Свободное Творчество : другие произведения.

Финал конкурса "Приносящий надежду"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  Конкурс. Номинация "Финал конкурса "Приносящий Надежду" Список работ-участников:
  1 Васильев С.В. Теоретик 20k
  2 Герасименко А. Самая простая заповедь 21k
  3 Огр С., Эль Ф. 1. Некромант второй категории. Дело в Липках 18k
  4 Шауров Э.В. Прямой эфир (пн) 33k
  5 Inspektorpo... Некрофилическое пиршество сюрреалистической жизни богов 29k
  6 Карлик С.Г. От каждого по желанию... 11k
  7 Дрожжин О.А. Позорная терапия 21k
  8 Щукин Е. Остановить оборотня! 17k
  9 Fenix X.X. "Ай да Гёте, ай да собачкин сын!" (Тайнопись бытия) 23k
  10 Гольштейн С. Клара 31k
  11 0k (расказ удален автором)
  12 Нестеров Р. Путь от края на край 21k
  13 Sloniara А надежда не постыжает... 15k
  14 Лойт Огненный плащ Кайи 30k
  15 Ляпота Е.М. Целая жизнь 20k
  16 Алёшина О. Ключ 32k
  17 Юлиана Л. Заветный плод 17k
  18 Голдин И. Дудочник 20k
  19 Вдовин А.Н. В Новый год вокруг да около 29k
  20 Минасян Т.С. Там, за Зеркалом 23k
  21 Чернов С.В. Охотник 29k
  22 Ляпунов-Блейнис Страшный Суд. 14k
  23 Бычков С.В. Аукцион 9k
  24 Skier Трава у дома 12k
  25 Вознесенский В.В. Давай поохотимся на монстра 21k
  26 Суржиков Р. Мотив 28k
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   1
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Васильев С.В. Теоретик 20k Оценка:8.50*8 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
  
  Теоретик
  
  
   Ну, кто его программировал? Кто? Какой идиот?!
   Нет, я, конечно, помню, кто является этим идиотом. Даже могу пальцем показать. Жаль, что палец не гнется в нужную сторону. Рука онемела уже до локтя. Еще полчаса, и плечом будет не шевельнуть. А всё он - универсальный робот, УРАЗ-252. "В каталоге этого растения нет, но, судя по внешним признакам, его можно соотнести с видом "пульцинеллия", что говорит о его безопасности и даже съедобности при должной обработке". Да, он прямо так и сказал. А потом эта псевдо-пульцинеллия выстрелила в меня ядовитыми шипами.
   Думаете, первым делом он стал помогать мне? Ну, там, вытаскивать иголки, искать противоядия, наконец, просто оттащил в тенёк? Нет. УРАЗ обрадовался, что может зафиксировать новый вид растения и внести его в картотеку. Забегал вокруг него, зафотографировал, отсканировал, снял генетическую матрицу, при этом охая и причмокивая. Конечно, дорвался до новых знаний. Такое впечатление, что кроме этого, его больше ничего не интересует. Даже на вопросы отвечает так снисходительно, будто одолжение делает для умственно отсталого.
   Ну, я сам поднялся - что же делать. Отковылял в тенек, шипы из ладони повыдергал, диагност приложил, чтоб понять - сразу сдохну или немного помучаюсь. Тот попищал с минуту и выдал на дисплее: "Отравление нервно-паралитическим ядом неизвестного состава и спектра действия. Предположительно - растительного происхождения. Клиническое воздействие - блокировка нервных сигналов".
   Ну, понятно. В переводе это звучит так: "Тебя чем-то отравили, чем лечить - не знаю". Может, у этого умника совета спросить?
   - Эй, Ураз! Что посоветуешь от нервно-паралитического яда?
   Робот сделал недовольную мину на металлоидном лице, дескать, отрываю от наиважнейшего дела, но ответил:
   - Посоветую принять противоядие.
   - Какое?
   - Зависит от конкретного яда, - и всё надменно так, будто профессор какой.
   - Так определи его.
   - Это задача диагноста.
   - Он не знает.
   Робот заинтересовался. Еще бы: обнаружить новый яд это даже покруче, чем новый вид растений.
   - Источник отравления?
   Будто не видел, как она в меня выстрелила. Вот вернемся, я его точно перепрограммирую. Но лучше не спорить - быстрее ответ получишь.
   - Эта твоя псевдо-пульцинеллия.
   - Моя! - робот сделал вид, что задумался, а потом радостно выдал, - "Пульцинеллия Ураза"! Звучит?! А?
   - Звучит, звучит, - буркнул я, - так как насчет противоядия от нее?
   Тут он уже задумался всерьез, просматривая и анализируя всю вложенную в него информацию и, наверно, сопоставляя с только что полученными данными.
   - Противоядия нет. Синтез возможен в лаборатории ZZd-11. Их профиль наиболее полно отвечает поставленной задаче, как по наличию оборудования, катализаторов, специалистов, так и по временному фактору.
   Обрадовал.
   - И сколько составляет временной фактор? - поинтересовался я.
   - Полтора - два месяца стандартных суток, - УРАЗ замолчал, ожидая дополнительных вопросов.
   Зачем я в него вбухал абсолютно все сведения из доступного фонда? Мог бы ограничиться режимом "носильщик". Или хотя бы поставить ограничитель. Теперь же он так и норовит блеснуть никчемными знаниями, только сбивающими с толку. К чему мне противоядие через два месяца? Может, через два дня я вообще умру?!
   - А на месте ничего нельзя сделать?
   - Не имею в наличии химической лаборатории.
   - А если быстро попасть в такую лабораторию?
   Робот посмотрел на меня с некоторой жалостью, как на вконец потерявшего разум, и сказал с долей сочувствия:
   - Хозяин, вы не взяли пеленгатор и рацию. Именно для того, чтобы не было соблазна прервать ваше путешествие.
   Теперь я мог совершенно спокойно признаться самому себе, что идея преодолеть эльвирские джунгли налегке была непродуманна. Сам виноват - слушал не того, кого надо. Точнее, не слушал никого, кроме УРАЗа. А он с апломбом, присущим знающим людям, которые не раз бывали в переделках, разглагольствовал о легкости предполагаемого похода, об отсутствии опасных животных и растений. Отметал осторожные предположения моих друзей, что в неизведанных областях может твориться что угодно. "Нет! Наука доказала, что на Эльвире нет ничего опасного для человека! Нельзя ставить под сомнение всю деятельность ученых, потративших многие годы на написание отчетов, диссертаций и выдвижение теорий! У тебя, хозяин, есть реальная возможность подтвердить всё, что изложено в их трудах! Не отказывайся от такого шанса!"
   Да, синтезатор эмоций в тот день я вывернул ему до отказа. Так что он меня уговорил. Обговорив с приятелями место встречи - где и когда меня забрать, я побросал в рюкзак всё, что УРАЗ посоветовал, добавил пару вещей от себя, чем вызвал презрение на его лице, и мы пошли. Благо, как раз местное солнце всходило.
   Ну, почему перед походом я не перепрограммировал его с режима "рубаха-парень" на режим "защитник"? Конечно, прикольно, когда робот ведет себя подобно человеку, отпускает едкие или заумные замечания, хамит хозяину или гостям и вообще ведет себе несуразно. Это несказанно веселит всю компанию и укрепляет имидж хозяина робота. Если гостей не предвидится, можно перевести робота на режим "служитель" и некоторое время наслаждаться его подобострастными репликами.
   В общем, режим выставляется по настроению. А оно у меня в час выхода отличалось полным пренебрежением к реалиям жизни.
   Ладно бы просто так погулять вышел, вокруг станции. Нет. Своей целью я наметил полюс недоступности. Ну, вы понимаете, - точку, наиболее удаленную от всех краев Шипского лесного массива. Лес он только по меркам Эльвиры. Обычный человек назвал бы его лесостепью. Причем, весьма ухоженной. Расстояние между высоченными прямыми древовидными хвощами не меньше пятидесяти метров. Подлеска - нет. Трава - низкая, будто косит кто.
   Я у УРАЗа спросил - почему так. Он ответил, что наиболее вероятной причиной является поедание верхушек растений крупными травоядными. А на вопрос - где же эти травоядные, сказал, что прячутся. Где они могут прятаться, я не стал спрашивать. И так видно - что нигде. Но если ему перечить, УРАЗ всегда отговорку найдет, я же и окажусь дураком в конечном итоге.
   Однако после часа ходьбы даже по такой малопересеченной местности, у меня заболела спина. Что делать - нет привычки пешком ходить с тяжестями за спиной.
   Я ему:
   - Возьми-ка рюкзак!
   А он мне:
   - И не подумаю. Мое предназначение - мыслитель широкого профиля. Выполнять тяжелую физическую работу для меня просто стыдно. Мог бы и сам понять.
   И вот с таким наглецом приходится делить тяготы пешего похода! Ничего. Вернемся, я его так запрограммирую, что все защитники прав роботов равнодушными не останутся.
   Лесостепь закончилась довольно быстро. Появились низкие кустарниковидные растения, из которых, едва я к ним приближался, вылетали стайки мелких птичек и атаковали меня, метя в ноги. Ничего серьезного - их клювики не могли пробить материал спецкостюма, но синяков наверняка наставили. УРАЗ даже отмахиваться не разрешал. Смотрел укоризненно и осуждающе так говорил:
   - Хозяин!.. Оставьте несчастных лямликов в покое. Они же совершенно безобидны - питаются плодами карокоса. Вон, уже двое без памяти лежат...
   Может, они и питаются этими орехами, которые дисковыми пилами вскрывают, но ноги у меня болели жутко. Ну, я и это перетерпел - всё ж неразумные существа, не в пример УРАЗу. Он как заведенный лекции читал. Увидит что-нибудь новое - и рассказывать про это. Что один профессор сказал, а другой ему ответил, да как третий, самый авторитетный, который Земли не покидал, их обоих за пояс заткнул.
   И постоянно какими-то пословицами сыпет: "Поспешишь - людей насмешишь; тише едешь - дальше будешь; сделал дело - гуляй смело". Так я и делаю дело. Это он отдыхает. Отдыхающий робот - подумать только!
   Вконец я на него обозлился. Сам ничего не делает, еще и на нервах играет. Завершение пути не скоро. К тому времени он меня изведет, если как-нибудь не отвлекусь. Жаль, что в полевых условиях перепрограммировать никак нельзя, а то бы он у меня узнал - почем фунт изюма!
   Ну, я и отвлекся. Цветок красивый увидал. На такой кто угодно бы засмотрелся. УРАЗ со своим пояснением влез, а кустик, на котором цветок висел, возьми да и выстрели в меня.
   Вот теперь с рукой мучаюсь, а впереди - полная неизвестность. Задач две - и обе неотложные. Вылечиться и добраться до катера наземной разведки, который в центре леса ждет. Возвращаться глупо - мы прошли уже больше половины пути. Этот же лодырь ни в какую помогать не будет. Он мастер только советы давать, а делать - мне. Хотя, если допустить, что кто-нибудь уже попадал в подобную ситуацию, можно наводящими вопросами выудить у УРАЗа необходимую информацию. И применить.
   - Слушай, ты!
   - Нельзя ли повежливее? - и глазками, то есть бинокулярами своими хлоп-хлоп.
   - Кто тут хозяин?
   - Вы! - сказал с вызовом, обиделся и отвернулся. Даже как бы плечами передернул.
   - Так что обязан удовлетворять все мои желания.
   - В пределах, оговоренных контрактом! - УРАЗ, торжествуя, повернулся ко мне.
   - А кто мешает их расширить?.. - спросил я ехидно.
   - На эту тему я даже разговаривать не буду! - возмутился он.
   - Мне нужна помощь. Если я ее не получу, то наверняка умру!
   - Не факт. Так как нет никаких данных о воздействии данного яда на человеческий организм, то опасность может быть вами преувеличена. В этом случае налицо желание чрезмерной эксплуатации носителя нечеловеческого разума. Меня.
   - А если исследование подтвердит опасность? - я не собирался отступать.
   - Когда подтвердит, тогда и будем разговаривать!
   Я с трудом стащил рюкзак, всё из него высыпал и принялся искать "о-лептик", неловко дергая больной рукой. Нашел. Повертел и отложил. Врач из меня - как из курицы павлин.
   - Объясни хоть, как этим пользоваться?
   - Нажать кнопку включения. Выставить желаемые параметры исследования. Прижать к пораженному участку тела до тех пор, пока иглы не погрузятся на заданную глубину. Определить форму получения информации - цифровую, визуальную, аналоговую. Наблюдать с помощью внешних устройств за имеющейся патологией.
   - Ну, включи, - попросил я.
   - С этим может справиться даже трехлетний ребенок!
   Конечно, если будет нажимать на все кнопки подряд. А я чем хуже? Я еще и читать могу! Если не на то нажму - всегда можно выключить прибор и начать сначала.
   Красную кнопку "вкл-выкл" я нашел почти сразу. С параметрами проблем не возникло: "исследование периферийной нервной системы на уровне нейронов". Чем глубже, тем лучше - решил я. И выставил иглы на максимальную предложенную глубину. Цифровая информация мне абсолютно ничего не даст - я не робот, про аналоговую я вообще ничего не знал, так что оставалась визуальная подача. А вот что имелось в виду под внешним устройством?..
   - Ураз, что к нему подключить можно, чтоб посмотреть?
   - Любой прибор, оснащенный вирт-экраном и универсальным разъемом.
   - У нас такой есть?
   - Есть.
   Нет, я ему точно что-нибудь сломаю, как вернемся. Ногу. Или руку. Нет, лучше шею. Чтоб разучился отвечать на прямо поставленные вопросы, а сразу говорил то, что я от него хочу. Я собрался и четко проговорил, чтоб не сбиться:
   - Что из того, что мы взяли с собой, можно подключить к "о-лептику" для просмотра визуальной информации?
   А! Как я его! Но с рукой всё хуже - онемение как будто быстрее по руке поднимается.
   - Можно воспользоваться диагностом, - ответил УРАЗ и отвернулся, разглядывая пейзаж. Ну, не интересовали его ни я, ни моя судьба.
   Единственное, что его привлекло, - картинка с моими нервами на экране. Не знаю почему, но мне казалось, что они будут гладкими и тонкими, а отнюдь не в виде ворсистых гусениц. Изображение мне не понравилось. Не понравилось оно и УРАЗу. Он скептически хмыкнул и объявил:
   - Нервы изолированы от мышечной ткани посторонними включениями.
   - Надо убрать эти включения!
   - Не имею оборудования для химического анализа.
   Опять по кругу пошел. Ну, сколько можно! Как заставить его заняться делом? Или чем-то заинтересовать?.. Что может быть интересно упертому роботу, обладающему академическими знаниями и кичащемуся этим? Только новые знания! Как же найти их - если я даже не знаю, что ему известно, а что - нет?!
   В соседних зарослях раздался треск. Я вздрогнул и подумал о необычных совпадениях.
   Ломая ветки и стволы кустарниковидных, на нашу полянку выбралось нечто. Равнодушно так глянуло на нас заплывшими глазками и пошлепало по своим делам.
   Низенькое, толстенькое, на таких коротких ножках, что брюхо по земле волочится, с короткой шеей и огромной пастью. Голову оно наклонить не может - что выше нижней губы растет, то языком всасывает, а потом хрумкает.
   - А вот и обещанное травоядное! - обратил я внимание робота на выползшую тушу.
   УРАЗ сразу опять в экстаз впал:
   - О-о-о!! Недостающее звено биоценоза! И опять не занесенное в картотеку! Видишь, хозяин, - открытие за открытием! Хотите, назовем его в вашу честь?
   Только не хватало, чтоб этого раскормленного бегемотика называли "Хрум Ненашева". Потом название до фамилии сократят. А потом его со мной начнут ассоциировать. "Спасибо, - говорю, - не надо мне такой чести. Назовем его лучше "хрум пульцинелливый"".
   С названием я в точку попал. Потому что хрум резво пополз к моему отравителю, явно желая поближе с ним познакомиться. И получил порцию иголок в морду. Он даже головой не мотнул. Сразу цветок заглотил и принялся чавкать.
   - Смотри, на него яд, вроде, не действует, - обратил я внимание робота.
   - На вас, хозяин, он тоже не сразу подействовал. Подождем...
   - Чего подождем? Зачем подождем?! Мне домой надо, а не загадки биологические разгадывать!
   - Могу предположить, что противоядие содержится в цветке, - флегматично поведал мне УРАЗ.
   - Озвучь предполагаемую модель.
   Второй раз робота просить не пришлось. Еще бы - создать свою теорию, причем, подкрепленную фактами, не всякому ученому удается.
   - Цель "Пульцинеллии Ураза", как и любого другого организма, - выжить. Для этого необходимо сохранять материнское растение в репродуктивном возрасте и успешно размножаться. Выстреливая в животных отравленные шипы, пульцинеллия обеспечивает свою корневую систему минеральными веществами. Некоторые приспособившиеся животные, чтобы избежать гибели, поедают цветок с семенами и противоядием и благополучно уходят, разнося семена на далекие расстояния.
   - Понятно. Либо на корм пойдешь, либо почтальоном поработаешь. Как ты думаешь, оно какое на вкус?
   - Судя по хруму, довольно вкусное и питательное. Обратите внимание, хозяин, что кроме цветка, он ничего не тронул. Попробуйте. Надеюсь, вам понравится.
   - Но ведь цветок был один!
   На это робот не смог возразить. Более того - он задумался. Проверить - выживу ли я после поедания инопланетного цветка, можно только его имея. Но без цветка я не выживу наверняка!
   Я скривился и потер плечо - онемение поднялось дотуда, и рука висела плетью. УРАЗ тоскливо посмотрел на меня и попытался что-то сказать. Дескать, что делать, хозяин? Ну, уж нет. Прямого приказа он от меня не получит. У него же до сих пор блок противоречий не выключен. Так что я сжал губы и промолчал.
   По крайней, мере, он осознал, что я могу стать подножным кормом для эльвирского растения - согласно его же теории. А причиной смерти человека робот не может быть по определению. Одно дело, если человек умер от недостатка информации. Другое - когда робот виноват в этом. Так что либо теория УРАЗа верна - и надо спасать хозяина, либо спасать его не надо, но тогда всё, что он придумал - неверно.
   Интересно, что победит - упрямство или гордость первооткрывателя? Лучше бы гордость - тогда есть шанс, что выживу.
   - Хозяин? - спросил робот извиняющимся тоном, - вы идти можете?
   - Попытаться могу, но не обещаю.
   Надо же, решился! Неужто понесет? Или катер вызовет?
   - Нет, хозяин, идти надо. Уж постарайтесь как-нибудь, - с такой мольбой в голосе сказал, что меня аж на слезу прошибло.
   - Куда идти-то?
   - Вы главный - вам и решать.
   Это он ответственность с себя снять решил. Пройдоха. Не на такого напал.
   - По следу хрума пойдем. Как заметим, что он к цветку приближается, сразу животное отгонй, чтоб цветок мне достался. Ясно?
   Чего уж тут неясного? Любой бы с заданием справился. Только не УРАЗ. Хрум три пульцинеллии на пять километров пути слопал, пока робот его пытался криками прогнать. Только бегемотику этому крики до фени - то ли глухой он, то ли не видит в нас никакой опасности.
   Сил идти дальше у меня совсем не осталось. Поэтому я на робота плюнул и взял прогоняние хрума в свою руку. Палок вокруг что-то не валялось. Я поискал в рюкзаке тяжелый предмет и выбрал диагноста. И едва хрум нацелился пообедать очередным цветком, со всей силы швырнул диагност в толстый зад.
   Наверно, в хрума до этого еще ни разу ничего не швыряли. Он подпрыгнул на своих толстых ножках, заверещал и быстренько утопал сквозь кусты.
   - На УРАЗа надейся, а сам не плошай, - сказал я довольно. Ну, вот - от робота заразился. Уже сам пословицами разговаривать начал. Но, по сути, верно.
   Робот скорчил брезгливую мину, но не возразил. Да и что скажешь, когда я всю работу за него сделал? Остались мелочи - сорвать цветок и съесть. Почетную обязанность принести мне растение я возложил на УРАЗа - к чему под дополнительный ядовитый заряд попадать? А съел, разумеется, сам.
   На вкус цветок был препротивным, да еще с запахом аммиака. Но чего ради здоровья не сделаешь? Хоть и давился, но съел целиком. Всё время, пока жевал, УРАЗ на меня с опаской поглядывал - вдруг осложнения возникнут. Тогда ему придется предпринимать что-нибудь, не предусмотренное программой. А роботы этого страсть, как не любят.
   Но обошлось. Больше того - онемение резко на убыль пошло. Руку отпустило и начало как будто иголочками покалывать. Сначала слабо, а потом так, что хоть волком вой. Я покряхтел, покряхтел, но с места не сдвинулся. Потом полегчало. Слезы отер, проморгался и на робота голову поднял. Дескать, ну что теперь делать будем?
   А он так подумал немного и выдал:
   - Знаете, хозяин, я даже рад, что моя теория подтвердилась. Ведь был иной вариант. Что в цветке нет никакого противоядия, а хрум просто невосприимчив к яду этой пульцинеллии. В качестве альтернативы надо было и его ловить и исследовать.
   УРАЗ стоял передо мной с невинным видом и улыбался. Видимо, радовался, что теория подтвердилась.
   Нет. Не стану я его перепрограммировать.
   Я ему лучше голову разобью. Кувалдой.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   2
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Герасименко А. Самая простая заповедь 21k "Рассказ" Фантастика
  
   Звук шагов дробился рассыпчатым эхом, звенел под потолком, играл в прятки между колоннами. Фонарик давал очень мало света: бледное пятно то металось под самые ноги, то вдруг улетало прочь и выхватывало из темноты кусок бетонной стены. Порой казалось, что нет больше на свете ничего, кроме темноты - и сбивчивого шороха шагов.
   А потом в темноте нашлась дверь. Запертая дверь.
   - Надо подумать, - сказал Клим и опустился на корточки, привалившись спиной к стене. Клим был хрупким и невысоким для своих двенадцати лет, волосы его вились золотистыми кудряшками - про таких детей обычно говорят: "ну что за ребенок, просто ангел". Сейчас Клим не отказался бы на минутку превратиться в бесплотного ангела. От холода зуб на зуб не попадал.
   - Надо подумать, - произнес Бася в тон Климу и тоже присел на корточки. Аксель помедлил и уселся прямо на пол. Аксель и Бася смахивали на двух грызунов из старого советского мультика: Бася - худой, высокий и ушастый, Аксель - приземистый, с фигурой, похожей на грушу "конференц".
   - А мы точно весь подвал обошли? - спросил Бася. Клим долго смотрел в пол, прежде чем ответил:
   - Да.
   Аксель вздохнул, встал и перебрался поближе к друзьям.
   Клим закрыл глаза. Так глупо все получилось...
  
   По краям восьмиугольной крыши небоскреба росла бетонная ограда. Сюда часто водили туристов: лучшей площадки для обзора города не придумаешь. Клим, Бася и Аксель смотрели вниз, опершись на ограду локтями. Кроме них, на крыше никого не было. Скорее всего, из-за жары. Полуденное солнце походило на огромный светящийся глаз - беспощадное, жаркое солнце. То самое, кстати, которому поклонялись древние ацтеки. Ацтеков больше нет, а солнце - вот оно.
   Клим перегнулся через ограду и пустил по ветру фантик от жвачки. Блестящая бабочка, кружась, опустилась на добрый десяток метров, заплясала в воздухе и стала медленно подниматься, подхваченная восходящим потоком.
   - Погода хорошая будет, - произнес Бася.
   - Н-да? - спросил Клим.
   - Погода будет - дождь, - сообщил Аксель.
   - Не пыхти, - сказал Бася.
   - Я не пыхтю, - ответил Алексей Алексеев, которого все (почти все) звали просто Акселем - для краткости.
   - Пыхти-ишь, - протянул Бася и принялся шумно отдуваться.
   - Неправда, - сказал Аксель. Несмотря на жару, он не снял толстовку, и теперь у него подмышками расплывались темные пятна пота. Плечи Акселя оттягивал рюкзак, на поясе висел смартфон. Сбоку смартфона мигал красный огонек - словно билось рубиновое сердце.
   - Завязывайте ссориться, - сказал Клим. - А то Паук кусит.
   Пауков было восемь - по числу углов на крыше. Неподвижные, блестящие, они застыли у ограды, словно здесь устроили выставку диковинных пылесосов, у которых по бокам выросли длинные лапы. Передние манипуляторы растопырились в воздухе, будто клешни: режим захвата.
   - А что будет, если я вниз брошусь? - спросил Бася.
   - Поймают, - сказал Клим. - Верно, Леха?
   Аксель прикрыл глаза, огонек на смартфоне замигал чаще. Сигналы нейронов обратились в биты, биты стали незримыми волнами, волны заплясали между базовыми станциями - все дальше, все дальше... Огромный компьютер получил запрос, мгновенно просчитал все варианты развития событий и отослал расчет обратно. Всего лишь компьютер - но могучий и быстрый, как бог. Люди называли его - Талисман. Подобно многим богам, он не был всесильным. Зато Талисман отвечал на каждую обращенную к нему молитву, и взамен требовал от своей паствы исполнения всего двух заповедей.
   Одна из них звучала так: "Вовремя плати за трафик".
   Другая - еще проще: "Будь на связи".
   Очень простые заповеди.
   Огонек успокоился. Пакет данных прошел по невидимым сетям, контрольная сумма совпала до последнего бита, и смартфон спроецировал результат прямо в мозг Акселя. Ноль-один-один-один-один-ноль-ноль-ноль...
   - Вероятность - восемьдесят семь процентов, - сказал Аксель. - И три десятых.
   - Что-то мало, - усомнился Бася.
   - Тебе хватит, - сказал Аксель.
   - Не пыхти, - сказал Бася.
   - Пошел к черту, - ответил Аксель. Он завозился, стянул с себя рюкзак и взял его за лямки. Подбросил, поймал.
   Паук, что стоял ближе всех, опустил клешни и приподнялся на тонких ногах.
   - Ну и что? - спросил Бася.
   Огонек ярко вспыхнул. Аксель пожал плечами и швырнул рюкзак за ограду.
   Стальное тело метнулось в воздух, брызнула пыль. Хруст и скрежет - будто наступили на пластиковый стаканчик. Паук, словно авангардная скульптура, повис между землей и небом. Задние лапы вцепились в бетон, оставив глубокие, узкие борозды. Всеми остальными лапами Паук держал рюкзак - тот не успел пролететь и метра. Тихонько запели сервомоторы, Паук втянулся на крышу, подошел к Акселю и положил рюкзак у его ног.
   - Вау, - произнес Бася.
   - Хочешь - проверь на себе, - предложил Аксель.
   Паук убрался прочь.
   - Не хочу, - сказал Бася.
   - Так, - сказал Клим. - По ходу, перегрелся кое-кто. Пойдем, в бассейне искупаемся.
   - И-ха! - закричал Бася. Аксель опять пожал плечами.
   Бетонное тело бизнес-центра пронизывали артерии лифтовых шахт. Две шахты выходили на крышу, оканчиваясь павильонами - стены зеркального металла, плавные углы, прозрачный козырек от дождя. Жаль, что дизайнер, который придумывал эти павильоны, забыл, что на небе бывает еще и солнце.
   Клим нажал кнопку вызова. "Дин-дон" - на черной табличке загорелась синяя цифра "1".
   - У-у, - сказал Бася. - Полчаса ждать.
   - Две минуты всего, - сказал Аксель и принялся надевать рюкзак. Трудно сказать, кому приходилось хуже - нещадно терзаемому рюкзаку или Акселю, который от усилий изогнулся всем телом и напоминал статую Лаокоона.
   - Помочь? - спросил Клим.
   - Не-а, - сказал Аксель.
   Бася прищурился.
   - Аксель, - проговорил он, - а откуда у тебя такой шрам?
   Тот посмотрел на руку, поправил задравшийся рукав.
   - Это еще до Талисмана, - ответил Аксель. - Фигня одна вышла.
   - Обжегся?
   - Не, - ответил Аксель, помолчал и добавил:
   - Руку в мясорубку сунул.
   - Зачем? - удивился Бася.
   - Так... посмотреть захотелось, - сказал Аксель.
   - На что посмотреть? - не понял Бася.
   - Бася, - терпеливо сказал Клим. - Какой же ты придурок, все-таки.
   - Однако, - обиженно произнес Бася. - Человек грабли в мясорубку сунул, просто так - и ничего, а я один раз спросил - и сразу придурок...
   - Слушай, молчал бы, а? - сказал Клим.
   - Да нормально все, - отозвался Аксель. - Проехали. Короче, операцию сделали мне. Пальцы там, кости... Только шрам вот остался.
   - Это после мясорубки тебе Талисман купили, да? - спросил Бася.
   - Нет, - сказал Аксель. - Потом еще было... Неважно.
   "Дин-дон". На табло зажглось: "30". Двери бесшумно разъехались в стороны.
   - Уф, - произнес Бася, войдя в лифт.
   - Кондиционер, - сказал Клим, - это вещь.
   - Ага, - согласился Бася. - Ух ты, кнопки!
   - С ума сойти, - проворчал Аксель.
   - Да ты погляди, - возразил Бася. - Тут под землю спуститься можно! Три подвальных этажа. Прикольно.
   Аксель зажмурился. Один-один-ноль-ноль-один-один-ноль...
   - Минус первый этаж - супермаркет, - сообщил Аксель. - Минус второй - подземная парковка. Минус третий... про третий ничего нет.
   - А ты говорил, что Талисман все время карты апгрейдит, - сказал Клим.
   - Он и апгрейдит! - сердито ответил Аксель. - Просто, наверное, там еще не решили, что делать будут. Этаж построили... То есть вырыли... А для чего - потом придумают.
   - А мы сейчас посмотрим, - сказал Бася и нажал кнопку с надписью "-3".
   Двери закрылись, пол под ногами дрогнул.
   - Ой, - пробормотал Бася. - Поехали, кажется.
   - Доигрался, - заметил Клим.
   - Не знаю, - сказал Бася. - Наверно, я случайно первый этаж нажал.
   Цифры - синие на черном табло, будто неоновые рыбки в темной воде.
   "25".
   "24".
   "23".
   - Первый этаж - вот где, - сказал Клим, - А минус третий, на который ты давил - совсем в другой стороне.
   - Ну, значит, минус второй, - сказал Бася несчастным голосом.
   "18".
   "17".
   "16".
   - Да ну, - не выдержал Бася. - Не может быть, в самом деле.
   "10".
   "9".
   "8".
   - Ты хоть знаешь, что будет, если мы под землю спустимся? - спросил Аксель.
   Бася почесал затылок.
   - Да ладно вам, - сказал он. - Что будет, что будет... Нажмем на первый этаж и поедем вверх.
   - Угу, - согласился Аксель. - Только сначала у меня связь пропадет. В подвалах, знаешь ли, базовых станций нет.
   "3".
   "2".
   "1".
   - Блин, - сказал Бася.
   "-1".
   "-2".
   "-3".
   - Приехали, - мрачно произнес Клим.
   Двери раскрылись.
   На минус третьем этаже было темно. Хоть глаз выколи. Лампа под лифтовым потолком освещала пару метров грязного пола, и от этого было еще хуже, потому что чувствовалось - все самое страшное осталось в темноте. Темнота жила здесь всегда.
   И холод. В лифте работал кондиционер, но из подвала тянуло такой могильной сыростью, что всем захотелось обратно на раскаленную крышу.
   И запах.
   - Фу, вонища, - с отвращением сказал Бася.
   - Тут, наверное, трупы хранят, - сказал Клим задумчиво.
   - Да ну тебя, - сказал Бася.
   Аксель молчал.
   - Поехали, что ли, - Клим пихнул Басю в бок.
   Бася нажал кнопку, на которой красовалась вычурная единица с завитушками.
   Ничего не произошло.
   - Чего ты там возишься? - нетерпеливо спросил Клим.
   - Не работает, - пробормотал Бася.
   - На Леху посмотри, - предложил Клим.
   - А что... - произнес Бася и осекся.
   Аксель пристально глядел на панель с кнопками. Рот его приоткрылся, щеки обвисли, на губах лопались слюнные пузыри. Огонек смартфона погас: компьютерный бог отвернулся от того, кто посмел нарушить его заповедь. Самую простую заповедь.
   - Леха, - позвал Клим.
   Аксель повернул к нему лицо и широко улыбнулся.
   - Га-а, - сказал он радостно. - Га-а-а!
   - Ни хрена себе, - сказал Бася.
   - Что, в первый раз такое видишь? - спросил Клим.
   Бася покивал.
   - Вот поэтому к Талисману нормальных людей и не подключают, - объяснил Клим. - Только тем, кому терять нечего. Мозг думать разучивается.
   - Кы-клииим, - сказал Аксель.
   - Узнал, - отметил Клим. - И то ладно. Давай, поехали уже куда-нибудь!
   Но никуда они не поехали. Лифт не трогался с места, хотя Бася давил на все кнопки подряд. Затем его сменил Клим - он принялся нажимать по несколько кнопок одновременно, как будто пытался открыть кодовый замок, а Бася, глядя ему через плечо, давал советы. Потом Клим попросил Басю заткнуться, и тот обиженно замолчал. Стало слышно, как рядом живет Аксель - сопит, почесывается, вздыхает. Пружинисто щелкали кнопки.
   - Ну, Бася, - наконец сказал Клим. - Ну, кашу заварил.
   - А чего мы делать будем? - спросил Бася.
   - Гы-ы, - сказал Аксель.
   - Пойдем, - сказал Клим. - Может, отсюда выход есть.
   - Что - туда? - в ужасе спросил Бася и посмотрел в подвальную темноту.
   - Нет, блин, оттуда! - сказал Клим раздраженно. - Если хочешь, тут оставайся, только фонарик дай. У тебя же был фонарик?
   Они вышли из лифта - впереди Клим с фонариком, следом Бася, за ними плелся издающий немыслимые звуки Аксель. Под ногами что-то звякало, вдалеке капала вода. От шагов разносилось далекое эхо. Луч фонарика натыкался повсюду на квадратные колонны, подпиравшие потолок. Мальчики пошли вдоль ближайшей стены и очень скоро обнаружили дверь - добротную, красивую, отделанную под ореховое дерево. Не запертую. За дверью была маленькая комната, совершенно пустая, если не считать надписи на стене, которая гласила: "ДЕРЖИСЬ КРЕПЧЕ ПЛИНТУС!"
   Клим сплюнул под ноги.
   - Понятно, - сказал он. - Ремонт делали-делали, не доделали...
   Они нашли еще несколько дверей. Каждая вела в комнату, где с потолка свисали голые провода, со стен хмурилась грубая серая штукатурка, а пол покрывал мелкий строительный мусор. Всякий раз, когда мальчики видели на стене очередную надпись, Бася принимался хихикать, и ему жутковато вторил Аксель. Клим не смеялся: надписи словно издевались над тем, кто их читал. "ПОКА И СПАСИБО ЗА РЫБКУ", "МИНОТАВРУ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ", "ВЫШЕ СТРОПИЛА ПЛОТНИКИ"... Видно, у кого-то было весьма своеобразное чувство юмора.
   Наконец Бася нашел дверь, непохожую на остальные. Она находилась напротив лифта - подвал был очень большим, но не бесконечным - и отсюда мальчики видели желтый прямоугольник лифтового света. Дверь отличалась от своих деревянных сестер массивной ручкой, черной облицовкой (никакого фальшивого ореха) и размерами. Но главное отличие обнаружил Клим, когда попытался ее открыть.
   Эта дверь была заперта.
  
   Аксель чихнул - оглушительно, с гортанным уханьем - и стал вяло водить рукой под носом. Они сидели под дверью уже четверть часа.
   - Может, замок сломаем? - предложил наконец Бася.
   Клим встал, наклонился и посмотрел в замочную скважину. Из скважины тянуло тем самым тошнотворным душком, который мальчики почуяли еще в лифте. Только здесь вонь была гораздо сильнее. Клим закашлялся.
   - Можно попробовать... - начал он.
   За спиной загудело. Клим и Бася обернулись. Вдалеке зажглась кнопка вызова ("Ого!" - сказал Бася), двери лифта бесшумно закрылись ("Стой!" - сказал Клим), и по черному табло поплыли синие рыбки - номера этажей ("Гы-ы!" - сказал Аксель). Лифт уехал.
   - А как это? - тупо спросил Бася.
   Клим скрипнул зубами.
   - Вызвал кто-то. Я так думаю.
   - А-а, - протянул Бася. - Странно, что его раньше не вызвали.
   - Может, и хотели, - заметил Клим. - Только кое-кто его немножечко поломал. К счастью, - продолжал он, уже не сдерживаясь, - современные, понимаешь, системы иногда само... сади... самодиагно... Умнее людей бывают, короче, - закончил он. - Особенно некоторых.
   - Понятно, - печально сказал Бася. - Ну что, давай тогда дверь ломать будем.
   Клим посмотрел на Басино хрящеватое ухо, глубоко вздохнул и сказал:
   - На счет "раз" бьем плечом. (Именно так ломали дверь хорошие герои в кино). Вставай, что ли. Вот тут становись, рядом. Готов? И-и-и... р-раз!
   "Скрип!"
   - Еще... р-раз!
   "Скрип!"
   - Н-да, - произнес Клим, потирая плечо. - Хорошая дверь.
   - А давай Акселя тоже заставим, - сказал Бася.
   - Эх... - вздохнул Клим, подошел к Акселю, безучастно сидевшему возле стенки, поднял его за руку и повел, приговаривая: "Дверь сломаем, давай? Сломаем, а? Плечом вот так - раз! Давай? Потом на свет выйдем, у тебя приборчик заработает. Давай..." "Кы-лиим", - стонал Аксель. - "Ды-веерь"... "Да-да-да, дверь, сломаем, да?" "Све-ет..."
   Басю передернуло.
   - Понимает, - сказал он, просто, чтобы что-то сказать.
   Клим посмотрел сердито.
   - Я его с пяти лет знаю. В садик вместе ходили. Тогда он вообще от других не отличался... Давай, чего стоишь! Приготовились! И-и... раз!!
   Они ударили - из всех сил, втроем. Правда, Аксель опоздал на долю секунды, но дверь все равно не выдержала и распахнулась, так что они влетели внутрь и увидели в свете фонарика:
   Вторую дверь в дальнем конце комнаты.
   Аккуратную горку мертвых крыс на полу - смрадную кучу, вонявшую на весь подвал.
   И еще кое-что.
   - Ложись! - заорал Клим и что было сил толкнул Акселя в бок. Аксель упал. Бася отшатнулся и тоже упал. Клим бросился на пол - неудачно - и вскрикнул от боли.
   Блеснула яркая, небесного цвета искра. Запахло озоном.
   Паук рванулся вперед.
   'Кто?' - подумал Клим и тут же понял: тот же, кто изрисовал стены. Не мог же безмозглый паук сойти с ума - это было бы так же нелепо, как взбесившийся чайник. Кто-то привел сюда паука, вскрыл ему панель на спине и выставил режим охоты. Потом ушел. Запирая дверь, смеялся, представляя, что будет, если с улицы забредет неосторожный бродяга и, осмелев, взломает дверь. У того, кто это сделал, и впрямь было чувство юмора - ну очень своеобразное.
   Паук пронесся между Климом и Акселем - цокали по бетонному полу ноги, трещал выставленный для атаки шокер. Режим охоты отличался от режима захвата тем, что Пауку позволялось парализовать жертву электричеством. Или убивать.
   Робот добежал до взломанной двери, развернулся. Снова треск шокера. Бася сломя голову кинулся к светлому прямоугольному контуру, что виднелся напротив. Ударил всем телом. Пистолетный выстрел сорванного замка, яркий свет. Бася исчез. Паук метнулся за Басей, замер перед порогом. Затем бросился на Клима - тихий шелест гидравлики, восемь суставчатых ног и синеглазая смерть на медных электродах.
   Рядом с Пауком возник Аксель. В руках он сжимал кусок водопроводной трубы - строители оставили в подвале не только надписи. Аксель обрушил трубу Пауку на спину. Робот подпрыгнул, ринулся в угол, вскарабкался на потолок, и уже оттуда упал на пол. Где остался лежать - потрескивая шокером, подергивая лапами и пованивая горелой проводкой.
   Аксель, как рассерженный краб, бочком подобрался к Пауку и принялся охаживать его трубой. Паук не двигался, но Аксель все бил и бил его, пока не устал. Потом отбросил трубу, подошел к лежавшему поодаль Климу, схватил его за ноги и потащил к выломанной двери. По дороге Аксель пнул Паука - напоследок.
   Клим, сопя от боли, обвел глазами комнату. На стене кто-то написал светящейся краской: "А ПАУК-ТО НЕ ШУТИТ!"
   - Сволочи, - произнес Клим и потерял сознание.
  
   - Вызвал, - сказал Бася.
   - Угу, - сказал Аксель. Он накладывал шину на Климово плечо. Талисман рекомендовал сделать шину из подручных материалов. Подручными материалами оказались носки и линейка из рюкзака Акселя, разломанная надвое. Клим был бледный, как облако. Он все еще не пришел в себя.
   Аксель закончил приматывать к линейке руку товарища и сел на пол рядом с Басей. Лампы дневного света ярко освещали минус второй этаж; здесь было тепло и сухо, и хорошо работали телефоны, и по углам не прятались... кто? Аксель никак не мог вспомнить, что же случилось с ними в подвале. Осталось только ощущение чего-то жуткого, смертельно опасного, но так бывало всякий раз, когда он терял связь с Талисманом. Затмение - если выходила из строя базовая станция, садилась батарейка в смартфоне, или просто наступала пора системной профилактики. Затмение. Гнев бога. Или ошибка бога. Или просто выходные бога...
   Правда, впервые он чувствовал после такого затмения боль в плечевых мышцах. И еще - когда он успел содрать кожу на ладонях? А, ладно.
   - Ну как, скоро они там? - спросил Аксель.
   - Угу, - сказал Бася. - Через десять минут прилетят.
   - Ругали? - сочувственно спросил Аксель.
   - Угу, - ответил Бася. - Да нет, не очень. Так... Сказали, чтобы мы оставались, где есть. Еще кое-чего сказали... Ну, дома будет нам.
   - Это точно, - согласился Аксель и вздохнул.
   Наступило молчание. Аксель украдкой посмотрел на смартфон. Рубиновое сердце билось ровно. Ноль-один-один-ноль-один-ноль-ноль... Воистину велик Талисман, и милость его беспредельна, ибо прощает он отступникам своим... Один-один-один-end-of-file.
   - Слушай, - сказал Аксель серьезно, - я ведь там совсем пропасть мог, да?
   Бася издал горлом неопределенный звук.
   - А вы не бросили, - продолжал Аксель. - Я это... Спасибо, в общем.
   Бася кивнул, глядя под ноги.
   - А что было-то? - спросил Аксель.
  
  
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   3
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Огр С., Эль Ф. 1. Некромант второй категории. Дело в Липках 18k Оценка:8.49*9 "Рассказ" Фэнтези
  
  
   Огр Сергий, Эль Флай
  Некромант второй категории. Дело в Липках
  
  
  
   Януш, досадливо чертыхаясь и ругая рыхлую землю, ссыпающуюся с лопаты, сплюнул, плюхнулся на четвереньки и стал грести руками, приговаривая: "Упокою дуру старую, и пикнуть не успеет!" Наконец показались строганные доски, измазанные землёй и уже кое-где траченные жуками-древоточцами. Некромант довольно фыркнул, поддел крышку гроба заранее припасённым кинжалом и, поднатужившись, сдвинул её в сторону. Лицо его вытянулось в недоумении - гроб был пуст. Это совершенно меняло как само дело, так и отношение к нему незадачливого копателя.
  * * *
  
  
   Третьего дня, проболтавшись в тряской повозке почти до вечера и добравшись наконец до деревни, указанной в заявке, Януш первым делом отправился к старосте, потребовал лучшую горницу и объяснений. Как он и ожидал, ничего сверхъестественного в деревне Липки не произошло - обычный случай неупокоенности. Станислав Брожевич, который семнадцать лет назад напился вусмерть и сломал шею, сверзившись с собственного крыльца, повадился подниматься из могилы и бродить ночами по деревне. Зомби не творил безобразий, но довёл половину деревни до икоты, мирно угукая под окнами односельчан. Старосту покойник отчего-то вниманием обошёл, зато слабонервные деревенские жители впились в бедного мужика не хуже репьев и вынудили действовать. И теперь Януш Гудзяновски, мастер-некромант второй категории, вместо неторопливых размышлений на любимом диване вынужден мотаться по пыльным просёлочным дорогам из-за жалкого одинокого зомби.
   Кроя про себя матом покойника, старосту деревни и гильдию, отправившую на заявку его, мастера-некроманта второй категории, туда, где справился бы и криворукий ученик, Януш вихрем понёсся на погост и выместил злобу на Станиславе Брожевиче, как раз кстати выкопавшемся из могилки.
   На следующее утро его разбудил людской гомон под окном и громкие увещевания старосты - мол, мастер устал, после вчерашнего-то, всё ещё изволит отдыхать, а вот как проснётся, так мы ему всё и расскажем честь по чести. Недобрые предчувствия и гул голосов, что-то невнятно бормотавших в ответ на речи старосты, уснуть больше не дали. Януш встал и недовольным голосом потребовал воды для умывания и завтрак. Под окнами загудели сильнее. Но потакать нетерпеливым крестьянам некромант не стал, неторопливо съел поданную дебелой рябой девкой яичницу с салом и только потом вышел из дома.
   За калиткой столпилась едва ли не вся деревня. В их глазах плескался испуг и светился робкий огонёк надежды.
   От вопля "Проснулся, благодетель!" Януш только отмахнулся с досадой. Крестьяне всем миром рванули поближе к благодетелю и заговорили все разом. Пришлось поманить пальцем старосту и потребовать двух вещей: угомонить народ и опять-таки объяснений. Тот, заглядывая в глаза и заискивающе улыбаясь, принялся жаловаться.
   Вчера, впечатлясь учинённым господином некромантом действом, а также качеством и красотой зрелища, мужики сошлись на том, что надо бы поделиться наблюдениями и сопоставить версии. А где ж обсуждать, как не в шинке? Самое что ни на есть достойное место! Любители зрелищ так увлеклись беседой под кружку местного пива, что и не заметили, как к ним присоединились два отличных парня, которые, к несчастью, приказали долго жить ещё зимой. Покойников, тихо присевших за стол, может быть, не заметили бы в пылу разговоров вообще, но тут они вдруг не стали пить с кузнецом, жаждавшим собеседников. Кузнец сгрёб за грудки обоих невеж, по одной руке на каждого, внезапно понял, кто с ним проводит время, икнул, осел на лавку и враз протрезвел. За ним хмель выветрился и у остальных, народ прыснул от шинка по хаткам и забился в углы, клацая зубами. Вот, собственно, теперь и ждут несчастные сельчане, что господин некромант будет так добр и упокоит и этих двоих.
   Януш скрипнул зубами и попрощался с намерением встретить приятный вечер в уюте собственного дома. Он угрюмо взглянул на старосту и пригрозил, что если никаких ходячих мертвецов не обнаружится и это всё пьяные бредни, то он, Януш Гудзяновски, мастер-некромант второй категории, лично проследит за тем, чтобы из этой деревни его больше никогда не беспокоили. А способов устроить это у него де найдётся предостаточно.
   Староста спал с лица, но уверил, что всё правда - мол, собственными глазами видел, как Богдар и Мицик неторопливо ушли к кладбищу, на котором их, собственно, и хоронили всей деревней после праздника середины зимы.
   В очередной раз выматерив про себя всех неупокоенных мертвецов, сельских жителей и в особенности навязчивого старосту, Януш направился к погосту, где и вправду обнаружил двух неплохо сохранившихся покойников. Зомби расхаживали внутри ограды, тоскливо глядя в сторону деревни. Завидев некроманта, они попятились. Но Януш, впав в рабочую злость, далеко уйти им не дал. Магом он слыл ленивым и тяжёлым на подъем, но работу свою любил, и коль уж брался, то получал от процесса истинное удовольствие. Поставив контур вокруг нечисти, чтобы особо не торопиться, выбрал из ватаги детишек, которые таскались за ним по всей деревне, пацанёнка с самой честной рожицей и послал к старосте за сундучком господина некроманта.
   Когда сундучок доставили, Януш неторопливо смешал порошки и, приговаривая заклинание, принялся сдувать снадобье на покойничков, одновременно сняв контур. Тела, бывшие раньше Мициком и Богдаром, обиженно заморгали, взвыли, содрали с себя полуистлевшие одежды и, натыкаясь друг на друга и наступая на чужие могилы, заторопились к своим. Загремели крышки гробов - покойники улеглись на законные места и упокоились. Януш надеялся - навечно. А за качество своей работы он краснеть не привык.
   Некромант довольно кивнул этим мыслям, распорядился отнести сундучок обратно и быстро зашагал к шинку, пока голод, привычный после хорошего колдовства, не успел ещё сгрызть его до хребта.
   Обед добавил Янушу настроения - жаркое со свиными рёбрышками, грибы в сметане, острая кровяная колбаска и три жбана местного пива вкупе с мыслями о скором свидании с собственным диваном разморили некроманта донельзя. Селяне было попритихли, завидев его на пороге шинка, но теперь, увидев, как господин маг наворачивает жаркое и заливает его жбанами пива, снова загомонили в полную силу. Под этот нестройный хор подвыпивших голосов Януш и задремал, одной рукой подперев голову, а другой всё ещё сжимая вилку с наколотой колбаской.
   Кто угодно проснётся от того, что его трясут за плечо изо всех сил. Некромант исключением не стал. Открыв соловые глаза и удивлённо повернувшись, Януш нос к носу встретился с бледным шинкарём. Тот, не сообразив, что гость уже проснулся, лопотал что-то бессмысленное и продолжал трясти несчастное плечо. Януш попытался отцепить побелевшие пальцы мужика, но не тут-то было. Шинкарь отставать не желал, внятных речей не вёл, но по его киванию куда-то в сторону ещё сонный некромант сообразил повернуть туда голову.
   Посредине зала толпились селяне и на лицах их застыло странное выражение. Януш для себя определил его как смесь недоумения, страха и почему-то радости. Шинкарь, приведённый в чувство толикой магии, вложенной некромантом в звонкий щелчок по лбу, смог-таки связать несколько слов в осмысленную речь.
   Вон там, за самым большим столом, объяснил он, сидит со жбаном в руке дед Панас. Сидит, молчит и слушает. И всё было бы отлично - старый Панас вырезал свистульки и рассказывал сказки не одному поколению липчан, поэтому чуть ли не каждый из застывших в растерянности мужиков, не кривя душой, может назвать его дедушкой. Так вот, всё было бы прекрасно, но полгода назад все Липки горевали над дедушкиной могилкой. И теперь мужики не понимают, стоит ли любовь к народному дедушке переносить на его несвежий труп.
   Дед Панас мутным взором оглядывал толпу и мочил остатки усов в жбане. Пиво проливалось, текло через синюшный подбородок и капало на скоблёный стол. Зомби крякал, утирался и что-то добродушно угукал в сторону шинкаря.
   Мозги Януша вскипели - появление всё новых неупокоеных напрочь отрицало случайные нарушения обряда похорон. А их поведение и вовсе попирало все представления некроманта о природе зомби. Как правило - и как учат в академии, и как говорит личный опыт - неупокоеные из-за сбоев обряда, равно как и поднятые чёрными некромантами, покойники отличаются ненавистью ко всему живому и крайней неразборчивостью в пище. Словом, если бы липковские мертвецы выбирались из могил, гонялись за согражданами и грызли кого поймают за что ухватят, дело было бы совершенно ясным. Мертвяки же, мирно бродящие по деревне и захаживающие в шинок пообщаться, были вне понимания некроманта второй категории Януша Гудзяновски.
   Но отступать Януш не привык, поэтому и велел шинкарю подать два пива. В отдалении дед Панас что-то лопотал уже обиженно, потому как пить с ним всё-таки никто не осмелился. Януш грохнул на стол перед дедом тяжёлый глиняный жбан с шапкой белой пены, а сам с такой же посудиной устроился напротив и подмигнул мертвецу. Мертвец подмигнул в ответ. Потом некромант заказал ещё - дедушка пил с видимым удовольствием, да и Януш не отставал. Кроме того, деду Панасу явно нравилось подмигивать.
   Утро, как водится, оказалось недобрым и засушливым. Язык с трудом помещался во рту, сглотнуть не выходило, а голова напоминала старый мешок - была такой же ненужной и пустой. Путь до кадки с водой показался некроманту не ближе, чем дорога до столичной квартиры с вожделенным диваном. Впрочем, напившись, Януш даже смог различить дверь на улицу и вышел во двор. Противно светило солнце, отвратительными скрипучими воплями заходились птицы, мерзко мяукнула кошка, потёршись об ноги. Судя по солнцу, было довольно поздно, однако людей Януш не увидел. Неужели всё? И никаких испуганных просителей, никаких оживших покойников, а вчерашний дедок был последним? И, кстати, чем же вчера всё закончилось? Можно появляться в шинке или сразу стыдливо бежать домой, в Охрянку? Вопросы застучали по мозгам, и некромант волей-неволей задумался.
   Нет, придётся всё-таки идти в шинок. Там хотя бы можно узнать, что господин маг вчера изволил сделать с несчастным народным дедушкой. А прохожих на улицах почему-то нет.
   Повернув в проулок, выводивший всех желающих к шинку, Януш услышал женские причитания и ускорил шаг, зачуяв неладное. Неладное таки предстало его взгляду на большом дворе шинка, заставленном столами для любителей выпить на свежем воздухе.
   Массовая батальная немая сцена развернулась перед некромантом. Деревенский кузнец с двухпудовой лавкой, поднятой над головой, держал оборону против старосты и пяти косарей. Два его ученика как раз оборачивались, чтобы не дать трём мужикам с тяжелыми жбанами зайти с тыла. Шинкарь, руки которого были заняты десятком полных жбанов, ловко пригибался, очевидно, чтобы не попасть под обломок лавки. То здесь, то там валялись тела павших героев. Поодаль, в глубине двора, многорукое, многоногое и многоглавое чудище лупило себя руками по головам, ногами по задам, и беззвучно орало распяленными ртами. Януш не сразу сообразил, что видит всего лишь десятка полтора мужиков, сошедшихся в кучу малу.
   Среди замерших в разных позах драчунов бродили женщины, причитая и заглядывая благоверным в недвижны глазыньки. Завидев Януша, они сперва тоже застыли, а потом сдвинулись в единый ряд и пошли на него. Выражения их лиц некроманту очень не понравились. Тётки надвигались явно не для того, чтобы предложить завтрак.
   Некромант недоумённо почесал затылок, и тут воспоминания потоком обрушились на бедную некромантскую голову. Он крякнул с досады и снял магическую сеть, качественно пеленавшую нетрезвых мужиков ещё со вчерашнего дня. Мужики со стонами повалились наземь, и проблема с разозлёнными селянками вмиг решилась. Тётки бросились к своим - подымать, утешать и разводить по хатам. Некромант же присел на уцелевшую лавку и обнял голову руками.
   Он вспомнил всё. И как пил вчера пиво с покойником (на этом воспоминании Януш издал протяжный стон), и как спрашивал у этого самого покойника заплетающимся языком, что ему, покойнику, нужно среди живых. И как жаловался на тщетность попыток упокоения, и на недостижимость любимого дивана, и на пыль просёлочных дорог, и на сволочное гильдейское начальство. Дед Панас понятливо кивал, заливаясь дармовым пивом, некроманта жалел, но объяснял, что уйти насовсем никак не может - такая женщина попросила! А Януш всё допытывался, какая такая женщина, и добавлял важно, что спрашивает совсем не для удовлетворения похабного любопытства, что он, некромант второй категории Януш Гудзяновски, никогда не лезет в личную жизнь клиента, будь он хоть заказчик, хоть заказанный мертвец.
   И припомнил, как мужики полезли выяснять отношения - бояться им всё-таки деда-покойника или радоваться ему как родному. Так они расшумелись, что нетрезвый Януш поднялся, качаясь, гаркнул "Не мешать!" и угомонил всех разом. Качественно угомонил - до утра простояли. Потом ещё зачем-то поплёлся провожать деда Панаса до кладбища, чтобы не обидел никто, и битый час отказывался у ограды от того, чтобы теперь дед провёл его, Януша.
   Вспомнив весь рассказ покойного дедушки, некромант охнул, нехотя сполз с лавки и поплёлся сперва к старосте за своим сундучком, и потом, провожаемый настороженными взглядами из-за заборов - на погост. Там, собственно, Януш и начал действия, за которыми мы застали его в самом начале. Дед Панас вчера, нежно вздыхая, рассказал, что сходить в деревню его попросила старая знакомая и давняя любовь - Олита, Олишка. Хоть жить вместе им не было суждено, и померла Олишка позже, месяц тому, старая деревенская ведьма Панаса не забыла, из могилки подняла и в деревню сходить велела, послушать, о чем говорят в шинке. Как тут откажешь!
   И теперь Януш горестно взирал на пустой гроб, в котором должна была лежать бабка Олишка. То ли предупредил бабку старый поклонник, то ли сама учуяла некроманта. Но ничего, на этот случай и был Януш Гудзяновски не самым последним в своей профессии. Разложив ингредиенты на крышке сундучка, он добавил в ступку необходимые, растёр в порошок и посыпал вокруг себя, одновременно ставя защитный контур и вызывая беспокойную бабку.
   На третьем круге заклятий Януш совсем было отчаялся - упрямая ведьма приходить не желала. Но вдруг слова застряли в горле. Из-за ёлочек, заботливо посаженных у могилы кем-то из родственников, показалась высокая статная старуха. Седые волосы её были уложены короной, бескровные губы улыбались, белый саван развевался под лёгким ветерком. Низким грудным голосом она поинтересовалась, зачем это её звал такой симпатичный юноша.
   Тридцатидвухлетний юноша отмер, фыркнул и в свою очередь засыпал покойницу-ведьму вопросами. Ответы заставили глаза его выпучиться от изумления, челюсть же пришлось возвращать на место вручную. Такого Янушу за всю практику ещё не попадалось.
   Бабка Олита, первая сплетница на деревне и по совместительству деревенская ведьма, ухитрилась помереть под утро. Поэтому привычных действий совершить не могла. А привыкла бабка поутру идти, помахивая ведрышком, к общему колодцу, и там, втиснувшись в кружок тёток, с упоением выслушивать последние сплетни. Очень бабку интересовало, кто кого вечером из шинка домой на закорках снёс, да кому мужик в глаз дал с утра пораньше, да куда бегала старостина дочка, девка уж лет десять как на постоянном выданье. А как стали Олиту хоронить, в молитве отходной три слова-то и пропустили. Вот бабка и воспользовалась нарушением обряда, лежать в гробу спокойно не стала, собрала знакомцев своих по погосту и ну посылать в деревню - сплетни последние послушать. А сама показываться не стала - уж больно не хотелось Олишке землю покидать да неизвестно куда духом бесплотным отправляться. Так не будет ли господин некромант такой добрый и не отпустит ли безвредную бабушку?
   Януш от такой наглости растерял все заготовленные заклинания и молча открывал и закрывал рот. Потом, опомнившись, почесал затылок - а ведь и вправду ведьма-то ничего дурного не сделала. Профессиональная этика боролась в нём с состраданием, чего раньше некромант за собой не замечал. А тут ещё ведьма клялась страшными клятвами, что в деревне не появится, и амулетик от нечисти посулила, из древней могилы выкопанный.
   Некромант показал бабке на кладбищенскую ограду, где гроздями висели деревенские жители, ожидавшие очередного магического зрелища, и развёл руками. Мол, ждут люди, как же тут о мире договариваться?
   Олишка задорно подмигнула и предложила весело покуражиться. С полчаса над кладбищем сверкали молнии, завывала и ухала ведьма, некромант стоял насмерть, посылая страшные заклятия. И сгинула ведьма ужасная, честной народ пугавшая, улеглась в могилу свою глубокую, да навсегда. Честной народ на радостях некроманта по плечу хлопал, поклонами низкими кланялся и выпить звал. Но отказался некромант - мол, после боя магического не могу. Вот малость попозже...
   А когда разошлись липчане, отправившись избавление праздновать, принял Януш от ведьмы благодарность горячую и амулетик обещанный. Ещё поцеловать предлагала, да некромант отказался.
   Потом Януш отловил старосту и велел, чтобы каждую неделю на могилу к ведьме ходил кто-то из селян и живо пересказывал последние сплетни. Клятвы клятвами, а ну как Олишка снова заскучает?
   И позвали некроманта на пир в шинок, он там мед-пиво вкушал, что народ ему подносил, да байки деда Панаса слушал.
   А на следующий день добрался Януш Гудзяновски, некромант второй категории, до своего любимого диванчика. Да только полежать всласть ему не довелось. Но это уже совсем другая история.
  
  
   сентябрь 2008
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   4
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Шауров Э.В. Прямой эфир (пн) 33k "Рассказ" Фантастика
  
  
   Прямой эфир
  
   - Похоже, приехали, - сказал Алик, сворачивая к обочине.
   Я бросил тощую стопку газет на заднее сиденье и огляделся. Район тридцать седьмой кольцевой трассы, окраина мегаполиса. Слева оплывала стеарином балконов новенькая тридцатиэтажка, похожая на гигантскую многоярусную полку для дисков, справа изнывала от зноя её однояйцевая сестричка. Редкие прохожие, прикрывшись широкими зонтами из жатой фольги, старались держаться теневой стороны улиц. Сиеста! Как говорится, хороший хозяин и собаку...
   - Улица Вторая Московская, дом двести двенадцать, - Алик ткнул пальцем в заляпанный монитор спутникового навигатора. - Только въезд почему-то закрыт.
   Въезд во двор был действительно перегорожен "умным" шлагбаумом.
   - Однако, не ждут нас на Московской, двести двенадцать? - я приспустил стекло, и лицо опалил жар раскалённого асфальта.
   - Сейчас узнаем.
   Алик открыл дверцу студийного микробаса и отважно выбрался наружу.
   Чёрт! Начинаю завидовать тем, кому меньше тридцати. Изумительная лёгкость движений... Нет, я, в общем-то, в хорошей форме, но вот так резво выпрыгнуть на разогретую конфорку... Я покряхтел, повозился на сиденье и полез следом.
   Снаружи было градусов сорок. Солнце так припекало висок, что хотелось зажмурить левый глаз. Ощущение, словно перед твоим лицом машут раскалённой сковородкой. Алик уже стоял под эстакадой для мотороллинга и беседовал с дамочкой, упакованной в белый хиджаб и брючный костюм-термос, - очень практичный, модный и весьма дорогой костюм.
   - Добрый день, барышня, - бодро поздоровался я, вползая в горячую тень.
   - Да уж... добрый, - дамочка очаровательно улыбнулась и продолжала, обращаясь к Альберту. - Так вот, стоянка прямо по главной, минут пять отсюда, не больше. А во двор вы без жетона не попадёте. Так что езжайте до стоянки или поставьте машину прямо здесь. Многие так делают, у нас спокойный район.
   - Огромное спасибо, - Алик прижал руки к груди.
   - Ага, сейчас! - ворчал он уже в салоне, - У нас в кузове техники на триста тачек, да ещё резина - полтинник. Мы уж лучше на стоянку...
  
   ***
   Пару дней назад, то бишь в пятницу, в самом конце рабочей смены Артемий Петрович вызвал меня к себе в кабинет. Хорошо зная повадки своего шефа, я с чистой душой погасил компьютер и отправился на назначенную аудиенцию. В половине шестого я постучал в дверь с объёмной табличкой. В кабинете было тихо, светло и даже почти уютно. Из кондиционера тянуло мертвецким холодом. Артемий Петрович сидел за своим обширным столом для совещаний, упёршись жирной грудью и локтями в полированную столешницу, пил минералку со льдом и сосредоточенно изучал какие-то бумаги. Шеф ужасно старомоден, он терпеть не может читать с монитора.
   - Артемий Петрович, вы меня зайти просили, - как можно развязней сообщил я от самой двери и засунул руки в карманы.
   - А! Серёжа, - шеф не отрываясь от бумаг ткнул мясистым пальцем в кабинетное пространство. - Садись пока. Хочешь водички?
   - Спасибо, обедал, - я уселся в кресло и нахохлился, не люблю этих господских прелюдий.
   Шеф вытер платком складчатый затылок, быстро зыркнул глазом и подтолкнул ко мне газету в четыре листочка.
   - На-ка вот, почитай пока про Голгофу, - сказал он и снова погрузился в шибко важные бумажки.
   Я лениво взял газетёшку: восемь страниц, дешевый пластик, тот, что ломается на сгибах. Статья называлась "Новая Голгофа". Я немного поразмышлял, вздохнул, положил ноги на стол и погрузился в чтение. Закончив читать, я оторвался от газеты и наткнулся на суровый взгляд шефа, прикованный к моим подошвам. Я смутился и ноги со стола убрал.
   - Чего уж там, - пробормотал Артемий Петрович, - клади все четыре. Как тебе статейка?
   - Дребедень, я лучше могу, - сказал я пренебрежительно.
   - А на число ты внимание обратил? На обложке.
   Я перевернул газету и посмотрел: "девятнадцатое июля ноль-ноль сорок второго года от Н.Р.Х.", потом глянул на настенный календарь. Там год был какой надо. Две тысячи пятьдесят четвёртый. Я снова посмотрел в газету.
   - Ну как тебе? - спросил шеф с интересом.
   - Шизофрения или своеобразный юмор, - предположил я. - А может, верстальщик набрался в стельку.
   - Тогда на эти взгляни, - Артемий Петрович придвинул ко мне целую стопку разнокалиберной периодики. - Смотри, смотри.
   Я взглянул. Изданий было штук двадцать, и совсем дешёвеньких, и средних, была даже пара вполне респектабельных журналов на настоящей бумаге. Всю пачку объединяла дата: сорок второй год.
   - Что за притча?! - меня охватило беспокойное возбуждение. - Что это за аббревиатура?! "От эн эр ха" это что: "от Нового Рождества Христова"?
   - А ты голова! - круглое лицо шефа расплылось в радостной улыбке. - Сечёшь!
   - Секу, - сказал я почти что сердито. - Артемий Петрович, вместо того, чтобы говорить загадками, вы бы лучше моей голове зарплату добавили. Объясните, ради бога, в чём шутка?
   - Потише, Сергей Вадимович, потише, - проговорил шеф примирительно. - С зарплатой мы решим попозже... А сейчас я тебе немного разъясню этот сорок второй год. Водички хочешь?..
  
   Уже прощаясь со мной около двери, Артемий Петрович говорил весомо и вкрадчиво:
   - Ты же знаешь, у меня нюх на горячее, а эта тема в самое ближайшее время станет не просто горячей - радиоактивной. Мелкие окраинные газеты - первые птички, но Валданиным очень скоро и вплотную заинтересуются не только эфэсбэшники. Я знаю достоверно, что его пытались снимать уже дважды, канал "Континент" и ещё сто пятый - обломились. Он бы и нам отказал, но видишь ли, тридцать лет назад мы сидели с ним за одной партой. Это шанс, Серёжа, бомбу взорвём именно мы. А это рейтинг... Ну что я объясняю... Серёжа, ты классный репортёр. Лучший в агентстве. Я на тебя рассчитываю. Сделай мне репортаж, настоящий тэйк-офф, получай премию "Юнеско" и иди в свой отпуск.
   - А кто будет моим оператором, Артемий Петрович? - спросил я (чёрта с два он на меня рассчитывал, репортаж наверняка должен был делать Жорик Панов, только Жорик застрял в Хабаровске дней на пять).
   - Альберт поедет, - сказал Артемий Петрович.
   Я удовлетворённо кивнул :
   - Так значит, в воскресенье?
   - В воскресенье. И выдвигайтесь пораньше, не затягивайте, - наставлял шеф. - Ехать к чёрту на кулички, в район тридцать седьмой... Эх, хорошо бы его в студию... Но он категорически против. Только репортёр и оператор, никакой группы, никакой студии... Постарайтесь создать приват. Да ты, впрочем, сам знаешь... - шеф приумолк и чуть-чуть сдулся.
   С тем мы и расстались.
  
