Сухорукова Ольга Александровна : другие произведения.

Воспоминания моего отца Немчинова Александра Дмитриевича

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Воспоминания моего отца Немчинова Александра Дмитриевича (род. в 1935 г. в Курганской области, Кетовского района, д. Лаптево) были написаны в течение 2007-2008 гг. Отец остановился на 1990-х гг. Возможно, это можно объяснить тем, что закончилась его трудовая деятельность, которая была главным стержнем его жизни. То, что это так, можно увидеть по данному тексту. Эти воспоминания интересны тем, что дают некий социально-исторический срез жизни нашего, теперь уже в прошлом, советского общества. События и факты, круп-ные и мелкие того далекого социалистического прошлого позволяют увидеть, и может быть, как-то понять нашу страну. Особый интерес вызывает жизнь, как тогда писали в газетах: "тружеников сельского хозяйства". Лично для меня эти воспоминания являются отражением жизни целого поколения, а судьба моего отца как будто сфокусировала историю этой жизни, и придала ей ярко выраженный характер.

Воспоминания моего отца Немчинова Александра Дмитриевича

Содержание

  
   1. Детство.. 1935-1941 гг.
   2. Война 1941- 1945 гг.
   3. После войны. 1946-1952 гг.
   4. Становление в штатные рабочие.1952-1954 гг.
   5. Целина. 1954 - 1956 гг.
   6. Армия. 1955 - 1957 гг.
   7. Возвращение домой из армии. 1957 г.
   8. Создание моей семьи. 1958 г.
   9. Трудовые будни. Село. Лаптево, Кетовского района, Курганской области. 1958-1961 гг.
   10. Работа на Опытных станциях Курганской области.1961-1965 гг.
   11. Управляющий отделения N2. Село Романовка. Работа в совхозе "Правда", Макушинского района, Курганской области. 1965-1967гг.
   12. Возвращение на Родину. Село Бараба, Кетовский район, Курганская область.1967-1970 гг.
   13. Станция Фаянсовая, Калужская область. 1970 год.
   14. Крым с 1970 г.
  
  
   Детство. 1935-1941.
  
   Родители мои не крестьяне, так принято было раньше называть жителей села, а колхозники - такое было присвоено социальное положение после коллективизации в 1930-е годы. Были, хотя и единицы (их называли единоличники), кто не вошел в колхозы. Единоличники работали кто в лесхозных, подсобных хозяйствах, т.е. в государственных хозяйствах и получали деньги. В колхозах работали за трудодни. Жили в основном натуральным хозяйством, т.е. огородами (приусадебными участками до 15 соток) и животноводством со своего подворья: коровы, свиньи, куры утки.
   Отец Немчинов Дмитрий Антонович родом из села Колесниково, Кетовского района. Это село большое, вокруг озера колесом, поэтому его так назвали. Немчиновы были переселенцами (предположительно из Воронежа и Подмосковья). В молодости моего отца холостых парней нашей фамилии было до 30 человек. В селе проживало до 3-х тыс. жителей. Отец 1912 г. рождения, отца не помнит (Немчинова Антона Матвеевича), его призвали в 1914 г, на войну и больше не было от него никаких известий. А мать, умерла, когда ему было 7 лет, т.е. в 1917 г. Отца воспитывали дед Матвей (1843-1934), а бабушка Евдокия (1853-1937). Они корнями из староверов, предки их были из двоедан (так называли староверов). У отца было две сестры Анфиса и Агафья. Они были старше отца. Отец закончил три класса церковно-приходской школы, а у двоедан его обучали старославянской грамоте и иногда заставляли читать молитвы и каноны на старославянском языке, что в то время было большой редкостью.
   Моя мать Евдокимова Евдокия Семеновна, в девичестве Шмелева, родилась в деревне Лаптево. Родители - отец (мой дед) Шмелев Семен Федорович, родом, предположительно, переселенец с Костромской губернии. Его дед Шмелев Василий Иванович был мастер кожемяка (скорняк; 1835 - 1942). Он скончался в возрасте 107 лет, на моей памяти. Его сына Александра репрессировали в 1937 г. А жена Александра умерла в 1941 г. Сиротами остались Нина (1929) и Виктор (1935), т.е мне ровесник. Поскольку мы были в родстве с Витей и одного возраста, то все военные годы бедствовали вместе.
   Дед Василий мощный старик с окладистой бородой пел нам старинные, протяжные песни. Он еще нас учил курить, но так научил, что нас с Витькой тошнило так, что смотреть не могли не только на табак, но и на курильщиков. Отец Витьки Александр вернулся в 1946 г. из лагерей и скоро скончался.
   До войны мы жили в небольшом пятистенном доме. Мать работала на ферме и в поле. Отец работал трактористом. Он иногда приезжал домой на большом гусеничном тракторе без кабины (С-65). Призывался то на финскую войну, то на операцию по присоединению Бессарабии, а потом, уже как рассказывал, был в резерве.
   Моим воспитанием занималась бабушка (прабабушка). Я, по словам матери, мог проснуться среди ночи и потребовать сахара. Но я так любил бабушку Евдокию, что когда она умерла, пытался лечь к ней в гроб, ведь она всегда брала меня к себе, когда шла спать. А мне был тогда всего около двух лет.
   Бабушка по матери Шмелева Наталия Ивановна (урожденная Пустозерова) родом из деревни Лесники (старое название Крюково).
   Дед Семен Федорович в Лаптево один раз избирался председателем колхоза. У деда с бабушкой была большая семья. Старшей в семье была моя мама, еще были дядя Иван, который погиб на войне, дядя Никита был инвалид (паралич ног), т. Нюра, т. Надя и т. Зоя.
   У них был большой крестовый дом, два амбара, конюшня, баня и другие постройки.
   Перед войной родители продали старый дом и купили хороший дом, но до конца его достроить не успели, началась война, поэтому жили в одной комнате почти всю войну. Нас ребятишек, с начала войны, было у матери четверо. Сестра Клава (1933), я (1935), Коля (1938) и в декабре родилась Галя (1940).
   Деревня Лаптево (название по фамилии первых поселенцев - Лаптевых) Кетовского района Курганской области (бывшей Челябинской области) расположена на берегу р. Тобол с одной стороны, а с другой ограничена сосновой грядой шириной в шесть километров. Затем раскинулись поля с колками (березовыми и осиновыми рощами).
   Луга раскинулись по левую сторону реки, где были хорошие пастбища с сенокосом. Деревня от Кургана - 25 километров, места красивые. Берега реки обрамлены зелеными зарослями ив и верб. Жизнь протекала тихо, размеренно. Люди доброжелательные. Воров и пьяниц не было. Со старинными устоями жизни. Если кто из нас пацанов, при встрече со старшим, тем более стариками, пробегая мимо них, не поздоровался, приподнимая шапку или фуражку, тут же как-то узнавали родители. После этого следовало внушение родителей, сопровождаемое, в лучшем случае, подзатыльником, в худшем - поркой, в зависимости от темперамента и характера экзекутора. Росла молодежь вольно, но имелись ограничения как воровства мелкого: налеты на огуречные гряды в ночное время, в основном на людей жадных и прижимистых. Были случаи, хотя очень редко, воровали кур и гусей. Был один случай. В Колхозе ночью на лугах пасли лошадей, а мы ребятишки для развлечения ходили за Тобол к пастухам, катались на лошадях, обучали молодняк лошадей, разводи костры, пекли картошку - раздолье! Однажды, в эту ночь, дежурил пастух Афаня Лаптев, случился казус. Афоня, несмотря на возраст (около 40 лет), иногда любил пошкодничать, вот и в этот раз, и не в первый, говорит: "Все картошку печете? А надо был и курятины свежей поджарить на костре!". Тут же была организована "банда налетчиков" из самых ходовых пацанов в пять человек и они отправились в деревню верхом на лошадях. Лошадей привязали за огородами, оставили одного сторожить, а остальные ушли "на дело". Вернулись быстро, с добычей - пять куриц. Это не составило большого труда. Все знали месторасположение каждого коровника и птичника. Афоня начал ощипывать кур, готовить их для поджарки и здесь случилось! Он уже ощипал три курицы и вдруг узнал в четвертой свою курицу, у которой на голове был красивый хохолок. "Ребята! Это же моя хохлатка!" - закричал виновник приготовления вкусного ужина. На что ребята невозмутимо ответили, что ночью не разберешь, чей курятник. Хотя все знали, где чей курятник. После этого случая куры в деревне не пропадали. В деревне все знали об этом случае и прозвали его курощупом. А в деревне, если присваивают такую кличку, то она будет сопровождать всю жизнь, а иногда переходит на детей.
