Сумароков Алексей Андреевич : другие произведения.

По Печоре-реке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   По Печоре-реке
   Утром в шесть часов пароход "Советская республика" набирал скорость. Плыть ему по широкому печорскому раздолью верст семьсот до самого студеного моря. Первые сто с лишним верст шли без остановок. В селе Усть-Усе стояли три часа, команда грузила дрова для топок, а Иван совершил небольшую экскурсию по Усть-Усе. Село, как и Канин, стояло на высоком правом берегу реки Печоры, у слияния реки Усы с рекой Печорой.
   На рейде, ближе к берегу, суда, баржи. На берегу рыбацкие деревянные лодки.
   От дебаркадера на гору вела крутая лестница с маленькими площадками. Иван по ступенькам забрался на кручу; ступенек здесь больше, чем в поселке Канине. С высоты далеко во все стороны просматривались реки Печора, Уса.
   Двухэтажные здания с двумя-тремя подъездами сгрудились на берегу, ближе к пристани. В одном из них Управление Печорского пароходства, раньше оно размещалось в Усть-Цильме. Дальше вглубь и вдоль реки Усы разбросаны, как грибы на бору, крестьянские домики с разными пристройками. Проходя мимо домика, покрашенного в розовый цвет, Иван увидел у калитки рыбака, перекладывающего из корзины в ведро сигов. Хозяин домика кричит рыбаку: "Прошлый раз у тебя рыба пахла керосином, может, и эти сижки пахнут?" - Рыбак: "Нет, эти не пахнут, они выловлены в другом озере, в нем керосина нет". "Вот это да, в озере вода пахнет керосином!" - подумал Иван.
   Через много-много лет он прочитал в газете про большую нефть по реке Колве и о строительстве города Усинска вблизи деревушки Колва.
   Село славится рыбой - нельмой, сигом, ряпушкой. Местный рыбзавод производит рыбные консервы.
   Географически село Усть-Уса находится рядом с Полярным кругом. Взгляните на карту: от города Печоры река течет на север параллельно примерно с 57-м меридианом. От устья Усы Печера плавно уклоняется на северо-запад, а от деревни Захарвань повернула на юго-запад и течет так до поселка Щельяюр. От Щельяюра до Усть-Цильмы Печора катит свои воды на запад, от Усть-Цильмы резко сворачивает на север и широкой трубой выливается в Печорское море.
   Между географами долгое время шел спор, какую реку считать истоком Печоры: Усу или реку, берущую начало с Северного Урала и текущую до села Усть-Уса, где они сливаются. От села Усть-Уса до устья река с незапамятных времен называлась Печора. Река Уса в старину тоже слыла Печорой. По этим рекам предприимчивые люди шли за Камень (Уральские горы) в богатые сибирские земли, в знаменитую Мангазею. Шли за мехом соболиным, камнями изумрудными для поделок и украшений, за серебром и златом. Городок Мангазея находился за широкой Обью, на реке Таз, поближе к современному Норильску. Промышленные люди уже тогда приметили медно-никелевые руды, камень горючий в недрах этих мест.
   А о части реке Печоры, от села Усть-Уса до вершины, люди узнали намного позже. Полноводностью реки не уступают друг другу. Река Печора раньше сбрасывает ледяной панцирь и очищается ото льда.
   Уса начинает вскрываться, когда на березах в окрестностях Усть-Цильмы, лист станет в копейку. До Усть-Цильмы усинский лед не доходит, вместо льда несет оплотины желтой пены. Устьцилема говорят: пошла Уса - жди беды. Двенадцать дней прибывает вода, заливая пойму. Бывает и такое: установится теплая погода в заполярье, снег быстро тает, резко поднимается уровень воды в реке Усе - и пошла река. А заледная вода на Печоре еще высокая, и на эту воду пришла усинская вода. Вот уж тогда полощет печорские деревни, даже по Усть-Цильме на лодках ездят. В это время бескрайней выглядит Печора, море-морем. Потом два дня отдыхает, стоит на обмере - и начинает скатываться, убывать. Сначала понемногу, сантиметров по десять-пятнадцать в сутки, а как распадется - и больше метра. Убывает тоже двенадцать суток. Июнь и больше половины июля жители печорских деревень не ходят, не ездят, а плавают на лодках.
   День выдался теплым, безветренным, солнце высоко стояло в светло-синем небе. Иван утомился и вернулся на пристань. До отхода парохода еще целый час. Подошел к мужикам, сидящим на скамейке в палисаднике здания пристани. Мужики потеснились и предложили присесть, Иван достал портсигар и угостил папиросами "Беломорканал". Мужик, рядом сидящий с Иваном, поинтересовался, из каких краев, мест едет и куда?
   - Из Берлина, в Усть-Цильму в отпуск еду. Устьцилем я. Больше шести лет не был дома.
   Мужики говорили о рыбалке, о затянувшемся паводке. Иван спросил про ледоход, большая ли была вода. Мужик, предложивший Ивану присесть, прищурив глаза, с усмешкой ответил:
   - Нас не топило, а вообще-то шла, как всегда, рывками. Накопит силу, взломает, распихает по берегам лед и идет сколько-то, потом опять накапливает силу для рывка. Был затор пониже Захарвань, прополоскало избы, унесло у кого дрова, у кого изгородь, а у одного хозяина - сруб хлева. Не приведи Господь никому крещеному пережить эти заторы, - перекрестившись, закончил мужик.
   - Да, страшны печорские заторы, - сказал Иван. Перед его глазами возникло нагромождение льда на несколько километров, забившее русло реки до самого дна, и деревушка Крестовка, обложенная высоким валом изо льда. Домики в воде под крыши, бабы с детьми и стариками на крышах домов. Три дня летчик Задорнов летал в Крестовку с Иваном, возил продовольствие, а Иван сбрасывал еду на крышу скотного двора. Спасли деревню и людей от гибели ивы, ранее посаженые мужиками. За десятки лет ивы выросли в обхват толщиной, как железобетонные надолбы встали на пути льда. Их срезало льдом, но они отвели поток воды и льда от деревни, чуть левее прорыв глубокую протоку.
   За разговором время пролетело незаметно. "Республика" дала гудок, приглашая пассажиров на судно.
   И снова натружено пыхтит паровое сердце "Республики", ускоряя вращение стальных колес с широкими деревянными плицами. Из низкой трубы, выстреливая плотные колечки черного дыма, белой птицей режет печорскую волну.
   Иван часами сидел на палубе, глядел на широкие плесы, на кружащиеся стайки чаек, на домики деревень и вдруг зашептал стихи:
  
