Ферзь - одинокая фигура
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Люди - нехитрые механизмы. Так считают главные герои: Володя и Дим. Они - пситехники: мастера психологического анализа и воздействия. При контакте с людьми они легко видят скрытые мотивы, комплексы, болевые точки; без труда вызывают доверие и выводят на откровенный разговор, узнают о человеке даже то, чего он сам не знает. Это очень помогает в их деле - расследовании убийств. - В бесплатном доступе половина текста, остальное - ЗДЕСЬ ...или здесь
|
ФЕРЗЬ - ОДИНОКАЯ ФИГУРА
Часть 1:
ЛАДЬЯ
Среда, 16 мая
Вестники разлуки
Тело, лежащее в ванне, истерзано, изломано конвульсией. Как-то мгновенно, за секунду оно впиталось в мои органы чувств целиком: с отметинами от ногтей, впившихся в ладони, с босой ногой, свесившейся за край ванны, с расцарапанной шеей... Бурые пятна по подбородку, разметанному халату, полуголой груди. А на холодной облицовочной плитке кровь застывала медленней. Алые потеки на белоснежном кафеле - пугающе безукоризненная эстетика.
Она была мертва. Свежо мертва, еще окутана маревом энергии, которая вспышкой изверглась в последние минуты - боль, ужас, отчаянье, но и не только, и еще. То сладковато-терпкое нечто, что ощущалось уже в прихожей, на площадке, в кабине лифта, - здесь становилось дурманящим до тошноты.
Лицо покойницы... Маска: оскал рта, стеклянные глаза, сожженные губы нарисованы на папье-маше. Сквозь маску, из-под душного бархата смерти ощущался тонкий, едва уловимый оттенок того последнего чувства, испытанного ею. Пытаясь поймать, я сфокусировался в один луч - от моего лба к мертвому лицу-маске. Картинка начала мешать, я закрыл глаза и нырнул. Вглубь, в ощущения - мои, ее.
Его нельзя было не заметить: зеленый лепесток - покой, облегчение.
- Ну, и как? - спросил Дим.
Он возвышался за моей спиной своими метром-девяносто, и звучал покровительственно, со снисхождением. В нем слышалось желание обучить и подбодрить.
- Нужно время, - сказал я.
- Сколько угодно, - согласился Дим, которому хватило, вероятно, и минуты.
Я встал. Прошелся по ванной комнате. Расслаблено, не фокусируя взгляд, не размышляя. Внимание скользит, свободное от воли... Зеркало. Смотрю в него, закрываю глаза. В опущеных веках вижу все то же стекло, но в нем - силуэт женщины... Раздевается... Да, вот, под ногами - ее белье: блуза, лиф... Они холодны, не тянут внимания. А стакан на полу ярок, чуть не обжигает. Клонюсь к нему, протягиваю руку. Женская ладонь берет стакан - алый лак на ногтях облуплен - несет к губам. И тут же следователь хватает меня за руку, на секунду нарушив транс:
- Не касайтесь! Стакан пойдет на экспертизу.
Дим одобрительно хлопает по плечу:
- Все хорошо, продолжай.
Я выхожу в коридор, иду в кухню. Тонкая нить ощущений тянется за мною от тела, придавая зрению оттенки. Глаз выхватывает отдельные предметы, черты. Прожженная клеенчатая скатерть на столе, блюдце с пеплом, крошки. На холодильнике хлебница с разинутой пастью, черствый батон. Плита, грязные кастрюли, овсянка в одной, фарфоровый мишка на подоконнике... У него добрые глаза. Стопка посуды в умывальнике, и отчего-то я должен увидеть урну. Там - осколки. Холодят белизной. Морозно в кухне, зябко, дерет кожу спины, тянет между лопаток.
Затем прихожая. Здесь зеленый плащ и еще тряпье на вешалке... Соломенная шляпа - на ней когда-то был цветок. Замшевый сапог хочется взять в руку, алые босоножки - нет. Дверцы чулана полусведены, какой-то хлам внутри. Сиротливый кнопочный телефонный аппарат. Но тут тихо, в прихожей - лишь тумба да отпечаток на стене. Невидим, но ощутим. Прихожая лишена внимания, позабыта: даже модный плащ, даже умильная шляпка.
Остается комната, и, войдя в нее, я на момент ощущаю что-то, а затем меня сбивают двое, что находятся здесь. Прикладываю палец к губам, и мой вид таков, что оба затихают, замирают. Становятся тихо-бесцветными, и сквозь них проступают светленькие обои в цветочек, раскрытый диван под грудой белья. Белье смято... не просто смято, не небрежно, не страстно (хотя и страстно доводилось - прежде). Среди белья плюшевый кот, у подушки - мобилка, откинутый экран. Стакан у изголовья, чайник, пачка кофе. Капли коньяка на дне бутылки... но он неважен, в нем нет цвета. А на столе - желтые-желтые гладиолусы, великолепны до блеска, лишь один поник. А в шкафу Макаренко, Берн, и Фромм, и "Триумфальная арка", и альбомы с фото. Альбомы чуть теплы, рука подается к ним...
Тогда Дим вполголоса говорит через мое плечо:
- Что ж, неплохо. Вполне технично и оперативно. Перейдем к опросу?
Я рассеяно соглашаюсь и вытаскиваю с полки альбом. А Дим кивает старшине, тот выдвигает стол на середину комнаты. Дим ставит табурет и тычет в него раскрытой ладонью, и сутулый мужчинка во фланелевом пиджачке покорно садится лицом к окну. Сквозь стекло предзакатное солнце плюет ему в глаза. Дим придвигает второй стул и указывает на него следователю - так полагается, он здесь главный.
