более удобная версия https://mac0096.wordpress.com/34-2/
Записки Читающего,
Дневник, исполненный созерцанием так, чтобы не став романом, ни захлебнуться черновиком
"...случайное, поверхностное содержание той или другой человеческой души и без того явно во всей своей непривлекательности и нуждается не столько в откровении и увековечении, сколько в сокровении и забвении."
В. Соловьев
Mittler zwischen Hirn und Händen muss das Herz sein
Вместо пролога
Невзрачностью песка ссыпаются мгновенья, - вполуха телевизор поглощаешь, вполглаза книгу ешь; - и всё не то. Хандрит душа, тлетворной глиной прозябая. Рука скользит по воздуху, ища занятий и опоры: пасьянс? фисташки? протереть очки? - Не находя, от злости, захлопывает переплёт и убивает сияние экрана плевком ремоут-контроля по красному зрачку; - и, не довольная достигнутой вершиной тишины, сопровождает суетливость в ноги. Те распрямились, - а время всё бежит, хотя, - по звуку сердца и застывшим стрелкам, - ползёт, колотит, - выносят на балкон, и там внизу, безумьем муравьев страдают пешеходы. Рывком неверным нервная ладонь, в рот вперив сигарету, вздыхает потом. Дребезг в голове. Игральными костями в кулаке трясётся мысль. Не ведая вопросов философического толка, врёт пустотой и обрастает пылью быта. Помыть полы? Швырнуть яйцом с балкона? Залить соседей? Поиграть в балду? Ногтём столкнув с подушки пальца тлеющий окурок, вгоняешь в гроб семь атомов О2, и не жалеешь, но желаешь, доставить членам труд, - хоть ковыряньем носа и пожевываньем губ. Вскрыть! - ударом лба в торец двери, - проклятую мечту, позывом гнойным, кровяной мозолью, сбивающую ритм движенья кадыка; взять напрокат бессмысленное рассуждение, извилин шевеленье одолжить, - затмить, убить её, её расположенья; cum grana salis смысл, суть и суету; гнетущую тоску, довлеющую скуку, листом рекламным обвернувшие её, - её, -грезу о жизни полной,- как пустота испитого графина - и живой, -в венках цветами незаполненных могил,- прекрасной, - вязкой рвотою в подъезде, - чудесной, -как коленвал грузовика, - насыщенной, -довлеющею вонью стояка, - осмысленной, -из-за плеча толковостию словаря, - непостижимой, - плевком сопли на кнопке лифта, - и легкой, -восьмой затяжкой косяка... -зачем? зачем живём?.. - затем лишь мнится, чтоб время делом развлекать и не давать часам бежать впустую.
***
"Дорогая, милая, хорошая!", - сколько слов! Сколько банальных, несказанных слов! Сколько лжи, растраченной даром! Сколько касаний, не переросшихв любовь! Сколько поцелуев, упавших в другие губы! Сколько взглядов, отведенных, когда нужно было смотреть! Сколько чувств, затаённых, когда следовало открыться! Сколько времени рядом не с ней! Сколько дрожи, ушедшей в песок! Сколько пуль, попавших не в то тело! Сколько пролётов, не собравших лужи моих мозгов! Сколько пепла, не бывшего моей плотью! Сколько лет невыпресненных... секущими неоправданными ожиданиями и иссякнувшими оправданиями надежд... между тем настоящим -
Детства моего чистые глазёнки
и будущим, которое теперь уже даже не прошлое...
Съели вместо устриц алчные бабищи ...
Школьный холл первого этажа. Дежурство у раздевалки относительное удовольствие, - сорок пять минут, один урок, один, на низенькой даже для четырнадцати лет скамейке. Но есть еще раздевалка для девочек (это позже будет "М" и "Ж", взаимовлекущее, членораздельное противоборство полов, а тогда, - мальчики и девочки), - и там дежурит она. Одноклассница. Чьи взоры, - не так часто как хотелось бы, но так нередко, что торжествующая надежда наряжалась уверенностью во взаимности, - пересекались с моими. Через два прохода и ряд парт. Минута, две, три... - глядишь будто в окно, а там, -несмотря на весну, -не видно ни солнца, ни цветущих ветвей берез, тыкающихся в стекло, но только ее профиль. И из самого отдаленного уголка сердца, запертого робостью и страхом потерять лицо перед отказом, звучит мольба: "обернись, обернись, умоляю, обернись!". И едва она, ненарочно уронив карандаш, наклоняется поднять его, её карие зрачки перехватывают мой нескромный взгляд, - я утыкаюсь в учебник, ощущая как горят щеки, стыдясь и проклиная себя и благодаря ее, как только может благодарить влюбленный (конечно, я не считаю себя таковым) возлюбленную (о да-да, кто же она еще?), - за то, что не было в ее глазах насмешливого огонька, за то, что не было презренья, за то, что вовремя упала ручка (или карандаш?), за миг подаренной любви, за все, за все, чем жизнь прекрасна...
Вот мы вдвоем - как я не смел мечтать. Сорок пять минут. Лишь она и я. Столь много времени нам вручено судьбой, чтобы сказать, чтобы признаться. Столь мало, чтобы решиться. Столь рано выпало оно, чтобы вылиться во что-то большее невыплаканных слез поллюций.
Первые семь минут мир вокруг симулирует собственную гибель замолкающим движением: еще шныряют опоздавшие ученики, еще проходят задержавшиеся учителя, еще хлопают двери, слышны шаги, окрики и шепоты. Но вот стихает,- если что и издает звук, так только минутная стрелка настенных часов. Ища защиты от пустоты вселенной, заполненной лишь ей и мной, - как страшно и прекрасно! --прекрасно, ибо она рядом; страшно, ибо я не знаю, что сказать, что сделать... --я отгораживаюсь от мира, - от нее, -раскрытой хрестоматией. Там - карты, рисунки, сведения, в другой момент крайне интересные, но сейчас - прыгающие и размывающиеся от кипящей крови в пульсирующих венах. Подходит. Садится рядом. Мои пальцы подрагивают под обложкой, - тихое счастье, - их не видно. Боковым зрением отмечаю - она пристально смотрит на меня, будто чего-то ждет. Неловкая пауза, во время которой все строчки окончательно превращаются в невразумительные графики кардиограммы. О, Боже, как хочется упасть пред ней, обнять ее колени и... про то, что за "и" тогда еще не думалось, было просто - целовать. - В понимании отроковического неведения - наносить, едва лишь чувственным мазком, губы на запястья, колени, предплечья... Свои на Её... на что изволено открытостью одежд... минимализмом "на..." непосланных надежд... Или, - меньше. Только сказать! Много! Рвущегося из сердца! Но и это "только" застревает на зубах. Еще три года до того как сформулируешь чужими словами "без вас хочу сказать вам много, при вас я слушать вас хочу...".Пусть даже тишину. Молчание уст, без слов прекрасных. Не выдерживает. Первый шаг, - её...
- Что читаешь? - и он же последний шаг. Звонким голосом, -словно капля росы упала с ветки на соцветиеландыша, - легким дыханием, невесомее весеннего ветра, нежным почти касанием, - между нами лишь вздох... Последующие то ли пять, то ли семь лет я терзал себя страстью по ней, быть может, рожденной благодарностью за внимание ко мне, илиза отсутствием другой, достойной высокого пьедестала, с которого она падала не раз, - да-да, какое мучительное страдание было видеть ее, получающей "пару" или даже тройку, какой стыд расходился краснотой по моему лицу, когда она, споткнувшись, падала и юбка задиралась под смех свидетелей неловкого и невольного унижения; как мерзко было слышать множество историй про нее, иной доставивших бы во мне определение "блядь"; как больно было видеть ее пьяной, кричащей из раскрытого окна "я люблю тебя" другому; как противно было пожимать руки, достоверно ласкавшие ее, - руки знакомых, презираемых мной. Несмотря на все это и мой хриплый, односложный ответ, не поддержанный блеском глаз, уткнувшихся вниз, в страницы, любовь, - чтобы я не думал о ней тогда, позднее, сейчас и в будущем, - любовь, - не моя, не её, но наша, - умерла в тот момент. Закончилась той фразой, единственной репликой, обращенной из её уст когда-либо исключительно мне... И быть может, мне стоило пожелать умереть в тот момент. Изгибнуть, лицо вложив в округлости калений.
***
Вдохновения нет. Есть Фет.