   Плывут по Печоре суда,
   Как звезды, огнями мерцают,
   А крутые речны берега
   Жизнь прошедшего дня отражают.
   По ее берегам лесорубы живут,
   Горняки уголь, нефть добывают,
   По ее берегам пастухи
   Ненцы, коми оленей пасут,
   Рыбаки тянут неводы с рыбой.
   На ее берегах стоят города
   Воркута и Ухта, Нарьян-Мар и Печора.
   Над широкой рекой
   Коми песня плывет,
   И ее подхватили другие,
   Вот татарин про степи поет,
   Украинец Днепро вспоминает.
   Всех сдружила могуча река,
   Печора-река, крутая волна,
   И чайка крылом волну рассекает.
  
  
  
   "Республика" причалила к дебаркадеру в Щельяюре. Всего шестьдесят километров осталось до Усть-Цильмы.
   Поселок раскинулся по косогорам с вязкой, липучей глиной. В осеннюю пору и после дождя в галошах и туфлях не пройдешь. Иван прошелся только до здания пристани, рядом с которой был магазин, торговавший продуктами, промтоварами. В магазине отоваривали речников по карточкам, свободно купить было нечего. Посмотрел на улицу, извилисто ползущую в гору, и вернулся на дебаркадер. "Республика" куда-то ходила и возвращалась, замедлив ход, впритирку причалила к дебаркадеру. Иван отправился в каюту, решил вздремнуть. Не раздеваясь, прилег на койку, но сон не шел лежал, ворочался. Надоело, сел, посмотрел на часы, они показывали 16.00. Прошел всего один час, до отправления еще целых два часа. Взял книгу Пушкина "Капитанская дочка", купленную в Печоре, но до конца не прочитанную. Не столько вчитывался в сложные переплетения жизни Маши и Гринева, сколько думал о Евгении. Она стояла перед глазами, разогревшаяся от работы, вся в сенных кудрях, на берегу озера запрокинув голову, длинные волнистые волосы веером разлетелись по спине. Белая блузка прилипла к телу, облегая тугие груди. Поднимается на носки, вытягивает вверх руки, стройная, красивая, счастливая и, кажется, взмахнет руками и улетит. Иван, завороженный видением, кричит: "Не улетай!" И опять видение: его губы покрывают поцелуями каждую складку ее лица, пальцы скользят по груди, животу... Тугое, податливое, пахнущее молоком и травами тело Евгении, как крепкое вино, заставляет трепетать все его тело... Мысли и сердце бьются в такт, выбивая: скорее, скорее домой, к Евгении.
   По количеству жителей поселок речников не уступает райцентру Ижме. В истории становления Печорского пароходства Щельяюру принадлежит особая роль. Здесь ремонтировали и строили первые баржи и пароходы на Печоре. В глубокой курье зимовали суда; здесь готовили капитанов, механиков, машинистов, слесарей, кузнецов, плотников, столяров. Все печорские речники - от матроса, до прославленных капитанов Семяшкина, Сметанина, Рочева, Хозяинова, Чупрова, вышли из стен щельяюрских учебных заведений.
   Вспомнил Иван, как летом сорокового года шестнадцатилетних устьцилемских мальчишек через сельский совет направляли в Щельяюрское ФЗО. Парни желали учиться, мечтали быть капитанами, а их родители, матери и отцы, трясли справками о болезнях своих чад.
   Иван часто поглядывает на карманные часы, иногда трясет их, прикладывает к уху, проверяет, идут ли. Вроде давно смотрел, а по часам прошло всего пять минут. Но время шло, минуты складывались в часы. Два с половиной часа прошло, как "Республика" в Щельяюре, а осталось стоять ей полчаса.
   В 18.00 капитан дает длинный гудок с тремя подголосками, и "Республика" отваливает от дебаркадера, беря курс на Усть-Цильму.
   Пароход "Республика" достался пароходству от ижемского купца и носил другое название - "Доброжелатель". Перевозил по деревням людей, в объемистых трюмах разный груз, на корме овец, коров. Перевозил все, что требовалось в крестьянском хозяйстве. Отличали "Республику" от других грузопассажирских пароходов типа "Тургенев", "Сыктывкар" большая скорость, узость и кособокость корпуса и зычный, чистый голос - гудок. "Республика" идет со скоростью двадцать километров в час. Слева по ходу остались за кормой шагающие строем по воде домики деревни Усть-Ижмы, а за Бабьим шаром - нерицкие луга Усть-Цилемского района. Лугов не видно, как и островов на реке, все залито водой. Перед Гаревским островом, где фарватер переваливает к другому берегу реки, повстречался буксирный пароход. На длинном тросу, натянутом в струну, тянет шесть барж. Иван прочитал: "Черняк". Смотрит на речного трудягу, а память рисует картину из далекого тридцать восьмого года, тогда "Черняк" тоже тащил шесть барж, но не пустых, как сейчас, а с людьми, загнанными в трюмы. Через закрытые люки вырывалась на речные просторы песня: "Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой..." По палубе расхаживали два солдата с винтовками на плечах и с собакой.
   Справа из-за невысокого мыса высунулись домики деревушки Гарево. При виде их сильнее забилось сердце Ивана: вот они, родные места, куда не раз босиком он бегал к тетке. Пейзажи сменяли друг друга. Из речных глубин на кручу, к беседке, окрашенной в голубой и белый цвета, ползет лестница.
