Тамбовский. Трансильвания 2711-317

Тамбовский : другие произведения.

Трансильвания 2711-317

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Тамбовский (flatfoot56@yandex.ru) Размещен: 25/01/2019, изменен: 17/11/2019. 42k. Статистика. Сборник стихов: Эротика Скачать FB2		Ваша оценка:

Чардаш

На струнах моих кишок ноктюрн ты играешь устало...

Мне этого кажется мало, я пулю пускаю в висок.

Тобой, будто каплей свинца, мой внутренний мир нарушен;

И я обнажаю душу, сдирая кожу с лица.

Брейгель

Я делаю шаг над бездной,

Где только пугливые тени,

И груз души бесполезный

Снимаю в одно мгновенье.

Не страшно, а только холодно,

Из памяти чьей-то вычеркнут,

И, словно огнями города,

Ад разукрашен вычурно.

Могло все случиться иначе,

Но я уже выбор сделал,

И небо перьями плачет

Из ангельских крыльев белых.

Дритер Хурбн, или Шильонский Прометей

Нет, я не Байрон - я другой,

Я даже не невольник чести;

И если на земле стоим мы вместе,-

В могиле я стою одной ногой.

Ты говоришь, я демон - так и есть,

Но даже с этим все не так уж просто...

Сжигать себя в неиллюзорной топке холокоста -

Не правда ли, причудливая месть?!

*** ***

Растоптана свастика сердца,

И кровью легкие брызнули, -

От стен отразилось эхо

Этой боли немыслимой.

Отрубленных пальцев куклы

Сплетаются в театр теней,

А крик дребезжит, будто лезвие,

Застрявшее в глотке моей...

И верую, ибо абсурдно,

И плачу по волосам...

Парик головы снимая,

Себя четвертую сам,

А после, ядом измерив,

Горечь в последнем глотке,

Я имя твое вырезаю

У себя на щеке.

Heart Shaped Coffin

Сердце как маленький гробик...

Пустое... обитое красным...

Мечтами о вечной любви

Оно кровоточит напрасно.

И скрюченный трупик надежды

Испустит чувств килогерцы,

Когда упокоится с миром

В маленьком гробике сердца.

Лилит

Ты такая вся, словно из золота,

Ты такая вся, словно из бисера...

Мое чувство к тебе размалевано

Акварелью - да в рот ебись оно!

Твои губы как два пельменя,

Глаз один - перочинный ножик,

А другой - цвета несваренья...

Но конечно я не художник...

Ты, в лучах заходящего солнца,

Будто рыба купаешься в озере,

Сражена красотой кроманьонца,-

Мое сердце к ногам его бросила.

Ты такая вся, растакая,

Как седалищный нерв - ранимая,

Ненадежная и бескрайняя,

Ты - снежинка неповторимая!

Инстик

Словно играя смыслами,

в инстике постишь высеры,

позируя в неглиже,

ебаное шимпанзе!

Взгляд твой надменно-искренний

ранит смертельней выстрела,

пламя задув свечи,

я подрочил.

Deus Vult

Я - мясо Господа Бога,

Мешок костей и кишок дымящих,

Лишь в смерти своей обретаю свободу,

Помню о прошлом, живу настоящим.

Купаюсь в крови из собственных вен,

Глаза вырываю себе...

Как долго продлится души моей плен,

Взывающей только к Тебе?!

Один мне голос шепчет: "Убей!",

Другой говорит - прости...

Я - Господа Бога мешок костей,

Я мясо его и кишки.

Фаранг

Моя месть - справедливый карающий меч,

и если вина твоя будет доказана,

голову вмиг снесу тебе с плеч -

зло должно и будет наказано!

В этой войне тебе не уцелеть,

задохнешься рвотой кровавой!

Да, я - волк, обреченный на смерть!

Да, я - быдло и варвар!

де Бриен

Ты можешь копировать Бога,

Борясь с очевидностью жуткой,

Свой сон наполняя тревогой,

Чтоб спать удивительно чутко.