- Сан Дмитрич?.. - говорит Дим.
Сан Дмитрич, конечно, не глуп. Он отходит назад, присаживается на подоконник, уступив Диму стул и полную свободу действий. Тот улыбается, разворачивает стул спинкой вперед и садится на него верхом. Лицом к лицу со свидетелем. Искрится улыбкой, нелепой сейчас, потому эффективной.
- Итак-с. Мы хотим задать вам десяток-другой вопросиков и будем оч-чень благодарны за ответы. Что скажете?
- Да-да, конечно, товарищ инспектор.
Дим хихикает.
- Инспектор - это дяденька с полосатой палочкой. С вами беседуют следователь капитан Прокопов Сан Дмитрич - он на подоконничке, а я - Вадим Давиденко, сотрудник отдела пситехнической экспертизы.
- П-приятно познакомиться, - бормочет фланелевый пиджак.
Я сдвигаю к стене смятую постель и сажусь на край дивана. Фотоальбом лежит на коленях, он все еще интересен, но мое внимание отдано свидетелю.
Мужчине этому лет тридцать шесть, и возраст тяготит его. Он более не чувствует права считать себя молодым, оттого тусклые глаза, морщинки на переносице и шее, неряшливая прическа склонных к жирности волос - все носит оттенок уныния, тоски. Его ногти острижены слишком коротко, на груди из-под пуговицы выбился волос, на лбу намечается проплешина. Рубашка, пиджак и брюки неуместно хорошо выглажены и чисты. Пальцы подрагивают, губы сжаты. Он пахнет напряженностью и истерией.
Грубо диссонируя с настроением свидетеля, Дим весело произносит:
- Значит, получается, вас зовут Сергей Васильевич Карась, точно? Я не перепутал?
Свидетель кивает.
- И вам тридцать семь, вы гражданин Украины, житель гэ Киева, матери городов русских? Ага?
Кивает снова.
- Водички хотите? - не дождавшись ответа, Дим просит старшину: - Будь другом, принеси минералки, а!.. Так вот, Сергей Васильевич, вы сегодня в восемнадцать чэ двадцать пять мин произвели звонок и устно заявили. А заявили вы о том, что гражданка Катерина Петровская, в сей квартире живущая, претендует на звание ныне покойной.
Мужчину коробит от развязности Дима, он теряется и молча продолжает кивать. Губы свидетеля, повинуясь рефлексу, болезненно кривятся в ответ на ухмылку психотехника.
- Прибыв на место, следственная группа в моем и не только моем лице, под руководством уважаемого, - поклон в сторону подоконника, - капитана Сан Дмитрича, установила следующее. Хозяйка квартиры Катерина Петровская скончалась не более трех часов назад насильственной смертью. Причиною смерти явилось попадание в ротовую полость... да, вот водичка, не хотите? Нет? А я позволю себе... попадание в рот, горло и пищевод концентрированной соляной кислоты в количестве не менее пятидесяти гэ, что привело к поражению и перфорации стенок глотки и пищевода, с проникновением кислоты в дыхательное горло. Это сопровождалось обильным кровоизлиянием и заполнением кровью трахей... что, впрочем, уже меня не касается, ибо в компетенции судмедэксперта.
Челюсть свидетеля отпала, рот походил на нору.
- П-простите... а она..
- Если вас, Сергей Васильевич, интересует темп наступления смерти, то сие тоже в компетенции судмедэксперта, и я смогу сообщить вам это лишь послезавтра, например, в СМС. Что же касается рода смерти, то емкость из-под кислоты, стоящая в ванной комнате на столике, отнюдь не напоминает бутылку лимонада и снабжена ярким красным ярлыком во избежание трагической ошибки. В квартире не обнаружено очков либо контактных линз, что намекает вдумчивому следователю на хорошее зрение покойной Катеньки, а это, в свою очередь, практически исключает несчастный случай. Итак, мы предварительно классифицировали смерть как самоубийство, либо, прошу покорнейше извинить, преднамеренное убийство.
Свидетель запускает пятерню в свою поредевшую шевелюру, треплет и терзает ее. Ему страшно и мучительно, но, в сравнении с предыдущим смятением, это чувства известные, освоенные, осознаваемые. Самоконтроль возвращается, он начинает приходить в себя.
- Скажите, зачем она... зачем она это сделала?
Игнорируя вопрос, Дим запрокидывает голову и отхлебывает из бутылки "моршинскую". Вытирает губы кулаком, слегка подмигивает Сергею и говорит:
- В связи с этим хочу спросить. Давно ли вы перестали трахаться с Петровской?
- Что?.. - свидетель давится воздухом.
- По чьей инициативе и как давно прекратились сексуальные отношения между вами и покойной?
- Я не... вы неверно...
- По какой причине вы бросили ее и в каких словах сообщили ей? Почему вы ожидаете от меня обвинения в смерти Катерины Петровской?
Свидетель мотает головой из стороны в сторону - судорожно. Шепчет:
- Я... нет, простите... Да, я... но нет. Я не знал... не ждал...
Дим встает, неторопливо движется вокруг стола, вокруг сидящего мужчины во фланели, и отрывистыми снайперскими выстрелами мечет фразы.
- Вы были любовниками. Секс был истерически страстным, что для вас характерно. На тумбе в коридоре, прижав женщину спиной к стене. На кухонном столе. Вы любили, чтобы она была в сапогах. Иногда в шляпке. Около месяца назад расстались. Причины не знаю. Возможно, ваша жена. Та, что тщательно стирает и гладит ваши рубашки. Ключ от этой квартиры остался, однако же, у вас. Катерина не отобрала его, то есть, надеялась, что вернетесь. Сегодня вы вернулись.