   Теплая волна окатила все тело, когда увидел он два одинаковых симпатичных домика на пригорке - управление и жилье авиаторов, вросшую в землю ремонтную мастерскую с кузницей. Отсюда началась его судьба.
   В извилинах ручья спряталась от людских глаз деревенька Коровий ручей. Только мыс своими плешивыми боками выступает в реку. Этот мыс - сама древность: как утверждают археологи, семьдесят тысяч лет назад здесь жили люди.
   Обогнув еще один мыс, увидел Усть-Цильму вереницей домов уходящими вдаль по берегу реки и карабкающимися вверх по холмам. Иван спустился в каюту, чтобы взять вещи и первым выйти на дебаркадер, где его встречали Евгения и сыновья. Дебаркадер, берег заполнены людьми, Иван не сразу отыскал жену. Подали сходни.
   . С двумя чемоданами и вещмешком за плечами Иван сошел с парохода.
   Евгения птицей метнулась к нему на шею, целовала лицо, глаза, губы, поливая слезами, и шептала: "Иван, Иван, как мы заждались тебя!" Высвободившись из объятий, Иван высоко поднимал своих орлов, Алексея и Матвея, обнимал и целовал отца. Алексей Степанович приехал на лошади, но Иван с Евгенией и сыновьями пошли пешком, а отец на тарантасе вез вещи Ивана и шинель с погонами капитана. Шли по Усть-Цильме, здоровались, обнимались, целовались. Женщины поздравляли его с прибытием на родную землю, многие плакали и говорили: "А мой-то Федор не вернулся, похоронку в сорок третьем получила, геройски погиб за город Харьков..."
   С каждым пройденным метром Иван все больше думал о маме, представляя, какой она стала за эти шесть долгих лет, с похоронками, слезами, недоеданиями, с работой до изнеможения, но представить не мог. Мать рисовалась в его душе такой же, какой он ее оставил. Издали увидел ее сидящей на скамейке, сердце молотом застучало в груди, ноги сами ускорили шаг. Забыв о возрасте и звании, как мальчуган, припустился бегом, чтобы скорее обнять ее уставшие плечи, расцеловать натруженные руки. Все эти долгие годы в душе и сердце носил ее образ. В самые трудные минуты, когда смерть заносила свою костлявую руку над его головой, он вспоминал мать, просил ее защитить от летящих пуль и свистящих бомб.
   На скамейке возле калитки с платочком в руке поджидала мать, Марфа Николаевна. Прохожие здоровались и говорили ей: "Приехал Иван-то, идут они с Евгенией пешком".
   Марфа Николаевна тоже увидела их и, как молодая, соскочила со скамейки, вытянув руки, метнулась навстречу Ивану. То ли от долгого ожидания, а может, от переполнявшей душу радости, сердце ее встрепенулось и замерло. Она без чувств упала на руки Ивана, он, прижимая ее к груди, беспрерывно повторял: "Мама, мама, я вернулся". Из его глаз одна за другой падали крупные слезы, падали на ее грудь, голову. Одна слеза упала на лицо Марфе Николаевне, вернула ее к чувству. Она тихо, со стоном прошептала: "Иван, сыночек, вернулся. Как я тебя долго ждала, молитвы мои и слезы горькие дошли до Бога. Помог Бог вернуть мне тебя".
   Вечером за самоваром собралась вся родня. Выпили по стопке, помянули погибших, умерших. Пили чай, говорили, вспоминали, плакали. Иван рассказал, где воевал, все больше говорил о своих друзьях-товарищах, о летчиках, геройски сражавшихся с фашистами. Родственники рассказывали, как они жили в войну и как живется сейчас. Марфа Николаевна, глядя на сына и зятя Егора, сказала: "А сыночка Петра уже никогда не увижу, погиб, защищая Ленинград" - и утерла платочком набежавшую слезу. Без ноги остался Семен, Егор вот сидит с покалеченной рукой, ушел на задание и не вернулся племянник и крестный Алексея и Матвея, Владимир. "Ну, за что столько несчастий обрушилось на..." Голос ее задрожал и захлебнулся в слезах. Заплакала Софья, не смогла сдержать слез Евгения Горе матери неутешно, тяжелым камнем ложиться на сердце. Отчего матери стареют раньше своих лет.
   Софья, вытирая глаза, продолжила рассказ матери:
   - Голодно жили, робили, не считаясь со здоровьем и временем. Война, надо терпеть. И сейчас не сытно живем. Но больше всего изводило нас отсутствие весточки. Нет долго писем от вас, - тут она взглянула на Егора, - и заныло сердечко. Со страхом ждешь казенную бумагу, эту самую похоронку. А похоронки шли и шли. Каждый день голосила чья-то мать, сестра, жена, а заодно с ней и весь околоток. В Усть-Цильме не найдешь дома, куда не приносили похоронку.
   На третий день Иван с Евгенией прошлись по изношенным тесовым мосткам вдоль всей Усть-Цильмы. Ивану интересно было посмотреть, какой она стала. Дома, родные гнезда, не только не дождались своих хозяев, но и потеряли что-то близкое, привычное, устьцилемское. Не только потемнели и скособочились, у многих нет поветей, хлевов, другие держатся на подпорках, а некоторые чуть не по окна ушли в землю.