   А еще у Афонии была наклонность провоцировать скандалы. Так, на полевом стане, на току работали в основном женщины. Он выбирал двух самых скандальных женщин (а такие найдутся в любом коллективе), а затем им поодиночке запускал сплетню. И тут они сцеплялись между собой, на потеху всем. Доходило до горячего, во все стороны летели клочья шерсти, а он в это время стоял и любовался происходящим. Когда же с помощью окружавших разнимали этих двух разъяренных пантер, выяснялась вся нелепость происходящего, они понимали, что их спровоцировал их Афоня, они принимались его искать, но он незаметно исчезал в лесок и в течение часа не появлялся, пока не пройдет гнев дерущихся и все обернется всеобщим смехом. В общем, деревня жила размеренным, казалось, был неторопливым циклом. Работали, рожали детей, содержали домашнее хозяйство. Как говорили взрослые "жить стало хорошо". Получали в достатке хлеба, повысились урожаи с полей, увеличилось поголовье скота на фермах колхоза, расширилось свиноводство, даже было тысяча овец. В домашнем хозяйстве у каждого колхозника было достаточно поголовья живности от коров до куриц.
   В деревне было признано кулаками две семьи. Их раскулачили и выслали в восточные области, не забыв при этом, прихватить туда десяток крепких мужиков, выступавших против власти. Был так называемый в деревне Кучугов Николай. Его дом добротный до сих пор стоит. Он имел амбары, завозни, животноводческие капитальные постройки. Для полевых работ имел жатки, сенокосилки, жатки на конной тяге и даже молотилку хлебов. Он был умный, расчетливый хозяин, но его не раскулачили. Предвидя последствия своей деятельности, он все продал, деньги вложил в ценности, уехал в Магнитогорск, поднимать индустрию. Помнится, как по деревне гоняли на лошадях и арестовывали врагов Советской власти. Арестован был и наш родич Шмелев Александр, Тюлькин и даже председатель сельского совета Серков, он был выслан со всей семьей - с женой Капитолиной и двумя маленькими детьми. Дома были конфискованы в пользу государства. Затем стало как-то тихо. Колхозники стали жить и работать. При создании колхоза одновременно образовались МТС (машинно-тракторная станция). Они принадлежали государству и по договору с колхозами обеспечивали их техникой, хотя не в полной мере. Колхоз же не, имея денег, оплачивать услуги МТС, расплачивался хлебом. Так же обязательными были государственные поставки, а уж потом, что оставалось это шло в семенной фонд и уже из оставшегося зерна делили на трудодни. Так что колхозники получали оплату в виде хлеба - один раз в год, после уборки урожая и все зависело от господа Бога, какой будет урожай. Техника была ненадежная, особенно наша, советского производства: Тракторы колесные ЦХТЗ, СТЗ - НАТИ, Универсал -2, Сталинец -60, С-65. А американские "Фордзон" и "Катерпиллер" выработали свой ресурс, и восстановить их было нечем.
   Вот почему-то в атмосфере чувствовалось что-то зловещее, и даже мы пяти и восьмилетние дети это ощущали. Погода была знойно-удушливая, как перед грозой. Даже болтливых сорок и вездесущих воробьев не было слышно. Только было тревожное карканье ворон, да гортанное предупреждение ворон о добыче. Наши родители говорили, что только начали хорошо жить после 1936 года. Появился достаток в доме. Даже покупал дорогие вещи: отцу купили шерстяной костюм, а матери шерстяную юбку и прочие мелочи детям. В 1940 году купили новый добротный дом, который еще достраивали. Также построили для коровы новое стойло, а для свиней, овец и птицы подсобное помещение. Построена была новая баня и колодец на пригорке в деревнях. Жизнь налаживалась основательно. Не было электричества, радио и телефона. Телефон только в д. Бараба в сельском совете. У телефона круглосуточно по списку дежурили местные жители, и был дежурный вестовой верхом на лошади. Круглосуточно велось дежурство пожарной охраны на конной тяге. За ними была закреплена ручная пожарная машина и повозка с бочкой под воду. Пожарные "депо" было расположено посреди деревни. Дежурили старики, но в случае ч.п. (чрезвычайное происшествие) они ударом в колокол поднимали всю деревню. Июнь 1941 года был не то чтобы жаркий, а знойно-душный.
  
   Война. 1941-1945
   22 июня 1941 г. прискакал от сельского совета вестовой и сообщил это страшное слово - война! Это слово как удар молнии, как гром среди безоблачного неба. Еще помнят наши дед и бабушка по материнской линии, рожденные 1890-1892 гг. бури трех революций (1905-1907 гг., февральской и октябрьской 1917 г.) кровавую бойню 1914 года (погиб отец моего отца, мой дед Антон Матвеевич) и гражданскую. Еще не полностью затянулись раны в земле от снарядов (по пригорку выше деревни был обстрел красными позиции белых из-за Тобола). Еще не все зажили раны после финской компании, японской 1938-39 г. и опять запах крови манит стервятников.
   Началась мобилизация. Всех взрослых мужиков отправляли на войну, а стариков, которые не подлежали призыву на фронт, забирали в трудармию (трудовая армия) для работы на военных объектах. Деда Семена тоже забрали и он всю войну работал в Каменск-Уральске на заводе по производству алюминия.
   Во всей деревне разносился плач. Отца забрали в первые дни начала войны. Помню, как они грузились на параконные (парная запряжка) фургоны, а тетя Надя, тогда еще девчонка, бежала следом и кричала: "Митя, Митя, не уезжай!" Она так любила моего отца. Дядя Ваня, брат матери перед отправкой сидел на приступке амбара, играл на гармошке, пел песни, а собачка дворняжка сидела около него смотрела ему в глаза и громко пела-выла. Бабушка Наталья подошла к нему и спросила: "Ваня, а ложку ты не забыл положить в мешок?" на что он ответил с вызовом: "Я ложку у Гитлера из горла вырву!" Отчаянный был мужик! И больше мы его не видели. Осталась молодая жена тетя Зоя -- моя крестная мать. Она так и не вышла замуж - все ждала своего Иванка, так она его называла. Деревня осиротела, примолкла, в ожидании чего-то это время неведомого. А в это время на лугах был сенокос в полном разгаре. С августа приближалась уборка хлебов. На сеноуборку начали привлекать нас 6-12 летних пацанов. Ребят постарше ставили на конные грабли, а малолетних заставляли возить волокуши. Лошадей, какие справные, забрали в армию. Тягловой силы не хватало - обучали под упряжь быков-кастратов. Старшие ребята, которые покрепче использовались на тяжелых работах вместо ушедших на войну мужиков. Молодых девчат и подростков мальчишек отправили на курсы трактористов и комбайнеров. Бригадиром тракторной бригады, работавшей перед войной, поставили молодую 24-летнюю девушку Письменскую Анну Сидоровну. Бригадиром полеводческой бригады - полуслепого, более-менее грамотного Александра Петровича Калашникова. На сенокосе женщины косили траву, носили сено вилами. У многих были перевязаны ладони рук платочками -- кровоточили мозоли. Почти у всех мальчишек, в том числе у меня были сбиты копчики в кровь, и коросты прилипали к штанишкам. Лошади были без седел, а мешки, что постилали, слетали. Быки плохо слушались седоков, они имели длинные рога, могли запросто повернуть голову и, захватив за рубаху незадачливого седока, скинуть его на землю, н е обходилось и без слез.
