Когда солнце посеребрило острые, как клинки, вершины Окружных гор, мы, не торопясь, сворачивали лагерь. Нам казалось, что после принятого вчера решения о возвращении торопится уже некуда: видимо, в Гондолине особо никто не ждал не только меня. Кроты неспешно и печально сворачивали палатки, упаковывали заплечные мешки и доедали зажаренные вчера на вертеле косульи окорока.
В этот момент справа раздалось тройное уханье филина, внезапно прервавшееся влажным хрипом. Кого-нибудь и мог бы удивить крик в это время, но мои соратники, напротив, казалось, ожидали его. Лагерь зашевелился, подобно разворошенному муравейнику: мешки и палатки полетели в стороны, зато в руках, будто бы из воздуха, материализовались двойные секиры черной стали. Хищные, узкие лезвия отливали опасной, темной и густой синевой грозовой тучи. Лишь князь изменил традиционному оружию своего Дома. В его правой руке со скоростью вспышки молнии возник известный всему Гондолину меч Ангуирэл, невольное наследство проклятого отца. Говорят, когда Эол ковал этот клинок, то его ненависть к убийцам родни грела метеоритное железо не менее, чем огонь горна. Этот меч был совсем не похож на обычные короткие, чуть изогнутые, узкие клинки, предпочитаемые синдар. Не был он похож и на мечи нолдор, прямые, яркие и ранящие острой гранью, как и их дела. Это была тяжелая, длинная - почти в два ярда, и широкая, в ладонь в основании, полоса небесного металла, изогнувшаяся под тяжестью гнева ковавшего её, и почерневшая от произносимых им горьких слов. Рукоять, позволявшая разместить обе ладони, в добрую четверть длинны клинка обтягивала полоса черной кожи, о происхождении которой никто не мог сказать чего-либо определенного. Даже Князь не смог бы управится с этим клинком одной рукой.
За время, достаточное лишь для того, чтобы смежить веки, на поляне образовался компактный, плотный стальной клин, острием Князя направленный в ту сторону, откуда слышался сигнал тревоги. Я оказался несколько в стороне, кроме того, я был единственным, выхватившим не клинок, а лук, (и, кажется, единственным, у кого он вообще был), и чьи латы ограничивались шлемом и висящим на спине щитом. Поэтому занять позицию за спинами латников я не счел трусостью: в конце концов, воин Небесной Дуги, способный поднять в воздух двадцать стрел до того, как первая из них поразит противника, не окажется лишним в любом бою.
Вдруг те же сигналы тревоги раздались еще с двух сторон, строй рассыпался и собрался вновь, я оказался в центре ощетинившегося секирами на все четыре стороны света круга. С трех сторон на поляну вышли три колонны орков, штук по пятьдесят каждая: обычно эти существа бегают толпами, но сейчас во главе каждой из них шел огромный орк в полном доспехе. Похоже, эти отряды знали, что такое дисциплина. Каждый из орков-предводителей нес в руках отрубленную голову одного из наших дозорных.
Весь наш строй на минуту окаменел, но головы товарищей, полетевшие в наш строй, словно чудовищные ядра катапульты, в буквальном смысле выбили нас из этого состояния. В следующую минуту со страшным нечленораздельным ревом орки атаковали.
Я возблагодарил своих наставников - годы, проведенные в учебе, не оказались напрасными. Тело само, без участия разума, посылало в набегающую толпу стрелу за стрелой. Пока орки преодолевали тридцать шагов от деревьев, обступивших поляну нашего лагеря, я успел уложить троих. Будто белые хризантемы проросли в левом глазу чудовищной морды каждого из них. Бурый прилив накатил на тонкую гематитовую линию нашего строя. Я не успел испугаться, как этот волна разлетелась о скалу строя Кротов кровавыми брызгами. Ветераны работали словно какой-то механизм: их похожие на кирки секиры откалывали от орочьей руды тело за телом, но и я был небесполезен в этом бою. С расстояния в два с половиной ярда не промахнулся бы и гном. Мои наставники не исключали и такого боя, хотя и морщились, показывая приемы для него: по их мнению, если лучнику приходиться стрелять с такого расстояния, то командиры достойны как минимум судьбы Эола. Зато теперь с моего лука за раз веером слетало по три, а то и пять стрел, и часто каждая из них пронзала не одно орочье тело, и азарт битвы захватывал меня.
Тано, казалось, был везде, он скользил вдоль нашего куцего строя, и всегда оказывался там, где он хоть на миг ослабевал. Его меч порхал как крыло ворона и разил как падающая скала, из-под него разлетались даже не тела орков, а их части.
И, в бушующем карнавале,
Разрывая свои ряды,
Воины Ангбанда в темной стали
Разлетятся куском руды.
Чувствуя поддержку Князя, воины дома, казалось, обретали удвоенные силы: не меньше трети врагов покрыли своими телами прибрежные леса Ривиля, а мы были все еще живы. Не зря говорят, что ни одна толпа дикарей не прорвет настоящего строя.
Моя рука в пустую мазанула по устью колчана. Не смотря на то, что в этот поход я взял двойной запас стрел, он иссяк, словно родник в пустынях Востока. Конечно, наш Дом не лучший в рукопашной, особенно в правильном строю, но просто стоять и смотреть на битву было невыносимо. Я перекинул на руку щит, обнажил наш фамильный клинок и двинулся к строю. Двое Кротов молча расступились, давая мне место.
Мне далеко до Тано, но и мой меч попробовал орочей крови. Они шли напролом, не задумываясь о защите, и клинок, откованный в кузнях Гондолина, резал вражеские доспехи, словно ветошь. Их тела падали одно за другим, как осенние листья под порывами первого ноябрьского ветра. Но вот рядом появился последний выживший предводитель орков, он рычал, тяжело сипел и пускал слюни. Мелькавшая в его руках дубина, увенчанная волчьим черепом, залитым свинцом, заставляла Кротов плясать и уклоняться, и даже их двуручная секира вряд ли пережила бы встречу с нею.
Но у меня-то был щит, весьма неплохой щит мастерских Дома Радуги. Если остановить это мелькание хотя бы на миг, орк обречен. Я чуть выступил вперед и подставил щит под оскал мелькающего черепа. Удар. Щит выдержал. Гондолинская сталь хороша, но моя левая рука просто исчезла. Я совсем перестал чувствовать её, и, ни чем не придерживаемая, спасительная преграда щита склонилась к земле. Следующий удар палицы впечатал мои ребра в мой же позвоночник.
Последнее, что я увидел в этот день - огромная босая орочья ступня, высунувшаяся из наголенника и закрывающая от меня все небо, а последнее что почувствовал - жуткая вонь.