В квартире было довольно чисто. Освещенная желтым светом двух ламп накаливания прихожая была одета в теплые кремовые обои, вносившие в съемную квартиру элемент домашнего уюта. Первое, что бросалось в глаза - старое советское трюмо с простым квадратным зеркалом и раскладными боковинками, которое стояло прямо возле входа. Слева от стальной сейфовой двери, которая защищала квартиру от проникновения нежданных гостей и была довольно неплохо оформлена с внутренней стороны, примостился высокий светло-коричневый шифонер, служивший гардеробом. Прихожая медленно перетекала в кухню площадью девять квадратов с большим овальным столом рядом с фанерной дверью со вставкой из рельефного стекла, попутно ответвляясь влево, где располагался совмещенный санузел и вправо - опираясь в дверь ведшую в единственную комнату с сине-зелеными обоями.
Она была обставлена неплохо, но без излишней роскоши. Одну стену полностью занимало большое окно, вдоль другой располагались телевизор и музыкальный центр на небольшой подставке. У самой темной стены, друг напротив друга стояли компьютерный, который был немного рыжеватого цвета, и темно-коричневый письменный, столы, причем последний из них имел еще и выдвижную тумбочку с тремя отсеками. За ним Алексей проводил большую часть времени, паяя микросхемы и собирая блоки резисторов для какой-нибудь новомодной игрушки нового русского богача, которая никак не хотела работать, и, возможно, именно поэтому он выглядел таким старым и обшарпанным. Заканчивалась комната торшером и длинным диваном, доходившим до самой балконной двери. Обстановка конечно спартанская, но Алексей не жаловался. Все должно быть практично; все должно служить потребностям, а не ублажать прихоти.
Было уже около девяти. Солнце едва только успело освободиться от пеленавших его туч, покрывая внутренний двор с желтевшими тополями и кленами, бесполезными, день ото дня холодевшими лучами. Спать совсем не хотелось. Как ни странно, но вчерашняя непогода никоим образом не сказалась на состоянии одежды, успевшей высохнуть за ночь. Плащ, который был буквально пропитан водой сегодняшней ночью, отдавал лишь приятной свежестью зарождавшегося утра. Алексей сидел на компьютерном стуле и думал о произошедшем. Прошло около получаса. Желудок недовольно заурчал, напомнив своему хозяину, что тот не ел уже 14 часов.
Наспех сваренные пельмени совсем неплохо утолили голод и веки начали предательски слабеть, однако что-то внутри подсказывало, что сейчас не самое подходящее время для сна. Алексей находился в минутной растерянности, пытаясь понять, что же случилось, а между тем в душу опять закрадывалось чувство скрытой тревоги. Он пока не знал, от чего она происходит и к чему приведет, но почему-то стало так тоскливо, что захотелось выйти на улицу.
Замок как-то неприятно хрустнул. "Нужно будет починить" - мелькнуло у Алексея в голове. В подъезде было неестественно тихо, как будто вчера ночью здесь проходили военные действия, закончившиеся тотальным истреблением. Гробовая тишина. Определение, которое приписывают абсолютной тишине, вызывающей в человеке чувство тревоги и невозможности что-либо исправить. Ей осталось совсем недолго царствовать здесь - ровно до тех пор, пока на первом этаже не проснется баба Нюра.
Пять пролетов остались позади, и путь Алексею преградило темное пространство, заканчивавшееся железной кодовой дверью с красным светодиодом рядом с небольшой кнопкой.
На улице было холодно. Солнце совсем не грело и лишь создавало видимость хорошего настроения. Воздух был наполнен щемящим душу ароматом увядавшей природы, какой-то странной, полудикой тоской и памятью о прошлом, ярким, резавшим сердце воспоминанием о родителях, которым Алексей не писал уже полтора года. Хотелось плакать. Нос неприятно щипало, но каменное спокойствие уничтожило все другие чувства. Нужно было идти. Нужно было вновь начинать с нуля. Алексей уже определил природу своей тревоги. Она исходило извне. Откуда - он пока не знал. Нужно было искать, чтобы выяснить первоисточник, чтобы найти того, кто был носителем этой скрытой тревоги.
"Как странно - между поисками обычно проходит два-три дня, а теперь вот...даже 12 часов не минуло" - думал Алексей, спускаясь по ступенькам возле подъезда и оглядывая блестевший лужами тротуар - "Всего один раз было так. В позапрошлом году. И ведь вовсе не самоубийцу я встретил тогда".
* * *
Небо покрывали облака. Серые кучевые облака, медленно плывшие по полусфере и сыпавшие на землю мелкую мокрую крошку. Алексей ровно вышагивал по центральному проспекту - месту обитания самых крупных и дорогих городских магазинов и супермаркетов. Обычно здесь было много людей. Небольшая каменная плитка, которой была выложена аллея, а также десятки площадей с уютными лавочками, стилизованными под старину фонарями и вольными художниками, выставлявшими здесь свои, довольно таки неплохие картины, как магнитом притягивали "продвинутую молодежь" со всего города. Но сейчас здесь никого не было. Деревянные лавочки были темно-коричневыми от переизбытка воды внутри образовывавших их досок. Фонари уныло смотрели вниз, освещая проспект тусклым ламповым свечением, создававшим такую замечательную романтическую атмосферу теплой летней ночью, но теперь лишь усугубляя унылость осеннего пейзажа. Даже здание одного из самых оптимистичных торговых центров, отделанного голубым зеркальным стеклом, сейчас напоминало о чем-то недостижимо далеком, заставляя сердце сжиматься в ожидании лета.
Люди были одеты серо, в основном в кожу и джинсы - стандартное сочетание для средней прослойки народонаселения. Плаща у Алексея тогда еще не было. Он ходил в легкой ветровке, из материала, чем-то похожего на старый брезент.
Двое суток он был на ногах. Позавчера Алексей опять нашел человека. Подростка 14-ти лет. Причина, толкнувшая его на самоубийство, была вполне нестандартной - он поссорился с отцом. Как это часто бывает в подростковом возрасте! Желание вырваться из-под опеки, постоянные пререкания, громкие речи об отсутствии свободы и споры о том, во сколько следует возвращаться домой.
Но тот мальчуган был вовсе не из тех, кто, нанеся грубую обиду, сможет преспокойно смотреть человеку в глаза. Он был раним. Очень легко раним, и решил, что все проблемы происходят именно из-за него одного; что родители обиделись, и он уже не сможет вернуть их доверия...никогда. Глупый, глупый и неопытный подросток. Что он может понимать в родительских чувствах? Ничего. Они же его так любили. Они бы простили его. Конечно же простили, если бы он не ушел из дома в тот день. Его гнело отчаяние, он не верил в то, что его простят. Как же это часто бывает. Какой же глупый повод может быть, чтобы попытаться залезть на балкон.
Алексей остановил его. Остановил еще до того, как парень подошел к высотке. Объяснить ему все было несложно, детское еще сознание очень легко поддалось на увещевания молодого парня, умевшего внушить доверие. Это был бы довольно легкий случай. Если бы...
Если бы несколько часов спустя Алексей не почувствовал странную тревогу. Она исходила откуда-то из глубины, не имела формы, но была вполне осязаемой. Так было, когда кому-то требовалась его помощь. Это был своеобразный зов. Размытое, но непреодолимо влекущее предчувствие скорой беды, которую можно еще предотвратить.
И Алексей пошел...два дня назад. Теперь он устал, промок и был голоден, как зверь. Но он был хранителем. Он оберегал тех, кто не мог больше терпеть боль; тех, кто хотел прекращения страданий - быстрого и ежеминутного; тех, кто не задумывался о том, что будет потом. И он шел. Шел сквозь дождь и осеннюю непогоду, сквозь пронизывающий холод северо-восточного ветра, сквозь усталость, сквозь голод и желание поспать, сквозь грязь и лужи, сквозь гнев и ярость, сквозь все круги ада он шел, влекомый этим странным чувством. Шел, не зная, что ожидает его впереди.
Незаметно для самого себя Алексей толкнул рукой дверь крытого продуктового рынка. Внутри длинного шатерообразного помещения было невыразимо светло. Мощные прожекторы на потолке освещали стройные ряды открытых прилавков, на которых лежали всевозможные снеди. Щербет, казинаки, халва, заморские овощи и фрукты, красная и черная икра в больших литровых банках, осетр и лосось, семга, форель, огромные говяжьи туши и солонина, колбасы всех мастей и марок. Казалось, здесь было все, что могло понадобиться и не понадобиться простому российскому человеку.
