В тот день тяжесть сиюминутных проблем и неурядиц наконец-то прорвала все сдерживающие плотины сознания и затопила весь мир. Вечером я слонялся по квартире, не зная чем заняться, включал ненадолго телевизор, пытался слушать радио. Думал позвонить друзьям...
Хандра.
А потом приготовил постель и погрузился в странную полудрему, непохожую ни на что доселе виденное. Очнулся около четырех утра и утонул в окружающем пространстве... Еле-еле слышно как во всем доме шумит вода в трубах, а с улицы тянет чем-то глубоко синим и только свет фонарей смешиваясь с хлопьями снега лишь чуть-чуть разгоняет мрак. Спать не хотелось абсолютно, казалось, что в голове взорвалась струя чистой освежающей воды, которая смела все накопившееся за последние месяцы. И что-то звало туда, на улицу, звало окунуться в пространство за окном, ощутить ветер, пропитанный снегом, вдохнуть влажный ночной воздух, такой, который бывает только зимой и увидеть танец снежинок в луче фонаря...
...Я замер на выходе из подъезда и стоял так пока не пропитался всей атмосферой снежной зимней ночи. А потом пошел гулять, смотря по сторонам, отмечая каждый миг и новый запах. И ни единого огонька в домах вокруг! Город спит...
Так я добрался до пушкинского сквера - маленького парка с несколькими скамеечками кружочком вокруг бюста Александра Сергеевича. Присел, наслаждаясь бесшумным снегопадом.
- Молодой человек, не уделите ли мне минутку внимания? А то уж больно скучно тут стоять одному...
Я недоуменно оглянулся по сторонам в поисках источника этого чуть хрипловатого голоса. Никого! Стра-анно...
- Э-э, да вы не там смотрите...
- А? Что?.. - определенно странный день и еще более странная ночь выбили меня из колеи. Уже и голоса мерещатся...
- Вы вверх, вверх-то посмотрите!
Я глянул. И обомлел.
Вверху, на постаменте, а если быть точным, то из постамента... Или в постаменте?.. Так или иначе, но бронзовая голова великого поэта исчезла, а на ее месте появилась ее точная копия, но при этом живая. Только цвет кожи был несколько странноватым, похожим вроде бы и на обычный, но содержавшим в себе оттенки бронзы...
Все страньше и страньше как поговаривала одна девочка, падающая в крольчью нору.
- Вот вы меня и увидели. Позвольте представиться, Пушкин, Александр Сергеевич. Правда в несколько усеченном варианте, - голова смущенно моргнула.
- Но... Вы... - я не мог отойти от шока и выдавливал вместо слов какие-то огрызки.
- Ну да, я памятник. Памятник самому себе. И я прекрасно помню все, что было там, тогда, и в тоже время все, что произошло после моей отливки. И.. Знали бы вы, как мне тут скучно стоять! Даже и поговорить не с кем... - я молча слушал голову, уже и не пытаясь хоть что-то сказать - гортань будто онемела. - Стою вот тут, смотрю на пробегающих мимо людей и скучаю... Ну хоть бы один догадался завернуть сюда и посидеть на скамейке! Только две бабули и приходят голубей кормить, да молодость вспоминать. С ними не поговоришь... Ну а вы то что все молчите? Или тоже ничего понять не можете как тот... Был тут один недавно... Или давно? Да не суть важно. Посидел, послушал меня, перекрестился да и ушел. Больше я его и не видел... Солдатом он был, тогда много тут похожих на него проходило... - голова замолкла и погрузилась в воспоминания. - Ладно, господин хороший, не буду я вас мучить своими россказнями. Если хотите послушать стихи, да скрасить будни старика - приходите каждый месяц в это же число. Может и свидимся.
Я еще долго сидел на скамейке, потеряв ход времени и вглядываясь в тишину. Затем встал, обернулся на Пушкина, обсыпанного снежными хлопьями, и медленно зашагал по улице.
А возле мэрии увидел то, чего и ожидал: на постаменте сидел маленький, метр всего, не больше, Владимир Ильич, держал перед собой неизменную кепку и молча смотрел, как в нее собирается снег.
- Идите, идите, нечего вам тут делать. Не вашего ума дело, - он даже и не посмотрел на меня.
Я все так же неспешно удалился от постамента, перешел через молчаливый проспект и оглянулся, разглядев сквозь снежную завесу маленькую фигурку, медленно раскачивающуюся из стороны в сторону.
Как бы то ни было, но он прав. Это не моего ума дела. Не знаю, что вытолкнуло меня сегодня на улицу, но я не должен вмешиваться, иначе... О возможных последствиях, как впрочем и причинах, думать не хотелось. Я оставил Ильича наедине с его мыслями и продолжил путь по городу, медленно заворачивая к дому.
В старом парке рядом с домом меня ждал последний сюрприз. За старым столиком, в старой полуразвалившейся беседке, построенной еще в конце позапрошлого века, играла в карты троица, вполне достойная стать закрытием сегодняшней ночи: лицом ко мне сидел маленький гипсовый пионер, чуть потрепанного вида, справа от него - девушка, прислонившая весло к каменному сиденью, а слева - сам Ломоносов, Михаил Васильевич, почему-то пришедший сюда аж из университетского района.
С легким шуршанием перемещались по столу карты, хрустел под ногами снег и ветер доносил откуда-то запах неистовой утренней свежести. Я посмотрел вверх сквозь голые ветки деревьев и увидел, как с востока бежит, чуть замирая и вновь ускоряясь, волна бесконечно синего, переливающегося всеми оттенками объема...