Аннотация: Конец Второй Мировой войны. Контуженный Шурик пытается вернуться на фронт в сопровождении возлюбленной, но случайные встречи на перроне и в поезде вносят в их планы свои коррективы.
Шурик осматривался по сторонам. Вдруг он заметил среди толпы сержанта Глазьева - тот шёл вдоль железнодорожной насыпи и что-то горячо говорил солдатам, делая им какие-то знаки руками. Шурик бросил взгляд на сослуживца, и в мозгу его сверкнуло долгожданное озарение. Внезапно появился план действий. Взяв Аню под руку, он устремился вслед за Глазьевым, который уже направлялся к вагону, в котором сидели другие их сослуживцы. В руке Глазьев держал микрофон, а из кармана его кителя торчала бутылка.
Шурик прибавил шагу, и вскоре они оказались на перроне. У дверей первого вагона гудело несколько голосов, и Шурик понял, что там собралась вся их рота. Офицеры ругались. Кто-то в стороне громко хохотал. Что-то остановило Шурика и заставило молча пройти мимо небольшого оцепления, устроенного санитарками. Но тут солдат в красной рубашке поднял руку и громко сказал: "Смир-рна-а! Кто такие, куда идете и почему в форме?". Шурик растерянно заморгал и услышал ответ Ани: "На фронт идём, товарищ капитан". После этого в толпе пробежал шёпот - на Шурика в этот момент поглядывали с любопытством.
Шурик сразу же решил зайти в вагон, однако заметил, что у него за спиной стоит чья-то тень, и резко остановился. Оказывается, это была тень Ани. С шумом распахнув дверь вагона, офицер отдал соответствующий приказ солдатам, и те расступились. Шурик шагнул внутрь и с удивлением увидел два ряда сидячих мест и вешалку, на которой висело красное знамя. Давно знакомые предметы сыграли свою роль - Шурик наконец испытал настоящую радость. Он подумал, что хотя Аня уже и не кажется такой красивой и сияющей, как прежде, но всё же должна понравиться солдатам, чтобы им было что вспомнить.
Вошел Михаил с двумя стаканами. Шурик посмотрел на них, и ему на глаза навернулись слезы. Михаил протянул ему один стакан. Женщины засмеялись и стали таскать и ставить на стол закуски. Когда стол был накрыт, откуда-то появился танковый комбат, и все немного ожили. По небу тут же пронёсся самолёт, оставляя за собой чёрный хвост дыма, а через некоторое время навстречу соединению из трёх машин вышло несколько солдат в камуфляже. У них на плечах были белые повязки с трёхцветным гербом "Ястребов". Замыкал колонну танк.
Всё это время в груди у Шурика нарастало странное томление: каждый новый поворот дороги казался последним, и его тревога росла. Над ними висел серп полумесяца, и Шурик заметил, что за время путешествия из Ясенево в Кызылку он уже отвык от сумрака. Он покосился на Михаила. Тот сидел, сгорбившись, у руля, сложив руки на коленях. Проезжающий мимо танковый полк ещё больше усугубил этот приступ одиночества. Как это Шурик раньше не замечал, какие у него в душе сокровища? Его вдруг заинтересовал вопрос, а есть ли у немцев совесть вообще? Ведь их секрет до сих пор не раскрыт. "А вдруг у немцев и правда нет совести?" - подумал он. Тут Шурик со всей ясностью осознал, что так оно и есть, и не надо теперь спрашивать совета. Он даже не помнил, какое время назад такой вопрос возник в его голове. Несколько дней? Или недель? Или даже лет?.. Или минуту назад?
Что-то странное произошло с Шуриком, когда он задумывался о войне. Голова начинала кружиться, лицо зудело. Он начинал сутулиться и становился похожим на потрёпанную обложку исторического романа. А потом боль отступала. "И что это со мной происходит?" - думал Шурик. И ещё одна вещь беспокоила его - листовка с надписью "Да здравствует третий фронт!", недавно найденная Михаилом. Что, если и правда существует какой-то третий, никому неизвестный фронт? Или все это - просто миф, который сочиняют теперь все, кто не гниёт в окопах? Но кто мог напечатать эти листовки? Да и кому понадобилось сочинять для них текст? Ответа на эти вопросы у Шурика не было.
