Новость была из тех, что вышибают дух вернее любого удара, как еще лицо удержать сумел! Не иначе оттого, что все внутри мгновенно заледенело и пришлось затратить значительные усилия на то, чтобы просто перевести дыхание. Потому как на этот раз отъезд не был гипотетическим предположением, нет, это было четко высказанное намерение. И чтобы не столько осознать, сколько принять его, - пришлось приложить некоторые старания...
К тому же, несмотря на весьма решительный настрой, Иван то и дело виновато отводил глаза, что так же дало возможность взять себя в руки и хотя бы внешне сохранить выдержку и непринужденный вид.
- Хорошо, Ваня, я понимаю, - абсолютно спокойным, нейтральным тоном согласился Кощей. - Собирайся, конечно.
- Кос!.. - дернулся к нему расстроенный молодой человек.
- Что ты, Ваня, - с улыбкой остановил его чародей и уже с большим нажимом повторил. - Я понимаю, иди...
Иван замешкался, пристально вглядываясь в лицо мужчины, но потом молча кивнул и наконец вышел. Только тогда Кощей позволил себе прикрыть веки, обессиленно откидываясь на спинку кресла.
Что еще он мог бы сказать?! В какой-то мере, умом, он действительно понимал Ванины порывы. Тот был глубоко привязан к тем, кого считал близкими, а о семье сохранил только самые лучшие воспоминания, судя по его рассказам... И наверняка они того и заслужили, будучи людьми самого замечательного склада: вон, какого парня вырастили!
А ведь за столько-то лет, они, не менее верно, его уж похоронили и оплакать успели. Да, несправедливо...
И почему Ваня вдруг спохватился тоже понятно. Выпорхнув из родительского гнезда, он окунулся в совсем другую жизнь, в которой замысловато мешается свобода и ответственность. Свобода решения, - так сказать будет точнее. Поэтому и дальше поступал в своем характере, ни разу не ошибся, а сейчас никакого немощного на его руках нет. Как впрочем, и опасности поблизости, да и любовные перипетии, должно быть, потеряли свою остроту...
Это... это объяснимо, логично, и даже вполне предсказуемо. Как и то, почему Иван не заикнулся о том, чтобы предстать перед родней вместе со своим избранником. Зачем же? Затем, чтобы половина заикаться стала, а вторая за любое близлежащее оружие похваталась? А дальше что? То-то!
А если его всерьез хлебом-солью примут? Сколько сопредельных и близлежащих владык задумаются, какие-такие дела могут быть у государя с самим Кощеем, что того вдруг так ласково привечают? Там, за Гранью, его покровительство может послужить весьма скверную службу и гарантированно испортить жизнь, никуда от этого не денешься.
Да и негоже это, - неволить того, кого любишь! Не в спальне же ему Ваню запирать да на цепь сажать, - мужчину передернуло, - а отговаривать не то чтобы нечем, но... рано или поздно, он поймет про уловки, причем скорее рано, чем поздно, поскольку оба всегда предпочитали прямоту, пусть и в меру своего опыта. А вот простит ли - другой вопрос!
Он бы сам никогда не простил такого. И - обидеть, оскорбить Ваню недоверием, шантажом и унижением хоть самого сладкого плена? Да за что еще, - что с родителями увидеться захотел?! Тем более, что они ведь тоже не бессмертные...
Нет, все это Кощей понимал прекрасно. Поэтому приложил все старания чтобы привести себя внешне в соответствие этому внутреннему пониманию. И потом, что он честно мог возразить против? Что не согласен расставаться даже на лишний денек? Что сердце неспокойно и мечется будто зверь в капкане?!
Так уж кто-кто, а Ваня в этом виноват меньше всего! Или наоборот - именно он и виноват в том, что не возразить ему, ни приказать не можешь... Ванечка.
- Ванечка, ты так споро собрался? - чуть приподнял брови чародей, оглядывая две невеликие переметные сумы, да еще одну заплечную, для трав и снадобий.
"И опять ты прав, Ваня, зачем же растягивать прощание! Иначе я все же не выдержу и запру тебя на все возможные и невозможные замки!"
Иван исступленно целовал своего любимого, жарко твердя:
- Прости... прости!