***
Электричка с некоторых пор стала вызывать во мне рвоту и надменное желание избегать ее урочищ. Сколько уже лет обувь не оттаптывалась внезапно привалившимся от резкого торможения телом; давно уж ноздри не отравляли мозг запахом замшелости, легкого перегара, дешевых духов, невыспавшихся голов, потеющих тел, чихающих лиц, всякой прочей сальности и грязи; ладонь успела забыть холод ручки двери в тамбур; а уши -несмолкаемый шум, в котором навязчиво и нераздельно слышится беседа вполголоса и с усталостью о детях, громко и оптимистично за политику, невнятная музыка из плеера, премерзкий звонок мобильного, заливные смешки, тяжелая одышка, что-то зычное про "Спартак", нечто тихое о "люблю", совсем рядом, за спиной - жаль не шепотом - пивная отрыжка, и надо всем - стук колес о стыки рельсов. Но вот пришло время и я снова связан путями железных дорог да переложен шпалами незнакомых встреч. - О да! Необъяснимое притяжение общественного транспорта - легкий локон, вскинутый движением головы касается моей щеки; ненавязчивый аромат сквозь ноздри обжигает мозг, а одарившая этими случайными, невесомыми, невинными и ничего не обещающими аллюзиями, не показав лица, растворяется за сутулыми, широкими, распрямленными, скудными спинами прочих пассажиров, прелестным - быть может, лишь из-за тщательно скрадывающей недостатки фигуры одежды, - силуэтом. Есть шанс - равный явлению Божьего лика - увидеть ее завтра. Существует расклад - чуть больший, чем возможность умереть нынешним вечером, - узнать ее по ржавому цвету волос и прическе, волной омывавшей плечи. Но всего вероятней, - хотя и менее, нежели в мирах Шекли, - мы больше не встретимся никогда... И сладкая печаль замедляет шаг. И замечаешь дуновение ветра. И прядь изжёванной, жёлтой травы, отбросившей одеяло снега. И приближение весны в подергивании морозом воздуха января.
Люди. Множество. Зачитавшись книгой от мира, все равно взглядом переползаешь к ним, - живым и таким бесполезным с точки зрения собственного существования. Реальность побеждает искусство. Мрачный, мятый и словно немытый таджик, - мои комплексы приписывают ему затаенную агрессию - изучает схему движения. Отталкивая восвояси низкую необоснованную - а где-то и искренне ксенофобскую, но тщательно задавливаемую желанием казаться лучше хоть в собственных глазах - неприязнь, завидую ему - как прекрасно, должно быть, читать Джами на фарси. Вовсе неловкая мысль! Бред! - и поддакивая этому мнению, глаза убегают влево: молодая девушка. Вероятно студентка. Внешностью безынтересна как лекция по молекулярной биологии. Рядом юноша - упоённо погружен в тетрадь. Неужели еще кто-то учится не только из желания получать маленькие нетрезвые радости, не лишь ради исполнения долга перед родителями, возникшего из их обязательства никому сделать человека из простого удовольствия, но и по личному интересу? По диагонали, через затёртый, оплёванный пол, - тяжелая, обрюзгшая туша, увенчанная поникшей на грудь головой. Из под кепки одинокой мясистой грушей свешивается нос. Пухлые пальцы пытаются сцепиться на животе и, не встречаясь, словно влюбленные в зачарованном лесу, расстаются, так и не добравшись друг до друга, и безвольно повисают на коленях, едва заметно подрагивая. Где-то и когда ещё, - взгляд уже не помнит, - женское человечество. Две пары - одна тридцатилетних (теперь для меня молодых), в промежутке между оценками "так себе" и "ничего": "ой, а где ты такой лак взяла? хороший?"; - и другая - - около пятидесяти, блестя сальными лицами, похожими на свиные - в ближайшем будущем отбивные перед первым ударом скалки,- - свежит приглушенный сумрак оскалом золотых зубов, пробивающимся сквозь до мерзости ярко накрашенные губы: "младший вчера в институт ездил! представляешь, с первого курса ему уже надо выбрать и специальность и подспециальность. Откуда же ему, школьнику, знать, чем они различаются?". Женщинам, видимо, необходимо рожать детей, чтобы был предмет посплетничать, когда новинки мод и косметики для них уже не актуальны. И далее - портретная галерея трудяг физического и нравственного покроев, отпаивающих души, запачканные работой, после трудного, но такого обычного, трудового дня - кто пивом, кто отверткой. Они одинаково безлики и серы, будто один и тот же повторяющийся узор на обоях, несмотря на различие в возрасте и позах. Их столь жизненная будничность излучает также много очарования, как и незанятые сиденья, вбирающие тени обитыми дерматином каркасами.
Сидящие напротив наиболее сложны для наблюдения, но и не менее заманчивы. Боязнь встретиться глаза в глаза - комплекс одинокой души, страх откровенности. Нежелание являть незнакомцам что-то, что считаешь главным в себе, - пусть даже это главное, - - как говорил Кэнко, - - пустота, заполняемая мыслями, а сами мысли - как отвечаю ему я - лишь отражение нашей пустоты. И мне понятно отчего европейцам так до пошлости важно общение иезуитским зрачок в зрачок, и почему им кажется взгляд отведенный ложью. - Им хочется правды, им нужно доверие, им необходима опора в виде определенности, они ищут того, что не свойственно душе - заполненности. И тем проще смотреть вдаль, через проход - можно отвести взор и сделать вид ненарочной оглядки. В упор труднее и больней. Притвориться. Обозначить случайность.
На этот раз, неловко впору соскользнул рюкзак с коленей. Перехватывая его в падении, выцарапываю анфас дамы напротив. Типичная престарелая дева, - каменный лик, отполированный удовлетворительным страданием сексуального воздержания, веточка рта - неестественно прямая и нестерпимо тонкая, - опустошенные, без зова и желания, неподведнные глаза, обращенные поверх всего и не отзывающиеся ни на что, кроме условной точки в дальнем углу, дисциплинировано сомкнутые колени. Она выглядит надменной, хотя эта поза лишь защита от мира и жизни, красоту которых она не вкусила и даже не приоткрыла. Неудивительно, что она, должно быть, несчастна. Мой обескровленный интерес перетекает на мчащуюся улицу в раме грязного окна.
По проходу движется попрошайка. Юродивый. Или прикидывается. С двумя грязными и на вид тяжелыми сумками в одной руке и мошной для подаяний - в другой. Огромный. Ссутулившийся. Головой долу, боясь предать на суд толпы лицо и выставив вместо него обглоданный плешью череп. Словно большое животное, прирученное, привыкшее к побоям и выброшенное на улицу за старостью, он идет тяжело, но аккуратно, стараясь ненароком никого не задеть. Мыча, как ребенок, еще не научившийся расчленять звуки в слова. Перепачканная куртка бубнит оторванным карманом и расходящимся по шву рукавом не замечает убираемые от возможного соприкосновения чужие, не одетые ей, части тела... нечищеные от века ботинки пыльно угнетают шарканьем привыкший к ним пол; сальные штаны, затертые жизнью до той же степени, что и свалявшийся, ещё остающийся клок волос - подправленный на брови, ближе к уху, рукой, - - его ли? - или ещё жива мать, видевшая его милым младенцем на своих руках и по вечерам привычкой проводящая сморщенной уже ладонью по облезшему черепу инвалида, во лжи себе, тихо шепчущая: "все будет хорошо"... И так он естественнено подходит интерьеру вагона, включающему сидящих нас, - столь скромно демонстрирующих равнодушие к нему, - - опустивших глаза, отвернувшихся в окно, проявивших вдруг интерес к коммивояжеру, предлагающему крайне ненужные товары, вышедших покурить в тамбур, или просто заёрзавших, заигравших пуговицами собственной куртки, в ожидании скорейшего его минования, - что оно, равнодушие, уже тождественно толерантности, проявляемой нами к неубранному мусору, раскиданному между рядов - бутылкам, упаковкам, обрывкам газет, - - и вызывающему лишь легкое смущение в десятой доли ещё не привыкших (или уже отвыкших) видеть его сердец, качающих кровь в нервно отдернутые конечности от случайного соприкосновения с грязным стеклом окна или оставленным кем-то фантиком... Удивительно ли, что никто ему не подал и монеты? - была ли пара голов, обернувшихся в его сторону? Хотя бы из любопытства? - отнюдь; - все это так знакомо, так обыденно, так тошно просится быть забытым, ради сохранения в себе высокого чувства человеческого достоинтсва. Безразличие к нему - это желание не платить вниманием отдельным эпизодам нашей судьбы, в итоге не заканчивающимися до гроба и становящимися кадрами в картине существования, не смирёнными всеми заботами, всей рутиной, выпадающей на день, и досадно раздражающими обязательным попаданием в нашу жизнь - как птичий помет, упавший на плечо, как вот этот... человек?... несчастный?... или просто непонятая Богом душа и тем брошенная Им в омут бытия недоделанной, невызревшей..., как вопрос, вечно теряющийся в ненайденном ответе "а почему я?..." - и далее, по списку: "...попал под опростание голубя", "...движусь в этом блевотном поезде", "родился именно здесь, именно тогда-то и точно таким...". И наше игнорирование вырисовывает его - чей бубнеж уже затихает в сигаретном дыму тамбура - символом неудачной карьеры, бестолкового замужества, незаработанного миллиона, нереализованного таланта, даром потраченного вечера, выброшенной на ветер любови, раскассированной молодости, неуловленного шанса... И я - немного отличаясь от всех поиском оправдания для бездушия - нахожу его в ловкости Хозяина слона, жующего сахарный тростник - грех неподавшего не больше, чем вина просящего...И даже так, - не попросилась слеза в глаза, не дернулось веко и стук в груди не прервался. Мне всё равно...
