Послушник, мальчик лет четырнадцати, из монастырских сирот - был прехорошенький: большеглазый с пухлыми розовыми губками, в которые так и хотелось вставить... Ладонь отца Бертрана, доверенного лица Туринского епископа, прибывшего в целях расследования ересей, сначала лежала у него на плече, но по мере того, как мальчик напевно читал Святое писание, перемещалась по спине все ниже и ниже, пока наконец очень удобно не легла на ягодицы. Мальчик на мгновение запнулся, попочка под крепкой рукой волнующе сжалась.
- Что же ты умолк, дитя мое? Продолжай, - увы, с возрастом его привлекали все более молоденькие мальчики. Вроде этого. Подчас удержаться было вовсе невозможно!
Мальчик покорно продолжил читать текст, а ладонь святого отца проворно забралась под одежду и гуляла уже по обнаженной гладкой коже, осторожно подбираясь к маленькой дырочке. Мальчик стоял ни жив, ни мертв, проговаривая онемевшими губами слова Писания. Средний палец монаха уже добрался до расположенного между двумя подрагивающими половинками отверстия и готов был проникнуть внутрь, как дверь в библиотеку внезапно и резко распахнулась, и стремительно вошел один из монахов, обойдясь без какого-либо приветствия.
Отец Бертран невольно вздрогнул и поспешно отпрянул, извлекая шаловливые пальцы из складок монастырского одеяния послушника. Молодой монах, а это был юноша лет шестнадцати, наверняка совсем недавно принявший постриг, с ухмылкой смерил следователя насмешливым взглядом пронзительно-черных глаз, взял необходимую инкунабулу и удалился, так и не сказав ни слова.
После недолгих раздумий, отец Бертран направился вслед за ним, не сомневаясь, что он тут же отправится к аббату. Так и есть: подходя к келье настоятеля, он услышал медоточивый голос:
- ... отец Бертран имеет власть распоряжаться всем здесь. Увы!
- Всем? - с издевкой произнес другой молодой глубокий голос с насыщенным, волнующим тембром.
- Всем, - непререкаемо подтвердил аббат Антоний. - Вы слишком строги, брат Винценцо. И к себе, и к другим. И слишком горды. Вам следует поучиться смирению!
Различив последовавшие за тем звуки, отец Бертран усмехнулся, представив соответствующую картину: дерзкий юнец на коленях перед сухоньким скрюченным настоятелем, и рот его уже не изогнут надменно, а открыт и занят хозяйничающим там членом...
Отец Бертран намеренно задержался на галерее, чтобы увидеть, как монашек выходит из кельи настоятеля, брезгливо утирая губы. Столкнувшись со следователем, он вспыхнул, зло сверкнув своими потрясающими глазами. Ухмыльнулся уже отец Бертран: "о вы, говорящие брату своему: дай выну я сучек из глаза твоего, а бревна в своем не видящие"!
Юноша удалился едва ли не бегом, но к своему удивлению, в последующие дни Бертран то и дело натыкался на строптивца. Тот как будто преследовал его! Куда бы не направился эмиссар епископа, он всюду натыкался на "любимца" аббата, и в конце концов уверился, что тот его просто провоцирует.
По правде, много стараться ему и не надо было! Бесенок был вызывающе красив, а двигался с бессознательной грацией, отнюдь не смиренной походкой монаха. Бертран поймал себя на том, что уже представляет это гибкое тело без грубой рясы, - обнаженным на ложе любви... Ему хотелось зарыться в мягкие густые черные волны, изысканно обрамлявшие строгое лицо, - надо же, ему даже волосы было позволено не обрезать! Вот штучка! Паршивца определенно стоило наказать за такие игры!
Бертран не сомневался, что это какая-то ловушка: он накопал уже вполне достаточно для того, чтобы почтенный настоятель остаток жизни провел в монастырском заключении, так что было понятно и оправдано, если бы на него пытались повлиять.
Что ж, почему бы не сыграть? Его положение при епископе гораздо прочнее, чем кажется на первый взгляд, ведь они были вместе когда-то и были первыми друг у друга, сохранив на всю жизнь щемяще-нежные воспоминания, а ныне оставаясь добрыми друзьями. Заигравшийся аббат лишь имел все шансы закопать себя еще глубже, и видя такую настойчивость, отец Бертран был совсем не против ему поспособствовать.
Монашка он застал в монастырском саду, и, подойдя, долго, тщательно наблюдал за его работой - и именно за его работой. Парень выпрямился, не оборачиваясь, и пользуясь тем, что на них никто не смотрел, Бертран прижался к нему со спины:
- Жду тебя после лауды.
Он уже хотел было отодвинуться, но руки юноши метнулись, обхватывая и прижимая его бедра еще ближе. Ягодицы недвусмысленно елозили по паху.
