Может ли поезд, только что отошедший со станции метро в сторону, противоположную той, в которую вы собираетесь уехать (то есть навстречу поезду, который вы ждёте), прийти на следующую для него станцию раньше поезда, который вы ждёте? Шанс есть, но велик и шанс пропустить нужный поезд, который вполне может оказаться между этими двумя станциями раньше, чем вы выйдете на следующей. Разумнее, по всей видимости, проявить терпение и подождать. Остаться и ждать своего поезда. Он скоро приедет.
На станции метро не так жарко, как на улице, и кроме того, тут царит какое-то полусонное спокойствие, свойственное станциям метро в поздний час. Люди спокойно ждут очередного поезда, в такое время домой уже не торопятся. Те, кто торопится домой после работы, заполнил станции и поезда двумя-тремя часами раньше, превратив их в подобие базара, вещевого рынка. Сейчас людей на станции столько, что уборщица со средней скоростью проглаживает пол широченной своей шваброй от начала и до конца, меняя их местами, не задев ни разу ничьих ног, идущих, топчущихся или стоящих под хозяином, ожидающим поезда. Сейчас на станции нет толпы, к этому времени она уже давно распалась на составляющие - одиночек, в основном спящих, сидя и на ходу, пары, в составе которых один всегда более сонный, и редкие компании - припозднившиеся гости, обменивающиеся дружелюбным алкогольным духом, и молодёжные остатки вечеринок, не шагнувших за полночь.
Отсутствие толпы снижает среднюю громкость разговоров, равно как и их интенсивность, почти до самого минимума, а также общий уровень взаимной агрессивности, разумно проявляемой средним человеком в толпе - в целях самосохранения, самоутверждения, либо просто зеркально отражающейся от одних индивидов в других. Одиночки, не уронившие головы на грудь, мрачно или равнодушно изучают прочих - пары и компании, размышляя о планах на завтра, на утро или на ночь - а то и на оставшуюся жизнь. Общий полуфилософский настрой смягчает ментов, неожиданно задумчивых в этот час, благодушных, или даже мечтательных. Одна из пар даже позволяет себе целоваться за колонной, перед которой скучает (мечтает?) такой представитель милиции.
Она (наша героиня) в полусне, явно стремящемся избавиться от некомфортной приставки, целует его (муж) в верхнюю губу и приходит носом в недавно обнаруженное место между крылом его носа и щекой. Он гладит её по голове, доходя до шеи, и на обратном пути застревает пальцами в волосах, массируя кожу головы. Разговор, происходящий между ними, непропорционально смещает смысловую нагрузку из лексической в интонационную область. Запись такой беседы не может вызвать сомнений в полном отсутствии у её участников какого-либо интеллекта - поскольку последний не принимает ощутимого участия в обмене эмоциями, осуществляемом исключительно посредством интонаций. Как передать нежность интонации при помощи слов? Не будем зацикливаться на задаче, столь же неподъёмной, сколь и бесполезной. Отметим лишь явствующее из разговора её стремление домой, и практически непоколебимую его уверенность в неизбежности и непременности прибытия туда в ближайшее время. Умножим её обессилено-капризное бормотание на его ласково-сюсюкающие увещевания, чтобы целиком уяснить бессмысленность наблюдения за таким общением - и перенесёмся по тёмным туннелям на две станции в том направлении, откуда наши герои ждут своего поезда.
Обратим взор на этот поезд, на то, как он стоит на станции свои положенные несколько секунд, вероятно недоумевая, почему количество входящих в него столь ничтожно, если допустить такую несколько приевшуюся - но ничуть оттого не менее занимательную - мысль о мышлении неодушевлённых доселе предметов. Вот машинист глядит безумным взглядом, хорошо знакомым с тьмой туннелей, на свои приборы, или на часы - ручные либо большие электронные над жерлом туннеля, отсчитывающие секунды, затраченные им на повторение пути предыдущего поезда - от прохода того под этими часами, или вперёд - представляя кишку, наполненную рельсами, поездами, пассажирами и машинистами, пульсирующей в такт его повышенному давлению в левом виске и выше.
Вот пассажиры - прообраз будущих их клонов, которые встретят ленивым взглядом наших героев, через две станции неизбежно попавших в проём двери между щелями, втянувшими створки с предостерегающими от прикосновений надписями. Они увидят, как она расположила плечо мужа оптимальным образом - в роли подушки - и уснула со словами "Пусть поедет...". Он гладит её голову, лежащую на его плече, связанную расслабленной гладкой шеей с телом, едущим, наконец, навстречу желанной постели. Он думает, представляет, мечтает и, конечно, заражается столь близко вошедшим в свои права сном.
Тихо качаясь, вагоны везут их сквозь кишки под городом, сквозь освещённые изнутри - и оттого ничуть не менее призрачные, не более реальные - параллелепипеды станций, где ещё более иллюзорные призраки пассажиров проникают в вагоны, увозящие и их. Какие-то фантомы, ждущие сомнительного поезда, идущего в противоположном направлении, о котором сознание не сообщает ничего более набора названий станций, оседлав скамейки, рысцой скачут налево внутри своих светящихся коробок-станций: ток-ток, в такт колёсам нашего поезда, единственного поезда, уверенного в своей несомненности, который везёт нас спать, чувствуя, что его реальность тем сомнительнее, чем ближе конечная, где он растеряет десятки овеществивших его пассажиров.
Вот конечная - и без расталкивания спящие встают, спеша покинуть вагон, который вот-вот растает. Подземный мир с бессильным сожалением выпускает пассажиров, оставляя своими эмиссарами лишь пластмассовые жетоны на метро в карманах и кошельках пассажиров - зыбкая надежда на то, что эти люди вернутся завтра.
На улице душновато, темно и неизбежно воняет. Скорей домой - и она первая поднимает руку, чтобы остановить автомобиль. Наконец, очередная машина соглашается ненадолго сыграть маршрутку, уступая жадности своего шофёра - паразита, наживающегося на её внутренних органах, и эксплуатирующего её неутомимые силы, так несправедливо названные лошадиными. Снова сон - на этот раз недолгий и беспокойный, благодаря ухабистой дороге.
Сто шагов к двери дома от двери машины, хлопнувшей на прощанье - а кому оно нужно, её прощанье? - и ключи в замке. Вот дом, вот кровать - и через пару минут, необходимых для того, чтобы раздеться, она наконец-то лежит себе, голова в подушку, тело в одеяле. Муж - любимый, но уже такой нереальный, что проще представить себе его лежащим рядом, чем бродящим по дому, закрывающим окна, закрепляющим занавески, чтобы не влезла кошка, повадившаяся ронять мусорное ведро, купающимся - сядет рядом, в закономерном припадке нежности, вызванном видом спящей, поцелует её несколько раз (ну не считать же, в самом деле). Спит себе, знай посапывает, солнышко моё сладкое. Спи, хорошая моя, спи себе, золото-брильянт.
Принёс из ванной часы-будильник, поставил на ON - для неё, она купается утром. Ещё раз посмотрел на неё - умиление неприятно только со стороны - и вышел. Надо домыть посуду, надо оттереть наконец котёл - уже воняет, гад, - нечего было оставлять. Ну, спать теперь. Она почувствует, как что-то такое в темноте, оставшейся за зыбкими пределами сна, снимет с себя одежду и влезет между одеялом и простынёй. Оно, почти не отвлекая её от сюжета сна, обнимет, поцелует, повернётся - скрипя кроватью и шурша одеялом - и задышит рядом. Спокойной ночи.