Аннотация: Предлагаю окончание повести моей мамы "Васильки".
Последние годы ссылки
Наша жизнь на Комсомольской улице
В 1947 году в Карагандинской области был хороший урожай зерновых, и в Караганду приезжал Н.С.Хрущёв. Около обкома партии собирались толпы народа, жаждущего посмотреть на живого Никиту Сергеевича.
В нашем доме на нашем же этаже жила семья Эйчисов. Их семья эвакуировалась из Харькова. Галя дружила с Линой Эйчис, которая была немного старше её. Мама Лины (забыла, как её звали), часто брала к себе нашу Лену, так как Эйчисы её очень любили. Лена в это время была очень забавная и к году говорила уже много слов.
Отец Лины работал инженером на комбинате "Карагандашахтострой". Однажды Эйчис пришёл домой с работы и скоропостижно скончался, говорили, что от расстройства после ссоры с начальством.
Во дворе нашего дома я познакомилась с женщиной по фамилии Черток, звали её Екатериной Ивановной. Екатерина Ивановна сидела в Карлаге, как член семьи изменника родины, а Борис Константинович Гребнев, её второй муж, сидел по делу Кирова, он был ленинградец. С Борисом Константиновичем я работала потом в плановом отделе треста "Промжилстрой". Он был очень умный эрудированный человек, очень скромный и очень болезненный. Он умер в Караганде и похоронен на местном кладбище. А Екатерина Ивановна после реабилитации живёт в Москве. О своём первом муже, за которого она сидела, до сих пор ничего не знает.
До августа 1947 года Вася проработал в "Стройуправлении Љ2" в качестве главного инженера. Но вдруг, из комбината "Карагандашахтострой" пришёл приказ, подписанный начальником комбината Давыдовым, о снятии Васи с должности главного инженера и направлении его в распоряжение управления "Саранпромстрой". Вася подал заявление начальнику комбината Давыдову о том, что он не согласен с приказом, так как работал честно и с работой справлялся. Давыдов на его заявлении написал такую резолюцию: "Мы Вас сняли с должности не потому, что Вы плохо работали, а по причинам Вам известным". По этой резолюции можно было судить, что, если ты осуждён по пятьдесят восьмой статье, то работу на данной должности тебе не доверяют.
И Васю перевели прорабом на строительство обогатительной фабрики и шахты имени Костенко. Потом его утвердили начальником строительного цеха этой шахты, а на его место главного инженера прислали молодого специалиста Ушакова, который с работой не справился, и был заменён вновь прибывшим специалистом по фамилии Ашихмен.
В 1948 году в центре города запретили держать коров, и нам пришлось поменять квартиру. Мы переехали на Комсомольскую улицу, в дом рядом с областной милицией. На Комсомольской было выстроено много двухквартирных коттеджей с отдельными участками для огородов и сараями для содержания скота. В нашей квартире было две смежных комнаты, кухня, веранда и тёплый санузел, перед домом находился небольшой палисадничек, где гуляла Лена.
Однажды, в двухлетнем возрасте Лена заболела, у неё начался лающий кашель. Вызвали врача, врач признала дифтерит и направила Лену в инфекционную больницу. Я не согласилась отдать Лену одну в больницу и поехала с ней сама. В больнице я попросила положить нас не в общую палату, а в отдельный бокс. В боксе мы пролежали неделю, и в результате у Лены никакого дифтерита не оказалось, была простуда. Вот так, если бы я согласилась положить Лену в больницу, она наверняка заболела бы дифтеритом, который в то время был очень опасной инфекционной болезнью, и многие дети от неё умирали.
Где-то в ноябре или декабре 1949 года к нам из Москвы приехали в гости моя мама Ирина Ефимовна и Васина мама Агафья Ивановна. С ними приехала Галя, которая после скарлатины последнюю четверть третьего класса, весь четвёртый класс и первую четверть пятого класса училась в Москве.
Скарлатиной Галя заболела зимой 1948 года. Врачи отправили её в инфекционную больницу, которая находилась километрах в пяти от Нового города, прямо в степи. Кроме самого здания больницы и домов обслуги никакого жилья вокруг не было.
Больница была одноэтажная, выглядела, как барак. В больницу никакой транспорт не ходил, если не выпросишь у начальника лошадь, нужно идти пешком, иногда и в пургу. Нам с Васей, чуть не каждый день, приходилось по очереди навещать Галю, возить своё питание, так как в больнице питание было неважное.
А иногда было и так, сегодня привезёшь продукты, а на другой день у Гали уже ничего нет, спрашиваешь: "Галя, ты уже съела всё?", она отвечает: "Съели мышки", спрашиваешь: "Какие мышки?", она отвечает: "Двурукие!". Вот какая умная была девочка.
В этой больнице Галя пролежала сорок дней, тогда была такая опасная скарлатина. В результате у Гали получилось осложнение на сердце. В школе она пропустила всю третью четверть третьего класса, и после болезни уехала с бабушкой в Москву.
В конце 1949 года Галя вернулась в тот же самый класс, в котором учились её старые подружки. Ходить в школу с Комсомольской улицы Гале было уже далековато, так как женская школа Љ1 имени Кирова находилась в центре Нового города, рядом с нашим старым домом на улице Ленина. Но у неё были друзья, Лера Славина и её брат Гриша, которые тоже жили на Комсомольской улице. Они часто приходили к нам играть. До 1948 года Славины жили в одном с нами доме на улице Ленина. Галя дружила и с другими соседскими девочками, особенно с Людой Колоколовой.
И вот однажды, Галя пришла домой и сказала мне: "Мама, я хочу учиться в музыкальной школе, где учатся Лера и Люда". Музыкальная школа находилась на улице Джамбула, в школе работали очень хорошие преподаватели-немцы, высланные во время войны из Москвы. Я Гале сказала: "В музыкальную школу берут детей, у которых хороший слух, я думаю, тебя туда не примут". Галя настояла на своём, и мы подали заявление.
Когда назначили экзамен, я пошла на него вместе с Галей и очень волновалась. На экзамене присутствовало много преподавателей, оказалось, что у Гали хороший слух, и она выдержала экзамен. Галя занималась у замечательного преподавателя Александра Осиповича Кнауба, до войны работавшего в музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова в Москве, на Пустой улице (так называлась тогда Марксистская улица).