- Вы завтра уезжаете... Если не разочарую, возьмете меня с собой?
У Бертрана дрогнули ноздри.
- Посмотрим!
Услышав тихий стук в дверь, отец Бертран, признаться, задумался - а стоит ли связываться: монашек действовал на свой страх и риск, а вел себя, как заправская блядь, собираясь задницей получить то, что ему нужно. Бертран не любил таких! Все-таки где-то глубоко в нем еще оставалось что-то вроде романтики, что не смогли убить разочарования, но дверь он открыл, твердо намереваясь хорошенько проучить маленькую блудливую сучку.
Бертран встретил гостя стоя, и без предисловий кивнул на койку с узким тюфячком:
- Раздевайся. Как тебя там...
- Винченцо, - спокойно ответил юноша, раздеваясь без тени смущения и стыда.
Невинным или наивным этот юнец явно не был, - отметил Бертран, - прекрасно знал, чего от него хотят, и чего хочет он сам. Знал себе цену. Тем интереснее будет сбить с него спесь! Но до чего же хорош: увиденное даже превзошло ожидания!
Монашек тем временем уселся на жесткий тюфяк, даже не думая прикрываться и глядя на старшего собрата с откровенным вызовом.
Бертран не двигался, издевательски медленно и подробно рассматривая юное совершенное тело.
- Что же вы медлите, святой отец? - стервец еще и ноги пошире развел.
А голос прозвучал хрипловато: Бертран едва удержался от усмешки - все-таки нервничает...
- А нам разве есть куда торопиться, сын мой?
Черные глаза на мгновение сузились, но Винченцо только откинул голову, демонстрируя линию шеи, которая привела бы в восторг любого античного скульптора.
- Как вам будет угодно, отец мой.
Смирения в тоне не прозвучало ни на грош, но Бертран внезапно почувствовал, что это его начинает заводить.
- Я смотрю, тебя еще никто не объездил!
- Так ведь я не лошадь!
- Может, и не лошадь, но я на тебе покатаюсь! Ты ведь этого хочешь?
Винченцо и бровью не повел:
- Хочу.
Бертран сел рядом и бесцеремонно развернул юношу, заставляя лечь к нему спиной. Прислушиваясь к тому, как чужие шершавые пальцы грубо облапили яички и тискают член, а в ягодицы уже упирается нечто большое и горячее, Винченцо признал, что его, похоже, опять оттрахают... Просто и без затей.
Тем лучше! Пусть все кончится быстро! Одним разом больше, одним меньше - какая разница...
Отец Бертран тем временем и впрямь не ждал долго: использовав вместо смазки немного слюны - пусть скажет и на том спасибо - он грубо вошел в бесстыдно подставленную попку, и сразу стал размашисто, резко двигаться, впиваясь пальцами в гладкую кожу бедер.
Он почувствовал, как юноша дернулся и напрягся, переводя дыхание, но не остановился. Дырочка его была тугой, удивительно узкой, как будто Бертран лег с невинным мальчиком... Так что вонзающийся в эту жаркую тесноту ствол, которому мог бы позавидовать и племенной осел, наверняка должен был причинять сильнейшую боль, - но юноша молчал и лишь частое прерывистое дыхание выдавало его.
Бертран намеренно действовал грубо, жестоко, безжалостно вламываясь членом в самую глубину: он почему-то до безумия хотел услышать крик или хотя бы стон этого нахального мальчишки! Но юноша молчал, уткнувшись лицом в тюфяк.
Бертран задрал ему ногу, заведя почти до плеча, - Винченцо только уперся руками в стену для устойчивости. Огромный орган яростно долбил его проход, почти разрывая на двое... а может быть и в самом деле разрывая! Юноша весь горел, чувствуя себя насаженным на кол. Он едва не до крови искусал губы, чтобы сдерживать рвущиеся из груди стоны, но мужчине этого оказалось мало! От мастерских точных прикосновений у Винченцо тоже началась эрекция, причудливо смешивая в каждом движении возбуждение и дикую боль.
Вместо того, чтобы вспыхнуть от стыда, он побледнел до смертельной синевы, только на скулах горели пятна лихорадочного румянца. От очередного особенного сильного толчка, Винченцо не сдержался и все таки всхлипнул тихонько: еще никогда ему не было так больно, даже в самый первый кошмарный раз...
- Ты, кажется, недоволен? - немедленно отозвался отец Бертран.
- Н-нет!
Стоило ли оно того? И не окажется ли и эта боль напрасной!
Монах развернул юношу, поставив на широко разведенные колени, нажал на спину, заставляя прогнуться и опуститься плечами на тюфяк, а потом снова с силой вонзил член в полностью раскрытый покрасневший анус, к тому же наваливаясь сверху.
- Д-да!! - едва смог выдохнуть Винченцо, дыхание перехватило от новой вспышки боли.
