Когда и кем была проложена первая тропка от Великопоженского Скита на Усть-Цильму, никто не знает. Только знают по рассказам родителей, которым рассказывали их родители, а тем - их бабушки и дедушки, что тракт этот всегда строился, выпрямлялся, улучшался, как и их жизнь. Начинается он от Васиной избы, место так называется. Сотни лет здесь стояла кушничья изба, где можно было покормить лошадей, отдохнуть самому. Избы давно уже нет, а название сохранилось.
Много раз я проезжал по этому тракту и в телеге, и в санях, и верхом на лошади, а позже на машине, и каждый раз он для меня был новым, приятным, будоражил воображение, очаровывая красивыми мостами.
Ну, как можно не заметить красоту местности, где приютилась постоялая изба Боровская. Ручей с крутыми боками, покой которого охраняют вековые лиственницы и сосны. Рядом высокий берег реки Пижмы, откуда открывается красивый вид на излучину реки и на домики деревни Боровской? А хариусы, выловленные в устье ручья, а наваристая уха!
Или как можно забыть утес перед деревней Степановской, откуда, как на ладони, в речной подкове лежит деревня Степановская, а слева за рекой сенокосные луга с травами высокими в обрамлении черемухи, рябины, красной, как утренние зори, смородины до самого горизонта, откуда доносится песня:
Баско ходишь, где берешь?
Да дай расписку, с кем живешь.
Я расписку не даю,
Да с кем гуляю, не скажу.
И вот через много лет я снова еду по Пижемскому тракту. За окном машины пробегают знакомые места. Неторопливо льется наша беседа с Захаром Федоровичем, коренным пижемцем, хранителем памяти. Мы с ним одногодки, прошли через войну, близко знали друг друга в молодости и без малого четверть века работали в одной системе. Разговор наш велся о наших молодых годах, о людях, с которыми работали, встречались. Я больше спрашивал его о том, о другом, он с интересом рассказывал. Несмотря на годы, память у него хорошая. Вспомнили мы и Василия с Ириной и их большую любовь.
Проезжая по деревянному мосту через ручей, на котором когда-то стояла мельница, от которой остались два венца плотины, потемневших от времени и отполированных струями воды до зеркального блеска, да вросший в землю развалившийся сруб бани, Захар Федорович чему-то усмехнулся, в глазах заиграли озорные огоньки и он, не уняв усмешки, сказал: "Была у нас в деревне бабка Настя, щупленькая такая, на ногу легкая, хотя время немного сгорбило ее, голову держала высоко, а вот глухота не обошла ее. Плохо слышала бабка Настя, говорить с ней можно было на крикливых нотах, детишки дразнили её: "Бабка Настя - глухая горбуша". Бабка Настя любила париться и на неделе дважды топила баню. Баня была такая же старая, как она сама. Топилась по-черному. Дело было летом. Истопила она баню и пошла париться. Парится бабка на полку, а сенцы бани горят. Набежали мужики, заливают огонь, кричат ей: "Бабка Настя, выходи, горишь". А бабка продолжает париться и кричит в ответ: "Парок-то уж больно баской, еще немного попарюсь..." Вытащили ее из бани чуть-чуть живую, задохнулась она дымом, насилу отходили".
Немного помолчав, он стал рассказывать про Ирину и Василия. Василий месяцами пропадает на угодье по речке Максара, у него там избушка, а Ирина уже больше года живет в Архангельске, нянчится с внучатами. Дочь их, Надежда, работает врачом, а муж ее плавает на корабле то ли капитаном, то ли помощником капитана, всю заграницу объехал. Живут хорошо, квартира в четыре комнаты. Вот так-то, жили как нитка с иголкой, а под старость врозь.
В Замежной, навестив старых приятелей, я зашел к Игнатию Константиновичу, приятелю Василия, узнать, когда Василий обещал вернуться с угодья. Он ответил, что будет на угодье до ноября, праздники ноябрьские он справляет дома, в деревне. Я высказал сожаление, что не увижу его, а мне хотелось бы с ним встретиться. Он ответил: "Коли есть большая охота встретиться, то собирайся, я завтра еду на Максару".
Рано утром я пришел к дому Игнатия. У крыльца стояла лошадь, запряженная в утицы. Игнатий копался возле утиц, проверяя, все ли взял и хорошо ли привязано. Поздоровавшись, мы тронулись в путь. Вез нас, его племянник Гриша.
Лесная дорога только считается дорогой, никто за ней не следит: топи, пни, валежник на каждом шагу. Мы мало где садились, больше шли за утицами, помогая коняге вытаскиваться из топи. Часов через пять добрались до стожка сена, на берегу реки Максары. Дальше, километров двенадцать, надо добираться пешком. Погода не баловала, стояла поздняя осень. Небо целый день затянуто свинцовыми тучами, временами из них сыпался мелкий, холодный дождь. Передохнув, взвалили на спины тяжелые рюкзаки и тронулись в путь. К избушке пришли, когда уже стемнело.
Василий был в избушке, встретил нас радостно. Напоил ухой, чаем. Немного поговорили и завалились спать, переход утомил нас. Игнатий и Василий поднялись рано, и ушли, Игнатий - к себе на угодье, а Василий - проверить ловушки. Вернулся Василий к обеду уставший, но довольный, принес тетерку и три рябчика.
Пока он ходил, я осмотрел окрестность возле избушки. Избушка стоит на бугре в ельнике, возле речки. Место мне не понравилось, оно какое-то угрюмое и наводит тоску. А избушка понравилась. Размером она два с половиной на три метра и высотой около двух. Внутри, с одной стороны стены, сделан топчан для спанья, у небольшого окна стол, сделанный из строганых досок, покрытый скатертью, а на нем радиоприемник. Вдоль другой стены широкая скамейка, в углу на скамейке гармонь. Но самым достопримечательным в избе, была печь, не печь, а камин из камня, очень удобная и для варки, и быстро дает тепло. К избушке пристроены сенцы, в сенцах шкаф из камня, он же и холодильник. Продукты в шкаф кладутся через горловину, которая плотно прикрывается прочной крышкой.
Пообедав и отдохнув, мы пошли на речку проверить рыболовные снасти и немного поудить. Удят на всех речках Пижмы в основном на мушку. Мушки делают из куриных перьев, перья выбирают цветные. Мушки во время ужения меняют несколько раз в зависимости от погоды и времени дня. Удят хариуса. Хариус средней величины, грамм по четыреста - пятьсот. Хариус в этот день брал слабо, поймали всего несколько штук, и вернулись в избушку. Приготовили великолепный ужин: зажарили тетерку и рябчиков, нажарили рыбы, сделали скоросолку и устроили для себя праздник.
Василий много говорил об Ирине, о ее выдержанности, душевной чистоте. С грустью в голосе сказал:
- Моя Ирина - мудрая, заботливая жена и мать, она воспитала и меня, и дочь. Я скучаю по ней и жду, не дождусь, когда она приедет домой.
Пели старинные песни, которые поют на пижме люди многие века. Голос у него хороший, и поет он от души. Потом взял гармошку, заиграл частушки, поет и играет. Отложил в сторону гармошку, сказал, что частушки сам сочинил. Я все их не запомнил, но одна запомнилась:
Шел я лугом, шел я бором,
Все искал зазнобушку,
А она в стогу зеленом
С другом Степкой коротала ноченьку.
Любит он родные места, вспоминая забавные истории, зримо, емко описывает их природу. Рассказал мне и про своего внука Андрюшку. С лаской в голосе сказал:
- Он у меня большой, перешел в шестой класс, гостил у меня этой весной, смышленый такой, проказник.