Но беда была в том, что у нас не было пианино, и Гале приходилось учить уроки или в музыкальной школе или у Леры Славиной. Мама Леры, Татьяна Аркадьевна, при встрече со мной говорила: "Галя очень способная девочка".
В школе Галя дружила с Ириной Михутиной, мама которой, Андреева, была известным в городе терапевтом. Впоследствии Ира, будучи студенткой Воронежского университета, гостила у нас в Москве.
Наша жизнь на Инженерной улице
После увольнения из областной конторы "Заготзерно", я не могла устроиться на работу в течение четырёх месяцев. Я долго просила Васю куда-нибудь устроить меня, так как он пользовался большим авторитетом в "Карагандашахтострое". В это время строительство шахты имени Костенко и обогатительной фабрики перевели в Кировское стройуправление. Начальником управления был Пономарёв Иван Фёдорович, позже управление возглавил Молтабар.
И, наконец, двадцатого января 1950 года я поступила на работу в управление "Саранпромстрой НКВД" по своей специальности в отдел труда и зарплаты на должность инженера по нормированию. Начальником отдела был старый член партии Пётр Иванович Сорокин, он же был парторгом управления.
В отделе труда и зарплаты я занималась составлением отчётности, собранной со всех строительных управлений, а также проверкой правильности применения в стройуправлениях норм времени.
И вот, однажды, Пётр Иванович послал меня в Кировское стройуправление на проверку. В результате проверки я обнаружила множество незаконных отступлений от применения норм и массу разных приписок. Мною был составлен акт, который передали начальнику "Саранпромстроя" Якобчуку.
Якобчук вызвал Ивана Фёдоровича Пономарёва, и тот на этом акте написал: "Таких случаев я не знаю". После этой проверки Сорокин пытался направить меня проверять "Стройуправление Љ2", в котором работал мой муж, но я отказалась, сказав: "Проверять своего мужа я не буду. Пошлите кого-либо другого".
Вскоре начальником Кировского СУ назначили Молтабара, а главным инженером Шмулевича.
В августе 1951 года на базе управления "Саранпромстрой НКВД" был организован трест "Кировшахтострой" с подчинением комбинату "Карагандашахтострой". Все сотрудники автоматически перешли в новый трест, кроме меня. Начальник управления Якобчук издал приказ о моём увольнении. Таким образом, Якобчук мне отомстил за то, что я у него обнаружила много нарушений. Вскоре самого Якобчука освободили от занимаемой должности, говорили, что он уехал на Кавказ. По моей просьбе Вася опротестовал моё незаконное увольнение, и меня направили в плановый отдел треста инженером экономистом.
В плановом отделе, начальником которого был Иван Иосифович Литвиненко, я проработала до декабря 1954 года.
Где-то в 1953 году И.И.Литвиненко был назначен начальником планового отдела комбината "Карагандашахтострой" вместо уехавшего в Донбасс Ерофеева, а моим начальником до моего отъезда в Москву стал Шелухин Иван Павлович. Трест "Кировшахтострой" тоже ликвидировали, и меня вместе с моим начальником Шелухиным перевели в плановый отдел треста "Промжилстрой".
У нас в плановом отделе работали следующие сотрудники:
Иван Павлович Шелухин - начальник отдела.
Нона Львовна Дуэль - инженер, высланная из Баку вместе с мужем-немцем. Муж, художник театра имени Низами, позже был отправлен куда-то на лесоповал, где и умер, а Дуэль уехала потом в Баку.
Капустинская Вера Ивановна - ленинградка, как попала в Караганду, никогда не рассказывала.
Шевелёва Надежда Ивановна - инженер, раньше жила в небольшом городе на Дальнем Востоке. Она часто у меня спрашивала: "Скажи, какие ещё есть строения около Спасских ворот Кремля?". Я ей говорила: "Ну, дом для пропусков". Она мне отвечала: "Вот, москвичка, а плохо знаешь Москву!". Дама она была с большим апломбом, хорошо одевалась, но я не очень на неё обращала внимание.
В 1950 году начальство предложило Васе переехать на другую квартиру, на Инженерной улице. Квартира занимала половину дома, в другой половине располагался продовольственный магазин. При квартире был большой участок с сараями, обнесённый высоким глухим забором. Ранее проживавший в этой квартире гражданин уехал в Донбасс, он нам продал собаку по кличке Рекс. Рекс всё время сидел на цепи и сторожил дом.
Переехав на Инженерную улицу, мы перевезли всё своё имущество, в том числе корову и необгуленную тёлку Зорьку. Так как кормить корову и тёлку было нечем, отходы мы приобрести не могли, мы с Васей решили ликвидировать свое хозяйство. Вася нашёл покупателя, который купил корову и тёлку за пять тысяч рублей. Мне показалось тогда, что Вася очень дёшево отдал наших животных.
На новую квартиру к нам приехали мои папа и мама и привезли с собой Мишу-маленького, младшего сына моего брата Михаила, так как в Москве Мишу не с кем было оставить.
На участке во дворе Вася посадил много разных деревьев: яблонь, груш, много кустов смородины и малины. Мы развели огород: посадили морковь, картошку, огурцы.
Квартира была четырех комнатная: большая комната, метров восемнадцать, две комнаты по пятнадцать метров и одна комната метров восемь. В кухне находился большой погреб, в котором мы держали все свои соления и картошку. Плохо было то, что в квартире не было тёплого туалета, но уже была подготовлена к прокладке канализация.
На Инженерной улице стояло всего четыре двухквартирных дома, причём только на левой стороне улицы, на правой стороне был городской стадион.
Зимой Галя почти каждый день ходила на стадион кататься на коньках.
В доме Љ4, по соседству с нами, в первой квартире жил Васин начальник Ремхе, в другой квартире жил главный инженер "Саранпромстроя" Иосиф Иосифович Карпович с сыном. Во дворе у Карповича была пристройка, в которой жил его шофёр-немец Пётр Шлагбаум с семьёй.
В доме Љ6 в одной квартире жил заместитель начальника отдела труда комбината Колоколов, в другой квартире жила семья Хасановых.
В доме Љ8 жил И.И.Литвиненко с семьёй, в другой половине жила семья Лазаревых.
Когда Галя училась в седьмом классе, мы купили ей большой женский велосипед. Она очень быстро научилась на нём кататься. Я помню, она часто каталась с мальчиком Вадиком Титаренко, отец которого работал главным механиком комбината. Жили они в особняке на улице Сталина, напротив бани.