- Не вижу!
Юноша закусил запястье и начал осторожно двигать тазом, подмахивая убойным толчкам. Боль была зверская, но вместе с тем, где-то внутри то и дело вспыхивала яркая точка, от которой расходились пульсирующие волны жара. Он отвечал движениям отца Бертрана уже искренне, желая снова ощутить эту вспышку, от которой боль хоть немного, но гасла, отзываясь в теле уже иной дрожью. Его собственный член давно стоял, и когда вдруг мужчина обхватил его ладонью, совпав с особенно удачным движением внутри - зажил собственной жизнью, взорвавшись настоящим фонтанчиком семени. Ноги разъехались, и Винченцо оказался прижат к тюфяку массивным телом отца Бертрана, - с губ сорвался полустон-полувсхлип...
Услышав этот звук, Бертран удвоил старания, и буквально через несколько мгновений семя монаха оросило чрево распластанного под ним юноши.
Он отстранился, рывком вытаскивая член из воспаленного саднящего отверстия, вырвав у Винченцо еще один прерывистый вздох. Юноша перевернулся на спину, однако вставать не торопился. Молча лежал, чувствуя, как из него сочится сперма очередного "святого батюшки". К горлу снова подступала тошнота, будто у какой-нибудь беременной барышни, но ночь еще не закончилась...
Показалось, или пустота в душе стала еще шире?..
- А ведь тебе и правда понравилось!! - Бертран провел рукой по плоскому животу, испачканному в подсыхающей сперме.
Винченцо дернул губами, и прежде чем он отвернулся, Бертран успел заметить в черных глазах подобие стыда. Забавно: трахаться, значит, всегда пожалуйста, а кончать стыдиться!
- Какая вам разница? - безэмоционально уронил Винченцо. - Сомневаюсь, чтобы тот послушник тоже кончал под вами.
- Кто знает... Я могу и удивить тебя!
- Так вы возьмете меня с собой? - Винченцо оживился: по крайней мере, это испытание было не зря!
- А ты все еще этого хочешь?
Хочет? Хочет, чтобы его снова и снова имели до мутной пелены перед глазами, хочет раздвигать ноги перед первым попавшимся, кто способен вывести его за монастырские ворота, только ради того, чтобы не ложится под настоятеля, в любое время пользующего его под алчными взглядами братии? Чтобы не оказаться снова под плетью либо в сугубом заключении?...
Пусть!! Волю инспектора никто не станет оспаривать, и это - главное на сегодня.
- Да, - голос юноши был тверд, но внезапно сел от страха, что священник все-таки откажется.
- Тогда возьми в рот, - заинтересованный неясной тенью чувства, мелькнувшего на лице молоденького монашка, которой вроде бы по исходным там быть не полагалось, Бертран мотнул полувозбужденным членом. - Сделай мне хорошо.
Винченцо прикусил губу, но сел и наклонился над пахом монаха, собираясь исполнить сказанное.
- Погоди! - Бертран тоже сел и поднял его голову за подбородок, озвучивая свою догадку. - Неужели тебе так плохо здесь, что ты готов ублажать меня как угодно, хотя тебе это не нравится?
Черные глаза смотрели прямо, но отстраненно.
- Почему бы и нет? - безразличным тоном ответил Винченцо. - Здесь меня имеет аббат, фактически за кусок хлеба, а так я может быть получу что-то большее. И не буду заперт в келье.
- Да ты рассуждаешь, как настоящая шлюха, брат Винченцо! - протянул Бертран, задетый такой откровенностью.
Юноша вскинулся, но тут же успокоился.
- А лучше быть просто давалкой? - спокойно спросил он. - И смиренно отсасывать братьям вместо святого причастия?
Бертран отвел взгляд, не выдержав этого вызова. Святые братья! Вместо того, чтобы спасти душу, они ее убили! Монах вдруг обратил внимание на глубокие следы зубов на руке юноши, и почувствовал себя не менее виноватым: он тоже хорош, - запросто, в азарте, почти изнасиловал Винченцо! Кончил тот или не кончил, но больно парню было наверняка, и даже наверняка очень больно: как еще до крови не порвал!
В чем мальчик виноват? В том, что приучен, что им пользуются как хотят? Внезапно ему захотелось, чтобы этот красавчик не просто платил ему телом за покровительство, но тоже жаждал его ласк, отвечал бы ему не по необходимости, а по велению сердца. Бертран снова остановил юношу, уже обхватившего его член сильными губами, и покачал головой.
- Я обещаю, ты не пожалеешь, что лег со мной!