В пугающих белых одеждах

Ты можешь явиться на площадь,

И кровь твоя, цвета надежды,

Отравит последнюю осень.

Маддстоун

Что будет после? Когда упадет

Занавес этой уродливой пьесы?

Я не олигарх и не патриот...

Ну, так и ты - нихуя не принцесса!

Кто-то ширяется, кто-то ебется,

Кто-то неистов, а кто-то пассивен...

Время сдается. Пространство сдается.

Гнев твой отрыжке моей равносилен...

Ты не принцесса и мне все равно,

Кто в душу мою, как в трусы к тебе влез,

Но очень скоро всем станет темно

От теннисных мячиков наших небес.

Эекатль

Мертвых глаз следы на сердце,

смерть моя - от жизни дверца,

я терплю фиаско.

Маска,

чтоб отпугивать людей

на моем лице застыла,

дышит сумраком могилы,

до свиданья, милый, милый...

Вот из рук воздушный змей

взмоет вдруг у менестреля,

ляжет толстым слоем геля

седина.

Ты один на мушке бога,

и во тьме твоя дорога

не видна.

Певец и череп Лотаря

Поэтам, что печальными дорогами надежд

Свои необъяснимые вериги волочат,

Чьи обнаженные сердца, сквозь толщ одежд,

Сквозь кожи целлофан, неистово стучат.

Поэтам, ищущим то светлое Одно,

Которое известно всем давно.

I. Я был одним из тех, кто продал этот мир

И получил взамен пустынь убогий пир.

II. Я был одним из тех, кто азбуку познал,

Что галерее букв предпочитает интервал.

III. Я был одним из тех, кто охранял кресты

От полчищ мертвецов. Одним из них был ты!

Твой череп, обреченный мной на муки,

Давно не тяжелил Хозяйке руки,

Иль, может быть, она умчалась прочь,

Метлою ведьмы подгоняя ночь,

Сжимая кубок тот, что поздно или рано

Блаженной негой опоит Тристана,

Изольде голову вскружит.

Но где же главный козырь? Где? Скажи,

Мой господин, в изысканном наряде,

Хоть безупречен ты, но, бога ради, -

Давно ли Смерть твой череп не ласкала,

О, Лотарь, - внук божественного Карла?

Певец в веригах сладострастья

Пришел к тебе. И наделенный властью,

Ему сказал ты: "Тот недуг,

Тебя съедающий, мой друг,

Неизлечим, и выход здесь один".

Певец воскликнул: "Но какой, о господин?"

"Ты должен Смерти покориться, -

Ответил Лотарь, - и царица,

Смерть-Вседержательница усмирит твой пыл,

Тебе покой подарит в пустоте могил.

Я помогу сей договор составить

И землю бренную оставить;

Мой друг Харон тебя отправит на тот берег,

Но есть условие одно - найди мой череп!"

IV. Я был одним из тех, кто повстречал певца,

Что прятал вечный ужас за гримасою лица.

V. Я был одним из тех, кто осквернил стихи,

Скрывая меж их строк свои тягчайшие грехи.

VI. Я был одним из тех, кто охранял кресты

От полчищ мертвецов. Одним из них был ты!

Святой слезой твоих молений

Замкнулся круг всех поколений,

Впитав в себя эфир и гарь.

О, выдуманный мною царь,

На троне, горы тел бездушных попирая,

Сидишь, но заперты ворота рая,

Чертог Господень нем и глух,

Как труп, вокруг себя собравший мух.

Не ведая вражды, народы льют свой гной

Тебе на грудь, прося прервать покой,

Их кости изглодавший в белизну,

А ты молчишь. Но отходя ко сну,

В беспамятстве зовешь того, кто властен

Вернуть твой череп. И конец несчастьям,

Конец той скорби, что сковала разум твой, -

И очищение нахлынет вдруг волной.

Певец! Где бродишь ты, исканьем изможденный?

Уже ль тебе земли ковер зеленый

Не опротивел в строгой ясности своей?