- Да, подождите, постойте! - вдруг восклицает сидящий и рвется встать. Дим, стоя за его спиной, кладет руку на плечо и прижимает к стулу.
- Вы отперли дверь своим ключом, прошли в ванную комнату, где нашли уже мертвую... Напугались, конечно... Позвонили... Да? Или иначе? Вы пришли, подарили гладиолусы, помирились, под предлогом сексуальной игры заманили в ванную. Там, приставив пистолет к затылку, принудили выпить стакан вонючей жидкости. С божественным удовольствием наблюдали, как обнаженная женщина умирает, сплевывая кровь себе на грудь. Затем избавились от пистолета, уничтожили отпечатки и вызвали нас, представляя дело самоубийством. Такая версия допустима?
- П-послушайте, - свидетель оглядывается, умоляюще смотрит снизу вверх. - Я ни в чем не виноват. Да, мы рассорились, не виделись три недели. Сегодня я пришел, захожу в ванную, там... там... Вобщем, она уже была. Я позвонил. Все, что сделал - это спрятал обручальное кольцо, да. А пистолета никакого не было, да и некуда его девать, вы же все проверите.
- Проверим, это точно, - Дим подмигивает и возвращается на свое место. - Предположим, все так. Но тогда мне две вещи неясны. Первое. Вы же нас до чертиков боитесь - либо того, что на вас повесят убийство, или хотя бы того, что жена все прознает. Вопрос: зачем вообще нам звонили? Вышли бы себе спокойно, и шито-крыто.
Сергей вздыхает.
- Меня консьерж видел. Даже заговорил со мной... - вдруг спасительная мысль проскакивает огоньком в глазах: - Да! Он же может подтвердить время, когда я пришел! Я говорил с вахтером, а через три минуты уже звонил в мент... вам! Не было времени на убийство!
Дим никак не реагирует на это.
- Вопрос второй. Вы не виделись три недели, а сегодня пришли - и попали ровно на первый час после смерти. Какова связь?
- Нет связи, верьте...
- М-да? Почему нет записки? Если самоубийство, почему не оставила записку? Может быть, вам лично, в устной форме, по телефону, а?
Глаза в пол.
- Была СМС. Вчера...
- Сохранилась?
- Стер.
- Содержание?
- Я... дрянная... - тяжело, ох как тяжело! Мужчина продавливает, процеживает слова сквозь зубы.
- Не слышу!
- Я дрянная женщина... Я сука... Забудь меня, мы... мышонок.
- Хо-ро-шо, - Дим чмокает губами и поднимается. - Да, кстати, гладиолусы ваши?
- Нет... уже были...
- Спасибо, Сергей Васильич, помогли.
Дим кивает мне и идет в прихожую. Следователь Сан Дмитрич направляется за ним, лицо у него удовлетворенное, с тенью любопытства. Я тоже встаю... а в руке все еще фотоальбом. Есть там нечто - не горячее, не жгучее, не острое, нет, но чуть теплее книг на полке.
- Владя, - слышится из коридора Дим, я нехотя возвращаю альбом на место.
В прихожей Сан Дмитрич вполголоса и с оттенком вопроса произносит:
- Не он...
Я повторяю:
- Не он.
Дим ухмыляется:
- Ясен хрен, что не он.
Следователь:
- Полный отчет дадите?
Дим:
- Нам сперва консилиум провести, посовещаться, - он смотрит на меня, - а завтра с удовольствием отчитаемся. Угу?
- Угу, - говорю я.
- Угу, - кивает Сан Дмитрич.
Оставив квартиру, слащаво пахнущую смертью, мы выходим на свежий воздух.
Солнце уже прижималось к горизонту и размазывало по земле густые тени многоэтажек. Мы с Димом прошли молча метров сто, а затем он указал на деревянную лавочку у детской площадки. Скамья была раскрашена в красно-рыжие полосы и казалась островком абсурдной веселости. Мы присели, Дим закурил, я ковырнул ногой песок. Никогда не курю - это притупляет интуицию.
- Жестко ты его, - сказал я. В сущности, мне было плевать на свидетеля - потому я и начал разговор с него, как с более нейтральной темы.
- Тебе же плевать, - отметил Дим. - В любом случае, он должен быть мне благодарен - за избавление от подозрений в убийстве.
Еще бы. Друг атаковал его технично, в три волны - я отслеживал. Сперва развязностью сбил шаблонную защиту, затем заболтал на пятой, собрал все внимание Сергея к речевым анализаторам, добавил эмоций, чтобы нарушить логический контроль. А потом мгновенно перенес вектор удара на шестую, в плоскость волевого давления. Неподготовленный человек не смог бы лгать при этом - не хватило бы ресурсов сознания. Свидетель и не солгал - он невиновен.
- То есть твоя версия - самоубийство?
- А твоя - иная? Что было в посмертном эфире, а?
Разумеется. Это железный аргумент. Посмертное поле Катерины состояло из боли, отчаянья, страха, и - избавления. Освобождения, покоя. Но злобы - ноль, ненависти - ноль, обида - и не пахло. Я сказал об этом. Дим спросил:
- И что, похоже на эмоциональный рисунок жертвы убийства? Учти - убийства медленного, не внезапного.
- Не похоже, - признал я.
- И тебе это не нравится?
Да, не нравилось. Будь это убийство, мы составили бы чертовски ясный портрет, и Сан Дмитрич нашел бы поддонка и показал бы ему небо в алмазах. А затем - на пожизненное. И мне наградой стала бы надежда на то, что подобная дрянь никогда не повторится. Но сама мысль, что симпатичная, здоровая женщина могла по своей воле выпить стакан кислоты, была муторной и жуткой.