Бережно обнимая ладонями его лицо, он поцеловал Винченцо: очень нежно, как будто знакомясь. На смену вспыхнувшей в черных глазах радости от услышанного обнадеживающего обещания, пришло удивление, - и тоном, каким оно было сказано, и от необычных ощущений, когда чужие теплые губы вдруг принялись уверенно, но мягко ласкать его, припухшие от укусов. А потом Винченцо прикрыл ресницы, и, забывшись, просто наслаждался поцелуем. Рот невольно приоткрылся навстречу, и внутрь осторожно проник язык, дотрагиваясь до него аккуратными касаниями и поглаживаниями... это было необычно, ошеломляюще и волнующе! Юноша был даже разочарован, когда поцелуй прервался, и уже сам потянулся к губам мужчины, желая снова пережить эти восхитительные ощущения...
Удивляясь себе, Винченцо открыто отзывался на каждое движение губ и языка, ощущая, что обмякает, просто стекает растопленным воском в объятья мужчины, и начинает возбуждаться, но не болезненно и остро, как совсем недавно во время соития, а словно погружаясь в теплую согревающую волну... Мужчина действительно целовал его, а не мусолил и мял, терзая в угоду собственной похоти!
Бертран не удержался от легкой улыбки, прежде чем ответить на этот порыв и постепенно добавлял страсти. Поцелуй вышел немного неуверенным, как будто он был у Винченцо первым, - может ли такое быть? Однако юноша не просто позволял себя вести, но отвечал ему и кажется, вполне искренне... Руки монаха перешли на талию, прижимая его к себе, и Бертран мягко уложил темноволосую голову себе на плечо.
- Если бы ты соврал мне, как и раньше, - услышал Винченцо. - Я бы порвал тебя так, что твоей попочкой еще долго никто не смог бы пользоваться! Я могу только догадываться, кто и как отучил тебя верить, но я попробую научить тебя любить. Только никогда не лги мне.
Любить? Разве это возможно? Верить Винченцо и правда уже давно не умел, но очень хотелось. Хотелось даже не физического удовольствия, которого он и не испытывал никогда в постели, а просто близости... нежности, ласки, как, кажется, происходит сейчас... Чтобы в нем увидели даже не знатное имя - оно утеряно - а снова человека. Не просто хорошенькую и доступную задницу или рот, куда можно спустить даже не утруждая себя получением иного согласия, как в добровольно принудительном порядке.
Если бы Винченцо способен был видеть кошмары, то это была бы не подземная келья, переполненная мраком и безысходностью одиночества, не свист плети за спиной и даже не пережитое насилие, а визит к нему отца Антония на следующее же утро, ставший первым в бесконечной череде. Как уверенно звучали шаркающие шаги, когда тот подходил к сидящему на койке юноше. Хозяйский жест, каким он взял Винченцо за подбородок, заставляя поднять и повернуть к себе голову. Удовлетворенный вид, с каким он вглядывался стеклянные равнодушные глаза, все же сверкнувшие на миг негодованием и отвращением. Умильную улыбку: "Рад, что вы в добром здравии, брат Винченцо...", прежде чем впиться слюнявым ртом в губы юноши... Внутренности сворачивались в узел, но тогда юноша лишь на мгновение позволил себе сомкнуть их плотнее, перед тем, как напомнить себе свою клятву и подчиниться обстоятельствам...
Несомненно, именно это воспоминание о том, как он впервые, сам, добровольно позволил воспользоваться своим телом - заставляло бы его вскакивать в холодном поту, исторгая из груди безмолвный крик отчаяния...
Однако Винченцо спал крепко: кошмаров у него было достаточно и наяву!
И сейчас, когда один из них внезапно обернулся если не сказкой, то по крайней мере не очередным издевательством над измотанными нервами, Винченцо вдруг испугался.
Он испугался того, что если этот человек продолжит в том же духе, то после он будет страдать еще больше, зная не просто, что бывает иначе, но зная как это бывает...
Кроме того, он понимал, что происходит с ним: он слишком устал бороться за себя против всех и вся, и сейчас будет достаточно пары слов, самой незначительной заботы, чтобы отозвалось не только тело, но и сердце... А только оно еще у него и осталось, - обо все остальное уже вытерли ноги!
- Мне пора! - он резко высвободился из объятий.
- Останься, - Бертран не приказывал, а просил, и юноша заколебался.
- Мне надо идти, - все же упрямо повторил он, вставая.
- К аббату? - усмехнулся монах.
Винченцо передернуло от омерзения от одного напоминания, воскрешающего в мозгу сухие старческие пальцы, шарившие по его телу, и привядший кривенький член, пристраивающийся к его анусу, или того противнее - ко рту. А между тем довольный настоятель как с цепи сорвался и наведывался к нему почти каждую ночь!
- Тогда тем более останься! - Бертран правильно понял его молчание, а выражение лица юноши говорило яснее слов.
