Я закрываю крышку чердачного люка и отряхиваю руки.
Как на любом чердаке здесь темно, но я знал, куда иду, и запасся фонариком. Щелчок. Белый луч ловит в фокус участок пола, грязный, покрытый трухой, щепками и пылью, несколько бутылок, возле старой кирпичной трубы, оставшейся ещё с того времени, когда в доме пользовались печным отоплением. Изнутри чердак оплетает паутина из труб. Я повожу фонариком из стороны в сторону, чтобы осмотреться. Днём всё здесь выглядело иначе. Я подхожу к окну, дёргаю рассохшуюся ставню, но она так пронзительно трещит, что ещё одно усилие, и рама вывалится вся целиком. За мутным от пыли стеклом расплывается осенний город, с лесом треугольных крыш, с трубами и антеннами, куполами церквей…
Ночью не случилось бури. Не дырявили небо остро-ослепительные всполохи молний, гром не прокатывался рокочущим предупреждением над крышами, развязный ветер не буянил в своей безнаказанности. Не было ни знамений, ни таинственных знаков. Природа оставалась спокойна.
Обидно.
Гадкое, противное, как слизень, чувство вынуждает медлить, и я злюсь. Бросаю на пол сумку, беру веник, прислонённый к трубе (я сам принёс его сюда днём) и начинаю расчищать центр чердака. Рот и нос закрываю воротником водолазки, но из-за поднявшейся пыли всё равно несколько раз приходится прерываться и ждать, пока осядет удушливое облако. Ничего, всякое важное, нет, даже великое дело состоит из множества мелких, кажущихся незначительными, деталей, которые нужно сделать. Мы знаем о великих победах и не помним имён солдат, но их вклад необходим. Нужно уметь идти на жертвы, если хочешь достичь чего-то. Нужно уметь чем-то пожертвовать. Нужно уметь брать своё.
Ты живёшь своей убогой, мелкой жизнью, в квартирке, полной насекомых, с родственниками, которых ненавидишь, и которые ненавидят тебя, и вся твоя вина лишь в том, что ты родился не там. Почему одни получают всё, а другие ничего? Ни денег, ни талантов. Кто-то разъезжает на «Рено», а ты толкаешься в метро, терпишь вонь, отдавленные ноги… Одним учёба даётся легко, всем этим любимчикам, а тебе никаких поблажек. Ты должен работать и учится, в надежде, что после станет лучше. Кто-то по знакомству устраивается на работу, а всех знакомств твоего отца хватает только на то, чтобы устроить тебя на завод. Вечные «удовлетворительно», которые, как припаянные, следуют за тобой.
Я дёргаю молнию своей старой спортивной сумки, но её заело. Тогда я начинаю дёргать сильнее, молния расползается, и мне хочется пнуть сумку, но я достаю мел и начинаю чертить. Приходится быть очень точным, всё время поправлять, стирать, перерисовывать заново… Наверное, никогда ещё я не делал что-то так старательно. Потом расставляю свечи и треножники, на треножники ставлю миски под курения: их нужно засыпать углями, а потом сжечь на углях травы. Их пришлось делать на работе, счастье, что никто не застукал меня за этим делом.
Курительные смеси достать оказалось проще: всё, что нужно, продавалось либо в аптеке, либо в магазине специй, а нужные пропорции были прописаны в инструкции.
Поверить не могу, что я делаю это всерьёз. Ведь бред же, абсолютный бред! Можно смотреть про такое фильмы или играть в компьютерные игры, но заниматься чем-то подобным в реальной жизни… Я никому не рассказывал, но чувствую себя всё равно глупо.
Книга, вернее дневник, с прописанным алгоритмом действия, со всеми указаниями, эта книга просто свалилась на меня в туалете, когда я проверял вентиляцию. Она казалась очень старой, возможно, её купили бы в ломбарде, но идти сразу было лень, я всё откладывал, пока как-то, от скуки, не решил полистать её. И подумал: от чего не попробовать? Ведь, в случае неудачи, мне ничего не грозит, даже насмешки, если я не станет болтать.