Народу было много. Сюда стекались жители всех трех, прилегавших к деловому центру, микрорайонов, чтобы купить продукты, не продающиеся в супермаркетах. Старушки толпились в основном у мясных и рыбных отделов, выискивая кусочки подешевле; возле овощных прилавков туда-сюда сновали деловитые мужчины, разыскивавшие своих жен, пытавшихся выслушать от продавцов тонны заверений в том, что "все помидоры краснодарские".
Алексей бегал глазами по толпе. Покрасневшие белки с трудом всматривались в лица людей. Он был на пределе. Изматывающее, так и не материализовавшееся чувство беспокойства не давало покоя ни днем ни ночью. "Это будет последней точкой" - подумал он, начиная медленно бродить по рядам. Минута, две, три, пять, семь. Последний ряд. И вновь пусто. Ничего. Абсолютно ничего. Вакуум, бездонная пропасть. "Но откуда же тогда это чувство? Или я схожу сума? Может у меня уже галлюцинации на нервном уровне? Может..." - он не успел додумать. Сердце на минуту замерло, а душа упала вниз, разом сбросив иго незримого эмоционального напряжения. Кто-то пролетел мимо и Алексей почувствовал душевный удар. Очень-очень сильный удар, который не испытывал уже давно. Все в момент стихло. Рынок прекратил гудеть и перешел на тихое урчание. Алексей утонул в ощущениях. Но это были не те ощущения, которые он ожидал прочувствовать. Это был мощнейший, просто безумный, безграничный разряд положительных эмоций. Спокойствие, собранность, концентрация, доброта, сострадание, уверенность, доброжелательность. Еще удар. Мир вокруг перестал существовать. Алексей отдался своим чувствам полностью, до последнего нейрона своих нервных окончаний. Вера, надежда, знание цели, неимоверная стойкость, любовь к людям...и еще тысячи оттенков лучших человеческих качеств, сплетенных в вихрь, который сбивал с ног и заряжал душу немыслимой энергией. Голова закружилась, стало трудно дышать, он вдруг взлетел куда-то высоко - выше тех серых туч, что уныло поливали город моросящим дождем, выше, выше. Предел! Алексею показалось, что сейчас у него разорвется сердце от бесконечной радости и восхищения, но в следующее мгновенье он начал плавно падать вниз, возвращаясь в реальность.
Звуки рынка постепенно становились все громче. Люди вокруг по-прежнему копошились возле прилавков. Алексей стоял посреди рыночного прохода, а его с двух сторон обтекали обыватели. Он пока что находился в каком-то промежуточном состоянии между пониманием и неверием в произошедшее, но через несколько секунд все встало на свои места.
Носа коснулся приятный, слегка горчивший, аромат женских духов. Только теперь Алексей заметил, что люди вокруг провожают глазами какого-то человека. Он мгновенно перевел взгляд на женскую спину, скрытую под легким черным пальто, которое так популярно у молодых стройных девушек. Он тоже провожал ее глазами, но вовсе не аромат духов заставлял его делать это. За девушкой тянулся след, не ощущаемый простыми людьми. Это был след добра, след тех чувств, что Алексей испытал полминуты назад. Тревога и усталость как будто испарились, и только теперь он понял, что должен был встретить именно ее. Эту стройную девушку, зашедшую на рынок, чтобы купить продуктов. Размеренным шагом преследователя он последовал за ней. Тогда он еще не знал, что ее зовут Юля. Тогда он еще не знал, что она носит маску.
* * *
Колесов перевел взгляд в сторону. Площадка перед центральным входом в общеобразовательную школу, изъязвленная лужами, недоброжелательно смотрела в чистое голубое небо с несколькими перистыми облачками. Общий вид трехэтажного здания также не располагал к получению положительных эмоций. Бетон, покрытый мелкими серыми и коричневыми плитками, старая деревянная дверь на двух массивных пружинах-возвратниках и несколько отмороженных типов у входа, недоверчиво посматривавших в сторону Алексея.
Колесов не обратил на них особого внимания и продолжал идти по тротуару, с двух сторон огороженному полосками мокрой земли и кленами, растерявшими последнее зеленое великолепие. Прохладная свежесть вчерашней ночи стремительно испарялась куда-то ввысь, оставляя на асфальте лишь мусор и грязь, нанесенную с размокших троп толпами людей, спешивших сегодня утром на работу.
Маленькая стрелка механических часов на кожаном ремне поравнялась с одиннадцатым крупным делением. Поиски продолжались. Алексей шел внутри одного из центральных кварталов, почти не встречая прохожих. Время было не то. Работа, школа, институт. Лишь редкие пенсионерки быстро перебирали ногами, спеша по своим делам.
Ни одной зацепки; никакого намека или указателя; никакой перемены в чувствах. Лишь бесформенное беспокойство, четкий стук черных подкаблученных туфлей по сырым квадратным плитам... и тонны воспоминаний, которые обычно сваливались Алексею на голову в долгие поисковые часы.
* * *
- Хочешь еще чаю? - нежным заботливым голосом спросила Юля, и потянулась к электрическому чайнику.
- Нет, спасибо - быстро ответил Алексей, как будто оправдываясь за то, что отбил у хозяйки желание взять ее собственный кухонный прибор.
На мило обставленной кухне воцарилось молчание. Небольшие китайские настенные часы ритмично отмеривали секунды и всячески мешали ему перерасти в нечто большее - в неприязненную отталкивающую тишину.
Это была вторая встреча двух молодых людей. Всего лишь вторая, но они уже вели себя так, будто были знакомы давно, практически всю жизнь, будто жили в одном подъезде, ходили в одну школу. Говорят, что родственные души, встречаясь, очень быстро преодолевают незримые барьеры, которые ставят люди между собой, чтобы не допустить в свой мир посторонние неблагонадежные глаза, чтобы уберечь себя от внешнего вмешательства, чтобы обезопасить от обид и нервных потрясений, от предательства. И Алексей с Юлей сломали этот барьер одним лишь пристальным взглядом друг на друга. Не было скучного знакомства, какого-то ненужного, неуместного флирта, подмигиваний и поправления волос, потерянного времени и долгих попыток найти общие темы. Все это было не нужно для них. Алексей не делал ничего. Просто подошел к ней на улице в тот серый осенний вечер и сказал банальное "Привет", но почему-то оно прозвучало так необычно-таинственно в этой атмосфере бесконечного осеннего уныния, что внутри сразу стало тепло, а сердце сжалось от нахлынувших чувств. И чувства эти были чисты как утренняя роса. Не было в них желания остаться наедине или плотского влечения, которое так естественно возникает у обывателей во время знакомства. В них была заложена радость, радость находки, казалось бы, давно утерянной вещи, радость встречи с тем, кого меньше всего ожидаешь встретить в этот самый момент.
Она тоже была хранителем. Колесов понял это еще в тот момент, когда посмотрел ей вслед на рынке. Но она была не такой, как Алексей. Она оберегала других. Не самоубийц, не безнадежно отчаявшихся людей, искавших легкий и быстрый путь к избавлению от страданий, а простых отверженных - тех, кто еще боролся, тех, кто карабкался вверх, кто вставал после тяжелых падений, кто выбирался из трясины существования в новый свободный мир. Она не гонялась по подворотням за самоубийцами, она старалась не допустить их появления. Она не пыталась искоренить следствие - она устраняла причину, причину, которая толкала их на последний шаг, причину, которая лишала надежды. Ей было 22. И она тоже была одной из них. Она тоже принадлежала к отверженным.
В 17 лет ее лицо узнало, что такое серная кислота. Сильнейший химический ожог испепелил мягкие ткани и мясо. Ее лечили девять месяцев, но врачи были бессильны. Они сумели предотвратить летальный исход, но вернуть девушки лицо так и не смогли. Поврежденные участки окрасились в бурый цвет, появились десятки шрамов и лопающиеся волдыри. Нежная бархатистая кожа стала грубой и шершавой, потеряв былое очарование. Это было время испытаний. Практически сразу ее бросил парень, за месяц до этого певший под ее окном серенады и клявшийся в вечной любви - модный и богатый брюнет быстро сообразил, что с такой подружкой он не сможет преспокойно пойти на дискотеку и вызвать зависть остальных, ослепленных ее красотой. Подруги утешали в лицо, а за глаза как всегда сплетничали и шушукались о ее новых болячках и о том, что она теперь станет умственно отсталой и они не смогут больше ходить по магазинам.