   ***
  
   В воскресенье я поднялся около восьми. Алик на студийном "руссо-балте" должен был подъехать к девяти. Я умылся, побрился, позавтракал, привёл себя в порядок. Уже одеваясь, я достал из ящика стола маленький восьмизарядный "глок" с пластмассовым покрытием: лёгкий, матово-чёрный, уродливый. Я подержал его в руках, полюбовался его неказистостью, а потом, сам не знаю зачем, сунул его в носок. Теперь пистолет слегка натирал лодыжку, но я решил не обращать внимания. Кофр с оборудованием, который тащил Алик, вообще смахивал на ранец американского астронавта и весил соответственно. Я же шёл почти налегке. Грех жаловаться.
   Дверь подъезда была открыта, возвратный механизм не работал. Сам подъезд, как следствие, представлял собой галерею дип-граффити. За десять минут мы поднялись без лифта на шестой этаж. На шестом мы остановились перед дверью в две тысячи сотую. Индикатор визира под цифрой два не светился, то ли сгорела лампочка, то ли монитор был просто выключен. Я произнёс короткий вступительный текст и надавил кнопку интеркома.
   Нам открыли почти сразу, без традиционного вопроса "кто там?". На пороге, близоруко щурясь, стоял худощавый светловолосый человек в просторных белых шортах и бежевой "анголке" навыпуск. За его плечом, шагах в четырёх позади, маячил другой: крепкий, жилистый, смуглокожий брюнет с жёсткой линией рта и твёрдыми скулами. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Телохранитель или сам? На брюнете был светло-серый домашний костюм.
   - Здравствуйте, - сказал светловолосый. - Вы, должно быть, из студии? - и он улыбнулся тихой, тёплой, необыкновенно располагающей улыбкой, от которой непроизвольно потянуло улыбнуться в ответ. - Проходите, милости просим.
   Мы с Альбертом вошли в квартиру. По работе нам случается входить в тысячи дверей, в том числе и квартирных, но здесь я отчего-то ощутил смутную неловкость, словно вор-новичок или приезжий родственник-провинциал у столичных хозяев. Преодолев неловкость, я энергично протянул руку:
   - Сергей Лазарев, канал "Преображение", а это мой оператор Альберт Низамутдинов.
   Алик кивнул объективами триадемы.
   - А! - спохватился светловолосый, крепко сжимая пальцами мою ладонь. - Олег, Олег Антонович Валданин, впрочем, вы, наверное, знаете. А это мой друг и коллега во всех начинаниях: Иван Александрович Густав, необычная такая фамилия (смуглолицый сдержано кивнул). Надеюсь вы не против, чтобы он присутствовал?
   - Да ради бога! - воскликнул я, всё дальше внедряясь в квартиру. Алик умело ввинчивался следом.
   - Олег Антонович, вы дали согласие на прямой эфир, давайте выберем комнату для репортажа.
   - Прямой эфир? - респондент несколько озадачился. - Я, признаться, не понял, что прямой. А куда пойдёт вещание? На спутник?
   - Вещание пойдёт в сеть, по каналам культуры, - ответил я. - Телевидение не наша сфера.
   - Ну в сеть, так в сеть, - согласился Олег Антонович. - Пойдемте в зал, наверное. Или, может, в кухню?
   - Можно и в кухню, - согласился я.
   Вот кухня оказалась что надо, в меру просторная, уютная, с небольшим овальным столом и стульями в мягкой ситцевой обивке. Пока Алик вынимал из кофра и устанавливал на штативах свои камеры, надевал на лицо и подключал панорамку, Иван Александрович отошёл в угол и, скрестив на груди руки, прислонился плечом к навесному шкафчику, а Олег Антонович вынул из трёхстворчатого холодильника кувшинчик со светло-коричневой жидкостью и, поставив его на стол, осведомился:
   - Когда начнём?
   - Уже начали, - Я показал пальцем в коридор. - От самой двери снимаем.
   - Ого, - Олег Антонович несколько смутился. - Хотите чаю со льдом?
  
   ***
  
   -...А можно чуть поподробнее? - я украдкой скосил глаза на настенные часы.
   Наша беседа длилась уже почти два часа. На мой напульсник уже дважды приходили уведомления от шефа о продлении времени репортажа и вулканические сводки о рейтинге в сети. Наверное, начальство расчищало нам дорогу, пересортировывая и отодвигая другие программы. А эфир того стоил! Ей-богу, мне давно уже не было так интересно. Начало было более-менее тривиальное: родился, учился... Только о родителях Валданин распространяться не захотел. На вопрос об имени матери он, прямо так и ответил: "А стоит ли? Вдруг, её зовут не Мария?", - и добавил, засмеявшись, - защита от канонизации". В течение следующих пятнадцати минут мне становилось всё интересней. Порой мне начинало казаться, будто это не я беру интервью, а интервью берёт меня. Меня, журналиста с пятнадцатилетним стажем, пробирает до самых печёнок. И ещё меня не покидало ощущение чего-то грандиозного, насквозь пронизанного светом, свежего, как ветер с моря, чего-то такого невероятно простого и необъяснимо сложного, от чего сами собой начинают рождаться вопросы, а ответы вызывают приступы счастливой эйфории. Изредка ощущение становилось таким сильным, что мне хотелось послать эфир к чёртовой матери и попрыгать по кухне в каком-нибудь экстатическом африканском танце. И тогда я говорил себе: "Работай, балбес, ты же профи, делай интервью, танцевать будем после, тем более что это настоящий тэйк-офф".
   Я осторожно покосился на Алика. Алик походил на статую Фемиды. Глаза прикрывало тёмное полукружие операторской панорамки, похожее на узкие очки-"лисички", вышедшие из моды в начале века, пальцы танцевали по клавишам налокотника, штативы то и дело тихонько вытягивались, камеры бесшумно вертели объективами...
   - А поподробнее будет так, - проговорил Валданин. - Подробнее это будет бог. Представьте себе существо, невероятно древнее, мудрое, сияющее, не похожее ни на что. Существо, создающее вселенные, как свои инструменты или как органы своего тела. Так что мы в самом прямом смысле плоть нашего господа, вместе со своей планетой, со своей галактикой и со своей вселенной.
   - Выходит, бог не один? - спросил я.
   - Конечно же, не один! Богов множество, бесчисленное множество! Кроме того, я не исключаю существование сверхбогов, в чьих сверхвселенных живут просто боги. Боги становятся сверхбогами, люди - богами.
   - Так значит, в конце концов, из нас должны получиться боги?
   - Не из всех, наверное, но в большинстве - да.
   - На протяжении пятидесяти лет во мне вряд ли что-нибудь изменится, - сказал я разочарованно, - а потом, уважаемый Олег Антонович, я, извините, умру.
   - Не умрёте, уважаемый Сергей Вадимович, - Валданин улыбнулся своей чудной улыбкой.
   - То есть как не умру? Что вы имеете в виду? Вы даруете мне жизнь вечную?
   - Ну, вечная жизнь не в моей компетенции, - Валданин покачал головой. - Я имею в виду реинкарнацию. Вы рождались и умирали уже много раз, будете рождаться и умирать много раз, пока не перейдёте из латентного состояния в состояние активное и не станете богом-ребёнком.
   - Но реинкарнация - это ведь буддизм?
   - В том числе и буддизм, - согласился Валданин. - Видите ли, Сергей Вадимович, суть любого оккультного учения, любой религии - это миропонимание мыслящего существа, его ориентация в духовном мире. Химия или механика - тоже миропонимание, но в мире физическом. А мир не может быть только духовным или только физическим. Мир - это сплав, сложный рабочий механизм, сплошные взаимодействия, и ваше плохое настроение косвенным образом влияет, скажем, на землетрясение в Ираке.
   - А вспышка сверхновой - на рождение пророка, - подхватил я.
   - Или наоборот, - согласился Валданин. - Положим, в учении Христа нет упоминания о перерождении, зато там есть другие невероятно ценные догадки, которых нет в буддизме.
   - Например? - спросил я.
   - Допустим, идея о всеобщей любви. Вы знаете, взаимная любовь - это единственный, по настоящему эффективный, способ взаимного сотрудничества мыслящих индивидуумов.
   - И всё-таки, с переселением душ как-то неубедительно, - я развёл руками. - Если я не помню ничего из прошлых жизней, то как можно удостовериться в том, что они вообще были?
   - Совсем ничего не помните? - спросил Валданин.
   Он придвинулся ко мне и заглянул в глаза, потом протянул через стол раскрытую ладонь и попросил:
   - Сергей Вадимович, дайте мне, пожалуйста, вашу правую руку.
   Нет, даже не попросил, и не приказал, но сказал так, что я сразу же протянул руку вперёд. Валданин взял её с тыльной стороны, несколько секунд глядел на тёмные жилки запястья, затем поинтересовался:
   - У вас часто болит кисть руки, немеет, затекает ночью?
   - Случается, - пробормотал я.
   - Хотите, избавится?
   - От руки? - попытался шутить я.
   - От боли, - Валданин испытующе посмотрел мне в глаза.
   Я кивнул, и тогда он, сжав ладонь чуть сильнее, сказал:
   - Тогда смотрите на меня и ничего не бойтесь.
   Стены кухни исчезли, вернее, они остались на месте, я воспринимал их боковым зрением, а сам падал куда-то в тёмно-карюю глубину. Меня охватил страх, тело моё обдало холодом, не ледяным ознобом ужаса, а вполне реальным холодом середины декабря. Затем меня почти оглушили многоголосый гомон, свист и улюлюканье. Я с трудом поворотил головой. Спина моя горела под драной холщовой рубахой, колени стыли на обледенелых досках помоста. Вокруг помоста, подо мной, волновалась несметная толпа, пестреющая меховыми шапками и цветными платками, дышащая паром и злым азартом.
   - Так его, окаянного!!! Так его, татя!!! - стлался над толпою звонкий и визгливый женский голос.
   - Га-га-га! - вторила ему толпа.
   Прямо передо мной на грязных досках возвышалась жуткого вида колода шириной в аршин, с иссечённым и измочаленным верхом, огромная, крепкая чурка, местами подёрнутая зловещим бурым ледком. Кто-то властно и грубо взял меня за шиворот так, что треснуло и без того худое полотно на плечах. Страшная колода приблизилась к самому моему лицу.
   - Клади десную, нехристь, - негромко сказал где-то сверху надтреснутый бас.
   В тот же миг кто-то ловкий и проворный вывернулся из-за спины, моментом накинул на моё распухшее запястье верёвочную петлю и больно потянув, прижал мою руку к плахе. И тут меня окатило ужасом. Спина взмокла. Я слабо дёрнул рукой.
   - Ну-ну! Не балуй! - строго сказал бас.
   Толпа застыла с приоткрытыми ртами, замерла будто натянутая тетива.
   Я хотел зажмуриться и не мог. Я почувствовал как выгнулось, напряглось сильное грузное тело палача.
   - Ы-ы-х! - выдохнул надтреснутый бас.
   - Г-а-а!!! - взревела толпа.
   Широкое лезвие мелькнуло перед моим лицом и с тупым хрустом вонзилось в то, что всего миг назад было рукой базарного вора Гришки сына Агафонова, по прозвищу Свищ. Я закричал и откинулся...
  
   ...на спинку стула. Спина у меня была мокрая.
   - Ну как, Сергей Вадимович, до сих пор не верите? - в глазах Валданина прыгали чёртики.
   - Что это было? - спросил я, левой рукой непроизвольно растирая правое запястье. Признаться, я был ошарашен.
   - Эпизод вашей жизни, одной из жизней, - лицо Олега Антоновича стало серьёзным. - А что вы видели, если не секрет?
   - А вы разве не в курсе? - мрачно поинтересовался я.
   Валданин покачал головой:
   - Такие вещи слишком личные, чтобы лезть в них. Я по собственному опыту знаю, насколько это может быть неприятно, и, если вы не желаете, можете не говорить.
   Ну уж нет, профессионал я или любитель из малотиражки? Если тебе стыдно или неудобно, иди в бэбиситтеры. Журналистика таких нежностей не терпит, и совсем не важно, относится это к другим или к тебе.
   - Мне отрубили руку, - сказал за меня корреспондент Лазарев С.В. и оглянулся на Алика. - Палач... Кажется, тогда я был вором.
   Валданин посмотрел на меня сочувственно:
   - Боль, страх, ненависть накладывают свою печать на наше психофизическое состояние, искривляют его, пробивают в нём бреши. Отсюда физические и духовные недуги. Из жизни в жизнь они копятся в нашей душе, вызывая новые страдания и новые болезни. Тот человек, палач причинил вам боль, ваша душа запомнила эту боль, она проецирует её снова и снова.
   - Что же делать? - невольно вырвалось у меня.
   - Простить его, - невозмутимо отозвался мессия. - Искренне простить ему боль, страх, страдания, без остатка выбросить из себя зло и обиду, полюбить того человека, тогда вам станет легче.
   - Да я и не в обиде. Ведь он, наверное, тоже человек подневольный, - сказал я, почти физически ощущая, как уходит из меня некое неприятное тёмное чувство, как странно, как непривычно легко становится внутри.
   Валданин покивал:
   - В этом-то вся и суть, - сказал он. - Вернее, половина оной.
   - А в чём вторая половина? - спросил я.
   - Вторая половина, Сергей, в том, что вы из жизни в жизнь сами причиняли боль и страдания другим людям. Мало научиться прощать, нужно ещё научиться просить прощения. Моя же суть в том, что я могу устроить очную ставку виновному и обиженному, могу помочь выбросить из души и обиду, и гордыню.
   - Потому-то вас и называют новым Христом? - мой вопрос прозвучал как утверждение.
   - Мало ли кого кем называют, - махнул рукой Валданин. - Я всего лишь медиум, я проводник. Моё дело - помогать, искать, соединять, лечить и, главное, учить. У меня пятеро учеников, и краем уха я слышал, что их уже зовут апостолами. Хм... Святой Станислав... Или вот, евангелие от Ивана свет Александровича...
   Брюнет, за время интервью не проронивший ни слова, сдержанно улыбнулся. Нет, я определённо где-то видел его лицо.
   - Олег Антонович, стало быть, вы считаете Христа, - я изобразил в воздухе нечто большое, - просто средней руки экстрасенсом.
   - Нет, не средней... - Валданин покачал головой. - Вне всяких сомнений, Иисус был гением.
   - А вы, Олег Антонович? Смогли бы вы превратить воду в вино или накормить десятью хлебами тысячу человек?
   Вопрос был нахальным, но Валданин весело рассмеялся, смех у него оказался удивительно приятным и заразительным, под стать улыбке. Я не удержался и улыбнулся в ответ:
   - Чему вы смеётесь? Это вам не по силам?
   - Если смеюсь, так уж сразу "не по силам"?
   - Не отвечайте вопросом на вопрос.
   - Ну, предположим в подобных чудесах нет ничего невероятного.
   - Тогда совершите чудо прямо сейчас! - я решил играть ва-банк. Не знаю почему, но я был уверен, что он может сделать нечто невероятное, и если он сделает это перед камерами...
   - Сергей, - Валданин покрутил головой, - чудо уже в том, что вы мне безоговорочно верите. Ведь, верите? Зачем какие-то фокусы?
   "Жми его, Лазарев, дожимай, - сказал мне внутренний голос. - У тебя нюх на сенсации".
   - При чём здесь фокусы?! - вскричал я. - У нас пятимиллионная аудитория, и все эти пользователи ждут от вас чуда.
   Валданин покачал головой:
   - Подобные воздействия - слишком серьёзный акт, и причины для него требуются не менее серьёзные. Сейчас таких причин нет.
   - А аудитория?! Пять миллионов человек в вашу паству! - меня несло.
   - Цифры не имеют значения, - мессия вновь улыбнулся своей неподражаемой улыбкой. - Вы не задали один вопрос, Сергей Вадимович.
   - Какой вопрос? - удивился я.
   - Вы не спросили: почему будущие боги столь злы, корыстны, жестоки, безвольны.
   - Почему же?
   - Потому что, наш мир болен, а я и подобные мне, в каком-то смысле, - панацея от гангрены. Мне не нужны стадионы фанатиков, я лечу тех, кто хочет быть исцелённым, тех, кому это надо. Такие люди приходят сами. А рекламы сегодня и так было предостаточно.
   - Но вот, - я вытащил из сумки сложенную вчетверо газету. - Здесь написано, что вы спасли человека с пулевыми ранениями в сердце и голову! Что это был крупный криминальный авторитет. Что он уже практически умер, когда его к вам привезли. Это правда?
   Смуглолицый Иван Александрович сразу как-то подобрался и быстро взглянул на своего удивительного босса.
   - Только в сердце, - сказал Валданин. - Тогда это была необходимость. И тот человек был не безнадёжен.
   - Мы можем поехать в любую больницу, - предложил я, чувствуя, что теряю темп.
   - Давайте завершим эту тему, - вдруг тихо предложил Иван Александрович со странной фамилией Густав.
   И тут я его вспомнил. Лет пять назад Володька Симонов показывал мне кадры, заснятые им в Клайпеде во время сильно нашумевшего конфликта. Камера ходила из стороны в сторону, выхватывая то клубы дыма, то куски штукатурки, отлетающие от аккуратных двухэтажных домиков, то стреляющих с колена автоматчиков. Потом совсем близко появились несколько вооружённых людей в камуфлированных масках и один без маски, сухощавый, с жёстким ртом. В кадре его щёки и лоб были испачканы тёмными полосами, но всё же я его узнал. Он протянул руку, всей пятернёй схватился за объектив, и съёмка на этом оборвалась, только микрофон ещё зафиксировал хруст и несколько матерных слов. Володька был тогда страшно рад, что ему самому ничего не сломали и что он успел передать трёхминутный материал на фургончик, стоявший в четырёх кварталах от места съёмки.
   Ну и ну. Я закрыл открывшийся было рот.
   - Хорошо, - предложил корреспондент Лазарев. - Пять минут таймаута.
   Алик повернул ко мне непроницаемую панорамку.
   - Пускай рекламу, - сказал я ему и спросил, обращаясь к хозяевам. - Я воспользуюсь вашим туалетом?
   - Разумеется, - сказал Валданин. - Прямо и налево.
   Я запер дверь, присел на край широкой ванны и начал набирать на напульснике текст: "Тюлик, друж., пробей для меня одного чека, зовут Густав Иван Алексан., надо оч.-оч. быстро, в долгу не ост.". Я отправил текст и принялся ждать. Самое противное в жизни - это ждать. Ответ пришёл через две минуты.
   - Молодчина Тюля, - прошептал я и стал читать.
   Тюля писал: "Густав И.А., капитан спецподразделения "Термит". Послужной список дать не могу, там гос. файлы, проламывать долго и вредно, но список, похоже, большой. В пятидесятом комиссован по ранению. Вот это я вскрыл, замки - дерьмо. Пулевое в позвоночник с последующей парализацией. Кроме того, с пулей он получил вирус RT-212, в простонародье "крыса". Кто-то его сильно не любил. Так что твой Густав уже года два как покойник - "крыса" не лечится. Кто-то водит тебя за нос. Высылаю фото". "Спасибо, по гроб жизни обязан", - отбил я, от избытка чувств поцеловал монитор в сухощавое смуглое лицо, спустил воду в унитазе и, пригладив волосы, вышел из клозета.
  
   В кухне до сих пор ощущалась некоторая неловкость. Алик дал отмашку. Я изобразил на лице дружелюбную улыбку и заговорил в центральную левую камеру:
   - Уважаемые пользователи, мы продолжаем разговор с удивительным человеком, а может, и не совсем человеком, Олегом Антоновичем Валданиным, справа от нашего героя сидит Иван Александрович Густав - его коллега и соратник. Я думаю, это несправедливо, что про него не сказано дол сих пор ни слова. Иван Александрович, вы в самой гуще событий уже два часа, и даже слова о себе не сказали. Или, прошу прощения, может, у вас проблемы с речью?
   Густав нахмурился.
   - С речью всё в порядке, просто он не особенно любит ораторствовать, - скрашивая затянувшуюся паузу, объяснил Валданин.
   - О, да! Это мы заметили. Вы уже представляли Ивана Александровича как друга и партнёра, но, думаю, зрителям будет интересно узнать немного больше. В нём есть какая-то загадка, - и поскольку смуглолицый спецназовец продолжал невозмутимо помалкивать, я уставился на мессию.
   Олег Антонович засмеялся:
   - "Да, ходит, ходит тут один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет".
   Густав неопределённо хмыкнул, атмосфера напряжённости, похоже, развеялась.
   - Это шутка, конечно, - сказал Валданин, быстро глянув на товарища. - На самом деле, Иван просто мой очень близкий, очень хороший друг.
   - Три года, - неожиданно сказал Густав (голос у него оказался глубоким, весомым, не бас, но такой, который отчётливо слышишь даже если собеседник говорит негромко). - Три года назад я приехал к этому подъезду в инвалидной коляске. За шесть месяцев Олег поставил меня на ноги.
   - Болезнь или травма? - спросил я, изображая живой интерес.
   - Травма, - неохотно ответил Густав.
   - А что за травма? - я решил быть назойливым.
   Он мог и не отвечать, но он ответил:
   - Ранение.
   - Иван был офицером, - пояснил Валданин.
   - Дело прошлое, - равнодушно отозвался Густав.
   Я нахмурился, словно припоминая:
   - А ведь я о вас, кажется, слышал. Ну, да! - наигранно просиял я. - Капитан Густав, подразделение "Термит". Но ведь у вас, кажется, был какой-то вирус... "Крыса", если мне память не изменяет. Как же вы выкарабкались?
   - Вашей осведомлённости можно позавидовать. - Густав как-то недобро посмотрел на меня. - Крысы не было, была утка.
   - Утка? - удивился я. - А, в смысле, утка... Смешно, - я показал большой палец. - Но паралич был?
   - Паралич был.
   - Олег Антонович, и вы за полгода вылечили раненного в позвоночник человека?
   Валданин улыбнулся и потрепал Густава по плечу:
   -Вы хотели чуда, Сергей? Извольте лицезреть.
   - А как департамент здравоохранения относится к вашей практике? - спросил я, отлично понимая, что вопрос с душком.
   - Никак, - равнодушно отозвался мессия. - У меня диплом психоаналитика и диплом нейрохирурга. Мы, кажется, об этом говорили в самом начале.
   - Ну да, ну да, - я согласно покивал головой. - Но всё же,.. такие пациенты,.. в обычной квартире...
   - Я ведь не оперирую, - пожал плечами Валданин. - И денег с больных не беру. Какое дело департаменту?
   - Так, - сказал я. - Вы исцеляете людей бесплатно. Постоянной работы у вас нет. Олег Антонович, простите за хамский вопрос: за счёт чего вы существуете? Транспорт, еда, одежда? Вашу шикарную квартиру надо, в конце концов, тоже оплачивать.
   Мне показалось, что Валданин слегка смутился.
   - Я лечу людей не совсем бесплатно, - сказал он после секундной паузы. - Увы, не бесплатно. Я не прошу с людей платы, но я беру то, что мне дают из благодарности. От кого-то стараюсь вообще ничего не брать. От кого-то беру. Эта квартира тоже, так сказать, подарок.
   - От того криминального авторитета? - поинтересовался я.
   - Вовсе нет. От другого человека, - возразил Валданин. - Его благосостояния подобный подарок не подорвал, а мне большая квартира пришлась кстати.
   - Хорошо, - сказал я решительно. - А вы бы согласились принять крупную сумму за исцеление совершенно безнадёжного человека, скажем, впавшего в кому?
   - Какого человека? - изумился Валданин. - Какую сумму? От кого? От вас?
   - Крупную сумму! От нашего канала! - я невольно подался вперёд, руки Алика замерли на клавиатуре. - Прямо сейчас, сию минуту, мы едем в ближайшую реанимацию. Ставим оборудование, и вы являете чудо. Поймите же, это нужно, это крайне необходимо!
   - Кому? - жёстко спросил Густав. - Зрителям? Каналу? Или лично вам?
   - Всем! - почти закричал я. - И мне тоже.
   - Думали, свежи, а они всё те же, - сокрушённо проговорил Валданин. - Сергей Вадимович, мы же закрыли эту тему.
   - Очень большая сумма! - в отчаянии сказал я. - Можно помочь целой куче людей.
   - Вот и пожертвуйте эту сумму на благотворительность, - сказал Валданин. - Мне кажется, время нашего эфира истекло.
   Ну уж нет! Я должен был довести этот тэйк-офф до конца. Тело моё действовало почти рефлекторно. Я быстрым движением нагнулся, выдернул из носка "глок", и опрокинув стул, вскочил на ноги. Спецназовец Густав сделал какое-то движение, но я навёл на него пистолет и он остался сидеть на месте, только подобрался и напружинился, словно кошка. Наверное, он знал, что у "глока" нет предохранителя. Алик перестал нажимать клавиши, раскрыл рот и стянул с себя панорамку. У мессии было печальное и внимательное лицо.
   - Вы хотите, чтобы я совершал чудеса под дулом пистолета? - спросил он, заглядывая мне в глаза.
   Я знал что он смотрит мне в глаза, хотя всё мое внимание приковал к себе Густав.
   - Мне очень нужен этот тэйк-офф, - сказал я почти виновато. - Второй такой программы в моей жизни не будет. По крайней мере, в этой жизни, - я криво усмехнулся.
   - Ничего-то вы не поняли, Сергей, - грустно сказал Валданин.
   - Нет, понял, - возразил я. - Я понял, как создать необходимость.
   И прежде чем стремительный поджарый Густав прыгнул через стол, я быстро прижал ствол пистолета к груди и нажал на спуск. Тупой, горячий удар толкнул меня назад. Я даже не понял, что падаю, просто комната перевернулась у меня перед глазами, наполняясь розовой мутью. Я упал на спину, попытался сесть и не смог. Грудь заломило мучительной болью. Стенные часы, истекая секундами, ползли по обоям вслед за уплывающим предзакатным солнцем. В голове гулким колоколом звенели слова: "...раба божьего Лазарева Сергея, во крещении Афанасия..." Плыли куда-то вбок круглые испуганные глаза Альберта и мои, или уже не мои, деревенеющие губы прошептали:
   - Снимай же, идиот, снимай, мы в эфире.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   5
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Inspektorpo... Некрофилическое пиршество сюрреалистической жизни богов 29k Оценка:7.64*8 "Рассказ" Фантастика, Фэнтези, Хоррор
  
  
  Некрофилическое пиршество сюрреалистической жизни Богов
  
  
  
   Вчера нам сообщили: все в мире продается, поэтому сегодня мы решили продать свой мир.
  
   Сядьте поудобнее, ибо рассказ будет достаточно долгим. Выключите свет - запись лучше смотреть в темноте, так вы станете реже переводить взгляд на окружающие предметы. Наденьте наушники: ни один лишний звук не отвлечет вас. Думаю, мне простительна волнительность в голосе, возможная поспешность, некоторая рубленность фраз - сами понимаете какая ситуация, поэтому вы, люди вне всяких сомнений интеллигентные, просто сделаете вид, что не замечаете.
  
   Надеюсь все пожелания выполнены, поэтому начну.
  
   К месту, предлагаемому на продажу, не так-то и легко добраться. Но это не является недостатком, а скорее даже наоборот. Я и сам плохо помню как открыл уютный заливчик. Скорее всего, долго и упорно брел всю жизнь, пока не вышел к морю. На много километров вокруг ни души - просто идеальное место для неспешной, уединенной жизни. Абсолютно плоский пляж, как натянутый пустой холст, ждущий прикосновения кисти живописца - именно то, что нужно художнику.
  
   В окружающем пейзаже особенно примечательна форма холмов, полукругом, радиусом метров в пятьсот, обступающих жилище. Холмы, на линии горизонта превращающиеся в приличной высоты горы, имеют ступенчатый профиль, будто являются началом огромной лестницы. Впервые увидев их, сразу предположил: здесь могут жить боги.
  
   Но об этом чуть позже.
  
   Вчера, сидя перед окном, подумал: именно из-за оторванности от внешнего мира мы столь поздно узнали о возможности всеобъемлющей купле-продаже.
  
   Ровно посередине между краем берега и основанием северного холма находится деревянный коробчатый дом. Небольшой, но достаточный для размещения кухни, мастерской и спальни.
  
   В последней, кроме ветхой кровати, где сплю с Галиной, обустроен некрофилический уголок. В некрофилическом уголке стоит некрофилическая полка и некрофилический сундук.
  
   На некрофилической полке мы держим ныне живущие тела давно умерших людей. Каждое тело вытатуировано черными символами, прошито белыми нитками, на лицевой стороне под красивым изображением стоит клеймо. В сундуке у стены лежат множество, оправленных рамкой, тел, по ним краска разлита пятнами, складывающимися в картины.
  
   Каждый вечер извлекаем и снимаем тела, проводим по их поверхности, дабы ощутить засохшую гуашь и акварель, почувствовать тепло, исходящее от слов, послушать музыку образов и букв. Буквам надо уделять особое внимание.
  
   Любуемся, восхищаемся и разочаровываемся мертвыми телами давно умерших людей. Затаив дыхание, прочитываем имя на корешке или в углу полотна: переносимся в просторный, богатый склеп: свет столбами льется с потолка, в углах гроба, облаченные в балахоны, застыли статуэтки, согнувшиеся в поклоне.
  
   Мы в Пантеоне - огромном кладбище тех, кто после смерти не рассыпался в прах. Каждый хотя бы раз приходит сюда, отыскивает наиболее близкое тело и содомизирует с ним.
  
   Такая вот некрофилическая традиция.
  
   Хорошая традиция.
  
  
   Я упомянул Галину - жену, самую замечательную женщину в мире. (На самом деле ее зовут Елена, но это имя давно забыто).
  
   Одиноким вечером, любуясь через окно закатом, увидел Галю. Очертания оконного проема, заходящее солнце, светло-красное небо, морская гладь, обнаженная женщина - все вместе слилось в портрет Авраама Линкольна. Раньше, каждый вечер, замечал только его, но теперь...
  
   Стою завороженный представшим зрелищем, пока не чувствую едва ощутимый укол в сердце, будто пронзаемого стрелой. Нахожу в шкафу кухни специально приготовленную к такому случаю сумку. Главное действовать быстро - не упустить.
  
   Достаю из сумки баночку со смесью рыбьего клея и коровьего помета, обмазываю лицо, втыкаю за ухо ярко-оранжевую герань и направляюсь к Галине. Она по-прежнему не двигаясь, смотрит куда-то вдаль. Бросаюсь целовать ноги лучшей из существующих и существовавших женщин, морщась от соленого привкуса морской воды. Галина, как статуя: безмолвна и холодна.
  
   Извлекаю последний аргумент - кусок омлета, водружаю на голову избраннице, перчу, посыпаю луком и рисую кетчупом рожицу. Галина смотрит на меня, и я догадываюсь: с ней происходит то же, что и со мной несколькими минутами ранее: едва ощутимое прикосновение острия булавки, и женщина понимает: мужчина, ранее вытворявший глупости, - да, это именно он, он именно тот самый человек.
  
   Взявшись за руки, идем к дому: я - с пустой сумкой, благоухающий смесью клея и помета, с геранью за ухом и солеными губами, и она - омлет на голове, приправленным луком, перцем и кетчупом.
  
   Такая вот себе пара.
  
   Идеальная пара.
  
   Жалко, что у нас не имелось фотоаппарата - хороший получился бы снимок.
  
   Идеальный снимок.
  
  
   Галина хороша почти всем: ласкова, внимательна, трудолюбива - просто образцовая жена, если бы не внешность.
  
   На второй день после встречи Елену постиг страшный недуг. Не знаю как называется данная болезнь, но у Гали отнялась левая половина тела: от макушки до бедер, от ложбинки между грудей до кончиков пальцев.
  
   Все началось с ногтя на мизинце. Инфекция в считанные часы распространилась по руке, разошлась к голове и ноге. Я не знал что делать, просто сидел рядом с лежащей на кровати любимой и смотрел как болезнь уничтожала тело: высушивала, сжирала мясо, превращая кожу в смятую черную ткань.
  
   Галине так больно, что она не в состоянии разжать губы: не может ничего сообщить: что болит, каково самочувствие, хочется есть, пить или спать. Остается только утирать слезы и смотреть на медленную смерть жены: изящная рука превращается в тонкую палочку, обтянутую кожей, крепкая, налитая силой, левая грудь с аккуратным соском становится детской шапочкой для плавания, увенчанной черненькой пипочкой. Отворачиваюсь, дабы не видеть метаморфоз лица, превращающих прекрасный лик в растоптанную картонную коробку.
  
   Один глаз Галины безостановочно вращается, будто ища спасения, другой застывает, становясь похожим на стеклянный. Не понимая зачем, раздвигаю веки левого - умирающего - и провожу острием бритвы, смотрю как глаз вытекает, смачивая сухую кожу лица.
  
   В этот момент распространение инфекции прекратилось.
  
   После, уже отойдя от шока, мы придумали легенду: нужно отдать что-то болезни, дабы остановить распространение заражения, - и хорошо, что это оказался только глаз.
  
   В следующий раз сразу начнем по одному отрубать пальцы.
  
  
   Сейчас Галина смотрит на меня двумя глазами: настоящим и искусственным: маленьким деревянным "яйцом" раскрашенным цветами радуги, веером расходящихся от центра "попки": очень красиво.
  
  
  
   Стоит сказать: болезнь поразила жену в первый день появления Гриба. Он вырастает каждое утро ровно в 8 часов 15 минут 30 секунд.
  
   Незадолго до этого в небе появляется военный самолет, оглушающий окрестности ревом двигателей. Перед тем, как практически исчезнуть из поля видимости, бомбардировщик сбрасывает фаллический предмет, опускающийся на парашюте.
  
   За горами уже широко раздвинув ноги расположилась Атомная Леди. Она лежит на постаменте, окруженная живыми телами давно умерших Роберта Оппенгеймера и Игоря Курчатова. Белый лебедь крыльями ласкает тело госпожи, клювом покусывая соски. За миг до того как фаллический предмет входит в Атомную Леди, по телу проходит чуть заметная дрожь, глаза закатываются. Атомная полу-бомба-полу-ракета проникает в тело и женщина, изгибаясь и исступленно воя сиреной тревоги, достигает оргазма, выплевывая из себя взрыв.
  
   На заднем крыльце сидим, наблюдая за напоминающими замка стену горами, столб вырастает за ними, на верхушке его цветок распускается лепестками вниз, они заворачиваются, как колбаса, на сковородке жарящаяся - бутон образуется, чуть ниже которого похожий на зажаристую лепешку вырост появляется. Думаем, от него именно Свет идет и День наступает.
  
   Смотря на вырастающий столб, ощущаешь себя попавшим в сказку.
  
   Тень, отбрасываемая Грибом, отстоит от нашего дома на сто двадцать шесть шагов. Все крепче сжимая переплетенные пальцы, наблюдаем, как по песку ползет черный силуэт.
  
   Это происходит после того как Свет отвоевал пространство у Тьмы, иначе просто Тень не оказалась бы видимой.
  
   Каждое утро ровно в 8:15:30, каждый раз ровно на сто двадцать шесть шагов от нас.
  
   Очень пугающе завораживающее и красивое зрелище.
  
   Хорошее зрелище.
  
  
   Идем к краю тени, каждый шаг слышится ударом колокола.
  
   Вот тогда, на второй день, Галина удивленно сказала: "Гриб - первое, что отбрасывает черный силуэт, полностью повторяющий очертания предмета". Поразившись заумности фразы, так же удивленно изрекла: "Тень" и коснулась края очертаний Гриба длинным ногтем мизинца.
  
   Вот тогда, на второй день, зараза чуть не убила жену, навсегда искалечив.
  
   Теперь мы просто стоим перед темной макушкой Гриба, всматриваясь в Тень. Есть что-то зловещее в черном пространстве посреди Света, есть что-то загадочное в темном песке.
  
   Лучше не всматриваться.
  
  
   Однажды додумался кинуть в Тень обвязанного веревкой осла. Он недолго побрыкался, вздымая песок копытами, упал, пару раз вздохнул и умер.
  
   Ночью, когда Тень ушла, оттащил ослика в дом и, надев перчатки, водрузил под крышку рояля в мастерской.
  
  
   Как раз именно сейчас перевожу взгляд с улыбающейся Галины на голову ишака. Не знаю почему, но мертвый осел в рояле выглядит крайне вдохновляюще. Перед тем как начать писать какую-либо картину всегда смотрю на животное.
  
   Думаю, оно заражено, поэтому
  
   лучше не прикасаться.
  
  
   Ночью Тень исчезает вместе с Грибом: на утро нет, но появляется каждый новый день. (Даже придумали такую загадку). Куда пропадет Гриб, каким образом исчезает - не могу сказать. Атомную Леди и лебедя придумали, дабы хоть как-то объяснить происходящее. Здесь вообще сложно что-то понять, тем более объяснить.
  
   Лучше не задумываться.
  
   Чуть позже поймете почему.
  
  
   На кухонном столе постоянно стоит полукруглая деревянная хлебница. В ней обитают два питомца - изъясняющиеся в любви кусочки хлеба
  
   Галина принесла их после одной из прогулок по берегу, проводимых, когда я занят в мастерской.
  
   "Послушай - они разговаривают". Раскрывает ладошку, показывая две крошки.
  
   Долго вслушиваюсь, но не улавливаю ни единого звука, не говоря уж об осмысленной речи. Иную женщину, скорее всего, обзову дурочкой, укажу на проблемы с головой но!..
  
   Жаль не видите Галину, поэтому, возможно, не поймете почему я лишь улыбнулся, согнул ее пальчики в кулачок и предложил положить крошки в хлебницу.
  
   Весь вечер содомизировали с живым телом Рене Маргрит.
  
   Уже собираясь ложиться спать, совершенно неосознанно, заглянул в щель между досточками хлебницы. За прошедшее время крошки выросли в полноценные кубики и, что самое удивительное, теперь стал слышен их разговор.
  
   Сначала буквы, а буквам надо уделять особое внимание, потом целые слова и наконец предложения. Не прерываясь ни на секунду, перебивая друг друга, захлебываясь словами, два кусочка хлеба признаются в любви.
  
   Так растроган, что достаю из кармана носовой платок, высмаркиваюсь, вытираю выступившие слезы и кладу один кусочек хлеба на другой.
  
   Утром обнаружили полноценный кирпичик хлеба. Радость Галины беспредельна, особенно после рассказа об услышанных вечером признаниях. Жена насвистывала мелодию свадебного марша и стучала ладошкой правой руки по краю стола.
  
   Ежедневно съедаем буханку хлеба, слыша от каждого ломтика: "Спасибо, спасибо, что едите нас. Нам так приятно. Спасибо, спасибо". Иной раз слезы наворачиваются: все-таки ешь живое существо, поэтому приходится убивать кусок, пронзая место, где предположительно находится хлебное сердце, при этом слыша: "Спасибо, спасибо, что убиваете нас, дабы съесть. Нам так приятно. Спасибо, спасибо".
  
   Каждый день съедаем буханку, оставляя две крошки, на ночь кладем их в хлебницу, таким образом, обеспечиваясь продуктом номер один.
  
   Как и к буквам, к крошкам надо быть очень внимательным. Всегда прислушивайтесь к ним, они тоже любят.
  
  
   На следующий день после хлебных крошек Галина нашла два картофельных очистка, потом два листа капусты, после разломанную кость, на утро сросшуюся и покрытую мясом. И так далее: каждый день пара влюбленных кусочков пищевого продукта.
  
   Особенно люблю готовить яичницу. На столе всегда лежат шесть яиц. На них изображены человеческая голова, контур головы льва и львиная морда, скопление муравьев, улитка и напоминающее вульву отверстие. Желания - это хочу и этого боюсь.
  
   Разбиваю ножом получившееся из двух осколков скорлупы яйцо, выливаю содержимое на сковородку и смотрю, как получаются бело-желтые часы: по краям яичницы появляются цифры, в центре вспучиваются большая и малая стрелки. Стреляет, шипит, вкусно пахнет. Поддеваю ножом готовую яичницу - Мягкие Часы - и вешаю на ветку дерева, растущего из кухонного стола.
  
   Очень хорошая получается картина.
  
   Замечательная картина.
  
   Всегда можно узнать живое точное время.
  
  
   Любителям подзаработать денег на процветающей в мире торговле скажу: из любого продукта можно выделить лишь два влюбленных куска. Остальные оказываются мертвыми.
  
   Думаю: на самом деле это дар богов, преподнесенный нам.
  
   Теперь поговорим о них, но сначала стоит сказать об еще одной особенности нашего места.
  
  
   Смена времени суток здесь не обусловлена восходом-заходом солнца.
   Свет, означающий День, и Тьма, означающая Ночь - две субстанции, заполняющие пространство.
  
   Тьма, приходящая со стороны моря, зарождается темным фронтом, приближающимся к берегу: черная монолитная стена ходит волнами, из нее вырастают щупальца, отвоевывающие пространство у Света. Сомневаюсь, что в жизни есть что-то более впечатляющее.
  
   Каждый вечер ровно в 22 часа Тьма подходит к нашему дому. Черные сгустки просачиваются сквозь щели в дощатых стенах и потолке. Лежим под одеялом, наблюдая как Тьма лезет из круглого окна спальни, в котором вырезаны три геометрические фигуры. Стекло покрыто фосфором и поэтому в темноте окно светится дугообразными в основании треугольниками, сходящимися вершинами к маленькому кругу в центре.
  
   Это напоминание о Грибе, вырастающем каждое утро, когда Свет, расходящийся от зажаристой лепешки, отвоевывает пространство у Тьмы. Точно так же: те же щупальца, захватывающие темноту в клещи, оттесняющие за море.
  
   Тьма отличается от Света только окошком: прозрачным и светящимся, и Тенью, отбрасываемой только Грибом.
  
  
   Одним из утр возникло желание посмотреть куда уходит Ночь.
  
   Тогда мне снился сон о телефонных трубках.
  
   Заказав у официанта жареного лангуста, смотрю за окно. По улицам десятки людей выгуливают на поводках телефонные трубки самых различных видов. Девушки сидят на скамеечках, гладя телефоны, расположившиеся на коленках. Магазины одежды для телефонов. Химчистки для телефонов. Пирожковые для телефонов. Блинные для телефонов. Туалеты для телефонов. Стоянки для телефонов. Детские сады для телефонов. Школы для телефонов. Все для телефонов. Вокруг телефоны... телефоны... телефоны...
  
   Официант выкладывает на тарелку отварной телефон. Очень рад, ибо наконец-то на заказ жареного лангуста приносят отварной телефон. Рядом с тарелкой выставляется серебряное ведерко, в котором лежит обложенная льдом телефонная трубка. Некоторые из них настолько отвратительно теплые и неприятно липкие, что приходится охлаждать.
  
   Оглядываюсь вокруг. Посетители едят телефон фраппе(1), телефон под мятным соусом, телефон, усиливающий половое чувство, телефон-лангуст, телефон по мотивам Эдгара Аллана По со спрятанной внутри дохлой крысой. Вокруг телефоны... телефоны... телефоны...
  
   Ем трубку. Аккуратно ножиком разрезаю на маленькие кусочки. Пластмасса хрустит под зубами, проглатываю разжеванное. Как спагетти, наматываю провод на вилку и отправляю в рот.
  
   Охладившийся в ведре телефон звонит.
  
   "Да!"
  
   "Алло? Алло?! Алло!!! Мне нужна помощь!!! Я потерялся в Сахаре внутри телефонной будки... Жене каждую ночь снится женщина, привязанная к столбу. Из нее растут кровоточивые розы. Жена просыпается каждую ночь, вспоминает удаленную матку, рыдает, а я не могу ничего поделать... Мы здесь одни, среди огромной пустыни, внутри телефонной будки. Нам очень одиноко и страшно... очень страшно... Помогите, пожалуйста, очень прошу!"
  
   Кладу трубку обратно в ведро, ибо понимаю: мне позвонил я сам.
  
   Встаю и направляюсь к двери.
  
   Убитый горем и отчаянием голос, никем не слышимый, посреди бескрайней пустыни продолжает пробиваться сквозь кусочки льда.
  
  
   Стараясь не будить Галину, собираю небольшой провиант, предметы первой необходимости. Захватываю стоящий у двери французский батон длиной полметра (с недавних пор всегда хожу с батоном, используя как трость).
  
   Иду, следуя за уходящей границей Тьма/Свет.
  
   Оказавшись на краю берега, ставлю в воду ногу, но та остается на поверхности. Делаю еще шаг и по-прежнему касаюсь морской глади только ступнями. Третий шаг, четвертый, пятый - просто хожу по воде.
  
   Вдоволь набегавшись, закрываю глаза и чувствую как море дышит. Это просто кожа. Подхожу к водному краю и приподнимаю.
  
   Огромный ночной город: огни сотен домов, неоновые вывески, красота центральных районов и нищета окраин, тысячи людей, спешащих по улицам, громкая музыка, шум автомобилей и плеск волн реки накатываются, грозясь захватить, увлечь в бесконечное черное пространство и никогда не отпустить. Нет - сюда не надо.
  
   Опускаю кожу моря и вновь приподнимаю, представив отличную от первой картину.
  
   Склон, а в паре шагов от меня спящая молочная собака. Пес вздергивает нос, сильно втягивает воздух, приподнимает левое висящее ухо, открывает глаз, вскакивает и, радостно виляя хвостом, подбегает к хозяину. Поставив передние лапы на коленку, лижет тыльную сторону ладони. Глажу голову пса, погружая пальцы в молочную голову, чешу за ухом.
  
   Собака, продолжая радостно прыгать, убегает вниз по склону, приглашая проследовать за собой. Принимаю предложение и, пригнувшись вхожу под Кожу Моря.
  
   Тот же самый мир, только вместо голубого неба синяя вода.
  
   Вокруг проплывают мелкие рыбешки самых различных видов, колышутся водоросли. Пес бегает вокруг меня, ловко пробираясь между ногами.
  
   За одним из больших валунов - высотой метра в два - натыкаемся на застывшее странное существо. Не сразу узнаю, а, поняв кто, рефлекторно отпрыгиваю. Минотавр. Осторожно касаюсь кончиком французского батона. Ноль реакции. Пес обнюхивает ноги чудища, лижет. Никакого движения.
  
   В ногах Минотавра две ниши: в одной бутылка вина, в другой кубок. Беру сосуд и долго рассматриваю этикетку, пытаясь узнать марку и год. Однако, бутылка настолько старая, что разобрать что-то невозможно. Ставлю ее перед псом, и тот зубами выдергивает пробку. Лежу на песке, попивая из кубка вино, оказывающееся на редкость вкусным: очень богатый букет, переливающийся сотнями оттенков вкуса - такого еще не пробовал. Даю псу сделать пару глотков, тот чихает и гавкает, призывая в дорогу.
  
   Возвращаю бутылку и кубок Минотавру. Из груди чудовища торчит чуть выдвинутый ящик, в котором лежит тряпка. Вытерев ей губы, вслух благодарю Минотавра и кладу в ящик кусочек французского батона - плата за спиртное. Булка мгновенно исчезает, а бутылка вновь наполняется вином.
  
   Спешу за псом, убежавшим уже достаточно далеко.
  
  
   Если смотреть из окна дома в сторону моря, то километрах в трех можно увидеть небольшое скопление камней. Именно к нему мы и подходим. Рыбы, водоросли, Минотавр, кажется, ничто уже не может удивить, но представшее между камней превзошло все ожидания.
  
   За одним из валунов лежит обнаженный мальчик: на поясе колчан со стрелами и лук. Над ним склоняются нагие великаны: мускулистый седоволосый мужчина и неземной красоты женщина.
  
   Прячусь за один из невысоких камней, выглядывая из-за края. Пес укрывается за мной, уткнувшись носом в ногу.
  
   Мужчина, приподнимая Кожу Моря, шепчет что-то на ухо женщине, держащей указательный палец над плечом мальчика.
  
   Не могу оторвать взгляд от прелестей красавицы. Отдам все на свете, лишь бы ее груди хоть на миг заколыхались надо мной, а ягодицы оказались в считанных сантиметрах.
  
   Атлет надавливает рукой на одних из камней с такой силой, что оставляет отпечаток ладони.
  
   Прислушиваюсь, пытаясь разобрать слова и, когда понимаю суть разговора, чуть не падаю.
  
   Геркулес просит Венеру не будить спящего Амура.
  
   Все таки не в силах совладать с шоком сажусь на пса, разрубая на две половинки. Собака взвизгивает, но тут же задняя половина находит переднюю, вновь сливаясь в молочное животное.
  
   В этот момент Геркулес, тая, исчезает. У Венеры пропадают руки и голова, тело выше пупка съезжает относительно нижней половины. На шее появляются мягкие часы. Из открывшихся внутренностей вырастает золотое яйцо. По телу бегают маленькие скорпионы. Венера внезапно исчезает, как сквозь землю проваливается.
  
   Амур остается один. Совершенно беззащитный.
  
   План созревает мгновенно. Не могу упускать такой возможности.
  
   Достаю из сумки веревку и осторожно, выставив французский батон, будто меч, крадусь к спящему богу. Ноги наливаются свинцом, пот выступает на лбу, руки трясутся.
  
   Затыкаю рот Амура кляпом, связываю и закидываю на плечо. Вестник любви продолжает спать, как будто уснул вечным сном.
  
   Что есть сил бегу к дому, пес путается в ногах, шарахаюсь от каждого водоросля и рыбки, сердце уходит в пятки, отяжеляя ступни. Кажется, неподвижный Минотавр оживает и достает из-за спины острую секиру. Просто почудилось. Постоянно оглядываюсь назад, ожидая увидеть как с небес на колеснице спустится сам Юпитер и убьет молнией, а у меня только батон в качестве оружия.
  
   Но ничего не происходит и вместе с псом благополучно, подняв Кожу Моря, добираюсь домой. Галина еще спит. Оставляю Амура в мастерской, а сам иду на кухню выпить воды. Радости нет предела: поставлю богам ультиматум: возвращаю Амура, а они вновь дарят Галине возможность иметь детей, и тогда... делаю глоток и проваливаюсь в темноту.
  
  
   Очнулся. Не знаю сколько времени прошло, но пока еще день. Галина трясет за плечо. "Скорей, скорей в мастерскую!!!". Врываюсь в комнату. В углу, как обычно, Кормилица Гитлера, - транслирующая речи фюрера, лежащая на ветви спиленного деревца, черная молочная телефонная трубка с нацисткой красной повязкой : на белом круге черная свастика. Кормилица нависает над тарелкой, с фотографией Адольфа, питающаяся молоком, капающим из трубки. По полу раскиданные ошметки веревки, а на месте, где утром лежал Амур, теперь разбросаны окровавленные части тела, сломанные колчан, стрелы и лук. Рядом со всем этим, сложив пальцы на голове сидит красно-молочный пес.
  
   Все летит в...
  
   Кровавые останки чертова красно-молочная псина красно-молочная псина красно-молочная псина чертова чертова чертова псина псина псина Амура разбросанные по комнате.
  
   Орущая кормилица Гитлера вращает лук и стрелы лук и стрелы лук и стрелы лук стрелы лук стрелы лук стрелы красную свастику над останками Амура.
  
   Когда кормилица Амура...
  
   Когда чертова красно-молочная свастика...
  
   Когда вращающаяся псина разорвала Гитлера...
  
   Когда...
  
   Когда...
  
   Когда...
  
   Теряю сознание повторно.
  
   На этот раз Юпитер точно придет.
  
  
   Останки Амура лежат на столе передо мной.
  
   Сейчас Галина отодвинет камеру, и вы сможете увидеть их.
  
   Думаю это будет главным лотом на нашем аукционе.
  
   Не знаю, что теперь станет с миром, ведь мы уничтожили посланника Любви, а значит более сердца никогда не смогут соединиться.
  
   Но возможно все не так плохо: да мы чувствуем уколы в сердцах, когда видим того самого человека. Да, наверное, это стрелы Амура, но думаю, все же Любовь более сильное, миросоздающее чувство, то на чем мы держимся, и оно не может зависеть от какого-то голого мальчика, любящего поспать где попало.
  
  
   Последнее, что хочу сказать - пленка подходит к концу, да и наша жизнь тоже, ибо за окном уже видна колесница Юпитера, приближающаяся к дому. Повелитель грома и молнии вне всяких сомнений не пощадит и уничтожит особо изощренным способом.
  
   Крайне просим купить наш мир, даже согласимся чуть-чуть скинуть цену, она и так не высока.
  
   Нам очень не хочется превращаться в пыль после смерти: желаем иметь склеп в Пантеоне, в который ежедневно будут заходить как можно больше людей и содомизировать с нашими телами, а мы станет шептать: "Спасибо, спасибо, что не забываете нас. Спасибо, спасибо".
  
   Вы будет поражаться нашей жизни, чувствовать наше дыхание, и слышать Буквы, а буквам надо уделять особое внимание.
  
  
   В рассказе использованы картины Сальвадора Дали: "Гала, глядящая на Средиземное море, на расстоянии двадцати метров превращается в портрет Авраама Линкольна", "Атомная Леди", "Два куска хлеба, объясняющиеся в любви", "Приспосабливаемость желаний", "Постоянство памяти (Мягкие Часы)", "Кровоточивые розы", "Я в возрасте шести лет, когда я верю, что стал девочкой, а пока с большой осторожностью приподнимаю кожу моря,чтобы рассмотреть собаку,которая спит под сенью воды", "Геркулес приподнимает поверхность моря и просит Венеру подождать будить Амура", "Загадка Гитлера", кадры из фильма "Андалузский пес".
  
   Автор также использовал материал, почерпнутый из книги THE PERSISTENT OF MEMORY: A Biography of Dali by Meredith Etherington-Smith.
  
  
   (1) Фраппе - десерт из замороженного фруктового сока или же ликер на дробленном льде.
  
  
   23.10.2006-29.04.2007, Колпино
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   6
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Карлик С.Г. От каждого по желанию... 11k Оценка:7.25*21 "Рассказ" Мистика
  
  
  
  
   Новый день разбудил меня телефонным звонком.
   -- Вставай, труба зовёт! - мужской голос не скрывал сарказма. - Давай на работу, а то мне уже интересно. Я прям в нетерпении.
   Вот нет, чтобы подождать пять минут, как раз будильник зазвонил бы...
   Я повернулась к маленьким человечкам, сидящим за столом, и как можно более вежливо сказала:
   -- Всем до свидания. Мне пора.
   -- Но Вилли... - маленькие человечки вскочили и побежали ко мне, размахивая руками.
   Я хотела успокоить их, утешить, объяснить, что вернусь.
   Но в это время и впрямь зазвенел будильник. И я проснулась.
   ***
   Блуждая по улицам города, я давно уже поняла, что я здесь лишняя. Я понимаю язык, но осознаю, что он не родной мне. Вижу лица людей и понимаю, что мы с ними разной породы. Одежда удобна, но в своих снах я ношу совсем другие одеяния.
   Вот и сейчас, проходя мимо людей и уже по привычке читая знаки над ними, я остро чувствовала, что мне здесь не место. Но наказание есть наказание.
   Снятый за местные деньги офис сиял чистотой. Никаких вам чёрных стен, всё светло-зелёное. Белый стол, белый кожаный диван. Ждёмс.
   ***
   Интересно...В своей прошлой жизни, которую мне предстоит вспомнить и в которую нужно вернуться, я задумывалась о такой вещи как чистилище? Знала ли вообще про него хоть что-нибудь? Большинство людей вокруг меня даже и не знают, что они в преддверии ада. Те, кто сюда попадает, даже и не подозревают, что им дали ещё один шанс на реализацию. Они рождаются, живут и умирают. И попадают в ад!
   Я - другое дело. Я точно знаю, что мне нужно сделать, чтобы вернуть себе свою прошлую жизнь. Нужно добиться чьей-то искренней благодарности. Только и всего. Вот уже десять лет я пытаюсь сделать это с помощью магии, мудрых советов и просто добрых поступков. И ничего не выходит!
   ***
   Первый посетитель был одет просто, но дорого. Было видно, что он зашёл сюда просто потешить своё честолюбие. Лишний раз убедиться, что у него всё в порядке. Он был абсолютно уверен, что не услышит от меня ничего плохого. И он был совершенно не в курсе насчёт чёрного облака над своей головой.
   -- Ну, чё? - спросил он, валясь в белое кресло. - Чё мы могём?
   -- Да мы много чего могём. - в тон ему ответила я. - Хошь будущее, хошь любовь до гроба, хошь врагов твоих по именам назову.
   -- Ну не...Любовь у меня есть, про врагов и так всё знаю...Сколько стоят-то услуги твои?
   Ну так хочется сказать что от ста баксов, ведь именно этого ответа он и ждёт, но врать нельзя. Всё должно быть чисто.
   -- Знаете, мне от вас ничего не нужно. Кроме искренней благодарности.
   -- Да ну?
   -- Вот да ну! Вы мне должны от всего сердца сказать спасибо.
   Мужик минуты две корчиться в позе эмбриона. Отдышавшись, выдаёт:
   -- Давай мне про ближайшее будущее. Если всё сбудется, то я не пожалею времени, приду и поблагодарю.
   Ну что ж. Сфера, карты или кофейная гуща? Пусть карты.
   Колода карт с тихим хрустом появилась на столе.
   -- Ух ты! Фокус! - с детской радостью в голосе искренне восхитился мужик.
   Может мне в фокусники пойти? Да нет, нужна благодарность взрослого человека. Карты разложились, и я сразу поняла, что от этого мне благодарности не ждать. Но отступать некуда.
   -- Значит так, слушайте внимательно. Вы выйдете отсюда и поскользнётесь. Сломаете руку. При этом вы не попадёте на важную деловую встречу. Ваши конкуренты благодаря этому перехватят выгодный заказ, а ваш ближайший помощник, его, кажется, Славой зовут, прикарманит ваши деньги и уедет, так как работать с вами ему надоело. Вечером, когда вы вернётесь домой и узнаете, что разорены, вы скажете об этом жене. Ваша жена, которая уже давно копит на отдельном счету деньги, снимет их со счёта и уйдёт к любовнику. Ночью соседи зальют вашу квартиру и ваша последняя ценность, коллекция картин, к утру не будет стоить ни гроша.
   Вот так! Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Мужик к концу моей тирады улыбку с лица убрал, но при этом ни одному моему слову не поверил. Мне потом пришлось ещё минут пять слушать его причитания под моими окнами. По мобиле он вызвал себе скорую и, пока она ехала к нему, он помянул добрым словом и жену, и соседей, и некоего Славика.
   Ну и меня...
   - Ведьма ху..а, ну неужели права? Убью суку!..
   ***
   Попробуйте вылечить увечного. Весь мир его измениться, а привычка жить за чужой счёт останется. И он не будет вам благодарен.
   Попробуйте дать денег нищему. Дадите мало - воспримет как должное, дадите много - примет за идиота.
   Возьмите нормального человека и регулярно давайте ему деньги. В лучшем случае он сядет вам на шею, в худшем начнёт завидовать и возненавидит.
   Только если человек любит вас, он любые ваши действия будет оценивать с оптимистичной точки зрения. Но любовь для меня - это запрещённый приём.
   ***
   Следующий клиент был молод, красив, весел. А темный знак в виде рогов над его головой выдавал, что он продал душу дьяволу.
   -- Я знаю! - с торжеством в голосе заявил он от порога. - Вы ведьма! Настоящая!
   -- Ну настоящая. - Я изо всех сил пыталась скрыть свой страх. Власть таких людей на этой планете практически беспредельна. К счастью, они в основном довольно убогие в плане фантазий.
   -- Я хочу узнать будущее!
   Час от часу не легче! И этот туда же!
   -- Присаживайтесь.
   На этот раз я выбрала хрустальный шар. Прочла нехитрое заклинание, и внутри шара замелькали картинки.
   Так. Богатство, дворцы, машины, собственные острова. Так. Женщины, девушки, девочки, мальчики. Так. Слава, толпы кричащих людей, книги миллионным тиражом, памятники. Так. Маленькая ошибка. Так! Это уже интересно! За несоблюдение договора клиент попадает в Ад. Миллионы и миллионы лет Ада! Пытки, смерти, воскрешения и снова смерти. И опять пытки. Клиента унижают, пытают, насилуют...Блин! А ведь он тоже всё это видит!
   Я подняла глаза и поразилась. От красавца ничего не осталось. В хрустальный шар глядел седой старик с жёлтыми глазами. С уголка рта стекала струйка слюны. С трудом, оторвав глаза от шара, он посмотрел мне в глаза и прохрипел.
   - С-с-с-сука!
   Про благодарность я решила не заикаться.
   ***
   Объясните мне, почему люди, стремясь к собственному обогащению, не смотрят по сторонам. Если бы каждый стремился в силу своих способностей делать хорошее для каждого, как бы был прекрасен мир. Если бы то время и ресурсы, которые люди тратят на войну, тратили на развитие науки, как бы далеко шагнуло человечество?
   ***
   Ланч. Кафе. Чёрный пёс пробежал между столов никем незамеченный и, обернувшись молодым человеком, сел на соседний стул.
   -- Асмодей, здравствуйте! Что вы здесь делаете?
   -- Да вот решил зайти, посмотреть как у нас дела.
   -- Ну и как у нас дела.
   -- Попыток семь тысяч четыреста сорок две. Результат ноль. Угостите меня ланчем.
   -- Асмодей! Ну зачем вам эта еда? Вам чего, делать нечего?
   -- Да не...Дел полно. Просто приятно с вами поболтать. Знаете, я верю, что вы справитесь.
   -- Вы это о чём? - на столе возник стакан сока и ватрушка, хватит ему, чай сам не бедный.
   -- Вы найдёте того, кто скажет вам спасибо от всего сердца. После этого вы вспомните, откуда вы, вспомните своё имя и найдете дорогу домой.
   -- Да, конечно, я даже не представляю, откуда я.
   -- А хотите, подскажу? Но вы должны мне за это организовать молочного поросёнка и бутылку красного вина.
   -- Асмодей! Это уличное кафе, вы представляете, как будет выглядеть здесь молочный поросёнок.
   -- Плевать. Жареного с яблочком печёным в зубах.
   Чистой воды хулиганство. Но любопытство мой порок. Этот парень знает всё. Его знания мне не помогут, но он может дать мне кусочек головоломки. Я буду бережно хранить его в памяти, зная что это моё. Что это часть моей прошлой жизни.
   На указательных пальцах он вырастил по здоровенному когтю и, не обращая внимания на столовые приборы, начал разделывать несчастное животное. Первым делом он вынул яблоко и аккуратно кинул его на асфальт.
   -- Рассказываю. Жила-была далеко отсюда ведьма. Как-то раз она разозлилась на другую ведьму. Она наколдовала вихрь. Вихрь поднял деревянный дом. А потом этот дом упал на голову той самой другой ведьме. При этом в том мире был нарушен баланс сил, а граница осталась без прикрытия.
   -- Какая граница?
   -- Неважно, - поросёнок исчезал с невероятной быстротой. - А в том доме была маленькая девочка, совсем ребёнок. Ей потом пришлось целый месяц бомжевать в незнакомой стране в компании с таким же как она отверженными. Того, кто во всём этом был виноват, наказали. Ну, пока!
   -- Подожди. А дальше?
   Куча костей, пустая бутылка. И никого. Вот так всегда!
   ***
   -- Я вас умоляю! Отворожите! Денег дам, сколько захотите.
   Ещё один неудачник в буквальном смысле валялся у меня в ногах.
   -- Я ведь вас предупреждала.
   -- Да! Я помню! Вы говорили, что это до добра не доведёт. Но вы же можете отворожить. Господи-и-и-и-и-и. Вы не поверите, какая она тупая. И какая она ленивая. А я на неё ору, а она смотрит и улыбается.
   Две недели назад я его предупреждала. И уже тогда знала про эту особу всё.
   Сейчас придётся огорчить парня ещё больше.
   -- Нет. Я не могу отворожить.
   -- Почему? - парень невольно сорвался на крик. - Почему не можете.
   -- Всё просто. Каждому по желанию в меру разумного, от каждого благодарность в меру возможного.
   -- Не понял...
   Ну вот что тут скажешь...
   -- Вам не надо...
   Имеется в виду понимать не надо. Жалко было смотреть на него.
   ***
   Можно лечить людей в деревнях. Можно учить людей в городах. А когда надоест, можно просто давать объявления в интернете.
   Например:
   Исполню одно разумное желание.
   Бесплатно!!!
   Запись на собеседование по телефону
   6666666.
   ***
   -- Мне нужно, чтобы он умер.
   Молодая девушка, по виду и не скажешь. Однако вот все доказательства.
   Фотография, адрес, клок волос и личная вещь. И даже расписка, написанная кровью. Самое страшное, что эта девушка на самом деле будет мне благодарна. Она молиться будет за меня, если я избавлю её от этого подонка. Она ноги мне будет целовать. Но убийство против правил...
   -- Извините, - говорю я. - Но я не могу.
   Она всё понимает. Она собирает со стола все предметы и уходит в гости к менее щепетильным.
   Просто она не видела , что такое Ад.
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   7
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Дрожжин О.А. Позорная терапия 21k Оценка:8.00*3 "Рассказ" Фантастика
  