Толстые свечи и смеси для курения обошлись не дёшево, я почти отказался от затеи, но потом передумал. Мне захотелось рискнуть.
Я выключаю фонарик, чтобы посмотреть на пентаграмму при «живом» свете свечей. Мне смешно, хочется всё бросить прямо сейчас, вернуться домой и включить телек.
Всё-таки остаюсь: слишком жалко потраченных денег и усилий.
Я сажусь перед пентаграммой. Слова, выписанные на отдельно бумажке — я никак не мог их запомнить, поэтому зачитываю с листа, дурман, сизым дымком поднимающийся над кривоватыми треногами, затхлый дух чердака… Ничего не происходит. Ни грома, ни вспышки, ни даже ничтожного колебания воздуха. Как я и ожидал. Мне хочется вскочит, расшвырять по полу свечи, и, в то же время, я думаю, что, может, действительно следовало читать заклинание наизусть?..
– Чёр-р-р-т!.. – с досадой бью кулаком по полу.
Какое-то движение, под самой крышей в дальнем конце чердака. Я присматриваюсь и внутренне холодею. От свечей мало проку, они освещают только небольшой участок пола, всё остальное теряется в темноте, но я могу разглядеть силуэт кого-то, кто сидит, свесив ноги с трубы, под самым потолком. А ещё глаза, которые отражали свет будто кошачьи и блестели как два фосфорных пятна.
Я хочу встать, но тот, кто смотрит на меня из-под потолка, спрыгивает вниз, и я замираю на месте. Я чувствую, как взмокли ладони; дыхание перехватывает. Человек мгновение не шевелится, а затем быстро направляется ко мне. Он бос, и по полу клацают его когти. Он замедляется перед освещённой пентаграммой, так что мне кажется, что человек постепенно, деталь за деталью, проступает из темноты. Но он не похож на человека, теперь я вижу. От крика мне удерживает только жуткий страх.
У него серо-синяя кожа, и бесцветные губы, и ослепительно-белые клыки. Радужки глаз жёлтые, с вертикальными зрачками. Он лыс, а изо лба его торчат два изогнутых рога, похожих на козлиные. Он смотрит с таким выражением, что я не сразу могу его понять. Смотрит… словно голоден. Будто хочет покромсать, разорвать на части, уничтожить и сожрать живьём.
Он выглядит так, как и полагается выглядеть дьяволу, таким я его себе и представлял, но я не мог предугадать ужас, который исходит него, осязаемый, как запах.
Он простирает руку над пентаграммой, и огоньки отделяются от фитильков и всплывают ровным кругом.
– Ты умница, у тебя получилось.
Бежать я не могу, язык не слушается, хотя что проку, если всё равно меня никто не услышит?
– Ц-ц-ц-ц-ц, – грозит мне пальцем дьявол. – Гадкий мальчишка, я вижу тебя насквозь.
Он сжимает кулак, и все огоньки разом гаснут, оставляя на моей сетчатке цветные пятна, а дьявол вихрем срывается с места. Он нависает надо мной. Протягивает руку с чёрными когтями, и прикасается к моей щеке. Его губы так близко, что горячее дыхание обжигает мне ухо. Он шепчет:
– Желай, желай, надо лишь пожелать.
Я не выдерживаю и кричу, ногами отпихиваю от себя монстра, скольжу по полу, пытаясь встать, на четвереньках добираюсь до люка, кубарем скатываюсь вниз. Бегу по лестнице, перескакивая по четыре ступени, выскакиваю на улицу. Улица пуста. Я бегу, спотыкаясь, чудом не падая. Сворачиваю под невысокую арку, и оказываюсь во дворе. Слышу, как позади что-то с грохотом врезается в камень.