Весной 1952 года родители с детьми Леной и Мишей уехали в Москву. Галя сдавала экзамены за седьмой класс. После экзаменов мы с Галей тоже уехали в Москву.
В конце августа мы с Леной вернулись в Караганду, а Галя осталась учиться в московской школе.
С осени оставлять Лену дома стало не с кем, и мы её определили в детский сад. Но в детском саду она не прижилась, начала часто болеть, пришлось из сада её забрать. Тогда мы пустили в одну из комнат нашей квартиры двух сестёр-немок, одна из них, по имени Катя, согласилась сидеть с Леной.
Лена к пяти годам научилась читать книжки, правда, многому она училась у Гали и многое перенимала у неё. Она хорошо писала печатными буквами и однажды написала: "АЛЕКСАНДОР ПУШКИН ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПОЭТ". К шести годам Лена уже прочитала самостоятельно повесть Гайдара "Чук и Гек". Мы решили её определить в школу.
В школу шестилетнюю Лену принимать не хотели, но, убедившись в том, что она хорошо читает, её приняли в первый класс.
Школа, куда поступила Лена, находилась недалеко от дома, но всё же надо было переходить проезжую часть улицы Нуркена Абдирова, где было большое движение транспорта.
Школа Љ49 помещалась в одноэтажном здании, похожем на барак. Школа была неблагоустроенная, уборная находилась на улице, и даже зимой дети ходили в неубранную, переполненную уборную. И бывало так, что дети не успевали дойти до уборной, писали прямо в классе. Такой конфуз был и с Леной: она была дежурной по классу, была зима, она не успела сходить на улицу, всё терпела, а во время урока её вызвали к доске, и вот у доски с ней случился конфуз. Вот так начальство беспокоилось о детях.
Первая учительница у Лены была очень хорошая, молодая, Денисенко Варвара Фёдоровна. В классе было человек двадцать пять, все дети жили поблизости. В первом классе Лена дружила с Валей Демидовой, Петей Соколовым, Витей Хохловым. В одном классе с Леной учился Серёжа Литвиненко.
В квартиру на Инженерную улицу к нам приехала Васина тётя Мария Антоновна Кругова, которая в Москве жила вместе с Агафьей Ивановной. Тётя Маша сидела с Леной.
Лена проучилась в школе Љ49 три года.
Где-то в 1953 году начальство предложило Васе переехать в новый двухэтажный дом на улице Связи. Улица Связи находилась в центре Нового города, недалеко от обкома партии. В этом доме Васе предложили большую трёхкомнатную квартиру на втором этаже, но я посмотрела её, и она мне не понравилась, слишком большая. Тогда Вася взял двухкомнатную квартиру, которая была напротив. Квартира была со всеми удобствами: центральным отоплением, ванной, туалетом и телефоном.
Жизнь в Москве
Возвращение домой
Справку о снятии судимости Вася получил шестнадцатого марта 1955 года. Мы решили ехать в Москву.
Приехав домой, Вася прописался на Пролетарской, где жил до ареста, и встал на учёт в военкомат. Но с работы в Караганде он не уволился, так как его не отпустил начальник главка Федотов. Пробыв в Москве месяц, мы вернулись в Караганду.
В августе 1956 года Вася получил справку о полной реабилитации. И только второго февраля 1957 года Вася уволился из Кировского СУ и вылетел самолётом в Москву. Ему нужно было торопиться, поскольку в постановлении о реабилитированных было указано, что, если реабилитированный в течение шести месяцев не вернётся на место прежнего пребывания, то он теряет возможность возвращения.
Я же ещё осталась в Караганде для ликвидации своего хозяйства, продолжая при этом работать в тресте "Промжилстрой". Уволилась я из треста седьмого февраля 1957 года.
Прилетев в Москву, Вася недели две искал подходящую работу по специальности. Но куда бы он ни обращался, в места более или менее ему подходящие, нигде его не брали. И, наконец, с большим трудом, по знакомству, через Николая Ефимовича Галкина, родного брата Ани Галкиной, Вася устроился на работу в СКБ "Нефтестроймашина" на должность старшего инженера по строительству.
СКБ находилось в Измайлове, на Окружном проезде. Впоследствии оно было переименовано в СКБ "Газстроймашина".
Наши дети Галя и Лена к этому времени уже жили в Москве. Галя училась в МВТУ имени Баумана на втором курсе, Лена училась в четвёртом классе. Лену мы отправили в Москву за год до нашего переезда из Караганды. Она уехала с попутчицей Людмилой Пономарёвой.
Снова в ЦЭМе
Вернувшись домой в Москву насовсем, я тоже начала подыскивать работу. Сначала я пошла в свой трест ЦЭМ. Начальником отдела труда и зарплаты был по-прежнему Журкин Евгений Николаевич. Он мне отказал, хотя и были свободные вакансии.
Я обратилась к начальнику Московского монтажного управления Александру Алексеевичу Потёмкину, к тому самому, с которым работала на многих монтажных участках, но он тоже мне отказал.
Наконец, через своего брата Михаила я обратилась к Николаю Ефимовичу Галкину, который работал в то время на заводе им. Владимира Ильича то ли заместителем директора, то ли парторгом. Он взял мою трудовую книжку, несколько дней держал её, и тоже никуда не устроил.
Как-то, будучи в магазине ЦУМ, я встретила Елизавету Емельяновну Сидорову, с которой работала до отъезда в Караганду в отделе труда и зарплаты ЦЭМа. Теперь она работала старшим инженером Нормативно-исследовательской станции, которая с одной стороны подчинялась министерству, а с другой стороны находилась в ЦЭМе и обслуживала его. Я сказала Лизе, что ищу работу, и она порекомендовала меня начальнику НИС Љ1 при ЦЭМе Владимиру Васильевичу Силину.
Посмотрев мою трудовую книжку и убедившись, что я знакома с монтажом котельного оборудования, Силин зачислил меня на должность старшего инженера НИС Љ1 с первого апреля 1957 года. На этом месте я проработала до ухода на пенсию, то есть до октября 1967 года.
Особенности моей работы
Здесь я хочу сделать отступление и рассказать, почему меня не приняли на работу в ЦЭМ после возвращения из Караганды.
