В которой читатель знакомиться с Кристофером Честоном.
Отец мой был счетоводом, но само это слово, в нашей семье, всегда было под запретом. Отец требовал, чтобы его называли бухгалтером. В нашем городишке, едва нашлось бы десять человек, которые знали бы, что означает это слово, а если бы мы не поселились здесь шесть лет назад, не нашлось бы и десяти.
С нашим переездом, узнать, что такое бухгалтерия, стало очень просто. Надо в разговоре с отцом назвать его счетоводом, а потом внимательно слушать.
Если вы человек незнакомый, отец с вежливым энтузиазмом в словах, и безнадежной усталостью в глазах, за пол часа, расскажет вам, что такое бухгалтерский учет, и чем гордый бухгалтер - магистр чисел, отличается от счетовода.
Если вы уже знакомы с отцом, и раз, или два, имели счастье прослушать его лекцию, то не будет ни энтузиазма, ни усталости, а глухое раздражение, сконцентрированное в пузырьках слюны в уголках его рта.
Ну а если вы его сын... То не надо. Даже не пробуйте.
Моя вторая серьезная размолвка с отцом, произошла именно из-за того, что я, в запальчивости, заявил, что не считаю завидной должность счетовода в лесоторговой конторе Гумбольдта.
Это произошло после того, как я, не спросив отца, подал прошение в техническую школу, о приеме на первый класс по специальности оператор-заклинатель внечувственных сущностей. Вопреки моим ожиданиям, из школы пришел ответ с согласием, и отец сам расписался в получении, когда почтальон достал из сумки официальный конверт.
Наверное, мне в тот день следовало задержаться где-нибудь допоздна. Может быть ночь за окнами, и спокойный свет Луны, хоть немного остудили бы его гнев, а мать и моя сестра Ада, не раздразнили его неуклюжими попытками меня защитить.
Но я пришел к обеду. Стол был накрыт, и все уже собрались, тарелки сияли девственной белизной, столовое серебро недобро поблескивало, и все молчали, и хрустальный графин с клюквенным морсом, возвышался над салатницей, вестником беды. Злополучный конверт лежал рядом с отцовской тарелкой, и притягивал взгляды всех присутствующих.
-Мы ждем тебя, сын,- проронил отец, и слово ''сын'' прозвучало ругательством.
Пока я переодевался к столу, пока с особым тщанием мыл руки, я ощущал себя приговоренным, которому объявили, что казнь переносится на два часа, потому что эшафот еще не готов. Было тоскливо и страшно. Я тосковал, ожидая отцовского нагоняя, и страшился узнать, что в конверте. Там мог быть и отказ.
С преувеличенной бодростью я сел за стол, пожелав всем приятного аппетита. Отец подождал, пока мать поставит передо мной тарелку с гороховым супом, пока я зачерпну первую ложку и, взяв конверт, положил его передо мной. Конверт был вскрыт.
-Тебе принесли письмо,- сказал отец.- Директорат Ванговерской технической школы сообщает, что ты принят на первый класс. Может ты объяснишь нам, сын, что это значит.
Боюсь - я не смог скрыть своей радости. Ложка, вывалившись из моей руки, брякнула о край тарелки, по скатерти расползлось пятно пролитого супа. Я выхватил из конверта письмо, и прямо впился в него глазами. Средь витиеватых кружев канцелярского стиля, мой взгляд успел ухватить заветные слова, ''...зачислить слушателем на курс...''
Отцовская ладонь тяжело хлопнула о стол, оборвав мой восторг. Мать вздрогнула, сестра опустила глаза в тарелку.
Отец, сурово сверкая глазами, разразился речью, где каждое слово, было гвоздем в недостроенный для меня эшафот.
Я узнал, как велико его недоумение, из-за того, что его сын вырос таким непочтительным и безответственным эгоистом. Что, оказывается, он никудышный отец, раз не сумел привить сыну идеалов, необходимых каждому юноше. Узнал, что таиться от родных - грех, сравнимый разве что... даже не знаю с чем.