  
   Андрей покачивался на своем стареньком поскрипывающем стуле и ожесточенно грыз карандаш. Карандаш подвергался пыткам в основном в те минуты, когда его хозяин придумывал заголовки для своих статей. На этот раз статья была о вреде консервантов, красителей, стабилизаторов и прочей дряни, которую не слишком разборчивые производители добавляют в то, что простые смертные называют "едой". Выдумывать названия Андрей не любил так же, как не любил уроки географии в школе. Есть же на свете люди, которые безо всяких усилий строчат стильные, яркие, запоминающиеся заголовки, думал он с завистью. Так почему же ему, Андрею, в голову вечно лезет какая-то чепуха? Скажи мне, что ты ешь, и я скажу... тьфу, не то. Не дадим себя в... нет, пафосно и глупо. Чччерт, всегда так - статья простенькая, копеечная, на пару часов работы, а с названием потом полдня мучаешься... Андрей бросил карандаш на стол, откинулся на спинку стула и с тоской посмотрел на Крона, изображавшего активную деятельность за соседним компьютером.
   - Кроон...
   - Я занят.
   - Крон, поставь на паузу, потом доиграешь. Ну хоть что-нибудь предложи!.. - вложив в голос побольше отчаяния, попросил Андрей. Коллега, копошась пальцами левой руки в и без того растрепанной шевелюре и не отрывая пристального взгляда от монитора, буркнул:
   - "Статья о невкусной и нездоровой пище".
   Андрей пару секунд осмысливал фразу, затем громко произнес "тьфу на тебя, Крон..." и снова потянулся за карандашом. На полпути к столу рука замерла, а в голове прозвенело радостное "не судьба": в кабинет саженными шагами ворвался главред.
   - Звягинцев! - прорычал начальник. Андрей знал, что он рычит не со зла, что голос у него такой, что голосовые связки у него травмированы, но все равно каждый раз на секунду внутренне съеживался, как в школе в кабинете директора. Правда, ощущение это быстро проходило.
   - Да, Николай Петрович, есть здесь такой журналист. Мечтает об отпуске и повышении зарплаты, - с невинным видом отрапортовал Андрей. Крон издевательски хмыкнул.
   - Я те повышу... - почему-то именно тогда, когда главред пытался изобразить из себя строгого начальника, он выглядел смешным и добродушным. Вот и сейчас на загорелом его лице с квадратной челюстью и мохнатыми бровями расползлась совершенно детская улыбка, - и в отпуск отправлю, лоботряса, и билеты сам куплю... поближе к Северному полюсу, чтоб век тебя здесь не видеть... Чем занимаешься?
   - Название вот придумываю, - признался Андрей, - только что-то не очень пока...
   - Название он придумывает... А ты в курсе, КТО вчера на Столбе висел?
   Андрей на секунду задумался, затем неуверенно спросил:
   - Карута? Геннадий, кажется, Иванович? Директор детдома?
   - Он самый, - подтвердил Николай Петрович и замолчал, глядя на Андрея.
   - И?.. - протянул тот.
   - Что "и"? Ты помнишь, кто в прошлом году получил звание почетного гражданина города?
   - Э... Неужели Карута, Геннадий Иванович? - догадался Андрей.
   - "Неужели"... Сам же статью писал, что, не помнишь уже? Ррразгильдяи...
   Андрей виновато кивнул:
   - Точно, Николай Петрович, писал. Запамятовал. Так что там с директором?
   - Вот это я и хотел у тебя узнать, Звягинцев! Какого черта почетный гражданин города делал на Позорном Столбе?
   - Нда... - пробормотал Андрей, - действительно, странно... А сам он что говорит?
   - А ничего он не говорит. В больницу его отправили - нервный срыв и давление что в паровом котле... А общественность, знаешь ли, интересуется... Так что давай, займись.
   - А название? - с трудно скрываемой радостью поинтересовался Андрей.
   - А названием пусть вон Кронов занимается, еще один бездельник... Придумаешь, Кронов?
   Тот ехидно пробормотал "ох сейчас Кронов понапридумывает", затем бросил не предвещающий ничего хорошего взгляд на Андрея и уткнулся в монитор. Главред оглянул комнату, прорычал "лоботрррясы" и скрылся за дверью.
   На выходе из здания Андрей замешкался, проверяя, на месте ли ключи от машины, и мельком взглянул на стоявший в уголке охранника телевизор. На экране смутно знакомый бородатый мужчина в сановьем одеянии невнятно мямлил что-то о возможном апокалипсисе и наказании Божьем, свалившемся на нас за грехи наши. Степаныч, высокий пожилой мужчина с нездоровым цветом лица и огромными гусарскими усами, оторвался от телевизора, поднял взгляд на Андрея и спросил:
   - Вот как вы думаете, Андрей Николаич, почему у нас в городе - один Столб, и в Москве - тоже один? Там же народу раз в сто больше? - охранник всегда называл Андрея по имени-отчеству, хотя тот и просил обращаться на "ты". "Не положено" - всегда уклончиво объяснял Степаныч, поглаживая свои залихватские усищи. Андрей подозревал, что все дело в его черной "Волге", доставшейся от отца, пару лет назад купившего себе иномарку. Уважение и трепет перед черными "Волгами", похоже, застряло в народе где-то на генетическом уровне.
   - Спрашиваешь тоже, Степаныч... С этими Столбами вообще ничего не понятно.
   - И то верно, Андрей Николаич. Или вот у моей тетки в деревне... - гнул свое охранник, - живет-то всего три с половиной человека, а и там - стоит. Висеть-то на нем некому, одни бабки да коровы. Алкаш там есть один, не помню как зовут, так он и не слезает со Столба энтого круглыми сутками. Даже бутылку как-то брать с собой приноровился. Грешен, говорит, грешен, вот и наказание мне. А сам - самогончику, да из горла...
   Андрей сочувственно покачал головой и поспешил на стоянку: если Степаныча вовремя не остановить, болтать будет до вечера.
   Проезжая мимо главной площади, Андрей снизил скорость и глянул на отливавшую то ли темно-зеленым, то ли ярко-синим, глыбину. На Позорном Столбе, как метко прозвали в народе эти непонятного вида стелы, ни с того ни с сего повылезавшие по всему миру три недели назад, захваченный невидимыми и ничем не детектируемыми силовыми нитями, висел незнакомый мужчина в темном костюме и с виноватым лицом озирался вокруг себя. По правде говоря, не висел - скорее располагался. Говорят, там будто в невесомости себя чувствуешь, и есть весь день не хочется, и, простите, по нужде тоже, и ветер туда не проникает, и дождь, и мороз... Вообще, защита у этих камешков отменная. Китайцы еще три недели назад, когда Столбы только появились, в каком-то городке у себя по такому шарахнули. Предварительно объяснив висевшему, что в интересах нации и все такое. Тот оказался патриотом, не возражал. Впрочем, у них там все патриоты... И ничего, Столб цел и невредим, а висевший отделался легким испугом. И приборы ничего не фиксируют, как будто и нет этих Столбов вовсе. Ан нет - вот они, родимые, стоят во всех городах и, если верить Степанычу, сёлах. И висят на них "позорники", каждый день - кто-то новый. Это если не верить Степанычу. И никто не может с точностью сказать, окажется он на Столбе завтра или нет. Спокойны лишь те, у кого за душой нет чего-нибудь подленького, или страшненького, да только много ли таких... Дети вот ни разу на Столб не попадали. А из взрослых - кто только не перевисел за эти двадцать дней... В Москве вон даже парочка министров да лидер одной очень влиятельной фракции из Госдумы проторчали по двенадцать часов на Красной площади. После этого, кстати, правительство объявило, что на Столбы, дескать, попадают не только за грешки всякие, но и за большие заслуги перед Отечеством. Андрей не имел больших заслуг перед Отечеством, но грехов за собой, как и всякий в меру самокритичный человек, признавал немало. Представив себя в один прекрасный день висящим на главной площади, в окружении толпы зевак и собратьев-журналистов, Андрей невольно вздрогнул. Бррр, чертовщина какая-то...
   Доехав до городского детдома, сиявшего непривычной белизной отполированных до блеска стен (молодец все-таки этот Карута), Андрей припарковался, поздоровался с охранником, объяснил цель своего приезда и неспеша направился к главному входу. Двое мальчиков лет шести-семи выглянули из-за густых кустов сирени, внимательно осмотрели Андрея, показали ему язык и скрылись в ароматной листве. Тот лишь усмехнулся.
   В кабинете с табличкой "Карута Геннадий Иванович, директор" Андрей обнаружил женщину лет сорока, очень похожую на мышку-полевку. Мышка немного испуганно посмотрела на журналиста, поспешно встала из-за стола, задев какие-то бумаги, тут же рассыпавшиеся по полу, постояла секунду, видимо, раздумывая, что важнее - собрать бумаги или же поздороваться с посетителем, покраснела и выбрала все-таки второй вариант.
   - Здравствуйте, вы к Геннадию Ивановичу? Так его нет сейчас, он в больнице, ночью еще увезли...
   - Да, знаю. Собственно, поэтому и приехал. Андрей Звягинцев, из "Звездочки".
   - Да-да, конечно, я вас помню, вы в прошлом году писали про Геннадия Ивановича, хорошо написали, всем понравилось, у меня дома, кажется, три экземпляра той газеты лежит, я всем показываю...
   - Да, было дело. А вы, насколько я понимаю, его секретарь?
   Мышка, обнаружив, что она забыла представиться, торопливо подошла к Андрею, протянула руку и назвалась. Как выяснилось, зовут ее Натальей Петровной, работает она здесь вот уже третий год, и ей здесь так нравится, и сам Геннадий Иванович, и детишки, хотя, конечно, бывают и стервецы, но вообще-то они всего лишь дети, правда ведь? Андрей успокоил ее, что правда, дети они и есть дети, и, немного сбитый с толку потоком мышкиного красноречия, прокашлялся.
   - Я ведь, собственно, вот по какому поводу приехал, Наталья Петровна. Не знаете ли вы случайно, с чего вдруг Геннадий Иванович, почетный гражданин, меценат, и вообще добрейший человек, оказался вдруг ... как бы это сказать... на Столбе? - слово "позорный" Андрей благоразумно опустил.
   - Да откуда ж мне знать, Андрей Николаевич, как эти Столбы к себе людей забирают... Жили-жили без Столбов этих, а теперь - вот... - в голосе Мышки настойчиво зазвенели слезливые ноты, - не от Бога это, Андрей Николаевич, а если от Бога, то тогда совсем ничего не понятно...
   - А Геннадий Иванович в последнее время не вел себя как-нибудь странно? - перебил ее Андрей, - может, грустным был или подавленным...
   Наталья Петровна задумалась на пару секунд, что, к счастью, отвлекло ее от намерения удариться в слезы, и слегка даже радостно сообщила:
   - Да, а ведь и вправду позавчера смурной какой-то был... Я сижу здесь, списки составляю, а он ходит туда-сюда и брови хмурит... Спросить бы надо было, да я что-то постеснялась, чего это, думаю, я буду в душу к нему лезть; если захочет, так сам расскажет, правда ведь?
   - Правда, Наталья Петровна. В душу лезть - занятие неблагодарное... А в какое время это с ним случилось, не помните? Он разговаривал с кем-нибудь перед этим, или, может, встреча какая-нибудь была?
   - Да нет, не было никаких встреч вроде... Здесь он был, ходил по детдому, с воспитанниками общался... А потом - пришел, и как не свой... А было это... - Мышка задумалась, - ну часа в три, наверное, после обеда...
   - Спасибо большое, Наталья Петровна. Вы не возражаете, я похожу у вас здесь, с детишками пообщаюсь?
   Наталья Петровна не возражала. Наоборот, сказала она, с детьми общаться - лучшее занятие, дети - они ведь... Андрей не дослушал, быстро стиснул Мышкину руку, попрощался и вышел вон.
   Рядом со входом, под ветвями молодого клена, на недавно покрашенной скамейке сидел один из воспитанников детдома. Почему-то Андрей представлял себе детдомовцев по-другому: налысо стриженными, в мешковатых куртках и кирзовых сапогах. Этот же выглядел вполне обычным ребенком лет одиннадцати-двенадцати - симпатичная мордашка, умные глаза, слегка потрепанные, но чистые джинсы, на ногах - добротные, хоть и не новые, кроссовки. Андрей присел рядом и сказал:
   - Привет.
   Парень исподлобья взглянул на него, отвернулся и буркнул "здрасте".
   - Я пишу статью про Геннадия Ивановича. Ты слышал про Столб?
   Парень едва заметно кивнул.
   - А как ты думаешь, с чего бы это Геннадию Ивановичу такое наказание? Что он такого натворил?
   Мальчик пожал плечами, еще раз хмуро глянул на Андрея и, наверное, чтобы окончательно испортить о себе впечатление и поскорее отвязаться от надоедливого журналиста, спросил развязным голосом:
   - Дядь, а десяти рублей не найдется?
   Андрей рассмеялся. Парень не выдержал, встал и направился в глубь аллеи.
   - Сто, - громко сказал Андрей, - сто рублей.
   Тот остановился и с подозрением оглянулся.
   - Только не просто так. Тебе нужно будет их заработать. Прочитай мне свое любимое стихотворение, а я дам тебе сто рублей.
   Парень постоял немного в нерешительности, подошел обратно и осторожно присел на краешек скамейки:
   - Дядь, вы что? Кто же за стихи деньгами бросается?
   - Зови меня Андреем. Я просто, знаешь ли, поэзию очень люблю. А если ты сочинишь что-нибудь сам, то даю слово, что в газете напечатаю. Так что давай, расскажи мне что-нибудь, а я послушаю. Вот твои сто рублей, - Андрей вынул из кошелька купюру, положил рядом с собой, откинулся на спинку скамейки, закрыл глаза и всем своим видом дал понять, что внимательно слушает. Парень помялся немного, затем поначалу несмело, с запинками, но понемногу все больше и больше воодушевляясь, стал рассказывать "Бородино". Андрей в который раз подивился умению Каруты выращивать из этих брошенных родителями, побитыми судьбой детей что-то стоящее. Поди ж ты, Лермонтова наизусть знает. И Пушкина наверняка, и Маршака, а, может, и Есенина. Чудно...
   Когда парень закончил, в голосе его не было и следа от прежней враждебности.
   - Тебя как зовут-то? - спросил Андрей, протягивая ему банкноту.
   - Саньком, - как оказалось, мальчонка умеет улыбаться.
   - Я ведь, Санёк, не просто так здесь. Я Геннадия Ивановича очень уважаю, хороший он человек, добрый, - при этих словах парень удовлетворенно кивнул, - и думаю, что ошибся кто-то. Тот, кто на Столбы людей отправляет. Всякое ведь бывает, правда?
   - Правда...
   - Но одно только меня беспокоит: почему позавчера Геннадий Иванович таким хмурым да беспокойным был? Обидел его кто, или сам он обидел кого-нибудь? Не знаешь, а?
   Санёк помолчал немного, передернул худенькими плечами и кивнул головой куда-то в сторону здания детдома:
   - Это вы у Селедки спросите.
   - А кто это - Селедка? Что у них произошло с Геннадием Ивановичем?
   - Селедка - он и есть Селедка. Скользкий, и глаза у него рыбьи, - было явно видно, что Санёк Селедку недолюбливает, а, может, и побаивается, - а еще руки у него шаловливые, тащит все, что плохо лежит. А у Геннадия Ивановича часы есть, старинные, без ремешка, золотые, он их в кармане все время носит. А позавчера, после того, как походил у нас там, руку в карман сунул - а часов-то и нет...
   Андрей напрягся:
   - И? Что было дальше?
   - Что-что... Известно что... Кто-то ему на Селедку и показал. А Геннадий Иванович знает все про него, что карманник он, что в милицию уже пару раз забирали, да все выгораживал. А тут, видно, не удержался. Где часы, кричит. А тот - молчит, да еще с ухмылочкой. Не нужно мне, говорит, часов ваших, они и копейки не стоят. Ну тут Геннадий Иванович уже совсем вспылил, видно, дороги ему часы-то, ремень снял со штанов, да на глазах у всех и отодрал Селедку. Да как, не отодрал даже, разве так дерут, так, пошлепал несколько раз... А часы нашлись потом, в подкладке запутались, там в кармане дырочка маленькая оказалась. Вот он и ходил потом сам не свой, три раза прощения у Селедки просил. А по мне - так поделом ему, давно пора отодрать, даже если и не стибрил часики, так что-нибудь другое обязательно сопрет...
   Вот оно, значит, как, подумал Андрей. Ну да, ремнем воспитывать - последнее дело. Хотя и его понять можно, всякий иной раз палку перегибает... Только вот не слишком ли - на Столб за это вешать? Хотя черт знает, какие там критерии у них, у Столбодержателей...
   - Спасибо, Санёк. Помог ты мне, правда помог. Присылай стихи свои в редакцию. Пишешь ведь, а?
   - Пишу, - покраснел тот.
   - Это хорошо, это правильно... - Андрей пожал парню руку и направился к выходу.
   Проезжая на обратном пути мимо главной площади, Андрей снова взглянул на Столб. На это раз - со злостью. Что же это вы, сволочи, делаете, подумалось ему. Ну да, провинился человек, наказал невиновного, но сам же раскаялся, понял все, и хороший ведь человек, умный человек, сделал себе выводы, и слава Богу. Да и как же по-другому с этими, вроде Селедки... А вы - на Столб его. Звери. Хотя кто вас знает, может, и вправду звери какие-нибудь инопланетные... На предмет того, кто же все-таки поставил Столбы, у них с Кроном регулярно возникали яростные споры. Оба были упрямыми, горячились, ругались, но так ни к чему и не приходили. И никто не мог ничего толком объяснить, ни один ученый, политик или священник. Такое впечатление, что Столбы эти - сами по себе, никто их не создавал и никто никогда не сможет разрушить. Приходилось принимать как должное.
   На входе в здание, где располагалась редакция, а также несколько других агенств и ведомств, Андрея задел плечом выходивший оттуда начальник местного отделения одной из надзирающих госструктур. Жирный, как кусок сала, надменный, в лоснящемся костюме, явно стоившем когда-то бешеных денег. Известный всему городу бюрократ, карьерист, взяточник и головная боль всех предпринимателей. Задев Андрея, он прошипел что-то нелицеприятное и просеменил к своему "Мерседесу". Вот кого на Столб бы, подумал Андрей, да не двенадцать часов, а на годик, с лишением имущества... Проходя мимо Степаныча, он вдруг остановился, обернулся и внимательно посмотрел на широкую спину борова.
   - Степаныч...
   - Да, Андрей Николаич? - с готовностью поднялся охранник.
   - А сколько у нас народу в тюрьме сидит?
   Тот почесал подбородок:
   - Ну не знаю... Тысяча, может, две... У меня вот тоже один знакомый как-то...
   - А ты видел кого-нибудь из заключенных на Столбе? - рассеянно перебил его Андрей. Степаныч удивленно посмотрел на него и ответил:
   - Да не помню даже... Кажется, на прошлой неделе один был... И на позапрошлой тоже, ворюга какой-то... А почему вы спрашиваете, Андрей Николаич?
   - Двое. Из двух тысяч.. Зеков, значит, мы на Столб не вешаем, а директоров детдома - вешаем? - неизвестно к кому обратился Андрей.
   - Ну дык... Они ж и так уже наказаны, за что же их вешать-то?
   - А этого? - ткнул Андрей пальцем в сторону "Мерседеса", - этого ведь никто не наказывал? И многих других, подобных ему?
   Степаныч против обыкновения замолчал, не зная, что сказать. Впрочем, Андрей, задумавшись и бессмысленно уперев взгляд куда-то на стоянку, охранника уже не замечал. А ведь не наказываете вы нас, пришло вдруг в голову. Хотели бы наказать - подвесили бы к этому вашему Столбу за одно место, а еще лучше - по старинке, с веревочкой, да с мыльцем... Или что там у вас, силовые веревочки и субмолекулярные мыльца... Да даже Столбов не понадобится, если наказать надо, зачем же Столбы, наказывать по-другому можно... Спасаете вы нас, глупых, неразумных, шанс нам даете. И на Столбы ваши Позорные никто нас не отправляет. Сами отправляемся, хоть и не понимаем этого... Совесть наша направляет, замученная и уязвленная. Ударил ребенка - ну и Бог с ним, детдомовские, они ко всему привыкшие. Ан нет, совесть-то болит, душа неспокойна, наказания требует, дабы не смириться, не привыкнуть, не скукожиться. И, пожалуйста, вот вам двенадцать часов на главной площади на обдумывание, как ваша совесть и просила. А этот, на Мерседесе, он же никогда ни в чем не сомневается, или большинство из тех, что по много раз за решеткой сидят... Они Столбам неинтересны, они уже безнадежны, совесть их мертва давно... А мы, стало быть, надежны? Дают нам, значит, шанс, верят в нас, надеются, что исправимся?
   - Надеются на нас, Степаныч, как думаешь? - вслух произнес Андрей.
   - А как же, конечно, надеются... - с недоумением в голосе протянул охранник.
   - А ты вот, Степаныч... Хочешь на Столб, а? Ради спасения души своей?
   - А то как же, Андрей Николаич... Мне вот и жена говорит, хоть бы тебя, паскудника этакого, на Столб повесило, может, пить хоть перестанешь, да внуками наконец займешься, воспитывать, значит, будешь. А я слово себе дал: если вызовут на Столб, значит, действительно пора пить бросать. Да и курить заодно, чего уж там...
   - Это ты верно говоришь, Степаныч. И жена у тебя хорошая, - пробормотал Андрей. Охранник расцвел и с удовлетворением погладил свои шедевральные усы. Жену он любил.
   Андрей рассеянно кивнул Степанычу и направился к редакции, краем глаза заметив одобрительный взгляд охранника, направленный на его, Андрея, "Волгу". Как куплю себе что-нибудь новое, эту подарю Степанычу, подумалось ему. Точно, подарю, повторил он про себя, проходя мимо выставленных в холле кустов незнакомых комнатных растений с свежими ярко-зелеными листьями, украшенными кое-где разноцветными сполохами цветов. На душе было непривычно легко.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   8
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Щукин Е. Остановить оборотня! 17k "Рассказ" Фантастика
  
  
  
  
  Скрип крыши, задеваемой когтями, был прекрасно слышен сквозь мерный шепот дождя. Тварь добралась и до его хаты. Чуть приподнявшись, Михаил напряженно вслушивался в доносящиеся звуки. Руки, стиснувшие край одеяла, готовы были швырнуть его прочь. Если оборотень решит забраться внутрь - схватка будет недолгой. Заберется ли? Не факт: Михаил наслушался историй о таких вот ночных визитах: походит-походит гадина по крыше, проверит засовы на прочность и - уйдет. Главное, не шевелиться, не смотреть, спать! А пробираться за ножом - значит, выдать себя: чуткий слух чудовища, конечно, сразу уловит человеческие шажки.
  
  Разобьет оконное стекло и медленно, поводя носом, заберется в дом или уйдет? Мало ли какие дела могут ждать сатанинское отродье? Может, давить соседских кур ему проще и приятней?
  
  Михаил ждал. Тварь было не слышно. Ушла?
  
  В сенях клацнул засов, сдерживая решившую вдруг распахнуться дверь. Чудовище здесь! Одним махом человек оказался на ногах. В руках - приготовлено для атаки одеяло: чтобы бросить монстру на голову, а затем врезать как следует или дать деру - смотря что будет выгоднее. От оборотня ведь далеко не убежишь.
  
  Тишина.
  
  Где тварь? Может, как раз сейчас заглядывает в окно, смотрит на человечишку, а с клыков капает слюна? Михаил едва сдержался, чтобы не развернуться в ту сторону: нельзя, никак нельзя встречаться с отродьем взглядом! Обязательно нападет! Скованное волей тело нелепо дернулось, выгибаясь, и вернулось в прежнюю позу. Теперь медленно-медленно, осторожно, очень тихо - пробраться на кухню. В окна не смотреть! Тени на полу пляшут от деревьев, а не от прыгающего монстра. Только не смотреть в глаза! И тогда получится выжить. С Васькой чудище рядом было, а не тронуло - потому что тот замер, зажмурившись и не шевелясь, да и простоял, пока страшило его кругом обходило. И все ведь знают как себя вести надо, а убийства все не кончаются: то родственник ночью по нужде вышел и не вернулся, то у соседей горе. Выходит, не всегда глаза прятать надо.
  
  Сжав в кулаке нож побольше, Михаил краем глаза посмотрел в окно. Кажись, никого. Он взглянул снова - исподлобья. Нет за стеклом отродья богомерзкого. И тихо давно уже. Ушел гад. Ушел. Ушел!
  
  На враз ослабевших ногах он проковылял к табурету. Сел. Положил на колени кисти, цепко держащие нож, и стал ждать утра. А уж днем, когда луны на небе не будет, оборотень свое получит!
  
  
  
  Как только солнце залило двор, Михаил вышел из дома. Выдернул из колоды топор. Подумал и воткнул обратно: тяжелый предмет будет только мешать в схватке с монстром: один лишь промах - и хана! Стоявшие в сарае вилы удобно легли в ладонь. Лучше оружия не найти: и двигать ими легко, и страшилище близко не подберется. Выйдя на улицу, человек огляделся по сторонам.
  
  Днем было безопасно - тварь где-то пережидала солнечную пору, поэтому Михаил, натерпевшись страху, был настроен решительно: найти - и убить. Любой ценой. Многие пытались уже, да и сам участвовал в облавах, да все без толку. Звали и священников. Попы, размахивая кадилами, с песнями прошли по деревне - тварь притихла на пару недель, а потом все началось заново. Конечно заново - оборотня ведь не нашли! А как его найдешь, если днем он, как и ты, по улицам ходит, да с соседями здоровается?
  
  А надо заставить его проявить свою сущность поганую! Пусть защищается! Если пару раз по морде съездить, тут уже не до этикета будет: любой человек вскинется, не то что зверь! Уж этот-то себя обязательно покажет! А после - и ночи спокойные будут, и слава геройская. И ничего, что сначала люди обижаться будут - сами потом спасибо скажут, когда Мишка монстра изведет.
  
  Взойдя на соседское крыльцо, новоявленный герой с силой забарабанил в дверь. Спустя какое-то время та отворилась. Выглянула заспанная физиономия Василия, вместо приветствия получившего кулаком в глаз. Сосед мигом проснулся. Набычился:
  
  - Ты чего?!
  
  Борец с нечистью тут же саданул приятеля ногой в живой. Сбежал с крыльца, вскинул вилы. Матерясь, Василий выкатился следом. С трудом разогнулся, глянул на обидчика - и скрылся в сарае.
  
  Михаил ждал.
  
  Василий не задержался. Появившись во дворе, в одной руке он нес вилы - подлиннее Мишкиных, в другой - плавно качалось полено. Драка ожидалась насмерть.
  
  - Слышь, - попытался урезонить соседа Михаил, - я...
  
  Василий метнул полено. Обидчик успел увернуться, но в его неприкрытый бок уже летели вилы. Чтоб кулаки не распускал, значит.
  
  Вилы Михаил отбил рукой, содрав на остриях кожу; покачнувшись, сел на землю:
  
  - Погодь!!
  
  Сосед приостановился, но оружие не опустил. В напряженных руках оно чуть подрагивало, в любое мгновенье могло снова пойти в ход.
  
  - Ну?
  
  - Извини, Вась. Дело такое: я... оборотня ищу. Надо ж было проверить.
  
  - Чо-о?? - не понял Василий. Вилы опустились.
  
  - Оборотень в деревне живет. Слишком часто он тут гуляет, верно? А кто такой - не знаем, да? В своей семье он лютовать не будет. Где покойника нету - там искать надо.
  
  - А меня чего? Чего с кулаками полез?
  
  - Дык у тебя - тьфу-тьфу-тьфу - хорошо все. Если вдруг, думаю, это ты - в волка-то превратишься. Я вилы и захватил.
  
  - Не по-онял.
  
  - Я ж говорю... - закончить Михаилу не дал увесистый подзатыльник, от щедрот души подаренный Василием.
  
  - Проверил?! - прорычал тот, возвышаясь над поверженным соседом.
  
  - Васьк, да ты че? Я ж не просто так.
  
  - Я тоже! Пошел отсюда!
  
  Чтоб сомнений не возникало, Василий распахнул калитку.
  
  - Погоди! - Михаил встал на ноги. - Если оборотня не изведем - всех растерзает. Будем каждую ночь в страхе просыпаться. Я ж к тебе за помощью пришел!
  
  - Хороша помощь, - проворчал сосед, остывая. - Чего надо-то?
  
  - Он ночью бродит, так? - Михаил оживился. - Значит, днем сил набирается. Вот мы его днем и возьмем. Нам бы только народу побольше найти - чтоб не убег.
  
  - И что, каждого будешь лупцевать? - усомнился приятель.
  
  - Буду. Чтоб при встрече руку с чистым сердцем подать и в глаза смотреть спокойно. Если тварь встретится - обязательно перекинется: бесовская у нее натура.
  
  - А ну как не перекинется?
  
  - Перекинется! Ты-то вон как разозлился. Вась, если оборотня изведем, ты ж сам легко спать станешь!
  
  - Если... А ну как сразу не найдем? Всю деревню мордовать будешь?
  
  - Буду.
  
  - Ну, как знаешь. Только я тебе тут не помощник - рядом постою; прикрою, если что. И все! Дальше сам разбирайся.
  
  - Без обид! - осклабился Михаил. - Мне б тока чтоб не одному. Щас к Семену еще зайдем.
  
  - И Семена тузить придется? - Василий развеселился. - Он, ясна, балагур, но по морде получишь.
  
  - Ничего. Справлюсь. Главное - от чудовища избавиться. Пошли, что ль?
  
  - Пойдем. Обуться дай...
  
  За калиткой Василия осенило:
  
  - Фоменчиха это!
  
  Михаил по инерции прошагал мимо застывшего приятеля. Запоздало развернулся:
  
  - А?
  
  - Фоменчиха это! - повторил сосед. - Характер у нее злющий. И живет одна! Пошли? - Василий кивнул на покосившийся дом местной стервы.
  
  Михаил поскреб затылок.
  
  - Справимся ли? Мож, сначала до Семена? А то... боязно.
  
  - А ко мне шел - не боязно было?
  
  - Дык я тебя... знаю... хорошо.
  
  - Но все равно проверил? Друга не побоялся, а эту...
  
  Василий сплюнул.
  
  - Пошли! - решился Михаил. - Тока ты первый начинай - не могу я: баба все-таки.
  
  - А и начну! Она вона порчу навела, что не спал три ночи, а после похвалялась. С-с...ка! Ужо посчитаемся!
  
  - Дык, Вась... - Михаил растерянно топтался на месте. - Оборотни ж порчу не наводят, они эта... превращаются.
  
  - А ты много про них знаешь?! Может, они еще и яйца откладывают? Фоменчиха это - некому больше! Ты идешь?!
  
  - Иду...
  
  В дверь обидчицы Василий стучал ногами. Изнутри донеслись торопливое шарканье, да проклятия, яростно направляемые в адрес гостя. Убедившись, что слова не помогают, Фоменчиха распахнула дверь и попыталась ударить пришельца загодя прихваченной кочергой. Василий под удар подставил вилы и, с силой толкнув женщину в грудь, вошел в дом. Михаил зашел следом, аккуратно притворив дверь. На всякий случай изготовился к бою.
  
  - Да что ж... за что... - шепотом причитала Фоменчиха, бессильно мотаясь из стороны в сторону под оплеухами мужчины. Василию показалось мало. Подавшись вперед, он рывком разорвал на своей жертве сорочку. Похотливо оскалился.
  
  Женщина, отступила назад, прижавшись спиной к стене. Как могла, свела разорванные края вместе. Шепотом, почти не слышно, попросила:
  
  - Не надо.
  
  - Вась, не она это, - вмешался Михаил.
  
  - Она, - прошипел товарищ, скользя взглядом по голым коленям. - Даже если нет - все равно своё получит.
  
  - Да постой ты! Не она это!
  
  - Плевать! - Бросив вилы, Василий вцепился обидчице в плечи, подтащил ближе. Неотрывно глядя в глаза, потянул сорочку вниз.
  
  - Охолонись! - Михаил толкнул приятеля в сторону. Шагнул следом, преграждая путь к всхлипывающей жертве. - Хватит! Не затем пришли!
  
  - А мне все едино! - набычился сосед. - За паскудство все равно ответит! Куда пошла?! Убью!!
  
  Подвывая, Фоменчиха ринулась из дома.
  
  - Стой! - в грудь Василию смотрели вилы. - Не за тем пришли.
  
  - На, бей! - приятель подался грудью на зубья. - Коли меня - не жалко!
  
  Михаил опустил оружие: женщина уже неслась по улице, истошными криками собирая людей, да и ссориться с Василием не хотелось. Сказал, глядя в пол:
  
  - Пошли к Семену.
  
  Товарищ сердито засопел. Отвернулся, подобрал вилы и, демонстративно задев плечом, шагнул к выходу.
  
  
  
  В дверь Семена стучали тихонько: в доме был десятимесячный малыш, которого суеверные родители никому не показывали: нельзя, мол, пока год не исполнится. Но плач из дома, да из-под материнского платка доносился исправно, так что всем было ясно: дитя есть. Потому и боялись шуметь новоявленные охотники: не разбудить бы ребенка вместо отца.
  
  Сперва думали, что Семен на ногах - по хозяйству управляется. Но корову уже выгнали, свиньи чавкали, - во дворе хозяев не было. Значит - в доме. Либо Семен, либо Ирина. Один из них точно - раз другой корову погнал. А Семен, раз скотина накормлена, мог и прилечь на часок. Он поспать любил.
  
  Навстречу никто не выходил. Вроде как стука не слышали. Зато дверь, подталкиваемая легкими ударами, мягко подалась внутрь на заботливо смазанных петлях.
  
  - Эй, хозяева? - Михаил робко заглянул в дом. - Есть тут кто?
  
  Кто-то был. Похрапывал себе в ближней комнате. Семен, больше некому! Это хорошо: если бы они в отсутствие хозяина к жене сунулись, поломал бы тот гостям незваным руки-ноги: силу Семен имел богатырскую, а характер - ревнивый. Зато в иное время балагурил так, что деды со смеху сотрясались. А сейчас отличная шутка могла получиться!
  
  Довольно улыбаясь, друзья заглянули в комнату. Семен лежал на боку, спиной к дверям. Спал крепко, не слыша гостей. Пока приближались, Михаил знаками показывал, что он за ногу сдернет соню с кровати, а Василий тут же упрет ему в грудь вилы. Сосед, ухмыляясь, кивал, готовясь сыграть отведенную роль.
  
  Так и сделали. Сбросили хозяина на пол, вилы наставили - и замерли: скрытый до того взрослым телом, на постели спал волчонок - непомерно большой для животного.
  
  Семен проснулся. Сперва хлопал глазами, потом глянул на застывшие лица гостей - и рванулся, спросонья обагрив своей кровью металлические зубья. Покрываясь густым волосом, шарахнулся, было, в сторону, но Василий уже навалился телом на деревянную рукоять, загоняя вилы как можно глубже. Ухватив оружие за древко, оборотень бессильно шевельнул ногами. Обмяк. Замер.
  
  Тяжело дыша, Василий изо всех держался за вилы - ждал. Рядом дрожал от нервного напряжения Михаил, в любой момент готовый прийти на помощь. Семен не двигался.
  
  Наклонившись, Михаил сгреб с кровати заскулившего волчонка. Отступил к двери. Покосившись на друга, Василий извлек из груди оборотня вилы и с силой вонзил их обратно. Волосатое чудовище, сейчас уже мало походившее на Семена, осталось недвижным.
  
  - Куда ты его? - кивнул на волчонка Василий, догоняя приятеля в сенях. - Дай я ему голову сверну!
  
  Михаил отвернулся, загораживая детеныша от жадных рук.
  
  - Про Ирку забыл? Если папа - волк и ребенок - волк, мама - кто? А ну как столкнемся у дороги? Сперва выберемся отсюда, людям покажем - тогда и делай с ним что хочешь!
  
  Возле дома, в который зашел Василий, собралась едва ли не вся деревня. Фоменчиха на разные лады рассказывала, как ее хотели убить, да опозорить. Деревенские слушали, в кулак хихикали, а бузотеров ждали - к ответу призвать. Ждали, грозились - а притихли, когда мужики показались на крыльце - один с окровавленными вилами, другой - с волчонком на руках. Тут не до Фоменчихи стало.
  
  - Оборотня убили, - пояснил Василий, не дожидаясь расспросов. - Семена. Кто не верит - в доме лежит, в волчьем обличье. А это - волчонок его!
  
  Бабы ахнули. Мужики посуровели. Несколько человек вбежали на крыльцо, потом - в хату. Вернувшись, закивали, подтверждая сказанное.
  
  - Давить звереныша! - радостно взвизгнули в толпе. Народ согласно зашумел, подвинулся ближе.
  
  - Стойте! - выкрикнул Михаил, уворачиваясь от протянутых рук. - Рано! Ирка где? А ну как вернется потом?
  
  Деревенские испуганно завертели головами, высматривая. Не нашли.
  
  - Верно говоришь, - прошамкал один из дедов. - Сначала волчицу удавим, а после - волчонка. Пока он у нас, ей деваться некуда. За всё поквитаемся!
  
  - Много ты знаешь, Гришка? - перебила его супружница. - У них, зверей, поди, и понятия такого нет - о ребенке заботиться. Им главное в темноте бродить, да на части рвать кого не встретят. Небось, и волчонка своего мясом кормили - вона какой вымахал!
  
  - Ты бреши, да не завирайся! - вскинулся дед. - Любая тварь о своем ребенке заботиться будет! Тебе только наплевать всегда было.
  
  - Чо-о-о?!! Да я...
  
  - Ша!! - взревел Василий. - Идёт!
  
  Толпа дружно обернулась.
  
  Ирина действительно шла по дороге - пока еще далеко, безучастно помахивая веточкой. Отметив всеобщее внимание, насторожилась, запнулась - и пошла дальше.
  
  - Ишь, идет гадюка, - зашипела Фоменчиха. Ее тут же утихомирили тычком в бок.
  
  В общем молчании "гадюка" приблизилась к сборищу - люди разошлись в стороны, освобождая дорогу - прошла по этому живому коридору и остановилась перед Михаилом. Молча глянула в глаза. Без злобы, без угрозы - тоскливо.
  
  Михаил сглотнул, отступил назад. Его заслонил Василий, упреждающе выставив вилы:
  
  - Стой!!
  
  - Отдайте, - попросила Ирина.
  
  - Ишь, отдайте! - взвизгнула Фоменчиха. - Как по дворам ночью шастать, страх нагонять - так нормально было? Все, кончилась твоя сила! Солнышко светит! Ничего-то ты сделать не можешь! - женщина повертела кукишем перед носом обидчицы.
  
  - Семен и днем превратиться сумел, - негромко поведал Василий.
  
  Фоменчиха ойкнула и поспешила спрятаться за спины.
  
  - Отдайте, - снова произнесла Ирина.
  
  - Бей её, чего ждешь! - рявкнул дед Григорий. - Потом с волчонком разберемся!
  
  Ирина оглянулась на голос, но дед и не подумал прятаться. Встретил ее взгляд, недобро скалясь.
  
  Василий послушно сжал дерево в ладонях, но Ирина уже взялась за один из зубьев рукой. Шагнула вбок, снова оказываясь перед Михаилом:
  
  - Отдай.
  
  Не вязалась в Мишкиной голове несчастная мать с кровожадным чудовищем. А тут еще и волчонок в человека превратился, потянулся к родне крохотными ручонками.
  
  - Отдай. И мы уйдем.
  
  - Уйдете? - переспросил Михаил. Надо было бить ее вилами, но Ирина смотрела так бесхитростно, так по-человечески. - А ну как вернетесь?
  
  Рядом с дедом Гришей вынырнула из толпы Фоменчиха, сунула тому в руки камень. Дед, не долго думая, тут же запустил им в волчицу. Ирина качнулась, но осталась на месте, глядя на Михаила:
  
  - Уйдем. Отдай.
  
  Осмелев, рванул к себе вилы Василий. Высвободив оружие, ударил, попав в руку Ирины, прикрывающую бок. Женщина дернулась от боли. Скривилась, накрывая раненное место ладонью. Василий замахнулся снова.
  
  - Отдай, пожалуйс...
  
  Очередной удар сбил Ирину с ног.
  
  - Да не может она ничего! - обрадовано завопила Фоменчиха. Подбежав, она вцепилась Ирине в волосы. - Люди, бейте!!
  
  - Назад!! - Михаил неожиданно, даже для себя, отшвырнул сварливую бабу. Повел вилами вокруг. Держать оружие в одной руке было неудобно и он положил ребенка вниз - в подставленные материнские руки. - Если она человек - вины ее никакой нету.
  
  - Да ты что, Мишка? - не понял дед Григорий. - Умом повредился или в сердце запала?
  
  - Да кабы и так!..
  
  Договорить не дал Василий. Толкнув приятеля в сторону, он широко размахнулся. Навстречу вилам вскинулась когтистая лапа, вырвала оружие из рук. Продолжая превращаться, Ирина одним прыжком оказалась на ногах.
  
  - Ему, - оборотень кивнула на приподнявшегося Михаила, - спасибо скажите, что ребенка отдал. Мстить не буду. Но и сами нас не ищите!
  
  Прижимая дитя здоровой рукой, Ирина отступила к дому. Повернулась - и несколькими размашистыми прыжками оказалась в огородах.
  
  - Ушла... - прошептал Михаил, растерянно глядя ей вслед.
  
  А деревенские ничего не сказали - даже Фоменчиха. Просто каждый, прежде чем уйти, плюнул ему под ноги.
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   9
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Fenix X.X. "Ай да Гёте, ай да собачкин сын!" (Тайнопись бытия) 23k Оценка:5.56*30 "Рассказ" История, Философия, Мистика
  
  
  
  
  "Ай да Гёте, ай да собачкин сын!"
  
  (Тайнопись бытия)
  
  
  В семени - древо
  
  
   Отвалив от других ворон, иду к земле. Оттуда нечёткий сигнал прервать полёт.
   - ...тель, мыслитель и естествоиспытатель Иоганн Вольфганг фон Гёте в своей балладе "Степная розочка"?
   Нет, не мне вопрос. Пытаемый у доски жалобно высматривает помощь. Тянет резину, паразитирует на училке:
   - Великий немецкий писатель... э-э... Вольф... э-э... Гёте рассказал в... э-э... великом стишке "Степная розочка"...
   Пора выдать оригинальное. Помог Бывалый (второгодник, силён внешкольным образованием):
   - Пацан целку девке ломал она не хотела он всё равно.
   Сказал бы по-человечьи, у немки были бы варианты. Выгнать. С наказательной запиской к директору. Вызвать того по тревоге сюда. Прихромал бы с палочкой, призвал к порядку всеми доступными средствами. А Бывалый умеет по-змеиному. Его шипение можно понять, но неуверенно. Это даёт свои варианты. Ну, заявит: возражал соседу, который наступил на него под партой. Как-то так: "Пацан, целый день ломал, нога онемела, а ты, долдон, всё равно". Долдон сознается. Свидетелей пара. И другим позор сексотить. Скажут: шипение шипело, а чего, неясно, очень шипуче. Вот, биологиня защищала честь насекомых. Установили: шипение о них разно понимать можно. Вспомнили меру испорченности. Физрук всё спрашивает участливо, не безобразничают ли козявки.
   Ещё у Бывалого братан Бугай. Любит прошвырнуться вечерком с пацанами по Ленинской. Во весь тротуар. Игнорируя рытвины и остальное. Остальное жмётся. А отец под День Победы приходит в школу в медалях. Шепчут: краденые. Другие не согласны. Как можно так шептать! Не пойман вор. Мог выменять за жратву. И никто не спорит - тёмный, делит власть с начальником милиции.
   Директор всё же сделал замечание шипению: не предусмотрено школьными правилами. Чтоб не увлекаться!
   Немка всё же тянет ворот белой водолазки, судорожно вздыхая. Девчата шушукают. Парни пристально на них смотрят. Иные подпольно ржут.
   Зомби у доски выдаёт художественную идею:
   - Он ей...
   - Её, - сбила прицел училка.
   Безумный взгляд на Бывалого. Тот кивает: соглашайся.
   - Её, - жмёт плечами, прямит вильнувшую мысль, - ломал. Она не хотела, он всё равно.
   Немка, видно, решила: мыслитель Гёте допустил бы компромисс. Избавленный скакнул на место. Она уставилась на меня.
   - К доске не надо! - пресекает обречённый порыв. - Ещё хуже будет. На второй год с такими оценками! При твоих-то способностях.
   Да, не до учёбы стало. С немецким вообще завал, потому что не только гормоны. Мама сказала, не нужен он мне. С войны мало прошло, люди злые на этот язык. Но распределённая к нам англичанка открутилась и смылась. А приехавшая с ней немка осталась тянуть лямку. Иду как-то, тётки прут сумки из магазина. Кивают на кого-то. Хлебнёт! Москва рядом, да всё не так. Мужики то под землёй корячатся, то не могут отоспаться, то пьяные, то козла забивают. Подумал, зря разделяют у мужиков второе, третье, четвёртое. Потом: про кого они? Немка телепалась. Тоже с тяжёлыми сумками, школьными... Мама как увидит двойку от неё, раскрывает на меня рот. Напомню о злости на язык, рот назад идёт.
   ...Училка ошарашила:
   - Переведи за урок балладу! Стихами. Будет итоговый уд. Или дрейфишь?
   Необычно тихо. Смотрят с подозрением. И эта, и та. Как дрейфить? Но 45 минут! Уже меньше. О, боже... Начну, там видно будет. Учебник со стихом, черновая бумага, чернильница. Класс вернулся к нормальной жизни.
  
  Heidenröslein
  
  
  Sah ein Knab' ein Röslein sethn,
  Röslein auf der Heiden;
  war so jung und morgenschön,
  lief er schnell, es nah zu sehn,
  sah's mit vielen Freuden.
  Röslein, Röslein, Röslein rot,
  Röslein auf der Heiden!
  
  Knabe sprach: "Ich breche dich,
  Röslein auf der Heiden";
  Röslein sprach: "Ich steche dich,
  daß du ewig denkst an mich,
  und ich will's nicht leiden!"
  Röslein, Röslein, Röslein rot,
  Röslein auf der Heiden!
  
  Und der wilde Knabe brach
  `s Röslein auf der Heiden;
  Röslein wehrte sich und stach,
  half ihm doch kein Weh und Ach,
  mußt es eben leiden.
  Röslein, Röslein, Röslein rot,
  Röslein auf der Heiden!
  
  
   Ну, название немка сказала. Повтор этих слов. Ещё что-то понятно. Словарь. Проявляется узнаваемая переводная картинка. Мальчик захотел розочку, та против, он всё равно. Версия Бывалого имеет под собой... Тоже вижу в ботанической сценке иное. Судьба простых баб. Вообще кто-то гнёт и ломает, кто-то не может защититься. Вечное гадство... Чем думали в Минпросе? Или нам тут мерещится?
   Взгляд на нашу белую розочку. На чёрную. Хм... Может, зря дерусь за цвет чужой школы? Как бы я с этими? А подошёл бы с цветами! Видел очень красивые в частном секторе, когда намечали яблони для ночных набегов. Потом стихи. Пушкин. На свои плавно. Смотрел бы: хватит или ещё можно. Чего вообще хочет, чего нет... Стоп! Цветы цветам... Про стих надо думать вот про этот... Долой мысли, вредные для итоговой оценки! Продолжу дело.
   Проблемы! Наши слова длиннее. Прокрустовы ложа рефрена. Ох, не успею! А во мне бьётся, просится на волю своё. Выпустил. Опять захватывающий полёт!.. С земли тихий голос училки: скоро звонок. Ещё немного. Ну, так можно... Розочка стала розой: надо было короче. Всё равно она: юная, упругая. Теперь начисто. Без клякс, пожалуйста.
  
  Степная роза
  
  
  Увидел мальчик розу
  младую во степи;
  цветёт, изящна поза,
  упруги лепестки.
  Рванулся к ней он сразу,
  и глаз не отвести
  от розы, красной розы,
  сияет что в степи!
  
  Сказал он розе страстно:
  "Тебя хочу сорвать";
  а роза не согласна:
  "Я не хочу страдать!
  Не лезь ко мне, опасно,
  наткнёшься на шипы.
  И гордость розы красной
  запомнишь крепко ты!"
  
  Увы, напрасны были
  угрозы и мольбы;
  ох, слабо защитили
  её остры шипы.
  Мальчишка одержимый
  посмел её сорвать.
  Ах, облик розы милый
  вдруг начал угасать.
  
  
   Что на щеке? Скупая мужская. Видят? Заняты своим. Немка смотрит! Мимо... Возник Гёте, как на портрете. Глаза распахнуты. Над ними крутые арки. Выше лепнина. Серебристый купол. Морщенной рукой в кружевах гладит мою голову. Говорит по-иноземному, но я же переводчик:
   - Ай да Гёте, ай да собачкин сын!
   Палец к губам - исчез. Училка в упор! Ну щас, щас... Кособоко подшаркал. Криворуко подсунул:
   - Пшалста!
   Спиной назад, глаз не свожу. Читает. Вдруг тоже исчезла. Тело тут, сама - нет. Звонок. Появилась.
   - Ты спасён!
   - Ура-а-а! - вопит класс.
   Тёплая волна: как болеют за меня! Тут же схлынула: вопль на звонок, последние спины всосались в коридор. Но я тоже всасываюсь, опять хорошо. Весёлой стаей в школьный двор. Закружились, завертелись. В окне белое. Немка смотрит! Ещё должен? Обошлось, ушла. Закружилось, завертелось!
  
   Выпал морщенный, бурый, потёртый, с кляксой, чёрканный-перечёрканный лист - потому что я в похожем состоянии выпал из беличьего колеса, настроенного на деньги для большой семьи, и полез в папку для души, хронически оставляемую на потом. В листке версия Бывалого, наши розочки (боже, что в той далёкой теперь степи могло с ними стать), восторг полёта, одобрение Гёте и учительницы. Сколько прошло с тех сорока пяти минут? Сорок пять лет. O, боже!
   Э, да я зачёркивал не только написанное! Вот это: с голубого неба в окно на золотистом луче - и с замиранием скольжу с одной белой горки на другую, где хлад и жар, и лечу, мягко подброшенный вздохом, в восторге дрыгая ногами, на свою камчатку. Да, такое следовало тут же забыть. Если Бывалый избегал с учителями явного, что чревато необсуждаемой карой (унизительной выволочкой, линейкой по пальцам, трёпкой ушей, стоянием носом в угол, злым ремнём дома), то для меня они вообще были из того же измерения, что Бог, Вождь и Сатана, хотя и мельче, а о тамошних обитателях даже думать как-нибудь не так не моги, не то узнают как-то и будет ужас что. Пожалуй, далёкий Гёте лучше поймёт нынешних раскрепощённых школьников, поскольку всю жизнь реагировал непосредственно: и на немыслимый изгиб женщины-змеи (поэтично изобразил, как она целует себя меж ног), и на роскошные экипажи отцов церкви (обвинил в двуличности), и на меры властителя (упрёк в консерватизме)... А это что такое? Во взгляде молодой учительницы, ко мне обращённом, - недополученность. О, боже!..
   Я тогда вольно обошёлся с Гёте. Интересно, есть ли настоящий перевод "Степной розочки"?
   Сеть принoсит не его, а оценку: гений отдыхал на наивно-детском примитиве; было спорным, включать ли в полное собрание. Но затем: простота тут ой как обманчива! И вот в моём компьютере - как бы консилиум специалистов, которые представляют не только литературоведение, а и фольклористику, философию, психологию, социологию, сексологию; они вглядываются в строки Гёте и даже между чуть ли не через лупу. Перевожу их умные мнения на нормальный язык, заодно суммирую.
   По Гёте баллада - вроде семени для всей поэзии. Сам он умещал в своих крохах древо бытия, используя гены-символы, многие из фольклора. Тут степь - жизнь, где не одни цветочки; в мальчике пружинит мужчина; розочка - девушка; рвать, ломать - любить. Традиционные любовь-насилие мужчины и обречённость женщины; да, лихие амазонки как-то не прижились... А это что такое? В одном месте мальчик назван диким! Маугли, что ли, прибежал из ближайших джунглей?.. Отец аналитической психологии Карл Юнг: это детство человечества, дошедшая до нас первобытная память. Дарвинист знает, что был полузверь; оппонент знает о божественном сосуде, куда нагадил дьявол. А всё едино: в нас таится глубинно-тёмное, что может подчинить себе. Агрессия ради желанного как раз базовая, и хотя общество сдерживает дикого мальчика, при сильном напоре может не совладать...
   Исчерпав сведения о "Степной розочке", сеть оставляет меня грустно думать о се ля ви.
   - У Гёте есть и надежда! - вдруг звучит в моей голове; там возникает возня (ага, собрание хочет живой обстановки и устраивается на моих извилинах, как на мягких диванах). - Контраст прекрасного и злодеяния вопиёт: не должно быть! А рефрен даёт стойкий образ розочки и затверждает воскликом. Должна быть! Сейчас не удалось, так в следующей жизни. Чтобы радовалась и радовала.
   Возможно ли, сомневаюсь я. Красота спасёт мир? Так вон как её саму имеют, а Бывалый и примкнувшие ржуны за доблесть почитают это.
   - Мир спасёт красоту! - переворачивает голос. - Тот мир, что компромисс. Его обеспечат новые мальчики и розочки с новыми отношениями, новой психологией: партнёрство, баланс интересов.
   Уже вижу стишок манифестом революции... Но почему так сложно? Не только в символах скрытый смысл, а и в контрасте, рефрене, знаке препинания. Прямо-таки шифровка, да не в один слой!
   - На плохой почве семя даст уродца, - говорит другой аноним (революционная конспирация?) - Так опозорены в России бородатые немецкие товарищи, не смекнувшие про общественную собственность сказать в считалочке... Гёте изучал жизнь, служил у правителя и видел: не время. Почитали тех, кто громче пушкой пукнет, выше залезет по трупам, больше хапнет. Типовое счастье: не прогибаться - прогибать. И что за противовес плохим страстям - подавлять яркие желания? Жизнь будет пресна, без движения. Устремления могут быть и яркими, и достойными! Гёте воспитывал людей, побуждал к этому других творцов. Наводил мосты между родным Западом и любимым Востоком. Понимал роль пограничной России. Помог Пушкину, применив тайное знание: передал заряженное перо, и русский гений лучше справлялся с тёмным в себе, что мучало его и близких, давал больше света творчеством... Подготовка почвы требует времени. Жить дольше - жить дальше. В тяжкий момент, уже уходя, Гёте отменил смерть. Когда тянуть стало неприлично, умер, но наметил тысячу возвращений.
   Слышится немецкий.
   - Чтим вас, герр Юнг, но тут чудите, - не очень-то учтиво реагирует революционер. - Не мог Гёте поселиться в вас! Такая тысяча возвращений требует слишком долгая. Достаточно было и одного визита к вам. Гёте обратил ваш талант к изучению психики. Вы поняли: судьба человечества зависит от неё. Увидели в новом свете эту балладу.
   Так как же революция согласно Гёте? Тут консилиум стал птичьим базаром, с трудом ловлю мысли.
   История уже кроваворечиво доказала: безудержное обладание несёт несчастья, ломает даже самого обладателя, обращает против человечества его же мощь. Действительно, долго ли будет счастлив мальчик, сорвав цветок, вздрючив степь в пыль, сломав Землю?.. Ура тем, кто готовит умы и души для благодатных перемен - возникает критическая людская масса, способная сделать перемены реальными...
   Сформулирован принцип: не иметь, а быть. Будь привлекательным в чём можешь и как можешь - получишь по-доброму; ну, скорее всего. Если нет, тогда не давить звериное - всё равно прорвёт, и жутко, - а смещать выброс. (Я представил, как мальчик яростно тычет палкой, тянет к цветку ручеёк; и вот зеленеет тут, порхает, поёт, плещут рыбки, залетает весёлая фея). И к розочке это относится. Уловит старания для неё - захочет сдувание пылинок; решит - не так, а у неё шипы. (Вижу, как смещает энергию и колет мух-антисанитарок, цепляет-сушит рыбок к пивку, чтобы мальчику была отключка после тяжкой переключки). Технику смещения надо закончить быстро, а то профанируют тут всякие! (Ой, простите, больше не буду)...
   Можно уже наметить начало мирной революции на стыке Запад-Восток, в России... Ка-ак?! Она ж и без того в мыле от революций и кукурузы... Нет худа без добра! Сбита с толку, с умной подачи ещё примет революцию. И кукурузу... Верхи извратят, опять будет через - ну, знаете... Фу, коллега! Не успеют. У них пиар ныне худой, даже победа иногда оборачивается поражением, а спецов "оттуда" побаиваются из-за побочной угрозы, неустойчивости под задом...
   Пора уже объяснять широким массам истинный смысл "Розочки". И детишкам, только отвлекать их от секс-мотива (ну, пытаться хотя бы)...
   Молчание консилиума - знак консенсуса. Подкрепляется всхрапыванием. Впрочем, последнее, кажется, моё. Не спать!
   Стряхнув с извилин, снова ловлю перевод. Может, он назван как-то по-другому?.. И точно!
  
  Дикая роза
  
  
  Мальчик розу увидал,
  Розу в чистом поле,
  К ней он близко подбежал,
  Аромат ее впивал,
  Любовался вволю.
  Роза, роза, алый цвет,
  Роза в чистом поле!
  
  "Роза, я сломлю тебя,
  Роза в чистом поле!"
  "Мальчик, уколю тебя,
  Чтобы помнил ты меня!
  Не стерплю я боли".
  Роза, роза, алый цвет,
  Роза в чистом поле!
  
  Он сорвал, забывши страх,
  Розу в чистом поле.
  Кровь алела на шипах.
  Но она - увы и ах!-
  Не спаслась от боли.
  Роза, роза, алый цвет,
  Роза в чистом поле!
  
  Пер. Д. Усова
  
  
   Форма воспроизведена почти точно (ну, без начальных строчных и точки с запятой). Содержание... Профи мог бы не старить розочку. А дикой зачем обозвал? Это мальчик дикий, она же нежная; у Усова ни того, ни другого. Гёте - буря и натиск; тут "любовался вволю". Ну, налюбовался и гулял бы дальше, а напал! Кто это: созерцатель или маньяк-дебютант? Путаные показания... "Забывши страх, кровь алела на шипах" - красиво, но это же героика покорения. Прямо-таки ковбой сквозь кактусы!.. Где тут обречённость?.. Не в ту степь всё это как-то...
   А ведь Усов умелый переводчик! И немецкий у него такой (в детстве жил с родителями в Германии), что позвали делать Большой немецко-русский словарь. Надо ж было с розочкой проколоться! Что ж, право художника на ошибку...
   Ну, попробую довести своё, чтобы были и форма, и шифр Гёте. Без лимита сладостные муки - и вот есть! Насколько удачно, не мне судить. Впрочем, один изъян сам вижу: там, где у Гёте шесть слогов, у меня обычные его семь; пришлось пожертвовать этим ради главного. А вот немного яснее перевёл скрытый смысл специально, пусть больше людей ощутит тему, раз настала благоприятная пора для этого.
  
  Степная розочка
  
  
  Мальчик розочку узрел,
  розочку среди степи;
  юный, свежий дух в ней пел;
  к ней бежал, глазами ел -
  степь, ту радость уступи.
  Роза, розочка красна,
  розочка среди степи!
  
  Мальчик: "Я сорву тебя,
  розочку среди степи";
  роза: "уколю тебя,
  помнить будешь ты меня,
  слышу сердце - не терпи!"
  Роза, розочка красна,
  розочка среди степи!
  
  Дикий мальчик смел ломать
  розочку среди степи;
  стала та себя спасать,
  боль, мольба - ему плевать;
  знать, судьба её: терпи.
  Роза, розочка красна,
  розочка среди степи!
  
  
   Опять скупая мужская слеза, видеть некому, но компьютер не испортить бы, и так полудохлик. В экране отражение: опять Гёте, но теперь у нас, наоборот, он молодой - именно таким, оказывается, творил "Розочку". Как моя учительница тогда. Тонкий, обострённый возраст... Поэт весь в порыве, даже нос, щёки, причёска аэродинамические, и крылья из распахнутых пол. Начинающему мыслителю приданы дополнительные крылья для мозгов - из волос над ушами. Естествоиспытателю и художнику хороши эти большие глаза-воронки, жадно всасывающие всё, даже невидимое. Гёте улыбается.
   - Да, сказать это совсем хорошо!
   Какой деликатный, ушёл от "сказать так"...
   Кто отражается из-за другого моего плеча? Мужчина средних лет, облик неясен. Дмитрий Усов, кто ж ещё?! Почему тоже радостная улыбка?
   - Да, я это и хотел!
   Тут я понял.
   Он посвящённый, преподавал до войны в гуманитарной московской академии историю западно-европейской литературы, о шифре Гёте уже говорили. Если и не хватало Усову толчка, чтобы с этим подойти к балладе, то жизнь хорошо толкала. Вокруг выламывали цвет нации, который надо бы лелеять. Вот и группу его, привлечённую к немецкому словарю, привлекли органы - по дьявольской разнарядке на врагов и рабов. Здесь шифровки лепят непонятными словами или ещё какое вредительство? Участь группы печальна. Усову ещё повезло (фамилия навевала об усатом вожде?): отправили на строительство великого Беломора, но позволили не погибнуть там от великого мора. Затем в Ташкент отпустили - ещё пожил, хотя надорванный был, но недолго. И безвестность, я с трудом нашёл о нём кое-что.
   Так вот, показания о мальчике и розочке он не просто так путал. Он лепил свою шифровку! И послал её - некой резонансной душе в будущем, которая поймёт несоответствия и захочет исправить, а потом поймёт и то, что Усов мог сам сделать, как надо, но не стал. Вот знак, на виду: сделал с формой сложное, а не требующее усилий - нет. Если б он дал Гёте верные русские слова, то про чью дикую жажду обладания это было бы тогда... Некоторой компенсацией стала подпись, спокойно прошедшая под невинным стишком. А когда бы несгибаемый орган партии настороже был, как воспринял бы "Пер. Д. Усова"? На какие Усы тут намёк, сходу было бы товарищу ежу понятно. И во что это складывается то, что слева? Та-ак, гражданин вызнал и разглашает гостайну о проблемном пищеварении!..
   Надо воспользоваться моментом и узнать кое-что у моих гостей.
   - Герр Гёте, простите, при вашем юном виде несколько странно спрашивать, но вы всё равно про себя всё знаете, наверное. В общем, когда вы умирали, что такое невидимое усердно писала ваша рука? А точно перескакивали на других? А как?
   - Я знать про себя, - Гёте вдруг насупился, - Эккерман хватит мне. Ох, ... как это по-русски... он достанет!
   Литературовед на всякий случай поясняет:
   - Секретарь, издал "Разговоры с Гёте в последние годы его жизни". Мог мэтра на нужную тему нацелить.
   Гёте нежно гладит буковки "Розочки", словно лепестки. Это закрывает первый вопрос и возвращает мэтру расположение ко мне.
   - Я... как это по-русски... дам на водку.
   - Намёк он даст, - на всякий случай уточняет переводчик.
   - Все люди есть родня, общий есть внутри, это активность делать можно. Пушкин есть легкий, я найти наш герман родня.
   - У Пушкина один-два корня тянутся туда, - сообщает ходячий справочник.
   - Юнг есть легкий, он есть мой потомок.
   - Признаёт его деда своим сыном! - возбуждённый шёпот моему уху.
   - Россия иметь "Розочка" нет. Я хотеть переводчик. Я чувствовать способный малыш близко мой могила.
   - Сожалею, что буксовал, - говорит Усов.
   - Я понимать, ситуация созревать.
   Теперь Усову надо пару вопросов. Ой, не успел! Гёте исчез, а переводчик - синхронный...
   Спросить я хотел, не связан ли он как-то с моей учительницей, если не родственно, так кругом общения: Москва, немецкий, Гёте... Да, столица велика, совпадение маловероятно. Тем не менее, такие совпадения случаются всё-таки и на гораздо больших пространствах. Вот пример. О котором был, кстати, мой второй вопрос: знает ли Усов что-то об этом.
   Когда он умер, от Москвы в его сторону трясся недавно родившийся ребёнок. Рядом брат-инвалид немногим старше, от убитого войной первого мужа мамы. И сама мама, которая не имела особых проблем, пока не связалась с учителем из республики немцев Поволжья, вышедшим живым с шахты-каторги в Подмосковье. Отощавший посланник великой русской реки тоже трясся - в основном в ожидании расспросов, неизбежных в долгом пути... От могилы Усова - восточнее. Потом не только поезд был. Возле Китая узловатые пальцы-отроги зажали кус сухой степи с щепотью превентивно наказанных людей. Ребёнок был там десять лет. Затем опять мимо Усова. И непроизвольное пикирование на балладу Гёте со знанием главного о ней.
  
   P.S. Домыслил о Гёте: наделение магией, которую он действительно изучал, действительно посланного Пушкину пера; тему незримой предсмертной записи, которая действительно была; контакт с Усовым, который действительно жил в Германии. Про жить дальше - усечённый афоризм Татьяны Китаевой.
  