Кощей высвободился из стискивающих его до боли рук и протянул резную шкатулку:
- Возьми. Как распорядиться - сам решишь.
Иван на миг приоткрыл ее и тут же захлопнул, принявшись вновь целовать. Зарылся пальцами в волосы, словно стараясь прижаться как можно полнее, крепче, впитать в себя целиком:
- Прости, Кос... Проводишь?
- Присмотрю, - глухо отозвался Кощей.
Вопреки собственным словам, чародей не только помог удачно добраться до границы, но и действительно немного проводил Ваню, пусть и в птичьем облике, не выдавая своего присутствия... Возвращаться домой не хотелось от слова "совсем": несмотря на то, что вокруг звенела и бушевала поздняя весна, замок казался остывшим, выстуженным, как очаг, в котором долгое время некому было развести огонь. Тишина ощутимо давила на плечи, хотя их совместную с Иваном жизнь трудно назвать шумной и бурной, а одинокий ужин показался вполовину менее привлекательным и был отвергнут. Мысли текли вяло и нехотя, большей частью пребывая далеко отсюда. Холодная и пустая постель безмерно раздражала одним своим видом, а ночная безмятежность буквально душила.
Иван никогда не сидел в четырех стенах как на привязи, у ног чародея, отлучался по делу или к друзьям довольно часто. Но теперь его отсутствие ощущалось по-особенному пронзительно, пронизывающе-остро, терзающе. Отчаянная тоска удавкой прочно перехватывала горло, вытягивала жилы заставляя сейчас, когда больше не нужно было хранить лицо, сбиваться дыхание и до боли стискивать побелевшие пальцы.
Сделав над собою усилие, Кошей устало потер виски, некоторое время посидел, любуясь на успокаивающее хрустальное сияние цветка в нише, и хорошенько себя встряхнул. Право слово, никакой катастрофы ведь не случилось! Ваня вернется, конечно! Пускай не так скоро, как хотелось бы, - не на один же день поехал, да и дорога занимает время, - однако радоваться следует уже ожиданию радости. Куда страшнее, когда ждать нечего.
А утро вечера мудренее. На свежую голову в нее заглянула весьма интересная и свежая идея. Корабль, какого еще не было. Во-первых, самоходный, независящий от ветра и волн, во-вторых, неуязвимый для них же и не только, а в-третьих с определенным комфортом и удобствами. Воплощение такой идеи требовало точных и кропотливых расчетов, не говоря уж об исполнении, так что маяться от скуки и безделья просто не получится. И это без учета того, что построить корабль в натуральную величину невозможно в одиночку, и негде поблизости от замка. В связи с чем Кощей рассматривал возможность создания уменьшенной модели и чар, которые при соприкосновении с морской поверхностью активировались бы, доводя корабль до нужного размера, а затем и формулы их отмены.
Зачем ему было все это нужно? Разумеется, в первую очередь чтобы отвлечься, занять себя чем-нибудь таким, что потребовало бы глубокой сосредоточенности, не оставляя возможности растекаться в пустых переживаниях и страхах. И потом, почему бы и нет? Уезжая из дома впервые, Ваня мечтал посмотреть свет, он тоже не обязан сиднем сидеть в замке, а мир не стоит на месте. Выбраться вместе в недолгое путешествие стало бы способом разнообразить времяпрепровождение не только приятно, но полезно и познавательно. Ване точно понравится, да и чародею не помешало бы вспомнить, что земные пределы не заканчиваются за порогом, которым он от всего отгородился.
И Кощей с головой погрузился в работу, упорно заставляя себя думать только о том, как удивится и обрадуется такому сюрпризу его любимый царевич. Тоска в душе никуда не ушла, оседая на дне тяжелым и мутным осадком, но до поры удавалось не впадать окончательно в печаль и уныние.
Нежданно-негаданно заглянула Василиса, удивленная куда это вдруг запропал Ваня. Поговорить с ней оказалось неожиданно приятно, Кощей отдарился довольно интересной книгой, бесконечно смутив девушку. Хотел было спросить про ее зеркальца и блюдечки, но не стал - к чему себя растравливать, ведь они могут лишь подглядеть и показать, а вот даже поговорить уже не получится. Зато сделал себе мысленную заметку подумать и о подобных чарах - насколько было бы легче, существуй способ хоть словом перемолвится на расстоянии!