- Избавление от чего? - спросил я.
- В смысле?
- В предсмертном эмофоне жертвы была надежда на избавление, а затем - облегчение и покой. Стало быть, избавление посредством смерти состоялось. Избавление от чего?
- Владя, дружище, - как-то нежно сказал Дим, и его надо мной восьмилетнее превосходство ощутилось в этой теплоте, - ей-то, видишь ли, под сорок. Она одинока, живет в грязненькой бедненькой квартирке на окраине. Нет детей, бросил любовник. Молодость - там... Ну, где-то там, далеко уже. И мечтать-то уже не о чем - устала мечтать. Раздевается перед зеркалом - и что видит в нем, а? Ты же отметил, что она сперва разделась у зеркала?
Разделась, да. Я знаю. Увидела бледную кожу, живот с жирком, целлюлитные бедра, шею в обильных морщинах. Тогда накинула халат, запахнула его, чтобы не выглядеть по смерти так жалко, легла в ванную...
- Димыч, я понимаю все это. Кризис среднего возраста, покинутость, эрозия самооценки - я же сам пситехник. Одно скажи: почему кислота? Почему не вены?
Дим затянулся поглубже, выдохнул струйку, глянул в глаза:
- Верно, дружище, ты пситехник, и неплохой. Уверен, баловаться защитой по типу отрицания ты не станешь. Значит, не от фонаря споришь - имеешь версию. Поделишься?
- Нет версии, - признал я. - Но и в твою не все укладывается. Цветам, что у нее на столе, больше двух дней, но меньше пяти. В умывальнике штук шесть тарелок - то есть посуда не мыта дня два точно. Черствый батон. Постель смята и грязна, пара бессонных ночей на ней прошла. Есть у меня такое чувство, что два или три дня назад случилось нечто... - тут я непроизвольно поежился, - от чего ей все стало безразлично. Совсем все, включая еду, удобство, сон. И вот цветы, я уверен, появились как раз тогда.
Дим чуть призадумался, потер переносицу.
- Не лишено смысла. Пару дней она проводит в жестокой депрессии, доводит себя до полного обесценивания Я-образа. Пишет вчера эту самую СМС: "Я дрянная, я сука" - конечно, бессознательно надеясь, что Мышонок прибежит и переубедит. Мышонок прискакал, но днем позже - и опоздал. От того так хреново ему вспоминать это сообщение. Да, логично. Но... не отменяет моей версии. Она убила себя, Владя, - нравится тебе или нет.
- Дим, - сказал я, - давай выясним, что случилось два дня назад.
Друг еще поглядел, словно взвешивая, признать ли ясную картину неясной, затем вместо ответа отшвырнул окурок и извлек телефон.
- Сан Дмитрич, есть к вам предложение. Да... да, по результатам консилиума. Разузнайте все, что можно, о цветах. Когда куплены, где, почем, кем... Да, понимаю, это я уже в мечты погрузился. Хотя бы когда - уже немало. Спасибо заранее! Доброй ночи.
Мне бы нужно было что-то сказать, но "спасибо" будет глупо -- ведь это Димова работа, а "правильно, молодец" - неуместно и нахально. Я сказал:
- Пол-десятого уже.
- Ага, - ответил друг, - таки по домам неплохо.
Внимательно посмотрел на меня и прибавил:
- Хочешь к нам заехать? Аленка тебе обрадуется, на ужин плов у нас.
Я понял, что в гости к Диму и вправду хочу: вкусно покушать, поболтать в семейном уюте, повидать Алену -- улыбчивую рыжую девушку, которая знает все про театр. Однако главная причина - в том, чтобы не оставаться наедине с тем сумраком, который переполнял голову. Выходило, друга и его жену я собрался использовать в качестве психзащиты, притом примитивной. Мне стало неловко, и Дим добавил:
- Поехали, не стесняйся. Чаем напою, свежую фантастику посмотрим. Ты же домой все равно не хочешь.
- Не хочу, - признал я. - Поехали к тебе.
Четверг, 17 мая
Моя работа
Это далеко не творчество, и, в сущности, даже не процесс. Это предмет, верней - набор предметов. В их числе пыльный монитор с прилепленными напоминалками, на которых большей частью нацарапано: "до Н-ного числа передать дело в..." и "запрос материалов по...". Также стол из ДСП с выдвижными глубокими ящиками. Они забиты всевозможной ценной ерундой вроде стимульного материала по тесту Роршаха или таблички с игрой "алфавит". Я пользуюсь лишь тем, что хранится в верхних слоях хлама, поскольку содержимого нижних слоев давно уже не помню. Еще подоконник с двумя чашками, пожелтевшими изнутри, и крепеньким кактусом. И еще - громадный стеллаж, забитый скоросшивателями. Он довлеет надо мной, занимает добрых две трети стены и выглядит при этом так, словно имеет куда больше прав на собственный кабинет, чем я. У него есть свои посетители - они входят, решительно распахнув дверь, и с порога заявляют, например: "Мне копию экспертизы по избиению Халатова". И я отвечаю: "Глянь на шестой полке, красная папка", - тем самым выполняя роль дворецкого при стеллаже. Иногда, чтобы усилить аналогию, добавляю: "извольте, сударь".
Ко мне же приходят только четверо. Во-первых, начотдела пси-экспертизы Георгий Иванович - как правило, не лично, а опосредованно, в виде письма по внутренней почте. Письмо обыкновенно начинается со слова "Когда?.." Георгий Иванович не имеет ранга, он не пситехник и даже не психолог. Зато служака, чертовски опытный юрист и суровый администратор. Ему удается добиваться того, чтобы мы - люди ученые, где-то творческие и местами богемные - продуцировали отчеты, справки и заключения ровно в том количестве, в котором жаждет их получать следственный отдел, притом вовремя. А это уже немало, за это начотдела любим и поощряем начальством.