   Когда возвращались домой, Евгения спросила у Ивана: "Почему так много без вести пропавших? Сотни устьцилемов получили бумаги с этими словами. Человек - не иголка, и в самом смертельном бою все не погибают. Кто-то видел, как погибли товарищи, они должны были сказать командиру..." Иван на это ответил: "Человек ушел в лес и не вернулся. Искали его, не нашли. Что в этом случае напишешь в свидетельстве о смерти? Пропал без вести в лесу. На войне потеряться проще простого: в болотах Синявина попал в окружение и замерз. Утонул; сгорел в помещении, разорвало на части снарядом и много других причин. Есть и калеки без рук, без ног, они лежат в госпиталях и не хотят никого расстраивать. Их тоже много".
   Ивана часто останавливали, женщины говорили о погибших, называли деревни, города, под которыми погибли их близкие. Спрашивали Ивана, не приводилось ли ему встречаться с Василием, Осипом, Тимофеем, Антоном? Евгении кто с улыбкой, кто с завистью говорил: "Счастливая, дождалась мужа целого и здорового. А мне со своими двумя сиротами до кончины оставаться солдатской вдовой".
   Подошла поздороваться Акулина, а слезы ручьем катятся из глаз. Иван дружил с ее мужем Марком. Она сказала, что Мрак погиб в сорок пятом при штурме Кенигсберга. От горьких слов и слез женщин тяжело становилось на душе Ивана. Он не был виновен в сотнях смертей устьцилемов, погибших на полях сражений, но что-то не давало ему успокоения. Исподтишка буравило его душу и нашептывало: надо бить врага не только храбростью, но и умением, смекалкой.
   Не доходя дома, остановились. Иван повернулся к Евгении, пробежал глазами по ее стану, улыбнулся, прижал к груди. Потом отстранил и поцеловал, слегка сжав ладонями лицо, посмотрел в ее глаза. Из карих больших глаз, как из небесных глубин, лился розово-голубой свет, они были счастливыми, ласковыми, доверчивыми, завораживали его, он тонул в их свете. Целовал губы, лицо, свое счастье, свою ненаглядную Евгению. Снова прижал ее к груди и ласково прошептал: "Как я люблю тебя!"
   Оторвались от поцелуев. Их взору предстала Печора. Водой залито было все заречье: луга, пастбища, заросли ивняка и черемухи. Под водой был и большой остров с избой, овечье вековое пастбище, плоский, длинный, с круто уходящими в реку берегами, столешницей возвышающимися над Печорой. С его берега чудесной выглядит Усть-Цильма!
   - Не знаю, как сказать родителям о нашем отъезде, - в задумчивости сказал Иван. - Опять мама расстроится, плакать будет. А сказать надо.
   - Я тоже думаю об этом. Давай поговорим сегодня. А вот как начать разговор, не знаю. Лучше бы подождать удобного случая, но будет ли он? Надо сказать твоим и моим родителям сегодня-завтра. Больше не тянуть.
   Евгения высказала тревоги, которые поселились в ней с того момента, когда Иван сказал, что они уедут из Усть-Цильмы в Воронеж: "Я постоянно думаю, где мы будем жить, нас ведь четверо". Хотела еще сказать, что город-то у немцев был, и, поди, домов много разрушено, трудно с жильем будет, но промолчала. А сказала: "Нигде я дальше Усть-Цильмы не бывала и не представляю, как буду жить в чужом большом городе, среди незнакомых людей. Домоседка я и трусиха".
   - На завод командирован не один я, едет туда большая группа офицеров, многих я знаю. Знаю ведущего специалиста генерала Виноградова. Он-то меня и пригласил, знает еще с довоенных времен.
   - Все равно боязно.
   - Некоторые офицеры семейные. Вот с ними и познакомимся и сообща будем решать житейские вопросы. Да и завод, наверно, строить будут, а с ним и жилье. Не пропадем, нас же четверо.
   На другой день Иван пошел на аэродром. В мастерской работали незнакомые ему люди, из старых остался только Лазарь Федорович, и тот работал сторожем. Он-то и сказал, что его помощник по кузнице Савелий Носов погиб в 1941 году. Летчики все новые, самолеты другие - П-2. Иван улыбнулся: П-2 он видел и слышал много рассказов о "ночных бомбардировщиках", которые водили женщины. Немцы их "ночными ведьмами" прозвали.
   - Аэродром расширился, - продолжал Лазарь, - взлетно-посадочная полоса чуть не с полкилометра длиной.
   - Когда аэродром-то расширили? - спросил Иван.
   - Летом сорок первого. Собрали из деревень молодежь, за два месяца выкорчевали лес, засыпали ямы, выровняли поле. Зимой, летом в сухую погоду прилетает большой самолет ЛИ-2. Сейчас у нас не звено, а авиаотряд.
   Поговорив с Лазарем, Иван вернулся домой.
   В Печоре вода пошла на убыль, отец с Иваном уехали на рыбалку под Бор. Рыбалка в это время - одно удовольствие, комаров мало. А рыбы серой - язя, щуку, сорогу, окуня - можно взять вдоволь. У костра за ухой Иван и сказал отцу, что через пятнадцать дней он уедет с семьей к новому месту службы, в город Воронеж. Это известие Алексей Степанович принял как должное: "Служба есть служба" - сказал он. Только поинтересовался:
   - А уволиться разве нельзя?