Наконец открылась строго хранимая семейная тайна, о которой, уже пол года, знали все, в том числе и я. Отец позаботился о моем будущем, выпросив для меня место младшего учетчика, в конторе Гумбольта. Место, не ахти какое, но через пять - семь лет, если я буду достаточно прилежно метить куском угля спиленные стволы, и аккуратно заносить подсчитанное в толстую серую тетрадь, меня, несомненно, ждет завидное будущее, за бухгалтерской конторкой.
Вот тут и вырвались у меня, целой воробьиной стайкой, роковые слова. Я произнес их тихо, под нос, низко опустив голову, но они грянули в нашей маленькой гостиной, подобно бортовому залпу фрегата. Отец на целую минуту лишился дара речи, мать тихо ойкнула, и только Ада, с любопытством поглядывала на нас.
Мать залепетала, стараясь казаться бодрой, что может быть все это не так плохо, что вон младший Бертон, закончил техническую школу, и теперь устроился на хорошее место в Вантрасе, в порту. Заговаривает духов, которые липнут к кораблям в южных морях, приезжает в отпуск в мундире младшего заклинателя флота, и помог старикам сделать пристройку к дому.
Ада прощебетала, что Герберт - ее почти жених - упоминал как-то с уважением об одном преподавателе технической школы, приехавшем аж из самой столицы.
Но даже мнение Герберта - а ведь он уже имел долю в отцовской торговле пенькой и парусиной - не остудило отцовского гнева. Он поднялся со стула, красный и злой, сжимая в дрожащей руке десертную ложку, и ложкой этой указал на дверь. От ярости у него перехватило дыхание.
-Вон из моего дома,- просипел он.
Честно говоря, я испугался. Прежде я никогда не видел отца таким. Я вылетел из гостиной, успев только схватить со стола заветный конверт. Так и началась для меня дорога в самостоятельную жизнь.
Целую неделю я ночевал за городом, в шалаше моего приятеля, пастуха Бена. Бен, верный товарищ, встретил в бакалейной лавке мою мать, и рассказал, где меня найти. Тайком от отца, мать с Адой собрали мои вещи - запасные бриджи и куртку, все мои книги, в количестве трех штук, шиллинг и три пенса, из глиняной кошки-копилки, и кусок клюквенного пирога.
Через два дня ранним утром, у городской черты, я распрощался с сестрой. Мать не смогла прийти, отец был дома. До Ванговера, где находилась техническая школа, было добрых восемь миль, и занятия начинались утром в понедельник. Я намеривался добраться туда пешком, чтобы не тратить свои деньги на дилижанс.
Эти восемь миль, я бодро отшагал. Сначала по утреннему холоду, потом под полуденным зноем и, наконец, с вечерней прохладой вошел в Ванговер.
Как слушателю технической школы, мне полагался небогатый пансион. Что означало койку в общей спальне, половину платяного шкафа, двухразовое питание, и шесть пенсов в месяц, от королевской казны. Если бы не этот пансион, кто знает, возможно, я не был бы так смел в разговоре с отцом.
Стоит ли рассказывать о моей учебе? Об этих голодных, веселых и тоскливых годах, немало уже написано. О порядках в общих спальнях, о хороших и плохих учителях, о скудных завтраках, о друзьях и неприятелях. А о том, как зимой, для того, чтобы умыться, нужно было разбить лед в бочке с водой, любят вспоминать все, кто имел счастье жить на казенном содержании. У нас тоже так было. Только мы кололи лед не в бочке, а в огромном медном котле, который еще использовали на практических занятиях по отчитке водных бестий.
Спустя пол года, сестра моя, Ада, вышла замуж. Но не за Генри, как все ждали, а за Артура Николса - молодого флотского лейтенанта. Он частенько заезжал в наш городок летом, отдохнуть от морских просторов, побродить по лесу, покутить, не опасаясь гарнизонных патрулей.
Ада уехала в Ливарно. Отец, оставшись вдвоем с матерью, заметно остыл. Знакомые уже могли при нем произнести мое имя, не опасаясь вызвать у него преждевременный удар. Потом пришло письмо, где он строго отчитывал меня за прошлые провинности, и требовал отчета в нынешних успехах. Что ж, это было отпущение грехов, и на зимних вакациях, я посетил родной дом.