Во-вторых, Бетси. То есть Белла Циглер, она же Белочка - очаровательное темноволосое созданье, в ассоциативном ряду занимающее место между актрисой Ириной Муравьевой и булочкой с маком. Она младше меня, лишь в позапрошлом году получила звание пситехника. В ответ на вопрос о ранге Бетси жизнерадостно называет себя лошадкой и слегка хихикает. Ее основная задача - оценка нанесенного психического ущерба, посему наша лошадка ежедневно по пару раз общается с плачущими, апатичными, депрессивными, истеричными или раздавленными горем людьми. На этой работе она чувствует себя прекрасно, как никто другой, поскольку любимое занятие Бетси - сострадать. Она уверена, что любой страдающий человек остро нуждается в поддержке, так что по соседству с чужим горем жизнь Беллы тут же обретает ценность и смысл. Когда со мной случается хоть что-нибудь неприятное (к примеру, прокол колеса или легкая простуда), я использую этот повод доставить девушке удовольствие и сдержанно пожаловаться. В благодарность Бетси готовит мне кофе и чмокает в щечку при встрече.
Затем, Любовь Николаевна. Она - пешка: психолог без ранга. Что не мешает ей быть отличным экспертом в области графологии. Ей тридцать девять, она замужем. Супружество свое всячески афиширует, поскольку мужем (ученым-энергетиком) очень гордится. А возраст всеми способами скрывает: высветляет волосы до оттенка платины, цветочные парфюмы предпочитает сладким, говорит о себе и Бетси: "мы, девчонки", а смеется звонко, заливисто и слегка водевильно: хА-хо-хо-хо-хо-хо! Для краткости мы зовем ее Л.Н., или Элен. Она - ценный человек в экспертизе: некогда Л.Н. защитила кандидатскую по проективным методикам, и в целях исследования прогнала пятьсот человек по батарее из шести тестов. Теперь она способна проанализировать как проективный тест любой продукт человеческого творчества: письмо, детский рисунок, стишок, СМС, задумчивые каракули, которые порой выводишь на листке бумаги, говоря по телефону. Мы шутим, что в присутствии Элен лучше не делать абсолютно ничего, а то, не дай Бог, поставишь авторучкой точку - мало ли какие выводы Элен из нее сделает.
И, наконец, Дим. Это совершенно особый человек. Он - пситехник-оперативник, ранг - ладья. Все три начала - воля, интуиция, анализ - развиты в нем в совершенстве. Нескольких минут Диму достаточно для того, чтобы узнать о первом встречном больше, чем тот знает о себе сам, и развернуть человека в нужном ему, Диму, направлении. В дополнение он атлетически сложен, владеет айкидо и джиу-джитсу, отлично стреляет и взирает на окружающих с высоты богатырского двухметрового роста. Он - Илья Муромец и Остап Бендер пситехники в одном лице. Его уровень - это захват заложников, угон воздушных судов, допрос обвиняемых в особо тяжких преступлениях, составление портретов серийных убийц. Катеринами петровскими Дим иногда занимается по той причине, что все, названное выше, случается в Киеве довольно редко. Украинцы - спокойная нация, как ни крути.
Вот, собственно, все. Посторонние люди, не состоящие в отделе, бывают у меня редко. Я - аналитик, мое дело - изучение материалов, составление портретов, экспертиза мест и обстоятельств происшествий, изредка посмертное сканирование - как вчера. Есть некая ирония в том, что пситехник - по определению, мастер общения с людьми - на девять десятых занят бумажками и фотографиями. Иногда бывает тоскливо от этого. Как этим утром.
Я заполнил несколько отчетов, ответил на пару писем, отослал обратно в следственный неполную заявку на экспертизу, составил психологические портреты по фото двух подозреваемых. Все это время на заднем плане сознания неотступно висели вчерашние картины, и я мог отделаться от них, и, как профессионал, даже должен был, однако не делал этого. Картина была неполна, лишена внутренней сути, бессмысленна, и это не давало покоя.
Когда вошла Бетси с двумя чашками капуччино, я спросил:
- Как по-твоему, какой смысл в самоубийстве?
Девушка ставит чашки и прижимает руки к груди:
- Ох, это так печально! Просто ужасно, что такое случается.
- Ужасно - не то, что случается, а то, что вынуждает. Картина восприятия претерпевает деформацию, нарушается критичность и адекватность оценок, в центре, так или иначе, стоит сверхценная идея. Что приводит к ее возникновению?
Бетси мгновенно понимает, что сейчас я настроен отнюдь не на эмоциональное сочувствие, деловито садится, чуть хмурит брови.
- Начинается с фрустрации, я думаю. Человек голодает по одной из основных потребностей - и восприятие сужается, да?
- Конечно, но дальше фрустрация обрастает механизмами компенсации. Прыщавый парень, которого с детства сторонятся девушки, скорей прочно засядет в Интернете, чем повесится, верно? И киллер вряд ли покончит с собой от угрызений совести, а вот добрый отец семейства, который случайно сбил машиной школьницу - вполне может.
Белла теребит локон на виске - есть у нее такой якорь для сосредоточения.
- А если прыщавого парня все-таки полюбит девушка, приласкает и пообещает выйти замуж, да? А потом бросит его ради накачанного боксера - да? Это уже создаст неплохую предпосылку для суицида.