- Можно, но я не хочу. Нравится мне служба, самолеты, новая техника нравятся. Сейчас пошли самолеты с реактивными двигателями. Скорости - как в сказке! Два часа - и ты в Москве!

   Вернулись с рыбалки к обеду в понедельник. Довольнехоньки, две мезенки рыбы засолили. Правда, у Ивана с непривычки болят руки, греб двенадцать километров, на ладонях набил сухие мозоли. Дома была Евгения. Алексей Степанович спросил:
   - Где мать?
   - Мама отправляет на поскотину за реку колхозных овец. Своих овец я уже отвезла.
  
  
   Отозвала в сторону Ивана и шепнула:
   - Я уже маме сказала о нашем отъезде.
   - Как она отреагировала?
   - Спокойно. Сказала: "Раз в отпуск приехал, один не поедет, я это сразу поняла. Вам жить. Живите в ладу, друг друга поддерживайте". Я ей говорю, что боюсь неизвестности, города, боюсь, я же деревенская, устьцилемка. Она стала меня успокаивать: "Сама добрая к людям будешь, и люди к тебе по-доброму относиться станут. Все будет ладно". И привела пример, как струхнула она, когда председатель колхоза поставил заведовать овцефермой.
   Вечером мылись в бане. Евгения натопила ее жарко, докрасна накалила камни, каждое бревнышко отдавало жаром. Иван с отцом пошли париться. Разделись в сенцах, Иван вошел в баню, залез на полок и чуть было не соскочил обратно: доски на полку были, как раскаленная сковорода. Засмеялся и заставил себя лежать. Отец спросил: "Чему смеешься?" - "Вспомнил, как распоротый, вымытый и надрезанный на дольки карась, попав на сковороду, на сожке печи ожил и выпрыгнул на пол".
   Алексей Степанович, напарившись до изнеможения, облился холодной водой и пошел в дом, крикнув Ивану, что пошлет Евгению.
   Долго мылись они вдвоем, парили друг друга, спины терли, целовались. Вроде каждую косточку тела Евгении знал Иван, каждую складку целовал, и не раз, и все равно, увидев его, трепетал. Сердце мощными толчками гнало по всему телу кровь, голова кружилась, глаза сияли от мысли, что он обладатель такого прекрасного тела. Протирая спину, ноги, увидел около масленой косточки маленькое родимое пятнышко, похожее на божью коровку, смеясь, сказал:
   - У тебя так мало грехов, можно сказать, нет их вовсе.
   - Я и сама знаю, что нет у меня грехов, если не считать за грех мою большую любовь к тебе.
   Повернулась на спину, ухватила его за голову, целует и шепчет: "Я твоя, твоя, твоя..."
   ...Не обремененное заботами, время, в кругу любящих друзей похоже на полет птицы. Две недели прошли, как один денечек. Наступил час прощания. Провожать Ивана с Евгенией пришли родители с той и другой стороны, братья и сестры, подружки Евгении. Обняв каждого и получив напутствия, Иван со своим семейством взошел на пароход "Сыктывкар". Вот убрали сходни, проголосил раскатисто отправной гудок, ударили плицы колес по тугим струям реки. Прощай, Усть-Цильма!
   Проводив Ивана и Евгению, Алексей Степанович и Марфа Николаевна отказались от приглашения Софьи зайти к ней, а поехали домой. Алексей повел лошадь в конюшню, а Марфа Николаевна зашла в дом. Прошла в переднюю комнату, сняла сарафан, положила на диван и села на табуретку к столу. Перед глазами внуки Алексей и Матвей, притихшие, прижались к ее бокам. Пальцы ее перебирают их мягкие волнистые волосы. Слезы, как дождевые капли перед грозой, одна за другой закапали на стол. расползаясь, сливаясь между собой, а потом потекли со столешницы маленьким ручейком.
   Алексей Степанович, зайдя в дом, услышал всхлипы и стоны, подбежал к жене, поднял ее голову, увидел припухшее, мокрое от слез лицо и покрасневшие глаза. Подал чашку воды, но взять она не смогла, дрожали руки. Он придержал ей голову и выпоил воду, принес полотенце, вытер ее лицо, руки. Сел возле и сам едва сдержался от слез, услышал: "Вот и остались вдвоем, опустела наша изба, разлетелись дети в разные стороны".
   - Полно плакать-то, разденься, умойся. Я сейчас поставлю самовар.
   Слил из самовара воду, сходил во двор, вытряс из самоварной трубы угли и пепел. Налил воды, из печи достал живых углей, наложил их в самоварную трубу. Поставил вытяжную трубу на самовар, засунув другой конец в тяговое отверстие печи. Пока Марфа Николаевна переодевалась и умывалась, закипел самовар. Алексей ополоснул кипятком чайник, заварил крепкий индийский чай.
   За чаем перебрали всю свою жизнь, прошедшую в трудах да в заботах. Годы свои вспомнили, которые никогда не считали. Годы уже не маленькие, большая часть прожита: Марфе Николаевне пятьдесят пять, Алексею пятьдесят девятый пошел.
   Марфа вышла за Алексея семнадцати лет, вышла по любви. Родители не очень одобряли ее выбор, не ругали Алексея, говорили: "Работящий, но вот хватки нет". Понравился ей Алексей тем, что ласковый, обходительный с ней был, красивый и пел хорошо. И не ошиблась, всю жизнь Алексей к ней ласковый, любит ее, угадывает ее желания. Знала она и его заветную мечту разбогатеть, в люди выбиться. Не осуществилась, перевороты, переделки круто начались в стране и на жизни людской отразились. Обиделся он. От обиды и ушел в конюхи, так с лошадьми и состарился.
   Двенадцать раз рожала Марфа Николаевна, по-разному рожала и в разных местах. Гришку родила летом у стога, год всего прожил, умер. От желтухи умерла трех лет Васюшка. Сразу после родов умер еще один сыночек. Алексей помнит эти роды, боялся, как бы сама не умерла, так тяжело рожала. Хорошо, Степанида дома оказалась и скоро пришла. Не первого ребенка принимала, и та удивилась, насколько тяжело выходил плод из утробы матери.
   А сейчас вот остались одни. Семен в Кронштадте. Ирина с Фатеем - на Дальнем Востоке, в городе Комсомольске-на-Амуре, Фатей председателем горисполкома работает. Светлана в Сыктывкаре, муж Яков погиб на войне, растит сына Петрушу. Иван с Евгений уехали.
   Да, раскидала, разбросала судьба устьцилемов после войны, перемешала кровь в людях. Прислушайтесь к именам и фамилиям: с Дуркиными, Носовыми, Кисляковыми сроднились Дериземля, Бразаускасы, Каримовы. Меняется быт крестьянина, молодежь не хочет носить одежду родителей, в платья, костюмы, куртки одевается, курить стала, в Бога верить перестает. Все эти изменения волнуют Марфу Николаевну, и она часто заводит разговор с Алексеем на эти темы.
   ...Справив дела по дому, Марфа Николаевна уехала за реку к овцам, которые паслись под присмотром напарниц Анастасии Андреевны и Екатерины Ивановны. Вроде бы нечего волноваться, надежные они, за овечек болеют не меньше, чем она, но ей хотелось убедиться, как овцы привыкли к новым условиям. Всю зиму жили в затхлом помещении, а тут на вольной волюшке с травой под ногами, с комарами да слепнями. И пасти надо отдельно, по половозрастным группам. Хлопотно, но надо. Новую породу овец выводим, и выгода колхозу от овец. С такими мыслями она приехала к подружкам на Ушарье.
   Анастасия и Екатерина увидели ее, побежали к лодке. Обнимают, целуют, как год не виделись, наперебой спрашивают, как она себя чувствует: "Поди, опять ревела, как корова, заливаясь слезами?" Она рада их видеть, рада искреннему участию их, выложила все о себе, о новостях усть-цилемских, и спросила: "Как овцы-то?" - "А что с ними? - со смехом ответила Екатерина, - друг на друге ездят, кавалеров ищут, а мы их стережем, не пускаем".
   К концу недели с опытной станции приехали специалисты, привезли сперму, аппаратуру для осеменения. Неделю жили, помогали, учили.
   Скоро лето прошло, короткое оно у нас, осень наступила. Прибавилось забот и дел у Марфы Николаевны. Как всегда, плотники не успели закончить ремонт в овчарнике. Бегает она из овчарника в правление, ругается с бригадиром плотников, просит председателя помочь с ремонтом. Сама со школьниками белит стены, перегородки. Домой приходит до того уставшей, что руки тяжело поднять. Хорошо, Алексей все делает по дому, и корову, когда она не успевает, доит.
   Вскоре перевезли овец. Началась стрижка, выбраковка, забой. И опять долгая зима с морозами, ветрами пронзительными, с перебоями в кормлении. И так из года в год.
   В начале шестидесятых годов Марфа Николаевна вышла на пенсию, заботу об овечьем стаде передала Екатерине Ивановне, на ее место приняла дочь свою, Софью. Многолетний кропотливый труд Марфы Николаевны был высоко оценен Родиной: два ордена, Знак Почета и Трудового Красного Знамени, серебряная медаль ВСНХ, звание "Заслуженный работник сельского хозяйства Коми АССР", "Заслуженный колхозник колхоза им. Батманова".
   В 1962 году умер Алексей Степанович. После смерти Алексея что-то надломилось внутри у Марфы Николаевны, толи душа затосковала, толи сердце не находит покоя. Реже стала появляться на улице, только до Софьи и пройдет. Софья, подружки Катя и Настя забегают ненадолго, с ними и отходит. День, два хорошо себя чувствует, по дому все делает, а потом опять безразлична ко всему.
  