Во-первых, потому, что я была женой "врага народа", все знали об этом, и о том ещё, что я десять лет жила с мужем в ссылке. Хотя я и показывала документ о реабилитации мужа, все предпочитали считать его "врагом" по-старому.
Во-вторых.
В 1944 году наш трест ЦЭМ строил в Москве на Бережковской набережной новый девятиэтажный жилой дом. Я была направлена на это строительство отделом труда старшим техником-нормировщиком и проработала там до конца строительства дома.
Начальником строительства был А.А.Потёмкин. Когда начали сдавать дом в эксплуатацию, пригласили приёмочную комиссию. После приёмки дома начальство треста устроило для комиссии банкет. Мне А.А.Потёмкин сказал: "Мы приглашаем тебя на этот банкет". Когда все собрались, меня никто не пригласил, и мы вдвоём с бухгалтером ушли домой.
После приёмки дома я вернулась на своё место в отдел труда треста. Прошло какое-то время, и ко мне в отдел пришёл начальник строительства дома Потёмкин. Он принёс большую опись работ, якобы произведённых при строительстве дома на сумму пять тысяч рублей, и просил выписать наряд. Я ему ответила, что все работы по строительству дома закончены, поэтому никакие наряды я выписывать не буду. Он долго меня уговаривал, но я твёрдо стояла на своем.
Потом начались вызовы к начальству треста, стучали кулаками по столу, грозили, но я твёрдо стояла на своём и никакого наряда на пять тысяч рублей не подписала.
Через некоторое время меня и главного бухгалтера треста Фаворского вызвали к прокурору. Прокурор предъявил мне обвинение в подписании липового наряда. Я ответила, что никакого наряда я не подписывала и, что никто меня не принуждал его подписывать, я не хотела подводить своё начальство. Не знаю, что говорил главбух Фаворский, но мне прокурор сказал, что, если бы я подписала этот наряд, то схватила бы срок.
Вот по этим причинам мне отказали в приёме на работу.
Моя работа всю жизнь была связана с деньгами, с разными приписками и липами, которые приходилось выявлять. Поэтому моя принципиальность и честность раздражали начальство.
Когда я приезжала с какой либо проверкой на монтажные площадки, меня встречали недружелюбно.
Болезни детей
Работая в НИС Љ1, я часто ездила на монтажные площадки.
Мои дети в это время оставались на попечении мамы, папы и Васи. Так как в командировки приходилось ездить очень часто, моя мама была недовольна моим отсутствием.
Я попросила Васю устроить меня на работу к себе в СКБ. Начальником СКБ был Ротенштейн.
И вот, в какой-то день я с Васей поехала на приём к Ротенштейну. Он меня о многом спрашивал, имея в виду, что я буду работать в плановом отделе. Прошло какое-то время, и я спросила Васю, как дела с работой. Он мне ответил: "Видимо, ты Ротенштейну не понравилась". А я подумала, что просто Вася не захотел, чтобы я работала вместе с ним. И я осталась работать в НИСе.
В первые месяцы моей работы в НИСе в 1957 году, меня направили в Вильнюс.
Когда я уезжала в Вильнюс, на Рижском вокзале меня провожали Вася и Галя. Галя была одета в синее демисезонное пальто, на улице было очень холодно, и, видимо, она замёрзла. Когда Галя вернулась с вокзала домой, у неё поднялась высокая температура, тридцать девять градусов.
На следующий день вызвали врача, и та признала ангину. Галя показывала врачу из поликлиники, что у неё болит спина, на что врач ответила: "Вот вылечим ангину, сделаем рентгеновский снимок, и будем лечить спину".
Но болезнь не проходила, и тогда для определения диагноза, Вася пригласил профессора Панченко. Профессор предположил, что это экссудативный плеврит, и порекомендовал положить Галю в больницу.
Галю направили в Таганскую больницу Љ13, где она пролежала целый месяц, пропустив весеннюю сессию в институте. После выписки из больницы Галю поставили на учёт в туберкулёзный диспансер на Гончарной улице, в котором когда-то состояла на учёте и я.
Будучи в командировке в Вильнюсе, я сильно переживала за Галю, часто звонила по телефону домой.
В Вильнюс мы ездили втроём: я, Лиза и Александр Павлов - техник. По заданию министра на Вильнюсской ТЭЦ мы должны были составить нормативы на монтаж котла. Нас поселили в старинной гостинице, в которой мы прожили два дня, а на третий день нас из гостиницы выселили, так как приехала какая-то делегация. Квартиру нам не предоставили, и нам пришлось несколько ночей ночевать на вокзале. Потом нам с Елизаветой Емельяновной дали маленькую комнатку, в которой какие-то медики делали уколы.
Находясь в этой командировке, я еле таскала ноги, мне было не до работы.
Когда через дней двадцать я вернулась домой, Галя ещё лежала в больнице, я стала ходить её навещать.
После нашего возвращения из Караганды в квартире на Пролетарской жить стало тесновато: на сорока метрах было прописано десять человек. Мы с Васей занимали нашу восьмиметровую комнату, Михаил с Аней - дальнюю двенадцатиметровую, а наши двое детей и дети Михаила Вова и Миша жили в большой комнате вместе с дедушкой и бабушкой. Одновременно эта большая комната служила столовой.
Наши дети часто болели. В 1958 году, учась в пятом классе, заболела ревмокардитом Лена. С этим диагнозом Лену положили в четвёртую детскую больницу на Шарикоподшипниковской улице. Так как в больницу нас не пускали, Вася без разрешения врачей сам навещал Лену. Он буквально врывался к Лене в палату, убеждался, что она в порядке и уходил. Врачи выговаривали Лене: "Какой недисциплинированный у тебя отец!".
Так как болезнь Лены была серьёзной, и долго лежать в больнице без воздуха было трудно, её перевели в больницу санаторного типа на Красной Пахре. Три месяца она пробыла в этой больнице, а мы ездили её навещать.
Новое жильё
По приезде в Москву в феврале 1957 года Вася начал хлопотать о предоставлении ему и его семье жилплощади, как реабилитированному. Он долго и неоднократно обращался в Таганский районный жилищный отдел, а также обращался к заместителю председателя Моссовета Макарову. В результате его поставили на учёт, так как он имел право на внеочередное получение жилья. Правда, более или менее подходящую площадь (двадцать два квадратных метра) он получил в феврале 1959 года.