   Еще не закончилась сенокосная страда, как подоспела уборка хлебов. Все жители деревни переключились на уборку зерновых культур. От МТС был выделен один комбайн "Коммунар", он был маломощный и ненадежный. На скашивании были на конной тяге "Лобогрейки" и самосброски. После них нужно было подбирать вручную скошенную массу, связывать в снопы, свозить их и складывать в скирды. По мере их подсыхания (складывались они у мест обмолота) они обмолачивались молотниками МК-1100 и комбайном. Большую площадь скашивали серпами со связыванием в снопы одновременно, а также скашивали серпами со связыванием в снопы одновременно, а также скашивали косами с грабельцами, но это очень тяжелая работа не всем 17-ти летним была под силу. Норма вязать снопов была 180 шт. с укладкой в кучи по 10 шт. Общая площадь уборки составляла 1800 га. На полях было четыре полевых стана. От деревни поля отделялись грядой соснового бора и только через 6 км начинались поля. Первый стан назывался "Подбор" в 6 км. От деревни, 2-й стан "Пашенькин барак" - 8 км, 3-й стан "Теплое"- 11 км. И 4-й стан "Бачинное" - 15 км. Вот на таком отдалении от дома работали люди. На каждом стане были постройки для ночлега, колодец, на дальнем стане была даже баня. Имели на 1-ом и 4-ом станах капитальной постройки амбары в основном под семенное зерно и частично под продовольственное. Вначале колхозники ездили на работу на лошадях, а по мере мобилизации лошадей на фронт люди на работу ходили пешком от 6 до 18 км.
   Можно представить женщин, которые за сутки проходили от 12 до 36 км, еще у многих были дома хозяйство и малые дети. Дома в основном мы 7-12-летние управлялись с животными и огородами. О выходных и помышлять было нечего. Молодежь - подростки, что работали на конях и быках ночевали на станах - домой не отпускали. Кормили пареной в котлах пшеницей. Домой колхозники возвращались затемно, да еще через сосновый бор по узкой конной дороге. Возвращались гурьбой, поодиночке проходить не рекомендовалось - часто в лесу встречались серые разбойники - волки. Тогда женщины поднимали на все голоса крик и стук в ведра и что под рукой, но волки не очень-то боялись, но дорогу освобождали, скалясь.
   Волков пришло из-за Урала много - от войны скатились. Все охотники были на фронте, вот они и обнаглели, а нам пацанам нечем было стрелять - нет боеприпасов. Волки подходили к деревне и даже забегали на усадьбы - рвали собак и телят -- такое случалось даже днем, рвали телят на опушке леса.
   Хлеба на трудодни в 1941 году дали мизер. Ожидался голодный год. А тут еще ввели налоги: на дойную корову сдавать 120 литров молока; имеешь теленка, поросенка, овцу - шкуру и мясо; курица - яйца, а также налог на землю приусадебного участка, ну и какое-то там самообложение, подоходный (с какого дохода? Не знаю) налог. В общем все для фронта, все для победы!!! Мы пацаны, заготавливали по дворам табак-махорку, девчонки из лоскутков материи шили мешочки и кисеты набивали табаком. На них были надписи: "На фронт - бойцам". А также девочки постарше вязали варежки и носки для фронта.
   Вести с фронтов приносили две газеты на всю деревню, вероятно, выписывал сельский совет, и когда их получали, обычно вечером при свете коптилки (лампы зажигали без стекол в целях экономии) всей деревней читали.
   Почтальонам в деревне была Антонова Анна Игнатьевна. Муж ее тоже был на фронте (погиб), они были молодые, не успели обзавестись детьми. Она так и не вышла замуж и не нажила потомства. Вести с фронта приходили все ужаснее одна другой, ближе к зиме приходили похоронки, а письма - треугольники приходили все реже и реже. Плач по деревне раздавался все чаще. Помнится мне плач, нет, не плач, а какой-то вой тетки Анисьи Антоновой, похожий на вой раненного зверя. Сначала вой был на высокой ноте, а затем постепенно стихал. На этот вой-зов сходились бабы, молча приложением рук к ней как бы снимали с нее боль души и также молча, утирая глаза передниками, расходились. Когда почтальон разносила почту, люди прятались от нее и тайно из-за плотных заборов наблюдали -- что принесет им почта: или маленькую радость или большое горе. Но извещения больше приносили горе. Анна Игнатьевна, почтальон, маленькая смуглая женщина, сколько в ней силы духа. Она при плохой вести пыталась успокоить, поучаствовать в судьбе человека.
   От отца и близких наших не было никаких вестей. Вот и зима наступила, жестокая своими морозами как никогда. С наступлением нового года в деревне, как результат любой войны, стали прибывать калеки-инвалиды. Первыми прибыли двое молодых, еще не женатых парней, оба не имели по одной ноге. Это был Миша Пустозеров и мордвин Илья Акмайкин. Они ходили вдоль деревни на костылях, и пели песни, в основном на патриотические темы и грустные о разлуке с любимыми ("...я уходил тогда в поход", "В далекие края, платком взмахнула у ворот моя любимая...").
   Весна была в 1942-м затяжная, холодная. Зато в конце апреля резко потеплело, снега было много, поэтому снежные потоки воды в 2-3 дня резко подняли уровень воды в Тоболе. Пришла большая вода - так называли наводнение. Лед на Тоболе и озерах в пойме реки был толстый и крепкий. Его поднимало в реке, а страшнее всего с озер, и целыми полями с грохотом круша все на своем пути, несся вниз по бурному течению. Даже прибрежные ивы, вековые в три обхвата, срезало подчистую, как бритвой. У нас разрушило сарай, дворовые пристройки и огородные прясла (загородки). Часто на льдинах плыли зайцы, лисы, волки, косули и даже могучие лоси и хищники, не проявляя жестокости к своим потенциальным жертвам. К бабушке во двор со льдины соскочила косуля, а мы ребятишки открыли ворота и вы пустили ее в лес. По реке несло также всякие строения, доски разрушенных строений, бревна и мы, пацаны, баграми причаливали их к берегу, прибирали, что на постройку разрушенных хозяйственных дворов, а что на дрова.
   Была у нас очень хорошая корова по кличке Зорька. Мы ее считали выше, чем член семьи, она была наша кормилица. Молоко давала нам ежедневно до 30 литров, а это и творог и сметана. Я не знаю, смогли ли мы выжить в войну и в лихие послевоенные годы без нее, а когда пришел день уже спустя годы после войны, и ее нужно было забить по старости, я ушел из дома в лес и сутки не приходил, так было мне больно все это воспринять. Как можно было видеть добрые, ласковые глаза нашей кормилицы застывшими, мертвыми?
   Зорька телилась всегда в декабре, в самую стужу, поэтому каждый день и особенно ночь (почему-то телилась в основном ночью, на рассвете) нужно было следить, чтобы теленок не замерз, и занести его в избу, где загодя была приготовлена загородка около порога и постелена на пол солома.