Встретили меня радушно. За столом все старались держаться в разговоре нейтральных тем, но отец не был бы отцом, если б не отметил, что я не только сбежал из дома, но и пол года заставлял их с матерью волноваться, не давая о себе никаких известий. Словно не сам он кричал - ''Вон!'', указуя мне на дверь десертной ложкой.
Я не держал зла на отца, к тому же примирившись с ним, я стал получать небольшую помощь от семьи, что здорово улучшило мое положение, но уезжал я с облегчением. За эти несколько месяцев, мой дом, где я прожил значительный отрезок своей жизни, где прежде музыкой звучал голос каждой половицы, а пыль на чердаке пахла сладко и таинственно, перестал быть родным. Как такое случилось? Словно встретить через много лет друга детства, посмеиваясь хлопать по плечу, вспоминать с лживым энтузиазмом поиски сокровищ в старом сарае, игры в пиратов у пруда, и смотреть в лицо, отмечая знакомые черты, что никогда уже не сложатся в облик отчаянного пирата, с исцарапанным носом, и продранными на коленках штанами.
На каждом шагу, я подмечал в моем доме, что-то новое, что-то не мое. Старые зеленые занавески в гостиной, пропали. Вместо них, какие-то чужие, странные, с розовой волной. Пропала моя ровесница - ваза колониального фарфора. Дурацкий половичек разлегся перед лестницей. Моя комната совсем меня забыла. Здесь никогда не было такого безжизненного порядка. Дом перестал быть моим родовым гнездом, оказавшись просто местом, где я встречался с родителями. Боюсь, и семья моя перестала быть семьей, а мать и отец превратились в просто родственников.
Вина ли в том отца, что рассердясь на непутевого птенца, он вытолкнул его из гнезда, или гнездо само стало тесным, для пробующей воздух некрепкими крыльями, молодой птицы?
Я вернулся в Ванговер, с предвкушением хорошего в душе, и мешком домашней снеди в руках. Мешка хватило на два дня. Пироги моей матери, копченый окорок, банки с вареньем, быстро излечили от голодной хандры моих товарищей, не имеющих поблизости родственников, что коротали быстротечные зимние вакации в стенах школы.
Зато хороший, деятельный настрой продержался долго. До самой весны. Я с веселой злостью уперся в науку, и гранит ее сочно хрустнул на моих крепких зубах.
Моя пятнадцатая весна, влетела в окна классных комнат, теплыми солнечными лучами, птичьим гомоном, свежей зеленью листвы, пробуждением соков, и упрямой усталостью от ежедневных студий. Весна звала на улицу, влекла неясными обещаниями, но я уже не мог остановиться. Я обнаружил, что не в силах забыть о своей репутации, одного из первых учеников школы. Так, на чистом упрямстве, превращая пресловутый гранит в мелкий щебень, я с отличием закончил второй семестр, чем заслужил, на будущий год, повышенное содержание.
Прилежным ученикам, казна щедро платила полтора шиллинга каждый месяц. Я чувствовал себя Крезом.
Второй год учебы, дался мне не в пример легче. С помощью своей настойчивости, упорства, лишая себя многих радостей жизни, которым отдавали дань мои одноклассники, я приобрел прочный базис, и специальные дисциплины падали передо мною, как уличные драчуны перед боксером чемпионом. Я с удивлением обнаружил, что теперь у меня появилось время на пирушки в компании друзей, на долгие вечерние прогулки с девушками из школы при швейной фабрике, и все это без вреда для аттестата.
Да, у меня появились друзья. Возможно, тому способствовали, мои полтора шиллинга в месяц, и постоянные посылки из дома, что мать передавала, пользуясь любой оказией. Или то, что я никогда не отказывал в помощи тем, кому ученье давалось не так легко. А может быть, то, что часть своего времени я стал проводить в боксерском зале, и мои кулаки внушали уважение, даже ученикам на год старше меня.
Третий касс, был особым. Первые шесть месяцев, мы проходили практику, раз в неделю собираясь в школе, на семинар. С двумя другими учениками, я попал в Управление Водным Хозяйством Ванговера, под начало мистерса У. Скотта. Так он нам и представился. Управление следило за городскими акведуками, проверяло состояние воды в колодцах, и штрафовало тех владельцев, которые плохо за ними смотрели, наблюдало за водяными колесами мельниц, оросительными и сточными канавами. Одним словом, всюду, где текла вода, где хлюпало, или хотя бы было сыро, управление старалось сунуть нос.