"Люди добрые! Я странница. Хожу по миру. Свечки ставлю. В церквах по хозяйству помогаю..." - остановку спустя отвлекает от рассеянного размышления звонкий, живенький глас. Предполагается, думаю, пение. Что-нибудь из церковного. A caplello.То самое, без попаданий в ноты, за которое надо доплачивать слушателям. Ан нет. - "...Была в Крыму... Краснодаре... в Храме архангела ... красила... цветочки... " - колокольчики исчадия воцерковления то и дело тонут в переливе мирских бубенцов. - Бабулька - хотя брошу пить, если есть ей за шестьдесят, - просто одевается похабно, сообразно нормам правоверия; платок замусоленный, валенки, не то пальто, не то плащ затасканный, - журчит и резвой серостью пичужки порхает по проходу. На ней божья благодать - умение нравиться актерской вжичивостью в образы, способность увлечь толпу, а возможно - просто оптимизм, - товар, крайне дефицитный у людей вечером будничного дня. Господь воздал ей за веру - кто полтинником, кто десяткой, но пятая часть всех пассажиров раскошелилась, утвердившись в своей религиозной принадлежности. Уже дойдя до противоположного тамбура, она обернулась. - "Была в Чечне. Чеченцы - те же люди. Помогали. Кто подскажет. Кто подвезёт, значит. Хорошие, добрые люди. Добралась до места, где наши псковские ребята погибли. А тяжело ведь - руки уже обламываются. Так чеченец один видит- баба всё ж таки - подхватил на машину. Правда, до креста самого - там большой вкопан - не доехал. Мне же, говорит, жить здесь. Я понимаю. Там чуток оставалось. Метров сто. Уж я дошла как-то. Цветочки посадила. Свечи зажгла... А чеченцы - что же - хорошие люди...". Неказистая история надавила на патриотизм или на какие другие скрытые струны... Еще полтора десятка неподавших замахали десятками в воздухе, призывая рассказчицу и отчего-то ленясь самостоятельно подойти к ней. Некоторые опустошили карманы по второму разу. За жертв войны, спровоцированной государством. Тем самым, что бессильно дать минимум сострадания или хотя бы признания юродивым... Уже сильно поддавший, у меня за спиной, произнес навзрыд: "мать, а скажи, я доеду сегодня домой?" - "Ой, сынок, грех это так пить-то..." - "У меня друг там погиб..." - "Ну что же, этак ему легше не станет, да и ты душу-то мутишь. Домой приедешь, там чуть-чуть можно. Езжай до дому-то. А это пиво-то свое брось. Хватит уж тебе"...
***
Нет и не было у меня обуви, не спотыкнулся в которой хоть раз. Будет ли?
***
Если уволиться и сесть писать, то жить на что?
А если работать и писать, то жить когда?
М. Жванецкий
RATIONES DECIDENDI
Если вам интересно...
...По внутренним ощущениям... стоп, - так не сначала получается...
Искони бяше орбайтн. Однако по причине отдаленного присутствия руководства, насыщения живота двумя чашками чая, мозга - прочтением всего, что попалось под руку, а души неудовольствием от того, куда эти руки постоянно тянутся, плюс вследствие общего спада деловой активности на мировых рынках, я был расположен покопаться в себе и решить: чего же мне жаждется? И вот уже отсюда - "по внутренним ощущениям" - мне хотелось куснуть яблочка, устроить акт сексуального террора в отношении... - кого, впрочем, для соблюдения интриги, умолчим - и зевнуть. Но был я на работе, за окном ветер косил зонтики пешеходов, а дождь - сформировавшись в потоки, не сдерживаемые профилями тротуаров,- упивался их же обувью, и мог я осуществить лишь последнее из желаемых, а первые два чем-нибудь сублимировать. Сублимируется у меня обычно все тем же,отчего душа уже обрыдла и молила успокоить - хоть водкой, хоть ампутацией, - мятущиеся мои конечности; и вот, - показался под конец рабочего дня тупичок. Рядовой и безрадужный, - каковой случается,когда делать настолько нечего,что уже и не стремишься ничего не делать, и осталось только пересидеть чуток.
...Расслабленный и примелькавшийся, в обескураженности собственной значимости, указательный палец щелкнул клавишей.Интуитивно, - подобно слепой и пьяной бабе, подавшейся настойчивости, -монитор раскрыл предо мной то ли блог, то ли форум... хлестанувший по нервам вырванной из контекста фразой:
?Я абсолютно не умею рисовать, но больше меня угнетает то, что я пишу стихи?
Что-то тронуло в ней наивной недоделанностью и многообещающей остовностью: её можно переделывать бесконечно, передавая многообразие человеческих состояний подменой пары глаголов и (для зануд) прямого дополнения, от элементарного [...] лепить [...] продаю пластилин; - до более комплексных конструкций - [...] петь [...] играю в шахматы; [...] любить [...] дою слоних; [...] порхать [...] курю; [...] соображать [...] люблю родину; [...] пить [...] женат; [...] класть член на [...] ещё жив [...]; ну и так далее, доколе не вышла у меня заминка с инфинитивом "писать", и, пока ум находился в обескураженной растерянности, память поскребла по сусекам ретроспектив иные направления...
Нет, это всё не то...
Есть такойзакон: "если можешь - не пиши". Есть я... - незнамо кто, предпочитающий самоанализ самооценке и оттого тратящий больше времени на депрессии, чем на общепринятые пороки. Есть жизнь, в которой нужно кем-то быть и, - что хуже, - чем-то стать. По крайней мере, - как учили в детстве - человеком. Есть мир, где я былинка, вращающаяся вместе с крохотной планетой ради никем не объясненных целей. Есть миллион книг - как малопродуктивный способ наращивания мозолей, как смазанные поцелуи сердца и ума, как вялый инцест крапленых идей с недоношенной страстью, как вовсе неэффективное следствие простой необходимости убить свободу минут, досадно выпавших в промежуток от смерти до сейчас. Есть глупость людей, - едва увидев свет, не умирать. Есть боль, толкающая в преступление путем залога существованию души, с последу"щим разменом рублей переживаний на предложений пятаки. Нет... Чего же нет? Нет правды, не заставившей не верить. Нет истины, что не хотелось бы оспорить. Нет звезд, не призывающих пленяться. Нет неба, не зовущего стать частью. Нет снега, не упавшего под ноги. Нет встреч, не посуливших счастья. Нет тех, кого не стоило б терять. Нет мысли, не нашедшейся во мне невольным повтореньем нечитанных произведений. И нет меня вне строк и вне сомнений...
И это в топку... Паскудные вы мои... нюни...
Ползая под столом на четвереньках человек обыкновенно настолько счастлив, что товарищество памяти с опытом не складывается, и в итоге он удовлетворен жизнью, еще не познав истинных наслаждений и сопутствующих им разочарований. Затем, разом, как-то всё вдруг идетнаперекосяк и... - где ты быль, моё прошлое, в рейтузах и байковой рубашке? Детский сад натер первую болезную мозоль. Предназначенная к насаждению радость времяпрепровождения в обществе себе подобных не лежала сердцу и в руки не шла - как вожделенный самосвальчик, вечно играемый другими согрупниками. Судьба постелила жесть и осклабила зубы. Тихий час, молоко с пенкой, непонятные, отличимые только бабскими прихотями, существа с номенклатурой "девочки" - всё это навалилось разом и серьёзно напрягало. Вполне себе зрячий рок - я еще не знал, что в будущем он поимеет мало споспешествовать мне в начинаниях, - уже тогда исходился завистью по сугубым моим способностям и не преминул лишить меня столь жалкого средства успокоения, как возможность знать и употреблять ёмкие и образные идиомы, хотя бы и в изустной традиции. Так я стал декандетом, прежде чем познал заблуждения идеализма. Подсознание, желая предохранить меня от приобретения множественных комплексов, в суммарном сочетании коих я вполне мог бы составить конкуренцию Потрошителю и Чикатило, оставило без внимания множество интересных нюансов детства. В сухом остатке, воспоминания во мне открываются в момент наличия: семи лет, родственников, мечты стать танкистом, школы и общего неудовольствия жизнью. И вот именно последнее обстоятельство обыкновенно и подталкивает людей писать. Впрочем, начало было недобровольным, - изпод учительской указки, - в пропись...