В его голове наступила полная тишина. Откуда-то сверху донеслась мелодия - гудящая и мощная, словно паровозная сирена. Её звук напоминал Шурику частую дробь поезда, несущегося по рельсам. Так мог бы звучать и автоматный бой. Он вспомнил уроки воинской тактики, где говорилось, что в атаке наши главные силы должны лежать перед расположением противника, а там уж попробуй разберись - есть за ними артиллерийский огонь или нет. Кто говорит, что это пушки, а кто - колдуны, зависит от образования. Но всё это неважно - главное в том, чтобы хоть немного прорвать фронт врага. Этому учил воевода Карнаухов. Шурику вспомнились его слова. "Главное в атаке не то, как попадешь, а то, как выйдешь".
А что, если сам он - это совсем не он, а какое-то другое существо? Во рту пересохло, и виски сразу же покрылись холодной испариной. Шурику вдруг показалось, что он летит над городским шоссе. Но впереди не было никаких домов, а во все стороны разбегались длинные пологие улочки. Он снова почувствовал возбуждение и даже головокружение. Кажется, до цели осталось совсем недалеко. До чего же спокойно! Шурику даже стало обидно за свою сонливость. "А я-то думаю, где же эта красавица Аня? Надо же - сбился с курса".
А может и нет никакой Ани, подумал он, а значит и искать её нет смысла. И ничего между ними больше не будет - ничего. А он всё равно будет бесконечно размышлять о том, что это такое - быть рядом с ней, засыпать и просыпаться в одной постели. И не будет этому никакого конца. А потом он выйдет из машины и увидит её, Аню, и её сияющее лицо, и её глаза, полные такой нежности, что даже страшно становится. Только он не может пока ничего сказать о своих чувствах к ней в присутствии Михаила...
Глазьев улыбнулся и почувствовал, как сильнее забилось сердце - он опять вспомнил о Михаиле и подумал, что если Михаил вдруг проснётся, в его единственном глазу блеснёт что-то похожее на улыбку. А потом Михаил снова заснёт, и всё будет хорошо. А потом снова проснётся, и будет происходить всё то же самое.
Глазьев даже не заметил, когда это произошло. И на этот раз никакого страха не было. Но с этого момента всё было гораздо сложнее. Офицеры нервничали. Владимир Юрьевич специально ставил перед Михаилом словесный экзамен. Каждые несколько минут раздавался резкий голос Ани: "Что такое грамматика? Что такое идея?" Или: "Как назвать Достоевского, Горького или Толстого одним словом? Придумайте!" И если Михаил не находил подходящих слов, а находил только неподходящие, она говорила, что эти слова не соответствуют уровню его умственного развития. Но по крайней мере он пытался! В конце концов Аню это раздражало, и она вступала в яростную полемику. Но всегда после этого начиналось осмысление услышанного, и языковые возможности выходили из тупика. Наконец Михаилу удалось подобрать все слова, и он остановился, переводя дух. Офицеры немного подумали, и он понял, что выход есть. Аня посмотрела на него виновато, и Михаил сказал:
- Ну хорошо.
Аня кивнула и встала. Она ещё раз с отвращением взглянула на исписанную им страницу и ушла. Офицеры бросились к её машине и умчались куда-то на ней же - они совсем не волновались насчет её здоровья. Шурик же опять ощутил тошноту. Это было хуже всего - он не представлял, где находится и что с ним вообще происходит. Но не всё было так плохо, как ему показалось вначале. Скоро он заметил ещё одну особенность своего состояния - он всё время слышал какой-то звук, похожий на стук колёс поезда. Этот звук всё приближался, становился громче и наконец заполнил собой всю его душу. Потом вдруг до него дошло, что это просто стук его собственного сердца, и он облегчённо вздохнул. В его сознании возникла вереница образов: железнодорожная станция, стол с бутербродами, далёкий лесной пейзаж и ослепительно-белая вспышка света.
Пожав плечами, Аня поправила ремень винтовки. За деревьями уже виднелся центр города. Города, где каждый знал о происходящем чуть больше, чем она, но видел в этом не просто выражение жизни, а особый психический механизм, контролирующий все действия, совершаемые людьми. Шурик любил шутить, что город - это просто вычурный цветник, в котором взращивается новая человеческая форма жизни. Аня поманила его к себе. Шурик сделал осторожный шаг и оказался рядом с нею. Девушка обняла его и несколько секунд глядела ему в глаза, в которых было какое-то особенное выражение. Шурик втянул воздух и начал покрывать Аню поцелуями. Девушка молча жмурилась и качала головой. Вдруг с крыши со всего маха рванула гигантская вентиляционная лопасть, порывом сильного ветра сбросив на землю сидящих за столом. Аня встала и отряхнула свою куртку. Ей не хотелось уходить, но оставаться здесь она тоже не хотела.