Немного задумавшись, чему-то и усмехнувшись, продолжил: Я люблю делать чучела зверей, птиц. Даже делал чучела белых гусей для музея. Ну, а этой весной ремонтировал и делал манихи, чучела уток. Когда приехал Андрюшка, решил я его взять поманишить. Утки уже стали прилетать. Пошли мы с ним на озеро Осиное, оно километрах в двух от деревни. Когда утка идет, любит отдыхать на этом озере. Тут и сарай есть, в нем живут люди во время сенокоса. Пришли к сараю рано. Попили чайку, и пошли на озеро делать караулку, ставить манихи. Пока делали, подоспела вечерняя зорька. Сели в караулку и ждем прилета уток, но утка не шла. Надоело нам сидеть, и мы пошли в сарай. Я сделал ему постель и уложил его спать, устроился рядом и сам. Заснул я крепко, разбудили меня солнечные лучи. Встал, вышел из сарая, взглянул в сторону озера и увидел стайку уток, плавают недалеко от берега. Схватил я свою двустволку двенадцатого калибра и, полусогнувшись, осторожно, прикрываясь кустами, пошел к уткам. Кусты кончились, а до уток еще далеко, дробь не долетит. Утки плавают, изредка вытягивают свои шеи. Пополз я по-пластунски, как в армии учили, близко подполз, успокоился, прицелился в кучу уток и выстрелил, у трех уток головы полетели, а другие утки сидят, не летят. Тут только дошло до меня, что стрелял-то я по манихам. Разозлился не на шутку, побежал к сараю, по пути сломал вицу тонкую, гибкую, влетел в сарай и к Андрюшке, а его нет. Я кричу ему: "Выходи, все равно найду и надаю". Начал бегать по сараю, искать его, подбегаю к тому углу, где он спрятался. Он понял, что если будет сидеть, дед его поймает, и выскочил из угла подбежал к столу. Стол большой, стоит посреди сарая, я за ним, он от меня, так и бегаем вокруг стола. Пока бегали, злость-то и во мне прошла. Я остановился, сел на скамейку и стал над собой хохотать. Андрюшка постоял, поглядел на меня, подошел ко мне, сел возле меня и тоже хохочет. Нахохотавшись, я спросил его, когда он перенес манихи?
Как только ты заснул, ответил он, встал и перетащил манихи поближе. Утром проснешься, в окно глянешь и увидишь, уточки плавают, полезешь стрелять".
Я его погладил по голове за сообразительность, но по спине вицей прошелся, приговаривая: "Это за маних, целых три пары надо выбрасывать. А раз меньше будет маних, то и меньше надежда, что утки сядут.
Три дня я гостил у него в охотничьей избушке на Максаре. Он проводил меня до стожка, а дальше на Замежное я дорогу запомнил.
Вернувшись в Усть-Цильму, сделал свои дела и улетел в Сыктывкар. Прошло несколько месяцев, стал я перебирать записки в своей записной книжке, увидел записи об избушке на Максаре. Ярко предстала во всех подробностях недавняя встреча с Василием в его угодье, и мне захотелось рассказать о нем и Ирине.
Глава II
Ирина
Любовь к Ирине пришла в последний год учебы в Усть-Цилемской средней школе. Василий уже закончил ее и жил дома в Загривочной, работал в тракторной бригаде лугомелиоративной станции и готовился поступать в Кировский сельскохозяйственный институт. В Замежной жил у тетки, когда бригада работала в колхозе Калмыкова. Нравился Василий Ирине. Из парней Замежной школы он был самым рослым, самым красивым, самым начитанным, самым рассудительным и самым веселым. Все девчонки седьмого и восьмого классов были в него влюблены. А он ни на кого из них не обращал внимания, такой заноза, загривочный недоумок. Да и в средней школе девчонки вздыхали о нем, приставали к нему со своей любовью. Особенно приставала Надя из деревни Уег, с такой складной точеной фигуркой, карими, жгучими глазами и длинными черными, пречерными волосами, заплетенными в толстую косу. Она ему проходу не давала. Хотя все парнишки были без ума от нее. На школьных вечерах она была первой плясуньей и певуньей. А ему хоть бы что, ходит за своим Иваном, как телок за матерью.
На весенние каникулы Ирина приехала домой и случайно в библиотеке встретила Василия. Он уже подобрал себе книги и собирался уходить, когда Ирина вошла в библиотеку. Увидев его, Ирина смутилась: по всему телу прошли горячие, одна за другой, волны, лицо залила краска. Василий видит, как по ее лицу разливается краска, с усмешкой спросил:
- Что это с тобой, Ирина, ты вся как раскаленный утюг.
- А что заметно? - ответила Ирина.
- Как еще заметно, - сказал Василий
Вышли из библиотеки вместе. По дороге говорили о школьной жизни, о деревенских новостях. Ирина предложила Василию сходить в кино, Василий согласился. Так незаметно они дошли до Ирининого дома. Когда Ирина, открыв калитку, пошла в дом Василий с каким-то новым, незнакомым для него чувством смотрел ей вослед. К вечеру похолодало, северный ветер гнал поземку, бросая колючие охапки сухого снега в лицо. Ирине идти в клуб расхотелось, и она, накинув на плечи пуховый платок, с ногами забралась на стул, взяла Куприна и стала читать повесть "Олеся".
Василий пришел в клуб перед кинофильмом, а Ирины нет. Пошел ей навстречу, дошел до ее дома, набравшись храбрости, зашел в избу, видит, она сидит, читает книгу. Он спросил ее:
- Ты что не собираешься в клуб, кино уже началось?
- Холодно, неохота, - встала и предложила раздеться, сказав, - давай лучше посидим дома, я тебя чаем угощу.
Василий помялся немного и сказал:
- Ладно, давай посидим.
В доме тепло. На Ирине было ситцевое платьице, из которого она уже выросла, оно плотно облегало ее стройную фигуру. Ростом она выше ста шестидесяти сантиметров, лицом смуглая, глаза голубые, над ними маленькие, тонкие, черные полукруги бровей. Нос тонкий, средний с небольшой горбинкой, в розовых ярких губах прятался небольшой рот. Когда смеялась, на щеках появлялись ямочки и открывались два ряда белых, ровных, красивых зубов. При смехе тело ее вздрагивало, поднимая высоко грудь с двумя плотными бутонами. Длинные, цвета воды при закате, волосы, широким веером лежащие на плечах, трепетали, играя серебряными блестками. Ноги у Ирины были длинные, стройные, с хорошо развитой мускулатурой, и ходила она плавно, прямо, гордо неся свое красивое тело. Надела фартук цветастый и занялась самоваром. Чтобы он не скучал, дала ему альбом с фотографиями, на стол положила несколько журналов "Крестьянка".
Вскоре закипел самовар, сердито выбрасывая из клапана крышки тугие струи пара. Отложив альбом, он с интересом смотрел за ее действиями. Двигалась она степенно, без суеты, руки делали все уверенно, даже красиво, хлопоча, она тихонько напевала. Заварила в чайник чай, прикрыла полотенцем, нарезала тонкие ломтики хлеба и положила их на тарелку, из русской печи достала шаньги с подливом, сходила в сенцы и занесла соленых хариусов, ловко сняла с них чешую и нарезала кусками. Из погреба достала полную чашу морошки, золотистый цвет которой с запахом меда наполнил о запахах цветов и леса, о щедром знойном лете в эту метельную мартовскую ночь. Когда все поставила на стол, пригласила к столу. Не торопясь, под песню самовара пили чай, болтали обо всем. Так, может быть, и ночь просидели, но ближе к полуночи приехали родители. Они были в гостях в другой деревне.
На другой день они опять вечером встретились. Встречи продолжались всю неделю. В начале апреля Ирина уехала в школу. Любовь любовью, а получить аттестат о среднем образовании надо. С этого момента любовные отношения они поддерживали через письма, которые шли друг другу каждую неделю и были пропитаны самыми ласковыми словами и самыми большими заверениями в любви. Скучали оба и жили встречей, но в таких случаях время, кажется, заснуло.
Всему бывает конец, пришел он и Ирининой школьной жизни. Вот сдан последний экзамен, прозвенел последний школьный звонок. Учителя пожелали своим питомцам удачи на жизненном пути. Осталось последнее школьное торжество - школьный бал, на который приехал Василий. На балу было весело и шумно. Много танцевали, пели и плясали. А когда заполыхало небо и брызнули первые солнечные лучи, покрыв золотом крыши и окна Усть-Цильмы, все пошли на берег реки.