- Правильно говоришь, компенсаторные механизмы отключаются, человек берет то, что дают, и насыщает свой голод. Но, в то же время, я-образ оказывается не защищен. Если в этот момент следует удар, он минует барьеры и поражает самооценку, самоидентификацию. Внимание фокусируется на собственной ущербности. Причем...
- Причем?..
- Причем ущербность, которая прежде была замаскирована защитами и вытеснена, теперь прекрасно осознается. В этом соль! Сознание оказывается подчинено навязчивой идее. Нарушение я-образа плюс навязчивая психотравмирующая идея. Похоже на правду?
- Ты умница!
- Возможно. Но дальше у нас трудности. Предположим, самоубийца выбирает не просто смерть, как мгновенное избавление, а смерть мучительную. Зачем?
- Мазохизм, - отвечает Бетси без тени запинки. - Родители не давали ребенку тепла и любви в детстве, часто наказывали и унижали, да? У него выработалось презрение к себе. А боль и страдания он воспринимает как знак любви. Это так гадко!
- Не подходит. В посмертном эмофоне были бы оттенки удовольствия, наслаждения - а этого нет.
- Тогда, может быть, вина? Ну, искупление за счет страдания, да?
Вот тут в мой кабинет (если так можно назвать эту клетушку) входит Дим. Похоже, сквозь дверь он слышал последнюю фразу, и на лице его теперь одобрительная улыбка.
- Привет, ребята! Правильные беседы ведете, одобрямс. Владя, идем.
- Куда?
- Сан Дмитрич прибыл.
Наиболее важное Дим предпочитает обсуждать в курилке. Он говорит: никотин плюс свежий воздух замечательно ускоряют мысли. Капитан Прокопов в ожидании нас задумчиво пыхтит "примой". Лицо у него несколько озадаченное, но эфир насыщен уверенностью. Он встает, жмет руки, здоровается, и мы с Димом ясно понимаем: следователю есть что сказать.
- Ну? - спрашивает Дим. - Каковы новости?
- Следствие установило, - говорит Сан Дмитрич. Он - обстоятельный крепкий мужик за сорок, он любит слово "установить".
- Что установило?
- Да, практически, все. Значит, отпечатки пальцев. На емкости с кислотой, на стакане, стенках ванной и кафельной плитке найдены только отпечатки Петровской. На кафеле их много, некоторые смазаны. Петровская билась в агонии, значит. Из чего следует, что умерла именно там.
- Угу, - говорит Дим.
- Потом так. Ладони Петровской испачканы в крови, а стакан и пузырек - нет. Значит, отпечатки оставлены ею при жизни, и больше того, до наступления агонии. Если бы стакан вытерли, а затем прикоснулись к нему рукой трупа, на стекле были бы частицы крови. Теперь. Консьерж - дедок, но в крепкой памяти - подтверждает целиком и полностью показания свидетеля Карася. Карась пришел без цветов в 6-25, дедок еще остановил его и переспросил, и даже удивился, что кто-то идет к Петровской. К ней в последнее время никто не ходит, говорит. В 6-28 Карась уже позвонил в милицию.
- Угу, - говорит Дим.
- Теперь, судмедэксперт. Все ясно как божий день: перфорация стенок горла, кровоизлияние, заполнение кровью трахей, асфиксия. Других травм, ссадин, кроподтеков, следов насилия на теле нет, имеются только ушибы на руках - вследствие, значит, конвульсивных движений. Смерть наступила не позже шести и не раньше четырех тридцати. Приняла кислоту, значит, не раньше трех тридцати. По словам деда, за это время в дом вошли только четыре человека, все жильцы, консьержу знакомы, нами опрошены. Причин подозревать их нет.
- Угу, - говорит Дим.
- Есть все основания, значит, классифицировать смерть как самоубийство.
- Согласен, - говорит Дим. - Пситехэкспертиза подтверждает.
- А цветы? - спрашиваю я. - Что известно о них?
- О цветах, - отвечает Сан Дмитрич и потирает затылок. - Данных, конечно, мало. Но кое-что есть. За три дня до смерти, в воскресенье Петровская вернулась домой около девяти вечера с этими самыми цветами. Вид имела странный - так говорит консьерж. Что он называет странным - тут вопрос открыт. Он спросил: "От кого красота такая?", - на что Катерина лишь печально качнула головой и прошла мимо.
- Где продаются цветы?
- Тьхе, спросите! Не менее пятидесяти точек по городу, куда завозят гладиолусы.
Я задумываюсь. То, что не сходилось, не сходится и теперь. Кажется, фрагменты даже расползаются в стороны.
- Почему, получив цветы от кого-то, она впала в отчаяние?
- А кто знает, что он ей сказал при встрече? Например, что женится и не желает видеться более. Цветы-то желтые, Владя.
- В ее телефоне должен быть номер этого человека. Проверили?
- Совершенно верно! - Сан Дмитрич кивает. - В воскресенье был звонок ей и был от нее. Номер не зафиксирован в записной книжке. Сейчас отключен.
- Абонента установили?
- Не представляется возможным. Подключение не контрактное. Просто купил карточку на раскладке. Любой мог купить, значит.
Дим улыбается, хлопает следователя по плечу и говорит, что только герой родины мог собрать столько данных за полдня. На что Сан Дмитрич отвечает, что и вчерашний вечер не прошел впустую. Дим усмехается еще шире и спрашивает, видит ли Сана Дмитрича жена в другие дни, кроме рождества и восьмого марта. А следователь говорит - ничего, вот в выходные затащит она меня на дачу, на сельхозработы, тогда, мол, и налюбуется. Дим тогда констатирует, что физический труд на свежем воздухе в лучах солнца полезен просто-таки до невозможности. А Сан Дмитрич показывает ему обе ладони в мозолях и без тени улыбки подтверждает: еще как, мол, полезен.