Мистерс Скотт, а на ближайшие шесть месяцев, и мы, трое, отвечали за то, чтобы во всем этом хозяйстве, не заводились вредоносные духи, а полезные сущности работали с наибольшей отдачей.
Впрочем, отвечал все больше мистерс Скотт, нас же он засадил за составление протоколов, лишь изредка отправляя кого-нибудь, с мелкими поручениями.
Насколько я мог судить, он был довольно грамотным специалистом, и мог бы сделать карьеру, если бы не пил время от времени горькую. К нам он относился с заметным небрежением, и только возможность возложить на нас бумажную работу, как-то примеряла его с нашим существованием.
Ванговер хотя и был в несколько раз больше нашего городка, все же каждый год, перед директоратом школы вставал вопрос, куда распределить такую ораву практикантов. Если с погодниками и лекарями было довольно просто - недалеко находился военный порт, а на судах Его Величества ни тех, ни других не бывает много, то заклинателей приходилось буквально утрамбовывать по разным учреждениям. Наши трудились и в полицейском управлении, и на бойнях, на лесопилках, и на кладбище, даже в палате мер, и на почте.
Управление Водным Хозяйством, в лице мистерса Скотта, ежегодно получало в свое распоряжение несколько молодых дарований, и должно быть их лица давно слились для бедного пьяницы в одно блеклое пятно.
Как ни была скучна моя практика, я все же сумел отличиться под началом мистерса Скотта.
В один из дней, когда наш начальник ударился в запой, которые, порой, затягивались на неделю, я коротал время в конторе. Я был один, товарищи мои, воспользовавшись слабостью мистерса Скотта, отправились куда-то в гости. Мне же идти было некуда. Я перечитывал старый растрепанный сентиментальный роман, размышляя, не прихлопнуть ли им настырную осеннюю муху, ползающую по столу. За немытым окном моросил дождь, нагоняя уныние и дрему.
Отворилась дверь, на пороге появился курьер.
- Уэмбли Скотт?- спросил он, отряхивая мокрую фуражку.
- Отлично,- он явно обрадовался.- Поставь подпись вот здесь, и получи письмо.
Он раскрыл передо мной толстый журнал и, покопавшись в сумке, достал серый казенный конверт.
- Вот здесь, напротив У. Скотта,- показал он пальцем.
Я расписался, и курьер, довольный, ушел. Еще бы, откажись я подписываться за Скотта, и ему пришлось бы ходить к нам снова и снова. Откровенно говоря, я сильно сомневался, в своем праве, получать корреспонденцию в отсутствии начальника, но курьер был так напорист, что сомневаться я начал, только лишь, после того, как дверь за ним закрылась.
Я отложил письмо на край стола, и опять взялся, было за книгу, но скоро понял, что роман, и раньше казавшийся мне скучноватым, совершенно перестал меня интересовать. Взгляд мой, снова и снова соскальзывал со страниц, и неизменно упирался в серый прямоугольник.
"Секретариат Управления Водным Хозяйством", значилось на конверте, "старшему операт. заклинателю У. Скотту". Внезапно я подумал, что, расписавшись в получении, я сделал еще большую глупость, чем думал вначале. Моя подпись в журнале курьера, означала, что послание секретариата получено, и принято к исполнению. Скотт же, в ближайшие дни в конторе не появиться. И это совершенно точно. Теперь я просто обязан был вскрыть конверт и, либо с облегчением убедиться, что в нем не содержится ничего важного, либо выкручиваться самому.
Я взял письмо, признаюсь, пальцы у меня дрожали, и сломал печать. Из конверта выпал сложенный пополам листок. Я развернул его, чувствуя себя преступником. Сейчас, мне самому, кажутся смешными мои страхи, но в тот момент, я испытывал нешуточное беспокойство.