Блядь! Уж лучше предыдущие сопли.О"ка. Начало придумаем позже... Отложим слово до гностистического настроения и перейдем уже к сотворению...
...вдохновился вдруг я на поэму. Пробрало чего-то. Видимо перечитал Маршака и Михалкова, а может переборщил с просмотром диафильмов на рассказы Сутеева. Писалась она легко, как делаются все глупости в мире; читалась в судорогах - жизненно и натуралистично. Особенно - несмотря на отсутствие иных желающих - мной, ввергая в столь свойственные творческим рожам прекословия с alter ego. Безусловно, мир не заслуживал столь щедрого дара. Реверсом переживаний же хотелось, чтобы оценили, похвалили, или - по крайней мере - не наподдали за вольность некоторых использованных идиом. Лучший критик -время; - спустя пару дней, перечитав творение, я проклял вожделения графоманства и, - здесь надо отдать мне должное, ибо впоследствии подобным же образом увенчивались все мои упражнения на литературном поприще, - поспешил все порвать и выбросить к едрени фени. Инцидент заставил задуматься о причинах писательского ремесла: лучший ли это способ избавиться от шаловливой моторики рук? Вскорости подоспевшее половое созревание в состоянии поллюций, хоть и подсказало правильный ответ, но не смогло уберечь от подлого порыва, насмеявшегося над безмятежным прожиганием таланта. Уязвимые чувства, настоянные, но не испитые сверстницами, реагировали на мусорные мелочи каждодневности, доставляя муку, менее переносимую, чем зубная боль или терзания Петра, вызвавшие судьбоносный вопрос Quo vadis? - всякий невиннейший проступок, как-то: случайное прикосновение края юбки, неловкий ответ, необходимость высморкаться в платок и ее реализация в рукав...
Здесь, взглянув в окно и засмотревшись красотой движений погибающего в судорогах листьев углекислого газа, я остановился, добавил органики выдохом, и снова перечеркнул все выше выплеснутое. Дисплей монитора терпимей к моим практикам, нежели мои требования к литературному произведению... И всё же, через неделю я то ли продолжил, то ли начал новое:
Если вам все еще интересно...
Это произведение задумывалось то ли как повесть, то ли как длинный рассказ - вечно их путаю я, привыкший к иноязычным conte да novella, - с красной нитью бегущей сквозь него идеей смерти. Обрывки личных воспоминаний, впечатлений и ощущений должны были гармонично (никак не иначе!) вплетаться в и нанизываться на неказистую фабулу жизни распадающейся (или только-только формирующейся) семьи. Но... служенье муз не терпит суеты... - Во-первых, семья ни хрена не распалась. Вторых-во и -третьих изложу так: обладая неким опытом на литературном поприще, эмпирически у меня вычислялось: на создание "хорошего" (в моем, авторском, понимании; если у вас достанет терпения дочитать сию ересь до конца - то и у вас должно сложиться подобное же адекватное восприятие) произведения нужно немного больше времени, чем уходит на осознание сомнительности мира по части вашего в нем процветания; гораздо значительнее энергии, нежели потребно для получения простого мужского удовольствия и чуть менее отваги, чтобы заявлять себя в наше время космополитом и отрицать величие России в какую-либо из исторических эпох, за исключением последнего десятилетия двадцатого века. В трех словах - это долго, мучительно нудно и не обещает ничего приятного. При том, ни одного полностью устраивающего меня сочинения свет пока не видел. В равной степени заявление сие охватывает и собственные мои экзерсисы, - подразделяемые на две группы: уничтоженные и подлежащие переделке; - - правки и редакции, как правило, лишь уменьшают качество и оттого, второй тип творений долго томится в ящике или на флэш-памяти, прежде чем дополненный и подкорректированный выделяется синим прямоугольником на "десктопе" и, следуя нажатию клавиши "delete", навеки растворяется в киберпространстве... хотя конечно существуют линии Блоха и вера в то, что всё восстановимо, но как-то это отдает залежалым христианством; - и вещи, сотворенные руками отошедших к Бозе. Произведения живых авторов, включая современных классиков, предпочитаю я не читать, а, как истинный ценитель, гнобить их заочно, ибо гений рождается в единственном числе на век, а если вас опубликовали раньше, чем похоронили, то вы явно пролетели мимо нимба и моей скромной похвалы.
Еще через месяц я перечитал этот абзац и подумал: "плохо, но хуже уже не будет". Еще попил чаю и решил вернуться к предыдущей итерации. Сначала мне переделывать было не с руки, и я стартовал откуда-то с середины:
...но - черт подери эту изменчивость обстоятельств, лет и пристрастий! - какими-то неведомыми путями попал в мои руки Лермонтов. Затем - есчё какая-то классика. Итак, в скороспелом семнадцатилетии, неволею судеб, пришлось приступить к созданию эпохальной и самой великой в истории человечества трагедии. Две субботы, четыре бутылки белого сухого, и полтора блока сигарет вылились в вводную ремарку размером на три листа и - еще после двух пива - исповедь перед самим собой: все-таки, нужно творить роман (безусловно, не менее шедевральный и замечательный). Но подступила вторая сессия. Затем - практика незаметно деградировала в каникулы, и уже в них... - как-то, в очередной раз не было чем догнаться; жребий бежать в магазин вытащил товарища Ш*** и меня; на обратном пути августовский ветер расчесывал потрепанные кроны жидких тополей и наши нечасто встречавшиеся с шампунем волосы (о, эта счастливая юность, за судорогой интровертных волнений и чувств, игнорирующая внешние условности!), тёмное небо довольно ухмылялось мириадами звезд, особенно ярких ввиду отсутствия электрического освещения в нашем районе, краюха новой луны подло подслушивала нас; быть может от пива, а вероятней всего от общей мерзости обстановки, паразит Ш*** вдохновился и зачитал мне пару строк из Есенина, - ...заикал я на нескромный десяток лет поэзией, прежде всего, конечно, сочиненной самостоятельно. Так что не только водичка и придыхания в позе "Г", но и заниженная самооценка не помогали. Исступленный мозг, не чуя преград и опоры под ногами, устремился к созиданию и наваял черти-скока. Эпиграммы, сонеты, дифирамбы, эпистолы, рацеи, элегии, кансоны, пасторали, баллады, сирвентесы, секстины, мадригалы, тенсоны, шпрухи, эмбатерии, стансы, рондо, касыды, муаллаки, газели, вака, хайку, мелика, буколики, идиллии, лимерики, ямбы, хореи, амфибрахии, архилохи, анапесты и даже один муназир, - в течение пяти лет рождаемые, естественно, в муках, - выявили во мне недюжинный дар версификатора. Но не просто вялая способность крылась во мне, - гений, блестящий как солнце в равноденственном надире, нежданно упавшее в отхожее место сквозь щель под потолком, был безукоризненно подтвержден всеобщим непризнанием. - "Такое иезуитское извращение с вопиющим отсутствием не столько стиля и вкуса, сколько уважением к Парнасу и Кастальскому ключу никак не может быть поэзией. Вы просто жжете." - заявила мне бездарность, состоявшая в приемной комиссии Литературного института. Едва разменяв двадцатьчетыре, я полностью состоялся как поэт, перестал писать и, - надо отдать мне должное (повторюсь для тех, кто еще не отдал и по-прежнему мне обязан) - торжественно изнасиловал мусоропроводом тщеславие, вотивно сублимированное в - нет, не -надцать, а одну тетрадь, а также убедился, что я в натуре и с талантливой легкостью в состоянии совершенно ничего не писать, как бы то не представлялось невозможным. А иногда даже и не думать.
На этом месте, - совершенно неожиданно - свелось на ум четверостишие Хайяма:
Вы, безрассудно беспечные, - вы не золото,
Чтобы, однажды засыпанных землей,
Кто-то опять откапывал вас обратно...