"Ваня, Ванечка, плохо мне без тебя, пусто, не-вы-но-симо..."
Изматывающая тоска бешенным зверем все же срывалась с цепей, в какой бы железной узде не держал себя чародей. Ломала, выкручивала, будто в приступе жесточайшей горячки. А время шло, летели дни как сорванные ветром листья. Полулежа на подушках, Кощей безотрывно смотрел на прозрачный свет, окутывающий самый первый Ванин для него подарок...
"Ванечка, сердце мое, соскучился по тебе очень! Когда же ждать тебя обратно? Отчего отклика от тебя никакого не слышу..." - темные ресницы опустились.
Но как ни старался, как ни тянулся он, стараясь уловить ниточку, связующую его с артефактом, вышедшим из его рук, - а через тот хотя бы спокойное биение жизни, смутное ощущение присутствия, - ничего не выходило.
Неужто чего-то не учел, и такое расстояние оказалось чересчур велико? Или дело в границе, что другие его же чары могли создать помехи? Кощей поднимался и брался за новые расчеты и проверки, чтобы только не мучить себя дальше бесплодными потугами, сколько-нибудь унять пожирающее изнутри чудовище, дождаться.
Но как же трудно ждать!
"Ванечка, отчего не торопишься? Неужели тебе там так весело, что совсем забыл?!"
Пока однажды проклятый круг не был разорван в клочья.
...Кощей проснулся внезапно, вначале даже не представляя, что вообще могло его побеспокоить. Сел, пытаясь полностью стряхнуть с себя остатки сна, замер... а затем осторожно разжал кулак, поднося его к самому лицу, - на ладони равнодушно поблескивала рыбка-подвеска из прозрачного зеленоватого берилла в золоте.
***
Рано по утру, когда народишко еще только принимался за свои насущные дела, а кто-то и вовсе еще не проснулся даже, несмотря на веселое, яркое, словно умытое, солнышко, редкие прохожие невольно обращали внимание на одинокого всадника, уверенно направлявшегося прямиком к царскому дворцу. Всадник как всадник, хотя одет вроде по-нашему, а вроде и не совсем, молодой, симпатичный, зато конь под ним вызывал завистливые вздохи - белоснежный, златогривый, выступает будто танцует, красавец в общем. А раз конь такой, то знамо дело, и хозяин у него не простой, как бы не скромничал!
Между тем, погруженный в раздумья молодой человек не обращал никакого внимания на шепотки. Остановился он у самых ворот, некоторое время посмеиваясь и наблюдая как кряжистый воевода рычит сквозь бороду на двоих понурых караульных, третий благоразумно держался в сторонке. Заметили парня не сразу, но несколько грозных и недовольных взглядов ему досталось. Наконец, найдя для себя неожиданно новый повод для ярости, старый вояка развернулся к незваному гостю с сакраментальным: "неча тут глазеть!"
- Не признал меня, Лукьян Акимыч? - вдруг усмехнулся всадник.
По-доброму усмехнулся с какой-то удивленной грустинкой.
- С чего это мне тебя... - досадливо рыкнул воевода и внезапно потух голосом, - признавать...
Смотрел и - сам глазам своим не верил! Да и как верить-то? Глядел на него с седла уж пять лет как покойный царевич Ванечка, сгинувший в далеких землях от чернокнижных козней и благополучно отпетый.
- Батюшки светы! Царевич...
- Ну так как, пустишь ли? - продолжал смеяться Иван.
Что тут началось! Его едва ли не на руках внесло внутрь, крики, вопли, испуганные и потрясенные аханья и оханья, причитания, на него глазели и тут же срывались с места, кто-то уже куда-то бежал, причем сам не мог толком сказать куда и зачем, - толи пожар, толи нашествие. Из-за окошек царицыных палат слаженным хором донеслись бабьи подвывания, из других высовывались любопытные лица - новость мгновенно облетела весь белокаменный кремль и вот-вот грозила выплеснутся за его пределы.
Сам Иван стоял в центре этого безумия, растерянно поглаживая коня по морде и чуточку опасливо озираясь. Обернулся, задев взглядом царское крыльцо центральных палат, и коротко выдохнул: Федор не изменился совсем, - да и с чего бы, не так уж много времени прошло, - зато отец вдруг показался вовсе глубоким стариком, а вот эти поддерживающие его юноши, кажись, племянники... выросли! Иван сделал шаг вперед.