И в это непростое время, когда, казалось, все в этом мире рушилось и падало, когда не было больше радужного вчера со своими простыми человеческими удовольствиями, с красивым лицом и любимым человеком, с веселыми подругами и флиртом со знакомыми; когда безжалостное, бесперспективное завтра зияло гнилой обожженной пастью, предвещая беспросветное существование, Юлю охватило отчаяние и дикий страх, что все изменилось навсегда.
Она знала, что спасло ее в те дни: любовь родителей, хлопотавших возле ее постели и тративших последние скудные сбережения на дорогостоящие препараты и курсы восстановительной медицины. Бесконечная забота матери и не разгибавший спины отец, работавший круглые сутки. И ей тогда все казалось поправимым и не таким уж безвыходным.
А потом папа внезапно умер... из-за нее. Из-за того, что истощился за два года бесперебойного вкалывания, пытаясь принести в дом хоть какие-то деньги, так необходимые для продолжения обучения дочери в престижном ВУЗе. Он не щадил себя. Он вкладывал, не надеясь получить взамен. Он знал, что умрет. Он знал это и надеялся, что поможет дочери вырасти Человеком. Наверное, он видел ее будущее. Наверное, видел, что ей предстоит совершить сотни добрых дел, спасти сотни чужих жизней...наверное знал, что это стоит того, чтобы потратить на это все свои силы.
Юля плакала две недели. Бесперебойно...безнадежно, с каждым днем ощущая, что совсем скоро останется без семьи.
А через два года от рака умерла мама. Последний, самый сильный удар, который выбил Юлю из серой людской массы. В тот год ей стукнуло 21. Она была одна. Одна в бесконечно враждебном ей мире. Одна посреди безликих толп вечно спешащих куда-то обывателей. Одна в месте, где нет справедливости, где выживает сильнейший. Одна посреди безликого хаоса. Одна...просто одна...
Через год она окончила университет и открыла свою маленькую контору юридической помощи. Но дело не двигалось. Желающих обращаться к юристу со страшными лицевыми ожогами было немного, а между тем денег катастрофически не хватало. И тогда Юля решилась обменять трехкомнатную родительскую квартиру, на двухкомнатную с доплатой. А еще она решилась заказать себе маску на лицо. И клиентов стало хоть отбавляй - этих мелочных клиентов-обывателей, которые покупались на стройную талию и силиконовую маску, превращавшую гадкого утенка в прекрасного лебедя...
Прошло полминуты с момента последнего ответа Алексея. Они смотрели друг другу в глаза и впитывали чувства. Они еще не понимали, что должно произойти, но были абсолютно уверены, что их встреча - еще один урок безжалостной судьбы. У обоих на душе крутился ураган эмоций. Уже давно их никто не любил, уже давно они ни в кого не влюблялись. И вот теперь они сидели друг напротив друга и смотрели. Жадно, пожирая чужие мысли, смотрели друг на друга, как обычные люди, перешагивающие через порог простой дружбы. И все шло к этому...но они не перешагнули. Глаза Алексея озарило спокойствие. Между этими двумя людьми проскочила незримая искра, которая все расставила по местам. Они не захотели быть вместе - оба не захотели, потому что увидели впереди нечто такое, что могло повредить их работе, что могло отвлечь их от смысла их существования, ведь это в математике плюс на плюс дают плюс, а у них только минус. Только его.
- Знаешь, Леша - произнесла Юля, как будто ничего не случилось, и отхлебнула чай из небольшой стеклянной чашки - говорят, что в этой жизни все происходит так, как и должно происходить.
Колесов слегка усмехнулся и перевел на Юлю снисходительный, и в тоже время убеждающий взгляд.
- Нет, Юля, - полушепотом произнес он - все должно происходить не так. В этом мире не должно быть карателей, которые только и делают, что усложняют другим жизнь; не должно быть отверженных, которых никто не уважает; не должно быть обывателей - этой бессловесной толпы людей, которым проще ничего не делать и жить в своем маленьком мирке, чем отказаться от всего и попытаться что-то изменить. Должны быть просто люди, Юля, понимаешь, люди, равные в правах и обязанностях, которые не будут грызть друг другу глотки из-за куска пирога. - Алексей выждал секундную паузу - Но мир устроен иначе. И именно поэтому, Юлечка, в этом мире есть те, кто на своих плечах удерживает его от распада. Мы, Юлечка... Хранители...
* * *
"Хранители, каратели, обыватели, отверженные - разве поверил бы я, если бы кто-то рассказал мне о таком пять лет назад, разве не посмотрел бы на этого человека с недоверием и скепсисом, разве не подумал про себя, что его место в психушке? Наверное, подумал бы. И три года назад тоже подумал бы, если бы он обмолвился о том, что я не единственный хранитель, что есть другие - много-много других, которые помогают людям - каждый по-своему, каждый в своей определенной области...
Тогда я считал, что одинок в своей борьбе против зла этого мира. Тогда я считал, что на меня возложена священная обязанность оберегать этот мир. Тогда я считал, что делаю самую тяжелую, самую грязную и оттого самую нужную всем работу. Как странно. Я был неопытен тогда, еще очень и очень неопытен. Я считал себя самым правильным, самым непогрешимым. Единственным защитником, единственным спасителем всех заблудших...Я был слеп тогда. Я считал, что только я... Я! Я! Я! смогу изменить жизненный уклад. Глупый, глупый мальчишка. Я не замечал вокруг себя других. Они были ничуть не хуже меня - те, кто переводил бабушек через дорогу и тушил костры возле чьих-то домов. Их миссия была не меньше и не легче моей, их дела были не менее значимыми...просто они не были похожи на то, что делал я...
Года, года. Они приносят с собой опыт и седины. Теперь я вижу многое из того, на что раньше не обращал внимания. Теперь я понимаю, что в одиночку не смог бы остановить даже одного самого нерешительного самоубийцу. Теперь я понимаю, что моя сила идет от других. От тех, кто сеет бытовое добро в этом мире, от тех, кто однажды дарит этим безнадежно запутавшимся людям человеческое тепло и улыбку. И самоубийцы вспоминают их перед тем, как нырнуть в неизвестность. Лишь эти краткие моменты счастья, всплывающие у них в памяти, заставляют их верить в мои слова, впитывать их, наполнять ими душу и идти вперед, в надежде, что вскоре кто-то вновь порадует их нежным, заботливым взглядом...лишь поэтому я вхожу в их сердца, обычно сокрытые за семью печатями.
Я не высший. Нет. Я не стою над другими хранителями. Я просто делаю свою работу, так же как они. Мы все равны. Мы все понимаем, что в мире, полном зависти и эгоизма не бывает малого добра. Здесь есть только маленькое зло - то зло, которое иногда служит нам для того, чтобы изначально уничтожить в сотни раз большее зло, чтобы подавить в людях чувство беспочвенной самоуверенности, которое рано или поздно приводит их к висельной петле".
* * *
На улице не было ни души. Хрустящий снег, пару дней назад так лихо и отважно заметавший тропинки и тротуары внутренних дворов, теперь был придавлен многочасовыми хождениями народа по протоптанным коротким дорожкам. Длинный пятиэтажный дом изломом уходил в сторону нового городского парка, совсем не приятного, пугающего и отталкивающего в это сумрачное зимнее время, скрывая от любопытных глаз свой сквер, который обрывался "П" образной девятиэтажкой, замыкавшей своеобразный квадрат внутреннего пространства. Подъездов с этой стороны дома не имели, и выходили ими на противоположную сторону.
Не престижный район. Из внутреннего убранства сквера сохранились только две деревянные лавочки - места обитания малолетних наркоманов и местных отморозков. Металлические качели и горка были раскурочены, о существовании песочницы жильцы и вовсе давно позабыли. Нда... этот двор знавал времена и получше. Когда-то здесь играли дети, а старички, сидя на чистых скамейках, обсуждали последний футбольный матч с участием "Спартака". Это время ушло. В те же края, что и страна, которая нуждалась в расширении городов, в новых микрорайонах.
Вот и строили вширь...все шире и шире, планируя возвести поблизости санаторий для работников завода по производству синтетического каучука... А затем грянули времена гласности и свободомыслия, и передовая стройка превратилась в передовую свалку, как это часто бывало в то время. От былого грандиозного плана самого крупного в области лечебно-профилактического учреждения остались лишь серые бетонные плиты на поржавевших металлических опорах. Жалкое зрелище, обглоданный скелет. Вот так и очутились жители этих двух домов на задворках цивилизации, рядом с естественным притоном всевозможной шпаны.