Красива Печора в эти часы! Особенно красива была она сегодня, в эту тихую, теплую летнюю ночь. Сама юность, переполненная счастьем, в белых нарядах высыпала на ее берега радоваться, благодарить и восхищаться ее красотой, купающейся в золотых лучах восходящего солнца!
Какие думы пришли в эти мгновения в юные головы, тайна для нас, но мы от души желаем им больше радостных в жизни дней, чем горьких.
Ирина и Василий, обнявшись, стояли и смотрели на широкую гладь реки, по которой полосами ходила рябь, рассыпая по всей реке серебряные, жемчужные зерна, вдыхали свежий озоновый воздух, вбирая в себя частицу этого могущества и красоты.
Вечером они уехали домой. Деревенская жизнь перед сенокосом до краев заполнена разными хлопотами. Хватало их и у тракторной бригады. Надо было готовить трактора, прицепные тракторные косилки, грабли к сенокосу, завершить план по раскорчевке и мелиорации в колхозе им. Теплякова. Василий, как и все в бригаде, работал с раннего утра до позднего вечера. С Ириной встречался поздно вечером. Встречи их были радостными, иногда затягивались до самого утра. Деревенские все знали об их любви и часто видели их гуляющими по берегу реки или сидящими на высоком берегу Пижмы. Целовались и говорили. Целовались много и сладко, поцелуи туманили сознание, заставляя учащенно биться сердце, гнали горячими волнами кровь по всему телу. Говорили между поцелуями обо всем, но больше о любви и дружбе, мечтали, мечтали о близких днях и далекой жизни, говорили и об учебе. Ирине хотелось быть врачом, а Василий уже определился, годовой трудовой стаж у него есть.
Над их любовью стояло безоблачное небо. И надо же было это чистое, высокое небо любви затянуть черной, рваной грозовой тучей. А случилось вот что: в деревню на каникулы приехала Даша.
Глава III
Даша
Вот Даша и дома, в родной Замежной! Спи сколько хочешь, не надо зубрить латынь, вбивать в память названия болезней, лекарств, не надо бежать в столовку: накормит и напоит мама.
Деревенская тишина, домашний уют после суетной жизни в большом городе для Даши были днями блаженства. Но уже на третий день ее охватило какое-то беспокойство, чего-то стало не хватать, ее потянуло к людям. Вечером, надев свою коротенькую юбочку, белую, отливающую голубизной блузку с вышитой на левой стороне гвоздикой, в белых туфельках на высоких каблуках, чуть-чуть подкрашенная и подрумяненная, пришла в клуб. Клуб большой, построенный недавно, пахнущий деревом и краской, быстро заполнялся людьми. Девки и женщины садились по одну сторону прохода, мужчины всех возрастов - по другую. Она села на сторону женщин на самый дальний ряд посредине, чтоб всех видеть.
В клубе программа постоянная: кино, танцы. Сегодня показывают только что вышедший на экраны фильм "Четверо друзей". Фильм интересный, веселый, большинство зрителей смеялось от души, но были и такие, которые возмущались при виде полуобнаженных мужчин и женщин. После фильма начались танцы под радиолу. Под радиолу танцевали городские танцы: вальсы, фокстроты, танго. Настоящее веселье началось, как только запела гармоника в ловких руках Сергея, тут уж досталось клубным половицам. Любят в деревне частушки с приплясом, любят, и блеснуть умением, ловкостью в русском переплясе. Да и коллективные танцы, такие, как прялица, краковяк, играет каждый со своей картинкой. Ирина танцевала с Василием все танцы, и плясали и пели частушки тоже на пару. Когда плясали на лучшего плясуна, всем понравилась Даша, красиво плясала, да и голос у нее хороший, и сама она ладно скроена, парни так и впились в нее глазами. Девчата попросили Сергея сыграть "Дамский вальс". Как только Сережа взял первые аккорды, Даша подлетела к Василию и пригласила на танец. Ирину тоже пригласил приезжий парень, но она отказалась, стояла, прислонившись к сцене, и зорко смотрела, как ее Вася танцует с Дашей. Каждое близкое прикосновение их отзывалось на ее состоянии, которое отражалось на лице, оно делалось вытянутым, в глазах загорались синие злые огоньки.
После танцев Вася проводил Ирину до дома, минут десять посидели на крылечке и разошлись. Рано утром Василий уехал на работу. Бригада их расчищала мег от пней и валежника на пастбище. Работа спорилась, техника не подводила, очистили большой участок, и вроде никто не устал. Бригадир сказал, что до обеда успеем убрать и эти замшелые огромные пни лиственниц, срубленных лет тридцать назад на строительство моста через глубокий ручей, но тут разнеслось дзиньканье ведра, это повариха звала на обед.
После обеда бригада час отдыхала, кто лежал, кто книжку читал, а кто шел к речке, чтобы искупаться. Василий пошел к речке и на берегу встретил Дашу. Как оказалась тут, знает только она, но Василию сказала, что идет в соседнюю деревеньку.
Почему не по дороге, а по берегу реки, здесь и идти неудобно, камни, и почти в два раза дальше?".
Даша, смеясь, ответила: "Вспомнила детство и беготню босиком".
Васю встреча не огорчила, а, наоборот, сквозь все его тело пробежал теплый, ласковый ветерок. Переглянувшись озорно, они уселись на камне, опустив ноги в воду. Так они сидели, болтая обо всем, несколько минут. Даша подцепила ногой белый камушек, подбросила его кверху и, потеряв опору, заскользила с камня. Инстинктивно схватила Василия за талию и прижалась. В следующее мгновение обхватила его голову руками, стала с жадностью целовать. Целуя, она плавно скользила по камню, так в горячем поцелуе они оказались на земле. О, эти женщины, они всегда добиваются того, чего хотят.
Вася впервые в жизни испытал блаженство, молча делал свое мужское дело и горячо целовал Дашу. Насладившись до устали любовью, они договорились встретиться вечером. Встречи их стали ежедневны. У Василия не стало хватать времени для Ирины. Встречи с Ириной он старался делать короткими, спешными, рассказывая ей о своих делах, чувствах к ней. Нет-нет, да и упомянет Дашу, при этом в глазах его зажигались огоньки. Ирина все это видела, но истерику ему не устраивала, старалась объяснить ему, что на облике и поведении Даши сказалась городская жизнь. Внешне она выглядит лучше наших деревенских девчат, а поведение, эта развязность ей вредит и делает ее чужой для нас. Встречи Васи с Ириной делались все короче и короче, а в один вечер он вообще не пришел. Когда Ирина на второй день спросила его, почему он не пришел на встречу, он ответил, что приболел. Ирину передернуло от такой наглой лжи, она же знала, что Вася был с Дашей, подруги Ирине сказали.
Глава IV.
Утопленница
Смотреть, жить стало невыносимо, и решила Ирина утопиться. Эта страшная мысль забрела в ее разгоряченную голову за неделю до Иванова дня, ночью, когда перебирала в своей затуманенной памяти все встречи и расставания с Василием до приезда Даши. И последние дни, когда Вася при встрече с ней, между ласками часто говорил о Даше, о ее учебе в большом городе, ее веселости, независимости. Это все бесило Ирину, оскорбляло ее. Лучше утопиться, чем все это видеть, думала она. После этой ночи мысль утопиться все чаще и чаще стала посещать ее, она вошла в нее, прогнав остатки страха и жалости к себе.
Недалеко от деревни было большое озеро между двух веретий в зарослях черемушника. Стояли тихие, теплые дни с белыми ночами, была пора цветения черемухи, белый наряд которой окаймлял озеро пышным белым ожерельем. Воздух был напоен крепким ароматом черемухи и разнотравья.