От первых двух предложений Вася отказался. Сначала ему предложили на четверых двадцатиметровую комнату в доме Љ44 по Ленинскому проспекту, во дворе этого дома находится ВЦСПС. Квартира была трёхкомнатная, перенаселённая. От второй двадцатиметровой комнаты в двухкомнатной квартире в доме Љ79 по Ленинскому проспекту Вася тоже отказался.
Занять две маленькие комнаты (по одиннадцать метров) в новом доме на Шарикоподшипниковской улице Вася согласился при условии, что эту площадь нам дадут на троих, Васе, мне и Лене, а Галя останется с бабушкой и дедушкой на старой квартире. Так Галя осталась жить там, где она родилась, на Пролетарской улице.
К этому времени мой брат Михаил уже жил с семьёй в отдельной двухкомнатной квартире в новом доме на Ладожской улице.
На новую квартиру мы переехали не сразу, а месяца через три - четыре, так как пришлось приобретать заново обстановку: кровать, стол, стулья, потому что у нас ничего не было.
Наши комнаты были очень уютные, светлые, с большими окнами, из которых хорошо был виден Храм в Коломенском.
Но жить в этой квартире было очень неудобно, оттого, что наш сосед Григорий Моисеевич Фирсов считал себя хозяином квартиры и не разрешал нам хоть как-то расположиться в местах общего пользования. Даже кухонный стол мы прибивали к стене скобами, чтобы он не убрал его из кухни. Григорий Моисеевич часто пил самогон, который он гнал сам.
Живя в этой квартире, я сильно нервничала, у меня поднималось давление, и я часто болела. При этом я очень боялась за Лену, за её больное сердце.
После санатория мы оставили Лену в пятом классе на второй год, но это было не важно, ведь она начала учиться с шести лет. Когда мы переехали на Шарикоподшипниковскую, Лена пошла в школу рядом с домом и проучилась в ней до поступления в МВТУ. В школе Лена училась хорошо, дружила с Таней Исаенковой и Ларисой Головановой.
Галина свадьба
В январе 1960 года Галя вышла замуж за Вову Тарасова. Я раньше замечала, что Галя встречалась с Вовой, он часто приходил к нам домой. Однажды он пришёл на Пролетарскую со своей мамой Марией Ивановной Тарасовой. Войдя в квартиру, Мария Ивановна сказала: "Ну, давай рассказывай, зачем ты меня сюда привёл?". И мы договорились с Марией Ивановной об устройстве свадьбы.
Расписывались Галя с Вовой в очень скромной обстановке, свидетелем у них был Вова Зыков.
Свадьбу мы устроили дома, столы стояли в большой комнате и были накрыты, как в "Книге о вкусной и здоровой пище": много осетрины и лососины, заливной судак, сырокопчёные колбасы и буженина, коньяк пять звёздочек и ананасы. В тот год всё это свободно продавалось в центральных магазинах. В то же время, устраивать пышные свадьбы в ресторанах было не модно, в Загс ходили пешком.
К свадьбе Галя сшила у портнихи платье из светло-зеленого крепсатина.
На свадьбе было много народа. С нашей стороны были мы все: я, Вася, Лена, бабушка и дедушка, мои братья с жёнами и детьми, Васин брат Иван с женой Катей и их дети: Валерий и Надя, младший сын Васиной сестры Валерий Удалых с женой Ларисой, а также брат Ани Фёдор Ефимович Галкин с женой Ниной и её дочкой Мариной. Со стороны Вовы были его родители Сергей Владимирович и Мария Ивановна, старшая сестра Галя, приятельница Марии Ивановны Ольга Артемьевна Карташёва с мужем и сыном и Галя Кабанова.
Готовясь к свадьбе, наши с Васей братья Миша и Ваня случайно встретились в магазине "Фарфор" в Столешниковом переулке и купили в складчину общий подарок: дорогой столовый сервиз на шесть персон из тонкого немецкого фарфора с красивой росписью.
Надо сказать, что нам очень понравились родители Вовы. Мария Ивановна работала учительницей начальных классов в школе, а Сергей Владимирович был директором научно-исследовательского института лубяных волокон и имел степень кандидата технических наук.
После свадьбы Мария Ивановна и Сергей Владимирович дали детям денег на свадебное путешествие. Галя с Вовой полетели в Ленинград, в то время они учились на пятом курсе и у них были зимние каникулы.
В 1961 году Галя и Вова закончили МВТУ им. Баумана и были распределены на работу в почтовый ящик, который находился около Белорусского вокзала.
Как я попала в больницу
Жить в нашей квартире на Шарике было очень тяжело. Сосед Фирсов постоянно устраивал разные провокации. Иногда, когда я стирала бельё и отходила ненадолго от стиральной машины, он бросал в машину обрезки цветных ниток, в результате чего мои простыни покрывались замысловатыми рисунками. Если я готовила обед, я не могла отойти от плиты ни на минуту, так как однажды обнаружила в сваренных макаронах стекло.
Как-то раз в местах общего пользования нашей квартиры домоуправление производило ремонт. Маляры должны были оклеить прихожую обоями, которые им дали в домоуправлении. Фирсову обои не понравились, он стал ругаться, наскочил на Васю и ударил его табуреткой. Он кричал, что Вася, якобы не дал своих красивых обоев, которые у нас лежали в кладовке. После этого скандала Вася подал на Фирсова жалобу в милицию. Фирсов испугался, привёл домоуправа, и тот уговорил Васю простить Фирсова.
В общем, живя в этой квартире, я сильно нервничала, у меня постоянно повышалось давление. И вот, шестнадцатого апреля 1962 года врачи из поликлиники Шинного завода, в которой я лечилась, положили меня в больницу на исследование.
Больница находилась далеко от дома, в посёлке Капотня, который совсем недавно перешёл в подчинение Москвы. Врач, который принимал меня в больницу, сказал, что до первого мая меня обследуют. В больнице я чувствовала себя хорошо, помню, даже помогала заведующей отделением писать бирочки и подвешивать их к каждой кровати.
В больнице мне проверили кишечник, делали уколы от давления и разные другие процедуры. Вскоре меня должны были выписать. И вдруг, за два или три дня до выписки лечащий врач (это был мужчина) сказал, что выписывать меня на праздники не будут, так как не сделан ещё один какой-то анализ. Я начала протестовать, но мне в этот день сделали укол, после которого у меня поднялась температура. Моего лечащего врача в больнице уже не было, я пошла к заведующей. Она посмотрела и сказала: "Иди, ложись, у тебя начинается инфильтрат". Температура у меня поднялась до сорока градусов, но врачей в больнице уже не было, и даже дежурившая в это время врач-гинеколог ушла домой праздновать Первомай.
