Рассказ опубликован в журнале "Реальность фантастики" за январь-февраль 2009 года.
Чужая ненависть
Зима подкрадывается все ближе, и вечера становятся прохладными. Никак не могу согреться после прогулки. Придется растопить самодельную печку. Сегодня дрова можно не экономить.
За окном звезды, яркие, игривые. Позади темной массы проросших сквозь асфальт кустов виднеется громада многоэтажки. Грузный безглазый остов. На облупившейся стене пляшут слабые отблески огня.
Я знаю, кто жжет свой костер там, в маленьком дворике, огороженном покосившимися бетонными плитами. В закутке между полуразвалившейся кирпичной стеной и высокой кучей заросшего травой мусора. Пытается согреться.
Провести под крышей первую ночь в городе он не решился. Как и я когда-то.
С полчаса назад я был там. С высоты пятого этажа хорошо рассмотрел гостя. Высокий, худощавый и молодой. Он по хозяйски расчистил место ночлега. Подтащил пластиковую коробку, сложил куски бетона, устроив защиту от ветра. С треском наломал веток для костра.
Потом сел к огню спиной ко мне. Это хорошо. Я не должен видеть его лицо. А мое он еще увидит. В свое время.
Гость забеспокоился, обернулся, обшарил взглядом пустые окна. Почувствовал чужое присутствие. Я вовремя успел отступить в темноту. И поспешил уйти. Бесшумно, как дикая полосатая кошка. Их здесь развелось предостаточно.
Свет звезд путается в пыльном, расколотом наискось стекле. Оно треснуло еще зимой. Я так и не собрался найти новое. Целых окон в городе почти не осталось. Но теперь это уже не важно.
Стоит чуть повернуть голову и одна половина стекла светлеет, отражая свет свечи, другая становится темной. На изогнутом сколе вспыхивают искорки. Когда-то один единственный день так же рассек мир на до и после. Я хорошо его помню. Хотя мне было всего десять лет.
Мы с родителями жили в этом самом городе. Отец работал в крупной компании, а Мама в торговом центре. Я любил заходить к ней на работу. Особенно мне нравились служебные помещения, куда не пускали простых покупателей. Таинственные лабиринты, полные сокровищ и вкусных запахов. Пещеры Али-Бабы. Таким он мне тогда казался.
Недавно я снова его посетил. Купол давно рухнул, только ржавые колонны торчат из заросших ясенем обломков.
В тот день Отец почувствовал недомогание первым. Он с трудом встал с постели. Кое-как добрался до ванной. Пришлось звонить на работу, просить выходной. Оператор скорой помощи ответил только после пятого звонка и сразу предупредил: ждите, вызовов слишком много.
Мама собрала меня в школу, но позвонил учитель и сообщил: занятия отменены, объявлен карантин. Пришлось остаться дома и мне.
Когда Мама закрыла за собой дверь, я еще не знал, что вижу ее в последний раз.
Я так и не смог похоронить родителей. Не смог даже отыскать свой дом. Слишком сильно время поработало над покинутым городом.
Там, на другой стороне улицы, шесть курганов. Многоместные могилы. В меру сил я наполнял их. И надеялся, что хоть этим отдам последний долг Маме с Папой. Пусть и через двадцать лет. Как узнать их кости среди остальных? Слишком их много. Выбеленные временем, растасканные падальщиками.
За курганами у стены три заросших травой холмика. Над ними в бетоне выдолблены номера. Первый, Второй и Третий. Последний я насыпал своими руками. Шесть лет назад. Тогда же отказался от своего имени и стал Четвертым.
Только нам, носителям старого яда, положены отдельные апартаменты и при жизни, и после смерти. Надеюсь, что тоже удостоюсь этой чести.
Карандаш скрипит и ломается. Проклятье! От удара по столу деревянная палочка раскалывается надвое. Отлично! Теперь придется затачивать новую, тратить драгоценное время. Старинные часы на стене по капле отнимают у меня оставшиеся до рассвета мгновения. Под конец их всегда не хватает.
Нужно успокоиться, собрать мысли.
Мой гость лет на пятнадцать моложе меня. Он не знает, каким был этот город раньше. Каким был этот мир двадцать лет назад, за мгновение до гибели.
Ненависть явилась причиной, ненависть была орудием, ненависть была мерилом виновности и приговором.
Все ждали очередной войны. Политики отчаянно спорили, военные бряцали оружием, журналисты комментировали.
Сначала никто не понял, что произошло. Одни почувствовал лишь недомогание, другим стало плохо. Кто-то упал на улице от инсульта. Что в этом странного?
Если бы не количество этих случаев.
Потом люди начали умирать. Повсюду, от полюса до полюса. Медики не могли определить причин. Мир охватила паника. Кто-то кричал об эпидемии, кто-то о теракте. И чем сильнее кипели страсти, тем больше было смертей.
