, никаких следов! Надо было заняться собой, приготовить завтрак. Однако пока я умывалась, ты оделся и собрался уходить.

- А как же завтрак? - удивилась я.

- Есть не хочется. Кофе покрепче завари, - попросил ты.

Я бросилась на кухню, достала "Арабику", ссыпала в кофемолку. В общем, пока готовился утренний напиток, ты занимался книгами, во множестве валяющимися у меня столе, был вялым, равнодушным. Так мне казалось, по крайней мере.

- Готово! - позвала я тебя, заглянув в комнату.

Что-то изменилось. Ты сидел в кресле с хмурым лицом и разглядывал что-то в руках.

- Это твое? - спросил холодно.

Ты протянул мне зелененький билет с кремлевского концерта. Откуда он мог выпасть, все ведь убрала? Сердце мое ухнуло вниз, но я не подала виду.

- Да, я была на вашем концерте, - ответила по возможности спокойно.

- Значит, ты меня знаешь? Почему ничего не сказала? - в твоем голосе слышались жесткие ноты.

- Вы ни о чем не спрашивали, - безнадежно ответила я.

Надо же, такая малость может все погубить! Но ведь это не ложь, а всего лишь умолчание! Формально я ни в чем не виновата. А не формально... Я же все понимала: ты хотел мне верить, а я тебя обманула. Но я так боялась все испортить! Разве это обман? Все внутри меня кричало, но я стояла и молча смотрела на мрачного тебя. Чтобы прервать затянувшееся молчание, невпопад спросила:

- Вы стесняетесь своей творческой деятельности? - получилось вызывающе и нагло.

Ты усмехнулся:

- Нет, конечно. Только не хочу смешивать творчество и личную жизнь, делать ее публичной, понимаешь? Я-то надеялся, что меня будут любить не потому, что я известный певец, а потому что я это я.

- Ну и что из того, что я знаю, кто вы есть? - не вынесла я. - Что это меняет?

- Многое, - задумчиво ответил ты, вертя в руках злополучный билет.

- Ну и ладно! - взорвалась я. - Вы правы. "В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань". Думаю, наша договоренность теряет силу. Претензий к вам не имею.

Усиленно моргая, я удалилась на кухню, чтобы ты не видел моих слез. Расплескивая, налила кофе в чашку, поставила на пробковый кружок и сдвинула в твой угол. Надо же все-таки напоить гостя кофием. Время шло, ты не шел, и я с ужасом ждала хлопок двери.

- Коня и трепетную лань, говоришь? - насмешливо произнес ты, появляясь на кухне и потянувшись к кофе.

- Что-то в этом духе, - пробормотала я, опуская глаза. Твой ироничный взгляд волновал меня, я чувствовала, что заливаюсь краской.

- Где ты работаешь? - надо же, поинтересовался!

- В издательстве, младший редактор.

- Придется уйти, - покачал ты головой якобы с сочувствием.

Я понимала. Меня начнут преследовать любопытными взглядами, если узнают, за кого я вышла замуж. Да и тебе лишние сплетни ни к чему. Однако все же взбрыкнула:

- Чем помешает моя работа нашей семейной жизни? Ведь могут быть и у меня какие-то цели, занятия...

Ты улыбался, но отвечал твердо:

- Цель женщины - ее семья. Думаешь, этого мало? Или хочешь походить на карьерных дамочек?

- Ну что ж...- сдалась я и пожала плечами.

Только подумала: а как же подруги, Гошка? С ними тоже придется порвать? Испугалась этой мысли и ничего у тебя не спросила...

Уходя, ты вдруг поцеловал меня своими мягкими, удивительно нежными губами, шепнул:

- Рискнем, Хельга? - и подмигнул. - Я заеду в субботу, в восемь утра, приготовься.

И дверь за тобой закрылась. Участь моя была решена.

Милый мой, я вправе была поплакать, погрустить. Это не значит, что твоя решимость испугала меня, и я колебалась. Нет, тысячу раз нет. Я знала, что ты - моя жизнь. И теперь навсегда. Но мне предстояло отказаться от всего прежнего: работы, друзей, а может, и от себя самой. Невольно возникал вопрос, стоит ли того мой выбор, будет ли жертва оправданна?

Я осмотрелась вокруг. Вот он, мой маленький мир, такой привычный, родной. Мне здесь уютно. Вот мои книги, мой компьютер, моя музыка. Моя маленькая скорлупа, раковина, в которой я прячусь от внешнего мира. Как страшно покидать ее!

И на другой день на работе я все смотрела на стены, в которых провела почти пятнадцать лет, на сотрудниц, которые взрослели и старились на моих глазах и про которых я знаю все, что дозволено знать только близким людям.. Хохотушку Аню Михайлову бросил муж, когда ее ребенку был год. Она тяжело переживала это, стала тихой и задумчивой. Первое время караулила мужа возле дома его новой пассии, не подходила, только смотрела издалека. Теперь ей сорок, замуж больше не вышла, вся ее жизнь в Артемке. Только о нем и говорит. На ее столе множество сыновних фотографий, от садовских до нынешних, где он смотрится уже вполне юношей. У Ани теперь новая забота - впереди институт. Надо подготовить, чтобы поступил на бюджетный, да и денег подкопить. Не приведи Господь, не поступит, тогда придется оплачивать учебу все пять лет. Одной не потянуть.

У ответственного секретаря Марии Александровны двое взрослых сыновей. Тоже, можно сказать, росли на моих глазах. Муж - МИДовский работник, всегда был выездным. Мария Александровна одевалась, как картинка, да и теперь все в порядке. Ей пятьдесят пять, выглядит чудесно, хотя перенесла несколько операций по женским делам. Переживает из-за младшего сына, который стал художником и много пьет в творческих кризисах.

Лариса Васильева, младший редактор... В свое время она невзлюбила меня, видя почему-то соперничество там, где его не было. Она приложила много усилий, чтобы не дать мне продвинуться по карьерной лестнице. Все потому, что ревновала к Олегу Сергеевичу, главному редактору. Олег - мой бывший однокурсник, он меня и устроил в издательство. Конечно, отношения у нас были товарищеские. Лариса же испытывала к нему романтические чувства, несмотря на то, что Олег был давно и глубоко женат. История любви Васильевой долгое время была предметом всех редакторских сплетен. Потом, наконец, Лариса вышла замуж, наши отношения в корне изменились. Она отчего-то выбрала меня в конфиденты и в обеденный перерыв делилась со мной интимными подробностями своего брака. Впрочем, Лариса могла не бояться разглашения секретов - я никогда не была болтлива.

Гошка... С ним я познакомилась здесь.

Словом, мой маленький коллектив, в котором я прожила основательный кусок жизни, был мне дорог как часть этой жизни. Распрощаться с ним навсегда значит утратить прошлое. Я никогда не общалась с коллегами вне редакции. Выходит, как только я уйду с работы, эти люди навсегда исчезнут из моей жизни.

Что же останется? Гошка? Однако общение с ним в сложившейся ситуации вряд ли будет возможно. Значит, и с ним придется проститься. Подруги?...

Мои размышления прервала Аня Михайлова:

- Оль, зайди в верстку, тебя просили. Оля! О чем думаешь?

- О замужестве, - вздохнула я.

Все повернули головы в мою сторону (мы помещались в двух небольших комнатках, где столы с компьютерами стояли впритык, а подоконники и шкафы были завалены книгами). Лариса, казалось, подпрыгнула на месте от любопытства.

- Неужели решила таки спуститься на грешную землю? - весело поддела меня Мария Александровна. - И кто же он?

Поверишь ли, мне так захотелось все рассказать этим не очень близким мне людям! Я знаю, между собой они частенько обсуждали мое стародевичество, гадали, есть ли у меня любовник, расспрашивали Олега. Бывало, задавали неожиданные вопросы, желая проникнуть в мою личную жизнь. И теперь я их основательно заинтриговала. Однако, прекрасно понимая, что не имею права говорить о тебе, чтобы не навредить, я солгала:

- Бывший однокурсник.

Кого может заинтересовать бывший однокурсник? Однако вопросы посыпались, как из рога изобилия.

- Чем занимается?

- Богат?

- Был женат?

- Разведен?

- Квартира есть?

- Машина?

- Дети?

И уже в конце:

- Как зовут?

Я ответила только на последний вопрос:

- Николай, - и звучание твоего имени пробудило во мне прежний трепет.

Я вспомнила, как спала, положив голову тебе на грудь, и твое дыхание укачивало меня, как волны. Наверное, выражение моего лица в тот момент было весьма красноречиво, потому что Лариса перепрыгнула со своего стула на стул, стоявший возле меня, и, приблизив лицо, громким шепотом спросила:

- Ты уже спала с ним? Как он? Теперь такие мужики пошли...

- Восхитительно! - честно ответила я.

Да, верно, я выглядела неприлично довольной, иначе почему Лариса так позавидовала? А на ее лице читалась неприкрытая зависть.

- Ну, так про нас не забудь. Ждем приглашений на свадьбу! - наставляла Аня Михайлова, оторвавшись от компьютера.

Я пожалела, что проговорилась. Как теперь избежать поздравлений, а то, чего доброго, и подарков? И как не ответить приглашением?

- Свадьбы не будет, - охладила я публику. - Просто распишемся и все.

- Это вы зря, - покачала головой Мария Александровна. - Сколько раз замечала: если не по обряду - долго не живут вместе!

- Да нет же, наоборот! - возразила наша корректорша Ирина Петровна. - Стоит убухать кругленькую сумму в роскошную свадьбу, месяц - и глядишь, разлетелись!

Тут поднялся спор, и внимание аудитории с моей персоны переключилось на животрепещущие вопросы. Я сделала вид, что работаю. Уткнулась в компьютер, открыла твой официальный сайт, чтобы взглянуть хотя бы на фотографию. Забывшись, долго созерцала твою обаятельную улыбку.

- Славный мужик! - раздалось у меня над ухом. - Поет чудесно, красивый, в свои сорок пять выглядит потрясающе. Как он мне нравится!

Это Аня потянулась за чайником, стоявшим на подоконнике, и загляделась в мой компьютер. Я почувствовала себя Штирлицем на грани провала. Хуже всего, однако, было то, что мое сообщение вызвало жадный интерес у Ларисы. Она подкараулила меня в курилке, когда я пошла в туалет, и набросилась с вопросом:

- Ну, расскажи же, как у вас все?

- Что все? - не поняла я, погруженная в свои мысли.

- Он был женат или ждал тебя? - приготовилась Лариса к долгой беседе.

- Был, - невольно ответила я, отмахиваясь от дыма ее сигареты.

- Развелся или только обещает? Не верь, пока сама не увидишь в паспорте штамп!

- Развелся, - уныло ответила я и сделала движение к кабинкам.

- Штамп видела? - хищно поинтересовалась Лариса, хватая меня за рукав кофточки.

- Нет, - я выдернула рукав.

- Проверь обязательно!

- Проверю, конечно, - пообещала я и скрылась за спасительной дверцей.

Язык мой - враг мой. Не так уж много и говорю, но если заговорю!.. Ты часто упрекаешь меня за это.

Зачем я только сболтнула о замужестве? Более того, когда вышла, я еще сообщила ожидающей меня Ларисе:

- Наверное, придется уйти с работы...

- Да ну! - опешила сотрудница. - Зачем?

Действительно, зачем?

И уже вечером, ужиная в одиночестве разогретыми полуфабрикатами, я снова пережила сомнения. Милый мой, я обещала рассказать все, чтобы ты понял, почему я так поступаю. Да, я металась и терзалась, ища объяснения твоему предложению. Почему я? Ведь ты меня не любишь, не любишь... Да захоти ты, самые лучшие, самые юные, самые красивые, самые талантливые будут у твоих ног! И потом, зачем эта секретность? Ты не желаешь вводить меня в свой круг, знакомить с друзьями. Ты стыдишься меня? Тогда тем более: зачем?!

К ночи я уверилась, что это дурная шутка судьбы, временное помутнение рассудка, и я - лишь случайная жертва... Мне стало так горько, что я проплакала полночи. Утром, совершенно обессиленная, я приняла решение отказать тебе...

А днем мне на работу позвонил Гошка и напросился на ужин. Я рисковала: что как тебе придет в голову заглянуть к "невесте" до венчания? Но Гошка был необыкновенно настроен, с грустью вспоминал нашу давешнюю прогулку. Я неуверенно произнесла:

- Ну, заходи, только ненадолго, ладно?

Весь день я пребывала в рассеянности, чем заслужила двусмысленные шуточки сотрудниц. А я думала, как позвоню тебе и откажусь от венчанья. Какими словами? Как объясню? Мне так был нужен совет человека понимающего и участливого! Но, кроме тебя, его некому было дать, такой парадокс...

Гошка и впрямь переменился с той прогулки. Он будто повзрослел в одночасье. Притих, посерьезнел. Даже ел не так жадно, как обычно. Я тоже была не вполне гостеприимна, как прежде. Думала о своем, налила гостю кофе вместо чаю и придвинула пепельницу, хотя он бросил курить.

- Твои личные дела в порядке? - поинтересовался Гошка без тени насмешки.

- Да что ты! - махнула я рукой и чуть не заплакала.

Он не стал вдаваться в подробности, видя мою нестойкость. Пока я мыла посуду, Гошка ушел в комнату и подозрительно притих. Затем явился с растерянностью на лице:

- Оль, а где диски Краскова, я ни одного не нашел?

Я воровато опустила глаза.

- Ну, я... убрала их.

- Зачем?

- От девчонок. Они все меня пилят, что я зациклилась на Краскове. Вот, решила доставить им удовольствие. И портреты все убрала, как видишь.

Гошка в недоумении пожал плечами:

- Ну, дай какой-нибудь альбомчик, я поставлю.

Я вытерла руки и полезла в свой тайник. Тут зазвонил городской телефон. Бросив все, я схватила трубку и съехала в кресло.

- Хельга, привет! - звонко раздалось из трубки. - Ты помнишь, что послезавтра суббота? Готовишься?

Гошка смотрел на меня с интересом, а я краснела, как девица на выданье. Промямлила в трубку:

- Да, конечно. Вы... ты приедешь?

- Нет, Хельга. Мы сейчас пишем, работы на сутки. Увидимся в субботу, хай?

- Хорошо.

Вот и отказала, вот и поговорили. Я ненавидела себя. Возможно, не будь здесь Гошки, я все же решилась бы на серьезный разговор. Однако ты так спешил, тебе вовсе не до меня было...

- Какой завтра день? - спросила я Гошку, который продолжал смотреть на меня с ревнивым интересом.

- Пятница.

- Как, уже? - оторопела я.

Казалось, назначенный срок не скоро, и я успею все продумать и переменить. А ведь у меня даже платья подходящего нет! И головной убор нужен для венчания. Если это не фата, то что должно быть? Я и не заметила, что мысленно уже видела себя твоей невестой. Пересчитала наличность (конечно, мысленно, не на глазах же гостя это делать!), прикинула цены и что я могу купить на мои гроши. Я так погрузилась в себя, что не заметила, как Гошка вышел из комнаты, так и не поставив диск и не послушав твоих песен. Опомнилась, когда мой юный друг заглянул в комнату и сообщил:

- Я ушел.

- Постой! - виновато засуетилась я, выбегая в прихожую. - Ты не сердись, я расстроена слегка.

- Да уж...- пробормотал Гошка, поправляя мне выбившуюся прядь.

Глаза его были грустны, но я ничем не могла помочь. Сама запуталась, измучилась, нуждалась в помощи. Да, в любви все эгоисты... Гошка вздохнул и скрылся за дверью.

Пятница - короткий рабочий день. На всякий случай я перехватила денег у Марии Александровны и решила после работы пройтись по магазинам. Ты знаешь, для меня это всегда испытание, будь то продовольственные, тряпичные или хозяйственные магазины. Только в книжных я чувствую себя недурно, однако и там меня всегда угнетает несоответствие желаний и возможностей. Сколько всего издают сейчас! И все хочется. Даже теперь, когда я многое могу себе позволить, цены останавливают мой колоссальный аппетит. Теперь по магазинам ходит Лида, и даже если мне нужно выбрать что-то себе, я беру ее с собой, чтобы советоваться.

Я позвонила с работы Шурке, в школу. Ее долго искали, хотя занятия давно уже закончились.

- Шур, ты занята?

- Ой, сто лет не болтали! Давай вечерком созвонимся, ладно? У меня тут двоешники переписывают диктант. Еще надо проверить и оценки выставить...

Я набрала номер Катиного мобильника. Оказался отключенным. Попробовала звонить ей домой - тишина. Подумала, не попросить ли Ларису составить мне компанию для похода в магазин. Но тогда пришлось бы отвечать на ее нескромные вопросы. Нет, это выше моих сил. Отправилась одна, плохо представляя, что мне надо. Зайдя в торговый комплекс в Охотном ряду, побродила, удивляясь ценам. Скоро заболела голова, я стала задыхаться. Выбралась наверх, пошла по Тверской, понимая, что здесь мне и подавно не место.

И только дойдя до памятника Маяковскому и свернув на Садовую, я набрела на небольшой магазинчик, где нашла оригинальный костюм из светлого льна (хотелось все же светлого!). К костюмчику еще прилагался головной убор в виде аккуратной нитяной шапочки, украшенной льняными цветами. Цена, конечно, была для меня непосильной. Я отдала за костюм все, что у меня было, но это стоило того! Приветливая девушка с бейджиком "Лена" проводила меня в примерочную кабинку, где я облачилась в стильные тряпочки и некоторое время изучала себя, чудесно изменившуюся. Спросила Лену:

- Как вы полагаете, в этом наряде можно выходить замуж?

Девушка, если и удивилась вопросу, то не подала виду. Она улыбнулась и ответила:

- Вам идет, но я на вашем месте распустила бы волосы под шапочкой.

- Нельзя, я же в церковь иду.

- Тогда сделайте вот так.

Она уложила мои волосы в низкий узел, и шапочка легла идеально. Теперь стало очевидно, что костюм мне к лицу и к фигуре, и была в нем та степень торжественности, которая требовалась к случаю.

- Спасибо! - искренне поблагодарила я милую продавщицу.

Вернувшись домой, я и не помыслила об ужине. Чтобы назавтра лучше выглядеть, даже от зеленого чая отказалась. Приняла ванну с травами, вымыла со скрабом лицо и тело, ну и прочее. Весь вечер ждала почему-то, что ты позвонишь и еще раз напомнишь о завтрашнем событии, спросишь о готовности. Но никто не позвонил, даже Шурка, с которой мы уговорились поболтать. Я не знала, ставить ли мне будильник на семь часов. И, конечно, поставила. "Что я делаю? Что я делаю?" - думала я, погружаясь в сон.

Ты приехал за мной в половине девятого, сославшись на пробки. Да, у нас в центре бывают пробки в это время, но сегодн суббота... Я готова была к восьми и все эти полчаса просидела, нарядная и в макияже, уставясь в одну точку. Когда последний проблеск надежды иссяк, ты позвонил в дверь.

- Ну что, страшно? - весело отреагировал ты на мою постную мину.

Я молча кивнула и прильнула к тебе в изнеможении. Ты бережно обнял меня и прошептал на ухо:

- Ничего не бойся, малыш. Я сам немного побаиваюсь. Ну, так - не к теще на блины едем.

Я все еще не верила в действительность происходящего. Однако мы сели в твою красивую машину и понеслись. Тогда я впервые познакомилась с твоей манерой вождения: не меньше ста, а на трассе и все двести километров в час. Но страшно не было: скорость почти не чувствовалась внутри машины. На удивление, мы быстро выбрались на трассу, постояли только у Белорусского вокзала и то чуть-чуть. Словом, никаких пробок не обнаружилось. Возможно, они рассосались уже...

Пока ехали по городу, ты был сосредоточен на дороге, а я решилась лишь спросить:

- Долго ехать?

- По трассе около часа, как повезет.

Я исподволь разглядывала тебя, страшно соскучившись. Ты был выбрит и свеж. Вел машину легко и свободно, что-то напевал себе под нос. Постепенно светлело, хотя небо, как всегда у нас в ноябре, было затянуто серой пеленой. Хотелось мороза, сверкающего снега, зимнего праздника. И вот, наконец, за пределами города показался чистый снег, и он засверкал в лучах восходящего солнца.

- А, зараза! - вдруг выругался ты и стал пробиваться к обочине.

От поста ДПС к нам двигался гаишник с палочкой. Пока он подходил, ты успел навесить на нос темные очки. Инспектор козырнул, наклонившись к открытому окну:

- Сержант Васильев. Документы, пожалуйста.

Ты сунул ему бумажник с карточками. Гаишник внимательно просмотрел водительское удостоверение.

- Опять нарушаем, Николай Степанович?

- Прости, командир, спешу, дело такое.

Ты протянул ему пятьсот рублей.

- Обижаете, Николай Степанович. Лучше автограф дайте супруге, она увлекается вашим творчеством.

Ты расписался в блокноте гаишника. Тот вернул документы и снова козырнул.

- И все-таки не спешите. Туда всегда успеете, а дорога скользкая. Вон какую красавицу везете, поосторожнее бы.

- Спасибо, - кивнул ты согласно и повернул ключ зажигания.

Проехали немного, лукаво зыркнул в мою сторону:

- Ишь, углядел!

Однако скорости ты не сбавил. Мы долетели до места за пятьдесят минут.

Это была небольшая красивая деревушка в пяти километрах от трассы. Дома здесь радовали добротностью и резными наличниками, дорожки были расчищены, а основная дорога упиралась в белую с луковичными куполами церквушку. К ней мы и подкатили, причем машину ты поставил не возле церковной ограды, а у соседнего хорошенького домика, огороженного штакетником. Из дома нам навстречу вышел батюшка в облачении:

- А, брачующиеся прибыли! Мир вам и Божья благодать.

Вы поздоровались довольно фамильярно, как мне показалось. Позже я узнала, что о. Александр в свое время играл с тобой в одной группе, но теперь отошел от мира, женился и осел здесь, приняв сан.

- Как матушка поживает? - поинтересовался ты.

- Слава Богу, - ответил о. Александр. - Пироги затеяла, готовит стол для вас. Ну что ж, начнем помолясь.

Мы вошли в церковь, где шмыгали какие-то старушки, тотчас подошедшие к батюшке под благословение. Одна из старушек приняла у нас верхнюю одежду и сунула в руки по свече. Запел невидимый хор, и я почувствовала, как переменился ты, стал собранным, серьезным. Только что улыбался, разглядывая одобрительно мой наряд, а теперь полностью отдался на волю о. Александра.

Помнится, весь обряд показался мне очень коротким, потому что я переживала нечто похожее на эйфорию.

- "Венчается раб Божий Николай рабе Божией Ольге..." - гудел о. Александр, нас водили вкруг аналоя, и все это длилось не менее часа, но я, переполненная восторгом и умилением, каким-то особым трепетным чувством, не заметила этого. В какой-то момент молнией обожгла мысль: "А кольца?!" Ты ведь ни словом не обмолвился о них. Но тут откуда-то возникли кольца, золотые, обручальные, тоненькие. Мы обменялись ими, глядя в глаза друг другу. Мне и впрямь чудилось, что наши души сочетаются в единое целое. Трудно было переживать такой силы воздействие, казалось, еще немного, я не выдержу и расплачусь. Грудь стеснилась так, что невозможно стало дышать... Это было счастье.

Я окончательно опомнилась, когда мы вышли из церкви и направились к дому священника. Я ожидала увидеть матушку о. Александра, женщину почтенного возраста, но нам навстречу вышла румяная, светловолосая молодка в платочке, повязанном назад, и с выпачканными в муке руками.

- Это моя Настя, - улыбнулся батюшка.

- Проходите, гости дорогие, - ласково пригласила она, вытирая руки о фартук.

Мы вошли в горницу, я невольно перекрестилась на образа в углу. Все, что происходило со мной в последние часы, казалось какой-то сказкой или путешествием во времени. Однако обстановка дома была хоть и скромная, но вполне современная. Стеллажи с книгами, большой стол с приставленными к нему стульями, ковер на полу. Не было телевизора, зато компьютер одной из последних моделей и хороший музыкальный центр. Стол был накрыт закусками, бутылками с разноцветными наливками. О. Александр предложил сесть, но я решила помочь матушке и направилась на кухню.

Настя возилась с противнями, засовывая их в печь.

- Я никогда не видела, как готовят пироги прямо в печи, - призналась я.

Настя улыбнулась моему невежеству:

- Это русская печь, она и не то может.

- Как же это происходит? - поинтересовалась я.

Ты знаешь, все, что касается готовки, мой конек. Пирогам я не удивлялась, сама прекрасно управляюсь с дрожжевым тестом. А вот чтобы печь без открытого огня... Чудеса да и только.

Настя ловко орудовала длинным сковородником, располагая противни там, где только что горел огонь, и попутно посвящала меня в секреты русской печки.

- Лучше всего подходят березовые дрова. Надо подобрать штук восемь поленьев одного размера. Вот таких! - Настя показала на несколько длинных поленьев, лежавших возле притопка на железном листе, прибитом к полу. - Уложить их колодцем: два вдоль и два поперек и еще раз.

- Что, лезть в печку? - удивилась я.

- Да нет, не обязательно, - засмеялась Настя. - У самого шестка кладете. На дно этого колодца щепочки всякие, бересту очень хорошо - для растопки. Потом берете вот такой ухват, упираетесь им в нижние поленья и проталкиваете всю кладку внутрь. Поджигаете тонкую лучинку и дотягиваетесь до бересты. Она разом вспыхнет. И все, печь топится.

- И что, не надо подкладывать дрова, ворошить угли? - допытывалась я.

- Нет. Если дрова хорошие, прогорят ровно, угли будут тоже ровные.

Настя ловко лепила ватрушки, подготавливая следующую партию.

- А потом?

- Пока огонь горит, можно в чугунах воду кипятить, суп варить, картошку, кашу, запаривать корм для скотины. Кстати, гречка в русской печке получается вкуснющая, без всего можно есть! Рассыпчатая, пахнущая дымком! Я и блины пеку на огне. Вот так ставлю два чугуна, рядом, и между ними сверху сковородку.

Я удивлялась энтузиазму Насти.

- Разве у вас нет электрической или газовой плиты?

- Да вот же! Но она не сразу появилась. Я успела привыкнуть к русской печке и ни на что ее не променяю. Весь дом обогревает: все комнаты сразу. В старину люди даже мылись в русской печке и спали на ней. Еда в ней сохраняется теплой до вечера. И грибы лучше всего в русской печке сушить, и творог получается такой, что пальчики оближешь! И молоко топленое...

Я подумала, что в нашей жизни так много чудес, которых мы не замечаем. Русская печь - одно из них.

Тут на кухне появилось еще одно чудо: светловолосый мальчик лет четырех. Он уставился на меня, лукаво улыбаясь.

- Что, Петр Александрович, пирожка хочешь? - весело приветствовала его Настя. - На, держи, мое чадушко.

Петр Александрович схватил пирожок и стал жевать, глядя на меня все так же лукаво. Я даже застеснялась его почему-то. Переключилась на русскую печку опять.

- А что же потом, когда догорают дрова? В какой момент можно пироги ставить?

- Да вот, когда уже красные угли остались, их надо разгрести по стенкам. Кто-то совсем выгребает угли, а я нет. Трубу закрываешь, чтобы жар не выходил. На чистый под ставишь листы, то есть противни, с пирогами. Они пекутся в зависимости от жара от десяти до двадцати минут. Следующая партия подольше, им меньше жара достанется.

- И сколько таких закладок можно сделать?

Настя вытянула противни из печи, разложила пироги на блюдах и накрыла их чистым полотенцем.

- Это последняя, - сказала она, закладывая ватрушки в печь и закрывая ее большой железной заслонкой с ручкой. Потом распрямилась и ласково погладила беленый известкой бок печи: - У некоторых и одна партия не пропекается, а для моей и три нипочем. Она у меня труженица, кормилица.

Пока мы разрезали пироги и раскладывали их по тарелкам, я изошлась слюной. Пирог с капустой, пирог с грибами, пирог с курицей. Ну и сладкий, с ягодами.

- Вы, наверное, родились здесь, в деревне? - с уважением спросила я, окончательно проникнувшись к Насте глубокой симпатией.

- Да нет! - рассмеялась Настя. - Я москвичка. Окончила музыкальное училище, собиралась поступать в консерваторию, да вот с Сашей познакомилась. Он старше меня на двадцать лет, а за собой позвал - ни секунды не сомневалась.

Я была поражена, если не сказать больше.

- А как же это все? - спросила я, неопределенно поведя рукой.

- Меня местные бабушки-прихожанки всему научили.

- Настюша, где же пироги? - донеслось из горницы.

Мне о многом еще хотелось спросить у Насти, но вы уже нас заждались. Мы понесли выпечку, Петр Александрович последовал за нами. Усевшись за стол, я тотчас схватила большой кусок грибного пирога и стало жадно его поедать. Ох и вкусно же было! А если учесть, что я сутки не ела...

Настя гостеприимно подчевала нас разносолами, и я чуть не умерла от объедения. Сил не было остановиться, так все было вкусно: соленые грибочки, огурцы, домашняя ветчина и все остальное. Я даже не сразу заметила, что вы активно выпиваете с о. Александром. А как же возвращаться? Ты еще планировал загс. Неужели не распишемся? Я не решалась спросить, вы вели с о. Александром какой-то важный и, верно, давний спор. Батюшка вещал:

- Ты говоришь, "свобода художника"! Свободы как независимости не может быть!

- Но ты же сам музыкант! Ну, хорошо, бывший музыкант, - горячился ты. - Ты понимаешь, о чем я говорю.

- Понимаю. И ты пойми. Человек по природе своей не может быть независимым, потому что одно из двух: или он сын Бога или слуга дьявола.

Не давая тебе возразить, о. Александр взял со стеллажа книгу и продолжил:

- Вот, послушай, что пишет святой Игнатий Бренчанинов: "Человек не может не быть тем, чем он создан: он не может не быть жилищем, не быть сосудом. Не дано ему пребывать единственно с самим собою: это ему неестественно. Он может быть с самим собою только при посредстве Божественной благодати, в присутствии ее, при действии ее: без нее он делается чуждым самому себе и подчиняется невольно преобладанию падших духов за произвольное устранение из себя благодати, за попрание цели Творца". Так что выбирай, чей ты сосуд: Бога или падших духов. С талантливого человека-то больше спросится - ему больше дано.

Ты умолк, задумался или просто устал, а я сочла возможным спросить:

- Почему ты пьешь, ты же за рулем?

Ты улыбнулся:

- Ничего, я в порядке. Сейчас съездим в Каменку, в местный ЗАГС, вернемся, еще посидим, и все выветрится.

Петр Александрович деловито забрался тебе на колени. Ты стал тискать мальчонку, приговаривая:

- Что, герой, музыкантом будешь, как дядька Николай?

- Буду, - ответствовал довольный "герой".

Вы так замечательно смотрелись, что я затосковала. Будет ли у нас ребеночек, сыночек? Еще не поздно... Настя словно подслушала мои мысли:

- Вот своим обзаведетесь и делайте из него музыканта.

И тогда ты впервые произнес эти страшные слова:

- Нет, своего не будет. Вы что, ребята, мне сорок шесть, кто его растить будет?

Настя с мужем переглянулись, но ничего не сказали, а я не могла больше есть, даже шевелиться не могла, словно меня к стулу приклеили. "А я? - рвалось из сердца. - Про меня ты забыл? Не подумал? Мне тридцать пять, это еще не старость! Как же я? И почему ты не сказал этого раньше, до венчания?" Мое лучезарное настроение ушло, я почувствовала усталость, недосып, тяжесть от съеденного. Та связь, которой незримо связал нас всевышний, уже не даст мне права что-то переиначить, но куда делось это волшебное ощущение чуда, легкость, эйфория?

Я молчала, силясь не выдать того, что происходило во мне, но Настя, кажется, все поняла. Она смотрела на меня с сочувствием. Я жалко улыбнулась ей, чтобы не давать повода для осуждения моего ...мужа. А ты продолжал возиться с ребенком...

Ехать в загс надо было после обеда. Батюшка с матушкой напутствовали нас поскорее возвращаться и продолжить застолье. Я с некоторой тревогой садилась в машину, но вел ты, несмотря на выпитое, ничуть не хуже. Каменка находилась в трех километрах от Дубровки, где мы венчались. Мы быстро доехали, хотя проселочная дорога была далеко не идеальной. Это село оказалось покрупнее. Здесь попадались каменные дома, магазины и коттеджи в современном духе.

Мы подкатили к двухэтажному зданию из белого кирпича, поднялись по ступенькам. Нас встретила заведующая, дородная женщина в облегающем платье, с лентой через плечо. Из других дверей высунулась девичья физиономия и тотчас скрылась. Дама проводила нас в зал, но ты попросил:

- Давайте без церемоний распишемся, а? Где тут подпись ставить?

Дама слегка опешила:

- Ну, если вы так хотите...

Она отвела нас в небольшой кабинет и скомандовала:

- Ваши паспорта!

Потом расположившись поудобнее за широким столом, взялась заполнять амбарную книгу и Свидетельство о браке. Время от времени косилась на обручальные кольца, которые уже украшали наши руки. Мы переглянулись. Ты ободряюще подмигнул мне.

- Распишитесь вот здесь, - обиженно предложила дама, протянув перьевую ручку.

Я быстренько расписалась, ты что-то искал по карманам. Достал очки и водрузил на нос. Я невольно улыбнулась: в очках ты был такой трогательный и какой-то беззащитный. Ты смущенно развел руками:

- Дальнозоркость!

Покончив с формальностями, мы поблагодарили недовольную работницу загса. Она не оттаяла и после того, как ты положил перед ней конверт. Мы выскочили из кабинета, прихватив Свидетельство о браке. Нас сразу ослепила вспышка. Какой-то мужичок с тремя фотоаппаратами щелкал нас снова и снова. Ни слова не говоря, ты вырвал из его рук фотоаппарат и стал искать, где в нем скрыта пленка. Мужичок завопил:

- Позвольте, что вы делаете? Вы же все засветите!

- Я это и собираюсь сделать! - пробормотал ты сквозь зубы.

- Но зачем? - удивился фотограф.

- Да, зачем? - спросила я.

Ты остановился и в недоумении посмотрел на меня, потом на фотографа.

- Ты не журналист? - спросил у него.

- Побойтесь Бога, - возмутился мужичок, - я работаю здесь. У нас положено фотографировать жениха и невесту во время бракосочетания. Не хотите, не буду снимать, но зачем же фотоаппарат ломать?

Ты смущенно засмеялся:

- Да ладно, не сердись. - И обратился ко мне: - Мы будем увековечивать это событие?

- Я бы хотела, ответила я честно.

- Ну, хорошо, снимай, - позволил ты. - Но при условии, что это останется между нами.

Фотограф что-то проворчал раздраженно и снова стал щелкать нас. Договорившись о том, что снимки заберет о. Александр, мы отбыли из достопамятной Каменки. Всю дорогу мы вспоминали случай с фотографом и хохотали до упаду.

Когда вернулись в Дубровку, Настя укладывала ребенка на дневной сон, а о. Александра дома не было. Настя попросила подождать, попить чаю, пока Петр Александрович не уснет. Ты усадил меня, сбегал на кухню, поставил чайник на газ. Стол еще не был разобран, только пироги аккуратно накрыты чистыми полотенцами и салфетками. Пока готовился чай, я обследовала стеллажи с книгами. Здесь, в основном, была собрана духовная литература, но много и русской классики. Ты пересмотрел диски и тоже взялся листать книги, забравшись в кресло. Настя заглянула:

- Я пойду подою корову и вернусь. Не скучайте!

Надо же, еще корова своя! И все сама делает, московская девчонка с музыкальным образованием! Когда Настя вернулась, ты мирно спал, уронив книжку. Мы не стали тебя будить, ушли с чаем на кухню, где хозяюшка занялась разливанием молока по банкам. Я даже обрадовалась возможности остаться с ней наедине. Столько вопросов толпилось в моей голове!

- Вы давно знакомы с Николаем? - начала я, кусая пирог с курицей.

- Ну, Саша с ним в одной группе играл в молодости. Я-то пару раз встречалась с Колей, оба раза он к нам приезжал. Мы здесь пять лет живем, до этого Саша в Москве пытался наладить свое дело, собрать старую группу мечтал, но ничего не вышло. Не сразу он путь свой нашел... - Настя вздохнула, вспоминая о чем-то грустном.

- Наверное, благодаря вам?

- По милости Божией, - просто ответила молодая матушка.

- Не страшно вам было: Москву, все бросить и уехать? - удивлялась я.

- Нет! - улыбнулась Настя. - Здесь мы нужны, у нас замечательный приход. При церкви приют для бездомных с Сашей основали. Кстати, Коля очень помог.

Она помолчала и продолжила, не поднимая глаз от банки с молоком:

- Я рада за него, за вас... Вы уж его берегите, таких людей беречь надо, они сами не умеют...

- Да, - прошептала я, тронутая ее словами, - я знаю...

Мы еще долго болтали о разных хозяйственных делах, я выспрашивала все тонкости ведения деревенского дома, записывала разные рецепты, потом все же перевела разговор на тему, в особенности интересующую меня.

- Вас не смущает разница в возрасте?

- Ой, нет, - беспечно махнула Настя рукой. -Я ее не чувствую совсем. Саша - он же как ребенок... Они оба у меня дети!

- Однако у вас маленький сын, для Саши - поздний. Это... ничего? - спотыкаясь, сформулировала я.

Матушка пожала плечами:

- А что тут такого? Я не вижу никакой разницы.

Посмотрев на меня, она все поняла:

- Сорок пять для мужчины не возраст. Главное, чтобы мамочка была здорова и способна рожать. А я так, можно сказать, только начинаю.

- Простите меня, Настя, но если, не дай Бог, Саша не сможет поднять ребенка на ноги? Не боитесь?

Молодая женщина улыбнулась:

- Все дается человеку по силам и вовремя. Я ничего не боюсь. И вы не бойтесь. Если Бог даст - рожайте!

- Даже если он против? - кивнула я в сторону горницы.

Настя заговорщически подмигнула:

- В таких делах мужчина не указ.

Я подумала, что матушка абсолютно права, но не могла до конца согласиться с ней.

- Как же без ребенка? - продолжила Настя. - Разве это семья?

Я вздохнула:

- Счастливая вы. У вас все так ясно и просто, на все есть ответ.

- А вы живите с Богом, и у вас все станет просто и ясно.

Настя завершила работу и присела к столу выпить чаю. Она вдруг немного помрачнела, словно что-то вспомнила.

- И у нас, на ваш мирской взгляд, все не просто. Через что пришлось пройти, лучше и не вспоминать. Я ведь едва не потеряла Петра Александровича, когда носила его. - Она перекрестилась. - Тяжело начинали. Саша продал все в Москве, чтобы восстановить церковь. Дом этот купили уж на мои деньги от комнаты в коммуналке. Отношения с местными жителями поначалу были ужасные. Ай, да что там! - Настя снова улыбнулась солнечной улыбкой.

Да, подумала я, у каждого свой ад, свои беды и страдания. Никогда нельзя судить по внешней жизни людей.

Вернулся о. Александр, разбудил тебя. Уже давно стемнело, пора было возвращаться домой. Сон тебя освежил, ты выпил крепкого чаю и как заново родился. Супруги вышли нас проводить. Как я не отнекивалась, Настя сунула в машину корзинку с пирогами - "на дорожку". Мы расцеловались на прощание и чуть не расплакались. За один день она стала мне как сестра родная. Когда отъезжали, я оглянулась в последний раз и увидела, что о. Александр осеняет нас крестным знамением.

- А ведь он чуть не умер когда-то, - проговорил ты, будто продолжая начатый разговор.

- Как?

- Спивался по-черному. Настя тебе не говорила?

- Нет, - покачала я головой.

Ты рассказал мне о первой семье Александра, о его неудачах, долгах, криминальных приключениях. О том, как однажды у него остановилось сердце, и только чудо спасло музыканта от смерти. После этого он взял себя в руки и резко изменил образ жизни.

- Уверяет, что ему видение было: эта церковь и этот дом, - рассказывал ты. - Потом случайно здесь оказался и обомлел. Церковь узнал. Решил, что это знак свыше. Тогда вот и Настю встретил. С той семьей уже никакой связи не было, они от него давно отвернулись. Вот так-то...

Я вздохнула от жалости и тоски, стеснившей грудь, и положила голову тебе на плечо. Ты успокаивающе поцеловал меня в лоб.

На этот раз нас не остановили. На подступах к городу мы попали в пробку. Но ты не раздражался, не дергался, курил, думал о своем. Я слегка задремывала. Сказывалось раннее вставание, свежий воздух, сильные впечатления.

- Да, что-то происходит там... - проговорил ты, когда мы стояли на Садовом кольце.

- Где? - не поняла я.

- В храме... Ты почувствовала?

Я кивнула, говорить не было сил. Я думала о том, что должно произойти между нами, когда мы вернемся домой. Однако страха и неуверенности больше не чувствовала. Ведь это будет логическим продолжением свершившегося сегодня. И теперь меня не мучил вопрос, любишь ли ты меня. Я знала.

Любимый, ты видишь, я помню все, каждый миг того благословенного дня отпечатался в моей памяти навечно. Фотограф сдержал обещание, мы получили от о. Александра свадебные фотографии. Я часто достаю их из нашего семейного альбома и смеюсь и плачу, глядя на твое сконфуженное лицо и мое счастливое.

Мы вернулись домой в девять вечера. И тут на меня обрушились телефонные звонки, словно все почувствовали происходящее. Катя поинтересовалась, с чем я ей звонила вчера. Я уклонилась от прямого ответа. Однако нашего психолога не так-то просто обвести вокруг пальца.

- Что-то ты темнишь, - изрекла она. - Что у тебя происходит?

- Замуж вышла, - честно ответила я.

На том конце провода помолчали.

- Ладно, так: завтра сбор в четыре на нашем месте.

Я не успела возразить, Катя бросила трубку. Ты ушел в ванную принять душ, я готовила чай: после Настиных разносолов хотелось только пить. Теперь позвонила Шурка, у нее образовалось время, чтобы поболтать. Пришлось ее разочаровать:

- Катя протрубила сбор завтра в четыре, - сообщила я, - вот и поговорим, хорошо?

Шурке ничего не оставалось, как согласиться. Звонила Лариса, любопытствуя, о результатах моего похода в магазин. Звонила Мария Александровна по работе, еще кто-то... Выходной, все наверстывали упущенное. Ты вышел из душа свеженький и бодрый, а я все никак не могла отойти от телефона. Подумала: "Осталось только Гошке позвонить!" - и точно, опять раздалось надоевшее треньканье.

- Ты где пропадаешь весь день? - возмущался Гошка.

Держа трубку одной рукой, другой я наливала тебе чай. Я чувствовала, как растет твое недовольство, но ты молчал.

- Я тебе перезвоню потом, хорошо? - стараясь не называть оппонента по имени, сказала я.

- Ты не одна? - упавшим голосом спросил Гошка.

- Да, Все! - пыталась я завершить разговор под твоим внимательным взглядом.

- Когда можно позвонить? - не унимался юнец.

- Ну, потом, все потом! - не выдержала я и отключилась.

Однако Гошка не был бы Гошкой, если бы не перезвонил.

- Ты прости, - пробормотал он. - Может, я зайду?

- Ни в коем случае! - рявкнула я и отключилась.

Ты молча курил и потягивал чай, не спуская с меня глаз. Я готова была провалиться сквозь землю.

- А почему тебе не звонят? - запоздало удивилась я.

- Потому что телефоны отключены, - насмешливо улыбнулся ты.

Я вспыхнула и выдернула телефон из розетки.

Наша первая брачная ночь по-настоящему была первой, от этого возникло убеждение, что все правильно, как должно быть. Какая-то разумность, благословенность совершающегося. Ни капли искусственности, неловкости, надлома, все удивительно гармонично...

Потом ты скажешь, что чувствовал то же. Еще скажешь, что до этого боялся оказаться не на высоте: все-таки возраст, усталость. Теперь же был абсолютно спокоен и уверен, что все будет, как надо.

Ты подождал, когда я выйду из душа, помог мне раздвинуть диван. Я застелила его самым красивым постельным бельем, какое нашлось у меня. Когда ты в первый раз коснулся меня, я не забилась в панике, не застыла равнодушно, а почувствовала сильнейшее влечение к тебе. И больше уже не думала ни о чем, плывя по этой поднявшейся во мне волне. Ты сразу почувствовал мою абсолютную неопытность и нежно и терпеливо приучал к себе, прошептав:

- Кто ж это напугал тебя так?

С тобой я впервые открыла невыразимое блаженство поцелуя (в моей прошлой жизни поцелуев не было). Твои губы казались созданными для любви. Я не заметила, как попала в их абсолютную власть, во власть твоих рук, дыхания, шепота, прикосновений... Я гладила твое лицо, ощущая легкую небритость щек, и пока могла, смотрела на тебя, смотрела, будто боялась, что закрою глаза - и ты исчезнешь...

Очнулась я на твоей груди, почему-то в слезах, целующей твои прекрасные руки. Ты шептал мне что-то шутливое, нежное. Мы долго еще говорили, говорили. Я рассказала тебе о том, что не любила вспоминать и никому не рассказывала. О том, что потеряла маму в пятом классе, а отца убили в подъезде какие-то отморозки тринадцать лет назад. Мы жили в Зеленограде, в хорошей трехкомнатной квартире. Оставшись одна, я обменяла квартиру на комнату в московской коммуналке. К тому времени я окончила университет, работала в редакции и снимала угол. Потом мою коммуналку расселили, и я удачно попала сюда, в эту квартирку.

Ты рассказал о своем отце, живущем в Смоленске (мама к тому времени уже умерла). Он был военным, привил тебе понятия мужской чести, воинской доблести, дружества. Пока ты был мальчишкой, частенько воевал с ним, получал основательно, но по заслугам. Стал постарше, отслужил в армии, и уже иначе взглянул на отца. Оценил его характер, силу воли, независимость мнений. Отец стал твоим лучшим другом. Ты сетовал, что в последнее время он сильно сдал, а у тебя все не хватает времени, чтобы навестить пожилого отца. Ты пытался переманить его сюда, в Москву, но отец категорически отказался покидать могилу жены. К тому же он преподавал в кадетском корпусе и не хотел бросать детей. Отец был твоей основной заботой и болью. Конечно, ты отсылал деньги, звонил постоянно, но отец ждал тебя самого.

- Сколько ему лет? - спросила я тихо.

- Семьдесят два, - вздохнул ты.

Я знала, что одну из лучших своих баллад ты посвятил отцу, но не стала говорить об этом.

Мы еще пошептались, а потом принялись опять целоваться, весело и дурачясь, и все это привело к новой волне желания. Но теперь я уже ничего не боялась, ласкала тебя, как только в мечтах было возможно. Ты чутко отвечал на все мои движения и порывы, а я, замирая и теряя власть над собой, успела подумать: "Нет, так не бывает! Это мне снится!"

Только под утро ты уснул, утомленный, но счастливый (помнишь, ты мне шептал: "Какой я счастливый с тобой!"?). Я прижималась щекой к твоей обнаженной груди и чувствовала блаженную пустоту и невесомость, будто нахожусь где-то между мирами. Это и не явь, но и не сон, какая-то фантастическая греза. Не было сил оторваться от тебя, расплести наши руки и ноги. Мне казалось, если я не буду слышать твоего дыхания, впитывать запах твоего тела, то тут же умру. И в этот момент в моей памяти всплыли слова "... будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть" и поразили вновь своей истинностью...

В полусне я слышала звонки твоего телефона. Ты осторожно высвободился из моих объятий и вышел, захватив телефон и одежду. Я снова уснула, а когда смогла не только глаза разлепить, но и подняться с подушки, было два часа дня. Я взлетела с кровати, почувствовав тревогу. Накинув на голое тело халатик, я выскочила на кухню. Там было пусто, только чашка из-под кофе на столе. Метнулась в ванную - там тоже никого. Твоей куртки на вешалке в прихожей я не нашла. Ты ушел... Ушел, ничего не сказав, не оставив записки, не позвонив.

Я вспомнила, что телефон мой отключен с вечера, и воткнула штекер в розетку. Уходя в душ, я взяла трубку с собой - вдруг ты позвонишь... Почему, почему ты ушел сегодня, оставив меня одну? Как я буду теперь? Да, ты часто повторял:

- Верь мне и жди.

Это не просто красивые слова, это жизненное руководство. Я соглашалась с тобой, но почему теперь веду себя, как Хари из фильма "Солярис", когда она еще не очеловечилась. Я не могу без тебя!

Конечно, у меня сохранилась твоя визитка с номерами, и в любой момент я могла позвонить, но почему-то не делала этого. Чутье подсказывало мне, что не надо звонить, ты не любишь... И потом, если ты не ответишь, я буду думать, что не захотел говорить именно со мной, ведь номер на дисплее определится. В общем, все сложно с телефоном. Я предпочитала всегда ждать, когда ты сам вспомнишь обо мне.

Телефон зазвонил, едва я вышла из душа и взялась за щетку для волос. Я схватила трубку, уронив при этом деревянную щетку.

- Привет, - это Катя. - Я выезжаю, до встречи.

- Хорошо, - машинально ответила я, не понимая, о чем она говорит.

Ах, да! Мы же договорились встретиться сегодня в четыре на нашем месте! Вернее, Катя дала команду. И Шурка туда придет. Что ж, это лучше, чем ждать твоего звонка и сходить с ума в пустой квартире.

Я поспешно приводила себя в порядок, наводила красоту, одевалась. Конечно, опаздывала, но ничего, девчонки подождут. Вспомнила, что не дала тебе ключи от квартиры. Как быть? И решила дверь не запирать. А код домофона ты знаешь.

Долго ждала троллейбуса, приехала в наше любимое кафе на Гоголевском бульваре с опозданием на двадцать пять минут. Катя выразительно посмотрела на часы. Они уже выпили по чашке кофе и съели по пирожному. Я заказала зеленый чай в белом чайнике и большой кусок торта, внезапно ощутив зверский голод. Шурка убежала курить, а когда она вернулась, Катя спросила меня в лоб:

- Так что ты там о замужестве говорила? Это шутка?

По дороге к месту встречи я продумала тактику разговора и свои ответы. Я не могу им лгать, и я не хочу их терять. Поэтому решила рассказать по возможности правду.

- Нет, не шутка. - И я показала обручальное кольцо, на которое они почему-то не обратили внимание. Или делали вид, что не видели.

- Когда же ты успела? - сдержанно спросила Катя, а Шурка только ахала и разглядывала кольцо.

- Вчера.

- И кто он? - не церемонясь, била в цель Катя.

- Красков.

Мои девушки умолкли, ожидая конца шутки.

- А если серьезно? - не выдержала Катя.

- Это серьезно.

- Ну, хватит, мы оценили твой юмор. Так кто же он?

Мне стало тоскливо. Это был первый признак надвигающегося одиночества. Я уже стояла на границе моего и твоего мира, теряя понимание подруг.

- Девочки, послушайте меня. Я не свихнулась от своей мании, я не шучу и не разыгрываю вас. Я действительно вышла замуж за Краскова. Вчера мы обвенчались и расписались. Случилось чудо. Я вымолила его у небес...

По их лицам я видела, что они не знают, как воспринимать мои слова.

- Докажи! - потребовала как всегда самая разумная из нас Катя.

Я достала паспорт, который мне предстояло поменять в связи с новой фамилией, и показала штамп. Немая сцена. Я чуть не расплакалась, так мне было грустно от происходящего.

- А где он? - глупо спросила Шурка.

- Наверное, работает...

- Нет, пока не увижу вас вместе, не поверю, - пробормотала Катя.

Я пожала плечами, чувствуя, как между нами неотвратимо вырастает стена.

- Ну, расскажи же! - с энтузиазмом воскликнула Шурка, но и в энтузиазме ее слышалась фальшь.

- Как-нибудь потом, это долго.

Больше всего я боялась вопросов: где мы будем жить, планируем ли детей, будем ли принимать гостей (в частности, их, моих подруг). Если бы я знала это сама! Я ничего не знала про завтрашний день. Предваряя все вопросы и видя разочарование на лицах подруг, я проговорила с чувством:

- Девочки! Я сама еще не пришла в себя. Все так неожиданно. Я его очень люблю, очень... И мне трудно пока говорить об этом.

Так что веселья у нас не получилось. Исчезла непринужденность и некоторая холостяцкая безбашенность, свойственная нашим прежним посиделкам. Мы обсудили фильмы, книги, телепередачи, повспоминали молодость и, как всегда, в очередной раз, пообещав себе, что будем чаще встречаться, разбежались.

Я приехала домой и с трепетом открыла дверь в квартиру. Что бы я ни отдала в тот момент, чтобы увидеть тебя дома! Но, увы, все оставалось на своих местах, как было, когда я второпях убежала, и тишина. Мне показались бессмысленными и этот день, прожитый без тебя, и этот вечер, который предстояло провести в одиночестве. И я не знала, где ты и с кем.

Решив, что здоровее будет не ужинать вообще, я включила телевизор и бездумно уставилась на экран. Телефон молчал. Следовало пораньше лечь: завтра на работу. Обычно я с вечера готовила одежду на утро, гладила, подшивала, развешивала на плечиках. Теперь мне было безразлично, в чем я пойду. В какой-то призрачной надежде я не стала закрывать входную дверь на замок. Утомленная бессмысленным мельканием кадров, я задремала.

- Хельга, где ужин? Я голодный, как стая волков! - услышала я над ухом.

Не веря своему счастью, подпрыгнула и повисла у тебя на шее. Ты был еще в куртке, источал запах мороза и кожи. Я целовала твои губы, холодные щеки, руки.

- Не увиливай, - пошутил ты, высвобождаясь из моих объятий. - Есть хочу.

Я понеслась на кухню, сооружать тебе ужин. Взглянула на часы, висевшие на стене. Они показывали два ночи. Взялась размораживать мясо, но ты остановил меня:

- Что-нибудь попроще - валюсь с ног.

- Но не пельмени же?

- Пусть пельмени.

Я растерялась, но, пошарив в холодильнике, нашла еще свежие овощи и приготовила к пельменям вполне сносный салат. Умывшись, ты вышел к столу и положил передо мной какую-то коробочку.

- Это тебе. Мобильный телефон. Сегодня полдня пытался дозвониться сюда, все без толку. Теперь у тебя, как у людей, будет своя связь. Чтобы я не волновался.

Пока я накрывала на стол, ты вставил в аппарат симкарту и батарею, показал полифонию, чтобы я выбрала звонок. Среди них оказалась мелодия твоей песни.

- Я ставлю тебе эту, чтобы знала, кто звонит. Остальные выбери сама. Могут быть разные мелодии, если хочешь, - объяснял ты.

Я хотела сказать, что больше никаких не нужно: кто мне еще будет звонить?

- И не забывай заряжать батарейку.

Ты поужинал и стал клевать носом. Я понеслась стелить постель. У тебя не было сил даже принять в душ. Я смотрела, как ты раздеваешься, и не чувствовала никакой неловкости. Мне всегда нравилось смотреть на тебя, во что бы ты ни был одет или раздет вовсе. Ты не изменился за эти пять лет, что мы живем вместе - кажется, время отступает перед тобой. Только кое-где в волосах пробивается седина. Шея стройная, как и прежде, фигура крепкая, без субтильности и рыхлости. Никаких признаков старения или дряблости.

Мне всегда нравилось, как ты одеваешься. Без богемной вычурности, просто, но стильно. Твоя слабость - хорошая обувь. Вот тут ты разборчив и не жалеешь денег.

- Обувь должна быть удобной и натуральной, - говоришь ты всякий раз, когда выкапываешь откуда-то невероятные ботинки из крокодиловой кожи или грубые мокасины из сыромятины.

Концертные костюмы - это отдельная история. Здесь ты используешь выдумку и фантазию. Мне приходилось помогать тебе в осуществлении одной идеи, подборке деталей, подгонке под нужный размер, в поиске необходимых аксессуаров. Однако в последнее время ты выходишь на сцену в том, в чем ходишь в обычной жизни...

Итак, ты разделся и лег, не приглашая меня. Мне ведь предстояло вымыть посуду, навести порядок на кухне. Покуда ты не уснул, я решилась спросить:

- Завтра ты рано встаешь?

Ты открыл усталые глаза и, немного подумав, ответил:

- Часов в десять, не позже. Разбуди, если не встану.

- Я уйду на работу в девять, - сказала я, садясь возле тебя.

Ты нахмурился слегка:

- Подай заявление и возвращайся.

- Но... - хотела возразить я, однако тотчас умолкла.

Ты улыбнулся, и, протянув руку, погладил меня по щеке:

- Кто же будет кормить меня завтраком по утрам?

Все сомнения рассеялись мгновенно. Я завела будильник на восемь часов, спать оставалось совсем немного. Когда я убралась на кухне и вернулась в комнату, ты уже мирно почивал при свете торшера. Я долго смотрела на тебя, как ты дышишь, как по-детски расслабил губы, как вздрагивают иногда твои веки, как тени падают на темные, небритые щеки. Мне было сладко и больно сознавать, что ты - мой... Мой супруг пред Богом. Я желала бы прилепиться к тебе навечно, чтобы только смерть разлучила нас... Прости меня, любимый, я не оправдала твоих ожиданий...