В черных глазах Винченцо отражалось сомнение и неожиданный страх, но после недолгих раздумий он вернулся на узкое ложе. Бертран не тронул его, видя, что юноша, кажется, близок к истерике, только легонько погладил по плечу. Винченцо едва не выгнуло от простого движения, хотя еще несколько минут назад он спокойно терпел куда более интимные прикосновения, принимая их как должное...
Вот именно, терпел, понял мужчина, успокаивающе поглаживая изредка вздрагивающее плечо. Все, кроме поцелуя, и обман отвратителен для него не меньше, а притворство измотало дальше некуда.
- К тебе жестоки? - прошептал Бертран в темные волосы.
- Теперь нет, - непонятно ответил монашек и поморщился. - Просто противно...
Маска дерзкого вызова сползла с него, оставляя после себя только тоску и усталость.
- Со мной - тоже было противно? - губы едва-едва касаются виска.
Винченцо молчал, глядя в сторону. Бертран постепенно спустился к его губам, снова целуя так, словно этот мальчик был драгоценным цветком, который он боялся сломать или повредить, и когда мужчина отстранился, юноша честно признал:
- Так не противно.
Бертран гладил его свободной рукой все настойчивее. Ладонь скользнула по внутренней стороне бедра ко все еще влажному отверстию меж маленьких ягодиц, и он почувствовал, как тут же сжался Винченцо.
- Прости, что сделал тебе больно, - сокрушенно сказал мужчина. - Но я сначала плохо подумал о тебе.
Юноша взглянул на него с интересом и долей насмешки:
- А теперь?
- Теперь, я знаю, что должен помочь тебе. И хочу тебя.
Винченцо только дернул уголком чувственных губ. Когда ладонь монаха накрыла его член, а пальцы подобрали мошонку, - он не пошевелился, но как только к ним присоединились губы - оттолкнул о себя мужчину, сворачиваясь на койке.
- Нет!
Бертран повернул его к себе.
- Глупенький, - он сразу же, по затравленному выражению загнанных глаз, понял, о чем думает его юный любовник, - То, что я сделал с тобой до того, куда больший грех! Потому что ты того не желал на самом деле, а стремился получить выгоду. Именно ты склонял меня к греху, руководствуясь низменными побуждениями, и отдавался подобно самой последней блуднице...
Винченцо снова ощетинился, отводя взгляд и нервно кусая губы: он не мог не признать правоты отца Бертрана: да, он вел себя прямо скажем, как шлюха! О гордости и достоинстве давно уже говорить не приходилось... И идеалы, и надежды, и вера в светлую сторону человеческой души - умерли в нем даже не в тот день, когда его привезли в обитель, насильно лишив имени и положения, и самой жизни, предназначенной от рождения, а после того, как человек, должный расследовать злоупотребление, надругался над ним вместе с аббатом. Он бы пошел на что угодно, чтобы вырваться из монастыря... Но стыд жег его невыносимо!
А отец Бертран между тем продолжал говорить, легкими прикосновениями чутких пальцев побуждая подняться интимный орган юноши:
- Но я сейчас не хочу лишь удовлетворить с тобой похоть. Это в самом деле грязно! Я хочу разделить с тобой радость, которую может испытывать плоть. Там где согласны оба - нет порока. Твое тело, как видишь с готовностью, мне отвечает, так отпусти и свою душу! Никто, кроме тебя не держит ее в плену! Выбирай, хочешь ли ты всю жизнь мучиться стыдом за то, над чем не властен - или обрести новое знание? Если ты скажешь мне "нет" я не трону тебя...
Ответа он не получил.
- Что ж, думай, - Бертран коснулся его стиснутых губ своими. - Ты можешь остановить меня в любой момент...
Винченцо молчал, ошеломленно прислушиваясь к его действиям. Он даже не сразу понял, что именно творит мужчина, а когда понял - дыхание затаил: язык мужчины вольготно путешествовал по его члену, яичкам, промежности и вдруг проник в глубь сурово пострадавшего сегодня ануса, тщательно обрабатывая его, прежде чем снова вернуться к главному.
Винченцо лежал совсем тихо, и только глаза его были широко распахнуты. Отец Бертран полулежал рядом, пощипывая пальцами аккуратные горошины сосочков, и возбужденный член его находился почти у самого лица юноши. Внезапно Винченцо потянулся и тоже глубоко взял его в рот.
- Да! Продолжай...
Юноша старался, зеркально повторяя все движения партнера. Возможно, Винченцо намеревался таким способом вернуть хотя бы подобие контроля над своим разгоряченным телом, напомнить себе об унижении, но на самом деле, это было даже больше чем молчаливое согласие, о котором его спрашивал монах. И о каком унижении может идти речь, когда ему отвечали во сто крат более откровенными и обжигающими ласками!