– Пом-по-пом…т…ить… – бормочу так тихо, что даже сам себя с трудом слышу.
Дьявол падает откуда-то сверху, во все стороны летит камень, которым вымощен дворик. Он идёт ко мне. Я пячусь, пока не упираюсь лопатками в стену. Он хватает меня за горло и бьёт о стену дома с такой силой, что от удара весь воздух выталкивается из лёгких. Я раскрываю рот и не могу закричать.
– ЧЕРВЬ! – грохочет голос, его усиливает эхо. – ТЫ ДУМАЛ, МОЖНО ЗАБАВЫ РАДИ ПРИЗВАТЬ МЕНЯ? ЧЕЛОВЕЧИШКА! ТЫ НАЗОВЁШЬ МНЕ ТО, РАДИ ЧЕГО ВЫЗВАЛ МЕНЯ, ИЛИ Я ВОТРУ ТЕБЯ В ПЫЛЬ!
Я не могу выдавить ни звука, глаза застилают слёзы, из носа течёт.
– ГОВОРИ!
Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, обнаруживаю, что остался один. Демона не стало.
Не помню, как оказался дома.
Сижу в своей комнате, на софе. Рядом в пепельнице растёт горы окурков. Не могу заставить себя выйти даже на балкон. Не может такого быть, не бывает так. Может, я чего-то надышался на чердаке. Надо было открыть окно. Может, дело в тех таблетках, которыми угощал Поган? Но дня три же назад, давно бы уже всё выветрилось. Или это такой побочный эффект?
Чем больше думаю, тем больше кажется, что просто словил глюк от таблеток, поэтому звоню Погану. Набираю несколько раз, но «абонент занят». Швыряю телефон, и он разбивается о стену. Злюсь ещё сильнее и кидаю подвернувшуюся под руку пепельницу. Чуть не разнёс комп, окурки разлетелись по всей комнате, хорошо, что родители спят в комнате на другом конце коридора. Нужно ехать к Погану: пусть этот нарик разбирается, что со мной. Метро, конечно, ещё закрыто, а на такси я в жизни не тратился, поэтому приходится ждать. Последний час перед открытием провожу перед входом. Хочется курить, но сигареты закончились, а магазины ещё закрыты. В какой-то момент замечаю, что сильно дрожу.
В метро почти пусто, на платформе стоит лишь старик в чёрной шляпе и с пакетом, перемотанным изоляционной лентой, подмышкой. Он косится на меня, и я отхожу подальше. Потом появляется ветер, он усиливается с нарастающим грохотом, электричка надвигается из чёрного туннеля как огромная мокрица с железным панцирем. Первый вагон проносится мимо меня, мимо старика со свёртком, электричка останавливается, двери с грохотом разъезжаются передо мной, и я захожу и сажусь в угол кресла рядом со входом. В вагоне нас четверо: женщина в чёрном плаще и с авоськой, парень, который спит, надвинув на лицо капюшон толстовки, старик и я. Мы едем, вагон трясётся, иногда свет гаснет на пару секунд и загорается снова. Женщина сидит ко мне ближе всех, и время от времени бросает на меня пугливые взгляды: наверное, принимает за наркомана, или что-то вроде того. Я нервничаю, и меня злит её внимание, но я делаю вид, что ничего не замечаю. Вагон несётся под землёй, над нами город, ещё спящий, с пустыми улицами и закрытыми витринами магазинов. Через час люди повыползают из своих норок как муравьи, и заснуют туда-сюда, старательные и пустоголовые шестерёнки мегаполиса. Можно всю жизнь провести вместе с ними в крысиной гонке, а можно подняться выше их глупого общества.