   Жизнь становилась все труднее и труднее. Хлеба с урожая осени 1941 года дали всего ничего, питались в основном тем, что выросло в огороде. В городах людям выдавали продукты по карточкам, а в деревнях ни денег, ни картошки. Если даже колхозник мог продать что-нибудь с огорода: огурцы, помидоры и пр., а также молочную продукцию, то пищевых продуктов не имел права купить. Если и продавал свою продукцию, то, что он на те жалкие гроши мог купить, если на базаре у спекулянта булка хлеба стоила 300 рублей, а спичечный коробок соли, коробок спичек сопоставимы со стоимостью 5 литров молока, в лучшем случае, не говоря уже об одежде, об этом и нечего было мечтать. Для школы, особенно в зимний период, матери, бабашки сестры перешивали старые вещи и как-то приспосабливали для ношения. А зачастую, особенно, в больших как наша семья, была "дежурная" обувь. Ждешь, когда вернется из другой смены брат или сестра, чтобы обуться и бежать в школу. Нашей повезло -- школа была от дома около ста метров, так что и босиком по снегу можно было быстро домчаться, только после пробежки по снегу ноги подкалывало, как иголочками, и они были красные от мороза и быстрого бега, как у гуся. Это хорошо, что мы с сестрой Клавой учились в разные смены.
   Самое голодное время было - это весна, когда заканчивалась картошка, и мы переходили на "подножный корм". Ели первые стебли медуницы, молодые стебли камыша-доречника, щавель обыкновенный пищевой и щавель конский. После такой пищи случались колики в желудке и сходить в туалет по большому было большой проблемой.
   Наконец вода в Тоболе скатилась в "трубу", т.е. в русло, но была еще мутной, и ловить рыбу удочкой было невозможно. В это время пацаны готовили удочки. Лески делали из волос хвоста лошадей, знали у какой лошади длинный и эластичный волос. Затем его скручивали и связывали до нужной длины, конечно, выдирать нужно было умеючи, чтобы не получить удар копытом. Большой проблемой было то, что негде было достать крючки, правда, появился откуда-то инвалид войны Малютин Иван - большой мастер на все руки. Он изготавливал крючки, но продавал их очень дорого за натуральную плату. Так, за один крючок требовал два яйца или три литра молока. А где мне было взять яиц, если у нас было две курицы, которые из-за того, что их кормили плохо, несли в месяц 2-3 яйца. Но мы все равно умудрялись покупать - пойманная рыба, хотя и мелкая, но была пища на каждый день. С ребятами соревновались, кто больше поймает. На реку уходили в 2-3 часа ночи, чтобы занять свое излюбленное место, и если кто придет раньше и займет его, начинался скандал, который часто оканчивался потасовкой. Тут же на берегу при посредничестве других пацанов восстанавливалась справедливость. Все решения обязан был выполнять каждый член коллектива, в противном случае, объявлялся виновному бойкот, и он изгонялся из "стаи". Это было страшное наказание, как высшая мера, легче было получить пару подзатыльников, но это решала "стая".
   Часто ходили за Тобол на поля соседнего колхоза, у них там с осени оставались участки неубранной картошки. Картошка была, конечно, мороженая, мы ее очищали от гнили и шкурок, мололи на мясорубке и пекли лепешки - "тошнотики", так мы их называли. Чтобы они не подгорали, противни смазывали отработанным тракторным маслом, отчего они воняли трактором. Нашей с Клавой (старшей сестрой) обязанностью было содержать всегда очаг теплым. Летом пищу готовили на таганках, в качестве топлива в основном использовали сосновые шишки. А зимой была проблема нагреть русскую печь, надо было много дров и мы с Клавой ходили по пояс в снегу в лес и багром ломали с сосен сухие сучья. Мать затемно приходила с дойки колхозных коров, а зимой и в 6 часов утра была еще ночь. Иногда в загнетке печи (углубление внутри печи с левой стороны, куда сгребались клюкой горячие угли и присыпались золой) за последующие сутки при мелких дровах угли горячими не сохранялись. Тогда, обычно, мать будила меня, я слазил с палатей (широкие нары для спанья, устраиваемые в избах под потолком между печью и противоположной ей стеной), брал со сколотым краем глиняный горшок и шел в морозную ночь. Там я по дыму из труб определял, где можно попросить горячих углей для растопки печи. Спичек не было и в помине.
   Но вскоре при возвращении с фронта калек солдат, они научили всех нас добывать огонь простым способом, так называемыми "катюшами". Для этого нужно было достать кремневый камешек, стальную пластинку или старый напильник, да жгутик ваты, предварительно обожженный, и, чиркая пластинкой о камень, выбивали искру, которая попадала на вату и поджигала ее. У многих пацанов при себе постоянно находилось это огниво "катюша". Так, что находясь далеко от дома, могли развести костер и сварить яйца ворон, сорок, которые мы доставали из гнезд или испечь на берегу выловленную рыбешку и все это ели без соли. Часто на берегу, когда припекало солнце, многие, пригревшись, засыпали на теплом песке, иногда, положив головы, друг на друга. Мне было больно смотреть на эти изможденные тела (в чем только души держались) и исхудавшие, но часто улыбающиеся лица и думал, что, наверное, хоть во сне они видят счастливые сны.
   Все чаще приходили похоронки, чаще слышался плач убитых горем матерей и жен. А от отца и близких нам родных не было никаких вестей.
   Однажды, в полдень, услыхали на горе, где по лесу под деревней находилась дорога, какой-то грохот. Мы, пацаны всех возрастов, со всех ног кинулись в сторону шума и гула. Что мы увидели? Это шел боевой танк Т-34, только без башни с пушкой, а вместо нее наверху стоял большой кузов. Видно, шел за каким-то грузом. Увидев нас, танк остановился, из люка вылезли три танкиста. Поздоровались с нами, спросили, какая здесь деревня, и какие ближайшие впереди. Еще рассказали, как наши сибиряки поперли фашистов от Москвы и много наших там полегло, но врагов в Москву не пустили и Сталин командует обороной Родины. И еще сообщили, что в поселке Увал, что от Кургана недалеко, создано танковое училище для подготовки молодых танкистов фронту. А танки наши Т-34, на которых учатся танкисты, самые лучшие в мире. И около нашей деревни будет создан танкодром. Вскоре на двух бортовых машинах ЗИС-5 приехали солдаты и за деревней по берегу Тобола начали копать окопы, траншеи и строить надолбы. После оборудованного полигона прибыли боевые машины, мы, конечно, всей деревней были там. Нас предупредили, чтобы только мы не появлялись на полигоне. Мы, конечно, перезнакомились и с командирами, и с танкистами-солдатами. Солдаты худые, видно было, что они плохо питаются. Ребята приносили им все, что росло в огородах: брюкву, морковь, лук, турнепс и прочие овощи, за что они нас пускали посидеть внутри танка и даже немного прокатиться, что вызывало неописуемый восторг. Правда, вылазили из утробы танка чумазые в перепачканной мазутой одежде, за что от матерей часто получали подзатыльники.
   Еще зимой 1942-го года в нашей деревне расселяли беженцев в основном с Украины и Молдавии. К нам подселили цыганку молодую с двумя цыганятами - Колька и Васька. Они были возрастом ровесниками нам с братом Колей. Так что едоков на нашу и так большую семью в пять человек добавилось еще три. Запас картошки стал убывать быстро, и приближалась голодная весна. А исчезли они, как закончилась картошка, исчезли тайком, когда не было в доме матери и нас с Клавой -- старших из детей. В знак "благодарности" за гостеприимство украли у матери суконную юбку и тюлевую накидку -- подарки бабушки.
   У бабушки Натальи (мы ее звали мама, как и нашу мать, она же была мать нашей мамы), если нужно было различить о ком идет речь, говорили мама молодая или мама старшая, тоже подселили двух беженцев -- евреев, мужа с женой. Они были в возрасте около 30 лет. Звали их Абрам и Сара -- классические еврейские имена. Но Сара была не совсем здорова. На вид была очень красивая с пышными кудрявыми волосами и вполне здорова. Вечером они выходили за ворота на улицу, и Сара начинала бредить. Звала жалобным голосом -- стоном своих детей Иосю и Елю -- как нам слышалось и запомнилось. По рассказу Абрама, они потеряли детей, когда их эшелон еще на Украине разбомбили фашистские стервятники и от грузовых вагонов -- телятников почти ничего не осталось.