Очевидное окончание не заставило себя ждать. Юноша прервался, откидывая голову, и отец Бертран, принимая в себя струю молодого семени, все-таки различил едва слышный протяжный стон. Торжество оттого, что в этот миг он обладал Винченцо так полно как никто и никогда до него, вылилось его собственным незамедлительным оргазмом.
Переведя дыхание и переместившись, Бертран как бы смакуя, слизнул капельку спермы, попавшей на щеку юноши.
- Ты такой сладкий, - прошептал он, перебирая влажные от пота черные волосы. - И смелый.
Винченцо вздрогнул, осознав, что его свободное поведение мало согласуется с образом жертвы принуждения и любовник заподозрит его во лжи, но Бертран только со смешком поцеловал его в шею, забавляясь этим приступом запоздалой стыдливости.
- Успокойся... именно этого я и хотел: чтобы ты забылся... позволил себе делать то, что хочется тебе.
Напряжение тут же исчезло. В полудреме опустив голову на плечо мужчины, Винченцо позволял расслабленным рукам гладить свое тело. К чертям и дьяволам все, что будет потом! К глазам подступили забытые слезы при мысли, что его впервые в жизни по-настоящему обнимают...
Путешествующая по его спине, ладонь наткнулась на едва заметный след, и замерла.
- Тебя сильно пороли? - едва сдерживая гнев, спросил отец Бертран.
Иного объяснения шрамам быть не могло, ведь с первого же взгляда было ясно, что юноша благородного происхождения.
- Умерщвляли плоть... - сонно пояснил Винченцо. - Чтобы легче ей пользоваться.
Отец Бертран мрачно отметил, что внесет в свой доклад епископу несколько дополнительных пунктов относительно этого монастыря и его настоятеля.
- И часто?
- Нет... только в начале...
Заставляя покориться и удовлетворять низменные потребности развратных монахов, одуревших от скуки в этой глухомани! И он покорился, предпочтя позору и боли, просто позор... Винченцо, кажется уснул, а вот отцу Бертрану не спалось: в его руках оказалось настоящее сокровище, и в его власти не дать сломить этот твердый дух окончательно... Не говоря уже о том, что было бы преступлением похоронить такую красоту и страсть в унылых стенах затерянного в горах монастыря.
Он долго не решался потревожить сон юноши, но желание снова нарастало в нем, как будто самому ему было лет двадцать, пока не стало невыносимым. Бертран целовал и ласкал его так осторожно и нежно, как только был способен, и еще не просыпаясь, Винченцо потянулся к нему всем телом. Влажные пальцы мужчины проникли в расслабленное отверстие прохода, дразня и играя, - юноша улыбнулся... Впервые не только за ночь, а вообще за очень долгое время. Отец Бертран потерся твердым членом о гениталии юноши, и тот изумленно распахнул затуманенные глаза: конечно, Бертрану нет еще сорока, но в таком возрасте он должен казаться для Винченцо если не стариком, то уж в преклонных летах, и то, что на мужскую силу монаху жаловаться не приходится для него - сюрприз.
Но без сомнения, приятный. Не было ни страха, ни отвращения, ни лжи, только страсть.
Бертран взял его неторопливо, трепетно, переплетя пальцы и почти не прерывая поцелуев. Обвивая сильными ногами поясницу, узкие бедра юноши плавно приподнимались навстречу его устремлениям, плотно обволакивая тугим проходом массивный орган, насквозь пронизывающий его мощной пульсацией. На этот раз кончили они одновременно. Отец Бертран прижимал к себе Винченцо, ловя последнее эхо затухающей экстатической дрожи, сотрясающей смуглое тело, и негромкие стоны, переходящие в глубокий выдох.
- Служба началась... - заметил юноша чуть погодя, услышав шум за пределами их маленького островка.
- Пусть... Ты теперь со мной, - Бертран бездумно водил кончиками пальцев по щеке, полуоткрытым губам, твердому подбородку, шее и груди.
Винченцо смежил ресницы, не столько соглашаясь, сколько блаженствуя.
Отец Бертран покинул обитель Страстей Господних буквально через день, и в спину ему неслись змеиное шипение и весьма недобрые взгляды. На пол корпуса позади за ним ехал брат Винченцо. За сутки он как будто почернел. Лицо оставалось бесстрастным, но глаза запали, а рот был сжат в прямую черту. Он старался не отходить от своего неожиданного защитника, а ночью занимался любовью, как в последний раз в жизни.
И едва скрылись за поворотом постылые стены, Винченцо преобразился! С торжествующим и одновременно облегченным кличем, он вздел лошадь на дыбы, пустил ее вскачь, подставляя лицо ветру и тут же возвратился, описывая круги около своего спутника. Юноша мастерски натянул поводья и обхватил мужчину за шею, импульсивно - от чего несколько бестолково, целуя с так восхитившей святого отца смесью бесстыдства и целомудрия. Нет, он не был создан для кельи и монастырского огорода!