Из-за угла дома вышел паренек лет 18-ти и настороженно оглянулся по сторонам. Голые клены просвистели о чем-то своем, пригибая уставшие от двадцатиградусного мороза ветки ближе к земле. Парень был одет неплохо - теплая кожаная куртка, дорогие шерстяные брюки и меховая норковая шапка с твердым основанием, которая совсем не подходила к его овальному вытянутому лицу. Было видно, что он ходил здесь впервые. Неуверенность, сопровождавшая его взгляд, бродивший по зажженным окнам, выдавала в нем забитость и замкнутость. И что только дернуло его пойти сегодня вечером через этот двор? Наверное, то, что он куда-то очень сильно спешил и решил сократить путь. Глупо. Воистину глупо. Даже несмотря на то, что нужно было миновать всего лишь 150 метров до арки, которая выводила на более спокойную и многолюдную аллею.
"Почти пронесло" - подумал паренек, приближаясь к измалеванной кирпичной кладке. Все шло хорошо...пока что хорошо. В следующее мгновенье он понял, что иногда между такими близкими понятиями как "Почти" и "Совсем" может лежать бездонная пропасть. Лошадиный смех раздался из-за угла. В арку вошли пять молодых людей с двухлитровыми ваучерами темного пива. Один из них - самый маленький мгновенно перевел на парня оценивающий взгляд и глаза его нехорошо сверкнули.
Паренек растерялся и как-то вяло промямлил: "Не курю", пытаясь быстро пройти мимо, втянув голову поглубже в плечи. Раздался дикий хохот. Один из отморозков цепко схватил парня за курточный рукав.
- Слышь, а деньги у тебя есть?
Сердце очень сильно екнуло. "Все, попал" - молниеносно пронеслось в голове у паренька, который даже не надеялся уже успеть куда-либо. Инстинктивно, словно сработала незримая защита, язык выбросил в морозный воздух дрожавшее, наполненное страхом слово: "Нет".
Опять раздалось ржание. Они были уже пьяны, а как известно - пьяный отморозок не боится ничего и никого, тем более, если он не один. Паренек дернул рукав куртки и настроение у молодых людей сразу поменялось.
- А если найдем? - спросил вконец обнаглевший "мелкий", приходившийся пареньку чуть выше солнечного сплетения.
Его мог вырубить всего один удар, но прикрывавшие его спину внушительного вида люди ясно дали понять, что они против насилия над себе подобными.
- Да пошли вы - резко прошипел паренек и выдернул таки рукав из тощих пальцев, но путь ему преградили трое человек.
В третий раз раздался громкий хохот, а затем снег окрасился в кровью. Кулак угодил точно в нос и из глаз паренька хлынули "крокодильи слезы". Он пошатнулся, сработавший инстинкт выбросил вперед правую руку, мгновение спустя упершуюся во что-то твердое.
- Ах ты гнида! - взревел "мелкий", держась за челюсть и бросился пинать уже ничего не понимавшего паренька ногами.
От многочисленных, летевших отовсюду ударов парень упал на снег и согнулся в позе зародыша. Он тщетно пытался закрыть лицо руками, так как тогда открывалась селезенка и почки, и хотя куртка весьма неплохо смягчал удары, они все равно чувствовались весьма четко.
Отморозки не были в ярости. Совсем нет. Ели бы это было так, то кто-нибудь просто бы достал "бабочку" и пырнул паренька в живот, а сейчас они просто развлекались избивая ничего не сделавшего им человека. Им было весело тогда, весело и свободно. И они не смотрели по сторонам. И они совсем не замечали, что из-за угла девятиэтажки за ними наблюдала пара серо-зеленых глаз, выражавших такой холод, по сравнению с которым сибирская зима казалась субтропиками.
Алексей все это время был неподалеку. Он не следил за этим парнем - вовсе нет, просто проходил мимо, окидывая людей беглым взглядом. Алексей тоже хотел свернуть в этот двор, чтобы сократить расстояние до дома, но увидев картину избиения мгновенно остановился.
Он не испугался. Конечно же, нет. За последние пять лет он перестал ощущать это чувство внутри себя. С этими пятью "молодыми людьми" он мог справиться минуты за две без особого труда, ведь не зря же все-таки он так долго изучал каратэ, но что-то остановило его, не позволило броситься на выручку уже упавшему на снег пареньку. Чувство. Очередное чувство. В голове Алексея вдруг начали мелькать два параллельных сюжета. Это было похоже на два фильма идущих на соседних экранах, но они существовали автономно, не перекликались и не заглушались друг другом. Они были равны в правах и расходились в разные стороны какого-то невидимого горизонта. Они зависели от воли. От воли Алексея.
Первая линия замедлила бег, позволяя Алексею разглядеть мысленные кадры. Снег. Один человек в футболке, панталонах и носках лежит без сознания и замерзает от холода. Алексей подходит к человеку. Далее следовал обрыв из быстро проносящихся кадров и опять четкая картина. Мастер боевых искусств. Старый, умудренный опытом сенсей, с едва уловимым сходством с этим парнем, лежащим на снегу. Его уважают, о его умениях слагают легенды, он помогает людям бороться со злом...
Эта нить неожиданно оборвалось со звуком выскочившей из проигрывателя пленки и все пространство занял второй фильм. Пять отморозков, лежащих на снегу. У них сломаны носа и ребра. Фигура вдалеке и парень, встающий со снега... Опять быстрый бег кадров... Лето. Небольшой водоем, затянутый илом и водорослями. На берегу человек. Он хочет войти. Ему страшно, но он все равно зайдет в воду...с головой.
Последовал внутренний удар. Сознание прояснилось и жизнь вернулась в прежнее русло. Холодный воздух ударил Алексею в лицо, заставив сократиться челюстные мышцы. Понимание происходящего пришло молниеносно. Алексей увидел потенциального самоубийцу и тут же осознал к чему может привести его вмешательство. В нем боролись две крайности - сердечная боль и расчетливый разум. Он хотел помочь, ему было больно смотреть на страдания того паренька и на безнаказанность, с которой над ним издевались нелюди в кожаных куртках но...он осознавал последствия. Всегда осознавал, поэтому не давал волю чувствам; поэтому так редко ошибался.
Минут через 10 арка скрыла фигуры отморозков, снявших с паренька практически все. "Помоги мне, Господи" - произнес Алексей про себя и мысленно возвел руки к небу. В душу вошло спокойствие. Лицо его стало пуленепробиваемым, с него сошли последние краски человеческих эмоций. Мягкий непритоптанный снег завораживающе хрустел. Шаги Алексея были ровными и неспешными. Они олицетворяли уверенность, уверенность, которая так давно не посещала этот потерянный во времени уголок большого областного города. Светившие ламповым вольфрамом окна с хлипкими занавесочками и геранью в разбитых горшках, смотрели на него с почтением, как будто улавливая незримые нити исходившей от него энергии.
Паренек постепенно приходил в себя, сплевывая кровь и корчась от холода и боли в почках. Темная фигура незнакомого доселе человека, склонившаяся над ним, как ни странно не вызвала у него какого-то неприязненного чувства. Он попытался встать, но тут же почувствовал дикую боль в груди и вновь рухнул на снег. Фигура вдруг быстро встала и скинула с себя синтепоновую куртку. В следующие несколько секунд паренек почувствовал, что его пытаются поднять - очень аккуратно, чтобы не повредить отбитые внутренние органы. Ноги ломило от холода. Тонкие носки абсолютно не спасали от мороза. Фигура спешно достала мобильный телефон из-под свитера и стала громко говорить с оператором скорой помощи. "Значит все-таки друг" - пронеслось у паренька в голове, а между тем незнакомец, черты которого он не смог разглядеть из-за какой-то неприятной пелены на глазах, встал на колени и склонился прямо над его ухом.
"Добро пожаловать в хранители" - произнесла фигура твердо и жизнеутверждающе, как будто что-то должно было измениться после этой странной фразы, и мгновенно взлетела ввысь, выпрямившись во весь рост. Через мгновенье она исчезла, а ничего не понимавший паренек лежал на синтепоновой куртке и думал над сказанными незнакомцем словами, различая неподалеку характерный вой сирен "скорой помощи"...
* * *
Неестественно короткая тень смотрела на восток. Солнце уже перекочевало через двенадцатичасовую отметку и полным ходом неслось к западной границе горизонта. Воздух немного потеплел, и от земли потянуло испарениями. Это было похоже на летнее утро после ночного ливня, с той лишь разницей, что сейчас был осенний день, клонившийся к промозглому вечеру.