   Около Сары и Абрама собирались жители близлежащих домов и с немым ужасом сочувствовали, болью в сердце и слезами на глазах смотрели на них, а помочь ничем не могли, да и у каждого из них была своя беда, своя боль в душе. Они также исчезли как "наши цыгане" не попрощавшись. И Бог с ними, как сказала бабушка.
   Мы, русские люди, добрые, благодушные, доверчивые, потому о пришлых судим так же. Нам плюнут в лицо, а мы оботремся и перекрестимся, чем иногда пользуются подлые людишки. Но когда глубоко задевают наши национальные чувства, и оскорбления человеческого достоинства -- будет достойный ответ, а размах этого ответа трудно предугадать.
   С 1942 до 1954 гг. из Кургана выезжают на отдых, и поправлять здоровье дети дошкольного возраста. Для этого они занимают здание нашей начальной школы, а также арендуют частные дома. Они чисто - "по городскому" одеты и питание у них в отличие от нас "благородное". Мы в это время голодные, грязные в оборванных лохмотьях одежды вызывали у персонала: воспитателей, нянь презрительное к нам отношение, но это вначале, поскольку контакта старших групп с нами все равно не избежать. Они выводили старшие группы в лес, а в лесу мы были полноправными хозяевами, тем более мы были "вооружены" рогатками, луками и пиками, поэтому с нами нужно обращаться соответственно, ибо мы могли нанести травмы не только детям. Мы перезнакомились со многими ребятишками и персоналом и заключили с ними негласный мирный договор. За что они платили абрикосовыми косточками, кусочками сахара и конфетами. Особенно они были богаты сладостями после "родительских дней", когда их навещали родственники -- один-два раза в месяц. Тогда повышались требования на количество так называемого "оброка", но этот "налог" был в пределах разумного. Так же они нам поставляли пустые консервные банки, из жести которых мы изготавливали наконечники стрел для луков и копий. Это уже было оружие для охоты на дичь, в основном уток.
   Для городских также изготавливали луки небольших размеров и стрелы из камыша в целях безопасности без металлических наконечников. Но после того, когда одна из стрел их лучников попала в воспитательницу, руководство детсада уничтожило все их луки, а нас просило не делать для их воспитанников ни рогаток, ни луков. Мы это приняли серьезно, как небрежное со стороны городских пацанов, обращение с "оружием" и давали пострелять "боевыми" стрелами по мишеням под нашим контролем.
   Мать с тетей Тоней -- они были с ней подруги, уходили на Увал в танковое училище с корзинами зеленых овощей и через 2-3 дня приносили немного хлеба и крупы. Для нас это был праздник. Потом она уходила на неделю и больше, говорила, что ухаживала за безнадежно больной женой офицера и его дочерью. Приносила немного продуктов, однажды принесла даже брусочек, с полкило сливочного масла. А мы в это время с сестрой Клавой следили за огородом, пололи сорняки, а самое основное -- полив -- очень тяжело таскать 10-и килограммовые ведра с водой, а объем полива был большой: до 300 кустов помидор, 2-3 гряды огурцов, морковь, свеклу, брюкву, капусту и пр. При любом несогласии у нас с Клавой возникал горячий спор, часто переходящий в рукопашную схватку, а победить Клавдию не так просто -- она сильная, но и я хоть и худой был, но жилистый почти всегда схватка оканчивалась "ничьей".
   Однажды мне, наверное, захотелось с сестрой подраться и я начал задирать ее. Сидел около забора и когда она проходила около меня, я ее легонько хлестал по ногам. Это продолжалось недолго и она со словами: "поразит и жидок", яростно набросилась на меня - полетели клочья в разные стороны! Кончилось тем, что я порвал на ней платье, а оно было новое, недавно сшитое мамой из ситца с названием "мая", красивое с большими цветами и сестре оно очень нравилось. Когда пыл прошел, мы сели рядом и со слезами на глазах начали его зашивать и зашивать аккуратно, так чтобы мать не заметила. А если мать заметит - Клаве грозит большое внушение, а мне большая порка. Но на сей раз все обошлось благополучно - без эксцессов.
   Вот уже и год прошел, как отец и все родные ушли воевать, а известий никаких. В деревне очень редко с фронта приходят калеки, а чаще приходят похоронки, да извещения "без вести пропавших", а это равносильно похоронке.
   Танки продолжают утюжить землю за деревней. Солдаты в знак благодарности за нашу подкормку их овощами привозят нам немного соли, а также кусочек оборванного троса, пригодного для производства рыболовных крючков. С Увала вместе с танкистами приехал к нам знакомиться с нашей семьей дядя Леня с дочкой Аллой, она была старше сестры года на два. Шустрая, у нее был высокий голос, который она демонстрировала при исполнении песен. Мне запомнилась ее песня "валенки". Дядя Леня по фамилии Швидко - молодой бравый капитан - преподаватель в танковом училище, будущий отец моей сестры Нины. Мы с ним даже один раз сходили на рыбалку, но рыбак он был никудышный.
   И, вот я, уже собираюсь в школу. Читать я не умел, считать по цифрам тоже. Мать с Увала принесла мне сумку под книжки-карандаши. Это была сумка из-под армейского противогаза, пацаны мне завидовали. Учился я по букварю, который мне достался, как и все последующие годы, по наследству от старшей сестры Клавы и тети Зои.
   Помню в книге для чтения на портретах Рыкова, Бухарина, Тухачевского и других "великих людей" выколоты глаза, как врагам народа.
   Учеба в нашей начальной школе проходила в две смены - по два класса на одну учительницу 1-й и 3-й - одна смена и 2-й и 4-й классы - вторая смена.
   Я учиться пошел во вторую смену. В 1-й и 3-м классах учительница была молодая, красивая - Мохова Валентина Михайловна, которая приехала из Кургана и работала первый год и была без мужа. В первую смену 2-й и 4-й классы учила уже опытная, но тоже симпатичная с копной пышных, каштановых, кудрявых волос Потанина Нина Ивановна, она же являлась заведующей школы, у нее была малолетняя дочь Галя. Нина Ивановна хорошо играла на гитаре и пела. Муж ее был на фронте.
   В школу я пошел тощий, у меня было малокровие, и часто кружилась голова, особенно ближе к весне. Около школы был разработан участок, где выращивали картофель, капусту, морковь и свеклу. Зимой тетя Тоня -- техничка школы, она же по совместительству повариха, варила ученикам суп, в основном из картошки (иногда сладкой при хранении в подвале школы с низкой температурой) и капусты на чистой воде, часто мало соленой. Жиров, конечно, не было никаких, и суп был очень противный. А еще строго следили за гигиеной учеников. Ежедневно перед началом занятий так называемые санитары под контролем учителей проверяли чистоту рук, наличие вшей, гнид в воротниках рубашек и волосах головы. Осмотр ежедневно записывался в санитарный журнал. И если что-то обнаруживалось -- в школу незамедлительно вызывались родители или старшие братья-сестры. Санитары назначались в порядке очередности из учеников "старших 3-х-4-х классов". Все мы прошли, я имею в виду детей нашей семьи, через такой необходимый осмотр в то голодно-холодное время, но не имели замечания.