Забавно, думал Бертран, покачиваясь в седле, - Винченцо юн, но совершенно не умеет и не желает повиноваться. Даже находясь снизу или в положении подчиненном, он отнюдь не покорный ведомый... Так что иной раз даже не понятно, кто кого берет.
Похоже, я выпустил джина, - с легкой грустью отметил отец Бертран: перед ним сейчас был сокол, брошенный против ветра. Прекрасный, неистовый и свободный! Охотник, а не его добыча...
Правда, испытания ни для кого не проходят бесследно. Войдя вечером в комнату странноприимного дома, мужчина не удивился, обнаружив Винченцо в своей постели. Однако юноша лежал отвернувшись к стене, и на появление любовника никак не отреагировал, даже когда тот придвинулся вплотную.
- Что с тобой?
Ответа не последовало. Винченцо лежал без движения, обняв себя руками, как будто ему было холодно. От близости молодого и в высшей степени соблазнительного тела чресла стянуло до судороги, но Бертран только обнял его за плечи: он знал, что если настоит на своем, то юноша отзовется на его ласки и не откажет. И даже получит свою долю удовольствия.
Но вряд ли простит. Похоже, лишения оставили куда более глубокий след, чем показалось вначале, и в душе у него шрамов не меньше, чем на спине, - признал монах.
- Послушай, я уже сказал, что не трону тебя, если ты не захочешь! - вышло это чуть резче, чем хотелось бы. - Я - не ваш аббат, и мне нет нужды покупать любовь или принуждать силой. Ты не обязан спать со мной из благодарности, и я поддержу тебя в любом случае!
Винченцо слабо улыбнулся, хотя мужчина не видел его лица. Он был благодарен за эти слова, но Бертран не мог знать, о чем он думал на самом деле. А думал он о том, что, действительно, ничто не мешает ему встать и уйти - не только из постели отца Бертрана, но и вообще на все четыре стороны. Однако именно сейчас, когда он наконец свободен, со всей отчетливостью наступило понимание, что идти ему некуда. И не к кому. Его и искать-то не будут, и кроме любовника никто не заметит его исчезновения - сгинул и сгинул.
И по большому счету не зачем. Даже на жажду мести у него не осталось сил...
Раньше все было ясно. Жизнь его была вполне определена, и даже после того, как она рухнула, оставалась четкая цель.
Теперь она достигнута. И после этого, когда схлынул первый восторг, ему стало действительно страшно. Ему некуда было возвращаться и нечего возвращать... и жизнь нужно было начинать заново. Но как? Явиться к "дорогим" родственникам? Зачем? Чтобы оказаться в новой келье, а еще вернее на кладбище, откуда не возвращаются даже самые неугомонные и настойчивые? Рисковать стоит тогда, когда в этом есть смысл, а так он уже ничего не добьется. Винченцо Делла-Конти мертв и мертв давно. А он... кем он может стать? Бродягой без рода и племени... Самому пойти в услужение?
Как оказалось, шаг, который он сделал, переступая порог кельи отца Бертрана, требовал от него куда больше, чем он думал вначале: определить, в чем будет его дальнейшая судьба... Винченцо устало прикрыл глаза.
- Дай себе время, - раздался теплый шепот, чуткие пальцы осторожно убрали упавшую на лоб прядку.
Юноша прерывисто вздохнул. Они думали о разных вещах, но слова прозвучали до невозможности заманчиво. Он не выдержал, развернулся к полулежавшему опираясь на локоть мужчине, и обнял, прижавшись к широкой груди. Теперь вздыбленный желанием орган упирался не в ягодицы, а в живот, но объятия оставались сдержанными.
- Ну что ты... Чего ты боишься? - шептал мужчина, перебирая густые темные пряди.
Винченцо отстранился немного и подался к его губам:
- Уже ничего...
Поцелуй был долгим и ошеломительно сладким. Бертран застонал от разрывающего его естество вожделения, и не будучи в силах терпеть дальше, опрокинул Винченцо на простынь. Юноша только засмеялся и недвусмысленно толкнулся пахом в жадную ладонь. Бертран взял его быстро и резко, но кончив, продолжил двигаться, возбуждая себя снова. Прогибаясь в пояснице, чтобы проникновение было глубже, Винченцо прижимался к нему спиной, а пальцы мужчины блуждали по его груди, животу, шее, покрывая ее поцелуями, в то время как вторая рука творила нечто невообразимое, лаская член и яички. Выплеск был бурным, и спазмы наслаждения сотрясали все тело. Бертран и не подумал остановиться, используя его семя в качестве дополнительной смазки. Второй оргазм накатил оглушающей волной. С хриплыми стонами юноша бился в руках любовника, впервые настолько утратив контроль над собой и своим телом. Это была мука, но это была восхитительная мука!