Петр, третий сын Марфы Николаевны

   На годовщину смерти Алексея Степановича приехала с Ермицы старшая сестра Алексея, Дарья Степановна, 86-й год идет ей. Приехала одна, без провожатого, смеется: "Не пускала меня дочь, говорила, куда ты поедешь одна, да еще на самолете, вдруг плохо будет? Пошлю с тобой Мавлину. А я ей: "Одна поеду, ты посадишь в самолет, а там племянница Софья встретит".
   Сидят две старушки в темных платках, перед ними на стене две фотографии в черных рамках - Алексея и Петра. Вытрут слезы платочками, хлебнут глоток-другой чаю из блюдца и снова витиевато, с повторами течет их беседа. Марфа Николаевна рассказывает о последних днях жизни Алексея и его смерти. Умер в одночасье, пришел с конюшни, не раздеваясь, присел на скамейку в прихожей, застонал как-то не по-свойски, она подбежала: голова на груди и не дышит. Тормошила его, за руки дергала, а руки холодные.
   Вытерев платочком повлажневшие глаза, Марфа Николаевна показывает очередную фотокарточку Петра, где он запечатлен с женой и дочкой Инной в белых одеждах на берегу моря. Жена Петра Виктория Демьяновна, врач, единственная дочь известных в Ленинграде врачей Семеновых, работала в медицинском институте.
   "Рос, как все детишки росли в Усть-Цильме, на ум да разум наставляла жизнь да тумаки мои. А если где плохо доходило до ума, то и ремень отца по загривку... Как и все дети, имел обязанности по дому, количество их и сложность увеличивались по мере взросления. Рано научился всему: и на лодке плавать, рыбу ловить, и за скотиной ходить, и лошадью управлять. Про лыжи и говорить нечего, ходить на них начинают мальчишки, как научатся переступать ножками по полу. Зимой учился в школе.
   Рос спокойным, ласковым, не капризничал. Сызмальства был любознательным, все ему знать хотелось. Иногда эти вопросы: как называется вот эта травка? а вон та букашка? - злили меня, я давала ему тумака и говорила: "Учись и узнаешь, как называется травка, где зимует пичуга, что порхает возе дома в поисках травинок для гнезда..."
   Марфа Николаевна сидела, подперев ладонью левой руки щеку, правым указательным пальцем прижимая к альбому угол фотографии, сосредоточенно смотрела на фото, отыскивая живые черточки Петра, оживляя в памяти что-то подзабытое. Вздрогнув, как бы для себя сказала: "Ребятня побежала на реку купаться да удить, а он пошел к дяде Осипу на огород помогать ухаживать за капустой и огурцами. Осип огородному делу научился на опытном поле у Журавского, работал рабочим, ухаживал за огурцами, капустой, луком, морковью, салатами разными. Там и научился их выращивать, в колхозе главным огородником работал и учил молодежь выращивать разные овощные культуры. Петруша целый день мог копаться в земле, прибежит домой - улыбка до ушей, взахлеб мне до вечера рассказывает о мужских и женских цветках, как мужской пыльцой опылять женские цветки, как появляется завязь огурца. Слушаю его трескотню, иногда подшучиваю над ним: "Охота тебе, как червяку, в навозе копаться?" А в душе-то радуюсь: хороший парень растет, в корень крестьянской жизни смотрит.
   Картофель до приезда А. Журавского в Усть-Цильме, можно сказать, не выращивали, а по низовью его называли чертовыми клубнями и выращивать считалось большим грехом.
   Летом тридцать первого года Петр уехал на учебу в Ленинград и больше в Усть-Цильме не бывал. Письма присылал каждый месяц. В 1938 году закончил университет и остался в нем работать преподавателем. Когда немцы стали угрожать Ленинграду, записался в ополчение, погиб, защищая Ленинград, в сентябре 1941 года. В Ленинграде от ран умерла и жена его Виктория Демьяновна.
   Внучку Инночку летом 1941 года увезли с собой в эвакуацию дед и бабушка Семеновы, родители Виктории, которых эвакуировали в Казань. Сейчас Инна со своей семьей живет в Ленинграде".
   Марфа Николаевна перекинула несколько листов альбома и показала фотографию. На ней в скорбном молчании, опустив головы, в темных платках, стоят перед поминальной плитой Пискаревского кладбища, на которой золотом выбито
   : " Дуркин Петр Алексеевич