В Иванов день у нас играют Горку, водят хороводы, пляшут, песни поют, бабы, девки трясут свои наряды, переодеваются по два, а то и по три раза. Горка горит, переливается яркими разноцветными нарядами, сверкая серебром и золотом до самой утренней зорьки. Вот после горки, при восходе солнца, она и решила утопиться. Накануне Иванова дня Ирина всю ночь не спала, в уме перебирала свою жизнь. Встала рано с зарей, обошла кругом всю деревню, постояла на берегу речки, заглянула в каждый угол своего двора, много всякой работы переделала по дому. После обеда сходила на Горку, с подружками своими, пела, плясала, а с Василием ходила в хороводе. Пошла и на вечернюю Горку и была на ней до тех пор, пока солнце не ушло за горизонт. Потом незаметно вышла из круга и направилась к озеру, разделась, все аккуратно сложила, перекрестилась на солнце, низкий поклон отвесила в сторону деревни, мысленно простилась со всеми деревенскими, со своими подружками, с Васей, прощения попросила у родителей и вошла в воду. Сначала по колени - вода теплая, постояла минутку и пошла дальше, зашла по шею. Знала, что дальше начинается обрыв, глубина. Думает про себя: "Надо закрыть глаза и открыть рот, чтобы вода попала внутрь. Так и сделала, шагнула и полетела в яму, ушла с головой, вода в яме не прогрелась, холодная, обожгла все тело, ноги ушли в тину по самый живот. Не понимая, что произошло, она выскочила из этой ямы, как ракета при старте, на поверхность и несколькими взмахами рук оказалась на берегу. Схватила свою одежду в охапку и бегом на веретью к солнцу, к теплу. Опомнилась, обсохла, оделась, села на пригорок и давай реветь. Чем больше ревет, тем жальче становилось себя, своего Васю, мать и отца. Не знает, долго ли ревела, сколько время прошло, задремала видно на солнце. Слышит, кто-то трясет. Открыла глаза: Вася, ее Василий. Уцепила его за голову, целует лицо, руки и шепчет: "Люблю я тебя Вася, жить без тебя не могу". Взглянет в его глаза и снова целует, не давая произнести Василию слова. Успокоившись, спросила: "Как догадался, что здесь я?" Василий взял ее лицо в ладони, пристально посмотрел ей в глаза и ответил: "Сердце привело, люблю я тебя, судьбинушка ты моя". Поцеловал в губы и продолжил: "Когда я не нашел тебя среди веселящихся, заныло мое сердечко, в голову ударила мысль, а не случилось ли что с тобой. Побежал к вам домой. Спрашиваю у твоей матери, дома ли ты? "Нет", говорит. И тут, как в кино, перед глазами возникло озеро, уточки, купающиеся в его водах. Веретья в зарослях черемухи. Места, куда мы любили приходить". Прижал ее к своей груди и сказал: "Пойдем, Ирина, домой".
Шли, взявшись за руки, останавливались часто, чтобы поцеловаться всласть и услышать слова любви. Говорил больше Василий, говорил уверенно и нежно о своей глубокой любви к ней: "Знаешь, Ирина, ты мне стала сниться каждую ночь. Вчера ты приснилась спящей. Простыня скатилась с твоей груди, обнажив живот до маленькой темной ямки пупка. Руки вразлет, как крылья лебедушки. Грудь ровно поднимается и опускается, поднимая золотистые сосуды с розовыми твердыми сосками. Волосы раскиданы по подушке. На прекрасном лице блуждает улыбка. Так мне захотелось поцеловать тебя, но я сдержался, боясь прервать твой сон".
- И зря, надо было поцеловать. Ведь и ты мне в это время снился.
Засмеялась, остановилась, повернулась к Василию и одарила его жгучим поцелуем. Василий прижал ее голову к плечу, глядя в ее глаза, сказал: "Я хочу жениться на тебе Ирина, быть твоей опорой до самой кончины. Если согласна, то в воскресенье приду сватать".
Ирина любила его, безумно любила и видела себя, его женой, но не думала, что это произойдет так скоро, сейчас. Как бы сгоняя с себя остатки сна, встряхнула головой так, что разлетелся тугой узел волос на затылке. Волосы рассыпались по ее плечам и стану. Поцеловала Василия долгим поцелуем, в который вложила всю женскую страсть, и ответила: "Я согласна быть твоей женой". Василий довел Ирину до калитки ее дома, постоял, пока она не скрылась за дверью крыльца, и пошел к себе.
Солнце уже высоко стояло над деревней, изгоняя из всех углов улицы ночную прохладу, суля хороший день.
Ирина вошла в избу. Мать деревянной лопатой засовывала в печь поленья. Ирина поздравила мать с добрым утром, поцеловала, села на табуретку возле стола и промолвила: "Мама, я выхожу замуж. В воскресенье, к обеду, Василий придет меня сватать".
Услышав эти слова, Лукерья Васильевна, не выпуская из рук лопату, ощупывающим взглядом осмотрела дочь с головы до пяток и с пяток до головы. Поставила лопату к сожку и села возле стола.
- Когда же ты решила выйти замуж? - спросила она дочь.
- Сегодня, час назад, - ответила Ирина. Поднялась, подошла к матери, обняла ее и заплакала. Глотая слова и слезы шептала: - Мама, я без него жить не могу. Я люблю Василия, и он меня любит. Я это чувствую.
Мать испугалась от таких слов, чуть отстранилась и спросила:
- Ты, что спала с ним сегодня?
- Нет, не спала. Ни сегодня, ни вчера. Никогда я с ним не спала. Но я люблю его и хочу, чтобы он был моим.
- А ты забыла, наверно, что его призовут в армию?
- Нет, я знаю, что его призовут. Я буду женой солдата, и ждать его возвращения.
- А с учебой как? Ты же мечтала учиться, быть врачом.
- С учебой в этом году ничего не получится. Буду работать. А на будущий год поступлю.
- Конечно, без работы сидеть на наших с отцом плечах ты не будешь. А вот где работать? Работа есть только в колхозе.
- Найду работу, не волнуйся, мама, а вот какую, пока не знаю.
Прижалась к ней и промолвила:
- Взрослой я стала, мама. Важнейшее решение умом и сердцем приняла.
Лукерья Васильевна крепче прижала к себе дочь, правая рука медленно гладила голову, перебирала пряди волос.
- Не взрослой ты стала, а женщиной становишься. Женское начало в тебе заговорило, - ответила она дочери.
Леонид Фролович, отец Ирины, в светлое летнее время спит, как птичка, мало. Некогда спать, дела не дают. Как он любит повторять: "Лето зиму кормит". Когда вернулась Ирина, отца уже в доме не было, убежал в кузнецу ковать вилы для метания сена и скобы. К завтраку, а он у них всегда в семь часов, Леонид Фролович вошел бодрый, порозовевший от студеной воды. Любит он ополоснуться утрами по пояс колодцевой водой, а то и искупаться. Вышла к столу и Ирина. Мать подала в мисках кашу, молоко, подогретые, с золотым румянцем вчерашние шаньги и села за стол сама.
Леонид Фролович, сотворив молитву и положив крест, выпил стакан молока, с аппетитом съел перловую кашу. За чаем рассказал о своих планах на сегодня. Ирине сказал, что поедет с ним на пожню. Встал из-за стола. Лукерья Васильевна, чтобы посадить мужа на место и заставить выслушать их, без всяких предисловий выпалила:
- Ирина выходит замуж.
- Как замуж?
За кого он не спросил, знал, что за Василия.
- Вот так, замуж за Василия, - повторила Лукерья Васильевна.
Надолго задумался Леонид Фролович. В голове, как ветер, пронеслась вся его жизнь. Первая встреча и свадьба с Лушкой, рождение сына Игоря и Ирины. Война, возвращение с войны. Работа, работа. Не заметил, когда выросла дочь и замуж вот собралась, свою семью хочет завести. Нравился ему Василий, не пьет, не балует, с людьми добрый, работящий. Хвалят его начальники и люди. Дома отцу помогает. Не часто и не долго живет в Замежной у тетки, а крышу дома заменил и баню подправил. Да и родители Василия, Викул Стахеевич и Василиста Андреевна, нравились ему. Он с Викулом Стахеевичем одного года, вместе были призваны на войну и какое-то время в одном полку воевали под Мурманском. Посмотрел на жену, на дочь сказал:
- Пусть выходит. Только надо все это делать не за углом, а по-божески, на людях со сватовством и свадьбой.