Когда врач-гинеколог появилась в больнице, она сделала мне вокруг больного места блокаду: несколько уколов новокаина. Температура у меня не спадала, и я попросила своих соседок по палате позвонить Васе и сообщить ему, что мне плохо. Ко мне сразу приехали Вася и Галя. Они подняли в больнице переполох, так как мне срочно требовалась помощь, а её не было. Кроме того, Галя возмущалась антисанитарией и тем, что в коридорах поют сверчки.
После праздников в нашу палату пришёл главврач больницы и устроил скандал моим соседкам. Он был возмущён тем, что они звонили моему мужу, и кричал: "Я вас отсюда не выпущу, я вас сгною!". Мне же решили немедленно делать операцию, так как инфильтрат превратился во флегмону. Но я отказалась и попросила перевести меня в другую больницу.
И вот, на скорой помощи в сопровождении медсестры меня отправили в другую больницу. Машина где-то долго плутала по улицам Москвы. Но вдруг я почувствовала сильный толчок, оказалось, что наша машина столкнулась с каким-то грузовиком. Когда появилась милиция, началось выяснение причин столкновения. Несмотря на то, что я находилась в очень тяжёлом состоянии и иногда теряла сознание, я отчётливо слышала плач моей сопровождающей сестры, которая при этом кричала: "Давайте, скорее выясняйте, ведь у меня умирает человек!".
В конце концов меня привезли в больницу Љ30 в Четвёртом Крутицком переулке, что около Симоновского вала. Тут же хирург Клавдия Митрофановна сделала мне операцию под общим наркозом, после чего я долго не просыпалась, помню, меня сильно били по щекам, чтобы привести в чувство.
Состояние моё было ужасное, руки и ноги были, как тумбы, всё разнесло так, что нельзя было повернуться, на руках и ногах выступили вены, всё было чёрное, температура около сорока градусов держалась больше месяца. Рана на ягодице была огромная, вся в сплошном гное, сама ягодица была чёрная. Каждый день меня возили на перевязку, ножницами вырезали сгнившее мясо. При перевязке от жутких болей я вся чернела. Однажды я услышала, как в коридоре больные сказали: "Вот эта старуха скоро умрёт". Когда в палате у меня иногда сползали бинты, мои соседки, увидев рану, ужасались, так как это было сплошное месиво.
Поскольку моя температура не снижалась, Вася и Галя пригласили ко мне профессора. Как только профессор (он был очень маленького роста) вошёл в палату, он первым долгом спросил: "Где тут больная, которая не признаёт медицину?". Хотя я и была в плохом состоянии, я ему ответила: "Я медицину признаю, но отдельных коновалов, которые не лечат, не признаю". Подумав, профессор пришёл к выводу, что температура не снижается оттого, что у меня воспаление лёгких, которое я подхватила, лёжа у открытого окна. На самом деле у меня был второй очаг воспаления, который не вскрыли. Когда Клавдия Митрофановна обнаружила этот гнойник, она сделала второй разрез и вскрыла гнойник.
После того, как температура начала снижаться, ко мне прикрепили физкультурного врача. Я прямо на кровати делала упражнения для рук и для ног. Руки и ноги стали приходить в нормальное состояние, опухоль спадала. Когда температура нормализовалась, мне разрешили сидеть на кровати, а потом и спускаться с кровати. Но, пролежав два месяца, я так ослабла, что совсем не могла ходить, ноги меня не держали.
Так моё обследование чуть не закончилось очень печально.
Пролежав в больнице с шестнадцатого апреля до двадцатого июня, я ещё месяц долечивалась в поликлинике по месту жительства.
С тех пор уже прошло три десятилетия, а у меня к плохой погоде жутко болит то место на ягодице, где осталась большая вмятина.
Хочу рассказать историю моей соседки по палате, которая ухаживала за мной, пока ей самой не сделали операцию. У неё был сын лётчик, который работал на Севере. Сын попросил её приехать к нему и посидеть с маленькой внучкой. Через несколько дней после приезда на Север у неё начались боли в животе. Женщину отвезли в больницу, где ей сделали операцию аппендицита. Вернувшись в Москву, она опять заболела, её положили в больницу Љ30 и снова сделали операцию аппендицита, причём операцию делала хирург Анна Ивановна. После операции, уже дома, ей снова стало плохо, и её опять привезли в эту же больницу. Когда хирург Клавдия Митрофановна сделала разрез и нашла не вырезанный аппендикс, она спросила у присутствовавшей при операции Анны Ивановны: "Так что же вы вырезали у больной?".
Вот так некоторые врачи невнимательно относятся к своим обязанностям.
В одной палате со мной лежала мать писателя Сергея Сергеевича Смирнова, она привезла в больницу целый альбом семейных фотографий и рассказывала, что отец С.С.Смирнова был очень богатый человек, он ведал всеми ломбардами в России.
Рождение внучки
Двадцать девятого ноября 1962 года Галя благополучно родила Иринку, которую назвали в честь моей мамы Ирины.
Десять месяцев Галя сидела с Иринкой дома, до мая они жили в Москве, а в мае переехали в Малаховку.
Моя мама помогала Гале растить Иринку. Потом, когда Галя пошла на работу, в помощь маме наняли домработницу.
Об отце
Мой папа в это время сильно болел, врачи признали у него рак печени. В январе 1963 года папа умер, и его, как старого большевика, похоронили на Введенском, бывшем Немецком кладбище. Кстати, в партию большевиков отец вступил ещё до революции, в феврале 1917 года.
Вася мне как-то рассказал об отце одну историю.
Однажды летом, в году шестидесятом, шестьдесят первом, к нам на дачу пришёл какой-то мужчина и сообщил Васе, что Алексей Петрович находится в Малаховской милиции. Вася пошёл в милицию выручать отца.
Оказалось, что Алексей Петрович ходил по Малаховскому рынку, и в одном из магазинов его арестовали и привели в милицию за то, что, якобы, он хулиганил. Отец потом рассказывал, что он милиционерам говорил, что он коммунист, старый большевик, никогда хулиганством не занимался, но его не слушали, а сильно били ногами. После этого он начал болеть.