Дуркина Виктория Демьяновна

Погибли в 1941 году"

   их дочь Инна Петровна и внучка Виктория, за ними, поддерживая их, супруг Инны, Николай Константинович.
   Пять лет прошло с тех пор, как я не был в Усть-Цильме, разные причины тому были, но главная - нехватка денег. Две пенсии получаем, а их не хватает, только на хлеб. Из этих крох приходится помогать дочерям растить и учить внучек. Та и другая работают, им начисляют на бумаге неплохую зарплату, а живут впроголодь: зарплату деньгами не выдают, ее заменили перловка да "ножки Буша". Куда уходят деньги, даже прокурор не берется ответить. Демократы ругают Советы, тоталитарный режим, а при Советах попробовали бы ни только не дать, а задержать на день-два зарплату.
  
   На этот раз ехал в Усть-Цильму с определенной целью. Одна - сходить на могилу мамы, Риммы Алексеевны, поклониться могилам родственников. Их много в разных деревнях. И вторая причина - поговорить с Софьей Алексеевной об ее маме, Марфе Николаевне. Выразить соболезнование Софье о безвозвратной потере мамы, Марфы Николаевны, о смерти которой прочитал в газете. Жалко, рано умерла, могла бы жить да жить. Вон сколько стариков да старух живут, которым за восемьдесят перевалило, не лежат, сами себя обслуживают.