Чего ты ждешь от солнечных лучей,

Что плоть твою то лижут, то терзают,

От тех церквей, что двери отворяют,

Заслышав звон монет у вора в кошельке?

Певец! Не лучше ли сойти к реке,

В Аид несущей свои воды?

К чему безжалостный закон природы

Тебе, чье имя остается на века

В снах угнетенного, в проклятьях дурака?

Оно начертано на склепах и гробницах,

Безглавому царю оно все чаще снится.

VII. Я был одним из тех, кто свой потупил взор,

Певца и Лотаря подслушав разговор.

- Принес ли то, о чем тебя просил?

- Послушай, Лотарь, выбивался я из сил,

Искал на небе, на земле и под водой,

Но будто сгинул в Неизвестность череп твой.

Прости, о Лотарь, царственно-кровавый!

Не денег у тебя просил я и не славы,

А лишь забвения у Смерти на груди,

Но, видно, муки еще только впереди:

Объятый сладострастием тлетворным,

Я вечно буду жить в души подвалах темных,

И будет череп твой неперейденным Рубиконом...

- Певец, смотри! Да вот же он, - под троном!

Корка

Я не знаю, откуда ты пришла в этот сон.

Я не знаю, куда ты уйдешь.

Я не верю твоим непонятным словам,

Потому что слова твои - ложь.

Даже если в них есть хоть какой-нибудь смысл,

Все равно будет сложно понять:

Или ты говоришь это маку во мне,

Или мак говорит из меня.

Глубоководные

Твои пальцы похожи на Ктулху,

моя морда в чудовищных шрамах,

после темных любви закоулков

мы ебемся в отравленных храмах...

Я для внешнего мира потерян,

ты похожа на сдувшийся мячик,

и когда нас сожрет эта темень,

то по нам, блядь, никто не заплачет!

Тает крик вместе с мутной водою,

что нам легкие рвет неустанно

слезы капают наши с тобою

на граненый плавник у стакана

Мы похожи на два океана,

бьющих в берег с бессмысленной злобой,

раздирая саван тумана -

Фукусимой отравлены оба.

Моя морда в чудовищных шрамах,

твои пальцы похожи на Ктулху:

мое сердце разжеванным камнем

в твой желудок падает гулко...

Заброшенность

Я написал бы тысячу стихов

И вырыл десять тысяч ям,

Чтоб хоронить людей, которым "здесь"

Гораздо хуже, чем могло быть "там".

Я посадил бы тысячи цветов

И спел одну причудливую песнь

Для тех людей, которым "там"

Гораздо хуже, чем могло быть "здесь".

***

Зверь,

попавший в капкан,

чтобы обрести свободу,

жертвует лапой.

Он отгрызает ее.

Очутившись в твоих сетях,

что отгрызть мне?

Пепел

Мы идем за утром,

Сзади только стены.

Пепел на ладонях,

Пепел в наших венах.

Мудрый и колючий,

Мерзкий, как могила,

Он дарил себя нам

И отнял, что было.

Пепел, пепел, пепел,

Ты в моем баяне,

Ты пришел оттуда,

Ты пришел за нами.

Я умру от пепла,

Он меня раздавит.

Тот, кто днем смеется,

По ночам рыдает.

Сзади только стены,

И в лицо мне ветер,

А посередине -

Пепел, пепел, пепел.

***

На ее пушистый животик

Натравлена тысяча сук.

У нее осталась лишь рвота,

Да тонкий кошачий испуг.

Ей нравилось в жаркое лето

Греться на солнце одной.

Теперь позади, будто солнечным светом,

Пасти брызжут слюной.

Скоро дыханье прервется,

Скомкав последний прыжок,

И на снегу расплетется

Красный клубок из кишок.

Ёбосан

уходи навсегда и закрой за собой эту дверь в коридор,

где пылятся машинка и велик, и где в трещинах стены,

я останусь, лениво уставившись в муть потолка.

это карма! нелегка твоя жизнь, словно взлет вертикальный

и в еблет прилетает подошва ментовского сапога -

твой сожитель с работы пришел, и он требует супа,

на участке два трупа, два по двести теперь, чтоб заснуть...