- и ненадолго, - часа на три - я задумался о вечном. А потом просто, одним махом, опростался мыслью:
К своим за-тридцать я уже всё сделал, все обмозговал, вытравил, выжал и отжал, перекатил подумки и перетошнился идейками. В удручение низвергает одно лишь- жизнь бесконечна, а всё уже было. Кроме глухой могилы. Без памяти и солидарности. Осталось мне - родить дитя (так, говорят, нужно) и набомбить миллион - жене на содержание. И, - следуя примеру Диоклетиана, - можно смело отчаливать в Сычуань, возделывать крохотное поле, плодящее настроением каждый высокосный год и созерцать гору Шаньшань. Ведь всё, вплоть до того грядущего момента, - черновик, чья реальность подтверждается лишь зеркалом... бессмысленное оправдание для смерти... Но вот, передали, - чертова природа с какого-то рожна кинула западло и устроила в Китае землетрясение.
А потом вот еще сомнение... слишком уж я отвык от туалетирования (особенно по- мощному) на лоне природы. И если уж я настолько не сведущ в ботанике, что способен в средней полосе России перепутать лист мать-и-мачехи с heracléum, то среди разнообразий китайской флоры вполне рискую сорвать вместо лопушка какую-нить окаменелость в виде уха мамонтенка...
***
Самое позитивное в судьбе неудачника - пораженьями нельзя пресытиться. Всегда - до смерти - жаждешь реванша.
...Римлян били все... - греки, самниты, кимвры, тевтоны, галлы, германцы, пунийцы, понтийцы, израильтяне, парфяне, бритты... Их поражениями усеяны все учебники стратегий... Но они, даже после самых страшных катастроф, стиснув зубы, няпрягнув казну и жизнь, всегда возвращались... И так самые большие неудачники создали самую великую Империю истории...
***
Позавчера. Ворчливое небо разбросало тучи, не предвещая дождя, но портя настроение. Ей, но не мне - так радующемуся всему, что другим доставляет как минимум неудобство... - Она же со вздохом и безразличием пеняет на пасмурное лето. "А в среду у меня должны зацвести пионы... Жаль, не увижу..." - "Так съезди после работы. Полтора часа туда. Полчаса на созерцание. Пятнадцать минут - на бабушку. И еще девяносто обратно. К одиннадцати будешь дома...". - В достижении романтического чувства нам так часто помогает прагматичный расчет.
Не поехала...
Сегодня. Вечер. Листаю Аль-Мутанаабби: Мы - дети мёртвых. Так почему же боимся мёртвыми стать? Губами пережевываю соль фразы. Удивленно замечаю: телевизор включён и там новости. Отчего-то - или, может, от них? - тошнит. Скорее всё-таки от моего тупого неумения опротестовывать жизнеутверждающую правду их жизни благополучной истиной собственного существования. Не складываются у меня как-то отношения с эфирным вещанием...
- За мерцающим экраном совершенно иной мир, другая страна, совпадающая с моей только недоразумением... у них там самый темпераментно растущий ВВП, причем как валово, так и per capita; стремящаяся сраститься с нулем инфляция; профицит радости и бюджета; средние зарплаты... ну что тут сказать? - одну такую я видел лишь раз, во сне, да и то не у себя, - покупательская способность, позволяющая отказаться от патриотизма; добрые, как пряники, полиционеры (это такая мелочь, право, но отчего-то завидно); стабильность взахлёб и поперек погостов; земля, самоплодящая камни, превращающиеся в смоквы и амброзию при прикосновении человека чиновника; бюрократия, живущая исключительно на благо народа и кормящаяся подаяниями, сидя у Кремля храма; президент, избранный всеобщим голосованием и поэтично летающий с электоратом журавлями, ибо жизнь общества налажена до слёз как офигенски и делать ему больше нечего, как умиляться с высоты облаков над взаимной любовью и уважением граждан на межнациональной почве; церковь, настолько далекая от тщеславия и корыстолюбия, что верующим свечи приходится покупать в аптеках, и искать образа, которым их поставить, среди своих детских фотографий; свобода, не изглоданная правами и права, не истасканные свободой их применения; бесконечный прогресс, развитие и вообще заебись, и даже смерти нет, ибо Государственная Дума запретила это дело законодательно, под страхом уголовного наказания, за исключением последних четвергов каждого месяца, случающихся на сопредельных территориях; отчего хорошим людям приходится убивать не себя, но лучшие чувства, дабы не сбежать за границу после дождичка... и так хочется иммигрировать к ним, в телевизор, что!.. - в метафорах захлебнёшься... а в моей ... та жизнь, которую вижу я, заставит влюбиться в смерть - подсказывает мне классик, и перефразировать-то нечем, а лишь достаточно в любой день прочитать первую пятерку новостей, чтобы принять себя персонажем бородатого анекдота, на первый взгляд смешного, но так часто цитируемого, что он начинает вызывать ощущение чьих-то исхоженных по русскому полю ног во рту душе, - блевать тянет, но вырвать их не можешь, ибо существование вне плоти не доказано, а фантомная тошнота есть следствие неумелого приложения ума - с которым здесь продолжаешь наслаждаться полные годы...
Но далее, в книгу:
Зачем, завершая свой путь, скупимся времени мы вернуть
То, что из рук его получили, когда отправлялись в путь?
"- Представляешь!" - голос пулей пробивает коридор. - - Черт! Объяснял же, что я не умею переговариваться сквозь межкомнатное пространство! - - "у Д-ва сын разбился на машине..." - - Кто есть Д-в? Актёр что ли? - Возбужденная она врывается в комнату, выкрещивает меня из схимы поэзии и ввергает в тщету земли. - "Ты слышал? Сын..." - "Солнце мое", - нещадно перебиваю её воодушевление, - "а что, пионы-то? Зацвели?"
***
[α] Весна злит. Безмятежной свободой шатающихся без дела собак и бесстыдно голосящих птиц. У одних нет конуры, у других - совести. И у обоих - постоянной кормушки и тщетной надежды на будущее. И то, и иное у меня имеется в скромном изобилии, и, боясь их растерять, я иду на работу, лишающую свободы. Весна печалит. Выцветшей травой прошлогоднего снега - я постарел на год. Эти клеверы и одуванчики - многолетни. А я одножизненен. Весна коробит. Отчаянной отвагой женщин одевать юбки. - У них еще столько мужчин и встреч впереди. А я до того себе надоел, что не хочется видеть даже знакомых и - особенно - бриться. Весна раздражает. Напоминанием о близком лете. Ибо в нем - помимо мух и комаров - появятся еще две определенности, портящие характер. Отключение воды на месяц в профилактических целях заставит ненавидеть Родину. Начнешь критиковать правительство. И к началу сентября станешь настолько брюзгой, что из квартиры сбежит все живое вплоть до жены и тараканов. И еще жара. Лишь под летним солнцем, будучи нетрезвым, ощущаешь себя мерзкой и адской свиньей. ...Зимой, осенью и ранней весной под тем же градусом, однозначно впечатляешься хорошо, если не гениально. И вот, ненавидя себя - потного, нетрезвого и скучающего - безмерно боишься жить под этой нещадно палящей звездой, по утру, заново представляющей тебе до боли известные ландшафты калечной, бессмысленной и убогой жизни...
***
Анархия, тунеядничество и педерастия спасут этот мир. Человечество же не спасет ничто.(и это не эпиграф!).
МАЕТНО. БЕЗ ВДОХНОВЕНИЯ. ЕЛОЗЯ ПО СТУЛУ Ж[...]Й.
Вот ведь как бывает. Живёт человек. Никому не мешает. По вечерам молится. По воскресеньям в церковь захаживает. Состоит (допустим) в православной R"n"B (е-е-е) группе. Всего у него понемногу: грехов, святости, доброты, злости, любви, денег, долгов. Жена есть. Ну не совсем жена, но, как выражаются в обществах, чьи начала продвинуты суфражизмом, -common law spouse, - для человека жена. Для нее самой, разумеется, вовсе нет, - какая же жена без штампа в паспорте и кольца? - но ведь она и этими причиндалами не будет женой. Для себя самой. Ну да ладно. Есть еще у человека любимая приставка, обожаемая игра-стратегия и не очень хороший автомобиль. Квартира, опять-таки, от бабушки осталась. Воздыхание тайное, - секретарша шефа новенькая. Честолюбие временно удовлетворенное и оттого несколько смазанное, - начальником проекта назначили, но вот на директоре правового управлении жениться бы! Обыкновенная личность в целом. Как вы. И жизнь для него, как и для вас, - не замудрствованная метафизика, но ежедневная борьба с ленью при помощи проблем. Проблемы-то, они повсюду. Вона, - лампочка перегорела в коридоре. Вроде, - фьють, пустяшок. Вкрутил, - и порядок. Ан нет, ошибаетесь. Люстру жена выбирала. И лампочки к ней нужны особенные. Со строго определенным числом вольт, ватт, ампер и еще чего-то. Человек все рынки исходил, в каждом магазине хлебальником помаячил, - сыскал. На прошлой неделе. На пять вольт меньше, правда, чем надо. И вот через три дня перегорела новенькая лампочка. Что же? Вместо заслуженного вечернего пива и субботнего променада в баню гонят человека на поиски столь необходимого в быту электроаксессуара. И все! Настроение испортилось. На все выходные. А, следовательно, до следующей пятницы, ибо если загублен уикенд, то на неделе сто пудов ничего позитивного не случиться.