На работе меня встретили с тортом и шампанским. Я никак не ожидала торжественности и почувствовала укор совести. Это я должна была устроить праздничный стол и угостить коллег. Так у нас было принято в дни рождений. К чаю позвали Олега Сергеевича, он принес коробку бельгийского шоколада.

Пока народ суетился, доставая чашки и разрезая торт, Олег спросил вполголоса:

- Дождалась своего?

Дождалась! - счастливо улыбнулась я и поцеловала обручальное кольцо.

Разлив шампанское по чашкам, Олег Сергеевитч произнес краткую, но вразумительную речь:

- Каждый из нас мечтает о счастье. У человека одна жизнь, ее нельзя отредактировать и переписать. А мы торопимся, в спешке часто делаем ошибки и платим за них. Не слушая голоса судьбы, идем на поводу у страстей и в зрелости, оглядываясь назад, чувствуем себя банкротами. Прекрасная дама - виновница нашего торжества - ждала своего рыцаря, не растрачивая себя и не хватаясь за что попало. И это произошло. И пусть ожидание было долгим, сопряженным порой с отчаянием и усталостью, но оно дало свой результат. За тебя, Оленька, за твое семейное счастье, за осуществление мечты!

Дамы загалдели, высказывая пожелания, целуя меня и пожимая руки. Я была растрогана до слез. И сейчас я должна сказать, что уйду от них...

Когда волна восторга немного схлынула, Лариса подсела ко мне:

- Где вы будете жить? Ты к нему переедешь, или у него ничего нет? Ты познакомишь нас?

Я отодвинула ее и обратилась к публике:

- Дорогие коллеги, я хочу выпить за вас!

Олег разлил шампанское по капельке в каждую чашку.

- Спасибо вам, вы - часть моей жизни, - говорила я, волнуясь. - И тем не менее я ухожу от вас. Сегодня я напишу заявление об уходе.

Все умолкли в растерянности. Мария Александровна неодобрительно качала головой. Лариса вертела пальцем у виска.

- Ну что ж, - сказала Аня Михайлова, - должно быть, супруг состоятельный, обеспечит тебя.

Олег Сергеевич попросил меня в свой кабинет и вышел. Когда я явилась, он усадил меня на стул, сам сел в офисное кресло.

- Чудишь, старушка? Зачем тебе уходить? Нужен отпуск для медового месяца, отпущу. Зачем горячку пороть?

- Нет, это не горячка. Поверь, я бы не ушла. И отпуска никакого не нужно: мы ведь не дети, какой там медовый месяц!.. Ну, надо Олег!

Редактор покрутился вместе с креслом, побарабанил пальцами по столу.

- Он богатый? Новый русский?

- Да нет, - пожала я плечами.

- Тогда зачем тебе дома сидеть? Или ты метишь на другое место?

- Нет. Буду сидеть дома и мужа лелеять.

- Не умрешь со скуки?

Я опять пожала плечами.

- Так надо, - повторила просительно. - Отпустишь без отработки?

- Да ради Бога! - раздраженно ответил Олег и сунул мне чистый лист бумаги. - Только я тебя знаю: заскучаешь без дела! Придешь обратно, не возьму. В такой момент меня бросаешь!

Я быстро написала заявление и подала его Олегу. Он швырнул бумагу на кипу папок и документов.

- А если сочиню что-нибудь, напечатаешь? - робко спросила я.

Приятель посмотрел на меня, соображая.

- Приноси, посмотрим.

На этом мы и раскланялись. Мне не хотелось огорчать Олега, но что делать? Лучше, наверное, сразу отрубить, не тянуть. Олег меня многому научил, он прощал меня, когда я запарывала работу или не успевала к сроку. Давал летом отпуск и позволял болеть сколько нужно. Мне хорошо с ним работалось...

Да, уходить было страшно и тяжело... Я обнялась с каждой, теперь уже бывшей, сотрудницей, наговорила много хорошего, расплакалась...

- Что ж ты так поспешно? - растерянно бормотала Лариса. - Мы бы тебя проводили честь по чести.

- И так хорошо, видишь, с торжественностью, - печально сказала я, забирая из своего стола личные вещи. Твои фотографии были спрятаны в ящике, какие-то безделушки, ручки, блокноты, книги.

- Я оставляю распечатку, немного не доделала, - сказала я, не обращаясь ни к кому лично. С Марией Александровной договорились о том, что на днях завезу ей долг.

И я покинула редакцию, чтобы если и вернуться сюда, то разве в качестве автора.

Приехав домой, я обнаружила на своем столе сопку денег. Ты забрал дубликаты ключей от квартиры, которые я оставила уходя. Я долго стояла посреди комнаты, не зная за что браться. У меня впереди было столько свободного времени!

Во-первых, что делать с деньгами? Наверное, купить продуктов, но зачем так много? С внутренней неловкостью я отложила долг Марии Александровне. Понимаешь, любимый, я всю сознательную жизнь рассчитывала на себя, зарабатывала и жила на свои деньги. Бывала и на грани нищеты, но справлялась. Я научилась жить экономно, сама себе шила юбки и кофты, мясо готовила только для редких гостей. В последнее время как-то стало полегче, по крайней мере, мне хватало на мое скромное житье и оплату счетов. Теперь же, уйдя с работы, я полностью попадала в зависимость от тебя, и это меня несколько тревожило. Надо сказать, ты всегда был щедрым, денег не жалел. А я все равно экономила по привычке, зная, как тебе достаются эти деньги.

...Во-вторых, куда мне деть теперь эту прорву времени? Самое невыносимое было то, что я тосковала по тебе и постоянно хотела быть рядом с тобой. Но мы так редко виделись! Ребята из твоей группы и музыканты из оркестра куда чаще! Твой администратор или директор, твой коллектив был твоей настоящей семьей! А я на третий день после венчанья стояла посреди комнаты и думала, как не сойти с ума от одиночества...

Конечно, я не сошла с ума и не зачахла - женщины весьма живучи, так уж природой устроено. Я решила следовать твоим ожиданиям и окружить тебя заботой и любовью, предвосхищать все твои желания. Я забила холодильник продуктами и наготовила полуфабрикатов, чтобы можно было быстро сготовить котлеты, голубцы, тефтели и прочее. Я изощрялась в изготовлении каких-то экзотических блюд, но тебе по вкусу была простая домашняя кухня.

Поле моей деятельности ограничивалось тем, что ты не пускал меня в свою творческую жизнь и даже не перевозил свои вещи. Я все ждала, когда это произойдет, но не выдержала и спросила:

- Когда же ты переедешь ко мне?

Ты не сразу понял, о чем идет речь. А потом объяснил:

- Да нет, зачем? Мне удобней, когда все в студии под рукой. Вот квартиру купим, там и обоснуемся.

Бывало, ты не приходил ночевать, и тогда я сидела полночи и пялилась в окно, как пушкинская царица. Я не смела спрашивать, почему ты не звонишь и не предупреждаешь. Я никогда не знала, придешь ты или нет. Сама звонить из какого-то наития или упрямства я по-прежнему не хотела. Своих дел у меня теперь не было, и такое положение вещей изматывало ужасно.

Однажды я все же спросила:

- Коля, я ушла с работы, а что же мне делать, чем заниматься?

- Чем занимаются женщины, которые сидят дома? Семьей, хозяйством, мужем, - ответил ты, отрываясь от книги, которую читал перед сном.

- У них есть дети...- заикнулась было я, но тотчас пожалела. Твой взгляд обрел жесткость.

- Хельга, давай не будем больше возвращаться к этой теме. Все решено ведь. Займись собой, если не хочешь мной заниматься.

Я умолкла.

Я все больше молчала. Если случалось тебе прийти немного пораньше, поужинав, ты забирался в кресло и, вооружившись очками, утыкался в книгу. Я понимала, что ты устал, что все свое обаяние и живость ты тратишь на работе, в студии, с коллективом, с прессой, с нужными людьми. Ты готовил большой тур по стране, а это требовало неимоверных затрат и физических и душевных. Понятно, почему ты не мог ни говорить, ни смеяться. Я видела, как ты уставал, хотя и не признавался в этом.

Заниматься собой мне было неинтересно. Конечно, сходить на массаж, в салон красоты, в солярий бывает нужно, но посвятить этому жизнь? Нет, это не для меня. И мне жаль было денег, которые ты зарабатывал с таким трудом. Тогда я попробовала писать. Начала эти записки от тоски, от невозможности молчать, от одиночества.

Так получилось, что все немногочисленные связи мои я вынуждена была прервать. Даже с Гошкой. Гошка не появлялся целый месяц после нашего последнего разговора. Впрочем, это хорошо, мне совсем не до него было. Если честно, я совершенно про него забыла. И вот однажды вечером он явился без предупреждения. Я сильно дернулась на звонок двери. Тебе еще было рано, да и не звонишь ты, а открываешь дверь ключом. От таких звонков обычно ничего хорошего не ждешь: либо соседи с поборами, либо разносчики рекламы, либо участковый милиционер. Я заглянула в глазок и ахнула: за дверью стоял Гошка. Я открыла, что было делать. Он вошел в прихожую и повел носом (у меня запекалась свинина с чесноком).

- Есть в этом доме еще дают? - спросил, чтобы скрыть смущение.

- Да проходи уж... - проворчала я, лихорадочно соображая, как выставить нежданного гостя до твоего гипотетического появления.

- Не пойму, ты изменилась или просто я давно тебя не видел? - наблюдая, как я хозяйничаю на кухне, спросил Гошка.

- В чем изменилась? - пожала я плечами, однако мне было интересно, что он скажет.

- Не знаю. Появилось то, что называют иностранным словом "сексапил".

- Фу! - Я чуть не обожглась о противень. Запоздало возмутилась: - А раньше, значит, не было?

Гошка с видом знатока разглядывал меня, и я смутилась.

- Было, но теперь что-то невозможное! Остается только догадываться, что делает молодых привлекательных женщин еще более манкими.

- Любовь, - коротко ответила я.

Гошка тотчас оставил дурашливый тон.

- Любовь? Что это такое? - задал он риторический вопрос и умолк.

Я нервничала и поминутно смотрела на часы.

- Ты ждешь Его? Загадочного Его? - ревниво спросил Гошка.

При этом он не забывал уминать свинину с цветной капустой.

- Да, - я налила себе чаю и присела с другого конца стола. - Слушай, Георгий, в моей жизни действительно произошли перемены. Возможно, это отразится на наших с тобой отношениях. Но я не хотела бы тебя терять...

- ...и предлагаешь дружбу, - закончил он. - Плавали, знаем!

Я рассердилась:

- А что бы ты хотел? Что вообще возможно между нами? Я тебе тысячу раз говорила об этом! Мне тридцать пять лет и давно пора было замуж. Я должна была выйти еще пятнадцать лет назад, когда ты под стол пешком ходил!

- Ты вышла замуж? - только теперь Гошка заметил обручальное кольцо на моем безымянном пальце.

Мне показалось, он даже побледнел.

- Да.

Повисла тягостная тишина. Гошка зажигал сигарету, и у него тряслись руки. Я не думала, что эта новость так взволнует его.

- Ты ведь бросил курить, - напомнила я.

- Бросил, - сказал Гошка и придавил сигарету в пепельнице.

Он помолчал, не глядя мне в глаза, потом пробормотал:

- Ты думаешь, я бы на тебе не женился, если б ты хоть чуть-чуть всерьез меня принимала?

Я отмахнулась:

- Да будет тебе! Не придумывай.

Гошка еще помолчал и задал неизбежный вопрос:

- Кто он? Твой ровесник?

- Нет, старше на десять лет.

- Ну, вот видишь! И ничего! - возмутился тут мой собеседник.

- Ничего не "видишь"! Когда мужчина старше - это даже хорошо!

Гошка тряхнул длинными волосами:

- Конечно, хорошо. Богатый старпер - это надежно, сыто. В общем, в шоколаде!

- Дурак ты! - разозлилась я. - Почему обязательно "богатый старпер"? Вовсе не старпер. И не богатый, так...

Я не хотела ему говорить о тебе. Во-первых, жалко его, во-вторых, ты бы этого не хотел, ведь Гошка все-таки журналист и частенько пробавляется "жареной" информацией (я уже начала отсчитывать от тебя).

По счастью, мой юный друг не стал выведывать всю подноготную, для него довольно было, что я вышла замуж. Он порывался уйти, но что-то его держало, а я нервничала и без конца смотрела на часы.

- Теперь - все? - спросил Гошка, стоя уже в дверях.

- Я позвоню тебе. Ты сам лучше не звони, хорошо?

- Как прикажете, ваше величество, - мрачно ответствовал юнец, все никак не уходя.

Мне нужно было найти какие-то слова, чтобы попрощаться по-человечески, а я думала только о том, что ты скоро придешь.

- Вы еще обо мне услышите! - грозился Гошка, но глаза его были печальны. - Вы еще вспомните меня!

- Да иди уж, не устраивай погребальную церемонию!

Я подпихнула его к выходу и хотела уже закрыть дверь, но Гошка опять развернулся и спросил:

- Все-все?

- До свидания! - я захлопнула дверь и облегченно выдохнула.

Ты пришел через пять минут. Глянул на пепельницу и остатки Гошкиного пиршества, но ничего не сказал. Ты всегда так мало интересовался моей жизнью, что даже теперь не спросил, кто был у меня. А ведь это стопроцентный повод для ревности! Кажется, ты совсем меня не ревновал. Зато я!..

Лишенная представления о том, где ты бываешь и с кем общаешься, я придумывала всякие кошмары. Впрочем, придумывать и не надо было, столько поводов для ревности заключала в себе жизнь публичного человека. Поклонницы, готовые на все, бэк-вокалистки, дамы из оркестра - это только верхняя часть айсберга. А еще журналистки, которые влюбляются в тебя с первого взгляда (да-да, они сами признаются в своих статьях!), телевизионщицы, посетительницы клубов, где ты иногда выступаешь, да и просто кругом - женщины, женщины!

Я постоянно воображала рядом с тобой алчущих женщин, хотя понимала, что должна тебе верить. Если не верить, то можно попросту свихнуться. Да, я была близка к этому. Я никогда не выдавала себя и ни о чем тебя не спрашивала, даже если улавливала чужие запахи на твоей одежде или чувствовала инстинктом что-то неладное. Но чего стоило мне это молчание! Ни разу я не высказала своих подозрений, но ревность пожирала меня изнутри, отравляла и без того малосодержательную жизнь. Мне следовало научиться, как жить с этим, или бороться. "Зачем я тебе?" - задавалась я вопросом, который не смела произнести вслух. Зачем тебе нужно было жениться, если дома, со мной, ты бываешь так мало?

Возможно, мое существование и ожидание давало тебе чувство тыла, защищенности и какой-то стабильности. И, в общем, нам с тобой было хорошо, когда внешнее не вторгалось в наш мирок. Ночи любви я могу по пальцам пересчитать, но они были волшебные! Я так и не привыкла к тебе. Твоя близость не стала чем-то обыденным. Всякий раз, когда ты ночевал дома и не был уставшим до синевы под глазами, я чувствовала себя влюбленной девчонкой, которая с трепетом ждет любовного свидания. И ты - я это чувствовала! - желал меня по-прежнему, так нежен был и в ласках неистощим. Когда я, утомленная, засыпала на твоей груди, не было счастливее меня человека. Но днем бесы вновь возвращались и терзали с новой силой.

Я была отделена от мира, задыхалась в одиночестве и молчании. Ты был не против моего общения с подругами, но и не поощрял. Просил по возможности им ничего не рассказывать о тебе. И как-то постепенно наши отношения с подругами сошли на нет. Что пользы встречаться с людьми, с которыми мы не можем быть откровенны? Девчонки это чувствовали и принимали мою сдержанность за высокомерие и зазнайство. Гошка исчез из моей жизни, я ведь ему так и не позвонила. Иногда, все реже, я перезванивалась с бывшими сотрудниками, но это не общение. Лариса как-то попыталась приехать в гости для задушевного разговора, но я отговорилась занятостью. Я и с ней не могла быть сколь-нибудь открытой. С ее способностью разбалтывать все что надо и не надо лучше ничего обо мне не знать.

Все чаще я вспоминала о Насте и о. Александре. Как-то спросила:

- Ты не хочешь навестить друзей в Дубровке?

В тот момент ты был чем-то озабочен, тебя одолевали телефонные звонки, поэтому ответил небрежно:

- Как-нибудь съездим, не сейчас.

Я погрузилась в чтение. Много читала, наверстывала за все годы суетной жизни. И снова попробовала писать сама, но скоро забросила начатое. Показалось ужасным. Пока мы не купили новую квартиру, дел по хозяйству у меня было совсем немного. Ремонт мы не делали в ожидании переезда, а уборка маленькой квартиры и готовка на двух человек - это разве работа?

Однажды ты вернулся не очень поздно и был слегка навеселе. Объяснил, что у вашего гитариста был день рождения. Весь коллектив отмечал событие, прервав репетиции. Я естественно спросила:

- Ты бы познакомил меня со своими друзьями.

- Зачем? - удивился ты вполне искренне.

- Хочется представлять, кто тебя окружает, в каком мире ты живешь.

- Тебе там не понравится, - с улыбкой ответил ты. - Но если хочешь, как-нибудь познакомлю.

Случай скоро представился. Тебя с музыкантами пригласили на юбилей радиоволны "Любимой". После торжественной части с вручением наград предполагался роскошный банкет для сотрудников, журналистов и гостей.

- Надень что-нибудь эдакое, - ты показал руками глубокое декольте. - Если нет, купи.

На другой день я понеслась в магазин. Неужели я буду с тобой весь вечер, среди людей, которые постоянно окружают тебя?! Да, там будут журналисты и фотографы, и надо выглядеть на пределе возможностей.

Подбирая в магазине платье и разглядывая себя в зеркале, я отметила, что как-то оплыла, обрюзгла. Вот результат постоянного сидения дома без определенных занятий! Моя сонная жизнь, оживляемая лишь твоим появлением, отпечаталась на лице и фигуре. С трудом переборов отвращение к себе, я нашла все-таки то, что мне понравилось и подошло. Не очень откровенное, элегантное, скрывающее мои недостатки черное платье с длинной юбкой-годэ. Туфли покупать не пришлось, у меня были подходящие, совершенно новые (куда мне надевать их?)

Необходимо было сделать что-то с лицом, так идти нельзя. Я зашла в знакомый косметический салон и уговорила Зину принять меня без записи. Она позвонила клиентке, перенесла сеанс и занялась мной. Пока Зина колдовала над моим лицом, я горестно размышляла о том, что если не изменю образ жизни, то скоро состарюсь и потеряю для тебя всякую привлекательность. Ведь тебя окружают красивые, ухоженные молодые и интересные женщины из шоу-бизнеса. А я превращаюсь в тупую наседку!

Да, хорошо бы в наседку, потому что образ наседки подразумевает наличие гнезда, птенцов...

- Ольга Николаевна, что у вас с глазами? - всполошилась Зина. - Это от маски?

Я отрицательно качнула головой. Да, совсем расклеилась, да еще на глазах у посторонних. Если уж подписалась играть роль жены гения, то надо набраться терпения. Да, ты пока не просишь помощи и не нуждаешься в моей поддержке, но надо хотя бы себя сохранить. Может, когда-нибудь ты доверишься мне как другу, товарищу от Бога?.. Но сегодня вечером я должна произвести впечатление, чтобы ты мог мной гордиться!

Вернувшись домой, вымыла голову. Испугалась, что волосы не успеют высохнуть до назначенного часа, а сушить феном я не люблю. Какой макияж сделать, какую прическу? И посоветоваться не с кем: ты заедешь за мной буквально перед самым юбилеем, чтобы отвезти в клуб. К тому моменту я должна быть готова и подобна ветреной Венере...

Усилия не пропали даром. Когда ты увидел меня в боевой готовности, то улыбнулся с одобрением и пошутил:

- Да тебя опасно выпускать на люди - украдут.

И все-таки я безумно волновалась. Пока ты принимал душ и переодевался, я не находила себе места. Благоухая хорошим парфюмом, ты облачился в дорогой элегантный костюм, собрал необходимые мелочи, все вещи высокого класса: часы, зажигалку, бумажник, платок. Я еще больше затряслась - платье на мне не от модного кутюрье, куплено хоть в дорогом, но обыкновенном магазине. Туфли хоть и хорошего качества, известной фирмы, но тоже не экслюзив. Да и украшения мои из полудрагоценных камней. Они модные, сделаны со вкусом, но ведь не бриллианты. И духи, наверное, простоваты...

Однако ты смотрел на меня с удовольствием, и это немного успокаивало. Когда мы ехали в машине, ты поддразнивал меня:

- Боишься?

- Ужасно!

- Зря. Поверь, они все вместе взятые не стоят твоего мизинца.

Кто "они" ты не уточнил. Я думала, что умру, когда мы прибыли на место, вышли из машины и проследовали в клуб. Кругом шмыгали фотографы, допущенные на этот "пир духа". Нас пару раз ослепили вспышками, прошелестело: "Красков! Красков!" Я была ни жива ни мертва. Уловив свое отражение в зеркале, удивилась: внешне казалась спокойной, даже несколько величественной. Прядь волос из прически элегантно спускалась вдоль щеки, платье лежало как надо. Я с достоинством держала тебя под руку, а казалось, висну на тебе от ужаса.

Ты успокаивающе пожал мне руку, и мы вошли в небольшой зал с накрытыми столиками. Говор толпы, щелчки и вспышки фотоаппаратов, мельканье телевизионных лиц, - все это слилось в пестрый калейдоскоп. Я вспомнила, как любила в детстве подолгу крутить калейдоскоп, замирая над каждой картинкой из цветных стеклышек. Эта простейшая игрушка казалась мне подлинным волшебством...

- А это мои музыканты, с которыми ты хотела познакомиться, - сказал ты, указывая на группу людей, занявших столик в углу.

Мы подошли к ним, и ты представил мне каждого из ребят: гитариста Игоря, клавишника Геру Колокольцева (с ним мы после даже немного подружились), перкуссиониста Влада, ударника Петю и других. Были и музыканты из оркестра, включая молодого дирижера Андрея. Я сразу запомнила скрипачку Марину, интересную женщину немногим моложе меня. Она с интересом и даже с симпатией заговорила со мной, когда мы сели за соседний столик. И всякий раз, когда тебя от нас уводили или ты сам увлекался беседой с кем-то из знакомых, Марина занимала меня. Я даже заподозрила, что это ты поручил ей присматривать за мной.

Марина довольно бойко характеризовала присутствующих:

- Видите вот того мужчину с седой гривой? Это депутат Марков, разбогател на продаже нефти и газа. А вот эта дамочка с силиконовыми губами - известная телеведущая. Ну, этих попугайчиков вам, наверное, не надо представлять: "Звездный конвеер".

Я плохо знала попсовую эстраду, поэтому не обратила внимания на "попугайчиков". Но кое-кто все же поразил мое воображение: вульгарная особа с устрашающим бюстом и надутыми губами, сделавшая не одну подтяжку лица. Одетая, как Белоснежка, она все равно напоминала резиновую куклу. Я решила, что эта особа перепутала клубы, однако Марина фыркнула:

- Известная певичка в стиле шансон Даша Капустина.

Мне сделалось скучно, я поискала глазами тебя. Марина угадала мои маневры:

- Николай там, - указала она куда-то в центр зала.

Я увидела тебя, весело смеющегося и оживленно беседующего со стильной брюнеткой, одетой в цветной наряд из кусочков шелка.

- Кто это? - спросила я Марину.

- Кажется, режиссер-документалист. Не помню, как фамилия, еврейская какая-то.

Держа в руках бокалы с шампанским, вы доверительно беседовали, и я почувствовала укол ревности. Дама-режиссер смеялась, трогала свои пышные волосы, свитые какой-то тесьмой, и стояла чересчур близко к тебе. Она была красива библейской красотой, жесты ее завораживали, а в улыбке было что-то инфернальное. Я уже не могла спокойно сидеть и слушать болтовню Марины. По счастью, она отвлеклась на своих знакомых, и я могла следить за вами без помех. На нервной почве я выпила один за другим три бокала шампанского, и оно ударило мне в голову. Есть я не могла, хотя столы ломились от яств.

Когда на небольшую эстраду выскочили "попугайчики", мне захотелось танцевать. Однако я умела держать себя в руках даже в самой крайней степени опьянения. Ты вернулся, я предложила потанцевать со мной. "Попугайчиков" сменила неувядающая поп-дива, которая запела басом нечто надрывное. Многие танцевали, но ты усадил меня на место.

- Поешь чего-нибудь пока, - и опять ушел.

Народ вокруг быстро напивался и начинал чудить. Фотографы жадно фиксировали эти чудачества. Мне сделалось тоскливо. Марина, верно, тоже поднабралась. Она громко хохотала, шепчась с режиссером. Что было дальше, я плохо помню. Ты появлялся и исчезал. Я о чем-то горячо беседовала с Герой Колокольцевым, кажется, о музыке, о твоих песнях. Потом я смертельно устала и покорно ждала тебя.

Уже глубокой ночью мы поймали такси. Машину пришлось оставить на платной стоянке. Мы ехали молча, пока я не спросила:

- Зачем тебе это?

- Что? - не понял ты.

- Эти вечеринки, участие в глупых ток-шоу, дурацких передачах?

- Для рекламы. Это условие игры в шоу-бизнесе. Прежде чем представить программу, выступить с концертом, надо помелькать на телевидении, чтобы тебя вспомнили, заинтересовались, - терпеливо объяснял ты.

- Ну, а подобные журфиксы для чего? Тоже для рекламы?

- И для нее родимой. Еще на вечеринке можно встретить нужных людей...

- Как, например, эта дама в лоскутах? - брякнула я.

- Кто-кто? - засмеялся ты.

- Ты с ней долго разговаривал, - пробормотала я удрученно.

- Эта дама в лоскутах, как ты выразилась, хочет снимать фильм обо мне. О моем путешествии в Индию, о будущей программе...

- Она что, поедет с тобой? - испугалась я.

Ты опять рассмеялся:

- Да нет, женщин мы не берем, ты же знаешь.

А мне хотелось плакать, и я больше ни слова не произнесла. Ты поцеловал меня в висок и шепнул ласково:

- Малыш, не ревнуй. Я уже не пацан, чтобы бегать за каждой юбкой. И потом, у меня есть ты...

И мы вдруг стали целоваться, а водитель косился в зеркало заднего вида и ухмылялся.

Дома мы продолжили это сладкое занятие, побросав свои элегантные наряды где попало и свалившись на неразобранный диван... Господи, как мне было с тобой хорошо!..

Потом ты уехал в двухмесячный тур по стране, чтобы сразу после него отправиться в путешествие на Тибет. Нельзя сказать, что ты не думал, где я проведу лето и часть осени.

- Хочешь на Канары или Мальдивы? - спрашивал ты, будто не знал, что мне без тебя никуда не надо.

- Одной? Зачем? - пожала я плечами. И подумала: будь у меня ребенок, это имело бы смысл...

Мы собирались покупать квартиру сразу, как ты вернешься с гастролей.

- Я пока подберу квартиру, свою продам, - рассуждала я. - На это нужно много времени и сил. Вот и займусь.

(Я должна была продать свое гнездышко, так как денег определенно не хватало на то, что мне хотелось.)

- Хорошо. Я оставлю тебе телефон моего адвоката, его припаши.

В день отъезда я почти заболела от тоски, но силилась показать, что все благополучно. Собирая тебе чемоданы, каждую вещь незаметно целовала. Знаю, глупо, но что мне за дело! На столь долгий срок я отпускала тебя впервые. Тайком сунула в ворох одежды образок Николая Чудотворца, пусть он оберегает тебя в долгом путешествии.

Вы уезжали малым составом, без оркестра, на своем автобусе. Настоящие странствующие музыканты. Ты оставил мне на всякий случай ключи от студии. Чтобы не вязнуть в пробках, автобус отходил ночью. Выходя из дома, ты сетовал, что не научил меня водить машину, хотя собирался.

- Запишись на курсы! - попросил виновато.

Ты беспокоился, что я, проводив вас, одна буду ловить машину, чтобы доехать до дома.

- Да не провожай! Зачем?

Но мне очень хотелось побыть с тобой последние минуты, помахать тебе рукой.

Ты напрасно волновался, я была не одна провожающая. Возле дома на Войковской, где располагалась твоя студия, целая толпа шумела у автобуса. Несмотря на поздний час, все кричали, пели, спрыскивали отъезд шампанским. В предвкушении дороги и ты был оживлен более обычного. В черной бандане, красной майке и кожаной легкой куртке ты смахивал на вольного разбойничка. И настроение у тебя было какое-то... Утешало только одно, что в вашем автобусе не было ни одной женщины.

Подошло время прощаться. Я изо всех сил крепилась, чтобы не плакать - ты был так весел. Гера подмигнул ободряюще:

- Я за ним присмотрю! - и запрыгнул в автобус.

Ребята из группы шутили, напевали, чувствовался подъем. Хорошие у тебя музыканты. Ты счастлив всегда в своих друзьях и платишь им своей любовью.

Ты садился последний. Я замерла в ожидании, что скажешь, сделаешь. Ты обнял меня и прижал к себе, потом поцеловал бегло в губы:

- Жди меня. Хорошо?

Я кивнула, моргая - предательские слезы!

Ты еще раз поцеловал меня, теперь в лоб, и прыгнул в автобус. Машина тронулась, я помахала рукой, сглатывая комок в горле. Автобус исчез за поворотом.

- Хотите, я вас подвезу? - предложила мне жена Геры Колокольцева. Я согласилась.

- В первый раз провожаете? - спросила она, когда мы ехали по ночному городу.

- Да.

- Наташа его не провожала. Он не любил.

Зачем она заговорила о твоей бывшей жене? Мне сделалось еще тоскливее. Я односложно отвечала на новые вопросы этой женщины и поблагодарила ее довольно сдержанно, когда мы приехали к моему дому.

- Не переживайте! - еще напутствовала меня Герина жена. - Это только в первый раз тяжело. Привыкнете!

Я буркнула:

- До свидания, - и пошла к подъезду.

Моя уютная квартирка, мое любимое гнездышко, вдруг показалось мне смертельно пустым. Отчего это? Я обожала сидеть дома в обществе книг и компьютера, слушая твои песни. Ведь до сих пор здесь мало что изменилось. Разве что появились твои некоторые вещи, одежда. И вот теперь мелочи вроде старого бритвенного станка выдавали твое присутствие в моем доме.

Мысль о том, что два месяца ты не будешь приезжать вечерами, заставила меня расплакаться. "Комплекс Хари" все еще не был изжит мной. Казалось, невероятным усилием воли я сдерживаюсь, чтобы не рваться, сметая на пути все преграды, туда, где ты. Уговаривала себя: жила же одна всю жизнь и ничего, а тут всего два месяца подождать. Но как только я представляла себе эти два месяца, шестьдесят пустых вечеров и тоску... Я включила твои записи, завалилась на наш диван и дала волю слезам...

Через несколько дней позвонила Марина и попросила ключи от студии. Что-то ей нужно было забрать. Я предложила встретиться на Войковской и вместе пойти в студию. Мне показалось, она без энтузиазма приняла мое предложение, рассчитывая только получить ключи. Я же обрадовалась возможности осмотреть твою студию, ведь ни разу не была там.

Мы встретились у метро, и Марина привела меня к нужному дому.

- Как же вы тут репетируете? Соседи не жалуются? - спросила я.

Марина по-хозяйски открыла замок, мы вошли. Это была в общем-то небольшая квартира, когда-то, верно, трехкомнатная. Теперь перегородки убраны, стало просторнее. Сохранилась крохотная кухонька со всей атрибутикой и туалет с ванной, где вместо ванны устроена душевая кабина. Я знала, что сюда приходит нанятая женщина, чтобы убирать, мыть все.

Марина зачем-то нырнула в ванную, а я огляделась с почти священным трепетом. Обстановка в студии свидетельствовала о трудах и творчестве. Ничего лишнего. Инструменты, колонки и все прочее вы забрали с собой, остались столы, небольшой диванчик и кресло, стеллажи с дисками и книгами, компьютер и звукозаписывающий пульт. В стенах - встроенные шкафы, скрывающие всякие нужные мелочи.

Марина вышла, наконец, из ванной и принялась рыться в дисках. Мне опять почудилось, что она только делает вид, будто ищет что-то.

- Где же? - нарочито хмурясь, пробормотала она.

Я рассматривала множество фотографий, расставленных на стеллажах и висевших на стенах. Ты с дочерью и Натальей, одна Алька, ты с группой, снимки с концертов. Вот ты во время путешествия на Аляску с пойманной рыбиной, вот со сноубордом где-то в альпийских горах. У меня даже сердце екнуло: я увидела нашу фотографию, "свадебную". Ты с комическим выражением лица и я не лучше. Но от фотографии веяло жизнью, бесшабашностью и счастьем...

- Кто ж это вас так? - спросила Марина, и я вздрогнула. Я уж и забыла о ее присутствии.

Ответила, ностальгически улыбнувшись:

- Да так, один местный папарацци...

- Не гламурно, но живенько, - усмехнулась Марина.

Мне не хотелось, чтобы она дальше распространялась, и я убрала фотографию на место. Марина еще покружила по студии и сказала:

- Ну, все. Можно идти.

А мне не хотелось. Я решила приехать как-нибудь сюда и посидеть в одиночестве. Что мне помешает, ключи у меня есть?

Неожиданно зазвонил телефон, который прятался на подоконнике. Мы переглянулись с Мариной, она пожала плечами. Я подошла к окну и отчего-то осторожно взяла трубку:

- Да?

Пауза, заминка, затем звонкий женский голос попросил:

- Николая пригласите, пожалуйста.

- Его нет. Что-нибудь передать?

- Нет-нет, спасибо... - и гудки.

Марина смотрела чуть насмешливо:

- Поклонницы?

- Не знаю, - тускло ответила я. - А что, звонят?

- Да постоянно! Чего только не предлагают. Есть весьма решительные дамочки.

Мне припомнились некоторые случаи, когда фанатки ведут себя неадекватно. Сама, будучи еще совсем ребенком, была свидетельницей, как сумасшедшая пацанка, называющая всех "духариками", для чего-то засовывала крапиву за "дворники" машины Высоцкого.

Бывают и вовсе страшные случаи, как с Олегом Меньшиковым, которого пытались облить соляной кислотой. Это какой-то психоз.

- Надо поменять номер телефона! - пробормотала я.

- Меняли уж, узнают как-то. - Кажется, Марине доставляло удовольствие меня дразнить.

Сама Марина мне тоже уже казалась подозрительной. Что ей было здесь нужно? Что она забыла в ванной? Мне непременно надо было все разъяснить. Мы вышли из квартиры, и я сама заперла дверь на ключ.

- Хотите, где-нибудь посидим, кофе выпьем? - спросила неожиданно скрипачка, и я тотчас согласилась. Надо же было выяснить, в каких отношениях она с тобой.

Мы прошлись до метро, там нашли небольшую забегаловку, в которой оказалось вполне чисто и уютно. Я, как всегда, заказала зеленый чай, а Марина - кофе и пирожные. Слово за слово, мы разговорились. Марина рассказала, что она не замужем, живет с мамой. Был какой-то вялотекущий роман с женатым человеком, но так ничем и не завершился. Окончила консерваторию, какое-то время работала в театре оперетты, потом ушла на вольные хлеба, выступала с сольными программами в залах Консерватории. Повезло, знакомая пристроила ее в оркестр Андрея Серова, который сотрудничает с тобой.

- И как на ваш профессиональный взгляд Колина музыка? - спросила я.

Марина подняла брови:

- Ну, это же не классика, я даже не берусь определить его стиль. Однако Андрей считает творчество Николая интересным. Кому как.

Меня не удовлетворил ее уклончивый ответ.

- А другие музыканты из вашего оркестра что говорят?

- Да вам-то зачем? - удивилась Марина. - Ну, кто-то считает гармонии простоватыми, избитыми, кому-то нравится. Главное, чтобы залы были заполнены, а раз заполнены, значит эта музыка находит отклик. Вам-то самой нравится, или можно не спрашивать?

- Нравится! - ответила я горячо. - Я, конечно, ценитель необъективный, но скажу откровенно: я обожаю Колину музыку! И голос! Я могу слушать его бесконечно.

Марина кивнула с понимающей усмешкой.

- Бесспорно, он талантище.

Попробовала бы она поспорить! Однако я все еще была далека от цели: выяснить, какие отношения у скрипачки с тобой, моим мужем. Сама Марина ни словом не обмолвилась об этом. Зато спросила:

- А вы, наверное, давно знакомы с Николаем?

- Да, - ответила я, надеясь, что никто из твоих музыкантов не знает истории нашего знакомства.

- Трудно жить со знаменитостью? - снова выспрашивала Марина.

- Не знаю, - пожала я плечами. - Мне не с чем сравнивать.

- Поклонницы не мешают?

- До сих пор не мешали.

- Может быть, вам нужна помощь? - вдруг задушевно предложила скрипачка.

- В чем? - удивилась я. Она явно напрашивалась в подруги.

- Если что, обращайтесь. У меня много свободного времени. Если нужна компания в кино, на прогулку или еще что, можете не стесняться звонить.

Она достала свою визитку и подала мне, вставая из-за стола. Мы попрощались в метро и разъехались в разные стороны.

Вечером ты позвонил из своей тьмутаракани. Это был уже второй звонок. Первый раз ты отчитался через два дня вашего путешествия, как я тебя просила. Пожаловался на условия. Я знаю, ты не капризен, но требуешь элементарного удобства и чистоты.

- Да, нескоро еще сюда доберется цивилизация!

На этот раз ты был значительно веселее: концерты проходили успешно. Хвастать ты не любил, но тут не удержался и сказал:

- Классно зажгли!

Я сообщила с фальшивым оживлением:

- У меня Марина просила ключи от студии! - И поспешно добавила: - Я сама с ней съездила.

- Какая Марина?

- Скрипачка! - удивилась твоему непониманию.

- А-а... И что ей надо было в студии?

- Не знаю. Говорит, что-то забыла.

Ты помолчал.

- Ладно. В следующий раз пусть дожидается нас.

Я почувствовала себя виноватой.

- Ты прости, мне в голову не пришло, что здесь что-нибудь не так...

- Все так, малыш, не бери в голову.

Мы еще немного поговорили, и я силилась представить, как ты выглядишь, во что одет, кто рядом с тобой. И опять остро, до физической боли, затосковала по тебе. Положив трубку, я еще долго сидела, тихонько роняя слезы.

Однако тосковать постоянно времени не было. Началась эпопея с продажей квартиры и подыскиванием новой. Мне хотелось вернуться в любимый район, где я жила в коммуналке, на Остоженке. Но теперь там "золотая миля", настроено элитное жилье на месте уютных московских двориков и зеленых скверов, и стОит вся эта красота каких-то фантастических денег. Ты не стремился в центр, твоей давней мечтой был комфортабельный дом в Подмосковье. Ты жаловался на усталость от города, но отдыхать, считал, еще рано.

В общем, мне была предоставлена свобода выбора, ограниченная лишь финансами. Вот я и выбрала! Ради этого замысла решилась даже продать свою квартиру. Мечтала, что создам для нас с тобой пусть не гигантское, но красивое, уютное элегантное жилье, достойное тебя.

Твой юрист во всем слушался меня, так ему было наказано. Только в профессиональных вопросах он проявлял самостоятельность. Впрочем, мы с ним вполне ладили, Сергей Васильевич оказался на редкость уживчивым человеком. Мы часами просиживали на моей кухне, угощаясь вкусными блюдами, просматривали газеты, каталоги, рекламные буклеты, связывались с агентством по недвижимости. Был продуман многоступенчатый способ купли-продажи. Юрист забраковал пару агентств, вполне благополучных, на первый взгляд. А мне уже снились цветные рекламные ролики, блуждания по городу в поисках подходящей квартиры.

Перебрав несметное количество вариантов, я остановилась на четырехэтажном, малонаселенном особняке в тихом переулке близ Остоженки. По документам квартира была метров ста пятидесяти. Дом эпохи модерна, но в конце восьмидесятых полностью перестроен изнутри. Как сейчас говорят, "реконструирован". Там не было подземной парковки, консьержки, подогретых полов и прочей прелести элитного жилья, зато перед домом разросся небольшой садик, а двор был огорожен высокой металлической решеткой. Я не поленилась сходить и посмотреть фасад, расположение дома. В этот момент зазвонили колокола на Илье Обыденном, да так мелодично, звонко! И я укрепилась в своем решении жить здесь.

Я не подумала об одном: в этом доме ты был не защищен от влюбленных в тебя девчонок-поклонниц и всяких неадекватных личностей. В нынешних роскошных новостройках мимо охраны мышь не проскочит, а здесь все было по-простому и люди жили обыкновенные. Тогда мне это и в голову не пришло. Еще не привыкла...

Когда ты звонил, я сообщала о ходе дел, советовалась с тобой, но ты был далеко во всех смыслах. Ты начинал уставать от изматывающего графика концертов и переездов, от скитаний по гостиницам. Однако я чувствовала: тебе хорошо, ты живешь. Одно было плохо: приходилось много пить. Так радушно встречали тебя в провинции, что отказ от застолий делался невозможным. Это, конечно, разрушительно действовало на твой организм. Довольно было и концертов: ты всегда поешь с полной самоотдачей, вживую, органически не переносишь "фанеры", соглашаясь лишь на "минусовку" в случае, когда не можешь взять с собой весь оркестр. К тому же всегда двигаешься активно, совершая таинственные, шаманские движения.

Как-то я спросила тебя, что это за танцы такие странные, жесты. Ты ответил, что используешь элементы восточных боевых искусств. Я вытаращила глаза, а ты засмеялся:

-- Что же, прикажешь мне задницей вертеть?

Как-то незаметно я сблизилась с Мариной. После нашей встречи в студии я не звонила ей несколько дней, а потом так захотелось поговорить с кем-нибудь, кто хорошо знает тебя! Тут как раз позвонила Марина и пригласила меня на фестивальное кино. Я тотчас согласилась.

Мы встретились возле Пушкина, на Тверской. Скрипачка была принаряжена в джинсы с вышивкой и бирюзовую кофточку. Ее волосы были коротко стрижены, и это придавало всему ее облику какое-то мальчишеское очарование.

- У нас есть еще немного времени, - сказала Марина, и мы пошли гулять по Страстному бульвару.

- Николай звонит? - спросила она первым делом, и мои подозрения вновь ожили и зашевелились.

- Да, - коротко ответила я, давая понять, что не хочу затрагивать эту тему.

- Я разговаривала с Герой Колокольцевым, - будто не замечая моей сдержанности, продолжила Марина. - Ох, и кутят они там. Хорошо их принимают.

Она продолжала рассуждать о преимуществах гастролей, рассказывала курьезные истории, которые случались во время турне, о грандиозных банкетах и развлечениях, которые устраивались хозяевами для гостей. Из всего этого выходило, что гастроли и существуют только для сомнительных удовольствий. Настроение мое основательно подпортилось от нарисованных в воображении картин. Вот тебя заваливают цветами с нескромными записками. Дамы лезут на сцену, чтобы поцеловать тебя, прикоснуться к тебе. Потом рестораны, досуг... Нет, я не буду думать об этом!

Однако яд Марининых намеков проник в сознание и терзал меня даже в кино. Теперь я и не вспомню, какой фильм мы смотрели, так занята была своими нехорошими мыслями.

Правда, после кино мы увлеклись обсуждением увиденного, и мне нравилось, как выражала Марина свои мысли, как остро подмечала умные тонкости. Слушать ее было интересно.

От Пушкинской мы пошли пешком по бульварам в сторону Кропоткинской. Невольно разговорилась и я, и беседа наша, на удивление, ни разу не коснулась тебя. Вспоминали студенческие годы (как все по-разному у нас было!), даже из детства кое-что. Затронули музыкальные пристрастия (опять же не упоминая тебя), причем здесь Марина просто преобразилась. Она вдохновенно говорила о Паганини, Скрябине, Бахе, любимом Моцарте.

- Хотите послушать? - неожиданно спросила она.

Я растерялась:

- Что? Где?

- Я иногда играю в концертных залах консерватории с симфоническим оркестром или в сопровождении фортепьяно. Придете?

- Да, возможно, - неуверенно ответила я.

- Я позвоню перед концертом.

Вечер был мягкий, летняя Москва жила своей жизнью. Бульвары заполнились гуляющими. Мы незаметно добрели до Кропоткинской, потом прошли на Остоженку. Я дернулась было показать Марине дом, который облюбовала для нас с тобой, но в последний момент что-то меня остановило. Мне странным казалось, что скрипачка не выразила желания сесть в метро и ехать домой. И теперь мы шли в сторону моего дома, а я невольно думала, что Марина хочет выведать, где ты живешь. Это смешно, ведь она знала телефон, по которому проще простого узнать адрес. И все же...

Мне не давали покоя противоречивые чувства. С одной стороны, Марина принадлежала к твоему миру, хорошо знала тебя, и поэтому хотелось с ней говорить о тебе постоянно. С другой стороны, что-то внутри меня этому противилось и не желало принять молодую женщину легко и открыто, как подругу. Было в ней что-то загадочное. Возможно, это лишь из-за моих подозрений...

Возле метро Парк культуры я остановилась:

- Вы не едете?

Марина непонятно взглянула на меня:

- А возле вас еще есть станция метро?

- Да, Фрунзенская.

- Тогда я вас провожу и сяду там.

Дальше я шла в мрачных раздумьях, и Марина примолкла. Только возле церкви Николая Чудотворца приостановилась.

- Что это? - спросила небрежно, как мне показалось.

Я объяснила, а потом мы снова замолчали, образовалась неловкая тишина. Я облегченно вздохнула, когда мы добрели до метро. Я решительно остановилась, давая понять, что дальше пойду одна. Марина все же мялась.

- Я вам позвоню по поводу концерта.

- Да-да. Спасибо за приглашение в кино - я так редко выбираюсь...

Она тотчас подхватила:

- Если будет что-нибудь интересное, еще приглашу!

Тут у меня в сумочке заиграла твоя мелодия в телефоне. Я кинулась доставать мобильник.

- Николай? - понимающе спросила Марина.

- Да. До свидания! - Я махнула рукой и пошла от нее, поднося трубку к уху.

Может быть, не очень вежливо, но что было делать? Ты звонил, чтобы дать кое-какие распоряжения по поводу визы и билетов для твоего путешествия. Я с тоской думала, что разлука затянется до глубокой осени из-за твоей тяги к странствиям по экзотическим местам.

Чтобы не тосковать, я с головой уходила в покупку квартиры и так изучила вопрос, что вполне могла бы консультировать как профессиональный юрист. Осталось только дождаться тебя. Конечно, у Сергея Васильевича была доверенность на ведение дел, и мы могли заключить сделку без тебя. К тому же ты, уезжая, поручил мне самой выбрать и купить жилье, а по телефону, слушая мои восторги, подтвердил свое согласие. Однако мне хотелось все же показать, посоветоваться. Тебя же больше занимало будущее путешествие. Ты устал и мечтал об одном: поскорее уехать в Индию.

Здесь я совсем не понимала тебя: чуждая культура, тропический климат, иная религия... Что тебя влечет туда? Для меня это оставалось загадкой, пока ты не написал новый альбом. Однако я забегаю вперед.

Через несколько дней после кино я грустила дома, ожидая твоего звонка. Вы должны были вот-вот вернуться. Моя деятельность приостановилась, поскольку все было решено, оставалось только подписать бумаги и переезжать. Переезд - как два пожара, а тут еще срываюсь с насиженного места в неизвестность. Бросаю свою квартирку, разрушаю тихий мирок. А это ведь теперь и твой мирок, память о нашем знакомстве и сближении...

Невольно я размечталась о том, как ты приедешь, я долго буду целовать тебя, потом вкусно накормлю, приготовлю тебе ванну с травами, снимающими усталость, а потом...

Зазвонил телефон, и я вздрогнула. К моему великому разочарованию это была Марина. Она говорила из шумного места, почти кричала, мне пришлось отстранить трубку от уха.

- Поздравляю, они приехали! Ну, вы, наверное, уже знаете.

- Кто приехал? - глупо спросила я.

- Как кто? Николай с группой! Разве он вам не позвонил? Мы сейчас в студии, отмечаем завершение гастролей. Приезжайте!

- Не могу, у меня дела, - ответила я мрачно.

- Подождите, я сейчас позову Николая.

Я не успела крикнуть: "Не надо!", она уже звала тебя.

- Привет, малыш. Вот, приехали, - услышала твой голос.

- А я жду... - пробормотала я, подавляя желание расплакаться.

- Бери машину и валяй сюда, - предложил ты. - Мы только что выгрузились...

- Почему ты не позвонил? - упрекнула я, нарушив свое основное правило.

- Хотел сделать сюрприз. Давай приезжай!

Да, сюрприз вполне удался. Мне не хотелось ехать в студию, но желание видеть тебя оказалось сильнее. Я быстро оделась, подкрасилась и понеслась ловить такси. Был час пик, и я ехала до Войковской бесконечно долго. Возле подъезда увидела ваш автобус и разволновалась. Уже на первом этаже было слышно, как вы веселитесь. Тоска сжала мне сердце: зачем я сюда приехала? Ждала бы тебя дома, как примерная жена. Надо же было этой Марине позвонить! И первой, кто меня встретил, опять была Марина.

Холодно поздоровавшись с ней, я вошла в студию и застала живописную картину. На столе стояли бутылки вперемешку с помидорами, копченой курицей и хлебом, все сгрудились вокруг водителя Леши и кричали ему:

- Пей до дна, пей до дна!

На коленях у Игоря сидела какая-то девица, еще две бродили по студии с одноразовыми стаканчиками в руках. Наконец, ты заметил меня и подошел поцеловать. По твоим глазам я определила хороший градус. Меня встревожили твоя бледность, запавшие глаза, осунувшееся небритое лицо. Вместо того чтобы припасть к тебе и замереть так, я сдержанно ответила на твой поцелуй и спросила, указывая на музыкантов:

- Что они делают?

Ты смущенно засмеялся:

- Всю дорогу Лешка ныл, что ему пить нельзя - за рулем. Вот мы и пообещали напоить его, когда приедем.

Ребята подходили здороваться, и веселье гасло. Мне показалось, что с моим появлением все как-то поскучнели, сделались более трезвыми, даже девицы притихли, забравшись на диван. Ребята еще подшучивали над Игорем, который попал во время гастролей в водевильную ситуацию, вспоминали забавные эпизоды, но настроение явно переменилось.

- Ну что, пора в дому прибиваться, - ни к кому не обращаясь, сказал Гера.

Его поддержали. Андрей, дирижер оркестра, первый оказался у двери:

- Коля, до встречи!

- Надо бы здесь прибрать, - пробормотал ты устало.

- Я уберу, - отозвалась Марина и тотчас взялась сгребать мусор в черный пакет, а недоеденные продукты сунула в холодильник на кухне.

Я прокляла все на свете, но прежде - себя. За то, что поддалась соблазну и приехала сюда. Зачем? Чтобы сломать веселье, влезши в чужой пир? Взглянув на тебя, я поняла, что ты на пределе сил, и только алкоголь не позволяет тебе свалиться с ног.

- Все, едем! - тронула я тебя за рукав. В студии никого не осталось, кроме Марины и нас.

- Хотите, я вас подвезу? Я на машине, - предложила скрипачка.

Отказываться было неудобно, ведь ясно, что нам надо уехать.

- Я не пила, Коля свидетель, - разрушила она последние заслоны.

Пришлось согласиться. Марина захватила пакет, чтобы выбросить его в мусоропровод, и мы вышли. Едва ты сел на заднее сидение, как привалился ко мне и обмяк. Мне было неприятно, что Марина видит тебя таким слабым. Боялась, что ты уснешь, как в первый день нашего знакомства, и нам придется тебя тащить. По счастью, этого удалось избежать. Ты вполне самостоятельно выбрался из автомобиля и направился к подъезду, слабо махнув Марине рукой. Я поблагодарила ее торопливо и поспешила за тобой.

Дома ты отказался есть, что вполне объяснимо. Когда я предложила ванну, жалобно сказал, глядя на меня собачьими глазами:

- Я только душ осилю, и - спать, ладно?

Пока ты был в душе, я разобрала диван, застелив его чистым бельем. Ты вышел немного посвежевший, но еще более размякший. У тебя едва хватило сил добрести до дивана. Я только отлучилась на кухню, чтобы принести тебе стакан минеральной воды, вернулась, ты уже спал.

В моей душе наступил мир. Ты здесь, рядом со мной, спишь сном праведника, лишь слегка постанываешь во сне... Мне нужно было заняться стиркой вещей, которые ты снял с себя, приготовить одежду на завтра. (Свои чемоданы ты оставил в студии, махнув рукой: "Потом заберу!")

Я сидела возле тебя на диване, любуясь и радуясь...

И потом, в последующие годы, ты будешь возвращаться с гастролей измученный и больной, и первым делом я буду отпаивать тебя травами (таблетки ты принимаешь только в крайних случаях), готовить диетические блюда, следить за твоим режимом.

Так что день начался с лечения. Ты чувствовал себя разбитым, жаловался на боли в желудке, в сердце. У меня появилась слабая надежда, что ты не уедешь в Индию. Как можно в таком состоянии подвергать ослабевший организм новому стрессу? Три дня ты сидел дома, мы выехали только раз, чтобы подписать документы на квартиру. Какие это были дни!

Пусть ты больше молчал, читал или смотрел телевизор, много спал, но я была счастлива. Я готовила тебе здоровую еду, окружала заботой и любовью, предвосхищала все твои желания и ... молчала. Я даже не спрашивала, почему ты после столь долгой разлуки не касаешься меня, почти не ласкаешь, списывала все на крайнюю усталость. И все же теперь и молчать было отрадно.

Отсидевшись и отдохнув, ты приступил к сборам. Стал исчезать, чтобы встретиться с компаний друзей, с которыми обычно путешествуешь. Завершал какие-то неотложные дела. И через неделю ты снова уехал на целый месяц. А я осталась наедине с ремонтом и переездом.

Накануне прощания я ждала тебя весь вечер. Нам следовало обсудить детали ремонта, разобраться с деньгами. Ты собирался получить в авторском обществе гонорары, которые капали за ротацию песен. Мебель покупать было не на что. Оставшиеся деньги уходили на ремонт. Это ничего, потерпим. Хотя, конечно, какой смысл в ремонте, если не представляешь целого? Может быть, занять денег или взять кредит? Размышляя об этом, я прихорашивалась к твоему возвращению.

Ты приехал во втором часу ночи. К тому времени я пересмотрела все фильмы, какие только показывали по телевизору, и задремала прямо в кресле. Войдя бесшумно, ты поцеловал меня в лоб. Я потянулась к тебе:

- Ты пришел!

Но ты уже направился в кухню в поисках ужина. Я, конечно, вскочила, взялась разогревать запеченную горбушу, достала салат из холодильника и заправила его оливковым маслом. Заметил ли ты, как я старалась привлекательно выглядеть? Верно, нет. Ты молча ел, думал о своем. Я понимаю, весь день тебе приходится говорить, общаться, к вечеру не остается сил, чтобы рот открывать. Но ведь я не собака, ожидающая дома хозяина. Да что! С собакой и то хороший хозяин разговаривает и гулять выводит. Наверное, в моих глазах ты прочел отчаяние и обиду, потому что спросил:

- Что-нибудь случилось?

- Зачем ты уезжаешь? - неожиданно для себя спросила я. - Тебе нужно отдохнуть, поправить здоровье.

Ты засмеялся:

- Путешествие для меня - лучший отдых, ей-Богу! И здоровье будет и силы, все появится.

Потом подошел ко мне и обнял.

- Хельга, не кисни. Ждала два месяца, еще подождешь.

Я прижалась к тебе, пряча слезы.

- Ну что ты, малыш, - прошептал ты, нежно целуя меня в висок, - я же не навсегда...

Я молчала, а хотелось сказать, как плохо мне без тебя, как одиноко. Как тоскую я, и никакие дела не могут вытеснить эту тоску...

Ты поднял к себе мое лицо и стал бережно целовать глаза, нос, губы. Я подумала, что мы еще не говорили друг другу о своей любви. Почему? Я ведь ждала, ждала, что однажды ты скажешь: "Я тебя люблю". Тогда бы и я ответила...

- Ну что ты, - повторил, обнимая, ты, но тут зазвонил мобильник: кто-то из твоих будущих спутников.

Я вздохнула и отправилась разбирать диван, а потом в душ. Закрыв дверь на кухне, ты курил и говорил по телефону. Не дожидаясь тебя, я легла в постель и залилась слезами. Когда ты вошел, сделала вид, что сплю. Не хотела, чтобы ты видел мою распухшую физиономию. Я не собиралась портить тебе настроение перед путешествием. Сама разберусь как-нибудь...

- Кто тут у нас такой сердитый? - услышала я над своим ухом и почувствовала ласковое прикосновение.

Прикидываться дальше не было смысла, я повернулась к тебе и приняла требовательный, сильный поцелуй. Ты был нетерпелив, как юноша, и вознаградил меня за все долгие, томительные дни ожидания. В такие моменты я верю тебе безусловно и знаю, что ты мой...

Мы прощались в аэропорту.

- Как же переезд, ремонт, мебель? - спросила я сквозь слезы.