Я слушаю все это вполуха, а с каштана вдруг срывается цветок, вертится белым пятнышком и на какой-то миг зависает перед моим носом. Дую на него, он отскакивает испуганно, переворачивается и оседает. Во мне вспыхивает вдруг мерцающее чувство абсурдности происходящего. Ведь не клеится, не складывается! Но то, что не клеится, - призрачно, беленько, вертляво, вздрагивает от дуновения. А то, что складывается - основательно и добротно, как отпечатки пальцев, как сельхозработы.
Я замечаю, что они молчат. Дим, глядя на меня, произносит:
- Определение рода смерти как самоубийства является основанием для прекращения следствия. Угу?
Конечно, он говорит это для меня, и Сан Дмитрич веско добавляет:
- Совершенно верно.
- Так что, Владя, дело закрыто? Согласен?
- Дело, - говорю я. Добавляю: - Закрыто.
Но внутри что-то буравится, неймется.
Люди - нехитрые механизмы
Так говорит мой друг Дим.
Умелому наблюдателю требуется не больше пяти минут, чтобы разглядеть устройство незнакомого человека. Дим способен сделать это за минуту. Достаточно лишь знать, на что смотреть.
Ты видишь лицо человека, говорит Дим, и проживаешь его жизнь. Лицо - отпечаток опыта. Веселье, радость, печаль, боль ложатся морщинками. Страдания истончают кожу. Любопытство вздергивает брови, размышления сдвигают их. От обид щеки круглятся и обвисают. Высокомерие подтягивает верхнюю губу, презрение сжимает рот в линию. Характер проступает в чертах лица, как скелет угадывается под кожей. Чтобы учесть это, нужно от двадцати до тридцати секунд.
Фигура и движения не занимают много времени, говорит Дим. Жир и мускулатура - это образ жизни человека. Сутулые плечи, поданная вперед голова выдают компьютерщика. Излишне оживленная мимика, подвижный рот, быстрые движения - черты продавцов, менеджеров, рекламных агентов. У чиновников и бухгалтеров полнеют задница и бедра. Движенья молодых мамаш напряжены, студентов - развязны. У спортсменов развит и расширен плечевой пояс, военных и ментов выдает осанка. Успехи заостряют черты, неудачи стирают, размягчают. Это - общая характеристика, грубая, в отрыве от остального неточная, потому не стоит тратить на нее больше десяти секунд.
Затем ты приближаешься к человеку, говорит Дим, и "ощупываешь" его. Это элементарно, умеют даже кони, даже некоторые пешки! Нужно лишь приглушить мысли и сместить внимание от зрения к осязанию, от анализа - к интуиции. На практике не всем это легко дается: подгоняемое зрением, поощряемое потоком информации, левое полушарие не желает сдавать позиции, продолжает вычислять, анализировать, раскидывать по полочкам. Чтобы отключить его, порой требуется целая минута. Но сделав это, ты сразу начнешь ощущать эфир человека - неизбежно! Живой человек (не мертвое тело, не предмет одежды, не фото) - это факел в эфирном поле. Он сияет, сам не замечая того. Свет имеет разные оттенки, исходит из различных точек тела, может быть ярким или тусклым, ровным или мерцающим... И ты видишь, где собрана энергия незнакомца: мыслит ли он напряженно, или страдает от голода, или боится, или тоскует от безответной любви. Эфир выдает нынешнее состояние: здоровье, активность, стремления, ход мысли.
Чтобы заметить и осознать все названное, требуется около двух минут. А потом ты подходишь к нему и говоришь... Ну, например:
- Скажите, сударь, там большая очередь?
Апрельский четверг, ближе к полудню. Улица Жилянская, наводненная машинами, меньше - людьми. Довоенная пятиэтажка налоговой инспекции, от нее вдоль тротуара - матерая кирпичная стена. Парень моложе тридцати, высок, чуть сутул, в черных джинсах, повидавших жизнь замшевых туфлях и элегантной серой куртке. На плече висит кожаная сумка и норовит соскользнуть к локтю, что раздражает парня. Глаза умны, устремлены скорей в себя, чем наружу, губы сдержанной улыбкой выказывают удовлетворение. В левой руке держит книгу, правую вынимает из кармана, и на указательном пальце обнаруживается брелок автосигнализации, а на безымянном - серебряное кольцо. Он прошагал примерно полдороги от дверей налоговой до цветочного киоска на углу, когда мы пересекаем его путь, и Дим спрашивает:
- Скажите, сударь, там большая очередь?
- а?.. - парень едва выныривает из своей реальности и в треть внимания взглядывает на нас.
- Я вот надеюсь сдать отчет, - поясняет Дим, приподняв свою сумку, - но что-то сомнения берут. Как по-вашему, есть ли шансы?
Парень усмехается с видом превосходства и сочувствия одновременно:
- Малы, к сожалению. Там очередь через весь второй корпус и еще по двору в два кольца. А в час прием окончится.
- Интуиция не обманывает, - говорит Дим с оттенком грусти, но умеренным. - Впрочем, и логика мне открыто заявляла, что лучше приходить пораньше.
- Это факт, - соглашается парень. - Я тоже пытался к открытию успеть, но пробки...
Дим кивает и понимающе хмурится:
- Да, утренняя напасть... Зато какое удовольствие вечером водить по городу, не находите? Свобода и скорость!