   1963, 2008, 2009
  
   ______________________
  
   2008. www.zhurnal.lib.ru. Kонкурс "Приносящий Надежду" (фантастика, фэнтези, мистика, сказки). Самосуд, весь спектр оценок, в финал по квоте консультанта Vi (известна и как Фея). Улучшил, учтя советы Vi, а также доброжелательных соперников.
   2009. www.litkonkurs.ru. Kонкурс "Новые имена". 8 баллов из 10. Стиль как минус.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   10
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Гольштейн С. Клара 31k Оценка:7.61*9 "Рассказ" Фантастика
  
  
   "Как же мне все надоело. Опостылело," - думала Клара, возвращаясь с работы. Она только что запаслась продуктами на ближайшую неделю. Решив экономить на всем, посыльного из магазина она не брала.
   - Ничего, занесу как-нибудь, нe впервой, - уговаривала она себя, забежав за Йоником в школу.
   - На кого я стала похожа, - Клара мельком глянула на себя в зеркало, висевшее в школьном холле. На неё смотрела уставшая, слегка взлохмаченная женщина лет сорока, с тёмными кругами под глазами и едва намечающимися морщинами. Клара с горечью оглядела представшую перед ней картину, особенно внимательно вглядываясь в свой так никуда и не ушедший после последних родов живот, как будто он сойдёт на нет, испепели она его взглядом.
   - Йонь, привет, давай быстрее, - она, как всегда, напряглась от неутомимого сыновнего натиска.
   - Мам, мне нужен учебник. Мама, тут записка от учительницы, а мы пойдём сегодня в "Макдональдс", а? Мам, ты знаешь мне очень нравится Галь. И вообще я решил на ней жениться.
   - Йонь, я сейчас с ума сойду от твоих "ста слов в минуту". Собирайся скорее, пожалуйста. Мы как всегда опаздываем! "Hу вот, опять я зря его обидела, - сразу мысленно пожалела она, - почему я все время лечу куда-то? Времени нет ни на что, ни на себя, ни на детей, а ведь ещё вчера мне было двадцать. И никаких животов и морщин. Как за один день я вдруг стала почти сорокалетней женщиной с тремя детьми и тремя ссудами в банке?"
   "О господи, о чем я думаю, ясли сейчас закроются", - спохватилась Клара.
   В яслях она застала зарёванную и благоухающую Талю. Воспитательница укоризненно пожала плечами, - Вы же знаете, как она не любит оставаться последней.
   Клара уныло пошла за мокрыми салфетками. Умытое и обласканное дитя льнуло к матери, и она вдруг подумала о том, что далеко не за горами то время, когда дети вырастут, и не захотят они вот так нежно льнуть к ней и ловить каждое её слово. Йонька станет выпаливать свои сто слов кому-то, а не ей... О том, какая она, в общем-то, счастливая. Даже со всеми вечными болезнями, покупками и долгами. Это было её мгновение. Осознание факта, что жизнь удалась. Вдруг в её голове откуда-то появилась мысль об ещё одном ребёнке.
   ***
   Клара проснулась в полпятого от мучительного приступа утреннего токсикоза. Мысль оказалась материальной, и брошенное в эфир пожелание заполучить ещё одного младенца практически молниеносно воплотилось в жизнь. Она уже сожалела о скоропалительном желании, с ужасом представляя все жизненные трудности, сопряжённые с оным. Мошик, или Мишка в прошлой жизни, тихо посапывал рядом, смешно растопырив пальцы ног. Клара нежно погладила его плечо. Тошнота отступила вместе с чёрными мыслями. Она с умилением вспоминала, как он носился с ней, словно с писаной торбой, когда она была беременна Рахелью. Он безумно хотел мальчика.
   Вчера не было никаких сил готовить, видимо, сказывалась беременность. Она всегда ослабевала в первый триместр. Как будто кто-то пил из неё соки, впрочем, это было недалеко от истины.
   "Дети вернутся из школы и съедят меня", - подумала Клара. Перспектива вылезания из тёплой постели в столь ранее время и предугадывание ароматов готовящейся еды вызвали дополнительный приступ тошноты. "Ну его, пиццу закажем", - oна повернулась на другой бок, убедившись, что будильник позвонит ровно через час, сладко уснула на широком Мошкином плече, которое стало абсолютно родным за девятнадцать лет их в общем-то счастливого брака.
   ***
   На работе cекретарша лениво заваривала кофе, начальник как всегда опаздывал.
   Клара посмотрела на свой живот. Каждый раз она поражалась своему соучастию в этом таинстве. В первую беременность она надеялась, что вот сейчас, ещё чуть-чуть и ей откроются все тайны бытия. Но живот рос и жил отдельной жизнью, а тайны так и остались запечатанными семью замками. От этого осталось даже какое-то ощущение лёгкой обиды. Её использовали как сосуд, она не чувствовала себя волшебницей, творящей жизнь, скорее - инструментом для творения.
   - Клара! Тебя Виктор зовёт, - сквозь грёзы к ней прорвался голос секретарши, - подготовь инструменты, у нас сегодня много народу.
   Доведёнными до автоматизма движениями раскладывала инструменты, готовила смеси и лекарства. Стоматологическая клиника просыпалась и уже стали появляться первые пациенты.
   Она, в принципе, любила свою работу. Учиться серьёзно у неё не получилось. Сначала репатриация, потом, буквально через год, свадьба, потом, через полгода, рождение Рахели. Да, они поженились по "залёту". Она вспомнила налившиеся кровью глаза отца, немигающие, страшные, в упор разглядывающие щуплую тогда Мишкину фигуру. На неё отец даже смотреть не мог. Он презирал её тогда. Любимая дочка, отличница, надежда всей семьи. И вдруг беременность в 19 лет. У него были совсем другие планы на её будущее. Слава богу, мама Миши помогла разрешить тогда эту ужасную ситуацию. Она засуетилась, стала очень громко радоваться внуку...
   Почему они все так были уверены в том, что у неё мальчик? Она чувствовала, что это не так, но хранила это в себе. Боялась их расстроить. Какими детьми они тогда были... Хотя, что собственно изменилось с тех пор, кроме их тел, чуть более обрюзгших, стремящихся ближе к земле? В душе она оставалась все такой же слегка замкнутой девочкой, обманувшей надежды самых близких ей людей. Это был обычный день в череде дней её жизни. Все так же сыпался песок в песочных часах, которые перевернули 38 лет назад её родители. А в животе у неё билось сердце нового человека. Они с Мишкой снова перевернули ещё одни песочные часы...
   ***
   Арье Лейб, сквозь дрёму, вспоминал события недавнего прошлого. Ничто в его тихой, размеренной жизни не предвещало страшного конца. Он, словно сейчас, видел маленький покосившийся домик в деревне, со смешным названием Кобылка, в зелёной бессарабской глуши. Раннее утро, колодец. Мать, тяжеловатой походкой несущая полные ведра. Её обветренное, прекрасное лицо, русые волосы, выбившиеся из-под косынки.
   Гойка, - так насмешливо звал её отец, за небесные глаза и римский профиль. Она действительно смотрелась невесть откуда залетевшей птицей, среди черноглазых и волооких сестёр. Отец грезил Эрец Исруел. Он чуть не бросил их всех в погоне за этой мечтой. На его пути встал дед. Сильный был человек. Волевой. Без царя в голове. В деревне его боялась не только родня, но даже местная ватага парней старалась обходить его стороной. Обещал найти и убить, если бросит семью. То ли совесть в отце взыграла, то ли действительно деда испугался, но никуда он тогда не уехал. Жаль, наверное - может быть, и не ушло бы тогда все их семя в золу Освенцима.
   Никого не пожалела старуха с косой. Ни маленькую Рахель, ни отца, ни даже деда. Их старого, несгибаемого деда. Он ушёл первым. Слишком непокорен был его нрав, чтобы жить так, как им пришлось жить эти последние месяцы. Он просто вышел из колонны. Это было настолько неожиданно для конвоиров, что они не сразу осознали происходящее. Он успел отойти метров на сто, когда короткая очередь прервала жизнь Хаима-Янкеля Фиша, семидесяти лет отроду, снова обретшего свободу от очередного бренного земного существования. А они тогда продолжали идти. Он видел как отец молча плачет и как смотрит мать, взглядом загнанной гордой лани. Он тихо уснул, забывшись от тяжких воспоминаний. Откуда-то сверху уютно стучало материнское сердце. Он стал одним с ней, связанный общей судьбой. Верхний конус песочных часов его новой жизни был ещё полон, и песок сыпался вниз тонкой, ровной, убаюкивающей струйкой.
   ***
   Какая-то вселенская печаль поглотила Клару. Ей не было внешних объяснений. На работе и дома все шло своим чередом. Таля благополучно отказалась от подгузников и полюбила щеголять по дому босоногая и голопопая. Шкодник Йонька часто этим пользовался, так и норовя залепить сестричке звонкую и очень обидную оплеуху. У Рахели кипела и бурлила своя жизнь. Ей скоро исполнялось восемнадцать, близилось окончание школы и её с головой поглoтили экзамены.
   Мысли о детях отвлекли Клару, и облако печали чуть отступило, ушло обратно вглубь. "Неужели гормоны так играют? Но ни за одну беременность я не помню ничего подобного, - размышляла она, - может мне витаминa B не хватает?"
   Самоуспокоение не помогало, и душевные метания, грусть и какая-то то ли злость, то ли ярость даже, стали её постоянными спутниками. Ей казалось, что она видит внутренним зрением источник этих эмоций. Закрывая глаза, она концентрировалась на центре живота, на том самом месте, где тихо рос её новый ребёнок. Это были совершенно незнакомые ей ощущения и она боялась рассказывать о них даже Мишке. Так и несла это в себе.
   Между тем живот рос и ей казалось что она уже чувствует это волшебное ощущение, будто бабочка пролетела внутри. Первые, очень мягкие движения своего ребёнка. Она все больше отдалялась от внешнего мира. Как это часто случается с беременными женщинами, все её чувства, мысли и устремления были обращены внутрь. Нет, она продолжала все так же утром вставать на работу, произносить ласковые слова. Но это будто бы была вторая Клара, а она настоящая находилась где-то между небом и землёй, став одним целым с ещё неродившимся существом. Это второе существование наполняло ужасной, неизмеримой болью. С каждым днем болело все сильнее и однажды вся эта боль и ужас проявились на физическом уровне и Клару увезли в больницу с острым приступом аппендицита.
   - Он не доверяет мне. Он не хочет наружу, - плакала Клара, - oн чувствует мои сомнения. Но я люблю тебя. Я люблю тебя нерожденного больше всего на свете. Я спрячу тебя у моей груди, тебя никто никогда не обидит. У неё поднялась температура, и начался бред. Мошик дежурил у её постели.
   - Уже давно развеян пепел. Ты поедешь туда на экскурсию. Это больно, но уже совсем не страшно.
   - Клара, ты бредишь, очнись! Тебе сделали операцию. С ребёнком все хорошо.
   - Мне снился наш сын. Он не хотел, но я уговорила его, я обещала...
   - Кларочка, это только сон. Это от наркоза. У нас будет мальчик и с ним все хорошо.
   ***
   Воспоминания Арие Лейба становились все менее отчётливыми. Он уже не помнил, кем были эти люди. Черно-белым калейдоскопом мелькали картины чьей-то жизни. Коровник. Сладко и чуть затхло пахнет парным молоком, сеном и навозом. Какая-то высокая женщина кормит ребёнка. Он чувствует её любящий взгляд, он слышит её мысли. "Он будет жить долго и счастливо. Он родит много детей. Это дерево будет плодоносить вечно. Он увидит Иерусалим". Мёртвый старик на обочине, в грязи, весь в крови. Его слепые глаза обращены к небу. На его умиротворённом лице застыла странная улыбка. Кто-то завидовал этому старику. Он только не может вспомнить, кто. Опять женщина из коровника. Она в другом ряду. Всё. Он её больше никогда не увидит. Человек с узнаваемым лицом, от которого остались одни мощи, носит камни. Он тоже носит камни. Человек шепчет ему - работай. В работе спасение. Но он не может. Он больше не может. Он хочет уснуть и пусть тёплой мягкой периной ему станет земля, а снежный покров долгожданным саваном. Он не хочет жить. "Зачем я родился? Жизнь - это средоточие зла. В этом мире мне нет места. Я не хочу иметь здесь своё место. Я хочу НАВСЕГДА уйти из этого страшного мира". Вспышка. Темнота. Никто и нигде. Мира нет, меня нет, времени нет. Все сложилось в бесконечную точку.
   ***
   У Миши случилось неожиданное повышение по службе. Ему предложили должность начальника крупного строительного проекта. Должность включала в себя массу невиданных ими доселе привилегий. Машину от работы, пенсионную программу и много других приятных мелочей. Он радовался как ребёнок. Посадив Тальку на плечи, он изображал лошадь, одновременно ухитряясь периодически наезжать на Йоника, который моментально включился в игру. Клара, ещё не совсем оправившаяся от операции, с умилением наблюдала за своим многочисленным семейством.
   "Видишь мой мальчик, как хороша бывает эта жизнь? - вдруг подумала Клара - посмотри какая семья ждёт тебя и уже любит".
   Словно почувствовав её мысли, Таля слезла со спины отца, подошла к Кларе и прижалась щекой к её животу.
   - Блатик, Аличка - пролепетала она,- xолесий. Ляля.
   "А ведь действительно Арие - Арик, Аринька", - словно примеряя имя как новую одежду, подумала Клара - Миша, по моему, Таля сейчас дала имя своему брату.
   - Ну, Арик, так Арик. Лев. Почти в честь моего отца... Хорошее имя для пацана. А представляете себе, как мы загуляем. Сядем в машину и поедем, куда глаза глядят. Здесь так много красивых мест, про которые мы ещё ничего не знаем, - размечтался Мишка.
   - Что-то мне ещё не здоровится, я пойду, полежу, - сказала Клара. Она снова уплывала куда-то на одиноком и грустном облаке.
   ***
   Перед внутренним взором души, звавшейся в последнем своём пребывании на земле Арье-Лейбом, мелькали вереницы воплощений - рождение, жизнь, смерть. Словно кто-то включил длинную ленту немого кино. Лента прокручивалась с конца. Иногда, по каким-то неведомым законам временная хронология нарушалась. Изредка эпизоды из нескольких жизней смешивались друг с другом. Он видел древний Иерусалим. Он присутствовал при разрушении храма. Он горел на костре, разожжённом испанской инквизицией. Он был рождён и уничтожен бессчётное множество раз. Лишь одно событие повторялось из раза в раз, из жизни в жизнь. Высокая, светловолосая женщина каждый раз предсказывала ему, что он будет жить долго и его род никогда не угаснет. Но ни в одном из воплощений ему не удавалось осуществить предсказанное. Каждая его жизнь оканчивалась ещё в больших муках, чем предыдущая. Он снова и снова убеждался в жестокости этого мира, и с каждым разом стремился все быстрее оттуда уйти. Но какая-то неуловимая сила возвращала его на землю. И раз за разом он делал свой выбор. Он не хотел жить. Это нежелание разрасталось в нем чёрным цветком ещё в материнской утробе. Он мечтал о забвении. Об истинном небытии.
   ***
   Слепое белое солнце тускло светило сквозь пыльную бурю. Клара всегда очень плохо чувствовала себя здешней весной, в то время, когда приходили сюда эти ужасные ветра из пустыни. В пыльной дымке город выглядел живым мертвецом. Сквозь завесу пыли, словно наваждение, проглядывали здания и деревья. Всегда такой белый, слепяще-нарядный под безжалостным дневным солнцем, сегодня город стал похож на собственный призрак, затерявшийся где-то между временем и пространством. Вне времени и пространства. Клара забылась в тревожном сне.
   Мальчик, нет, подросток, стоял рядом с морем. Он был абсолютно гол. Рядом на песке лежала его одежда. Заходило солнце. Единственное что нарушало эту умиротворённую картину, было отчаяние в его глазах. Глазах загнанного, раненого зверя. Клара поняла, что стоит только захотеть, она сможет увидеть мир через призму его зрения. Усилием воли Клара заглянула в его мысли. "Зачем они оставили в живых именно меня? Они перебили всех, всю деревню. Я должен был умереть одним из первых, но я испугался, я хотел жить и они пришли и убили их всех на моих глазах. Проклятые римляне. Как жесток наш бог, как ужасен и тёмен этот мир". Мальчик стал заходить в воду. Клара поначалу подумала, что свежее дыхание воды придаст ему сил. Но вот он зашёл в воду по горло, и мягкие волны стали накрывать его с головой. Он просто стоял покорно, не пытаясь сопротивляться, просто ждал, когда милосердное море избавит его от этих мук, и он обретёт долгожданное забвение. Словно услышав его молитвы, накатило несколько высоких волн и его хрупкое тело исчезло, словно растворившись, под водой.
   Резко подскочив на кровати, Клара усилием воли скинула с себя чары страшного сна:
   - Эти хамсины сведут меня когда-нибудь с ума.
   Тусклое белое солнце заходило, дав возможность родиться назавтра новому свежему дню.
   ***
   Живот округлился и потяжелел. Клара все больше прислушивалась к новой жизни, растущей у неё внутри.
   "Восьмой месяц, как время пролетело", - думала она. Мальчик, Арик, как они все с лёгкой подачи маленькой Тали, стали его называть, уже вовсю подавал признаки жизни. Клара, улыбаясь, сравнивала его нежные тихие прикосновения с бурными Талькиными. Та дралась отчаянно, и у Клары периодически возникало ощущение, что в животе живёт не маленькая девочка, а парочка буйных революционеров. Движения Арика ощущались совсем по-другому. Все было тише, нежнее и как-то грустнее, что ли.
   Вдруг, что-то ледяное зашевелилось в Клариной душе, и она, бросив взгляд на брюки, заметила, что они перепачканы в крови. Все её дети приходили в этот мир ровно посредине тридцать девятой недели, и ни разу за беременность у неё не возникало мысли, что это может случиться иначе. Ей стало жарко, сердце забилось с бешеной скоростью и она попыталась сообразить, что же сейчас делать. С ужасом поняла, что не может вспомнить номер скорой помощи. И тогда, дрожащими руками она лихорадочно стала набирать Мишкин номер. Его мобильный телефон как назло оказался отключённым. Клара почувствовала, как весь мир вокруг покрылся тусклой плёнкой, предметы потеряли свои привычные формы и стали удаляться от неё. В это время Рахель, возвращаясь из школы, поворачивала ключ в замке.
   ***
   Человек шёл по пустыне. Выжженная почва, казалось, забыла о существовании воды. Нещадно слепило и обжигало солнце. Редкие растения словно пытались распластаться по земле, приникнуть к ней в поисках долгожданной влаги. Человек шёл, не зная, куда и не зная - зачем. Он исходил так не первую и не вторую жизнь. Ему говорили зачем, но он не слышал. Ему показывали всевозможные варианты пути, но он не видел. Слепой и глухой, все что он видел вокруг себя - это сухую безжизненную поверхность. С самого начала, у него, как и у остальных, были открыты все дороги. Но он неизбежно находил себя здесь, в пустыне. Без воды и еды, без близких и друзей. Внутри него звучали голоса, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Сначала очень слабо, потом все сильнее и сильнее, практически переходя в крик, звучал голос:
   - Живи... Это твой последний шанс понять, зачем и как.
   Клара очнулась на операционном столе. Вокруг суетились врачи и медсестры. Клара было испугалась, что уже умерла, но тут же узнала черты гинеколога, к которому приходила советоваться в прошлую беременность. Рассуждая логически, что он вроде не умирал, значит, и она жива, Клара вдруг вспомнила случившееся.
   - Очнулась, - улыбнулся ей молодой врач, стоявший слева, - не переживайте, все хорошо. Мы делаем вам кесарево. У вас отторжение плаценты. Постарайтесь успокоиться. Мы сделали вам местный наркоз, и вы ничего не почувствуете.
   Клара попыталась посмотреть в сторону живота, но увидела только что-то вроде простыни в районе груди и головы врачей, стоявших рядом с её животом.
   В коридоре Миша нервно кусал губы, слушая рассказ старшей дочери. Рахель была бледна как полотно и основательно напугана происшедшим. Мишка вдруг с нежностью подумал о ней - "Выросла моя маленькая девочка". Он обнял Рахель за плечи и сказал, что все самое страшное уже позади. Рахель вдруг заплакала горькими слезами у него на плече, так, как умеют плакать только дети, из глубины души, от всего сердца. Из операционной вышел молодой врач и направился напрямик к Мише и Рахели.
   ***
   Клара брела по незнакомой пустынной местности. Унылый вид вокруг навевал тоску. Она помнила, что ищет здесь кого-то и надо обязательно продолжать идти, иначе случится что-то страшное и непоправимое. Ей ужасно хотелось пить. Но на километры вокруг не было ни капли воды. Только сухая потрескавшаяся почва. Вдруг Клара обнаружила что она стоит у подножия горы. "Иди, - сказал ей кто-то, - он ждёт. Он согласен". И она стала взбираться на гору на четвереньках, обдирая руки и ноги в кровь, соскальзывая, нависая над пропастью. Посредине, она, потеряв ориентир, вдруг поняла что падает, скатывается кубарем. Она зацепилась за уступ краешком платья, всеми силами пыталась удержаться и не упасть...
   - Жить будет, - откуда-то снаружи были слышны голоса. Клара медленно, мучительно прорываясь в эту реальность, открыла глаза. Из тумана стали вырисовываться знакомые черты врача, делавшего ей операцию. Вспомнив, что находится в больнице, она судорожно пыталась спросить что-то, прочистив пересохшее горло.
   - Им занимаются врачи. Опасность миновала и для него, и для вас. Поспите - сказал знакомый доктор. Клара прикрыла глаза, пытаясь вспомнить, что же произошло там, на той горе посреди пустыни...
   ***
   Рахель молча плакала, зажав рот кулаком. Миша пытался понять, что же теперь делать раньше. Бежать ли к Кларе, хотя наверное к ней ещё не пускают, или к сыну... Как же так - он вновь и вновь перебирал в уме слова врача.
   - У ребёнка предположение на врождённое генетическое заболевание. Это встречается очень редко. Видимо, какая-то генная мутация. Но с точным диагнозом придётся пока подождать. У него сильнейшее поражение слуха и зрения. Насколько, будет яснее, когда он подрастёт. Пока что, хорошие новости, младенец и мать вне опасности. Хотя она сильно ослабла, потеряв много крови.
   Злые, усталые слезы текли у Миши по щекам, - cлепоглухонемой. "Хотя, никто не говорил, что он немой, чего это я", - в уме его рисовались картины их будущего, одна страшнее другой. "Как я скажу об этом Кларе", - подумал он и из груди у него вырвалось непроизвольное, сдавленное рыдание. Рахель подошла к нему, обняла его крепко и сквозь слезы сказала:
   - Папа, они вне опасности, а это главное.
   ***
   "Как же так, - думала Клара, глотая слезы, - это, наверное, из-за нехватки витаминов, или из за моего возраста. Нельзя так поздно рожать. Нельзя плодить..." - она захлебнулась страшной и жестокой, невысказанной и ещё невыплаканной мыслью. В комнату зашла молоденькая медсестра:
   - Давайте мамочка, будем вставать понемножку. А то вы тут совсем залежались. А чего глаза мокрые, гормоны играют? - девушка запнулась на полуслове, разглядев Кларину фамилию на спинке кровати. Тон её изменился, стал вдруг серьёзным и очень добрым:
   - Не плачьте так. Все будет хорошо. Вы к нему ходили уже?
   - Нет, мне пока не разрешали вставать. Мне ещё его не показывали. А можно уже? - Клара вдруг испугалась чуть ли не до смерти, как будто ей хотели показать не собственного ребёнка, а что-то из потустороннего мира.
   - Нужно, и вообще, хватит тут водопад разводить, - медсестра скрывала собственное смущение под напускным весельем, - встаём на счёт три и потихонечку идём.
   Клара встала, покачнулась и снова села на постели.
   - Ещё разочек.
   Вторая попытка оказалась более успешной, и Клара под руку с медсестрой побрела к выходу из палаты. На неё, шушукаясь, стали оглядываться соседки. "Hеужели все уже знают?" - глаза её снова наполнились слезами.
   - Я здесь побуду сама, ладно? - попросила Клара. - Вы не переживайте, я обратно доберусь. - Клара выдавила из себя жалкое подобие улыбки.
   Жадно устремившись взглядом за окно, там, где лежали стройными рядами несколько недоношенных, кричащих младенцев, она попыталась разыскать свою фамилию. Вдруг её внимание привлёк крохотный мальчик, лежащий недалеко от окна. Он тихонько посасывал собственную руку. Глаза его были широко открыты, они были пронзительного небесного цвета. На неё смотрело отточенное, какое-то не-младенческое, крохотное лицо. - Он, - шепнуло ей что-то внутри, взгляд её скользнул на табличку на инкубаторе, на которой было написано то, что она так искала. И в этот момент как будто глыбу льда растопило у неё где-то в районе сердца. Из глаз потекли тёплые солёные слезы, а на лице воцарилась мягкая улыбка:
   - "Mаленький мой мальчик, я с тобой. Я всегда буду с тобой"...
   ***
   Миша днями и ночами не вылезал из интернета. Оказывается, понятие слепоглухонемого приказало долго жить. Он зачитывался цитатами из Хелен Келлер, пытаясь ухватиться за ошмётки любой информации, как тонущий за последний спасательный круг. Он откопал достижения советских педагогов, выучивших ребят с похожим диагнозом. Ребята эти достигли потрясающих успехов. Рахель вдруг резко повзрослела и очень поддерживала родителей, оказавшись не по годам умной, доброй и отзывчивой. Миша с необыкновенной нежностью думал о том, что если они вырастили такую дочь, они ещё многое смогут. Младшие дети реагировали на нового члена семьи достаточно естественно, слегка ревнуя и требуя внимания. Клара же наоборот не хотела ничего читать, слышать и видеть. Она отдалась материнству от и до. Всеми фибрами своей души она полюбила этого мальчика. Слепой, глухой... Это все не имело для неё никакого значения. Это был её мальчик. Её кровь и плоть и что-то ещё. Что-то, что она не могла определить словами. Они заканчивались и оставалась лишь одна чистая энергия любви, идущая напрямую. Нет, не из сердца даже, из недр бессмертной, вечной души человеческой.
   ***
   Мир Арье состоял из пространственно-временной гаммы запахов, вкусов и прикосновений. Мягкое, податливое, тёплое, вкусно пахнущее сладким запахом молока преобладало. Было ещё несколько других, повторяющихся. Терпкое, чуть жестковатое и колючее. Мягкое, слегка напоминающее первое, доминирующее, но без родного запаха молока. Иногда приходили иные запахи, чужие, незнакомые. Это пугало и заставляло сжаться в комок, требуя поскорее знакомое, то с чем связывала невидимая телепатическая нить. Стоило ему ощутить голод, тут же рот его ловил сладкое прикосновение материнского соска. И словно сама жизнь входила в него с каждым сделанным глотком. Если становилось холодно и мокро, заботливые руки совершали над ним таинственные процедуры, после которых становилось сухо, тепло и надёжно.
   Его мир, сузившийся до пределов одной небольшой семьи, оказался наполненным до краёв одной субстанцией - вселенской, всепоглощающей и всепрощающей любовью. Клара же словно и не замечала его отличия от других её детей. С первыми тремя, она была матерью ровно настолько, насколько это было нужно. И других детей, она, конечно, тоже любила. Но в глубине души, ей хотелось сбежать от всего этого и вернутся через года три, когда повзрослеют и не нужно будет этой её тотальной принадлежности другому существу. Но с Арие все было по-другому. Ей хотелось быть с ним каждую минуту его существования. Она была безумно счастлива каждым мгновением её материнской самоотдачи. Между ними была протянута невидимая тонкая нить. Ей хотелось просто жить, отдавая всю себя этому ребёнку.
   ***
   - Мы никак не можем понять, в чем нарушение. Физиологически никаких отклонений не наблюдается. Скорее всего, речь идёт о неврологии. Нужно продолжать делать проверки. Кстати, насколько я понял, со слухом у него похожая картина, - профессор шумно дышал, видимо страдая одышкой, - Поверьте, он в хороших руках, и все, что возможно делать, мы делаем. Но для начала, надо разобраться в сути проблемы. А он ещё очень мал. Мы отправим вас на дополнительные тесты. Пока что, придётся набраться терпения.
   Миша ловил каждое слово, слегка наклонившись вперёд. Клара слушала вполуха. На руках у неё спокойно лежал маленький Арик. Он подрос за эти полгода. Поначалу он практически не реагировал на окружающее. Но вот уже с месяц, как только она подходила поближе, на лице его воцарялась беззубая улыбка. Нос его подрагивал, внюхиваясь в знакомый запах, ручки тянулись в сторону мягкого и тёплого, того, что согревало и окунало с головой в поток любви. Он зримо ощущал это поле любви каждой клеточкой своего маленького тельца. Купался в ней, словно в море. Что-то оттаивало в его древней израненной душе, как сосулька, попавшая под ещё холодное мартовское солнце.
   Пустыня, по которой он шёл, неожиданно заиграла многоцветием красок. Тут и там мелькали признаки жизни - изумрудной ящерицей, быстро скрывшейся за поворотом. Маковым цветком, ещё одиноким, подросшим на обочине. Он остановился около цветка. Ему вдруг захотелось смотреть на него, не переставая. Вокруг ещё все было серо и туманно. Но в этой маленькой точке шла своя жизнь. На стебельке удобно расположилась божья коровка. На бутон вдруг присела маленькая невзрачная белая бабочка.
   - Иди, - вдруг услышал он, - иди, живи...
   ***
   Чуда не произошло. А если и произошло, то оно оказалось удивительно будничным. Клара вдруг стала замечать что её сын реагирует на звук и на свет. Она боялась делиться с кем-то этим своим открытием.
   Однажды, когда вся семья находилась в салоне, Йонька очень громко хлопнул входной дверью. И Арие заплакал. Он испугался. Миша и Клара переглянулись и заплакали вместе с ним. Миша подхватил его на руки и стал громко говорить ему что-то, смеясь и плача одновременно. Арик вдруг успокоился и заинтересованно замолчал, глядя на отца. Рахель же улыбнулась и сказала, что она знала - все так и произойдёт.
   Пустыня Арие превратилась в оазис, расцвеченный яркими красками, привнесёнными любовью близких ему людей. Впрочем, никакой особой метаморфозы не произошло. Просто любовь родных стала тем светом, который позволил ему увидеть и услышать всю прелесть и красоту этого волшебного места, называемого жизнью.
   ***
   Послесловие
   Арие приоткрыл глаза, и первое что он увидел, была его морщинистая, переделавшая много дел, рука. Вся в мелких конопушках, солнечных отметинах.
   - Что папа, плохо? - рядом с ним сидела немолодая, миловидная женщина.
   - Клара, все хорошо, солнышко. Иди, поспи. Пожалуйста, - Арие снова задремал. Перед ним калейдоскопом мелькали воспоминания его длинной нынешней жизни. Вехи пути. Мама, волшебное воспоминание нахлынуло на него и он незримо ощутил её светлое присутствие. Воспоминания о ней всегда приходили сладким запахом. Мама рассказывала ему историю его рождения, хотя сам он ничего не помнил. О его врождённом неизвестном недуге. О волшебном исцелении. О её любви к нему. Правда об этом она могла не рассказывать. Её любовь сопровождала его на всем его длинном, порой нелёгком, жизненном пути. Это был его колодец. Оттуда он черпал, когда казалось, что силы на исходе и пора уходить. Так было несколько раз. Тогда, когда он подростком чуть не умер от несчастной любви. Когда погибла в автокатастрофе его первая жена. Когда умерла мама, уйдя во сне, как, говорят, уходят лишь истинные праведники. Теперь он чувствовал, что время пришло. Срок истёк. Он жил любя, и умирал сейчас - любя. Он чувствовал, что нашёл ответ на вопрос, который преследовал его по пятам. Не нужно задавать слишком много вопросов. Нужно просто жить...
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   11
  --------------------------------------------------------------------------------
  
   0k
  
  
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   12
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Нестеров Р. Путь от края на край 21k "Рассказ" Фантастика, Мистика
  
  
  Если закрыть глаза и задуматься, то сознание начинает угодливо рисовать разнообразные картинки, окрашивая царящий мрак всеми цветами радуги, смешивая их, образуя полутона. Человек, без сил лежащий на мокром мху, видел лишь желтый свет и никак не мог сосредоточиться. Он пытался вспомнить хоть что-нибудь, казалось, что вот сейчас... почти... но нет: память утекала, отскакивала от сознания, словно фантик на веревочке, повинуясь рывку хозяина, от играющей кошки. Невыносимо обидно, но отчего-то тянет пробовать снова и снова. Догнать, схватить. Оставить.
  В голове метались мысли, хаотично сплетаясь, путаясь. Нет, это был не бред, никаких картин, только пустота, постепенно темнеющая, нагнетающая. И тут весь мир разорвался криком: "Предатель!", словно всплеск на глади дремлющего озера, взрыв среди тихого леса. Тело человека скрутили спазмы, разум взбунтовался, сбросил оковы бездействия и пришел в себя.
  "Предатель!" - постепенно затихал крик, расползаясь по самым темным уголкам сознания, заполняя собой все. Наконец это стало просто невыносимым, и человек открыл глаза, а затем протер их, пытаясь согнать рябящую пелену. Не помогло: в сыром воздухе плавал туман, обволакивая мертвые деревья с уродливо изогнутыми ветками, сплошь увитыми плющом. Вверх топорщилась пожухлая трава, пытаясь сквозь белесое полотно дотянуться к свету. Тщетно. Человек поднялся и замер, стараясь привыкнуть к темноте. В голове роились мысли, но с каждым разом ударялись о глухую стену пустоты. Кто же он? Как здесь очутился? Происходящее напоминало пробуждение после разудалой пьянки: вроде бы жив, ощущаешь себя, но - черт! - что же было вчера? А потом тебя захлестывают обрывки прошедшего действа, постепенно образуя более-менее понятную картину. Сейчас в голове было пусто, казалось, что крик начисто вымел все воспоминания. Остался лишь желтый свет.
  Человек шел, выставив перед собой руки, беспрестанно вглядываясь в туман, надеясь увидеть хоть что-нибудь. Почва под ногами неприятно пружинила, глухо хлюпала. Болото. Надо быть осторожным. То там, то здесь выглядывали острыми сучьями небольшие деревья, похожие на каменные изваяния, давно застывшие, нелепо замершие в агонии, перед смертью раскидав корни-ловушки. И тишина: ни дуновения ветерка, ни щебета птиц, только пробирающий до костей холод и сырость. Туман поглотил все. Вскоре земля стала настолько вязкой, что подернулась болотной жижей, и человек свернул в сторону зарослей кустов, ощетинившихся голыми ветками.
  Человека трясло, мышцы отказывались подчиняться. Нужна передышка, но не здесь, не на болоте. Жутко ждать, когда оно тебя сожрет. Добраться до твердой земли, посидеть, подумать...
  Хрустнула ветка, и в тумане замаячила сгорбленная фигура, вся обмотанная грубой тканью, неуверенно двигавшаяся в сторону путника. Страх пробрал человека - было что-то неправильное в ней, - и он направился в сторону уродцев-деревьев, стоявших плотной стеной. Лес. Страшное существо пропало из видимости, но беспокойство не отступило: бешено стучало сердце, кощунственно разрывая обступившую тишину даже таким малым звуком. Подлеска почти не было - деревья душили корнями все, что им чуждо. Человек быстро шел, затравленно озираясь по сторонам, пока чуть не ухнул в овраг, но успел остановиться, случайно столкнув вниз несколько камней. И застыл, всматриваясь в зияющий провал. Кажется, там что-то шевелилось...
  - Эй? - раздался хриплый голос из глубины.
  - Кто там? - спросил путник.
  - Люди, - глупо ответил все тот же голос. - Спускайся к нам, если не монстр. Или катись отсюдова!
  Человек пожал плечами и начал спускаться, держась за стволы деревьев и чувствуя огромное облегчение. Люди! Он здесь не один! Спуск закончился, путник наугад пошел прямо, пока не споткнулся обо что-то и не упал.
  - Ты чего, ослеп что ли? - спросил испуганный голос. - Не видишь куда идешь?
  - Извини, тут темно.
  На некоторое время все замолчали. Нелепо, но сказать было нечего. Глаза новоприбывшего постепенно привыкли к темноте. Перед ним сидело три человека: здоровый бородатый мужик; худой юноша, с постоянно бегающими глазами и испуганным лицом; лысый, маленький человечек, с объемным брюшком и до гадливости отталкивающими чертами лица. Все трое - одеты в рваную простецкую одежду, мокрую до нитки. Путник и сам оказался облачен в подобный наряд, да только сейчас обратил внимание - не до этого было. Нужно завести разговор:
  - Как вас зовут?
  - А тебя как? Не помнишь? - ухмыльнулся бородатый. - Никто не помнит, но... все мы слышали крик, когда очнулись. Так мы и решили называться. - Он ухмыльнулся еще шире и протянул руку: - Убийца.
  - Предатель... - выдавил новоприбывший.
  Толстопуз назвался Вором, а юноша жалобно пролепетал, что его зовут Трус.
  - Он вначале молчал, а потом начал нести бред, - пояснил Убийца. - Зовут его по-другому, видишь ли. Пришлось - хе! - убедить сказать правду.
  Трус отвернулся и издал странный звук, похожий на всхлип. Убийца внимательно всмотрелся в лицо Предателя.
  - Знаешь, - сказал он, - кажется, я тебя уже видел раньше.
  - Я не помню... Я... вообще ничего не понимаю.
  - Хм, очнулся и шел, пока не встретил нас? Как и все. Странное место, но здесь есть и другие люди. Правда ведь, Трус?
  - Есть! - с готовностью сказал юноша. - Я ходил тут, видел некоторых, но подходить не стал - мало ли...
  - Малец свалился нам на голову. Если бы не эта досадная случайность, то фиг бы он подошел.
  - Эм-м, - замялся Трус, - но тут есть еще кто-то, кроме людей. По крайней мере, не похожи...
  - Такая горбатая фигура, целиком завернутая в ткань? - спросил Предатель.
  - Да, и еще... я видел других, - юноша неопределенно махнул рукой, - более страшных. Их даже описать сложно.
  - У страха глаза велики, - мрачно произнес молчавший доселе Вор.
  - Что-то еще? - спросил Предатель.
  - Много чего, - ответил бородатый. - Ты есть хочешь? Пить?
  Предатель кивнул: он хотел есть и пить, но раньше не обращал на свои чувства внимания.
  - Хе, может, ты еще и устал смертельно? Как отдыхается?
  И действительно: боль в мышцах не утихала, сердце все еще бешено колотилось, голова шла кругом.
  - Мы тут давно сидим, а чувства не изменяются: пить хочется, но не смертельно, словно есть какая-то грань, хуже которой не становится. Ты заметил, что здесь нет ничего съестного: ни растений, ни листьев, ни животных, даже трава - и то пожухлая.
  - Я пытался пить воду из болота, - сказал Вор, - но жажды так и не утолил... И не отравился.
  - Куда бы ты ни пошел, - продолжал Убийца, - везде одна и та же картина: сыро, туман, однообразные деревья. Все мертво. Я пытался развести костер, но не высек ни искринки - он здесь чужд. Посмотри наверх, вглядись... Видишь, как туман вяло ползет поверху, будто дым по потолку? И заметь: ветра нет.
  - А еще есть чувство... - тихо вставил Трус. - Гнетущее, словно нужно что-то сделать.
  Возразить было нечем, каждый действительно ощущал нечто подобное.
  - Может, мы спим? - с надеждой спросил Трус. - Вот проснемся и...
  - Так проснись! - прервал его Убийца. - Уж не спим, ясное дело. Кто знает, в какой мир мы попали... Но мы пока живы. Осталось решить, что дальше. Может у тебя, Предатель, есть идеи?
  - Нет, я не знаю что делать...
  - Идти, - раздался бесконечно усталый голос, лишенный всяких ноток чувств, но оттого более пугающий.
  Люди вскочили со своих мест, глядя на приближающуюся сгорбленную фигуру, с головой покрытую в посеревшую от сырости и времени власяницу1. Каждый из них готов был поклясться, что этого существа здесь не было, словно оно возникло из ничего, связавшись из клочков тумана и тьмы.
  - Кто ты? - спросил Предатель, отступая назад.
  - Проводник.
  - Чего ты хочешь?
  - Помочь.
  Разговор напоминал абсурд, но что-то подсказывало, что спешить не стоит, поэтому Предатель - остальные замерли в ожидании, не решаясь прервать беседу - глубоко вздохнул и осторожно продолжил:
  - Как ты можешь нам помочь?
  - Указать путь.
  Наступила неловкая тишина, вопросов было много, но с которого начать?
  - Есть много путей, - устало вздохнул Проводник, - хороших и плохих... Для вас, разумеется. Если вы хотите выбраться отсюда - идемте, если нет - оставайтесь. Вопросы?
  - Где мы? - спросил Вор.
  - Не могу сказать. Только пройдя путь, вы узнаете.
  - Куда ты нас поведешь?
  - На край. У каждого свой край, своя дорога, хотя часть пути одинакова.
  - Бессмыслица, - тихо сказал Трус, но Проводник услышал.
  - Ты поймешь. Вот пример, - в воздухе засветился небольшой шарик, затем потух, превратившись в камень. - Возьми. Не бойся. Это путь, своеобразный, конечно, но действенный. Он только для одного. Съешь его и уйдешь, если не боишься идти один. Через темноту и страх, через боль и страдания, - Трус отчаянно замотал головой. - Тогда иди со мной.
  Трус побледнел, оглянулся на своих товарищей, но камешек все-таки спрятал в ладони. Идти с этим существом ему не хотелось. Может быть, пойдут другие? Тогда он присоединится.
  - Я так понимаю, - рискнул спросить Убийца, - путь не будет легким?
  - Если бы все было просто, то вы дошли бы сами.
  - Я имею в виду, что ждет нас на пути? Монстры, препятствия, головоломки, что?
  - Развилки. У каждого своя дорога.
  - Хм, не так уж страшно. Но если у каждого своя дорога, как ты проводишь всех нас?
  - Не беспокойтесь, - еще более устало сказал Проводник, в голосе его почувствовалась грусть, - дойдет каждый.
  - Словно у нас есть выбор... Ну как, пойдем?
  Выбора действительно не было: никто не хотел оставаться здесь, прозябать, дожидаясь неизвестно чего. Проводник развернулся и повел людей в путь. На безымянный край.
  
  ***
  
  
  Болото терпеливо сопротивлялось, цепко хватая идущих за ноги, тихо истекая желчью гниения, однако глубины его не хватало, чтобы пожрать бредущих скитальцев. Миазмы топи забивались в нос, дурманя уставший разум, заставляя его бунтовать и кипеть, с каждым шагом вгоняя идущих в уныние. Туманная тишина глухо чавкала, тяжело сопела усталостью. Шли часы, а окружающий пейзаж не менялся, казалось, что проводник водит их по кругу, и если бы не маячила впереди горбатая фигура, то люди давно бы сдались.
  Все шли молча, только Трус иногда начинал причитать, временами впадая в истерику, но, наткнувшись на злые взгляды спутников, - замолкал. Вор тяжело пыхтел, с усилием вытаскивая ноги из мутной жижи. Снова и снова. Лицо его было хмурым и задумчивым. Убийца хладнокровно вышагивал, он не собирался сдаваться.
  В первые минуты пути люди забросали Проводника вопросами, но он, видимо, решил, что сказал достаточно и молча брел. Лишь, когда земля стала твердой и пошла в гору, он остановился:
  - Скоро развилка. Для одного из вас.
  И направился вперед. Остальные молча - не хватало сил на разговоры - поплелись следом. Скоро подъем закончился, путники вышли на ровную каменистую площадку и попадали без сил рядом друг с другом. Проводник не возражал, просто встал в сторонке, терпеливо ожидая.
  - Слышали, парни? Скоро развилка! - хрипло дыша, сказал Убийца, поднял руки к небу и с пафосом продолжил: - Сейчас завеса тайны приоткроется. Интересно, кто этот счастливец?
  Чувство предстоящей перемены внушало надежду, люди заметно приободрились, принялись обсуждать перспективы. Все, кроме Вора. Он тяжело поднялся и отошел в сторону, подальше от проводника и спутников.
  - Ты чего?! - удивился Предатель.
  - Я понял! - воскликнул Вор и безумно хохотнул. - Я все понял! У каждого своя дорога, как и сказал наш, - он шутливо поклонился, - Проводник. И знаете что? Меня не надо провожать, именно так и должно быть - я пойду сам! - он вытянул руку, в которой что-то лежало.
  - Эй, где мой камень? - спросил Трус. - Он же был тут... Ты... нет, ты... украл его? Верни, это мое!
  - Я, - ткнул в себя пальцем толстяк, - Вор. Я сделал то, что предначертано. Нам сразу дали подсказку, как только мы очнулись. Я не боюсь боли и страданий. Пришло время вас покинуть, выйти из этой поганой игры. Вот она - развилка...
  Он проглотил камешек. Трус вскочил и кинулся было к нему, но остановился. Что-то пошло не так: Вор начал хрипеть, заваливаясь в бок; кожа покрылась чирьями, которые росли с огромной скоростью, а затем разрывались, превращая лицо в кровавую кашу, краснее которой были только глаза: испуганные, невидящие, осознавшие безысходность. Толстяк закричал, тишина покрылась трещинами и распалась, словно ее пронзили копьем. Умирающий упал на колени, крик захлебнулся в крови.
  Вор умирал долго, сучил ногами, тонко визжал. Его бывшие спутники с немым ужасом наблюдали агонию, не в силах отвести глаза. По лицу Труса текли слезы. И только горбатую фигуру, казалось, совершенно не интересовал умирающий.
  - А ведь если бы камешек съел я... - пробормотал Трус и с ненавистью воззрился на проводника: - Ты хотел убить меня! С самого начала хотел. Зачем?!
  - Это был путь. Я не заставлял выбрать его.
  - Да что ты заладил "путь-путь"?! - закричал Убийца. - Он погиб! Ты сказал, что дойдет каждый! Край - это смерть?! Тогда какого черта...
  - Если бы я хотел убить вас, то сделал бы это сразу же, - невозмутимо ответил Проводник. - Здесь нет моей вины. Идемте, осталось немного.
  - Стой, - осадил его Предатель, - сколько еще будет развилок?
  Проводник не ответил. Люди закипели от возмущения, но тут же все забыли: за сгорбленной фигурой, прорезав туман, высилось нечто черное, темнее самой ночи. Путники, раскрыв от удивления рты, поплелись к громадине.
  - Это же... - начал Предатель, но осекся, не в силах продолжать.
  Врата. Плотно сомкнутые створки из иссиня-черного материала, вмурованные в скалу, которая кончалась обрывом с двух сторон; оставшаяся земля была выжжена, местами залита кровью, испещрена костями.
  - Куда они ведут? - выдохнул Убийца.
  - На край. Туда, куда вы хотите попасть.
  - Но... как нам их открыть.
  - Потребуется смерть. Твоя, - он повернулся к Трусу, - смерть.
  - Почему моя?! - заорал Трус. - Почему не их?
  - Так решено.
  Юноша попятился назад, явно желая убраться отсюда, но наткнулся спиной на Предателя, который моментально схватил его за локти.
  - Отпусти... пожалуйста, отпусти! Я... я не хочу, не надо! - заревел Трус, стараясь вырваться из захвата.
  - Заткнись! - рявкнул убийца. - Должен же быть другой путь. Мы можем обойти скалу?
  - Это не те ворота, которые можно обойти. И они не откроются просто так, - тихо сказал Проводник. - Воспользуйся этим.
  В воздухе засиял знакомый шар, покрылся трещинами и остыл. Камешек плюхнулся в груду костей.
  - А что если я откажусь? - с вызовом спросил Убийца.
  - Тогда ваш путь окончен. Вы останетесь здесь.
  - Лучше остаться, чем так... - тихо сказал Предатель, ослабляя хватку.
  Трус упал на колени, с надеждой глядя на бородатого.
  - Посмотрите наверх, - сказал Проводник.
  И люди посмотрели. Там, за плотным покровом тумана, за воротами и скалой, в вышине сиял блекло-желтый диск. Солнце. После постоянного мрака даже этот отблеск небесного могущества казался таким прекрасным, светлым и теплым. Манящим. Хотелось пойти на все, чтобы оказаться там... за вратами...
  - Решайте.
  Убийца скосил глаза на камень, затем неуверенно побрел к нему:
  - Держи его!
  Трус хотел было вскочить и побежать, но не успел, снова оказавшись в цепких руках Предателя. Бородатый поднял камешек и подошел к жертве:
  - Прости, брат, так недалеко осталось...
  - Пожалуйста... Я не хочу умирать! Ты... ты...
  - Убийца, да...
  Бородатый разжал юноше челюсти, вкатил в рот камень. Трус судорожно сглотнул...
  Двое смотрели, как медленно расходятся створки ворот. Очень медленно. Ужасно хотелось скорее уйти, не слушать крики умирающего товарища. Как только щель между дверями достаточно расширилась, чтобы туда мог пролезть человек, оба бросились вперед. Теперь они не нуждались в проводнике.
  Темный туннель очень скоро заканчивался, открывая выход к свету. Солнцу, ветру, теплу. К жизни. Люди выбежали на обрыв, покрытый все той же выжженной землей. Неужели это и есть край? Солнце светило сквозь поредевший туман, внизу раскинулись поля и леса. Зеленые, живые.
  - Пойдем скорее! - бросил через плечо Предатель.
  Хотелось просто идти, вдыхать свежий летний воздух, забыть про ужасы. Забыть все... и начать новую жизнь.
  Позади раздался крик.
  Предатель развернулся, сердце его испуганно сжалось. На краю обрыва висел Убийца, отчаянно загребая руками песок, тщетно стараясь забраться наверх. Рядом стоял Проводник:
  - Уйти сможет лишь один.
  - Почему один? Чего тебе стоит отпустить нас?! - взорвался Предатель.
  - Таковы правила. Остается лишь один. Второй умирает.
  - А если я останусь?
  - Тогда никто не уходит. Вы оба остаетесь.
  - Останься! - крикнул Убийца. - Помоги!
  Предатель повернулся в сторону солнца, еще раз окинул взглядом все, к чему стремился. Все, что может потерять:
  - Нет, друг. Слишком много смертей, чтобы все было напрасно.
  - Останься... Ты... - глаза Убийцы расширились. Он все понял.
  Предатель побежал. Как бы он хотел не слышать пронзительный крик и глухой удар. Но нет... Бежать, забыть все. Слезы текли по лицу, но впереди маячила свобода: шумел лес, пели птицы, дурманяще пахли травы. Человек продрался сквозь заросли кустов, миновал небольшой овраг и выбежал в поле, где без сил упал в траву. Он заживет заново! Забудет про все! Здесь должны быть люди, которые тоже дошли. Это было не так сложно... Да! Вон там - за деревьями - виден дымок! Предатель даже привстал, чтобы лучше видеть.
  Только осталось гнетущее чувство.
  Не к добру.
  Внезапно завяла трава, опали листья с деревьев, превратившись в мох, а ветки увились плющом. Тонкими хлопьями спустился туман. И наступила тишина. За пару секунд пейзаж изменился, и Предатель с ужасом узнал его: здесь он очнулся.
  - Почему? - жалобно спросил он, уже зная, что получит ответ.
  - А что ты хотел от Ада? - достаточно повернуть голову, чтобы увидеть горбатую фигуру Проводника. - Я сниму эту одежду, не возражаешь?
  Волосяная ткань отлетела в сторону, и перед изумленным Предателем выпрямился демон: отличить его от человека можно было только по небольшим рожкам и красным глазам.
  - Зачем... все это?.. - спросил Предатель.
  - Ну, если ты про одежду - чтобы вы не узрели раньше времени мою сущность, - улыбнулся демон. - Легко догадаться, что нужно делать. А путь... Ты когда-нибудь задумывался, почему некоторые люди так боятся высоты, хотя ни разу не падали? Или огня, хотя ни разу не горели? Душа способна запоминать, запечатлять. Кажется, твоего бородатого спутника в следующей жизни не затащишь к обрыву. Ад - место искупления грехов; здесь не пытают, а обучают, заставляют искоренять зло, что затаилось в ваших душах.
  - Я же дошел, почему ты не отпустишь меня.
  - Ты дошел, верно. Но не туда, куда следовало. Ты вернулся назад, в самое начало.
  - Ты обманул нас...
  - Нет. Я просто не сказал. У развилки всего две дороги: дальше и назад. Если ты понял - идешь дальше, если нет - извини, придется начинать заново, пока не дойдешь.
  - Я не понимаю...
  - Постараюсь объяснить. У каждого из вас есть грех, но чтобы пройти, вы должны не совершить его. Да, было не совсем честно. Видишь ли, я тоже несу наказание: в прошлой жизни я был властолюбцем, что само по себе грех. Однако я не остановился на этом - я заставлял других людей совершать грехи. Ты, верно, знаешь по себе, на что готов человек, если в самое темное для него время дать ниточку надежды. Он ухватится за нее и сделает все, чтобы надежда сбылась. Все. Ты предал своего спутника, я победил и... проиграл одновременно. Мое наказание - заставлять людей совершать грехи, тем самым - искупая их.
  - Но как? Если я все забуду, то в следующий раз повторю заново.
  - И в послеследующий. И так, пока твоя душа не пресытится гадливостью, пока не запомнит, что так делать нельзя. Как только это произойдет, ты пройдешь дальше.
  - Куда дальше?
  - К следующему греху, конечно.
  Предатель застонал. Он чувствовал, что у него много грехов.
  - Думаешь, что это бесполезное занятие? - продолжил демон. - Слишком долгое? Тогда представь себя на моем месте, ведь я не уйду отсюда, пока не искуплю все грехи, которые заставил совершить. Но один твой я закрыл. В прошлой жизни ты был самоубийцей, не хотел жить, не видел смысла. Я справился. Я дал тебе то, что заставляет меня каждый раз возвращаться сюда...
  Предатель благодарно кивнул. Он понял.
  - Пора, - сказал демон.
  - Стой! В который раз ты рассказал мне об этом?
  - В первый.
  Проводник еще раз улыбнулся.
  - И теперь все повторится вновь, - сказал демон. - В который раз...
  Предатель закрыл глаза и представил себе солнечный свет - невыносимо яркий и радостный. Память ускользала, сознание пошло кругами, тягучей спиралью кренясь вниз. Остался лишь желтый свет...
  Проводник развернулся и отправился в туман, чтобы вернуться сюда снова.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Власяница - грубая волосяная одежда монаха, отшельника, ведущего аскетическую жизнь. обратно
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   13
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Sloniara А надежда не постыжает... 15k "Рассказ" Фэнтези, Философия, Религия
  
  
   Луч солнца струился сквозь витраж. Плясали, играючи в потоке света разноцветные пылинки: красные, зеленые, синие. Мозаика буйных красок причудливым узором стелилась по чистому полу церкви. Возле алтаря, на коленях стоял человек в черной сутане. Руки молитвенно сложены на груди, голова опущена. Смирившись перед Ним, он о чем-то молчаливо вопрошал Небо. Такое невероятно ласковое, близкое, всегда готовое ответить Небо...
   Вскоре раздалось бренчание ключей. Быть заутрене. Зашумел огромный медный засов: ключник открыл храм. Священник поднялся с колен, его уже ждал первый прихожанин.
   - Прости меня отче, ибо я согрешил... - робкий заискивающий взгляд из-под кустистых бровей. Мольба во взоре прихожанина пересеклась со спокойными, полными тепла глазами священника. Глазами такого редкого для этих мест голубого цвета. Взгляд пришедшего столкнулся с этой небесной синевой, да и сжался, опустился вниз. Здоровенный детина, способный силушкой и с медведем потягаться, не знал с чего начать. Отец Бернард, а священника звали именно так, понимающе вздохнул.
   - Ты хорошо сделал, что пришел. Но хочу, чтобы ты понял: молитва - беседа с Богом. Беседа, понимаешь? Вот как со мной. Я лишь посредник, потому отбрось заученные фразы. Говори, как привык. Он поймет.
   Детина согласно мотнул головой. И принялся выдавливать из себя комканые слова исповеди ...
   Священник молча выслушивал запутанную речь пришедшего. А в голове всплывала картина собственного прошлого: скрип и запах кожи стеганого доспеха, блеск солнца на медных щитах, лес копий, рев труб... до тех пор, пока Бернард не встретил Его... Это не было личной встречей лицом к лицу. Но все-таки ветеран-триарий, лежащий в луже крови на поле славной Харранской битвы кое-что осознал. Когда к нему, уже холодеющему, подошел один из полковых монахов. Склонился, и, посмотрев прямо в глаза, изрек - ты еще послужишь Ему, воин.
   С тех пор минуло десять лет. Настало мирное время - центурион бросил службу. Бросил для того, чтобы встать под штандарты другой армии...
   Кряжистый детина закончил исповедь.
   - Тебе необходимо уяснить - зло всегда дремлет в человеке. И жизнь - это борьба. Давай место доброму в душе. Взращивай достойный плод. A злому ....не давай места. Главное помни, сын мой, доколе жив человек - жива и надежда. Небо всегда слышит кающегося грешника. Ступай, и впредь не греши.
   Детина поднялся с колен. В посветлевших глазах - надежда. Отряхнул пыль со штанин и вышел.
  
   Спустя три дня Бернард собрался домой. Тепло попрощался с братьями и двинулся в путь - назад в маленькую деревенскую часовню. Погода вконец испортилась. Совсем недавно полыхало бабье лето веселыми огнями листьев, а теперь: промозглый туман, дождь и ветер. И видно зарядило надолго...
  
   Смеркалось. Серое небо, затянутое пеленой, гнало полки тяжелых туч куда-то на север, не забывая пакостно накрапывать на одиноких путников.
   Поди ж ты - единственное место отдыха - трактир на перепутье. Другого не дано, а ночевать под открытым осенним небом - то еще удовольствие.
   Бернард направился к корчме.
   На пороге - толстяк-хозяин. Радуется долгожданному путнику. Впрочем, при виде сутаны, радости в глазах несколько поубавилось. Что взять с монахов? Бернард поздоровался и прошел вовнутрь. Пустой зал. Чистый пол. Приятный полумрак и ароматные запахи. Расположившись поудобнее за столом, путник взглянул на подошедшего хозяина.
  
   - А ведь я вас узнал,- проговорил трактирщик.
   - Да ну?
   - Точно! Вы тот самый отец Бернард. Из Кнарской епархии. У вас еще приход в дне пути отсюда. - Тут толстяк задумался о чем-то своем, и продолжил - Вы мор остановили в лютую годину, волчьей прозванную. И больного проказой исцелили. Ведьму сжечь не дали. И кому не дали! Самому святому экклизиарху Сигизмунду! Жаль, что приход свой покидаете редко.
   - Молва да слухи. Люди склонны преувеличить, сыне. Приход покинул по приглашению братьев Лидского аббатства. А что о чудесах, так ведь не я все это делал.
   - А кто? - недоверчиво выдохнул трактирщик.
   - Тот, Кому я служу. Так что по поводу чудес - опять же - слухи. Кому, как не хозяину постоялого двора знать о силе слов... Бернард посмотрел в глаза трактирщика и продолжил, - Ведьма была простой селянкой. Один сказал, другой повторил, вот и готовы обвинение да костер. Мор остановил, так ведь не один я. Да и простые умывания людям надо чаще совершать. Многие беды приходят от того, что в грязи живут..
   - А как же больной проказой? - переспросил трактирщик.
   - Там, да, огромная милость была явлена...
   В глазах хозяина мелькнуло уважение. Он вышел и вернулся спустя минуту с огромным подносом.
   - Не откажите, святой отец. Лучшее фарленское вино. Для особых гостей. И телятинка вот пареная. Уважьте, чай не пост.
   Бернард улыбнулся. А трактирщик продолжил:
   - Слыхали новость, святой отец?
   - Хорошую ли?
   - Не сказал бы. На днях сбежали каторжники. Некоторых поймали. Но не всех. Давненько такого не было... - трактирщик вздохнул.
   - Мне бояться нечего.
   - Дык, оно и понятно. Сутана - лучшая броня,- полувопросительно добавил толстяк. - Да и какой безумец обидит святого отца? Семи проклятий да восьми бед никому ненадыть.
   'Не всегда я был священником...' - хотел сказать Бернард словоохотливому корчмарю, да промолчал... Плюмажи и блеск солнца на доспехах, лес копий и зычный голос легата, рёв трубы и конная лава - обрывки прошлой жизни мелькнули перед ним.
   Бернард лишь устало улыбнулся и попросил: - Мне переночевать бы...
   - Конечно, святой отец. И даже денег не возьму. Я ведь только хорошее о вас слышал,- улыбнулся трактирщик и тихо добавил, - да и ведьма та спасенная, жены моей близкая родственница...
   Бернард подумал - воистину слухами земля полнится. Иногда даже к добру.
   Утром священник собрался в путь. Идти уж недолго - к вечеру второго дня доберусь. Еды на дорогу хватит - спасибо братьям. Да и трактирщик расщедрился - сунул увесистый окорок в суму.
   Бернард улыбнулся, и, осенив веселого толстяка благословением, отправился в путь.
   Дождя не было. Но что-то неуловимо тревожное было разлито в воздухе. Не так пели птицы. Не так шелестел листвой осенний ветерок.
   Бернард шел и чувствовал - быть беде. Приближаясь к деревеньке, он ощущал беду все острее. Вот виднеется крыша избы Тима - местного лесоруба. Дом на отшибе, до самой деревни еще полдня пешего хода. Зашел на подворье. Так, как делал это множество раз.
   На траве, возле поленницы, в луже крови лежал лесоруб - здоровенный кряжистый мужик, вперившись стеклянным взором в холодное небо.
  
   - А ему уже помощь, того, не нужна,- раздался хриплый голос.
   Бернард увидел выходящего из избы мужика, за ним еще одного... в самой избе слышался чей-то стон и ругань.
   - Говорили ему, миром дело уладить, ан нет! - продолжил хриплый - крепко сбитый мужик с перебитой переносицей.
   - Хе-хе, - ощерил гнилые зубки второй, с весьма убогой одежкой. Вернее сказать и вовсе в лохмотьях, какие приличный человек лишь на пугало и одел бы.
   - Святой отец, уважь, там один из наших с дыркой в ноге. Мучается бедолага, - продолжил хриплый, бывший явно главарем шайки.
   - Да чё с ним возится! Толку от святош. В колодец его! - зло буркнул третий, чернявый - доселе молчавший.
   Глянул в его глаза Бернард, да ужаснулся. Пустота и злость сменяли друг друга, ухмыляясь святому отцу черной бездной.
   - Ты что? Окстись! Навеки в ад захотел? - прервал чернявого гнилозубый.
   Служитель покачал головой. Молча подошел к остывшему телу. Склонился и закрыл мертвому глаза.
   - Жаль бабы евоной не нашли. А может затаилась где? Говори, святоша!
   Гнилозубый вдруг присвистнул. На тропинке ведущей к дому появился ребенок. Девочка. Ната, дочь старосты.
   - Держи ее! - радостно прогнусавил разбойник.
   В руках хриплого меч. Чернявый с ножом. Щерится, лыбится, в глазах стужа да злость. Из избы еще двое, незамеченных ранее. Настоящие волки - грязные, заросшие. Стоят, дубинками сучковатыми поигрывают.
   - Давай, зови ее сюда, тебя послушает, - гаденько прошептал гнилозубый святому отцу.
   - Дядя Бернард... робко позвала девочка, завидя знакомого, и боясь подойти ближе к этим страшным чужакам.
   - Беги доча, беги милая, - прикрикнул ей священник. - В деревню беги!
   Малышка хлипнула носом и побежала.
   - Догоним! - спокойно сказал хриплый. - А ты, святой отец, звиняй, обидел нас сильно, кончать тебя будем. Грех, конечно, смертный - да видел ты нас...
   Главарь кивнул головой и гнилозубый подошел к святому отцу. Глумливо щерясь, достал засапожный нож.
   - А девчонку я приутешу, не боись, отче, - хихикнул висельник...
  
   И сломалось что-то в душе Бернарда. Нечто, запрятанное в самые потаенные глубины души вырвалось наконец наружу.
   ' Лучники - Ать! Копейщики - держи строй! Блеск доспехов и грохот тысячи копыт. Развевающиеся штандарты и грохот колесниц. Тяжелый запах крови и лязг сотен мечей. Рев труб и крики, крики, крики... ' - бывший центурион элитной первой когорты Люций Гай Бернардус поднял голову и заглянул в крысиные глазенки бандита. И качнулись штандарты, сдвинули щиты гастаты. Опустили копья принципы второго ряда. Сверкнул гладиус центуриона. Качнулась в едином порыве вся манипула, делая шаг вперед. Стремясь втоптать в грязь врага во славу Империи...
   А дальше послушное тело выполняло то, к чему привыкло на протяжении двадцати лет безупречной службы. Пояс, стягивавший сутану, внезапно оказался в крепких жилистых руках. Одеяние скользнуло по плечам, обнажая иссеченное шрамами тело воина. Сутана стегнула по лицу гнилозубому, закрывая ему обзор. Кулак ударил в горло ослепленному на миг бандиту, ломая кадык.
   Хрип, недоумение в глазенках - как, меня уже нет?
   Звук падения и агония. Но этого Бернард не видел. Потому, что это уже не важно.
   А важно то, что в руках хриплого - меч. Из сыродутного железа, дрянной выщербленный меч. Нога поддела горсть песка прямо в глаза чернявому. Ослепила на миг. Стон рассекаемого мечом воздуха. Мимо. Прыжок в сторону чернявого. Хриплый замахивается второй раз. Еще раз мимо!
   Чернявый ударил ножом прямо в беззащитный живот святого отца. Зря, зря. Захват, залом. Жуткий хруст. Визг. Нож плавно перетекает в руку Бернарда. Бульканье из перерезанного горла. Тело чернявого - броском в сторону хриплого. Еще один выигранный миг. Прыжок. Сорвать дистанцию. Удар ножом снизу верх. С потягом.
   Меч перехваченный из слабеющих пальцев хриплого. Замах...Отскок.
   Набычились, переглянулись, медленно двинулись вперед двое верзил. Крутят суковатые дубинки. В глазах - животные страх и злость. Удар железа о дерево. Боль. Хлесткая боль по ладони сжавшей рукоять. Алая кровь полосой по траве. Хрип отползающего главаря. Поздно! Слишком поздно! Тебе уж не жить. Как и не жить всем висельникам. Я - Воин! Я - сама Смерть! - пела в душе пробудившаяся бездна. А рука вращала меч. Дрянной дешевый меч из скверного железа. Вращала так, как делала это ровно десять лет тому назад. Танец смерти. Мельница. Отскок. Восьмерка. Удар. Толчок плечом зазевавшегося на миг верзилу. Наотмашь по руке сжимающей дубье. Железо скользит по вскинутой дубинке. Поздно, раззява! Теперь чуть в сторону, да с потягом. Пальцы брызнули красным сполохом и разлетелись по траве. Огромный жилистый верзила недоуменно смотрит на остатки кисти. Смотрит недолго. Обратное движение, резко вверх и вбок. Тонкая алая полоска на шее. Противник валится на траву. Замолк и скорчившийся наконец на зелено-алой траве, хриплый. Лежит, не шелохнется. А раскаленный воздух все сильнее режет грудь.
   - Старею, - прошептал Бернард.
   - Смерть! - скалит клыки бездна внутри священника
   Свист и удар. Отскок и еще удар. Волосатый верзила, видимо, брат первого, являл чудеса, желая выжить. Гибель подельников придавала ему нечеловеческие силы.
   - Ненадолго, - яростно хохочет кто-то внутри Бернарда.
   Священник ухмыляется, и как в старые добрые времена ловит клинком дубинку.
   Обманный финт - отвод - выпад - и еще один труп. Все кончено...
  
   И вдруг - Удар. И боль. Резкая и пронзительная. Резкая вспышка в глазах и такая же резкая тьма. Всего на миг. На пороге избушки еще один противник. С раной на бедре - прощальным подарком лесоруба. Разбойник, незамеченный ранее. Это он бросил нож. К счастью - вскользь. Лишь порвана левая щека да рассечена скула. И кровь. Много крови. Кровь Бернарда и кровь висельников. Алые потеки на зеленом ковре. Замах мечом. Слабеют руки, но и этого достаточно на последний бросок. Изо всех сил. Свист стали. Стон воздуха. Ставший верным меч послушно вырывался из рук бывшего триария. Вырывался и прибил последнего висельника к дубовой двери.... Но Бернард этого уже не видел. Это уже не важно.
   Замолкает хохочущая внутри бездна, стыдливо отступая в потаенные закоулки души.
   Воин молча опустился на траву.
   В немой мольбе обращаясь в холодное, безразличное, и невыносимо далекое небо...
  
   А потом он потерял сознание...
  
   Маленькая деревенская часовня. Бревенчатые стены. Алтарь. Старенький священник. Коленопреклоненный человек. Глубокий рваный шрам на левой щеке. В синих глазах тоска и пустота, и робкая, едва заметная надежда. С губ падали тяжелые слова:
   - прости меня, Отче, ибо я согрешил...
   Два взгляда сталкиваются на миг. Тепло и любовь понимающе смотрят на тоску и отчаяние.
   Тяжелые слова исповеди тихо тают в полумраке часовни, обнажая душу пришедшего.
   Молчит старенький священник.
   Лишь погодя, тихо молвит: - Знай одно, сыне, доколе жив человек - жива и надежда. Иди, и впредь не греши.
  
  
  
  
  
  
  
  
   *** Примечание автора - рассказ не претендует на историческое соответствие. Рассматривайте как фентези в алтернативном мире.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   14
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Лойт Огненный плащ Кайи 30k Оценка:9.24*5 "Рассказ" Фэнтези, Сказки
  
  
  
   Янир потряс кувшин и вздохнул. Почти пусто. Ничего не поделаешь, надо снова идти к Шиморре за горным маслом. Юноша оглянулся на белое, как у ледяной феи, лицо матери. Около ее постели в чаше горел огонь, и в его золотых отблесках казалось, что живое тепло вот-вот вернется к женщине. Ее недавно укусила змея-льдянка, и теперь помочь могло только одно лекарство - жаркое пламя.
   Янир очень хорошо помнил, как его самого в детстве ужалила тоненькая льдисто-прозрачная змейка, помнил обжигающий холод изнутри... Но тогда соседи помогли, поделились маслом, и мальчика быстро отогрели. А теперь ни от кого не приходилось ожидать помощи. Людей в Пещерах осталось немного, и почти каждый день кто-то погибал от укуса льдянки или просто замерзал, не найдя, чем расплатиться с Шиморрой.
   Юноша вылил остатки масла в чашу и поплотнее закутался в меховой плащ - идти предстояло через холодные нежилые ярусы. Тихонько выскользнул в проход и, держась за стену, двинулся по темному тоннелю. Светильник не взял, чтобы не привлекать внимание. Янира и так уже дважды ловили на обратном пути с полным кувшином и заставляли делиться добычей.
   Коридор долго петлял, ветвился и закручивался спиралью, пока не привел ко входу в большой зал. В глубине его горели, словно глаза большого зверя, два огонька - масляные лампы в нишах по обе стороны от Шиморры.
   Сама она, как обычно, не то дремала, не то просто задумалась о чем-то, прикрыв глаза, и казалась уродливым барельефом, который кто-то начал вырезать в стене. Ударами кирки грубо высек огромное, в рост человека, женское лицо с темными провалами глаз, наметил извилистые глубокие борозды на месте волос - да и бросил работу.
   Чуть в стороне из трещины в камне сочилось горное масло, стекая в углубление на полу. Но всякого, кто попытался бы потихоньку наполнить кувшин, тут же схватили бы цепкие земляные руки. Янир уже побывал однажды в их объятиях и больше рисковать не хотел - даже если чудовище и вправду спало, каждый случайный шаг мог его разбудить. Никто не знал точно, где кончается мертвая гора и начинается каменное тело хранительницы источника.
   Шиморра почувствовала движение, открыла золотисто-коричневые глаза и уставилась на Янира.
   - Снова ты? - ее тихий голос шуршал, будто где-то сыпался песок. - Хорошо... Иди сюда.
  
   ***
   Хозяйка пещеры позволяла приблизиться к источнику только после того, как отнимала какое-нибудь хорошее воспоминание. Зачем это было ей нужно, Янир не знал, да и не задумывался. Его с детства интересовало другое - как обмануть чудовище и набрать масла просто так?
   Он быстро понял, что незаметно подойти к источнику нельзя, и нужно придумать что-то другое. В этом Яниру неожиданно помогла привычка фантазировать, за которую прежде его только ругали. "Опять на ходу спишь!" - одергивала мать сына всякий раз, когда видела его отрешенное лицо. Но однажды Янир нечаянно замечтался, глядя в глаза Шиморры... А когда опомнился, понял, что хозяйка источника забрала его выдумки в уплату за масло. На всякий случай мальчик об этом никому не рассказал, но с тех пор всегда старался подсунуть хранительнице подделку.
   Особенно не хотел он отдавать Шиморре память о том, как однажды видел ледяную фею. Случилось это давно, еще когда снаружи было не так холодно, и люди иногда выбирались наверх из Пещер. В тот раз Янир и несколько его приятелей отошли довольно далеко от входа и вдруг увидели впереди тонкую белую фигуру.
   - Фея! - закричал старший из ребят, и все тут же рванули наутек. Янир тоже сперва бросился за ними - он конечно, знал, что ледяные феи опасны и могут убить человека, просто посмотрев ему в глаза. Но слышал и о том, что они невероятно красивы... "Только взгляну, и сразу убегу," - подумал мальчик, остановился и обернулся.
   Волшебная гостья не шла, а то ли скользила по снегу, то ли парила над ним, лишь чуть-чуть задевая сугробы краем плаща. Длинные серебристые волосы плыли за ней невесомыми нитями. Фея приближалась очень быстро, и вскоре Янир сумел разглядеть ее лицо, белое и неподвижное, словно выточенное изо льда. Ни признака возраста, ни тени эмоций, ни единой неправильной линии... И ни одной живой черточки. Только в зеленоватых глазах плясали веселые искры, но блеск их ранил холодом сильнее, чем укусы льдянки. Янир чувствовал, как уходит с этими колючими огоньками тепло его жизни, но взгляда отвести не мог. Танцующая в глазах феи смерть казалась ему прекрасной и заманчивой, и, если бы ребята не увели мальчика силой, он бы и в самом деле умер. Но даже теперь, отлично понимая, как близко был от гибели и как глупо тогда поступил, не отдал бы память о том случае и за сотню кувшинов масла...
  
   ***
   Янир встал перед Шиморрой, отогнал ненужные мысли и принялся вспоминать одну из тех простых фантазий, которыми развлекал себя вечерами, греясь у чаши с огнем. Как правило, это были истории о том, как они с матерью находят где-нибудь большой кувшин масла или даже его источник, о котором никто не знает. Или о тайном слове, которым можно сразу же вернуть к жизни укушенного льдянкой. Или о волшебной чаше, в которой никогда не гаснет пламя... Но какой из этих сказок Янир сегодня расплачивался за масло, он бы никогда не вспомнил. Шиморра отбирала все приятные мысли, которые появлялись в голове юноши, пока он смотрел в ее глаза.
   Наконец хранительница отвела взгляд.
   - Можешь наполнить кувшин, - позволила она. - Но не торопись уходить, у меня для тебя есть одно поручение.
   Янир нахмурился - задерживаться ему было не с руки, но с хозяйкой источника не спорят... Он зачерпнул из маленького озерца темную жидкость и снова повернулся к Шиморре.
   - Что я должен сделать?
   Хранительница пошевелила губами - и тут же дальняя стена пещеры начала трескаться и осыпаться мелкими камешками, открывая нишу, из которой веяло теплом. В ее глубине, прямо на полу, спала девушка, укрытая мерцающим покрывалом. Янир подошел ближе и тихонько ахнул: если бы не рыжие волосы и золотистая кожа, незнакомка была бы как две капли воды похожа на ледяную фею. Те же тонкие черты лица, те же брови, слегка приподнятые к вискам... Шиморра, однако, поняла растерянность юноши по-своему:
   - Никогда фей не видел? - она чуть слышно усмехнулась. - Ну, полюбуйся, полюбуйся. Заслужил! Если бы не ты, долго бы еще вам ждать пришлось...
   - Чего ждать? - удивился Янир. - И при чем тут я?
   - При том, что в последнее время никто, кроме тебя, не заглядывал за маслом. Я уже думала, что не закончу дело...
   Юноша нетерпеливо теребил край одежды, слушая рассказ хранительницы. Рыжую девушку звали Кайи, и она действительно оказалась феей, но только огненной. Когда-то ее племя враждовало с ледяными, а после не то вымерло, не то куда-то ушло. С тех пор на земле с каждым годом становилось холоднее и холоднее. Сама Шиморра могла бы существовать и в мире вечного льда, но жить в нем было бы скучно. Поэтому она позволяла людям прятаться в ее подземелье и надеялась, что рано или поздно они придумают, как отогреть землю.
   Однажды жители Пещер нашли в горах поблизости странную девушку в легком платье, похожем на одежды огненных фей, но без волшебного плаща - от него осталась только узкая рваная ленточка. Сперва люди посчитали незнакомку мертвой, но все-таки подобрали и принесли к Шиморре.
   - Я попробую вернуть ее к жизни, - сказала она. - Но для этого мне понадобятся ваши самые теплые и счастливые воспоминания. Только из них я могу добыть капельки волшебной силы для феи.
   Сперва люди согласились. Но когда поняли, что Кайи оживет нескоро, и не только они сами, но и дети их этого вряд ли дождутся - многие перестали делиться с Шиморрой радостью, которой и так-то с каждым днем все меньше оставалось в их жизни. И тогда хранительница источника решила подпускать к нему людей только за плату. Так продолжалось до сих пор...
   - Ну, вот и все, - закончила хозяйка пещеры, - пришло время разбудить нашу красавицу!
   Пол и стены слегка вздрогнули, и Кайи открыла глаза - ярко-золотые, как самое горячее пламя. Янир на всякий случай быстро отвернулся.
   - Не бойся, - рассмеялась Шиморра. - Она тебе ничего плохого не сделает.
   Парень осторожно посмотрел на фею. Та приветливо улыбнулась, и всякое сходство с ледяными сестрами тут же пропало. Принять ее за простую девчонку теперь помешал бы только диковинный плащ, сотканный, казалось, из языков пламени - он весь переливался и вспыхивал оранжевыми искрами.
   - Отведи Кайи к людям и позаботься о ней, - сказала хозяйка пещеры. - Это моя последняя просьба. Теперь горное масло вам не понадобится, и я могу, наконец, отдохнуть... до лучших времен...
   Хранительница закрыла глаза, и ее лицо стало медленно каменеть, сливаясь со стеной. Струйка масла в источнике иссякла до редких капель, а потом и они пропали. Янир одной рукой обнял кувшин, другой сжал узкую горячую ладонь Кайи и повел огненную фею за собой. "Ну, теперь-то все будет хорошо, - радостно думал он, - и маму сейчас отогреем, и к Шиморре больше не придется ходить!"
  