Наконец заметили: первыми пострадали политики и телеведущие, артисты и музыканты, миллионеры и администраторы, менеджеры и юристы. Те, кто был на виду. Общественный транспорт превратился в коллективные катафалки. Смерть теперь царила там, где скапливался народ.
Все это я узнал позже. В то утро я стоял у окна, провожал Маму, видел, как она села в троллейбус. Что с ней случилось, я уже никогда не узнаю.
Отец лежал на диване, укрывшись пледом до подбородка. Смотрел новости. И вдруг приподнялся, впился взглядом в телевизор.
"...мы не знаем, кто записал этот ролик, изображение обработано компьютером". - Предупредил ведущий.
На экране появился человек. Полный, лысоватый, в сером поношенном пиджаке. И электронной маске.
Я сразу понял, что это маска. Слишком обыкновенным было его лицо. Средним в буквальном смысле слова. Абсолютно правильным, незапоминающимся, неестественным. Такие портреты мне попадались в одной книге. Их создавали этнографы, как образец типичной внешности какой-нибудь народности.
Человек сидел за лабораторным столом, с пробиркой в руке.
"Смотрите, - он поднял стеклянный цилиндрик, поднес к телекамере, - это простая вода. Обычная вода. Но она - жизнь всего живого. Вода - память планеты. Она хранит в себе все ваши эмоции, ваши боли и радости.
Жаль, эта память нестойка. Но есть способ усилить ее, закрепить".
Он не просто говорил, он вещал. Читал проповедь. Последний пророк старого мира с пламенным мечом в руке.
"Человек переступил черту, за которой безумие единиц становится смертью для всего живого.
Вы не хотите этого понять. Не хотите меняться. Теперь придется.
Нужно отсечь загнившую часть, чтобы открыть человечеству путь в будущее.
Только как это сделать?
Что выбрать показателем нравственности? Мерой виновности? Совесть? Страх? Нет! Человек давно научился договариваться со своей совестью, привык к страху, продал любовь. Закон и справедливость разошлись. В тюрьмах сидят невиновные, а душегубы наслаждаются жизнью. Повязка фемиды продана с аукциона.
Но универсальный критерий есть!
Вас убьет чужая ненависть! Можно договориться со своей совестью, но с чужой никогда".
Человек в электронной маске поднялся из-за стола, и изображение изменилось. Теперь он стоял на берегу моря. Волны накатывались на пляж, обнимая подошвы его ботинок.
"У меня в руках пробирка с измененной водой. Стоит вылить ее в океан и начнется цепная реакция. Вся влага мира изменит свое состояние.
Вода, которая струится в жилах каждого из нас, станет судьей нашим делам.
Кара не коснется животных. Ненависть прерогатива человека. Для неё нужна персонификация.
Волк, задравший оленя, вне опасности. Олень боится его, но не ненавидит. А хищник просто хочет есть.
И никто не сможет уничтожить всех африканцев или европейцев. Нет! ты должен четко знать, кого убиваешь своим гневом.
Учитесь жить так, чтобы не причинять зла другим. Чтобы не вызывать чужой ненависти.
Вода это слезы мира. Они стали слишком горьки. Почувствуете эту горечь. Вкусите ее полной мерой".
Человек в маске вытянул руку с пробиркой в сторону моря и вылил ее содержимое в подкатившую волну. Пророк занес карающий меч и опустил.
Огонек затрепетал, мигнул и погас. Свеча догорела до конца. Полумрак поглотил стол и исписанные листы бумаги. Хорошо, что новая уже наготове. Это витой голубой конус. Новогоднее украшение. Красивая безделушка.
Как я был рад, когда нашел в развалинах целый ящик таких свечей. Больше не нужно отливать их самому. Собирать жир и парафин.
Конечно, можно было принести в город сияющий шар. Но я не хотел брать с собой ни кусочка новой жизни. Проклятого "золотого века".
Я видел, как он начинался.
Когда умерли те, кого было за что ненавидеть. За богатство и успех, за власть и красоту, за жестокость и грубость. Сильные мира сего попытались спастись. Запирались в герметичных бункерах. Питались сублимированными продуктами, пили дистиллированную воду. Но, в конце концов, и их настигла расплата. Нет такой щели, в которую бы не просочилась капля влаги. Никто не поднялся из-под стальных люков на поверхность.
Тогда крохотные, разделенные расстоянием общины принялись заново осваивать землю.
Вот тут и случилось удивительное.
С уходом ненависти угасло соперничество. Люди научились чувствовать эмоции друг друга. Появилась возможность просто жить. Не бороться за место под солнцем. Медленно и размеренно познавать себя и окружающее. Довольствуясь лишь самым необходимым, развивать свой талант. Словно трудолюбивые муравьи, тащить свои соломинки в общую кучу.
За каких то полтора десятка лет жители земли превратились в спокойных и величавых мудрецов, похожих на сказочных эльфов.
Безмятежностью пропитаны разбросанные среди полей и лугов деревеньки. Дома похожи на ожившие китайские гравюры.