Нет никакого демона, я придумал его, всё дело в таблетках: они подействовали как-то не так. Поган должен знать, в чём дело. Хотя, может, зря я потащился в такую рань? Лучше бы отоспался. Мать опять весь мозг съест, если застукает, что я не ночевал дома. Я думаю о скандале, который она закатит, и мне хочется наорать на тётку с авоськой, которая сидит наискосок от меня и смотрит с отвращением и страхом. Хочется встряхнуть её, чтобы она запищала, как приклеившаяся к картонке мышь, и выкинуть на платформу. Пока я обдумываю эту мысль, электричка останавливается. На платформе никого не было, но, когда двери открываются, в вагон входит какой-то парень в длинном плаще с капюшоном, он идёт прямо ко мне, он встаёт спиной к остальным, поэтому только я вижу его лицо с жёлтыми глазами и двумя рогами цвета ржавчины, выступающими надо лбом.
Он бросается ко мне, я кричу и вскакиваю со скамьи, но он тут же отбрасывает меня обратно. Никто в вагоне не двигается, они вжались в кресла и со страхом смотрят на меня.
– Бежать?! Бежать?! – рычит демон, и капюшон сползает с его головы. – Ты правда решил от меня сбежать?!
Я не могу ответить, потому что он душит меня. Голова, кажется, готова расколоться, я пытаюсь отбиться, но он слишком силён. Когда в глазах уже начинает темнеть, он вдруг отпускает меня. Его нет, а поезд останавливается на станции. Я вылетаю в раскрывшиеся двери, пассажиры провожают меня испуганными вздохами. Я бегу по эскалатору вверх, без остановки до самого конца лестницы, выбегаю из метро и мчусь по улице. Не знаю, сколько я пробежал, прежде чем свалился от усталости. Мне повезло, я мог умереть от такого бега. Но я валяюсь на тротуаре, широко разевая рот, воздух с хрипом просачивается в горло, редкие прохожие обходят меня по широкой дуге. Отдышавшись, я снова могу думать. То, что происходит, не может происходить по-настоящему, так не бывает. Я не дурак, в НЛО и барабашек не верю… но ведь я сам его вызвал. Игра, шутка? С самим собой так не шутят, я в самом деле верил, надеялся, что он может прийти. И он пришёл. Галлюцинация, бред… Но ведь люди в метро тоже его видели, разве не так? Стало быть, он настоящий?
Нет, так не пойдёт. Если он настоящий, если это правда, то теперь меня преследует демон, и куда мне идти?
Я знаю этот район, вроде бы, где-то недалеко была церковь. Демон ведь не может туда попасть, так всегда бывает, значит, можно спрятаться там, переждать, пока… пока что? Он не исчезнет сам? Может, спросить у священника, они должны знать, что делать, ведь это их работа, так ведь?
Бежать я уже не могу, поэтому просто иду. Он может появиться снова, в любую минуту, он может догнать меня, он найдёт меня, я уверен. Церковь закрыта, наверное, ещё слишком рано. Я колочу в дверь, но мне не отвечают, в конце концов я сажусь на ступени, может быть, этого будет достаточно, чтобы он не смог подойти ко мне. Я не знаю. Улица совсем пуста, кажется серой. Меня трясёт, хочется рассмеяться, это ведь так смешно, то, что случилось. Ну за кем ещё когда гонялся демон? Хотя, может, и гонялся, откуда мне знать? Не зря же столько про них придумывают.
В конце улицы появляется человек, он идёт в мою сторону, какой-то прохожий, но, чем ближе он подходит, тем сильнее страх, который охватывает меня. Хочется сорваться и бежать без оглядки. Наверное, это же чувствуют олени, когда видят хищников. Я как баран, перед ним я просто напуганное травоядное. Я уже знаю, что это он, но я не бегу, надеясь, что возле церкви он не сможет меня тронуть. Он останавливается в нескольких шагах от меня и смотрит, смотрит. Знает, что бежать мне некуда.
– Тебе не убежать, – говорит он.
Я не отвечаю. Его нет, его нет, его нет…
– Ты вызвал меня, какой молодец, зачем же бежать? Ты ведь что-то хотел от меня?