   ***
   Но с каждым шагом парень все сильнее тревожился, не слишком ли он долго пробыл у источника? А когда дошел до своей пещеры, понял, что и в самом деле опоздал. Огонь в чаше догорел, но плащ Кайи светился так ярко, что Янир без труда разглядел лицо матери - уже не белое, а прозрачное. Ледяное.
   - Мама...
   Кувшин выскользнул у парня из рук, и масло потекло по неровному полу. Кайи пыталась что-то сказать, но Янир ее не слышал. Он бросился к неподвижному телу и обхватил его руками, не желая верить, что сделать ничего уже нельзя... Но внезапно что-то белесое мелькнуло рядом, в складках одеяла, и в руку юноши впились острые зубы льдянки.
   И тут же словно тысячи холодных иголок пронзили Янира изнутри, дыхание перехватило, а в голове монотонно зазвенела высокая нота. То, что происходило дальше, он видел как будто сквозь тонкую скорлупу льда. Кайи опустилась на колени, коснулась ладонью разлитого масла - и оно ярко вспыхнуло. Высокое пламя чуть не опалило Яниру волосы, зато морозные иглы, казалось, начали таять. Однако парень по-прежнему не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться и словно очутился в пустоте, где не было ни холода, ни тепла, ни звуков.
   И тогда фея села рядом с Яниром и положила руки ему на плечи. Лицо Кайи оказалось близко-близко, ее губы неслышно шевелились, а глаза мерцали теплым золотом, и в их волшебном сиянии растворялся и сгорал яд отчаяния и горя. Янир возвращался к жизни, и даже больше - он словно рождался заново... Сколько времени так прошло, юноша не знал, но постепенно сквозь ледяную стену безразличия начали проникать ощущения и звуки. И тогда, наконец, он заметил, что у входа в его пещеру собралась целая толпа народу.
   - Что вам опять нужно? - устало спросила фея. - Уходите и не мешайте.
   Люди зашумели. Янир не мог разобрать слов, но интонации были то просительные, то возмущенные. Кайи молчала, но ее рука на плече юноши слегка дрожала. Наконец толпа притихла, из нее вышла незнакомая старуха и заговорила:
   - Послушай, милая, здесь ты сделала все, что могла. Женщину спасти уже нельзя, а парнишка, я вижу, оттаял. Помоги теперь и нам!
   - Да чего мы, в самом деле, церемонимся! - один из мужчин, Реглен, перешагнул через догорающую полоску масла и грубо схватил Кайи за плечо. - Идем, красавица!
   Фея вскрикнула, и остатки оцепенения мигом покинули Янира. Он вскочил и яростно бросился на Реглена, но тот легко, словно ребенка, отшвырнул парня к стене и снова вцепился в Кайи...
   В одно мгновение тонкую фигурку феи окружило сияние, плащ ее взметнулся вихрем оранжевого пламени, жара и трескучих искр. Волна обжигающего воздуха заставила толпу отшатнуться, но Реглен все равно не отпустил Кайи. Она зашипела, извернулась и вцепилась пятерней в лицо обидчика. Пещеру заполнила вонь паленой кожи - рука разъяренной феи засветилась ярче огня и сделалась такой же горячей. Обожженный с воплем отскочил, но в руках у него остался довольно большой обрывок плаща. Воя от боли, но не бросая горящий лоскут, Реглен помчался прочь. Некоторые пустились вдогонку за ним, остальные просто разбежались, кто куда.
   - Теперь-то вам тепло? - смеялась им вслед Кайи, которая уже успокоилась и остыла. - Согрелись? Или хотите еще?
   Она поправила одежду и волосы, осмотрела рваный край плаща и хмыкнула:
   - Ну и ладно, так даже лучше будет. Пока они добычу делят, мы с тобой отсюда потихоньку уйдем.
   - Как это уйдем? - не понял Янир. - Куда?
   Кайи пожала плечами:
   - А куда-нибудь. Не хочу жить с этими людьми.
   - Где ты других-то возьмешь... - вздохнул парень. - Там, наверху, никого нет, одни ледяные феи. К ним хочешь?
   - Да уж лучше к ним, чем сидеть в этой вонючей норе, - Кайи отбросила со лба огненную прядь. - Не бойся, они тебя не тронут. Идем?
   Янир нехотя принялся собирать в мешок самое необходимое.
  
   ***
   Снаружи мела метель. Янир и Кайи вдвоем укрылись ее плащом и наугад побрели по снегу, держась друг за друга. Огненная материя сейчас не обжигала, а лишь приятно согревала, но юноша помнил крики Реглена и понимал - стоит фее захотеть, и от него вмиг останутся одни угольки. Не желая разозлить Кайи, он молчал всю дорогу, хотя временами ему очень хотелось высказать все, что он думает об этом походе неизвестно куда.
   Вокруг ничего не было видно из-за снежной круговерти, в которой Яниру то и дело мерещились одежды ледяных фей. Но к вечеру метель утихла, и впереди показалась одинокая башня, похожая на темный костлявый палец.
   - Это старый маяк. Хорошее место, - обрадовалась чему-то Кайи. - Давай заглянем?
   В башне оказалось пусто, темно и так же холодно, как и снаружи - древние камни промерзли насквозь. Винтовая лестница с истертыми ступенями вела наверх, в когда-то жилую комнату, а потом и еще выше - на площадку под крышей.
   - Ну, и почему это место кажется тебе хорошим? - хмыкнул Янир, с недоумением рассматривая стены, покрытые коркой льда, старые ящики и хлам на полу.
   Кайи и сама выглядела несколько растерянной и даже огорченной, словно не обнаружила того, что ожидала найти.
   - Просто у меня к маякам особенное отношение, - смутилась она - Хотя, наверное, ты не поймешь...
   Янир усмехнулся:
   - Может, и пойму, когда узнаю, что такое маяк.
   - Ах, ну да, ты же, наверное, кроме своих Пещер, ничего и не видел? В общем, раньше тут было море, - Кайи принялась рассказывать о кораблях и об огнях маяков, что указывали капитанам безопасный путь. Поначалу вещи, о которых она говорила, казались юноше непонятными, и он слушал ее с недоверием. Но фея так увлеченно описывала огромные величественные парусники, теплые искристые волны до самого горизонта, шумных чаек и особенно - яркие огни на берегу, что ее настроение невзначай передалось и Яниру.
   - Как жаль, что я всего этого не видел... Но теперь ты здесь, - улыбнулся он, - и на маяке снова горит свет. Почти как раньше!
   Кайи посмотрела на парня с неожиданной грустью, и ему показалось, что золотистые глаза феи потемнели.
   - Да, - вздохнула она. - Только на этот свет некому плыть. Кораблей больше нет, и море замерзло... Одни мы с тобой остались.
   Она отвернулась от окна и опустила голову. Янир мягко положил руку на плечо Кайи, но что он мог сказать и, главное, сделать сейчас для нее?
   Юноша снова бросил взгляд за окно - и весь побелел, будто его снова ужалила льдянка:
   - Лучше бы ты была права, и мы в самом деле остались одни. Смотри!
   Над равниной одна за другой выплывали из темноты фигуры в белых одеждах. Ледяные феи медленно кружили вокруг башни, подбираясь ближе и ближе, их плащи и серебряные волосы развевались по ветру.
   - Целая стая... Что же нам делать?! - Янир в ужасе взглянул на Кайи, но та продолжала спокойно, даже безразлично, смотреть в окно.
   - Не бойся, - произнесла она наконец, отворачиваясь. - Они на маяк не полезут. Иди лучше спать, а утром их уже не будет.
   Янир вздохнул и пошел устраивать себе постель на ящиках. "Спать, как же... - мрачно подумал он. - Уснешь тут, когда под окнами бродят феи!" Но когда юноша, наконец, улегся на шкуры, Кайи села рядом и накрыла его своим плащом. Ровное тепло отогнало тревогу и незаметно убаюкало Янира.
  
   ***
   Проснулся он от холода и обнаружил, что Кайи рядом нет. Удивился и выглянул в окно - до самого горизонта, над которым золотилась обманчивым теплом полоска рассвета, равнина была пуста.
   Недоумение юноши сменилось ужасом и отчаянием. Он понял, что остался один в пустой холодной башне и вряд ли теперь увидит Кайи, которая, скорее всего, попала в руки ледяных фей или погибла. Ведь если бы она просто захотела уйти, наверняка бы оставила хоть маленький лоскуток плаща Яниру!
   Он осторожно спустился по темной лестнице - все равно сидеть на маяке не имело смысла, остатки тепла стремительно уходили в мерзлый камень. Около входа не оказалось никаких следов, но их ночью, вероятно, замела метель. Теперь же она утихла, и Янир обнаружил, что скалистая гряда, со стороны которой они с Кайи пришли, не так далеко, как ему казалось. Это слегка обрадовало парня - по крайней мере, он сможет вернуться в Пещеры, если не найдет фею...
   И вдруг на фоне темной зубчатой стены мелькнул огонек. Он тотчас же погас, потом еще несколько раз мигнул и, наконец, разгорелся ровно, хотя и не слишком ярко. Но Яниру показалось, что перед его глазами вспыхнуло ослепительное солнце.
   - Кайи!..
   Он радостно бросился бежать к этой далекой мерцающей точке. Ледяной воздух обжигал горло, ноги вязли в глубоком снегу, и Янир то и дело падал. Поднимался и снова бежал, потом шел, потом уже почти полз... Наконец перед ним встала та самая гора, на уступе которой горел свет, но снизу не было видно, что там происходит. Кое-как цепляясь окоченевшими руками за неровности скалы, юноша взобрался на нее и едва не застонал от разочарования.
   Наверху не было Кайи. Тот огонек, что манил издали, оказался лишь кусочком ее плаща - крохотным, не больше детской ладони. И все же камень, на котором он лежал, раскалился от жара. А рядом, подложив под голову грязный мешок, спал мужчина. Затаив дыхание, Янир наклонился над ним и узнал Реглена - или, скорее, догадался, что этот человек не мог быть никем иным. Половина его лица была изуродована ожогом и покрыта отвратительными волдырями. Парень поморщился и отвел глаза, понимая, почему Реглен ушел из Пещер.
   Неподалеку валялся пустой глиняный кувшин. Янир тихонько подобрал его, острым камнем затолкал горящий лоскут в горлышко и спрятал сосуд за пазуху. "И никакой я не вор! Кайи была бы не против," - подумал он и осторожно полез по узкой тропе вверх. На равнине Реглен издалека заметил бы похитителя, как только проснулся, а среди скал Янир надеялся скрыться быстрее. Но подъем закончился широкой площадкой перед провалом с почти отвесными стенами... Бежать было некуда, а снизу уже раздавались шаги и хриплое дыхание Реглена.
   Вскоре он и сам появился на тропинке и остановился на самом узком ее месте. Хищная усмешка на том, что осталось от его лица, ничего хорошего не сулила.
   - Что, сбежала от тебя огненная девка? - ухмыльнулся он, презрительно разглядывая жертву. - Теперь обрывки ее тряпья воруешь?
   Но Янир не ответил на обидные слова. Ему внезапно показалось, что он все-таки придумал, как спастись.
   - Тебе нужно вот это? Забирай! - он вытащил из-за пазухи кувшин, присел и бросил его так, чтобы тот не разбился, а покатился по обледенелой скале. Реглен, конечно, ринулся поднимать свое сокровище, но не успел, и сосуд с клочком огненной материи полетел в пропасть.
   Янир тем временем попытался убежать, но противник тут же настиг его, свалил с ног и так ударил при этом о камни, что перед глазами упавшего замелькали белые звезды. Когда же он слегка пришел в себя, обнаружил, что Реглен хозяйничает в его мешке. Наглец вытряхнул оттуда все вещи, нашел моток веревки и швырнул его неудачливому вору:
   - Привязывай, лезь и доставай лоскут. Пополам поделим. Твое счастье, что сам не могу...
   Реглен зубами стянул варежку - его рука выглядела еще хуже, чем лицо. Янир усмехнулся:
   - Да, славно Кайи тебя отделала...
   - Поговори мне тут, змееныш! Лезь быстро, пока я тебя сам не отделал, - огрызнулся Реглен, но теперь Янир его почти не боялся. Он понимал, что нужен этому человеку живым, по крайней мере до тех пор, пока не достанет кувшин из пропасти. Правда, понимал и то, что Реглен запросто может его столкнуть с обрыва, как только получит свою добычу. Но выбирать пока что не приходилось. Парень обвязал веревку вокруг выступа скалы и осторожно принялся спускаться на дно расщелины.
  
   ***
   Кувшин провалился в снег и остался целым. Янир откопал его, но вылезать обратно с находкой не торопился - решил сперва оглядеться вокруг. Пока смотрел сверху, он не видел никаких выходов из ущелья, но теперь оказалось, что стены в одном месте смыкаются только наверху, а вниз ведет узкий ход, больше похожий на трещину. Спускаться туда было жутковато, но все же не так страшно, как возвращаться к Реглену. Юноша протиснулся в темный лаз и потряс кувшин, чтобы край лоскута высунулся из горлышка и осветил путь.
   Проход постепенно расширился и сделался похож на коридоры Пещер. Янир даже подумал, что попал именно туда, и не слишком удивился, когда услышал знакомо шуршащий голос:
   - Кто здесь?
   - Шиморра?! - почти радостно отозвался он. - Это я, Янир!
   - Подойди ближе, - раздалось из темноты. - Я не Шиморра, но имя твое мне знакомо...
   Янир сделал еще несколько осторожных шагов и оказался в тесной пещере. По сравнению с нею мрачный зал хозяйки источника показался бы вполне уютным - там хотя бы горели светильники, а пол за долгие годы был вытоптан сотнями ног. Сюда же, чувствовалось, если когда-то и заглядывал человек, то очень давно. Лицо на стене юноша разглядел не сразу - его грубые черты едва угадывались в неровностях камня, и только темные глаза влажно поблескивали, отражая свет.
   - Насколько я знаю, ты должен был позаботиться об огненной фее, - казалось, голос чудовища заполнил всю пещеру. - Где она?
   Янир опустил голову, не зная, что придумать в оправдание. "И когда только эта тварь успела пообщаться с Шиморрой? - удивился он, - Может, они слышат мысли друг друга?"
   - Ну, чего молчишь? Случилось что-то? Говори, не бойся, жив останешься, - каменные губы насмешливо искривились. - Эта пещера слишком мала, чтобы я захотел делить ее с твоим окоченевшим телом.
   Юноша вздохнул и начал рассказывать обо всем, что произошло после того, как он познакомился с Кайи. Когда парень дошел до ночевки на маяке, ему почудился снаружи чей-то крик. Янир невольно вздрогнул:
   - Что это?
   - Кто-то упал со скалы, - спокойно пояснил хозяин пещеры. - С такой высоты наверняка насмерть разбился. Продолжай.
   Янир послушно закончил рассказ. Чудовище молча смотрело на гостя, думая, казалось, о чем-то своем.
   - Тебе нужно побыстрее найти свою фею, - наконец, произнесло оно. - Это не просьба и не приказ, а добрый совет. Мне-то, конечно, будет жаль, если труд Шиморры окажется напрасным, но я отлично проживу и без тепла. А вот ты очень скоро превратишься в ледышку, если не спасешь Кайи...
   - Интересно, и как я это сделаю? - горько усмехнулся Янир. - Напугаю ледяных фей вот этим лоскутком и потребую отпустить ее?
   - Сам думай, это твоя забота, - хозяин подземелья прикрыл глаза, словно устал от разговора.
   - Но я даже не знаю, жива ли она...
   - Жива. Ты можешь быть в этом уверен до тех пор, пока не погас обрывок ее плаща. Как только она умрет, он превратится в кучку пепла. Все, иди.
   Существо окончательно потеряло интерес к Яниру. Он понял, что не услышит больше ничего полезного, и стал пробираться к выходу из пещеры.
  
   ***
   Первым, что он увидел, когда глаза привыкли к яркому свету, оказалось распростертое на снегу тело Реглена. Вероятно, когда он понял, что Янир не вернется с кувшином, решил слезть по веревке, но сорвался. Сама веревка, к счастью, была цела, и парень без труда вскарабкался по ней наверх.
   Там все еще валялись разбросанные вещи. Он сложил их обратно в мешок, сел на камень и вытряхнул из кувшина лоскут - прежде всего, надо было как следует согреться и подумать, что делать дальше. Как можно справиться с ледяными феями, Янир понятия не имел, да и не был уверен, что Кайи сейчас у них... А если у них, то почему жива?
   Лед вокруг подтаял, камень, на котором лежал обрывок плаща, раскалился докрасна. Юноша присел рядом на корточки, протянул к огню замерзшие руки. Как хорошо! И как же не хочется вспоминать о всяких тревожных и сложных вещах! Нет, нет, пусть холод уйдет из мыслей так же, как из тела, хотя бы на время. Впереди еще много забот, но сейчас Янир подумает лучше о чем-нибудь приятном. Допустим, он уже нашел Кайи, и они вместе идут на маяк...
   Жар огня становился все сильнее, и парню пришлось отойти чуть подальше. На миг он отвернулся, чтобы встать - и неожиданно понял, что не помнит, о чем только что думал, пока смотрел в огонь. Так же он обычно себя чувствовал после того, как оставлял что-то Шиморре в уплату за масло... Но сейчас-то кто мог отнять у Янира воспоминания?!
   Он снова посмотрел на горящий лоскут и удивился: кусочек плаща стал намного ярче и больше, чем был. Так вот оно что! Огненная материя жила и росла сама по себе и точно так же, как Шиморра, могла забирать приятные мысли у тех, кто смотрел на нее. Но тогда...
   "Фея жива, пока не погас обрывок ее плаща," - вспомнились Яниру слова каменного стража подземелья. Парень поскорее отвернулся, пока волшебное пламя не успело забрать его радостную догадку: для того, чтобы выжить и защитить Кайи, почти ничего не надо делать! Не надо сражаться с ледяными феями, не надо искать и освобождать пленницу. Можно просто делиться с кусочком ее волшебного плаща мыслями о чем-то хорошем, и оба останутся живы.
   Теперь нужно было только добраться поскорее до безопасного места... И, хотя в Пещеры беглецу возвращаться не очень хотелось, он подумал, что разумнее всего будет отправиться именно туда.
  
   ***
   До входа в подземелье было еще далеко, и Янир подумывал о привале, когда случайно обернулся и заметил белоснежную фигуру, скользящую по его следам. Он бросился бежать, но скоро почувствовал за спиной ледяное дыхание, которое пробирало до костей даже сквозь одежду, и понял - не успеет...
   Парень опустился на снег и съежился, обнимая теплый кувшин и закрывая его своим телом от феи. "Главное - не смотреть на нее. Может, покрутится рядом и отстанет," - подумал он и закрыл на всякий случай глаза. Хотя не очень-то верил, что это поможет.
   - Дай мне плащ, - ледяной голос пронзил тишину, и Янир окончательно понял, что фея просто так не уйдет. Он медленно обернулся и посмотрел на нее, не поднимая глаз выше протянутой белой руки. Конечно, без огненного лоскутка парень скоро замерзнет насмерть, но "скоро" - это совсем не то же самое, что "прямо сейчас". А если фея получит свое и отпустит Янира, он попробует все-таки добраться до Пещер. Возможно, там у кого-то сохранился еще один кусочек плаща Кайи... Парень поднялся на ноги, шагнул вперед и вложил кувшин в узкую холодную ладонь.
   Ледяные пальцы сомкнулись на глиняном горлышке и стиснули его с неожиданной силой. С треском посыпались черепки, а в руке осталась только широкая лента огненной материи. Золотые искры летели с нее на снег - и прожигали его до земли, падали на белые одежды феи - и они превращались в огненно-золотые, касались ее тонких рук - и ледяная плоть становилась живой и теплой... Янир еще сомневался, можно ли теперь посмотреть в лицо преображенной феи, но знакомый голос назвал его по имени, и юноша поднял глаза.
   - Ты?! - он все еще не верил своему счастью. Но Кайи смотрела на него так, словно вот-вот расплачется.
   - Прости меня, - тихо сказала она. - Я ошиблась.
   - О чем ты? - удивился парень. Фея опустила голову:
   - Тогда, на маяке, мне показалось, что Шиморра напрасно меня разбудила... Я поняла, что одна долго не продержусь, и не очень-то верила, что ты сможешь помочь, а в Пещеры не вернулась бы ни за что. Скорее полезла бы в змеиную нору, - она передернула плечами. - А потом появились ледяные феи. Они позвали меня к себе, обещали принять как сестру, если поменяю огненный плащ на снежный... И я согласилась. Только попросила, чтобы они не трогали тебя. Понимаю, это было почти бесполезно, и ты бы все равно замерз, если бы не нашел кусочек моего плаща...
   - Но ведь я нашел! - радостно возразил парень.
   - Вот тогда я и поняла, что слишком рано сдалась. А для феи оказаться слабее человека - довольно обидно, знаешь ли... Но это было в первый и последний раз, - Кайи подняла на Янира глаза, в которых еще блестели слезинки, и солнечно улыбнулась. - Обещаю.
   Фея протянула руку юноше, и они вместе пошли в сторону маяка. Огненный плащ, рассыпая золотые искры, невесомо стелился за ними по воздуху.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   15
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Ляпота Е.М. Целая жизнь 20k Оценка:7.46*4 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
   -1-
   - Добрый день, мадам, - Николя Монтео учтиво приподнялся навстречу женщине и указал на огромное мягкое кресло напротив стола.
   Мадам Сезар, уже немолодая особа лет сорока пяти-пятидесяти, присела на краешек кожаного кресла, прижав к груди дамскую сумочку.
   Она была довольно хороша собой - стройная, с прямой осанкой, и только сеть глубоких морщин, невыгодно подчёркнутая слоем косметики, портила впечатление.
   - Мадам Сезар, - осторожно начал Николя, - я не буду ходить вокруг да около. Где ещё, как не у нас, воспримут всерьёз заключение медиума, приложенное к психологической карте вашего сына. Мы провели собственные исследования и можем уверенно сказать: да, медиум оказался прав. Ваш сын несёт кармический крест, унаследованный из прошлой жизни. И это пагубно отражается на его судьбе.
   И если уж быть до конца откровенным, случай вашего мальчика очень тяжёлый... Прошлое убивает его, тянет за собой. Поль тяготится грехом, о котором ничего не знает. И вряд ли он сможет справиться с этим без посторонней помощи.
   - Я догадывалась об этом, - женщина выдавила из себя безрадостную улыбку, - поэтому заставила себя прийти сюда. Вы сможете нам помочь?
   - А вы уверены, что хотите этого? - спросил Николя, глядя ей прямо в глаза, - большинство людей не верят нам. Считают, что мы занимаемся шарлатанством. Ведь у нас нет никаких доказательств того, что наш проект действительно работает. Кроме того, процедура стоит весьма дорого.
   - Деньги не важны для меня...
   - А ваш сын? Нам потребуется его согласие.
   - Поль не станет возражать.
   - И, наконец, это огромный риск: мы не знаем, что именно произошло в его прошлой жизни. Правда может оказаться губительной для его психики...
   - Мы готовы, - твёрдо сказала мадам Сезар и встала из кресла, показывая, что разговор закончен, и она не намерена больше выслушивать доводы, которым всё равно не заставить её свернуть с намеченного пути.
   Николя молча проводил её взглядом, спокойным и невозмутимым, однако в душе он ликовал и отплясывал победный танец: ещё бы! Есть доброволец для следующего эксперимента! Только бы не передумал! Только бы рыбка не сорвалась с крючка!
  
   -2-
   Полупрозрачная дверь из толстого небьющегося стекла распахнулась, пропуская в лабораторию высокого молодого человека с необычайно бледным лицом. В свои неполных двадцать четыре Поль Сезар повидал и прочувствовал достаточно, чтобы понять: в жизни нечему улыбаться, и беспечный румянец на щеках не что иное - как отпечаток наивности обывателей, живущих в клетке из хрупкого леденца...
   Но, Господи, как же он устал от этого пессимизма, злым червём прогрызшим насквозь яблоко его юности, мешавшим любить жизнь и наслаждаться всеми её проявлениями. Устал от чудовища, сидевшего внутри и заставляющего ненавидеть окружающих. Устал слышать голос, зовущий его бродить по кладбищам, по местам горечи и безнадёжной тоски, требующий упиваться чужими страданиями. Устал от того, что в нём живут как бы два человека, один из которых хотел жить, а другой никак не мог найти себе покоя...
   Быть может, за этой дверью ему действительно помогут заглянуть в прошлое и понять, что такого совершил прежний обладатель его души, передавший ему столь тяжкий крест...
   Если Господь позволит ему...
   Поль увидел уже знакомого ему доктора Монтео и сделал попытку улыбнуться. Не вышло: уж слишком он нервничал.
   Как всегда, рядом была мать. В последнее время она никуда не отпускала его одного, словно боялась, что Поль не выдержит и сведёт счёты со своей безрадостной жизнью. Такие мысли постоянно всплывали в его сознании, что уж греха таить.
   Проект Николя Монтео грезился Полю чудом Господним, хотя все вокруг называли его дьяволом и безбожником.
   - Месье Сезар, - обратился к нему Николя, - прошу вас пройти сюда.
   Николя указал на приоткрытую дверцу прозрачной кабинки, напоминавшей душевую, в центре которой виднелось довольно необычное кресло. Поверхность его казалась металлической, однако переливалась всеми оттенками серебристого и фиолетового.
   - Не бойтесь, Поль, - тихо сказал Николя, - физически это абсолютно безопасно.
   - Я не боюсь, - сказал юноша и опустился в кресло.
   Николя нажал несколько кнопок на панели, и дверца в кабинку плавно закрылась, закрывая выход в настоящую жизнь. Наблюдающим снаружи стало видно, как пол и стены начали переливаться, словно внутри завертелось тысячи зеркал. Поль замер, уставившись в одну точку.
   Луиза Сезар едва слышно всхлипнула и поправила шейный платок. Было заметно, что от волнения она едва держится на ногах.
   - Скажите, доктор, вам известно, кем он был в прошлой жизни?
   - К сожалению, эта информация станет доступной чуть позже: когда ваш сын непосредственно встретится со своим...хм... предшественником.
   - Встретится? - испуганно переспросила мадам Сезар. - Я полагала, его душа переселится в тело того, кем он был в прошлой жизни.
   - Нет, мадам, - ответил Николя, - Ваш сын отправится в прошлую жизнь целиком - и душой и телом. В тот момент, когда произойдёт его фактическое рождение, возникнет конфликт настоящих сущностей: он вытеснит сам себя из прошлого, и вернётся сюда, в собственное время.
   - А если он... если он повлияет на то, что человек, которым он был в предыдущей жизни, останется жив... Что тогда?
   - Исключено, мадам. Изменить прошлое невозможно. К тому же, безопасности ради, мы отпускаем нашим клиентам всего лишь пару-тройку часов прошлого...
   - Хорошо... Будем ждать, - прошептала мадам Сезар и присела на кушетку, а после забралась на неё с ногами, позабыв о приличии. Но доктор не обратил на это внимания. Николя никогда не заботили условности. Главное, чтобы эксперимент прошёл гладко.
  
   -3-
   Поль увидел, как перед глазами взметнулся столп искр, затем всё тело словно пронзила горячая струя боли, которая, впрочем, прошла через несколько секунд. Стало холодно и неудобно. Он помотал головой, чтобы прогнать зайчиков, круживших перед глазами. Когда Поль, наконец, смог нормально видеть, то обнаружил, что сидит на ступеньках лестницы в каком-то незнакомом помещении. Скорее всего, это был многоэтажный дом. Но Поль не припоминал, чтобы в Марселе были дома столь необычной планировки, да ещё с такими грязными и исписанными стенами внутри. Пахло чем-то весьма неприятным, как обычно пахнет мусор после недельного отсутствия хозяев, перед отъездом забывших его вынести.
   Снизу послышались неторопливые шаги. Поль встал и перегнулся через перила, чтобы рассмотреть того, кто поднимался по лестнице. Оказалось, это была девушка.
   Добравшись до пролёта, на котором стоял Поль, девушка остановилась, тяжело дыша, и приветливо улыбнулась, переводя дух. Позабыв о манерах, Поль стал беззастенчиво рассматривать её с ног до головы.
   Девушка - или женщина, во всяком случае, выглядела она старше Поля, - была красива. Очень. Юноша покраснел, опустив глаза вниз, и внезапно осознал: она беременна. Должно быть, срок совсем небольшой - живот был едва виден. Однако Поль был совершенно уверен: она ждёт ребёнка. Откуда появились эти ощущения, он не знал...
   - Привет, - снова улыбнулась она, здороваясь с Полем на незнакомом ему языке, который он, впрочем, понимал. Странно, ведь он впервые слышал это слово...
   Она тоже, чуть смущаясь, окинула его любопытным взглядом, и на щеках показался румянец. Он понравился ей - Поль это чувствовал. Непонятно почему вдруг стало важно для него - нравиться этой девушке!
   - Привет, - сказал он. - Как тебя зовут?
   - Алина, - ответила девушка.
   - А я Поль. Я живу в Марселе, - зачем-то добавил он и, спохватившись, взялся за ручки сумки, которую держала Алина, - позвольте, я помогу.
   - Да нет, не стоит...
   Но Поль уже держал в руках спортивную сумку и корректно отошёл в сторону, пропуская её вперёд.
   - Нам на шестнадцатый, - сказала Алина.
   Юноша не стал возражать. Он был молод, силён, увлекался спортом, так что подъём по лестнице пусть даже на самый верхний этаж, казался делом несложным. Но для беременной девушки это всё-таки было опасно.
   - В этом здании есть лифт?
   - Конечно. Но он не работает. Как всегда, - грустно улыбнулась Алина.
   - Ты не устала? - обеспокоено поинтересовался Поль и, закинув сумку за плечо, взял Алину за руку. - Может, тебя понести?
   - Ты с ума сошёл! Ещё девять этажей...
   Но Поль только хмыкнул в ответ. Подхватив девушку на руки, он помчался вверх по ступенькам. Алина была довольно тяжёлой, и Поль останавливался на каждом этаже, чтобы отдышаться и расслабить руки. Не сказать, что это была лёгкая задача для здорового тренированного парня, но, тем не менее, Поль испытывал удовольствие, ощущая в руках эту ношу. Девушке тоже было приятно - он чувствовал это.
   Его собственные чувства и эмоции перестали существовать. Поль слышал, как бьётся её сердце, как она дрожит, с гордостью, по-женски, принимая его заботу. И это было важно для него. Это было новое, ещё не совсем понятное чувство - радость...
   Когда они поднялись на верхний этаж, Поль осторожно опустил Алину на пол. Она достала из кармана ключ, подошла к обшарпанной двери, украшенной старомодным рисунком из гвоздиков, и начала искать замок. Руки её подрагивали.
   Наконец, Алина открыла дверь, и они вошли внутрь квартиры. На некоторое время юноша оцепенел от царившей там грязи и нищеты. Пахло чем-то старым, затхлым, обои клочьями свисали под потолком, посреди которого сиротливо притаилась пыльная лампочка без плафона. Он повернулся и с недоумением посмотрел на Алину, которая показалась ему ухоженной и весьма аккуратно одетой. Но девушка, похоже, и сама была в ужасе.
   - Это не моя квартира, - смущённо прошептала она, - я сняла её через газету. Она была единственная на высоком этаже...
   - Неважно, - ответил Поль и сделал неловкий шаг по направлению к ней.
   Алина была такой женственной и красивой. Он ощутил невыносимую тоску и сожаление, что природа создала такое нежное и совершенное создание, и теперь требует назад его жизнь.
   Требует? Поль устрашился собственных мыслей, непонятно откуда появившихся в его голове. Он взял Алину за подбородок и робко потянулся губами к щеке. Но Алина отвернулась от него и подошла к окну.
   - Уходи, - холодным, будто неживым голосом, сказала она, - тебя не должны здесь видеть. Могут быть неприятности...
   - Но почему?
   Осмелев, Поль обнял её сзади за плечи и положил подбородок на макушку. Алина внезапно расплакалась.
   - Думаешь, я не понимаю что к чему? Не нужно разыгрывать из себя рыцаря. Ты так галантен, красив. Думаешь, я могла тебе отказать, если бы мы встретились в другой ситуации?
   - Но я не имел в виду ничего такого, - удивился Поль. Он действительно ни секунды не думал о близости. Алина вырвалась из его рук и повернулась к нему лицом.
   Только тут Поль увидел, что они полны боли, отчаяния и страха. Глубокого животного страха. Как будто в этой жизни ни осталось ничего, за что она могла бы зацепиться и удержаться на плаву...
   И он понял. Осознал. Почувствовал, как если бы внутренний голос Алины разговаривал с ним, хотя сама она не раскрывала рта. Ещё бы...
   Поль вернулся в коридор и, пересилив неловкость, расстегнул молнию сумки и полез внутрь. Белое платье с длинной кружевной юбкой, бутылка красного вина, штопор, пластиковый стакан, плитка шоколада, паспорт и сложенный вчетверо листочек бумаги. Поль развернул его и стал читать. Всего лишь четыре строчки...
   Поль вскочил и бросился на балкон. Алина стояла у перил, вцепившись в них руками, как птица цепляется за ветку, чтобы нее упасть. Только птица не собиралась падать. Алина же пришла сюда, чтобы расстаться - навсегда расстаться с жизнью.
   Шестнадцатый этаж. Шансов выжить - минус сто процентов.
   - Не делай этого, слышишь? Не надо!
   Поль грубо схватил девушку за руки и оттащил от перил. Потом повернул лицом и крепко прижал к себе, опасаясь, как бы она не обманула его и не вырвалась, чтобы сделать то, зачем пришла.
   - Подумай о своей девочке! Ты не имеешь права отнимать у неё жизнь!
   - Откуда ты знаешь, что у меня девочка?
   Губы посинели от напряжения, глаза покраснели и воспалились. Поль вдруг заговорил по-русски, хотя не знал ни слова из этого языка.
   - Я всё про тебя знаю, всё!
   - У меня СПИД.
   Поль закрыл глаза, чтобы сдержать слёзы, собравшиеся в болезненную солёную лужицу в уголках глаз. Он сжал Алину ещё крепче и поцеловал в макушку.
   - Я даже не подозревала, что Вадик носитель. И он тоже. Мы женаты совсем недавно. Всё обнаружилось, когда я забеременела и начала обследоваться...Аборт делать слишком поздно. А анализы показали, что моя девочка будет носителем...
   - Успокойся... Тысячи людей - носители! - воскликнул Поль, хотя в глубине души его охватила тоска. СПИД - это приговор. И никакие слова тут не станут утешением.
   - Ты хоть представляешь, какая у неё будет жизнь? Когда стало известно, что я больна, Вадик собрал свои вещи и ушёл. Он ни разу не позвонил, хотя это его вина. Его, не моя... Но что толку искать виноватого. Есть только один выход...
   - Ты будешь каяться все свои последующие жизни. А она будет искать свою загубленную душу, но никогда, слышишь, никогда не сможет найти! Ты никогда не простишь себе этого. И она не простит. Пусть она ещё зародыш, но у него уже есть будущее, которое ты хочешь отнять...
   Алина смотрела на него с широко раскрытыми глазами. Так много мыслей крутилось в её голове. Мыслей, которым отвечали тысячи голосов, и лишь один настойчиво и громко твердил: нет!
   - Но что мне делать, Поль. Я не носитель - я скоро умру. Что будет с ней без меня?
   - Доверься мне. Я буду рядом - твёрдо сказал Поль. - Мы - будем рядом. Всегда. Я обещаю тебе...
  
   - 4-
   Николя Монтео выглядел взволнованным, если не сказать больше. Он был испуган не на шутку. Время на датчике показывало десять минут пятого. Именно в это время, согласно медицинской карте, его пациент появился на свет двадцать четыре года назад. Но ничего не происходило. Поль Сезар по-прежнему находился без сознания, хотя в это время ему полагалось очнуться.
   Николя взял в руки медицинскую карту, чувствуя, что по вискам потекла струйка пота. Так оно и есть. Двадцать шестое января. Шестнадцать десять. Сложные роды. Линейный перелом черепной кости. Асфиксия. Кома.
   Кома? Николя вдруг затошнило, и он присел, чтобы перевести дух. Какая кома? Раньше он не видел никакой записи о том, что новорожденный находился в коме...
   Несколько минут назад появились данные о человеке, которым месье Сезар был в прошлой жизни.
   Алина Зимородкова... Новороссийск... двадцать семь лет... Покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна с шестнадцатого этажа. На момент трагедии находилась на четвёртом месяце беременности...
   Буквы внезапно раздвоились, словно поплыли перед глазами....
   На мониторе появилась новая информация.
   Алина Зимородкова... двадцать восемь лет... Умерла родами 28 мая в тринадцать ноль восемь...
   Николя опустил глаза в медицинскую карту Поля Сезара. Так и есть: 28 мая, 13.08 ребёнок вышел из комы, в которой находился четыре месяца...
   - Он изменил прошлое, - прошептал Николя и схватился руками за голову, - такого ведь раньше... никогда... Что теперь будет?
   Он поднялся на ноги и повернулся лицом к мадам Сезар, с трудом понимая, как он скажет ей о том, что Полю придётся остаться в лаборатории на несколько месяцев...
   Однако Луизы Сезар в помещении не было. Николя находился один, не считая обезличенного двойника пациента. Немного подумав, он сообразил, что мадам Сезар вообще никогда не было в его лаборатории. И данные на мониторе, и записи в карточке - ничего не менялось. Это мираж, оставленный искажённым прошлым...
   Но Поль Сезар был настоящим. В руках Николя по-прежнему сжимал его медицинскую карточку, а приборы на датчике показывали биение пульса...
  
   -5-
   Жизнь ураганом пронеслась перед глазами, а голова наполнилась воспоминаниями, которых раньше не было... Как будто бы всё произошло в один день.
   Неизвестный волшебник взмахнул палочкой, и на свет появилась Ольга Зимородкова. Нет, не появилась - свалилась точно снег посреди жары, упала на землю и растаяла, просочилась в пересохшую почву, вызвав лёгкое недоумение...
   Вокруг никого не было - ни единой души, которую она могла бы взять за руку и опустить голову на спасительное плечо. Прошлое отталкивало от себя, казалось чужим. Настоящее...она стояла перед зеркалом, смотрела на своё привлекательное, но несчастное лицо, и не знала, что ей делать с этим настоящим.
   Носитель ВИЧ... Кто захочет связываться с девушкой, на которой стоит это клеймо, разве что такой же обречённый бедолага, как и она...
   Оля поправила старательно залакированную высокую причёску - так она казалась себе старше и увереннее в собственных силах - и, набросив на плечо сумочку, вышла из квартиры. Нормальные люди в это время спешили на работу или учёбу. Оля смутно помнила, что работает в каком-то центре, и, кажется, даже знала, куда ей нужно идти.
   Пешком, впитывая в себя первые лучики зарождающегося дня...
   Только так - ощущая и наслаждаясь жизнью, как будто в первый, но не последний раз...
   Когда Оля проходила мимо детского садика, её кто-то окликнул. Не по имени. Мысленно. Она замедлила шаг и оглянулась на ходу. Следом за ней бежал высокий молодой человек с длинными развевающимися на ветру волосами. Что-то в его движениях показалось ей знакомым, и она остановилась...
   Его лицо... Не это ли лицо она видела во сне столько раз?
   В голове пробудились сотни - тысячи воспоминаний о жизни, которой она никогда не жила, о местах, в которых никогда не бывала. О боли, страхе, ненависти...
   Подбежав вплотную, Поль остановился и ласково дотронулся до её руки. В глазах задрожали слёзы радости...
   'Наша девочка, - прошептал голос у него внутри, - она такая...красивая'
   'Да, родная, - беззвучно ответил Поль, - вот я и нашёл её... Теперь мы снова будем вместе'
   Оля посмотрела на него долго и внимательно, и вдруг улыбнулась.
   Поль осознал: она слышала всё и понимала, ведь очень долго она была частью его самого, и эта ниточка до сих пор не оборвалась. Как не обрываются нити матери и ребёнка... Никогда...
   Оля повернулась и пошла дальше, зная, что он последует за ней. Ей незачем было разговаривать с Полем, ведь она без труда читала его мысли. А в них была только она.
   Боль, страх, ненависть всколыхнулись, как чужеродные тела, и опустились на дно прогорклым и забытым осадком. И будущее не казалось таким одиноким.
   А впереди была целая жизнь...
   Ведь даже у таких, как она, есть надежда на будущее...
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   16
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Алёшина О. Ключ 32k Оценка:8.00*3 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
   Ему очень хотелось убежать из дома. И ещё больше хотелось остаться, закрыться в своей комнате, заткнуть уши руками и отключить себя от происходящего. А происходило самое обычное. Домашний скандал с участием подвыпившего отца, измотанной от домашних дел матери и двоих детей, один из которых он, Денис.
   Вот, с кухни послышались звуки бьющейся посуды и снова крик матери:
   - Всё побей! Всё! Не тобой нажито, ничего в дом не тащишь. Бей, бей!
   Да, послать всех и отключиться было бы самым лучшим, но Ленка... Сестрёнке всего двенадцать лет, а она уже с детства запуганная малышка с большими и молчаливыми глазами. Если он убежит или закроется, то всё достанется ей одной. И плач матери, и пьяное бормотание отца, и уборка на кухне под тяжкие стоны и всхлипывания. Да что они делают с ними!
   Нет, ни убегать, ни прятаться нельзя. У него, как у старшего брата, остаётся только один, испытанный способ действия. Всё-таки ему уже шестнадцать, и он может найти дома запуганную Ленку, отвести её в дальнюю комнату, усадить перед телевизором и на полную включить громкость. Пусть орут, она рядом с ним успокоится, уставится в экран своими глазищами и через пять минут перестанет дрожать. А войти к ним в комнату он не позволит, сила уже давно на его стороне. Не лезли бы, не приставали бы к ним, и больше им с Ленкой ничего от них не надо. А пьяные вопли перекроет громкая музыка или тупая передача о спорах взрослых людей, как же страна оказалась в таком кризисе. А что, не они, взрослые люди её туда отправили? Но, впрочем, это сейчас не волновало Дениса, он пытался справиться с судорогами на своём лице, чтобы ещё больше не напугать Ленку, когда найдёт её. Наверное, она, как обычно, залезла в большой шкаф у бабушки в комнате и стучит там зубами от нервного озноба.
   Бабушка несколько лет назад умерла, и её комната стала почти неприкасаемой. Родители, оба, не любили туда заходить, мать изредка убиралась там и всё время жаловалась, что обстановка её угнетает, напоминает ей о её бедной мамочке. Но Дениса устраивало, что эту комнату обходят стороной. Ленка больше всех приведений на свете боялась пьяного отца, и поэтому комната давно стала их убежищем.
   Денис убрал руки от лица, оказывается, он всё это время закрывал его, выпрямился, очень тихо выругался и пошёл искать Ленку. Что-то тяжёлое с грохотом упало на пол, на кухне уже принялись за мелкую мебель.
   Ленку он нашёл не в шкафу, а на подоконнике, за занавесками. Она спряталась там и сидела тихо, как мышка, надеясь, что её никто не заметит. Испуганное лицо, бледные губы... Да, она дрожит этой знакомой ему, мелкой и неприятной дрожью.
   - Дэник! - руки её слабо обхватили его, головой она неловко постаралась залезть ему куда-то под мышку.
   - Ленка, ну что ты? Успокойся, я здесь. Всё хорошо.
   Он снял её с подоконника и поставил на ноги, интуитивно стараясь заслонить спиной от двери. С кухни снова донеслись крики и несдержанный, навзрыд, плач матери. Что-то опять упало.
   - Ленка, ну ты же знаешь, сейчас они покричат и успокоятся.
   - Дэник, он ещё водку пить будет, - обречённо прошептала Ленка. - У него есть.
   - Ну всё, хватит, - решил Денис. Не мог он смотреть на то, как пугается его младшая сестрёнка, как застывает на её лице выражение детского отчаянья и белеют розовые губы. Что угодно, только не это.
   Он усадил её к кресло, включил телевизор и плотно закрыл дверь в комнату. Сел на пол и прикрыл глаза. Почему всё так? Ведь когда-то он не чувствовал себя ответственным за неё. До одного случая.
   Как-то, в первом классе он возвращался домой из школы. Шёл мелкий моросящий дождь, даже не дождь, а густое марево, похожее на туман? заволокло всю их улицу. Затянувшаяся сырая осень не прибавляла хорошего настроения, а у Дениса оно и так было неважнецким. Первая училка оказалась злющей придирой, школа - самым скучным местом на свете, а постоянное желание спать не проходило уже который день. Денис медленно вошёл во двор, лениво обвёл его взглядом и вдруг обомлел. Он увидел знакомую коляску, в которой сидела его маленькая сестра и таращила на него большие заплаканные глазищи. И рядом с ней никого не было! Он нерешительно приблизился, оглядываясь вокруг, в поисках кого-нибудь из взрослых. Но двор был пуст, даже из его друзей никто не гулял. Да и когда, все только что вернулись из школы. Денис некоторое время размышлял, сидя перед Ленкой на корточках. А она внимательно и доверчиво смотрела на него, словно понимала, что теперь в безопасности и бояться ей нечего. Так, молча, они смотрели друг на друга минут пять, а потом он встал, и решительно взяв коляску, направился домой. Дома была одна мать. Она открыла дверь и всплеснула руками:
   - А где ваш отец?
   Денис пожал плечами и вкатил коляску через порог:
   - Мам, ты что, выбросила Ленку на улицу?
   Он искренно думал в ту минуту, что она так и сделала, и тут же получил затрещину:
   - Ах ты, сопляк! Поговори ещё! А где этого алкоголика носит, я ж его за хлебом отправила.
   Не обращая внимания на затрещину, Денис решил выяснить для себя раз и навсегда, какое место Ленка занимает в их доме:
   - Давно?
   - Ну что давно?
   - Давно отец ушёл за хлебом?
   Мать, расшнуровывая Ленкин ботинок, раздражённо пожала плечами:
   - Да часа полтора, как...
   Она осеклась, всмотревшись в заплаканное Ленкино лицо, и тихо ойкнула. Не глядя на Дениса, она осела по стенке и закрыла лицо руками.
   "Понятно", - сам себе сказал Денис и деловито стал расшнуровывать оставленный матерью ботинок. Потом он переодел Ленку, вымыл ей руки и накормил.
   "Они оба забыли про неё. Им нельзя доверять ребёнка", - с несвойственной семилетнему мальчишке серьёзностью думал он. Мысль эта была горькой, потому что Денис внезапно понял, что и о нём нечасто вспоминали, но с этого момента, не давая себе никаких обещаний, он просто стал заботиться о ней. Как будто больше было некому! Но он больше никому не доверял. Тот молчаливый Ленкин взгляд возле подъезда перевернул всю его жизнь. С этого дня Денис строго следил за тем, когда её приводили с прогулки, как одевали и чем кормили. Мать сначала отмахивалась от его заботы, а потом привыкла и стала считать это в порядке вещей. Через пару лет он уже сам водил её в детский сад и забирал домой. Воспитатели только улыбались, видя, как ловко братик научился причёсывать девочку и как настойчиво интересуется, не обижают ли её здесь?
   И не важно, что потом его дразнили, не часто брали играть и дружно высмеивали его привязанность к живой кукле. Да что они знали! Разве им приходилось находить свою младшую сестру забытой на улице?
   - Дэник, - тихо позвала Ленка, отвлекая его от мыслей.
   - Ну что? - отозвался он, стараясь смягчить свой давно сломавшийся голос.
   - Можно я уйду? - спросила она.
   - Куда?
   - К тёте Марине. К Симе.
   Серафима не была её лучшей подругой, тем более она была ровесницей Дениса, но Ленка часто заходила к ней, потому что они жили на одной лестничной площадке, и потому что Ленка всегда старалась угодить Денису. Она давно догадалась, что первая красавица у них во дворе нравится брату, и хотела чем-то ему помочь. Конечно, это была неуклюжая помощь. Сима воспринимала Ленку как маленькую несмышлёную девочку, но уж так сложилось, что их матери с детства передавали детей друг другу, когда им надо было ненадолго отлучиться. Серафима привыкла к Ленке, могла её просто не замечать в комнате, а иногда, подобрев, давала ей какие-то мелкие поручения. Ленка и этому была рада. Сделать что-нибудь для такой красивой девушки, в которую превратилась Серафима, было совсем не трудно. И можно постараться завести разговор о брате.
   - Ленка, так ведь мать туда скоро отправится, - вспомнил Денис.
   - Ещё не скоро, - вздохнула Ленка, прислушиваясь к крикам на кухне.
   "Может, и не скоро", - согласился он мысленно, но вслух сказал:
   - Лучше я провожу тебя к Насте.
   - Не-а, - протянула Ленка. - Не хочу одеваться, а к Симе я так.
   Она легко соскочила с кресла и подошла к двери, выбирая момент, когда лучше всего выскользнуть из квартиры.
   - Да не бойся, - ободряюще улыбнулся ей Денис. - Они сейчас даже себя не слышат. Ты мышкой, только дверью не хлопай.
   - Ага, - кивнула Ленка, приоткрыла дверь из комнаты, огляделась и быстро направилась к входной. Еле слышный щелчок замка, и Ленка на свободе. Денис снова улыбнулся и... вдруг увидел на полу незнакомый предмет. Окажись эта вещь в его или Ленкиной комнате, он бы мог её не заметить. Но в бабушкиной комнате всегда царила идеальная чистота.
   Не задумываясь, он подошёл и поднял с пола прозрачный ключ.
   - Кристальный, - почему-то решил Денис, разглядывая его.
   "Откуда он здесь взялся? Минуту назад его не было".
   Он задумчиво повертел ключ в руке. Нет, такой вещицы в доме раньше не встречалось. Эта штука свалилась с потолка или возникла из ниоткуда.
   За дверью послышались шаги отца. Он нетвёрдой походкой шёл к Денису требовать к себе уважения. Денис быстро продел ключ в цепочку на шее и спрятал его под футболку. Дверь распахнулась, и на пороге появился пьяный отец. Выражение его лица не предвещало ничего доброго, в лучшем случае сегодня обойдётся без драки. Мать что-то кричала ему с кухни, а Денис подумал о том, как хорошо, что Ленка ушла к соседям.
   Отец качнулся в сторону Дениса, успел поднять кверху палец и...
   Всё. Денис на одну секунду зажмурился, мысленно проговорил "не хочу", и всё пропало. Когда он открыл глаза, отца в дверях уже не было. Но не только это так сильно поразило его, а ещё и то, что он услышал, как мать на кухне нежным голоском напевает знакомую песенку, и в квартире пахнет пирожками.
   Ничего не понимая, он медленно, не оглядываясь назад, пошёл на кухню. Картина, представшая там перед ним, окончательно лишила его дара речи. Эта женщина, с голосом его матери, была не его мать! Незнакомая тётя в брючном костюме и с повязанным фартуком на стройной талии хлопотала возле их плиты. А на столе, на большом блюде, горкой лежали испечённые пирожки.
   - Ветер с моря дул, ветер с моря дул, - в который раз запела незнакомка тот же куплет, видимо, не зная продолжения. Впрочем, это не мешало ей ловко раскладывать на противене новую порцию пирожков. Белые от муки руки умело справлялись с работой, на её золотисто-рыжем затылке, среди множества завитков, поблёскивала перламутровая голубая заколка. И голос! Голос, который остался от его матери.
   Денис не выдержал и осторожно спросил:
   - Где мать?
   Дар речи ещё не совсем к нему вернулся, и женщина не услышала вопроса. Но она обернулась на звук его голоса и радостно улыбнулась:
   - Дэн! Ты вовремя. Давай-ка, съешь на пробу.
   Этого не могло быть! Мать, изменившаяся до неузнаваемости, похудевшая, улыбающаяся, даже красивая, это была она! И всё в ней было её и не её, такой она могла быть только в самых радужных мечтах Дениса. И как она его назвала? Дэн? Он давно мечтал, чтобы его так называли, но разве можно было об этом здесь заикнуться?
   - Молодой человек, что вы встали на проходе? Не поможете мне вынести ведро? - шутливо произнесла новая мама и снова отвернулась к плите.
   "Новая мама", - это он подумал сразу же, как её увидел. Не представляя, что всё это может означать, он с восхищением разглядывал её и вдруг почувствовал, что не хочет докапываться до причины, что случилось. Хорошо было на этой кухне, вкусно пахли пирожки, и... Кажется, его о чём-то просили? Он взял с блюда один пирожок, откусил его и потянул руку к ведру, стоявшему у ног новой мамы. Даже если это просто сон, он хочет ещё какое-то время побыть здесь.
   - А где отец? - с набитым ртом, на всякий случай, спросил он. Новая мама удивлённо обернулась:
   - Дэн, дорогой, разве ты не знаешь, что папа спит? Он так устаёт после двух смен.
   Возможно, но когда пьяный отец успел исчезнуть с порога в бабушкиной комнате и лечь спать? Может, Денис на какое-то время потерял сознание, и кое-что успело произойти без него?
   "Ну да, а мать успела убрать кухню, испечь пироги, похудеть и стать рыжей. А отец устал после каких-то смен. И где?" - проговорил его внутренний голос. Нет, временная отключка ничего не объясняла.
   - Он трезвый? И работает? - наугад спросил Денис, доедая пирог.
   - Ну и шуточки у тебя, - ответила новая мама и что-то бросила в ведро, которое он держал в руке. - Послушай, соверши наконец этот героический поступок и доберись сегодня до мусоропровода. А за чаем всем нам расскажешь, какие опасности ты встретил на своём пути.
   Мама смеялась! Нет, это самое невероятное, что могло произойти.
   - Я... Да... Это... - промямлил Денис и неловко поинтересовался. - Мам, почему ты рыжая?
   "Мам" чуть не застряло у него в горле, но он всё же выговорил слово, с которым забыл, когда в последний раз к ней обращался. Она подняла на него глаза и почти дотронулась испачканной в муке рукой до своих волос:
   - Теперь и ты, как Лён, будешь доставать меня моим золотистым каштаном?
   - Как кто? - чуть не выронил ведро Денис.
   - Лён, Алёнушка, твоя дорогая и беспокойная сестрёнка постоянно руководит, в какой цвет мне себя покрасить. По её милости я то блондинка, то шатенка. Теперь и тебе есть дело до моих творческих поисков? Дэн, раньше я не замечала, что тебя это волнует.
   - Ты назвала её Лён?!
   - А что? - с беспокойством в голосе спросила новая мама. - Ей разонравилось, когда её называют Лён? Но её все так зовут. Может, наша девушка выросла и хочет быть Еленой Викторовной? Что она тебе сказала?
   - Ничего. Ей нравится имя Лён.
   "Понравилось бы", - добавил он мысленно и поскорее покинул кухню, чтобы хоть немного прийти в себя. Уходя, он схватил с блюда ещё один пирожок и увидел, как игриво новая мама погрозила ему вслед белым пальчиком. Мгновенно вспомнился приподнятый кверху палец отца, и у Дениса почему-то участилось дыхание.
  
   * * *
   Некоторое время, вернувшись назад, он просто ходил по квартире, рассматривая, что в ней изменилось, искал Ленку, но нигде не нашёл. Всё это не очень хорошо укладывалось у него в голове. Сказочные превращения не вписывались в его привычную жизнь. Надо найти Ленку и обсудить всё с ней. Она поймёт его или она тоже изменилась? Лён красивое имя, может, и она теперь стала совсем другой? Не понимая, почему, он не хотел, чтобы Ленка менялась. Она была единственная, кого он хотел увидеть прежней.
   Думая о ней, он отправился к Серафиме. Дверь ему открыла тётя Марина, полноватая невысокая женщина с усталым лицом. Если бы черты её лица так не напоминали черты лица Серафимы, то вообще невозможно было бы догадаться, что под этой усталостью скрывается необычайная красота. Серафима взяла всё самое лучшее от своей матери и сейчас считается признанной первой красавицей их школы и двора.
   - Здрасте, тётя Марин. А Ленка у вас? - привычно спросил Денис.
   - Здравствуй, Дэн. Ты к Симе? Заходи, - она распахнула перед ним дверь и повернулась, чтобы идти по своим делам.
   - А Ленка, тётя Марин?
   - Что Ленка? - не поняла она.
   - Ленка у вас? - теряя терпение, повторил он.
   - Алёнушка, что ли? Да она домой пошла. Заходи, сам у Симы спроси, - махнула она рукой и скрылась в комнате.
   Пошла домой? И они не встретились на одной лестничной площадке? Что-то здесь не так. Тревога за Ленку внезапно окатила его, и он быстро прошёл искать Симу.
   Серафима сидела к нему спиной на вертящемся кресле, положив свои длинные ноги на стол. Она разговаривала по телефону, но, услышав звук, сразу же обернулась вместе с креслом, грациозным движением закидывая одну ногу на другую. Раньше Денис оцепенел бы от такого зрелища, но сейчас он с беспокойством оглядывался вокруг, ища глазами Ленку. Её здесь не было.
   - Да, солнышко, я тоже возьму, - разнеженным голосом пропела Серафима и вдруг глаза её вспыхнули:
   - Ах, Дэн! Я не ждала тебя так рано. Подожди минуточку.
   И тут же добавила в трубку:
   - Всё, я занята. Да, потом. Завтра перезвоню.
   Она выключила телефон и не глядя положила его позади себя на стол. Чтобы Серафима ради него прекратила с кем-нибудь разговаривать, такого быть не могло. И её улыбка не могла быть адресована ему, он видел, как такую загадочную, русалочью улыбку она дарила заезжающим за ней на авто незнакомым молодым людям. Денис хорошо знал эти манящие в омут глаза и губы, это странное, бросающее в жар и дрожь выражение на её лице, но он так же знал, что оно было предназначено не ему. Только избранные холёные типчики с толстыми папиными кошельками могли рассчитывать на внимание почти голливудской красавицы. А он в их число никогда не входил.
   Но вопреки всем его ожиданиям Серафима поднялась к нему на встречу, плавно приблизилась, протянула руку и, коснувшись его плеча, поцеловала Дениса в щёку:
   - Здравствуй, милый. Я ещё не одета. Подожди меня.
   Сцена осуществлённой несбыточной мечты чуть не свалила Дениса с ног. Он даже не успел ни о чём подумать, а её пальчики с длинными ноготочками уже взъерошили ему волосы.
   - Ах, Дэн, Дэн. Не представляешь, как плохо я спала этой ночью.
   - Ночью? Да... Что случилось? - он хотел спросить про Ленку, но все её движения, её режущая глаз красота гипнотизировали его.
   - Ты ещё спрашиваешь! Тебе мало моего сердца, ты забираешь у меня мой спокойный сон. Это не честно, я хочу спать по ночам, а не мечтать о тебе.
   Более фантастичного признания с её губ сорваться не могло. Плохо спит, потому что мечтает о нём? Денис стал быстренько вспоминать, где он ударился головой. Глюки. Глюки появились и не кончаются. Но с такими глюками можно смириться, к ним даже хочется привыкнуть. А Серафима отпустила его волосы и принялась расчёсывать свои, явно демонстрируя их длину и густоту. Расчёска всё скользит и скользит по одной пряди, а ей конца нет. Руки с блестящими браслетиками перекидывают волосы через плечо, а Денис всё молчит, заворожённый этим зрелищем. Если он сейчас ей ничего не скажет, она рассмеётся ему в лицо и будет права.
   - Где Ленка? - наконец выдавливает он из себя непослушным голосом.
   - Кто? - Серафима удивлённо приподняла изломленную чёрную бровь.
   - Сестра. Она ушла к тебе.
   - Ах, Лён, - с облегчением вздохнула Серафима. - Так ей захотелось купить себе новые духи, и она ушла.
   - А у неё были старые? Извини, Сим, мне срочно надо домой.
   Перед глазами Дениса всё замелькало, как в калейдоскопе, он почувствовал, что не может больше выдержать столько сюрпризов за такое короткое время.
   - Да, конечно, - как-то сразу согласилась Серафима. - Но не забудь, я жду тебя.
   - Не забуду, - уже в дверях пробормотал Денис и опрометью бросился к себе.
  
   * * *
  
   Прошла ночь, наступило утро, а Денис спал, не пытаясь во сне найти ответы на появившиеся вопросы. И сон ему снился приятный. Он видел Серафиму, танцующую босиком на белом песке возле воды странный танец. Плавные и загадочные движения, манящие взгляды, еле слышный смех недоступной красавицы. Во сне она снова была недосягаемой, как звезда на небе, и такой же яркой. Но вдруг где-то в небе пронзительно закричала птица, и Денис проснулся.
   Сначала он ощутил досаду, что такой сон оборвался, а потом увидел, что лежит на кровати одетый, вспомнил вчерашний день и рассмеялся. Явь была волшебнее любого сна.
   - Дэн, дорогой, ты проснулся? - в подтверждение к смеху услышал он голос новой мамы.
   - Да, мам. Сейчас встану, - отозвался он, с удовольствием потягиваясь.
   - Выходи и рассказывай, что тебя так насмешило, - мама в шутку постучала по его двери ноготочками и удалилась.
   Он быстро поднялся, сделал паузу на то время, за которое бы оделся, и вышел из комнаты. В коридоре никого не было, но, возвращаясь из ванной, он услышал из комнаты родителей мамин визг и тут же её смех:
   - Витька, не смей! Немедленно поставь меня!
   Денис отступил на два шага, и вовремя, потому что дверь в спальню родителей распахнулась, и из неё вышел отец в одних джинсах и с мамой на руках. Она весело смеялась, рассыпав свои рыжие волосы по его загорелой руке. А он, заговорщически подмигнув Денису, понёс её на кухню.
   - Витька, пусти! Витька, я буду кусаться!
   - Королева Виктория хотела посмотреть, как мужчины умеют печь блины? Сейчас увидит. И не королевское это дело - кусаться.
   - Витя, я пошутила! Витя, поставь меня!
   Они уже скрылись на кухне, а Денис остолбенело смотрел им вслед. Во-первых, у отца никогда не было таких сильных и загорелых рук, так же, как и у мамы не было таких кудрявых и рыжих волос. Во-вторых, он никогда не поднимал маму на руки и, в-третьих... В-третьих, имена Виктор и Виктория служили иногда поводом для шуток, но королевой Викторией отец её никогда не называл. По крайней мере, при Денисе. Да и без Дениса, скорее всего, тоже.
   - Ладно, - махнул он рукой. - К этому просто надо привыкнуть.
   С кухни всё ещё раздавались их смех и весёлая болтовня, когда Денис покинул квартиру, направляясь к Серафиме. То ли сон о ней не давал ему покоя, то ли отсутствие Ленки в её комнате толкало его на поиски сестры. Где-то в этом мире она должна быть? Не думая долго, он позвонил в квартиру напротив.
   - Здравствуй, Дэн. Ты к Симе? - по-вчерашнему спросила его тётя Марина.
   - Здрасте, тётя Марин, - ответил он, как обычно. - Можно?
   - Проходи, - мама Серафимы снова на удивление легко впустила его.
   "Пора ничему не удивляться", - сам себе посоветовал Денис и уверенно прошёл к Серафиме.
   - Привет, - выговорил он, увидев её в той же позе, с ногами на столе.
   "Ну, скажи - ах, Дэн", - мысленно попросил он.
   - Ах, Дэн, - незамедлительно слетело с её губ. - Где же ты был вчера?
   Она снова развернулась на кресле, открывая взгляду свои безупречные ноги.
   "Если мне каждый день суждено такое видеть, я хочу остаться в этом мире навсегда", - подумал Денис.
   - Ну, поцелуй меня, милый. Видишь, я не могу встать, - Серафима показала на чёрную кошку, свернувшуюся у неё на коленях. Он только что заметил Ляську и не сразу понял, что это из-за неё Серафима не может пошевелиться.
   "Чудно. Раньше бы она скинула Ляську со своих ног, даже не подумав, что кошку это может огорчить".
   Чувствуя себя не в своей тарелке, он подошёл к ней, нагнулся и поцеловал в нежную щёку.
   - Да что с тобой, Дэн? - тут же отреагировала красавица. - В щёку ты целуешь меня на людях, а здесь мы одни.
   - И часто? - спросил он непослушным голосом.
   - Что часто? - не поняла его Серафима.
   - Часто я целую тебя? - Денис ещё не пришёл в себя от первого поцелуя.
   - Всегда! - смеясь, объявила она.
   - Всегда? Ладно.
   Он приблизился к ней и небрежно, как будто для него это обычное дело, поцеловал Серафиму в губы.
   - Это значит "да"? - услышал он её вопрос, потому что внезапно закрыл глаза.
   - О чём ты? - переспросил он, отчётливо понимая только то, что весь мир вокруг него вертится.
   - Ну, нормально. Через неделю выпускной, я уже купила платье, а ты так и не сказал, будешь ли ты там моим бой-френдом? Не хочу я, чтобы там ко мне другие приставали. Герман, например.
   Ещё одна новость. Денис открыл глаза. Она не хочет, чтобы к ней приставали, когда она появится в новом платье. Только не Серафима. Не побеспокоить кошку она ещё могла, но не побеспокоить сердца выпускников на выпускном балу было выше её сил.
   "Выше сил её прежней", - добавил он мысленно.
   - Ну и? - переспросила она. - Я могу на тебя рассчитывать? А то этот Герман, да и Сашка Сомов уже замучили меня предложениями.
   - А ты хочешь официально стать моей девушкой?
   - Но я уже твоя девушка, - произнесла она тоном, не терпящим возражения. - Пора уже выбираться на свет. Сколько можно от всех скрывать? Да ты и сам знаешь, что пока мы не объявим себя парой, ко мне будут приставать другие, хочу я или нет.
   В её словах была логика, в их компании пару не разбивали, существовал такой негласный закон. Но нужно было при всех об этом заявить. А Серафима ещё ни разу не встречалась со своим ровесником. Более того, на её внимание давно претендовал Герман, лидер их компании, но Серафима была единственная девушка, которая его не замечала.
   - Я сделаю, как ты хочешь, - пересохшими вдруг губами проговорил Денис. Перспектива всегда быть возле Серафимы кружила голову.
   - Вот и отличненько, - подвела она итог, довольная разговором. - Платье я тебе пока не покажу, но так и быть, скажу, что оно розовое. Воздушное и неземное.
   Платье Дениса совсем не интересовало, но из приличия он сделал кислую мину.
   - И не проси, всё равно не покажу, - ещё более довольная пропела Серафима. - Мы будем с тобой самой запоминающейся и классной парой. А теперь пойдём на улицу.
  