С каждой минутой Алексей ускорялся. Казалось, что скоро он перейдет на легкую трусцу, но вместо этого шаги лишь становились шире и быстрее. Что-то гнало его вперед. Зрачки вновь блестели ледяной коркой, а лицо становилось похожей на каменную стену.
"Уже совсем близко" - это была не мысль, скорее предчувствие. Алексей нырнул в арку. Тротуар вел в сторону единственного в квартале хозмага, за которым начиналась проезжая часть. Небольшой одноэтажный магазин, отделанный желтым пластиком, притягивал к себе, заставляя Алексея подходить все ближе. Мимо пролетали небольшие ларечки и палаточки крохотного мини-рынка, а невдалеке слышался истошный рев надрывавшегося камазовского движка. Колесов уже бежал, пока еще не понимая, зачем он это делает, но всей душой ощущая, что наступает момент истины.
Из стеклянной двери одиноко вышла молодая девушка в кожаном плаще и расходившихся книзу джинсах. Девушка, как девушка. Веснушки под глазами и миниатюрный носик, стройная фигура и рост метр семьдесят пять. Странного в ней было только то, что в руках она несла какой-то слишком помятый и стертый пакет, заметно отвисавший, словно в нем было килограмма четыре.
Колесов мгновенно смирил себя и пошел своим обычным шагом. До девушки было метров 200 - не так уж мало, но он не хотел привлекать ее внимания. Только теперь он догадался, почему бежал минуту назад. Просто на большей дистанции он не смог бы различить очертаний предметов в пакете.
Скрытая доселе тревога вырвалась во внешнее пространство, и вернулось в Алексея вместе со страшной мыслью: "Веревка". Беспокойство наконец-то материализовалось в предмете - в этом белом шуршащем пакете с замузганной эмблемой "Самсунг" по обеим сторонам. Колесов больше не сомневался, не искал. Теперь наступало время для другого. Время для спасения.
Фигура девушки скрылась за углом магазина. Она удалилась так незаметно, так тихо и проворно, будто чувствовала, что за ней следят, будто хотела скрыться от преследовавшего ее человека. Алексей ступил на желтую газонную траву, разделявшую сходившиеся у магазина тротуарные аллейки. Он быстро преодолел ограничение обзора, вызванное угловой стеной и прищурился.
Справа от него бешенным хардроком тарабанили колеса машин, а впереди он видел лишь угловую пятиэтажку и просторный внутренний двор с редкими деревьями и футбольной площадкой посередине. Магазин скрывал от взгляда крайнюю левую часть дома, и Колесов почему-то был уверен, что смотреть нужно было именно туда. Он сделал еще несколько торопливых широких шагов, чтобы обойти магазин с торца и убедился в своей правоте. Девушка медленно брела в сторону арки, очень странно расположенной почти в самом конце длинного дома. Она не смотрела по сторонам и не поправляла длинных коричневых волос, которые ветер разбрасывал во все стороны...она просто шла медленно и неказисто, совсем не так, как ходят юные красавицы в 19 лет.
Колесов закрыл лицо руками и опустил голову. Сомкнутые самых у губ ладони усиливали шепот, но вездесущий ветер, шипящий уцелевшей листвой, не позволял разобрать слов, а в следующее мгновенье все стало ясно и без них. Руки быстро опустились вниз, и солнечный осенний день вобрал в себя серо-зеленые краски человеческих глаз. Тонкие струйки стального спокойствия потянулись во все стороны от светло-серого плаща, а скуластое лицо стало бледно-коричневым.
Тротуар содрогнулся от размеренности негромких уверенных шагов. Алексей начал преследование. Он должен был подойти ближе, чтобы увидеть детали, почувствовать оттенки эмоций, чтобы определить причину "заболевания" и назначить соответствующее "лечение".
Расстояние до девушки непрестанно сокращалось. Уже осталась позади длинная пятиэтажка с аркой у левого края, и очередной жилой квартал встретил Алексея множеством дорожек, расходящихся у забора детского сада в разные стороны. Колесов даже не успел подумать. Чутье толкнуло его на тротуар, уходивший за кирпичную высотку - к еще одному проспекту, за которыми располагались гаражи. Силуэт девушки маячил где-то впереди, но уже гораздо ближе, чем раньше. Еще два шага и... тишина. Очередной ураган чужих эмоций, круша клеточную структуру ворвался с бешенной силой во внутренний мир Алексея. "Одиночество" - литым металлическим отзвуком раздалось где-то в глубине души.
Мир вокруг вернулся в прежнее состояние. Ветер продолжал выть, как будто отгоняя солнце все дальше на запад, а стрелки часов все также неумолимо приближались к четырем.
Колесов ускорил шаг. В его сознании вертелось много разных мыслей, большинство из которых он отсеивал сразу после возникновения. Он искал план, который поможет удержать эту девушку от осуществления своих намерений. Внутри что-то подсказывало, что при всех стандартных вариантах убеждения она все равно повторит попытку суицида. Значит, требовалось нестандартное вмешательство. Но какое? Алексей не знал...пока что. Он был уверен в том, что сможет найти решение, что вытащит голову этой девушки из туго затянутой петли...просто нужно было немного подождать. Секунду, мгновенье, пока разум не озариться светом неожиданно родившийся идей.
Алексей резко остановился и хлопнул себя по лбу. "Точно" - пронеслось у него в голове, и напряжение лицевых мышц вновь заблудилось в темном лесу скрытой уверенности. Колесов достал из кармана сотовый телефон.
- Юля - негромко произнес он - мне нужна помощь.
В трубке послышалось приглушенное, обращенное к кому-то постороннему, извинение, - видимо она консультировала клиента.
- Я слушаю, - серьезно и вдумчиво отозвалась Юля.
- Мне нужны мои распечатки по Африке. Ты помнишь? - Алексей говорил обеспокоено, как будто боялся, что Юля, сославшись на важные дела, повесит трубку.
Но вместо этого он услышал лишь слабый кашель и спокойный ответ:
- Назови место и время.
- Минут через двадцать на Коммунистическом проспекте - у здания центральной автомастерской.
- Это там, где новые гаражи? - на всякий случай уточнила Юля.
- Да - коротко отрапортовал Алексей.
- Хорошо, я подъеду. Жди.
Колесов убрал мобильник обратно в карман и запахнул плащ. Холодало. Городские жители неспешно брели с работы - уставшие и измученные, мечтавшие обрести покой в кругу своей семьи. Дорога петляла между домами - в основном пяти и девятиэтажками со старомосковской и московской планировками квартир. С обеих сторон плыли садики и скверы, холмики и аллеи с окантовкой из кленов, уютные лавочки и тихие переулки.
Девушка шла медленно. Последние размышления о смысле своей жизни окончательно втаптывали ее в безнадежное отчаяние. Одиночество. Простое, не слишком длинное слово, способное, однако, выразить бездонную гамму эмоций. Многие говорят, что одиночество - это испытание. Да. Это действительно так. Это одно из самых сложных испытаний, которое только может достаться человеку. Быть одному - без друзей, без возможности поговорить с кем-то кроме себя, без шанса сходить в кино с понравившимся парнем только из-за того, что он тебя не замечает. Сначала это обижает, потом настораживает, затем вгоняет в тоску, а после подводит к нестерпимому желанию показать себя миру, сделать что-нибудь, чтобы тебя заметили. Вот она и решила сделать. Решила повеситься в отцовском гараже на городской окраине. А все от того, что родители никогда не уделяли ей внимания, всю свою теплоту вкладывая в маленького сынишку, который был младше сестры на 12 лет. Иногда ей казалось, что она существует в параллельном мире, что родители вообще не подозревают о ее существовании. Ну ничего. Скоро они вспомнят, что у них есть еще и старший ребенок, когда найдут ее висящей на потолочном крючке вместо лампочки. Вот тогда-то они поймут, какую ошибку совершили...и все остальные поймут. Весть о повесившейся девушке как молния разлетится по институту. И никого она не оставит равнодушной. Пусть даже три четверти скажут, что она просто дура, раз ушла из жизни, но они все равно вспомнят о ней, наконец-то обратят на нее хоть какое-то внимание.