С папой почему-то было много разных случаев.
Вот, например, такой. Однажды летом к нему на участок в Малаховке пришёл один мужчина и предложил купить воз досок. Так как дом был не достроен, отец согласился и купил эти доски за двести рублей. А на другой день пришёл милиционер и отобрал эти доски, сказав, что они ворованные. Двести рублей конечно пропали.
И ещё другой случай. Будучи по заданию ЦК партии в командировке в Ленинграде, отец жил в гостинице. В то время он много курил, пользуясь при этом мундштуком. Когда мундштук засорился, и отцу нечем было его прочистить, он пошёл в аптеку, чтобы там подобрать какую-нибудь вещь для прочистки мундштука. Найдя на прилавке что-то подходящее, он пошёл в кассу платить деньги. Когда он вынул деньги, к нему подбежала какая-то гражданка и начала кричать, что он украл у неё кошелёк. Вокруг отца собралось много народа, подошёл милиционер и попросил пройти в милицию. В милиции отец показал свои документы, рассказал, что он находится в командировке, и его, конечно, отпустили, а гражданка куда-то исчезла.
После смерти папы мама осталась жить с Галей.
Новая квартира
Проболев более трёх месяцев, я вышла на работу. После болезни в командировки меня больше не посылали, так как у меня была третья группа инвалидности.
В 1963 году ввиду плохого состояния здоровья я подала в местком заявление о предоставлении мне путёвки в санаторий. Путёвку мне дали ровно через год, в августе 1964 года, в подмосковный санаторий "Тишково". В санатории меня немного подлечили. Вася несколько раз приезжал ко мне, любовался вместе со мной красивыми местами и фотографировал меня с моими приятельницами.
В квартире на Шарике продолжались неприятности с соседями, поэтому я обратилась в трест ЦЭМ с просьбой поменять нашу квартиру на отдельную. Как раз в это время наш трест построил новые пятиэтажные дома в Измайлове.
Одновременно я написала письмо на имя Н.С.Хрущёва, так делали многие, и им помогали. В этом письме я просто просила улучшить мои жилищные условия и ни на кого не жаловалась.
И тут в мою просьбу включился начальник ЦНИБа Министерства электростанций Марк Миронович Крейсберг.
Я часто работала в ЦНИБе, и Марк Миронович относился ко мне очень хорошо. Зная моё жуткое состояние, Марк Миронович позвонил управляющему трестом Иванищенко Фёдору Дмитриевичу и попросил об улучшении моих жилищных условий.
Иванищенко ему ответил: "Я ей никогда ничего не дам, так как она жаловалась на меня Хрущёву!". Видимо моё письмо вернулось в трест к Иванищенко.
Марк Миронович ответил Иванищенко: "Что же, ты будешь помнить ей это письмо до самой смерти?".
Звонок Марка Мироновича подействовал. В тресте было принято решение выделить мне квартиру, но при этом нашу площадь на Шарике передать ЦЭМу, для чего требовалось разрешение Пролетарского райисполкома. Я помню, как ходила к заместителю председателя райисполкома Косицину, и тот дал такое разрешение.
Потом потребовалось разрешение Бауманского райисполкома, и я ходила к его председателю Бодункову Ив. Ив., он также дал согласие.
Испытав большие трудности и неприятности, в 1966 году я получила двухкомнатную квартиру на четвёртом этаже пятиэтажного блочного дома. Комнаты были смежные, санузел совмещённый, горячая вода нагревалась в газовой колонке. А в наших комнатах на Шарике поселился молодой специалист из ЦЭМа.
Вася был очень не доволен нашей новой квартирой, поскольку его СКБ тоже строило новые дома, и он мечтал в них получить более удобную квартиру. Конечно, качество нашего нового дома было хуже прежнего, теперь у нас были низкие потолки, газовая колонка, крошечная прихожая, не было лифта, но зато не было и соседей.
Как Иринка ходила в детский сад
Где-то в 1966 году моя мама стала плохо себя чувствовать, и я взяла Иринку на зиму к себе в Измайлово. Я ещё работала, поэтому устроила Иринку в наш ЦЭМовский детский сад, который был рядом с нашим домом. На субботу и воскресение Галя с Вовой брали Ирину домой.
Когда Иринка жила у нас и ходила в детсад, ей наняли учительницу музыки. Вначале, одну зиму, с ней занималась молодая учительница, потом, когда Ирина жила дома, её много лет учила музыке пожилая учительница Вера Ивановна.
Ирина была девочка умная, очень спокойная и рассудительная. Вова уделял Иринке много внимания, он с ней занимался даже математикой.
Детский сад ЦЭМа был неплохой, воспитательницы Валентина Григорьевна и Лида очень хорошо относились к Иринке. Правда, как и во всех садах, дети болели ветрянкой, краснухой и другими болезнями. Иринка тоже болела, я не помню, что у неё тогда признали, но температура у неё доходила до сорока градусов. Видимо поэтому у неё испортилось зрение.
В детском саду Иринка дружила с девочкой Ирой Гудзь, которая жила в нашем доме в четвёртом подъезде на пятом этаже. Кроме Иры она дружила с сестрёнками близнецами Ирой и Леной Чигриновыми и Ирой Брежневой, внучкой нашего управляющего Вихрова.
Летом на даче Иринка дружила с Катей Шапошниковой и Леной Власовой.
Когда Иринке было годика четыре, мы с ней ходили на экскурсию в Кремль. Вася фотографировал нас на фоне Дворца съездов и Царь-пушки, а потом частный фотограф сделал снимок Гали и Вовы с Иринкой на руках. Цветной слайд он вставил в целлулоидный шарик, и получился сувенир на память. Всё это было где-то в начале зимы, но когда точно, не помню, выпало из головы.
В сентябре 1967 года скоропостижно от инсульта умерла мама, её похоронили рядом с папой.
После смерти мамы Галя с Вовой взяли Иринку домой, и устроили её в детский сад недалеко от дома. Ухаживать за Иринкой им часто помогала Татьяна Павловна, жена моего родного дяди Тимофея Петровича Зыкова.
Гадюка
Где-то летом 1968 года, когда я уже была на пенсии, я осталась на даче с Иринкой и Леной.