- Малыш, только не реви, - улыбнулся ты, легонько щелкая меня по носу. - С ремонтом разберешься сама, у тебя все получается. Как решишь, так и будет.

Ты уже был далеко, там, впереди. Тебя окружали крепкие ребята твоего возраста. С ними ты был легкий, веселый, шутил и смеялся. Это были люди, чуждые миру шоу-бизнеса: Сергей - бизнесмен, Василий - врач, Владик - программист. С ними ты мог быть самим собой, не ожидая подвоха или подлянки. Там, куда ты ехал, тебя никто не знал. А значит, никто не будет пялиться, преследовать своим вниманием, взамен требовать твоего, просить автографы и прочее. Можно было расслабиться, гулять и ездить где вздумается, в общем, быть просто человеком. Такая строгая мужская жизнь...

Объявили твой рейс, я вздрогнула. Опять с тобой утекала жизнь, уходила радость. Однако я взяла себя в руки и улыбнулась. Ты поцеловал меня со значением и крепко обнял:

- Звонить буду редко, там связи нет.

Потом ты отучишь меня провожать тебя куда бы то ни было, поэтому я храню в памяти эти дорогие мне воспоминания...

Ты прошел на посадку и в последний раз махнул мне рукой. И я осталась опять одна посреди толпы. Совсем не хотелось возвращаться в опустевший дом. Я ехала на такси в город и думала, чем заполнять теперь эту пустоту или как заново приспособиться жить с ней. Вот если бы был ребенок, сынок или дочка...

Марина, как почувствовала, позвонила на следующий день и предложила сходить на модную выставку. Несмотря на мою подозрительность в отношении к этой женщине, я все же согласилась.

- Николай уехал? - был первый ее вопрос, когда мы встретились у метро Парк культуры.

- Да, - односложно ответила я, и мы двинулись к выставочному залу.

- Мне показалось, он вернулся больным, - не меняя темпа, продолжила Марина.

Ее постоянный интерес к твоей персоне наводил на размышления.

- Выздоровел, - бросила я, делая вид, что любуюсь панорамой, открывающейся с Крымского моста.

- Переживаете? - голос Марины звучал проникновенно, и это меня злило.

- О чем? - как можно беззаботнее спросила я.

- Он бросает вас постоянно, уезжает с компанией, вас не берет. А лето уже проходит...

- А вы едете куда-нибудь в отпуск? - попыталась я ее переключить.

- Полагаю съездить на юг на пару недель, в Туапсе. Хотите, вместе поедем? У меня там квартирка своя.

Я оторопела слегка и не сразу нашлась, что ответить. Даже мелькнула мысль: а почему бы не съездить? Однако все же ответила отказом:

- У меня ремонт и переезд, сроки поджимают.

Выставка, которую мы пришли смотреть, меня поразила до глубины души. Выставлялись непрофессиональные художники-примитивисты. Вся соль и оригинальность затеи заключалась в том, что эти доморощенные гении переписали классические полотна. "Девочка с персиком", "Не ждали", "Боярыня Морозова" и прочие шедевры были перерисованы заново, герои одеты в другие одежды. Использовались другие цвета, иные ракурсы. Я смотрела на это торжество посредственности и удивлялась: кому и зачем это было нужно? Марина, как мне показалось, чувствовала неловкость оттого, что привела меня сюда.

- Вы уж простите, - винилась она, когда мы возвращались назад, - думала, что-нибудь стоящее, вся Москва ломится...

Мы посетовали на положение в искусстве, где тон задает посредственность. Это касается и литературы, и кино, и театра - всех видов искусств. Использование накопленного в веках, паразитизм на гениях, вторичность, третичность содержания, дешевый эпатаж в форме... Оригинальность выражается только в шокировании бедных читателей и зрителей натуралистическими картинами и темами, на которые в нормальном обществе говорить не принято. Низведение искусства до порнографии или анекдота.

Марина говорила горячо, как о наболевшем. Я подумала, не в твой ли огород камешек? Рискнула спросить:

- Скажите, а то, что делает Николай, с вашей точки зрения, это искусство?

Марина несколько смутилась:

- Ну, насколько эстраду возможно отнести к искусству...

Мне показалось, что я попала в цель. Вся пылкая речь скрипачки была направлена против тебя. Но зачем? Она прекрасно знала, что меня не переубедить.

Марина предложила посидеть в летнем кафе, и мы устроились под зонтиком на легких пластиковых стульях. Я ограничилась минералкой без газа, которая оказалась приятно холодной. На уме у меня вертелся коварный вопрос, и всеми силами я гнала его от себя. Я хотела выведать у Марины что-нибудь о женщинах, которые окружают тебя, а может, пролить свет на ее отношение к тебе.

- Скажите, Марина, - начала было я, - Коля как мужчина...

Моя собеседница оказалась весьма чуткой особой. Она хмыкнула непонятно и произнесла:

- Николай бесспорно харизматичный мужчина.

Это я знала и без нее. Ухмылка Марины мне не понравилась, и я замолчала. Зато она не молчала:

- Вас не должно это беспокоить: вы ведь вне конкуренции. Николай - публичный человек, он не может принадлежать кому-то одному. Что поделать, это законы шоу-бизнеса!

Утешила... Я понимала, что она права, но легче от этого не становилось. Да, мне следовало принять все как есть, но меня будто кто-то подзуживал: "Узнай! Узнай больше, дознайся до истины!" Казалось, если я все буду знать о твоих женщинах, мне сделается легче. Врага надо знать в лицо.

Марины с видимым сочувствием смотрела на меня, и это раздражало.

- А вам он нравится? - спросила я в лоб.

Марина опустила глаза и ответила не сразу, что еще более расшевелило мои подозрения.

- Да, он мне нравится.

Однако ответ отчего-то показался мне неубедительным. В особенности его продолжение:

- Он не может не нравиться.

Я поднялась из-за столика и направилась в сторону дома. Марина последовала за мной. Я попрощалась с ней у метро, давая понять, что провожать меня не надо. Марина стояла в недоумении и смотрела мне вслед.

Вернувшись домой, я чуть не завыла от тоски: еще целый месяц! Целый месяц без тебя, без ласковых рук твоих, собачьих глаз и лукавой улыбки... Без поцелуев твоих, от которых меня уносит куда-то, без сильных объятий, без твоего трепетного дыхания...

Я не заметила, что плачу, глядя на твою фотографию. Я не могла даже отвлечься делами: начинались выходные, и на два дня Москва вымирала. Тут-то я и решилась позвонить Гошке, которого не видела и не слышала сто лет. Прости меня, любимый, прости. Мне необходимо было подтверждение, что я живу, что я желанна, что я женщина, в конце концов!

Гошка сразу узнал меня и, кажется, даже обрадовался:

- Привет, пропащая.

- Ты еще не женился? - спросила я.

- Да нет, не женился еще.

- Пора бы уж, - проворчала я.

- А что, семейные узы так сладки? - невинно поинтересовался Гошка.

Я не могла понять, знает ли он, кто мой муж.

- Причем тут сладость? - решила обидеться на всякий случай.

- Я успею, Оль. Мне пока только двадцать четыре, - уже серьезней ответил Гошка.

- Кто-нибудь есть на примете? - не знаю зачем выспрашивала я.

- Была, но неожиданно выскочила замуж.

- Что ж ты не удержал? - спросила я и поняла, что сморозила глупость.

- Как?! - в голосе его послышалась злость. - Нас разве спрашивают?

Он стал жестоким, отметила я про себя, раньше этого не было. Может, просто повзрослел?

- Ладно, прости, что побеспокоила.

- Нет-нет, сколько угодно! Всегда к вашим услугам!

- Ты все такой же паяц! - рассердилась я и бросила рубку.

Зачем позвонила? Зачем всколыхнула забытое, разбередила чужую, может быть, едва затянувшуюся рану? Я ждала, что Гошка перезвонит, как он это делал всегда. Но он не позвонил...

Стояла последняя августовская жара. Город заволокло дымной пеленой: под Шатурой опять горели леса. Москва днем становилась невыносима. Все, кто мог, выбрались за город.

Только этим природным катаклизмом можно объяснить произошедшее со мной на другой день. Любимый, я обещала писать все и честно. Слово держу, хотя это совсем не просто...

С утра все было серо: висел дым, дышать невозможно. Я была в отчаянии оттого, что нельзя открывать окна. Кондиционера нет, духота страшная, вентилятор гоняет горячий воздух по комнате, мокрые простыни не помогают. Не поехать ли с Мариной в Туапсе? Чего я сижу в раскаленной Москве, когда мой муж путешествует по экзотическим местам, а все нормальные люди сидят по дачам? Так я думала в тот день. Любимый, я была сама не своя, иначе как объяснить все случившееся?

Я сидела в унынии перед телевизором, не было сил двигаться. Я ничего не ждала, просто прозябала в хандре. Телефонный звонок вывел меня из сомнамбулизма. Я подумала, что звонит Марина, поэтому с неохотой взяла трубку. Нажав на кнопку, я услышала осторожное:

- Привет. - Это был Гошка.

- Привет, - ответила я без энтузиазма.

- Ты почему дома сидишь в выходной? Муж никуда не отпускает?

- Муж далеко, в джунглях, - ответила я раздраженно.

Мы помолчали.

- А ты почему в Москве? - спросила из вежливости.

- Работа, - вздохнул Гошка. - Погнался за длинным рублем, вот и вкалываю теперь...

- А отпуск?

- Будет, но нескоро.

Опять помолчали.

- Слушай, у меня предложение! - Гошка оживился. - Только чур, сразу не отказываться. Подумай.

- И что за предложение?

- Едем купаться!

Я поморщилась:

- Где тут можно купаться?

- В карьере. Не знаешь? - Гошка уже горел вдохновением. - Вода чистейшая, прозрачная и песок, песок... Это за городом, километров двадцать.

Я представила обрисованную картину и почувствовала страстное желание окунуться в эту воду.

- А на чем ехать?

- Как на чем? На мотоцикле, конечно!

- Да что ты! Я в жизни никогда не ездила на мотоцикле!

Однако Гошка уже почувствовал мою слабину и взялся уговаривать.

- Обещаю, не буду гнать. Дорога бархатной покажется!

Не знаю, что произошло со мной, мало склонной к авантюрам, но я согласилась.

- Скоро буду! - обрадованно крикнул Гошка и бросил трубку.

Жизнь сразу обрела иные очертания и цель. Я открыла шкаф, порылась в шмотках, достала светлые бриджи, давно заброшенный купальник тигровой расцветки, купленный еще в Ялте, когда ездили с девчонками. Купальник непременно надо примерить, не выросла ли из него. Кофточку-марлевку наверх и - вперед! Купальник оказался в пору. Надо же, а прежде верхняя часть слегка болталась.

Гошка ворвался, когда я уже была готова. Не забыла прихватить морсу, фруктов и бутербродов с копченой колбасой, сыром и зеленью. Гошка критически осмотрел мое снаряжение.

- Ветровка есть?

- Зачем? Жара ведь!

- Продует, - авторитетно заявил молодой журналист и подал с вешалки мою летнюю курточку.

Гошкин "японец" стоял возле подъезда. Он был причудливой формы и расписан драконами, рогами, языками пламени. Молодой байкер вручил мне огромный шлем, который я должна была нахлобучить на голову. Я почувствовала себя чем-то средним между Чебурашкой и Гагариным. Гошка тоже превратился в робота-инопланетянина, завел мотоцикл и пригласил меня сесть. Едва я обвила руками его кожаный торс, как машина сорвалась с места и понеслась. От страха я прилипла к Гошкиной спине. Оказалось, что мы только разгонялись. Когда выехали на свободный по случаю выходных проспект, мотоцикл полетел со скоростью звука. Так страшно мне еще не было! А ведь предстояло проехать двадцать километров туда и обратно столько же! Закусив губу и закрыв глаза, я отдалась на Божью волю.

Однако как ни странно, до карьера мы доехали в целости и сохранности. Нас ни разу не тормознули ДПСники, "японец" не подвел, и очень скоро мы оказались на месте. Гошка не обманул: песок, вода. Но в дополнение к этой благодати - толпа людей, сбежавших из душного города и соседних дачных поселков.

- Тут всегда много народа? - недовольно спросила я, не торопясь спешиваться, но сняв шлем.

- М-да-а... - протянул Гошка и тотчас встрепенулся: - Ладно, сейчас покажу местечко...

Мы проехали цепь небольших озер среди песчаных берегов, и за реденьким лесочком обнаружилась крохотная, как купель, лагуна. Здесь не было ни души!

- Может, здесь что-нибудь не так? - Я опасливо огляделась, слезая с мотоцикла.

Гошка отмахнулся:

- Да брось, купались здесь сто раз!

Затянутый в черную кожу, длинноволосый, высокий, Гошка казался мне дьявольски красивым. Однако солнце палило нещадно. Пока ехали, не чувствовали, а тут захотелось поскорее нырнуть в воду. Оглядевшись по сторонам, я нигде не заметила кабинки для переодевания. Пришлось идти в кусты, а там, согнувшись в три погибели, разоблачаться и напяливать на мокрое от пота тело купальник. Когда выбралась из кустов, Гошка уже готовился прыгнуть в воду. Я опять невольно полюбовалась его скульптурными мышцами, узкими бедрами и длинными ногами.

- Давай вместе! - крикнул юнец и, разбежавшись, влетел в воду, осыпая меня брызгами.

Я не люблю незнакомые водоемы, поэтому осторожничала. Но почувствовав под ногами песок и только песок, расхрабрилась. Поплыла. Вода была какая-то необычная: непривычно теплая, она почти не освежала. Я плыла безмятежно, пока кто-то не цапнул меня за ногу. Я дико заорала и чуть не утонула. Этот "кто-то" высунулся из воды и поспешил меня успокоить:

- Да пошутил я, пошутил!

Рассердившись вконец, я порулила к берегу.

- Соображать надо! Я же в первый раз здесь, не знаю ничего. Мало ли кто тут водится!

Гошка расхохотался, выбираясь из воды вслед за мной.

- А тут завелся такой страшный монстр! - он стал угрожающе надвигаться, и я с визгом понеслась по песчаному откосу.

"Монстр" настигал меня. Ему что - ноги как циркули, два шага шагнул и догнал. Мы с размаху шлепнулись на песок. Гошка навис надо мной, хватая холодными мокрыми руками. С волос его капала вода, загорелое тело блестело мелкими капельками, в серых глазах прыгали чертики. В этот момент я, наконец, осознала, что передо мной не семнадцатилетний юнец-курьер, а взрослый молодой мужчина. Красивый, чувственный. Мне следовало пошутить, разрядить и снизить ситуацию, но я смотрела ему в глаза как завороженная. Над нами было синее, без единого облачка небо, желтели пески, жгло солнце, как в фильме Антониони "Забриски Пойнт". На какой-то миг мне даже пригрезились сотни обнаженных тел, сплетенных в пары...

- Бросай своего мужа к чертям, - прошептал захмелевший Гошка, и я не оттолкнула его тотчас, не возмутилась!

Не сработала и моя защита от мужчин: отвращение и паника. Ты напрочь излечил меня от этого страха... Я сама потянулась к губам мужчины, к его холодному мокрому телу... Кажется, Гошка не ожидал такого поворота, но уже через секунду он потерял голову, сорвал с меня купальник и набросился как волк на овцу. Боже мой, что же это было? Буйство плоти, торжество похоти... Я не помнила себя, превратившись в ненасытную самку... Да я ли это была?

Казнь началась сразу, стоило мне немного отрезветь.. А я и не думала, что могу быть такой... Гошка в изнеможении упал лицом в песок и тяжело дышал. Я смотрела на него с ужасом и отвращением. Инстинктивно кинулась к воде, подбирая по дороге детали купальника. Застежка лифчика была оторвана, я швырнула тряпку в сторону и нырнула поскорее в воду. Я терла свое тело с ожесточением и ненавистью. Затем, пока Гошка лениво спускался к воде, отплыла в ту сторону, где лежали вещи, и поспешно оделась.

По моему лицу Гошка понял, что шутки кончились, и ни слова не произнес, пока одевался и заводил мотоцикл. Мне пришлось себя пересилить, чтобы обнять его, держась. На обратном пути я почти не чувствовала страха и виделась себе ведьмой, летящей верхом на метле...

У подъезда мой спутник попытался остановить меня и заглянуть в глаза. Бедный, он ничего не понимал. Разве он был виноват в том, что произошло? Я с ненавистью отстранила Гошкину руку и направилась к двери.

- Я понял, мне лучше провалиться сквозь землю! - с обидой пробормотал Гошка и завел мотоцикл.

Я не нашла в себе сил хоть что-то сказать ему на прощание. Съездили искупаться в карьер...

Любимый, вот ты и знаешь самое страшное. Прости, если можешь, я сполна заплатила за измену. Прости меня, а сама я себя простить не могу...

Вернувшись домой, я забралась в душ и долго терлась мочалкой с ароматным гелем и мылом, будто хотела смыть с себя свой грех.

Потом мне было мучительно стыдно смотреть на твою фотографию, и я перевернула ее. Надо же было тебе позвонить в этот вечер! Я боялась, что выдам себя голосом или не вынесу и тут же признаюсь тебе во всем. Ты был так весел и беззаботен, рассказывал о новых впечатлениях, о подъеме к Храму Шивы на Бог весть какую высоту. Я не решилась даже намеком омрачить твою радость...

С трудом вспоминаю, как жила этот месяц до встречи с тобой. Ездила по строительным рынкам, подбирала материалы для ремонта. Наняла молдавских рабочих по совету Сергея Васильевича. Тут выяснилось, что надо срочно переезжать: новые хозяева квартиры тоже спешили с ремонтом и переездом.

Я вновь села на телефон и обзвонила несколько агентств по перевозкам, наняла машину и грузчиков. Пыталась упаковать вещи, которых накопилось много. Раньше бы я ничего не выбросила: каждая вещь - часть моей жизни, да еще прежней, нашей с папой жизни, память. Конечно, в евроремонте моя старенькая мебель не прижилась бы, это очевидно. Ненавидя себя и подсознательно желая наказать за несмываемый грех, причинить себе боль, я заняла у Олега денег, купила новую мебель и выбросила все старое. Все. Оставила лишь компьютер, кое-какие вещи, книги и диски. Ничего не осталось от меня прежней...

Я казнила себя постоянно. Специально ходила по ночам, чтобы навлечь на себя беду. Кончилось все тем, что однажды на меня налетел грабитель, вырвал из рук пакет с продуктами, купленными в ночном магазине, и ударил по голове так, что я упала и сильно поранила руку. Но этого было мало, мало! Я должна была страдать, чтобы заглушить ту ноющую душевную боль, которая точила меня, не оставляя ни на секунду. Это должны быть равноценные душевные страдания, а не мелкие неприятности. Я ненавидела себя и не могла жить. Признаюсь, думала опять о самоубийстве. Только любовь к тебе, которую я же осквернила, спасла меня. Желание увидеть тебя, дождаться, чтобы в последний раз припасть к твоей груди, оказалось сильнее суицидных настроений.

При этом мысль о тебе вызывала нестерпимую боль, будто я уже потеряла тебя. Моя измена, мой грех встали между нами, и я не знала, как справиться с этим...

Гошка, конечно, звонил. Я не хотела с ним говорить, но он звонил снова.

- Ну, скажи, что с тобой? - кричал он в трубку. - Я тебя оскорбил? За что ты так со мной? Ты знаешь, что я люблю тебя! Ты за это меня мучаешь?

Я плакала и молчала. Когда он выкрикивался, говорила только одно:

- Прости меня, прости и забудь. Не звони больше.

Мне слышалось, что он плачет тоже, но, возможно, только казалось.

Решение пришло само. Я не давала Гошке номера мобильного телефона, он знал только городской и еще адрес моей квартиры. Переехав в новое жилье, я не сообщила ему ни телефона, ни адреса.

Необходимость заниматься переездом и ремонтом немного отвлекла меня от самоистязания. Квартира была фантастическая, место уютнейшее, дом исторический. В другое время я бы скакала на одной ножке от радости. Все, как я мечтала или даже не смела мечтать! Теперь же я с тоской думала о ремонте и прочей возне. В этих стенах мне было холодно и бесприютно. Новая мебель не несла в себе ничего живого, не была обжита. Вокруг меня вертелись какие-то люди, что-то спрашивали. Нужно было принимать решения, придумывать, что куда ставить, каким цветом красить, из какого материала исполнять. Я, конечно, могла нанять дизайнера. Но, во-первых, не было денег, во-вторых, я обещала тебе, что все сделаю сама, для тебя, чтобы тебе было хорошо и уютно в доме.

Уцепившись за эту мысль, я с головой ушла в работу, будто этим могла искупить хоть часть своей вины. Я думала о тебе, старалась смотреть твоими глазами и создала оригинальный дизайн квартиры. Следовало спешить: я хотела к твоему возвращению основное завершить, чтобы ты вошел в свой новый дом и почувствовал себя комфортно. Я опять обложилась журналами, каталогами и буклетами. Пока рабочие-молдаване делали стены и потолки, я моталась по магазинам, подыскивая необходимые аксессуары. И все-таки я катастрофически не успевала сделать все до твоего возвращения!

Поэтому не очень огорчилась, когда ты позвонил и сообщил, что задерживаешься еще на две недели. Твои концерты начинались только в ноябре, так что все срасталось, как теперь говорят. Слушая по телефону твой голос, я снова плакала.

- Эй, Хельга, ты там не хандришь? - спросил ты весело.

- Нет-нет! - cилясь не хлюпать носом, ответила я, - все в порядке. Жду тебя. Тебе хорошо?

- Здорово! Приеду, расскажу. А главное, понимаешь, музыка звучит! Я ее слышу постоянно. Записываю понемногу. Кажется, совсем новое что-то...

Да, ты был на подъеме, полон творческих сил и вдохновения. Ты привезешь из путешествия столько материала, что его хватит на новый альбом.

А я?.. Что я могла сделать, чтобы искупить вину перед тобой? Господи, как тяжек грех, когда не с кем его разделить! Я уж было подумала, а не съездить ли в Дубровку, к отцу Александру? Эта мысль все чаще являлась мне неким утешением, я цеплялась за нее в самые трудные моменты, когда была на грани. Однако не ехала, потому что не знала, как туда добраться. По какой дороге, какими автобусами. Никакой связи, кроме почтовой, с Дубровкой не было, но я не знала адреса. Оставалось ждать тебя, круг замыкался.

Если б я могла хоть с кем-то поговорить, облегчить груз, но это было абсолютно невозможно. Я всегда помнила, кому прихожусь женой. Я не могла бросить тень на известное имя. Не приведи Господь, журналисты желтых изданий что-либо пронюхают!

Ремонт, который не прекращался даже в выходные дни, подошел к концу. Никаких глобальных перестроек в квартире я не планировала, стен не убирала. Пространства и без того вполне хватало. Кухня - восемнадцать метров, холл - двадцать один, зал - тридцать пять и так далее. Тебе я устроила замечательный кабинет в комнате, где имелся длинный аппендикс с окнами. Свет шел с двух сторон к твоему письменному столу. Я везде отказалась от модных жалюзи, повесила только здесь.

Нашу спальню обустраивала с особой любовью. и с грустью думала, что соседняя комната, возле ванной, так подходит под детскую... Да случилось ли со мной такое, если бы был ребенок? Нет и нет. Я бы возилась с малышом, и все время и любовь отдавала ему. А как бы я обставила комнатку, как бы здесь было уютно, как в гнездышке. Мотаясь по магазинам, я видела множество прелестных вещиц для маленьких, игрушки, мебель...

Хороший мой, я любила тебя больше всего на свете, но ты не хотел мне дать самого элементарного - материнства...

К твоему возвращению почти все было готово. Я сообщила тебе адрес и код домофона. Ходила по свежему паркету (ковролин меня не прельстил), критически осматривала комнату за комнатой, силясь представить, как ты войдешь и увидишь все это великолепие. Да, было светло, красиво, уютно, но я все еще не чувствовала этот дом своим. Будто бы ничего от меня здесь не было. Конечно, я привыкну, а твое присутствие сразу все оживит.

До твоего приезда оставались считанные дни, и я решила пригласить девчонок, Катю и Шурку, чтобы показать квартиру. Не из хвастовства, а ради объективной оценки. К тому же мы не виделись с подругами с той памятной встречи в кафе, когда я сообщила им о замужестве. Перезваниваться перезванивались, конечно, но крайне редко, эпизодически. За отчетный период Катя побывала в Париже, и ей не терпелось поделиться впечатлениями. Шурка уже пахала в своей школе, проведя лето у родителей в Подмосковье.

Назначив им время, я принялась готовить. Продукты заказала на дом, мне все привезли накануне. Я забила огромный новый холодильник всякой всячиной, деликатесами и мясом. Хотелось побаловать девчонок, удивить чем-нибудь. Опять же накануне изучила инструкцию к новой навороченной плите. Мне нужна была духовка. Да, оказалось не так-то просто разобраться во всех кнопках и функциях, ох уж этот прогресс.

Полистав старые повареные книги и пособие по домоводству пятидесятых годов, я переключилась на современные кулинарные изыскания. Нашла какой-то умопомрачительный рецепт приготовления свинины в кляре, взялась хлопотать. Помимо салатов из ностальгии приготовила винегрет, которым по преимуществу питались мы в студенческие годы. Ну, это так, для атмосферы. Катя, как всегда, обещала бутылку крымского вина.

Мне так хотелось, чтобы эта встреча положила конец нашему отчуждению! Была вероятность, что скоро я вновь присоединюсь к ним, отвергнутая тобой. Я тогда уже решила, что расскажу тебе об измене, и как ты рассудишь, так и будет. Словом, затишье перед бурей я хотела использовать для сближения с девчонками. Ожидание беды, надвигающейся катастрофы придавало остроту всем ощущениями, даже вкусовым.

Исторический обед состоялся в субботу, буквально за два дня до твоего обещанного возвращения. Катя помимо вина привезла парижские фотографии, Шурка - опусы очередного гениального ученика. Все по старинке. Однако когда они вошли, в первый момент мне показалось, что мы по-прежнему находимся по разные стороны пропасти. Девчонки будто с недоверием и опаской прошлись по комнатам, подшучивая друг над другом, что им такие апартаменты и во сне не снились. Отдали должное твоему кабинету, здесь я и впрямь могла гордиться делом рук своих.

Когда вошли в спальню, на лицах моих девиц появилось двусмысленное выражение. Они словно едва сдерживались, чтобы не наговорить скабрезностей Возможно, мне только так казалось. Катя сколь можно доброжелательно спросила:

- Ну и как жизнь с кумиром?

Я пожала плечами, не желая развивать эту тему.

- Муж оценил твои старания? - дипломатично отозвалась Шурка.

- Он еще не видел всего этого, - со вздохом сказала я. - Волнуюсь: как-то ему покажется...

- Да, артисты народ такой, непредсказуемый, - хмыкнула Катя.

- Он музыкант, - твердо установила я статус кво, - не артист.

- Ну. как же, на эстраде выступает, - возразила Катя, кажется, из одного чувства противоречия. - Там без артистических способностей нельзя.

- Давайте оставим Колю в покое! - взмолилась я. - Вам-то нравится?

- А где твое обиталище? - спросила Катя.

Я провела их в комнату, где, кроме компьютерного стола и стеллажей с книгами, ничего не было.

- Это все? - удивились мои гостьи. - А что будет? И где твои вещи, которые ты перевезла из старой квартиры?

- Я все выбросила, - коротко ответила я.

- Жалко, - пробормотала Шурка. - Мне нравился твой столик и комод, да и шкаф старинный. Я уж не говорю о моем любимом кресле.

- И нечего жалеть, - опять возразила Катя. - Все правильно. Когда начинаешь новую жизнь, незачем цепляться за прошлое. В этих хоромах вся старая мебель смотрелась бы по меньшей мере убого.

Полный восторг вызвало у девчонок мое царство - кухня, она же столовая. Девчонки лазили по шкафчикам, открывали дверцы холодильника, посудомоечной машины, микроволновки, даже в стиральную машину заглянули. Оценили плиту без конфорок.

Стол был накрыт здесь же, в той части кухни, где располагались внушительный стол, стулья и мягкий диванчик. Мы выпили по бокалу вина за встречу, потом отдали должное моим кулинарным изыскам. И начали, конечно, с винегрета. Под него вспомнили некоторые студенческие шалости. Посмеялись. Была у нас традиция, нарядившись в широкополые соломенные шляпы, после полуночи гулять по окрестностям, пугая случайных прохожих. С хохотом вспомнили, как в безденежье собирали пепел от сигарет в трехлитровую банку, чтобы продать в аптеку. Кто-то сказал нам, что его принимают. Тогда все курили кругом, это сейчас стало модно беречь здоровье.

Мы словно сговорились не поминать тебя, поэтому беседа обрела непринужденность. Мне показалось, что девчонки до сих пор не то что не верят мне, но как-то не понимают до конца, что произошло со мной. И хотя я предъявляла им паспорт, это не помогло. Я чувствовала, что им нужны были другие свидетельства. Может быть, чтобы ты сидел с нами за столом, пил и разговаривал, а может, даже спел под гитару. Или чтобы мы поцеловались у них на глазах? Не знаю, но полного слияния, как прежде, не получалось. Была запретная тема, которая волновала всех и не давала расслабиться окончательно.

Однако я понимала, что могло быть намного хуже. Все же они пришли... Катя рассказала о Париже, подробно комментируя фотографии. Мы повздыхали, разглядывая красоты города мечты, и я подумала, что могла бы тоже съездить куда угодно, хоть в Париж, хоть в Венецию, куда меня давно влекло. Возможно, так бы и сделала, но без тебя мне это было не нужно.

Шурка прочитала два ученических шедевра: талантливые стихи и пародию на Маяковского. Мы похохотали, как встарь. Мы любили хохотать от души. Будучи студентками как-то прочли, что хороший, активный смех по энергетическим затратам приравнивается к бегу. А поскольку мы всегда были озабочены своим весом, то смеялись много и с удовольствием. Всякий раз перед сном кто-нибудь предлагал: "Ну что, побегаем?" И мы тут же заливались, хохотали от всякой ерунды. Беззаботные были, юные, нам все казалось смешным...

За первой бутылкой вина последовали еще две из моих запасов. Мы развеселились вконец, принялись звонить старым друзьям, с которыми не встречались много лет. Я кокетничала по телефону с бывшим одноклассником, который когда-то был в меня влюблен, а теперь сделался отцом семейства и важным человеком.

И вдруг повисла какая-то странная тишина. Я повернулась к двери и увидела тебя, похудевшего, обросшего небольшой бородкой, почерневшего от солнца. Взвизгнув и бросив на пол трубку, я кинулась к тебе. Подруги, умолкнув, смотрели во все глаза. Я приникла к тебе и заплакала от радости. Ты сдержанно поцеловал меня, вежливо кивнул девчонкам и устало произнес:

- Я в ванную. Устал, мочи нет.

И ушел. Девчонки сразу засобирались. Я их не останавливала. Твой неожиданный приезд смешал все карты. Я тебя не ждала в этот момент! Как такое могло случиться? Почти два месяца ежедневного томительного ожидания и тем не менее ты застаешь меня врасплох! Я столько думала об этом дне, так ждала и боялась его приближения, столько пережила в своем воображении, и все произошло так буднично, словно ты вернулся с работы, а не из долгого путешествия. Все, все не так, как я представляла!

Девчонки на цыпочках удалились, аккуратно огибая твои вещи, брошенные в прихожей, и шепотом прощаясь со мной. Я бросилась разогревать тебе еду в микроволновке, наводить на столе порядок, убирать пустые бутылки. Хмель ли тому виной, но я искренне забыла о том, что хотела сразу повиниться, признаться тебе в измене. Поскольку все случилось неожиданно, не так, как я предполагала, то и признание отложилось до лучших времен. Я так обрадовалась твоему появлению, что плохое просто не вмещалось в мою голову.

Ты вышел из ванной, осторожно заглянул на кухню.

- Все ушли, - сообщила я, жестом приглашая тебя к столу.

Ты подошел и обнял меня.

- Значит, так ты меня ждешь? Пирушки устраиваешь, напиваешься... - шутливо подтрунивал ты, целуя меня легко и нежно.

Я припала к тебе, трогая непривычную бородку и смеясь от счастья.

- Это мои подруги. Почему ты не сообщил, что приедешь сегодня?

- Так получилось, малыш. Непонятно было, улетим или нет. Не хотел зря тревожить.

Я оторвалась от тебя, стала хлопотать, усаживать, кормить.

- Нравится? - обвела руками пространство.

Ты осмотрелся и кивнул одобрительно. Пока ты ел, я изучала твое изменившееся лицо. Борода прибавляла тебе лет, но безусловно придавала мужественности всему облику. Не только внешне изменился ты. Постепенно станут явными и внутренние перемены. Ты весь обновился, получил невероятный заряд вдохновения, даже, как ты выразился, в мозгах что-то произошло. Путешествие в "Индию духа" просветлило и одухотворило тебя.

Это теперь стало модным паломничество в Тибет, по монастырям, повысился интерес к буддизму, восточным традициям. Все кому не лень ищут истину в экзотических странах. Ты шел к этому самостоятельно и опять предвосхитил тенденцию не только в моде, но прежде всего в музыке. Музыка твоя стала совсем другой.

Сидя на кухне, еще не осмотрев всей квартиры, не оценив ремонта, ты рассказывал мне о своих впечатлениях и планах. Ты давно уже мечтал создать некий синтез рока и этнической музыки, но никак не мог нащупать чего-то главного, основную тему. И вот там к тебе все пришло, ты услышал новые мелодии, свою новую музыку. Теперь нужно было писать и писать. Успеть до концертов что-то сделать. Работа предстояла серьезная, глубокая.

- Мне нужен человек, который напишет подходящие тексты к этой музыке, - говорил ты. - Чтобы было не совсем заморочено, но и не убого. Я набросал кое-какие строчки сам, но их нужно оформить профессионально.

- Кого-нибудь посоветовать тебе? - вдохновилась я.

- У меня есть на примете один парень. Давно предлагал свои стихи, но в старую музыку они не вписывались. Он сочиняет в таком, фольклорном духе, своеобразно.

Я загорелась твоими идеями. Впервые ты говорил со мной о творчестве, профессиональных проблемах. Мне страстно хотелось поучаствовать, помочь по мере сил. Ты доверил мне разработку твоего нового сценического образа. Вернее, образ придумал сам, а вот приготовление костюма возложил на меня. Ты вернулся уже в этом новом облике, и теперь следовало только дополнить его, оформить вещественно.

...И только поздним вечером, когда ты осмотрел квартиру, весело хмыкая и подшучивая надо мной, когда я насладилась видео, снятым тобой в путешествии, и мы забрались в новую роскошную спальню, я вспомнила о своем грехе и похолодела. Мне стало страшно. Я поняла, что не хочу ни за что на свете, чтобы ты узнал об измене и прогнал меня! Нет-нет. Только не это, лучше сразу умереть! Нырнув под одеяло, я прижалась к тебе изо всех сил, словно тебя могли у меня отнять. Ты понял это по-своему и ответил таким же крепким объятием. Я почувствовала себя подлой обманщицей, преступницей. И теперь основной заботой моей, как у тайного убийцы, было не выдать себя, сделать вид, что все как всегда. Не знаю, родной мой, почувствовал ли ты, что я другая. Оскверненная. Ты был, хоть и вдохновленный, но уставший, и скоро уснул. А я долго лежала в темноте и плакала - по собственной воле я лишилась безмятежности и чистоты близости с тобой...

Я гладила и целовала твою спящую руку, прижимала к щеке, поливая слезами. Проснись ты, что бы я сказала? Что плачу от радости? "Неужели теперь так будет всегда?", - горько думала я. Да, отвечала себе, пока не повинюсь тебе, не покаюсь... Но как я буду жить, если ты прогонишь меня? Приходится выбирать: жизнь в обмане или жизнь без тебя. А жизнь без тебя невозможна, значит... смерть? Суровый выбор.

Днем я забывала о своей пытке. Ты, не подозревая о том, спасал меня, погружая в свои замыслы. Забросив окончательную отделку квартиры, я с энтузиазмом принялась за изготовление костюма. Ты рисовал эскизы деталей, а я носилась по магазинам, искала ткани, кожу, форнитуру. Через Шурку я нашла замечательную портниху, которая могла абсолютно все. Она преподавала в швейном колледже и подрабатывала частным пошивом. Валентина Федоровна связала тебе пару серых свитеров домашней вязки, сшила кожаные штаны со шнуровками по канту из мягкой светло-коричневой кожи.

Я устроила все так, как ты хотел: сняла все мерки сама, и тебе не пришлось сталкиваться с портнихой. Примерки тоже делала сама и подправляла все своими руками. Когда-то мы с девчонками обшивали себя с головы до ног: юбки, блузки, нарядные платья. Вязали свитера, шапки, цветные гетры. Конечно, многое подзабылось, но оказалось, руки не утратили прежних навыков.

Самое сложное было найти мастерскую, где шили обувь на заказ. Мне порекомендовали мастера-частника, который шил вручную, индивидуально. Он смастерил тебе кожаные мокасины с крагами на шнуровке, а еще сшил замечательную сумку-планшет и широкий пояс. Из Индии ты привез головной платок с цветным орнаментом, его предполагалось носить как бандану. На черной майке я вышила бисером по твоему рисунку орнамент в виде круга с крестом посредине и славянской вязью.

И вот уже все готово. Я выбрала момент, когда ты пришел пораньше, и заставила примерить обновки. У меня возникло сомнение:

- А не слишком ли фактурно, театрально-декоративно?

Ты успокоил:

- Да нет. Для сцены годится в самый раз.

Я подумала, что ты играешь в свой новый этнический образ, как мальчишки играют в пиратов или индейцев. Если бы ты мог видеть себя со стороны, когда облачился во все новенькое, хрустящее, красивое! Твоя бородка оказалась вполне на месте, теперь ты походил на героя славянского фэнтези с примесью татарской крови. Когда я высказала мысли вслух, ты улыбнулся:

- Вообще-то я представлял себе этакого странника духа, бредущего по земле в поисках истины...

- Высоко! - иронизировала я, впрочем, вполне уважительно.

- К новой программе, для ее раскрутки, будем снимать клип, - сообщил ты. - Я уже выбрал песню и придумал сценарий.

- А кто снимает?

- Ну, та женщина на вечеринке, помнишь?

Веселья как не бывало. Конечно, я помнила эту стильную даму с черными пышными волосами, значит, вы продолжаете сотрудничать... Я мысленно одернула себя: еще смею ревновать! Я, подлая обманщица! Да этого мало, надо бы мне гореть на медленном огне настоящей пытки!.. И все же сделалось грустно. Я молчала. А ты вряд ли мог заметить происходящее со мной.

Да, путешествие преобразило тебя! Ты спешил, много работал, весело и вдохновенно. По всем проявлениям ты походил на влюбленного человека. Ребята из группы заражались твоей энергией, весельем и дерзостью. Ты разыскал "парня", который предлагал тебе стихи, и работал с ним над текстами песен. Что-то взяли готовое, а что-то было написано вами специально под твою музыку. Даже дома в редкие свободные минуты ты работал на клавишке, создавая свои удивительные мелодии. Все-таки ты лирик, несмотря на то, что новый альбом ожидался в тяжелой рОковой обработке.

Меня ты решительно не пускал в студию, объяснив коротко:

- Будешь мешать.

Работу над альбомом пришлось на время прервать: начались концерты. Ты снова поехал в провинцию со своей старой программой. И съемки клипа проходили в Белоруссии, когда ты выступал там.

На этот раз я не провожала тебя, мы попрощались дома. Как всегда, ты сказал, целуя меня в лоб:

- Жди меня и будь умницей.

Я вздрогнула: мне послышались особые интонации в этих простых привычных словах. Я тревожно взглянула на тебя. Нет, показалось. Ты весь в своей влюбленности - в музыке, можешь ли замечать что-либо вокруг? В последнюю неделю не приходил домой ночевать, работал в студии круглосуточно. Записывал песню для клипа, волновался, боялся не успеть...

Я не видела тебя неделю и почти не слышала по телефону. Зато Марина звонила чуть не каждый день, зазывая меня на свои концерты. Я отказывалась, опасаясь, что именно этот вечер окажется у тебя свободным и ты придешь. Когда отказываться уже было неприлично, я согласилась. Это произошло на следующий день после твоего отъезда, когда я тосковала и снова привыкала к одиночеству.

- Во что одеваться? - спросила я Марину, когда мы договаривались о встрече.

- Как хотите, сейчас с этим просто.

Мне представлялось, что в концертный зал приходят в вечерних платьях и фраках. Оказалось, все куда демократичнее. При параде исполнители, а остальные - по желанию. Ну, я и надела любимое платье в этническом стиле. Тут же чуть не расплакалась, вспомнив, как ты впервые увидел меня в этом платье. Это было, когда ты собирался в Индию. Платье тебе очень понравилось, а я полушутливо-полусерьезно попросила:

- Возьми меня с собой.

Ты ответил в том же духе:

- Там жара, мухи, тебе не понравится.

...Марина встретила меня и проводила в зал, посадила в первый ряд. Она была в черном вечернем платье, ладно облегающем ее стройную мальчишескую фигуру. До начала концерта оставалось время, и я выскользнула из зала, договорившись с контролерами. Не надевая пальто, выскочила на шумную Никитскую, купила огромный букет алых роз. Вернувшись в зал, обнаружила, что мое место занято. Горевать не стала, заняла свободное кресло в третьем ряду и приготовилась слушать. Когда исполнители вышли на сцену, Марина поискала глазами меня и, не найдя, видимо, забеспокоилась. Однако дирижер скомандовал готовность, взмахнул палочкой. Исполняли Моцарта, а Марина солировала. Я не была искушена в классической музыке, но от живого звучания оркестра у меня захватывало дух даже на твоих концертах, а что уж говорить об этом зале и этой музыке...

Она не мешала мне думать, мечтать, волноваться, представлять тебя. Она наполняла до краев, переплескиваясь, будоражила, заставляла звенеть неведомые струны в душе, но я скоро устала, не приученная слушать так долго. Моих душевных сил просто не хватало, чтобы полно переживать страстные жалобы скрипки, ее пронзительный плач. На глазах скопились слезы, грудь стеснилась, мне трудно было дышать. Еще немного, и я бы не вынесла и убежала из зала рыдать. Спас небольшой антракт.

Во втором отделении остались только скрипка и фортепьяно. Исполнялись небольшие романсы и элегии, как я их определила. И вновь душа наполнилась грустью, неизбывной печалью. Именно теперь Марина открылась мне и стала много понятнее, чем за все время нашего знакомства. Ее скрипка пела об одиночестве, о неразделенной любви, так мне казалось...

Я опомнилась, только когда в зале раздались аплодисменты. Встрепенувшись, я схватила букет и направилась к сцене. Марина удивленно прижала руки к груди, потом приняла букет и шепнула:

- Дождитесь меня обязательно! - и грациозно присела в поклоне.

Мне показалось, что она хочет поговорить о тебе, рассказать что-то. Поэтому я дожидалась ее в тревоге, ходила туда-сюда между колонн. Марина выскочила, на ходу натягивая легкую шубку.

- Не хотите выпить кофе? Здесь недалеко есть приличное кафе, - предложила она.

Я согласилась, спешить было некуда. Мы прошли на Тверскую и устроились в уютном местечке, где приглушенно играла приятная музыка, на каждом столике горели матовые лампы-шары, стулья были широкие и деревянные, удобные. Пока ждали заказанное, Марина спросила:

- Вам понравилось?

- Очень! - искренне ответила я. - Я вообще-то, если честно, не бываю на таких концертах, но вам очень благодарна! Я должна была это услышать.

Марина сияла. По тому, как бережно она устраивала букет, я поняла, что он ей дорог. Видно, не так часто ей дарят цветы. Надо признать, я очень потеплела к Марине после этого концерта.

- Вы что-то хотели мне сказать? - спросила я, чтобы не длить тревожное ожидание.

- Ничего существенного. Просто хотелось пообщаться, мы так давно не виделись.

Я перевела дух, однако мне все казалось, будто она что-то не договаривает.

- Николаю пошло на пользу путешествие, - будто прочитав мои мысли, продолжила Марина. - Он так много работает. Вы знаете, он растет! Музыка Николая становится серьезнее, интереснее, оригинальнее.

Мне, конечно, приятно было слушать, но я все ждала подвоха. Однако Марина стала рассказывать о дирижере, об оркестре, и я расслабилась, потеряла нить разговора, думая о тебе.

- Потомством обзаводиться еще не надумали? Мне кажется, в вашем случае надо поспешить, - услышала я, очнувшись от грез.

Пробормотала в ответ нечто невразумительное, попыталась сменить направление разговора, но Марина пренебрегла этой попыткой.

- Николай любит детей, - продолжала она язвить мое сердце.

Я снова ощетинилась. Хотела поинтересоваться, почему она, Марина, до сих пор не замужем, но ведь лежачих не бьют. Тем временем моя бестактная собеседница продолжала развивать свою мысль:

- Ребенок привязывает к дому, семье...

- Да... - неопределенно ответила я и попросила счет.

Марина с сожалением посмотрела на недоеденное пирожное, и я смягчилась:

- Можете не спешить, я подожду вас.

Пока Марина доедала лакомство, я размышляла над ее словами. Она что-то знает? Почему считает, что нам надо спешить? Только ли из-за возраста? И что она имела в виду, когда говорила о ребенке, который привязывает к дому и семье? Жаль, я не могу вытрясти из нее все. Это показало бы мою неуверенность и слабость. Когда мы вышли на улицу, Марина опять заговорила о тебе. Просто идея-фикс!

- Не кажется вам, что Николай помолодел и как-то воспрянул духом после путешествия? Будто влюбился...

Это уж было слишком! И пусть она права, но какое ей дело до твоих преображений? Или это снова какой-то намек? Почему она подмечает все, связанное с тобой? Ответ только один: Марина неравнодушна к тебе. Что-то в этом духе я и предполагала. Я ответила коротко:

- Да, помолодел...

- Несмотря на персидскую бородку! - продолжила Марина, засмеявшись.

Я вконец рассердилась и решила тотчас распрощаться со скрипачкой. Однако она опять заговорила:

- Вы знаете, что Николай привез из Индии табло - индийские барабаны?

- Нет, - растерянно ответила я.

- Он ищет новое звучание. Теперь озадачился духовым инструментом. Коле нужно что-нибудь оригинальное, подходящее под его голос, из народных инструментов. А вы одобряете его увлечение фольк-музыкой?

- Почему нет? - пожала я плечами. - Это красиво.

- Конечно, беспроигрышный вариант... - задумчиво довершила Марина.

Мне удалось от нее отвязаться только в метро, на Кропоткинской. И только после того, как пообещала позвонить. Домой я вернулась в раздражении. Полежала в ванне с пеной и солями, потом села в гостиной перед телевизором и задумалась. Почему нет мира моей душе? Почему я не могу быть счастливой и спокойной? Чего мне не хватает? У меня есть ты - единственный человек, который мне необходим. У меня прекрасная квартира. Я обеспечена и не знаю особых материальных затруднений. О, человеческая неблагодарность судьбе! Желание большего и неумение ценить то, что имеешь. Я знала, чего мне не хватает: ребенка и все-таки тебя, твоего присутствия рядом. И чистоты.

Во мне жила червоточина и разъедала душу. Даже когда я забывала о ней, где-то в глубине сознания я чувствовала это черное пятно. Оно мешало мне любить тебя, целиком отдаться тебе. Наши ночи превратились для меня в пытку. Я стремилась искупить вину излишней страстностью и только отпугивала тебя. Может быть, поэтому накануне гастролей ты часто не приходил ночевать, ссылаясь на загруженность.

Однажды я спросила тебя:

- Когда мы навестим Александра с Настей?

Ты вздохнул:

- Я у отца три года не был, а ты говоришь...

Да, это твоя больная тема.

- Давай вместе съездим! - предложила я.

Ты безнадежно махнул рукой. Тогда я попросила дать адрес о. Александра и объяснить, как туда добраться.

- Зачем тебе? - спросил ты удивленно.

- Хочу съездить как-нибудь... - ответила я, вопросительно глядя на тебя. - Можно?

- Одна? - с сомнением пожал ты плечами. - Зачем?

- Это плохо? - настаивала я. - Мне хотелось бы их повидать, с Настей пообщаться.

- Как же без машины? - удивился ты. - Сколько раз тебе говорил: учись! Купили бы тебе легонькую машинку. Я уеду, мой Лексус стоять будет без толку. Надо тебе учиться.

Однако координаты мне дал.

Но прошло больше недели, прежде чем я собралась в Дубровку. Все возилась с квартирой, доделывала мелочи, свою комнату оформляла. Хотя зачем мне своя комната, спрашивается? Вот если бы здесь устроить детскую...

Я остро скучала по тебе. Ты не звонил, я опять замкнулась в одиночестве. Интерес к благоустройству пропал, ноябрь угнетал меня. Все чаще я ложилась спать рано, вставала поздно. Стала безразличной ко всему, кроме телефонных звонков.

В тот вечер я лежала в ванне с дурацким детективом, потом мысли потекли в ином направлении. Почему-то всплыли в памяти картины того злосчастного купания в карьере, мокрый Гошка, его неистовство... Вспомнив пережитое, я почувствовала невольное возбуждение и тотчас преисполнилась отвращения к себе. Какая я дрянь, дрянь! Доколе этот позор будет преследовать меня, напоминая о моей слабости, ущербности? Я уснула в слезах и увидела во сне карьер, мокрого Гошку, наши сумасшедшие объятья и дикую страсть... Проснувшись, вспомнила все и будто заново пережила измену. Тогда и решилась ехать к о. Александру.

Погода была скверная, как и положено в ноябре: то дождь то снег. Я долго мучилась выбором, что надеть: пальто, теплую куртку или шубку. Куртка предполагает штаны, но раз я пойду в церковь, штаны не годятся. Если в юбке и сапогах, значит теплое пальто или шуба. Ехать электричкой в шубе неудобно, значит, пальто. Оно длинное, но что делать?

Жаль, конечно, что я не умею водить машину, но это ремесло не для меня. Я испытываю панический ужас, когда нахожусь за рулем, ты это знаешь. Все твои попытки приобщить меня к вождению оканчивались крахом. Ты надеялся, что на курсах я смогу преодолеть психологический барьер, и уговаривал пойти учиться. Я решительно отказывалась, зная, что это бесполезно.

Доехала до Ленинградского вокзала на метро, потом долго выясняла, какие электрички останавливаются на станции "Полевой". Выяснив, купила билет, подождала полчаса и пустилась в путь. Я так редко выбиралась из дома, что отвыкла от людей. Поэтому обрадовалась месту у окна. Всю дорогу я обозревала проносящиеся унылые пейзажи, думала о том, что скажу о. Александру. Я везла с собой подарки и вкусности, которые накупила в супермаркете у вокзальной площади. Насте кухонный набор: фартук, прихватки, полотенца, о. Александру большую пачку хорошего чая, Петру Александровичу электронную машинку. Ну и еще коробки со сладостями.

В электричке я ехала около часа. По проходу без конца тянулись попрошайки и торговцы мелочами, нудили заученные речи, но никто им ничего не подавал и ничего у них не покупал. Непонятно, зачем они ходят. От них веет обреченностью и беспросветной тоской. Я не вынесла и подала пятьдесят рублей какому-то инвалиду в камуфляже. Я не умею отгораживаться от просящих помощи, я все равно им верю. Сколько пишут и говорят по телевизору, что это бизнес, мафия, что нищие живут лучше, чем наши учителя и врачи. Все равно не могу видеть протянутые рук.

На станции "Полевая" я постояла на платформе, размышляя, где может быть автобусная остановка, и в результате пошла за сошедшими со мной нагруженными женщинами. Они действительно привели меня к автобусной остановке. Расспросив этих женщин, я выяснила, что мне нужно ехать двадцать минут и еще идти два километра по проселочной дороге пешком. Я с сомнением посмотрела на свои кожаные сапоги на высоких каблуках, но испытанию даже обрадовалась. Будто это хоть как-то искупало мою вину...

Автобус был битком набит, и я едва втиснулась на нижнюю ступеньку. Дверь зажала мой пакет, я еле вытянула его, чудом не порвав. На уровне моего носа оказалась чья-то грязная побитая рука. Автобус тряхнуло, и я смогла, наконец, подняться в салон. Стоять пришлось на одной ноге. Рядом на сиденье качался пьяный мужичонка, от которого разило, как из пивной бочки. Мужичонка бесцеремонно оглядел меня с ног до головы, потом гаркнула на весь автобус:

- Мадам!

Я вздрогнула и раздраженно посмотрела на него. Мужичок обращался ко мне.

- Мадам! - повторил он. - Вам нужен нормальный мужчина?

- Что-о-о? - изумилась я.

Мужичок поспешно оправдался:

- Я только спросил!

Рядом захохотали. "Нормальный мужчина" обиженно сопел. Я думала, этот путь никогда не кончится. Однако скоро автобус затормозил и, пыхтя, остановился. Я спустилась по ступенькам и попала в месиво из грязи и снега. Вокруг какие-то поля и разбегающиеся в разные стороны дороги. Хорошо еще, они были снабжены указателями, среди которых значилась и Дубровка. Я потопала вперед по грязной дороге.

Возможно, летом, в сухую погоду, мое путешествие по ней заняло бы не более двадцати минут, теперь же я волочилась все сорок, а то и час. Когда показался золотой купол Николая Чудотворца, я была измотана, вся заляпана грязью и страшно хотела пить. С самыми радужными надеждами я доковыляла до церкви и увидела у дома священника несколько легковых машин. Должно быть, батюшка с матушкой принимали гостей. Я вздохнула: не вовремя явилась.

Подойдя к крыльцу, постояла, не решаясь войти. И тут дверь отворилась, и на пороге показалась Настя.

- Ну, надо же! А я все спрашиваю отца Александра, почему Красковы не приезжают. И тут ты!

Она так естественно перешла на "ты", что я не могла не ответить тем же. Настя спустилась с крыльца и поцеловала меня.

- Проходи скорей! А где твоя машина?

Однако зорким взглядом уже окинула меня, поняла:

- Так ты пешком? С ума сойти! На этих каблуках?

- Да я только от остановки шла... - бормотала я благодарно, поднимаясь на крыльцо.

Мы вошли в дом, Настя скинула с плеч куртку, и я увидела вполне определенно выступающий животик. Воскликнула:

- Настя, ты ждешь второго?

- Да, - улыбнулась она. - И не собираюсь останавливаться на этом.

- Счастливая...

Настя внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, провела в горницу. Там за столом сидели взрослые люди, ели, пили и шумно разговаривали. Петр Александрович пристроился на коленях у бородатого дядьки.

- У нас гости, реставраторы из Москвы. Они помогали нам восстанавливать храм, - объяснила мне матушка. - Присоединяйся, я сейчас принесу прибор.

- Подожди, Настя, - остановила я ее. - А где о. Александр?

- Он в храме, на службе.

- Я пойду к нему, хорошо?

Настя с тревогой взглянула на меня:

- С Колей все в порядке?

- Да, он на гастролях.

- Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.

Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало, несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчанье, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь...

Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с о. Александром, теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви. Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:

- Отец Александр, я хотела бы исповедоваться.

Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.

- Я слушаю вас, - слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.

Любимый, это было непросто: рассказать твоему другу о том, что я изменила тебе. Я сразу расплакалась, а о. Александр терпеливо ждал, когда я смогу говорить. Он нахмурился и помрачнел, слушая мой сбивчивый покаянный рассказ. Я не щадила себя, поверь, не оправдывала, не перекладывала вину на молодого парня. И про сон рассказала и про иные искушения. Самым страшным было долгое молчание Александра после того, как я умолкла, сморкаясь в платок. Он молчал и тогда, когда я с мольбой в глазах ожидала ответа. Конечно, я понимаю, что прощение дает не он, не он отпускает грехи. Исповедник - всего лишь посредник. Но в этот момент я ждала его решения, как бы ждала воли Всевышнего, пусть это звучит кощунственно.

Наконец, не выдержав этого страшного молчания, я спросила:

- Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?

Батюшка покачал головой:

- Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.

- Будет расплата? - шепнула я обреченно.

- Будет.

- Я должна рассказать все Коле? Он простит?

- Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.

- Расстаться с ним? Это будет расплатой? - в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.

- Нет, - тихо произнес о. Александр. - Ему не надо ничего рассказывать.

- Но как же жить?!

- Покайся и впредь не греши.

- Да-да, конечно! - снова заплакала я, но уже просветленно.

Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. О. Александр дал какие-то указания старушкам-служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться...

В доме царило оживление. Настя хлопотала, выставляя пироги и разливая дымящийся суп. Гости встретили нас громкими приветствиями.

- Я помогу тебе, - сунулась я было на кухню к Насте, но она выпроводила меня со словами:

- Иди-иди, тебе надо поесть, отдохнуть с дороги. Потом поболтаем!

Когда передо мной оказалась тарелка вкусно пахнущего куриного супа, я поняла, как проголодалась, и набросилась на еду. Народ вокруг продолжал спор, начатый еще до нашего появления. Бородатый парень лет тридцати, с серьгой в ухе, симпатичный, доказывал, что древние архитектурные памятники нельзя передавать церкви.