Его нет, его нет, мне мерещится, это пройдёт, его нет…
– Если ты не скажешь, я сниму с тебя кожу тонкими полосками.
Идёт ко мне, я сжимаюсь на ступеньках, закрывая голову руками. Его рука тянется ко мне так медленно, будто он боится напугать меня, как если бы он хотел утешить меня, погладить по голове.
Он сожрёт меня живьём.
– Я хотел… – бормочу я, и рука останавливается. Я вижу когти перед своим лицом.
– Ну-ну, смелее, – подбадривает он. – Я могу наколоть твои глаза на пальцы, ты станешь шевелить ими, и сможешь играть в улитку.
– Я хочу власти!
Я хочу прокричать это, но на деле выходит только сип. Но он слышит меня, и улыбается, и я вижу, что внутренняя сторона его губ красная, и рот его похож на жерло доменой печи.
– Видишь, это так просто. Надо только пожелать.
Он выпрямляется, оглядывает пустую улицу, глубоко вдыхает через нос, а из его рта вырывается облачко пара.
– Власть-власть-власть, – говорит он. – Какое приятное слово. Попробуй, произнеси его так, чтобы прочувствовать. На вкус оно как мясо с острыми специями.
Он причмокивает от удовольствия.
– Приятное слово, – повторяет он. – И я знал, что ты не разочаруешь меня. Тебе понравится, обещаю.
Он всё улыбается, а я так хочу не видеть эту улыбку.
На улице появляется ещё несколько человек. Когда я поворачиваю голову, его уже нет, я один сижу на ступенях церкви. Через некоторое время я встаю. Нужно уйти с улицы, я сейчас, должно быть, выгляжу так, что меня любой мент остановит сразу. Я еду к Погану, потому что больше мне податься некуда.
Поган долго не открывает. Я продолжаю стучать, наверное, уже все соседи проснулись, пока он соизволил выползти. Глаза у него опухшие до такой степени, что веки напоминают два красных валика.
– Ты, что ли? – щурится он ещё сильнее, бормочет: «Заходи», и исчезает в узком коридоре, даже не позаботившись закрыть дверь. Я иду за ним.
Квартира у Погана большая, но он делит её с бабкой. Площадь записана на старуху, достанется наследнику только после её смерти. Мы иногда шутим, зачем бы ждать, но он только рукой машет. Бабку не видно и не слышно, она ему не мешает, зато готовит еду. Но квартиру она превратила в склад вещей, которые копила всю свою жизнь. Она ничего не выбрасывает. Коридор поэтому такой узкий: в нём стоят шкафы, заваленные спрессовавшимся ворохом мусора, несколько старых холодильников, сломанные тумбочки, и ещё всякой. Квартира похожа на крысиную нору.
– Что ты мне продал?
– А?..
Поган, сонно почёсываясь, пытается нажать кнопку на электрическом чайнике и несколько раз промахивается. Чайник стоит на кипе старых газет, которые лежат на столе без ножек. Вместо ножек тоже пачки газет.
– Ты чё мне продал?! – выкрикиваю я.
– А чё?
– У меня глюки, крыша поехала, а он «чёкает»!
– Так и хорошо же пошло…
– Да я когда принял?! Давно бы уже отпустило!
Поган зевает, снова почёсывается, смотрит на меня мутными глазами. Спрашивает:
– А чё глючит-то?
– Да… – не знаю, как сказать, поэтому запинаюсь, – всякое, как наяву!
– Да не должно… – протягивает он.
Поган плюхается в кресло, покрытое пыльным, вытертым покрывалом. Покрывало сползает.
Мне хочется избить его, так, чтобы кровь брызнула в стороны, чтобы саднило костяшки пальцев, в этот момент я ненавижу его больше, чем кого бы то ни было, и не знаю, за что.
– Ну чё те сказать?.. Попал ты, чувак.