"Глупая девочка. Какая же ты глупая. Не понимаешь ты еще, что вспомнят они о тебе всего на один день, а потом забудут. Также быстро, как и вспомнили. И останешься ты лежать телом в сырой земле, а душей упадешь глубоко-глубоко вниз, туда, где нет надежды. Самоубийцы. Что же вы делаете? Почему, почему не останавливаетесь, даже если знаете, что после смерти вас ждут еще более страшные муки? Да. Знаю почему. Потому что тот, кому выгодно, чтобы вы нарушили главную заповедь: "терпеть", чтобы лишили сами себя жизни, отдав тем самым в его лапы свою душу, запутывает вас, говорит, что хуже уже не будет, что ваша боль уже искупила самый страшный грех. И вы верите ему, этому обманщику, этому соглядотаю человеческих душ. И вы прыгаете, и вы топитесь, в надежде покончить со своими бесконечными мучениями. Глупые. Глупые самоубийцы".
Подобные мысли посещали Алексея неоднократно в такие моменты - когда развязка уже была близка, когда он, сложив воедино все кусочки головоломки, получал четкую картину событий, толкавших человека к двери, открыв которую нельзя вернуться назад. Это умение видеть причины шло не от него - Колесов это прекрасно понимал. Не мог простой смертный своими силами выстраивать точную цепь событий, лишь бросая скользящие взгляды на маячившую впереди спину абсолютно незнакомого человека. Это умение шло от Другого. Того, Кто знал в бесконечные разы больше, чем самый образованный и начитанный человек.
Много раз Алексею говорили, что Бога нет, с пеной у рта доказывали, что все это - лишь глупые россказни. Атеисты. Порождение безбожного режима советской власти. Они не верили в Бога, они не верили в дьявола. Они вообще ни во что не верили. Они кричали о том, что все можно научно объяснить, при этом не приводя никаких доводов в свою поддержку. Они закрывали глаза на правду. Глупые, глупые люди. Они просто не видели того, что видел Алексей.
* * *
Тяжелое сбившееся дыхание и громкие стуки впечатовавшихся в сухую землю ботинок раздирали тишину засыпавших уже домов. На улице было страшно темно в эту безлунную ночь, и лишь редкие фонарные столбы да тусклые окна освещали околоподъездную аллейку.
"Потерял! Будь я проклят, потерял!" - Колесов бежал на пределе возможностей. Мимо проносились дворы и подворотни, арки сменялись тротуарами и проезжими частями, а он все бежал, все надеялся найти незримый след самоубийцы.
"Проклятая гордость! Придурок, идиот! Как я мог потерять его?! Как мог поддаться искушению купить себе поесть?! Что?! Что я теперь буду делать?! Где буду искать?! Он пропал из-за меня! Из-за меня, из-за раскормленной свиньи, которая пожелала подкрепиться, которая решила отвернуться всего на минуту, чтобы заплатить за еду! Что с ним может случиться за одну минуту? Случилось! Как сквозь землю провалился! Идиот! Идиот!" - это были мысли человека, не евшего и не спавшего двое суток.
Алексей нырнул в проем между двумя домами. Детская площадка уныло остывала под затянутым тучами ночным небом. Девять дней не было дождя. Это в середине октября-то! Сухая жаркая погода, принесенная атлантическим антициклоном. "Природная аномалия" - как отзывались метеорологи.
Алексея гнула простуда. Обычное, стандартное осеннее явление, которое так мешало "работе". Температура под 38 и вездесущий насморк убивали своим безразличием к чужим проблемам. Колесов пытался бороться, пил таблетки и брызгал горло ингалятором, но разве это могло помочь организму, ослабленному ночными засадами и дневными прогулками в самую мерзкую погоду. Едва ли. И тем не менее Алексей не желал оставлять своего занятия. "Если я откажусь - у них не будет надежды" - это был его ответ, внутренний ответ угнетающей болезни. И он не отказывался. Он спасал. Снова и снова, убеждая, показывая, объясняя, срываясь на крик и пропуская через себя километры людских страданий.
А вот теперь он отступил. Пусть на секунду, на мгновенье, но потерял уверенность, утратил спокойствие, поддался обычному человеческому инстинкту. И потерял след.
Алексей стоял посреди большого темного двора и оглядывался по сторонам. Двери подъездов неприветливо смотрели на него из темноты. Идентичные, клонированные старые двери с кодом из двух цифр. "Потерял! Потерял!" - эти слова давили бетонной плитой, поглощая последние островки надежды, оставляя после себя лишь чувство неискупимой вины перед всем человечеством и перед одним конкретным человеком - перед тем, за кем он пошел четыре часа назад. "Потерял! Потерял!" - по одной обрывались струны нервных окончаний, в сердце вселялось отчаяние и осознание своей роковой ошибки, невозможности исправить вышедшую из-под контроля ситуацию. С каждым мгновением воздух вокруг погружался в беспросветность. Уныние захлестывало со все возрастающей силой - секунда за секундой в течении полуминуты, казавшейся вечностью...а потом все прекратилось. Алексей с силой сжал глаза от сильнейшего болевого импульса в височной области. В душу вошло холодное безразличие, как будто создавшее вокруг Алексея невидимый энергетический барьер. И боль в голове мгновенно прошла.
Колесов окинул стоявшие полукругом плиточные девятиэтажные дома беглым взглядом, затем выделил один из них и начал сканировать, просматривая этажи. Через 10 секунд он выделил этаж и перешел к рассмотрению окон. Нервы были напряжены до предела, еще никогда в жизни Алексей не пробовал искать подобным образом, покрывая большие расстояния и отсеивая не просто людей, а целые дома и квартиры. Возможно, это было еще одной ступенькой в незримой лестнице, по которой он непрестанно поднимался в прошедшие четыре года.
"Есть!" - мелькнуло в голове, когда глаза дошли до, зашторенного коричневыми жалюзи, окна на седьмом этаже. Ноги сами вывели его к подъезду. Быстрыми движениями пальцев он начал подбирать комбинацию. 20 секунд и замок приветливо щелкнул. По облицованным плиткой ступенькам Алексей взбежал на седьмой этаж. Как ему показалось, на это ушла минута, не больше.
"Только бы успеть". Одна из металлических дверей была приоткрыта. Причина этого осталась для Алексея неизвестной, ведь обычно самоубийцы пытаются как можно лучше изолироваться от возможных свидетелей. Ну не хотят они, чтобы их видели, бояться, что кто-то может помешать. А тут такое.
В квартире было темно. Лишь приглушенный свет с лестничной клетки тонкой полоской проникал в прихожую. Трехкомнатная "старая Москва". Квадратный холл и три двери в комнаты, налево коридор и туалет с ванной, а дальше кухня.
- Стой! - диком эхом пронеслось по квартире.
Ответа не было. Алексей уже успел заглянуть в коридор и кухню, но там никого не оказалось, а вот дверь в спальню, которую от него закрывал огромный шкаф во всю стену, оказалась закрытой. Размышление продолжалось пол мгновенья, Алексей с силой дернул ручку и толкнул ее вперед. Дверь с силой ударилась о бетонную стену, открывая взору небольшую комнату. Алексей предполагал увидеть здесь что угодно - гору трупов, растерзанную женщину или сгнившего заживо мужчину, до такой степени атмосфера напоминала американские фильмы ужасов. Но увидел он другое - нечто более страшное, чем все книги Стивена Кинга вместе взятые.
На большой двуспальной кровати, посреди разбросанных повсюду упаковок от лекарств и больших десятимиллилитровых шприцев сидел 30-ти летний мужчина. Его взгляд был направлен на Алексея - прямо ему в глаза, как будто они выражали что-то, что могло дать этому человеку надежду. И тогда Алексей понял, что на самом деле видел этот человек. Он прочитал это в его глазах. В глазах, которые отражали картину, которые были до краев наполнены страхом и отчаянием, которые смотрели на него, которые умоляли его о спасении.
Он увидел Смерть. Огромную страшную Смерть - сгнивший скелет, облаченный в черный балахон. Ее коса сверкала так ярко, что в комнате стало светло как днем. Она приближалась к нему медленно, но неумолимо. Она не шла, скорее плыла по воздуху в окружении какого-то белого непрозрачного дыма. Она пришла за ним. И она пришла не одна. Вокруг нее крутились толпы маленьких ужасных тварей с копытами и хвостами. Они танцевали вокруг Смерти, они пели и плясали, ожидая получить в свое распоряжение очередную глупую душу. Для этого человека больше не существовало реального мира. Он осознал уже, что поступил плохо, но какая-то неведомая сила не позволяла сказать ему простых и понятных слов: "Господи, прости". Его сковывал страх. Страх того, что он больше никогда не сможет вернуться к прежней жизни, что теперь уже все кончено, что теперь все осталось позади. А еще его сковывал страх оттого, что свет вокруг непрестанно мерк, превращаясь в кровавый полумрак и что двое мужей с огромными крыльями стояли где-то недостижимо далеко и плакали. Плакали о его душе, которой уже никогда не войти в рай.