Главное и то, и сё, и жена больная, - целый месяц самоудовлетворяешься, - и приставку не чинят, и работой завалили не продохнуть, и премия уплыла, и двоюродного деда надо вести в больницу, а еще - юбилей у приятеля. Ломай голову, что купить в подарок, не продешевив, - не знаешь же, сколько в ресторане съешь. И вот все это навалилось... А в телефоне говорят, - нет, не будем чинить по гарантии ваш джойстик, вы его компотом залили. А человек же не пьет компот! Ладно, - вином, - понятно. Но откуда компот? И главное: дефект-то объявился после их ремонта. А исправлять не хотят. Ну хоть в суд иди. - Мозжечком человек понимает: в суд он не пойдет, какой нормальный русский чего-либо отсуживал? Это только евреи могут. Подонки. Все страну обворовали. Надо их, мля, всех на Кавказ обратно отправить. Нет, - человек знает, - евреи не живут на Кавказе, но просто убежден, что им там будет лучше. Речь заготовил нормальную для администратора сервиса починки, - правда, - все же люди. Чего кричать? Аргументировано подходить следует: любезные, мол, вы там ремонтировали уже во внутренностях, а затем, после вас, джойстик полетел. Вы говорите загрязнения от неправильной эксплуатации? Но ведь они и до вас были. А джойстик работал. Я не эскимос, могу съездить, отдать почистить в другое место. А если не в грязи дело? Чего тогда? Вы же отпираться станете, типа, - вскрывали без нашего ведома, наплевав на гарантию, не примем. Да! точно!- абсолютно беспроигрышная позиция. Вот так им и скажет человек. После обеда. Обед счастливое время. Казалось бы! - Без работы, оно всегда удовольствие, хоть и в подвале, хоть и с супом харчо и гречневой кашей. Думает еще человек, идя на обед, слова в заготовленных репликах получше расставляет, - вот если менеджер ответит "ниче не знаю, забирайте свою хероту китайскую, скажите спасибо, что в первый раз приняли"... Сует человек руку в портфельчик, а баночка с обедом разбилась. Вытекло харчо прямо в портфельчик. На документики, - заняться ими надо было с утра, но с запарками этими, отложил до после обеда. А бумажки с подписью генерального. И с кусочками огурчика. Как же, как же быть человеку? Почему с ним одним такое происходит? Что же человек за ничтожество? И холупа поганая. Район скверный. Жена тоже никакая, а директор правового управления не замечает неловких намеков. И не заплачешь. Надо бы хоть одну проблему решить. С джойстиком. А то и не сыграешь в пятую часть "Цивилизации волхования и лаптей", - купил аккурат перед поломкой, так и лежит. Нет, не промолчит человек менеджеру, молвит дерзко: зря вы так на Китай, - и посмотрит с присталью, - великая мощь в нем таится, и, между прочим, на дефектик-то я тогда еще приёмщику вашему указывал, когда в первый раз хотел забрать, - ваших рук дело, - садится человек в машину. Плохонькую, но целехонькую. И тут хрясь, бамц, - на тебе - твою мать, - авария. Шесть лет за рулем - десять ДТП всего. Все мелкие. Ни одного серьезного, Ни единого на трассе. Все - на парковках. Ни в одном человек не был потерпевшим. Крыло. И дверь. Эх, - только и остаётся вздохнуть, плюнуть и слюну подошвой сапога растереть. Жаль сапог не носит человек. Сошлись с братишкой. Пятихаточку на бампер человек отвалил. На чужой, между прочим, бампер. А еще подарок... диск песенный что ли купить? Плохо человеку. Жалко себя. Так жалко, что и не знает человек, чего делать-то. Отчего по нему вот так всё и сразу бьёт? Зарплата, - курам на смех. Да и февраль еще. Мерзость какая. Конъяку, что ли упить? А главное, - крыло и дверь. И жена, коза, мало того, что не красавица, так и не даёт ещё. Какие же уроды кругом! Как попало машины ставят. Кто им права выдает? Покупают небось. От менты, продажные выпотроши. Кругом коррупция. А человек - страдай. Вот зачем баран на "газели" влез в левый ряд? Поворачивать надо? Так ты человека пропусти сперва на нормальной машине, а потом на своей сраной тарантайке и лезь куда хочешь. Откуда пробка-то здесь? В три пополудни? Ага. Авария. Как у человека тойота в пикап въехала. Глянь, - блестит чистейшими боками, только из салона, без номеров еще, не застрахована небось даже... Ха! Жаль человеку человека. Хоть и не искренне. И весь передок вдрызг. Печалится человек о человеке, поддельно, подленько так сострадание в губах скривив - каково тому, из тойоты, регистрации не видевшей? Ой, хреново, небось! Вот мечет сейчас! Головой о капот едва не бьется! Ага - вон, лбом в руль уткнулся и плечи подрагивают! - И расцветает человек улыбкой. И злость уходит куда-то. И всё уж не так плохо и он не совсем конченный. И потеплело человеку. И вздобрелось ему. И проблемы решаемы, - чего там, всего-то ерундовые вмятины на крыле и двери, не то что у того, с половиной передка снесенным... Ведь главное, - все у него есть как у всякого человека... И жена нормальная дома ждет, - звонила, борщ, говорит, готов. Да и служба-работа - ничё, и с окладом таким жить вполне... Сдохнуть бы от такой обыкновенности, но человек продолжает жить.
***
Всякая реальность преходяща, и лишь иллюзия вечна...
***
Уж лучше ничего, чем такое полусчастье. Мы мчим навстречу боли, - давай, бабка, шаркай быстрее! Здесь переход, а не лавочка посидеть! - боли или скуке. Ибо чем бы не одаривала нас жизнь, чего бы мы не отвоевывали у нее, все возвращается к ним. Прочее, - дано лишь мелкими пригоршнями, еще горше вкуснящими на околице воспоминаний. Стоп сигналы передней машины красными, по-кошачьи выпускаемыми когтями, раздирают слезящуюся росой плоть сумерек. Pecunia dominum orbis est , - дурной латынью развлекаю себя, глубоко внутри усмехаясь страху признать истинную цель ее изучения, - вымученное тщеславие обрестись не всем доступным знанием (сказать "не всем нужным", означает признать собственное ничтожество; только жалкая убогость может гордиться обладанием тем, в чем никто не нуждается, и лишь юродивая тупость в состоянии оправдывать эту гордость, упоительно низводя до глупости прочий люд)...- Давай, давай, урод, проезжай! Желтый сигнал еще! - Истоки любого скандала лежат в желании каждой из сторон быть правой. Вопрос не в деньгах, - пусть, пусть вносит в общий бюджет треть; - но в упёртости: нам не хватает прожить на всю мою зарплату и тридцать процентов от его. Как он не понимает? Как убедить? - Да что же ты творишь, козлина? Кто так перестраивается! - Нет, нет. Не хочу его уступки. Оставайся при своих, дорогой! Обойдусь! И без него товарищей адекватных достаточно. Мне проще экономить, чем обретаться рядом с мрачной рожей, обиженным сопением и слишком много и раздражающе громко говорящим молчанием. Полусчастье мое... с тобой часто интересно; иногда, - когда ты под хмельком, - весело; порой ты нежен, раз в неделю - даже до удовольствия. А в прочем, - впрочем, - всегда и во всем, --мы далеки и такие разные. Твой домик, твой материальный фетиш, ничуть не лучше моего законного желания съездить в Италию. Хуже, да, - копить на него лет десять с твоей зарплатой. Твоя взаимная любовь, - диван и пиво не сочетается с моей неразделенной обязанностью, - плитой и шваброй. Странная арифметика жизни. В полусчастье девять десятых страданий. И физика, - навстречу боли и скуке, - назад, к той точке, от которой бежишь, к месту, где должна жить. Почему должна? По общему закону жизни иного не дано. И можно, можно бросить все. И развестись. И с легкостью дальше идти одной. Возможно все, но не все дано.