В тот же день Василий сообщил отцу, Викулу Стахеевичу, о своем решении жениться на Ирине и попросил его приехать в воскресенье к двенадцати часам в Замежное, чтобы идти свататься.
Родители Василия знали, что он дружит с Ириной, и их дружбу одобряли, особенно мать Василиса Андреевна. Ирина ей нравилась. Полушутя, полусерьезно она часто говорила Василию, что невеста у него девка видная, небалованная, из хорошей семьи, почему бы ни жениться. Василий соглашался и добавлял, что не только красивая, видная, но и не глупая. Хорошая будет тебе, мама, молодка. Только ведь меня могут взять в армию. Может, после службы лучше жениться, три года быстро пройдут.
- Мы с Ириной говорили об этом. Она сказала, что будет ждать".
- Три года срок большой, ей тогда будет двадцать лет. А у девок семнадцати-восемнадцати лет в голове ветры гуляют. Попадется парень, влюбится и забудет свои обещания. Нет, Василий, если не хочешь упустить Ирину, женись на ней до армии. Пусть она будет наша, моя невестка. Я буду ей помогать коротать время, ждать тебя.
Выбрал он в дружки приятеля Степана и напарника по тракторной бригаде Федора. Степан, дружок его, парень боевой, веселый, принимая приглашение Василия, сказал: "Наконец-то дошло до тебя, что надо жениться". Подумав, добавил: "Такую девку упускать нельзя".
Интересная традиция существовала раньше на усть-цилемской земле. Жениться и выходить замуж разрешалось только по исполнении семнадцати лет. Свадьбы играли после святок. Сватовство начиналось с посылки к родителям невесты свахи, потом шли смотрины, сговор. На смотринах договаривались о дне свадьбы, выбирались дружки. У дружек жениха кафтаны должны быть синие, с нашивкой, ленты на правом плече. У невестиной дружке ленты нашивались на левом плече. Эта традиция в какой-то мере соблюдалась и в пятидесятые годы. В летнее, горячее сенокосное время свадьбы играть избегали, переносили на осень, когда управятся с сенокосом. Да и осенью природа щедрее, стол богаче: рыба всякая есть, кой-какой овощ, мясо, масло.
Традиция - порядок образа жизни и поведения. Она никем не устанавливается, она приживается в мыслях, поступках людей. Подвластна только времени. Нельзя ее навязать, оградить рамками.
Припоминается, прислали в район видного фигурой, барского лицом, такого ухоженного и не глупого, в зрелых годах представителя республиканской власти с рекомендацией избрать председателем райисполкома. Раз верхи велят, народ наш послушный, избрал его депутатом, председателем райисполкома поставили. Правит он районом, ездит по деревням, с местным начальством беседует. Меньше слушает, больше поучает, как дело исполнять, как жить. Приехал в одну деревню посмотреть, как идут сенокосные дела, а деревня вместо косьбы да стогования зародов с лагунами борется, стаканами браги жар сердечный заливает, свадьбу играет. Вызвал предрика в сельсовет председателей совета и колхоза, поставил перед собой и начал отчитывать: "Кто позволил в такое ведро свадьбу устраивать?". Председатель сельского совета пытался обосновать неотложную причину, что, мол, парень местный, офицер, направляется за границу, а туда без жены ехать нельзя. С Катюшей, секретарем дружит, и давно дружит. Собирались осенью жениться, но, как говорят, человек предполагает, а командование повелевает. Пришлось пойти на уступку, разрешить свадьбу.
Приехал предрика в Усть-Цильму, собрал заседание райисполкома. Председателя сельсовета с работы снял и издал постановление о запрете свадеб, продаже водки и других крепких напитков в летнее время. Милиции - уничтожить лагуны, нарушителей штрафовать.
Слава Богу, проработал он в Усть-Цильме недолго, года два, в другой район отправили.
Однажды встретил я его, спрашиваю:
- Какие впечатления сохранились об усть-цилемской земле и людях?
- Не гостеприимные они, скрытные.
- Зря Вы так о них. Все, кто бывал и жил в Усть-Цильме раньше, и сейчас хвалят устьцилемов за доброту, гостеприимство. Может, сами Вы в чем-то не так поступали. Жили не по поговорке: клин не тешут с одной стороны.
В воскресенье после обеда Василий с отцом и дружкой пришли к родителям Ирины. Их ждали. Встретил Викула Стахеевича и Василия Леонид Фролович на крыльце. Пригласил в дом, предложил раздеться и усадил в прихожей за стол. Викул Стахеевич по этому случаю был одет в темный костюм и белую рубашку, на ногах лакированные туфли. Хотел даже в галстуке выйти, да себя почувствовал скованно, снял, расстегнул ворот рубашки, и сразу стало легче. Вытащил из сумки бутылку водки, закуску, рыбники, поставил на стол. Забыв о приготовленных словах, сказал: "Леонид, сватом я пришел к тебе. За сына Василия прошу твою дочь Ирину. Если согласен, давай ударим по рукам".
Леонид Фролович хмыкнул, задумался, как лучше ответить. Выручила его Лукерья Васильевна: "Гостюшки дорогие, в комнату проходите". В комнате был накрыт стол. Когда гости расселись, к столу вышла Ирина. Высокая, стройная, в легком голубом платье, на фоне которого ярче вырисовывались черты красивого смуглого лица с узкими дугами черных бровей, с короной темных волос, забранных в тугой узел на затылке. Василий, как завороженный, впился в нее глазами. По телу катились горячие волны, заливая румянцем его лицо.
Лукерья предложила выпить по стопочке. Когда выпили, закусили, Леонид Фролович сказал: "Мы-то с бабкой согласны, а вот как Ирина, пусть скажет сама".
Ирина, сидевшая с припущенной головой, машинально ложечкой помешивала в чашке чай, сосредоточенно рассматривала чаинки, вращающиеся по кругу, вздрогнула, подняла голову. Собрав все силы в тугую пружину, глядя в глаза отца, медленно, чеканя каждую букву, произнесла: "Согласна я быть женой Василия". Перевела взгляд на Василия, улыбнулась. Василий видит, как лицо ее заливает яркий румянец, на щеках заиграли ямочки, которые всегда сводили его с ума. И он, как безумный, целовал ее губы, румяные щечки с ямочками, голубые бездонные глаза и сейчас насилу сдерживал себя от властного желания поцеловать эти ямочки на порозовевших щечках.
Выпили еще по рюмочке и завели разговор о свадьбе. Свадьбу назначили на субботу пятнадцатого сентября. Будет она в Загривочной, в родительском доме Василия. Договорились о затратах на свадьбу. Решили все расходы делить пополам. Обговорили, кого пригласить.
Когда все было обговорено, дружки, Василий с Ириной ушли, а Викул Стахеевич остался поговорить с Леонидом и Лукерьей о жизни.
Василий и Ирина, уже в новом качестве помолвленных, долго гуляли в тот вечер по берегу Пижмы, любуясь ее красотами. Величава, красива она в любое время. Капризна и своенравна, как женщина, за что и любят ее пижемцы.
Село Замежное обвязала река широкой голубой лентой. Невысокие берега реки застелены темно-зеленым бархатом с зарослями рябины, черемухи, смородины, с плантациями нашей северной розы - шиповника. С обеих сторон голубой ленты реки, бисером рассыпаны разных цветов и оттенков камушки. Иногда попадают до того переливчатые, красиво отшлифованные, что их берут и используют как украшение или талисман-хранитель. В зависимости от времени дня и солнца, камушки и струи текущей воды переливаются, покрывая реку то серебристым, то изумрудным цветом. Временами из воды выбрасываются золотистые рыбки. Все это очаровывает, волнует влюбленных, уводит в сказочный мир, наполняет души любовным нектаром.
То на многие километры река стиснута в обрывистые скалы из коричневого гранита, серого песчаника и белого известняка. Злобно ревет от бессилия сокрушить скалы. Круша об острые камни все, что попадает в ее могучий, бурлящий поток. Даже у опытных рулевых моторных лодок услышав рев порога, появляется страх. Неверующие творят молитву, просят Бога помочь благополучно перевалить через порог.