Желание избить его становится почти невыносимым, на меня давит пыльный, затхлый запах и стены из мусора, поэтому я убегаю, чтобы выбраться на воздух. Поган что-то ещё говорит мне вслед, но я не разбираю, да и не вслушиваюсь. Только на улице мне становится немного легче. Я дышу, широко разевая рот, держусь за стену, потому что перед глазами всё плывёт, а сердце бьётся как сумасшедшее, и кровь стучит в ушах. Я вспоминаю, что сегодня моя смена, нужно ещё тащиться на работу. Поэтому еду через весь город и без конца озираюсь, потому что жду, что вот-вот снова появится этот… кто он там… Я пытаюсь убедить себя, что он не настоящий.
День проходит спокойно. Мне, конечно, попало за опоздание, но я даже не придал этому значение. Я всё время оглядываюсь, и отчасти даже надеюсь, что он появится здесь: тогда я смогу понять, видят ли его другие, или только я. Ведь те люди в метро видели его. Или нет?
Его не видно весь день, и я начинаю думать, что, может, уже отпустило, и он не вернётся. Нужно расслабиться, как-то успокоиться. Вспоминаю про один бар в квартале от работы: там темно, пиво недорогое, и можно курить.
В баре шумно и душно, я сижу возле стены, лицом к двери. Мне начинает казаться, что в самом деле ничего не было, не знаю, что я видел. Я смотрю на девушку, которая сидит одна за столиком возле двери. Стройненькая, как модель, волосы чёрные, на лицо падает свет с улицы, он проходит через цветные буквы на стелке, и кажется, что лицо девушки покрыто разноцветными разводами, как татуировкой. Она пьёт кофе, кажется, кого-то ждёт.
– Ждёшь кого-то?
Не знаю, почему я не кричу. Только что его не было, и вот он сидит напротив и скалится. Я сижу, с сигаретой в руке, она тлеет, пепел падает на стол, а я не могу пошевелиться.
– Меня? – предполагает он.
Он подцепляет пальцем мою кружку, подвигает к себе, нюхает и морщится. Смотрит на меня. Глаза у него жёлтые, почти рыжие, как два фонаря.
– Ты же не решил, что я забыл про тебя?
Украдкой смотрю по сторонам, но вокруг все ведут себя так, будто в баре не появился только что рогатый синий парень.
– Ага, – он откидывается на скамью назад, – они меня не видят, так что аккуратнее, если не хочешь, чтобы тебя упрятали далеко и надолго. Не трусь, – прибавляет он, снова скалится, – ты же хочешь, чтобы твоё желание исполнилось, разве не так?
Он обводит бар скучающим взглядом, зевает во всю пасть, сверкая клыками.
– Тебя нет, – шепчу я.
– Это тебя нет, – говорит он. – Что варежку раззявил? Чем ты докажешь, что меня нет, или что ты существуешь?
– Они тебя не видят…
– Воздух тоже не видно.
– Это не одно и…
– Ты со мной говоришь, значит, признаёшь, что я есть, – перебивает он. – А если будешь продолжать настаивать на своём, я откушу тебе палец.
Я замолкаю, а он смеётся:
– Зря, была бы отличная проверка.
– Отстань от меня, – шепчу я.
Он наклоняется вперёд, его лицо оказывается так близко, что я вынужден отпрянуть, но не успеваю — он хватает меня за воротник, сжимает его так, что я начинаю задыхаться:
– Ты сам меня позвал. Я был тебе нужен, разве нет? – он разжимает пальцы и шепчет: – Ты хотел власти, и я дам её тебе, ты получишь её. Или ты передумал?
Я молчу. Я знаю, что хотел, но не думал, не предполагал, что… Но ведь я вызвал его, верно? Я, я его вызвал, значит, надеялся, что он придёт, мне нужно было, чтобы он пришёл. Вот он, шанс, шанс получить всё. Я заслужил, я ведь знаю, что заслужил, больше, чем кто-либо другой.