и во сне видеть море, Адлер и Геленджик в дивном мире открытых границ -

разве может быть что-то грустнее, чем это?

и любой дурак знает, как ты проведешь свое лето.

долог путь от больной головы до пушистых ресниц -

сладкой мантры крутых визажистов,

привела себя в полный порядок, оправилась быстро,

чтоб прийти и на ухо шепнуть:

"я устала, я так долго тебя в толчее этой жизни искала..."

но все зря! зреют страхи...

я лежу на диване, тебя не хочу больше трахать,

нет в тебе кроме молодости совсем нихуя,

пусть ты и прочитала всего Эмиля Золя

и занудного Пруста. в сердце пусто.

даже можно сказать, что пиздец

уже близок, сохрани и спаси

от ебучих финансовых рисков

и от странных знакомых, которые банчат герасим в хавирах...

новый мир на обломках нелепого старого мира

создал тот, у кого так много имен!

ты - лишь сон,

что приснился вчера мармеладному Будде,

но его уже завтра не будет,

и тебя тоже нет...

только след

на поверхности зеркала от ярко-красной помады,

ты уехала "до тети Нади",

а я даже не знаю, кто эта старая блядь...

вот и чайник вскипел, на закуску есть пряник,

опустился на дно наш любовный "Титаник",

и все крысы съебнули давно...

ты в говно.

а мой номер в твоем телефоне на быстром наборе,

два по двести теперь, чтоб заснуть... и во сне видеть море,

Адлер и Геленджик станут мантрой усталого сердца,

но любовь не созрела в стручке охуенно-красного перца, -

нас с тобою накрыло волной

беспощадных осенних депрессий и травм из далекого детства...

ты красива ну просто пиздецки,

когда плачешь на корточках в кухне,

и масло летит от жарехи

на твои обнаженные плечи, молочные ноги...

и в моменты, когда наши руки сплетались как змеи на яблоне где-то к востоку от рая,

говорила: "ты клевый старик, я с тебя угораю",

теперь же все больше молчишь.

хочешь чаще и жестче ебаться,

а вчера тебе стукнуло двадцать...

время неумолимо, малыш!

вот и я уже грузчик пузатый, а не юноша с чистым взором и хуем наизготовку,

но все так же орудую ловко

словами,

под смысла слоями

обычная на уши лапша!

тело сгниет, когда отлетит душа,

или наоборот -

отлетит душа, когда тело сгниет...

мы попали в этот водоворот

нетерпимые к смыслам и вызовам быта,

на блатхатах еще с десяток лет назад я просыпался убитым,

шел искать,

или хмурым по вене размазывал утро,

а ты играла в ебучие куклы

на окраине поселка, название которого хуй запомнишь, -

от передоза сдох мой кореш,

когда ты в пятый класс пошла

тело сгниет, когда отлетит душа,

или наоборот -

отлетит душа, когда тело сгниет...

я все тот же урод,

каким был и двадцать лет назад:

люблю пялиться на тугой бабский зад!

что ж, за это у тебя есть полное право считать меня подлецом,

но ведь и ты ебешься со мной только лишь потому, что хотела ебаться с отцом!

ты всегда хотела ебаться с отцом...

И.

Стоит ли бояться мертвого, найденного в своей постели? Просто он спит и видит сон: старик купает в цветном озере внучку.

Он ведь тоже боится. Боится старости, как и все остальные.

Социалистическая

Ветер с моря принес гнилье, комариную хуету;

Солнце на Самуи встает, ты лежишь в холодном поту...

За забором дымит завод, домна в легкие плюнет рак,

К проходной потянулся народ под визгливые песни дворняг.

Телевизор сипел всю ночь, вырывая из сна куски;

Солнце на Самуи встает, ты свои надеваешь носки,

Обжигающий чай глотком вспенил кожу растресканных губ,

На кровати занюнил, заныл, зазевал большегрудый суккуб

И болезненно-серый рассвет разорвет паутину штор;

Солнце на Самуи встает, а ты вышел курить во двор,

По бензиновым пятнам луж мчат маршрутки из всех пердей,

Бляди в них с глазами собак и людишки с сердцами блядей...