   * * *
  
   На улице, возле белого школьного забора уже собрались их знакомые. Большинство из них были их одноклассниками, но в толпе мелькали ребята и из параллельных классов и даже младшие, или точнее, мелкие. Серафима только на секунду сморщила носик, разглядев среди них Германа, но тут же взяла Дениса за руку и повела его навстречу шумным друзьям.
   - Общий привет, - произнесла она, окидывая всех взглядом и не выпуская руки Дениса.
   - Какая птичка к нам прилетела, - шутливо приподнял свою чёрную бейсболку Герман. - И не одна. Здорово, Дэн.
   - Ну, привет.
   "И даже Герман называет меня Дэном", - отметил про себя Денис, на время забыв, что в его руке находятся пальчики Серафимы. Но она не дала ему возможности как следует переварить эту новость и быстро заговорила:
   - Так, нам с Дэном некогда. Объявляем всем официально, что любим друг друга и теперь мы пара. Вопросы?
   Звонкий голос Серафимы в конце фразы потонул в тишине. Первым пришёл в себя Юрка, лучший друг Германа. Он широко улыбнулся и весело сказал:
   - Поздравляем.
   И тут же девчонки повисли на шее у Серафимы со своими восторгами и поцелуями. Они оттащили её от Дениса и защебетали наперебой, словно и правда отдавали её замуж. Но такой обряд существовал в их кругу уже пару лет, и никто его не отменял. Девчонкам это доставляло большое удовольствие, а тем более теперь, когда главная их соперница и причина ревнивых слёз уплывала в тихую гавань.
   Улыбаться продолжал один Юрка, остальные ребята сдержанно поводили плечами. Для них заявление Серафимы было уж очень неожиданным.
   А Денис светился счастьем, потому что только сейчас поверил, что она не шутила, когда говорила ему о своих чувствах. Как бы неправдоподобно это ни было, но она с ним, и сказка продолжается. Среди всех этих радужных переживаний он неожиданно вспомнил о Ленке. Второй день он не может её найти. Что-то явно не так, если в этом мире ему хорошо со всех сторон, то она должна быть рядом. Без Ленки никакое счастье не будет полным. Да и волноваться за неё он не разучился.
   - Что грустный такой? - спросил его Тоша из параллельного.
   - Да, Дэн, ты какой-то невесёлый. В такой день, - поддержал его Юра, ослабив свою улыбку.
   - Ленка потерялась, - честно признался Денис.
   - Лён? Да ты что! Да вон она! - наперебой отозвались ребята, и даже девочки, оставив Серафиму, стали показывать ему пальцами на окна.
   - Где, где? - быстро переспросил он, стараясь понять, куда они все показывают.
   - Да в вашем окне, на кухне, - сказал кто-то.
   Денис внимательно посмотрел туда, куда указывал десяток пальцев, но кроме занавесок ничего не увидел.
   - Вы что, смеётесь? - растерянно выговорил он.
   - Что с тобой, милый? - подошла к нему Серафима и ласково взяла его под руку. - Лён машет нам рукой, ну приглядись же!
   - Лён, Лён! - закричали все и тоже замахали руками. Один Денис ничего не видел. Он видел только пустое окно на третьем этаже и ещё больше огорчился.
   - Ладно, - сказал он. - Глупый розыгрыш. Кто в последний раз видел сегодня Ленку? Я не шучу.
   - Очнись, Дэн. Лён сейчас выпрыгнет из окна, если ты ей не помашешь, - весело сказал Герман. - Или вы поссорились?
   - Да не ссорились мы! - в сердцах крикнул Денис и все замолчали. - Скажите мне, где моя сестра?
   - Твоя сестра, Лён, смотрит на тебя из окна, - тихо повторила его одноклассница Маша. - Мы все её видим и не понимаем твою шутку.
   Денис растерянно оглядел их всех, задержал свой взгляд на изумлённых и от этого ещё более красивых глазах Серафимы, обернулся и вдруг быстро пошёл домой. За его спиной раздались недоумённые возгласы, но вслед за ним никто не побежал. Поднявшись бегом, без лифта на свой этаж, он достал ключи от квартиры и немного замешкался. Странные мысли вертелись у него в голове. Он сначала отогнал их, а потом повернул ключ в замке. Оказавшись дома, Денис сразу направился на кухню. Ленки не было. Затем он обошёл все комнаты, и устало сел на бабушкину кровать. Дома вообще никого не было. Странные мысли вернулись и обрели уверенность.
   "Здесь нам не встретиться", - отчетливо прозвучало у него в голове. Что делать? Он всё ещё держал связку ключей в руках. Два ключа от квартиры, ключ от почтового ящика и ключ-брелок, не подходящий ни к одному замку.
   - Ключ, - громко сказал он, и слово эхом отозвалось в комнате. Конечно, всё дело в ключе. Этот мир хорош, но без Ленки в нём делать нечего. И кто заступится за неё там, где он её оставил? Пора было возвращаться. Денис поднялся и вытащил на свет бабушкин кристалл.
   - Бабушка, спасибо. Ты подарила надежду на то, что на свете существуют нормальные семьи, - уже тихо прошептал он. - Твоя внучка обязательно это увидит.
   Откуда он узнал, что надо делать, он так и не смог потом вспомнить. Просто узнал и всё. Посмотрел на ключ, снова спрятал его под футболку и мысленно произнёс:
   "Назад. Хочу назад".
   Всё. Лёгкое затемнение в глазах, и вот он уже видит поднятый кверху палец отца и слышит с кухни приглушённый плачь матери.
   И сказки как не бывало!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   17
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Юлиана Л. Заветный плод 17k Оценка:10.00*3 "Рассказ" Фэнтези
  
  
   Заветный плод
  
   В маленькой Темурайзии нечего делить. Нет у яблочного края ни ответвлений экзотических, ни территорий подневольных, ни скарбов золотых на которые глазастый сосед вдруг позарится. Да и народ, в общем-то, пусть не всем, но доволен. Бунтовать, смутничать не собирается.
   Вот только неспокойно на душе у Ларика Вислоухого, пушистого попрыгунца-опылителя в третьем поколении. Который день толком не спит Ларик, все сны страшные смотрит. Хотя, какие ж это сны? Вот опять сорока-крикунья - клюв бы ей оторвал, да разве ж это поможет? - новости распевает. Неймется соседям. То одному краю тесно в своих кордонах стало - расширяется все, то другой заскучал - решил перестановку территорий сделать. Мнения самих территорий спросить позабыл, разумеется. Вот уже и спокойная доселе Розелия моде поддалась - развернуться решила на 30 градусов, а как тут развернешься, никого не зацепив, если розелинные шипы торчат во все стороны, цепляются за что ни попадя...
   Рушатся границы, городятся новые, и летят, летят во все стороны щепки пресловутые.
   Кровавые.
   Ну, и деревянные - тоже.
  
   В маленькой Темурайзии нечего делить. Не за яблоки ж драться, в самом деле? Этого добра всем хватает - еще и соседям остается. Да и разворачиваться нет смысла - весь край круглобокий, что то яблоко! Только изо дня в день бегут толпы попрыгунцев-миротворцев, крылатов-летописцев и клыкунов-... просто клыкунов, бегут на Восток, Запад, Север... Туда, где трещат границы и судьбы.
   Бегут, торопятся, машут крыльями, щелкают клыками, видя себя Великими Полководцами, бесстрашными освободителями. Кого освобождать? Кем полководить?
   Не важно.
   Дети играют в игры. Дети хотят побеждать.
   И смотрят им вслед матери-старушки, хохлят пушистую макушку. Моргают украдкой. Боятся проморгать. Авось обернутся. А вдруг - воротятся?
  
   В маленькой Темурайзии нечего делить... Впрочем, вранье! Был бы край, а разделочный нож найдется! Нахлынуло из детства - помнит Ларик, уже и сам отцом стал, а все забыть не может, как мать даже самую крохотную клубнику-ягоду, завалявшуюся на дне лукошка (на десяток яблок выменянное), пополам разрезала - ему и сестре. Чтобы поровну было!
   А вы говорите - делить нечего.
   Вышел на крыльцо Ларик, окинул взглядом сады яблочные, вздохнул невесело. Покосился на гору пограничную. Там, за горой Демирджилер, уже край Розелия начинается. Тот самый, ворочающийся.
   А на горе...
   - Кудыть-то вы собрались? - проскрипело за спиной.
   - Дык, говорят, на горе уже Маркиз появился!
   - А раз Маркиз появился, то скоро и Лорд объявится!
   - А он где?
   - Под горою! Маркиз всегда вверху, а Лорд...
   - Лорд, Лорд! Собрались кудыть???
   Ларик не оборачивался. Незачем. И так понятно, "кудыть". Уже месяц по яблочной Темурайзии слухи ходят. О Маркизе-Исполнителе, да о Лорде-Избавителе.
   И бегут-летят-скачут толпы ловцов удачи, карабкаются на манящий Демирджилер. На поклон к Маркизу. Дети играют в игры. И их можно понять - скучно ведь все время одни лишь яблоки выращивать. Дети мечтают о славе. Дети ждут Исполнителя. И спускаются от него с загадочной улыбкой в хитрых глазах. Иногда. Но все чаще - смурные. А порой и вовсе не возвращаются.
   - О-о-а-ахх! - полусонный вздох дерзко посягнул на утреннюю тишину. Ларик всмотрелся в яблочные ветви, скользнул ласковым взглядом по спящей дочери - Чундре-рыжухе. Красавица его златовласая! Гордость его! Рыжие попрыгунцы - редкость большая. Они все больше белые (как, собственно, Ларик) или серебристые (как его благоверная). Кусаки клыкастые - те красные. А рыжий - цвет крылатов - залетных гостей Темурайзии. И Чундры! Доченька... Всю ночь яблоньки опыляла, притомилась к утру. Отец улыбнулся. Ухватил за хвост разрезвившегося солнечного зайца - скачи отсюда, еще, глядишь, дочь разбудишь! Лети, вон, лучше на Демирджилер, вслед за героями нашими...
   Герои.
   "Дома вам не сидится! - топнул вдруг Ларик ногой. Сплюнул сердито. - Что ж, если у вас есть желания высокие, сокровенные, то и у меня найдется, чем Маркиза озадачить". И, прикрыв осторожно калитку, поскакал к горе.
   - А ты куды-ы-ыть? - ветер швырнул в спину скрип соседской Бабульки-попрыгуньи. Именно так, с большой буквы "Б", потому как имя Бабулькино давно потерялось в пыльных садах. Совсем старенькая стала. Шерстка, некогда цвета темного серебра, поседела, выцвела. Даже прыгать Бабулька не может, бедолашная. Только скрипеть. В спину.
   Впрочем, Ларик больше ничего не слышал. Прыгал старательно по откосу. Торопился. Прыг! Дрыг! Скок! Бух! Ой! Снова - прыг! На ушибленной ножке - ковыль-ковыль! Главное, добраться и спуститься, пока жена с опылений не вернулась. Докажи потом, что у Маркиза был...
   - Хи-хи! Попрыгун вислоухий!
   - И хромоногий!
   Две полевые царевны-крылатки прошелестели мимо, тут же скрывшись из вида.
   - Злые вы! И скучные, - пробурчал Ларик, растерянно распрямляя уши. Вечно с ними проблемы! У всех попрыгунцев - острые, всегда кверху торчат задорно, а у него - так и норовят повиснуть мокрой тряпкой. Ух, окаянные! Хоть бы перед Маркизом не оконфузиться.
   - Еще один! Сколько вас там? - Демирджилер закончился как-то совсем внезапно. - А тебе-то чего надо? - Исполнитель лениво ковырялся в зубах деревянной щепкой. - Парочку новых ушей?
   - Э-э-э... Вообще-то нет... - Ларик механически ущипнул себя за мочки. - Я тут...
   - Вижу, что тут. Надо чего? - его шерстка цвета темного серебра (почти как у Бабульки в молодости) подозрительно ощетинилась.
   Ларик вздрогнув, осознал вдруг, что даже не поприветствовал хозяина горы.
   - Я сбил колени в кровь и напоил твои владенья! - брякнул попрыгун первое, что пришло в голову, а потом совсем уже робко добавил. - Хочешь, и тебя напою?
   - Ты псих, да? - Маркиз устало поморщился.
   - Н-нет, - Ларик зажмурился, пригладил шерстку, умоляя себя сосредоточиться. - Нет, я... Подожди, я вспомнил! Вот: приветствую тебя, о Исполнитель! Посмотри, чего я стою, и скажи, сможешь ли дать мне... - засвистел приблудный ветер, зашелестели горные травы, закружились в хороводе солнечные зайцы-весельчаки, скрывая от всего мира желание заветное. Отшатнулся Маркиз от гостя. Фыркнул насмешливо.
   - Ты, и правда, псих! Где это видано, чтоб Маркизу такое загадывали? - и, посерьезнев враз, добавил. - Ты многого стоишь, безумный попрыгунец. Хочешь, дам тебе то, в чем другим отказал? Власти хочешь? Славы? Вся Темурайзия твоей станет. Могущественней Лорда вашего обожаемого будешь! Ну, чего ты желаешь?
   - Я сказал, Маркиз, - прошептал Ларик. - Если достоин я, дай мне...
   - Нет же! Глупец! Никто не достоин...
   Печально побрел вниз попрыгунец.
  
   - Где тебя целый день носит?!
   - Целый день? Да я ж только... - Ларик протиснулся между женой и Бабкой-скрипуньей.
   - В лорды заделаться решил? Или в полководцы? А меня - вдовой?!
   - Я ему кричу: "Куды-ы-ыть?"! Дык хуч бы обернулся!
   - О дочке подумал?
   - О ней и думаю! - огрызнулся Ларик, поворачиваясь к соседке. - Скажите, Бабушка, а Лорд умеет желания исполнять?
   - Лорд? Желания? Не-е, енто только Маркиз. Все он. Когдать Лорд прибудет, станет ужо не до желаний... Хош желаний - поспеши к Маркизу, пока еще не...
   - Бабуля! Вы на что мужа толкаете?!
   - Ах, да! Кудыть-то ты собрался?!
   - Тьфу на вас!
   Ларик вышел.
  
   - Джец, не отставай! Шевели прыгалками!
   - Прыгалками! Спина у меня! Нельзя было до завтра подождать?
   - Нельзя. Время Маркиза вот-вот выйдет!
   - Куда это оно выйдет?
   Ларик прислушался, выглянул из-под кустистой мини-яблоньки, провел взглядом троих односельцев и снова в тенек свалился. Целое утро скакал он вокруг горы Демирджилер - ни на сантиметр вверх не сдвинулся! Правду, стало быть, старики бают - один лишь раз можно к Маркизу подняться. А потом - хоть скачи, хоть лети, дальше подножия горы не сдвинешься.
   - А вот туда! - голос Бари-собирателя гудел пустой кастрюлей, на пол уроненной. - Захочется вскоре Исполнителю нашему вниз по горке прогуляться, а тут его Лорд и прихлопнет!
   - Это еще с каких перепугов?
   - Ты что, книг не читаешь? Эх, темнота непросветная! Сказано же: "Раз в 300 лет, во время смуты приходит на гору Маркиз-Исполнитель. День за днем поднимаются к нему жители края прилежащего, а спустя еще несколько дней идет Он сам к народу! Вот только на земле он чужих желаний не исполняет, только свои, а потому ждет его Лорд у подножия, с мечом в руках!"
   - Да не с мечом, а с дубинкой!
   - Неважно, побеждает-то кто?
   - Лорд, вестимо! На то он и Избавитель!
   Голоса затихли вдали. Ларик поежился, сжался бесхозной пружиной. Что ж, если Лорд будет ждать здесь Маркиза, значит он, Ларик, тоже подождет. Обоих. И заставит исполнить желание. А потом пусть себе дерутся.
  
   - Пап, ты бы поел, - из вечернего полумрака выпрыгнула рыжеволосая Чундра. - Вот держи, оладьи! Мать только-только испекла!
   Ларик дернул ушами. И то верно - битый день голодный сижу! Эх, Чундра, душа золотая, сердце оксамитовое...
   - Чундра... душа... - шальная мысль взорвала приунывшее сознание. - Идем! Быстрее! - он схватил дочь за руку. - Ты - впереди, я - за тобою! Несовершеннолетние должны с провожатым идти!
   - Куда идти?
   - Наверх! К Маркизу!
   - Но я не хочу к нему!
   - Вперед!
   - Но папа!
   - Быстрей!
   В этот раз Демирджилер закончился еще быстрее обычного: только вроде у подножия стояли, и тут - р-раз! - уже вершина. И Маркиз с неизменной щепкой в зубах.
   - Ты, что ли, псих? - Исполнитель прищурился. - Какими такими путями?
   - Вот, дочка...
   - А ты хитер, безумец-попрыгунец!
   - Дочка моя, о Исполнитель! Чистейшее сердце, добрейшая душа. Посмотри на нее. Хватит ли нас обоих, чтобы...
   - Душа, говоришь, чистейшая? У этой опылительницы? Знал бы ты, папаша, скольких за ночь она - ггг! - опыляет!
   Маркиз расхохотался. Чундра испуганно спряталась за обескураженного отца.
   - Да и потом. Все это уже не имеет смысла, - Маркиз задумчиво вертел в руках щепку. Ларику вдруг подумалось невпопад, что утренняя троица так и не спустилась с горы.
   - Пап, пойдем отсюда, - зашипела Чундра. - Он же пол нашего селения сожрал!
   - Не имеет значения! - повторил Исполнитель, словно не слыша рыжухи. - Потому как у Карнаша уже поспели яблоки...
   - Что за... Да они у всех спеют! - Ларик подпрыгнул на месте. - Круглый год плодоносят, окаянные...
   - И одно уже упало на землю...
   - Пап, ну пошли!
   - Ох, что-то проголодался я нынче!
   Ларик с Чундрой кубарем покатились вниз.
  
   - Пап! Пап! Как такое может быть? Уже день! А был же вечер! А ведь мы совсем недолго...
   - Тс-с-с! Тише! Что-то происходит...
   Темурайзия бурлила. Хлопали крылья, щелкали зубы, отбивали дробь ботинки. Со всех сторон булькало, трещало, клокотало.
   - Ты за кого: за Карнаша или за Фьюна? - прокричали Ларику прямо в лицо.
   - Э-э-э... - но крикун уже унесся прочь. Ларик, сжав руку дочери, попрыгал к главной площади. Что, впрочем, было не так уж просто - на каждый "прыг" вперед приходилось два вбок, а то и вовсе назад. Да здравствует стадно-пихательный инстинкт в отдельно взятом крае! И к площади не подлезешь - заполонили все. Эх!
   - Сотни лет все яблони Темурайзии давали плоды абсолютно одинакового размера. Лишь у правителя...
   Ларик подпрыгнул, силясь увидеть хоть что-нибудь. Увидел. В центре площади по небольшой сцене метался клыкастик-крикун. За его спиной топтались оседлые крылаты - Карнаш и Фьюн. Недобро так топтались.
   - И вот впервые за много лет созрело яблоко в два раза больше правительственного. А это значит...
   - Я новый правитель! - завопил Карнаш, воинственно топорща крылья.
   - Поче-е-ему-у-у это ты? - растягивая слова вопросил Фьюн. - Яблочко-то у меня-я-я!
   - Вор ты паршивый, вот почему! Оно на МОЕЙ яблоне выросло! Я к Маркизу ходил. Просил! Вот и выросло!
   - Не один ты просил! Упало-то оно на МОЮ землю! Стало быть, я правитель!
   - Фиг тебе!
   - Это мы еще посмотрим, кому фиг, а кому плод заветный!
   - Вор!
   - Бей!
   - Стоять!
   - Кто за Карнаша?
   - Кто за Фьюна?
   - Вперед, родимая!
   Печально развернулся Ларик. "Сволочь ты, Маркиз!" - пробормотал в сердцах.
   - Па-ап, а что случилось? - Чундра, наконец, освободила руку от отцовской хватки и теперь уныло скакала рядом.
   - Зайди в дом. И дверь запри! - Ларик остановился у родного порога.
   - А ты?
   - Иди, сказал!
  
   Сам не зная, зачем, поплелся к горе попрыгунец. Свалился у подножия, обхватил голову руками. Заплакал потихоньку. От злости. От бессилия.
   "Ну, Лорд, ну, Маркиз, встречу я вас! Разве о многом я просил? О мире в крае родном! На ближайший век-другой хотя бы... Яблоко вырастить, значит, можем, а это..."
   - А "это" зависит от воли слишком многих из вас, - Маркиз присел возле Ларика. - И потом, не в моих это традициях - миротворчеством заниматься.
   - Сволочь ты, Маркиз! - выдохнул попрыгунец.
   - Ладно, черви-лысые с тобой! Все еще не передумал? - Ларик вскочил, не веря ушам своим повисшим. - Что ж, будь по-твоему! - Маркиз взмахнул руками, рисуя в воздухе лишь ему понятные знаки. - Пожми же длань мою, и да исполнится тобой задуманное!
   Не помня себя от радости, попрыгунец вцепился в ладонь Исполнителя. Сверкнуло перед глазами, сотни игл пронзили тело, расплавился воздух, сжимая легкие. Без сил рухнул Ларик под ноги Маркизу. Тот, впрочем, не глянул даже в его сторону, в селение пошел, насвистывая.
  
   - Маркиз!
   - Черви-лысые, сам Исполнитель!
   - Неужто спустился?
   - Не справился Лорд! Пропали мы!
   - Караул! Спасайся!
   Молча поднялся на сцену Исполнитель. Притих озадаченный народ.
   - Маркиз, значит ты Лорда... того... этого... - неуверенно подал голос Карнаш.
   - "Того... этого...", - передразнил Маркиз. - Договорились мы! Впервые за века! И вам бы не мешало... - Исполнитель щелкнул пальцами, - со свистом шлепнулось в его руки громадное яблоко, спелое, краснобокое.
   - Ваше? - кивнул в сторону Фьюна и Карнаша.
   - Наше, - кивают в ответ.
   - Вот и отлично! - протянул Маркиз, смачно захрустев заветным плодом. - А недурное яблочко, - икнул, проглатывая на огрызок. - Ну все, решена проблемка. Пошел я...
  
   Народ ошарашено смотрел вслед Исполнителю. Затем встрепенулся удивленно.
   - А че это мы?
   - Ой, я тут торчу, а дома варенье, небось, сгорело!
   - И что на нас нашло? Яблоко не поделили. Во-он их сколько!
   - Идем домой?
   - Идем!
   А под горой Демирджилер, все еще ни о чем не догадываясь, пришел в себя Лорд-Избавитель...
   24.08.08
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   18
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Голдин И. Дудочник 20k "Рассказ" Фэнтези
  
  
  
   Ина Голдин
  
   Дудочник
   ...Serà mejor la vida que vendrà...
  
   Парень лежал смирно, таращился светлыми глазами в небо. На лицо его опускались снежные хлопья. Казалось странным, что он позволяет снегу вот так себя засыпать, не моргнет и не сморщится..
   - Мальчишка совсем еще, - плюнул пограничник. - И чего понесло?
   - Вот таких обычно и несет, - сказал сотник.- Пятый уже с Белтайна. Вы куда смотрите?
   - А чего смотрим-то? - возмутился рыцарь. - Он прошел, что ли?
   - Он не прошел - другие прошли, - буркнул сотник. - Проводник где у вас бегает? А... вам-то что. Не ваша голова полетит.
   Впрочем, все головы могут полететь, если дело докатится до кого следует. Сотник хорошо помнил, как в прошлый раз староста вцепился в его плечо и брызгал слюной:
   - Если у тебя хоть один еще уйдет, хоть один еще, я тебя сам, курва, понял, сам, вот этими руками!
   Понял. Ладно.
   Стена возвышалась перед ними невозмутимым бельмом. У кого какое бремя. На юге - бешеные эйре. Ближе к столице - эльфы-поджигатели. А у них вот - Cтена.
   - Кто такой, неизвестно? - снег все шел, покрывая округу безнадежностью.
   - Он что с собой, подорожную таскать будет? - ухмыльнулся пограничник. - Они тут наученные.
   - Вот именно. Кто их научил, хотел бы я знать, - Он поплотнее запахнул плащ. Взглянул невольно на стену. Интересно, там так же холодно?
   - На дерево его? - спросил пограничник.
   - Нет, домой себе возьми, за жену приспособь, - сотник развернулся и пошел обратно к лошади, глубоко проваливаясь в свежие сугробы.
  
   Башня выстыла насквозь; она выстыла задолго до жизни сотника, и до жизни старика, что сидел сейчас в высоком кресле. Старик устроился поближе к огню, зябко прихватив мантию на тощей груди. Староста сдавал; сила, что раньше исходила от него непринужденными волнами, проявлялась теперь лишь редкими надрывными всплесками.
   - Уйду я от тебя, - сказал ему сотник. - Надоело. Попрошусь на южную границу.
   - Эйре в зубы? - ухмыльнулся староста. - Самое то. Ихние бригады тебя живо оприходуют.
   Сотник смотрел в огонь.
   - У них там трава зеленая круглый год. Тепло.
   - Враки, - сказал староста - Не бывает такого, чтоб круглый год.
   Сотник мог бы подумать насчет эйре. Судя по тем слухам, что с редкими птицами долетали до Края, в Эйреанне было все не слава Кесарю. Снова повстанцы - хотя их вроде уже успокоили и упокоили. Эйре казались бессмертными, хуже эльфов. Сотник не боялся их бригад. Он хотел драться - в драке согреваешься.
   - Не Стена, а решето, - пожаловался он. - Ну, закрыли мы калитку - а они через забор. Лезли и будут лезть, пока луна...
   - Ты на луну не пеняй, - сказал староста. - Твое дело, Равич...
   - Я свое дело знаю, - оборвал сотник. - А как ты за людьми своими смотришь? Что за народ? Мы вон перед Белтайном проводника вздернули. Ну и что - все равно идут.
   - Идут - потому что рыцари твои не справляются!
   - А мельница? - спросил Равич.
   Староста молчал. На мельнице в начале осени спрятался беглый, со Ссыльных хуторов. Когда пришли его забирать, мельник поднял на державников вилы. Едва солдат успел вытащить меч из мельниковой груди, как его закололи; остальных зарубили, чем попало под руку. Равич послал еще отряд, но на мельницу уже стеклось полдеревни. С тесаками, граблями, пилами. Проредили и без того скудные остатки его сотни. Рыцари штурмовали мельницу три дня; в конце концов плюнули и все подожгли.
   - Прав ты, Равич, - сказал наконец староста. - Не то, все не то. Половина народу - приблудные.На учителя мне нашего докладывали - шарф носит эльфийских цветов, тьфу... А где я тебе учителя возьму, как не с Хуторов?
   - Ладно, - сказал сотник. - Сейчас снег пошел, облака тяжелые, луну застит. Пару ночей поспим спокойно. А там и вовсе сойдет.
   Равичу в голову бы не пришло жаловаться на кесарских магов вслух, но порой он поминал их про себя. Не могли довести дело до конца. Как ни полнолуние, так - проходите, люди добрые.
   - Что ты мне про спокойствие, - вздохнул староста. - Настроение в народе не то, понимаешь? Настроение...
   Равич глядел в окно, на белую пустошь, на грязно-серые кособокие постройки.
   - Да какое тут настроение, - сказал он. - Тоска одна...
  
   Северо-Восточный край Стены. Глухое место; до столицы ехать месяца три, если не замерзнешь по дороге. Рядом - только Ссыльные хутора. Из ближайшего города, Ревгвенна, добирались к ним лишь по скудному лету. Однако добирались и спрашивали по счетам. Сотника, служившего тут до Равича, так и забрали - после небывало тяжелой зимы.
   Но ведь тяжело здесь все время. Иногда ему казалось, что он один удерживает душу селения в своих замерзших руках.
   Скользкая была душа.
   Равич приучился жить на Краю. Приучился защищать его. Но чего-то он до сих пор не понимал. Что-то здесь ему не поддавалось - хотя поддаваться обязано было, по должности. Может, виновата была зима. Никто не хворал ей так серьезно, как Край. Белая отчаянная скука забиралась под одежду, морозила сердца. Люди пили, все глубже и глубже погружаясь в ленивую муть, где хотя бы не ощущалось холода. Рыцарям Равича то и дело приходилось останавливать пьяные драки, когда кто-то пытался приподнять голову над этой мутью, но Равич из двух зол выбрал бы бутылку. Пусть лучше пьют. Тем более, что есть особо нечего. Что путного вырастишь на морозе? Из Ревгвенна когда присылали подводы с едой или торговцев - спасибо, вспомнил Кесарь. Когда и не присылали.
   И все равно дело было не в холоде.
   Дело было в людях. Здесь царила белизна - жестокая, но чистая. И душам живущих здесь полагалось быть такими же белыми. Раньше Край был опорой, гарнизоном, где несли службу только самые преданные. У Равича под началом были одни рыцари: Рыцари пограничья - раньше это звание было почетным. Но теперь все менялось. Может, оттого, что Ссыльные хутора, теснясь и теснясь, доползли до самого края Державы, и ненадежный люд стал появляться в селении. Здесь жили в мире, непрочном, как ранний лед; ничего не стоило этому миру разбиться истерикой - взять хотя бы мельницу.
   И ни одного полнолуния - чтобы кто-то не попытался перейти Стену. Бродили по неизвестным, запрятанным тропкам крысы-проводники, за деньги помогающие людям перебираться. Их ловили, стреляли, вешали, но на то и крысы - всех до одной разве перебьешь?
   Развелось.
   Но Враг с ними, с проводниками. Отчего людей туда несло, сотник понять не мог. Что они видели там, за Стеной, куда и смотреть-то лишний раз - не к добру?
   Ему все больше хотелось уехать.
   Пограничники прихватили у самой стены троих: мужа, жену и малыша. И луна-то еще не округлилась как следует, на что они надеялись? Ребенок хныкал, когда один из рыцарей подобрал его из забрызганного кровью снега. Пограничник поглядел на сотника. Тот покачал головой. Эту заразу всасывают с молоком матери, хоть и малец совсем, а уже порченый.
   А тут еще и школа. Ребятишки принесли домой эльфийское заклинание - родители даже и не сразу разобрали, что к чему. Как любая дрянь, стишок приклеился накрепко, почти без учения. Но не будешь же по детям стрелять. Высекли, рты мылом вымыли. Учителя вздернули - на том самом шарфике эльфийских расцветок. Школа опустела. Скверно.
  
   Музыкант появился в деревне как-то под вечер. В трактире сказал:
   - Мне бы к старосте.
   Равич сидел, пытался согреться мерзким на вкус чаем. Услышал, подошел:
   - Зачем тебе староста?
   - По делу.
   Видно было: ссыльный. Таких легко определить. Лицо тонкое, аристократическое, на плечах - яркий плащик на рыбьем меху. Глаза смотрят прямо, остро. Все они вначале так смотрят.
   - У вас Стена, - сказал музыкант.
   - Стена, - хмыкнул сотник. - Перейти захотелось?
   - Вы бы таких вещей не говорили, сударь, - вежливо сказал приехавший. - Как бы чего не подумали.
   - Ты с Хуторов? - спросил сотник.
   - С каких хуторов? - музыкант засмеялся. На голове чуть затрясся вишневый беретик. - Вот деревня... Грамоту возьмите, посмотрите. Я из Ревгвенна. По поручению.
   Равич взял грамоту. Посмотрел:
   'Цесарева м-мать...'
   - Что же не предупредили? - спросил он вслух.
   - Предупреждать вас еще. Скажите спасибо, что дальше Ревгвенна дело не пошло. А то бы приехали... откуда следует.
   - Как же Ревгвенн нам будет помогать?
   - Путем магического вмешательства, - сказал приехавший и вытащил дудку. - Вот я вам сыграю, и вы поймете.
   - Я до музыки не любитель - поднялся Равич. -. Пошли к старосте.
   Сотник музыкантам не доверял.
   - Был тут у нас один, - сказал он дудочнику по дороге. - Из ссыльных. Ходил, бренчал на лютне. Такие песни, что за одну строчку уже вешать надо. Ну, мои люди его взяли и руки поотрубали - чтоб лютню зря не мучал.
   - А голову? - без особого любопытства спросил чужак.
   - И голову тоже. Правда, уже потом...
   Из какого-то странного злорадства рассказал он дудочнику то, что обычно вспоминать не любил. Иногда в голове у него вертелись строчки из тех запрещенных песен.
   Дудочник посмотрел на него серьезно:
   - Не беспокойтесь. У меня совсем другая музыка.
  
   Скудное начальство Края - староста, старостина правая рука, щуплый духовный отец да сам сотник - собралось в Башне. Музыкант стоял посреди зала. Он обвел их внимательным взглядом. Прижал дудку к губам странным интимным жестом. И заиграл.
   Дудка рассказывала о необъятных просторах его, сотника, родины, о приветливых зеленых кронах берез, склонившихся под летним ветерком. Музыка напоминала ему колыбельные, которые мать пела ему вечерами. Музыкант играл про то, как блестит первый лед, робко сковавший озеро недалеко от деревни, про чистый звук колокола, разливающийся в воздухе на закате. О смородине, росшей возле их дома, когда он был ребенком. А потом - и о службе на Краю, о том, как бывает здесь холодно и горько, и о невидимом порой мужестве и терпении пограничников, которые все равно увидит и оценит тот, кто должен - разве не музыка тому доказательство?
   Дудочник остановился. В зале стало холодно. Сотник поморгал, сглотнул комок в горле. Ему хотелось подольше сохранить ощущение, охватившее его, пока он слушал. Чувство правильности всего, что он делал; чувство собственной праведности. Музыка была будто лучом света, проникшим в его душу, осветившим самые темные углы. В этом свете нелепыми, как образы детских кошмаров, показались его неуверенность, жмущийся к стенкам души страх, загнанное вглубь раскаяние. И сердце его ширилось от гордости, что он достоин, что ему не стыдно слушать такую музыку. Ведь вплетались в нее и грозовые, пронзительные ноты, будто звук трубы, зовущей в бой. Был в ней дух самой Державы - грозный, величественный и материнский.
   Молчание, оставшееся в зале, когда погасла мелодия, никому не показалось затянувшимся.
   В конце концов староста сказал неловко:
   - Вот это дудочка...
   - Да, - улыбнулся чужак, - такая уж дудочка.
   - Мастера они там у вас, - сказал духовный отец и неопределенно махнул рукой, обозначая то ли Ревгвенн, то ли столицу. - Здрав будь Кесарь!
   - От нас-то вам что будет угодно, милостивый государь? - спросил староста. - Мы всегда рады помочь слугам Державы, тем более - таким слугам.
   Равич поморщился. Лебезить было обязанностью старика, но сотнику казалось сейчас, что заискивать перед музыкантом - нелепо, все равно, что перед самим Кесарем.
   - А вы мне не мешайте, - у дудочника изменился тон, и ясно стало, несмотря на пестрый костюм, что он истинный слуга Державы. - Случалось мне уже бывать в некоторых городах, где местные думали, что они лучше знают, - он повертел дудку в руках, - как нужно музыку играть.
   - Упаси Кесарь, - возмутился староста. - Да разве мы не понимаем?
   - Значит, мешать не будете?
   - Не будем, - пообещал старик, и остальные согласно закивали.
   - Уговор?
   - Уговор.
   - Вот и хорошо,- кивнул дудочник. - Переловлю я вам ваших крыс.
  
   Из трактирной вони и духоты Равич вывалился на мороз. В груди было тяжко. Курить у сотника не осталось. Когда еще из города торговцы приедут. Пойти меняться к ссыльным - противно. Опять же, курево у них дрянь.
   - Табачку бы, - сам себе вздохнул Равич, опускаясь на ледяные ступеньки.
   - Можно и табачку, - появился дудочник. Присел рядом, свернул себе и Равичу по самокрутке. Курево пахло густо, нездешне. Сотник покосился с уважением:
   - Откуда такой?
   Чужак затянулся, выпрямился, поправил дамский беретик. Кивнул на Стену:
   - Никогда не хотелось знать, что там?
   Равич про себя вздохнул. Вот ищейки. С одной стороны, и обижаться не будешь - работа у них такая, с другой стороны - хоть бы цеплялись, к кому надо.
   - Я знаю, что там, - ответил он хмуро. - Мне рассказывать не надо.
   - А они все бегут, - сказал дудочник.
   - А они лезут, - кивнул сотник. - Будто не для их покоя Стену строили. Будто Лотарю-Избавителю больше делать было нечего, согрей Господи его душу. И маги его для себя так надрывались.
   Чужак курил.
   - Я, конечно, на службу не жалуюсь, но... - Равич поискал слово, - обидно, понимаешь, музыкант? Не могу взять в толк - что они могут там искать?
   - Табачку? - спросил дудочник.
  
   Музыка поселилась на Краю. Снег забелел по-новому и заблестел праздничными искрами. Дудочник бродил по самым забытым уголкам селения и беспощадной своей мелодией гнал оттуда крыс. Проводники, которых не могли отловить, сами приходили к Равичу каяться с веселой, облегченной душой. Вылезали на свет и беглые ссыльные, таившиеся раньше по подполам. Не мог человек, просто не мог, услышав такую музыку, оставаться врагом Державы.
   Жители Края с радостным сердцем водили на площади хороводы под дудку и познавали надежду.
   Сотник порой подходил полюбоваться, угоститься табачком. Просил сыграть 'Зимнюю службу'. И тоже веселел, хотя думал, что давно отучил себя надеяться. Ведь не вечная же, в конце концов, зима. И Кесарь их не забыл, только отвернулся на минутку, Держава-то вон какая, и за всем надо углядеть. Вот разберется с Эйреанной, справится с эльфами, да и посмотрит в сторону Края.
   Необычно скоро пришла весна.
   В один прекрасный день подул западный ветер.
  
   Предвесенняя снежная буря была этих местах привычным делом. Зима взбрыкивала перед смертью, как безнадежный больной. Но в этот раз сотнику она не нравилась. Он услышал что-то в незатейливой песне дудки. Что-то не то. Будто мелодия дрогнула, изменяясь, как дрожит гладь воды, смыкаясь над брошенным камешком. Прислушался - ничего. Красиво, сильно, законопослушно
   Но чутье-то у него было. На Стене выработанное, обостренное луной. Хотя истончавшей луне как раз был срок прятаться, прикрывая срам облаками.
   - Да не дергайся ты, сотник, - лениво сказал староста.
   Они сидели в закутке храма, у духовного отца; тот приберег кувшин кагора - согреть старые кости, что заныли по весне. Народ уже схлынул, отмолившись, и танцевал на улицах.
   - Ты скажи мне, что у него в бумагах написано, - попросил сотник. Сам он отчего-то вспомнить не мог.
   - То и написано, - пробормотал староста. Духовный отец поднял кружку:
   - За здравие Кесаря!
   - За здравие, - хмуро сказал сотник. Доносящиеся из-за дверей храма трели не давали ему покоя. - Слышите, что он играет?
   - Хорошо, шельма, играет, - расчувствовался староста.
   Равич поглядел недоверчиво. Не слышат?
   - А звать его как? - сообразил он вдруг. - Как его имя, музыканта-то?
   - Имя, имя, - пробубнил духовный отец. - Пей уже, сын мой, не гневи Господа.
  
   Деревня собиралась.
   Беспокойный ветерок пробежал по дворам, ветками деревьев постучался в окна, разнося шепот: 'Сегодня! Сегодня!'. Прошуршали бабьи сарафаны, не пропустив ни одного дома; босые ноги перебирали по земле, только опомнившейся от снега. Запихивались в карманы деньги - до последнего гроша, выковыренного из половиц. Зашивались в одежду нехитрые украшения.
   - А там правда будет лучше?
   - Музыкант говорит - хуже не будет.
  
   Простенький свист становился невыносимо, беспощадно честным; того, о чем он рассказывал, сотник вовсе не хотел слушать. Пронзительная, тонкая мелодия будто дырявила Стену, прокладывая новые ходы.
   Ходы для крыс.
   Сотник вскочил. Выбежал. Поднял своих криком 'Держи', прежде еще, чем понял, кого держать.
   По селению тянулся люд. Уходил. Стадо, которое Равич охранял столько времени, следовало теперь за дудочником. Но хоть шли они покорно, как коровы, вечная муть исчезла из их глаз, и они смотрели ясно. Смотрели вперед. Гордо вышагивали неизвестно как выбравшиеся из донжонов проводники.
   Теперь Равич отчетливо слышал, как изменилась мелодия. Музыка стала резко задувшим западным ветром, волной, грозившей хлынуть через Стену. Той волной, что тайком уносила в море беженцев на контрабандных суденышках. Дудка пела о чем-то огромном, просторном, бесконечном. Мелодия сдавливала сотнику грудь, он не мог вздохнуть, будто море, которого он никогда не видел, накрыло его штормовым валом. То, о чем играл музыкант, называлось - свобода.
   - Держи-и, - отчаянно кричал сотник, потому что ясно знал - когда они дойдут до Стены, та перед ними расступится. Но рыцари то ли не слышали его, то ли ленились. Нехотя пустили несколько стрел вслед уходящим, не попали. Вот уже кто-то бросал оружие и присоединялся к толпе. Староста с духовным отцом по-прежнему пили, заперев двери храма.
   'Мы же сами обещали, - ужаснулся Равич.
   Обещали не мешать.
  
   Они уходили; а Равич стоял, схватившись за грудь, чувствуя, как подходят слезы обиды. Ох, как болело сердце. Или душа. Где там живет тоска.
   Совсем рядом вдруг возник дудочник. Посмотрел на Равича сочувственно. Протянул руку:
   - Пойдем.
   Он отступил на шаг. Жалобно закашлялся:
   - Предатели.
   Музыкант пожал плечами:
   - Их страна предала их раньше. Отпусти их, Равич.
   - Думаешь, это доброе дело? - беспомощно спросил сотник. - Что будет с теми, кто захочет вернуться?
   - Оттуда не возвращаются, - негромко сказал дудочник.
   Откуда - оттуда? - подумал Равич. И сказал:
   - Ты вот вернулся.
   Музыкант рассмеялся:
   - Не насовсем.
   И из-под беретика сверкнули черные глаза убитого певца. Глаза, которые, потускнев, таращились на Равича с отрубленной головы. Ноги у Равича подломились, и он сел в траву, хранящую остатки снега.
   - Как же я тебя пустил? - бормотал он. - Как же... не узнал?
   - Не пойдешь, - вздохнул дудочник, и это был уже не вопрос.
   Люди все брели, углубляясь в мелкий лесок, чуть спуститься по нему, а там - Стена. Сотник сидел на земле посреди опустевшего селения. Музыкант пропал; все, что осталось Равичу - недоумевать, кто отвел ему глаза. Ведь приютил Врага. Курил его табак. Паршивый из него вышел сторожевой пес.
   Где-то далеко - там уже, где его не могли достать - дудочник выводил грустную, тонкую песню. Для него, для Равича. Как ни прислушивался сотник, он не смог разобрать, о чем она.
   Может быть, о прощении.
   Сотник не знал.
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   19
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Вдовин А.Н. В Новый год вокруг да около 29k Оценка:9.53*4 "Рассказ" Мистика
  
  
  В НОВЫЙ ГОД ВОКРУГ ДА ОКОЛО
  
  Ух, до чего ж мороз лютый! Плюнь - слюна затрещит...
  Петруха Григорьев лежит ничком в сугробе, прячет лицо в рукавицах, дыханием отгоняет волчью стужу. А холод все глубже запускает ледяные щупальца под ненадежный тулупишко, просачивается под кожу, доползает до костей - так и хочется скрючиться в комок, стиснуть себя в объятиях, удержать драгоценное тепло... Но вновь приподнимается голова, опускаются заросшие инеем рукавицы - и глаза щурятся от ярко-льдистого сияния круглобокой луны, что таращится не мигая из-за высоченного забора, точно недоумевает: отчего это вздумалось парнишке в снегу вылеживаться, почто не встанет, не притопнет ноженьками, не разогреет иззябшие косточки?
  А Петруха и рад бы вскочить, попрыгать, разогнать по жилам стылую кровь, да опасается: а ну как заметит кто? Хоть время и к полуночи, а по улице там и тут шумят - где-то смех разносится, где-то гармоника поигрывает, песни задорные льются. На то ведь и святочные вечера, чтоб веселился народ до позднего часу.
  В другое время Петруха и сам не прочь погулять да потешиться, но нынешним вечером владеют им иные думы. Неслучайно залег он сегодня напротив дома Архипа Громова, неспроста мерзнет в снегу вот уже битый час. Раз за разом подставляет паренек лицо колючему дыханию крещенской стужи, бросает взор на синевато-черную крепь ворот - и с затаенной надеждой прислушивается: не раздастся ли по ту сторону звонкий девичий голос...
  Сегодня истекает старый год, и во многих домах вот-вот начнутся гадания - девушки на выданье будут пытаться вызнать у нечистой силы, что ждет их в самом скором будущем, кому какая уготована дороженька. Да не по домам будут сидеть, не в зеркала пялиться, как на Крещенье заведено, а непременно на мороз повыскакивают: кто в хлев побежит, кто во двор, кто за ворота. И Светлана, старшая дочь Архипа Громова, тоже выйдет...
  Светлана! Само имя это наполняло душу Петрухи невероятной теплотой и нежностью. Свет-ла-на! Даже стужа, казалось, на миг отступила, преклонившись в трепетном восторге перед дивными звуками, что слетели с губ - совсем еще мальчишеских, лишь слегка оттененных первым пушком. О, как жаждали эти губы хоть на мгновение прикоснуться к нежной, бархатной коже, к уголку алых медвяных уст!
  Увы, подобное счастье Петруха мог вообразить себе только в мечтах. И не потому, что Светлана отвергла его пылкую любовь или усмешкой ответила на горячие признания - нет, вовсе даже не поэтому. Просто признания свои Петруха вот уже четвертый месяц кряду шептал лишь самому себе - открыться Светлане недоставало духу. А ну как посмеется да и даст от ворот поворот? И немудрено: ведь она старше Петрухи чуть ли не на целый годок. Взрослая девушка, вполне знающая себе цену, да и отец у нее из купцов - а кто по сравнению с ней Петруха, сын столяра? Целая пропасть меж ними... А уж красавица Светлана - глаз не отвести, да и женихов у нее полсела, притом куда более видных. Оттого-то и кажется она далекой и недоступной, точно звезда, до которой нипочем не дотянешься. Только и остается: смотреть издали да вздыхать. Хотя и это Петрухе в большущую радость - тайком любоваться милым, словно бы светящимся личиком. Или встретить на улице, проронить как бы невзначай пару слов, услышать в ответ этот голос - певучий, точно серебряный колокольчик. От него в груди ноет сладко-сладко, а от взгляда темных царственных глаз так и бросает в жар - в такие минуты Петрухе кажется, что Светлана обо всем догадывается и втихомолку посмеивается над горе-воздыхателем...
  Но сегодня... кто знает? Не зря ведь он с самого рождественского сочельника торчал в отцовском сарае - времени даром не терял. Хоть и грех, говорят, в святочные праздники работать, а все же Петруха предпочел согрешить - все эти дни не выпускал из рук резца, терзал почем зря дубовый чурбачок, который уже на второй день обрел изящные и подающие большие надежды очертания... А к концу пятого дня вышло из-под рук Петрухи форменное чудо: пышный цветок, навроде розы, какие он на шляпках у заезжих городских барынь видывал. И каждый лепесток до того искусно вырезан да выглажен, что оставалось только краской подобающей покрыть - от настоящего только вблизи и отличишь. Петруха сам себе поразился: вот ведь, оказывается, что любовь-то с человеком творит! Он ведь, ясное дело, и прежде резьбой по дереву баловался, да так, что и отец, бывало, его работу похваливал, но такого дива дивного отродясь не мастерил и не подозревал даже, что способен на подобное.
  И вот сейчас чудесное творение покоится за пазухой, дожидается своего часа, - Петруха радостно ощущал, как твердые лепестки цветка упираются в грудь, прямо напротив тревожно замирающего сердца... Нет, такой подарок не оставит Светлану равнодушной. И как знать, может... может быть, это и послужит первым шагом...
  От таких мыслей пьянит голову, все тело трепещет мелкой дрожью...
  Или это его от холода так колотит? Мороз-то нешуточный, что и говорить...
  Петруха шевельнул пальцами ног - в ответ ощущается легкое покалывание. А в следующий миг лицо ему обдало снежным крошевом - даже зажмурился от неожиданности. Неужто метель поднимается? Вот уж совсем некстати! Сколько же он тут еще сможет пролежать? Этак и в бревно заледенелое превратиться ничего не стоит... Вроде бы и полночь уже. Где же Светлана? А ну как не выйдет? Да нет, должна выйти, куда она денется. И уж тогда, тогда...
  Но что будет тогда - Петруха все еще слабо себе представлял. Как он станет дарить ей цветок? Не сробеет ли? И тут же его словно бичом стегнули: встрепенулся весь, рукавицей по снегу ударил, зубами скрипнул. Ну, уж нет, шалишь! Зря он, что ли, сопли тут морозит столько времени? Непременно вручит подарок, непременно! И сомневаться нечего!
  И внезапно предстоящее испытание показалось ему вовсе не таким уж трудным, так что он подивился: и чего, спрашивается, кота за хвост тянул столько времени? Рассмеялся даже сам над собою. На душе сразу стало легко и спокойно. Ну, спасибо тебе, седая стужа, что грызешь - не отпускаешь, до самых кишок пробираешь! Кабы не ты, долго еще мялся бы да жался добрый молодец Петруха, счастье свое упуская. Но уж теперь - нипочем не упустит!
  И кажется Петрухе, что крепнущий ветер словно бы и не враждебен ему больше - напротив, чудится теперь в его завываниях некая доброжелательность и поддержка, будто высвистывает вьюга в ответ на его мысли нечто утвердительное: "Угу-у-у! Угу-у-у-у!"
  Паренек отнял лицо от рукавиц. По улице плясала снежная круговерть: серебристая пыль закручивалась столбом, искрилась в голубом лунном свете, разбрасываясь по сторонам призрачным сеевом.
  "Сеем, сеем, посеваем..." - пропело в голове тонким голоском эхо утренних ребячьих колядок.
  Вихрь приближался, и Петруха глядел на него, словно завороженный. Вот уже мерцающая снежная пересыпь кружится в пяти шагах, вот придвигается еще ближе, вот...
  И вдруг ворох крошечных льдинок обсыпал его с ног до головы... Петруха разлепил запорошенные глаза и не поверил тому, что увидел.
  Прямо перед ним на снегу стояла девушка.
  Была она маленькая, точно куколка, но стройная и до того пригожая, что Петруха невольно залюбовался ею, не в силах отвести взора. Глаза - черные, блестящие и глубокие-глубокие, с густыми, точно еловые хвоинки, ресницами, брови - как разметнувшиеся крылья. Волосы темные, мерцающие, падают подрагивающими волнами на оголенные плечи... Это и казалось всего поразительнее: несмотря на стужу, девушка была едва ли не обнажена. Только и одежды, что серебристая полупрозрачная ткань, сквозь которую свободно угадывались все самые потаенные уголки ее точеного тела. А вся кожа так и светится... У Петрухи даже голова закружилась, а по ногам пробежал озноб.
  - Да ты замерз совсем, - проговорила девушка. Голос - серебристый, певучий, такой странно знакомый... - Этак твоя зазнобушка и подарка от тебя не получит, - она качнула головой, по личику скользнула едва заметная лукавая усмешка. - Так и быть, помогу тебе.
  И склонилась над ним.
  Петруха ощутил на заиндевелых губах ее легкое дыхание, а в следующий миг его пронизало сладкой дрожью. Он словно воспарил куда-то, кружась, точно перышко, подхваченное нежным ветерком. Стало так хорошо, так покойно - он почувствовал, что погружается куда-то в мягкую, дремотную истому...
  И тут сквозь сладостную пелену, окутывавшую его толстым покровом, прорвался чей-то посторонний голос. Да не один... Петруха встрепенулся и ошалело уставился перед собой на темные ворота громовского подворья, которые словно бы выплыли неведомо откуда, разгоняя снежно-серую мглу.
  "Проснулся я, что ли?" - шелестнула в голове мысль.
  И тут же понял, что его разбудило: неподалеку от ворот сгрудились двумя кучками нелепые фигуры - все как один в громоздких, несуразных одеждах. Задорно о чем-то спорят друг с другом, шутками да прибаутками перебрасываются...
  "Ряженые, - подоспела к Петрухе догадка. - Две ватаги сошлись, теперь будут друг с дружкой рядиться-торговаться. Как бы не заметили... И чего им по домам не сидится! Хотя... кабы не они, заснул бы я тут, чего доброго, крепко-накрепко - а ведь так и пропасть недолго! Ишь, стужа-то..."
  Впрочем, до Петрухи сейчас же дошло, что стужа как-то не особо и ощущается. То ли потеплело, то ли... Он поспешно скинул рукавицу, ощупал себе нос, щеки. Да нет, вроде бы ничего не отморозил... Стало быть, и впрямь мороз отступил... Да и ветер, похоже, улегся совсем - вьюги как не бывало...
  В голове тут же вспыхнуло: а как же девушка!.. Неужто пригрезилась? Петруха чуть ли не простонал от огорчения. Эх, до чего жаль... Так бы и заснул снова, лишь бы увидеть еще разок дивные черты, точеные плечи, ощутить на губах сладкий поцелуй...
  Петруха потряс головой. Нет, нельзя спать, никак нельзя. Один разок пронесло - во второй так уже не посчастливится...
  Внезапно он обмер: сквозь пелену мыслей до разума долетели обрывки разговора ряженых. Взгляд выхватил из толпы слева какого-то молодчика с длиннющими рогами на голове.
  - А что в залог поставите? - выкрикнули из противоположной ватаги.
  - А того, кто в сугробе лежит, - проблеял насмешливо рогатый.
  - Ладно, по рукам!
  Петруха ушам своим не поверил. Уж не о нем ли говорят? Так и вжался весь в снег, впился глазами в ряженых. Но те сыпанули дружным хохотом, зашлись в дурашливом плясе, и стали расходиться: одни - направо, другие - налево.
  А Петруха в недоумении глазел вслед то тем, то другим. Горло сжалось, кое-как протолкнув вниз застоявшийся ком. Он перевел дух.
  А может, послышалось? Да и мало ли что ряженые брякнуть могут наобум! Не стоит голову забивать всякой чепухой - на то другие думы имеются...
  Он сразу приободрился. В самом деле, за всеми этими переживаниями он как-то даже и о Светлане забыл. А что если она уже выходила, пока он тут млел в сладкой дреме? Вот и гадай теперь: ждать или нет? Хорошо хоть, стужа схлынула...
  Очень скоро Петруха заметил, что, как ни старается он думать о Светлане, мысли так и норовят улизнуть в сторону - туда, где предстала перед ним на снегу точеная серебристая фигурка...
  "Да ведь это ж сон, дубина еловая, - обругал он себя. - А Светлана - она ведь во сто раз краше будет, ежели ее в такой же прозрачный наряд облачить..."
  Мысль показалась до безумия притягательной - он сейчас же попробовал представить Светлану в легком серебристом одеянии... Ох ты, ажно дух захватило!
  Но что это?.. Никак, голоса? Ну, так и есть: девичий смех со двора! Светлана с сестрицами, не иначе! Рука выскользнула из рукавицы, пальцы быстро расстегнули ворот тулупа, коснулись заветного подарка.
  А голоса все ближе к воротам... Да-да, вот и колокольчик серебристый поет-заливается - нипочем не спутаешь! Выйдут ли на улицу?
  Ворота скрипнули. В щель на миг высунулась головенка в платке, проворно стрельнула глазами улице - и тут же юркнула обратно.
  - Никого, - донесся из-за ворот громкий шепот, потом еще какое-то шушуканье.
  Петруха так и напрягся весь.
  - Пим-пимочек, мил дружочек... - услышал он вдруг пение Светланы.
  В голове блеснула молния. Вот сейчас Светлана допоет - да и кинет за ворота пим с правой ноженьки! Куда носок "пимочка" укажет, оттуда и суженого ждать...
  Недолго думая, Петуха вскочил и бросился к воротам. И даже успел мельком удивиться: тело двигалось словно бы само собой - ни одна косточка не затекла! А ведь часа два в снегу провалялся...
  Но долго размышлять не пришлось: из-за забора метким снарядом вылетел пим - и угодил Петрухе прямо в голову. Добрый знак!
  Раз - и пим у него в руках. Два - и цветок исчез в темной войлочной горловине. Три - и пим уже на снегу, носком куда надо.
  Скрип ворот! Мысли лихорадочно заметались: куда теперь? И не успел Петруха сообразить, что бежать назад - слишком далеко, как ноги уже сами понесли влево. Из-за спины донесся шепоток - но тело уже рухнуло в самую тень под забором, шагах в шести от ворот. Взбесившееся сердце грозило выскочить из груди - а глаза неподвижно глядели в одном направлении.
  Из-за ворот вышла Светлана - чуть неловко, стараясь поменьше ступать на разутую ногу. Однако и в этой неловкости Петрухе чудилась едва ли не лебединая грация. Вслед за Светланой выглянули и обе ее сестры.
  - Глянь-ка! - кликнула младшая, тринадцатилетняя Нюська. - На западный конец кажет! Чай, Мирон Кривуля свататься припожалует! - и прыснула в рукав шубенки.
  "Дура", - решил про себя Петруха.
  Светлана шикнула на не в меру смешливую сестренку.
  - Дождешься у меня!
  - Ну, а кто тогда, как думаешь? - стала приставать Нюська.
  - Может, Гришка Свиридов? - неуверенно подала голос средняя, Дашка.
  - Да ну вас! - отмахнулась от них Светлана. - Связалась с вами, мелюзгой. В следующий раз лучше с подругами гадать буду - вот уйду на Крещенье к Зоське Даниловой, там таких малолетних не держат, - и она нагнулась за пимом.
  - Ой-ой, надо же, взрослая какая, прямо тетенька! - ехидно зазудела Нюська.
  - Да уж повзрослее тебя, балаболка, - беззлобно отозвалась Светлана.
  - Дарья, она нос задирает - давай ее в снегу вываляем! - выпалила Нюська - и тут же отскочила подальше от старшей сестры, опасаясь возмездия.
  Но Светлана, похоже, пропустила Нюськины подковырки мимо ушей. Она вдруг ойкнула и торопливо стянула с ноги многострадальный пим. Сестры уставились на нее в недоумении - хотели было что-то сказать, но Светлана уже запустила руку внутрь...
  Нюська с Дашкой так и ахнули.
  - Цветок! Настоящий? Откуда?!
  Светлана, держа в руках Петрухину розу, медленно завертела головой по сторонам.
  - От суженого, надо думать... - в голосе ее слышалось изумление и тихий восторженный трепет, а взгляд продолжал скользить по улице.
  У Петрухи внутри все пело и ликовало. Но в следующий миг парнишку прошибло жаркой дрожью: глаза его встретились с ищущим взглядом Светланы. Он даже приготовился уже встать да во всем повиниться - ведь и думать не думал, что можно не заметить человека с шести-то шагов! Однако пристальный взор Светланы задержался на нем лишь самую малость - и сейчас же скользнули дальше. Неужто не заметила? В душе у Петрухи заворошилась причудливая смесь облегчения и досады.
  - Да нет тут никого, - проговорила Нюська, тоже малость поозиравшись. - Удрать успел... Дай розу-то подержать!
  - Бежим лучше в дом скорей, замерзнет ведь цветок! - вмешалась Дашка. - Мороз-то, чуешь, так и кусает. Пошли, Светка, чего медлишь!
  Светлана будто не слышала - все продолжала оглядывать улицу. Тогда сестры, не сговариваясь, подхватили ее под руки - и не успел Петруха и глазом моргнуть, как ворота с сердитым скрипом затворились.
  "Вот чудачки, - усмехнулся Петруха не без тайного самодовольства. - Деревяшку за живую розу приняли! А Светлана-то... прямо онемела вся... Ничего, дома поуспокоятся, умом пораскинут - смекнут, что не каждый на селе сумеет такую работенку исполнить. И гадать долго не придется, откуда подарочек..."
  Очень довольный собой, он поднялся из своего укрытия. На душе было радостно и неспокойно: ему казалось, что лицо его пышет жаром от восторга, а кровь в жилах бурлит, точно вино. Хотелось совершить что-нибудь буйное, озорное... Он весело гикнул - и помчался по улице, не чуя под собой ног. Опомнился только напротив собственного дома. А на углу заметил толпу ряженых. И его тут же осенило - теперь он знал, что делать.
  Без долгих рассуждений вбежал во двор. Окна дома темнеют слепыми пятнами: там, небось, все уже почивают. Он пробрался в отцовский сарай. Ноздри сразу же приятно защекотал знакомый запах стружки и столярного клея.
  Петруха принялся шарить ощупью там и сям. В спешке запнулся о колоду, но даже не почувствовал боли... Ага, вот груда пакли. Отодрать кусок побольше - сгодится на бороду... Моток бечевки - тоже пойдет в дело... А это что? Старый мешок из-под стружки... А вот бадейка деревянная - на голову ее, поверх шапки. Только первым делом тулуп наизнанку выворотить... Лицо - сажей перемазать...
  Спустя короткое время Петруха выскочил из столярни преображенным. Теперь и его никто не узнает! Даже вон Полкан высунулся из конуры - зарычал, назад залез. Не признал, брехун старый, испугался!
  А Петруха молодцевато вытащил из плетня жердину - посох будет! - и махнул за ворота.
  Ряженые все так же толпились в проулке за соседним домом. Петруха направился туда.
  Казалось, его появления никто не заметил. Да Петруха своим нарядом не очень-то и выделялся - были тут облачения куда причудливее. Какие-то полуптицы-полузвери - косматые да горбатые, с клювами и рогами, с лохмотьями растопорщенных крыльев. Лица почти у всех скрыты под жутковатыми рожами - у кого из корья березового да соснового, у кого из шкур или тряпья, а иные деревянные и размалеваны так, что... мама родная! Оно и понятно: испокон веку ряженые на святках изображают нечистую силу, что догуливает последние денечки свои и оттого беснуется, дурит... Но что-то не мог Петруха припомнить, чтоб раньше на селе так вычурно рядились. И сколько ни силился распознать хоть кого-нибудь под диковинным обличием - не получалось. И от этого еще больше захватывало дух...
  - Чей черед? - раздался гулкий, утробный голос.
  Петруха заозирался, пытаясь угадать, кто говорит.
  - Вот его! - проурчал кто-то у него под самым боком.
  И тут Петруху пихнули в спину - так и полетел вперед. Не удержался на ногах и повалился на утоптанный снег, чуть бадейка с головы не слетела. Вокруг грянул хохот.
  - Гляди-ка, в нашем полку прибыло!
  - А ну потешь нас, бородатенький!
  Петруха поднялся с четверенек, смущенно улыбаясь и теребя в руках посошок. Со всех сторон на него пялились безобразные рожи, словно чего-то ждали.
  - А что делать-то нужно?
  Снова взрыв смеха.
  - А что душе угодно, - шагнул вперед один ряженый, с головы до ног обмотанный рыбацкой сетью - лица вовсе не видать.
  Петруха перемялся с ноги на ногу.
  - Да не знаю я...
  - Ну, поведай чего-нибудь этакого, - подсказал замотанный.
  - А чего?
  - Экий ты туголобый, а еще бороду отрастил! - ряженый притопнул ногой под общее веселье.
  Петруха ничуть не обиделся: всем известно, что на зубоскальство ряженых обижаться глупо. А вот ответить насмешкой на насмешку - пожалуйста. Он сейчас же осмелел и выпалил:
  - Борода - что! А вот тебя, к примеру, из какой проруби выловили?
  Окружающие так и брызнули смехом.
  Ряженый воздел обмотанную сетью руку и примирительно похлопал Петруху по спине.
  - Ладно уж, поди прочь, коли народ потешить нечем.
  - А ты сам-то больно на потешки горазд, рыбья твоя душа? - деланно вскинулся Петруха.
  - А то как же, - степенно отозвался замотанный. - Чего, к примеру, тебе поведать, борода облезлая?
  На какое-то мгновение Петруха растерялся; но, видя, с каким выжиданием на него посматривают со всех сторон, бухнул:
  - Расскажи, к примеру, как ты в детстве чуть от страха не обделался!
  Замотанный, казалось, ничуть не смутился.
  - В святки или в какое другое время? - уточнил он.
  Петруха прыснул.
  - Я смотрю, с тобой это не раз случалось?
  Ряженый смиренно развел руками.
  - Грешен, признаю...
  - Ну, давай про святки, - кивнул Петруха с таким видом, будто оказывал милость.
  А сам вышел из круга и встал среди прочих.
  - Значит, годков пять мне тогда было, - начал свой рассказ замотанный. - Святки, правда, только еще близились, а на самом-то деле все приключилось аккурат в рождественский сочельник... Одним словом, кончился Филиппов пост, наступил вечер перед Рождеством. Собрались мы, стало быть, всем семейством за столом - бабка, отец с матерью, брат с сестрой да я. А на столе, как водится, кутья, блины, кисель... Я, помню, страсть кисель любил! Бывало, как сочельника дождусь, так за один вечер кружек по пять выхлебываю...
  - Ты не отвлекайся, - бросил кто-то из толпы. - Дело говори.
  - Ну, так ведь я и говорю... Расселись мы, значит. А на столе, понятное дело, свеча стоит да еще одна миска с блинком и кутьей - для деда, стало быть. Он ведь у нас под самый рождественский пост того... преставился... Вот оно как, значит... Ну, сидим мы, ужинаем, я кисель знай себе дую... Кружки четыре уже в себя влил - и еще у мамки прошу. А она мне: нету, мол, больше, видишь - опустел кувшин-то! А я-то знаю, что у нее в печке еще полная корчага стоит. И давай опять упрашивать: налей да налей! Она поначалу отмахивалась: хватит, мол, а то потом ночью пойдет беготня... А я все не унимаюсь - уж так киселя хочется...
  - Да хорош уже про кисель, давай про что обещал! - зашикали на рассказчика.
  Тот болезненно передернулся.
  - Да имейте же терпение, честной народ! Я ведь самую суть и рассказываю!.. Зудел я, зудел - ну, мать и не выдержала. "Вот ведь липучка! - на меня говорит. - Ладно, коли уж по киселю так плачешь - полезай сам в печь да наливай. Только смотри у меня: расплескаешь хоть малость - уши пооборву!" А и рад. Взял кружку - да к печи. Только корчага больно уж далеко стояла, в глубине. Пришлось мне в самое устье печное лезть. Вот забрался я туда - одни пятки торчат, а там жарко, внутри-то... Долез до корчаги, кружкой кисель зачерпнул. И тут дернуло меня обернуться: через плечо наружу ненароком глянул - да так и обмер. За столом - в аккурат там, где дедова миска - старик какой-то сидит. Сам белый как лунь, а глазищи зеленым огнем горят. Гляжу: прямо на меня таращится! И молча мне пальцем грозит - а палец у него длинный-длинный, и все больше вытягивается, того и гляди пяток моих коснется. Я как заору! Кружку выронил - и весь кисель, понятно, расплескал... Меня за ноги хватают, вытащить пытаются, а я не даюсь - лягаюсь. Думал, это дед к себе утащить меня хочет, в могилу, то есть. Насилу они меня всем скопом из печи выволокли... Ох и задала мне тогда мать перцу! А старика - как не бывало... Вот ведь оно как, - проговорил он, словно призадумавшись. - Я после того случая долго потом киселя в рот не брал: как увижу - так сразу зеленые стариковы зенки мерещатся!
  - Незачем было оглядываться, - злорадно хихикнув, сказал кто-то. - Известно ведь: чтобы увидеть того, кто явился с живыми отужинать, иному достаточно и через дверную щель глянуть, из сеней. А уж если из печного устья смотреть - тут каждому потустороннее откроется.
  - Ну, теперь-то я это и без тебя знаю, - рассказчик поклонился.
  - А вообще, - добавил еще кто-то рассудительным тоном, - перед Рождеством положено молча трапезничать, чтоб честь соблюдать да уважение, а то и не такое может приключиться...
  - Вот и дед мой так же говорил.
  - А чего ж ты его самого-то не позвал?
  - Да не любит он...
  Петруха стоял и слушал все эти разговоры разинув рот.
  - Ну что, паря, нравится тебе с нами? - раздался рядом дребезжащий старческий голос.
  Парнишка обернулся - подле него стоял, чуть заметно сгорбившись, старик в высоком остроконечном колпаке с лохматыми меховыми "ушами". Лицо хоть и не пряталось под накладной личиной, как у других ряженых, зато было густо вымазано черными полосами, а в длинную седую бороду вплетены ленты, ремешки какие-то, побрякушки...
  - Вообще-то, нравится, - ответил Петруха. - Весело тут у вас. Только вот не пойму я, дедушка: откуда вы все? Ведь не здешние, я же вижу. Из Солоновки, что ль?
  - Да отовсюду, - махнул рукой дед.
  - Как это? - не понял Петруха.
  - Да вот так и есть, - пожал плечами старик. - Сам-то я, к примеру, тутошний.
  Петруха усмехнулся.
  - А вот и врешь, дедуля. Я тутошних всех знаю.
  Старик хмыкнул в бороду.
  - Всех, говоришь? Ну что ж... Меня Кириллом Григорьевым кличут.
  - Ты гляди-ка! - подивился Петруха. - Да ведь и я тоже Григорьев! Григорьев Петр.
  - Верно, - кивнул дед. - А отец твой?
  - Иван Кириллович...
  - Вот то-то и оно.
  Петруха недоуменно уставился на деда.
  - В каком это смысле?
  Старик вздохнул.
  - Верно Ефимка сказал: туголобый ты, однако...
  - Какой еще Ефимка? - Петруху начинало понемногу коробить. - Этот, что ли, который сетью себя опутал, точно сом взбесившийся?
  Дед не ответил.
  Петруха насупился: ему вдруг стало казаться, что его тут держат за дурака. Он молча развернулся и хотел было уйти, но тут взгляд его замер, а душу объял радостный трепет.
  Толпа перед ним расступилась, и по образовавшемуся проходу легкой плывущей походкой шагала ему навстречу стройная, облаченная в изящную меховую шубку девушка. Маленькая, едва ему по плечо. Волосы упрятаны под белоснежную шапочку, но черные глаза, ресницы-хвоинки, брови-крылья не могли принадлежать никакой другой...
  - Она! - с благоговением выдохнул Петруха и хотел было уже шагнуть девушке навстречу...
  - Посторонись, паря, дай ей дорогу, - кто-то схватил его за рукав и оттащил в сторону.
  А девушка проплыла мимо, лишь мельком взглянув на Петруху, и встала в середине круга. Окружающие в почтении сомкнулись.
  - Кто она? - хрипло выдавил Петруха.
  - Она-то? - переспросил старик в колпаке. - Самая старшая из всех нас.
  - Как то есть - самая старшая? - Петруха округлил глаза. - Она ведь совсем девушка еще...
  - Эге, паря! Коли она тебе девкой молоденькой кажется - стало быть, шибко уж приглянулся ты ей. Радуйся: она ведь много на что способна, глядишь - милостью какой одарит. А вот мне она только старухой седой и видится. Да она такая и есть - Старуха-Вьюга, древняя, как сама земля...
  Петруху словно в прорубь с головой окунули. Стоял и таращился то на девушку, то на ряженых, то на старика. Наконец, сглотнув, жалобно всхлипнул:
  - Где я, а?
  Дед почему-то нахмурился, сверкнул из-под бровей глазами.
  - Где-где! - буркнул он. - Там же, где и все мы! - Но, окинув взглядом оторопелого Петруху, смягчился, добавил уже теплее: - Не горюй, внучок! Старый год только-только на покой отправился. Нам с тобой еще добрых шесть деньков на воле гулять, аж до самого Крещения! Но уж потом погонят люди нас прочь помелом поганым - знай держись! Да только ведь это не навсегда. Год переждем - и опять загуляем!
  И тут только Петруха понял...
  * * *
  
   Утром в доме Громовых стоял переполох: Нюська прибежала со двора и поставила всех на уши.
  Сам Архип Громов и все домашние, наскоро набросив какую-никакую зимнюю одежу, высыпали на улицу. За воротами уже собралась порядочная толпа.
  Двое мужиков хмуро укладывали на телегу закоченевший, скрюченный труп молодого паренька, седого от налипшего снега.
  - Кто же это? - ахнула Дашка, прижавшись к отцу.
  - Петька это, Григорьев, - прошипела, протискиваясь к ним, Нюська: она уже успела побывать у телеги.
  - Сын Ивана-столяра? - Архип Громов повел бровями. - Как же это его угораздило, беднягу?
  - Ох, горюшко... - прикрыла рукой рот Таисья Громова.
  Светлана стояла молча, лишь теребила край платка. Ее одолевали нехорошие и пугающие мысли, которые она тщетно пыталась отогнать прочь...
  - Погоди-ка, - послышался голос одного из мужиков возле телеги. - Что это тут у него?
  В следующий миг толпа ахнула: из-под тулупа замерзшего парнишки было извлечено настоящее чудо - цветок, искусно вырезанный из дерева и раскрашенный наподобие алой розы.
  Светлана пошатнулась: перед глазами поплыл влажный туман.
  - Светлан! - теребила ее за рукав Нюська. - Цветок, Светлан! Смотри!
  Но старшая сестра уже не слышала младшую: в глазах потемнело, ноги подкосились.
  - Держите ее! - только и успела пискнуть Нюська.
  Архип Громов в самый последний миг подхватил дочь. Вокруг тревожно зашептались.
  - Петенька-а-а! - донеслось вдруг до людей.
  Все повернули головы. По улице, распахнутая, простоволосая, бежала, голося и спотыкаясь, мать Петрухи. За ней, прихрамывая на больную ногу, ковылял столяр Иван Григорьев...
  Светлану отнесли в дом, уложили на постель.
  Она тяжело простонала - и открыла глаза, испуганно уставилась на мать с отцом, на сестер.
  - Нюрка... - хрипло выговорила она. - Дарья... Неужели это... он?
  Нюська закусила губу, а Дашка уткнулась Светлане в руку, и плечи ее часто-часто затряслись...
  Светлана повернула голову. Взгляд упал на комод перед окном.
  Там, в стеклянном стакане, стояла роза.
  Светлана беззвучно ахнула, и горячая слеза скатилась по щеке на подушку.
  Вчера, когда цветок принесли с улицы, он был темно-красным, лишь прихваченные морозом края лепестков подернуло мертвенной лиловостью.
  Сейчас же роза была совсем черной, а лепестки сморщились и засохли...
  