- В Новгороде сохранились фрески ХП века, восстановленные с огромным трудом. И что, прикажете впустить в храм прихожан? - горячился молодец. -Свечи, копоть, ладан... А фрескам нужны определенные условия хранения - температура, влажность - чтобы не разрушались!

О. Александр возразил:

- Храм Божий должен использоваться по назначению, его для этого возводили. "Дом Мой домом молитвы наречется".

- Ну да, а ваше начальство бесчинствует, закрашивая бесценные росписи и заменяя новоделом! - бородач в негодовании стукнул по столу огромным кулаком, но, покосившись на мальчика, слегка унял пыл. - Псковский владыка собирается записать фрески Снетогорского монастыря! Вот вам результат.

Тема сменилась, и молодец снова горячился, говоря о разрушенных храмах, которые требуют немедленной реставрации.

- В Новгороде окончательно разрушаются храмы ХШ века! И никому до этого дела нет!

- Нужны деньги, - спокойно сказал о. Александр. - Чтобы восстанавливать храмы, нужно много денег.

С ним согласились все.

- Мы делаем все, что можем, - продолжил батюшка. - Используем связи, просим у богатых людей пожертвования, ищем спонсоров. Обязательно найдутся люди, которые не останутся равнодушными.

- Пока они найдутся, весь Псков будет лежать в руинах! - возразил бородач. - И не только Псков! А ведь есть кому восстанавливать: умельцев и профессионалов - море! Были бы деньги...

Несмотря на то, что я была занята своим, все же прислушивалась к спору. Бородатый реставратор меня заинтересовал. Но интереснее все же была Настя, которая легко справлялась с гостями, кухней, ребенком и при этом не уставала, не раздражалась, сновала туда-сюда, гордо неся свой бесценный живот. Когда обед завершился, уже стемнело. Я засобиралась. С тоской подумала о том, как буду возвращаться автобусом и электричкой. Однако Настя и тут сообразила:

- Вань, - обратилась она к симпатичному бородачу, - ты сейчас едешь в Москву или на объект?

- В Москву.

- Захватишь нашу гостью?

- С превеликим удовольствием, - ответил молодец и подмигнул мне. - Через часок тронемся.

Настя принялась собирать пустые тарелки. Я вскочила, чтобы помочь ей. Мужчины ушли курить на крыльцо, Петр Александрович увязался за ними. Мы быстренько навели порядок на столе и уединились на кухне. Настя мыла посуду, а я вытирала их чистым полотенцем и составляла в буфет.

- У вас все хорошо с Колей? - спросила молодая матушка как бы между прочим.

- Да, - неуверенно ответила я. - Только мало видимся, скучаю...

- Это понятно, - усмехнулась она, - но не страшно. Тебе бы родить, скуку как рукой сняло бы.

Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Я вздохнула:

- Ты же знаешь, как он к этому относится. Запретил мне даже думать на эту тему. Что тут сделаешь?

- Положись на волю Божью.

- Как?

Настя вытерла руки о полотенце и села на табуретку возле меня.

- Ты пьешь эту отраву?

- Какую?

- Ну, таблетки противозачаточные?

Я смутилась:

- Почему "отрава"? Сейчас выпускают вполне приличные контрацептивы...

- Все равно отрава для женского организма, - непреклонно заявила Настя. - Перестань их принимать и все.

- А если забеременею?

- Ты не хочешь этого?

- Хочу, еще как хочу!

- Ну так? - Настя ободряюще улыбнулась. - Я когда еще тебе говорила: решай сама, не мужицкое это дело.

- А если он откажется от меня, от нас? Я ведь, по сути, нарушу слово.

- Выбирай, что важнее. Хотя я уверена, Коля все поймет.

- Получится выламывание рук, - вздохнула я. - Так не честно.

- А взять молодую жену и не велеть ей рожать - это честно? - возмутилась Настя.

- Не надо, - попросила я. - Он же не из каприза или самодурства, я его понимаю.

В кухню пробрался Петр Александрович, и только теперь я вспомнила о подарках. Бросилась искать пакет, нашла в сенях, вернулась на кухню и выложила подарки на стол. Малыш с интересом, но без жадности, взял игрушку и стал вертеть ее в руках.

- Да зачем же! - воскликнула Настя, однако я видела, что ей приятно мое внимание. - Спасибо...

Подошло время ехать. Ваня уже сидел в своей потрепанной "девятке", разогревал ее, а мне все не хотелось уходить из этого гостеприимного дома. Настя обняла меня:

- Приезжай еще. Мне не выбраться - сама видишь. А ты приезжай! Хорошо бы с Колей. Петр Александрович скучает по нему.

Мы расцеловались на прощание, о. Александру я от полноты чувств смогла сказать только:

- Спасибо!

Он улыбнулся и перекрестил меня.

Ваня включил в машине радио и всю дорогу насвистывал незатейливые мелодии. Я не знала, о чем говорить с ним и молчала. Однако мне было приятно смотреть на красивого молодца и сидеть рядом с ним. Приехали мы быстро, намного быстрее, чем я утром. Ваня довез меня до самого дома и, прощаясь, вдруг сказал со вздохом:

- Хороший у тебя мужик. Береги его.

Я растерянно кивнула и, поблагодарив, вошла в подъезд. Беречь тебя... Да для меня не было и нет более важной цели!

После исповеди у о. Александра и разговора с Настей я успокоилась внутренне, и страсти оставили меня. Уже через месяц я не могла даже вообразить, что была способна на такую дикость: на измену тебе. Все! Забыть, навсегда! Это не должно стоять между нами, мешать нам.

Я терпеливо ждала твоего возвращения, доделывала, довязывала, вышивала бисером твои костюмы. Из дома почти не выходила, да и не хотелось. Близился Новый год, я стала придумывать подарки. В первую очередь тебе. Это задача не из легких. С одной стороны, ты такой яркий человек, у тебя много увлечений, какие-то определенные интересы. В таких случаях дарить подарки нетрудно. С другой стороны, ты мог купить себе почти все что хочешь. Удивить сложно. Однако мне доставляло удовольствие ходить по магазинам и смотреть, выбирать для тебя что-нибудь милое, симпатичное.

Я так соскучилась по тебе, что считала дни и часы до твоего возвращения. И опять ты захватил меня врасплох. Я занималась предновогодней уборкой, стиркой, словом, основательно все в доме перевернула.

Огромная квартира требовала столько времени на уборку! Бывало, только закончу пылесосить и мыть в последней комнате, как можно начинать все сначала: в первой комнате опять слой пыли лежит. Я не раз уже подумывала найти помощницу, но не могла это сделать, не посоветовавшись с тобой. Захочешь ли ты терпеть в доме присутствие постороннего человека? И каким должен быть человек, чтобы не выносил сор из избы, не сливал информацию в желтые издания, берег нашу приватность. Ну и не крал, конечно, не обманывал... Однако на всякий случай я обзвонила агентства, выяснила условия их работы, оставила заявку.

Так вот, до той поры убирать квартиру мне приходилось самой, а генеральная уборка превращалась в форменное стихийное бедствие. Я стояла на стремянке в холле и протирала светильник, когда щелкнул замок и вошел ты. Я едва удержалась на стремянке, так вскрикнула и подалась вперед.

- Спокойнее, спокойнее! - сказал ты и помог мне сойти с лестницы. - Ты мне пока еще целая нужна.

"Господи, а я ведь как замарашка!" - невольно подумала я, прижимаясь к тебе. Ты не улыбался, что-то было не так. Я вопросительно посмотрела на тебя. Измученный, худой и... губы разбиты.

- Что это? - испугалась я.

Ты с трудом раздвинул губы в улыбке. Нет передних зубов! Я ахнула:

- Что с тобой? Что случилось?

Ты смущенно развел руками. Обозрев разгром и хаос, царящий в доме, устало попросил:

- Приготовь ванну.

- А поесть?

- Потом.

Еще раз поцеловав тебя в колючую щеку, я понеслась набирать воду в ванну. Ты внес сумки в кабинет и закрылся там. Я поспешила на кухню соображать что-нибудь вкусное. Себе я, ты знаешь, редко готовлю, поэтому ничего существенного из еды не было. Впрочем, холодильник, как всегда забит был мясом, полуфабрикатами, морожеными овощами, рыбой - всякой всячиной. Я с нетерпением ждала, когда же ты расскажешь, как лишился зубов. Это были качественные коронки, ты ставил их еще в Америке. Насыпая в ванну морскую соль и заливая пену, я все больше тревожилась.

Но только к вечеру, приняв ванну, поев как следует и отдохнув, ты рассказал мне приключившуюся с тобой историю.

В республиканском центре, откуда вы только что вернулись, тебя принимали всегда на ура. Там обитали твои основные, самые богатые спонсоры. По окончанию гастролей они обычно закатывали роскошный банкет. К финалу тура ты, как правило, был измотан и старался избегать встреч с поклонниками, отказывался от чествований и вечеринок с угощением. Этим людям отказывать было нельзя: от них зависел выпуск нового альбома.

Кто-то из поклонников поднес тебе бутылку шампанского прямо на сцену. Перед банкетом ты немного выпил, чтобы взбодриться, набраться сил для долгого застолья. Что-то с этим шампанским было не то, ты опьянел в момент. Когда сел за стол, добавился коньяком. Все важные люди города сидели вокруг тебя, произносили замысловатые тосты и здравицы. Тебе было плохо, но приходилось улыбаться, шутить, говорить ответные комплименты. А хотелось только одного: спать, лежать без движения. И тут из-за соседнего столика донеслось:

- Коля, спой!

Ты рассердился, но сделал вид, что не расслышал. Банкет набирал обороты, все уже были разгорячены. Соседний столик не успокоился. Там сидели сынки местных нефтяных магнатов, здоровые бездельники, мажоры. Один из них снова поднялся и пьяно крикнул:

- Спой, Коля, чего ломаешься?

Ты плохо помнил, что произошло потом. Ребята из группы рассказали, как ты подошел к мажору и врезал ему со всей дури по физиономии. Парень заорал, схватился за разбитый нос, а ты продолжал молотить его методично, как автомат. Ребята бросились останавливать тебя, но ты не давался. Испуганный папаша крикнул охрану, прибежали накачанные молодцы, попытались схватить тебя за руки, оттащить, но не тут-то было. И вот один из охранников вырубил тебя ударом по зубам. Он хотел, видно, дать в челюсть, но ты дернулся, и зубы - вон.

Игорь и Гера подхватили тебя и поскорее утащили в номер гостиницы. Они никак не могли понять, что случилось с тобой, ведь выпил ты немного. Потом уж решили, что всему виной шампанское, подаренное поклонником. По счастью, рано утром у вас был самолет, и вы пораньше выбрались из гостиницы, чтобы не быть замеченными, сели в автобус и мотанули в аэропорт.

Новый альбом накрылся медным тазом. На носу Новый год, а ты без зубов и в отвратительном настроении. Каким-то чудом эта скандальная история не попала ни в газеты, ни в интернет. Видно, папаша постарался, заткнул рты шелкоперам. А может, еще всплывет, чего бы очень не хотелось...

Больше всего ты переживал из-за альбома. Зубы что! Ты уже договорился со знакомым стоматологом, это дело нескольких дней. А вот на альбом нужны большие деньги, так быстро их не заработать. Программа почти готова, клип снят. На март заявлен концерт в Кремлевском дворце. А альбома не будет.

Слушая тебя, я чуть не плакала. Мне представилось все так ярко. Тебя ударили, а мне невыносимо больно. За тебя я могу кому угодно горло перегрызть! Если тебе грозит опасность, я готова... Что готова? Что я могу? Даже с альбомом помочь не могу. А видеть проявляющийся синяк и твои разбитые губы вовсе не было сил. Я забыла о подарке, о наступающем празднике, думала лишь о том, как облегчить твою боль.

Осторожно поцеловав твою распухшую губу, я предложила:

- Давай помажу "Спасателем"!

Ты отмахнулся:

- Заживет, ерунда!

Однако я настояла на своем. Ты кривился и морщился, когда я нежно-нежно касалась синяков и ссадин, смазывая их бальзамом.

Ты был расстроен, несчастен, болен. Пришлось отменить выступление в крупном казино и отказаться от участия в записи сборного новогоднего концерта. Ты сидел дома несколько дней, пил приготовленные мной отвары, читал, нацепив на нос очки, или смотрел телевизор. Нужный тебе стоматолог оказался чрезвычайно занят перед Новым годом и попросил подождать немного. Из-за отсутствия зубов ты чувствовал себя паршиво и не хотел никого видеть. Работа над новой программой приостановилась. Казалось, ты охладел ко всему, замкнулся в себе, молчал. И я молчала.

Я не стала рассказывать тебе о поездке к о. Александру во избежание лишних вопросов. Любимый, у меня опять была от тебя тайна... Ничего, теперь я справлюсь сама, только бы у тебя все наладилось. Не было сил смотреть, как ты хандришь и терзаешь себя угрызениями совести. Из-за тебя ребята не подзаработали перед Новым годом, и ты не мог себе это простить.

Я закончила предновогоднюю уборку, и можно было начинать сначала. Впрочем, я преувеличиваю. Конечно, все сияло, светилось чистотой. Однако я завела с тобой разговор о помощнице по хозяйству. Ты сидел в наушниках и слушал классическую музыку. Кивнув в знак того, что я тебе не помешала, нажал на "стоп". Я изложила суть дела, ты задумался немного, потом ответил:

- Не хочу, чтобы сплетни расползались. Найди, если это возможно, порядочную женщину и сразу поставь условие: молчать.

- Да-да, это само собой разумеется.

- Ну, реши сама, малыш. Я знаю, ты сделаешь все разумно, - и ты включил "play".

Я растерянно кивнула и вышла из кабинета.

Отложив поиски прислуги на будущее, принялась готовиться к Новому году. Купила небольшую елочку на елочном базаре у метро, нарядила заранее, положила под нее подарок, на поиски которого потратила кучу времени, - старинный бинокль с настоящими цейсовскими стеклами. Не было бы счастья, да несчастье помогло: из-за зубов ты вынужден был сидеть дома в ночь на 1 января. Это была наша первая встреча Нового года. Ты не желал никому показываться, а я никого не хотела видеть, кроме тебя. Ведь сразу после Рождества ты уезжал в Швейцарские Альпы кататься на сноубордах. Без меня, конечно. Да, ты имел право наградить себя после тяжелого тура. И день рождения свой там собирался отметить...

Я приготовила твою любимую рыбу, необычные салаты, вкусный десерт. На двоих немного было нужно, поэтому можно было повозиться со сложными блюдами и создать разнообразие. Ты сидел у себя, принимал поздравления по телефону и электронной почте. Смеялся, шутил с друзьями по поводу своей шепелявости, но я знала, что тебе вовсе не весело.

К выступлению президента у меня уже все было готово, стол накрыт новой скатертью, приборы, бокалы и подсвечник с двумя свечами красиво расставлены. Шампанское ждало своего часа в серебряном ведерке со льдом. Сама я успела привести себя в порядок и принарядиться. Включив телевизор, я зажгла свечи и позвала тебя. Ты не откликнулся. Я попыталась сама открыть бутылку шампанского, долго возилась с риском не успеть до боя курантов. Наконец, я ее победила и разлила пенящуюся жидкость по бокалам.

- Коля! - крикнула я в отчаянии, глядя на настенные часы. Ты опять не отозвался.

Я поспешила в кабинет. Ты спал на кожаном диванчике, умильно положив ладонь под щеку и свернувшись в клубок от холода: форточка была открыта.

- Коля! - негромко позвала я, но ты даже не пошевельнулся.

Я вздохнула, накрыла тебя теплым пледом и тихо вышла. Вернулась к столу. Куранты уже пробили. Я медленно выпила свое шампанское, потом взялась за твой бокал.

Глядя в телевизор на одни и те же надоевшие лица, которые пели и кривлялись по всем каналам, я незаметно выпила всю бутылку. Позвонила Шурка, потом Катя. Шурка была в гостях у подруги в Рязани. Катя пожаловалась на скуку: они сидели со Славиком вдвоем.

- Как твой звездный муж? Неужели дома встречает Новый год? - спросила она недоверчиво.

- Дома, - не стала я вдаваться в подробности.

- Что ж, не буду тебе мешать, - грустно сказала Катя.

- Не мешаешь! - пьяно воскликнула я. - Я тут чокаюсь с телевизором.

- ЧтО ты делаешь? - по счастью не поняла подруга.

- Да нет, ничего, - пробормотала я. - Мне весело.

- Ну, я чувствую, ты уже хороша. Ладно, будь здорова. - И она отсоединилась.

Конечно, мне грех было жаловаться. Ты дома, со мной. Шампанское мне помогло пережить некоторое разочарование, только выпитого было много, чересчур. Я поняла, что напилась, когда попыталась убрать посуду. В момент просветления поймала себя на том, что набираю чей-то номер телефона. С трудом включив мозги, поняла, что собираюсь звонить Гошке. Тотчас бросила трубку. Кое-как добрела до кровати, забыв про неубранный стол, и рухнула как подкошеная.

Пробуждение, как можно догадаться, было весьма драматично. Меня мутило отчаянно. К тому же я не разделась, легла в вечернем платье и туфлях, не смыв косметики.

- Женский алкоголизм куда опаснее мужского, - услышала я твой назидательный голос.

- Ох! - только и могла ответить я.

- Пей! - я почувствовала у своих губ стакан с живительным напитком.

Он оказался отвратительным на вкус, я чуть не выплюнула проглоченное.

- Что это? - давясь, спросила у мужа.

- Пиво. Проверенный способ.

Я терпеть не могу пива, но оно действительно принесло облегчение.

- Будешь спать дальше? - поинтересовался ты.

- Который час?

- Первый.

- Ночи? - удивилась я.

- Дня, глупыш. Я уже поел, выпил рюмку водки за Новый год. Все вкусно у тебя получилось.

- Оно вчера было вкусно, - пробормотала я, с трудом разлепляя глаза.

- Почему не разбудила? - в твоем голосе я уловила смущение.

- Пожалела. Ты спал, как младенец. Ручку под щечку, вот так...

Я снова начала проваливаться в сон. Мутить перестало, но некоторая прострация оставалась: я все еще была пьяна. И вдруг я почувствовала, как ты снимаешь с меня туфлю, вторую, потом чулки... Потом целуешь голую ножку, отчего по всему телу у меня бегут мурашки. Расстегиваешь молнию на платье. Я еще не до конца проснулась и во мраке спальни смутно различала твой силуэт. Успела дотянуться рукой до прикроватной тумбочки, нащупать мятные освежающие леденцы и сунуть парочку в рот, чтобы заглушить перегар. Твои мягкие губы с трещинкой от раны оказались в опасной близости к моим, и уклониться от поцелуя уже было нельзя. Я подурачилась и повоевала немного, прежде чем сдаться на милость победителя. Победитель оказался не очень-то милостивым...

Потом мы почувствовали зверский аппетит и перебрались к праздничному столу. Я освежила подвявшие закуски и салаты, разогрела рыбу. Ты достал из холодильника новую бутылку шампанского, открыл ее с хлопком, отчего я спряталась под стол, наполнил мой бокал. Себе налил водки. Мы выпили за новый год. Тут я заметила, что приготовленный тебе подарок лежит под елкой в нетронутом виде.

- Почему ты не посмотрел подарок? - воскликнула я.

- Подарок? Какой? - удивился ты.

Я указала под елку. Ты достал сверток в яркой блестящей бумаге, развернул его, раскрыл коробку. Бинокль понравился тебе, это было очевидно. Ты, как мальчишка, играл с ним, разглядывал клеймо позапрошлого века и громко восторгался.

- Спасибо, малыш, - вид у тебя был растроганный и смущенный. - А я, знаешь... С этими зубами все забыл... Но обязательно что-нибудь подарю тебе.

Я бросилась тебя целовать с патетическим восклицанием:

- Вся моя жизнь с тобой - подарок судьбы! На что мне еще?

- Эй, эй! - смеялся ты. - Решила замучить мужа в отместку за испорченный праздник? Дай хотя бы поесть, силы восстановить...

Шампанское опять ударило мне в голову, на старые дрожжи. Я развеселилась. Ты был мой, мой. Хотя бы сегодня, до вечера. И ночь, целая ночь...

Однако ты включил мобильный телефон, и нашему уединению пришел конец. Шквалом обрушились звонки. Ребята звали тебя в студию, они собирались там, чтобы вместе отметить праздник. Отказываться было нельзя. Я не стала спрашивать, можно ли мне поехать с тобой. Праздный вопрос. У вас там намечался мальчишник. Что делать? Ребят ты не стеснялся как близких тебе людей, а посторонних в студии не предполагалось. Когда я стояла в холле, провожая тебя, нечаянно глянула в зеркало и ужаснулась - тушь размазалась, от помады остались только воспоминания. Краше в гроб кладут.

- Отдохни, отоспись, - посоветовал ты, прощаясь.

Это значило, что ночевать ты не придешь. Ну, что ж...

Я вернулась к столу и допила шампанское из бокала, потом из бутылки. Так легче было перенести новое разочарование. А что, думала я, как, оказывается, просто все! Выпил - и никаких душевных мук. Сколько я терзалась ожиданием, ревностью, одиночеством и тоской по тебе! Почему мне раньше не приходило это в голову? Я все думала, что мне лечиться надо, а тут все так просто, оказывается! Выпил - и все переживания теряют остроту. Даже некоторая веселость появляется, терпимость. Ну, не дураки же те люди, которые заливают горе водкой! Сколько их таких.

Есть еще наркоманы, но они, мне кажется, от скуки маются, ищут ярких впечатлений. Это не то. Им не нужна душевная анестезия, наоборот, острые ощущения, сногсшибательные эмоции. Нет, мне хватает чувств сполна, с излишком. Мне бы голову отключить и душу эту вечно ноющую придушить.

Каламбур: душу придушить! Надо будет тебе рассказать потом. Я рассмеялась. Нет, забуду, надо записать! Я стала искать ручку и листок бумаги. Почему-то зашла в твой кабинет, он ближе. Стала рыться на твоем столе, ручку нашла с трудом. Кто нынче ручками пишет? Все долбят по клавиатуре. Это удобно, не спорю. Как раньше тяжело было читать рукописные труды, ведь почерки бывают ужасные! То ли дело теперь: приносят диски, где все набрано, как в типографии. И книги не нужны...

На чем же записать? Я пошарила в ящике письменного стола в поисках чистой бумаги. Наткнулась на пачку писем, машинально вынула из верхнего конверта листок, и в глаза бросились начальные строчки: "Дорогой, любимый Коля! Прости, что долго не писала..."

Нет, не надо! Я отбросила письмо, как мерзкую жабу. Я не хотела ничего знать. Придя немного в себя, я положила письма на место. Никак не могла вспомнить, зачем сюда пришла. Новая боль проступила сквозь хмель, требовалось усилить анестезию. Я вернулась на кухню, поискала в холодильнике шампанское, не нашла и принялась за твою водку. Непривычная к крепким напиткам, скоро утратила всякую чувствительность и уснула прямо за столом.

Любимый, ты ничего об этом не знаешь и мог бы не узнать. Но я решила рассказать тебе все. Ты должен знать, чтобы понять меня и простить. Я обманула тебя, любимый...

Когда на следующий день ты вернулся, я мирно спала в постели. По счастью, за столом было неудобно, и я немного проснулась рано утром, умылась, сняла с себя, наконец, вечернее платье и заползла в кровать. Стол так и стоял неубранным третьи сутки. Мы проспали почти весь день, а это был последний день, когда ты сидел дома.

Тебе очень быстро и качественно сделали зубы по новой технологии. Улыбка твоя немного изменилась, потому что исчез небольшой зазор между передними зубами. Ты чувствовал себя много лучше и радовался как ребенок возврату к нормальной жизни. И ты снова уехал, оставив меня одну, без определенных занятий и в тоске по тебе.

Дом опять сделался чужим. Только возможность слушать твои записи и смотреть видео на огромном экране хоть как-то мирила меня с жизнью. И еще вино, от водки мне было плохо. Целыми днями я сидела с бокалом в уютном кресле, тянула вино и смотрела на экран. Еще плакала иногда, но это были пьяные, умильные слезы. Остановить меня было некому, потому что никому на всем свете не было до меня дела. А ты катался на сноуборде в Швейцарских Альпах.

Однажды Марина с присущей ей настойчивостью вытянула меня на премьеру фильма в Дом кино. Фильм так себе, но режиссер так увлекательно рассказывал о съемках, так расхваливал всю съемочную группу, что я поневоле прониклась симпатией к ним. Смотрела снисходительно, даже смеялась. Это была комедия из жизни милого провинциального городка. На экраны фильм так и не вышел, но через год его показали по телевизору.

Пока мы слушали режиссера и смотрели картину, Марина периодически странно поглядывала на меня. После показа намечался банкет, но мы приглашены не были, поэтому отправились по обычаю в кафе на Тверскую. Было холодно, я мерзла под своей легкой шубкой, спешила поскорее оказаться в тепле. Мы вошли в ближайшее кафе. Марина, как всегда, заказала черный кофе с пирожными, а я вместо зеленого чай - бокал шампанского. Моя спутница вновь странно посмотрела на меня.

- У вас что-то случилось? - спросила она своим низким, грудным голосом.

- Нет, - беспечно пожала я плечами. - Почему вы спрашиваете?

- Вы простите, но я не могу не сказать: вы плохо выглядите.

- Да? - испугалась я. - Почему? Вернее, что именно плохо?

Марина сделала неопределенный жест.

- Так сразу не скажешь. У вас нездоровый вид, будто после больницы. Я потому и спрашиваю. Вы не больны?

Тут передо мной поставили фужер с шампанским, и я схватилась за него с жадностью.

- Нет, - ответила, когда выпила все до дна. - Не больна.

Марина с удивлением наблюдала за мной.

- Может быть, вы перенесли какое-то потрясение? Николай вам звонит? У него все в порядке?

Я кивнула утвердительно и снова подозвала официанта, чтобы заказать еще шампанского.

- Вы много пьете, - сделала замечание Марина.

Но мне было уже все равно. Какого фига (прости меня) она суется со своими замечаниями? И вдруг меня осенило: это ее письма ты хранишь в ящике стола! Сейчас я ее разоблачу! Спросила как бы между прочим:

- Вы были в студии первого января, когда группа отмечала Новый год?

- Нет, - в недоумении ответила Марина.

Прикидывается, подумала я. И спросила в лоб:

- Скажите, вы когда-нибудь ему писали?

- Кому? - еще более удивленно спросила Марина.

- Коле. - Какая же она недогадливая!

- Нет, - ответила обескураженная Марина.

Я чувствовала себя Эркюлем Пуаро. Достав из сумки ручку и записную книжку, сунула скрипачке:

- Напишите что-нибудь! - Я хорошо помнила почерк, которым было написано письмо.

Надо отдать должное Марине, она не воспротивилась следственному эксперименту и написала: "Вам не следует придавать этому такое значение!" И добавила вслух:

- У Николая огромное количество поклонников в разных городах.

Я про себя добавила: "И поклонниц, и, может, даже внебрачных детей". Я поняла, что окончательно схожу с ума.

- Вам надо ехать домой, - сказала встревоженная Марина, когда я собралась было вновь позвать официанта. - Хотите, я провожу вас?

Она расплатилась с подошедшим официантом и поднялась из-за стола. Я не сопротивлялась, когда она помогла мне надеть шубку. Однако подумала, что скрипачка стремится попасть в наш дом, чтобы быть поближе к тебе. Когда мы сели в такси, я опять допустила открытую грубость, прямо спросив:

- Вам хочется посмотреть, как он живет?

- Я не стану заходить, если вы об этом. Только водителю скажите, куда везти.

Я объяснила с нарочитыми подробностями, только что этаж не указала. Мне казалось, так я уедаю Марину. Однако она не обижалась, только по-прежнему с тревогой смотрела на меня. Как и обещала, проводила меня до подъезда (машина остановилась у ворот), но заходить не стала. Только сказала на прощание:

- Берегите себя.

Я устало кивнула и попросила: нехотя:

- Могу я надеяться, что Коля ничего не узнает о ... о том, что было сегодня?

Марина улыбнулась:

- Конечно.

Я кивнула и вошла в подъезд.

C того дня я сделалась осторожнее. Конечно, мне не хотелось представать пред тобой форменной развалиной, спившейся старухой. Я попыталась отвлечься, за бокал хваталась лишь в крайние случаи, когда тоска одолевала совсем. Теперь я поторопилась найти помощницу по хозяйству - все-таки в присутствии постороннего человека я не стану распускаться. И кто-то живой будет рядом, можно словом перемолвиться.

Для поисков требовалась ясная голова, поэтому я держалась днем совершенно спокойно. Мне звонили из агентств, предлагали варианты, я ездила на собеседования. Остановилась на Лиде. Познакомившись с ней, поняла, что не ошиблась. Лида старше меня на десять лет, как и ты. И на десять лет ранее окончила университет, тот же факультет, что и я. Мы вспоминали общих преподавателей и на удивление они были. Казалось, все менялось, летело в тартарары, снова восстанавливалось, а в университете все было по-прежнему.

Лида когда-то работала в школе, преподавала русский язык и литературу, однако нужно было кормить семью, мужа и дочь, а школьных денег хватало лишь на неделю и то с трудом. Лида пошла в домработницы к богатым людям. У нее отличные рекомендации. До нас она служила у известного пародиста, но ушла по собственному желанию. От природы исключительно честный человек, она не вынесла атмосферы слежки и недоверия, крайней мелочности, придирок и скупости. Об этом я узнала гораздо позже, когда мы немного подружились. Лида, ты знаешь, очень сдержанна, немногословна, никогда не спорит, не возражает, абсолютно добросовестна. Словом, я подписала договор без сомнений.

Она стала приходить ежедневно, кроме выходных, на два-три часа. Я выдала помощнице ключи, чтобы она могла сама открывать дверь, если меня нет дома или я сплю. Договорились, что Лида будет покупать продукты или заказывать по телефону, убирать всю квартиру каждый день, а раз в месяц проводить генеральную уборку, иногда готовить еду. Она делает все тщательно, без халтуры, неторопливо, но проворно. Мне нравится смотреть, как она движется, легко, без напряжения, думая о чем-то своем.

Однажды я спросила:

- А чем занимается ваш муж?

Лида выпрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки волосы и спокойно ответила:

- Да как сказать... Дома сидит. Читает, общается в интернете, в игры какие-то играет.

- Не работает? - подняла я брови.

- Он больной, слабый, - уклончиво ответила Лида и принялась за работу, давая понять, что дальнейшие расспросы нежелательны.

Потом я узнала, что она всю жизнь тащит на своих плечах мужа и дочь, которая причинила ей в свое время немало горя. Уходила из дома, в пятнадцать лет жила со взрослым человеком, презирала родителей. Теперь-то, конечно, она выросла, вышла замуж, родила ребенка. Лида по-прежнему помогает ей, и отношения постепенно наладились.

Итак, в доме появилась Лида, и я стала еще осторожнее. Никто не догадывался о моем тайном пороке, даже девчонки ничего не поняли, когда мы встретились в очередной раз на нейтральной территории.

Мы сидели в вегетарианском кафе на Кузнецком. Немного перекусили, потом пили чай-кофе. Я не стала заказывать шампанское, боялась, что не смогу вовремя остановиться. Все как всегда, только Шурка вдруг попросила:

- Оль, у тебя для нас пригласительные найдутся на Колин концерт в Кремле?

Я смутилась:

- Пригласительных у меня нет, но я спрошу у Коли, когда он вернется.

- Нам со Славиком! - вставилась Катя.

Они немного поспорили и решили, что обойдутся без Славика.

- Ты, конечно, будешь на концерте? - хором спросили подруги.

Я не могла признаться, что не знаю, позовешь ли ты меня на кремлевский концерт. На клубные выступления не пускаешь, даже запрещаешь приезжать со словами:

- Ты мне будешь мешать!

Только теперь я поняла, что с тех пор, как мы вместе, я ни разу не видела тебя на сцене! Однако девчонкам ответила уверенно:

- Конечно, буду.

Мне до невозможности захотелось выпить вина. Я помялась, потом спросила как бы между прочим:

- Интересно, а спиртное у них подают?

Катя глянула в меню:

- А что тебя интересует?

- Я бы глоток шампанского выпила.

- Есть.

Я заказала, строго-настрого запретив себе делать повторный заказ. Девчонки не увидели в этом ничего особенного. Бывали времена, когда мы пили основательно, по-студенчески, но тогда мы пили для веселья, от радости жить.

Я постаралась растянуть удовольствие. Когда бокал опустел, ощутила некоторое беспокойство. По счастью, девчонки уже насиделись и решили немного пройтись. Мы расплатились и вышли. До вечера я больше не вспоминала о вине. Но, вернувшись домой в идеально чистую квартиру, напоминавшую реанимацию, я поняла, что не смогу прожить вечер без его помощи.

К тому времени у меня из осторожности выработались кое-какие навыки: я сама выбрасывала пустые бутылки в мусоропровод и, прежде чем пить, отключала телефоны. А то стоило мне достичь определенного градуса, как появлялось непреодолимое желание позвонить тебе и много-много говорить. Это было страшно. Тогда бы ты все понял. А еще страшнее было то, что я несколько раз порывалась звонить Гошке. Вот уж чего нельзя было делать ни в коем случае! Пока он не знает моих координат, можно быть спокойной, что не позвонит и не появится. А узнает, примчится, а я вот такая...слабая? Нет-нет!

Так я обманывала сама себя. Приняв меры предосторожности, я доставала бутылку шампанского и выпивала ее. После бутылки обычно засыпала, а на следующий день все заново: днем держусь, а к вечеру срываюсь. И так больше месяца. Более всего я боялась, что ты застанешь меня врасплох. Ты никогда не звонил, чтобы предупредить о возвращении: это ограничивало бы твою свободу. Не зная точного времени, я должна была находиться в постоянной готовности. Это немного отрезвляло. И еще желание хорошо выглядеть, когда мы увидимся после долгой разлуки. Я очень надеялась, что твое возвращение излечит меня от тайного порока. Так и получилось.

Ты вернулся однажды к вечеру. По счастью, я не успела пригубить вина. И что удивительно: я тотчас забыла о нем. Ты не заметил во мне никаких перемен, по крайней мере, ничего не сказал и не дал знать иначе. Возможно, ты так был наполнен впечатлениями, энергией, весельем, что все остальное было неважно. Да и некогда было: на следующий же день ты с головой ушел в подготовку кремлевского концерта.

Программа новая, не обкатанная, еще не до конца проработанная. Что-то дописывалось, доделывалось, шли бесконечные изматывающие репетиции с группой и оркестром. Концерт включал в себя не только новые вещи, но и фрагменты прежней акустической программы. Все это поглощало тебя целиком, не оставляя времени ни на что другое. Ты почти не появлялся дома и часто оставался ночевать в студии. Я перезванивалась с Мариной и узнавала новости с фронта. Марина с готовностью сообщала о ходе репетиций. Она тоже уставала и волновалась: все-таки масштабный концерт, зал на шесть тысяч мест. Иногда спрашивала меня:

- Все ли у вас хорошо?

- Да, конечно, - отвечала я.

А как могло быть иначе, если ты был в Москве и хоть редко, но приходил домой.

И вот открылась удивительная закономерность: пока ты был дома, я и не вспоминала о вине, словно его и не существовало в природе. Совершенно не возникало потребности выпить. Из этого я заключила, что мой порок - еще не алкоголизм, а, как определила бы Катя, маниакально-депрессивный психоз. Ведь стоило тебе не появляться дома дня два, я хваталась за бутылку.

С Лидой ты не пересекался, и это тебя вполне устраивало. Мы договорились с ней, что она приходит, когда тебя нет дома. Это условие выполнить было несложно. Однако ты познакомился с ней и нашел мой выбор удачным. Я радовалась, как двоечник, получивший пятерку.

Приближался день концерта, а я так и не спросила тебя о пригласительных билетах. Шурка звонила, интересовалась, ей очень хотелось попасть на концерт. Катя тоже позванивала, обиняком выспрашивала, как обстоят дела. Однажды я решилась и набрала номер твоего мобильника. Поверишь ли, ждала ответа с замиранием сердца.

- Да? - ответил ты удивленно.

- Коля, мне нужны билеты на твой концерт. Для подруг.

- Сколько? - коротко спросил ты.

Я слышала в трубке смех, грохот ударных, женские голоса... Робко ответила:

- Два.

- Напомни мне потом, сейчас некогда, ладно? Дома скажешь. Или позвони Мишке, директору. Да, так будет лучше.

Ты отсоединился, не назвав номера телефона директора. Я подумала, подумала и позвонила на мобильный Марине. Она не сразу ответила. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я услышала ее голос:

- Я слушаю вас.

Преодолевая внутреннюю неловкость, я спросила:

- Марина, вы знаете номер телефона директора группы?

- Миши?

- Да.

- Где-то был... Сейчас спрошу.

После небольшой паузы она продиктовала цифры, я записала. Марина поинтересовалась:

- Если не секрет, вам зачем?

Я ответила вопросом на вопрос:

- Скажите, это удобно: попросить у него билеты на концерт?

- Безусловно.

Миша пообещал мне билеты. Мы договорились, что передаст их через тебя. И все-таки я чувствовала если не унизительность, то неловкость ситуации. Почему ты не захотел мне помочь? Даже крайняя занятость не может быть истинной причиной. Просто я была тебе безразлична, когда ты погружался в свою музыку. Вообще все переставало для тебя существовать, кроме того, что вдохновляло, помогало творчеству. И это все было вне меня...

Перед концертом ты вконец измучился, почти не спал, волновался: еще оставалось множество мелочей, которые не продуманы, не подготовлены.

- Провалимся! - бормотал ты в полусне, если тебе удавалось добраться до нашей постели.

- Ну почему? - возражала я. - Успокойся, ничего смертельного не произойдет, если даже и провалитесь. И зачем думать о худшем?

Ты перечислял, что еще не готово, и волновался больше всего за ребят и оркестр.

- На мне столько людей завязано! Ты понимаешь, я не могу их подвести.

- Ты же профессионал! - успокаивала я.

- И на старуху бывает проруха, - тревожился ты, а я видела, как ты сдал за последние дни. Вокруг глаз от недосыпа появились темные круги, мышцы лица ослабли и морщины обозначились резче, небритые щеки запали. Ты опять жаловался на желудок, и я поила тебя отварами, Твоя лихорадка передалась и мне. В эти дни я совершенно не вспоминала о вине, не до того было.

- Если ты не отдохнешь и не выспишься хотя бы немного накануне концерта, то точно провалишься! - не выдержав, однажды воскликнула я.

Ты посмотрел на меня мутными глазами, кивнул и тотчас уснул. Однако мне удалось уговорить тебя организовать передышку перед концертом, даже если не все будет готово. Ты признал необходимость отдыха, потому что окончательно выбился из сил.

Два дня ты ничего не делал, только спал, читал и слушал любимых классиков. Отоспался и отъелся, сразу заметно посвежел, повеселел, был полон азарта и уже хорошего волнения. Говорил, что на сцене переживаешь невероятный душевный подъем, происходит взаимообмен положительный энергией. Это как живительный источник! Однако и сил уходит столько, что ты теряешь в весе: несколько килограммов за один концерт. А Кремлевский дворец - сложная площадка с тяжелой аурой советских времен. Преодолеть все это - дело чести...

Билеты на концерт успешно продавались, по телевидению, по всем музыкальным каналам, несколько раз прогнали твой новый клип. Когда я увидела его впервые, то пережила прежнюю экзальтацию. Ты был так красив, мужественен в новом облике духовного странника! Одежда смотрелась на тебе естественно, будто повседневная. Немного шаманства - и смысл песни углубляется до философского обобщения. Песня сама по себе была удивительно красива, мелодична. Ты пел, как всегда, в высоком эмоциональном ключе. Клип, бесспорно, удался. Ты был доволен:

- Вот такое философское фэнтези получилось!

В общем, бояться было нечего, все должно сложиться.

И вот этот день настал. Я так переволновалась вместе с тобой! Казалось бы что? Костюмы в порядке, все подогнано, обкатано еще на съемках клипа. Это то, за что я отвечала. Но твое возбуждение передавалось и мне. Накануне ты хорошо выспался и уехал в студию. Мне наказал:

- Поймаешь машину, доедешь. Миша тебя встретит и посадит на место.

Я несколько иначе представляла себе прибытие в Кремлевский дворец, но ничего не сказала. Мне предстояло самой решить, во что одеться, а это так ответственно! На меня будут глазеть сотни зрителей. Я должна быть красивой, чтобы тебе не было стыдно показаться рядом со мной. Весь день я посвятила превращению из домохозяйки в королеву бала.

Для начала я внимательно рассмотрела себя в большом зеркале, и выводы были неутешительны. Да, Марина права: я выглядела, как после долгой болезни. Чем исправить это? Конечно, есть целый арсенал средств оживить поблекшую красоту, и я начала со льда. Потом массаж, маски, кремы, сыворотки... Перерыв весь шкаф, я остановилась на вечернем наряде, в котором встречала столь памятный Новый год. Однако, вспомнив, как была одета публика на прошлом концерте в Кремле, поняла, что нелепо буду выглядеть на фоне скромно одетых женщин. Ведь многие придут сразу после рабочего дня, какие уж тут вечерние платья!

И опять для меня палочкой-выручалочкой послужило платье в этническом стиле, которое я сшила как-то незаметно вместе с твоими костюмами к новой программе. В пару, так сказать. Тоже в шнуровках, с орнаментом. Вариант беспроигрышный, как бы сказала Марина. Словом, к назначенному часу я преобразилась, а уж чего это мне стоило, знала только сама.

Выехать следовало пораньше, хотя от нашего дома до Кремля - рукой подать. Время самое пробочное, решила я, и проехала на метро одну остановку. В результате оказалась на месте много раньше, чем было нужно. И куда теперь девать эту прорву времени?

Я спустилась в торговый центр на Охотном ряду, побродила по магазинам, но долго не продержалась там, вышла наверх. В Александровском саду была очередь из зрителей, которых досматривали в Кутафьей башне. Мне нужно было передать девчонкам билеты. Я набрала номер Кати:

- Вы где? - спросила.

- Выходим из метро.

- Жду вас у входа в Александровский сад.

Девчонки подошли через минуту. Они оглядели толпу.

- И что, куда дальше? Тоже в очередь становиться? - поинтересовалась Катя.

- Очередь двигается быстро, - успокоила я ее.

Пока стояли, успели немного поболтать о том о сем. Я начала волноваться за тебя, как только увидела первых зрителей. Неожиданно зазвонил мой телефон, и я вздрогнула. Это был Миша. Он объяснил, куда мне идти и где он будет ждать. Я попрощалась с подругами и отправилась в назначенное место.

Миша оказался лысоватым, крупным мужчиной лет пятидесяти. Он торопливо поцеловал мне руку, помог снять шубу и, схватив ее в охапку, повел меня по коридору прямо в зрительный зал. Там усадил в первом ряду, на VIP-места.

- Как он? - спросила я, переживая так, будто мне самой предстояло выйти на сцену.

- Ничего, в порядке. Волнуется, конечно, но все в норме.

Миша что-то сказал широкоплечему молодому человеку, который неподвижно стоял у самой сцены, тот кивнул и посмотрел в мою сторону. Я боялась оглядываться вокруг. Мне казалось, что увижу только женщин, сотни женщин, обожающих тебя. Я видела роскошные букеты, которые предназначались тебе. Миша приводил одну за другой интересных дам и рассаживал их во втором ряду. Конечно, были и мужчины, много мужчин, молодежи, но я-то знала, как обожают тебя именно женщины всех возрастов! Когда же эта пытка кончится?

У девчонок места были где-то наверху. Большего для них я сделать не могла. Я слушала, что говорят вокруг, чтобы потом рассказать тебе. Но публика мало говорила о тебе, а я знала, что после концерта они выйдут совсем другими. И будут много думать, покупать в холле твои диски и рекламные буклеты и говорить, говорить. Еще долго ты будешь с ними ... Я сама пережила все это, когда была, как они, лицо в толпе.

Концерт задерживался почему-то, и я извелась на нет. Что происходит там, за кулисами? Может, тебе требуется помощь? Но вот началось какое-то движение. На сцене, оформленной предельно просто, появились музыканты. Они заняли места у инструментов, и полились первые звуки. Под шквал аплодисментов вышел ты в своем этническом костюме, извинился за задержку концерта:

- Программа новая...

Потом еще было несколько сбоев в порядке песен, но они совершенно не испортили общей картины. Беспокойство за тебя не помешало мне насладиться твоим искусством. Новые песни показались мне глубокими, сложными в музыкальном отношении, но удивительно красивыми. Голос твой звучал легко, звонко, беспредельно. Ты опять держал в своих руках весь зал, заряжая энергией любви. К этому чуду невозможно привыкнуть...

Стоит ли говорить, что почти весь концерт я слушала с мокрыми глазами. Твои лирические песни посвящались женщинам. Кто они, твои музы? Марина? Та женщина-режиссер? Верно уж не я. Своих следов я не находила в этих песнях. Да и что можно посвятить мне? Балладу о домохозяйке, искусно ваяющей борщ?

Вот и последняя песня. Тебе дружно подпевает весь зал. Ты убегаешь со сцены, а разгоряченная публика требует спеть на бис. Ты вновь появляешься и поешь одну из самых значительных своих баллад. Теперь уже действительно все. Я вижу, как ты устал. Твоя одежда промокла насквозь, хотя ты дважды за концерт менял костюмы. Голос охрип, ты едва держался на ногах. Мне хотелось поскорее оказаться рядом с тобой, оградить тебя от шума, суеты, от поклонников и всего прочего, но нас разделяла сцена.

Довольная публика постепенно расходилась, я же не знала, как мне быть. Где искать тебя? Или лучше подруг? Собиралась уже идти на поиски шубы, чтобы ехать домой, но тут из толпы вынырнул Миша.

- Прошу за мной! Сейчас поедем в студию, отметим.

- А Коля?

- Придется подождать. Вы с ним поедете?

- Да.

Миша провел меня в какое-то небольшое помещение возле гримерки, принес шубу, и я терпеливо ждала, когда ты выйдешь. Тебе несли цветы, в гримерку ломились безумного вида люди, но Миша оттеснял их с настойчивой вежливостью, граничащей с хамством.

- Простите, Николай устал, очень устал... Простите, я передам ему все, что пожелаете.

Постепенно он разогнал всех и с облегчением выдохнул:

- Уф! Теперь бы еще пройти сквозь строй и можно расслабиться.

- Как это, сквозь строй? - спросила я.

- А вот там, на улице, толпа поклонников дожидается. - Миша ткнул куда-то в сторону выхода: - Девчонки и мальчишки, в основном. С ними, конечно, проще, без церемоний. Но они и понаглее будут.

Ты, наконец, вышел в сопровождении ребят из группы. Вы были уставшие, но еще возбужденные. Обменивались замечаниями по поводу концерта, посмеивались над тем, что понятно было вам одним. Заметив меня, ты улыбнулся:

- Ну как, тебе понравилось?

- Да, очень, - серьезно ответила я. - Ты гений.

И я поцеловала тебя с благодарностью и восторгом.

- А? Слышали? - шутливо обратился ты к ребятам и обнял меня, увлекая к выходу.

- Красков! Красков! - обрушилось на нас, когда мы вышли.

Слава Богу, толпа поклонников держалась за турникетом, который выставили специально, чтобы оградить тебя. Восторженные девчонки и мальчишки тянули к тебе диски, журналы, билеты и просили автограф.

- Ручка есть? - спросил ты у меня.

Я достала из сумочки гелевую ручку. Хмурясь и сердясь, ты подписал несколько дисков и фотографий. В этот момент меня словно током дернуло: я наткнулась на кричащий взгляд больших серых глаз. Передо мной стоял Гошка. Он тоже держал в руке диск, но забыл про него, увидев меня и остолбенев. Я застонала и, не оглядываясь, поспешила к твоему Лексусу. Ты тоже не задержался, оставив ребят из группы принимать восхищение и стяжать лавры.

Забравшись в твою машину, мы медленно выехали из Кремля. Я никак не могла прийти в себя от неожиданной встречи. Ты, кажется, не заметил, что произошло за несколько секунд, пока раздавал автографы. Гошка появился как укор совести, как тень отца Гамлета. Меня трясло как в лихорадке. Теперь он все знает... Бедный мой Гошка! Я так виновата перед ним...

Всю дорогу мы молчали: я в своих покаянных мыслях, а ты от усталости. Ехать в студию, пить, веселиться совсем не хотелось. Будто прочитав мои мысли, ты сказал:

- Хорошо бы сейчас сразу домой, да?

- Давай поедем! - с готовностью согласилась я.

- Нельзя, ребята обидятся. Хочешь, отвезу тебя домой, а потом поеду в студию?

Я колебалась. Мне не хотелось оставаться одной. Но я предчувствовала, что кроме мук ревности и усталости, вечеринка мне ничего не сулит.

- Ладно, поздно уже: мы далеко уехали, - сказала я нерешительно.

- Вернуться можно - дорога свободная.

Я пожала плечами:

- Ну, если ты настаиваешь...

Ты покосился на меня и хмыкнул, но поворачивать не стал.

В студии хозяйничали какие-то девицы, накрывали на стол, резали закуски и салаты. Они заверещали, когда ты появился на пороге, и немного притихли, завидев меня. Я тотчас пожалела, что приехала, но делать нечего. Даже взялась помогать с закусками, но ты махнул рукой:

- Брось, пусть девчонки возятся.

Ты сел на диванчик и закрыл глаза. Я не знала, куда себя девать. Народ постепенно съезжался, и я обрадовалась появлению Марины, как нерадивая школьница радуется звонку на перемену. Марина приветливо улыбнулась:

- Я полагала, вы домой уехали.

- Поздравляю вас, это был успех! - сказала я совершенно искренне.

- Но не мой, Николая.

- Ваш общий, - возразила я.

Тут Миша и молодой человек, который давеча стоял у сцены, внесли огромные охапки цветов.

- Коля, куда это? - спросил Миша, тяжело дыша.

Ты с трудом открыл глаза и слабо шевельнул пальцами:

- Раздай девчонкам.

Я с сожалением смотрела, как присутствующие женщины с энтузиазмом разбирают роскошные цветы. Марина выбрала чудесные розы и торжественно поднесла мне. Я жалко улыбнулась и поблагодарила. Себе она тоже выбрала неплохой букет, сунула в него нос и тотчас отдернула.

- Коля, это, кажется, тебе! - скрипачка вынула из букета маленькую открытку и подала тебе.

Ты молча прочел содержание открытки, хмыкнул и порвал ее на кусочки.

- И что пишут? - поинтересовался Гера, но ты опять закрыл глаза и не ответил, только качнул головой.

Я тщательно изучила содержимое своего букета, но ничего постороннего не обнаружила.

Застолье началось, все пили, шутили, поздравляли тебя и себя, а я все не находила себе места: никак не могла забыть ту открытку. Говорить могла только с Мариной, поминутно ловила на себе любопытные взгляды суетящихся девиц.

- Кто они? - спросила у Марины, кивая в их сторону.

- Не знаю, - пожала плечами Марина. - То ли фанатки, то ли помощницы... Может, убирают здесь.

Я неприязненно разглядывала одну из девиц, длинноногую пышногрудую блондинку с длинными волосами. Марина поймала мой взгляд.

- У любого известного шоу-мэна есть такое приданое, кордебалет, так сказать. Не обращайте внимания, они вам не опасны.

Ты действительно не замечал их, как не замечают официанток или другую прислугу. Приняв бокал и тарелку, только кивнул головой. Ребята произносили тосты за тебя и снова за тебя. Благодарили, говорили о твоем таланте, объяснялись тебе в любви. Потом ты поднялся и произнес свой тост:

- А я предлагаю выпить за наших близких, за тех, кто совершает подвиг, постоянно ожидая нас. Спасибо, родная, - и ты подошел ко мне и поцеловал на глазах у всех.

Гера тоже целовал свою жену и кто-то еще из ребят. Я была взволнована до слез, но вдруг натолкнулась на осторожный, неодобрительный взгляд Марины. В голове моей забродили темные мысли, предположения, но не оформились до конца. Да что мне до Марины, когда я рядом с тобой, ты обнимаешь меня на глаза у всех, и я таю от счастья. Пусть незаслуженно это, но я постараюсь быть такой, какой ты хочешь меня видеть...

В общем, все оказалось не так страшно. Нам даже позволили уехать пораньше - все видели, что ты едва держишься на ногах. За руль сел все тот же крепкий молодой человек. Я почти не пила во время застолья, не хотелось совершенно. Я уже говорила, что когда ты был рядом, я теряла интерес к спиртному. Такой вот парадокс.

Дома ты принял душ, потом сразу же направился в спальню. Рухнул на постель, пробормотал:

- Малыш, разбуди завтра пораньше.

- Зачем? - удивилась я.

Мне казалось, после такого концерта как минимум неделя требуется для восстановления сил.

- Меня попросили летом организовать фестиваль фольклорной музыки. Надо будет до гастролей кое-какие дела провернуть.

Ты не дал себе отдыха, даже перед долгим двухмесячным туром. Погрузился в новую деятельность.

К моему удивлению, она увлекла тебя основательно. Вернувшись из гастролей, после небольшого отдыха, ты целых две недели сидел в вологодских лесах, где проходил фестиваль фольклорной музыки. Если ты чем-то увлекался, то увлекался всерьез. Ты читал странные книжки по славянской мифологии, распечатки подозрительного свойства с маловразумительным текстом, слушал этническую музыку, не только русскую, но самого разного этноса.

Ты так увлекся, что однажды я испугалась: а не попал ли ты в подобие секты? Для каких-нибудь сайентологов ты был бы лакомой добычей.

Конечно, я тоже пыталась в этом разобраться, но так и не разобралась. Как направление в музыке этника интересна, но читать всякие мистификации в духе фэнтези (а именно к ним сводятся, на мой взгляд, нынешние изыскания в области славянской мифологии) было выше моих сил. Опять мы не совпали. Возможно, если бы ты взял меня с собой на фестиваль, я что-нибудь и поняла, но ты не взял.

Так прошел еще один год нашего супружества. Для меня он был мало чем примечательным. Я молчала и ждала. Марина уезжала на полгода в Италию, там играла в оркестре русскую классику. У Насти родилась девочка. Подруги жили своей насыщенной жизнью, а я ждала. Ждала твоих звонков, ждала твоего возвращения с гастролей, потом с фестиваля, потом из путешествия. Ты возвращался, отлеживался, отсыпался и вновь устремлялся в большой мир. С новой программой ты объехал полстраны, другую половину планировал освоить на следующий год.

Однажды ты получил по электронной почте сообщение из Норвегии: у тебя родилась внучка.

- Да-а...- задумчиво разглядывал ты в компьютере фотографию младенца. - Вот я и стал дедом...

Я видела, что ты болезненно переживаешь переход в новый статус.

- Что тут такого? - силилась взбодрить тебя. - Многие гораздо раньше становятся бабушками и дедушками. Кого это сейчас пугает? Теперь бабушки и дедушки сами благополучно рожают в своем возрасте.

Ты посмотрел на меня отрешенным взглядом и ничего не сказал. Потом я поняла, что происходит с тобой. Ты всегда выглядел необыкновенно молодо, хотя ничего не делал для этого. Бывало, когда тебя упрекали за отход от рок-музыки, ты смеялся:

- Всему свое время.

Старички-рокеры, поющие о том же, о чем пели двадцать-тридцать лет назад, вызывали у тебя сожаление. Это не про тебя.

Теперь ты глубоко задумался о возрасте. Что дальше? Эстрада безжалостна, она вышвыривает отработанный материал без всяких сантиментов. Да, всему свое время. Ты почувствовал, что твое время истекает. И вовсе не потому, что ты не востребован. Силы и ресурсы не бесконечны. Здоровье - не железное. Эстрада безжалостна к старости, тут не спасают никакие новомодные средства омоложения. И хотя тебе до старости было далеко, ты запаниковал. Время уходит, уходит, и это только первый звонок...

Мои увещеванья ты оставил без внимания.

- Ты должен беречься, хоть немного, - говорила я. - Зачем столько работать?

- Я хочу построить дом для нас, - отвечал ты. - Мне нужно выпустить новый альбом. Деньги нужны.

- Здоровье дороже, - ворчала я, зная, что бесполезно.

Ты снова уехал, и все пошло по заведенному кругу. У тебя был изматывающий график гастролей и концертов, и дело вовсе не в деньгах. Ты спешил, тебя подгоняло время. Столько еще хотелось сделать. Ты просто кипел идеями! Постепенно ты стал бережнее расходовать силы, почти перестал пить, освоил дыхательные упражнения по системе йогов. Тебе нужны были физические силы, хорошее здоровье, чтобы исполнить все намеченное.

Я немного успокоилась и смирилась с постоянной разлукой. Пила только когда одиночество делалось вконец невыносимым. Я старела куда быстрее, чем ты, и приходила в отчаяние. С тоской думала о ребенке, но после рождения твоей внучки можно было похоронить последние надежды. И даже если бы я сама решилась, то надо все же иметь возможность забеременеть. Я же видела тебя несколько раз в году, а уж о близости нашей и говорить нечего...

Нет, мне не на что было жаловаться. Ты по-прежнему был со мной нежен, добр, по-отечески насмешлив, но как мало этого! Просто по пальцам можно пересчитать наши ночи! Чаще бывало, что ты, вернувшись домой, валился от усталости и спал, спал. Я не решалась нарушить твой сон, берегла твой покой.