   Ученье, конечно, было далеко не успешное, потому что у нас у всех не было дошкольной подготовки, да и на голодный желудок в голове плохо усваивается преподаваемый материал. И еще усугублялось ученье тем, что вскоре после нового 1943-го года наша учительница Валентина Михайловна ушла добровольцем на войну. Мы ее провожали всей школой со слезами на глазах. Она писала нам всем в школе, что в военном училище учится на зенитчицу и после окончания краткосрочных курсов отправится на фронт. С фронта было одно письмо, в котором она писала, что успешно воюет и ее батарея зениток сбила четыре фашистских самолета. А затем пришло скорбное письмо из госпиталя, где ей ампутировали ногу. Для всех нас был траур. Мы всей школой написали ей в госпиталь письмо со словами поддержки и обещанием хорошо учиться. Кстати, уже тогда в 4-ом классе был введен урок по военному делу с изучением винтовки и противогаза.
   Зима, как и в прошлом году была злая и еще более голодная. Теперь нашей учительницей стала Потанина Нина Ивановна. Она вела уроки во всех классах с 1-го по 4-й. Я сейчас не могу представить, как она могла справиться с такой нагрузкой -- преподавала в две смены. Как бы там ни было, но я перешел, вернее меня перевели во 2-й класс. Лето 1942-го было засушливое, это отразилось на урожае овощей, особенно картошки, как основного продукта питания. И поэтому весна 1943-го года была голодная. Уже появились первые жертвы голода -- в семье Клименных умерла девочка, да и мы были на краю жизни. От колхоза мы ничего не получали -- мать в колхозе не работала, да и кто работал, получали жалкие крохи. К нам часто, почти ежедневно приходила тетя Надя - сестра матери, ей было где-то лет пятнадцать. Она видела наше бедственное положение и говорила, что у мама (бабушки нашей) в голбце (погребе) еще много картошки и предложила украсть. Мы с Клавой согласились. Выследили, когда бабушка пойдет до соседки, (ходила она к ней почти каждый день). Мы с Клавой с ведрами, задними дворами побежали к бабушкиному дому -- благо он был в соседстве с нашим домом. В это время тетя Надя спустилась в подполье, нагребла в оцинкованный железный таз картошку и подавала нам его через маленькое окно. Мы из него высыпали в ведра и бегом, унесли домой. Таким образом, мы наворовали десять ведер. И еще раз воровали картошку у Анны Тимофеевны с ее сыном Вовкой у его матери. Они жили в избенке напротив бабушкиного дома. Жили они тоже бедно, избенка у них была старая, покосившаяся набок. Вовка был старше меня на четыре года. И вот, однажды, в середине мая, зная наше бедственное положение, предложил украсть у них картошку. Картошку мы вытащили из голбца и приготовили ее на посадку. Я с его помощью украл у них пять ведер картошки. А когда мы воровали с тетей Надей и через некоторое время после окончания "операции" с воровством она пришла к нам, а у меня на таганке уже в чугунке варилась картошка, и все были довольны. Ребята проснуться, а у меня будет чем их покормить. У меня было святое правило -- за стол садился последним и питался тем, что осталось, ведь я был старшим в семье. Хотя Клава по возрасту была старше, но хозяином был я, и так считала мать, поэтому с меня был особый спрос.
   Но тут со мной случилась беда -- я заболел малярией. Доктор Виктор Матвеевич прослушал меня и определил, что у меня порок сердца, малокровие и явная малярия-лихоманка. Меня бил такой озноб, хотя на улице было жарко. Я глотал хину, такую горькую и противную. Я дошел до того, что не выходил к ребятам на улицу, а сидел у раскрытого окна и периодически блевал желто-зеленой слизью. А доктор, он был просто деревенский фельдшер, сказал матери: "Дуня, он у тебя не жилец, ему надо усиленное питание и гематоген". Это я подслушал, когда он говорил матери в сенях. Когда он ушел, мать зашла в избу, а я сидел одетый в фуфайку, поджав ноги к подбородку, у меня были слезы. Она села рядом со мной, обхватила мою голову руками, тихо плакала приговаривая: "Ах ты Шурка, ты Шурка". Я с трудом передвигался, даже сходить в туалет стоило для меня большого труда -- кружилась голова, и темнело в глазах, но я старался от ребят свое состояние скрывать и как можно чаще улыбался и пытался шутить и говорил, что скоро из меня малярия вылезать - я ее выгоню. Часто приходили мои товарищи, обычно они заполняли весь двор, вытаскивали меня к себе и как могли подбадривали. Позднее, когда я прочитал "Маугли", вспоминал эти события, называл их "моя стая".
   Постепенно болезни от меня отступали. Мать достала гематоген и часто заставляла пить рыбий жир. Ближе к осени созрели овощи, я стал ходить на рыбалку, на столе всегда была рыба. Мать иногда ходила в Курган с молочной продажей и приносила что-то из еды. Корова была нашим спасителем. Купили молодую овцу -- ярочку и она принесла двух кудрявых барашек. На зиму мы для них оборудовали землянку. Зимой им было тепло. Но волки совсем обнаглели -- даже днем забегали в деревню и рвали телят и собак. А ночами, особенно зимой, с разных сторон слышался вой волков -- так что выйдешь на улицу ночью и от их "песен" мороз по коже пробегает.
   У меня было одноствольное ружье деда Семена, я его брал себе домой, когда увидел около своего двора волчьи следы. Порох я достал у инвалида Николая, он принес его с фронта. А вместо свинцовой дроби, разбил на мелкие кусочки старый чугунок и зарядил два патрона. Вскоре они пригодились для стрельбы. Как-то ночью залаяла наша собачка дворняшка, а потом заскулила и замолкла. Меня это насторожило. Я слез с палатей, подошел к окну, что выходило на хозяйственный двор, где содержались корова в стойле и овца в землянке, оттаял морозный узор со стекла и увидел (ночи были морозные и луна светила ярко) как на землянке матерый волчара лапами скребет, пытаясь вскрыть настил потолка землянки. Он учуял запах овцы, и решил поживиться. Я достал ружье, тихонечко оделся, и также тихо открыв дверь, вышел в сени. Встал на ступени крыльца. Собачка забилась под крыльцо и не подавала признаков жизни, чуяла волка. Во входных дверях сеней было прорезано окно. Луна светила так ярко, что я тут же заметил на белом чистом снегу серого разбойника. Он так увлекся своей работой, что не учуял меня. Я навел на него ружье и выстрелил -- он высоко подпрыгнул, больше от страха, от внезапного грохота, чем от попавшего в него заряда. Ведь расстояние от меня до него было не более семи метров. Волк так рванул со двора, только его и видели. Наверное, он "передал" своей стае о происшествии, может быт поэтому в нашем околотке не было больше шкоды со стороны хищников. Они умные и хитрые твари.
   В 1943-м у нашей матери родилась дочь Нина, наша сестра. Детей в нашей семье стало пятеро. Во втором классе я плохо учился, конечно, сказалась летняя болезнь, ведь я пошел в школу осенью, очень слабый здоровьем. Учительница Нина Ивановна, посоветовавшись с мамой, решила оставить меня на второй год во втором классе, наверное, это было правильно. Потому что в дальнейшем, со второго класса до 4-го стал хорошистом, а в 4-ом классе - отличником и до выпускного 7-го класса был хорошистом.
   С такими бедами мы встретили 1944-й год. Тетрадей все годы не было, писали на газетной бумаге, а чернила готовили из печной сажи. К началу учебного 1944-1945 года стали выдавать тетради, а в течение 1944-го года раза два-три выдавали американскую помощь в виде черепашьего яичного порошка по 1 кг на семью. Нам, как многодетной семье, выдали 2 кг. Иногда на ферму привозили жмых из семян хлопчатника. Мы ночью пробирались на ферму и крали плитки жмых, а затем грызли его как зверушки какие-то, а он был такой вкусный. К зиме мы с Клавой усиленно запасались топливом - в основном сухим хворостом. Даже раза два запрягали нашу кормилицу корову Зорьку в двухколесную телегу, но она никак не хотела идти, да и нам ее было очень жалко, и мы ее больше не мучили. Еще заготавливали много сосновых шишек, в сенях был завален ими угол, они хорошо горели под таганком. При высокой температуре можно было что-либо сварить в любое время.