Пока расступились люди, - к нему по высоким ступеням успели спуститься навстречу, и Ваня поразился тому, что чтобы обнять отца, ему пришлось наклониться. Тот отвернулся, пряча покрасневшие глаза, замахал руками. Один холодный взгляд от старшего царевича и толпа шустро стала рассасываться, а Ивана повлекли дальше.
- Довольно! - так же негромко распорядился Федор. - Лучше к царице-матери проводите.
Эта встреча стала для Ивана еще большим потрясением, как еще хватило воли улыбаться, - оказалось, царица давно не вставала с постели, а болезнь никого не красит. По сухой руке погладил, в лоб поцеловал, убеждая, что плакать не о чем, и с тяжелым сердцем вышел.
Правда, следом налетел на него прямо у дверей примчавшийся откуда-то взмыленный Георгий, оглядел, одобрительно гудя, стиснул в медвежьих объятьях, рявкнул на попавшихся под руку теремных девиц да прочих приживалок с промокшими платочками:
- Чего заходитесь, дуры! Праздник у нас, царский сын и брат вернулся! Живой, невредимый и у-ух!!! - погрозил кулаком и так же стремительно скрылся из виду, на ходу громогласно кого-то срочно к себе требуя.
Наконец старшего и младшего братьев оставили наедине, с кем следует поздоровавшись, а кому следует раздав распоряжения даже сверх необходимого. Иван устало опустился на лавку, повел плечами, откидываясь к стене и прикрыв глаза: возвращение утомило пуще самой дороги.
Помолчали. Федор внимательно наблюдал за братом: что сказать, как только схлынуло первое потрясение, перемены в нем буквально бросались в глаза. И не в том суть, что вырос "младший" царевич, тогда как помнил он его семнадцатилетним мальчишкой, и этот образ сейчас уже прочно смешался в памяти с собственным старшим сыном, бывшем нынче всего на годок помладше, чем Ваня тогда, и вполовину не таким мечтательным. Крепко изменился Ванечка, основательно: и держит себя иначе, и походка даже другая, и смотрит с уверенной, внутренней силой... Потому первым делом и задержал его для беседы.
Голос брата вырвал его из раздумий:
- Давно мама болеет?
Федор чуть дернул губами: вопрос тоже говорил о многом.
- Давно, - спокойно ответил он, - чай, не молодешенька! Ты не помнишь должно быть, иль не замечал. А слегла - вскорости как о тебе весть пришла.
Иван отчетливо скрипнул зубами и отвернулся, поднимаясь.
- Знаешь, что случилось, то случилось! - резко отозвался он на невольный упрек спустя долгое время. - И жалеть мне не об чем не гоже! То, во что я вмешался, оставлять нельзя было! Ни вернуться, ни весть подать я не мог, да и не следовало пока Моревна по белу свету ходила: мне уж точно живу не быть, возможно и вам бед бы наделала. Потом - да, моя вина, что не вспомнил о вас сразу, лишь сейчас приехал, но...
- Моревна? Погоди, не горячись, Иван, - нахмурившийся Федор, предостерегающе поднял руку, выцепив главное. - А она причем? От нее и пришли известия, что и ты, и супруг ее пали от колдовства Кощеева, обманом вырвавшегося на свободу. Вскорости и все царство ее постигла злая участь от проклятого лиходея, потому и смотрят на тебя все, как на выходца из могилы.
Да подумывают, не принес ли ты с собой новую весть недобрую, - повисло недосказанное.
- От колдовства Кощеева, - ядовито протянул молодой человек с кривой ухмылкой и веско обозначил. - Ну-ну! Гадина! Я тебе так скажу, Кощей ей мстить полностью в своем праве был. Я даже считаю, что он чересчур милостив оказался! Дя-ядюшку же нашего сама Моревна, на кусочки разделала собственными ручками. Как по мне однако, очень жаль, что он еще в нежном возрасте о порожек какой-нибудь не споткнулся, к подвигам бежавши, да шейку себе не свернул по случаю!
Под конец своей речь Иван уже шипел от ярости, а в потемневших глазах на миг мелькнуло что-то страшное.