Парень, очевидно, находит - он слегка улыбается, но и подается вперед, делает нетерпеливый шаг к перекрестку. Дим начинает движение в ту же сторону, соглашаясь: верно, нечего задерживаться - и вдруг добавляет:
- Свободен и легок полет, сам летчик и сам самолет...
Парень на секунду замирает, словно не поверив слуху, и его губы расплываются в улыбке. Делает паузу, похоже, перебирая в уме варианты ответов - сказать ли: "О, так мы фанаты Агаты?", или "Да, погонять вечером - это таки да!", или еще какую банальность в этом роде. Он произносит:
- Я птичка в облаке розовой ваты, - тем самым завершив отрывок. В уголках его глаз появляются искорки.
Дим тоже улыбается и протягивает руку:
- Меня зовут Вадим. Сударь, любите ли вы автоквест так, как люблю его я?
- А я Андрей, - парень сует ключи в карман и сжимает ладонь пситехника. - Автоквест - благородная игра, но сложно бывает собрать достойную команду. Видите ли, сударь, светские люди нашего возраста обыкновенно посвящают вечера семейному лону... точнее, очагу.
- Семья - темница душ, - провозглашает Дим. - Однако могу предложить к вашим услугам команду из трех человек, в равной степени неженатых!
Он живописует прелести автомобильной игры, которая состоится завтрашним вечером, упоминает двух легких на подъем друзей и горько сетует на поломку машины, из-за которой участие в игре для всех троих оказывается под вопросом. Андрей соглашается на роль водителя, и видно, что он с трудом дождался конца Димовой фразы, прежде чем согласиться. Они обмениваются телефонами, жмут руки на прощанье.
Когда Андрей отходит, Дим поворачивается ко мне:
- Предпочитаю "старопрамен", мой дорогой Ватсон.
Я развожу руками - что тут скажешь! За девять минут до того я указывал на двери довоенной пятиэтажки и говорил Диму:
- Четвертый, кто выйдет из этих дверей, согласится провести с тобой завтрашний вечер и прокатить на машине за свои деньги. Если нет - с тебя пиво.
- Если да - с тебя, - согласился он.
- Даю пятнадцать минут, - уточнил я.
Прошло девять. Так что деваться мне некуда.
- Так точно, "старопрамен". Но от пояснений не откажусь.
- Вот сам и поясни.
Я смотрю вслед Андрею, который садится в кабину черного "Сузуки" и вскоре стартует.
- Активность, - говорю я. - Стержень этого человека - активность. Он быстро ходит, быстро думает, никогда не тратит времени зря. Движения порывисты, мимика подвижна, вынимает ключ еще за тридцать метров от машины, в очередях читает книгу. Одежда не дешевая, но обувь давно не чищена, а куртка помята - редко находится время на чистку и глажку. Ты понял, что с таким человеком нужно действовать в темпе, а вечерние автогонки придутся ему по душе.
- И это все?
- Нет. Он умен и с чувством юмора - глубокий взгляд, морщинки от уголков глаз. Потому ты говорил полушутливо.
- И это все?
- Да погоди, дай дух перевести!
- У тебя было предостаточно времени, чтобы все осознать, - голос Дима становится жестким. - Ты назвал второстепенное, но пропустил главное. Ты промахнулся. Он одинок.
- Ну да, - соглашаюсь, - он не женат.
- Нет! - Дим фыркает, как кот, которому брызнули водой в морду. - Не в том дело. Небрежно одет, бледен, плечи сутулые, читает Достоевского, и не просто Достоевского, а "Бедных людей". Если бы ты успел ощупать его, то увидел бы: чувственный центр тусклый, как будто свечку шапкой накрыли. А глазенки-то умные, но, что хуже, с оттенком философской мудрости какой-то. И это в неполных-то тридцать! Друг мой, этот человечек - печальный аристократ в благородном одиночестве. Он из тех, кому и поговорить-то не с кем, ибо невежды, не поймут-с. Он мог бы, пожалуй, заявить, что в страдании душа совершенствуется. Однако, тому, кто ему близок, сознался бы, что не так уж и полезны страдания, не так он глуп, чтобы в это верить, но страдать все равно приходится, ибо таков удел человека мыслящего... Многие знания - многие печали, так вот. А активность, быстрота, гонки - все это вторично. Это компенсация, Владя, спасение в суете.
- И что следует? - спрашиваю я, и превосходно понимаю: следует то, что слона-то я и не приметил.
- Этому Андрею более всего нужна дружба. Общение с человеком, так сказать, его сорта, породы евойной. Я и предложил дружбу: показал, что, дескать, я тоже не без чувства юмора, тоже ностальгирую по сударям и прочим сэрам, ну и, конечно, мы с ним выше этой суеты с налоговыми отчетами.
- Слушай... откуда ты узнал про "Агату Кристи"?
Дим усмешкой сигналит нечто вроде: "поживешь с мое..."
- Мужчина его поколения и уровня интеллекта обязан любить русский рок. Просто не может не любить. Ну, как отцы любят "Иронию судьбы", а матери - "Служебный роман". По части дорог и свободы пришло на ум три варианта песен: "Агаты", Макаревича и Кипелова. Передо мной стоял депрессивный перец, склонный к декадентству - и я выбрал "Агату". Как видишь, не прогадал.
Мой друг удовлетворенно потягивается, заложив руки за голову, и добивается, похоже, того, чтобы в спине хрустнуло. Удовольствие Дим всегда стремится проявлять как-нибудь телесно: потянуться, щелкнуть пальцами, похлопать себя по бокам - затем, чтобы приятные ощущения закреплялись на якорях. А негатив, напротив, Дим не выражает почти никак, кроме одного слова: "свинарство". Но таким, чтобы аж свинарство, я его видел всего пару раз.