Поток автомобилей горячо дышит. Справа юноша, ковыряет ухо. Сзади, - девушка подкрашивает губы. Слева угрюмо пялится хачик, выказывая золотой зуб. Усталость рождает причудливые картины, как та, явившаяся не из склоненной над разделочной доской головы, а скорее из рук, однообразно шинковавших овощи и движений его тела, бездельными шагами заполнявшего пустоту за спиной, на кухне. Разворот. Стремительный взмах плеча. Гладкое, блестящее лезвие столового ножа входит ему в брюшную полость, - отчего-то именно в пузо, - и все... Без жалости, без жестокости, а просто с интересом, одним любопытством удара жила эта картина и заканчивалась, без намёка и необходимости к продолжению, - торчащей рукоятью из его живота. Убить - то же, что уйти. Перейти ту же грань. Преступить тот же закон. Не ясный и не обозначенный. Отчего нельзя убивать себе подобных? -
Иди вперед и смотри по сторонам,
И убей всякого, кого встретишь.
Встретишь отца и мать - убей отца и мать:
Встретишь архата - убей архата;
Встретишь Будду - убей Будду!
- Близкого и знакомого человека, неизвестного и первого встречного, - ведь они так же несчастны и предназначены умереть после десятилетий существования, мучительного полусчастья? Отчего нельзя бросить? - ведь мы так пленительно злополучны в браке, где на каждую минуту блаженства приходятся недели рутинных перепалок и скучных ласк, а на вечер "здорово и классно", - месяцы "так себе", "ничего", обыкновенных и вымороченных дней. Хлопанье дверью от хлопка выстрела разделяет та же, связывающая нас пупо- поло- вина. Вина... чья, все-таки? Пуск курка, - смерть; хлопок двери о косяк, - полусмерть. Половина всегда на двоих. Целое, - лишь одному. Здравствуй, мы вместе! - это полусчатье, но не жизнь. До свиданья, - мы полумертвы, но всё же живем. В отдельных квартирах, домах, городах, странах. Прощай! - и нет половин. Каждому своё. Время. Мне, - полной жизни. Тебе - целой смерти.
***
Порой и правда бывает интересной.
***
[β]...Захожу в туалет, - исполнить последний ритуал еще одного бездарно прожитого дня. По часам уже гуляет следующий - 00.43 - тело, справив ненужные подробности, влечется в кровать, прижаться к другой, мягкой и теплой плоти, зовущей и не ждущей, с легкими снами, а душа желает жить иными измерениями; обманывается, подавляя зевок и время новых суток приписывая ушедшим, и обвиняет, - "что за ночь! какие чувства! как стоит жить, писать и размышлять, а ты, свинья, в альков..." - спотыкаясь о коврик при входе в спальню, придумываю ленивый компромисс: прилечь и перед сном подумать. И вот, сквозь пару минут нежнейших томных обниманий, вспотев и на полминуты разбудив Любовь, я отворачиваюсь к ней спиной и остаюсь в единственном числе с вдруг испугавшим меня осмыслением Смерти...
...Удаляясь от эха страха, бегущего от, но не покидающего сердца, скверная мыслишка подползает к подушке забинтовать тяжелые сны разжалованного на покой мозга логикой утешения... Смерть, смерть, смерть... - в чувствах, линчуемых разумом. Холодные ногти пальцев. Согретая простынь. Ясное, как всегда, с надеждой, вытошнененной неудачным прошлым, - завтра. Смерть, смерть, смерть... Многотонный спуд ничто. Узловатый комок в горле. Далеко ли? Близко? Бесконечная сансара, круговорот перерождений так созвучен миллионам миров фантастов... Здесь, сейчас, в секунду эту я делаю движение размять стянутой судорогой ногу. В другом мире это же одёргивание случится долей секунды раньше? Или позже? Ещё два мира. За множественностью, за недоказанной возможностью бесконечного деления времени и пространства (хотя из физики, - минимальная частица материи квант, кварк... или атом? если же их и не делят, то да пребудет еще вакуум!) оформляется вечность... Жизнь - вечность. Смерть - предел. Предел? Или выбор? Отсечка, известная нам и подталкивающая к выбору - между верой в бесконечность и уверенностью в завершении? Или просто осечка в единой линии существований? Но где, где искончание? Его нет даже в научной методологии атеизма. Оканчивая дни, я хоронюсь. Души нет, нет и нет... Или же она в гроб кладется вместе с телом - сейчас прижавшемуся к другому такому же, предназначенному увядать, портиться, и не цвести. Разлагаться с душою вместе в душной тесноте пустоты забитой гвоздями рутинно участливого гробовщика. Усвояемая жратвой жуками и червями. Перевариваемая ими в перегной, гумус... дающие соки травам и цветам, опыляемым и поедаемым, - в конечном счете, через мед да мясо - людьми... Значит, молекула меня, сотни раз переваренная и расщепленная, - да подавитесь! - прошедшая тысячи химических реакций, но, - быть может, - сохранившая меня каплей ... моей души? Войдет в другое тело. И даст ему отрыжку. Или чувство, рождающее мысль?.. И так, и так, итак жизнь бесконечна. И эта самая идея, - может ли, не может? - скаталась в крошке хлеба, закусанного мной в ужин, и испеченного из муки пшеницы, взращенной на поле битвы или распаханной скудельнице...
***
Быть чиновником в России - это лучший способ проявить свои худшие качества .
***
Иногда накатит такое... социально не обломанная жажда вершить политические перемены. Революции, мятеж, бунт и никак не иначе - правители российские, кем бы они ни были, всегда в лучшем случае заслуживают виселицы и четвертования; в худшем - остается надеяться, что ад все-таки существует. Можно это все недовольство грамотно сформулировать на базе демократических ценностей, экономической разумности или иных хулиганств, выстроить четкую доктрину, обвинять, клеймить, протестовать... бездарность... коррупция... средневековье замешанное на потребительстве... - прямо яростный пулемет в груди, как у Герцена и Рылеева. А порассудишь чуток - вот, Владимир Буковский, диссидент. В тюрьме сидел, транквилизаторами его травили, здоровье подорвал. Сбежал Обменялся заграницу. И ради чего все было? Кафедра в Кембридже, кашемировое пальто и домик в частной собственности? Если бы воспевал КПСС имел бы лучше и больше... А так сменил одно убожество на другое. Одно его гнобило, второе обласкало. И оттого едва во мне высечется искра, намеревающаяся обратиться в пламя, я прибегаю к испытанному лекарству - чтению восточной классики. Китайцы и японцы тысячелетия живут под гнетом аппарата насилия и научились улыбаться тем маленьким радостям, свободным от латинизированным определений "экономический", "политический", "социальный"... у них - гора Фудзи, персиковый садик, река Цзянцзянь, чайные церемонии... За исключением разве что Ду Фу, никто не акцентировался на выражении гражданских позиций.
Успокаиваюсь и перенацеливаюсь на созерцание... остывшим пеплом идейности мечтаю государство-утопию, анархического толка, где все только и занимаются, что выращивают на грядках печенюшки, выпивают под луной, коптят бесцельность, слушают ветер и наблюдают горизонт... Потасканный образованием ум выкладывает контраргумент: тупица, так не бывает! Банальное пропитание требует работы, а труд вышибает все чувства и духовность, превращая человека в безмозглое животное. Да но... средневековые крестьяне вкалывали по 170 дней в году, а в остальное время занимались, чем попало...ярмарками, пережиданием зимы, зачатием детей... так отчего же нет? И что же да? Какое "да" правдивей? И искренней какое "но"?
***
То, что не перестает восхищать: следы по первому снегу, прохлада подъезда в знойный день, предсказуемость жены, ночной дождь, листья осени, умение женщин закинуть ногу на ногу в самых тесных обстоятельствах общественного транспорта...
ИЗ СВОРОВАННОГО
Питая несвойственное авторам уважение к читателю, любезно замечаю: большинству из вас нижеследующее не доставит никакого удовольствия, а лишь разожжет не самые этические стороны вашей натуры. Потому настоятельно рекомендую послать пролистать текст до следующих звездочек...
?
Эналлага, в противоположность анафоре, далеко не так очевидна и понятна, а в алфавитном списке фигур стоит ближе к концу. То есть именно она (а не эпифора, как вы раньше думали) - по всем понятиям полная противоположность анафоре. Это настолько плохая, неудобная фигура, что цитировать чужие определения её (вместо чтоб самому подумать) - одно удовольствие.