Иринка играла, а Лена лежала на раскладушке рядом с маленькой дачей. Вдруг Лена прибежала ко мне и сказала, что около неё проползла какая-то чёрная палка. Я пошла посмотреть, в чём там дело, но ничего не увидев, успокоилась.
После этого мы с Иринкой пошли за маленькую дачу, где росла вишня, посаженная моим отцом. Кругом была высокая трава. Я начала рвать созревшую вишню, а Иринка стояла рядом со мной. Вдруг я почувствовала, как что-то обожгло мою правую ногу чуть выше щиколотки. Я схватила Иринку и мы с ней быстро ушли с этого места. Оглянувшись, я увидела, как колышется трава рядом с тем местом, где мы стояли.
Оказывается, это была змея-гадюка, заползшая откуда-то на наш участок. Поскольку мои ноги были в толстых шерстяных носках, весь яд, выпущенный гадюкой, остался на носках, но часть яда всё же попала на кожу. У меня на ноге появилось жёлто-синее пятно размером с трёхкопеечную монету, и оно было очень болезненным.
Когда вечером все приехали с работы, Владимир Сергеевич надел высокие резиновые сапоги, обошёл весь участок, но ничего не нашёл.
Змея в это время уже перебралась на участок генерала Скрягина, и какое-то время лежала позади его гаража. Потом кто-то рассказал, что змея переползла на улицу и была раздавлена велосипедом.
А я в этот вечер уехала домой в Москву, так как Вася уезжал в командировку в Ленинград. Оставшись дома одна, я всю ночь не спала, у меня ужасно болела нога.
Свадьба Лены
В 1966 году, когда мы переехали с Шарикоподшипниковской улицы в Измайлово, Лена уже училась в МВТУ.
В 1969 году Лена решила выйти замуж за Владимира Анташова. Она познакомилась с ним в институте, он тоже учился в МВТУ. Вова часто приходил к нам домой. Для знакомства с Вовиными родителями Василием Петровичем и Людмилой Ивановной Вова с Леной ездили в Чернигов. В мае 1969 года они расписались.
Свадьба была в ресторане "Волга". На свадьбе было много народа, человек пятьдесят.
Из Прилук приехали сёстры Людмилы Ивановны Валентина Ивановна и Тамила, а также дочка Тамилы Света. Приехала двоюродная сестра Людмилы Ивановны Зоя Борисовна с очень большим букетом тюльпанов. На свадьбе был друг Василия Петровича с женой. Из Вовиной группы было очень много студентов.
С нашей стороны были Галя с Вовой, Вовина сестра Галя и его же сестра Мила с мужем Женей, мой брат Миша с женой Аней, Васин брат Иван с женой Катей, сын Вани Валерий с женой Любой и дочь Вани Надя с мужем Андреем. На свадьбе были подруги Лены Таня Исаенкова с мужем и Лариса Голованова с будущим мужем. Марии Ивановны с Сергеем Владимировичем на свадьбе не было, так как Мария Ивановна сидела дома с Иринкой.
Свадьба прошла мирно, никаких происшествий не было. Правда с музыкой произошла какая-то неувязка, поэтому было скучновато. Но нас выручили пианисты, которые были среди гостей, это муж Милы Женя и муж Тани Исаенковой Володя.
Ресторан, где была свадьба, рекомендовала Галя. Свадебный стол был очень хороший, мы с Васей заранее ездили заказывать меню. Кроме ресторанных закусок стол украшали маринованные белые грибы и солёные огурцы-корнишоны, которые Василий Петрович привёз из Чернигова.
После свадьбы Вова переехал жить к нам на Первомайскую, так как до этого он жил в общежитии МВТУ. Осенью Лена с Вовой продолжили свою учёбу в институте.
Гагра
Осенью 1969 года я уже была на пенсии, а Вася работал.
В сентябре Галя, Вова и Иринка были в отпуске. Сначала они с Галиной подругой Инной Федык и её дочкой Мариной поехали на Украину, в Киев и Винницу, и там гостили некоторое время у родственников Инны. Потом они все вместе поехали на Чёрное море, в Гагру.
Галя нам прислала письмо и пригласила тоже приехать в Гагру. Вася взял отпуск, и двадцатого сентября мы с ним выехали в Гагру.
В Гагре Галя с Вовой нас встретили и повезли к себе на квартиру.
Квартиру они сняли у Светланы Васильевны и Виктора Ивановича Мухиных, которые жили в доме Љ9 в Первом Подгорном переулке. Дом стоял на горе, над станцией железной дороги "Павильон", до моря было примерно метров семьсот.
Дом был двухэтажный, на верхней части горы было две комнаты, в нижней части находилась большая кухня, комната, ванная и туалет.
Виктор Иванович Мухин был художником, и всё в доме было сделано его руками. В то время, когда мы у него жили, он занимался отделкой какой-то гостиницы.
Галя, Вова и Иринка жили в большой комнате, где стояли пять кроватей и стол. Во второй меньшей комнате жили Инна с Маринкой. Мы с Васей поместились в Галиной комнате. К нашей комнате примыкал большой балкон, с которого открывался замечательный вид на море.
Питались мы частично дома, а иногда в ресторанах и столовых. Недели две мы провели вместе, отдыхали на пляже, купались, посетили Адлер, Сочи, были в Сочинском дендрариуме.
Живя в Гагре, мы встречались с Галиным начальником Игорем Дмитриевичем Кузнецовым, который тоже отдыхал там со своей подругой Ниной Матовниковой. Все вместе мы гуляли по окрестностям Гагры, фотографировались. Вова даже взбирался на близлежащие горы.
Когда дети уехали в Москву, мы с Васей посетили с экскурсиями Пицунду, озеро Рица, город Сухуми, где находился знаменитый обезьяний питомник.
Мы были очень довольны тем, что Галя устроила нам такой замечательный отдых.
Вернулись в Москву мы двадцатого октября 1969 года, после чего Вася приступил к работе, а я занималась домашними делами.
Света
Одиннадцатого ноября 1969 года в родильном доме Љ20 Лена родила Свету. Встречали Лену и Свету из родильного дома мы с Вовой, нянечка вручила Вове Свету. При выписке Лене никакой справки не дали, а оказалось, что Света родилась с диагнозом "Белая асфиксия". И только в 1972 году нам расшифровали диагноз: органическое поражение центральной нервной системы в стадии задержки психофизического развития.
И начались наши переживания и бесконечные хождения по врачам и институтам.