Петушня вскукарекнет вот-вот из Рыбачьего тупика,

Солнце на Самуи встает, ты весь день стоишь у станка,

А когда в рельс ударит конец смены, выпившей крови литр,

Ты услышишь сквозь города гул нежный шепот буддийских молитв...

***

Как жаль, что мы не встретились сегодня

в той зассанной котами подворотне,

где я остановился подтянуть носок,

от неба жирный откусив кусок...

Ты не прошла. И я сражен тобою не был,

не стало комом в горле небо,

и птицы... хоть и не заткнули свои клюворты,

но в песнях их была, увы, не ты!

***

Боль.

Чистый свет в конце пути, как награда за риск, лишения и, собственно, за жизнь.

Ты на высокой горе. Ты не веришь в карму, потому что теперь она отлетела от тебя, как голубь (или отвалилась, словно высохшая грязь), а может, ее и не было вовсе.

Жизнь - изнурительный труд, лотерея, в которой никто никогда и ничего не выигрывает.

Смерть - бонус.

***

Какая драма, милая, я пьян!

Лежу в сортире грязный и больной,

А в голове сиреневый туман

И мысль о том, что это не со мной.

Я помню всё, вплоть до последней стопки...

Потом упал в приятном забытьи...

Лифт опускался. Кто-то жал на кнопки -

То был лишь сон, но там была и ты.

Очнулся утром среди плиток битых.

Хотелось взять (возможно, на троих)...

Я был чужим среди чужих и сытых,

А ты - своей средь сытых и чужих.

Рассвет играл по стенам и по крышам,

Вошел шатаясь в пустоту двора.

Что мне любовь?! Её шагов не слышно, -

Вот так же тихо ты вчера ушла.

Прикрыв глаза, с улыбкою царицы

Сказала мне: "Любви уж больше нет".

И я пошел искать, где б мне напиться...

Но почему я выбрал туалет?

Люмпен

Подсыхает твоя манда,

по "Культуре" старик Годар,

и в когтях цепких города

мы зависли.

Я тебя утащу под плед,

ты читаешь, а, может, нет

фантастический этот бред -

мои мысли...

В неизбежность катится мир,

а на окнах узоры тьмы

сквозь которые видим мы

неба горсть.

Подступающий к горлу ком

наши чувства запрёт под замком,

и по крышам своим кулаком

ёбнет дождь!

Бесполезная ночь пройдет,

как пустынный взвоет койот

за окном бессердечный завод -

и подъём!

У тебя смена ровно в семь,

я глазунью твою не съем,

прочь из теплого плена стен

мы пойдем.

А когда проходной злой рот

тебя вместе с толпой сожрёт,

я останусь,- смешной урод,

беззаботный.

На пороге грядущей зимы

осознаю жизни комизм

и пополню армию тьмы

безработных.

Я живу в тюрьме твоих глаз,

словно во сне,

когда прижимаешь подушку к лицу.

Все твои части (тела)

я помню достаточно хорошо,

чтобы написать картину

лезвием,

или любым другим

острым предметом.

О, как я тебя люблю

(не требуя взаимности).

Страсть проникает

ящерицей

в мое тело,

в воспаленный рассудок,

с нетерпением ожидая

капитуляции,

как и тогда,

когда я дожидался тебя

пьяный

около школы.

В россыпи твоих волос

я утону

навечно.

Превращусь в огромное, горячее сердце.

Даже мертвый я вспыхну

искоркой

от твоего прикосновения.

Старый, поносный мир

выпил меня до дна.

Дыхание за спиной

неумолимо.

Походка расшаркана.

Я ищу отклик внутри тебя.

Живая, она холодна.

sic

В солнечных перчатках появился Он перед аудиторией. Бог-Дух, - незримый и неосязаемый, готовый наказывать и прощать. Сколько лет ждал Он этого момента? Трудно сказать. Наверное, целую вечность. Но вот теперь - час пробил.