Колесова прошибло ступором. Он смотрел в глаза умиравшего человека, но как будто ощущал все, что было в них написано, как будто лично присутствовал в каждом кадре этого действа, как будто видел все сам, своими собственными глазами.
Смерть подвигалась все ближе и ближе, а душу мужчины охватывало ревущее, дикое отчаяние. Он уже понимал, что последует потом, уже понимал, почему так радуются эти уродливые твари, которые скакали вокруг и дико хохотали, он уже понимал, что это были за люди вдалеке, и почему они плакали. В один момент ему открывалось столько, сколько он не смог бы осознать за всю свою жизнь, и он кричал. Кричал от безысходности, от безнадежности, от невозможности что-либо изменить. А потом его глаза потухли, и он упал на кровать.
Алексей рухнул на колени. "Опоздал. Опоздал" - шептал он сам себе, закрывая лицо руками и слегка покачиваясь из стороны в сторону. В комнате властвовала тишина. Мертвая тишина, которую нельзя разорвать словами. Бреши, пробитые в ней, стягиваются вновь и продолжают молчать, бронзово-металлическим гулом возвещая, что их оборона не может быть сломлена. Алексей знал эту тишину. Много раз он видел, как умирали люди в больницах, однако сейчас она имела какой-то неуловимо-таинственный оттенок, была тяжелой и тягучей, давящей, щемящей сердце, заставляющей бежать из этой темной квартиры.
Но Алексей не побежал. Он просто поднялся, резким движением вызвав звенящую боль в голове, на которую, однако не обратил никакого внимания. Он подошел к кровати. Мужчина лежал на спине с торсом, повернутым на 80 градусов относительно ног. Руки были разбросаны в разные стороны, а голова слегка наклонена вправо. Он был мертв. Колесов подошел ближе и попытался вглядеться в его вытянувшееся лицо. В стеклянных глазах мужчины застыл ужас. Непередаваемый, неописуемый ужас последнего момента, когда смерть уже заносила косу...
Атеисты. Этот человек тоже принадлежал к ним. Он не хотел слушать, он не хотел видеть, он спорил, доказывал свою правоту, он ссылался на известных философов, на теорию эволюции, на Маркса и Ленина, он приводил свои логические доводы. Он не верил, не верил до самой последней таблетки, которую проглотил в надежде избавиться от жизни, а вместе с тем и от непогашенного долга перед мафией. А затем, когда все мосты были уже сожжены, когда ничего уже не могло спасти его от гибели, он познал, что скрывается за завесой внешнего мира... Слишком поздно познал. Глупый, глупый самоубийца...
Алексей провел рукою по лицу покойника, опустив штору похолодевших век. Ему не было страшно, совсем нет. Его сердце заполняло другое чувство - понимание того, что все это он мог предотвратить, если бы только...если бы только был хоть чуточку ответственнее. Вот оно - ключевое слово - "Ответственность". Колесов был в ответе за них. За всех. За всех, кого смог найти, за всех, кого смог распознать. Но его ответственность вовсе не снимала с самих самоубийц вину за то, что они делали. Ведь это не Алексей толкал их на грех. Нет. Они сами шли на него, и они сами должны были ответить.
Колесов наконец-то понял, что его вина была не в том вовсе, что этот человек покончил с собой, а в том, что он подумал о себе, в том, что не отдался служению другим полностью, в том, что вспомнил о своих потребностях и попытался утолить их, вместо того, чтобы еще немного потерпеть. Это была даже не ступень. Это был скорее целый пролет.
Колесов отошел от бездыханного тела и вернулся в прихожую. Яркая полоска света из подъезда все также свободно проникала в приоткрытую дверь. Алексей вышел из квартиры. Свет, ослепивший его, вызвал сильнейшую пульсирующую боль в висках. Организм уже был на пределе. Хорошо, что сейчас была ночь, иначе голова разорвалась бы от солнечного света. Желудок перерабатывал сам себя. За эти два дня Колесов похудел и окончательно вымотался, и ему нужно было отдохнуть. По крайней мере, пару дней, чтобы вылечить эту безумно утомлявшую простуду, чтобы оклематься, чтобы подумать над произошедшим...а затем вновь пойти туда, где есть чужая боль; в поля, где нужно посеять надежду.
* * *
Улица и впрямь была "Коммунистической". Огромные планы по созданию жилых мегакомплексов, которые вынашивали архитекторы где-то в конце 70-ых и такие же огромные пустые пространства, которые так и не дождались возведения новых микрорайонов. Широкий проспект, сплошь испещренный "заплатками", визжал изредка пролетавшими по нему автомобилями.
"Новые гаражи" - с презрением и усмешкой произнес Алексей, окидывая взором обшарпанные, местами поржавевшие, металлические двери одноэтажных бетонных конструкций, выстроившихся множеством рядов посреди пустого поля. Большинство из них использовались в качестве крытых стоянок, другие же были переоборудованы под автомастерские, а вот третьи...впрочем, криминалом Алексей не слишком интересовался, и поэтому просто не хотел ничего знать.
Метрах в 200-ах к западу располагалось двухэтажное кирпичное здание. "Центральная автомастерская" - это было его неофициальное название, сохранившееся с тех времен, когда здесь производился ремонт всего городского таксомоторного парка. Теперь же оно представляло собой скорее "замороженную" стройку. После распада Союза городское такси перестало существовать и здание на отшибе оказалось никому не нужным. Через пару лет здесь не осталось оборудования - все растащили бомжи и металлоискатели. Еще через три года в стенах стали образовываться пробоины - видимо кому-то срочно понадобился кирпич. А еще через пол года одна из стен просто обрушилась, погребя под собой человека...и строение окончательно забросили, оставив его смотреть на проезжую часть своими чернеющими дырками, напоминая всем, что на свете никому нет спокойного житья, даже автомастерской, ушедшей на пенсию.
Возле строения Алексей заметил машину. Серебристая "двенадцатая", слаботонированная, без дополнительных наворотов и тюнинга - почти заводской вариант. Алексей бросил беглый взгляд на девушку и оценил ее месторасположение. "3 минуты" - быстро посчитал он, прикидывая, когда потеряет ее из виду. Плащ затрясся от быстрой трусцы. Ботинки глубоко впечатывались в рыхлую землю и утопали в ней почти наполовину. Секунд через 30 Алексей уже поравнялся с машиной.
Дверь автомобиля неслышно открылась и из него вышла Юля.
- Принесла? - быстро спросил Алексей, глубоко вздохнув.
- Да, вот - Юля протянула ему несколько свернутых бумажных листов.
Алексей проворно сунул их во внутренний карман плаща и вздохнул еще раз.
- Спасибо, что привезла - с искренней благодарностью произнес он.
Юля ничего не сказала, просто посмотрела на него слегка укорительным и взглядом. Колесов развернулся и побежал обратно, отмеривая по секундомеру оставшееся время. Юля опять села в машину. Она хотела предложить Алексею подождать его, но не стала, так как знала, что он все равно откажется.
Девушка не успела уйти далеко. Колесов смог без труда найти ее и практически догнал, однако решил все же подождать в межгаражном пространстве до тех пор, пока она не откроет металлическую дверь, встроенную в ворота, чтобы не потерять элемент неожиданности. Ворота неприятно заскрипели, и девушка скрылась в темном пространстве, закрыв за собой дверь - не на замок, а просто так.
"Ну вот и хорошо" - промелькнуло у Алексея в голове и он медленно побрел в сторону заветного гаража, иногда оглядываясь по сторонам. В темном помещении зажегся свет - Колесов понял это, когда подошел ближе. Но свет почему-то был не приглушенным, лившимся сверху, а наоборот, каким-то чересчур ярким, как будто лампочку положили на пол. В гараже послышалось шелестение пакета, а после стало невероятно тихо.
"две минуты" - в голове включился автоматический таймер. Алексей стоял прямо возле двери - неподвижно, словно часовой из почетного караула, а бетонные стены гаража между тем не издавали ни звука. Девушка переступала грань. Так было со всеми; так было и с ней. В самый последний момент, посреди вороха свалившихся проблем, посреди отчаяния и скорби, посреди тоски, унижений и бездушных воспоминаний, всегда всплывает мысль о том, что все можно исправить. Назначение этой мысли Колесов понял уже давно - она давала человеку последний шанс, она ставила его перед необходимостью последнего выбора. И многие не переступили черту, благодаря этой мысли. Но на этот раз будет по-другому, Алексей это знал, иначе не пошел бы за этой девушкой несколько часов назад.