И вот однажды поняла, что уже несколько месяцев у нас не было близости, и встревожилась. Теперь-то я знаю, почему ты не нуждался в моей любви, а тогда подумала, что ты устаешь, изматываешься, и сил ни на что нет. Берегла тебя.

А в твоей жизни появилась она.

Очередной Новый год мы встречали с гостями: ты пригласил ребят из группы с женами и подругами. Накануне ты настаивал ехать в студию и там отмечать праздник. Я наотрез отказалась, предложив компромиссный вариант: ребята приезжают к нам. Ты помолчал, подумал и согласился, но мне почудилось, что как-то поник, потускнел.

С некоторых пор ты был внутренне взволнованным, помолодевшим, как сказала бы Марина, будто влюбился. В глазах часто появлялось мечтательное выражение. Я не раз слышала, как ты у себя в кабинете наигрываешь на клавишке новые мелодии. Все списывала на творческий подъем и ожидала, что скоро похвастаешь новыми песнями. Конечно, я чувствовала перемены в тебе, но не могла объяснить.

И вот новогодняя ночь. Я сутки готовила. Лида помогала мне: съездила на рынок, сходила в магазины за продуктами, сделала глобальную уборку в квартире. Мы вместе колдовали на кухне, чтобы поразить воображение гостей. Я чуть не забыла о себе. За два часа до появления гостей Лида собралась домой. Я еще раньше выталкивала ее, но Лида отмахивалась:

- У меня все готово! Много ли нам двоим надо? Даша с мужем у себя Новый год встречают.

Перед уходом она осмотрела меня с ног до головы и сказала:

- Вам пора заняться собой.

- Да мне еще индейку надо сунуть в духовку, соус доделать, салаты заправить... Стол накрыть в гостиной.

Лида вдруг сняла пальто:

- Я останусь и помогу вам. Все-таки столько гостей!

Мне и в голову не пришло попросить ее об этом.

- А как же ваш муж? - растерянно спросила я, понимая, что без нее мне не справиться.

- Я позвоню ему.

Лида уединилась с телефоном на кухне, потом вышла и сообщила:

- Ну вот, все и улажено. Вы не волнуйтесь, я накрою стол, а сама буду сидеть на кухне. Что понадобится, подам и опять исчезну. Не помешаю.

Она меня просто спасла, потому что я вконец забегалась, умоталась, выглядела отвратительно. Еще непонятная внутренняя тревога грызла меня. С утра ты исчез из дома и не звонил. Теоретически тебя можно было найти в студии. Жаль, Марины нет, в Италии пропадает, а то бы я ей позвонила.

Лида приготовила мне ванну, так было приятно. Обо мне никогда никто не заботился. Твои подарки из заграницы, сувениры из старинных русских городов, которые ты привозишь, предложение отправить на отдых на Канары или Мальдивы - не в счет. Я будто бы пожизненно несла бессменное дежурство и не позволяла себе расслабиться. Не работая, не тратя себя на детей, я изматывалась в ожидании, терпении и самосовершенствовании.

Я лежала в ванне с маской на лице и думала о надвигающейся старости. Ты будто заразил меня своей возрастной паникой. Неужели это, все еще молодое, упругое тело не узнает материнства, думала я с тоской. И почему так мало любви дано этому телу? Оно перестало быть желанным, любимым? Сняв маску, я рассмотрела себя в зеркале. Да-а... Еще немного, и девушкой меня никто уже не назовет ни в магазине, ни на улице. Разве что в темноте.

Я еще сушила волосы, когда раздался первый звонок в дверь. Лида открыла. Я поспешила в свою комнату, чтобы одеться и подкраситься. К Новому году я купила новый вечерний наряд. Любимый черный шелк, красивые складки, глубокое декольте. На шею надела твой подарок - бриллиантовое колье. Волосы убрала наверх, выпустив несколько завитков.

В гостиной я обнаружила тебя с Герой, Игорем и Владом. Вы, кажется, уже вовсю провожали старый год. Ты поцеловал меня как-то мимоходом, привычно, не обратив внимания на мой наряд. Зато ребята оценили. Гера в знак одобрения показал большой палец.

- А где же ваши жены? - спросила я у них.

- Скоро будут.

Люда уже накрыла на стол, из кухни доносился аромат запекаемой индейки. Кажется, все устраивалось, мы поспевали к сроку, чтобы без спешки сесть за стол. Я вместе с вами выпила шампанского и повеселела окончательно, но все еще продолжала чувствовать твое отчуждение и сосредоточенность. Наконец, все собрались за столом. Мы проводили старый год и встретили новый.

Ты вышел из-за стола покурить, хотя балкон был приоткрыт и всем разрешено курить в гостиной. Я должна была зайти к Лиде, помочь с переменой блюд. Проходя мимо кабинета, я услышала твой голос. Ты говорил по телефону. Наверное, это отец, подумала я. Однако городской телефон был на месте, а твой отец никогда не звонит на мобильный, только на стационарный аппарат. Враг человеческий подтолкнул меня к твоей двери...

Я никогда не слышала, чтобы ты говорил таким нежным, мурлыкающим голосом. Может быть, потому что у нас не было детей. Для меня ты всегда был и остаешься воплощением мужественности, и такие интонации никак не вязались с твоим обликом.

- Да, - говорил ты кому-то в трубку, - помню каждую минуту. Не грусти, потерпи еще немного... Целую... И я тоже... Скоро...

Я не помню, как дошла до кухни, а надо было скорее исчезнуть, так как ты возвращался в гостиную. Лида посмотрела на меня и спросила:

- Вам плохо? Здесь так жарко, сейчас форточку открою.

Я кивнула, не понимая, что она говорит. Меня колотило крупной дрожью, и только теперь я поняла, что такое лишиться чувств. Я не упала, но была на волосок от этого. А ведь нужно возвращаться к столу, изображать радушие и гостеприимство. Мир рухнул для меня, а я должна была делать вид, что ничего не случилось. В голове пронеслось: "Вот она, расплата! Прав был отец Александр!" Вернувшись в гостиную, я выпила два бокала шампанского подряд, но этого уже никто не заметил. Ребята веселились, пели, танцевали, импровизировали на фортепьяно.

Я напивалась и старалась не смотреть на тебя. И без того не было сил, а, глядя на тебя, могла разрыдаться. Едва дождалась, когда гости разойдутся, а они ушли утром. Лида тоже ушла. Опьянения я не чувствовала, стресс был сильнее душевной анестезии, и она не сработала на сей раз. Силясь не смотреть тебе в глаза, я произнесла:

- Ложись, я пока приберу тут.

Ты не стал возражать...

С тех пор моя жизнь превратилась в ад. Все мои прежние страдания и несчастья представлялись теперь нелепыми, не стоящими выеденного яйца. Какая трагедия: редко видимся! Какое несчастье: мало внимания! По сравнению с тем, что я переживала теперь, эти проблемы не казались проблемами. Воистину, ценим то, что теряем.

Любимый, я понимала, что плачу по счетам, но как страшно мне было, невозможно жить! Сказать тебе, что знаю о ней? Ты с легкостью разубедишь меня. Сколько раз ревность застилала мне глаза, и я видела измену там, где ее не было. Но теперь все мое существо кричало от боли, я знала: это измена. Я ни о чем не спрашивала, чтобы не услышать ложь. Ты был рядом, и тебя не было. Это так страшно, любимый.

Я ждала, ждала на последнем напряжении нервов, что однажды ты скажешь, что уходишь к ней. Все наше общение с тобой свелось к быту. Я кормила тебя, обстирывала, лечила, словом, служила, как прежде. И все ждала с ужасом, что однажды ты выставишь меня за дверь. Но ты опять уехал сначала на горный курорт, потом на очередные гастроли, так ничего и не сказав. Да, обстоятельства сложились так, что уезжал не из дома, прощания не было. Ты позвонил уже с дороги, когда ваш автобус катил по просторам Тверской губернии.

Я никак не выдала, что знаю об измене. Поскольку мы не спали вместе уже давно, это было несложно. Если б мы прощались в любви, притвориться было бы невозможно... Ты уехал, и я впервые почувствовала облегчение!

Теперь, в одиночестве, я предалась самоистязанию и мучительным размышлениям. Кто она? Где ты познакомился с ней? Что вас связывает? Давно ли вы близки? Сколько ей лет? Она определенно моложе меня. Красивая? Праздный вопрос: ты всегда любил красивых женщин. Дни и ночи я терзала себя этими вопросами. Мне непременно нужно было найти на них ответы. Увидеть вас вместе, чтобы уже не оставалось иллюзий, и... Что тогда? Уйти от тебя самой? Тогда уж сразу наложить на себя руки!

Что изменится, если я увижу вас? Может, из чувства самосохранения я до конца не верила в измену? Словом, я задалась целью все выяснить, найти ее, узнать о ней все! Эта идея-фикс, возможно, спасла мне тогда жизнь.

Я с нетерпением ждала возвращения Марины, чтобы все разузнать с ее помощью. Почему-то я была уверена, что скрипачка непременно окажется моей союзницей в этом деле. Лида видела, что со мной творится неладное, но не знала, как подступиться, чем помочь. Я молчала. Я бросила пить, потому что анестезия не срабатывала, требовалось иное средство. Я находилась в исступлении, в нервной лихорадке, как писали в девятнадцатом веке. Помочь мне мог только ты, твоя любовь, подлинная, не показная...

И чтобы перенести эту адскую душевную муку, я развила бешеную деятельность. Находясь в постоянном нервном возбуждении, я всю энергию перенесла в действие.

Началось с того, что позвонила Марина. Она была в Москве уже неделю, приходила в себя, адаптировалась. Вспомнила про меня, будто почувствовала, что я жду ее звонка.

- Мне нужно с вами поговорить! - ходу заявила я.

- Что-нибудь случилось? - произнесла Марина свою коронную фразу.

- Нет... Да... Вы можете сегодня встретиться со мной?

Марина могла. Я подгоняла ее:

- Через час?

- Нет. Лучше вечером, - неуверенно ответила скрипачка.

- А пораньше? - настаивала я. - Ну, через два часа?

- Хорошо, - сдалась она.

Мы договорились встретиться на Гоголевском бульваре. Я не высидела дома и вышла за полчаса до назначенного срока. Прогулялась по весеннему бульвару под жарким майским солнцем и поняла, что уже несколько месяцев не живу, ничего не вижу вокруг, одержимая своим горем. А люди живут, гуляют, радуются весне, приближению лета.

Марина тоже пришла немного раньше назначенного срока. Подойдя ко мне и поздоровавшись, она сказала:

- Вы перенесли грипп? Я слышала, в Москве все болели...

- Нет... Да... - рассеянно ответила я. Это хуже гриппа, подумала тотчас.

- Неважно выглядите, постарели за эти полгода, - как всегда, Марина не отличалась тактом.

- Да? - уставилась я на нее, с трудом понимая, что она говорит.

Мы ходили по бульвару до памятника Гоголю и обратно. Сидеть я не могла и сразу отвергла предложение Марины зайти в кафе.

- О чем вы хотели поговорить? - приступила к делу скрипачка.

Я молчала, не зная, с чего начать. Страшно было произнести то, что еще не имело плоти и жизненной силы. Мне чудилось, как только я облеку свои подозрения и предчувствия в слова, они тотчас реализуются. Конечно, это самообман, любимый, но мне надо было чем-то жить...

- Помогите мне, - начала я.

- Чем? - с готовностью откликнулась Марина. Она смотрела на меня так, будто прекрасно понимала, что происходит.

- Я хочу заняться собой после долгой болезни, - неожиданно выпалила я. - К возвращению Коли хочу привести себя в порядок. - Почему-то я так и не смогла сказать правду.

Марина с недоумением посмотрела на меня:

- Чем я могу помочь?

- Составить мне компанию, походить в салоны, на фитнес, в бассейн. Ну, не знаю, куда еще ходят? Я оплачу! Одной как-то...

Марина подумала и согласилась:

- Хорошо. У меня сейчас как раз образовалось свободное время.

Мы обсудили план действий, прикинули график, договорились поездить по магазинам на Марининой машине, чтобы купить все необходимое для занятий. Стали прощаться. Тут она произнесла:

- Вы молодец, дЕржитесь. Так и надо.

Я остолбенела.

- О чем это вы? - спросила с замиранием сердца.

- Вам нет причины тревожиться, - продолжила Марина с нарочитой бодростью. - Все мужчины в определенном возрасте способны на виражи. Седина в бороду, бес в ребро - известная истина. Главное - не делать далеко идущих выводов и резких движений.

Я хотела крикнуть: "Кто она?!", но только молча повернулась и пошла к дому, оставив Марину у метро. Скрипачка все знает, но я не дам ей повода для торжества. Одно утешало: твоя тайная возлюбленная - не Марина. Хоть в этом ясность.

Вернувшись домой, я машинально сбросила плащ, включила телевизор и предалась лихорадочным размышлениям. Марина лишила меня последней надежды. Пока я не получила подтверждения измены, могла обмануть себя, на что-то надеясь. Теперь не спрячешься, как страус, головой в песок. Выходит, все так... Плакать я давно уже не могла. Внутри меня горел адский, неугасимый огонь и выжигал дотла слезы и нежные чувства. "Только не предательство!" - молила я Господа.

Однако, если о твоем романе знают и говорят, не значит ли это, что она из твоего круга? И Марина ее знает? Я дернулась к телефону, но тотчас окоротила себя. Нет! Я не доставлю скрипачке удовольствия поплясать на моих костях. Делаю хорошую мину при плохой игре, то есть, делаю вид, что ничего не происходит. Да мало ли какие приключения случаются у эстрадных артистов! У них столько поклонниц, жаждущих прикосновения к кумиру, готовых на все! Ну, увлекся, стоит ли об этом говорить? С кем не бывает!

Конечно, я понимала, что лукавлю, что все не так. Ты увлечен серьезно, ты влюблен, вдохновлен... Чем все это кончится? Может, пройдет, и ты станешь прежним? Что как Марина права, и это всего лишь мужской зигзаг, возрастная паника, охватившая тебя после рождения внучки? Как Марина сказала, седина в бороду, бес в ребро.

Мне требовалось видеть ту, которая отнимала тебя! Мне казалось, что я сразу все пойму: есть у меня надежда или нет. Почему ты тянешь, не разводишься со мной? Она не настаивает? Почему? Да любит ли она тебя? Судя по тому, как ты помолодел, подтянулся и пребывал в эйфории, у вас все хорошо. "О Господи, и это пережить, и сердце на клочки не разорвалось!"

Любимый, я еще не знала, что и это не предел страданий. Человек живуч, он цепляется за иллюзию надежды до последнего. Мне нужно было еще столько пережить, чтобы приблизиться к этому пределу!

Покуда ты молчишь, думала я, еще есть шанс удержать тебя. Но как? Чего нет во мне, что есть в ней? Я вскочила, подошла к зеркалу. Нечем похвастать. И тут Марина, что б ей пусто было, права. Действительно, выгляжу, как после долгой болезни. С этим надо что-то делать. Я выскочила из дома, забыв прихватить плащ, добежала до метро, купила журнал "Досуг", где есть телефоны всяких фитнесов, спорт-клубов. Дома полистала журнал, отбросила его. Села к компьютеру, включила его и задумалась.

Когда, в какой момент я забросила все свои творческие замыслы, все начатое? Лишь эти записки стали моей заговорной ямкой, куда я шепчу свои секреты, как в известной сказке. Компьютер включаю только для того, чтобы посмотреть в интернете, что пишут о тебе, узнать расписание самолетов или еще что-либо.

Глядя на экран, я подумала: "Зачем покупала журнал?" Все можно было узнать здесь, не выходя из дома. Тряхнув головой и мысленно взбодрив себя, я взялась составлять программу самосовершенствования. Это занятие, на диво, увлекло меня.

И первым делом я решила отказаться от контрацептивов. Что толку пить таблетки, если живу, как Орлеанская девственница? Я делала все основательно, благо, что деньги и время у меня были. Наведалась в женскую консультацию, так, для профилактики, чтобы выяснить, все ли у меня в порядке. Сдала всякие анализы, нужные и не нужные, но дорогие. Врачи так уговаривали. В общем, выяснила, что вполне здорова.

Толстая усатая гинекологиня спросила, что-то черкая в карточке:

- Почему не рожаете? Здоровья у вас на десятерых хватит. Не девочка уж, вроде бы замужем. Все себя бережете? Нынче все эгоисты, для себя живут. Особенно богатые.

Я ничего не ответила, только комок сглотнула.

Дальше - целая программа. Марина не обманула, включилась вместе со мной в погоню за совершенством. Целыми днями мы мотались сначала по магазинам, покупая обмундирование, потом понеслось: фитнес-клуб с тренажерами, бассейном и сауной, массаж, косметический салон, современный танцы в стиле модерн. Я села на диету. Лида с удивлением разглядывала список продуктов на неделю, которые ей следовало купить. Нет, для тебя в холодильнике всегда был запас рыбы и мяса и много чего еще. Мой рацион состоял теперь из овощей и фруктов, куриной грудки, свежевыжатого сока и зеленого чая. Ничего сладкого и мучного, ничего, содержащего сою и консерванты, не говоря уж о генетически модифицированных продуктах.

Зачем я все это делала, спросишь ты. Могла бы ответить: так делают все вокруг. А если честно - в первую очередь, из чувства соперничества. Мне хотелось доказать себе, что я еще молода и красива. И уж конечно, обратить на себя твое внимание. Я не должна была, когда увижу твою тайную возлюбленную (а я ее увижу!), почувствовать себя запущенной тетехой.

Надо сказать, я легко втянулась в режим тренировок, они отвлекали меня от темных мыслей. Это был какой-то праздник застоявшегося тела! Однако когда я лежала на кушетке в косметическом салоне или под массажем, эти мысли возвращались вновь. А тупая душевная боль и так не отпускала ни на минуту. Мне физически не хватало тебя, твоей заинтересованности в моей жизни, близости твоей души... Не знаю, как сказать... Тогда мне казалось, что твоя физическая измена (если она была) не так страшна, как измена духовная. Отдать душу другой - ведь это предательство...

Тем временем мои усилия в деле совершенствования дали первые результаты. Я постройнела и похорошела, глаза прояснились, спина выпрямилась. Шея вытянулась, и пропала проклятая профессиональная сутулость. Определеннее обозначилась талия, бедра подтянулись, руки сделались ровными, красивыми. Если бы только я могла целиком отдаться этим занятиям, посвятить себя своему туловищу, получая младенческую радость от сознания своего совершенства!

Почему я так создана, что мне всего мало, мало! Впрочем, нет. Без тебя мне будет мало целого мира, а с тобой - ничего не надо. Любимый, я по-прежнему зависела от тебя, как Харри. Даже тогда, когда выглядела уверенной, свободной современной женщиной.

Марина тоже изрядно похорошела, Да что там говорить, она неординарная женщина. Ладно, я истязала себя с определенной целью, подгоняемая страданием, злостью и болью. А что заставляло Марину мучить себя на тренажерах и терпеть болезненный массаж от целлюлита? В ней не было ни грамма лишнего жира, плавала она, как наяда, и походка у нее, как у балерины. Зачем? Однажды я спросила ее об этом.

Мы сидели в раздевалке бассейна. Только что вышли из душа, сушили волосы. На мой вопрос Марина подняла брови:

- Вы просили помочь, я дала согласие. Теперь мне самой понравилось. Плохо только, что все дорого, я вам обязана буду. - И без всякого перехода: - Хотите, вместе поедем к морю? Без отдыха вне города нашим стараниям невелика цена.

Я задумалась. Да, пора мне уехать куда-нибудь.

- Все будет зависеть от Коли, - сказала я. - Если он отпустит.

Марина ничего не ответила, но мне показалось, что она усмехнулась.

Зачем я так сказала? Может, чтобы показать ей, что в наших с тобой отношениях ничего не изменилось? Слово "измена" произнесено не было, так что еще можно было изображать счастливую семейную жизнь. Однако мысль об отдыхе засела в голове. Я ждала твоего возвращения, чтобы спланировать поездку к морю. Мне не хотелось оставлять тебя одного в Москве. Когда ты дома, ты нуждаешься во мне, в моей заботе.

Надо будет устроить отдых, когда ты поедешь путешествовать со своей мужской компанией. Я не хотела признаваться себе, что боюсь оставлять тебя по другой причине: вдруг ты приведешь ее в наш дом, в нашу спальню... А-а-а!

Когда я говорила о тебе, Марина понимающе смотрела, и меня это раздражало. Я и без того жила в постоянном искусе расспросить ее о слухах, которые бродят в вашем кругу, о твоей возлюбленной. Она ведь знала, я это чувствовала. Нет. Пока ты молчишь и ничего не меняешь в нашей жизни, буду молчать и я. Нас с тобой объединяет таинство венчания, эти узы крепче всего остального.

Прошло немного времени, и Марина вернулась к нашему разговору. На этот раз мы отдыхали после изнурительных занятий на тренажерах.

- И все-таки вам следует съездить к морю. Когда вы в последний раз выезжали из Москвы?

Я и не вспомнила.

- Ну вот, - урезонивала меня скрипачка. - Николай не маленький ребенок, а вы - не нянька. Я думаю, он будет рад, если вы отдохнете, наконец, от города.

Мне показалось или она издевается надо мной?

- Поверьте, если женщина становится тенью, к ней и относятся, как к тени, - вдруг сказала Марина. - Вы достойны большего.

Она угадала мой комплекс Хари. Я озадаченно помолчала. Марина серьезно смотрела на меня, ожидая ответа.

- Разве недостойно любить талантливого человека и посвящать ему всю себя? - спросила я, опуская глаза.

- Вас устраивает такая роль?

- Да.

- Ну что ж, - Марина пожала плечами. - Однако вдохновение ему приходится черпать из других источников.

"Пусть черпает!" - зло подумала я. Я больше не могла плакать. Меня так и подмывало сказать: "А ваше одиночество - достойный плод эмансипации". Но это было бы невеликодушно.

Ты вернулся в конце июня. Поздно вечером открылась дверь, и я бросилась тебе на шею. Ты устало улыбнулся:

- Дай поесть и - спать! Двое суток без сна.

Я по привычке понеслась на кухню метать на стол, однако слышала, что прежде чем уйти в душ, ты кому-то звонил по телефону. Наверное, ей, кому же еще? Притихшая боль с новой силой пронзила мне сердце.

Ты не заметил во мне никаких перемен. Я дождалась, когда ты освежишься, насытишься, встала перед тобой:

- Ничего не замечаешь?

Ты посмотрел на меня и пожал плечами:

- Постриглась?

- Да нет!

Бесполезно, подумала я. Ты меня не видел, как не замечают собственной тени. Марина опять права. Я уныло отправилась стелить постель. Хотелось поплакать, но я не могла. Дежурно чмокнув меня перед сном, ты лег и закрыл глаза. А я, умирая от стыда, попыталась соблазнить тебя своим помолодевшим и стройным телом. Не выключая светильника, продефилировала перед тобой в костюме Евы, потом, забравшись под одеяло, стала целовать твою безволосую твердую грудь. Однако ты осторожно, но решительно отстранил меня рукой:

- Малыш, я труп. Не сердись. - И, отвернувшись, тотчас уснул.

А я кусала руки и губы, чтобы не закричать от боли. Вернее доказательства твоей измены и не придумаешь. Усталость тут ни при чем! Я с тоской смотрела на тебя спящего, как это делала всегда после долгой разлуки. Я думала о том, как хорошо было бы разлюбить тебя. Да, мой родной, я жаждала освобождения. От тебя, от мук зависимости, от боли, которую ты причиняешь мне своей изменой. Но любовь к тебе уже давно стала главной частью меня. Без тебя я никто...

Марина доказывала обратное. Как-то мы шагали по бегущей дорожке, поставив небольшую скорость, и она говорила:

- Вы красивая, умная, образованная женщина. Почему же ничем не заняты?

- Я работала в издательстве, - оправдывалась, а не объясняла я. - Вышла замуж, пришлось уйти.

- Зачем? Николай настоял?

- Да.

- Вы могли бы работать дома, писать.

- Пыталась...

Марина переключила скорость и стала двигаться быстрее. Я сделала то же. Говорить стало трудно.

С твоим возвращением я попыталась прекратить занятия, но ты готовился к поездке в вологодские леса на фестиваль и дома бывал редко. Я опять сидела одна. Привыкнув к постоянной нагрузке и жесткому графику, я томилась в бездействии. Поэтому купила абонементы еще на месяц.

Марина заметно обрадовалась возобновлению занятий.

- Знаете, думала уже сама покупать абонементы, так втянулась, - призналась она и предложила: - Давайте условимся, следующий месяц оплачиваю я.

Я согласилась. Ты не ограничивал меня в тратах, но надо же и совесть иметь. Только вчера, поймав тебя в гостиной перед телевизором, я представила финансовый отчет. Привыкший к моей скромности, ты поднял брови:

- Хельга, ты опять без меня кутила?

Чувствуя себя последней мотовкой, я объяснила, куда ушли деньги. Лишь теперь ты увидел перемены во мне.

- Ну все, теперь будешь сидеть дома! - заявил ты, лукаво сощурившись.

- Почему? - испугалась я.

- Потому что нельзя быть на свете красивой такой. Украдут!

- Да ты ведь даже не заметил! - не удержалась я от упрека.

Ты привлек меня к себе и легонько поцеловал.

- Для меня ты всегда самая красивая, самая лучшая. Величина неизменная и постоянная - венчанная жена. Усвоила?

Не знаю, быль ли в твоих словах подтекст, но я услышала в них надежду. Может быть, и нет никакой измены?

Не без лукавства я принялась демонстрировать тебе свои достижения в самосовершенствовании. И ты не устоял. Тронутый моей непосредственной радостью, ты снова притянул меня к себе на колени. Как приятно, оказывается, соблазнить собственного мужа! Плевала я на твои случайные увлечения, ты мой! Вот эти красивые, мягкие губы - мои, эти прекрасные руки - мои. Эта стройная шея, седоватые виски, собачьи глаза и все, все остальное - мое! И я никому не позволю отнять у меня единственного! У них и так всего много, а у меня - только ты...

Тем горше было отрезвление.

Когда мы смогли говорить, я спросила:

- Можно мне поехать куда-нибудь к морю в августе?

- Конечно. Куда хочешь?

Я пожала плечами.

- Загранпаспорт у тебя есть, можешь выбирать любое место, - предложил ты.

Заведомо зная ответ, рискнула спросить:

- Поедем вместе? Ну, хотя бы раз...

Ты поднялся с дивана, взял со столика пачку сигарет и мобильный телефон.

- Хельга, не ной. Не первый год замужем, знаешь ведь.

Телефон зазвонил у тебя в руках, и ты ушел к себе, плотно затворив дверь. Ко мне вернулась боль. Если это она, то как ты можешь говорить с ней после того, что сейчас произошло? Или это не она? Может, я ее выдумала? Иногда я утешала себя этой мыслью, но хотела знать правду! Увидеть ее, понять: как ты мог?..

Впрочем, и не зная ничего, я убеждалась, что она есть. Мне не пришлось лечить тебя после гастролей: ты был свеж, как огурец. Даже после Индии ты не был таким. Ты так весело собирался в вологодские леса! Да, определенно это любовь.

Однажды мы сидели с Мариной в кафе, восполняя потерю влаги после занятий современными танцами. Марина как бы между прочим спросила:

- Когда Николай уезжает на фестиваль?

- Завтра. Кстати, я не поеду на занятия, буду провожать Колю.

- Вы его отпускаете? - спросила Марина и бегло взглянула на меня.

- Что значит "отпускаете"? - растерялась я. - Он не спрашивает, у нас не принято. Что вы хотите сказать?

- Да нет, глупость спорола, не придавайте значения.

Я уже достаточно ее изучила, чтобы понять: Марина ничего не говорит просто так. Своим вопросом она подсказывала мне, что отпускать нельзя. Неужели она там будет? Ты едешь с ней? Почему мне самой не пришло это в голову? Фестиваль для тебя - это прежде всего работа, но ты явно был рад этой поездке, с таким энтузиазмом говорил о ней и готовился...

Я решила проводить тебя до поезда, но не знала, когда ты отбываешь. Ждала вечером, чтобы спросить, хотела внезапно нагрянуть, сюрприз, так сказать. Однако ты не пришел ночевать, сославшись на запись, которую необходимо было завершить до отъезда. На две недели мы снова расставались, но ты не выкроил время, чтобы попрощаться со мной. Я не стала ничего спрашивать по телефону, надеясь, что ты все же забежишь за вещами.

Ты позвонил на другой день уже из поезда. Я чуть трубку не уронила.

- Хельга, ну никак не мог заехать, просто зарез со временем! - звенел в трубке твой возбужденный голос.

Я подавленно молчала, и ты добавил:

- Ну не дуйся! - и связь оборвалась.

Я открыла гардеробную комнату и не обнаружила там твоей походной сумки. Пока я танцевала, ты, видимо, заехал домой и собрал вещи. Сам, без моей помощи. В ванной на привычном месте не было зубной щетки и бритвы. Я в бессилии опустилась на паркет...

Два дня я не выходила из дома, Марина одна ездила на занятия. Любимый, еще одно признание: я обшарила твой письменный стол в поисках каких-нибудь данных о фестивале. Я хотела знать место, где он проходит. Должны же быть программа, приглашения, буклеты? Ничего не найдя, я не удержалась и достала пачку писем, смутивших меня тогда, давно... Это были письма от матери, помеченные 1987 годом. Вспомнив, как я изводила себя, подумала, что ревность - это своего рода помешательство. Не увидеть, что конверты старые, что отправлены из Смоленска! Да ты же не столь глуп, чтобы держать дома компрометирующие документы.

В интернете я тоже не нашла никакой информации о фестивале. Его устраивала общественная организация. Я подумала, что это не твой уровень, значит, тебя привлекла идея или...

Решение созрело к третьему дню. Я должна поехать втайне от тебя в вологодские леса и посмотреть на все своими глазами. Может, теплилась надежда, ее нет, это плод моего вольного, ревнивого воображения? Как с этими письмами. Но как узнать, где проходит фестиваль? И как сделать, чтобы никто, а в первую очередь, ты, не узнал о моей поездке?

Позвонила Марина спросить, когда же мы встретимся в фитнес-центре.

- Заезжайте за мной сегодня, - предложила я.

Я так погрузилась в свои переживания, что не помнила ничего. Забыла форму для тренировки и купальные принадлежности. Пришлось ограничиться массажем. Марина с тревогой посматривала на меня, когда я лихорадочно собиралась домой после занятий.

- Николай уехал? - еще одна ее коронная фраза.

- Да.

Мы вышли на улицу.

- Ну что, по кофейку? - предложила Марина.

- Нет, лучше погуляем по бульвару.

Марина тоже изучила меня и без труда догадалась, что происходит со мной.

- Может, вам теперь же поехать на Мальдивы? - посоветовала она.

- Мальдивы? Чушь! - я даже остановилась.

Спохватившись, сбавила тон, однако решительно взглянула в глаза спутнице и спросила:

- Марина, вы знаете, где проходит фестиваль? Как туда ехать?

- Зачем?

- Хочу поехать туда! - я смотрела на нее со злостью: ну что тут непонятного?

Марина двинулась дальше.

- Вы хорошо подумали? - спросила она, помолчав. - Возможно, потом нельзя будет ничего изменить.

- Да, я подумала! Три дня думала. Так вы скажете?

Марина пожала плечами:

- То, что я знаю: на поезде до Вологды, там их встречает автобус, часа два везет до деревни Колоколуша. Они, кажется, живут в лесу, в палатках. Это постоянный лагерь поклонников славянской мифологии, он называется "Святояр".

- Это секта? - испугалась я, вспомнив книжки и распечатки, которыми ты зачитывался.

- Да нет, просто увлеченные люди. Знаете, есть всякие такие сообщества, клубы по интересам: толкиенисты, например. Они тоже, кстати, собираются в лесу и дерутся на мечах. Есть еще "Радуга", да мало ли.

- Игры взрослых людей, - мрачно прокомментировала я.

- Ну да, что-то в этом роде, - усмехнулась Марина. - Фестиваль организовала Ассоциация славянской истории и культуры.

- А почему вы не поехали? - спросила я.

- Нас не приглашали. Николая как мэтра попросили возглавить жюри.

- А он сам не поет?

Марина пожала плечами:

- Не знаю, я ведь там ни разу не была.

- Если бы пел, поехал бы с группой, наверное, - вслух размышляла я, забыв о своей всегдашней сдержанности с Мариной.

- Ну, я думаю, там будет кому подыграть, столько музыкантов собирается! - возразила скрипачка.

Кто ж она? Организатор, участник, поклонница, рядовая славянофилка? Марина еще раз попыталась отговорить меня от авантюры, но только еще больше раззадорила и укрепила в безумном решении.

Мы расстались у моего подъезда. Я вошла в квартиру и тотчас бросилась к компьютеру изучать местность, куда мне предстояло путешествие. Почитала информацию о лагере "Святояр". От деревни Колоколуша нужно было идти еще три километра по лесу. Да, глубоко забрались! Я распечатала карту на всякий случай и заказала по телефону билет до Вологды на завтра. Вечером мне его уже доставили. Получилось почти в два раза дороже, чем в кассе, но я экономила время. Предстояло еще собраться в путь.

Я не знала, что брать с собой, какая будет погода, что мне пригодится, а что нет. Опыта походной жизни почти никакого. Поездки в Ялту не в счет. Туда я ездила с одним пакетом самых необходимых вещей. Но это юг, а теперь я отправляюсь на север. В Москве жара, а что там в Вологде? Опять залезла в интернет, посмотрела погоду. Вроде бы тепло, но надо взять теплую кофту или ветровку. А еще лучше шерстяное мексиканское пончо с капюшоном. В самый раз для фольк-фестиваля.

Итак, кроме пончо, я отобрала две юбки, легкую кофточку, платье, соломенную шляпу, удобные мокасины для ходьбы по лесу. Куда все это впихнуть? Я перерыла гардеробную и антресоли, достала вместительную ковровую сумку, купленную у армянских мастериц и вполне подходящую для такого путешествия. К тому же она перекликалась расцветкой с моим пончо. Насколько такая одежда практична для леса, я не знала. И еще я совершенно не подумала об еде.

Вспомнила, когда проголодалась, но произошло это уже в Вологде, куда я приехала рано утром, перед рассветом, невыспавшаяся и измученная ожиданием. К поезду подскочили частники, предлагающие отвезти куда угодно. Я спросила о Колоколуше.

- Вам в "Святояр"? - опережая всех, бросился ко мне молодой парень. - Я знаю, где это. Садитесь!

Он помог мне дотащить до машины сумку, бросил ее в багажник, и мы двинулись. Довольно быстро миновали милый уютный городок. В другое время я бы по достоинству оценила красоту его монастырей, деревянное кружево удивительных домов, кремль. Теперь же во мне пылал все поглощающий огонь.

Мимо проплыли поля и сменились лесом. Вставал туман, запахи обострились, и я не могла надышаться этим пьянящим воздухом. Вид свежей, сочной зелени радовал глаз. Однако и комары зажужжали, залетая в открытое окно.

- А вы из этого лагеря? - заметно окая, полюбопытствовал водитель и покосился на меня.

- Нет, я на фестиваль.

- Петь будете?

- Танцевать, - огрызнулась я, но водитель принял сказанное за чистую монету.

- Я бы посмотрел... - и он еще раз покосился.

Мне стало не по себе. Отправилась в неизвестную глушь одна, с приличной суммой денег на всякий случай, без каких бы то ни было средств защиты. Я посмотрела на парня. Вид у него был вполне благодушный.

Солнце еще не взошло, но было светло, как днем в пасмурную погоду. Да это же север, белые ночи. Мы ехали и ехали. Я устала любоваться видами и задремала.

- Приехали! - послышалось рядом, и я открыла глаза.

Мы стояли на краю небольшой деревеньки. Водитель достал мою сумку, я расплатилась, и он отбыл. Солнце взошло. Тишина поразила меня. Вокруг разливался неизбывный покой. Деревня стояла натурально в лесу. Старые поля кругом заросли намертво кустарниками, елками, березами.

Однако я не знала, куда мне двигаться дальше. Пожалела, что со сна не расспросила шофера, как добираться до лагеря. Делать нечего, надо ломиться в чужие дома. Я побродила по деревне, опасаясь собак, но никто меня не облаял. Деревня казалась совершенно нежилой. Но вот где-то промычала корова, значит, жизнь есть!

Я направилась на звук и увидела большую огороженную усадьбу, внутри которой стоял трактор и лежали бревна. Новый двухэтажный дом, обшитый досками, составлял разительный контраст с соседними старыми, серыми, развалившимися избами. Когда-то и они были красивые, просторные, с высокими фундаментами и крылечками, со светелками наверху. Теперь все вокруг походило на послевоенный пейзаж. Запустение, прах, крапива в человеческий рост. Присев на покосившееся крыльцо старого домика я с сожалением осматривалась вокруг.

- Вам кого?

Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. У дома стояла женщина с подойником и спокойно смотрела на меня.

- А... вы здесь живете? - ответила я вопросом на вопрос.

- Живу, - она направилась во двор.

- Скажите, а где здесь можно попить? - я умирала от жажды.

Женщина остановилась:

- Вода у меня родниковая, вкусная. Молоко еще вечорошнее. А то подожди, парного дам. - Она тоже заметно окала.

- Можно водички?

Женщина кивнула, отставила подойник, ушла в дом и скоро вышла с полным ковшиком. Холодная прозрачная вода и впрямь показалась мне необыкновенно вкусной.

- Скажите, а у вас можно будет на время остановиться? Я заплачУ.

- Дачница что ль? Или с этими оглашенными? - она неопределенно кивнула в сторону.

Я пожала плечами:

- Дачница скорее.

- Из Москвы?

- Да.

Женщина кивнула и сказала:

- Тут в любой дом заходи да живи. Все хозяйство на месте, только вымести да помыть.

Я напилась и поставила ковшик на крыльцо.

- Ой, спасибо! А как пройти в лагерь "Святояр"?

Женщина уже было вошла в хлев, но остановилась и внимательно посмотрела на меня.

- Туда ступай, - она указала рукой. - Тропку увидишь между домами, пойдешь вдоль озера, она тебя выведет куда надо.

Однако прежде чем идти в лагерь, я выбрала дом, менее всего разрушенный, и не без опаски поднялась на крыльцо. Двери были открыты, никаких замков. Войдя в избу, я огляделась. Непонятная грусть сжала мне сердце.

Когда-то здесь была жизнь, старые поколения сменялись новыми, люди умирали и рождались, а теперь где они? Когда угасла последняя искра? А дом-то еще хоть куда! Конечно, здесь не было ничего ценного, но стояла большая русская печь (я сразу вспомнила Настю и ее лекцию о том, как готовить пироги в русской печке), на подвесных полках - немудреная посуда кастрюли, сковородки. На столе настоящий самовар. Электричества в доме, да и во всей деревне, по-видимому, не было. В большой просторной комнате, накрытый вышитыми салфетками, стоял комод с каким-то тряпьем, кровать с железными спинками и никелированными шишечками, древние рассохшиеся стулья.

В общем, здесь действительно можно было жить. Я рассмотрела фотографии, которые висели под стеклом в одной большой раме. В углу темнели образа, украшенные бумажными цветами и пожелтевшей вязаной салфеткой. На кухне нашлась керосиновая лампа, я поболтала ее и услышала плеск. Значит, керосин есть, свет будет.

Впрочем, я не собиралась здесь жить, только оставить сумку и переночевать. Переодевшись в длинную этническую юбку и такую же кофточку, я вынула из сумки холщовый мешочек с длинной веревкой вместо ручек. Сунула в него косметичку, немного денег, расческу и всякую мелочь. Просунув голову, перекинула через плечо. Документы и оставшиеся деньги я спрятала в ковровую сумку, а ее запихнула в ларь, стоявший в сенях. Потом передумала, отнесла на чердак и там спрятала в старом сундуке. Отряхнувшись от пыли, вышла на Божий свет. С трудом отыскав тропинку, я направилась в лагерь.

Лес настороженно шелестел, мне сделалось жутко и одиноко. Интересно, ты тоже шел по этой тропинке? Это показалось невообразимым, так дико все было вокруг. Не часто здесь ходят, наверное. Странно. В лагере живет множество людей, да еще на фестиваль приезжают толпы, а тропинка еле видна. Что-то тут не то. Мне стало страшно, но я шла, шла, а слева сквозь деревья блестело большое озеро. Какие-то тяжелые птицы выпархивали из-под ног, и я вздрагивала и хваталась за сердце. Эти страхи приглушили трясучку от мысли, что скоро увижу тебя, и, может быть, не одного. Мне нельзя было показываться тебе на глаза. Ты ни в коем случае не должен был знать, что я шпионю, это так низко. Любимый, прости меня, я не ведала, что творила...

Потянуло дымком, стали доноситься какие-то звуки, и я насторожилась. Кажется, лагерь близко. Теперь надо поиграть в Следопыта. Я осторожно кралась, различая голоса, плеск, стук посуды. У воды звуки далеко разносятся. Впереди виднелась поляна, я сделалась еще осторожнее. Следовало сначала осмотреться, изучить диспозицию. Надо спрятаться вот за то широкое дерево. Я прокралась к нему и сильно вздрогнула. У дерева, прижавшись спиной и обняв его руками, стоял юноша лет двадцати с закрытыми глазами. Он был по пояс голый, в одних кожаных штанах. Загорелый, как Тарзан, длинные светлые волосы перехвачены на лбу ярко-красной тесьмой.

От неожиданности я спросила:

- Что вы делаете?

Он открыл глаза, и я изумилась их синеве. Ничуть не удивившись, дикарь ответил:

- Подпитываюсь биоэнергией.

Силясь скрыть иронию, я снова спросила:

- Как это?

Юноша посмотрел на меня с недоумением:

- Вы не из лагеря?

- Н-нет...

- А, на фестиваль приехали, - сам себе объяснил лесной дикарь.

- Да, - подтвердила я, не вдаваясь в подробности.

- Так вот, слушайте, - начал юноша важную речь. - Если человек чувствует усталость или бессилие, он подходит к своему дереву...

- Что значит "своему"? - беспардонно перебила я его.

- У каждого человека есть свое дерево, - терпеливо объяснял юный проповедник. - То есть, наиболее подходящее ему по биоэнергетическим характеристикам.

- А у вас?

- Мое дерево - клен. Но каждому человеку подходят: женщине - береза, мужчине - дуб. Я сейчас обнимаю дуб.

Да, действительно. Старый дуб, надо же. Мне становился интересен этот парень с его мудростями. Смешно, конечно, забавно. Он продолжал:

- Итак, человек подходит к своему дереву...

- А как определить, твое дерево или нет? - опять перебила я.

Юноша не рассердился, а немного задумался.

- По дате рождения можно определить. Есть такая таблица... Или еще... У вас есть шоколадка?

Я онемела. Он что, попрошайничает? Отрицательно мотнула головой.

- Подождите, - вспомнив что-то, он стал рыться по карманам штанов и достал из заднего кармана кусок фольги.

- Вот, - он протянул мне блестящий комочек. - Фольгу надо потереть рукой и поднести к дереву.

- Зачем? - удивилась я.

- Чтобы узнать, подходит ли вам в данный момент энергия какого-то дерева.

- И как узнать? - уже заинтересованно спросила я.

Юный дикарь объяснил:

- Вы подносите натертую фольгу к дереву. Если фольга потянется к нему, значит, подходит. Если дерево оттолкнет фольгу, под ним вам лучше не стоять. Хотите, проверим?

- Хочу! - я уже втянулась в это шаманство.

Я потерла рукой кусок фольги и поднесла к соседнему дереву. Подул ветерок, и фольга затрепетала.

- Видите? - воскликнул дикарь

- Нет, - честно ответила я.

- Оно отталкивает вас, отойдите.

Я посмеялась про себя, но послушалась. Парнишка казался все интереснее.

- Как вас зовут? - спросила я.

- Мирослав.

- Откуда вы?

- Из Киева.

- С Украины? - удивилась я. Речь его была чистой русской.

- У нас в лагере много ребят из Украины, Белоруссии. А вы откуда? - Мирослав с интересом посматривал на меня.

- Из Москвы, - неохотно ответила я. - Но вы еще не рассказали о главном: как черпать биоэнергию.

Мирослав прислонился к дубу:

- Вы подходите к дереву, прижимаетесь к нему: женщины - лицом, мужчины - спиной...

"Надо же какие разграничения!" - невольно подумала я.

- ... обнимаете руками, начинаете говорить с ним. Постарайтесь мысленно слиться с ним, почувствовать себя деревом...

"Еще чего!"

- ...почувствуйте его корни, движение соков из земли вверх по стволу, по веткам листьям, впитайте в себя его силу...

Я чувствовала, что поддаюсь завораживающей интонации его голоса.

- Почувствуйте, как биоэнергия опускается из воздуха по листьям вниз, по стволу, через корни уходит в землю. Вы участвуете в энергообмене между космосом и землей.

Юноша сопровождал свою речь выразительными жестами, которые тоже завораживали, гипнотизировали, и я почувствовала, что меня тянет к нему неведомой силой. Не к дереву, а к Мирославу, так он был чувственен в своем рассказе. Я мысленно поздравила себя с зачислением в племя язычников, но была смущена невероятно. Поспешила распрощаться с молодым дикарем.

- Что ж, удачи вас в столь серьезном деле, - я постаралась говорить без иронии.

Я чувствовала, что Мирослав смотрит мне вслед, поэтому уже не пряталась, шла прямиком в лагерь. Когда я почти скрылась за деревьями, он крикнул:

- Как вас зовут?

Я оглянулась, секунду помедлила и ответила в его духе:

- Хельга.

Впереди мне открылась большая поляна, на которой были разбиты палатки, горели костры, суетился чудной народ. Впечатление скаладывалось такое, что здесь снимается исторический фильм о жизни древних славян. Девушки ходили с распущенными волосами или косами в белых холщовых рубахах, в лентах, босиком, мужчины - тоже в холщовых рубах и кожаных штанах. Вообще, было много кожи, шнуровок, это, конечно, красиво.

Впрочем, многие и вовсе не отягощали себя одеждой, ограничиваясь купальниками и шортами. Обойдя поляну, я вышла к озеру. Там обнаружила купальню, а немного дальше - мостки, где мыли посуду и стирали. В воде бултыхались дети, а взрослые нагишом ходили по берегу. Нет, я не готова была к этому зрелищу.

Углубившись в лес, я то и дело натыкалась на небольшие поляны со скоплениями шалашей и палаток. Посреди самой большой, как площадь, и, видимо, главной поляны был сооружен навес, а под ним стоял длинный обеденный стол с лавками. Все здесь было устроено, продумано, вплоть до туалета и выгребной ямы. Среди лагерного люда преобладала молодежь, но встречались взрослые люди моего и твоего возраста.

Конечно, я помнила о том, что в любую минуту могу столкнуться с тобой, и тряслась от страха. Я никак не могла определить, где же участники фестиваля. Спрашивать боялась. Я постаралась раствориться в народе, чтобы не быть замеченной. Для маскировки распустила волосы и перехватила их на лбу тесемкой, вытянутой из рукава кофточки. В целом, мой внешний облик вполне соответствовал обстановке. Главное, чтобы я не выделялась.

На большой поляне был установлен деревянный стенд. Я приблизилась к нему. Здесь, по всей видимости, вывешивались объявления. Я внимательно изучила содержимое стенда. Правила жизни в лагере, расписание дежурств по кухне... Ага, вот! Программа фестиваля. Мое сердце невольно дрогнуло, когда я наткнулась на твое имя в списке жюри. Где же ты? И с кем? Я вернулась в реальность, с грустью вспомнив, зачем я здесь.

Внимательно вчитавшись в письмена на стенде, я поняла, что фестиваль проходит не в лесу, а в соседнем селе Колоколуша. Там, если верить объявлению, была сооружена сцена под открытым небом, а зрители должны располагаться прямо на траве. Так и участники фестиваля наверняка остановились в этом селе, подумала я.

Выходит, водитель завез меня в другую деревню, не в Колоколушу. Он выбрал свою дорогу, которая привела к деревушке по другую сторону озера. Поэтому-то тропинка была нехоженой!

В программе фестиваля было указано, что концерты начинаются в пять вечера. Кульминация праздника - ночь накануне Ивана Купала (с седьмого на восьмое июля). Судя по программе, главное произойдет этой ночью, то есть послезавтра. Из объявлений на доске я еще узнала, что в лагере категорически запрещено любое спиртное, включая пиво, а также курение травки. Есть отдельная поляна, где живут "пьющие", но они позволяют себе только медовуху, сваренную по старинным рецептам. Некоторые объявления показались мне забавными: "Научу плести фенечки!" или "Кто играет на джамбеях, приходите к нам!"

Если б я так не боялась случайной встречи с тобой, то, наверное, с удовольствием изучила бы жизнь "Святояра", даже пожила здесь некоторое время. Тут забываешь о цивилизации, погружаясь в какую-то первобытную атмосферу. Но у меня была цель, и я стремилась к ней. Теперь я знала, что в пять часов увижу тебя обязательно на концерте, ведь ты возглавляешь жюри. Значит ли это, что мы не столкнемся здесь случайно?

Нервы мои были на пределе, и я сильно вздрогнула, когда рядом ухнул колокол. Оглянувшись в испуге, я увидела молодую женщину в длинном льняном платье, которая дергала за веревку колокола, привязанного к перекладине между двух столбов. Отовсюду стекался народ и рассаживался на лавки под навесом. Завтрак, догадалась я и тотчас ощутила страшную пустоту в желудке. Интересно, если я сяду за стол, меня не прогонят? Есть еще опасность, что здесь появишься ты. Тут я увидела Мирослава. Он улыбнулся и поманил меня:

- Садитесь рядом.

Я не заставила себя ждать. Молодая женщина, улыбаясь, подала нам миски с дымящейся кашей. Народ за столом собрался занятный. Я расспрашивала Мирослава о всяких знаках, медальонах, которыми украшались здесь многие, включая самого юношу.

- Это рунические амулеты, - объяснял он, не забывая уминать гречку с тушенкой, - они обладают магической силой.

- Для чего их носят? - я тоже отдала должное каше, показавшейся мне невероятно вкусной.

Мирослав, видимо, уже свыкся с ролью моего наставника и гида. Он разъяснил:

- Вот у меня, например, на амулете изображена руна Зигель. Это руна солнца, она символизирует силы священного солнечного диска, прославляет победу света над тьмой.

- И зачем вам это?

Мирослав удивился:

- Я уже сказал, амулет имеет магическую силу. Мой - привлекает могущество солнца для покровительства и врачевания. Это руна победы.

И юный Лель посмотрел на меня многозначительно. Несмотря на постоянное нервическое ожидание, я опять помимо воли почувствовала его притягательную силу. Да-а, магия в действии. С ума сойдешь здесь с этими язычниками. Я пошарила глазами по противоположному ряду. Молодые, загорелые лица кругом. Разве мне здесь место? А тебе? Где ты? С кем? С какой-нибудь загорелой нимфой наподобие этих? Мне сделалось грустно. Мирослав тем временем продолжал вещать:

- Амулеты делаются из камня и дерева, иногда из слоновой кости. У нас предпочитают деревянные. Вот у девушки, что сидит напротив, из камня.

Однако я уже не могла слушать его, и Мирослав это заметил. Он взял мою руку в свои и тихо произнес:

- С вами что-то происходит. Могу ли я помочь?

Я чувствовала тепло его рук, и оно успокаивало. Мне захотелось открыться юноше, пожаловаться, рассказать о тебе. Но я не имела права. Даже если бы не назвала имени, Мирослав вполне мог догадаться. Нет, мне нельзя бросать тень ... Впрочем, с сытостью прибыли силы, и я согласилась побродить с Мирославом по лагерю и по лесу. Я, конечно, не забывала оглядываться вокруг, чтобы нечаянно не столкнуться с тобой. Пока мы гуляли, Мирослав поведал мне историю славяно-ариев, наших далеких предков, о том, как они пришли с Севера в Азию и основали великое царство на территории Индии, Казахстана, Пакистана, о ведической вере и Прави.

- Вы не читали "Книгу Велеса"? - спросил он между прочим.

- Нет, - ответила я и вспомнила, что видела у тебя это название. Стало интересно: - О чем она?

- Это свято-русские веды, записанные на дощечках каким-то волхвом.

- Я знаю только индийские веды.

По его словам выходило, что славяно-арии являются носителями истинной правьславной (он так произнес) веры. Культы Вишну, Кришны и Шивы в Индии тоже от них. Славяно-арии поклонялись солнцу, в Египет от жрецов с русского севера пришел культ бога Ра. В нашем языке много производных слов от имени Ра.

- Слово "вера", - вдохновленно вещал Мирослав, - состоит из двух рун: "ведать" - мудрость, знание и "Ра" - сияние всевышнего прародителя. Слово "культура", как вы думаете, что означает? Культ Ра! Клич "Ура!" теперь понятен? А "небеса"? Нет беса! А "славянин"? Славящий Ян (светлая мужская энергия) и Инь (темная женская энергия)!

Меня как бывшего филолога увлекло его словотворчество. Забыв об осторожности, я с интересом слушала Мирослава, не замечая, что мы ходим по пятому кругу: озеро, лес, лагерь. Слово "аристократ" расшифровалось как арий, исповедующий ведическую культуру в сто крат, "сударь" - судящий себя арий, то есть, идущий духовным путем. Слово "космы" говорило о связи с космосом, "борода" - о богатстве рода и связи с ним. История славян-ариев слушалась, как сладчайшая сказка, в которую хотелось верить. Я понимала, почему тебя она так привлекла.

- А эти веды, почему про них ничего не известно науке? - спросила я Мирослава.

- Наука о многом умалчивает, - уклончиво ответил он, а я сделала свой вывод.

Наверное, это все же мистификация. Красивая сказка в стиле фэнтези. Я ведь училась в университете на русском отделении, знала бы. Однако не стала расстраивать Мирослава: сам во всем разберется.

Он с увлечением продолжал рассказывать о магических способностях ариев, пришедших из космоса с девятым (божественным), духовным уровнем, но утратившим его в результате насильственного крещения. Вернуться к прежнему уровню невозможно, но нужно стремиться к духовному совершенствованию в гармонии с природой. У древних славян-ариев была уникальная образная руническая письменность, которая тоже давно утрачена. Мирослав рисовал на песке солярные и рунические знаки, объяснял их значение, а я узнавала те узоры, которые вышивала тебе по твоим рисункам на сценическом костюме. Мне снова сделалось тревожно: опять повеяло духом сектанства.

Впрочем, я зря боялась. Ты всегда был человеком с независимым образом мыслей и твердо стоял на ногах. Ты мог увлекаться чрезвычайно, доходить до самой сути, чтобы потом перейти к другому предмету и так же изучить его до йот. Что же тогда привело тебя в "Святояр"? Ответ на поверхности: она.

- Мне нужно в Колоколушу, - сказала я, обрывая беднягу Мирослава на полуслове.

Он поднялся с песка (мы сидели на берегу озера, в сторонке от лагеря), отряхнулся и сказал:

- Я провожу вас.

Я хотела отказаться от этой чести, но посмотрела на него, красивого, солнечного, светлого, и - промолчала. До сих пор не понимаю, что заставило этого юного ария-полубога возиться со мной, незнакомой, далеко не юной женщиной. Наверное, то же, что и Гошку... Не знаю. Вербовать меня он явно не собирался.

Не озаботившись прикрыть рубахой загорелый торс, Мирослав вывел меня к широкой проселочной дороге. Она ничем не напоминала узенькую тропку в лесу, по которой я шла в лагерь.

- Дорога вполне проезжая, но я не вижу машин, - высказала я свои соображения вслух.

- Правилами запрещено приезжать сюда на машинах, - ответил Мирослав.

Логично. Какое же единение с природой, если будут шуметь и дымить искусственные механизмы?

- Ну да, назад, в пещеры, - пробормотала я.

- Это не так, - серьезно возразил Мирослав. - Вы верите в прогресс?

- Не знаю, - честно ответила я. - Больше нет, чем да.

- Вот видите.

- А что такое джамбеи? - спросила я, вспомнив объявление на стенде.

- Маленькие африканские барабаны.

- А как сюда попали африканские барабаны? - удивилась я.

Мирослав сорвал два стебля зеленого иван-чая, чтобы отмахиваться от комаров, один протянул мне.

- У нас приветствуются любые этнические инструменты, будь то варган или жалейка.

Он рассказал о том, что в лагере постоянно звучит музыка. Я смогу наглядно убедиться в этом вечером, когда зажгут костры. И на фестиваль привозят самые редкие, необычные инструменты.

Так, переговариваясь, мы дошли до Колоколуши, которая оказалась большим селом со школой, гостиницей и даже супермаркетом, больше похожим на сельпо. На полуголого Мирослава никто не обращал внимания, и я поняла, что народ здесь привычный ко всякому. Юноша привел меня к деревянной гостинице:

- Вам сюда?

Я кивнула и в ожидании посмотрела на него. Мирослав помялся некоторое время. Чего он ждал? Что я позову его к себе? Знал бы он...

- Увидимся! - помогла ему я.

- На концерте?

- Я приду еще в лагерь. Мне интересно.