Над крышами нет труб, а окна светятся теплым медовым светом стеклянных шаров. Технологии новой эпохи больше похожи на магию. Безвредные для хозяев и природы.
В любом жилище путника встретят с улыбкой, приютят, накормят и обогреют.
Я долго скитался из села в село. В моей душе не было спокойствия. Во мне бился пульс старого мира, резкий и настойчивый, давно угасший в окружающих. Он гнал меня вперед.
С годами я все явственнее понимал, что не смогу принять этой кастрированной благости. Не смогу глядеть в лица, спокойные, как у статуй буддийских богов. Они помогали не из любви и жалости, а потому что это правильно. Это бесило меня все сильнее. Однажды я не смог сдержать ненависть, закипавшую в душе.
Заметив, что вокруг все чахнут и болеют, я понял, мой удел одиночество. И решил идти в старый город.
Его я нашел без труда. Полтора десятка лет создание человеческих рук разрушалось в тишине. Серые лабиринты развалин. Обитель забытой ненависти.
Располагаясь во дворе пустого дома, я тоже не подозревал, что за мной наблюдают человеческие глаза. Не знал, какая участь меня ждет.
Не знал, что я фокус!
Лист закончился. Достаю новый, а исписанный бережно укладываю в папку. На корешке черной краской написана большая четверка.
Такие же папки стоят на грубой полке над столом. Самая тонкая с номером два. С единицей целых четыре.
Как Первый смог выжить в этом аду, когда люди бежали из городов, ставших кладбищами? Когда настало золотое время для падальщиков и хищников. Когда даровая пища кончилась, и стаи одичавших собак, волки и крысы начали драться за каждый кусок.
А он не только выжил, но и собрал настоящий клад - библиотеку бумажных книг. Собрал и сохранил от полчищ грызунов забытую за ненадобностью мудрость. Проклятые и похороненные навечно страсти, упакованные в картонные саркофаги. Утешение для одиночек.
Пять лет назад для меня было большим потрясением узнать, что я не одинок. Что у меня были предшественники.
Проклиная своего палача, человечество так и не узнало, какой груз он взвалил на себя, став первым фокусом. И даже нам, последователям, он не открыл свое имя. В четырех папках на полке только его теории и инструкции.
Мир устроен так, что света и тени в нем должно быть поровну. И если теперь крупицы любви разлиты по земле, то остатки ненависти собираются в одном человеке. Как солнечные лучи в фокусе линзы.
Первый предполагал, что со временем фокусов станет больше и наше бремя не будет столь тяжелым. Что ж, возможно. Только за шесть лет я так и не ощутил облегчения. Может быть, просто устал. А может быть первый не прав, и я остался единственным?
С годами я научился сдерживать накопившийся в душе жгучий яд. Но иногда он просто жжет меня изнутри. Заставляет биться головой о стену и ломать все, что попадет под руку. Ненависть к этому миру, к его жителям. Хорошо, что их лица уже стерлись из моей памяти. Почему я должен платить за их безмятежность?
Ненависть к Первому. Неужели нельзя было найти иное, не столь смертоносное лекарство. Неужели у человечества не было иного пути в будущее?
Проклятый грифель, он снова сломался. И времени почти не осталось.
Я знаю, с рассветом гость отправится на поиски. Он найдет меня и мою берлогу. Уж об этом я позаботился. Подновил множество старых указателей.
Улица за окном едва различима под покровом ив и ясеней, пробивших асфальт. Сколько лет нужно, чтобы от города не осталось следа? Он сопротивляется отчаянно. Но уже побежден. Брошен своими хозяевами. Такой же реликт старого мира, как и я.
Восток розовеет. Запели первые утренние птицы. Всматриваюсь в последний раз в небо, на котором блекнут звезды. Сегодня родится номер Пятый, а у бетонной стены появится новый холмик.
Я ненавижу этот мир. За смерть своих родителей. За то, что он выбрал фокусом меня! И все же люблю его. Ведь ненависть и любовь неразделимы, как свет и тень.
Теперь я готов к следующему шагу. Достаю из-под стола пыльную раму, затянутую старой газетой. Единственное целое зеркало в окрестностях. Я бережно хранил его для сегодняшнего дня. Зеркало, в которое однажды посмотрит каждый из нас.
Разворачиваю желтую ломкую бумагу. Она осыпается под моими пальцами. Стираю рукавом пыль.
Разве мир виноват в том, что я не смог найти в нем свое место? Нет, я сам принял на себя это клеймо. И точно знаю, кого сегодня убьет моя ненависть.
Заглядываю в глубину зазеркалья.
Вижу свое отражение, и понимаю, что всю жизнь ненавидел самого себя!
![[]](/img/s/swinin_i_w/nenavist/02snp2007.jpg)
![12. Игорь Свиньин / ЧУЖАЯ НЕНАВИСТЬ []](/img/s/swinin_i_w/nenavist/rf_65_66_2009_01-02_.jpg)