   30.06.2008
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   20
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Минасян Т.С. Там, за Зеркалом 23k Оценка:8.55*6 "Рассказ" Мистика
  
  
   Татьяна Минасян
  
   Там, за Зеркалом
  
   Опять телефон звонит, и как всегда, ну совсем не вовремя! Может, сделать вид, что меня дома нет? Мало ли, куда я мог уйти в выходной день...
   Вздыхаю, закатываю глаза и снимаю трубку. На другом конце провода пищит голосок Елены:
   - Виктор, это ты? Слушай, у меня тут девушка сидит. Ее к нам Нина направила. Короче, помощь твоя требуется, причем срочно.
   Поминаю про себя нехорошим словом Нину, потом пока еще неизвестную мне девушку, а потом и всю свою дополнительную работу в целом.
   - Хорошо, путь приходит.
   - Виктор, ты золото! Через полчаса она будет у тебя!
   За полчаса еле-еле успеваю привести свою комнату в более-менее приличный вид. Проще говоря, прячу в с трудом закрывающийся шкаф валяющуюся повсюду одежду и другие вещи. Пыль вытереть не успеваю - ну да и черт с ней! Это на основной работе, в офисе, у меня должен быть идеальный порядок, чтобы клиентов не отпугнуть, а здесь все по-другому.
   Звонок в дверь. Через глазок наблюдаю стройную молодую девчонку. Не особенно даже симпатичную, хотя, в общем, пожалуй, ничего. Отпираю дверь.
   - Проходите, присаживайтесь. Что у вас случилось? Кто-нибудь из родных..?
   Мотает головой:
   - Нет... Парень. Два года встречались, а неделю назад...
   Это плохо, что парень, пусть даже у нее и был с ним длительный роман. У родственников, в первую очередь, конечно, самых близких, шансы на победу обычно неплохие, а вот у возлюбленных...
   - А что его родные? Родители у него есть?
   - Есть. Но им все равно. Говорят - это его решение, и они не имеют права на него давить. Говорят, у человека должна быть свобода выбора...
   Совсем плохо. Если уж родные мать с отцом не хотят вмешиваться... Были в моей практике такие случаи, до сих пор вспоминать о них не люблю.
   - А сами вы почему его упустили?
   Ее глаза мгновенно наполняются слезами. Да, не спорю, жестоко так спрашивать, но я ведь ей - не подружка и не любящая мамочка. Это они пусть ее утешают и говорят, что она ни в чем не виновата, а парень ее - дурак, а я буду говорить ей только правду. В том, что случилось, есть и ее доля вины. Причем немалая.
   - Мы поругались... Из-за глупости, хотя тогда мне казалось... А потом я из города уехала. Командировка. Возвращаюсь, а он...
   - Только не плачьте! Скажите лучше, зачем он вам вообще тогда нужен? Если уж при первом удобном случае, из-за пустяковой ссоры...
   Разумеется, она тут же начинает рыдать. И сквозь слезы и всхлипы доказывать мне, что 'он на самом деле хороший', просто все так неудачно совпало, что и она на него обиделась, и с родителями он разругался, и друзья его за что-то там обсмеяли, а пойти ему было не к кому, потому что она была в командировке. Всего я из-за ее всхлипываний, естественно, не разобрал, но общий смысл мне понятен. В очередной раз вздыхаю, отправляюсь на кухню за стаканом воды и мысленно спрашиваю себя, почему до сих пор не бросил эту чертову вторую работу. На основной ведь вполне прилично зарабатываю! Разве что скучно там неимоверно, а здесь - риск, адреналин...
   Возвращаюсь в комнату, протягиваю клиентке стакан:
   - Успокойтесь. Сейчас поедем и попробуем... что-нибудь сделать.
   - Прямо сейчас? - на ее лице написан неподдельный испуг. Я пожимаю плечами:
   - Тут нельзя тянуть. Чем раньше спохватиться, тем больше шансов. Давайте, поехали. Что делать, я вам по дороге объясню. Оплата - после, если все хорошо закончится.
   Она вскакивает со стула, все еще испуганная:
   - А что... Мне тоже надо будет что-то делать? Я думала, вы...
   Черт бы побрал этих Лену с Нинкой! Похоже, они ничего толком девчонке не объяснили! И правда, зачем, пусть Виктор сам все сделает, он же у нас - золото!
   - Значит, так, девочка, - стараюсь говорить как можно жестче, на грани грубости. - Я там буду только страховать твою персону, чтобы ты вслед за своим бой-френдом не отправилась. А с ним разбираться надо будет тебе, понятно? Самой и без всякой помощи. Это единственный способ. Чтобы вернуть близкого человека, надо пойти за ним самому, чужого человека об этом просить бесполезно. И если ты его действительно любишь, у тебя это получится.
   - Но я же ничего не умею, а вы - профессионал...
   Ну да, конечно, почти все клиенты так думают! 'Вы там сто раз бывали, вы все знаете, значит, должны сами все сделать, а мы в сторонке постоим и посмотрим, потому что сами - не профессионалы!'
   - Профессионализм здесь не при чем. Чтобы вернуть человека, надо просто его любить и хотеть, чтобы он был с тобой рядом. А я, как ты понимаешь, твоего парня не знаю, а потому никаких чувств к нему не испытываю.
   Некоторое время она молча хлопает глазами, и я втайне надеюсь, что сейчас она испугается и уйдет, и мне ничего не придется сегодня делать. Но она вдруг успокаивается, вытирает слезы и решительно смотрит мне в глаза:
   - Я готова. Поехали.
   Всю дорогу она достает меня жалобами на своих родных и друзей и на родителей своего парня. Оказывается, они все по очереди отговаривали ее к нам обращаться. Говорили, что она должна дать этому придурку свободу, что она ведет себя, как приземленная мещанка (а я и не знал, что это слово до сих пор ругательное!), что она пытается навязать ему скучное и неинтересное существование, а он хочет быть счастливым и жить красивой жизнью... На полдороги я всерьез начинаю подумывать о том, чтобы повернуть назад и отказаться от задания, потому что с такими близкими у девчонки все равно ничего не получится - и парня своего не вытащит, и сама пропадет. Но все-таки не поворачиваю, сам не знаю, почему.
   На выезде из города, она, выговорившись, замолкает. Сидит рядом и смотрит вперед - с виду спокойная, но я прекрасно знаю, что на самом деле она жутко нервничает. Молодец, многие мои клиенты держались гораздо хуже!
   - Вот оно, появилось! - неожиданно вскрикивает она, указывая рукой вперед. А то я сам не вижу? Впереди, прямо навстречу нам неслась легковая машина - точь-в-точь такая же 'Вольво', как у меня. Только очертания у нее были не ровные, а размытые, как если бы мы смотрели на нее через дрожащий горячий воздух.
   Атмосферное Зеркало. Мираж, непонятно каким образом возникающий не в пустыне, а на загородной лесной дороге. Кто только к нам сюда не приезжал, чтобы его изучать, да только никаких результатов ни официальные академики, ни всевозможные уфологи-парапсихологи так и не добились: перед ними Зеркало обычно не появлялось, а если кому-то все-таки удавалось его увидеть, обратно этот человек из-за него не возвращался. Пробовали его стеной огородить и охрану к ней приставить, но и эта затея ни к чему не привела - возникает-то Зеркало, хоть и на одной и той же дороге, но всегда в разных местах! А поскольку происходит это все же не слишком часто, в конце концов, и ученые, и военные на это дело плюнули и больше нашей главной 'достопримечательностью' не интересуются: пользы от Зеркала никакой, а десяток пропавших человек в год для них - 'допустимые потери'. Тем более, что многие из них, скорее всего, вообще в опасность Зеркала не верят и считают его просто необычным природным явлением.
   Останавливаю машину перед самым Зеркалом, выхожу из нее, подхожу ко второй передней двери и протягиваю девушке руку. Чувствую, как она трясется, но делаю вид, что ничего не заметил. Утешать - это не ко мне.
   - Ну как, - спрашиваю, - готова?
   Молча кивает. Совсем бледная стала, еще немного, и в обморок от волнения свалится.
   - Слушай, - говорю уже более мягко. - Если хочешь, я могу отвезти тебя назад. Найдешь себе нормального сильного мужчину, который будет ценить то, что у него есть, который тебя никогда не бросит... А этот путь будет счастливым по-своему.
   По-прежнему молчит, но головой мотает так яростно, словно пытается что-то с нее стряхнуть. Ну ладно, как знаешь, я тебя предупредил.
   - Дай руку. Закрой глаза. А теперь иди за мной, медленно. Вперед не забегай. Я тебе скажу, когда можно будет смотреть.
   Ее ладонь все еще дрожит, а глаза она зажмурила так сильно, что у нее даже лицо малость перекосилось. Я медленно подвожу ее к самому Зеркалу, и наши расплывчатые отражения останавливаются у нас перед самым носом. Собираюсь с мыслями, напоминаю себе, что я, в общем-то - вполне счастливый и здоровый человек и что у меня есть приличная работа и веселые друзья, а в последнее время еще и Елена мне начала глазки строить... Короче, думаю о том, что все у меня хорошо, и я просто хочу ненадолго заглянуть за Зеркало - всего на несколько минут. И делаю еще один шаг.
   Сколько раз я уже это проделывал, и все равно в первый момент не могу удержаться от того, чтобы не вскрикнуть от восхищения. Мир по ту сторону Зеркала поражает все чувства сразу: яркие цвета, завораживающая мелодичная музыка, потрясающе приятные запахи... Что есть силы трясу головой и, на всякий случай, шлепаю себя свободной рукой по щеке. Хотя это, на самом деле, лишнее - это в первые разы мне сложно было, а сейчас я почти сразу в себя прихожу. Привычка.
   - Открывай, - говорю своей клиентке, еще крепче сжимая ее руку. Она широко распахивает глаза, охает, ахает и от избытка впечатлений приседает на корточки и начинает гладить густую ярко-зеленую траву под ногами. Вокруг нее из этой травы тут же начинают лезть цветы - красные, синие, желтые... Облегченно вздыхаю. Цветы - это не страшно, было бы хуже, если бы она улететь попыталась, как один из моих прошлых клиентов!
   Дергаю ее вверх, разворачиваю лицом к себе и резко встряхиваю:
   - Очнись, ты сюда пришла, чтобы забрать домой своего парня. Ну же!
   В глазах никакого понимания - вообще ни одной мысли, сплошная эйфория. То самое счастье, ради которого якобы создан человек. И ради которого он готов бросить всех и все, что этому счастью мешает. Сдать стариков-родителей в дом престарелых, а детей - в детский дом, бросить надоевшего мужа или жену, послать к черту друзей и коллег по работе, которые на него рассчитывают. Или просто, никому ни слова не говоря, медленно пройти сквозь Зеркало, мечтая о том, чтобы остаться за ним навсегда - и войти в этот странный мир, где каждый человек живет именно так, как ему хочется, и никто ему в этом не мешает.
   Размахиваюсь и от души залепляю клиентке оплеуху. Джентльменству здесь не место - если сразу не привести девчонку в чувство, за Зеркалом станет на одного жителя больше. Хотя и рискую при этом, конечно: она запросто может разозлиться и пожелать, чтобы меня за эту пощечину растерзали кровожадные монстры, которые тут же здесь появятся. Впрочем, мы стоим совсем рядом с поверхностью Зеркала, так что, в крайнем случае, я, пожалуй, успею убежать в реальный мир.
   - Ты что?! - возмущается девушка, но расправляться со мной, похоже, не спешит, потому что пейзаж вокруг нас не меняется - кругом все те же цветущие деревья и порхающие среди них огромные бабочки.
   - Зови своего Алика и побыстрее, - напоминаю я ей. - И старайся поменьше смотреть по сторонам.
   По сторонам она, конечно, все равно глазеет, но, кажется, чувства реальности больше не утрачивает.
   - Прямо так и позвать? - спрашивает.
   - Ну естественно! Ты же хочешь его увидеть? Значит, здесь он обязательно тебя услышит. Другое дело, что он может и не захотеть откликнуться, но если ты постараешься...
   - Ясно, - перебивает она меня и, набрав в грудь побольше воздуха, громко выкрикивает. - Алик! Александр!!!
   Я чуть не оглох от этого вопля - она действительно хочет, чтобы он вернулся. Ее крик несколько раз отозвался эхом где-то вдали, за деревьями, вокруг нас неожиданно поднялся ветер, и даже солнечный свет, до этого очень яркий, заметно померк. Впрочем, я по-прежнему старался смотреть, в основном, в землю или на девушку - хоть я и бывал здесь уже много раз и умею себя контролировать, осторожность все же не помешает. Вон Димка, Нинкин брат, девять лет из-за Зеркала людей вытаскивал, а в прошлом году едва сам здесь не остался: увидел вдалеке своего умершего отца и побежал к нему. Хорошо, что клиента, которого он сюда привел, Димка так и не выпустил - тот его 'затормозил', а потом вытащил обратно, на нашу сторону...
   - А-а-алик!!! - теперь я знаю, что такое 'вопль, переходящий в ультразвук'. И, кажется, начинаю завидовать этому Алику. Ради меня вот еще ни одна дамочка так не верещала!
   Осторожно поднимаю глаза. За деревьями мелькают какие-то тени. Кто-то из тех, кого родные не захотели или не смогли отсюда вытащить? Скорее всего. Тем более, что один из этих силуэтов вдруг направляется в нашу сторону и начинает приближаться.
   - Алик!.. - девушка рвется ему навстречу, но я резко дергаю ее назад:
   - Стой на месте.
   Если она сейчас у меня вырвется - будут они с Аликом вечно гулять под этими деревьями, и я ничем не смогу им помочь.
   - Алик, иди ко мне! - она машет ему свободной рукой, подпрыгивая на месте. - Иди же!
   Он и так идет, причем все быстрее и быстрее, и тоже размахивает руками. Значит, узнал свою подружку. И вроде как рад ее видеть. Уже неплохо - возможно, ей и правда еще удастся забрать его отсюда.
   - Аня? - последние несколько метров он уже бежит и останавливается совсем рядом с нами. - Аня, ты тоже здесь? Молодец, здорово!
   Тут он замечает меня, холодно кивает и с удивлением обнаруживает, что мы с его Аней держимся за руки. Вновь смотрит на нее - уже не так радостно и даже слегка подозрительно:
   - Аня, ты ведь ко мне пришла?
   Клиентка бросает на меня растерянный взгляд. Ну да, я сказал ей, что она должна убедить своего парня вернуться, но тому, как это сделать, ее никто не мог научить. Она может только сама догадаться, какие именно слова на него подействуют.
   - Не к тебе, а за тобой, - твердо произносит она. - Погулял немного и хватит. Пошли домой.
   Выражение его лица плавно, но быстро меняется: от счастливого к изумленному, от изумленного к недовольному.
   - Зачем? Оставайся здесь, со мной! Тут так здорово...
   Интересно, кем он здесь стал? Крутым начальником, которого боятся подчиненные и за которым толпами бегают длинноногие блондинки? Правителем, сделавшим всех своих подданных счастливыми? Одиноким бродягой, который живет, как хочет, и до которого никому нет дела? Ребенком, которого все любят и который никогда не вырастет? Те, кого нам удалось отсюда забрать и кто потом согласился рассказать о своей 'зазеркальной' жизни, почти всегда описывали один из этих вариантов, разве что с небольшими различиями. У людей, не любящих реальную жизнь, на самом деле просто безумно бедная фантазия!
   Голос стоящей рядом девушки отвлекает меня от этих размышлений.
   - Нет, Алик, - говорит она. - Мы должны вернуться. Все, что находится за Зеркалом - это обман. Ничего этого на самом деле нет.
   - Да брось, Анька! Именно это и есть настоящая жизнь! А не то, что у нас раньше было... Неужели тебе здесь не нравится?
   - Нет.
   Даже я понимаю, что она врет. Ей здесь очень нравится, потому что не нравиться это место не может в принципе. Здесь всем хорошо. Здесь не надо ни работать, ни подстраиваться под других людей, здесь никто ничего от тебя не требует, и ты можешь делать все, что захочешь. Она не может этого не чувствовать. А потому ее парень ей не верит.
   - Здесь хорошо, - говорит он ей. - Здесь тебя никто не будет пилить, никто не станет капать тебе на мозги, никто не будет говорить, что ты должна делать! Здесь мы с тобой будем свободны...
   - ...и никому не нужны, - заканчивает она его фразу. Я проникаюсь к ней все большим уважением: с виду была этакая глупышка, а на самом деле вон она, оказывается, какие выводы делает!
   Алик выглядит озадаченным - по всей видимости, такая трактовка слова 'свобода' ему в голову никогда не приходила.
   - Почему же не нужны? - мямлит он. - Мы с тобой будем нужны друг другу...
   - Ты еще нужен твоим родителям. И твоему другу, Мише. И твоей собаке, - перечисляет она, и при каждом ее слове он болезненно морщится.
   - Не говори мне про родителей! Я от них сюда и ушел! А Мишка - вообще кретин...
   - Но они тебя любят. Ты даже не представляешь, как им всем без тебя плохо!
   Опять врешь, девочка, было бы им по-настоящему без него плохо - они бы сейчас тоже здесь в ряд выстроились и звали бы его назад. И если он об этом догадается...
   - Если я им и нужен, то только, чтобы я им зарплату приносил и все их просьбы выполнял! - кричит Алик. В голосе - жуткая обида, но это как раз хорошо. Это значит, что предки ему не безразличны. Вот только Аня не знает, что ему на это возразить и снова растерянно поворачивается ко мне. А я понятия не имею, как теперь лучше действовать. Некоторых людей вмешательство постороннего только злит, и они убегают от границы Зеркала, но бывают и такие, на кого слова чужого человека производят более сильное впечатление. Вот только попробуй догадайся, к какому типу принадлежит каждая конкретная жертва Зеркала!
   - Слушай, парень, - говорю я презрительно. - Ты своим предкам вообще-то жизнью обязан. За такое можно и деньгами им помогать, и посуду иногда помыть, не находишь?
   - А я их просил меня рожать?! Я хотел в этом дурацком мире на свет появляться?! - Алик тоже начинает визжать, не намного тише, чем Аня, когда она его звала. Нет, ну что она нашла в этом истерике, рассуждающем, как пятилетний ребенок? Неужели никого по-настоящему взрослого рядом не было?
   - Ты в этом мире не только страдал, а еще и радовался, - продолжаю я спокойным голосом. - И сюда ты попал тоже из нашего мира. Понимаешь, ты? Если бы твоя мать тебя не родила, ты не узнал бы и этого счастья! Поблагодари ее хотя бы за это, если уж за другое не умеешь!
   Он шагает ко мне, судя по всему, собираясь ответить какой-нибудь грубостью. Но Аня подхватывает мою инициативу и вновь продолжает его убеждать:
   - Алик, вспомни, как нам бывало хорошо! Помнишь, как ты меня в первый раз танцевать пригласил? А помнишь, как мы твою собаку выгуливали и заблудились? А помнишь...
   - Здесь нам будет еще лучше. Никто не будет нам мешать, никто не скажет, что я тебе не пара, никто не ворвется в комнату, когда мы...
   Они спорят и пререкаются, а мир вокруг нас то озаряется солнцем, то затягивается тучами. Я внезапно понимаю, что они уже начали повторяться, их аргументы пошли по второму кругу. И ловлю себя на мысли, которую в нашем деле нельзя допускать ни в коем случае - о том, что, возможно, прав Алик, а не мы с его подругой и что здесь они вдвоем действительно будут счастливы, а я, вытаскивая их отсюда в настоящую жизнь, на самом деле отнимаю у них это счастье...
   Так думать нельзя. Если я в это поверю, то уже не смогу проводить за Зеркало клиентов и помогать им забрать отсюда своих друзей и родственников. Елена в прошлый раз допустила такую мысль и чуть было все не испортила. Теперь она не ходит сквозь Зеркало, а только консультирует других. А я так не хочу, я знаю, что еще смогу вывести отсюда многих людей, но сейчас мне надо вернуться, иначе я сам останусь тут навсегда... Я дергаю клиентку за руку:
   - Аня, твое время вышло.
   Она смотрит на меня полными ужаса глазами, потом переводит этот беспомощный взгляд на своего любимого:
   - Алик, пойдем домой. Я очень тебя прошу, пожалуйста.
   - Иди со мной, - он берет ее за руку и тянет за собой, но она вырывается:
   - Я здесь не останусь. Я должна быть там. И ты тоже.
   - Я никому ничего не должен!!! - выкрикивает он и, развернувшись, быстрым шагом начинает удаляться. Все, мы с Аней проиграли. Эту фразу я тоже слышал уже много раз, и еще ни один человек, произнесший ее, назад не вернулся. Все они где-то здесь сейчас жизнью наслаждаются. А может, уже и нет: говорят, тут тоже умирают и вовсе не от счастья, а от тоски. Потому что рано или поздно человеку, у которого сбываются все мечты, становится просто незачем жить. И появляется новое желание - все бросить и умереть. Которое тоже незамедлительно исполняется.
   Девушка поворачивается ко мне, пытается что-то сказать, но не решается и снова смотрит на удаляющуюся спину Алика. Что она еще хочет сделать? И могу ли я ей чем-то помочь?
   И вдруг я понимаю, что она задумала, каким-то шестым чувством об этом догадываюсь - наверное, потому, что я ведь тоже сейчас нахожусь за Зеркалом, а значит, и мои желания здесь тоже 'работают'! Я чуть сильнее сжимаю ее мокрую ладонь и едва слышно шепчу:
   - Попробуй. Тебе можно. Это тот случай, когда цель оправдывает любые средства.
   Наши руки разъединяются, и она бежит его догонять, удаляясь от границы все больше и больше.
   - Алик! - ее голос снова разносится вокруг звенящим эхом. - Я не буду без тебя жить! Если ты не вернешься, я покончу с собой!!! Вот прямо сейчас вернусь на шоссе и под первую же машину брошусь!
   Ее угроза звучит настолько искренне, что я сам верю в то, что она так поступит - то ли она так замечательно играет, то ли в этот момент сама уверена в том, что говорит. Алик оборачивается, и она тут же кидается назад, пробегает мимо меня и исчезает, вывалившись в обычный мир. Он тоже стрелой проносится мимо меня - за ней. И к тому времени, когда я выныриваю из-за Зеркала, они уже стоят около моей машины и обнимаются. Оба при этом пытаются одновременно что-то говорить: просят друг у друга прощения, объясняются в любви... Все, как всегда. Все, как обычно. Сколько раз я уже это видел! Правда, гораздо чаще видел другое: клиентов, вышедших вместе со мной из-за Зеркала ни с чем, не нашедших нужных слов, не сумевших забрать оттуда своих близких...
   - Алик, если ты хочешь, если там тебе было так хорошо - возвращайся! - негромко бормочет Аня, вытирая слезы. - Я не буду тебя удерживать, я пойму...
   - Нет, - он даже не оборачивается, чтобы посмотреть на Зеркало, - не надо, я останусь с тобой, я сам этого хочу...
   Я отвожу глаза в сторону. Молодец, девочка, пусть этот 'свободолюбивый' красавчик думает, что решил вернуться сам, без принуждения. Так меньше вероятность, что позже он захочет это повторить. Хотя с такой девушкой, наверное, уже не захочет. Да и она от него больше ни в какие командировки не уедет, не помирившись.
   Лезу в карман за пачкой сигарет и медленно закуриваю. Нет, я все-таки знаю, почему не бросаю свою вторую работу. Потому что такого счастья, какое чувствуешь, выведя кого-то в этот реальный мир, я не испытаю больше нигде. Даже там, за Зеркалом.
  
   СПб, 2007
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   21
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Чернов С.В. Охотник 29k "Рассказ" Фантастика
  
  
   ОХОТНИК
  
  
   Он проводил жизнь в вечных сумерках. Словно опираясь на тонкий меч со сломанным лезвием.
  
   Рюноскэ Акутагава.
  
  
  
   Воздух был сух и тяжёл, как каменная глыба, сдавившая грудь. Он полон тонких запахов. И один из них юспеленг не мог не заметить. Человек. Запах человека редок в этой части Пустыни, но юспеленг не ошибся. Со временем этот запах стал сильнее. Юспеленг различил его странный оттенок - нечто похожее на яд золотой змеи и пепел от сгоревших перьев.
   Охотник взял в руки ружьё с широким серебристым дулом. Не для того чтобы стрелять - патронов было всего четыре, и сделал он их вручную, скрываясь от песчаных бурь в известняковых пещерах Дах-Мора. Истратить их он не имел никакого права.
   Охотник всматривался в очертания дюн, ставших расплывчатыми из-за дрожащего воздуха. Вот на одной из них появилась невысокая сутулая фигура, закутанная в длинный темно-синий плащ. Неуверенными шагами она спускалась вниз.
   Юспеленг тут же зарычал - так чужой запах ударил ему в ноздри. Тело животного налилось злобой. Он уже готов был огромным прыжком броситься наперерез, но Охотник успокоил его жестом и поднял ружьё так, чтоб дуло блеснуло на солнце.
   - Стой! - окрикнул он чужака. - Остановись и скажи, кто ты.
   Человек вздрогнул и в нерешительности остановился, как будто не мог понять, как он здесь оказался. Песок под ногами осыпался вниз по склону, и он зашатался, пытаясь сохранить равновесие.
   - Я... путешественник, - ответил человек ослабевшим голосом. - Моя дорога... идёт в сторону Одинокого Колодца.
   Это был совсем ещё юноша с не знавшим бритвы лицом. Но Пустыня уже коснулась его: торчащие из-под капюшона волосы выцвели на солнце, губы потрескались и опухли, позабыв о влаге. Только на щеках неестественно горел странный румянец. Да ещё глаза, грустно оглядывающие человека с непонятным пятнистым зверем. Во взгляде этом читалась робкая надежда на помощь. Хотя значение слова "помощь" почти забылось в его голове.
   Охотник долго молчал о чём-то думая, но затем все-таки опустил ружьё.Человек? Здесь? Когда в последний раз он видел людей? Сказал, словно самому себе:
   - Если пойдёшь за мной, не отставая, то Одинокий Колодец будет перед нами к вечеру.
   Что мог ответить Странник? Он был в силах лишь благодарно улыбнуться... Но на измождённом лице улыбка вышла кривой, испуганной.
   Ноги сами тронулись в путь. Шаги у юноши получались сбитыми. Ноги были неверными - будто подрезаны ножом сухожилья. Но главное, что он шёл.
   Оторвав взгляд от красного песка, Странник обратил его в голубую пропасть неба. В голове вспыхнули воспоминания, к которым он не раз возвращался в последнее время. Губы беззвучно задвигались. Так вспоминал он слова, которые некогда ему говорили или которые говорил он сам. Но тут, неожиданно, губы его искривились. Рука метнулась к шее, дабы сорвать кожаный ошейник... но под рукой ничего не оказалось.
   Странник опустил глаза и уже не поднимал их. Так с опущенной головой он не заметил, как солнце коснулось горизонта - наконец-то пришло время остановиться.
   Среди дюн открылась небольшая ровная площадка, которая издалека казалась покрытой чёрным пеплом. На самом деле это были усохшие ветки низких колючек. Они были ещё живы, эти колючки, и жили за счёт длинных корней, высасывающих влагу из глубин земли. Сам колодец представлял собой узкую дыру, обложенную редким кольцом рассохшихся камней. Вот уже много лет Одинокий колодец носил другое название - Сухой.
   Да, вода ушла из этих мест. Ушла и тем самым оборвала жизнь караванного пути, чьи следы уже давно исчезли под движущимся песком. И теперь только Охотник да пара контрабандистов знала, что на большой глубине вновь стала скапливаться вода. Её было немного, и качество оставляло желать лучшего, но для человека пустыни, вечно изнывающего от жажды, она была дороже самого крепкого вина. К тому же, все колодцы в этих местах были не чище Сухого. Хочешь выжить - научись пить тухлую воду и береги каждую каплю!
   Охотник бережно опустил в шахту колодца чашу, похожую на огромную гильзу. Верёвка ушла вся, и Охотнику пришлось просунуть в колодец руку, чтобы чаша могла зачерпнуть воду. Медленно, дабы не поднимать со дна грязь, он потянул верёвку на себя и с радостью заметил, что первая мера получилась довольно чистой. Но пить он не стал - протянул Страннику.
   Юноша принял её с выражением немого безразличия, словно думая, что держит кусок миража; приник к таре губами. Вода хоть и пахла, но оказалась холодной как лёд, и Странник даже испугался, когда она влилась в горло, и от неё заломило зубы. Ему показалось, что сердце вот-вот замерзнет и превратится в кусок мороженого мяса... Но вместо этого он ощутил, как к нему возвращаются силы, перестают дрожать мышцы. Допил Странник неторопливо, подолгу задерживая воду во рту, чтобы опухший от жары язык почувствовал влагу. Ни одна капля не стекла с запёкшихся губ на гладкий подбородок.
   Солнце закатилось за горизонт. На небе зажглись первые звёзды и как-то неожиданно, без сумерек, наступила ночь.
   Охотник напоил юспеленга, а сам допил остаток - мутную воду с самого дна колодца. Желудок давно привык к грязи, и для него это было в порядке вещей. Пока хозяин пил, юспеленг уловил запах пищи - закопавшихся в песок ракушек.
   Охотник вскрыл раковину ножом. Их мясо оказалось горьковатым, но вполне съедобным. Охотник собрал ракушки в горсть и понёс к колодцу.
   Юноша лежал на спине, положив под голову походный мешок. Глаза его были прикрыты. Грудь мерно вздымалась. Он спал.
  
  
  
   Сон Охотника был тревожным, он то и дело просыпался, хотя и знал, что юспеленг стоит на страже. В очередной раз он проснулся, когда на небе взошла большая Утренняя звезда, осветившая песок бледно-жёлтым светом. Юспеленг лежал грудью на животе Охотника, защищая его от ночного холода. Чёрные слёзные полоски тянулись у юспеленга от глаз до верхней челюсти, и оттого казалось, что он чем-то опечален, особенно сейчас, при свете большой звезды. Голова вращалась из стороны в сторону, ища, что же разбудило хозяина.
   Охотник различил дыхание человека, спящего по ту сторону колодца. Какое тяжёлое, как у умирающего. Словно не хватает сил поднять грудь. Ему вдруг показалось, что человек вот-вот начнёт задыхаться во сне, но этого не происходило.
   Охотник приблизился к спящему. Лицо Странника было хорошо видно при тусклом свете, льющемся с неба. Выражение безмятежности застыло на нём, точно сон заставил забыть о боли и предчувствии страшного конца. Совсем юноша, ещё не утративший в этом жарком аду своей свежести. Даже яркий румянец был вроде бы кстати. Охотник осторожно, стараясь не разбудить, коснулся его щеки и тут же одёрнул руку - кожа под пальцами горела огнём.
   Охотник перевёл взгляд с головы на походный мешок. Тесёмки были развязаны. Из него торчали несколько железных трубок в два пальца толщиной. Какое-то время Охотник с детским любопытством пытался угадать их применение, но не нашёл для себя никакого объяснения. Тогда он осторожно залез в мешок и достал первое, что попалось под руку - записную книжку, легко умещавшуюся в ладони. Переплёт из кожи. Разумно, во время острого голода её можно жевать, была бы только слюна во рту.
   Охотник немного знал буквы, и, раскрыв книжку наугад, стал медленно по слогам читать, бесшумно повторять одними губами: "Ме-ланк... ме-лан-хле-ты на-дели мне на вый а-шей-ник. Сви... свя-за-ли руки и к но-гам при-вя-за-ли вя... ви-рёвку...".
   Он оторвал взгляд от бумаги и вздрогнул от неожиданности. Глаза Странника были раскрыты. В них застыла тревога.
   Охотник закрыл книжку, бережно положил её на песок.
   - Ты был в плену у черносвитов?
   - Они называют себя меланхлетами, - сдавленным голосом ответил Странник.
   - И как же тебе удалось бежать?
   - Они меня отпустили.
   Глаза Охотника распахнулись во всю ширь:
   - Ты не простой путешественник, если жестокие на расправу черносвиты решили тебя отпустить. Как это случилось? Они обычно убивают пленных.
   - Я искал для них воду, - сказал Странник, переводя взгляд на тёмное небо с острым серпом Утренней звезды. - Мне почти удалось убедить их, что я колдун. Но они обманули... Отравили чёрной водой... Потом снова - сказали, что есть противоядие. "Семь дней на полдень до Одинокого колодца, затем десять на закат до брошенного алтаря с водой богатой серебром..." Обманули. Все тело сгорает...
   Человек, способный искать воду!
   Охотник хотел что-то сказать, но не успел. Усталость закрыла Страннику глаза, и он уснул, лишь только сомкнулись веки.
   Он спал тяжело, во сне ему являлось одно и то же место - обдуваемая всеми ветрами каменная пустошь ранним утром. Низкие конусообразные юрты и уродливые безволосые лица: "Выпей эту воду, Влагоискатель. Выпей в знак примирения и дружбы". В чаше яд. Не пей: запах и цвет - это яд! Но рука сама касается чаши. Крысиные глаза меланхлетов глядят со смехом - попробуй отказаться и пять копий воткнуться под рёбра... Рука сама касается чаши, подносит её к губам. Запах пепла и яда золотой змеи бьёт в ноздри. Что ты делаешь?! Возьми себя в руки, остановись! Горькая вода течёт в рот... Странник закричал, пытаясь выплюнуть отраву, закричал во сне и проснулся.
   Солнце взошло уже высоко. Песок стал накаляться, от него тянуло жаром. Охотник стоял, наклонившись, и пытался разглядеть что-то в его лице.
   - Я думал, ты умер, - сказал он.
   Странник ничего не ответил. Он попытался встать, но спина болела. Голову напекло солнцем. Тело горело адским огнём.
   - Я набрал для тебя воды, - сказал Охотник, вместо руки протягивая полный бурдюк.
   - Зачем?
   Охотник, казалось, ждал этого вопроса.
   - Ты пойдёшь со мной.
   Странник поначалу не понял, но перед глазами вспыхнуло видение ошейника и его тело затряслось в страхе.
   - Я знаю, где стоит брошенный алтарь. - Охотник старался говорить как можно мягче, но голос получался сухим. - И вода там действительно странного вкуса. До него далеко... Но за это ты найдёшь для меня воду в месте, которое я тебе покажу. Вставай. Вода нужна мне скоро.
   Ещё одна ложь, ещё один обман, думал Странник. Но всё же поднялся и, ковыляя, пошёл за Охотником и его юспеленгом.
   Дневной жар маревом размыл очертания окружающего мира. Ветер не тревожил здешних мест - власть солнца здесь единолична. Жар снаружи и жар внутри. Молчание и тишина будто усиливают яркость солнца. Это словно знак покорности, беззащитности перед Пустыней. Лишь слышно, как слабо рычит юспеленг, скорее по привычке, ведь запах чужака уже стал обыденным. И даже запах яда стал привычным. Может, так и должно пахнуть человеку? Охотник пахнет не так. Он пахнет Пустыней, он давно уже сам стал Пустыней...
   Воздух дрожал, не давая рассмотреть дюны. А дюны вокруг были похожи на мёртвые волны. Да, совсем как волны и даже под ногами песок был наносами, точно барашки на воде, только красноватого цвета, недвижимые. Но Охотник не понимал этого. Он никогда не видел ни морей, ни рек, ни пышных лесов, где выпадает дождь. Пустыня для него была единственным местом во Вселенной... В сущности, Пустыня и была Вселенной. К чему знать, что где-то ещё есть жизнь? Что это может дать? Давным-давно были другие люди, торговля, города, стоянки. Ещё молодой Охотник продавал добытые шкуры, менял клыки зверей на еду и воду. Давно это было, но сейчас всё не так... Охотник ушёл вглубь пустыни, в её безжизненное сердце. Испытание. Самое страшное испытание терпения, воли, силы. Охота на Гату - самое редкое и таинственное животное Пустыни.
   Дни и ночи вытянулись в одну монотонную линию. Дневной жар, ночной холод и мучительное молчание. Всё тело горело, изнывало, но Странник старался не замечать этого. Он полностью уходил в свои мысли, воспоминания. Старался прожить в них жизнь ещё раз. Куда вёл его Охотник, он не знал, да и не хотел знать. Он перестал думать о будущем.
   Понятие времени исчезло, растаяло, смешавшись с песком. Странник уже не мог вспомнить, что было с ним вчера, а что пять минут назад. Сегодня, вчера, три дня назад - всё одно и то же. Даже в мысли закралась какая-то помеха. То, что было, смешалось с тем, чего никогда не было. Нить размышлений порвалась в клочья. Её место заняли пустые, бессмысленные видения.
   Пять дней прошло с того момента, как Охотник увёл его за собой.
   Ночью Странник проснулся от холода и долго ещё пролежал, вдыхая остывший воздух, словно тот мог затушить тлеющие внутри угли. Утренняя звезда не взошла сегодня, но небо не было пустым. Светила целая россыпь ярких, мелких звёзд. Страннику даже показалось, что они подмигивают ему с высоты. Но нет: они были безразличны к лежащему на песке человеку. Дюны встали вокруг как огромные призраки. Их очертания на фоне ночного неба были неясными, меняющимися, и оттого казалось, что они ожили и водят вокруг медленный хоровод. Задул слабый ветер - мозг юноши превратил его в неясный шёпот.
   Бесформенные призраки давили, напоминали, что он лишь песчинка, которую ветер будет бесконечно мотать по бескрайней Пустыне. Юноша не мог этого выдержать. Он повернулся на бок, стараясь ничего не видеть и ничего не чувствовать. Но этого не вышло - совсем рядом лежал Охотник. Один - юспеленга почему-то не было рядом.
   Лицо спящего Охотника было обращено к Страннику, и Странник не мог оторвать от него глаз.
   Череп плотно обтянут сухой кожей, загоревшей до шоколадного цвета. Рот слегка приоткрыт, из него торчал ровный ряд крепких желтоватых зубов. Глазницы заполнила тень ото лба, и казалось, что через них смотрела сама ночная тьма. Всё лицо было простым и грубым, как вырубленная из дерева маска.
   Странник сел, придвинулся к Охотнику ближе. Чтоб было удобней сидеть, он упёрся в песок руками, и одной из них коснулся чего-то твёрдого и холодного. Он с трудом поднял руку и увидел, что в ней зажато ружьё. Спутать тут было не с чем, но Странника охватили сомнения - оно было совсем не похоже на ружья, которые ему приходилось видеть. Тяжёлое и слишком длинное - форма неудобная даже на первый взгляд. К тому же оно было изогнуто как ветка. Путешественник провёл по металлической поверхности рукой и не нашёл на ней ни одной кнопки. Только в том месте, где, по-видимому, должен был располагаться указательный палец правой руки, торчал какой-то крючок. Это удивило Странника ещё больше... но тут Охотник резко вырвал ружьё из его рук. Странник вздрогнул от неожиданности.
   - Зачем ты взял ружьё?
   - Не знаю.... Мне было интересно.
   Лицо Охотника осталось неподвижным.
   - Ложись спать, - сказал он. - Ты слаб, а я не хочу, чтобы ты умер, до того как выроешь мне колодец.
   Охотник повесил ружьё на плечо, и остаток ночи провёл без сна. Юспеленг скоро вернулся, но Охотник не стал ругать его. Кто виноват в том, что годы сделали его старым, и он всё чаще стал покидать хозяина? К тому же он не знал, как ругать его - всё-таки это был его юспеленг.
   Ночь кончилась, взошло солнце. Пришло время трогаться в путь, взбираться на барханы, двигаться в сторону глиняного плато, где раньше обитал Гату.
   Весь день Странник мучился мыслью, что, возможно, он сделал что-то неправильное ночью. Когда солнце стало клониться к закату, светя прямо в глаза, он поравнялся с Охотником и осторожно заметил:
   - Твоё ружьё. Я никогда такого не видел. Выглядит... странно.
   Охотник промолчал. Казалось, голос Странника волновал его меньше чем тихий шёпот ветра. Это придало юноше уверенность.
   - Ты - охотник. У тебя есть ружьё. У тебя есть приручённый гепард. Колодец нужен тебе, чтобы охотится?
   - Да.
   - Тогда для охоты на какое животное нужен колодец?
   Охотник остановился. По его виду было понятно, что он сомневается, стоит ли вообще отвечать на эти вопросы. Но вскоре он всё же повернулся к Путешественнику и отрывисто произнёс:
   - На Клунк-Гату.
   Странник вначале ничего не понял... Лишь позднее значение этого слова дошло до него. Животное-призрак! Вместо удивления на лице отразился ужас.
   - На Призрака?! У него же стальная броня и мощь двадцати машин! Даже сумасшедшие в своих снах не охотятся на Призрака! Как можно охотиться на существо, которое трудно даже увидеть?!
   - Замолчи! - Слова Странника разозлили его не на шутку. - Я - охотник, а не ты! Твоё дело найти воду там, где я тебе покажу. Я охочусь на Гату, и мне нет дела до твоих слов.
   Охотник развернулся и ещё быстрее зашагал в сторону заходящего солнца.
   Страннику ничего не оставалось, как безвольно плестись вслед за ним.
  
  
  
   Солнце село, затем встало. Село и вновь встало. Затем опять... Нить времени оборвалась, и концы её исчезли безвозвратно. Странник уже не помнил того разговора, не помнил, что держал в руках ружьё. Всё сильнее выкручивало кости, всё больше горело тело, и юноша искал утешения в грёзах. Он представлял себе шелест тенистого леса, как наяву видел обитателей моря. Но не прошло и двух дней, как лес в его видениях сгорел. Рыба всплыла к верху брюхом, а потом и само море пересохло как мелкая лужа. Осталась только Пустыня с дюнами-курганами, чьё богатство - лишь истлевшие верблюжьи кости да навек пересохшие колодцы. Мысли сами по себе становились тёмными и мрачными, пока не исчезли вовсе. Голова теперь жутко болела. Каждый удар сердца отдавался в висках барабанным боем, череп будто сжался до размеров грецкого ореха. И потому Странник уже не мог ни о чём думать. Пил воду, не считая глотки, и ел коренья, которые оставлял для него Охотник.
   ...Охотник же последний их разговор помнил и, как ни старался, а забыть его не мог. Вначале молча скрипел зубами и даже рычал, как юспеленг в минуты боевой ярости. "Учит на кого мне охотиться! - с гневом думал он. - Совсем ещё зелёный мальчишка!" Но потом всю желчь он излил на самого себя и долго упрекал себя в том, что не следовало вообще говорить с ним... Тем более о Гату! Охотник с давних пор знал эту особенность людей из городов - тратить силу на слова. Но и эта злость прошла, оставив после себя непривычное, неуютное чувство стыда. Стыда за свои слова, свои мысли. И как только Охотник видел перед собой Странника, он вновь вспоминал их разговор. Ему становилось неприятно и так хотелось отвести взгляд. Теперь Охотник старался ещё меньше обращать на Путника внимание.
   Мысли о Гату - они спасали и согревали душу. Охотник для себя пытался сконструировать его облик по полусказочным бредням стариков, которых он слушал, когда был ребёнком и по следам, глубоко вдавленным в твёрдую глину, которые он видел сам. Броня вместо кожи! Кто в это верит?
   Дюны уже не такие высокие - теперь уже скоро, совсем скоро Глиняное плато, где Гату проходил уже пять раз и, когда-нибудь, пройдёт снова. С упоеньем Охотник вспоминал, как, не опуская ружья, он мчался, летел по его следам среди барханов и песков. Вспоминал, как эти следы обрывались, и приходилось годами искать, выслеживать и снова бежать. Да, юспеленг уже не тот, что был раньше: старость притупила его обоняние, ослабила слух.
   Но теперь есть шанс, которого не было раньше! Странник выроет колодец на Глиняном плато, и там можно будет ждать вечно. И Гату обязательно появится снова. Охотник почти слышал триумфальный голос над своим ухом: "Победа! Победа! Призрак скоро падёт! Четыре пули найдут свою жертву!" Он думал с радостью, будто всё уже закончилось. И это было странно, ведь он уже разучился думать так за неполные двадцать лет.
   Опять задул слабый ветер, неспособный передвинуть даже горсть песка. Грубая измученная солнцем кожа радовалась ему. Но неожиданно этот ветер вернул мысли к Страннику... Вернее, к его походному мешку.
   Те железные трубки в нем. Наверное, с помощью них он ищет и добывает воду. Но что, если он потерял их или выбросил, дабы избавиться от тяжёлой ноши? Охотник обернулся и остолбенел - Странника нигде не было.
   Он помчался назад по следам и вскоре остановился над телом.
   Руки юноши изогнулись так, что казались сломанными. Тело извивалось в агонии. Лицо было густого красного цвета, будто к нему прилила вся кровь из тела. С губ на гладкий юношеский подбородок стекла струйка зелёной жижи с запахом пепла и яда.
   Вся надежда, вся мечта рушилась, умирала в конвульсиях вместе с этим человеком!
   У Охотника затряслись руки. Юспеленг сел у его ног, поджав под себя задние лапы, и бесстрастно смотрел на умирающего. Юспеленг даже не представлял, что значит эта смерть.
   Воздух с громким хлюпаньем вырывался из глотки Странника. Грудь его вздымалась резко и быстро, словно он всю жизнь берёг для этого силы, но так и не мог надышаться вдоволь. Есть ещё шанс! Охотник вспомнил об этом, о маленькой зелёной склянке с "лекарством", которую он обменял на семь шкур ичкемера у одного пустынника давным-давно. Со слов старика, мор, чума и все прочие болезни отступали перед этим "лекарством". Охотник берёг его для себя. Но разве это не был подходящий случай?
   Охотник достал склянку со дна походного мешка, ножом выковырнул деревянную пробку. Держа зелёное стекло одними кончиками пальцев, он поднёс её ко рту умирающего. Но тело Странника дёрнулось в судорогах, безвольные руки угодили Охотнику в бок. Склянка выпала. Всё её содержимое впиталось в песок.
   Охотник вытер зелёную влагу с губ Странника, чтобы тот мог дышать свободней. Но было уже поздно. Глаза начали покрываться посмертной пеленой. Грудь больше не вздымалась. Только слабый ветер всё продолжал шевелить спутанные выцветшие на солнце волосы, выбившиеся из-под капюшона.
  
  
  
   Охотник и его юспеленг были уже далеко.
   Песчаная буря накрыла их тёмным непроницаемым облаком, и пришлось ждать, накрывшись куском материи. Но буря утихла, и уже не терпелось двигаться дальше меж песков, потом по солончакам, ломая сапогами твёрдую корку соли.
   И дальше, дальше...
   Глиняное плато плоское как стол, в разломах и трещинах от сухости. Оно просматривается как на ладони, да только на западе дрожащий воздух скрывает от глаз редкие вершины барханов - то место уже пожрала Пустыня, и кто скажет, когда бури притащат пески сюда?
   Охотник лежал плашмя на горячей глине, прислонившись к ней впалой щекой, слушая, как стонут от жара недра планеты. Юспеленг сидел рядом с хозяином, во всей его позе было что-то гордое и величественное. Как статуя. Даже не заметно, что пятнистая шкура обвисла на костлявом теле.
   Охотник оторвал ухо от закаменевшей глины и поднёс к глазам маленькую записную книжку в переплёте из кожи - ту самую, что некогда на ощупь достал из походного мешка Странника. Всё её содержание было уже наизусть ему знакомо. Там не было и слова о поисках воды, не было даже намёка на то, как извлекать из песка влагу. Только рассказ об удивительной жизни в городе, где было так много непонятного для Охотника. И ещё описания странствий, воспоминаний о жизни черносвитов и пытках, перенесённых в их рабстве. Книжица вся до последнего листа была исписана витиеватыми буквами. И только в последней фразе, видимо, дрогнула рука пишущего: "Теперь спасенье моё в воде у брошенного алтаря. Много дней до неё, смогу ли я их пройти?" И хотя не было в этой книжице ничего полезного и нужного, Охотник не мог с ней расстаться. Он всё чаще возвращался к ней, и каждый день перечитывал слова, начертанные рукой Странника.
   Припасы кончались, воды осталось меньше двух третей одного бурдюка. Как раз чтоб вернуться назад до ближайшего колодца. Но Охотник медлил. Может, уйдя отсюда, уже не следовало возвращаться? К чему охотиться на животное со стальной кожей, ведь об этом, возможно, уже никто не узнает. Ведь есть же на свете другие места. К тому же годы... Годы уже не те, что были раньше. Время быть Охотником давно прошло, не так легко теперь мчаться по неясному следу. И Охотник медлил.
   Солнце четыре раза всходило в зенит и четыре раза скрывалось за горизонтом...
   Охотник лежал, не двигаясь, пытаясь сохранить силу и энергию, попутно оттягивая час своего расставания с этим местом.
   Но утром пятого дня...
   Утром, лишь только поднялось солнце, ветер утих и задул снова, уже с другой стороны. Юспеленг испуганно зарычал. Шерсть его встала дыбом, спина выгнулась дугой.
   Здесь!? Сейчас!? Хвала небесам!
   Охотник вскочил и сорвал с плеча ружьё.
   Но где? Всё по-прежнему: плоская каменно-глиняная твердь, еле заметные вершины барханов на западе. Где же?! Глазу было трудно за что-либо зацепиться, но Охотник искал, искал... А когда увидел, то не поверил, как мог ЭТОГО не заметить.
   Клунк-Гату - огромный металлический паук с мощными клешнями вырос перед ним как из-под земли. Охотник остолбенел, замер в оцепенении... И поплатился бы за это жизнью, если б не юспеленг. Животное бросилось на Гату, ломая о сталь клыки и когти. Чудовище клешнями сжало его тело и с легкостью отбросило в сторону.
   Лишь тогда Охотник наконец-то вспомнил о ружье. Он вскинул его к плечу, но хватка оказалась неправильной и первая пуля ушла в воздух, а приклад ударил в челюсть. Рот наполнился кровью. Охотник машинально сглотнул её, а вместе с ней осколки двух коренных зубов.
   Бам!!!
   Охотник исправил ошибку, и пуля оставила в железе глубокую вмятину. Мгновенье - от третьей пули изъеденный временем панцирь Гату лопнул. Четвёртая пуля вошла уже в недвижимую груду металла.
   Раскалённое докрасна ружьё выпало из рук. Охотник стоял над телом юспеленга. Рёбра животного были сломаны, не давали дышать. Но он ещё был жив. Он глядел на хозяина с болью и доверчивостью. От этого взгляда Охотнику стало плохо. Вот для этого случая он хранил ту зелёную склянку, "лекарство" из которой давно смешалось с песком.
   Клунк-Гату. На груди его уже почти не заметна надпись "У-17" и это неудивительно, ведь с тех пор как человеческая рука начертила их, пошло больше двадцати сотен земных лет. Но до сих пор неясно, зачем исследовательским роботам этой модели ставили такие грозные орудия, как эти клешни. Планету давно обжили люди, а робот всё бродил по просторам Пустыни. Некоторые части его перегорели, а он всё ходил без цели и предназначения. Его видело мало людей, но небылицы, как и слухи, растут быстро, и вот уже в глазах старейшин робот превратился в животное, в Призрак - Клунк-Гату. Многие славные охотники бросались на его поиски, но или возвращались ни с чем, или не возвращались вовсе.
   Теперь тело Клунк-Гату беспомощно лежит на каменной земле, и Охотнику нет до него никакого дела. Ведь в этот мгновенье всё изменилось...
   Юспеленг уже умер, но Охотник продолжал его гладить, проводя по шерсти своей грубой рукой. Он уже делал так когда-то, давным-давно, во времена своего детства. Он вспомнил хижину своего отца, богатого и знатного ловчего. Он вспомнил, как отец поднёс ему котёнка (по-настоящему царский подарок) со словами: "Это - юспеленг. Он славный дичедобытчик, лучше которого не сыскать. Его чутьё самое острое, скорость - быстрее ураганного ветра. Отныне он твой лучший друг. С ним ты станешь настоящим Охотником". Но потом кочевое племя сожгло его дом и всё поселенье. А когда пожар потух и дым развеялся, в живых осталось лишь два существа - тринадцатилетний Охотник и его юспеленг. Да, всё, всё в трудной жизни они прошли вдвоем, не разлучаясь, стали одним целым. Но в это мгновение всё изменилось - Охотник остался один.
  
  
  
   Жаркое солнце не щадит никого, но Охотник и не хотел, чтоб его щадили. С собой он взял лишь две вещи - чужую записную книжку и большое ружьё без патронов. Только они напоминали ему, что когда-то он жил и охотился, и эта жизнь, растерянная так быстро, имела хоть какое-то значение.
   Ногам всё труднее идти. Прежние раны вновь набухли и стонут от боли. Без воды тело высохло и ослабло, лишь кое-как удерживая в себе душу. Идти неизвестно куда всё тяжелее и тяжелее.
   Всё. Он сел на песок и поднял голову к небу. Стал ждать, когда жажда и солнце лишат его жизни. Всё вокруг так безжизненно, пустынно. И внутри всё так же. Перед глазами круги, чёрные мухи заслоняют солнце.
   Где-то, под чьими-то ногами осыпался песок. Тихие неуверенные шаги всё ближе и ближе, и вот, наконец, остановились совсем рядом... Невысокая сутулая фигура, закутанная в тёмно-синий плащ...
   - Смотри, что я принёс для тебя, - сказал Странник. - Я нашёл его возле ключа, что бьёт у брошенного алтаря. Правда, он ещё совсем котёнок, но он быстро вырастет, и мы снова будем охотиться. Все вместе. Надо лишь немножко подождать.
   Охотник взял в руки крохотного юспеленга с не успевшей ещё опасть гривой и только что раскрывшимися глазами. Испугавшись чужих ладоней, юспеленг тихо зашипел и слабо укусил за палец.
   - Да, я подожду...
  
  
  
  
   Чернов Сергей
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   22
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Ляпунов-Блейнис Страшный Суд. 14k "Рассказ" Фантастика
  
  
  
  
  
  
   СТРАШНЫЙ СУД.
  
   Страшный Суд был объявлен как-то буднично. Даже скучно. Нет, были, конечно, обещанные четыре всадника: Конь Рыж, Конь Блед... Ещё какие-то. Да только высоко скакали, масть не разберешь. Проскакали себе по небу... и ускакали дальше, канув в неизвестности. Семь печатей - тоже было. Погрохотало малость, как при грозе. Но только и всего. По сравнению с теми страхами, что в ящике показывают - так, детский лепет на лужайке. А! Еще трубы трубили. Вроде, как сирена ГО МЧС на минуту-другую включилась.
   Без нашествия саранчи тоже не обошлось, так к той не привыкать, каждый год без всяких судов появляется. Травили, как обычно. Половина вод горькими стала - это тоже ничего, в чай сахару поболее обычного бухали, либо воду завозили издалека. Или минералкой пробивались. Ни паники тебе, ни народных бунтов с волнениями. Хрена ль волноваться, коли уже ничего не изменить?
   Мертвых, наверное, постановили судить отдельно, потому как никто из могил не восставал, не бродил неприкаянно со стенаниями, либо наоборот, с радостными воплями. Жизнь, худо-бедно, а продолжалась. Работали, в отпуска очередные уходили, женились и разводились...
   Америкосы на эту тему супер-пупер блокбастер сварганили, мексиканцы новый шестисотсерийный сериал о Страшном Суде, ни мало не чинясь, забабашили... Учёные скромно молчали.
   Каждому живущему был назван день и час, причём всем разный. Столько миллиардов пересудить! Это ж время и время...
   Вызывали, как ни странно, повестками. И приходили повестки те в самый, что ни есть последний, момент. Кого-то призывали уже на на следующей неделе, кого-то через месяц. А вот сантехнику Иванову повестка вышла аж к концу года, как всегда и всем неожиданно. Так, мол, и так, такой-то и сякой-то, ФИО, явиться и прочее. А что пришлось аж на конец года, мотивировалось огромным количеством народа и возникновением большой очереди, о чём официально извинялись.
   Каждому давалось время подумать о прошлом, дожить не греша, а последние день-два - уже самоё покаяние. Как каяться - не разъяснялось, не посчитали нужным, наверное. Дескать, само собой разумеющееся.
  
   В подсобке ЖПЭТа, после смены, когда усталый Иванов, наскоро помывшись, похлёбывал из термоса слегка остывший жиденький, по случаю горечи переслащенный чай, появился его напарник. Ввалился и, не здороваясь, бухнулся рядом на деревянную скамейку. Было видно, что он уже где-то успел крепко поддать. Засопел виновато.
   - Ну? - с напускной строгостью спросил его Иванов. - И когда уже успел?
   - Эх, бляха-муха, - пьяненько ответил Васька-Прокладка. Столь обидное прозвище напарник Иванова получил за то, что постоянно таскал в своих необъятных карманах рабочей фуфайки массу всяческих резиновых прокладок, хомутов, контргаек... Не просто так таскал, конечно, а сугубо для работы. И на прозвище давно не обижался. - Бляха-муха... Тут эта... Такое дело, Петрович! Вот, значит, я уж послезавтра иду. Вызывают, понимаешь, - в его красных, как у кролика глазах таилась грусть.
   На белый свет из самой глубины кармана появилась мятая-перемятая повестка, вся в сальных пятнах и оторванным уголком.
   - Так чего ты молчал, что вызывают уже послезавтра? - Немедленно обиделся Иванов. - А как же дежурство? Я, что, должен за тебя один смену пахать?!
   - Да каялся я, потому и не говорил раньше. - Зашмыгав носом, совершенно нелогично возразил Васька. - В церкву, понимаешь, ходил, свечку ставил. В ихний ящик мелочи с горкой насыпал. Авось, зачтут там.
   - Каялся он... Пьешь как лошадь! Вона, снова выхлоп от тебя на километр.
   - А ты не пьешь? Вместе вчера у ларька пивом поправлялись. - Окрысился Васька, однако воротил морду в сторону, стараясь дышать пореже.
   - Ну, я... Сравнил, тоже! Вчера воскресение было, день нерабочий. И вообще, я - это дело другое. Мне-то фиг знает когда еще идти. А тебе, дурья твоя башка, никак не можно. Хоть бы последние дни воздержался от беленькой, может, послабление какое и будет. А то предстанешь там, весь синий, опухший, кто же тебя всерьёз примет? Даже на поруки не возьмут.
   - Потому и пью, что никому до меня там дела так и так нету, - Васькино лицо выражало полнейшее уныние. - Кайся, не кайся, а всё одно про нас уже решено. Кто мы с тобой такие, чтоб о нас отдельно взятых ещё и думать? Не, об нас долго думать не будут. Суд - он суд и есть. Помнишь, Кольку из тридцать восьмого ЖПЭТа за дебош судили? Что, много с ним разбирались? Ага, разбежались они... Не было у Кольки денег на адвоката, а у хахаля евойной жены - полные карманы. Вот и упекли мужика на всю катушку.
   - Конечно помню. Как он хахалю тому два зуба выбил и нос расквасил! Милое дело, с такими кулачищами то! Правильно расквасил, я тоже бы на его месте не удержался. Жалко мужика. В смысле, Кольку.
   - Вот и я о том. Ни хрена там смотреть долго не будут. Грешил? Грешил! А кто не грешил?! Вот получи и распишись. - Васька-Прокладка в сердцах грохнул ладонью по столу. И, уже на полном основании, Иванова не стесняясь, достал из свого шкафчика початую поллитру. - Давай, Петрович, за меня. Помянем!
   Поминки по Ваське затянулись. Степан Петрович Иванов, сантехник шестого разряда, смутно запомнил, что уже после, поздним вечером они с Васькой ходили по очереди в ларёк за добавками. Брали, понятно, дешёвую палёнку, но с запасом. Залившись водочкой по самые глаза, Васька-Прокладка расхрабрился.
   - Чё мне ОН? - Тыкая пальцем куда-то вверх, с надрывом вопрошал вдрызг пьяный Васька. - Да мне... Я ЕГО, знаешь, где видел?.. Да я...!
   Потом Васька потащил его к своей полюбовнице, дескать, у той есть обалденная подруга. По дороге потерялись. Дальше Иванов не помнил ничего.
   До дома, правда, хоть и на автопилоте, а добрался. Заснул не раздеваясь. Проснулся пополудни, с жесточайшим похмельем, долго пил прямо из под крана горькую воду, не замечая горечи. Потом его тошнило, с дикими спазмами выворачивая желудок наизнанку.
   А когда чуток полегчало, заметил, бедолага, на кухонном столе ровнёхонько посередине какой-то листок. Синели на том листке казенные печати поверх ровных рядов меленьких буковок. Вот зуб бы дал Степан, что не было раньше там никакого такого листка. Откуда появился, один Бог ведает...
   Ничего не соображая, смотрел и смотрел мутным взглядом на расплывающиеся перед глазами строчки. "- Вот и до меня добрались,- с неожиданным для самого себя равнодушием подумал Иванов. - Ваську - забирают, меня - тоже. Кто теперь по сантехнике работать-то будет?" - И он явственно представил себе разъярённую физиономию начальника ЖПЭТа Бабича. " - Что они там, наверху, совсем с ума посходили?! Последних забирают! - кричал в Ивановских мыслях Константин Валерьянович. - А случись чего? Чуть что - сразу Бабич! Авария - спрос с Бабича! Все шишки - тоже на Бабича! А работать кто будет, я вас спрашиваю? Опять же - один Бабич?!"
   "- Ничего, - позлорадствовал Степан. - Обойдутся-перетопчутся. Свято место пусто не бывает..."
  
   Назавтра на работу не пошел, забил болт, как говорится. Подумал, а и впрямь, чего суетиться? "ТАМ" всё уже давным-давно решено, остальное - формальности. Купил по Васькиному примеру водки и пива, благо аванс получить в конторе успел. И, развалясь перед телевизором, пил горькую, поверх лакируя "Жигулевским". По ящику, перемежаясь рекламой средства от перхоти и зубной пасты, шла новая передача. Шоу называлось - "Покаяние в прямом эфире". Спьяну и от полнейшего безделья Степан даже увлёкся. Олигархи и известные кинозвезды, политики, знаменитая певица.... Все поочерёдно выступали, рассказывая про себя занимательные вещи.
   Степан Петрович слушая, только покряхтывал:
   - Ну, надо-же! Опаньки! Во дают! Никогда бы не подумал, что этот на самом деле...
   Присутствующие в студии дружно жертвовали сумасшедшие суммы "на Храм". Известные нефтяники Аврамовский и Гадаркович явились перед камерами в жалких рубищах и с веригами на голое тело. Со стенаниями и подвываниями они поочерёдно вываливали на всеобщее обозрение и обсуждение все свои многочисленные грешки, грехи и грешищи. А уж количество нулей в покаянных чеках не поддавались никакому разумению.
   Правда, мало кто знал, что на свою Рублёвку они разъехались после передачи один в "Феррари", другой - в "Ламборджини". И оба - в костюмах от Версачче.
   Известная певица Разинчёва, белоснежно улыбаясь в софитах зубопротезным фарфором, покаённо и с придыханием вспоминала многочисленных мужей, законных и не очень, но увлеклась, и почему-то стала перечислять их грехи вместо своих. В конце же своей исповеди объявила, где и когда состоится её "самый последний концерт", заранее с лукавой удрученностью извинясь за астрономическую цену на билеты.
   Передача Степану очень понравилась, но назавтра смотреть её он не стал, потому как ещё перед началом банально отрубился, ведь "литр в одного" - это, знаете ли...
   До самого последнего дня он не просыхал. Так и не сходил, хотя собирался, в церковь, что совсем рядом, за углом. Просто был не в состоянии. Бывшей жене по той же причине не позвонил. А про Клавку из овощного даже и не вспомнил. Так уж вышло, что прощаться Степану, как оказалось, особо-то было не с кем.
  
   В последний день, собрав в кулак все силы, мало-помалу очухался. Достал коробку из под обуви, в которой хранил свои документы, сразу отложил в отдельную стопку паспорт, военный билет, пропуск в управление родного ЖПЭТа. Кроме оплаченных счетов за квартиру, каких-то справок, старых почетных, еще Советских грамот, больше там ничего такого нужного и не было. Особо не размышляя, добавил в стопку с паспортом пару грамот, тех, что посвежее. Зачем-то доложил поверх прочего свидетельство о рацпредложении, что непойми-как, случайно завалялось в уголке коробки. И задумался.
   Неужели это всё, что у него есть? За столько-то лет? Ни ты не помнишь никого, ни тебя никто не помнит. Никому не нужен, кроме того же Бабича, пропади он пропадом. Да и ему, если вдуматься, не нужен. Но ведь жил же? Или это не жизнь? А что тогда, спрашивается?
   Вот куда девались старые фотографии? Помниться, что были. Большая такая коробка. Детские, школьные... Ещё из армии - целый дембельский альбом. Штук несколько - из ЖПЭТа, с демонстраций и дней рождений. Но - нет. Ничего Степан не смог найти, может, сам и выбросил когда?
   По новой надрался Степан Петрович Иванов, на всё махнув безнадежно рукой. Ну и что, что последний вечер, что утром встать не смогу? Надо будет, сами придут, или пришлют кого. Это ж им надо, а не ему. Поди, есть наверняка приставы-ангелы особые, как раз для таких случаев. Доставят как миленького, за ними не заржавеет.
  
   Надраться-то надрался, а уснуть всё одно не смог - думал... Всю ночь думал. Первый раз за свою неприкаянную жизнь. Дом - не построил, сына - не родил. Кустики, правда, в школе ещё какие-то сажал, но их уже через пару месяцев выдернули, когда новую теплотрассу копали. С женой - не срослось, не получилось. Всё ей, дурёхе, денег было мало. Настояла, чтобы в сантехники пошёл. Мол, там и платят хорошо, и квартиру казённую дадут.
   А ведь мечта у него была. Хорошая мечта, правильная. Стать водителем-дальнобойщиком. Чтоб ехать в дальнюю даль, дорога под тобой сама стелется, колёса шуршат, и столбы километровые за окном мелькают. И вокруг тебя - всё новые города, посёлки, деревни. То поля, то леса, горы-реки... И люди новые, и впечатления. И ничего, что жара и пыль, или наоборот, стужа лютая и бураны снежные. Главное - она, дальняя дорога! А белобрысые мальчишки, трое, никак не меньше троих, снизу вверх на тебя, своего отца, смотрят с гордостью и тайной завистью... Вот жизнь, так жизнь!
   И стало Степану так жалко себя, так обидно и горько за несбывшуюся свою мечту. Понял, что прожил никчёмно. Если грехи - то мелочь. Ну, закладывал крепко, ну, морду кому-то по-пьяни набил. Отвёртку с работы спёр. Прогулял пару-тройку раз дежурство. Да по девкам, случалось, по молодости бегал.
   Хорошего, правда, тоже ничего в голову не приходило, кроме того, что краны да унитазы налаживал...
   В общем и целом, жизнь прошла впустую, и, одно обидно - единственное стоящее, что у него было - его мечта, тоже с ним исчезнет.
  