- Даже так, - тяжело уронил Федор. - Расскажешь?
- Не все, - покачал головой мгновенно замкнувшийся парень. - И не сейчас.
- И то верно, - согласился старший царевич и соправитель, на самом деле уж десять лет как правивший не совместно даже, а вместо дряхлеющего отца. - Покои тебе готовят, прежние твои...
- Понимаю, - грустно усмехнулся Иван.
Федор, хоть и подосадовал, что его перебили, но и об этом сделал себе очередную заметку.
- Так и есть. Мыльню тоже уже топят, а вечером - добро на пир пожаловать! Не каждый день из покойников возвращаются.
Иван взглянул на него светло и ясно, улыбнувшись вдруг прежней своей солнечной улыбкой, поклонился перед уходом как перед царем положено, а потом вдруг спохватился:
- Да, скажи, кто маму лечит, я поговорить с ними хочу. Драгоценностей воз с собой не захватил, - молодой человек шутливо развел руками, - но сокровища разные бывают. Сам ее посмотрю и с ними посоветоваться хочу.
Федор согласно склонил голову и проводил удалявшегося младшего брата даже слишком пристальным и заинтересованным взглядом.
Признаться честно, оставшись наконец в одиночестве Иван вздохнул с облегчением, - и устал он изрядно, и о многом хотелось подумать в спокойствии. То насколько вовремя он приехал, кого другого навело бы на мысль о предчувствии: если повидаться с братьями было скорее вопросом долга, приличий и собственной совести, то оказалось, что родителям он если не сможет помочь, то хоть попрощается по-людски.
В принципе, благодаря щедрости и заботе Кощея, у Ивана была возможность добавить им молодых сил, ибо в переданной на прощанье шкатулке под чарами хранилось не что иное как пара заветных яблочек. И с лекарями царскими он не только поговорит обязательно, но душу из них вытрясет завтра же первым условием. Только дело это все равно не быстрое, не говоря уж о том, что не в котелке же на кухне ему снадобья варить!
Ладно, сие задачи решаемые. Зато, еще одной необходимостью было четко объясниться со старшими родичами, что его приезд отнюдь не возвращение навсегда под родной кров блудного сына, а не более чем визит, дань уважения близким. Что естественным образом влекло за собой к нему вопросы, где и почему пропадал до сих пор царевич Иван, раз намерен вернуться туда.
Не то чтобы ему уже на них не намекали... Вот и раздумывал Ваня, а чем дольше раздумывал, тем отчетливее понимал, что рассказать-то он по большому счету может немногое. Поэтому на шутливое распоряжение довольного, раскрасневшегося после бани Георгия ответил весьма сдержанно, лишь извиняющееся разведя руками:
- Да не о чем мне сказывать! В эпических битвах не участвовал. В поединках, впрочем, тоже. Приключений, слава богу, не сыскал, разве что когда из Моревненого замка бежал... Жил просто, учился и лечил.
Георгий похмыкал так же недоверчиво, как и Федор, а чуть позже сам того не желая Иван подкинул им новую пищу для размышлений. Не сдержался.
На пиру здравницы были само собой не только за весь царский род в целом, но и за виновника торжества, царевича Ивана, знатного молодца, любому богатырю на зависть. И как водится, чем дальше, тем больший размах приобретали славословия, - дескать, и коня златогривого в стоило пригнал, и девиц-красавиц наверняка табунами влюблял, а что один вернулся, так это он выбрать лучшую не смог. Ничего, тоже повод для гордости, значит ведь что здешние девки краше да ласковее... И конечно же колдунов всяких пакостных ордами косил. Ваня слушал вначале посмеиваясь и отшучиваясь, а потом все больше темнел лицом. И надо же было кому-то давние события начать вспоминать, про Марью Моревну прекрасную королевну, причем оба Ивана, - и покойный дядюшка, и племянник, - уже слились в единый, какой-то немыслимо героический образ, а там и за Кощеево имя языками зацепились. Уж кто что первый сказал - неизвестно, а закончилось все тем, как Иван, не помня себя от бешенства, шипел сквозь зубы, прижимая к стене наиболее ретивого вояку:
- Не смей! Не смей языком своим поганым трепать о том, чего не ведаешь!!! - разъяренный парень то и дело встряхивал того над полом за шею, ощутимо прикладывая к стенке. - Больно смелый?! Али глупый?! Чем похваляешься, тварь?! Над чем глумиться вздумал, собака брехливая?! Не тебе на него лаять, паскуда, не тебе замахиваться!!! А то я быстро руки-то с языком укорочу!