   На школу приходила постоянно газета "Пионерская правда". Там были статьи о положении на фронтах, а также о героических подвигах советских воинов. Учительница читала все статьи всем ученикам. Мы с интересом слушали. Так мне запомнился рассказ о борьбе советских моряков в Севастополе с немецкой подводной лодкой, которая нападала на наши суда, а для дозаправки и пополнения запаса торпед заходила в севастопольскую бухту. Наши моряки ее выследили и уничтожили. Рассказ назывался "Когда огонь горит, она в бухте". Продолжение рассказа было во многих номерах, и мы с нетерпением ждали прихода следующего номера газеты.
   Привозили в деревню кино. Вначале кино было немое, а первый звуковой фильм, который я увидел - "Александр Невский". Когда привозили кино - это был для нас праздник. В этот день ребятишки бегали по деревне и кричали: "Кино! Кино!". Демонстрировалось кино в правлении колхоза, другого помещения в деревне не было. Скамеек было мало, люди со всей деревни шли в кино со своими табуретками, стульями. Билеты были не дорогие, но не каждый пацан имел пятак на билет. Проникали нелегально через окна. Ребят постарше киномеханик пропускал по несколько человек, но забирал в залог шапку или фуражку. Заложник должен был открутить за ручку динамо, чтобы в киноаппарате горела лампа. Но поскольку крутили разные пацаны, то и свет был разный, а значит и экран светился по-разному, что вызывало возмущение взрослых зрителей. Пацаны, не имея стульев, сидели и лежали на полу под экраном. Если возникали кадры, когда паровоз или машина двигались на зрителя, у некоторых зрителей раздавался крик ужаса, боялись, что задавит. Поскольку кино было немое, в зале было тихо, слышно было только жужжание динамо, да стрекот пленки в аппарате. Многие пацаны, лежа на полу, засыпали крепким сном, по окончания фильма их уводили или уносили матери, братья-сестры.
   Второй класс я заканчивал весной 1945 года. Годом раньше меня взяла с собой в Курган тетя Надя, она там работала домработницей и жила там же, где работала. Мы пришли в город уже в сумерках. Было тепло и тихо. Надя жила на улице Грицкого, дома были одно и двухэтажные, да и во всем Кургане 4-х этажных зданий было два: Кошмокат (Курганская промышленная артель, которая выпускала армейскую одежду) и управление НКВД. Конечно, были и другие высокие здания: драмтеатр, он был в войну переоборудован в военный; эвакуированный с запада завод, да производственные здания заводов и фабрик. Проезжая часть улиц была разбита и в дождливую погоду была непролазная грязь. Тротуары были дощатые и то не везде. А мы шли по тихим улицам, в окнах горел яркий свет, и звучала такая "красивая" музыка. Мне казалось, что я попал в какой-то другой, мне неведомый мир. А вообще Курган в то время представлял большую деревню. Статус областного центра город Курган получил недавно.
   Хозяйку тети Нади звали Сара, она заведовала детским садом. После знакомства с ней, она начала задавать мне разные вопросы: "Кто мать-отец, есть братья, сестры?" А когда спросила: "У тебя, наверное, уже и невеста есть?", я понял, что она шутит и ответил ей: "Поть ты нашто, придумала тоже мне!" Этот откровенный по-деревенски ответ развеселил ее, ведь это означало, что я посылал ее куда-то, и она меня угощала конфетой. Она еще задавала подобные вопросы и вынуждала давать такие же ответы, как "поть ты нашто" или одним словом "атьты". Эти ответы вызывали у нее смех, я понял, что ее веселит и старался отвечать подобным образом, за что получал подарки в виде конфет, часть которых припрятал в карманах для своих домочадцев.
   Мать работает в колхозе, летом контачит с курганским детсадом, поварами, где расположена кухня на школьной территории. Приносит оттуда иногда оставшуюся от детей манную кашу. Я ее до сих пор употребляю с удовольствием.
   Вот и весна 1945 года. С фронта приходят радостные вести. Но многим эти вести не приносят радости, а приносят горе. У нашей учительницы Нины Ивановны пришел с фронта муж Петр Мефодьевич. Он был комиссован по причине контузии под Сталинградом. Он взялся преподавать двум классам, т.е. Разделили учеников по два класса на одного учителя. Но я не попал к нему и мне повезло. Он безжалостно лупил учеников, был очень психованный, вероятно сказалась контузия. Да и многие дети были разболтанные, переростки сидели в одном классе по два и даже по три года. На него никто не обижался, наверное, так было нужно! А некоторые матери даже хвалили его и говорили про своего дитяти: "Так ему оболтусу надо! Совсем от рук отбился!"
   Старики в деревне, что по возрасту были не востребованы для фронта и для трудовой армии, с пацанами и вообще с молодежью вели себя строго. Попробуй не поздоровайся со старым человеком, да и не приподними шапку -- будет тут же внушение матери за хамское поведение отрока. А от матери в зависимости от характера, темперамента и настроения в лучшем случае - оплеуха, а в худшем - порка. Но порка обычно проводилась если с пристрастием то по "нескольким статьям обвинения", т.е. за накопившихся нескольких грехов. Я тоже не был исключением. Как-то летом, уже не помню за что (есть человек - есть проблема), мать решила мне организовать хорошую порку. Она как-то днем заходит домой, я по ее виду определил, что сейчас будет что-то неординарное. Я на всякий случай пододвинулся на скамье ближе к окну. Мать тем временем, закрыла двери на крючок и протянула руку за куском чересседельника, он изготовлен из свиной кожи, значит, был тяжелый. Но я тоже готовился к экзекуции - открыл оконные створки и только она с ремнем наперевес пошла на меня в атаку - ласточкой выпорхнул в окно, а там ищи ветра в поле! А бегал я быстрее всех пацанов. Мать в окно, высунувшись, кричала: "Шурка, вернись!", и еще какие-то угрозы неслись мне вслед, что только добавляло мне прыти.
   Мама купила мне трофейные, кованные железом, тяжелые и не по размеру большие ботинки. Они мне однажды чуть не стоили порки. Как-то за какую-то провинность мать решила меня примерно наказать. Но дома она меня не выловила, я выскочил на улицу и побежал на пригорок к лесу. Мать за мной. Она знала, что в этих тяжелых ботинках я от нее далеко не смоюсь. Но на самом высоком месте пригорка, где был колодец и баня, недалеко от них на опушке леса росла старая сосна. Она была самка, и мы кормились от нее крупянками (завязи шишек). Я часто сидел в ее кроне - с нее было видно далеко, все излучины Тобола, луга, деревни, в которых я еще не был и мечтал побывать. И вот я устремился к той сосне-спасительнице. Я из всех остаток сил подпрыгнул, ухватился за нижний, знакомый мне сучок, а там, как говорится, "было дело техники". Техникой лазанья по деревьям я обладал не хуже обезьяны. А мать тем временем, приблизившись к сосне, тихо опустилась под нею и, закрыв лицо руками, от какой-то безысходности также тихо заплакала. У меня так защемило в груди от жалости к ней, что я спустился с сосны и сел рядом с ней. Она обхватила мою голову руками, прижала к своей теплой груди. Мы так долго сидели с ней, в таком положении и тихо оба плакали. Вероятно, мысли наши были одинаково горькие о нашем житье и о пропавшем без вести отце.