Ее бездыханное тело, холодное и безучастное, распласталось перед Ним во всем своем смертельном великолепии. Подгнившие бедра нахально взирали на окружающих, чуть выдаваясь над поверхностью. Они манили, завораживали и были желанны как никогда. Ввалившийся нос навеки потерял свою греческую форму, не лишившись, однако, очарования, неподвластного даже Смерти. Примадонна.

Он нежно прикоснулся к ее полуразложившейся груди, небрежно прикрытой, словно шелком, землею пополам с песком...

Он прощен.

***

Я знаю, проходя земной свой путь,

Любой из нас хотел бы отдохнуть...

Уснуть. Иль ненадолго, иль навек уснуть,

Могильною плитой себе передавивши грудь.

Пусть будет сладок сон

под колокольный звон!

Кричащие поэты, мудрецы и ловеласы,

На ваших костяках не так уж много мяса,

Но с нетерпеньем ожидаете вы часа,

Когда мелькнет священника натруженного ряса.

Пусть будет сладок сон

под колокольный звон!

Порой, разбуженный нахальным ветром с юга,

Я одичало рвусь из центра круга

Замкнувшегося. А снаружи воет вьюга.

Уж лучше спать! Пусть снится мне подруга,

Что ослепительна при зыбком лунном свете.

Прости меня, Господь, за мысли эти.

Чудо

Пятью священниками был мой друг распят

За то, что смел предугадать закат

Империи от празднества гниющей,

Где язва Веры теплится навозной кучей,

Где патриарха целовать был каждый рад,

А тот не уставая подставлял свой зад

И вот призвали клоунов раскрашенных и злых,

Поборников жратвы и животов своих,

Любой из них готов был в петлю лезть,

Когда подолгу не давали есть.

О, Страшный Пир! Я помню как сейчас

Жующую толпу в потоках рвотных масс.

III

И пять священников, возникших ниоткуда,

Сказали хором: "Он явил вам чудо!

Тот человек, распятый на кресте,

Был тощ, но досыта наелись все!"

В чреве мертвой утки,

где мы родились,

темно и сыро,

капает черная слизь -

символ этого мира.

И стирает все отпечатки

Созданных мной теорем,

Оставляя из множества чисел

Одно только Семь.

Читаю книги

И вижу как мучают

Нерожденных детей

От случая к случаю.

В чреве мертвой утки,

где мы задохнулись,

темно и сыро,

вздуваются вены улиц

(Её звали Ира).

Среди вашего праздного пира

мы танцевали.

Слушай! Её звали Ира.

Да! Именно так её звали.

Я ищу её в стане стриптиза

И в лоне пустых богем,

Но то, на что натыкаюсь, -

Обязательно Семь.

Похоть бесцельна.

Она надевает одежды

ярко-красного цвета.

Монахи и маньяки,

чья песенка уже спета,

наедине с собой,

в сперме,

у дамского туалета.

Семь на страницах журналов,

В блеске пьянеющих глаз:

Семью семь - сорок девять, -

И так тысячи, тысячи раз.

Моя мечта никогда не осуществится.

"Каждую ночь мне снится

идеальная девица

с лицом убийцы"

Её губы - маки (черная смерть).

Попробуй сыграть в эту игру!

Одинокий странник

идет долгой дорогой

(над головою звезда одна),

ясноглазый,

как внезапная смерть,

а у порога -

Она (бледна).

Ты можешь к ней прикоснуться,

Повернув это время вспять,

Но семью семь - сорок девять, -

И этого не избежать.

***

Дайте мне минуту, чтобы кончить

На девице умирающей от скуки.

Я читаю ее тайное желанье:

Взять мое тепло в свои худые руки.

Но она не знала, забеременев надеждой,

Что любовь - зубастая химера.

Я отверг былые наслажденья,

У меня влечение лишь к лошади Бодлера.

И в слезах она воскликнула: "О, боже!