Насилу оторвали люто сверкавшего белыми глазами царевича от советчика, как следует со всякими там кощеями обходиться, увели обоих.
Распорядившись на счет дальнейшего пира и прочего, Федор нагнал братьев, проведя до своих покоев. Георгий было попробовал усадить Ивана, успокоить, но тот дернул плечами, вскочил, заметавшись. Потом все же опустился на лавку, сжав руками буйную голову и вдруг рассмеялся горько:
- Не понимаю! Не понимаю... Ну им-то что, вам всем - что худого он сделал? Да Кощей и не знал о нас, покуда дядюшка к нему на порог не приперся! Как возможно горячо желать позора, мук страшных тому, о ком и слышал-то только в сказаниях, безбожно перевранных?! Не понимаю.
- Охолонись, Ваня, - ровно произнес Федор, Георгий без слов поднес ему воды. - Как возможно? Да так и возможно, ежели этот кто-то несет угрозу - для тебя, для твоих родных, для дома и всего твоего уклада. И, уж не взыщи, объясниться тебе придется! Хотя бы потому, что ежели раньше Кощей о нас и не знал, то теперь-то отлично ведает. Что спокойствия и благодушия лично мне не добавляет. Знаешь ли, очень хочется услышать и твоему поведению объяснение, и подробности об истинных тех событиях, кои тебе, видать, лучше известны.
- Подро-о-обности... - криво усмехнувшись протянул Иван, с нехорошим прищуром глядя в упор на брата-царя. - Ну, подробности как раз ни до кого, кроме самого Кощея, касательства не имеют! А из того, что ведомо мне, могу сказать только, что вообще не он эту свару начал: уж очень желалось прекрасной королевне и власти кощеевой, и богатств кощеевых, и силы его колдовской, и самого Кощея, и всего Тридесятого царства владычицей стать, а может и не только. Не вышло. Зато злобу свою выместила сполна, а тогда еще будущий супруг очень ей в том помог, гостем втеревшись в доверие к хозяину дома да в удобный момент ударив исподтишка. По заслугам дары получили оба, - на том и дело само, и вся повесть об нем давно кончены, я сказал! И сейчас даю твердое и честное Слово, что не замысливал и не замысливает Кощей ни войны, ни козней на наш род и земли. Все, сверх того - от меня ничего услышать не получится. Что сорвался - прощения прошу, не люблю вранья и пустой похвальбы, а еще пуще когда человека зазря да запросто в дерьме вываливают. За сим позвольте откланяться, устал что-то пылкой встрече радоваться.
Иван резко дернул головой в поклоне и стремительно вышел после ответного кивка. Федор молча дождался пока за его напряженной спиной закроется дверь, упреждающим жестом остановив набычившегося в негодовании Георгия, который уже готов был немедля рвануться за парнем, чтобы выплеснуть все, что думал о норове и возмутительных речах младшего братца.
- Не торопись, - коротко заметил Федор, в раздумье водя по губам пальцем.
Георгий заинтересовано посмотрел на него и присел напротив, уже зная, что старший брат пришел к каким-то собственным, далеко идущим выводам. Так и есть.
- То, что Иван так себя держит, означает лишь то, что годы эти он прожил там, где ему подобное дозволялось, - медленно заговорил Федор. - Где никого над ним не было, где за себя и свои слова он отвечал исключительно сам, а к нему прислушивались и тем более, через колено не ломали. Пусть. В принципе, как брата это должно только утешать: Иван жив, явно не мыкался под заборами, возвратился он разумным и уверенным в себе мужем, а не блаженным недорослем... Но! Суть не в том, каким он стал, а где и с кем.
Мужчина бросил колючий острый взгляд на подобравшегося собеседника и завершил свою мысль:
- Не столько в том, что он говорит, а как. И, даже если же принять на веру абсолютно все им сказанное, то не Ванюшина ли заслуга в том, что - не кто-нибудь, а колдун чернейший Кощей, - не станет преследовать и нас во след за Моревной? В чем та заслуга кроется... Сдается мне, что вопреки всем заверениям, история Кощеева еще не окончена!