1) - (подстановка). Употребление слова или конструкции вместо ожидающейся другой или как перестановка с видимым нарушением смысла: "Нева металась, как больной в своей постели беспокойной" А. С. Пушкин. Здесь эналлага эпитета ("беспокойный") создает эффект олицетворения, перемещая центр восприятия на объект: для больного беспокойна именно постель. Как риторический прием, наиболее значима эналлага-подстановка а) глагольных форм - употребление настоящего времени глагола вместо прошедшего и будущего времени вместо настоящего; б) личных и притяжательных местоимений (и лица глагола), использование местоимений первого лица "я", "мы" вместо местоимений второго "ты", "вы" или третьего лица "он", "они". Эналлага местоимений первого и второго лица используется для объединения аудитории, эналлага местоимений третьего лица используется для разделения аудитории. [А.Волков.Риторика]
2) В морфологической стилистике: семантическая фигура [2], употребление вместо ожидаемой формы/конструкции такой, которая приводит к нарушению формально-грамматического соответствия при смысловой соотнесенности словоформ в речи. *Я стоял и ждал единственное человеческое существо, которое знал в этом городе. Она сильно опаздывала (И. Бродский). [ Лагута (Алёшина) О.Н., http://sigieja.narod.ru/Stilslovar1.rar.rar ]
3) В лексической стилистике: троп (метонимия), вид эпитетов, представляет именную группу, в которой определение перенесено с одного существительного на другое. *Стариков полусонная стая (Н. Некрасов). В тело вступала все сильнее усталая истома (А. Куприн). Давно меж листьев налились / Истомой розовой тюльпаны (И. Анненский). Багряный шелест роз (Н. Тихонов). [Лагута (Алёшина) О.Н., http://sigieja.narod.ru/Stilslovar1.rar.rar ]
4) - (греч. enallage - перемещение) - перенос определения на слово, смежное с определяемым. Так, в строке "Сквозь мяса жирные траншеи..." из стихотворения Н.Заболоцкого "Свадьба" определение "жирные" стало ярким эпитетом после перенесения с "мяса" на "траншеи". Эналлага - примета многословной поэтической речи. Применение этой фигуры в эллиптической конструкции приводит к плачевному результату: стих "Знакомый труп лежал в долине той..." в балладе Лермонтова "Сон" - образец непредвиденной логической ошибки. Сочетание "знакомый труп" должно было означить "труп знакомого [человека]", но для читателя фактически означает: "Этот человек давно знаком героине именно как труп". -
5) Далее к Ф. причисляют ряд изменений грамматического строя речи, объединяемых в понятии Ф. эналлаги (греческое enallagé, латинское immutatio). Сюда относятся: 1) Ф. антимерии - имена частей речи. Ср. пословицу: ""Подари" помер"; 2) Ф. гетеросиса - мена падежей. Ср. пословицу "Сквозь земли не пройдешь" при обычном в лит-ом языке сочетании "сквозь" с винительным падежом; 3) Ф. синесиса - мена числа. Ср. "Жил старик со своей старухой" и "А ткачиха с поварихой, с сватьей бабой-Бабарихой извести ее хотят..."; 4) Ф. анаколуфа - переход от одной конструкции к другой. Ср. у Пушкина "А Бонаротти?.. Или это сказка / Тупой бессмысленной толпы, и не был / Убийцею создатель Ватикана"; 5) Ф. гендиадиса - деление одного предмета на два. Ср. у Блока: "Тоска дорожная, железная /... свистела, сердце надрывая"; "Policy and reverence" (policy of reverencing) - Shakespeare; 6) Ф. гипаллаги - перестановка эпитета. Ср. у Брюсова: "Бреду в молчаньи одиноком"; 7) Ф. гипербата - перестановка слов. Ср. у Пушкина: "перстня верного утратя впечатленье..."; 8) Ф. гистерологии - предвосхищение в речи того, что должно быть позднее. Ср. у Вергилия: "Умрем и бросимся в бой"; 9) Ф. парентезы - введение одного предложения в середину другого. Ср. у Пушкина: "Татьяна (русская душою, сама не зная почему)..." - [Литературная энциклопедия, М., 1929-1939.Т. 1-11, http://feb-web.ru].
Потрясность последнего определения - в его всеохватности. Анаколуф, парентезу, гендиасис и гипербатон в одну фигуру под именем "эналлага" объединяет только этот источник - Литературная энциклопедия (ЛЭ). Может, в этом и есть какой-то смысл, но для начала надо было бы выяснить, откуда у него ноги растут. Библиография к статье в ЛЭ довольно краткая: Потебня А. А., Из записок по теории словесности, Харьков, 1905; Горнфельд А., Фигура в поэтике и риторике, в кн.: Вопросы теории и психологии творчества, т. I, изд. 2, Харьков, 1911; Харциев В., Элементарные формы поэзии, там же.
В Интернете, кажется, никаких текстов Потебни, Горнфельда или Харциева, проясняющих суть проблемы, нет. Впрочем, если подумать, вопрос довольно абстрактный и пока больше технический: хотим мы иметь тему шириной с Каспийской море или с Ушаковку?Объединить все фигуры "грамматического нарушения" в одной теме очень заманчиво, поэтому начнём с "широко понимаемой" эналлаги, ну, а выделить какие-то фигуры в отдельное производство и добавить сколько-то там новых тем никогда не поздно.
...Я извиняюще промолчу...
***
- Ты мне мешаешь!
- Чем?
- Пока не знаю. Но сейчас подумаю - скажу.
***(допустим, из блога)
...Пара просто алкоголиков или придурью отпетых маргиналов протискивается между зданием и мной, навстречу им грядущего мимо - боковое зрение мельком слабо их различает. "...Не-е-е, ту мою книгу еще не издали. Вот новую щас готовлю..." - тягучая их беседа, словно распитие отстойной браги, не имела для меня, - стороннего прохожего, - ни начала, ни завершения. В метро, в печальном изломе недомытых рук, свойственном интеллигентам, мелькнула обложка с названием "Я - Вор". В других, дрожащих тягой познания пальцах, - "История Люфтваффе". Повсюду на прилавках - откровения генеральных менеджеров, воспоминания политиков, шедевры отпрысков великих (и не только) писателей и дешевых дорогой роскошью потаскух. Интереснейшая современная литература, тем быстрее становящаяся классикой, чем стремительней продается. Притязающая на высокое звание макулатуры и изданная так, для небольшого промоушена, чтобы автор нашел выходы на телевидение и уже кормил массы истиной, воняющей подкладками не видевших дотоле денег карманов, в народных масштабах... И сверх того - есть Интернет, и блоги, - кунтцкамерные выкидыши дзуйхицу - для тех, кто не обрёл своего читателя среди импресарио и подаёт вялые надежды на посмертную славу... Средневековые японские оригиналы дневников вырисовывают людей. Объемных, выпуклых, впечатлительных и впечатляющих, от случая забавно мыслящих, заблуждающихся и ограниченных, и тем прекрасных... - ибо лишь наша ограниченность в чём-либо делает из нас индивидуальность. Листая Кэнко-Хоси проникаешь куда-то глубоко-глубоко, познаешь вселенную души и, через неё - Человека, умершего семьсот лет назад и воскресшего под твоим раздумчивым взглядом; - художественность тем и пресна, поверхностна и мелочна, что скрывает развлекательной мишурой автора и недаром истинные ценители литературы, как явления, а не как вида искусства, предпочитают письма и дневники всем иным проявлением графомании. И просматривая заметки нынешнего века, со всеми их хвостатыми обсуждениями, лишний раз плюешься нервами от столь безысходной поверхностности современного человечества, туповатого, жирного, склонного к стереотипам и энциклопедической данности, - рождающимися в момент, когда занимающая тебя мысль вычитана у другого, и это - фундамент образования, а ведь лучше, хоть и обидней, наоборот: создать, придумать, вообразить лично и затем узнать, что ты лишь повторил; разочароваться, пасть духом, напиться, проснуться, и снова размышлять, ища всё новые идеи и пути... И после книжных магазинов, и интернет-сообществ, а также всего в жизни прочитанного, понимаю: я - не писатель; - - те зарабатывают денег ремеслом, что в общем-то невинно, но скучно и недальновидно; - - и не литератор - - этим важно занудство, научная составляющая, системность, драматургия, образность, компоновки, композиции и прочая шелуха столь вызывающая чувство неполноценности в книголюбе, что ему просто ничего не остается как не по-потребительски глубоко насрать на всю енту тряхомундию, величаво, в пыли, ожидающую премий или забвения... нет, я лавирую на грани, где-то между писатором и литерателем, настырно не заводя себе блог и отмалчиваясь на чужих...