Никого на этом свете ты не любишь,

Только мучаешь безумными стихами

И последние крупицы счастья губишь!"

- Отчего же, обожаю проституток,

Только мертвых, переданных в руки мраку...

И, продолжив, нежно в ухо ей шептал,

Как Сид Вишез изнасиловал собаку.

И она желанием пылала,

Корчась от любовной муки,

Брызжа, в исступлении, слюной

На мои изрезанные руки.

***

Одиночество,

словно автомобиль,

сбивший собаку и пронесшийся мимо на огромной скорости,

не замечая смерти.

Но будучи ею.

Винч

Был свеж как розы поцелуй

Огонь души прекрасных дам,

Они, шаля, в рот брали хуй, -

Им приносил в постель "Агдам".

Мне говорили: "Вы - пиит!

Вы - гений, черт вас подери!",

А я красиво уходил,

И вслед светили фонари...

Поверь, у неба блядский глаз,

Я им отмечен неспроста,

Мне дамы в профиль и анфас

Свои филейные места,

Презентовав под "Каберне",

Смущались, лицемерили, текли,

А я красиво уходил,

И вслед светили фонари...

В бреду похмельном исхлестав

Ненужной логикой любви слова,

Безумия твердеющий состав

"Мадерой" залакировал.

Мне говорили: "Нету больше сил!

В вас только пустота внутри!",

А я красиво уходил,

И вслед светили фонари...

Ложилась тень на старый парк,

А я все шел и шел,

Мне было непонятно так -

Не плохо и не хорошо.

Но миллионы алых роз

Успел я выжрать через винные пары,

Пока любимая до слез

Чужие тискала хуи!

Провинциалка

Все ушли, ты снимаешь платье,

теребишь на лесбийское порно.

Вечер пятницы. Осень. Слякоть.

Среди бывших - одни гондоны.

Прапор бил по ебалу пьяный,

приносил букеты и торты,

вся квартира пропахла носками,

быт убогий, травмпункты, аборты.

Препод из кулинарной путяги

был - беспомощно-зеленоглазый,

никаких перспектив, только бедность,

что завернута в общие фразы.

Гиви в зиму манил Египтом,

легкий флирт и купюры котлетой;

клерк сбербанковский нравился маме,

но исчез в середине лета.

Нищета царит средь убожеств,

безответственность, лень, узколобость...

за плечами паскудные тридцать

и два брака - ебучих как пропасть!

Вечер пятницы. Осень. Слякоть.

Желтый свет фонаря за шторой,

жизнь проходит телеэфиром

с чередой бесконечных повторов.

После прапора был летёха -

молодой, неопытный мальчик,

для него все закончилось плохо -

он по вене теперь хуячит...

Слабаком физрук оказался

из семнадцатой средней школы -

о любви молил, унижался,

но на бэхе катал по приколу.

Скуден выбор у дамы с запросом,

смехотворен и мелодрамен;

даже к маме не съездишь, поплакать -

алкоголик сожитель мамин.

... ...

Но я верю, уже по дремучим лесам

молодой, залихватского вида

скачет принц, что твои воспоет телеса

и подарит хрустальное дилдо!

Осколки рождают узоры,

выносят на свет

горячечный бред.

До небес достучаться

вежливым стуком:

- Тук-тук.

- Входите. Открыто.

Ржавое сито

облака

предвещает-

дождь будет

долго.

Делают круг стрелки часов -

время задвинуть засов.

- Где моя девочка?!

- Её нигде нет.

- Так отыщите! Пора в путь. Эй, кто-нибудь, хоть запах духов, хоть её след, хоть телефонный номер на пачке сигарет!

Пьяный поэт

воспел её красоту,

когда брезжил рассвет

над горизонтом,

будто золота нить,

и так не хотелось уходить.

О, нет ничего лучше,

чем окунуться в горячую рану

утра!

До небес достучаться

вежливым стуком:

- Тук-тук.

- Ты умер, мой друг.

Дыры глаз

у гроба

предвещают -

слёз будет

много.