- Приходите к обеду! - Мирослав махнул рукой и отправился назад, помахивая веточкой иван-чая.

Фу-у! Стоять под окнами гостиницы, в которой, возможно, сейчас находишься ты, это крайняя неосторожность! Да еще с молодым парнем!

- Вы с фестиваля? - раздалось рядом, и я увидела женщину среднего возраста, скорее всего, администратора гостиницы. - А ваши все уехали на раскоп.

- Какой раскоп? - спросила я, чтобы только сказать что-нибудь.

- Да у нас тут копают, древнее поселение, что ли. Вы из какого номера?

- Я не в гостинице остановилась, - смешалась я, а женщина понимающе кивнула:

- В "Святояре", значит.

И без всякого перехода:

- Хотите чаю? Я заварила только что хороший, меня ваши угостили.

Я согласилась вопреки желанию. Раз уж играть в Следопыта, то до конца. От администраторши я могла узнать что-нибудь важное.

- Меня зовут Ириной, - представилась она, когда мы уселись в ее небольшой комнатке за казенным столом.

Ирина достала симпатичные, вполне домашнего вида чашки, разлила чай. Я отвыкла от черного чая, но пила с забытым удовольствием. Ирина с любопытством разглядывала меня, угощая печеньем и конфетами,

- Вы знаете, у нас разный народ бывает: приезжают в "Святояр", на фестиваль. Много всякого повидали. Но вот такие знаменитости, как Красков, не часто бывают. Ой, он мне так нравится! Я когда его вижу, в улыбке расплываюсь и, как дура, смотрю и насмотреться не могу. Как он поет! Я вообще-то люблю народные песни, душевные, "Золотое кольцо", например. Но Краскова обожаю!

Я слушала, поддакивала, улыбалась в ответ, пока она не спросила:

- Не знаете, он женат? Я спрашиваю у всех, никто толком ничего не говорит. Вроде женат был на актрисе, этой, как ее... Неважно. Так женат?

- Женат, - ответила я, но не стала распространяться.

Ирина подвинулась поближе:

- Тут он с девушкой из ансамбля "Коловрат" чаще всего ходит. Вот я и подумала, не с ней ли он теперь живет?

Я собралась с силами и изобразила безразличие. Пожала плечами:

- Не знаю, не интересуюсь.

- А что, они неплохо смотрятся, - рассуждала безжалостная Ирина. - Как вам кажется?

Я опять пожала плечами.

Вот и услышала, что хотела. Меня будто иглой пронзила боль. Девушка из ансамбля "Коловрат" - это она! Это она крадет у меня тебя! Могу ли я соперничать с девушкой? Мне тридцать восемь лет...

Тут Ирину отвлекли постояльцы, и я под этим предлогом сбежала, поблагодарив ее за чай. Куда же мне теперь идти? Что делать дальше? Мир потемнел, сердце разрывалось от боли. Но опять - как живуч человек! - в глубине души трепетал последний отголосок надежды. А что если они просто сдружились на почве этнической музыки? И нет никакого обмана, измены? Я знаю, что в ревности человек становится сумасшедшим и все видится ему в другом свете. Надо знать точно, надо увидеть... Что увидеть? Сам факт измены? Постоять со свечой? Ужас, что мне приходит в голову.

Так думала я, несясь куда-то по селу и привлекая к себе внимание. Нет, раз уж я приехала, чтобы увидеть ее, значит увижу. Я остановилась на краю села, неожиданно наткнувшись на полукруглую сцену, сколоченную из досок. Какие-то люди копошились возле нее, тянули шнуры, кабели, устанавливали стойку микрофона. Рядом стояли автобусы, служившие, видимо, гримерками и костюмерными. Поодаль толпились зеваки. Я не знала, который час, этот день мне казался бесконечным. Но, судя по приготовлениям, скоро ожидался концерт. И тут я увидела тебя.

Ты выглядел весьма эффектно: в черной майке с бисерным кругом на груди (как я исколола пальцы, пока вышивала его!), в индийском платке, повязанном назад, как бандана, в черных кожаных штанах и мокасинах. Невероятно помолодевший, красивый, мужественный, ты стоял у автобуса и разговаривал с какими-то людьми. Все это я наблюдала из кустов, куда нырнула инстинктивно. Было чувство, будто подглядываю в замочную скважину. Скверно. Из чувства неловкости я собралась было уйти, но тут в дверях автобуса показалась девушка в русском костюме, и я застыла на месте. Девушка подала тебе руку, сказала что-то с улыбкой. Ты улыбнулся в ответ и кивнул.

О да, твоя лесная нимфа была чудо как хороша! Густые русые волосы сплетены в косу, на лице сквозь красивый загар проглядывал здоровый румянец, глаза ясные, большие. Стройная, но не худая, все при ней. Плавной грацией, ясными глазами она напомнила мне Настю. Ты всегда любил красивых женщин...

Господи, помоги! Передо мной все расплылось, я не понимала, что происходит, но на миг утратила способность видеть и понимать. Это было похоже на обморок. Не хватало еще свалиться здесь замертво. Хорошо, если найдут, а если нет? В любом случае, ты не должен был знать, что я здесь и слежу за тобой. И еще... Вы были такие беззаботные и счастливые! Мне казалось, я чувствую исходящие от вас флюиды. Вам никто не был нужен, а уж я-то и подавно здесь лишняя.

От невыносимой душевной боли я перегнулась пополам. Только бы меня не увидели! Ты взял за руку свою нимфу и повел куда-то за автобусы. Там зарычал мотор, и немного погодя выехала машина отечественного производства. За рулем сидел ты, а рядом - она. Вы уезжали куда-то в сторону гостиницы. Из открытого окна до меня долетели твои слова:

- Обед... концерт...

Машина скрылась из виду, и я побрела куда глаза глядят. Они никуда не глядели, и скоро я уперлась в дерево. Ткнулась лицом в жесткую кору и заплакала. Что мне делать теперь? Я видела ее, ехать домой? А где мой дом? У меня нет мужа, значит, нет дома. Она отняла ...

Я забралась куда-то в глубь леса, не боясь заблудиться. Сколько проплутала по лесу, не знаю. Кажется, часа два, не меньше. И что удивительно, не заблудилась. Верно, включились защитные силы организма и действовали независимо от меня. Интуитивно я вышла снова на прежнее место, к сцене. На поляне к тому времени уже собрался народ, на сцене плясал и пел русский хор, Я поискала себе место среди сидящих на траве людей, поближе к выступающим. Однако ближе подобраться не удавалось, так как первые "ряды", как и положено, занимали VIP-зрители - участники фестиваля. Обойдя толпу по флангу, я решительно сунулась в первые ряды. Терять мне было нечего. Чтобы не быть узнанной тобой, я завесила лицо волосами. Соседи немного потеснились, освобождая мне место, и я слилась с публикой. Узнать меня в толпе ты уже не сможешь.

Русский хор сменился другим этническим коллективом. Артисты были причудливо наряжены в шкуры и хвосты, прически их тоже напоминали о доисторических временах. Да и танцы вполне соответствовали. Впрочем, пещерные люди изрядно завели публику своей животной энергией, многие повскакивали и запрыгали в первобытном восторге. После них выходили похожие как близнецы группы с барабанами всех сортов и в костюмах неведомых народностей, плясали шаманские пляски и завывали. Я с нетерпением ждала твоего появления на сцене. Однако она вышла раньше.

Объявили группу "Коловрат", у меня подпрыгнуло сердце. Музыканты заняли свои места, подключили инструменты (все струнные были с электрическим звучанием). Запел рожок. К нему прибавились какие-то дудки, флейта, шаманские барабаны (я подумала почему-то, что это и есть джамбеи), и на сцену выплыла она. Да, у твоей нимфы голос был сильный и звонкий. Даже грохнувшие электрогитары и ударные не перекрыли его звучание. Она пела как птица, легко, свободно, весело. В этот миг я понимала тебя, твое увлечение. В нее нельзя было не влюбиться...

"Коловрат" исполнил несколько песен под бешеные аплодисменты и восторженный свист. Где ты, подумала я. Любуешься ею из своего уголка или готовишься к выступлению? Я посмотрела по сторонам и увидела тебя. Непонятно, почему раньше не заметила. Ты сидел прямо напротив сцены и не отрывал глаз от нее. Какой это был взгляд! На меня ты так никогда не смотрел. Этого взгляда было достаточно, чтобы понять все, но вы ничего не боялись...

"Коловрат" завершил свою программу, ты вскочил с места и поднес солистке неведомо откуда взявшийся букет роскошных цветов. Она ласково смотрела на тебя и улыбалась. Какая мука наблюдать это! Я кусала губы, чтобы не стонать. Что ж, сама обрекла себя на нечеловеческую пытку.

Твое выступление завершало концерт. На сцену поднялись незнакомые музыканты и проверили инструменты, микрофон: ты не терпел плохого звука. Твое место перед сценой заняла она.

Я следила за вами, как дотошный сыщик, уже не задумываясь о том, что подглядываю в замочную скважину. В этом было что-то отчаянное, последнее. Ты пел замечательно, вдохновенно, но меня поразило не это. Я услышала новую песню. Песню, в которой жил пленительный образ своенравной, соблазнительной юной красавицы. И пел ты для нее. Принимая шквал аплодисментов, ты подошел к самому краю сцены и сделал едва уловимый жест. Жест, который - я уверена - никто, кроме нас троих, не заметил: движение бедрами вперед, адресованное ей. Я невольно залилась краской стыда. За тебя и за себя.

Тебя долго не отпускали со сцены, требовали петь еще и еще, выкрикивали названия известных песен, пока ты не пообещал выступить завтра, перед закрытием фестиваля. Зрители стали разбредаться. Большая часть публики направилась к лесу. Ты, кажется, скрылся в автобусе. Где же она?

- Хельга! - услышала я возле уха и дернулась от испуга. Обернулась, готовая ко всему.

Передо мной стоял мой давешний знакомец, украшенный венком из полевых цветов, истинный Лель. Ой, как не до него мне было!

- Куда вы подевались? Я ждал вас на обед.

- Не до того было, - пробормотала я, силясь разглядеть, куда направилась твоя нимфа.

- Кого-то ищете? - не отставал юноша.

- Да нет, так...

- Тогда идем в лагерь? Там вы услышите и не такую музыку, - Мирослав кивнул в сторону сцены.

"Почему бы нет?" - подумала я, косясь на автобус. Нужно было скорее уходить, потому что толпа стремительно редела и мы просматривались как на ладони. Еще следовало позаботиться о ночлеге. У меня был выбор: вернуться в заброшенный дом, снять номер в гостинице или остаться в лагере. В заброшенном доме определенно не хотелось ночевать, страшно. В гостинице опасно: я могла себя рассекретить. В лагере? Но у меня нет палатки... И потом, я должна быть поблизости от тебя. Зачем? Чтобы установить факт измены и не мучить себя больше надеждой! Да, любимый, я дошла до такой низости, готова была шпионить за вами и ночью. Думалось, если все узнаю, мне станет легче.

Я посмотрела в раздумье на Мирослава, который терпеливо ждал моего решения.

- Что ж, идем, - сказала я, положившись на Божью волю.

Мы пошагали в лес.

- Вам понравился концерт? - спросил Мирослав, поглядывая на меня.

- Да, - ответила я, не понимая даже, о чем он спрашивает.

- Красков, конечно, харизматичный певец. И голос у него сильный. Песни правильные...

- В каком смысле правильные? - тотчас включилась я.

- Наши, - не менее туманно выразился Мирослав, но я поняла, что он имел в виду под словом "наши". Славяно-арийские.

- Он часто бывает в лагере? - спросила я.

- Да каждый день. Группа "Коловрат" с нами тусит, он их навещает.

Вот как. Она живет в лесу, как и подобает нимфе... И ты бываешь у нее каждый день. О, боль моя!

Мне было трудно дышать, и мы часто останавливались. Мирослав с беспокойством спросил:

- Вы нездоровы? Это свежий воздух! На горожанина он действует, как спиртное.

Я не могла дышать с того момента, как увидела вас вместе. "Натворить что-нибудь, может легче станет?" - подумала я. Это бесы обрадовались моей слабости и подначивали что было сил. Я посмотрела долгим взглядом на Мирослава и... вспомнила Гошку. Это вовремя отрезвило меня.

- Мне надо искупаться, - сказала я, когда мы прибыли в лагерь.

- Идем! - кивнул мой проводник. - До ужина у нас есть немного времени.

Однако в мои планы не входило плескаться с молодым и красивым мальчишкой. Мне хватило Гошки.

- Я одна, - сказала мягко. - Покажи мне, где твоя палатка, я потом приду.

Мирослав с недоумением посмотрел на меня, но к палатке привел.

- Вот, запомни: здесь висит знак "стоп".

Как-то незаметно мы перешли на "ты".

- И все же не понимаю, почему я не могу пойти с тобой? - бросил мне вдогонку неугомонный Мирослав.

Чтобы отвязаться от него, я ответила:

- У меня нет купальника.

Юноша еще больше удивился:

- У нас никто не плавает в купальниках.

Я махнула рукой и поспешила к озеру. Найти пустынное местечко оказалось не так просто. Там, где можно было подойти к воде, обязательно плескались дети или молодежь. Где никого не было, берег зарос камышами или плавучим мхом, по которому нужно было идти до воды, а это страшно. Я шла и шла в поисках места для купания, пока не оказалась в заброшенной деревне, с которой все и началось.

Может, это знак свыше, подумала я. Надо остаться здесь, переночевать, а завтра уехать в Москву. Но сначала искупаться. Жара меня доконала, теперь становилось прохладнее, но хотелось смыть дневной пот и усталость, освежиться. Зайдя в облюбованный дом, я первым делом сняла с чердака сумку. Достала полотенце и мыло, которые каким-то чудом не забыла прихватить, и снова направилась искать место для купания. Когда проходила мимо двухэтажного дома, видела там шевеления. В доме кто-то обитал.

Тут я обнаружила тропку, ведущую от деревни к озеру, и вышла к мосткам. Здесь было пустынно, мостки заросли мхом, но чуть поодаль я увидела вполне сносный спуск к воде. Оглядевшись по сторонам, стала раздеваться. Было очень неуютно в незнакомом месте. Все время преследовало чувство, что кто-то на меня смотрит. Я с опаской положила вещи под куст и вошла в воду. Опять почудилось в кустах шуршание. Я поплыла, замирая от страха. Было еще светло, как днем, хотя солнце уже закатилось. Поплавав и немного успокоившись, я вышла на берег, чтобы помыться с мылом. Среди деревьев что-то мелькнуло, и я, подхватив вещи, спряталась под куст, еле живая от страха. Тут уж было не до мытья. Я быстро натянула одежду на мокрое тело и понеслась в деревню. И опять спиной чувствовала чей-то взгляд.

Дома в вечернем свете казались зловещими, темными.

- Молока хочешь? - раздалось рядом, и я вскрикнула от неожиданности.

- Как вы меня напугали! - еле выговорила я.

- А чего меня пугаться? - невозмутимо проговорила знакомая мне женщина с подойником. - Так налить парного молочка?

- Да, спасибо, - пробормотала я.

Женщина принесла кружку и наполнила ее до краев. Молоко было сладкое, вкусное.

- Сколько я вам должна?

- Да ниcколько! - она махнула рукой. - Если что, приходи, я здесь живу. Валей меня зовут.

Она направилась к крыльцу соседнего дома.

- Скажите, а в деревне есть еще кто-нибудь?

- Есть. Работники у нашего хозяина. - Она кивнула в сторону усадьбы. -Подбирает бездомных пьяниц, они у него живут. По первости-то воровали, да он настращал так, что теперь боятся.

- А хозяин сам где? - полюбопытствовала я.

- В Вологде. Ты ночью-то не ходи, мало ли что.

Она кивнула и пошла к себе. Не могу сказать, что мне стало спокойнее после этой беседы. Я пожалела, что ушла из лагеря, а теперь возвращаться уже было страшно. Войдя в дом, я обнаружила, что нечем зажечь лампу. К Вале идти не рискнула. Закрыв дверь изнутри на задвижку, я проверила, все ли окна целы. Одно окно, прямо возле кровати, оказалось наполовину разбитым и прикрывалось деревянной доской. "Надо лечь и уснуть поскорее, чтобы не было страшно", - подумала я и попробовала устроиться на застеленной кровати. От матраса и подушки пахло сыростью и затхлостью. Я нашла в комоде какое-то покрывало, накрылась им с головой.

Однако сон никак не шел. Казалось бы, я почти не спала прошлую ночь, устала от непривычной ходьбы (все тело просто ломило!), надышалась свежим воздухом, но почему не засыпаю? Я лежала и думала о тебе, о ней, о Мирославе. Вместо сна какое-то отупение. Захотелось в туалет, но для этого надо было идти на улицу. Я терпела пока могла, потом встала и пошла. Ночь была светлая, я выбралась на улицу и присела.

- Кажется, здесь, - вдруг прошептал кто-то совсем рядом, и я вовремя закрыла рот руками, чтобы не закричать.

- Надо у Вальки спросить, - это уже другой голос.

- Жди, скажет она! - третий!

С громко бьющимся сердцем я замерла на месте.

- Да пойдем, спросим!

Я услышала шуршание и удаляющиеся шаги. Кажется, все ушли. Не чувствуя под собой ног, я взлетела на крыльцо и закрыла за собой дверь. Постояла, переводя дух и прислушиваясь. Мое убежище показалось мне слишком хрупким, ненадежным. Залезть на чердак? Я направилась к чердачной лестнице, но тут по лицу меня что-то мазнуло, и пронесся легкий ветерок. Летучая мышь! Я затряслась от ужаса и не нашла ничего лучшего, как нырнуть под покрывало и там затаиться. Я чувствовала себя одинокой во всей вселенной и абсолютно беззащитной.

Ну почему со мной так, думала я, глотая слезы. Почему я трясусь от страха в заброшенном доме, а ты наслаждаешься жизнью со своей юной красавицей? Да, я сама себя наказала. Пусть бы ничего не знала! Ждала бы тебя дома и думала о хорошем. Захотела все знать и видеть? Вот и получай!

А может, между вами и нет ничего? Так, увлечение, родство душ, обоюдное восхищение талантом? Ну, бывает же всякое! Хотелось, как хотелось в это верить! Все, еду завтра домой и жду. Жду тебя и делаю вид, что ничего не происходит. Если уж ты сам решишь меня прогнать, ну что ж... Я плакала, забыв об опасности, и незаметно для себя уснула.

Проснулась от стука в дверь. Долго не могла понять, где я. Стук повторился. Я вскочила, расправила юбку, пригладила волосы и открыла задвижку. На пороге стояла Валя.

- Жива? А я уж было испугалась. Идем чай пить.

- Который час? - спросила я, еще не осознав происходящее.

- Да уж одиннадцать.

Она повернулась и пошла к своему дому, я послушно зашагала следом. Мы пили чай с пышными оладьями и дешевыми конфетами, я ничего вкуснее этого не едала! Валя рассказала, как среди ночи ее разбудили работники и велели показать дом, где спала я.

- Зачем? - запоздало испугалась я.

- В гости рвались.

- Ночью?

- Так им, пьяным, что день что ночь. Наверное, хотели добавиться, а нечем было. Вот и решили тебя потрясти. Они всегда так. Как кто свежий появляется, скорее попрошайничать. В лагере-то не разживешься, там не пьют. А тебя они днем на озере приметили.

Да-а... Валя подлила мне чаю, я поблагодарила. Кажется, голова прояснилась, пора домой, подумала я.

- Как мне уехать отсюда в Вологду? - спросила я.

Валя сунула в рот карамельку, подумав, ответила:

- Да никак. Надо идти в Колоколушу, там искать, кому по дороге.

Я поднялась с табуретки, собираясь уходить. Валя посмотрела на меня с сочувствием и вдруг спросила:

- Не зря, значит, приезжала?

- В каком смысле? - растерялась я.

- Да меня можешь не стесняться. Много тут вас, горемычных, побывало.

- Я не понимаю...

Валя стянула с волос белую косынку.

- А что тут понимать? Искала своего, небось? Эти кобели каждое лето здесь оргии устраивают. Все неженатые, все свободные, девок сманивают. А там, глядишь, то одна баба приедет за своим муженьком, то другая... - и спросила: - Нашла ли?

- Нашла, - горько вздохнув, призналась я. - Только не хочу мешать ему, уеду.

Слезы сами собой полились так некстати.

- Я б им всем обрезание сделала! - ругнулась Валя. - Полное обрезание!

- А вы не замужем? - спросила я, утирая слезы.

Валя опустила руки и тихо сказала:

- Была. Погиб в Афганистане в восемьдесят первом. И погулять не успел, только поженились. Да что уж, давно это было.

Она отошла к печке, погремела чугунками.

- Будешь разводиться? - спросила немного погодя.

- Не знаю, - честно ответила я.

- Дурак он, коль от такой жены гуляет. Ты прости его непутевого. И ... люби, пока живой...

Я подошла к ней, обняла и поцеловала. Она посмотрела на меня и молча перекрестила. Я ушла к себе.

Принесла воду из колодца, умылась, почистила зубы. Подкрасилась, переоделась, причесалась, заколола волосы шпильками, собрала сумку и направилась в "Святояр". Другого пути в Колоколушу я не знала. Сумка значительно затрудняла движение. Я часто останавливалась отдохнуть, посидеть на пеньке или упавшем дереве. В лагерь явилась, когда звонили к обеду. Есть мне не хотелось, но я решила отыскать Мирослава, чтобы попрощаться с ним. Под навесом его не было. Пришлось вспоминать, где висит знак "стоп". Это оказалось мне не по силам. С сумкой, растерянная, я, наверное, глупо выглядела среди беззаботных, полуобнаженных людей.

- Хельга!

Я вздрогнула и уронила свою ношу. Мирослав опять напугал меня этим обращением. Ведь до него никто меня так не называл, кроме тебя.

- Почему ты не пришла вчера? - спросил юноша.

Я махнула рукой:

- Не до того было. Скажи, как мне отсюда выбраться?

- Зачем? - удивился Мирослав. - Сегодня ночью будет самое интересное!

- То есть? - напряглась я.

- Ночь накануне Ивана Купалы.

- Ну да, знаю, читала у Гоголя. Вы будете искать цветущий папоротник, который показывает клады!

- Нет, не совсем. Оставайся обязательно, это надо видеть. Иначе просто зря приезжала в лагерь!

- Не зря, - пробормотала я. - Мне надо уехать. Скажи, как вы добираетесь до Вологды?

Мирослав схватился за мою сумку.

- Завтра будет автобус, все просто. А сейчас идем обедать.

- Куда ты? - воскликнула я.

- Положу вещи в свою палатку.

Его обиталище оказалось рядом. Я заглянула в палатку, там лежала полуголая девица с распущенными волосами. Она привстала, когда увидела нас.

- Ты чего валяешься, к обеду зовут! - обратился к ней Мирослав.

Положив сумку, он кивнул девице:

- Догоняй! - и потянул меня в сторону навеса. Нам вслед понеслось капризное:

- Славенок, подожди!

Мирослав не обратил на этот зов никакого внимания. Занятая своими мыслями и горестями, я ничему не удивлялась. Мирослав раздобыл для меня миску супа, усадил возле себя на скамье. Я ела, не чувствуя вкуса. Cпросила:

- А что за автобус завтра идет на Вологду? Ваш, лагерный?

Молодой арий что-то промычал с набитым ртом, как мне показалось, утвердительно. После обеда святоярцы разбрелись по лесу и занялись странными приготовлениями. Они стаскивали на пустую поляну рядом с озером сухие ветки, сучья. Скоро выросла огромная гора хвороста. Мы тоже на славу потрудились. Мирослав никуда меня не отпускал, опасаясь, что сбегу. Он решил показать мне все музыкальные инструменты, которые были в лагере. За нами увязалась девица из палатки Мирослава. Слава Богу, она накинула на себя кофточку. Весьма условную.

Переходя от палатки к палатке, от костра к костру, мы слушали самую разную этническую музыку: от славянских мотивов до кельтских. Многие ребята пели свои песни в сопровождении гитары и разных замысловатых инструментов. На какой-то момент я даже забыла о том, что собралась уезжать. Атмосфера, царящая здесь, заражала бесшабашностью, весельем, магией таланта.

Я уже не боялась встретиться с тобой: так привыкла быть для тебя невидимкой в толпе. И тем неожиданней было столкновение чуть ли не лоб в лоб у палатки "Коловрата". Я едва успела нырнуть за соседний куст можжевельника. Сердце мое стучало бешено, я дрожала от испуга.

Господи, я была на волосок от разоблачения! Ты стоял у палатки и просто чудом не заметил меня. Скрываясь за деревьями, я отошла на безопасное расстояние. Следовало бежать отсюда, но куда? Возвращаться в заброшенный дом, чтобы опять умирать от страха всю ночь? О том, чтобы уехать, уже не могло быть и речи: приближалась ночь накануне Ивана Купалы. Ты был рядом, но как далеко! Больше всего мне хотелось подойти к тебе, прижаться к спасительной груди, спрятаться от всего непонятного, чужого. Но ты тоже был чужим...

С этого момента я опять сделалась разведчиком в стане врага. Опасность не миновала: Мирослав наверняка меня искал и, может быть, даже звал по имени. Конечно, пока ты меня не увидел, бояться нечего. Мало ли кто называет себя Хельгой? И все-таки...

Что делать дальше? Опять возник этот проклятый вопрос. По счастью, уже стемнело, а значит, все меньше риска быть узнанной. Немного успокоившись и придя в себя, я решила посмотреть, где ты. Для этого опять распустила волосы по плечам, перевязала тесьмой на лбу. Так проще было внедриться в лагерную среду.

Стараясь не светиться, я приблизилась к палаткам группы "Коловрат". Тебя не было видно. Мне тотчас привиделось, что ты, как восточный владыка в шатре, лежишь на коврах рядом с нимфой. Невольно застонав, я побрела на большую поляну, куда стекался весь народ. Там шла подготовка какого-то языческого обряда. Посреди поляны торчало соломенное чучело, приготовленное, видимо, к сожжению. Девушки в венках из полевых цветов плели из трав и березовых веток новые венки, побольше.

Обряд начался, когда человек, похожий на жреца или шамана, поджег кучу хвороста и вышел на средину поляны. Хорошо поставленным голосом он стал читать хвалы богу Ра и при этом воздевал руки к небу, где уже показалась луна.

Я была ошеломлена происходящим. Казалось, что неведомая сила перенесла меня в доисторические времена. Громовый голос "шамана" сопровождался мелодией, которую выводил некий народный духовой инструмент, сделанный из тростника. Давеча Мирослав показывал мне его и демонстрировал необыкновенное, магическое звучание.

Далее следовало сожжение чучела Ярилы под радостные вопли святоярцев. Жрец объяснил, ради чего это делается. Чтобы год был плодородный. Потом девушки гадали, пуская на воду венки. Но в озере нет течения, посему почти все венки, покачавшись на воде, рано или поздно прибивались к берегу. Насколько я поняла, плывущий венок означал замужество, прибитый к берегу - незамужество, а утонувший - смерть. По ассоциации припомнилась и зазвучала у меня в голове песенка, которую я слышала в детстве: "Ой, васильки, васильки".

Костер пылал долго. Когда огонь немного осел, молодежь стала прыгать через него. Смех, толкотня, визг. Я увидела Мирослава. Он легко взвился и перелетел через костер, не задев языков пламени. У девушки, которая прыгала следом, загорелся легкий подол. Его быстро потушили, но девушка очень горевала: плохая примета. Я видела, как Мирослав утешал ее, что-то наговаривая ласково. Какой же он...

Постепенно все стихало, святоярцы разбредались парочками по лесу. Я одна стояла возле дерева, прячась в темноте и умирая от одиночества. Мне и в голову не пришло подойти к Мирославу. Он скоро тоже исчез. Я все ждала и боялась, что вот-вот на поляне появишься ты. Возможно, ты тоже наблюдал языческое действо со стороны, вместе с юной нимфой.

Колдовская ночь продолжалась. В пьянящем теплом воздухе разливалась любовная истома. Всюду слышались шорохи, сдавленный смех, звуки поцелуев, всхлипывания и стоны. Дурманящие запахи кружили голову. Ночь звала любить... Надо бежать, бежать отсюда! Однако я долго не решалась двинуться с места, чтобы не споткнуться о какую-нибудь парочку, предающуюся любви прямо в траве.

Осторожно двигаясь, я направилась к озеру. Покуда шла, меня несколько раз цепляли за руки и тянули за собой. Надо немедленно охладиться, чтобы не броситься в объятья первому встречному. Я нашла удобный спуск к воде, разделась, уже не заботясь, что нет купальника. Тут все ходят голые. Теперь не забыть бы, куда положила одежду. Повесила юбку и кофточку на куст, чтобы заметнее было.

Я тихонько поплыла, с наслаждением чувствуя шелковое прикосновение воды к обнаженному телу. Горячка и возбуждение оставили меня, только застарелая боль давала о себе знать. Боль души о тебе. Наплававшись вволю и окончательно отрезвев, я подплыла к берегу. Немного просчиталась: вышла чуть левее куста с одеждой. Крадучись, я добралась до него, удачно избегнув по дороге каких-либо встреч. Поспешно одеваясь, я вдруг замерла. Нет, показалось, со стоном подумала я. Однако ни с чьим на свете я не могла спутать твой смех. Я зажмурилась, как от удара, и стиснула голову. Нет, нет, нет! Вы были рядом, лежали на траве и тихо смеялись.

Не замечая, что замерла в неудобной позе, я долго не решалась пошевелиться. Вы о чем-то говорили, но до меня долетало лишь невнятное воркованье. Однако обмануться было нельзя: вы целовались и ласкали друг друга.

- Искупаемся? - наконец, предложил ты, и я едва не вскрикнула, услышав родные интонации.

Спина затекла, и я догадалась распрямиться. В просвет между ветками я увидела, как обнаженная юная нимфа медленно раздевает тебя, целуя в шею, грудь, живот... Я закусила кулак, чтобы не кричать, и проклинала белые ночи, которые позволяют видеть то, что должно быть сокрыто от чужих глаз. Я снова с силой зажмурилась и открыла глаза лишь тогда, когда услышала всплеск воды. Ты стоял в воде, нагой и стройный, а твоя возлюбленная плыла, маня тебя за собой. Прости меня, любимый, если это возможно. Я вторглась в святая святых, я подсмотрела, как ты любишь, как ты счастлив с ней, как органичны вы здесь, среди леса, у озера...

Но как же наш брак, таинство венчания? Или здесь, в языческом природном храме, он теряет свою силу? Что же мне делать? Умереть, чтобы не мешать вам? Да, первый порыв был именно такой: исчезнуть с лица земли, стереть себя из твоей памяти, анигилировать, как ту Хари. Если я тебе не нужна, зачем мне жить?

Я понеслась сломя голову по лесу к палатке Мирослава. Почему к нему, не знаю. Надеялась, что он поможет мне умереть. Он такой заботливый. Наверняка в его вещах найдется баночка таблеток или на худой конец ножик для вскрытия вен. Утопиться я не могу, плаваю отлично. Повеситься? Бр-р-р,

На удивление я нашла нужную палатку, она оказалась пуста. Верно, Мирослав, как истинный арий, тоже предавался любви на лоне природы. Упав на постель Мирослава, состоящую из лапника, пенки и спального мешка, я зарыдала отчаянно и глухо. Мне казалось, что сердце сейчас разорвется само и не надо будет думать, как мне умереть. Боль все не отпускала, и я корчилась и гнулась в судорогах долго, долго. Спасительный сон накрыл меня своим крылом, когда уже светало. Я вся дрожала от предрассветного холода, пока кто-то не обнял меня и не согрел своим теплом. Тогда я окончательно погрузилась в желанное забытье...

Проснувшись, я долго не могла понять, где я и что. Чьи-то руки по-прежнему обвивали меня и грели. Когда сознание мое прояснилось, я все вспомнила и застонала.

- Чш-ш, - прошептали у меня над ухом и успокаивающе коснулись губами моей щеки.

Я встрепенулась и села рывком. На меня удивленно смотрел юный арий. Он натянул на себя расстегнутый спальник, которым мы укрывались, но я успела заметить, что Мирослав спал в чем мать родила. Я задрожала, как от холода.

- Иди сюда, - прошептал юноша, хмелея на глазах.

Только этого мне не хватало! Я отрицательно затрясла головой и заплакала. Мирослав испугался.

- Что с тобой? Я тебя обидел? Но зачем ты тогда пришла в мою палатку? Я думал...

Бедный мальчик, он полагал, что может меня обидеть! Я хотела его успокоить, но только сильнее напугала. Слезы лились и лились из моих глаз помимо моей воли. Мирослав выбрался из-под одеяла и, ничуть не смущаясь своей наготы, принес мне воды в пластиковом стаканчике. Попив, я немного успокоилась. Мирослав, наконец, натянул штаны. Он озадаченно смотрел на меня и, кажется, не знал, что делать дальше.

- Я не хочу жить, - наконец, проговорила я.

- Дурочка, - буднично ответил Мирослав. - Идем.

Он взял меня за руку и потянул за собой. Я слабо подчинилась. Мирослав привел меня по узкой тропинке на пустую возвышенность, где стояла одинокая, старая береза.

- Смотри! - велел мне юный проводник.

Я взглянула, куда он указывал. Солнце поднялось уже высоко, впереди расстилался лес, его зеленая масса шумела, жила, волновалась. Ветер коснулся моего распухшего лица. Небо казалось близким, можно дотянуться рукой. Красота земли ранила меня, но эта боль была иной: сладкой, врачующей. Я обняла березу, невольно прижалась лицом к ее стволу и так застыла. Мне казалось, что разрушительный огонь, который сжигал меня изнутри, постепенно гаснет, боль притупляется. Не знаю, сколько времени я стояла так. Когда оглянулась, вспомнив о Мирославе, его уже не было на холме.

Я медленно вернулась в лагерь той же тропой. Теперь мне казалось, что все пережитое в ночь накануне Ивана Купалы было давным-давно. Я заплела спутанные волосы в косу, нашла палатку Мирослава. Она опять пустовала, спальник валялся на земляном полу, где мы его бросили. Я аккуратно застелила постель, положила на нее сорванные в лесу ромашки, забрала свою сумку и побрела к проселочной дороге на Колоколушу. Жаль, что не попрощалась с Мирославом, не поблагодарила его, думала я.

И тут увидела его самого. Просто чудеса! Мирослав что-то искал в траве, вооружившись корзинкой. Я остановилась и позвала его. Юноша улыбнулся мне как ни в чем не бывало.

- Собираю траву, - пояснил. - В древности в этот день собирали многие целебные и магические травы. Корень "плакун-травы", например. Он отгонял злых духов. Заячью капусту знаешь? Вот она. - Он показал мне маленькую, похожую на кружево, травку. - На Руси ее называли "живой водой". Она исцеляет раны и ожоги, снимает усталость. Сильный магический оберег у славян - это обычная кувшинка. Вот такая водяная лилия. Ее называли одолень-травой. Без нужды ее не позволяют срывать. Еще папоротник, ну это ты знаешь, Гоголя читала.

Он лукаво улыбнулся. Тут заметил мою сумку.

- Ты куда?

- Уезжаю. На автобус еще не опоздала?

Мирослав немного погрустнел.

- Но фестиваль еще не закончился, закрытие вечером.

- Мне пора, - коротко ответила я.

- Я провожу, - Мирослав поставил корзинку в траву.

- Это необязательно, - неуверенно сказала я.

Однако он весьма облегчил мне дорогу, забрав неудобную и тяжелую сумку. Корзинка так и осталась стоять в траве.

Когда мы пришли в село, выяснилось, что сюда ходит рейсовый автобус от Вологды. Раз в день и кроме выходных, но ходит. И я как раз успевала к нему. Выходит, и вчера я могла уехать! О, прихоти судьбы!

Однако что бы изменилось, покинь я лагерь днем раньше? Осталась бы надежда? Да нет же, мне и так все было ясно. Цеплялась за воздух, чтобы не потерять рассудок.

Когда подошел автобус, я посмотрела на примолкнувшего Мирослава, сказала:

- Спасибо тебе, солнышко, - и поцеловала благодарно.

Мирослав ответил мне на поцелуй чуть живее, чем следовало, и спросил:

- О телефоне, адресе можно не спрашивать?

Воспоминание о Гошке больно кольнуло меня. Я отрицательно качнула головой. Слава Богу, надо было спешить. И Мирослав покорно затащил сумку в автобус, устроил ее у меня в ногах и выскочил, махнув прощально рукой. Ехать предстояло три часа. Когда за окном проплыл деревянный навес остановки, сердце мое тоскливо сжалось. Я оставляла тебя здесь, с ней... Мелькнуло лицо Мирослава, красивое, загорелое, и я почувствовала грусть от разлуки с ним. Ничего крамольного, просто этот юноша согрел меня и спас. Элементарная благодарность. Но грустно.

Я ехала и думала о том, что ничего не бывает случайного в жизни. Да, это была расплата, о которой мне говорил о. Александр! О, как последовательно меня карает судьба! В воображении пронеслись картинки, которые я безуспешно вытравливала из своей памяти: карьер, пески, озеро. Обнаженный Гошка, наша страсть... Теперь то же самое: озеро, купание, ваша любовь... Вот оно возмездие. Ко мне вернулся мой грех и ударил смертельно.

И следующая мысль заставила меня похолодеть. Ты тоже грешишь, забыв об обетах, данных перед алтарем. Значит, и к тебе придет расплата, и тебя настигнет предательство, боль, страдание! Как страшно было думать об этом! Нет, только не его, Господи! Пусть все на себя возьму я, я, Господи, его не надо! Пусть любит, пусть будет счастлив...

Я плакала, не замечая этого, и мысленно молила и молила Бога за тебя, чтобы простил и пощадил.

Мое возвращение домой было кошмарным. Квартира встретила меня казенной чистотой и нежилым духом. Мы так и не смогли обогреть это пространство, подумалось мне. Если б были дети, все здесь стало бы совсем по-другому...

Я бросила сумку в холле, прошла первым делом в душ. Стоя под горячими струями, я терзала себя предположением: что если она решит тебе родить? От этой мысли мне стало холодно в горячем душе. А почему нет? Она ведь юна, любит тебя. Я сжала мокрую голову руками. Господи, куда деть себя, такую старую и такую ненужную?! Мой плач превратился в скулеж. Ноющая боль внутри не стихала, хотя перестала быть острой.

Выйдя из душа, я прошла на кухню, достала бутылку вина и налила себе полный бокал. Я пила, не пьянея, но еще надеясь на смягчающую анестезию. Когда в бутылке ничего не осталось, я зашла в твой кабинет. Нет, ты живешь не здесь, так мало в этом доме тебя. Ну конечно, если приходится скрывать самое главное, жизнь души, что остается? Холодная оболочка. Я заглянула в твой шкаф, достала рубашку, которую ты предпочитал носить дома, уткнулась в нее лицом. Рубашка была тоже стерильно чистая и не хранила никаких запахов...

Я слонялась по дому, держась за голову и бормоча: "Что же делать? Что делать?", когда на мой мобильный позвонила Марина. Я долго не хотела отвечать, но телефон все звонил. Я нажала кнопку:

- Ало?

- Вы дома? - спросила Марина, не здороваясь.

Я ответила:

- Нет, сижу на поляне в лесу.

- Вы еще в "Святояре"? Мне говорили, там связи нет.

Мне стало стыдно:

- Извините, это я так пошутила. Я дома.

Мы помолчали. Марина не решалась спрашивать, а мне не хотелось ни о чем говорить.

- За вами заехать? Сегодня у нас танцы, - наконец, предложила скрипачка.

- Заезжайте.

- Вам хватит на сборы сорока минут?

- Хватит.

Очень хорошо! Очень вовремя. Буду танцевать, чтобы не сойти с ума. Вино не помогает, может, движение подействует умиротворяюще?

Когда мы встретились, Марина посмотрела на меня тревожно.

- Может, вам надо было отдохнуть после дороги? Вы сегодня вернулись?

- Почему вы знаете? - опять ощетинилась я.

- Я звонила все эти дни, надеялась, что вы не поехали.

Я махнула рукой:

- Да, сегодня вернулась, но ничего, так даже лучше.

Мы ехали в танцевальную студию на Тверской и молчали. Марина искоса поглядывала на меня, наконец, произнесла:

- Наверное, сейчас этого не следовало бы говорить, но мне кажется, вы должны знать...

Казалось, что еще может меня потрясти, причинить боль? Но услышанное вновь заставило упасть мое сердце.

- Ребята мне рассказали, что Николай продюсирует молодую певицу. Она поет в этнической группе. Готовится ее первый альбом.

- Бог в помощь, - пробормотала я, стискивая руки.

По счастью, Марина меня не услышала. В этот момент она искала парковку на забитом машинами пятачке. Что ж, думала я, твоя нимфа поет чудесно, она талантлива. Ведь никакие чувства не заставили бы тебя продвигать бездарь.

Когда мы отзанимались, Марина предложила, как всегда, выпить кофе, и мы сели за столик в нашем кафе. Скрипачка по-прежнему не задавала мне вопросов, а я не считала нужным отчитываться перед ней. Она видела и так, что мне нехорошо. Мы обменивались ничего не значащими фразами, а я с ужасом думала, что надо возвращаться в пустую квартиру. С тех пор, как я узнала о ней, наша квартира сделалась мне ненавистной.

- Вы едете в этом году на море? - спросила я вдруг собеседницу.

Марина встрепенулась.

- Да, еду. В сентябре. Хотите со мной поехать?

Я подумала, что не доживу до сентября.

- Коля предлагает ехать на Мальдивы. Но мне одной не хочется, - пробормотала я.

- Вот и замечательно! Съездим вместе, наконец, - обрадовалась Марина.

- На Мальдивы?

Скрипачка поколебалась:

- Нет, Мальдивы я не потяну. Но в Туапсе море не хуже! У меня там своя квартира, нам никто не будет мешать. До моря рукой подать.

Она смотрела с таким ожиданием, что я согласилась:

-Да, вы правы. Море, оно и в Африке море...

С того момента у меня появилась призрачная цель, которая, как ни странно, удерживала меня от крайностей. Внешне я стала жить прежней жизнью. Даже Лида не догадывалась, что я перенесла в своем маленьком путешествии. Я ждала тебя, готовая ко всему.

Но время шло, фестиваль давно окончился, а ты все не звонил. Я предполагала, что ты еще в лесу, где нет связи. Ничего не могла с собой поделать: воображение подсовывало мне мучительные сцены вашей с нимфой любви. Я уходила из дома, бродила по бульварам в каком-то сомнамбулизме, мысленно ведя с тобой бесконечные страстные споры. Иной раз заговаривала вслух, пугая прохожих. Они шарахались от меня, принимая за городскую сумасшедшую.

Я лежала в ванне и пыталась читать дурацкий детектив, когда ты позвонил в первый раз после фестиваля. Услышав знакомую мелодию телефона, я уронила книжку в воду. Выловив ее, дрожащими руками схватила мобильник и с трудом нащупала кнопку.

- Хельга, привет! - услышала я твой голос, и сильный спазм перехватил мне горло. Слезы горохом посыпались из глаз.

- Ало! Ты меня слышишь? - звонко кричал ты.

- Да, - сдавленно выговорила я.

- Что с тобой? - тотчас встревожился ты.

- Все хорошо, родной. Я в ванне лежу, - справилась я, наконец, со своим голосом.

- Одна?

Я опять поперхнулась.

- Ну, прости, по-дурацки пошутил.

Ты звонил, чтобы сказать, что приглашен в областной центр выступить на Дне города, поэтому, не заезжая домой, отправляешься на торжества. "Один?" - хотелось мне теперь "пошутить"...

- Еще несколько приглашений имеется, но я подумаю, ехать или нет, - заключил ты.

- Тебе надо отдыхать, - привычно завела я. - Впереди осенние гастроли...

- Ничего, - бодро ответил ты, - поеду в Индию, там отдохну. Уже скоро.

Ты ничего не спросил обо мне, не поинтересовался, как мне живется без тебя, что делаю, как проходит мое лето.

- Я хочу съездить на море в сентябре, - сообщила я сама.

- Отлично. Давно пора, - с легкостью согласился ты.

- Я с Мариной поеду.

Обычно ты настороженно относился к нашей дружбе со скрипачкой, но теперь и это сообщение принял вполне добродушно. Если не сказать равнодушно.

- Как хочешь, малыш.

Интересно, а как ее ты называешь? Если я - "малыш", то кто же она для тебя? "Детка"? "Крошка"? Она ведь моложе твоей дочери.

Мы условились, что ты позвонишь, когда поймешь, возвращаешься домой или снова принимаешь приглашение выступать. Когда я положила телефон, то почувствовала, как вся дрожу мелкой дрожью. Вода в ванне казалась мне холодной, хотя это было не так.

Опять неизвестность! Я так и не решилась сказать тебе, что все знаю. Да и надо ли говорить об этом по телефону? Ложь, ложь невыносима! Однако, если мы объяснимся, тебе придется выбирать. Пока еще остается надежда, что ты не уйдешь и не выгонишь меня. Потом я поставлю тебя перед жестким выбором. Надо ли это делать? Но как жить? Ждать твоего возвращения нету сил. Ожидание казни страшнее самой казни. Надо же что-то делать!

За несколько дней я так измучилась этим вопросом, что решилась на отчаянный шаг. Я поехала к отцу Александру и Насте.

Заранее подготовилась: купила подарки всему семейству, договорилась со знакомым водителем, что забираю его на весь день, попостилась перед исповедью и причастием. И тут накануне поездки позвонила Катя.

- Тебе не кажется, что нам пора собраться? - спросила она.

Действительно, как-то незаметно с нашей последней встречи с девчонками прошло полтора года. И перезванивались мы редко, Я так погрузилась в свои переживания, что забыла обо всем на свете.

- Завтра как? Я говорила с Шуркой, она готова.

- Нет, завтра я уезжаю из Москвы на целый день. Может, потом?

- Понятно, - холодно произнесла Катя, и мне стало горько.

- Да ничего тебе непонятно! Мне нужно с вами увидеться. Очень! Но завтра я еду к священнику. Ну, так совпало.

Катя помолчала. Я вспомнила, что несколько встреч не состоялись именно по моей вине.

- Ну да, ты у нас самая занятая, - язвила тогда Катя.

Я знала, что девчонкам приходится много работать, чтобы нормально существовать. Я, по их представлениям, была бездельницей и нахлебницей звездного мужа. Да так оно и было. Сейчас, в трудное для меня время, когда я оказалась в полном одиночестве, мне так нужна была их поддержка! Однако перенести поездку я тоже не могла: речь шла о жизни и смерти. Как объяснить все подругам?

- Кать, но мы же не на разных континентах живем, почему бы нам не увидиться на следующей неделе? - просила я.

Подруга вздохнула, и я поняла, что она мне не верит.

- Ладно, соберемся без тебя. Уже настроились. Когда сможешь, позвони, но на следующей неделе у меня все расписано по часам.

Я еще бормотала извинения, а она уже положила трубку. Этот разговор не добавил мне оптимизма.

Приехала в Дубровку я к обедне, сразу зашла в церковь. Эти стены были свидетелями таинства нашего венчания. Здесь совершилось чудо соединения наших душ... Здесь, мне кажется, молитва быстрее достигает цели. В этом храме я чувствую присутствие Бога. Значит, здесь я получу помощь. Иначе быть не может.

Я поставила свечку Всех скорбящих радости, сосредоточилась на службе, которую отправлял о. Александр. Как это здорово, что на земле есть что-то неизменное! Я молилась за тебя. Я всегда молюсь за тебя, ты не можешь этого не чувствовать. Мы никогда не говорим с тобой о Боге, но я знаю, как глубоко ты веруешь. Только вот не одобряешь фанатизма, истовости в религиозных проявлениях. Ты веруешь светло и целомудренно. Не любишь пустословия и праздной болтовни на эту тему.

Я вспомнила опять твое одухотворенное лицо в момент венчания и заплакала. Что-то много плачу в последнее время, подумала я и насилу успокоилась. Когда пришел мой черед исповедоваться, я вновь изрядно разволновалась. О. Александр улыбнулся мне, поздоровавшись. Я рада была видеть его, как радуются приходу врача больные и мнительные люди. И не только. Он был твой друг, а значит и мой.

Я никак не могла начать.

- Что случилось, Ольга? -совершенно по-мирски спросил о. Александр. - Ты согрешила?

- Да. Я хочу уйти от Николая.

- Почему?

Я рассказала. Александр не стал говорить о расплате и возмездии. Он опять погрустнел и постарел, словно беда коснулась его самого.

- Не торопись, - сказал он, наконец. - Не надо принимать решения сгоряча, в обиде и гневе.

- Разве я сгоряча? - возразила я. - У меня было время подумать. Я не хочу, чтобы он уходил. Он будет чувствовать себя виноватым. Лучше мне уйти, пока он не вернулся.

- Нет. Подожди. Дай ему шанс. Николай - увлекающийся человек, это пройдет. Ты ему нужна.

- Я не могу, - проговорила я дрогнувшим голосом и заплакала, - не смогу жить с ним...

- Прости его, тогда сможешь.

- Простить за все, что уже было, и за то, что будет? - вскинулась я. - Выдать ему индульгенцию на измену, пусть развлекается, тешит свою плоть?

- А говоришь: "не сгоряча", - покачал головой священник

- Что же мне делать? - поникла я головой.

- Я думаю, ты знаешь сама. Прислушайся к себе. Ты на самом деле хочешь уйти от Николая? - он пытливо смотрел на меня, и я смутилась.

- Не хочу. Я люблю его. Но и так жить не хочу! Я не вещь, не домашнее животное, чтобы так со мной поступать!

О. Александр потрепал бородку:

- Это удел всех жен знаменитых мужей. Николай настолько яркая и заметная личность, что он не может принадлежать только тебе. Тут ничего не поделаешь. Мне кажется, ты сама все давно поняла. Тебе больно, да, это понятно. Молись за него и жди. Он - твой муж, твоя половина, терпи.

- Вы оправдываете измену? - удивилась я.

- Нет, конечно. Объясняю, пытаюсь тебе помочь.

- Чего же мне ждать?

- Его возвращения. Он должен побороть страсти и искушения. Ведь он бережет тебя, не открывает своей измены. Ты сама не устояла перед искушением, узнала, чего не должна была знать. Умножила скорбь, теперь терпи. А его вина - его ответ перед Богом.

О. Александр благословил меня, и я отошла. Мне нужно было все обдумать. Опять вернулся страх за тебя. Я-то знаю теперь, какой бывает расплата! Я стала страстно молиться, и забыла о своей боли и обиде.

- Только бы ему было хорошо! - шептала я. - Господи, прости его!

Вышла из храма я успокоенной и все простившей. Надолго ли? Отослав водителя (он отправился в придорожное кафе), я направилась в дом о. Александра, к Насте.

Дом утопал в роскошных цветах, появилась застекленная веранда с выходом на огород. Там я и нашла Настю с детьми. Полуторагодовалая Лиза сидела на стульчике и грызла печенье, Петр Александрович пускал кораблики в бочке с дождевой водой, Настя прореживала морковь. Увидев меня, она всплеснула руками:

- Ой, здравствуй! Как здорово, что ты приехала! Я уж говорю батюшке, что-то Красковы давно не приезжали...

Тут она немного осеклась и переключилась на детей:

- Видишь, как Лиза выросла! Ты и не помнишь ее, наверное.

Я присела к малышке, улыбнулась ей. Лиза протянула мне печенье, но тут же спохватилась и сунула его себе в рот. Она была светловолосой, как Настя, но чертами лица больше походила на отца. Глядя на эту чудесную девочку, я опять затосковала о ребенке.

Настя собрала морковку в фартук, подхватила Лизу.

- Идем же в дом, я тебя покормлю. Постилась ведь, небось?

- Постилась.

Мы прошли на веранду, где стоял стол и плетеные стулья. Настя сунула дочку в манеж, где Лиза продолжила столь же сосредоточенно грызть печенье.

- Тебе помочь? - спросила я без особого вдохновения.

- Да нет, сиди.

Я сидела и смотрела на Лизу, думала о тебе. У нас могла бы быть такая же дочка. Или сынок. Настя накрывала на стол, а я все грустила. Она поглядывала в мою сторону, но ни о чем не спрашивала. У меня мелькнуло подозрение, что она знает о твоем романе с молодой певицей. Подозрения укрепились, когда Настя накрыла на стол, мы принялись пить чай с медом, свежим творогом и пирогами, она так ни о чем меня и не спросила. Рассказала о своем огороде, о храме, о реставрации церкви в соседней деревне.

- Помнишь Ваню? Он молодец, добился возобновления работ, нашел спонсоров. Коле спасибо, помог!

Уже догадываясь, я спросила:

- Он был здесь?

Настя выдержала мой взгляд.

- Был.

- Давно? - с падающим сердцем снова спросила я.

- Да нет. Недели две назад.

Это значит, сразу после фестиваля...

- И он был не один, - не спрашивая, а утверждая, сказала я.

Настя кивнула, а в глазах ее ясно читалось сочувствие.

- И вы его приняли? - с горечью спросила я.

К горлу подступил комок, я насилу удержалась, чтобы не заплакать. Ну уж нет! Кругом враги, а я буду плакать...

- Знаешь, это третья по счету девица, которую Николай привозит к нам. Ты, конечно, не в счет. - Настя сердито теребила салфетку. - Я не знала наверняка, что их связывает - нам он сказал, что она певица, а он продюсер. И все.

Я усмехнулась:

- И ты ни о чем не догадалась!

Настя тяжело вздохнула.

- Догадалась, конечно. Это понятно было с первого взгляда.

Я застонала и невольно схватилась за сердце. Что-то в последнее время оно стало шалить. Настя без слов вскочила и убежала на кухню. Через минуту явилась с сердечными каплями и велела выпить. Я послушно выпила горькую жидкость. Боль в сердце прошла, а от другой боли лекарства нет.

- Батюшка говорил с ним, - продолжила Настя, когда мне немного полегчало.

- Что Коля сказал? - со смутной надеждой спросила я.

Настя не ответила. Лиза захныкала, уронив печенье на пол, и она отошла к ребенку. Я не могла больше ни куска проглотить, напряженно ждала ответа. Настя занялась дочкой: помыла ей мордашку и ручки, высадила на горшок. Наконец села за стол, посадив Лизу на колени. Все это время я лязгала зубами в нервном ожидании.

- Я поняла, что Коля не собирается разводиться, ему и в голову это не приходит.

Не могу сказать, что это меня утешило. Пока не собираешься, но все может измениться, если она будет настаивать на разводе. А если она забеременеет?

- Понимаешь, теперь все зависит от тебя, - продолжила Настя, со страданием глядя на меня. - От твоего терпения и выдержки. От твоего милосердия. Будь к нему милосердна, подожди немного...

Вот заладили! Чтобы не отвечать, я переменила тему.

- Ой, я забыла про подарки! - И взялась доставать из сумки гостинцы детям и взрослым.

Настя безучастно смотрела на мою суету. Видимо, она и впрямь принимала близко к сердцу нашу драму. Следующая ее фраза окончательно сразила меня. Настя погладила Лизу по голове и тихо произнесла:

- Ты бы чувствовала себя увереннее, будь у вас дети...

Я зарыдала, уронив сумку на пол. Сквозь рыдания силилась объяснить Насте, что давно уже не пью таблеток, но это ничего не меняет. Верно, Бог не дает нам детей против твоего желания. Ну и надо все-таки чаще быть вместе, чтобы зачать младенца...

Когда о. Александр вернулся из храма, я засобиралась домой. Водитель, отобедав, давно уже дремал в машине.

- Прости, - прошептала я Насте, пока о. Александр умывался.- Детей напугала, мерзкая баба.

- Держись, - она взглянула мне в глаза с пониманием. - Не пори горячку, все еще может наладиться. Только дай тебе Бог терпения.

Мы поцеловались на прощание. Поблагодарив и пожелав мира их дому, я уехала.

Возвращение домой опять было мучительным. Кучка девчонок, твоих поклонниц, несла свою привычную вахту у подъезда. Увидев меня, девицы зашептались и неприлично уставились прямо в упор. Я мужественно прошагала мимо них, держа голову и спину. Вошла в квартиру и с тоской осмотрелась кругом. Одиночество лезло из всех щелей, если перефразировать классика.

Едва смыв дорожную пыль, я позвонила Шурке. Ее не было дома. При желании еще можно было успеть встретиться с девчонками, однако мое состояние вовсе не предполагало непринужденности в общении. "Только испорчу им настроение", - подумала я и не стала звонить Кате на мобильный. Но сидеть дома было невыносимо. Я решилась на то, что запрещала себе вот уже два года: позвонила Гошке. Сердце мое бешено колотилось, пока я ждала ответа.

- Я слушаю, - раздался в моем ухе мелодичный женский голос.

Я раскрыла рот и ничего не произнесла. Воровато затаившись, немного послушала недоуменные "Алло?" и нажала на кнопку. Так делают твои многочисленные поклонницы. Они звонят и дышат в трубку, слушая мой голос. Все надеются, что подойдешь ты. Когда подходишь ты, тоже дышат, но не бросают трубку, пока ты сам ее не положишь. Однако ты подходишь к телефону крайне редко, потому что дома почти не бываешь...