В моих руках оказался официальный бланк-заказ. Секретариат предписывал освидетельствовать шлюз и механизмы водного колеса общественной кузни, на наличие вредоносных сущностей, обезвредить, если таковые будут обнаружены, и предоставить в положенные сроки протокол и заключение. В конце стояла приписка, разом вышибившая у меня холодный пот. "Немедленно, по получении сего". Это значило, что время вручения письма, будет аккуратно отмечено в секретариате, и за промедление неизбежно придется держать ответ, мистерсу Скотту, а поскольку я расписался в проклятом журнале, то и мне.
Два или три раза я занимался освидетельствованием, под присмотром мистерса Скотта, и раньше, на занятиях в школе, но обезвреживать вредоносных духов, мне прежде не доводилось. Я испытывал просто титаническую неуверенность в своих силах. Я, наверное, был готов бежать к Скотту, и тащить его, в каком бы он ни был состоянии, в контору, но я не имел представления, где он живет.
Первый приступ паники минул довольно быстро. Я напомнил себе, что обладаю всеми необходимыми знаниями, что это моя работа, что все преподаватели отмечали мою прекрасную подготовку, а относительно протоколов и заключений, то тут я, благодаря моему начальнику, стал непревзойденным специалистом. Мне даже удалось пробудить в себе некое подобие энтузиазма.
Мистерс Скотт хранил свой саквояж, с которым ходил на вызовы, в старом конторском шкафу. Ключ, он бесхитростно прятал в щели, за тем же шкафом, на специально вбитом в заднюю стену гвоздике.
Приняв решение, я больше не колебался. В саквояже, в некотором беспорядке, обнаружилось все, что может понадобиться, на первый, не слишком сложный случай. Большой моток граничного шнура, мелки, транспортир, стеклянная банка с плотной крышкой, готовальня, куски проволоки, веер, бутылочки с растворами, и даже, о счастье, потрепанный справочник Буча. Моя решимость заметно окрепла, после того, как я стал обладателем этих сокровищ.
На общественной кузне, я едва не оглох, от грохота молотов. Несколько рабочих клепали тяжелую цепь, всюду сновали подручные, то с мешками угля, то с раскаленными заготовками. Мне с трудом удалось докричаться, чтобы меня проводили к старшему мастеру, и раза три пришлось орать прямо в ухо этому занятому человеку, объясняя, кто я и чего мне надо.
Наконец он кивнул и, взяв меня за рукав, отвел к шлюзу. Здесь можно было разговаривать, не напрягая горла.
- Гляди, мастер,- сказал он.
О, как согрело мою душу это обращение, принятое между уважающими друг друга специалистами.
- Вот наше колесо. Оно поднимает большой молот, там в цеху. Сейчас он стоит, с самого утра. А у нас заказ для флота, гвозди и скобы. Большой заказ, понимаешь. В ручную ковать три недели и вся остальная работа побоку.
Я кивал, соглашаясь.
- Мы три раза перебрали привод, заменили две шестерни, втулку и храповик. Вот сюда гляди,- он показал на большую деревянную шестерню, на вид довольно ветхую, с двумя обломанными зубцами.- Вот эту вот, заменили сегодня утром. Новая была. Можешь представить? А сейчас уже труха. И так все время, то одно, то другое. Из шлюза дважды спускали воду, клинило ступицу. Я считаю, какая-то водная нечисть прицепилась. А? Такое вот дело. Что скажешь?
Приходилось признать, что кузнец совершенно прав. Как бы ни хотелось мне, чтобы вызов оказался ошибочным.
Я отчаянно старался вспомнить все, что мне известно о водных духах, надеясь казаться глубокомысленным. Память послушно раскрывала передо мной страницы проштудированных учебников, шептала в ушах голосами преподавателей, показывала неразборчивые сокращения моих конспектов, но тщетно. Втихомолку, я поражался огромной массе своих знаний, однако не мог найти среди них необходимых мне сведений.
Русалки нападают на людей, и встречаются, все больше, в дикой местности. Атик - пограничный водно-воздушный дух, путает снасти кораблей. Ундины и наяды, вобщем то безобидны, и кроме потерянного времени и нервического расстройства, ничем не опасны. Болкин, опасен для рыбаков, но не для водяных колес. Левиафан, нет, лучше о нем не думать. Русалки... Было, русалки здесь не причем.