Софья Таничева

   Справка. Софья Алексеевна Носова, 1911 года рождения. Родилась в Усть-Цильме, в ней и состарилась. Работала в колхозе им. Батманова, в Усть-Цилемском совхозе в животноводстве, больше дояркой. Верующая. Хорошо поет, запевала на Горке. Муж ее - Егор Афанасьевич Носов, из Трусово, страше на два года Фронтовик, инвалид войны, без левой руки.
   На высоком берегу реки сидим с Софьей Алексеевной. Беседа наша о ее маме, Марфе Николаевне. Вспоминаем прошедшие годы.
   Софья родила и вместе с Егором вырастила пятерых детей, двоих сыновей и трех дочерей. Видная, симпатичная, сумевшая сохранить свою стать и обаятельность. На жизнь не сетует, принимает ее такой, какая есть. Смеясь, говорит: "Сама дальше захлевья не была, а дети все поразъехались, свои углы имеют в разных концах земли российской. Поближе к дому, в Ухте, живут старший сын Алексей и дочь Марфа. Младший сын Владимир служит в Калининграде, моряк, капитан I ранга". Последние слова произнесла медленно и торжественно, видать, льстит ее сердцу это высокое звание. "Был в гостях прошлым летом, с женой Аллой и сыном Егором. Когда я поставила на стол вместо семги горбушу, он спросил: "Что, в Печоре горбушу ловят?" Нет, говорю, купила в магазине у Леонтия, а в Печоре сейчас мало что ловят, семга перевелась, мелкая пошла и редко попадает. Зельдя тоже мало видим, едим сорогу, язя.
   Ухтинцы Алексей и Марфа приезжают часто, Алексей иной год - по два-три раза. Живут хорошо. Алексей с женой Анастасией инженерами на нефтеперерабатывающем заводе работают, трое детей, две дочери и сын. Дочь Марфа бухгалтером в банке работает. Сказывает, у них в Ухте землячество есть - "Русь Печорская", часто встречаются. Много из района, из Усть-Цильмы живет людей в Ухте. Певчий коллектив большой, она тоже в нем участвует, с концертами ездят. Заправилой в коллективе Александр Журавлев, он баянистом был в Доме культуры, женат на устьцилемке.
   Дочь Александра в Архангельске, работает врачом-травматологом, в тетку пошла: ломает да складывает кости. Из детей одна дочка, большая, учится в девятом классе.
   Тут я сказала, что Александра пошла в тетку Пелагею, я этим хотела сказать только то, что Александру в городе считают хорошим хирургом. А тетка Пелагея была знахаркой, костоправом, старые люди помнят ее, многим помогла. Последние годы ничего не видела, глаза заменили руки, подушечки пальцев уж больно чувствительные были". Рассказала любопытную историю: "Пришла к тетке пожилая женщина, знакомая ей. Жалуется, болит большой палец на правой руке, рука пухнет, ночами не спит. Ходила в больницу к Гинцу, говорит, ревматизм хронический от долгой работы дояркой, примочки велел делать, мазь выписал. Не помогает. Взяла тетка ее руку, пощупала палец, сустав и говорит: "У тебя вывих, а не ревматизм. Завтра будет у нас баня, приходи, я его вправлю". В бане распарила руку и палец поставила, где должен быть".
   Историю эту я раньше слышал от самого А. Гинце, тепло говорил он о природном таланте Пелагеи.
   - В молодость тетки Пелагеи, - продолжала Софья, - врачей не было, лечила она все и вся травами, заговорами. Знала старую грамоту, книги читала. Учил ее грамоте старовер Фрол, родственник Егора.
   Младшая дочь Софьи живет в Усть-Цильме, муж - строитель, окончил дорожный институт, строит дорогу на Окунев Нос, Аввакумову дорогу. Дочь Серафима - юрист, в соцзащите работает.
   Вспомнили мы. Как создавался районный музей, энтузиастов-подвижников Ивана Петровича Рочева, Татьяну Прокопьевну, Агнию Павловну Шуйскую, Якова Носова, цилемского охотника Максима Носова, принесшего много разной домашней утвари, охотничьи самодельные ловушки, чучело кречета. Напомнил я ей о серебряном подсвечнике, который она принесла в музей, а через день пришла Марфа Николаевна и попросила его вернуть, заявив, что это последняя память о роде, привезенная прадедом в Усть-Цильму. Софья улыбнулась: "Мамка меня за подсвечник, как несмышленыша, натрепала за волосы. Сейчас он у меня в сундуке, умирать буду, Серафиме вместе с крестиком передам".
   Долго сидели, смотрели на реку Печору, которая широко катила воды, перемешивала нижние холодные потоки с верхними, прогретыми солнцем. Чайки с криком носились над самой водой, выхватывая друг у друга добычу. Как бы подводя итог сказанному, Софья промолвила:
   - А мы с Егором жизнь прожили с топором да с подойником.
   - Зря так о себе говоришь. Вы заслуженный животновод Республики, вы, как и мать ваша, Марфа Николаевна, вложили много труда в выведение печорской породы овец. Порода достойная, даже в учебниках по разведению скота указано, что печорские бараны имеют вес 80-90 кг, матки - до 50 кг, шерсть полутонкорунная, длиной до 11 см, приплод - 2-3 ягненка.
   - Так-то оно так, а толку от этого ни совхозу, ни государству нет. Не нужные сегодня печорские овцы, их почти не осталось, изводят, считают убыточными. Как без шерстяных рукавиц, носков проживешь при нашем-то холоде? Держат люди овец, но с породой никто не работает. Овцы вырождаются, мелкими становятся, и шерсть грубая, ломкая растет.
   Никак не пойму происходящее. Вон, какой большой Гаревский остров, раньше зарод возле зарода стоял, а в прошлое лето не косили, ветошали пожни. В этом году ижемцам отдали. Мужики по деревням шляются, воруют, пропивают, что есть еще в доме, безработными числятся.
  
  
   Хотела еще что-то сказать, махнула рукой, тяжело, как при прощании с покойником, вздохнула и промолвила:
   - Сердце кровью обливается, когда слышу мольбу почетных, старых людей на нехватку пенсионных копеек на молок и творог, вижу развал и нищету людскую...

Вместо эпилога

   Так же, как и раньше, на зорях пролетают над Усть-Цильмой гуси, лебеди, издавая прощальный крик. Крик надежды вернуться по весне...
   Печора мечется, переваливая песчаные острова с одного места на другое, крушит денно и нощно каменную гряду, последний излом к морю.
   Утрами спешат по своим делам устьцилемы, мычат коровы. Растет и молодеет Усть-Цильма, самое крайнее и самое старое село русичей на Печоре. Стираются памятные знаки на домах, знаки уважения и печали защитникам Отечества и людям, прославившим Усть-Цильму.
   Стоит, постанывая от морозов и злых ветров, дом Таничевых на Советской. Живут в нем внуки Марфы Николаевны и Алексея Степановича. На памятной табличке, прибитой к стене дома, можно разобрать: "Здесь жили: Дуркин Петр Алексеевич, погиб, защищая Ленинград в 1941 году. Дуркина Марфа Николаевна, заслуженная колхозница колхоза им. Батманова".
   Напротив, в скверике, в песочнице, возводят дворцы дети. Живет наша Усть-Цильма.
  
   Светлые ночи стоят над Усть-Цильмой
   Праздник престольный справляет село
   Поляна Народная людьми переполнена
   Сарафаны, кокошники, рипсовы шали
   Радугой ярко горят.
   Под песни старинные Горку играют,
   " Плетень" заплетают, ставят " Столбы".
   " Большая вожжа", как цветы полевые,
   Речкой таежной течет
   Солнце высокое ласково греет,
   Хлебом и травами пахнет земля.
   А песни любимые, звоном хрустальным,
   Птицей парят над селом,
   Радость, надежду суля.
   Вот и солнце за горы Тимана спускается,
   Летняя ночка, росой умывается
   Свежесть дышит река
   Новое утро встречает Усть-Цильма
   Далекая сторонка моя.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"