Тридцать три дня

до двадцати лет;

осколки рождают узоры,

выносят на свет

горячечный бред.

Магия чисел в свой лабиринт

призвала.

Есть такая игра:

уйти незаметно,

любви бокал до дна испить.

На одного стало меньше;

кому теперь водить?

Я написал это,

и он пришёл попрощаться со мной.

Услад неискренних был чужд,

Мечтал о чистоте и храме,

Его любовь к прекрасной даме

Ранимою была; к тому ж,

Дарил он свет в грязи живущим,

И благодарны были те.

Мир сделать был готов он лучше,

А мир быть лучше не хотел.

Бесстрашный рыцарь пламенной печали,

О чём с небес тебе кричали,

Чему ты радовался и о чём грустил?

Атланты б выбились из сил,

Разбить любовь твою пытаясь.

О, верный друг, я отрешенно каюсь

В том, что тебя так скоро позабыл.

Боже! Я грешен,

но молитва моя

не о прощении

(его не достоин я).

Взываю к сердцу твоему,

и, может, слог мой слишком прост, -

прошу

не гасить рано вспыхнувших звёзд.

***

Я подарю тебе цветок

Прозрачный, как воды глоток,

И каждый лепесток его таит в себе:

Дурман желаний, снов игру,

Одну звезду, всего одну!

Но ту, которая понравится тебе.

Я подарю тебе цветок,

И он то ласков, то жесток;

Большой, как сердце из разорванной груди.

Ты только прикоснись к нему,

И погрузится все во тьму -

И ты увидишь, что тебя ждет впереди...

Рождественская

Сегодня праздник Рождества,

огни витрин мигают жутко,

вот-вот начнется волшебство,

и мне подрочит проститутка.

Висят пурпурные шары

на мягких лапах сонной ели,

а подворотнями домов

свой ритм-н-блюз свистят метели.

И вот уже неумолимо в пыль

разносят горний мир петарды,

от сиванины и жратвы

распухли мамкины бастарды.

Звенят, звенят колокола,

ждут Ирода курчавые детишки,

пока справляет он нужду

и педофильские свои делишки,

потом опричникам отдаст приказ,

чтоб превратили ясли в зоны,

а любопытная ботва

снимать все будет на айфоны.

Что ж, время и его пройдет,

в камине Вечности истлев углями,

но русская изба красна

своими петушиными углами...

Затихли гости до утра,

хозяйка моет ложки-вилки,

менты несут свои дары,

волхвов сажая на бутылки.

А ночь хрустальная висит

над миром, словно труп пропойцы,

горят гирляндой города,

растет Господне беспокойство...

В потемках ползая, бурчит

клопьё людское из всех дыр,

и входит маслом в ржавый нож

очередной спаситель в мир!

...как Кэтрин Колдуэлл

Сгорает осень невпопад,

И на блевотине из листьев

Спит кот, и дети тоже спят

В своих кроватках безразличных...

Спит выжженный луной залив

В зеленом покрывале ила,

И ты, малышка, тоже спи

В пижамке модной и красивой.

Навыкате глазницы фонарей

Стреляют желтым взглядом психотропным

В проемы облупившихся дверей,

В простуженные, маленькие окна,

А ты скорей под одеяльце лезь,

Смешная девочка-отрава,

К твоей избушке подступает лес,

И воет на луну твой пёс трехглавый...

Мигают звезды в глубине пруда,

Русалочьи смешки доносит ветерок,

Ты будешь счастлива теперь и навсегда,

Прочтя в румынской прессе некролог...

И где-то в Брашове мой труп без головы

Растащат по кускам собаки с детворой,

А ты останешься одна, увы!

С зияющей в душе дырой...

Так спи, малышка, засыпай

В чахоточных объятьях ноября,

Карпатский пусть тебе приснится край

И ночь чернильная, и гроб пустой, и я...

Оставить комментарий
Размещен: 25/01/2019, изменен: 17/11/2019. 42k. Статистика.
Сборник стихов: Эротика

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"