Раздался звук скоблящей бетонный пол пластмассы. "Пора" - Алексей еще раз закрыл лицо руками на несколько секунд, а затем резко выдохнул. Дверь открылась без скрипа, что вызвало у Колесова неподдельное удивление.
Гараж был не слишком большой - на одну машину, которой сейчас не было. Посредине была выкопана двухметровая прямоугольная яма для осмотра машин, с залитыми цементом стенами. За ямой оставалось еще довольно большое пространство под всевозможные полки и ящики с инструментами и запасными частями, которые были закрыты от постороннего взгляда заляпанной и прохудившейся во многих местах оранжевой занавеской на двух "струнах", которая незатейливо прикрывала дальнюю часть металлического верстачного столика с набором напильников и тисками. Почти у самого входа валялась шестидесятиватная лампа с отходившим от нее витым медным проводом с хорошей изоляцией.
И посреди всей этой картины находился живой человек, правой ногой наступивший на пластмассовый ящик, чтобы закрепить на торчавшем из потолка металлическом крюке грубую канатную веревку, перевязанную специфическим узлом.
Девушка стояла в полной растерянности, не зная, что сказать. Она явно не ожидала увидеть здесь кого-то еще до приведения своего плана в исполнение. Ее мысли как будто куда-то испарились, она тупо смотрела на человека, несколько мгновений назад преспокойно вошедшего в дверь и ничего не понимала.
Алексей подошел ближе.
- Ну же, продолжай. Я не буду тебе мешать - произнес он голосом полным отрешенности.
Девушка рефлекторно отпрыгнула назад, пытаясь уберечься от столкновения с незнакомым ей человеком, который шел прямо на нее, однако по-прежнему молчала.
- Ты же хотела покончить с собой. Ну давай же - голос Алексея выражал одновременно и негодование и раздражение.
- да...да....кто в...да...как... - дар речи не возвратился к девушке полностью, она говорила урывками, что выдавало в ней крайнее смятение.
А Колесов, между тем в одно мгновенье наполнил свои слова гневом и негодование.
- Ну давай, давай же! Тебе одиноко! Тебя никто не замечает! Давай, вешайся! Это выход! Да, продолжай!- Алексей кричал, кричал с яростью обличителя.
Этот крик пробудил девушку и она, в одно мгновенье погрузившись в бездну эмоций, тоже начала кричать дико и свирепо. Она уже все поняла. Не разумом, нет, разум не способен это понять - поняла сердцем, душой, внутренним миром; она поняла, зачем пришел этот человек; поняла, почему всю дорогу у нее было ощущение, что за ней кто-то следит.
- Да кто ты вообще такой, чтобы говорить, что такое одиночество?! ТЫ знаешь?! ТЫ знаешь, что это такое?! Ты ничего не знаешь! У меня никого нет! Никого и ничего!
Алексей резко обернулся и в его глазах блеснул свирепый огонек. Отношения с этой миловидной девушкой мгновенно перетекли в последнюю стадию, когда уже становиться неважно, знаком ли человек или нет, а значение имеют лишь те слова, которые вырываются из хрипящего горла. Это случалось крайне редко, чтобы стадия растерянности сменялась таким всплеском эмоций, таким жарким спором. Алексей это подметил и резкая смена в голосе девушки ничуть не смутила его.
- Врешь! -Алексей, сделал шаг вперед - ты всю жизнь лгала! Лгала себе, лгала другим! Ты ничего не можешь, кроме как лгать! Ты говоришь, что тебя никто не замечает!? Чушь! Тебя замечают, но не те, кто нравиться тебе!
В точку. Стрела, не оставлявшее надежды на счастливый конец. Алексей каждой нервной клетки почувствовал, как в душе у этой девушке, что-то надломилось от всплывшего воспоминания.
- Не правда! - вскричала девушка, но этот крик был полон неуверенности.
Колесов был прав. Конечно же, был прав. И с этим вскриком он узнал что-то новое, положил еще один кусочек пазла на свое законное место. И продолжал наступать, нагло и решительно, обрывая тонкие нити сопротивления, он продирался сквозь душу, он разрывал этой девушке память. Он бил ее, бил словами и он готов был продолжать, потому что только так можно было спасти ее - перекричать, перекрыть своим властным и спокойным голосом ее внутренний голос, который говорил, что уже ничего нельзя исправить.
- Правда! - Колесов крикнул так громко, как только смог и девушка сразу же "выпала в осадок", ошарашенная тем, что этот человек нашел в себе силы смирить бушевавшую в ней страсть - Ты хочешь, чтобы тебя замечали только те, которые тебе нравятся, но они смотрят только на длинноногих красавиц! Ты им не нужна! Но вспомни того прыщавого парня, которого ты отшила! Помнишь?!
Она помнила. Как и помнила глаза убитого горем парня, еще "слишком неопытного для нее", который то "и целоваться толком не умеет".
- Подонок! Сволочь! Как ты смеешь! - девушка уже плакала, уже билась в слезах. Ее сжигало изнутри. Совесть, проснувшаяся совесть. Алексей открывал ей глаза, заставлял вспоминать то, что она хотела забыть навсегда, но странное желание спорить, доказывать свою правоту не унималось в ней, и она продолжала кричать - Ты не знаешь! Не знаешь, что это такое, когда родители забывают о тебе, когда сюсюкаются с твоим младшим братиком! ТЫ не знаешь!
Алексей кинул на девушку презрительный взгляд. Воздух в гараже как будто сдавил невидимый поршень, и он стал тягучим и плотным. Воздух предвкушал, предвкушал те слова, которые должен был произнести человек с серо-зелеными глазами.
- И они не знают - Алексей не сказал, а скорее прошипел, процедил сквозь зубы и каждое его слово, как кинжал вонзилось в сердце, а на зеленый верстачный стол упали несколько развернутых листков.
Электрическим током по телу девушки прошла волна ужаса. Она увидела то, что было изображено на этих сероватых ксероксных листах, немного согнутых посередине. И в то же мгновенье глубоко внутрь залезло какое-то нехорошее чувство вины и осознания ничтожности, мелочности, напыщенности своих проблем. На листочках были фотографии. Фотографии детей. Детей, страдавших от голода. Мальчиков и девочек, стоявших на фоне ветхой землянки. Их ребра выпирали вперед, прикрываясь лишь тонким слоем кожи, а живота почти не осталось. Их лица напоминали скорее черепа, обтянутые не кожей даже, просто коричневой пленкой. Это были дети. Дети, в глазах у которых не было надежды - только безропотное согласие с собственной участью.
- Посмотри на них, посмотри - продолжил Алексей уже спокойнее, но все еще с долей отвращения в голосе - эти дети две недели не брали в рот хлебной крошки. Они умирали! Понимаешь, умирали! Умирали самой страшной из всех смертей - умирали от голода! Но они не пошли вешаться! Они не пошли топиться и прыгать с обрывов, хотя их горе было в сотни раз больше твоего! В сотни, слышишь?! И как же ты, у которой есть квартира, у которой есть родители, у которой есть кусок хлеба, в конце концов, можешь говорить о том, что ты не можешь больше терпеть, что твоя ноша тебе не по силам?! - Колесов еще раз взглянул девушке прямо в глаза - Не можешь ты так говорить...не можешь.
Алексей развернулся. Его взгляд был холоден как обычно, холоден и убийственно безразличен. Обличающий, обнажающий слабости взгляд. Взгляд, который мог свести с ума. Взгляд, который прожигал сердца людей насквозь, который напоминал человеку обо всех его грехах, который заставлял просить прощения. За спиной послышался очень слабый звук. Звук упавшей на пол слезы. Но это были уже не те слезы, что проливала эта милая девушка по ночам, не слезы отчаяния, не слезы скорби. Это были слезы сострадания, слезы вины, раскаяния, слезы возрождения...
Металлическая дверь громко хлопнула, и в лицо Алексею ударил порыв прохладного вечернего ветра. "Вот и все" - пронеслось у него в голове, и чувство скрытого удовлетворения, которое возникает иногда после хорошо выполненной работы, растеклось по телу. Колесов привычно закрыл глаза и, подняв лицо к прозрачной, недостижимо далекой высоте голубого неба, произнес несколько слов. Слов благодарности за то, что все прошло хорошо...