- Я прослежу за ним, - кивнул Георгий, соглашаясь полностью с вескими доводами старшего царевича.
***
Легко следить за тем, кто не прячется. Ваня и не думал скрываться, после довольно резкого разговора с братом не замкнувшись, а скорее окончательно уяснив для себя нечто существенное и действуя теперь уже исходя из этого понимания. Улыбчивый, но молчаливый, добродушный, но сосредоточенный, с новыми привычками, которые бросались в глаза, и убежденностью в своем ненавязываемом никому мнении, - молодой царевич Иван вызывал тревожное любопытство. А у тех, кто вдруг хорошо вспомнил милого мальчика Ванечку, как и у тех, кто уже успел расписать сусальным золотом образ героя и именитого путешественника, - даже недоуменную обиду за несоответствие прозаической реальности слезливым "воспоминаниям" о нежной младости и прочим выдумкам.
Ко всеобщему удивлению, - похоже, его слова насчет лечения пропустили мимо ушей либо не приняли всерьез, - Иван без лишних проволочек занялся именно тем, о чем и говорил. Проще всего обстояло с отцом, - стар был царь-батюшка, уж внуки скоро в пору войдут, а там и до правнуков недалеко. Кроме того, он полагал земные свои дела исполненными: в государстве покой и порядок под надежной рукой достойного преемника, в семье лад и благополучие. А еще видел, что лебедушка его, с которой в согласии прожил долгую и счастливую жизнь, уйдет раньше него. Чего же бога гневить, цепляясь за оставшиеся последние крохи? О чем прямо и сказал младшему сыну на предложение попить травок для общего укрепления и омоложения дряхлеющего организма.
- Так ведь и спешить незачем, - возразил Иван, ласково увещевая.
- А ты, стало быть, выучился такому делу полезному, всему в нем разумеешь...
- Не всему, - улыбнулся молодой человек, - тому всю жизнь учатся.
Никогда раньше не случалось между ними подобных задушевных бесед. И Ваня оттаял, смягчился впервые видя к себе неподдельную гордость старого царя за знания и умения его младшего сына, признание, уважение, и понадеялся, что хотя бы отец сможет понять его и отпустить миром, не гневаясь и ни в чем не обвиняя.
Впрочем, до отъезда было еще нескоро, как бы ему не хотелось обратного! Ибо вот уж с кем намучался Иван, так это с царицей-матушкой. Начать с того, что он кардинально разошелся во мнении относительно самой болезни, не упоминая уж о лечении с иноземцем-лекарем. - до того, что обозвал его в сердцах мошенником и отравителем, а тот в запале ответил обвинением в невежестве, ведовской ереси и колдовстве. Естественно в стороне от скандала не остались и другие члены царской семьи с приближенными, что лишь подлило масла в огонь. Разошедшийся Ваня в лучшем кощеевском тоне прошелся еще и по новомодным белилам и иной косметике, которой к вящему его ужасу грешили даже юные племянницы, язвительно сообщив, что он бы такой дрянью и стены мазать не стал, а охотницы покрасоваться благодаря сим чужеземным средствам несомненно будут краше любой сказочной прелестницы - в гробу. Женскую половину аудитории от постигшей их трагедии отвлекло лишь упоминание Василисы, как положительного примера, мгновенно перебросив внимание на соответствующие охи-ахи по поводу такой подруги у злонравного царевича. Иван только плюнул с досады.
С боем выбив себе право пользовать мать по своему рассуждению, он столкнулся с тем, что пришлось контролировать еще и пищу, и сложившийся распорядок царицы, что тоже продвигалось с натужным скрипом главным образом по вине самой больной. К тому времени, как Ване удалось буквально заставить ее встать с постели, - терпение у него было на пределе.
Зато столь явный успех вызвал глубочайшее изумление и к подозрениям старших братьев добавилось запомнившееся многим высказывание о колдовстве - а ну как, прав иноземец? Поневоле задумаешься. Вот Георгий своими глазами видел, как на рыночной площади царевич Иван вдруг низко поклонился какой-то древней бабке, по виду ведьма ведьмой, и они о чем-то долго беседовали, а потом и вовсе как-то странно пропали из поля зрения, стоило на миг отвлечься из-за неловкого прохожего. Да и обмолвки у него случались настораживающие.