   Утром, на удивление, сумел подняться. Умылся, почистил зубы, бережно завернул в полиэтиленовый пакет повестку вместе со стопкой отложенных документов и обречённо побрёл по указанному адресу.
   У входа его встретил ангел с огненным мечём. Внушительный и весь из себя строгий.
   "- Такие, наверное, рай от грешников и охраняют", - промелькнула у Степана мысль. Внимательно изучив предъявленную повестку, пропустил к "вертушке".
   А там ему кудрявый и румяный, кровь с молоком, вахтер, в чём-то белом и бесформенном, пояснил, что суд-то уже состоялся. И делать ему тут теперь совершенно нечего.
   - Когда состоялся? - опешил Иванов.
   - Этой же ночью и состоялся. Или не помните?
   - Не помню. А кто судил? - продолжал недоумевать Степан.
   - Сам себя и судил. Страшнее суда не бывает. Всё, не мешай работать.
   На вопрос "и что дальше?" вахтёр непонятно ответил: "- Иди и не греши". И вновь уткнулся в толстенный регистрационный журнал. Ноги сами вынесли Степана на улицу...
  
   Назавтра Степан Петрович Иванов отнёс заявление на водительские курсы.
  
  
  
  
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   23
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Бычков С.В. Аукцион 9k Оценка:7.71*12 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
  
   Аукцион
   Сергей Бычков
   Sergei58@hotmail.com
  
  
   Конечно, не обязательно было прилетать в Лондон. Ведь участвовать в аукционе можно, не выходя из дома. Можно было, но почему-то верилось, что только личное присутствие на Кристи может принести им долгожданную победу, ради которой они поставили на карту всё состояние. Всё, что они имеют : и дом в Крыму, в котором прожили уже больше двух сотен лет, и любимые картины мужа, которые он собирает лет четыреста, и все её драгоценности. В случае выигрыша они станут нищие. Придётся жить в дешёвой и тесной квартирке где-нибудь в средней полосе.
   Ну, и ладно. Чёрт с ними, этими деньгами и атрибутами достатка. Как говорит муж :*Деньги - это просто бумага и не могут заменить собой мечту.*
   - Он прав, - думала Мария, наблюдая издали, как Алекс оформляет бумаги на участие в аукционе и платит депозит, - только тогда, когда твоя мечта сбывается , человек чувствует себя счастливым.
   Муж получил номер и двинулся к месту в четвёртом ряду, где она заняла на него кресло рядом с собой.
   Какой ему дали номер? Конечно, это совсем неважно, но в таком деле поневоле становишься суеверным.
   Муж уселся рядом и, зная её нетерпение, показал выданный ему лист с выведенным на нём номером 249. М-м-м... ничего, хороший номер. Наверное, им повезёт. Если сложить 2, 4 и 9, то получается пятнадцать, а не тринадцать. Точно - повезёт.
   - Волнуется, - подумала Мария и улыбнулась мужу, чтобы как-то его подбодрить. - Ещё бы не волноваться : столько лет и сил потрачено на приближение к их мечте. Хоть бы повезло.
   -Эти англичане опять здесь, - сказала она мужу с ненавистью в голосе , показывая глазами в ту сторону, где уселась пара англичан, которые играли против них на прошлом аукционе. - Чёрт бы их побрал!
   -Ничего, милая, ещё посмотрим кто кого, - ответил Алекс и, чтобы убить оставшиеся несколько минут до начала, стал читать список лотов, выставленных на сегодняшную продажу.
   -Чёртовы англичане! Им-то это зачем? Что им не хватает в этой жизни? С другой стороны - жалко их, в прошлый раз они тоже не смогли победить, а лицензию купил какой-то китаец. Или японец?
   Нет, в новостях малазийца показывали. Точно! Его жена аж светилась от счастья. У-у-убила бы!
   - Господа! - поднявшись за трибуну, провозгласил аукционист, -ежемесячный аукцион Кристи начинает свою работу. Сегодня к продаже предоставляется двести лотов...
   Итак, господа, вашему вниманию предоставляется лот номер один: картина венгерского художника Васзари *Монашка с библией.* Начало двадцатого века. Холст, масло. Размер 78 на 38 сантиметров. Стартовая цена - 50 миллионов единиц.
   Будет несправедливо, если они опять не выиграют лицензию. И, хотя ей жалко англичан, себя-то жальче. Как любит приговаривать её пра-пра-прабабушка Елизавета *своя рубашка ближе к телу*.
   ...После проигрыша на прошлом аукционе они с Алексом чуть с ума не сошли. А, может, они и вправду сумасшедшие, как говорят уже все их знакомые?
   -Не понимаю - зачем тебе это нужно? - неоднократно говорила, а точнее, читала нотацию лучшая подруга Натали. - Копить деньги двадцать лет!
   Двадцать лет отказывать себе во всех жизненных радостях! С какой это стати? Работать и не позволять себе пару раз за год смотаться в отпуск развеяться и отдохнуть! Например, на Андромеду или ещё куда-нибудь. Вы же двадцать лет нигде не были!!!
   Ну, что ей возразишь на это? Человек просто не может тебя понять. Ну, не дано ей это. Лучшая подруга не понимает, так что про остальных говорить. Дураки они, видите ли, с мужем только потому, что хотят жить не как все и не мечтают об Андромеде. Да никакая Андромеда, если её положить на весы, да ещё прибавить к ней и Юпитер впридачу, не перевесит их светлой мечты. Да без неё им и жить-то незачем.
  
   -...Продано! - дошёл до Марии голос акциониста, - 75 миллионов единиц, номер 58... Лот номер два...
   Голос аукциониста опять перестал быть слышим, она только отмечала взглядом его шевелящиеся губы и движения руки в сторону людей, поднимающих номера...
   Скорее бы уже наш лот. Как далеко ещё до 12 номера! Алекс сильно напряжён. Но это ничего, он всегда так перед чем-то важным, но в нужный момент всегда сосредоточен и спокоен. Молодец! Только бы не начал нервничать! Главное сейчас - не приставать к нему с разговорами и вопросами...
   -...Лот номер 7, - услышала она опять голос аукциониста, -космическая яхта дальнего полёта. Сверхэкономный двигатель. Выпущена в России заводом имени Чкалова города Новосибирска. Стартовая цена - 350 миллионов единиц, господа.
   -Ты смотри, новосибирцы забили знаменитый Боинг. Раньше только их яхты и продавали. Так этим зазнайкам и надо, а то хвалятся на каждом углу, что их яхты лучшие в мире . Молодцы, новосибирцы! И пусть это мелочь, а приятно и как бы даже хороший знак, что им сегодня повезёт...
   Всё-таки хороший у меня муж. Сколько он сделал для их мечты! Проклятые деньги! Они только два года копили на депозит. А остальные двадцать лет? День за днём, копейка к копейке, как курочка по зёрнышку собирали. Кажется, так в старинной пра-пра-пра-пра бабушкиной пословице говорится? Зёрнышко по зёрнышку. Интересно вот только: кто же такая курица? Наверное, хорошая хозяйка. Надо будет спросить потом у пра-пра-пра-пра бабушки Татьяны, она-то должна знать.
   ...Неужели лицензия опять уйдёт из их рук? Только бы не разрыдаться! Прошлый раз выдержала. Волю слезам дала уже дома. Ну, и нарыдалась! Вволю. Алекс даже не пытался успокаивать. То ли знал, что это бесполезно, то ли сознательно давал ей возможность выплакаться и таким образом разрядиться, то ли боялся подходить, чувствуя себя виноватым.
   А разве была его вина в том, что ставки зашли слишком далеко?
   У них тогда и близко к тому количеству не было. Алекс просто не мог идти выше, он знал, что такой суммы ( разница между наивысшей ставкой и их имеющимися деньгами, которые они насобирали ) они нигде не смогут взять. Так что она ни в чём не винила мужа. Видимо, судьба...
   -Лот номер 11 - гостиничный комплекс на Сатурне. 700 миллионов единиц, господа.
   -Следующий - наш! Господи, помоги! Сколько же сегодня это будет стоить? Много! С каждым годом правительство Земли всё меньше и меньше лицензий продаёт. В прошлом году было продано всего-навсего девять...
   Что они думали раньше? Да лет сто назад лицензии в сравнении с сегодняшними ценами просто даром отдавали... Глупые были.
   ...А вот много- много лет тому назад, говорят, никаких лицензий вообще не было. Просто невозможно себе такое представить! Сам принимай решение - надо тебе это или нет. Никаких запретов!
   Да, всё изменилось на земле с тех пор, как люди победили старость и получили бессмертие.
   -Лот номер 12, господа, - объявил аукционист,- лицензия правительства Земли, которая по традиции вот уже более четырехсот лет продается только с нашего аукциона. Стартовая цена - один миллиард единиц, господа.
   Нет, ей абсолютно нельзя играть на аукционах! Всё поплыло перед глазами. Она успела взглянуть на мужа и поразилась его перемене.
   От напряжения выступили скулы, в глазах - отчуждённость, на лице - жёсткость и даже злость. Она его совсем не знала таким. Испугавшись этого, она совсем перестала соображать. Как во сне она видела его руку, поднимающуюся раз за разом, руку англичанина (у-у-у, гад), другие руки (сволочи).
   -Три миллиарда шестьсот миллионов единиц, господа. Кто больше? Смелее, господа, смелее, ведь может статься, что это последняя лицензия правительства Земли.
   Последняя??!!... Господи, надо брать за любую цену, сколько бы это ни стоило... Что же Алекс не поднимает номер?.. Чья это ставка? Алекса?.. Боже, кто же сделал эту ставку? Кто? Алекс?.. Неужели - не он?.. Боже мой, это может быть последняя лицензия!.. А-л-е-к-с!! Сделай же что-нибудь!!!
   -Три миллиарда шестьсот миллионов единиц - раз, - к ужасу Марии прокричал аукционист, - три миллиарда шестьсот миллионов единиц - два, три миллиарда шестьсот миллионов единиц - три! Продано!!! Итак, господа, лицензия правительства Земли, дающая право на рождение ребёнка, продана! Номер 249 в четвёртом ряду!
   Мария привалилась к плечу Алекса и зарыдала.
  
   23 февраля 2005.
   Ванкувер.
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   24
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Skier Трава у дома 12k Оценка:9.89*10 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
   ТРАВА У ДОМА
  
  
   - Что там было?
   - Только три слова: "Через невозможное вперед!"
   В. Журавлева "Астронавт"
  
   Пустырь, что раскинулся под окнами длинной, напоминавшей великую китайскую стену девятиэтажки, радостно зеленел. Нежная молодая поросль изо всех сил тянулась к яркому апрельскому солнцу, и ничем не напоминала жесткий, высотой в пояс, опаленный зноем бурьян, которым неизбежно зарастет пустошь к середине лета. Примятая двумя парами обутых в сине-белые полукеды ног, трава медленно распрямлялась, скрадывая следы нарушителей весенней пустырной идиллии. А нарушители шагали порывисто и быстро. Они забрели далеко - подальше от дома, от пыльного асфальта дороги, и начали действовать споро и деловито: раскинули по траве тонкий двужильный провод, воткнули во влажную землю длинный металлический прут, стараясь нацелить его вертикально вверх, а потом с великой торжественностью завели на прут продолговатое остроносое тело, оперенное с тупого конца четырьмя короткими крылышками.
   Ракета стояла, устремленная точно в зенит, двое ее создателей любовались на свое детище. Сегодня у них настоящий праздник - двенадцатое апреля! В школе - урок астрономии, посвященный освоению космоса и "проблеме CETI", вечером по телевизору - фантастика, фильм "Через тернии к звездам". Ну и главное событие дня - пуск! Один из двоих, светловолосый, со шрамом на подбородке, слыл "химиком" - он приготовил топливо, другой, чернявый, считавшийся "конструктором", изготовил корпус ракеты. Они долго ждали этого дня, в мечтах уносясь к иным мирам бесконечной Вселенной. Да и разве можно было мечтать о чем-то другом, если в школьном дворе, окруженный цветами, стоял бюст первого космонавта планеты - его имя носила школа, а прямо напротив бюста, посреди клумбы, - самый настоящий истребитель МиГ-21!
   Химик знал точно: после выпускного путь его только в Качу*, а дальше... дальше на Марс! Он часами отвисал на турнике за школой, и боялся лишь одного - опоздать, поскольку все чаще говорилось о том, что человек, вполне вероятно, ступит на поверхность красной планеты еще до конца уходящего века. И в самом деле - быть может корабль уже почти что построен! Конструктор висел на турнике вместе с другом, но его планы были вовсе не столь определенны, - как ни заучивай зубодробительное НКЫБМШЫБ на третьей строчке с низу таблицы, а опытный окулист все равно раскусит... Конструктор смутно надеялся, что его, быть может, возьмут в бортинженеры. Ну, или уж совсем на худой конец, что именно ему выпадет счастье построить корабль, который унесет более удачливого товарища к самому краю Солнечной системы. А может и дальше.
   Закончив последние приготовления, друзья отошли от ракеты метров на тридцать, сколько позволял провод, и присев, замкнули клеммы девятивольтовой "Кроны".... прошло пять секунд... десять... двадцать... - ничего не происходило. По их подсчетам, самодельный запальник уже давно должен был прогореть, но, видимо, что-то не заладилось. То ли потерялся контакт, то ли спираль от лампочки сгорела слишком быстро, и не успела воспламенить серу, набитую в пустой стержень шариковой ручки... Для верности они выждали еще пару минут. Первым не вытерпел и поднялся Конструктор...
   Он не дошел всего трех-четырех метров, заметил едва различимый синий дымок, приостановился, и... Ослепительно-белая вспышка закрыла собой весь свет! Громкий хлопок, от которого в девятиэтажке звякнули стекла, Конструктор не слышал - лежал, опрокинутый на спину, а в глазах черной кляксой полыхал огонь, более яркий чем Солнце.
  
   Овальное видеоокно, похожее на врата в параллельный мир, висело прямо над тропинкой. Слева и сверху его обрамляли узловатые ветви старой груши, а справа высаженный на замену "Голден дилишес"** распускал бледно-розовые соцветия. Ветер шевелил молодую листву, и край овального иномирья трепетал, становясь то изумрудно-зеленым, то голубым и прозрачным. Степь по ту сторону окоема еще только собиралась покрыться травой, местами ее линялая шкура отливала малахитовой дымкой. Почти на самом краю степи ярко белело высокое сооружение, и оно увеличивалось в размерах, росло, обретая детали и форму, по мере того как смещалась, уходя вдаль, перспектива.
   Седовласый пожилой человек на миг оторвался от зрелища, обернувшись к дому позвал:
   - Катерина! Вынеси мое плетеное кресло! Я буду смотреть передачу в саду! - это было хорошей идеей, развернуть голограмму здесь, на воздухе, чтобы уловить ощущение...
   - Дед, я с тобой, можно? - юркая девушка-подросток подоткнула ему под самые колени видавший виды "трон", и снова умчалась в дом.
   Старик не ответил внучке. Он медленно сел, откинулся на потертую спинку, занятый своими мыслями: "Да... ощущение... весна... ранняя, как тогда, а воздух... воздух, пожалуй, иной - тот был суше, и не пах цветами, наверное, такой он сейчас вон там, в этой степи... Что ж, вот ты и дожил, товарищ "конструктор"... А новой ракеты мы тогда не построили - так быстро все завертелось: экзамены, выпускные, потом вступительные... и Женька прошел, а я срезался, и страшно ему завидовал..."
   - Ой, дед, смотри какая она огромная! И похожа... на что-то я даже не знаю... на церковь, что ли... "Покрова на Нерли"! Только вверх очень сильно вытянутая! Нос у нее - как купол, только не золоченый - щебетала умостившаяся рядом на табуретке Катька.
   "Церковь, купол, - то же мне, выдумала! Нам бы с Женькой такое в голову никогда не пришло - подумал старик, и чуть усмехнулся, - нам наоборот, в любом столбе ракета чудилась, а башня Останкинская - межзвездный корабль, приземлившийся прямо посреди Москвы!" - эта ассоциация и вправду часто приходила в голову когда он, вчерашний абитуриент, едва-едва поступивший со второго захода в Бауманское*** училище, наведывался на ВДНХ, в павильон "Космос", и каждый раз натыкался взглядом на пятисотметровую иглу телецентра.
   А когда потом, в августе двухтысячного, башня горела, ему казалось - вот сейчас рухнет она, а вместе с ней рухнет Россия, и больше уже никогда не поднимется... В ту пору он вообще относил себя к оптимистам, которые отличаются от пессимистов тем, что когда первые говорят: "Сейчас уже так плохо, что хуже не будет!", вторые отвечают с улыбочкой: "Будет-будет!"
   И года еще не прошло, как погиб, поймав в двигатель своего "грача" чеченский "Стингер", не ставший "межпланетником" старший лейтенант Евгений Быков. И не находилось у его друга поводов для настоящего оптимизма. Была только злость, да желание отомстить - всей этой поганой, неизвестно откуда свалившейся на их головы жизни-паскуде.
   Старик вспомнил, как сраженный трагической вестью, приехал в свой город, как пришел на свой школьный двор, и вот здесь словно его самого похоронили - торчал обезглавленный пенек-постамент с именем первого космонавта, - бронзового бюста на нем больше не было... И не было острокрылого серебристого МиГа напротив - даже следа не осталось. Да и самой школы не стало тоже - вместо нее образовался не то "лицей", не то "гимназия", обнесенная снаружи металлической оградой, и начиненная непонятной "системой Монтессори" внутри.
   - Смотри, смотри - идут! Шестеро! - снова толкала его в бок Катька - Дед, а правда, что у космонавтов есть обычай... ну... перед стартом... на колесо автобуса... - и захихикала - балаболка!
   Конструктор ждал долго... почти три десятилетия. Вернее, не ждал, работал, благо не все оказалось порушенным до основания, были кроме него неравнодушные люди. И когда во время "Трехдневного противостояния" возрожденный из небытия "Эшелон" сводил с орбиты натовские спутники, Конструктор почувствовал, что теперь мог бы посмотреть в глаза ушедшему другу, и не опустить взгляд - за такое и мечты о Марсе было не жалко.
   А в овальном окне медленно проворачивалось что-то большое, с мягкими скругленными линиями. Оно влажно отблескивало, курилось струйками пара. Совершавшая облет камера сменила фокус, выхватила решетчатую ферму, чуть дрогнувшую, начавшую медленно отходить, пятясь куда-то за пределы кадра. Дали общий план - циклопический корпус "Энергии-М", чем-то похожий на белого кашалота, стартовый комплекс, синее небо, подернутое легкими барашками облаков. Старик прибавил громкость, и сад наполнился глухим неясным рокотом. Снизу ракету быстро окутывали клубы серого, похожего на туман дыма. Потом раздался раскатистый звук, подобный удару грома, сквозь серый туман сверкнуло алым, и рокот превратился в нарастающий звенящий рев, точно где-то здесь, совсем рядом, в конце садовой дорожки за цветущими вишнями, разбегался по взлетке тяжелый транспортник класса "Руслан".
   Катька зажала руками уши, и вовремя - рев перешел в оглушительный грохот, туша "Энергии" стронулась, и поползла вверх, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей, подпираемая столбами ослепительно-яркого пламени. Проплыли в окне четыре больших, нарисованных красным буквы.
   - Поехали! Поехали! - шептал одними губами старик, как будто бы он сам находился в уходящей в космос ракете. Как будто бы это он сейчас был тем, первым.
   А где-то далеко, за тысячу километров от земной поверхности, в ожидании экипажа раскручивал спираль разгона марсианский корабль. Летел, раскинув километровые крылья солнечных батарей, отбрасывая в пустоту мирового пространства импульс электрореактивной тяги.
   Старик не был причастен к постройке межпланетного корабля, но Конструктор не завидовал, - просто смотрел, как сбывается мальчишеская мечта. "Что же он сказал тогда... - силился вспомнить Конструктор - это было у нас как девиз... "через тернии..." - нет, не то! Вот дела! Фразу... фразу запамятовал."
   Все было готово к подсадке, шестеро начали путь на орбиту. Впереди у них лежали шестьсот дней пути.
   Ракета превратилась сначала в сверкающее пятно, потом в звездочку с цветным ореолом, украшенную длинным хвостом, и стала быстро падать за горизонт... а может это Конструктор, сидя в плетеном кресле, начал проваливаться спиной вперед в длинный черный тоннель, и весь мир сузился до размеров овального видеоокна, а потом оно закружилось, словно затягиваемое невидимой гравитационной воронкой, и кануло.
   Стоп. Чернота. Забытье.
  
   - Димон! Димон! Ты как? В порядке? - Химик тряс за плечо сидевшего на траве друга, который часто моргал, и с трудом реагировал на происходящее. Лоб и щеки его покрывал серый налет, вокруг валялись белые клочья - все что осталось от красавицы-ракеты.
   - Да, нормально, уже нормально - отозвался наконец продолжавший моргать Конструктор - А ты, елки, ну, блин... Химик! Подрывник чертов! - провел рукой по лицу, размазывая сажу, улыбнулся.
   Женька протянул руку, помог подняться с земли. Димка отряхнул джинсы, огляделся по сторонам:
   - Ракету жалко!
   - Ничего! Новую сделаем! И мы еще полетим - вот увидишь! Зуб даю! Полетим! Ты же помнишь: "Через невозможное вперед"!
   - Да, да, помню. Только вперед, всегда вперед!.. - Конструктор сдвинул брови, сощурился, будто пытался извлечь что-то из памяти, а может наоборот, запомнить, и никогда не забыть.
  
   11/04/08
  
   * Кача - Качинское училище летчиков, основано 24 ноября 1910г.; расформировано 1 ноября 1998г. Среди выпускников - 342 Героя Советского Союза, 12 маршалов авиации, космонавты: Быковский, Шаталов, Березовой, Афанасьев, Корзун.
   ** "Голден дилишес" - сорт яблок.
   *** Бауманское училище - МВТУ (Московское Высшее Техническое училище имени Баумана).
  
  
  
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   25
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Вознесенский В.В. Давай поохотимся на монстра 21k Оценка:9.30*8 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
  
   Давай поохотимся на монстра
  
   Тилинь. Заваливается на бок, бьется о поверхность стола, тут же выравнивается, колеблется, слегка вращаясь на месте. Радостно улыбается.
   Скрипят невидимые шестеренки, серебряный ключ, серебряные валики, стальная лента скручивается в спираль. Жизнь - сжимающаяся пружина.
   Тилинь. Пыль, пыль, пыль. Когда-то румяные щеки, когда-то алые губы, когда-то синие глаза. Пластмассовые оборки вокруг пластмассового лица. Крошечная кукла-неваляшка осматривается немигающим взглядом.
   Скрежет стихает, мгновение - и пространство наполняет музыка. Механическая мелодия, щербатая из-за сломанных колков или гребенок.
   Тилинь. Минуты складываются в часы - часы, дни, пыль, пыль, пыль. Заикающийся мотив.
   Тонкие пальцы, грязные когти, кожа-пергамент в разводах-шрамах - уродливая лапа тянется к раскачивающейся игрушке. Печально и грустно.
   Только монстры не умеют плакать.
  
   С холма Город кажется нагромождением громадных каменных глыб. Так и есть. Луга с островками леса практически осязаемо сменяются серыми кварталами и только река продолжала петлять, чуть сверкая, среди бездушных построек. Как живая артерия. А от Города к холму тянется черный метастаз трассы.
   - Прошвырнемся до окраин? - Пашка отдал бинокль и с хрустом потянулся.
   - А оно нам надо? - зевнул Сергей. - Дотемна вернуться не успеем.
   - Приценились бы. Заночуем в Шульгино или в Усово где-нибудь.
   Сергей двинул пальцем рукав пальто и посмотрел на часы. Предмет Пашкиной зависти - командирские. Грубые, массивные и неубиваемые - не то, что всякие картье и ролексы.
   - У меня дружок в Конусе есть - можно приткнуться. По стакану бы дернули.
   - Ну?
   - Гну. До Конуса десять верст. Потащимся в город - часа два потеряем, пока к поселку - смеркаться начнет. Могут не пустить.
   - Так кореш же...
   - Дурак ты, Пашка. Ночью все кореша по норам сидят.
   - Охота же город глянуть.
   - Насмотришься еще. Давай так - сейчас до берега пробежимся, потом вдоль русла, пока к городу не повернет, а мы дальше на юг, через заросли. Полчаса параллельно границе - осмотримся. И назад.
   - В Тайм?
   - Ага. В Эрмитаж. Или сразу в Коттон-Вэй, - Сергей оскалился - шутит. - Пока на Конусе определимся, а там посмотрим.
   Пашка согласно кивнул - его спутник ходил в город уже раз пять и в их паре заслуженно считался ведущим.
   - Может, перекусим сейчас?
   Серега цыкнул сквозь зубы:
   - У тебя желудок пустой? Вот и не грузи пока. На всякий случай.
  
   Тилинь. Метрономом раскачивается игрушка, отсчитывает такты, мгновения и вечности.
   Монстры умеют ждать.
  
   - Тихо! - Сергей отвел в сторону ветку кустарника. - Видишь?
   - Что?
   - Домина с рогами, - старший указал рукой.
   - Ага, - Пашка рассмотрел высокое здание с необычной надстройкой на крыше, напоминающей квадратную голову с торчащими не то ушами, не то рогами-антеннами.
   - На одиннадцать часов.
   Немного левее от ориентира на границе городской черты копошились шесть фигур. Серега уже настраивал фокус.
   - Кто они?
   - Не разберу. В масках и без шевронов.
   - Значит, люди.
   Сергей обернулся и иронично приподнял бровь:
   - С чего бы?
   - Так... если в масках... - смутился Паша.
   - Не факт, - напарник снова прилип к биноклю, - да и люди разные бывают.
   Он еще с минуту понаблюдал за действиями группы, потом сплюнул и одернул начинающего скучать Пашку:
   - Пошли, все равно мы по шоссе не собирались входить.
   - А те?
   - Так их же шестеро - могут днем и по проспекту.
   - Мы, значит, как крысы...
   - Так мы крысы и есть, - Сергей поправил рюкзак и прыгал на месте, проверяя, не бренчит ли что-нибудь из снаряжения.
  
   Волшебен мир Конфетюренбурга. В чарующем перезвоне челесты торжественно входит Фея Драже. Под нежные, серебристо-певучие звуки кружат позади её ангелы.
   Не хватает одной-двух нот. Это не важно.
  
   Место входа Сергей и Павел насмотрели только в часе ходьбы на юг от шоссе. Тихое, не натоптанное, безжизненное. Постояли, вслушиваясь и приглядываясь, отметили в блокноте ориентиры и повернули назад.
   - У Васильича еще узнаем, куда теперь интересно ходить, - поделился Серега, - а нет - так и здесь неплохо.
   - Васильевича? Который в Конусе?
   - Угу.
   К поселку Конус НКИЖС выбрались вечером. Старая лесная дорога привела к затерявшемуся среди корабельных сосен серому бетонному ограждению. Чуть в стороне от входа, достаточно далеко, чтобы не смущать проходящих мимо, но и настолько близко, чтобы не оказаться не замеченными, на высоких сваях болтались два завернутых в тряпье пугала.
   Сергей уверенно подошел к КПП и принялся молотить кулаком в ворота.
   - Успокоился! - из-за бетонного забора показалась голова охранника в шлеме-сфере. - А то я сейчас успокою.
   - Не бухти, свои.
   - И что вам, своим, надо?
   - Перекантоваться до завтра.
   - Счас! - охранник хохотнул, - В городе переночуйте.
   Пашка недоуменно посмотрел на своего товарища.
   - Нормально, - вполголоса успокоил Сергей, - Э! Слышь, мужчина, а как же договоренности?
   - А я с тобой ни о чем не договаривался! Что вы вообще за перцы?
   - Из Чигасово! - Сергей повернулся плечом и похлопал ладонью по шеврону. - Да и Васильич в гости приглашал.
   - Васильич - Петр? - уточнил охранник.
   - Ага - Федор. Коренков.
   Охранник, бубня под нос про жирующих, не нюхавших войны чигасцев, спустился вниз и начал возиться с запором калитки.
  
   Ночь - время крыс. Ночь дышит смрадом затхлых подвалов, разглядывает мраком подворотен, внемлет многоголосием шорохов.
   Ночью гораздо безопаснее, чем днем.
   Этот Город - не Конфетюренбург.
  
   - Когда у вас там, на задворках, детство выветрится? - хозяин разлил чай на смородиновых листьях по чашкам венецианского фарфора. - Я еще понимаю - экспедиция, но ходки эти ваши...
   - Традиция, Васильич, - Сергея немного развезло от принятого самогона, - Что за боец, если в городе не был.
   Пашка в полудреме расслабляется возле громадного камина, нежась в потоках тепла. Болтать не хочется, зато слушать - всегда пожалуйста.
   - Сколько вы, салаги, этих своих бойцов теряете? - Коренков отломил сухую хлебную корку и макнул в напиток. - Так нет - каждому подавай монстра, или, на худой конец, артефакт из эпицентра. Мало добра по усадьбам валяется.
   - Ты, Васильич, Там бывал?
   - Приходилось.
   - Вот и Пашка хочет.
   - Ну и дурак.
   Коренков спокойно захрустел коркой, а Сергей принялся спорить, отчаянно жестикулируя:
   - Как он будущей жене в глаза смотреть станет, если монстра убоится?
   - Что он с ней, женой, делать будет, если дозу отхватит?
   - Правильно - вы тут, рядом с городом, герои. На острие атаки. Пугала, вон, вывешиваете!
   - Какой атаки, Сережа? Пугала. Бродяг на разбое взяли. Монстры из города теперь реже выходят, чем мы туда таскаемся. Детей воруют? Чушь. Раньше - да, была необходимость. Они табуном сюда валили, а сейчас... вымирают себе.
   Пашкин друг сжал кулаки и заиграл жвалами.
   - Вымирают ли?
   - Ну и мутируют, не без этого. Только ты мне скажи - разве, например, Грин Таун монстры сожгли?
   - Кочевники, - потупил глаза Сергей.
   - Вот и я о том.
   - Все равно, Васильевич, город - это школа. Каждый должен...
   Хозяин устало прикрыл кулаком зевок.
   - Да что я - против? Идите себе, ищите приключений. Отоспитесь завтра - и, ближе к вечеру, выдвигайтесь. Чем дальше на юг пройдете, тем лучше - может, в город углубляться не придется. И возле высотки такой, типа с рогами, не путайтесь - там у них сейчас вроде капища.
   - А что ты про экспедиции говорил?
   - Да ходят всякие. Чужаки. Себе на уме, к нам сунулись - отшили. Ладно, давай по последней.
  
   Черные стены в зеленых разводах плесени. Окно с закопченными осколками битых стекол, растрескавшаяся, облупившаяся доска подоконника, сгнившая мебель, вздыбившийся паркет.
   Петр Чайковский, "Щелкунчик", второй акт, па-де-де "Танец Феи Драже".
   Логово чудовища.
  
   - Осторожно! Замри! - поднятая вверх рука, открытая ладонь.
   Безмолвие города нарушает звук осыпающегося вдалеке гравия.
   Ночной лес полон шепота голодных хищников и криками настигнутых жертв. В городе все наоборот. Самые ужасные создания ночью спят.
   - Тихо! - указательный палец касается воздухозаборника. - Слушай! - жест в направлении уха.
   Ни звука - только ветер шумит сквозняками среди многоэтажек. Четвертый час среди руин - в каждый подъезд, в каждую квартиру. Так - два дома. Ничего интересного. И никого.
   Стоп. Что это? Маски синхронно застывают, обращенные в одном направлении.
   Тили-дин тили-дин...
   Сказочный перезвон - на границе слышимости, едва-едва. Два человека идут на звук. Как мотыльки на пламя свечи.
   Шаг за шагом, обратившись в слух. Громче и громче.
   Тили-дин тили-тили-дин...
   Ржавая дверь парадного, провисшая на одной петле. Можно протиснуться в щель, не тревожа скрипучие завесы. Запах разложения - даже через маски респираторов. Так пахнут относительно свежие трупы - но откуда?
   Вот и они - словно кто-то выносил и бросал в кучу. Как мусор. Старые, высохшие и пара недавних, раздувшихся. Люди или монстры - уже не разобрать.
   Тили-дин тили-дин...
   Звучит из другого мира. Из вселенной эльфов, фей и лепреконцев. За миллиард снов отсюда.
   Тили-дин тии...
   Обрывается на полуноте.
   Гости этого места замирают на месте, боясь вздохнуть. Сергей медленно снимает с плеча арбалет.
   Настоящий, охотничий - титан, карбон, композит. Сергей не знает таких слов - ему известно только выгравированное на прикладе название производителя: "Tenpoint Crossbow". Дорогая игрушка. В свое время. Сейчас - бесценная.
   Пашка страхует с "макаровым". В обойме три патрона, последних - на самый крайний.
   Тили-дин тили-тили-дин...
   Оживает мелодия.
   Вверх, мягко перепрыгивая ступени. Всё - здесь. Третий этаж, двухкомнатная квартира.
   Сергей бесшумно входит внутрь, проводя арбалетом из стороны в сторону. Пашка - на полшага позади и чуть левее, насколько позволяет ширина коридора.
   Монстр. Высокий и омерзительно, неестественно тощий. Сидит на колченогой табуретке, ссутулившись и опустив плечи. Луна заглядывает в помещение сквозь оскал грязных стекольных осколков и поблескивает на голом, обезображенном рубцами и ожоговыми шрамами черепе.
   Сергей задерживает дыхание перед выстрелом.
   Пашка смотрит на осыпавшуюся штукатурку, на дыры в стене, оставленные пулями. Судя по рисунку, стреляли в разное время и из различного оружия, но всегда - со стороны дверного проема. Сергей именно там и находится.
   Тили-дин. Дон тили-дин...
   Пашка набирает полную грудь воздуха и выталкивает:
   - Здравствуйте.
   Сергей кривится, задерживая палец на спусковой скобе, а монстр медленно, очень медленно оборачивается. Фу ты.
   Его плоть - переплетение сухожилий, едва прикрытое восковой пленкой кожи. Руки - искривленные птичьи лапы. Правый глаз - гноящийся провал, левый - целый, но такой же пустой, как и мертвая глазница. Некоторые монстры могут обездвижить нападающего просто взглядом. Этот - одной только внешностью.
   - Привет, - хрипит существо.
   Несколько мгновений люди и монстр разглядывают друг друга.
   - Совсем мальчишки, - сообщает чудовище само себе, - сколько тебе, пацан?
   - Я - мужчина, - проглотив комок, отвечает Пашка. - Тринадцать. У меня свадьба скоро, - зачем-то добавляет он.
   - За подарком пришел? - бесцветно осведомляется монстр. - У меня нет ничего.
   Глаза Сергея - как колючий кустарник в середине зимы.
   - А там что? - ведущий кивает в направлении дальнего угла комнаты.
   Пашка прослеживает взгляд напарника - на полу лежит АКСу и матерчатый жилет с магазинами. Почти не заметные в тусклом свете и под толстым слоем пыли.
   - А, "калаш", совсем забыл, - монстр рассеяно смотрит на оружие, - хлам. Берите, если надо.
   Тили-дин тили-дин тили-тили-дин...
   Сергей жестом отдает команду, Пашка, вжимаясь в стену, обходит существо и подбирает трофеи.
   - Что тогда - не хлам? - переспрашивает Серега, когда Павел возвращается назад.
   - У каждого - свое богатство, - подумав, отвечает чудовище и толкает узловатым пальцем маленькую желтую неваляшку. Игрушка раскачивается, сохраняя устойчивое положение. - Это сокровище. Или это, - указывает на блестящую коробку размером с автоматный рожок.
   Коробочка все еще рождает чарующие переборы.
   - А это что?
   - Шкатулка. Музыкальная.
   - Отдай.
   Монстр качает уродливой головой:
   - Нет.
   - Нет? - с улыбкой переспрашивает Сергей и приподнимает арбалет.
   - Нет, - повторяет монстр, - Эта вещь принадлежала моей... дочери.
   Тили-дин тили-дин...
   В глубине безразличного взгляда вспыхивает и гаснет искорка. Грустная.
   - Не надо, - Пашка кладет ладонь на плечо ведущему.
   - Не надо, - монстр... просит.
   - Да ну тебя, - Сергей щелкает предохранителем, забрасывает оружие на плечо и разворачивается.
   - Спасибо, - отвечает монстр.
   - Не за что. Не попадайся больше.
   Тили-тили-дин. Дин-дин.
  
   Игрушка. Заваливается на бок и упрямо возвращается в вертикальное положение. Танцует под музыку шкатулки. На колченогой табуретке сидит безобразный Щелкунчик. Он тоже всегда поднимается.
   Но ему не суждено стать Принцем.
  
   - Видел следы на стене? - Паша пытался разговорить хмурого Сергея. - В кого стреляли, как ты думаешь? Монстр живой, а те, кто в подъезде - мертвые. И автомат отдал.
   - Да ладно, - буркнул напарник.
   Они возвращались тем же путем, каким пришли, особо не скрываясь. Знали - чисто. Поэтому отчетливое клацанье затвора в десятке метров позади прогремело разрядом в мертвой тишине города.
   Сергей, срывая с плеча трофейный "калашников", метнулся под защиту стены. Рявкнула короткая очередь. Ведущего бросило вперед и он замер посреди улицы, отрывисто дыша. На плече и в районе локтя начали расплываться темные пятна.
   Слишком быстро. Пашка только успел схватиться за рукоятку "макарова", когда в тени дома, на этот раз рядом, сбоку, раздался голос:
   - Мордой в землю, чмыренок.
   Паренек подчинился. На освещенную луной улицу вышли люди. В масках и без шевронов на добротной одежде. Шестеро. Сергей застонал. Пашка попытался шевельнуться и тут же получил в скулу. Кованым берцем.
   - Не рыпаться! - а в затылок уже упиралось что-то жесткое и холодное, быстрые руки сорвали рюкзак и опустошали содержимое карманов.
   - Все, Карим, - доложили сверху через минуту.
   - Шесть рожков, арбалет козырный, припасов на три дня. Плюс мелочишка, - подвел итог один из нападавших, невысокий и коренастый, наверное, старший. - Ну, хоть что-то. А то в этом капище мутантском - вообще ни черта. Одних распятий натаскали, мудачьё.
   Карим прошелся вперед-назад и остановился напротив лежащего Пашки. Мальчишку бесцеремонно подняли за шиворот.
   - Слышь, чемурдос, а что это за музыка играла?
   - Там... монстр, - Пашке было противно за себя, но соленая кровь, наполняющая рот, и немигающий винтовочный ствол напротив лица заставляли дрожать колени. - У него... шкатулка.
   - А-а. Сходим, посмотрим.
   - Карим, - уточнил держащий паренька человек, - а с этими что делать?
   - С этими? Рублевцами? Отсиделись две войны за своими заборами - наверное, в каждой усадьбе по блиндажу с запасами хавчика имели. Носятся сейчас со своей конфедерацией, тряпок цветных, вон, понашивали. Доберемся и до них. А этих... шлепните.
  
   Тили-дин. Дон тили-дин тили-дин тили-тили-дин. Дин-дин.
   Никому, никогда в этом мире не доводилось видеть Фею Драже. Но те, кому довелось слышать мелодию танца, могут представить, как она выглядит.
   Хотя, после выстрела, может быть...
   Другая Вселенная.
  
   Пашка зажмуривается.
   И не успевает заметить, как из темноты вылетает увесистый обломок и сминает череп целящегося в мальчика человека. Паренек слышит удар, чавкающий звук, шум оседающего тела и изумленно открывает глаза.
   Что-то высокое и нескладное вырывается из подворотни, перехватывает другого головореза, разворачивает перед собой, закрываясь от выстрелов Карима. Выхватывает нож из-за пояса своего пленника и метает в сторону. Еще один человек хрипит, тень-скелет перекатывается, вслед его движению пули выбивают искры из тротуарной плитки, не причиняя вреда. Неожиданный спаситель резко, пренебрегая законами физики, меняет траекторию, совершает немыслимой длины прыжок, проносится мимо четвертого бойца. Тот коротко дергается, не двигаясь с места, и заваливается на спину, а подхваченный из его рук обрез плюет огненным снопом в сторону пятого подельщика Карима.
   Все это занимает считанные мгновения. Толком не понявший, что же происходит, Пашка видит перед собой пытающегося отдышаться монстра и Карима с дымящимся автоматом.
   - Ссука... - шипит главарь, отбрасывает оружие и тащит из ножен блестящий тесак.
   Монстр наклоняется, упирается ладонями в колени и заходится сухим кашлем. Карим бросается вперед. Гремит выстрел. Пашка поворачивается. Приподнявшийся на локте Сергей опускает на землю чей-то "макаров" и, матерясь, прикасается к раненному плечу.
   Карим держится за бок, стоит на колене и бешено вращает перед собой ножом. Монстр, хромая, подходит к нему. Следит за движениями тесака, дожидается выпада и коротко бьет ногой в запястье. Хрустит кость, нож звенит по мостовой, Карим, давясь проклятиями, катается по тротуару.
   - Спасибо, пацан, - сипит существо Сергею.
   - Тебе спасибо, монстр, - медленно расставляя слова, отвечает Пашкин товарищ.
   - Монстры - вот они, - существо дергает рукой в сторону барахтающегося Карима.
   - Наверное, - Сергей пытается улыбнуться. - А ты - кто?
   - Я? Легенда. Миф. Чудовище.
   - Слышишь, ты, - встревает Карим, - я тебя, гниду, из-под земли достану!
   Сергей тянется за пистолетом. Существо хмыкает - совсем по-человечески:
   - Не стоит. Прощайте, пацаны. Постарайтесь... вырасти.
   Потом поворачивается и, прихрамывая, удаляется.
  
   Пашка знает, куда направляется его новый знакомый. В двухкомнатную квартиру на третьем этаже полуразрушенного дома. Чтобы забрать два предмета, две самые дорогие вещи во всем мироздании. Забрать и уйти из города. Не потому, что его пугают угрозы бандита.
  
   Дин-дин тили-тили-дон.
  
   14.02.2008 года
  
  
  --------------------------------------------------------------------------------
   26
  --------------------------------------------------------------------------------
  
  Суржиков Р. Мотив 28k Оценка:9.00*4 "Рассказ" Фантастика
  
  
  
  
   Мотив
  
   Ричард Коннел с трудом раскрыл глаза. Веки поднимались нехотя, до последнего оберегая зрачки от реальности. Вокруг лежала плоскость серого базальта, поросшая редкими угловатыми глыбами. В сотне футов громоздилась "Эврика", перекошенная и какая-то высохшая, словно хитиновый труп насекомого. Красное солнце било ей в борт, и по камню размазывалась жидкая чернильная тень. Рич встал и побрел к кораблю.
   Бил озноб. Голова кружилась, картина перед глазами дрожала, покрываясь белесыми пятнами. Ноги подкашивались. У трапа он упал и уставился в небо. Его мутило. Рич заранее знал, что будет худо. Но какая иступляющая, опустошительная боль, какое безбрежное отчаянье может скрываться за этим "худо" - еще месяц назад он даже представить не мог.
   Двадцать восемь дней тому назад, 6 апреля 2156 года, корабль-лаборатория "Эврика" с единственным человеком на борту потерпел крушение на второй планете Дельты Цефея. Ричард остался жив, и вскоре убедился в том, что сможет сохранять жизнь довольно долго. Планета представляла собой каменный шар. На ней не было ветров, резких перепадов температуры, ядовитых примесей в воздухе. Не было живых существ. Никаких. А был азот с кислородом, и родник, чудом прогрызшийся сквозь породу у подножья недалекой скалы. Были два комплекта солнечных батарей и репродукторы пищи, уцелевшие при ударе. Ричард находился здесь в полной безопасности - и в одиночестве.
   Он мог делать что угодно: врубить передатчик и орать маты в глухой эфир, колоть анестетики из аптечки, вгоняя себя в полукому, биться головой о базальт, или резать ножом запястья и кровью выводить смайлы на броне корабля. Мог раздеться догола и день бежать за солнцем, надеясь встретить хоть кого-то, кто захочет его ударить, укусить, сожрать, уничтожить... Мог приползти назад в горячечном бреду, упасть на землю и бесконечно стонать: "За что? За чтооо?.." И вместо ответа видеть разинутую бессловесную пасть корабельного люка.
   Ричард Коннел перепробовал все это за первые три недели. Затем измученное сознание отказалось воспринимать эту реальность. Бред сменился полновесными галлюцинациями, столь яркими и частыми, что Рич уже с трудом понимал, на какой планете находится. Он проводил ночи с друзьями на Земле, а утром выпадал на Вторую Дельты, и здесь его ждало больное тело и базальт. Здесь было худо. Смертельно худо.
   В один из редких моментов прояснения сознания, лежа у трапа и глядя в небо, Рич Коннел пришел к решению. Он испытал гордость от мысли о том, что, похоже, ему хватит силы воли на этот поступок. Хотя бы на этот... Вскарабкавшись по трапу, отыскал на складе лучемет и вышел в лучи закатного солнца. Приложил ствол к груди. Бабах?
   И все?.. Нет, неужели - все?.. Вот так, за секунду?!
   Это было бы обидно. И... мизерно, что ли. Ричард опустил ствол, побрел к ближайшей скале. Не вполне понимая, зачем делает это, переключил оружие на малую мощность и голубым лучом принялся вырезать на камне буквы: "Ричард Коннел, доктор наук. 08.22.2124 - 04..." Как раз во время этой четверки Рич услышал за спиной голос:
   - Добрый вечер, сэр!
   Он обернулся и увидел очень худого седовласого мужчину. У Рича не возникло сомнений, что это - очередная галлюцинация. Только, в отличие от предыдущих фантомов, этого человека он не знал.
   - Ты кто?
   - Зови меня Дугласом, - сказал седовласый, шагнул к Ричу и ударил его в челюсть.
   От неожиданности Коннел упал, лучемет с лязгом отлетел в сторону.
   - Какого черта?!
   - Хотел быстро убедить тебя, что я не видение. Времени в запасе много, но на такую чепуху его тратить все же не стоит.
   Ричард встал.
   - Ты...
   Ричард заморгал часто-часто.
   - Ты чело...
   Ричард ухватился обеими руками за пришельца, стал ощупывать его так быстро, как опытный кассир пересчитывает пачку банкнот.
   - Ты живой... Ты тоже здесь. Тоже здесь!!
   И вдруг отшатнулся назад.
   - Тоже здесь... Да?..
   Голос упал. Десятки заплаток на комбинезоне Дугласа. Ранняя белоснежная седина, а он-то не стар - меньше полтинника, пожалуй. Костлявые руки, обтянутые бумажной кожей. И глаза. Очень усталые.
   Дуглас пожал плечами:
   - Ну вот, ты и это понял. Да, я тоже Робинзон. Я разбился здесь до тебя. Надеюсь, ты не успел начать надеяться. Извини, если успел.
   У Рича поплыло перед глазами. Он долго шумно дышал, неспособный на что-либо еще. Будь Дуглас женщиной, Рич прижал бы его к себе и зарыдал, и сам бы не знал, плачет ли от счастья или отчаянья. Наконец он спросил:
   - А ты... давно?
   - Давненько, но кое-что о вежливости еще помню. Ты ведь так и не представился, верно?
   - Прости. Я Рич Коннел.
   - Доктор наук? - Подмигнул Дуглас, кивнув в сторону изрезанной скалы. - Ну что ж, доктор Коннел, а не найдется ли у вас на борту хорошего чаю?
  
   Они сидели в каюте, пили душистый чай, и на лице Дугласа проявлялось столь истинное блаженство, словно он поглощал нектар, произведенный непосредственно на Олимпе.
   - Настоящий Эрл Грей! У меня не находится слов, чтобы в должной мере одобрить твой выбор.
   Рич пожал плечами.
   - Не я комплектовал эту жестянку. Я не задумывался о чае.
   - А зря. Некогда мы завоевали пол-Земли ради этого напитка. Кто знает, как может сложиться, если в Магеллановых Облаках найдутся чайные плантации.
   Коннел слегка улыбнулся.
   - Давненько не слышал британского юмора.
   - А я, ты знаешь, слышал себя каждый день и изрядно поднадоел. Бывало даже, чтобы отдохнуть, неделю-другую говорил с собой только по-французски.
   - Так все же, Дуглас. Сколько? Сколько времени ты здесь?
   - Ты вправду хочешь это знать?
   - Нет, мне просто нравится слово "сколько".
   - Двенадцать лет.
   - Дерьмо... - выдохнул Рич.
   После паузы:
   - Но как?.. Как же ты продержался?
   - У меня было дело.
   - Какое?
   - Оно уже сделано. Не люблю говорить о законченных делах. - Дуглас поставил чашку и пристально взглянул в лицо Ричарду. - Давай лучше о тебе. У тебя есть дела?
   - Ты смеешься? Какие тут могут быть дела?
   - Дела есть всегда, знаешь ли. Человек появляется на свет, чтобы сделать нечто. Какой в нем иначе смысл, в человеке?
   - На Земле может и есть какой-то смысл. Но это же голый кусок камня! Здесь от тоски голова взрывается!
   - Однако ты же находишь чем себя занять, - рассудительно проговорил Дуглас. - Там, я видел, рожицы кровью рисуешь, надписи всякие вырезаешь, лучеметом пользоваться учишься...
   - Какого черта? - Огрызнулся Рич. - Да, я хотел вышибить себе мозги! И что? Это моя жизнь! И сейчас она вовсе никому не нужна, даже мне самому!
   - Вот скажи мне, кто ты? - Неожиданно тихо спросил седовласый.
   - Как кто?
   - Ну, кто ты? Что собой представляешь?
   - Ничего я не представляю. Алкаш и бабник.
   - А еще кто?
   - Тряпка. Слабак, который от одиночества начал бредить.
   - Угу, а еще?
   - Тот, кто получил по заслугам и вполне готов подохнуть в этой дыре!
   - Это я заметил, ну а еще кто?
   - Черт тебя дери... Я - известный ученый, лучший физик-темпоральщик Британской академии наук! Теперь мне жутко стыдно, что я собирался выжечь сей гениальный мозг. Ты это хотел услышать?
   - Нет. Просто хотел понять, с кем имею дело.
   Дуглас встретил свирепый взгляд Рича и продолжил несколько мягче:
   - Я сразу заметил, что ты - серьезный человек. Готовишь самому себе надгробный камень. Тратишь драгоценный заряд, чтобы написать ученую степень. Опять же, личный корабль-лаборатория тоже кое-что значит. И тут вдруг - самоубийство. Не вяжется как-то...
   Рич горько покачал головой:
   - Ну а зачем здесь жить? Чего ждать? Думаешь, нас найдут? Не найдут! Никто не знает, что я здесь. Я ведь летел на Аврору, а зашвырнуло сюда. Ошибка курсового компьютера - та самая, которая одна на десять миллионов... Да еще так неудачно, что я не успел погасить остаточную скорость и впечатался в планету. Как чертова муха в стекло... Словом, все мои цели остались там, за сорок парсек.
   Он неопределенно махнул рукой в небо.
   - Ну а на Земле ты зачем жил?
   - Что значит зачем?..
   - Понимаю, это сложный вопрос. Подумай, как следует. Я не тороплю.
   Рич закурил сигарету - одну из тех, что берег до последнего - и задумался. Действительно, зачем? Две трети его времени занимали женщины, тусовки, секс, алкоголь, дискотеки, яхты, гонки... И черт знает что еще - яркое, шумное, эффектное. В оставшуюся четверть времени он зарабатывал деньги. Их хватало на многое. Талантливый физик, восходящая звезда. Да уж. Если подумать, причем, как следует подумать, то он попросту прожигал жизнь. Однако было глубоко в душе нечто - и не цель, и не надежда, и даже не мечта, а скорее фантазия, но фантазия столь красивая, что именно ею Рич оправдывал в своих глазах собственное пустое существование. Когда-нибудь он сможет... Придет время, и...
   - Я хотел изобрести машину времени.
   - Ого! - Дуглас присвистнул. - Похвально. А здесь ты этого сделать не можешь?
   Ричард поперхнулся и закашлялся.
   - Здесь?..
   - Есть лаборатория. Есть голова. Что еще нужно ученому?
   Рич давно не слышал подобной ереси. Он мог бы долго перечислять, что еще совершенно необходимо ученому: общение с коллегами, доступ к библиотекам, робофабрика для производства экспериментальных установок. И самое главное - мотивация! Деньги, престиж, слава, успех. А какой тут успех на каменном пустыре?!
   Словно подслушав мысль о мотивации, Дуглас спросил:
   - Кстати, а если ты построишь машину времени, мы случайно не сможем вернуться в прошлое, до катастроф? Остаться на Земле и никуда не лететь, а?
   - Не сможем. Это же движение во времени, а не в пространстве. Мы оказались бы в прошлом, но на этой же планете.
   - Ну, нет - так нет, - неожиданно легко согласился Дуглас. - Позволишь заночевать у тебя? Мой кораблик слишком мал и порядком мне поднадоел.
   - Без проблем.
  
   Когда на утро Ричард продрал глаза, Дуглас в корабле не было. Впрочем, подумать о том, что вчерашняя встреча ему привиделась, Рич не успел - спустившись по трапу, тут же увидел приближающуюся тощую фигуру. Дуглас поздоровался и сказал, что выходил на утреннюю прогулку. Он был мрачен и погружен в себя. Ричу захотелось развлечь его, подбодрить, однако Рич понятия не имел, как это делается, и лишь неловко молчал. Пришло в голову, что пожилой Дуглас все же напоминает ему кого-то, но весьма отдаленно.
   Наконец седовласый стряхнул с себя тяжелые мысли и с неожиданной жизнерадостностью предложил:
   - А не сыграть ли нам в городки?
   Рич помнил эту игру с доисторических времен детства. Окинув трезвым взглядом пространство, он понял, что плоская каменная равнина идеально подходит для городков, и согласился. В качестве кольев использовали цилиндрические высоковольтные предохранители, бесполезные теперь, после поломки реактора. Вместо бит взяли два резервных "чистых" графитовых стержня. Через час игра шла уже с таким азартом, что по накалу страстей ничуть не уступала футбольным баталиям.
   А во время перерыва Ричард уселся на обломок скалы, обтер лоб, блаженно расслабил мышцы и вдруг сказал:
   - Понимаешь, Дуглас, проблема движения во времени сейчас - не техническая, а чисто математическая. Гипердвигатели и сжиматели пространства уже позволяют кораблям летать быстрее света, а значит, осуществлять движение в четырехмерном пространстве-времени по некоторому вектору. Проблема лишь в том, что мы умеем направлять этот вектор только в пространстве. Во времени звездолет просто смещается на некоторую величину, которая не зависит от нас.
   - То есть наша задача - нацелить корабль на некую точку времени, как направляем его на звезду?
   - Примерно. Но как это сделать? В уравнения курса корабля входят пространственные углы и фактор сжатия, но не время! Как проложить курс так, чтобы он был нацелен на эту же точку пространства, но лежащую в прошлом?
   - А есть гипотезы?
   - Гипотезы есть всегда. Общепризнанная версия сейчас такова: звездолет должен двигаться по кругу. При этом он будет оставаться в прежней области пространства, но временное смещение станет накапливаться, и корабль начнет двигаться по оси t. Мешает одна глупая, но неразрешимая проблемка: при движении по кругу со скоростью света центробежная сила станет бесконечно большой и разорвет корабль.
   - Разорвет на куски?
   - Ага. Местами даже на атомы.
   - А если корабль будет железо-бетонный, а внутри - крайне мускулистая горилла в рыцарском доспехе?
   - Ну, разве что, - Ричард заулыбался и поднял биту. - Хватит рассиживаться! За мной реванш!
  
   Шли дни. Недели. Месяцы.
   Оба стали жить на "Эврике". Рич хотел сходить поглядеть на корабль Дугласа, но тот отговорил его: на борту нет совершенно ничего полезного, а идти очень далеко - Дуглас сумел найти дорогу только потому, что видел, как падала "Эврика" и хорошо запомнил направление.
   Пищи из репродуктора вполне хватало на двоих, запасы чая и кофе были огромны. Друзья по несчастью проводили дни за городками или шахматами, а вечера - за беседами. Компьютерных игр Дуглас не любил, но иногда соглашался проиграть Ричу партию-другую в "Цивилизацию" или "Героев". Они попробовали гольф: высверлили лучеметом лунки и выбили шарики из гигантского подшипника киля "Эврики". Однако базальт никак не подходил на роль лужайки - мячики бессовестно отскакивали от него. Рич много рассказывал о своей жизни и о событиях в мире за последние двенадцать лет. Дуглас любил порассуждать о закономерностях истории, о человечестве, о людской психике. Частенько пересказывал сюжеты книг - оказалось, он был ходячей энциклопедией классической литературы. О себе же Дуглас почти не говорил - видимо, мало что из земной жизни сохранилось в его памяти.
   Временами Ричард заговаривал о машине времени. Он частенько думал о своих исследованиях, но говорил о них, как правило, с пессимизмом и в сослагательном наклонении: "Если бы мы могли... Будь нам известна величина..." Дуглас мало что смыслил в физике, но терпеливо выслушивал друга и вставлял остроумные замечания.
  
   Но однажды, во время очередной партии в городки, Ричарда Коннела осенило. После броска один из кольев подпрыгнул вверх, упал на камень и завертелся волчком. Рич остолбенело глядел на него. Подошел ближе, не отрывая взгляда. Когда колышек остановился, ученый вновь закрутил его и заорал:
   - Эврика! Эврика, будь я проклят!
   - Что случилось, старина?
   - Я понял! Я все понял! Движок и сжиматель пространства должны быть направлены перпенРичулярно! Тогда корабль закрутится на месте и ввинтится в четвертое измерение. Радиус круга будет нулевым, судно не разорвет центробежной силой!
   Забыв обо всем, он бросился к компьютеру.
   Было ясно, что один только вывод верной системы уравнений займет месяцы работы, и это наполняло Ричарда счастьем. Из предстоящих ему лет на Второй Дельты Цефея хотя бы месяцы пройдут не бесполезно!
  
   Теперь их режим изменился. Рич проводил за расчетами по десять часов в сутки, отвлекаясь лишь на еду, чай и редкие партии в городки, чтобы дать голове отдохнуть. Но едва способность думать восстанавливалась, он возвращался за экран. Никогда в жизни Ричард Коннел - пьяница, бабник и прожигатель жизни - и близко не работал с таким упоением и остервенением.
   А седой старина Дуглас почитывал книги из библиотеки "Эврики" и много в одиночестве гулял по каменной равнине. Он разделял радость открытия, вслух восхищался работой Рича, но с каждым днем им все больше овладевала тоска. Если бы внимания физика хватало на что-либо еще, кроме формул, он заметил бы ввалившиеся щеки друга, черные круги под глазами, частую болезненную дрожь в руках. Заметил бы и то, что седой англичанин совершенно перестал шутить.
  
  
   Однажды ночью Дуглас умер.
   Очень тихо. По-английски - не прощаясь. Когда боль стала нестерпимой, он добрался до аптечки и ввел двадцать кубов успокоительного. Ричард узнал об этом лишь на утро.
   Запоздалое сканирование обнаружило опухоль в головном мозге Дугласа. Радиация Дельты Цефея оказалась все же не такой уж безвредной. И хотя со скупым запасом медикаментов, имеющимся на "Эврике", Ричард никак бы не смог помочь ему, но было невыносимо горько от того, что он даже не заметил страданий друга. Не попрощался. Не сказал - ни разу не сказал! - как бесконечно много сделал для него Дуглас!
   Эхх... Рич Коннел похоронил тело, выжег на скале имя и отыскал в запасниках корабля бутылку скотча. В первый месяц одиночества, уничтожив все остальные запасы спиртного, он сохранил скотч "на самый черный день" - это помогало верить, что самый черный день еще не настал. Сейчас Рич откупорил бутылку и осушил до дна.
   Ночью его выворачивало наизнанку, давило тисками, размазывало по земле. Под утро в совершенном изнеможении он отключился. А когда пришел в себя, выпил чашку крепкого кофе и взялся за вычисления. Теперь у него была цель.
  
   Через два года после крушения Ричард Коннел окончил все расчеты. Он проверял их так тщательно, что сомнений в правильности уже не осталось. Однако, расчеты были лишь малой частью работы - предстояло создать установку!
   Прежде Рич осознавал, что человечество никогда не узнает о его открытии, а стало быть, нет большого смысла строить саму машину времени. Для того, чтобы удовлетворить свои амбиции, вполне достаточно лишь создать проект. В конце концов, он ученый, а не инженер.
   Однако после смерти друга ситуация изменилась. Теперь Ричу нужна была машина. Он вернется в прошлое, в тот день, когда он-молодой только встретил Дугласа, подойдет и скажет:
   - Видишь, Рич, у тебя все получилось! Ты изобрел эту чертову машину! Мы с тобой кое-чего да стоим!
   Затем повернется к Дугласу и добавит:
   - У меня все получилось, дружище. Но получилось только благодаря тебе! В одиночестве я бы сдох.
   Вот для этого ему нужна была установка.
  
   На роль машины времени идеально подошла бы сама "Эврика" - она имела реактор, маршевый гипердвижок и сжиматель пространства. Разбитый корабль, однако, ремонту не подлежал.
   Другой вариант - спасательный катер, пристыкованный к звездолету. Он уцелел. На катере нет реактора. Есть комплект ядерных аккумуляторов и линейный ускоритель, рассчитанный на один прыжок - в пределах светового месяца. Вектор сжатия не регулируется - это значит, установку нужно будет переделать вручную на земле, причем с идеальной точностью. Аккумуляторы разряжены наполовину, а энергии нужно под завязку, и даже этого может не хватить. Следовательно, придется заряжать их от двух киловаттных солнечных батарей. Только на заряд аккумуляторов уйдет девятнадцать месяцев.
   Однако скучать Ричу теперь не приходилось. С помощью ремонтного автомата он резал жаропрочную сталь, варил, прикручивал, перепаивал. Огромный кожух с ускорителем весил больше трех тонн и держался на весу. Его предстояло повернуть с идеальной точностью на сорок пять градусов, при этом, если ускоритель оторвется от корпуса и упадет на землю, никакой реальной возможности поднять его уже не будет. Рич подваривал упоры и отрезал балки крепления по одной, пока кожух не начинал проворачиваться под собственным весом. Фиксировал его в новом положении и начинал процедуру заново. Сварочный аппарат был один, перегревать его нельзя ни в коем случае. Потому на одну жаропрочную балку уходило несколько суток, а на пять градусов поворота - три недели.
   Затем - сжиматель. Необходимо настроить его на иную длину гравитационной волны, для этого - перепрограммировать сотню чипов, каждый из которых незаменим. Благо, в библиотеке были учебники по программированию и схемы электроники сжимателей пространства. На изучение уходили месяцы... а может, годы. Он давно уже не следил за временем.
  
   Вторая планета несколько раз обернулась вокруг Дельты Цефея, пока, наконец, катер был готов. Сварочный аппарат к тому времени все же перегорел, но к счастью, ускоритель был уже закреплен. Одна из солнечных батарей также вышла из строя. Ричард подключил аккумуляторы катера ко второй батарее и почти на год, пока шел заряд, остался без дела.
   Тогда он взялся за художественную библиотеку "Эврики". В ней оказалось богатейшее собрание шедевров литературы - кто бы мог подумать!.. Многие сюжеты он слышал когда-то в пересказе Дугласа, многое узнавал только сейчас. Ричард читал запоями, так как больше заняться было все равно нечем. Компьютерные игры осточертели, от спиртного и сигарет не осталось и воспоминания. Даже чай закончился пару лет назад, и Рич ужасно тосковал по нему, словно чай был последним мостиком, связывавшим его с родиной.
   Он отпустил бороду и усы, сбросил лохмотья и ходил голышом. Ему было плевать на свою внешность. Ричард почти перестал есть - каждый из десятка вкусов, которые мог синтезировать репродуктор пищи, вызывал тошноту. К тому же, репродуктор потреблял энергию, а значит, оттягивал момент старта.
   Ежедневно он проверял индикатор заряда. Тот полз вверх невообразимо медленно, и в день, когда столбик достиг верха окошка, Ричард не поверил своим глазам.
   Для верности он подождал еще три дня. В это время тщательно заштопал комбинезон и побрился. Подходя к зеркалу, Ричард догадывался, что увидит в нем. Годы одиночества и чужого климата постепенно меняли его, однако отражение оказалось до боли знакомым: из стекла на него смотрел седой старина Дуглас.
  
   В этот день Ричард Коннел стартовал.
   Катер с искаженной аэродинамикой нещадно трясло и раскачивало набегающим потоком, он взлетал по сумасшедшей спирали, но все же выкарабкался на орбиту. Удалившись от планеты на треть единицы, Ричард задал дату назначения. Подумать только - прошло двенадцать земных лет! Ввел дрейфовую поправку. Вместе с движением по времени, катер должен сместиться в пространстве - ведь Дельта Цефея, как и вся Галактика, сдвинулась за это время. Точность поправки была невысока. Он мог вынырнуть в прошлом прямо внутри планеты, а мог - на таком расстоянии от нее, что заряда аккумуляторов не хватит на посадку. Однако Ричард не сомневался - у него были веские основания верить в свой успех. Он включил ускоритель. Звезды закружились по небу и превратились в хоровод светящихся колец. Вращаясь волчком, катер упал сквозь время.
  
   Ричард Коннел знал, что Рич-младший, лежа в бреду, не заметит его посадки. Он целился западнее корпуса "Эврики", за гряду скал. Посадка была жесткой - дал о себе знать смещенный ускоритель и самодельные крепления. Катер дважды перевернулся после касания, но Ричард, в скафандре и коконе ремней безопасности, остался невредим. Он выбрался из кабины, сбросил скафандр и пошел на восток. Через два часа он увидел звездолет и человека у скалы. Тот не замечал Ричарда, поскольку был слишком увлечен вырезанием надписи на базальте. Подойдя к нему, Ричард тихо произнес:
   - Добрый вечер, сэр!
  
   ...На утро Дуглас Коннел проснулся раньше Рича. Он тихо вышел из каюты, прихватил лучемет и подался к месту своей посадки. Следовало изуродовать катер и по возможности замаскировать его камнями. Ведь если Рич увидит конструкцию машины раньше, чем изобретет ее сам, это может привести к непредсказуемым парадоксам.
   Выйдя из-за скалы, Коннел оцепенел и принялся тереть глаза. Невдалеке от машины времени блестел броней челнок с эмблемами британского звездного флота. Два человека в мундирах, видимо, ожидавшие Коннела, спрыгнули из люка и рысцой потрусили к ученому.
   - Ричард Коннел, сэр, - подбежав, отчеканил старший из них. - Я Артур Кларк - капитан военно-космических сил Ее Величества. От имени Короны позвольте поздравить вас!
   - Что за... вы как... вы здесь?
   - Мистер Коннел, сэр. Я сейчас дам все необходимые пояснения. Вам будет сложно, но прошу вас помнить о том, какую неоценимую службу вы сослужили родине и Ее Величеству!
   Второй военный осторожно вынул из руки физика лучемет. Коннел не отреагировал - он был потрясен и парализован.
   - Мистер Коннел, сэр, - продолжал Кларк. - Вы являетесь самым талантливым и перспективным физиком, работающим в области темпорального движения. В виду сложной политической обстановки и стратегического значения ваших исследований, ВКС взяли их под свой негласный контроль. Было установлено, что вы бесполезно расходуете свой огромный потенциал и не уделяете работе должного внимания. В компетентных кругах решили, что, имея достаточно времени и сильную мотивацию, вы могли бы...
   - Стоп! - Рявкнул Коннел, и воцарилась тишина. - Дальше сам. Вы узнали одну мою особенность - я не выношу одиночества. Оставшись один, я получу и время для работы, и стимул. На пустынной планете единственный человек сможет составить мне компанию - я сам. Конечно, если создам машину времени. Верно говорю? Тогда вы подстроили крушение "Эврики". Это ваши агенты перепрограммировали курсовой компьютер так, чтобы я разбился здесь. Угадал? Правда, имелась вероятность суицида, но и тут все сложилось удачно - в критический момент подоспела моя копия из будущего. Вместе с машинкой! Здорово, да?..
   Лейтенант напрягся, сжав кисть на рукояти оружия. Капитан Кларк опустил глаза.
   - Да сэр. Прошу вас понять, политический кризис, назревающий конфликт с Индонезией требует...
   - ...получить изобретение как можно скорее. Отлично понимаю. Я потратил двенадцать лет на эту машину, а вам она досталась через месяц после крушения!
   - Сэр, благодарность родины... - капитан вдруг запнулся, осторожно положил руку на плечо Коннелу. - Черт меня дери... Паршивая это миссия, сэр. Я знаю, какая это подлость, низость и... Дерьмо, одним словом. Но иначе вы не создали бы машину времени.
   Ученый кивнул:
   - Да, я в курсе.
   - Полетели домой, сэр. Вы получите Нобелевскую, станете вторым Эйнштейном... Или он станет предыдущим Коннелом. Это ведь не так уж плохо, сэр!
   Физик тяжело вздохнул, бессильно осел на базальт.
   - Спасибо, капитан. Я останусь здесь.
   - Что?! Почему?
   - Хм... Есть причины... - Пояснения были до горечи бессмысленны, потому давались тяжело. - Например, молодой Рич умрет, оставшись один. А может, сойдет с ума от безнадеги. В тот миг, когда это случится, ваша бесценная машина может попросту исчезнуть - ведь она уже не будет создана. С нею вместе, вполне возможно, исчезну и я. Достаточно аргументов?
   - Но сэр...
   - Забирайте машину времени - я как раз думал, как ее спрятать. Передайте привет королеве. И убирайтесь ко всем чертям!
  
   Спустя два часа седовласый Дуглас вернулся к "Эврике", стряхнул с себя мрачные мысли и с неожиданной жизнерадостностью предложил:
   - А не сыграть ли нам в городки?
  
  23-24 августа 2008г.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"