А ее извилины, похожие на петли силков, которыми ловят тетерок!
Недалеко от деревни Новожиловская есть мег, Яранским Мегом, его называют. Пижма засунула этот мег в гуж. Хомута. Петля, вокруг Мега, более шестидесяти километров, а у основания гужа всего три.
В этот вечер обсуждали они и житейские вопросы. Василий отправил заявление в Кировский сельскохозяйственный институт и ждал вызова на экзамен. Обещали экзамены принимать в Сыктывкаре.
Второй вопрос, который их сильно волнует, о возможном призыве в армию Василия. Ирина высказала свое мнение по этим вопросам. Если Василий поедет на учебу, то и она с ним поедет в Киров, устроится на работу и будет помогать ему в учебе. Если в армию возьмут, будет жить у своих родителей, работать и ждать его со службы.
Летние деньки, как вода в Пижме, быстро текут. В работе да в заботах птицей пролетают время. Мало ведренных денечков Господь отпускает.
Вот и август подходит к концу, брусника поспела, грибы пошли. На перекатах по Пижме ракетой выбрасывается семга. Блеснет серебристой молнией, оставит за собой бурун. Спешит к быстрым перекатам в верховье, чтобы в каменистом дне выбить яму и отложить икру. И, если повезет, семга обессиленная, в язвах и ранах скатится в Печору, доберется до моря и через год вернется снова на Пижму.
Как и северная природа, народ наш неприхотливый, живет реальной жизнью, не тешит душу пустыми мечтаниями. Летом главное - заготовить на долгую зиму корм для скотины: сено, сенаж, силос. Осень придет - все тот же корм, рыбалка, сбор ягод, грибов, уборка урожая с полей и огородов. Снег выпадет - на промысел пошли мужики, дичь, белку бить. Только в праздники престольные да государственные и в темное время зимой, позволяют себе расслабиться, малость отдохнуть.
Скоро свадьба. Родители Василия делают запасы еды, водки. У ближайших родственников на печках поют на разные голоса лагуны с брагой.
По пижемским деревням Замежной, Степановской, Загривочной, как испанка в гражданскую войну, ползет слух: мол, Даша, уезжая на учебу, сказала, что беременна от Василия.
Слух этот змеиным шипением дополз до ушей Ирины, облил грязью вонючей ее душу, тяжелым камнем лег на ее сердце. Всю ночь она ворочалась с боку на бок, мокрой от слез стала подушка, и днем делать ничего не могла. Ходила, как избитая, с бледным, вытянутым лицом, с синими, широкими кругами под глазами. С нетерпением ждала Василия, который сегодня прилетал из Усть-Цильмы. К прилету самолета пошла на аэродром. Василий вышел из самолета с букетом цветов. Увидел Ирину, бросился к ней, протянув руки для объятий и подставив губы с пленительной улыбкой для поцелуя, но Ирина отстранилась, не позволила обнять себя. Василий опешил, взглянул в лицо Ирины и - о, ужас! Не нежность была на нем, не улыбка играла в устах. Прищуренные глаза и побледневшее лицо дышали злобой и ненавистью. Не поздоровавшись, Ирина, как камень бросила: "Пошли".
Пока они шли до подвесного моста через Пижму, Ирина высказала Василию всю боль, горечь, накопившуюся в ее сердце за эту ночь. Под конец разрыдалась. Василий не оправдывался, пытался ее успокоить, становился перед ней на колени, просил простить за совершенную глупость. Убеждал ее, не беременна Даша, врет, со злости пустила слух о беременности, а она поверила. Но все было напрасно. Ирину не переубедишь, что она втемяшила себе в голову, в то и будет верить, пока не обожжется. Ирина остановилась, отряхнулась, словно сбросив с себя все грязное, скверное, оскорбительное. Высоко подняла голову, резко бросила слова: "Свадьбы не будет, прощай!", пошла через реку по качающемуся мосту. Вечером, за ужином, Ирина заявила отцу и матери, что свадьбы не будет. Василий ей не нужен.
- Как не будет свадьбы? - удивился отец, - вчера говорила, что жить без Василия не можешь, сегодня ей Василий не нужен. Ну-ка объясни, какая кошка пробежала между вами?
Лукерья Васильевна догадывалась, из-за чего Ирина так сказала. После ужина собиралась поговорить с дочерью, успокоить. Поэтому сидела и сочувственно смотрела на дочь.
На вопрос отца Ирина ответила: "Разлюбила, не хочу быть его женой, он мне противен".
- Как противен? Я же не слепой, видел, как ты вся меняешься при виде Василия, каким счастьем сияло твое лицо. Нет, тут что-то не то. Рассказывай, что произошло между вами.
- Да ничего не произошло, разлюбила, и все.
- А ты не подумала, что скажут люди, как они посмотрят на нас с матерью. Свадьба будет, и все тут.
- Нет, не будет. Я уйду из дома, уеду из деревни.
- Уже поздно, пора спать, завтра поговорим.
Встал из-за стола и ушел в клеть, где у них стояла кровать под пологом от комаров.
Ирина тоже встала, но мать ей сказала: "Посиди, поговорим". Положила свои натруженные руки на руки дочери и спокойно начала:
- В жизни всякое бывает. Я вот про себя скажу. Счастливых деньков, когда вырастают крылья и не чувствуешь под собой ног, можно по пальцам пересчитать, я их все помню. Жизнь с любимым человеком выстраивается не на любовных утехах, без них тоже не проживешь, но главное - это взаимопонимание, взаимоуважение, которое часто проходит через слезы. Пока твой отец Леонтий не женился на мне, бегал за каждой юбкой. Я тоже сердилась, ревновала, ревела ночами. Такие они мужики, особенно видные, красивые, как медуницы на сладкое, девки к ним пристают. Я не исключаю того, что Василий с Дашей только целовались. Даша - девка не промах, на мужиков падкая, кого хочешь, завлечет и с ума сведет. Навязалась она ему, он попробовал запретный плод, как Адам, потянулся к Даше, чтобы еще и еще раз испытать блаженство любви. Я думаю, любовный дурман у него вскорости прошел. Любит же он только тебя. И тебе, Ирина, его надо простить.
- Нет, мама, не могу я простить его, не могу, - и заплакала. Встала, ушла к себе в горенку.
Утром Лукерья попросила Леонтия не заводить разговор о свадьбе. Накормила мужа и дочь и отправила на работу. На дорожку еще раз шепнула мужу на ухо не заводить разговор с Ириной о Василии. Вечером Василий пришел к Ирине домой. Вся семья была дома, собирались ужинать. Лукерья Васильевна предложила Василию раздеться и поужинать с ними. Василий разделся и вместе со всеми сел за стол между Леонтием и Ириной. Затем встал, глядя на Ирину, сказал: "Прости меня, Ирина, что я причинил тебе боль, увлекся я малость Дашей. Люблю же я тебя, Ирина. Не жить мне без тебя. Простите и вы, Леонтий Фролович, и вы, Лукерья Васильевна".
Ирина молчала. Мать, отец, Василий смотрели на нее и ждали, что скажет она. Лукерья Васильевна прервала затянувшее молчание: "Что молчишь, Ирина, отвечай".
Ирина не глядя ни на кого, ответила: "Нет. Уходи". Так, не притронувшись ни к чему, Василий вышел из-за стола, оделся и ушел. На следующий день после работы он уехал в Загривочную, домой. В начале сентября из военкомата пришла повестка о призыве на военную службу.
Каждый месяц писал Василий из далекой Германии по четыре письма Ирине. Каждую неделю Ирина получала письмо. Не вскрывая, клала его в черную шкатулку, на крышке которой птицей в снежной карусели летела палеховская тройка.
Из дома Ирина не ушла. Первое время отец сердился и редко с ней разговаривал. Мать же стала ближе, Ирина советовалась с ней, разговаривала обо всем, кроме связанного с Василием.