Иван же разрывался в поисках недостающих ингредиентов, пропадал в отвоеванном для своих нужд подвальчике, готовясь перейти в решающую стадию и начать давать родителям понемногу яблочного эликсира, писал памятки и руководства, не вылезал из терема, следя чтобы предписания его не нарушались по легкомыслию. И не замечал еще одной, подстерегавшей его опасности.
Царица и рада была не отпускать от себя любимого Ванюшу, не могла налюбоваться какой ее сынок статный да пригожий молодец, а вместо ответов о своем самочувствии, через слово принималась уж по десятому кругу расспрашивать и выспрашивать, как и где жилось ему на чужбине. Не мудрено, что с женской прозорливостью она довольно быстро поняла, что осталась у сынка где-то там сердечная зазноба. И вознегодовала: раз Ваня один вернулся, без жены или невесты, значит нечисто дело. Да будь там хоть какая распрекрасная царевна, - чего ж ей, мерзавке, еще надобно, коли такой замечательный парень по ней сохнет? Небось посмеялась или же подвигов потребовала, подарков диковинных, испытание непосильное назначила, - знаем мы этаких вертихвосток. Нет, не нужна ее Ванюше капризная ломака!
Поначалу царица хитростью удерживала сына подле себя, притворяясь будто чувствует себя гораздо хуже, чем есть. Сколь получалось не вызывая подозрения, тянула время, исподволь, обиняками и намеками пыталась подвести к нужной ей мысли. Да вот беда, как и в детстве Ванюша, оказался к любым увещеваниям невосприимчивым, - толи не понимал, к чему мать клонит, толи вообще не слушал, кивая лишь из вежливости.
Царица внутренне сердилась, жаловалась мужу и старшему сыну на свои печали. Мать всегда знает, что для ее детей лучше! Тем более, прямо под боком заметила кое-что весьма обнадеживающее в ее намерениях: Маша, одна из ближних девушек, воспитанница, - с Ванечкой общалась часто и подолгу. А как заслышит шаги его или голос, так на нежные щечки вступал пленительный румянец, когда же уходил Ваня, - блестящие глазки провожали его безотрывно.
Ну, оно и понятно, - самодовольно отмечала царица. Однако Маша - девушка хорошая, скромная, заботливая, красавица и родом подходит, как-никак дочь знатного боярина, царского военоначальника и матушка ее, что после смерти мужа в монастырь ушла, близкая ее подруга с детских лет, а старший брат - Георгию правая рука и щит. Подарок, а не невестка!
С такой женой Ваня и думать забудет о чужих ветрогонках. Показалось даже ретивой "свекрови", что Иван девушку из других выделяет, да хотелось большего, чтоб уж наверняка! И опять, - то, чего мужчина и не заметит, женский ум опознает безошибочно. Вспомнила царица про удивительной работы драгоценную подвеску, которую носил Ваня по приезде, а вот после нескольких вопросов - снял. Значит, и здесь все непросто, а ну как заговоренная? И отчего-то поверилось ей, что сразу почувствует, если вещь это дурная, потому выгадав время, в поздний час, когда Иван снова застрял в своем подвальчике, с одной лишь чернавкой последовала царица к комнатам сына.
Дверей тот не запирал по привычке, не ждал ни воровства, ни подлости. Оставив Малушу следить у порога, женщина торопливо осмотрелась, благо личных вещей у царевича оказалось немного, и у самого изголовья заметила резную шкатулочку. Замочек был разомкнут, и царица с облегчением вздохнула, откидывая крышку. Внутри оказалось ядовито-зеленое яблочко и - та самая подвеска.
Чуть помедлив, она кончиками пальцев потянула за цепочку, поднимая украшение к глазам - рыбка тихонько покачивалась, зловеще поблескивая в скудном свете. Да, убедилась женщина, подобное возможно подарить только как знак сильного чувства. На мгновение она усомнилась в правоте своих поступков и побуждений, но было уже поздно - рыбка казалось бы издевательски мигнула в последний раз и растаяла в воздухе.