Вытянувшись рядом, Бертран целовал его в висок, плечо, шею, поглаживая нежными успокаивающими движениями. Из-под полуопущенных ресниц черные глаза, поддернутые дымкой, мягко сияли. Винченцо казалось, что он не может пошевелиться, и вместе с тем, все тело переполняла пьянящая легкость.
- Вот так, - губы мужчины лишь едва коснулись его. - Прекрати мучить себя. Все в руках Божиих...
Да... - молча согласился юноша, крепче прижимаясь к любовнику. - И если служить, так Богу, который оказывается, не так уж суров, раз в мире есть место подобному безумию...
***
Монсеньор Доменико Антонелли был человеком мягким, но умел принимать решения. Возможно, если бы дело касалось только богослужебных вольностей, нарушении орденского устава и некоторых не вполне дозволенных книг, он бы не стал доводить до процесса, ограничившись внушениями и епитимьями. Но история, услышанная от отца Бертрана на правах старого друга, неприятно потрясла его. Личная беседа еще больше расположила его к юноше, а исповедь молодого монаха в довершении ко всему разбередила угрызения совести.
Винченцо упомянул о Беппо и отце Антонии спокойно, без эмоций, одной фразой, лишь краска стыда окрасила щеки на мгновение, но у епископа на глаза навернулись слезы. Отец Беппо был неприятен ему давно, но мог ли он подумать, что тот так страшно воспользуется своим положением, - против воли, силой, грубо лишит невинности мальчика, на которого, сложись судьба иначе, и взглянуть бы не посмел!
- Дитя мое, мне очень жаль, что мое вмешательство обернулось для вас лишь большими страданиями! - монсеньор Доменико невольно залюбовался склонившимся перед ним монашком, испытывая очередной приступ негодования при мысли, что должен был чувствовать гордый юноша благородной крови, почти ребенок, чистый духом и еще не испорченный ничьим влиянием, когда его день за днем насиловали на монастырском матраце.
Самообладание, мужество и ум мальчика его впечатлили.
- И, с одной стороны я рад, что вы примирились с решением Его Святейшества и решили связать свою жизнь с церковью даже несмотря на то, что с самого начала столкнулись с самыми негативными, возмутительными и подчас омерзительными явлениями. Вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку. Но все же я должен сказать вам: не стоит принимать такое серьезное решение только потому, что обстоятельства крайне стеснили вас!
Винченцо слегка нахмурился. Ответил он не сразу.
- Спасибо, монсеньор. Но поверьте, я принял это решение с холодной головой, а вовсе не скрепя сердце.
- Что ж, от всей души надеюсь, что вы не разочаруетесь в том пути, который выбрали.
- Не думаю, - на благожелательную улыбку епископа юноша тоже ответил искренне. - Я выбрал его сам.
Задумчиво глядя в след удаляющемуся Винченцо, монсеньор Доминик обратился к ожидавшему окончания разговора отцу Бертрану.
- Береги его, - тихо и совершенно серьезно сказал он и как друг, и как пастырь. - Этот мальчик - сокровище! Я знаю, что ты спишь с ним, и он не протестует. Но он не только красивое тело! Помимо личика и задницы, у него твердый ум и живое горячее сердце. Не уподобляйся тем, кто его ранил...
- По-твоему, я способен причинить ему боль? - произнес Бертран, до нельзя удивленный прочувствованной речью епископа.
- Будь честным. Способен.
- С чего это ты так расчувствовался? - небрежно поинтересовался отец Бертран, встревоженный поведением фра Доменико. Он надеялся найти в нем союзника, а не противника,
Отец Антонелли грустно усмехнулся.
- Ты не исправим! Успокойся, я не собираюсь тащить мальчика в постель. Не поверишь, но я сегодня впервые пожалел, что никогда не имел детей! У Винченцо достаточно сил, что бы справится с испытаниями и разочарованием, но не довольно ли их? Надеюсь, что ты сдержишь своих бесов в узде!
- До сих пор мне это удавалось, - сухо заметил Бертран, заканчивая разговор.
Фра Доменико смотрел на него с сомнением и печалью, но может быть плотская страсть поможет юноше открыть жизнь с новой, не самой плохой стороны и восстановить пошатнувшуюся уверенность в себе.
"За чем мятутся народы и племена замышляют тщетное?". Многие говорят: "кто покажет нам благо?"... "Ты заботишься и суетишься о многом; когда одно только нужно"...
Он сомневался, что это сможет дать юноше Бертран. В конце концов, тот не смог дать единственно нужного и ему самому, хотя тогда они были не более чем детьми...
Но - пусть! Только Бог знает, как все сложится... Тем более, что и он сам тоже будет рядом, чтобы хранить свет, который не удалось загасить невзгодам.