Из сонма известных мне водных сущностей, никто не вредил с одинаковой охотой и погруженному в воду колесу, и приводу, расположенному на суше. Мне оставалось надеяться на инструменты мистерса Скотта, и немного на универсальный отговор Бужеля-Грубера, действующего на множество различных автохтонных духов.
Первым делом, я запер пространство вокруг привода и редуктора, с помощью граничного шнура. Изрядно повозившись, и промочив ноги, я закрыл и большую часть колеса, вместе с осью. К стыду своему, должен признаться, что мне даже не пришло в голову добавить замыкающий контур. К счастью, скажу, забегая вперед, мой противник оказался из класса прикрепленных духов и, уложенного на полу кольцом, граничного шнура, оказалось достаточно, чтобы не дать ему улизнуть с места преступления.
Старший мастер, спросил, не нужна ли мне помощь рабочих. Я отказался, и как мог вежливо попросил его оставить меня одного. Он кивнул, и ушел, а я вздохнул свободно. Присутствие человека, наблюдающего за каждым моим движением, сильно меня сковывало.
Я решительно взялся за веер. Это был почтенный, заслуженный инструмент. Вороньи и совиные перья истрепались, нити истерлись и грозили лопнуть в любой момент. Глаз помутнел, должно быть еще в пору юности моей матушки, и был покрыт сетью царапин. Тем не менее, веер должен был работать, раз мистерс Скотт держал его в своем саквояже.
Я несколько раз обошел вдоль шнура, энергично размахивая веером, пересек круг крест на крест, обмел перьями каждую шестеренку в редукторе, облазал колесо, рискуя упасть в воду, но глаз оставался темным. Если бы веер хоть краешком пера задел сущность, глаз осветился бы, и по цвету свечения, опытный заклинатель мог бы определить, с каким духом он имеет дело. Таблицу цветов, в технической школе, намертво вдалбливают в голову каждому ученику, что не спасает от ошибок, когда дело доходит до практической работы.
Я снова прочесал круг, на сей раз, метя веером по самому полу. Старый веер трещал у меня в руке, готовый рассыпаться, я вспотел от энергичных взмахов, но глаз оставался темным.
Уныние встало у меня за спиной, готовое печально улыбнуться и положить на плечо руку. Я присел на кожух редуктора, и опустил голову. Отчасти, утешало лишь то, что никто не видит моей неудачи. Я твердо знал: если за моими действиями не последовал ожидаемый результат, значит, действия мои неверны. Но в чем моя ошибка, я понять не мог.
Внезапно подо мной хрустнуло, кожух редуктора покосился со скрипом, и развалился. Я пребольно ударился задом, кажется о червячную передачу.
Многие педагоги считают, что воздействие на эту часть тела, чрезвычайно благотворно влияет на мышление. Мой случай блестяще подтвердил их теорию.
Кожух был просто деревянным ящиком, сколоченным гвоздями. Он защищал редуктор от пыли и мусора. Я сидел среди обломков трухлявых досок, и смотрел на совершенно источенные ржавчиной гвозди. Догадка блеснула передо мной, словно луч маяка в тумане. Я понял, кто был моим противником. Гремлин.
Это сравнительно новая сущность, описанная и исследованная лет сорок назад. Есть академическое мнение, что люди сами породили гремлинов. Возводя дома, строя корабли и фабрики, пробивая землю шахтами, и прокладывая дороги, люди упорядочивают мир, и мироздание, стремясь к равновесию, порождает ураганы, эпидемии, разрушительные землетрясения, и гремлинов. Так, или нет, но гремлины - вредоносные сущности одержимые разрушением разного рода механики. Только они, с одинаковым рвением, губят машины на воде и на земле, не разбирая, где дерево, где металл. Самое приятное - с ними довольно легко справиться.
Не позволяя радостному возбуждению овладеть мной, я, смакуя каждую мысль, как гурман редкое блюдо, еще раз проверил себя. Веер мистерса Скотта, не учуял гремлина, поскольку был слишком стар. Видимо в те далекие времена, когда его изготовили, гремлины были еще редкостью, и мастеру не пришло в голову настроить его на эту сущность. Большинство деталей редуктора из бронзы, а этот металл, хотя и уступает в прочности железу, зато гораздо лучше противостоит старению. Гремлин посчитал, что обломки кожуха, попав в движущиеся шестерни, вернее выведут механизм из строя. Он лишь не принял во внимание, что на кожухе будет сидеть молодой, но талантливый заклинатель.