Лукерья Васильевна знала, что Ирина каждую неделю получает письма от Василия, знала и то, что, не распечатывая их, складывает в шкатулку. Но разговор об этом не начинала, надеялась, дурь пройдет у дочери, и сама расскажет.
Однажды зимой после Нового года завела разговор о письме племянника Спиридона. Спиридон служит на заставе в горах Киргизии. Пишет, горы так высоки, что летом на вершинах снег лежит, а в долинах розы цветут. И звери здесь не такие, как у нас, по снегу да по горам, как белки скачут. Близко видел яков, они все в шерсти, ноги короткие, на вид неуклюжие, а по снегу глубокому и по горам ползают ловко. Пишет, что скучает. Обижается на Таньку, редко, мол, пишет. Ирина на ее рассказ никак не прореагировала.
Еще осенью Ирина устроилась на работу. Устроилась случайно, заведующей Замежным сельским клубом. До этого была в больнице, санитаркой просилась, отказали. В сельпо ходила, спрашивала, не надо ли продавца. Сказали, надо в Степановскую. В Замежной есть вакансия кладовщика, но она согласия пока не дала. По дороге домой зашла в сельсовет за справкой о семейном положении. Секретарша сельсовета, Екатерина Петровна, глянула на Ирину и говорит: "Ты, Ирина какая-то сегодня не такая, чем опечалилась?". Ирина рассказала, что ищет работу: "Была в сельпо, предложили продавцом в Степановскую или кладовщиком на склад в Замежной. Я пока согласия не дала". Екатерина Петровна обрадовалась, лицо ее озарилось участием и добротой. Встала из-за стола, подошла к Ирине, обняла ее и, как мать, сказала: "Есть у нас, Ирина, работа как раз для тебя, заведующей клубом". Светлана, завклубом, берет расчет и уезжает. Ирина растерялась, испугалась, не знает, что и сказать. Екатерина Петровна крутанула ее лицом к окну и сказала: "Берись Ирина, у тебя получится". Усадила на стул, сама рядом села:
- Вот-вот придет Евдокия Матвеевна, и мы тебя сейчас же оформим.
Вскоре пришла Евдокия Матвеевна, председатель сельского совета. Как только она разделась, секретарша выпалила: "Я нашла заведующего клубом, вот она перед вами, Ирина Мяндина". Евдокия Матвеевна поздоровалась, улыбнулась Ирине и сказала: "Я и сама хотела предложить Вам должность заведующей. Соглашайтесь, Ирина, из Вас получится хороший клубный работник. Характер у Вас есть, петь, плясать любите. Вспомните школу, какой Вы выдумщицей были, как тянулись к Вам сверстницы? Беритесь за клубное дело. Хлопотное оно, конечно, но оно по Вашему характеру, не пожалеете".
- Но я же не знаю клубную работу.
- А что Вы знаете, пока ничего. Школа закончена, началась трудовая жизнь, и любая работа для Вас чистый лист, который пришло время заполнять. Смело вступайте на трудовую стезю, начнем ее с клубного работника. Мы будем помогать, чем сможем, отдел культуры поможет. Подучишься на курсах, семинарах. Так что берись, не робей.
Вот и год прошел. Ирина увлеклась работой, почувствовала свою нужность людям. В клуб на огонек стали приходить не только молодые, холостые, но и семейные, люди средних лет.
В праздники со сцены клуба в переполненный зрительный зал лились многоголосным потоком не только старинные, но и веселые современные лирические песни. Разыгрывались небольшие юмористические сценки. Были выступления гимнастов, озорной, как вихрь, русский перепляс. Что-что, а песни петь да в пляс пойти пижемцы умеют. Одарил их Господь красивыми голосами. Даже в Усть-Цильме самые голосистые как на Горке, так и на сцене Дома культуры - выходцы из пижемских деревень.
На смотре художественной самодеятельности пижемские артисты всегда занимали призовые места. Ирина радовалась за складывающийся коллектив, принимала похвалу районного жюри, но в душе была недовольна собой. Она и ее коллектив показывали все то же самое, что и другие коллективы, только чуть-чуть лучше. Не было своего лица, своей изюминки у коллектива.
Как-то раз весной, обсуждая новую концертную программу, долго засиделись в клубе. Девчонки высказывали свои предложения, спорили. Ольга Чупрова читала написанную ей сценку инсценировки на бытовую тему, где девушки с вышивкой и вязанием сидели на лавках в большой избе, припевали парней к девушкам, а парни выбирали себе невест. Припевки веселые, оголенные, сценки смешные. Кто-то из девчонок сказал: "Давайте поставим эту пьесу и назовем "Смотрины". Ирина и Сергей, баянист клуба, предложение поддержали. В ходе репетиций инсценировку переделали, перекроили. Из тесных стен избы вынесли на просторы Пижмы, ввели розыгрыши и песни из посиделок, фрагменты горочных игр. Сшили из парчи, атласа и шелка сарафаны, рукава и короткие. Купили разных расцветок платки. Деньги на материал дали сельсовет, колхоз и сельпо. Назвали представление "Пижемские посиделки".
Перед премьерой "Пижемских посиделок" волнение переполнило сердца артистов. Смотреть, оценивать их будут те, у кого они учились, записывали песни, многократно слушали напевы и наблюдали манеру исполнения, обучались умению одеваться, двигаться, держаться в старинных одеждах, отрабатывали порядок и последовательность игровых фигур.
Слава Богу, все обошлось благополучно. Каждый номер был принят зрителями на бис. Завоевали они и усть-цилемского зрителя, и не только. Выступления фольклорных коллективов Усть-Цилемского района приехали смотреть и оценивать гости из Сыктывкара и Москвы. Всем понравилась усть-цилемская Горка, красочные, огнистые наряды глубокой старины. Особенно очаровали гостей "Пижемские посиделки", напевные, чистые голоса, мягкие плавные движения исполнителей. Руководитель московской группы, встретившись с пижемскими артистами, пригласила их в Москву, чтобы увидели москвичи женские и мужские наряды XVI-XVII веков, горочные игры глубокой старины, изящную манеру исполнения, павлинью плавность движений, которые тонко подметил великий Пушкин: "Выступает, словно пава, а как речь-то говорит, словно реченька журчит". Знает москвичка, что с деньгами в деревнях туго, поэтому заверила: "Все расходы, связанные с поездкой и пребыванием в Москве, Минкультуры возьмет на себя". Услышав такую похвалу и приглашение в Москву, надо бы счастливчикам прыгать, смеяться, бить в ладоши, обнимать друг друга, одним словом, радоваться, ликовать, а они притихли. Не могут сразу сообразить, понять, что их, и только их коллектив пригласили в Москву. Когда из Москвы пришло приглашение, районное руководство включило в состав пижемцев несколько исполнителей горочных песен из усть-цилемского Дома культуры. Посмотрев "Пижемскую посиделку" на московской сцене, руководительница группы разочаровалась: куда девалась изюминка, очарование? Даже ругала себя, почему доверилась чиновничьему вкусу.
Сценарий "Пижемских посиделок" писали Оля Чупрова и баянист Сергей Мяндин.
О Сергее
Есть люди, в которых природа вложила не только гармонию тела, красоту лица, доброе, чуткое сердце, но и наделила талантом. К числу таких самородков можно отнести Сергея Мяндина. Творец по крупинкам собрал все даровитое, что проявилось в пижемцах за многие поколения, и вложил в Сергея. Не учился он музыке, не знал музыкальных нот, и из родителей его никто не играл ни на гармошке, ни на баяне. Разве только на балалайке кто дрынкал для себя и для подвыпившей компании. А Сергей играл, тонко чувствовал инструмент. Услышав радио (тогда в деревнях было только радио, да стали появляться радиолы с проигрывателем), уловив все тонкости мелодии, тут же воспроизводил музыку песни и своеобразно исполнял. Старинные пижемские песни не имели нот, но в обработке и в сопровождении баяна Сергея звучали мелодично, с плавными переходами на два-три голоса завоевывали сердца и души слушателей. И сочинительство ему было не чуждо. Имея богатое воображение, внутренним чутьем угадывал, как должен поступить и показать действие в данной ситуации исполнитель. Он ставил пьесы.