"Проявить милосердие", "понять", "простить"... А кто проявит милосердие ко мне? Это я нуждаюсь сейчас в помощи и поддержке! Почему я должна быть сильной, когда я - слабый пол, женщина? Почему я должна щадить и понимать тебя, когда ты счастлив и ни в чем себе не отказываешь? Это я, я сейчас забыта, брошена, предана! Это я переношу унижение, вызывая сочувствие и сострадание, как ущербное, неполноценное существо. За что, любимый? "Мой милый, что тебе я сделала?"

Я напилась. И на этот раз мне помогло. Но выпито было много, очень много. Я добивалась беспамятства. И добилась. Хвала Богу, не наделала глупостей, кроме одной. Я снова позвонила Гошке, а когда трубку подняла молодая (судя по голосу) женщина, я спросила заплетающимся языком:

- Я могу говорить с Георгием?

На том конце трубки задали самый отвратительный из всех вопросов:

- А кто его спрашивает?

- Коллега! - коротко ответила я.

Там секунду колебались, потом ответили:

- Его сейчас нет, он в командировке.

- Когда будет? - выговорила я с трудом, но нагло.

- Дня через два позвоните. - И торопливо: - Ему что-нибудь передать?

Я кивнула, хотя меня не могли видеть, и ответила:

- Передайте, что звонила Краскова...

Как там у Шекспира? "А дальше - тишина" или "Остальное - молчание". В зависимости от перевода...

Я позвонила Гошке через три дня. Будучи в здравом уме и твердой памяти. Маловерная, малодушная дрянь! Зачем? Что я хотела от него? Ну, уж определенно не продолжения романа. Тоска так доняла меня, что не спасали ни занятия в фитнесс-клубе, ни вино, ни поверхностное общение с Мариной и Лидой.

На этот раз трубку взял он сам.

- Привет, Оль, - сказал Гошка спокойно. - Мне передали, что ты звонила.

У меня что-то дрогнуло внутри, когда я услышала до боли знакомый голос. Я прикинулась веселой и беззаботной:

- А чей это красивый голосок отвечал мне тогда?

- Это моя жена Лена.

На меня словно ушат ледяной воды опрокинули.

- Давно ты женат? - силясь не выдать своего разочарования, спросила я.

- Два месяца.

Я замолчала и, как ни напрягалась, не могла придумать продолжения разговора. Пауза становилась неприличной. Ее нарушил сам Гошка.

- А что мне было делать, Оль? Я видел вас вместе... Думаешь, мне было легко?

Я сглотнула колючий комок в горле и произнесла как можно непринужденнее:

- Но теперь у тебя все хорошо?

- Да, - ответил тихо Гошка.

- Прости меня, дуру, что побеспокоила. За все прости. Будь счастлив!

Я положила трубку и расплакалась. Последняя ниточка, связующая нас с Гошкой, навсегда оборвалась. К лучшему, утешала я себя. Не будет больше соблазна. Женатый мужчина - это табу. У него все хорошо, надо порадоваться за моего юного друга (бывшего друга) и внутренне отпустить его с хорошим чувством... Прощай, Гошка.

Да, любимый, я опять была готова совершить безрассудство. От одиночества и отчаяния. От тоски по тебе, от обиды за мою попранную женственность, от печали по несбывшемуся материнству.

Ты не звонил и не приезжал, словно меня и не существовало в твоей жизни. Я решилась позвонить сама, чего никогда не делала, давая тебе свободу маневра. Не дозвонилась: телефон оказался вне зоны доступа. Приближался сентябрь, а значит, твой отъезд в Индию. Ну, и я уезжала на юг, рискуя так и не увидеть тебя перед отъездом, а значит, продлить разлуку еще не менее чем на месяц. Марина же откровенно радовалась предстоящей поездке. Мы заказали билеты на десятое сентября. Еще оставалась маленькая надежда, что ты вспомнишь обо мне и хотя бы позвонишь. Сборы несколько отвлекли от навязчивой идеи, и я опомнилась только в поезде, который катил нас с Мариной в южном направлении.

Если бы не моя внутренняя тревога и тоска, как бы я радовалась дороге, путешествию! Я так давно не была у моря. Оставалась надежда, что море излечит меня. В купе с нами ехала супружеская пара, без конца выяснявшая отношения. Когда мы обедали в вагоне-ресторане, Марина сказала:

- Вот посмотришь на таких, никогда не захочется замуж.

- Сейчас мало кто стремится замуж, - заметила я равнодушно. - Вот вы, Марина, почему не замужем?

Я спросила мимоходом, не ожидая серьезного ответа, но Марина вдруг вспыхнула, занервничала, подозвала официантку и заказала вина. Только тогда ответила:

- Я расскажу вам как-нибудь при благоприятных обстоятельствах. Сейчас не буду. Не обидитесь?

- Да нет, - пожала я плечами.

Опять ворохнулись в душе подозрения, хотя никаких оснований для них не было.

- Это связано с моим мужем? - в лоб спросила я.

Марина удивленно посмотрела на меня:

- Нет, что вы. Мне очень нравится Коля, но больше как творческая личность. Оставьте ваши подозрения, у нас никогда ничего не было и не могло быть.

Я покосилась на нее с испугом. Только не это! Не хватало еще мне влипнуть в нетрадиционные отношения! Марина тем временем разлила вино по бокалам и предложила:

- Давайте выпьем на брудершафт! Сколько можно "выкать"?

Я испугалась еще больше. Ну вот, начинается! Придумать ничего не успела, пришлось выпить и поцеловаться с Мариной.

- На "ты"? - с улыбкой спросила она.

Я молча кивнула, наливая себе еще вина.

- И давай отдыхать! У нас впереди море, приключения. Полная свобода! Этим надо насладиться, - вещала Марина, и я чувствовала, что постепенно заражаюсь от нее легкостью и бесшабашностью.

Вскоре страхи мои забылись, а переход на "ты" и впрямь сделал наши отношения теплее.

Мне очень понравилась квартирка Марины, небольшая, но уютная. Она располагалась в старом доме сталинской постройки, но совсем недавно была отремонтирована и обставлена со вкусом. Из окон раскрывался чудесный вид на море, до которого было рукой подать. Райский уголок. Я поняла, почему Марина всякий год едет сюда, а не в Турцию или на Мальдивы. Тотчас по прибытии, не разбирая вещей, прихватив купальники, мы помчались к морю. Спуск на пляж украшали кипарисы и пирамидальные тополя, воздух был насыщен пьянящими ароматами, к которым примешивался запах моря. Я почти физически чувствовала, как живительные силы вливаются в мой потрепанный организм.

Вода была прохладная, не как в июле, она приятно освежала. Я с наслаждением плавала, качалась на волнах, лежала на воде с закрытыми глазами и ни о чем не думала. Марина плавала, как русалка. Ее голова едва виднелась в золотой дали. Да, в каждом из нас живет язычник, который жаждет слиться с природной стихией! Как хорошо...

Когда мы проходили по пляжу, мужчины провожали нас заинтересованными взглядами. Занятия в фитнесс-клубе не прошли даром, мы были в прекрасной форме. Теперь еще загорим (от солярия в Москве мы отказались)! Когда мы сели в кафе на набережной, чтобы выпить по стакану свежевыжатого сока, Марина подмигнула мне - молодые люди за соседним столиком как по команде повернули головы в нашу сторону.

- Ну как, пускаемся во все тяжкие? - озорно спросила она.

- То есть? - удивилась я.

- Ну, хотя бы похулиганим? - она указала глазами на соседний столик.

- Вообще-то я не склонна к авантюрам, - неуверенно сказала я.

- Но так же скучно будет!

К нам уже подходил молодой парень лет двадцати восьми.

- Девушки, вам можно предложить бокал шампанского?

- Один на двоих? - улыбнулась Марина.

Ободренный ее улыбкой, молодой человек присел на свободный стул.

- Обижаете. Ну, так как?

Он взглянул на меня цепким, оценивающим взглядом.

- А может, что-нибудь покрепче желаете?

Ответила Марина:

- Помилуйте, мы не пьем с утра.

- Я вас понял! Встречаемся вечером, на этом же месте. В девять вас устроит?

Только я хотела отшить прыткого молодца, как Марина сказала:

- Мы подумаем.

Парень взял мою руку, и не успела я опомниться, как он поцеловал ее и произнес, глядя мне в глаза:

- До встречи. Очень надеюсь.

Он отошел к своему столику, где его ждали приятели, и кивнул им в знак удачной дипломатии.

- Они что, не могли найти кого-нибудь помоложе? - удивилась я.

- Могли бы, конечно. Но сколько проблем! Ведь можно напороться весьма серьезно. Нет, они все правильно делают. Ищут самый беспроигрышный вариант.

- Это мы - беспроигрышный вариант? - возмутилась я.

Марина усмехнулась.

- Зрелые дамы постбальзаковского возраста - самый беспроблемный вариант. Обе стороны знают, чего хотят.

- Не староваты мы для них? - спросила я и вспомнила Гошку с Мирославом. Что за напасть! Я грежу только о тебе, о моем вовсе не юном муже, а ко мне липнут зеленые юнцы. Кому сказать, со смеху помрут...

- Нет, не скажи, - ответила Марина. - В нашем возрасте есть очарование зрелой красоты, опыта, личностной оформленности. Они все чуют, подлецы.

- Что будем делать? - спросила я по дороге домой.

- Сейчас сходим на рынок и накупим овощей и фруктов, - вдохновенно изрекла Марина.

- Нет, с этими ребятами?

- По настроению! - беспечно махнула она рукой.

Я пожала плечами, и до вечера мы не возвращались к этой теме. Смыв с себя соль, мы отправились на рынок. Южное изобилие почему-то не исключало высоких цен, но мы не торговались. Слюнки текли, так хотелось поскорее съесть все это. Марина отошла купить домашнего вина, а я сторожила пакеты и рассматривала музыкальные диски на лотке. Вспомнив, что видела у Марины музыкальный центр, решила купить какой-нибудь из твоих альбомов. Я ведь ничего не взяла с собой, а здесь сразу же затосковала по тебе и твоему голосу. И вдруг мой взгляд выхватил знакомое название. Еще не поняв в чем дело, я задрожала. На компакте славянской вязью было выведено слово "Коловрат", а с обложки смотрела светло-русая красавица с ясными глазами. Она, твоя нимфа. Выпустили, значит, ее альбом...

Я взяла в руки диск и долго рассматривала со всех сторон. Имя продюсера нигде не значилось. Может, и не было ничего? Мне приснилось?

- Это она? - услышала я и вздрогнула.

Марина из-за моего плеча смотрела на обложку.

- Хороша, ничего не скажешь, - вздохнула она.

Я не стала спрашивать твоих дисков, купила этот.

- Зачем? - покачала головой Марина.

- Хочу послушать, насладиться еще раз!

Надо ли говорить, что настроение мое было безнадежно испорчено. Всю дорогу домой мы молчали. Правда, пакеты были тяжелые, не до болтовни. Марина еще купила трехлитровую канистру домашнего вина.

- Будем пьянствовать! - потрясла она канистрой, когда мы пришли домой. - И расслабляться.

Я только уныло усмехнулась.

- Вино вкусное, я пробовала. Пьешь, как компот, а потом ноги заплетаются.

Я напрасно беспокоилась по поводу твоих записей: в фонотеке Марины были собраны все твои альбомы.

- Послушаем? - помахала я перед носом Марины компактом группы "Коловрат".

Подруга опять неодобрительно покачала головой, но возражать не стала.

- Мы голодные? - спросила в раздумье.

- Не очень. Разве можно в такую жару есть что-то тяжелое? Фрукты и еще раз фрукты, - ответила я равнодушно.

- И вино! - добавила Марина и унеслась на кухню готовить нам завтрак или уж обед. Я тем временем разобралась с музыкальным центром и поставила диск на прослушивание.

- Да разве это жара? - продолжила разговор скрипачка, внося поднос. - Я потому и люблю сентябрь, что погода мягкая... Эй-эй, мы так не договаривались!

Я ничего не могла с собой поделать. Едва услышала ее голос, тотчас представила лес, ночь, озеро...

- Та-ак! - Марина быстро налила вино в бокал и скомандовала: - Выпей.

Я послушно выпила и насилу взяла себя в руки. Марина налила еще вина себе и мне. Мы закусывали дыней и пили, пили. Тогда-то Марина и поведала мне свою историю. Я вкратце расскажу ее тебе, потому что знаю: ты никогда никому не выдаешь чужих тайн.

Она была любовницей известного, ну очень известного человека. Познакомились на концерте, когда Марина исполняла любимого Моцарта. Я сама могла убедиться, как ее талант воздействует на слушателя, поэтому поверила без слов во все, что она рассказывала. Этот человек влюбился в нее без памяти именно на концерте. Поднес ей корзину цветов, пригласил в ресторан. Она приняла приглашение, потому что давно уже испытывала к нему интерес. Возможно, даже влюбленность, но он был из небожителей, а она для него - лицо в толпе. То есть, у Марины не было ни малейшего шанса, и тут вдруг - такое чудо! На концерте он оказался случайно, а, увидев и услышав Марину, влюбился в нее, как мальчишка. Конечно, он был женат, двое детей, но Марина не желала ничего знать и кинулась как в омут головой. Пусть недолго, но отлюблю свое! Она сразу же поняла, что этот человек - ее единственный. Конечно, было трудно, порой невыносимо. Приходилось скрываться. Его лицо знала вся страна, за ним шло постоянное наблюдение. Марина сделалась заправским конспиратором. Даже мама не знала, кто возлюбленный ее дочери.

Господин N снял для Марины квартиру, где они вели свое тайное существование. Бывало, не расставались по нескольку дней, а для всех он был в секретной командировке. Марине пришлось бросить оркестр, сольную карьеру. Она должна была принадлежать только ему! И ждать. Ждать порой неделями, месяцами. Она сходила с ума от тоски, от ревности. Смотрела телевизор, чтобы увидеть своего любимого. Жить своей жизнью, уходить надолго из дома она не могла: боялась пропустить его неожиданное появление. Однажды поняла, что беременна. Купила тест, он подтвердил беременность. Опьянев от счастья, Марина ждала своего возлюбленного, чтобы сообщить ему о радостном событии.

Господин N пришел в ужас. К тому времени журналисты беспрестанно преследовали его, копались в грязном белье, разнюхивали компромат. Поддерживать отношения становилось все труднее. Это могло повлиять на высокое положение господина N. Марина уверяла, что никто не узнает, от кого этот ребенок, но ее любимый был непреклонен. Он настоял на аборте и сам отвез Марину в клинику...

Прошло еще немного времени, и он объявил любовнице о полном разрыве. Да, он по-прежнему любит Марину, но их отношения стали достоянием желтой прессы, и это бросает тень на репутацию господина N. Он не имеет права на личные чувства, занимая такой высокий пост. Он должен думать о благе страны. Марина вернулась домой, к маме. В первую же ночь она выпила все снотворное, что было в доме. По счастью, маме не спалось, она пошарила в аптечке в поисках таблеток и, ничего не найдя, зашла к Марине. Сразу все поняла и вызвала скорую. Дочку успели откачать.

Когда Марина очнулась и увидела рядом постаревшую, сгорбленную мать, она поняла, какую боль причинила ей. Не подумала о самом родном человеке, когда глотала таблетки. Желание искупить свою вину, вернуть маме радость заставило ее встать и жить дальше.

- Видишь ли, - говорила Марина слегка заплетающимся языком, - я полностью растворилась в нем, я была его тенью, дышала им, жила им. У меня ничего не осталось своего! Я забросила музыку, я потеряла себя. Полная деградация личности. Помнишь, у Тарковского в "Солярисе" Хари ни секунды не может без Кельвина? Потом все спокойнее становится, потому что очеловечивается, становится личностью. И вот мне заново нужно было очеловечиваться. Или, как у Блока, "вочеловечиваться".

Она потрясла канистру, в которой на дне еще плескалось вино, и наполнила бокалы.

- Я сотворила себе кумира из земного человека, а он оказался обыкновенным, со слабостями, нормальным. Он не виноват в том, что я сотворила кумира. Человека надо любить таким, какой он есть, и не забывать о себе. Тоже как никак Божье творение. А уж если тебе дается Божья искра, талант, то зарывать его в землю - большой грех. А я стала рабой любимого человека, принимающая от него все, даже то, что "терпеть без подлости не можно". И я поплатилась тем, что больше не могу любить, не могу даже просто влюбиться. Чистый секс, не больше. И то в редких случаях...

Мы еще выпили, но я не пьянела, потому что рассказ Марины волновал меня больше, чем вино. Она продолжала:

- Я долго возвращалась к себе. Возобновила занятия музыкой, устроилась в оркестр. Прежнего взлета, вдохновения, успеха больше не было. Я и это растеряла. Талант не терпит предательства. Нет-нет, не возражай. Ты не слышала меня десять лет назад! Нельзя утратить свое "Я" без последствий. Я ведь заново родилась, и нужно было начинать все начала.

Когда вина в канистре не осталось, Марина устало спросила меня:

- Ты понимаешь, почему я тебе все это рассказываю?

Я молча кивнула. Марина улыбнулась.

- Когда я увидела тебя впервые, подумала: "Вот такая же дурочка! Сходит с ума со своим Красковым, растворяется в нем, ничего себе не оставляет!" Я узнала себя. Такой близкой, родной ты мне показалась. Подумала, что ты бы меня поняла. Вот и навязывалась со своей дружбой. Еще хотела предупредить трагедию. Думала, это в моей власти и компетентности. Мнила: раскрою тебе глаза на твоего бесподобного Краскова, тем и спасу. Но оказалось, ты сама все прекрасно понимаешь, только иначе не можешь. А я тебе говорю: почувствуешь, что совсем теряешь себя, предаешь - уходи, спасайся. Он переживет.

Я с сомнением смотрела на подругу:

- Но как же, мы обвенчаны... Разве я не должна быть терпеливой, во всем его слушаться?

Марина горячо возразила:

- Если на то пошло, в Евангелии ничего об этом не сказано. Плоть едина, да. Но к душе женщины требования такие же, как и к мужской. Где сказано, что женщина - не человек? Христос не делал различия между мужчиной и женщиной в духовном плане. Это люди уже напридумывали, что женщина должна подчиняться, слушаться и так далее. Я думаю, что и с талантом так же. Подняться над своим полом не всякий может. Это и есть духовное совершенствование. Там ведь, - она указала на потолок, - полового различия нет. Кто живет на рефлексах, тот и оправдывается принадлежностью к женскому полу. Но ты не такая, я знаю!

Я слушала ее с возрастающим изумлением. Опять ощутила смутную тревогу. Осмелилась возразить:

- Но я люблю его...

- Люби. Что тебе мешает любить мужа и при этом быть собой, сохранять свое "я"? Даже если придется уйти, что помешает тебе его любить? Не можешь без него? А почему? Потому что своего содержания не осталось. Ты Колю сделала смыслом существования, а ведь он - не Бог. Зачем же на него такой груз вешать? Мне кажется, займись ты делом, тебе стало бы легче.

- Коля запретил мне работать, - уныло ответила я.

Марина пожала плечами:

- Можно и дома заниматься делом, если не зацикливаться на муже. В конце концов, вести насыщенную жизнь, ходить на концерты и в театр, ездить куда-нибудь. Заграницу, например. Ты была в Париже?

- Нет, - вздохнула я.

- Вот видишь. Начни жить полноценно, и не будешь так нуждаться в его постоянном присутствии. Сдается мне, что и Коле станет много легче.

- А как же быть с этим? - я махнула рукой в сторону давно умолкнувшего проигрывателя.

Марина задумалась, видимо, примеряя ситуацию на себя.

- Да, это больно. Но рубить сплеча не следует. Формально ты ничего не знаешь, так ведь?

Я кивнула.

- Значит, он не считает свое увлечение достаточной причиной для разрыва ваших отношений. Надо подождать. Да не сложа руки, а что-то делая!

- Она талантлива, молода, красива, а я что? - плаксиво пробормотала я.

Марина рассердилась:

- Вот опять! Самоуничижение, вечная русская подлость! Ты даже не подозреваешь, как ты прекрасна, как нежна твоя душа, как притягательна ты для мужчин! Нет, Николай не дурак, он тебя увидел, понял - честь ему и хвала! Только вот сохранить тебя не озадачился, это их вечная ошибка. Но ты помоги ему сама.

Марина так разгорячилась, что я с тревогой смотрела на нее и ждала чего-то выходящего за рамки моего понимания. Она вскочила, и я напряглась всем существом. Марина открыла стенной шкаф и достала с верхней полки... скрипку.

- Вот, слушай.

Приладив инструмент к щеке, она заиграла. Не знаю, вино ли тому причиной, моя экзальтированность или невероятный талант Марины, но ее музыка потрясла меня до слез, подняла куда-то в горние выси, приблизила к Богу. Я забыла обо всем, слушая скрипку, поющую о вечном, прекрасном, мучительно-сладком...

- А теперь отправимся доказывать свою женскую состоятельность! - заявила Марина, пряча скрипку в футляр.

Меня удивил резкий переход от поэзии к прозе, я еще не вернулась из горних сфер.

- Что это? Что ты играла? - спросила я с трепетом.

Марина улыбнулась:

- Импровизация. Я играла твою тему, как это себе представляю. Если хочешь, образ твоей души.

Я смотрела на нее в ошеломлении.

- Ты можешь сочинять музыку и не делаешь этого?!

- Ну почему же, - возразила Марина, роясь в чемодане. - Сочиняю для себя, а кому еще может быть интересно? Мне нравится импровизировать, но я ничего не записываю.

Добыв из чемодана легкое платье, она критически осмотрела его и продолжила:

- Скрипка у меня, как дневник. Грустно - играю, весело - тоже. Надо подумать - тоже берусь за скрипку, так лучше думается. А почему ты сидишь? - прервала она себя. - Собирайся - почти девять.

- Мы куда-то идем? - удивилась я.

- Нас ждут на набережной в кафе. А если и не ждут, мы не для того приехали, чтобы дома сидеть.

Когда, собравшись и наведя красоту, мы выходили из дома, Марина сказала как бы между прочим:

- Квартирку эту мне он подарил. Еще тогда, десять лет назад...

Так начался наш экстремальный отдых. Любимый, не подумай ничего дурного. Мы, конечно, много знакомились с мужчинами, водили за нос искателей доступной любви, рисковали, иногда ходили по самому краю, но никаких любовных приключений у меня не было. Я наслаждалась морем, тишиной, долгими прогулками в горы и почти не пила. Мы продолжали держать себя в форме, поэтому никаких излишеств себе не позволяли. Фрукты, овощи, рыба, сыры и немного домашнего вина. Бывало, Марина одна уходила вечером на танцы и приходила под утро. Я не лезла к ней с расспросами. Мне было хорошо и так.

Первое время я все ждала твоего звонка. Тебе давно уже пора было ехать в Индию. Однако ты не звонил, твой телефон по-прежнему был недоступен, и я решила, что ты уже там, на Тибете. Удивительное дело, здесь я перестала страдать, боль утихла, я уже не терзала себя воспоминаниями о лагере "Святояр". Происходило что-то необыкновенное: я чувствовала тебя во всем, что меня окружало. Ты был рядом. Пряными темными вечерами, пахнущими совсем по-другому, чем в Москве, я томилась по тебе. Ты приходил ко мне во снах. Какие это было сны! Ты, похожий на мальчишку, длинноволосый, как в молодости, безбородый, такой родной и близкий... Когда наросла полная луна, стали сниться связные сюжеты. Такого никогда не было со мной, чтобы каждую ночь видеть яркие, цветные, да еще сюжетные сны! Порою не хотелось даже просыпаться, потому что во сне ты был со мной.

Бывало, если Марина не возвращалась ночью, я уходила на берег моря и долго сидела на деревянном лежаке, слушая прибой и мысленно разговаривая с тобою. Огромная луна нависала над морем, по воде бежала дорожка. Я закрывала глаза и начинала чувствовать твои легкие касания, вкус губ, запах волос. Это было так остро, что казалось: протяни я руку - тотчас упрусь в твою грудь. Боже мой, разве можно сходить так с ума по собственному мужу? Кому сказать, не поверят...

Но эти грезы не причиняли боль, как это было в Москве! Иллюзия твоего присутствия была столь убедительна, что я уже не тосковала. Ты был со мной... Твоя нежность, ласка, твоя страстная дрожь, твои красивые руки, которые я люблю целовать. Однажды я заговорила вслух, прошептав:

- Хороший мой. Удивительный мой...

- Вы что-то сказали? - послышалось из тьмы.

Я вздрогнула и оглянулась.

- Вам тоже не спится? - ко мне подошел высокий мужчина в белом.

От неожиданности я даже не ощетинилась, как обычно в таких ситуациях, а вполне мирно ответила:

- Ну, разве можно спать в такую ночь!

- Наташа Ростова, лунная ночь в Отрадном, - чуть насмешливо прокомментировал незнакомец.

- Какая Наташа, впору уже со старухой Изергиль сравнивать. Тоже у моря сидела.

Мужчина оценил мой инфернальный юмор. Он присел рядышком на соседнем лежаке, достал из кармана сигареты:

- Вы позволите?

Я пожала плечами:

- Ради Бога.

Он закурил, и огонек его сигареты таинственно светился в полумраке. Мы молчали довольно долго, потом незнакомец заговорил низким, звучным голосом:

- Представьте себе, что на горизонте появляется высокий парусный корабль, на воду брошены шлюпки. Слышите их плеск? Вот они гребут к берегу, выбираются из шлюпки и бредут по колено в воде. Вот они приближаются к вам...

- Кто? - глупо спросила я.

- Как кто? Пираты! Они хотят вас похитить, чтобы продать в рабство какому-нибудь сластолюбивому султану.

Я рассмеялась:

- У султана найдутся наложницы помоложе, на что ему я?

- Вы преступно ошибаетесь! Султану наскучили молоденькие неопытные рабыни. Он ценит зрелую красоту и ум. Помните, как Шахерезада очаровала своего грозного повелителя? Умом, зрелой красотой.

- Сказками! - возразила я.

- Почему бы и нет? - невозмутимо ответил мужчина в белом. - Мы, мужчины, любим сказки, ведь мы как дети.

- Да уж, - улыбнулась я в темноту.

Мы еще помолчали. И вдруг он спросил:

- А где ваша подруга?

Я опешила и насторожилась.

- Какая подруга?

- Марина. Ведь она ваша подруга?

Он повернулся ко мне и вгляделся в лицо.

- Да. Вы ее знаете? - удивилась я.

Незнакомец кивнул. Я внимательнее посмотрела на него.

- Мы уже виделись?

- На Центральной площади, помните, слушали оркестр?

И я действительно вспомнила. Недели две назад - мы только приехали - Марина потащила меня на площадь:

- Знаешь, как в пятидесятые: духовой оркестр! Или еще до революции в парках играли военные музыканты. Это так здорово!

До этого мы полдня проболтались в парке, я устала с непривычки и приняла предложение без восторга. Однако, на удивление, мне все очень понравилось. Мы даже повальсировали немного. Вот тогда и появился этот мужчина. Он пригласил Марину танцевать. Потом мы ушли, и все. Мне казалось, продолжения не было.

Я не знала, что ответить незнакомцу. Марина не рассказывала мне, где она пропадает по ночам. Она изменилась, стала чаще улыбаться, скрипка ее торжествующе пела и ликовала. Если я спрашивала, что с ней происходит, куда ее уносит, она декламировала смеясь:

- "Мне дело - измена, мне имя - Марина,

Я - бренная пена морская"!

Мужчина в белом ждал ответа, прикуривая очередную сигарету. Кажется, он нервничал. Мне захотелось ему помочь.

- Возможно, она дома, - неуверенно сказала я. - Я давно уже тут сижу, не знаю наверное.

Он кивнул, поднялся с лежака и исчез в темноте. Конечно, я была заинтригована. Возвращалась домой, чтобы устроить допрос моей странной подруге, но сразу все забыла, когда увидела ее. Марина сидела на подоконнике распахнутого окна, свесив ноги наружу. У меня упало сердце от страха: все-таки третий этаж сталинки. Я не решалась ее окликнуть, чтобы не испугать, так и стояла в дверях. Плечи Марины тряслись: она плакала! Впервые я видела, как плачет скрипачка.

Она сама почувствовала мое присутствие и обернулась. Я сказала, силясь скрыть дрожь:

- Вот кто у нас Наташа Ростова, любующаяся лунной ночью! Да, ночь чудесная! - и прошла в комнату.

Марина не ответила. Она отвернулась, чтобы стереть слезы. Потом медленно - мне показалось, чересчур медленно! - сползла с высокого подоконника. Чтобы не смущать ее, я занялась постелью. Марина ушла в ванную и долго не возвращалась. Я несколько раз подходила к двери и прислушивалась. Сердце вновь тревожно забилось: как бы не натворила чего моя безумная подруга. Я тихонько стукнулась в дверь:

- Марина, ты скоро?

В ответ мне щелкнула задвижка и дверь распахнулась. Заплаканная Марина вышла и, не глядя на меня, прошла на кухню. Я замялась, не зная, как себя вести. Скрипачка гремела бокалами и чем-то еще, потом позвала меня:

- Давай выпьем немного, вино хорошее.

Я с готовностью согласилась. Выключив верхний свет, мы уселись на кухне и, как это часто делали, зажгли свечи в старинном бронзовом подсвечнике. Марина разлила красное вино, некоторое время мы молча пили. Я заговорила первой:

- Тебя спрашивал на пляже мужчина в белом.

Марина подняла на меня измученные глаза и тихо спросила:

- Он просил что-нибудь передать?

- Нет.

Глаза ее вновь налились слезами.

- Не надо, Марина, - попросила я. - Нет сил смотреть на твои страдания. Расскажи же, что у тебя произошло?

Она потрясла головой то ли в знак несогласия, то ли отгоняя дурные мысли, и снова наполнила бокал. Я ждала. Выпив все до дна, Марина отставила бокал и заговорила.

- Произошло то, чего я меньше всего ждала: я влюбилась. Думала уже, никогда этого не случится...

Она помолчала, справляясь с рыданиями, и снова заговорила.

- И вот втюрилась, как девчонка! Но он такой!

Я мысленно ахнула: глаза подруги засветились сказочным светом, и вся она преобразилась.

- Красивый, умный! Умный по-хорошему. Говорить умеет так, что обо всем забываешь!

- Чем занимается? - спросила я и тотчас пожалела об этом.

Марина непонимающе посмотрела на меня. Я пояснила:

- Ну, кто он? Профессия? Род деятельности?

Скрипачка пожала плечами:

- Не знаю. Мы не говорили об этом. Он может быть кем угодно: музыкантом, писателем, художником, учителем, инженером, артистом, ученым... Все знает, остроумен, интересен во всем... А обаяние! Вот и не верь после этого в магнетизм личности!

Она все-таки не выдержала и расплакалась.

- Так в чем же драма? - допытывалась я.

- Он уезжает завтра. Уже сегодня. У него самолет в семь утра. Он искал меня, чтобы попрощаться, потому что я убежала... Ведь он не знает, где я живу...

Я подскочила:

- Еще не поздно его перехватить!

Марина закрыла лицо руками и глухо проговорила:

- Не нужно.

- Куда он летит? - горячилась я.

- Домой, в Москву.

Я немного успокоилась:

- Тогда ничего ужасного нет. Найдем его в Москве.

- Нет, - возразила Марина.

- Что "нет"? - не поняла я.

Марина отняла руки от лица и посмотрела на меня тускло и безжизненно.

- Мы не будем искать. Он женат.

Я ахнула.

- Как же так? - растерянно спросила. - Ты что, этого не знала?

- Нет, - устало ответила Марина. - Как-то не поинтересовалась, а он сам не откровенничал по этому поводу.

- Можно было бы догадаться, - горько усмехнулась я, припомнив Валю из вологодской деревни. - Они здесь все неженатые.

Марина с тоской смотрела на меня, и мне было больно. Чем тут поможешь? Она стала рассказывать, а я слушала, зная, что это единственное, чем могу ей сейчас служить. Пресловутый курортный роман. Мало ли их было в жизни Марины! Она не ожидала, что так попадется! Обычно все свои приключения Марина затевала с целью получить дозу удовольствия и не потерять форму. Как правило, это было взаимно, и угрызения совести не мучили скрипачку.

- За все приходится платить! - лихорадочно бормотала она. - Так мне и надо!

Ее герой оказался в той же ситуации. Он признавался Марине, что всегда предпочитал легкие, необременительные связи, а тут оказалось все куда серьезнее. Они словно ждали друг друга всю жизнь. Не могли нарадоваться пониманию, родственности душ, удачному соединению характеров. Отношения развивались по-курортному стремительно. Их физическое сближение было естественным, как желание напиться в жаркую погоду. И здесь их ожидала удивительная гармония и полнота чувств. За две недели они успели так привязаться друг к другу, что мысль о разлуке казалась немыслимой. Однако пришло время прощаться. Марина ждала с надеждой, что он как-то определит на будущее их отношения, сделает ей предложение или хотя бы какой-то намек. Казалось, они не могут расстаться вот так просто. Ради чего тогда встретились? И вот сегодня вечером он признался, что женат.

- Что ты наделал?! - только и могла вымолвить потрясенная Марина.

Она видела, что он сам подавлен, растерян, несчастен. Не дав ему оправдаться и сказать слово в свою защиту, Марина убежала.

- Еще не поздно найти его, поговорить! - повторила я.

Марина посмотрела на настенные часы и сказала бесцветным голосом:

- Поздно, он уже едет в аэропорт.

- Найдем его в Москве! Ты хоть что-нибудь знаешь о нем?

Марина горько усмехнулась:

- Ничего конкретного. Я могу рассказать о нем все, но не знаю даже его фамилии. Не знаю, где он живет, чем занимается, кто его друзья. Здесь он снимал комнату у хозяйки, там мы встречались. Вот и все... Да о чем может идти речь, если он женат?!

Мы скорбно помолчали.

- Господи, как же жить-то теперь я буду? - вдруг воскликнула Марина и завыла, запричитала, как древние плакальщицы: - Да за что же мне это мучение-е? Да как же я теперь на свет-то Божий смотреть буду-у? Да зачем же мне теперь жить-то, сиротинушке бедно-ой?

Я тоже завыла, зарыдала вместе с ней, вспомнив все свои беды и несчастья. Незадачливая любовница плакала о том, что ее мужчина женат, а я плакала о муже, что у него есть другая любовь. Какая она, жизнь...

Еще две недели мы жили у моря, отчаянно грустя и, как это ни парадоксально, наслаждаясь бархатными денечками, купанием в море, притихшем в ожидании штормов, теплыми, мягкими вечерами... Вокруг разливалась зрелая нега, томление в предчувствии бурь. И мы тихо перетекали изо дня в день, печальные и скорбные, но живые. Даже какие-то просветленные. Мы старались не думать о том, что ждет нас в Москве, но ближе к отъезду все чаще вздыхали.

Не думать о тебе я не могла: разве что с окончательным помутнением рассудка. Ты был со мной, во мне, навсегда. Марина много молчала, но я видела, как она тоскует. Скрипка ее рвала мне душу. Марина часто уходила гулять одна, верно, туда, где прежде гуляла со своим возлюбленным. А я в это время слушала твои песни, твой голос, создавая полную иллюзию твоего присутствия. Только один раз я прослушала диск группы "Коловрат", после чего не могла дышать, двигаться, говорить. Марина спрятала его от меня подальше.

Частенько мы ходили вместе на Центральную площадь слушать оркестр. Однажды Марина взяла с собой скрипку и, попросив музыкантов поддержать ее, целый час играла свои любимые произведения. Люди на площади сначала недоумевали, потом неистово аплодировали и просили еще. Я в который раз уже изумилась ее таланту и почувствовала нечто похожее на зависть. Будь у меня такой талант, все было бы по-другому. Так мне казалось. Уверена, ты оценил в своей нимфе прежде всего ее дар, а потом уж и все остальное. Да, я что-то писала, но больше для себя, никто не читал моих произведений. Может, все же попробовать написать роман и отдать его на суд Олегу? Вдруг получится опубликовать его, и у меня появится интересное дело? Как знать, возможно, Марина права, и тогда я стану менее зависимой от тебя?

С тех пор эти мысли все чаще посещали меня. Я смотрела на Марину и понимала: не будь у нее скрипки, не миновать бы ей депрессии. Есть вещи, которые равны по силе воздействия и часто взаимозаменимы: вера, любовь, творчество... Марина давно уже твердит мне об этом. А я знала одно: в Москву нужно вернуться с каким-то решением. Казалось, найди я это решение, все станет просто. Не так мучительно будет возвращаться домой, я буду сильнее, терпимее.

Как-то мы сидели поздно вечером на кухне, пили хорошее вино, молчали. Оставалось всего два дня до отъезда, это обстоятельство изрядно портило нам настроение. Не то чтобы так постыла была Москва, нет. Мы даже соскучились по родному городу. Не хотелось возвращаться в одиночество и к мукам любви. Здесь все смягчалось, оживлялось иллюзией присутствия любимого человека (с Мариной происходило то же, что и со мной), обретало характер ностальгической грусти, которая наполняла душу, а не иссушала.

- Может быть, нам никто и не нужен? - сказала вдруг Марина, и я вспомнила давнее Катино откровение.

В ответ только вяло пожала плечами.

- Что может быть лучше свободной творческой жизни? - продолжила свою мысль скрипачка. - Сама себе хозяйка, ни от кого не зависишь в своих настроениях, голова свежа и просторна, сердце открыто для разных чувств, для восприятия искусства.

Она в задумчивости вертела в руках бокал, потом подлила вина и выпила.

- А то ведь просто беда! Наваждение какое-то! Что ж мы, как курицы безмозглые, так ведемся на их штучки?

Глаза ее при этом подозрительно блестели. Она отвернулась. Потом принялась за меня:

- Тебе надо писать! Ты можешь, я уверена. Начни что-нибудь большое, значительное. Да хоть свою историю любви напиши! Бьюсь об заклад, у тебя получится захватывающий роман!

Я посмотрела на нее с сомнением:

- Да как можно об этом писать? И Коля мне не простит...

Марина возмутилась:

- Коля, опять Коля! Где же твое собственное Я? Где твоя личность? Здесь я увидела, какой ты можешь быть, когда не бредишь Красковым. Легкая, свободная, обаятельная, красивая. Мужчины за тобой ходят, как дети за Крысоловом.

Я удивленно смотрела на подругу: она редко выходит из себя. Кажется, Марину несло.

- Однако едва вспомнишь о муже, принимаешь вид побитой собаки. По-твоему, это нормально?

Марина словно заглянула мне в душу. Она угадала то, что я сама еще не до конца осмыслила. Я была близка к решению... Когда прощались с морем, с горами, с немногими знакомыми соседями, я укрепилась в нем.

Любимый, я поняла, что должна уйти от тебя. Да, должна уйти сама, без объяснений, не обличая тебя в неверности. Просто отпустить тебя к твоей любви. Мне так хотелось, чтобы ты был счастлив!

Хорошо, что мы ехали поездом. Было время для привыкания к перемене климата, образа жизни, настроения. Я ничего не сказала Марине о своем решении. Заверила только, что начну работать над романом, она вполне удовлетворилась. В дороге мы ничего не ели, кроме фруктов, которые портились быстрее, чем мы их съедали. Целый ящик фруктов везли в Москву. Вернее, Марина везла для мамы, мне-то некому. Тебя я полагала давно уже где-нибудь на Тибете, поэтому и не звонила больше и даже не заряжала свой мобильный телефон, забросив его далеко в сумку.

На этот раз мы ехали в купе вдвоем и благославили судьбу. Общаться с незнакомцами не было сил. По соседству с нами располагалось семейство с двумя маленькими детьми. Младший, мальчик лет трех, весьма любопытничал и при всякой возможности заглядывал к нам в купе. Он молча наблюдал за нами, а когда ему предлагалось войти, ребенок мгновенно исчезал. Однажды нам таки удалось завлечь его в свои сети. Малыш с достоинством принял предложенный ему персик, медленно, не глядя на нас, надкусил его и пробормотал:

- Спасибо.

- Суровый мужчина, - улыбнулась Марина и посадила ребенка себе на колени.

Мальчик решительно высвободился, посмотрел на нас исподлобья и направился восвояси. Мы переглянулись с подругой и как по команде протяжно вздохнули, без слов понимая друг друга. Во взгляде, жестах, движениях Марины читалась глубокая тоска по материнству. Со мной все ясно, но за Мариной я никогда не наблюдала особой тяги к детям. Возможно, она сама не знала себя с этой стороны. Любовь пробудила спящие инстинкты...

Хороший мой, я вернулась другая. Нет, меньше любить тебя я не стала, но во мне появилась уверенность, что я смогу жить одна, ведь ты все равно будешь со мной, как там, на юге. Поездка мне показала, что это возможно. Еще я почувствовала, что могу писать, и теперь у меня есть друг - Марина. Мы сроднились с ней, наша дружба давала мне силы перенести одиночество, жизнь без тебя. Конечно, она не заменяла семейную жизнь, это невозможно, но поддержку я чувствовала определенно.

В Москве уже давно хозяйничала осень, было сыро и пасмурно. На эту погоду мы прихватили плащи и палантины. Расстались на вокзале. Марина наняла носильщика, а я сразу же села в такси и поехала домой. Противоречивые чувства мешались во мне, пока я ехала по городу. Я успела соскучиться по Москве, по своей квартире, но страшно было возвращаться в пустой дом, как в клетку, где живут тоскливые воспоминания, страхи и комплексы. О нашей любви, которая тоже жила здесь, я старалась не думать, иначе бы не решилась уйти. Я еще не знала, куда направлюсь дальше, где буду жить. Надеялась, пока ты путешествуешь, снять квартиру. Еще непонятно было, на что и как буду существовать, оплачивать жилье, но полагалась на твою помощь. Хотя бы в первое время, пока не устроюсь куда-нибудь. Почему-то ни секунды я не сомневалась, что ты поймешь меня и поможешь.

Неприятно кольнуло внутри, когда я увидела кучку твоих поклонниц, нагло воззрившихся на меня. Наверно, их выгнали из дворика, они расположились на детской площадке напротив дома. Только напрасно они тут сидят, убивают время. Должны бы уже понять, что ты дома почти не бываешь ...

Я вошла в подъезд с тоскливым предчувствием. Действительность наваливалась на меня и тащила на дно. Или это чемодан такой тяжелый? Куда только девались накопленная солнечная энергия, легкость, лучезарность? У моря все было так просто... Все, не буду откладывать, прямо сейчас позвоню в агентство по недвижимости и попрошу подобрать мне квартиру. Боюсь, после не хватит решимости.

Я открыла ключом дверь, вошла и поставила чемодан. Нос тотчас уловил запах табака. Может, это с лестничной площадки? И тут из кухни донеслись непонятные звуки. Я испугалась так, что сердце едва не остановилось. Прислушалась, замерев. Да, в доме кто-то был. Скинув туфли, на цыпочках я прокралась к закрытой кухонной двери. Шум возни, звон разбитой посуды, бормотание:

- Будь оно неладно!

По инерции я еще тряслась, но уже все поняла и распахнула дверь. Ты сидел за столом, на котором царил хаос: бутылки, огрызки, пустые пластиковые упаковки, консервные банки, окурки. Ты был изрядно пьян. Увидев меня, как-то жалко улыбнулся и сипло пробормотал:

- Ты приехала...

Я не могла говорить, только смотрела. За какой-то месяц ты изменился почти до неузнаваемости. Резче обозначились морщины, прибавилось седины в волосах, глаза смотрели тускло и безжизненно. Я не сразу догадалась, что еще так изменило твой облик: ты сбрил усы и персидскую бородку. Мне вновь стало страшно, теперь уже по другой причине.

- Что случилось? - наконец выговорила я с падающим сердцем.

Обозрев беспорядок на столе, ты виновато произнес:

- Я тут одичал без тебя...

Ты смотрел на меня с детской беспомощностью, а в глазах твоих стояли слезы. Господи, что же случилось? Я рухнула на стул, налила себе рюмку водки и выпила.

- Не надо, не пей, - пробормотал ты, морщась. - Жуткая гадость.

- Что случилось? - повторила я вопрос.

С трудом прикурив сигарету, ты вдохнул дым и закашлялся. Я ждала с нарастающей тревогой. Откашлявшись, ты хрипло произнес:

- Голос... Я потерял голос.

"Расплата!" - обожгла меня мысль. Больнее нельзя было тебя ударить. Горячая волна любви, жалости, желания отдать жизнь, только бы тебе это помогло, накрыла меня с головой.

- Это конец! - ты силился усмехнуться, но не смог удержать слез.

Я тоже едва не расплакалась, однако, подавив рыдания, выговорила со всей твердостью, какая была мне присуща:

- Что за глупости ты говоришь! Так не бывает. Давно это началось?

Теперь ты смотрел на меня с надеждой, как ребенок на всесильного взрослого.

- Неделю назад.

- Но ты же говоришь, значит, голос есть.

- Я не могу петь.

- Может, от этого? - я кивнула на стол.

Ты горько улыбнулся:

- Здесь обратная связь.

- Значит, это временно. Я слышала, такое случается.

Ты покачал головой:

- Я был у врача. Он подписал мне приговор.

Ты налил себе водки, но я не дала выпить, накрыв рюмку ладонью.

- Подожди, не пей, прошу тебя. Почему это произошло? Врач объяснил? Что он сказал, почему пропал голос?

Ты повесил голову и замолчал. Я решительно убрала со стола водку, направилась в ванную, включила воду. Пока набиралась вода, наводила порядок на кухне. Собрала весь мусор в мешок, вымела осколки, помыла посуду. Ты пьяно клевал носом, дремал. Добавив в ванну успокаивающие травы и расслабляющие соли, я повела тебя отмокать. Ты не мог сам раздеться, я взяла на себя и это. Снимая майку, не выдержала, припала к твоей груди, поцеловала в серединку. Как соскучилась... Ты вяло обнял меня, но я высвободилась и расстегнула на тебе ремень.

- Боюсь, что толку от меня сейчас будет мало, - пробормотал ты, а я, щелкнув тебя по носу, решительно совлекла джинсы и все остальное.

- Ныряй!

Ты понял это буквально и чуть не захлебнулся.

- Ну что ты, как маленький, - ворчала я, с нежностью хлопоча над тобой.

Вся моя одежда была мокрая после этой операции, следовало переодеться. Пока ты лежал, дремля в теплой воде, я перенесла чемодан в свою комнату, переоделась в домашний наряд. Потом выволокла тебя, немного протрезвевшего и успокоенного, из ванны, обтерла пушистым полотенцем и отвела в нашу спальню. Ты свалился в подушки и пробормотал, окончательно засыпая:

- Как хорошо, что ты приехала! А я все звонил, звонил...

Я бросилась к телефону и набрала Маринин номер. По счастью, она была дома и могла говорить. Я вкратце обрисовала ситуацию.

- Что же делать? Марина, нужно срочно найти врача, хорошего врача, который специализируется на подобных случаях! И если можешь, узнай, что же все-таки произошло с Колей?

- Хорошо, - с готовностью ответила Марина. - Я поговорю с ребятами и узнаю, у кого он был и что ему сказал врач. Жди.

Легко сказать. Я металась по дому, разбирала свои вещи, заглядывала к тебе, сидела рядом и смотрела на твой спящий профиль. Марина позвонила к вечеру, когда уже я сама готова была набрать ее номер.

- Для начала телефон запиши. Это врач Кураев, которого мне порекомендовала одна певица из Большого театра, проверенный.

Она продиктовала номер, назвала его имя, я записала.

- Я поговорила с Герой и Андреем, еще кое с кем, - продолжила Марина. - Выяснила, что потеря голоса произошла на фоне стресса. Нагрузки тут ни при чем: он мало пел в последний месяц.

Холодея от предчувствия, я выдавила:

- Стресс? Но от чего?

Марина сделала паузу, собираясь с духом:

- Эта девушка, из "Коловрата", выходит замуж за модного продюсера. Как только ее диск вышел и стал популярным, она рассталась с Николаем. Ей сделали предложение, от которого она не смогла отказаться. Так часто бывает. Законы шоу-бизнеса.

Марина продолжала говорить, но я уже плохо соображала. Твоя нимфа тебя предала! Она предала твою любовь! Да как тут не сойти с ума, не то что голос потерять! Ты терял веру в себя.

- Он обеспечил ей ротации на самых популярных радиостанциях, в перспективе - сольная карьера, - услышала я. - Словом, девочка сделала правильный выбор.

- Такой ценой! - не выдержала я. - Она далеко пойдет...

Мы помолчали.

- Врач, у которого был Коля, довольно известный отоларинголог, - снова заговорила Марина. - Он предупредил Колю, что ему нельзя больше петь: чревато более серьезными последствиями.

- Куда уж серьезнее! - возмутилась я.

- Поверь мне, может быть и хуже. Я не стану сейчас произносить это вслух.

Я испугалась.

- Надежды нет?

Марина ответила не сразу:

- Очень мало. Но ты обязательно позвони Кураеву, уговори его посмотреть Николая.

Я не стала откладывать в долгий ящик и сразу позвонила Кураеву, хотя было уже поздновато для подобных контактов. Мне удалось убедить доктора принять нас завтра. Я еще долго не могла успокоиться, все думала, как тебе помочь, как вселить в тебя надежду, желание жить. О том, что собиралась уйти от тебя, я даже и не вспомнила.

Давно уже пора было спать: Кураев назначил консультацию на утро. Я полежала в ванне, чтобы расслабиться хоть немного. Помогло: к постели я добиралась уже на автопилоте. Поставила будильник, выключила ночник и легла рядом с тобой. Ты спал тревожно, стонал, и я тотчас просыпалась и гладила тебя по плечу, успокаивала.

Утром с большим трудом растолкала тебя. Однако, проспав больше десяти часов, ты отдохнул и протрезвел абсолютно. И выглядел много лучше давешнего, только взгляд по-прежнему был мертвым. Ты не спрашивал меня ни о чем, а ведь мы не виделись три месяца (вологодские леса - не в счет)! Я тоже старалась не расспрашивать о том, что могло тебя ранить. В конце концов, подумала я, ты сам решишь, во что меня посвящать. Формально я ничего не знаю, из этого и будем исходить.

Я пыталась накормить тебя завтраком, но безуспешно. Ты только кофе выпил. Когда я сообщила о консультации у Кураева, ты заявил:

- Никуда я не поеду.

- Как? - растерялась я.

- Все ясно и так. Можешь посмотреть выписку, врач мне отдал. Там все сказано: петь я больше не буду.

Я изучила бумажку и убрала к себе в сумку, чтобы показать доктору.

- Я уже договорилась, - просяще посмотрела на тебя. - Мировое светило. Неудобно будет, если манкируем: он отменил другие консультации. Я так просила...

- Зачем? - равнодушно спросил ты.

Я не могла перенести твоего несчастного, безжизненного вида. Хотелось трясти, тормошить тебя, чтобы вывести из этого состояния. Я сложила молитвенно руки:

- Ну, если тебе все равно, Коля, давай съездим! Ну, прошу тебя. Звонить и предупреждать уже поздно, нехорошо получается.

Ты пожал плечами и ушел к себе. Я бессильно опустила руки и села на стул, не зная, что делать дальше. Однако через некоторое время ты вышел в свитере и джинсах, готовый к выходу.

- Ну, чего же ты? - спросил. - Сама не готова...

Я обрадовалась и понеслась одеваться, а ты терпеливо ждал. Когда, уже готовая, я вышла в холл, ты стоял, прислонившись к стене, и о чем-то думал. Очнувшись, надел кожаную куртку, темные очки и двинулся за мной.

- В каком направлении едем?

- В сторону Таганки, - ответила я.

Твои фанатки не успели среагировать. Мы сели в машину прямо у подъезда и выехали в переулок, только тогда они ринулись к твоему окну. Ты поднял стекло, переждал вереницу машин и порулил к набережной. Всю дорогу мы молчали, это было мучительно. Ты погрузился в свои невеселые думы и, кажется, забыл обо мне. Я искоса поглядывала на тебя и раскрыла рот только однажды, когда нужно было назвать адрес клиники, где принимал доктор Кураев.

С трудом найдя место для парковки, мы остановились возле современного высотного здания со стеклянным подъездом. Ты не снимал темных очков до самого кабинета Кураева. Доктор принял нас приветливо, но без лишних словоизлияний. Я этого боялась, ведь по телефону он признался мне, что любит твои песни и даже посещает концерты. Это был крупный мужчина восточного типа, рядом с ним ты казался щуплым подростком. Кураев выполнил условие полной конфиденциальности, никого из персонала в его кабинете не было. Он сам завел карточку и увел тебя в смежное помещение на осмотр, плотно прикрыв за собой дверь. Я сидела на стуле и тряслась от волнения. Сейчас мы услышим приговор, от которого зависит наша дальнейшая жизнь.

Ждать пришлось довольно долго, я была ни жива ни мертва, когда вы, наконец, вышли. Ты подошел и коснулся моей руки:

- Идем.

По твоим глазам я ничего не могла понять и метнула взгляд в сторону доктора. Тот что-то писал, а когда мы направились к выходу, негромко сказал:

- Я бы попросил супругу задержаться на минуту.

Я растерянно спросила:

- Подождешь меня в машине?

Ты кивнул и вышел, навесив на нос темные очки.

Я вернулась к столу и снова присела в тревожном ожидании. Доктор поднял умные глаза от бумаг и протянул мне рецепты.

- Это принимать каждый день, там указана дозировка.

Я кивнула, боясь даже спрашивать о твоем горле. Кураев сам все сказал.

- Ну что ж, случай серьезный, но не смертельный. Никаких причин болезни, кроме вот этих! - и он постучал пальцем по виску. - Нервный стресс. Нужен покой, положительные эмоции. Из города лучше уехать. Петь ни в коем случае нельзя.

- Никогда? - в ужасе просипела я, будто у меня самой пропал голос.

- Не хочу вас обнадеживать, но надо подождать. Вернется спокойствие - возможно, вернется и голос. Я уже сказал, никаких объективных причин болезни нет. Тут еще возраст надо учитывать... Посмотрим! - Он махнул богатырской рукой, и со стола взметнулись листки.

- А что вы ему сказали? - просипела я.

- Сказал, что надо себя беречь. Не волноваться, не психовать. И ждать.

Казалось, что он сердится.

- Надежда есть? - задала я главный вопрос.

Кураев посмотрел на меня свирепо:

- Надежда всегда есть, но гарантии только Господь Бог дает. Ваш муж должен захотеть выздороветь. Все зависит от него самого. А ваша задача - помочь ему.

Я кивнула. Что еще мне оставалось? Как всегда: верить и ждать.

Когда я вышла, ты сидел в машине и смотрел перед собой. За темными стеклами очков не видно было глаз. Ты ни о чем не спросил меня, завел машину, и мы поехали.

- Надо заехать в аптеку, - сказала я, и ты опять только кивнул в ответ.

Дома ты заперся в своем кабинете, говорил с кем-то по телефону, горячился, кричал, не щадя больных связок и не беспокоясь, что я могу услышать. Я зажимала уши, но не решилась зайти к тебе и остановить это саморазрушение. Потом ты выскочил из квартиры, громко хлопнув дверью, и я не жила несколько часов, напряженно ожидая твоего возвращения. Пришла Лида, тихо пошуршала, убираясь в квартире, погудела пылесосом. Я не могла с ней говорить, только поздоровалась. Уходя, Лида смотрела так, будто хотела что-то сказать, но я не дала ей такой возможности. Время тянулось выматывающе долго. Когда уже не было сил ждать, я набрала номер твоего мобильного телефона. Абонент недоступен. В отчаянии я собралась звонить Гере Колокольцеву, но тут в замке повернулся ключ и ты вошел.

- Что у тебя с телефоном? - нарочито спокойно спросила я.

- Забыл зарядить, - мрачно ответил ты и снова скрылся в кабинете.

Я нашла в себе силы успокоиться и приготовить ужин. Ты молча поел и опять оставил меня одну. Я помыла посуду, вытерла столешницу, напряженно прислушиваясь к звукам из твоего кабинета. Там было тихо. Что делать мне? Как помочь, как утешить? Или лучше оставить тебя в покое? Я всегда мучаюсь в таких ситуациях, не зная, где грань между активной помощью и назойливостью, тактичным невмешательством и преступным равнодушием. Сердце подсказывает, что надо отдать жизнь, если понадобится. Начинаю думать и - подавляю жертвенный порыв. Однако мучаюсь не меньше от этого.

Тебе пора было принимать лекарство. Я легонько постучала и вошла в кабинет. Ты лежал на кушетке, не шевелясь, в пепельнице дымилась сигарета. Накурено было так, что хоть топор вешай.

- Не много ли ты куришь? - спросила я, подавая тебе микстуру в ложке и стакан с водой.

Ты ничего не ответил, приподнялся, чтобы покорно выпить лекарство, и снова лег. Поставив стакан на подоконник, я села на краешек кушетки, взяла твою руку.

- Почему ты не едешь в Индию?

Ответа не последовало. Ты лишь слегка пожал плечами.

- Никакой трагедии нет, - начала я сердиться, - Тебе нужно немного отдохнуть и все наладится. Ну, хочешь, поедем вместе куда-нибудь?

Ты поднял глаза, и у меня дух перехватило: столько в них было страдания и тоски. Я поняла, что поступаю нечестно. Ты ведь не можешь сказать об истинной причине твоих мук! Сердце болезненно сжалось от безысходной печали.