Где-то недалеко послышался милицейский гудок. Аня с трудом перевела взгляд с Шурика на Михаила и кивнула. Михаил кивнул в ответ. Аня закурила, и толпа вокруг сразу поредела, люди стали расходиться. В вагоне наступила тишина, нарушаемая только гулом идущей электрички. Шурик, не глядя на Аню, двинулся в тамбур. Аня на секунду задержалась, подняла с пола куртку и стала медленно натягивать её на себя. Скоро она уже показалась в проходе между столиками со своими чемоданами.
Шурик остановился.
- Стой где стоишь! - рявкнул кто-то из компании солдат, после чего все они дружно рассмеялись.
Шурик прищурился. Михаил что-то говорил, но Аня не слушала. Откуда-то донеслись мужские голоса. Ребята что-то весело обсуждали и смеялись. Вся рота стояла вокруг стола и громко хохотала. Первым опомнился Шурик и вопросительно поглядел на Аню. Та отрицательно покачала головой и улыбнулась ему. Шурик ответил ей тем же.
Когда выпивка закончилась, все медленно разбрелись по углам вагона. Война тоже заканчивалась, но наступившая тишина казалась совершенно нереальной, потому что вокруг не было слышно ни звука - ни за стеной, ни на улице, ни за окном, ни даже за запертыми дверями. Что же произошло? Никто не произносил ни слова.
Сколько продолжалось это странное оцепенение, Аня не знала. Ей стало вдруг почему-то ужасно страшно, и она повернулась к Шурику. Тот смотрел в пространство невидящим взглядом и никак не отреагировал на её движение. Глаза у него стали большими и таинственными.
- Ты чего делаешь? Зачем ты меня пугаешь? - обиженно сказала Аня.
Но фронт был уже совсем близко. Нельзя было терять ни минуты. Глазьев собрался с мыслями и тихо сказал:
- Я готов. Что надо делать?
- Узнаешь на месте, - тихо ответил ещё чей-то голос.
Аня оглянулась на эти голоса и увидела помимо Глазьева ещё и Корнилова, которые стояли возле раскрытого окна и курили. Она вдруг испугалась. Ей не хватало Шурика. Но страх тут же прошел. Корнилов заметил её и, медленно повернув голову, сказал:
- О, Аня, привет.
Девушка не нашлась, что ответить.
- Как ты здесь очутилась? - с улыбкой уточнил он.
Аня покачала головой.
- А я ведь так и думал, что тебя встречу, - сказал Корнилов.
Аня почувствовала, как сильно забилось её сердце. Как назло, в этот момент где-то прогремел залп. В вагоне раздалось троекратное "ура".
Корнилов взял её за плечи и сказал:
- Аня, у меня есть для тебя одно поручение.
- Слушаю, - сказала Аня.
Она заметила, что при слове "поручение" Глазьев поморщился. Ей стало неловко, и она почувствовала непреодолимое желание исчезнуть из его поля зрения. Но для этого нужно было сделать несколько шагов по коридору. Как только Корнилов её отпустил, Аня сделала два шага назад и вдруг остановилась как вкопанная. Потому что поняла наконец, чего от неё хотят. Она была совершенно беззащитной перед этими людьми. И дело не в её интеллигентности, которую она старательно скрывала. Дело было в том, что она чувствовала себя преданной не только Глазьевым и Михаилом, но и тем, кто наблюдал за ней из конца вагона, - Шуриком, губы которого еле заметно двигались, словно шептали: "Иди ко мне". А Шурик, надо признать, был человеком действия, и у него, несомненно, было своё представление о долге и чести. Но эта жалость к себе была настолько чистой, искренней и глубокой, что глаза Ани наполнились слезами. Всхлипнув, она, как бы подчиняясь неведомой силе, бросилась в тамбур. Первые несколько метров её буквально валило из стороны в сторону, поскольку поезд тоже мотало туда-сюда, но потом она налетела на Шурика, и тот крепко обнял её и прижал к себе.
- Наконец-то ты со мной, - прошептал он. - Но ты ведь всегда была со мной, ведь так?
- А зачем же ты тогда меня звал к себе, когда я и так у тебя была? - лукаво спросила Аня.
Шурик рассмеялся и сказал:
- Не притворяйся, Аня. Это был просто сон. Тебе показалось. Я хорошо знаю женщин.