Его улыбка становится шире, он словно читает мои мысли у меня на лице. «Желай, – слышу я шёпот, который эхом разносится в моей голове, – желай, надо лишь пожелать».
Я оглядываю зал и мне почти жаль всех их, людей, которые проживают свои жалкие жизни, ни разу не прикоснувшись ни к чему хоть отдалённо столь же невероятному. Кто из них может похвастаться, что говорил с дьяволом, и дьявол выполнял его волю?
Тут замечаю девушку: она, похоже, не дождалась: оплачивает счёт, перекидывает через плечо сумочку на длинном тонком ремешке и быстро выходит из бара. Теперь мне видно, что на ней короткая обтягивающая юбка, которая блестит перламутром, будто русалочий хвост. Я ловлю на себе взгляд дьявола, его зубы ослепительно блестят, он передвигает ко мне по столу какой-то предмет и кивает, подбадривая. И я вскакиваю и выбегаю следом за девушкой.
Она идёт пешком, может, ей не далеко. Это хорошо. Я иду за ней, вижу, как быстро мелькают её ножки, каблуки стучат по асфальту, и, наверное, их стук заглушает для неё звук моих шагов. Сумочка на ремешке болтается туда-сюда, как нервный маятник. Я жду, я не спешу. Что мне сказать ей? Нужно ведь что-то сказать.
Я чувствую, что изменился, значит, он не обманул, он даровал мне какую-то силу, и мне не терпится проверить свои возможности. Я чувствую, что теперь могу всё, мне хочется смеяться от того, как легко теперь всё стало. И я смеюсь, но смех слышит девушка. Она оборачивается, а потом бросается бежать. Она сворачивает в какой-то переулок, я бегу за ней. Догоняю. Она такая красивая, мне хочется сказать ей, какая она красивая, но она так кричит, что мне не удаётся вставить ни слова. Я пытаюсь её успокоить, хватаю за руку, потому что она пытается бить меня. Она кричит, и лицо её перекашивается. Я злюсь, ведь она такая же, как другие, она судит обо мне по тому, как я выгляжу, даже не пытается узнать получше. Хочу ей объяснить, но она не слушает, и только кричит. Я хочу, чтобы она замолчала, просто перестала так кричать, пытаюсь удержать её, и вдруг она замолкает. Она начинает оседать на землю, и я не могу понять, в чём дело, пока не замечаю, что из живота у неё торчит нож. Он из бара, не знаю, как он оказался здесь… Нет, знаю: он дал мне его, когда я выбегал.
– Чего ты ждёшь?
Я стою рядом с девушкой на коленях, а он стоит позади меня, его руки у меня на плечах, я вижу блестяще загнутые когти, чувствую их через куртку.
– Чувствуешь? Ты чувствуешь это?
– Я не просил об этом!
Но, да, я чувствую. Сила, которая бурлит во мне, я чувствую её. Это власть. Ни с чем не сравнимая власть над другими людьми.
На губах девушки выступает кровавая пена, но сейчас она снова кажется мне красивой. Она смотри на меня, широко раскрыв глаза. Теперь она уже не кричит, и теперь она видит меня настоящего, и я благодарен ей за это.
Я вытаскиваю нож. Он выходит легко.
– Давай, – шепчет он мне в ухо, – тебе понравится.
Я приподнимаю голову девушки, поддерживаю за затылок, чтобы выгнулась шея, а затем провожу по ней ножом. Мне приходится сделать это дважды, потому что в первый раз я нажимаю совсем слабо, но в фильмах это всегда казалось очень легко. Кровь хлещет из раны, много крови, а кожа девушки белеет. Она несколько раз пытается вдохнуть, но у неё ничего не получается. На секунду мне становится смешно, но я сдерживаюсь, потому что не хочу испортить момент. Я опускаю её голову бережно. Эта девушка первая, кто увидел меня настоящего, я знаю, что никогда не забуду её.