Я рьяно принялся за дело. Из всех возможных методов, я выбрал самый трудоемкий, но и самый верный.
Стеклянную банку я поставил на пол, приготовил крышку и мел. Из кусков проволоки, деревянных обломков, и своей пуговицы, я соорудил механизм. Это был совершенно особенный механизм. Главным его назначением было: работать и производить шум. В несколько раз сложенная, туго скрученная нить, вращала проволочное коромысло, подвешенная к нему пуговица, должна была стучать о стенки банки, привлекая гремлина.
Я осторожно поместил мой механизм в банку и, отпустил пальцы. Нить, раскручиваясь, повернула коромысло, пуговица затрещала по стеклу, я схватил крышку, чтобы прихлопнуть банку, как только гремлин окажется внутри.
Коромысло звякнуло, упав с шестка, это гремлин взялся за дело. Я закрыл банку крышкой, и мелом начертал замок стихий. В своей стеклянной тюрьме, гремлин продолжал разрушительную работу. Покрывалась ржавчиной проволока, лохматились, ветшали на глазах нитки, коробился лак на моей пуговице. Он еще долго будет превращать в пыль мой замечательный механизм, но вырваться на волю ему не суждено, пока банка цела и закрыта крышкой.
Я удостоился благодарности от старшего мастера. Выслушав, что теперь большой молот будет работать как часы, стоит только заменить поврежденные детали, он пригласил меня в свою каморку, и угостил яблочным сидром.
Уже поздно вечером, в конторе, я составил заключение и протокол. Не отказав себе в скромном признании своих заслуг, я указал, что "изгнание вредоносной сущности, провел практикант технической школы, Кристофер Честон, в присутствии старшего заклинателя У. Скотта".
Банку с гремлином, я поставил в самый дальний угол нашего шкафа. Я даже в общих чертах не представлял, что делать с моим пленником. Можно было бы провести развоплощение, но мне было жаль расставаться с моим первым трофеем. И все же таскать с собой всюду полуторапинтовую банку с гремлином, казалось мне неудобным.
Это затруднение разрешил мистерс Скотт, появившись, наконец, на работе, хмурый, небритый, и красноглазый. Он выслушал рассказ о моем подвиге, и примерно меня отругал.
- Какого беса, ты не развеял эту заразу,- сказал он.- Ты знаешь, умник, что заклятых гремлинов положено сдавать военным? Может, ты мечтаешь написать кучу актов передачи, или думаешь, что я этим буду заниматься?
- Мистерс Скотт,- сказал я,- в протоколе я написал об изгнании гремлина, но позабыл уточнить, развеян он, или только заклят.
- Ты не так глуп, как можно подумать, глядя в твои честные глаза,- заметил мистерс Скотт.- Возьми чистый бланк, и пиши акт, о том, что гремлин развоплотился в процессе транспортировки, оказавшись не стабильным. Потом давай сюда эту банку, я сам его развею.
Я признался, что хотел бы оставить духа себе, в память о своем первом успехе.
Мистерс Скотт на секунду задумался.
- Ладно,- сказал он,- засади его в скорлупу грецкого ореха. Не забудь сначала связать его знаком пустыни, а то придется снова ловить. Банку верни, она полтора шиллинга стоит.
Я в точности выполнил рекомендации мистерса Скотта, и стал обладателем собственного духа, заключенного в ореховую скорлупу.
Скотт в благодарность, что я прикрыл его, без лишних слов подписал мой отчет по практике, добавив от себя очень лестный отзыв.
Должно быть, похвала Скотта, в адрес какого-нибудь практиканта, была настолько редким явлением, что наш директорат обратил на мой отчет внимание. Мой опыт, по итогам практики, признали блестящим, и разрешили самому выбирать тему дипломной работы.
Я выбрал ту, что представлялась мне самой легкой - Взаимное влияние, и взаимодействие автохтонных сущностей, и без труда защитился.