Все идет чередом: минуты, часы, дни: в соцветии сплетаются года и тут же уходят прочь. Лишь сон отделяет зримые границы, средь пляски двух безумных бездн, между которыми затаилась жизнь.
Край его постели обнажился, тонкой струйкой упал свет, проходя насквозь. Напротив комнаты находилась кухня, вода плескала из крана и падала на ладони. Ладоней он не видел.
Из далека почти невозможно заметить собственной жизни, уж больно она похожа на совокупность событий, сложенных кем-то другим. Ничего не запланировано, но все смотрится довольно банально.
Как раз напротив кухни находится улица, в улице уже стоит он, и пешим ходом идет ко всему, что расположено напротив кухни, стола, кровати. Главное не оглядываться назад, но и не смотреть вперед, тянуться к бесконечности, в пустоту, искать эхо собственного голоса.
Быт есть четко сложенная система. Если бы у него сейчас был револьвер, быт бы прекратился. Он бы выстрелил в того прохожего. Только посмотрите на его наглое лицо! И свет тысячи солнц не смог бы его затуманить. Зато остановить быт важно, но все же наглыми лицами здесь не обойтись.
В кармане лежит конверт, на нем нет ни надписей, ни марок, но внутри лежит старая потертая фотография, на которой изображена проселочная местность, что он так хорошо помнил. В этой фотографии не было ничего не обычного, кроме будоражащей подробности: на ней виднелись три солнца.
Его голос был еле слышен, его лик был из вне. Сколько себя он помнил, он был незрим, невидим для окружающих. Земля не наградила его ни плотью, ни телом, ни очертаниями. И так шли дни, года: без прикосновений, без голоса, без эха, лишь одиночество застилающее собой все.
Он верил, что есть на земле, то к чему можно прикоснуться, прикоснуться по настоящему, к тому, что является его частью, его сутью, и он утешал себя, что только для незримого,для почти незаметного, длится его жизнь, ибо все остальное лишь дело времени: пепел, либо потроха, все закончится и потеряет свой цвет, расстанется со своим ярлыком, так плотно державшим у земли.
Он целыми неделями бродил по городу, заходил в чужие квартиры, наблюдая за сотнями понравившихся людей, попутно выдумывая себе друзей, приятелей, знакомых, родственников. Он выучивал их диалоги, их поведение, сосредотачивая и вливая их в себя: в огромную, мощную волю, в свою жизнь, в темную материю, которая сосредотачивала в себе всё.
Находил он так же множество существ подобных ему: одиноких, разбитых, будто бы жизнь пусть и дала им оболочку, но она так тускнела посреди всего этого мрачного, бредового колорита, что пусть и на минуту-другую,но он не чувствовал себя одним.
Многие из них так же верили, что на них кто-то смотрит, часто они разговаривали с сами с собой, то ли озвучивая фразы мелькавшие в голове, чтобы тут же от них избавится, то ли задавая себе какой-то вопрос, с надеждой на ответ извне.
Он был творцом своего собственного мира, воли, не нуждавшейся ни в чем, он с выбирал себе дом, квартиру, отель, пищу, поездку, друзей.
Он спрашивал свою тень, как долго ей томится под солнцем, она отвечала, что и она лишь эффект, лишь пауза воображения, отсутствие света, на пути к той томной пустыне, чьи врата постоянно будут открыты.
Пройдя наконец последний квартал улицы, он свернул на заросший бурьяном пустырь. На земле красовались две параллельно скроенных рельсы, вытягивающихся вдоль небольшого холма. То была заброшенная железно-дорожная линия, которая раньше была предназначена для пригородных поездок.
Он сел на рельс,и оперившись двумя руками о землю, стал разглядывать фотографию с конверта. Он часто был в том месте, что красовалось на снимке, но не разу не видел трех солнц. А если есть на свете мой создатель? Либо же я полностью являюсь продуктом разума, другого, более высшего существа? Или же я побочный продукт мира сего, создавшегося хаотично, вопреки всякой воли, которой никогда до этого не существовало? А если и есть создатель, то так же он одинок, как я? Так же он отторгнут от мира сего этими невидимыми нитями, сплетающими между собой две бездны?
Издалека послышался шум поезда, вдали замелькала тень, он долго смотрел вдаль, но так и ничего не увидел. Звук всё приближался, пока не стал совсем близок. Поезд проехал вразрез, и так не став зримым, отнял все, что было когда-то им самим.