Не суждено было раскрыться таланту Сергея. Теплым днем на глазах многих односельчан перевернулась плоскодонная лодка-пижемка. Окончилась жизнь Сергея Мяндина.
Начатое Ириной Мяндиной и Сергеем Мяндиным творческое развитие самодеятельных артистов разрасталось, поднималось на новые высоты мастерства. Песни, игрища бабушек, дедушек и отцов с каждым поколением, как бриллиант, играли новыми гранями, радуя живущих.
Письма
Ирина уже год учится заочно в Ленинградском институте культуры, учится на хореографа. Мечтает ставить свои танцы, используя местное танцевальное мастерство и самобытный усть-цилемский фольклор. Вернувшись после сессии, домой, она увидела на столе горенки высокую пачку писем от Василия, аккуратно перевязанную алой лентой. Взяла стопку писем в руки и заплакала. Сидела, не раздеваясь, перебирая в памяти свою неуклюжую любовь. Слезы крупными каплями падали на стопку писем. Развязала бантик, аккуратно завязанный мамой, и вскрыла мокрый конверт, не торопясь, вынула два тетрадных листа, исписанных мелким почерком, разгладила их руками и стала читать. Прочитав письмо, разделась, умылась и села за чтение писем, которые заполнили шкатулку и картонную коробку. Читала, не выходя из дома, до глубокой ночи.
Из писем Ирина узнала, что Василий служит в танковой части механиком водителем танка Т-34. Любит ее и сильно скучает. Ждет, не дождется получить от нее весточку. Что служить ему осталось меньше года. После службы приедет туда, где будет она, Ирина. Пишет о Германии. Дороги в Германии хорошие, даже очень хорошие, сеткой изрезали страну. В селах домики как игрушечные, сделаны аккуратно, с любовью, во дворе все прибрано, подрезано. Воровства нет. Деньги немцы считать умеют. Одежды, обуви в магазинах навалом и недорого.
С этой ночи все переменилось в душе Ирины. В далекую Германию к Василию пошли письма. Писала их Ирина каждый день, как и каждый день на протяжении долгих двух лет всегда помнила Василия, образ его носила в своем сердце.
Встреча.
Василий домой вернулся в августе. Демобилизовали его досрочно, часть, где он служил, попала под расформирование. Большую часть офицеров уволили в запас, а солдат демобилизовали. Целые подразделения уволенных солдат во главе с командирами уехали поднимать целину в Казахстан и Западную Сибирь. А он - домой, на Пижму, к своей Ирине.
Из Москвы до Усть-Цильмы Василий добрался за один день. В шесть часов утра вылетел в Сыктывкар, в девять часов - из Сыктывкара, в одиннадцать был в Усть-Цильме. А вот домой на Пижму сразу улететь не смог. Хотя на Замежное уже ушло два борта, по расписанию еще два рейса. В зале ожидания аэропорта, как в Сыктывкаре, негде присесть. Хорошо, день теплый и без дождя. Пассажиры кучками толпятся возле здания. Наговорился он с земляками, от новостей вспухла голова. Узнал, Ирина дома. Среди пассажиров много пожилых, даже старых старушек и стариков. У Василия была привычка разглядывать людей, подмечать что-то особенное, присущее только этому человеку, разгадывать, кто он, куда едет и с какой целью. Вначале он подумал, что старики и старушки приезжали в Усть-Цильму в больницу, но из разговоров понял, мало, кто из них в больницу прилетал. Большая часть пожилых людей приезжала в гости. Билет-то до Замежной стоит всего два рубля. Такая же цена билета на Трусово, на Хабариху, Бугаево. На Окунев Нос билет стоит чуть подороже - пять рублей. Самый дорогой билет - в Новый Бор, семь рублей пятьдесят копеек. Вот и ездят старушки, как дома в деревне в гости ходят, поговорить да чайком побаловаться. На последний рейс, по счету четвертый, Василия посадили. Через тридцать минут "Аннушка", простилая тугими струями воздуха шелковистую траву широкого луга возле Пижмы, остановилась. Из домика вышел Леонид Аньшуков, начальник площадки. Со стороны тракта Загривочная - Замежное, громыхая на неровностях, коптит телега. Мужик вицей подгоняет лошадку. Когда телега подкатила ближе, Василий узнал своего отца. Трудно на бумаге выразить душевную радость, ощущение встречи любящих отца и сына после долгой разлуки. Только можно описать, как они прижимали друг друга, да услышать слова: "отец", "сыночек".
На улице возле дома Василия встречала мать Василиста Андреевна, милые, душевные односельчане, любопытные пацаны. Пацанва руками старалась прикоснуться к военной форме, к черным погонам с эмблемой танка и широкой нашивкой, к гвардейскому знаку.
Василий боготворил свою маму, прижался к ней, стараясь слиться не только телом, но и душой, вобрать в себя, ее мудрость. Когда услышал материнские слова: "Вот и дома сыночек", ощутил магнитную силу родного очага, прослезился. С каким-то глубоким чувством целовал ее жилистые, в мозолях ладони.
Вошли в дом. В избе, как и почти три года назад, все было по-старому. Все тот же стол, крепкая покрашенная лавка, шкаф и наблюдник, полный тарелок, чашек, русская печь с просторной лежанкой, где отогревал промерзшие ноги и спину. Разделся. С куском ржаного хлеба выпил дыльницу скисшего со сметаной молока, пошел с отцом в баню.
В дом, как ветер, влетела Ирина, возбужденная, раскрасневшаяся от быстрой верховой езды.
- Где Василий?
- В бане с отцом, - ответила Василиста Андреевна.
Напарившись в удовольствие, Василий облился холодной, колодезной водой из шайки. Надел спортивные брюки, белоснежную шелковую футболку, пошел в дом. Не успел перешагнуть порог избы, очутился в объятиях Ирины. Ирина целовала и горячими слезами поливала Василия грудь, шепча, как молитву, слова: "Любимый, сердечный мой..."
Когда пришел отец, Василий раскрыл чемодан и раздал подарки. Маме подарил платок и янтарное ожерелье, отцу - флягу, зажигалку и свой солдатский ремень, Ирине - модную сумочку с бляшками, замочками, прибор по уходу за ногтями и духи "Красная Москва". Потом пили чай, много говорили, долго сидели, несколько раз подогревая самовар. Ирина осталась ночевать, и спала не одна, а с Василием. Это была их первая ночь в долгой счастливой жизни. Василий был первый и единственный мужчина у Ирины. Как прошла эта ноченька, не нам ее описывать, эту их ночь на сеновале, под пологом, в кромешной темноте осенней ночи.
В середине сентября Василий и Ирина уехали в город Киров. Василий поступил на вечернее отделение факультета механизации Кировского сельхозинститута и устроился на работу в опытном хозяйстве института трактористом. Ирина - в Доме культуры машиностроительного завода по улице Розы Люксембург.
Прошло пять лет. Встретил я Василия в Ухте. Работал он тогда главным инженером в одном из совхозов Ухты. Ирина, в ухтинском Дворце культуры. У них было двое детей, сын Станислав и дочь Надежда. Жили в трехкомнатной квартире по улице Мира. Потом долго мы не встречались.
Идут автомашины, автобусы, легковушки по новому тракту, через Синегорье. У бывшей деревушки Абрамовской по склизкому дну порога пересекают реку Пижму, старым трактом идут дальше на Загривочную до Замежной. По другую, левую сторону реки, натружено урчат, выбрасывая клубы сизого дыма КАМАЗы, "Уралы", груженые щебенкой. Отсыпается полотно дороги нового тракта на деревню Верховскую до карьера, где машины мельчат скальные глыбы. И кто его знает, может, от Верховской тракт протянется до бокситового рудника. Пойдут тогда машины, как самолеты по меридиану, на Ухту, Емву, Сыктывкар. Шоферы, пассажиры будут рассказывать истории, описывать мало знакомую для нас жизнь и вечные, повторяющие и новые сюжеты любви, неотъемлемой спутницы человеческого бытия.