- Чем тебе помочь, скажи? - умоляюще воскликнула я.

Ты притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

- Не дергайся, малыш. Ты просто будь. Я справлюсь...

Уткнувшись в твою грудь, я хотела только одного: чтобы ты не отпускал меня как можно дольше.

- Все будет хорошо, вот увидишь, - бормотала я, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. - Голос вернется, Кураев сказал. Музыка вернется. Ты снова будешь петь свои чудесные песни.

Зазвонил мобильный телефон, стоявший на зарядке, и я вынуждена была оторваться от тебя и уйти.

Я давно уже легла и дремала, когда ты пришел. Ты осторожно, стараясь не задеть меня, лег рядом, затих. Я честно пыталась уснуть, но сон как рукой сняло. Чувствовала, что ты тоже не спишь. От времени до времени ты вздыхал глубоко и протяжно, потом опять затихал. Я не вынесла и припала к тебе. Стала целовать грудь, шею, губы. Ты не отзывался на мои ласки, словно я целовала труп. Посрамленная, я расплакалась у тебя на груди.

- Прости, малыш, - прошептал ты и погладил меня по волосам.

В успокаивающей ласке я провела рукой по твоей щеке. Она была мокрая.

Так начался, пожалуй, самый тяжелый период в нашей совместной жизни. Хорошо было только то, что до марта у тебя не было никаких крупных концертов, а все новогодние программы записывались под фонограмму, и ты вполне мог в них участвовать. Пришлось отменить концерты в клубах, где ты должен был петь вживую, но, в основном, ты не нарушил никаких обязательств.

Однако это и расхолаживало. Не было необходимости желать скорейшего исцеления. Ты стал много пить. Пропадал в студии, куда мне дорога была заказана, и, ребята говорили, там тоже пил. Если же сидел дома, то к вечеру обязательно оказывался на кухне в обществе бутылки. Я тщетно пыталась затащить тебя к о. Александру и Насте, там бы ты определенно нашел участие и поддержку. Я уговаривала тебя съездить в Смоленск, к отцу, тот давно болел и ждал тебя, звал постоянно. Но стоило мне заговорить об этом, ты молча уходил к себе, плотно прикрывая за собою дверь. Это тоже была запретная тема. Я ничем не могла помочь, видимо, ты должен был переболеть сам.

Близился Новый год, а в доме нашем царила тягостная атмосфера. Мы оба были одиноки, оба искали спасения, в чем могли. Я, как и замыслила, начала писать роман. На удивление, работа меня увлекла. Целыми днями я просиживала у компьютера, писала, писала взахлеб. Я никогда не читала любовных романов, не знала, как строить сюжет, как создавать интригу, какими должны быть герои. Действовала по наитию, веря своей женской природе. Конечно, я писала исторический роман. Что знаю я про нынешнюю жизнь? Я обратилась к любимому серебряному веку - там были неистовые страсти, подлинные чувства, красивые мужественные герои и прелестные героини...

Многое приходилось переделывать: мне не нравились фразы, реплики, описания. Порой целые страницы выбрасывала без сожаления. Любовь и тоска по тебе пропитывали каждую строчку моего романа, создавая иллюзию достоверности чувств героев. И все-таки нужен был первый читатель, на ком бы я опробовала свое незавершенное творение.

В моем окружении не было ценителей любовных романов. К Кате и Шурке я не рискнула обратиться из ложной стыдливости. К тому же мы почти не виделись и очень редко созванивались. Можно было послать написанное Ларисе Васильевой из редакции, но с ней я тоже давно прервала всякие отношения. Оставалась Марина.

Подруга опять удивила меня до чрезвычайности, когда я выложила ей свою просьбу.

- С удовольствием почитаю! - сказала она. - Люблю на досуге побаловаться дамским чтивом.

В последний месяц мы и с ней редко виделись. Занятия в фитнес-клубе забросили. Сначала я, потому что не хотела посвящать время своему здоровью, когда болен ты. Марина же совсем недавно перестала ездить туда, ссылаясь на неважное самочувствие. В канун Нового года я дважды побывала на ее концертах и в который раз восхитилась ее талантом. Однако посидеть и поболтать времени у нас не было: я боялась надолго исчезать из дома.

- А знаешь что, приезжай ко мне! - предложила Марина.

Я удивилась: моя таинственная подруга никогда не приглашала к себе. Впрочем, и я тоже. Только в Туапсе мы нарушили привычную дистанцию, пересекли границы интимного пространства.

- Прямо сейчас? - спросила я.

- Да конечно! К тому же мне надо кое-что тебе сообщить в приватной обстановке.

У меня заныло сердце. С таким предисловием я не ждала для себя ничего хорошего. Все ее сообщения, как правило, были о тебе, о твоей тайной жизни. Быстро собравшись (ты еще с утра уехал в студию и намеревался пробыть там до вечера), я выскочила на улицу, поймала машину и только тогда сообразила, что не знаю Марининого адреса. Она жила где-то в районе Таганки. Пришлось звонить с мобильного телефона, уточнять. Отчего я так разволновалась? После всего случившегося что еще могло поразить мое воображение? Однако входила в квартиру Марины я на трясущихся ногах. Совсем сдали нервы в последние месяцы.

Марина встретила меня радушно. Она была одета в какой-то красивый темный балахон с вышивкой, украшена оригинальными деревянными безделушками. Всегда коротко стриженые волосы ее отросли и сделали весь облик женственнее и мягче. Марина представила меня маме, приятной интеллигентной даме лет шестидесяти. Елена Ивановна пригласила нас пить чай в гостиную, центром которой был старинный рояль. Марина подмигнула:

- Надо соблюсти церемониал.

Когда-то Елена Ивановна пела в Большом театре. Правда, в основном вторые партии, примадонной так и не стала. В гостиной висели ее портреты в сценических костюмах и фото с фрагментами оперных спектаклей. Я ничего не знала об отце Марины, его давно уже не было в живых. Здесь же увидела его портрет. Вот на кого походила Марина как две капли воды! Ее отец был известным артистом оперетты лет тридцать назад и значительно старше Елены Ивановны. Они очень мало прожили вместе, всего шесть лет. Но какие это были годы! После чая с потрясающе вкусным тортом Елена Ивановна провела меня по квартире, попутно рассказывая о муже. Его многочисленные фотографии в самых причудливых костюмах украшали стены бывшего кабинета.

Я смотрела на фотографии и удивлялась редкому сочетанию красоты и мужественности в облике Марининого отца.

- Поистине талантливый человек талантлив во всем, - повествовала Елена Ивановна. - Борис обладал исключительным баритональным тенором, но он мог бы стать художником, писателем, драматическим артистом. Ему все давалось легко. Это, конечно, еще и гены, дворянские корни...

Меня тотчас ознакомили с ветвистым родословным древом, заключенным в роскошную рамку, красующуюся на стене кабинета. Я так увлеклась интересным рассказом, что забыла, зачем пришла.

- Я овдовела в тридцать два года и всю жизнь после прожила одна, без мужчины. Я никого не могла поставить рядом с ним. Такие мужчины рождаются нечасто. Мне выпало счастье быть его женой. И я ни о чем не жалею! - голос ее задрожал.

- Ну, будет, мама! - Марина обняла Елену Ивановну и чмокнула в щеку. -Ты не одна прожила эти годы, а со мной. Согласись, я сделала все, чтобы никто не встал между нами.

И она хитро улыбнулась мне.

- А вот это ты напрасно! - воскликнула Елена Ивановна. - И теперь еще не поздно создать семью. И не говори, что не делаешь этого из-за меня!

Марина снова чмокнула маму в щеку:

- Я скажу больше: и тебе еще не поздно найти близкого, понимающего человека. - Она шутливо зажмурила глаза, предугадывая возмущенный вопль Елены Ивановны. - Такого, как папа, на свете нет, но есть другие.

- Ну-ну, - покачала головой Елена Ивановна. Она бережно закрыла семейный альбом и убрала его на место.

Марина повела меня в свою комнату, а я подумала, что хорошо понимаю ее маму. После таких мужчин, как ты или Борис Вяземский, отец Марины, другие кажутся скопцами. Да простят они мне это грубое сравнение!

- А каким мой папочка был донжуаном, она не рассказывала? - ворчала меж тем подруга. - Ведь не было дня, чтобы слезы не лила из-за его неверности!

Комната Марины оказалась большой и светлой. Высокие, как и во всей квартире, потолки здесь казались еще выше. Порадовали книги: их было много в старинном шкафу со стеклянными дверцами. На стенах висели странные, авангардные картины, исполненные в неожиданной, но интересной манере. Цветовая гамма завораживала глаз.

- Чьи это картины? - полюбопытствовала я.

- Так, одного знакомого, - небрежно ответила Марина. - Он давно за границей.

Почетное место в комнате, конечно, занимал пюпитр с нотами. Он стоял у окна, развернутый к свету. Скрипка покоилась в футляре, на подвесной полке резного дерева. На окнах - что меня тоже порадовало - висели не модные жалюзи, а тяжелые, полноценные драпировки из толстой ткани. Мне все чрезвычайно нравилось в доме Марины.

Однако я взглянула на подругу, которая приняла торжественный вид, и вспомнила, зачем пришла. Тотчас заныло сердце, хотя сияние Марининого лица не предвещало ничего дурного. Я напряженно ждала, и все-таки до меня не сразу дошел смысл сказанного.

- У меня будет ребенок!

- Что? - глупо переспросила я.

- Я жду ребенка! - повторила моя удивительная подруга, сияя глазами.

- А мама знает?

- Нет еще, но скоро узнает, - Марина нежно погладила себя по животу.

- Кто его отец? - продолжала я задавать глупые вопросы.

Марина счастливо улыбнулась, и я поняла.

- Он? Твой курортный роман? - наконец, изумилась открытию.

- Он.

Конечно, я рада была за нее. Совершенно очевидно, Марина была счастлива. Но сердце мое продолжало ныть. Я думала о нашем ребенке, которого не будет...

- Мне все равно, кто родится, мальчик или девочка. Не буду заранее узнавать пол. Господи, это такое чудо!

Да, любовь творит чудеса. Моя сильная подруга плакала от одной мысли о будущем младенце. Чего же ждать дальше? Я почувствовала, что вот-вот разревусь сама. От радости, от сопереживания.

У меня не будет детей. Я давно уже отказалась от предохранения, но чуда не случалось. И мы так редко бываем близки! Да теперь и помыслить невозможно, что ты согласишься на ребенка, если чудо и произойдет...

Марина прочла мои мысли и почувствовала себя виноватой.

- Прости, я тут раскудахталась... Но знаешь, совсем недавно я тоже не могла и представить, что это случится со мной!

Я кивнула сквозь слезы:

- Я рада за тебя, честное слово!

- Я даже простила Сашу, все простила! - продолжала сиять Марина.

- Какого Сашу? - не поняла я.

- Да его, южного.

- Не будешь искать, чтобы сообщить? - заведомо зная ответ, спросила я на всякий случай.

Марина задумалась.

- Жалко малыша, без отца расти будет... - Она вздохнула и поморгала. - Но Саша в этом не виноват. Бог с ним, пусть живет.

Мы помолчали каждый о своем.

- Ну, а где твое детище? - встрепенулась Марина. - Мне не терпится почитать.

Да, у нее ребенок, а у меня "детище"... Я принесла распечатку, по которой правила рукопись. На компьютере ничего не вижу, читать не могу, то же и Марина. Мы привыкли к книге, вот я и принесла материальный, а не виртуальный роман.

- Но он еще не окончен, тебе интересно будет?

- Конечно, интересно!

Она тотчас сунула нос в пачку листов:

- О-о, тысяча девятьсот шестой год! Серебряный век. Безумно интересно!

- Только все честно скажи, - предупредила я. - Мне надо знать, будет ли это читабельно.

- Так тебе нужна точка зрения критика или читательский взгляд?

- Конечно, читательский! Но если покритикуешь, буду тоже очень признательна.

На том и порешили.

Тебе я почему-то стеснялась говорить о том, что пишу. Заставая меня за работой, ты, верно, полагал, что я сижу в интернете, изучаю диеты. Да и не до меня тебе было. С записей новогодних сборников ты возвращался мрачнее тучи. Фонограмма, которую ты не мог терпеть, лишний раз напоминала о пропавшем голосе. Вполне возможно, что на этих записях ты встречался с нимфой, которая успешно раскручивалась благодаря мужу. Ты по-прежнему боролся с кризисом в одиночку. Мы уже не спали вместе, ты предпочитал кабинетную кушетку. Не знаю, что бы со мной было, не увлекись я сочинительством! И все же, глядя на твои мучения, я искала способы тебе помочь. Накануне Нового года я решилась спросить:

- Хочешь, поедем вместе куда-нибудь встречать Новый год? Или домой позовем гостей?

Ты покачал головой:

- Никуда не хочется. Давай вдвоем встретим?

Я согласилась, конечно. Это была самая печальная новогодняя ночь в моей жизни. Подарки не радовали тебя. Как ни силился ты изобразить оживление, глаза выдавали безразличие. И опять ты много пил. Пил, чтобы поскорее забыть обо всем. Мое присутствие ничего не меняло в твоем существовании. Подаренное мне кольцо с роскошным бриллиантом меня ничуть не согрело. Это был формальный подарок, вложение денег. Конечно, я благодарила и целовала тебя, но носить кольцо не стала, спрятала в домашний сейф.

Мы рано завершили праздник. Ты ушел к себе, пробормотав невнятно извинения, а я еще некоторое время пялилась в телевизор, который мы намеренно не включали, пока сидели за столом. И тут раздался телефонный звонок. Я почему-то испугалась. Давно уже в новогоднюю ночь меня никто не поздравлял.

- Ты смотришь телевизор? - услышала я глухой голос Марины.

- Да.

- Включи второй канал.

Я подчинилась

- Сейчас, - прошуршало в трубке. - Вот!

Я увидела на экране мужчину, сидевшего за праздничным столиком. Он поздравлял всех с Новым годом. Затем ведущая забрала у него микрофон, однако камеру перевели не сразу. Я с трудом, но узнала Марининого Сашу.

- Это он, - пробормотала трубка.

- Я поняла. Ты узнала что-нибудь? Чем он занимается?

- Снимается в модном сериале. Он не актер, математик по образованию, кандидат наук. Так сказали. Но вот теперь известный сериальный актер. В Туапсе проходили съемки...

- Да-а, иногда полезно все-таки смотреть сериалы, - заключила я.

Неожиданно мы рассмеялись.

- С Новым годом! - вспомнила Марина.

- С Новым годом. Как мама? Ей мои поздравления.

- У мамы еще не прошла эйфория от новости, которую я ей сообщила, - усмехнулась Марина.

- Как, ты ей сказала?! И что?

- Плачет. Говорит, что от радости. Ладно, иду к ней. Я не хотела, чтобы она слышала разговор, поэтому ушла на кухню.

Я уже клала трубку, когда услышала:

- Да, а как у вас там?

- Все то же, - уныло ответила я.

- Ну, ничего, ничего! Я чувствую, что этот новый год принесет всем сюрпризы. Приятные!

И мы попрощались.

Марина прочитала готовую часть романа, и мы встретились с ней на Рождество, чтобы это обсудить. На сей раз я пригласила подругу к себе. Ты уехал с утра в студию, должен был вернуться поздно вечером. Я приготовила праздничный обед. Веришь ли, волновалась, как на экзамене. Понравится ли у нас Марине, придутся ли ей по вкусу мои кушанья? Но главное: что скажет о моем романе?

Она явилась с мороза, раскрасневшаяся, легкая, веселая. От ее мальчишеской порывистости не осталось и следа, появилась плавность, женская грация. Марина на диво легко переносила беременность, много двигалась, была деятельна, как всегда. Она вручила мне умопомрачительный букет со словами:

- В знак поддержки начинающему таланту.

Я смущенно поблагодарила и пригласила подругу в гостиную, где к тому времени накрыла столик.

- Совсем по-рождественски! - восхитилась Марина.

Она с интересом осматривалась, постояла у елки, разглядывая игрушки. На елке висели ракушки, которые мы собирали у моря. Марина потрогала одну из них и глубоко вздохнула.

- Вспоминаешь? - сочувственно спросила я.

Она молча кивнула и отвернулась к окну. Я подала утку, рыбное филе, овощи, все вполне диетическое и полезное. Марина ела со здоровым аппетитом и смеялась над собой:

- Невозможно остановиться, так вкусно!

Вина мы не пили по понятным соображениям. Говорили о последнем выступлении Марины в Концертном зале им. П. И. Чайковского, после которого ее пригласили вновь за границу с концертами.

- Пришлось отказаться от контракта, - рассказывала Марина. - Теперь меня другое заботит, ты же понимаешь.

- Не жалей, - утешила я, - ты еще столько всего сыграешь!

Марина улыбнулась тихой улыбкой, какая появилась у нее в последнее время:

- Я вовсе не жалею. Мне грех жаловаться на что-либо. Я так счастлива...

Но вот настал момент, когда она принесла распечатку с моим романом и заговорила.

- Сразу скажу: читала с удовольствием и жду окончания романа с нетерпением! Мне кажется, это главное?

- Да, конечно! - ободренная началом, ответила я.

- Героиня, на мой взгляд, вполне симпатичная, вызывает сочувствие, в отличие от шаблонных героинь западных любовных романов. Однако ты их не читаешь, поэтому не представляешь. Герой шикарный на самый взыскательный взгляд. Сюжет, насколько я поняла из прочитанной части, интригующий, захватывающий. Исторический фон удовлетворит не только снисходительных читательниц любовных романов, но и людей компетентных. Так мне кажется.

Она отпила чаю, полистала странички, а я все ждала, когда же прозвучит "но". Оно должно было прозвучать, я это чувствовала. И не обманулась.

- Кое-какие неувязки сюжетные есть, - сказала Марина, деловито отмечая карандашом некоторые строчки. - Я вот здесь подчеркнула... Это понятно, ты ведь не редактировала написанное, это черновой вариант.

- Да, конечно, - с готовностью согласилась я.

- Ну и совсем мелкие замечания, если тебя интересует....

- Очень интересует! - воскликнула я.

- Вот здесь слово "порскнула", мне кажется, использовано не в том значении. "Порскнуть" - значит метнуться, стремительно убежать, если я не ошибаюсь. А тут у тебя: "Вера порскнула, и Дуню вмиг смело оттуда". Понимаешь? Вера пугнула или "шугнула", хотела ты сказать, что-то в этом роде?

- Да, - ответила я пристыжено. - Как хорошо, что ты подсказала. Я не знаю, как это получилось. Еще что-нибудь?

Марина немного полистала.

- Вот ты пишешь: "византийские глаза". А немного далее: "его серые раскосые глаза". Так они византийские или серые раскосые? Что такое "византийские"? Огромные, черные, как я себе представляю.

- Мне очень понравилось это определение у Бунина, - смущенно пробормотала я.

- Обычно исторический любовный роман весьма относительно исторический, - продолжала Марина. - Но у тебя неплохо воссоздана эпоха, встречаются известные имена: Брюсов, Блок, Столыпин. Значит, и речь героев должна в какой-то мере соответствовать времени. Нет, засорять архаизмами ее не следует. Но совсем уж современные выражения, мне кажется, режут слух. Или глаз.

- Например? - встревожилась я.

Марина зачитала фразу:

- "Видела бы ты, как она сама висла на нем!" Может, я придираюсь уже?

Она вернула мне распечатку.

- В общем, это пустяки. Главное, что все получается! И когда же ждать окончания?

Я засмеялась:

- Осталось самое сложное: придумать счастливый конец. И чтобы он еще был естественный при этом.

- Разве это сложно? По-моему, приятно, - возразила Марина.

- Да, хэпи-энд - это приятно. Но финал должен быть не просто счастливым. Ведь от него зависит, с чем останется читатель. Это заключительный аккорд, он должен быть впечатляющим, эмоциональным... Я тороплюсь и боюсь скомкать.

- Не надо торопиться, - посоветовала Марина. - Представь, что у тебя еще полромана не написано, так сохранишь темп.

Подруга меня вдохновила. Захотелось скорее сесть за компьютер и писать, писать! Что я и сделала, когда мы попрощались...

Любимый, я и здесь виновата перед тобой. Я оставила тебя в одиночку бороться с недугом и тоской. Нет, конечно, я давала тебе микстуры, напоминала о режиме, готовила вкусную еду, заботилась о тебе, как обычно жена заботится о муже, но внутренне была далеко, в своем романе. Я отнимала у тебя свою любовь, свое внимание и тепло, деля их с героями романа. Ты, если и чувствовал это, то никак не давал мне понять.

И вот к тебе вернулся голос, а я узнала об этом от Геры!

Как раз на Рождество ты выступал в небольшом клубе, пробуя связки. Все прошло удачно, о чем мне и рассказал Гера, когда на следующий день позвонил, чтобы поздравить с Рождеством. Я не стала тебя упрекать. К тому же существенных перемен в нашей жизни не произошло: ты по-прежнему хандрил и пил. Спал в своем кабинете. Ты не сразу сообщил мне об излечении, потому что тогда оставалось бы необъяснимым твое состояние. Ты же не мог рассказать о нимфе.

Голос вернулся, ты снова пел, но больше не бренчал на клавишах в поисках нужных звуков. Музыка не возвращалась. Твой день рождения мы не праздновали. Ты не желал изображать веселье. Я стала бояться, что это навсегда, и снова подумывала о том, чтобы уйти. Однако оставить тебя в полном одиночестве я не могла.

Так мы дожили до весны. Далекие и почти чужие. Ты уехал на давно уже спланированные гастроли по провинции. Перед отъездом мы сидели на кухне и говорили о повседневном. Ты давал кое-какие наказы. Забрать деньги там-то и там-то. Что кому ответить, если будут звонить. Что упаковать в чемоданы...

Я все ждала главного: личного, мне предназначенного. Хотя бы слово надежды и ободрения! Ты выглядел усталым, глаза по-прежнему были тусклы и безжизненны. Я крепилась изо всех сил, чтобы не зареветь в голос. И только уже на пороге, когда мы прощались, позволила себе попросить:

- Звони хотя бы иногда!

Тогда ты обнял меня, поцеловал в лоб и прошептал, прижавшись щекой к моему лицу:

- Родной, потерпи еще немного. Все будет хорошо.

Ты ушел, и я осталась одна. Это был ужас, ледяной, цепкий. Будто бы ты не на время уезжал, а навсегда. Туда, откуда нет возврата...

Я не перенесла бы эту боль, если бы не моя новая деятельность. Роман был дописан, неоднократно перечитан и отредактирован. Марина, прочитав, дала добро, и я позвонила Олегу Сергеевичу. Не сразу дозвонилась, пришлось искать его по мобильному телефону.

- Значит, все же взялась за перо? - с непонятной усмешкой сказал Олег и уже серьезно спросил: - Жизнью довольна?

Мне не хотелось жаловаться, но и врать не хотелось. Ответила уклончиво:

- По-разному бывает.

Договорились, что я перешлю роман по электронной почте, а он постарается быстро прочесть. И действительно, не прошло и двух недель, Олег позвонил мне. Увидев его номер на дисплее, я мысленно перекрестилась и нажала кнопку. Олег Сергеевич предложил мне приехать в редакцию, чтобы обсудить условия договора. Просил продиктовать мои данные. Я была на седьмом небе от счастья, никак не могла поверить, что все удалось. Обещала на следующий же день явиться в редакцию.

Выяснилось, что издательство переехало в новое здание. Это была современная, построенная под офисы многоэтажка. По указанию Олега, я довольно быстро нашла нужный отсек. В редакцию вошла не без трепета. Хотя стены были новые, но люди-то все те же. Если честно, встречаться с бывшими коллегами мне не хотелось. По счастью, у Олега был отдельный кабинет, просто роскошный по сравнению со старым. Бывший однокурсник встретил меня с дружеским поцелуем, усадил в удобное кресло, оглядел со всех сторон.

- Вроде бы даже похорошела! Годы тебя не берут!

- Скажешь тоже, - смущенно ответила я.

- Счастлива? - повторил он свой вопрос. - Я слышал, ты замужем за мужчиной мечты половины российских женщин?

Я не стала отвечать на этот вопрос, а сразу перешла к делу.

- Ты сам читал роман?

- А как же! Любопытно.

- Тебе понравилось?

Олег рассмеялся:

- Ну, мать, ты хочешь, чтобы я, мужчина, да еще с университетским образованием, признался тебе, что мне нравится любовный роман!

- А если не брать во внимание жанр?

Приятель посерьезнел.

- Это сделано профессионально, как минимум. Это цепляет. Однако твой роман не совсем любовный в привычном смысле. Значит, не всем любительницам западного любовного романа придется по вкусу. А это наш основной потребитель. Ты читала обычные, переводные романчики?

- Что-то, наверное, читала, - замялась я. - По крайней мере, представляю, что нужно женщине. А ты читал? Неужели?

- Ну, мать, я же главный редактор. Естественно!

Олег разлил кофе в крохотные чашки, придвинул ко мне корзинку с печеньем.

- Видишь ли, у них там любовные романы пишут домохозяйки. Они не отягощены интеллектом, поэтому так непосредственны в выражении желаний и в своих сексуальных фантазиях. У нас же книжки кропают люди с университетским и литературным образованием. Они по определению не могут плохо писать. Вот как ты. Надо бы похуже, попримитивней, но ты не можешь. У тебя из каждой строчки Тургенев или Бунин выглядывают.

- Это плохо? - удивилась я.

- Само по себе нет, конечно. Но не нужно.

Олег порылся в бумагах на столе и достал тонкую папочку. Это был готовый договор!

- Так что пока я не могу тебе обещать большие тиражи и приличный гонорар. Конечно, читатель у тебя найдется. Но посмотрим, как будет продаваться книга.

Он сунул мне в руки договор:

- Читай, изучай. Но это все, что я могу тебе предложить сейчас.

Конечно же, я согласилась. Я и не читала договор, просто пробежала глазами и подписала. Я согласилась бы на любые условия.

- Под своей фамилией будешь печататься или псевдоним возьмешь? - спросил Олег.

- Конечно, не под своей. Вернее, именно под своей, девичьей. Лебедева, а не Краскова.

Олег что-то отметил у себя.

- Когда выйдет книга? - спросила я нетерпеливо.

- Для тебя постараемся скорее, но настраивайся на полгода. Два месяца на макет и обложку, три как минимум на типографию.

- Столько ждать...

- А ты не жди, - посоветовал приятель. - Пиши следующий роман.

Странно, но эта мысль почему-то не приходила мне в голову. Я ведь просто хотела занять себя, чтобы не думать постоянно о тебе и не сходить с ума от одиночества. Я не ожидала, что меня это так увлечет, и уж тем более не предполагала, что за первой книгой последует другая. В общем-то, я писала для себя, а Олегу отнесла потому, что Марина настояла. И вот...

- Да я как-то не думала... - растерянно ответила я.

- Так часто бывает, - заметил Олег. - Сначала пробуют, что получится, а потом увлекаются.

- У меня и сюжета никакого нет, - бормотала я. - Все что было, я уже написала.

- Это так кажется, - усмехнулся Олег. - Пройдет немного времени, и ты снова будешь писать. Даю голову на отсечение!

Он оказался абсолютно прав. Я уже не могла остановиться. Буквально на следующий день в голове забродили какие-то смутные идеи, стали мелькать неопределенные образы. На время я запретила себе читать высокую литературу, чтобы не комплексовать и не сбиваться. Читала мемуары и архивные документы начала двадцатого века, ибо вновь выбрала эту эпоху. Покупала книги о повседневной жизни людей того времени, пособия по истории костюма, изучала биографии известных людей.

А тебя жизнь уводила от меня все дальше и дальше... Вернувшись из гастролей, ты снова уехал и надолго, почти на полгода. Впрочем, это был добрый знак. Ты отправился в путешествие, а значит, все возвращалось на круги своя. Однако за этот короткий промежуток времени, пока ты был дома, мы не приблизились ни на сантиметр друг к другу. Как-то я даже спросила:

- Скажи, а тебе нужно все это? - я повела рукой вокруг.

- Что? - спросил ты, оторвавшись от телевизора, который с некоторых пор заменял нам собеседника за обедом.

- Ну, наш дом, я...- задавая вопрос, я вовсе не собиралась выяснять отношения и тем более плакать. Просто спросила между делом, но вдруг поняла, что еще секунда и я сорвусь. Поспешно добавила: - Можешь не отвечать.

Ты внимательно посмотрел на меня и ничего не сказал. Однако перед отъездом в Мексику ты пригласил меня в ресторан. Это было так неожиданно, что я растерялась. И разволновалась, как перед первым свиданием. Понеслась к себе выбирать наряд и наводить красоту. Посмотрела в зеркало и ужаснулась: совсем запустила себя. Занятия в спортклубе забросила, в бассейне бываю от случая к случаю, в косметический салон не заглядывала месяц. Бдение у компьютера скверно сказывается на физической форме.

- Я успею принять душ и немного привести себя в порядок? - спросила у тебя, заглянув в кабинет.

Ты говорил по телефону и непонимающе посмотрел на меня. Я сочла благоразумным исчезнуть. Отгоняя дурные мысли, сосредоточилась на сборах. Вынула из гардероба черное вечернее платье, покрутила его, прикидывая, подойдет ли к случаю. Мне необходимо было выглядеть как можно лучше, чтобы ты обратил на меня внимание. Словом, мне опять нужно было соблазнять собственного мужа. Прости, но это горькая правда.

Через час я была готова. Ты уже ждал меня в гостиной, поглядывая на часы. Когда я возникла на пороге, дыша духами и туманами, ты поднялся с кресла и предложил мне руку. Я успела отметить скользнувший по моей фигуре небезразличный взгляд. Как мало надо неизбалованной женщине! Я всю дорогу улыбалась и трепетала при мысли, что мы будем вдвоем за столиком и, возможно, даже потанцуем. Смешно, неправда ли? Мы и дома всегда вдвоем, но между нами будто прозрачная стена, через которую видеть друг друга мы видим, а приблизиться никак не можем.

Ты привез меня в небольшой уютный ресторанчик, где нас тотчас встретил метрдотель и отвел в отдельный закуток. Несмотря на предосторожности, тебя все же узнали. Я боялась, что нам не дадут посидеть спокойно, однако публика оказалась вполне достойная. Проводив любопытными взглядами, нас оставили в покое.

Обслуживал тот же метрдотель. Он прекрасно знал твой вкус, очевидно, ты бывал тут не раз. С кем? Усилием воли я отогнала подозрения, не желая портить этот вечер. Мой вечер! Севилье предложил нам карту вин, ты выбрал красное, французское. Мы ели восхитительную рыбу, какие-то экзотические овощи, от устриц и морепродуктов я отказалась. Музыка здесь была ненавязчивая: фортепьяно и саксофон. Ты слушал с интересом, отбивая такт пальцами. Я смотрела на тебя и не могла насмотреться. Ты не стареешь, думала я. Как прежде, есть в твоем облике мальчишеские черты. По- прежнему прекрасны руки, глаза, губы, высокий чистый лоб... Тебе идет, когда лоб открыт, а не занавешен челкой. Я сказала это однажды, и теперь ты коротко стрижешь волосы, оставляя только небольшие бачки. К твоей бородке я не смогла привыкнуть, и теперь радовалась, что ее нет.

- Я бросаю эстраду, - вдруг сказал ты между переменой блюд.

- Как? - оторопела я.

- Так, - ты пожал плечами, продолжая работать вилкой.

- Ну почему? Ты известен, тебя любят, ждут твоих новых песен.

- В том-то и дело! - ты отбросил вилку. - Я пою одно старье!

- Это хорошее старье, классика. Всем нравится, - пылко возражаю я.

- Мне не нравится! Я превращаюсь в нафталин, для которого один способ выжить - это чес по провинции.

Мне странно было это слышать: твоя востребованность до сих пор не вызывала ни у кого сомнений.

- Чем же ты будешь заниматься? - недоумевала я.

- Продавать музыку в кино, молодым певцам, я уже пробовал. У меня много чего скопилось.

При упоминании о молодых певцах у тебя изменилось лицо. Стало жестче. Я затосковала.

- Мне кажется, тебе рано уходить со сцены, - пыталась переубедить тебя. - Ты многое еще сделаешь. Напишешь новые песни.

- Не пишутся...

- Подожди, вот съездишь в Мексику, вдохновишься! Поверь, так и будет!

Ты вдруг ласково посмотрел на меня и совсем уж неожиданно взял руку и поцеловал. Я смутилась, как девчонка.

Мы так и не потанцевали. Предложить это тебе я не решилась, понимая твое состояние. Но мы были вместе. Смотрели друг другу в глаза, чего давно не случалось. Я была вполне счастлива. Показалось, что все как прежде. Сейчас мы вернемся домой и опять будем вместе. Я устала от одиночества, устала засыпать без тебя...

Однако дома тебе позвонили, и ты долго разговаривал по городскому телефону. Я ушла к себе переодеваться, а когда вернулась, ты стоял у дверей, готовый уходить.

Я не смогла скрыть свое разочарование:

- Ты куда?

- В студию. Надо отвезти демо и кое с кем встретиться до отъезда. Не жди меня, ложись спать. Утром заеду за вещами.

Ты уехал, а я долго слонялась по комнатам, потом села за компьютер и начала писать новую сказку о любви. Она спасла меня от тоски и отчаяния, когда мы снова надолго расстались.

В июле у Марины родилась чудесная девочка. Она назвала ее Ольгой, но мы тотчас произвели ласкательное - Лёся. Меня так звали в детстве. Елена Ивановна оказалась плохой помощницей Марине. Она жаловалась, что все давно забыла, и так волновалась, так боялась брать младенца на руки, что скоро слегла с давлением. Моя подруга оказалась в затруднительном положении, и я, конечно же, бросилась ей помогать. К тому времени мы подготовили все самое необходимое: коляску, кроватку, памперсы и множество всяких мелочей. Я освоила детские магазины, с удовольствием выбирала подарки и накупила всякой чепухи, без которой, наверное, можно было бы обойтись, но все было так красиво, нарядно. И игрушек заранее накупила.

Конечно, мы никуда не уехали в это лето. Гулять выбирались в парки, в ближайшее Подмосковье. Бывало, я одна выходила с ребенком, и женщины на площадках или в парках принимали меня за молодую маму. На какой-то момент я сама поверила в это, а зря: Лёська была копией Марины.

Подруга немного захандрила, но, говорят, в первые месяцы это со всеми случается. Однажды она гладила Леськину одежку и пеленки, изредка поглядывая в телевизор. Лёська спала, я готовила на кухне куриный суп. Марине надо было хорошо питаться: она кормила грудью. Когда все было готово, я заглянула к Марине и увидела ее горько плачущей.

- Что случилось? - всполошилась я. - С ребенком что-нибудь?

Однако Лёська мирно почивала в кроватке. Марина справилась с собой. Она достала бумажный платок, отерла слезы и мрачно кивнула в сторону телевизора. Там шел сериал с ее Сашей.

- Хочешь, я разыщу его и приведу к тебе?

Марина отрицательно покачала головой:

- Не забывай, у него семья, дети, которые ни в чем не виноваты.

Однако шло время, и постепенно Марина возвращалась к привычной жизни. С октября она начала выступать в концертах. Пока редко, но все же. Нужны были деньги. Все, что имелось, Марина растратила, а у меня уже отказывалась брать.

- И без того ты нас кормишь и памперсами снабжаешь. Сколько можно сидеть на твоей шее?

Я понимала, ей необходимо выходить из дома, отключаться от постоянных забот, от сиюсекундного. Без скрипки Марина не могла жить. Как только возобновились концерты, она почувствовала себя спокойнее, увереннее. И мне показалось, уже не так тосковала по Саше.

Как-то я опять взялась уговаривать ее сообщить Саше о дочке. Подруга иронически улыбнулась:

- Зачем? Хочу ли я быть с ним? Нет. К чему тревожить его покой и вносить разлад в крепкую семью?

Я несколько удивилась:

- А ты не хочешь быть с ним? Не бравируешь?

Моя гордая подруга ответила:

- Знаешь, что писала о мужчинах Цветаева? Сейчас зачитаю, не помню наизусть.

Она взяла с полки книгу и безошибочно открыла ее на нужной странице:

- Вот, слушай. "Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь, - очень, очень иногда. Книги, дом, заботы о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, - что тут делать мужчине? У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа". Что скажешь?

Любимый, я, конечно, не могла с ней согласиться. Но у меня не было детей, а быт сведен до прихоти. Мы немного поспорили с Мариной, однако цитату я запомнила и отметила у себя в цветаевском томике.

Надо сказать, что до встречи с Мариной я была равнодушна к поэзии Цветаевой, а некоторые факты ее биографии даже вызывали стойкое неприятие. Но теперь, через Марину, я как-то прониклась этой удивительной личностью, почувствовала ее. Моя подруга была чем-то похожа на свой любимый образец.

...А ты путешествовал по Мексике, Перу, еще каким-то экзотическим странам. Забирался в горы, встречался с шаманами и разными святыми людьми, гуру. Звонил крайне редко, когда выпадала возможность. По твоему голосу я чувствовала, что ты выздоравливаешь. Прошло много, много времени, и мне уже начинало казаться, что ты мне приснился или я выдумала тебя, как героя написанного романа. Реальность путалась с вымыслом.

Незадолго до твоего возвращения - а это был уже ноябрь - позвонил Олег.

- Ну что, ты уже видела?

- Что? - не поняла я.

- Свою книгу на полках магазинов?

- Как?! - я даже вскочила с кресла. - Вышла?

- Значит, не видела, - констатировал Олег. - Вышла два дня назад. Рада?

- Не то слово! - честно ответила я.

К тому времени я уже утомилась ждать, слишком велико было нетерпение. Первые месяцы я без конца заглядывала в книжные магазины и все ждала этого момента, когда увижу свою фамилию на корешке книги. Мне этот даже снилось. Потом немного успокоилась и ограничилась тем, что смотрела в интернете, на сайте издательства, книжные новинки. И все же, как водится, пропустила этот сладостный миг. Услышав новость, я торопливо попрощалась с Олегом, пообещав ему перезвонить, наспех оделась и понеслась к ближайшему книжному магазину.

Войдя с трепетом в небольшой, но популярный магазинчик у метро, я не стала ничего спрашивать у продавцов, сразу прошла к нужным полкам. Как долго я мечтала, что увижу здесь, среди книг известных писательниц, свой роман! Мои руки, перебирающие корешки, тряслись от волнения, давление подскочило сверх меры. В глазах рябило от названий, и я уж было хотела обратиться к консультанту, но тут увидела свою фамилию. С замиранием сердца я взяла книгу с полки и невольно усмехнулась. На обложке красовалась парочка, застывшая в невообразимой позе. Что ж, любовный роман оформлен соответствующе. Только я никак не могла представить кого-то из своих знакомых или друзей, кто покусился бы на такую обложку.

Нет, эти соображения не помешали мне насладиться торжеством и упиться счастьем сбывшейся мечты! Как это, оказывается, похоже на любовь с ее надеждами и ожиданиями! Я летела домой, прижимая к себе три небольшие книжки в твердом переплете (купила все экземпляры, что были в магазине).

И когда ты вернулся, я, едва опомнившись от объятий и поцелуев, протянула тебе свою первую книгу.

- Что это? - с недоумением смотрел ты на фривольную обложку.

- Мой роман! - я сияла сверх всякой меры.

- В каком смысле?

- Я его написала!

- Шутишь?

- Да нет же! - воскликнула я. - Я писала его полгода, а пока ты ездил, книжку издали. Вот...

Меня уже немного расстраивало, что ты не понимаешь и не разделяешь моей радости.

- Что, правда, сама? Написала?

Я кивнула, с надеждой заглядывая тебе в глаза.

- Ну, ты молодчина! Не ожидал. Почитаю обязательно.

Я потянула книгу к себе:

-Это не мужское чтиво!

Ты не выпускал книгу из рук:

- Да плевать. Если ты написала, я должен прочесть. Мне же интересно!

Я сопротивлялась:

- Да плохая это литература, плохая! Дамские сказки.

- Вот и узнаем, чего хочет женщина!

- Ты и без того прекрасно знаешь.

- Неужели?

Наша шутливая перебранка завершилась форменным безобразием. Книга полетела на пол, мы тоже оказались на ковре. Я так стосковалась по тебе, что ничего не хотела знать, помнить, понимать...

Ты же был полон сил, загорелый, подтянутый, длинноволосый, весь какой-то возрожденный и помолодевший. Господи, что ты делал со мной! И какое это было счастье: растворяться в тебе до капельки, до донышка... Не знаю, как, но я чувствовала в этот миг, что между нами никто не стоит, что ты - мой, мой.

Не только физически обновился ты, но и внутренне как-то обогатился, просветлел, наполнился духовной силой. За это время ты побывал в Норвегии и посмотрел на внучку (рассказывал о ней с восторгом, а я внутренне сжималась), дважды навестил отца. А самое главное - ты опять слышал музыку и много писал! Это радовало меня больше, чем многочисленные подарки, которые ты привез из путешествия. Мысли бросить эстраду, кажется, больше не посещали тебя. Напротив, ты возобновил работу над неизданным альбомом, дополняя его новыми, только что написанными песнями. Близился твой юбилей, ребята из группы предложили это отметить большим кремлевским концертом. Нашлись деньги на альбом, и запись шла в жестком рабочем ритме. На юбилейном концерте ты должен был представить уже готовый результат.

Надо ли говорить, что мы опять почти не виделись? И Новый год встретили порознь. Ты уехал в Швейцарию договариваться насчет студии для сведения альбома. И хотя теперь мне было много легче перенести долгую разлуку, я все же снова вернулась к прежней мысли уйти от тебя. Ты казался успешным и сильным, нужна ли была тебе я? Тот короткий счастливый момент, когда ты вернулся из путешествия, разрушил мою защиту и снова лишил почвы под ногами. Я нуждалась в тебе, я не могла без тебя жить...

А теперь я приступаю к самому главному, ради чего, собственно, так долго писались эти записки. Я должна объяснить тебе, почему ухожу предательски, тайком, без предупреждения.

Пока ты был в Швейцарии, я узнала, что беременна. При всей твоей фантазии ты не сможешь вообразить, как потрясла и обрадовала меня эта новость. Я уже почти потеряла всякую надежду на ребенка, только душа ныла, когда я смотрела на Марину с Лёськой. Мое недомогание я списала на возраст, на погоду, на что угодно, только не беременность. Мне даже в голову не пришло купить тест. Это Марина уговорила меня сходить к врачу. Там-то после УЗИ все и выяснилось.

Любимый, я так боюсь, что ты не позволишь мне родить этого ребенка! Поэтому решила уйти, ничего тебе не сказав. Я знаю, это подло. Но пойми меня, хороший, единственный, я ухожу, чтобы не сделать тебя подлецом. Что если, узнав о ребенке, ты потребуешь отказаться от него? А если я подчинюсь тебе? Я никогда не смогу потом простить тебя и себя.

Мне невыносимо больно прощаться с тобой, и я оставляю тебе эти записки. Я надеюсь, ты меня поймешь... Я плачу, родной мой. Если б ты знал, как я страдаю! Но ради ребенка (твоего ребенка!) я готова на все. Умоляю, прости меня, если можешь. Прости, что не оправдала твоих надежд. Так будет лучше...

Я не смогла. Из Швейцарии ты вернулся неожиданно, я не успела уйти. А потом ты получил известие о смерти отца и улетел на похороны. На тебе не было лица, и я даже не заикнулась о том, чтобы полететь с тобой, а ты не предложил. Конечно, я не могла уйти в такой тяжелый момент и ждала твоего возвращения. Нет, я не собиралась говорить о ребенке, просто хотела выбрать более подходящий момент, чтобы исчезнуть из твоей жизни. Ты вернулся печальный и тихий. К скорби прибавлялись угрызения совести, которые всегда мучили тебя в связи с отцом. Несколько дней ты не выходил из дома и все думал, думал. В день, когда тебе исполнилось пятьдесят (как не вяжется с тобой эта цифра!), ты уехал в студию и просидел там в тишине и одиночестве до позднего вечера.

Я тоже страдала в одиночестве, каясь, что люблю тебя больше, чем Бога. Нужно было уходить, время шло, но я все не решалась добавить тебе боли. И вот как-то за обедом ты сказал:

- Если бы у меня сейчас родился сын, я хорошо бы его воспитал. Как мой отец. Альку я упустил...

Я смотрела на тебя, округлив глаза. Ты продолжил:

- Зря я запретил тебе рожать. Сейчас бы маленький бегал...

На глазах твоих блеснули слезы, и ты стеснительно отвернулся. Я стояла как истукан и не могла ни слова вымолвить. Ты понял это по-своему:

- Прости меня, родной. Я был не прав.

И тут я не выдержала и разрыдалась. Захлебываясь слезами, я стала говорить. Рассказала о чуде, которое произошло со мной, о том, что хотела уйти, чтобы спасти малыша, о своих опасениях. Ты напряженно слушал, силясь уловить смысл. Когда я закончила свой сбивчивый рассказ и замерла в ожидании казни, ты нежно обнял меня и пробормотал растроганно:

- Глупыш! Какой глупыш...

Ты стал целовать меня, и я ответила. Была ли когда-нибудь я так счастлива, так беззаботна, как в тот момент? Я все простила и тебе и себе. Больше ничто не разъединяло нас, не уводило в разные стороны. Ты любил меня, ты радовался нашему ребенку, ты был со мной! Теперь я ничего и никого не боялась. Бог не оставит нас. И еще я почему-то уверена, что непременно родится мальчик.

Что было дальше? Ты стал относиться ко мне нежнее и бережней, требовал, чтобы я наблюдалась у врачей (все-таки это был риск), даже следил за моим режимом и питанием. Много думал о будущем ребенке, беспокоился, а не избалуем ли мы его, как это делают бабушки и дедушки. Возраст-то нешуточный для такого дела. Однажды сообщил, веселясь:

- Американские исследователи выяснили, что после родов женщина умнеет, мозг у нее увеличивается! А те, кто рожают после тридцати семи, могут прожить до ста лет! Так что я теперь спокоен за наследника.

Моя книжка потихоньку раскупалась, я заканчивала второй роман. Судьба твоего нового альбома не была столь гладкой. На радио неохотно брали твои новые песни. Даже друзья, готовые помочь в любых ситуациях, твердили:

- Коля, прости, но это неформат!

Ты был слишком талантлив и мудр для легковесных радиостанций. Так критиковали Моцарта: "Слишком много нот!" И все же по телевидению прогнали твой новый клип, а на радио появилась новая песня и закрепилась там на разных волнах. А потом состоялся юбилейный концерт и одновременно презентация нового альбома. Это был твой триумф, победа!

Никогда не забуду, что переживала я, когда впервые держала в руках диск с твоей фотографией на обложке. Это был выстраданный альбом и честный, как говорил ты. Я слушала его одна: ты куда-то спешил и сунул мне компакт со словами:

- Послушай, потом скажешь, как тебе.

В альбоме были песни, которые уже звучали на предыдущем кремлевском концерте, но я по-новому услышала их. Важна была последовательность композиций, я это сразу поняла. С особым волнением слушала новые песни. Среди них была и та, которую ты пел для нее и о ней. "Не страшно, - утешала я себя. - Песня родилась чудесная, пусть будет". Собственно, передо мной раскрылась история твоей души. Здесь было все, что ты пережил за последние несколько лет. Открытия, падения, любовь, страдание, вдохновение и снова любовь. Последняя песня была мне вовсе незнакома. Я слушала ее и плакала. Ты взволнованно благодарил Бога и любимую за возможность жить и любить. Это не передать никакими словами, только музыка и твой голос...Я не знала, кому ты посвятил эту песню, но спрашивать не стала.

Ты так волновался накануне концерта, что я даже забеспокоилась о твоем здоровье. Подготовка выматывала тебя. Домой ты возвращался без сил, но с прекрасным настроением. Мы вместе продумали твой костюм. Ты наотрез отказался от этнической атрибутики, и мы выбрали более классический вариант, сохранив только детали прежнего костюма.

Я пригласила на концерт Катю и Шурку. Мы не виделись сто лет, они ничего не знали о том, что у меня вышла книга. Про будущего ребенка я сообщила им сразу, не выдержала напора радости. А вот о том, что пишу, я им ничего не говорила. Отложила для них две книжки из авторских экземпляров и подписала их. Марина, мой первый читатель и критик, давно уже "курировала" второй роман. Меня радовало то, что ее я тоже увижу на сцене Кремлевского дворца: она, как и прежде, будет играть для тебя в оркестре.

Накануне концерта ты весь день просидел дома, набираясь сил. И на следующий день, такой важный день в нашей жизни, до вечера ни с кем не разговаривал, берег связки. После болезни ты стал осторожным. Во дворец мы поехали вместе. Ты молча вел машину, изредка лукаво поглядывая на меня. Я волновалась не меньше - так мне казалось. Прибыв на место, мы разошлись в разные стороны. Ты в гримерку, я - встречать подруг.

- Там такая очередь, в Александровском саду, как в мавзолей в советские времена! - сообщила Шурка, когда мы наконец нашли друг друга.

- Да, аншлаг,- подтвердила Катя. - Я уж думала, опоздаем на концерт.

Усадив девчонок на первый ряд возле себя, я вручила им по книге.

- Боже мой! Это твое? - возопила Шурка.

- Очень интересно! - более сдержанно среагировала Катя.

- Да. Я тут подписала.

Они углубились в чтение подписей, а я сбежала к тебе. Тебя тормошили, со всех сторон сыпались вопросы, гримерша бегала вокруг. Когда я вошла, ты попросил всех выйти. Я ахнула:

- Ты очень бледный! Тебе плохо?

- Мне страшно, - жалко улыбнулся ты.

На висках твоих блестели капельки пота, взгляд был как у больной собаки.

- У тебя все получится. Мы их победим! - сказала я, отирая бумажным платком твои виски. Потом легонько поцеловала тебя в нос, коснулась губами твоих губ.

- Я люблю тебя, - тихо произнес ты, и я дрогнула. Прижавшись лицом к твоей щеке, я заплакала.

- Смотри, не размажь свою боевую раскраску - улыбнулся ты.

В дверь просунулся Миша:

- Коля, пора начинать! Народ волнуется.

Я обняла тебя крепко-крепко, потом перекрестила.

- Вот теперь хорошо, - выдохнул ты, и мы расстались.

Возвращаясь на свое место, я увидела, что в зале много цветов. Твои поклонницы нанесли тьму букетов. Один особенно привлек мое внимание. Я подняла глаза и вздрогнула. Через два ряда от нас сидела она, твоя нимфа. Это ее вызывающе яркий букет выделялся на общем фоне. Зачем она пришла? Чтобы напомнить о себе или попросить прощения? Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Я первая отвернулась и спокойно прошла мимо.

Усилием воли я заставила себя забыть о твоей нимфе и не оборачиваться в ее сторону. Девчонки тормошили меня, расспрашивая о книге, но мне было не до них. Начался концерт. На сцену вышли музыканты группы и оркестр. Марина кивнула и улыбнулась мне, я ответила ей помахиванием руки.

Ты любишь видеть глаза своих слушателей, поэтому просишь в промежутках между песнями включать в зале свет. Когда выходишь на сцену, первым делом охватываешь взглядом зрительный зал в поисках знакомых лиц. И теперь тоже здоровался со зрителями, как с добрыми друзьями. Зал отвечал взаимностью. Ты запел, и я забыла обо всем.

Музыка потрясала своим мистическим звучанием, сочетанием рока и этнических мотивов. Восток переплетался с Западом. Восхождение на горние выси, пение тибетских монахов, восторг души, коснувшейся Божьей благодати, - все это слышалось в ней. Электрическое звучание гармонично соединялось с пением тростникового инструмента и аккомпанементом индийских барабанов. Над всем этим властвовал твой магический голос неповторимого тембра и невероятной силы.

Каждое слово было понятно и проникало в душу. Я уверена: всякому из сидящих в зале казалось, что ты обращаешься именно к нему. Зал бешено аплодировал, раздавались крики "Браво!" После каждой песни тебе несли цветы. В небольших паузах ты разговаривал со зрителями, пил воду, утирал взмокший лоб белым платком. Атмосфера концерта была непередаваемо теплая, пронизанная энергией любви.

Я вздрогнула, когда увидела, что к сцене подходит твоя нимфа. Она протянула тебе букет цветов и что-то сказала. Я напряглась, стараясь заметить малейшие изменения в твоем лице. Ты был спокоен! Приняв букет, поблагодарил, как и всех, и тотчас отошел от края сцены. Я не удержалась от искушения проводить девицу до места мстительным взглядом. Наши взгляды снова пересеклись, но я тотчас отвернулась и потеряла к ней всякий интерес.

Классическая часть концерта, когда ты пел старые композиции в сопровождении оркестра, прошла, как всегда, на невероятном подъеме. Девчонки вопили мне в уши с разных сторон:

- Здорово! Потрясающе!

Но кульминацией для меня была песня, которая завершала альбом. Благодарственная молитва, так я назвала ее. Первые звуки мелодии заставили сильнее биться мое сердце. Ты пел, подойдя к краю сцены, прямо напротив меня. Камера, снимающая концерт, была тоже обращена ко мне. Но я не замечала этого, неотрывно глядя тебе в лицо. Шурка пихала меня локтем, а Катя многозначительно косилась. Произнеся последнее слово: "Благодарю", ты молитвенно сложил руки и поклонился мне. Зал взорвался бешеной овацией. Я плакала, не обращая внимания на камеру.

Все остальное было уже как в тумане. Зрители вызывали тебя на бис, потом весь зал стоя пел вместе с тобой одну из программных песен, которую ты называл гимном любви. Это звучал гимн в честь нашей любви - выстраданной, трудной, но нашей!

Мне больше нечего добавить. Ты никогда не прочтешь эти записки, поскольку сейчас я их уничтожу. Тебе не нужно знать, что я пережила в эти годы. Потому что истинно лишь то, что я люблю тебя и я счастлива...

* * *

Она поставила точку, перенесла написанное на диск и отключила компьютер. Долго сидела, задумавшись. Потом потянулась, встала и отправилась на кухню, чтобы налить себе чаю. Напившись, взяла трубку и набрала номер.

- Олег, я написала роман. Можно я принесу его тебе завтра, как договаривались?

- Можешь переслать по электронной почте мне прямо сейчас.

Потом она вернулась в комнату и долго сидела, глядя на черно-белый постер, висевший на двери. Зазвонил телефон, она не сразу ответила.

- Да?

- Оля, привет! - это была Катя. - Как твои дела?

- Я дописала роман.

- Поздравляю. Конец счастливый?

- Безусловно.

- Ну и как? Освободилась? Все-таки сублимация...

- Пока не знаю. Наверное, да. Чувствую большое облегчение. Кажется, твои рекомендации срабатывают.

-Ну, я рада. Давай увидимся как-нибудь.

- Спасибо, Кать. Давай завтра и свидимся. Позвони Шурке.

- Замечательно!

Она положила трубку и подошла к двери. С фотографии на нее смотрел мрачноватый Красков.

- Прощай...Я хочу жить.

Она медленно сняла со стены плакат и скатала его в трубку.

Перед сном она вспомнила бабульку, встреченную в студенческие годы в фольклорной экспедиции. Бабушка Манефа из умирающей новгородской деревни учила:

- Когда тебе невмочь, перед сном помолись так: "Господи, пошли мне посланцА!" И он тебе пошлет. Только уж не упусти!

И теперь она произнесла:

- Господи, пошли мне посланцА, - с ударением на последнем слоге, как учила Манефа. И уснула с неясной надеждой на будущий день.

День прошел, как обычно. А вечером она отправилась на встречу с подругами. Мир показался ей обновленным, красочным. Будто она выбралась на свободу из темницы, в которой провела полжизни. Беспричинная радость переполняла ее и мешала сосредоточиться на внешнем мире. Задумавшись, с радостной улыбкой на лице, она нечаянно вышла на проезжую часть. Страшный скрежет и удар. Она не удержалась на ногах и осела в грязную смесь из снега и сажи. Опираясь на капот иномарки, она с трудом поднялась. Из машины выскочил водитель и бросился ей на помощь с фразой:

- Только наезда мне еще не хватало!

Это был Николай Красков.

Комментарии: 32, последний от 16/12/2017. © Copyright Тартынская Ольга (Olushka59@yandex.ru) Размещен: 13/09/2015, изменен: 13/09/2015. 604k. Статистика. Роман: Любовный роман Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Оценка: *8.2511** Ваша оценка:
Аннотация: Ольга - жена известного музыканта, кумира тысяч и тысяч девушек... У нее есть все - деньги, роскошь, комфорт. Но жизнь со звездой вовсе не так легка, как пишут об этом в глянцевых журналах... Николай, муж Ольги, смотрит на свой брак лишь как на "тихую пристань" в минуты неудач и разочарований. Он даже не считает нужным скрывать от Ольги свои многочисленные случайные связи с поклонницами, не желает иметь детей, ввязывается в скандальные истории. Банально - скажете вы? Действительно, сколько раз мы все читали похожие истории в книгах и даже наблюдали их в жизни. Не спешите делать выводы. В романе Ольги Тартынской все не так просто. Ведь иногда хочешь добиться одного, а получаешь совсем другое...

Тартынская Ольга : другие произведения.

Верь мне и жди