Он мучился. Страдал. Набрасывая строчку за строчкой, он читал их и с отвращением вымарывал. Выходили эти строчки вялыми и принужденными. Наконец он тихонько застонал и, зашвырнув ручку в угол, бессильно сложил подбородок на скрещенные пальцы. И прикрыл глаза. Видимо, надеясь таким способом приманить вдохновение.
Хлопнула дверь. Взметнулись бумаги на столе. Повеяло свежими духами из серии "хвоя с огурцами" - из последней коллекции, вероятно.
- Страдаешь?
Он, не открывая глаз, лишь шумно вздохнул, как старый усталый пес.
- Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя. - она зашелестела упавшими со стола листочками и взгромоздилась на его стол.
Он приоткрыл один глаз. Перед его носом оказалось упругое нейлоновое бедро, едва прикрытое кружевом модной коротенькой юбочки. Он опять вздохнул.
- Ай, щекотно! - взвизгнула она - больше для вида, конечно - однако не только не слезла со стола, а и расположилась на нем с максимальным комфортом.
- Знаешь, что? Тебе влюбиться надо. Безответно и страдательно.
- Угу.
- Что "угу"? Вот я в тебя сейчас влюблена - и у меня рифмы так и фонтанируют, так и скачут. И одна лучше другой, и вообще - красота неописуемая.
Его как обухом по голове стукнули. Он даже выпрямился. Рыжеволосая Анька нетерпеливо откинула со лба челку и продолжала щебетать:
- Ну что это за безобразие, а? Ты же талантище, Сережка! Ты же гений, можно сказать! Позоришь свой светлый образ.
- Постой. Что ты сказала? - наконец разлепил он онемевшие от потрясения уста.
Анна повернулась к нему:
- Что ты позоришь свой светлый образ в моих прекрасных зеленых глазах.
- Нет, а раньше? До того?
- Ну... - Анна задумалась и почесала длинным алым ногтем кончик носа.
Была у нее такая привычка - в задумчивости расчесывать свой несчастный нос. Слава богу, что задумывалась она не столь часто, иначе от ее очаровательного вздернутого носика ничего бы не осталось.
- Да то же самое, - перебрав, видимо, все свои слова и не найдя в них ничего особенного, Анна в недоумении уставилась на Сергея. - А что?
- Да так, ничего. - Сергей никогда ее не понимал. Сам-то он относился к словам бережно и взвешенно, любил их и лелеял. А эта Анна - бросала слова на ветер, жонглировала ими, беззастенчиво перевирала и коверкала их. И хохотала, когда он пытался призвать ее к порядку.
- И все-таки? Ты же знаешь, я не отстану. Буду пытать тебя каленым железом - а тебе это надо? - Анна заулыбалась - видимо, в предвкушении - и облизнула кончиком язычка алые губки.
- Ань... Ты... Действительно меня любишь? - последнее слово Сергей выговорил с трудом. И поскорее отвел глаза - не хотел видеть, как Анечка покраснеет и смутится - он не мог, ну органически не мог переносить вида смущенных женщин. Ему сразу становилось так неловко, он готов был провалиться сквозь землю так глубоко... что предпочитал просто не смотреть.
Однако Сергею пришлось таки взглянуть на Анну - хотя бы из любопытства - она хохотала. Отсмеявшись, она махнула изящной лапкой:
- Ах, это?.. Господи, Сережа... А еще творческая личность!
Лапка легла на Сережино плечо. Глаза Анны сузились.
- Милый, ты, кажется, разницу не улавливаешь, да? Так вот, объясняю: в тебя, Сережа, я влюблена. Я творческая личность, поэтесса - мне необходимо иметь парочку, а лучше пятерочку - эмоциональных привязанностей. А ты как раз подходишь на роль возлюбленного - отстраненный, холодноватый, язвительный. Подчеркиваю - платонического возлюбленного. А люблю я мужа. Ясно?
- Угу. - Сергей смотрел на Анну во все глаза - вот это женщина! И почему он никогда не обращал на нее внимания, как на женщину?! Господи, это же клад! Взгляд Сергея сам собою плотоядно прошелся по Анниным роскошным волосам, по высокой груди - о, как она вздымалась в глубоком вырезе маечки! - То есть ничего не ясно. - Сергей беззастенчиво уставился на соблазнительные округлости.
В голове начали складываться строки. Анна фыркнула - она отлично знала, что обозначает этот отсутствующий взгляд - и пошла к двери, вызываюше покачивая нейлоновыми бедрами. Сергей, как завороженный, следил за движениями круглых ягодиц. Дверь за Анной захлопнулась. Я влюблен, решил Сергей. Вот сейчас, и навеки.
Схватил карандаш, какой-то огрызок бумаги. И бешено застрочил. Образы, рифмы, форма! Все лилось, все искрилось.