   Вот и пришел долгожданный день - победа! В этот яркий солнечный день раздался радостный крик - победа! Он как набат прозвучал по всей деревне. Все люди, а это в основном женщины, инвалиды-калеки, старики и, конечно, мы - пацаны, высыпали на улицу. Кричали, поздравляли с победой, и многие плакали. Даже собаки громко лаяли и мычали коровы от этого переполоха. У многих еще теплились надежда о возвращении из этой проклятой Германии своих близких.
   Летом я уже самостоятельно ходили в Курган на базар, продавал овощи, грибы и ягоды. Я любил ходить в лес за грибами и груздями. Ягоды: землянику, клубнику и костянику я собирать не любил, потому что, когда ходили за ягодами я собирал намного меньше кого-либо из компании, как ни старался. Как позднее выяснилось, при проверке зрения - я дальтоник, т.е. У меня плохая светочувствительность: не мог отличить даже яркие цвета: зеленый от красного. Иногда на базар ходила мать. Клава тоже иногда ходила на базар. Часто поклажу попутно брали с собой женщины, которые тоже в город везли на продажу продукты в телеге, запряженной лошадью и быком. Сами, конечно, шли пешком. Это было за благо, что везли поклажу, а то тащить на коромысле полные овощей или грибов две корзины было очень тяжело, 25 километров - не ближний путь. Выходили из дома с вечера, затемно или часа в два ночи, чтобы поспеть к утренней торговле. Когда выходили на рынок и груз везли на телегах, ночью можно было поспать на ходу, придерживаясь рукой за телегу, да во время кормежки и краткосрочного отдыха перед городом. А на базаре, продав товар, нужно к ночи вернуться домой, как говорили старшие: "сходить на базар обыденкой". А пройти в сутки 50 километров, практически без отдыха, было не всем под силу. Хотя я очень уставал, но с такой нагрузкой справлялся.
   С фронта возвращались мужики, многие после госпиталей с еще не зажившими ранами. Вот и сосед наш дядя Данило (Даниил Алексеевич Филатов) пришел, у него не было ноги, ниже колена - протез. Начал строить дом и вскоре женился на тете Нюре (Письменская Анна Семеновна), она еще перед войной и во время военных лет работала на тракторе. Он так же, несмотря на инвалидность, включился в колхозную работу и в следующем году работал даже на уборке хлебов. Он управлял лошадьми, запряженными в жатку - "лобогрейку" - примитивная машина, но по тем временам нужная. В жатку впрягалось три лошади. Две - основное тягло, а впереди цугом впрягалась третья - направляющая, от которой зависело направление движения жатки. Эта третья управлялась седоком. Вот и я был привлечен на работу этим седоком. Работа ответственная. Питание было за счет колхоза - запаренная в котле цельная пшеница. Да после дойки украдкой уносил немного вышелушенных из колосков зерен пшеницы. Дома закрутились ручные жернова, и появился хлеб.
   Дядя Данило был жестковатый мужик. У него, когда он управлял жаткой, для "стимула" был длинный кнут, которым он подгонял лошадей. За любую мою грубую ошибку при направлении движения жатки, его кнут доставал до моей спины и это было в какой-то степени справедливо. Когда кнут "обжигал" мою спину слишком сильно, бывало и несправедливо, я слазил с лошади и отказывался работать. Садился на землю - без меня жатка работать не могла. Тогда дядя Данила, хромая подходил ко мне и опираясь на тросточку опускался рядом. Тихим голосом успокаивал меня и просил продолжать работу. Он чувствовал свою вину в произошедшем. А срыв работы при уборке урожая мог рассматриваться органами соответственно, как саботаж и за это деяние была серьезная статья - мало не покажется!
   И вот, где-то в середине сентября 1945-го года получаем письмо от отца! Эта весть быстро разнеслась по всей деревне. Мы были рады безмерно! Громких восторгов не высказывали, боялись спугнуть эту весть громкими голосами. Он писал, что находится в госпитале в Польше, очень болеет и надеется, как только поправится, приедет домой. Я почему-то знал, что он живой. Я за эти все военные годы уходил на пригорок под свою сосну и просил Бога о помощи моему отцу.
   Жить стало веселее. Колхоз после уборки урожая выдал на трудодни немного хлеба. Осенью на деньги от продажи овощей, ягод и грибов мы оборудовали в доме вторую комнату - горницу. В доме стало просторнее, светлей и уютней. Я пошел в 3-й класс, уже неплохо научился читать и даже брал детские книжки из школьной библиотеки. Снег выпал рано, в половине октября. Как то вечером я сидел в горнице за столом у окна. На столе горела лампа, я читал какую-то книжку. Вдруг в окно кто-то постучал, я откинул оконную занавеску и увидел лицо отца. Я вскочил со стула и закричал: "Мама! Мама! Папка пришел!" Мать в одной рубашке выбежала в сени, за ней выбежал я и от шума проснулись все ребятишки. Он всех обнимал и целовал. А Галя, рожденная в декабре 1940 года, говорит: "Папка, а я тебя даже не узнала!" Он ответил ей смеясь: "Я тебя, Галя, тоже не узнал" (Когда он уходил на фронт, Гале было всего полгода).
  
   После войны. 1946-1954 гг.
  
   Отец пришел исхудавший и больной. И вот этой же ночью у нас в доме собралось много народа. Откуда люди узнали ночью о том, что отец вернулся? Ведь была ночь, и мы об этом событии сообщили только бабушкиной семье. Помню, что даже Степан Лаптев с самого края деревни здесь был и задавал отцу разные вопросы. А здоровье отца становилось с каждым днем все хуже и хуже. Он пытался что-то делать, но боли в желудке были настолько сильны, что он садился в уголок на кухне, пожимал руками желудок, согнувшись, молчал. По весне мать взяла в колхозе лошадь и повезла его в Курган, предварительно взяв направление в районной больнице. Отца тут же обследовали в областной больнице и стали готовить к операции. Подготовка длилась недолго. Операцию проводил хирург Витебский Давид Яковлевич. Поскольку отец был очень слабый, то оперировали его под местным наркозом. Он был в сознании во время проведения операции, и даже видел в рефлекторе подсветки, что на потолке, свои внутренние органы. В результате вскрытия желудка оказалось две язвы стенок желудка и язва двенадцатиперстной кишки. Операция продолжалась восемь часов. Отец после рассказывал, поскольку он все время проведения операции был в сознании, что хирург Витебский отвлекал отца от мрачных мыслей. Рассказывал при проведении операции занимательные истории или просто анекдоты. Отец рассказывал, что иногда слышал, как щелкали ножницы в руках хирурга -- он отрезал больные участки организма и отец "проваливался" куда-то. Когда хирург Витебский приводил отца в сознание, то веселым бодрым голосом спрашивал: "Куда ты, Дмитрий Антонович, ушел, ведь я тебе не до конца рассказал историю?" Вот так он его поддерживал морально. Наша семья и все родные с глубокой благодарностью помним знаменитого, талантливого и доброго доктора Витебского Давида Яковлевича, который продлил жизнь отца почти на 35 лет. Доктор категорически запретил отцу курить табак и говорил, что если будешь курить, то к нам больше не обращайся. Отца выписали из больницы, и он был очень слабый. Ему требовалось усиленное диетическое питание. А чем мы могли ему помочь кроме молочных продуктов? Но изыскивали все возможные способы, чтобы поддержать здоровье отца. Ходили на рынок с продажей в основном овощей. Помню, покупали лузгу (отсев от обдирки овса), вымачивали отсев и варили кисель. Вот и вся поддержка. Да, на вырученные от продажи на рынке овощей деньги, покупали яйца и немного сахара. Время было голодное. Но жить было нужно, а может быть, скорее всего, выживать! Осенью колхоз дал немного хлеба. Осенью, в октябре родился братик Витя. Все были рады, особенно был рад отец, и в последующие годы он его называл "милька моя", очень любил.
   Но следующий 1947 год был очень тяжелый. Начался он холодной, затяжной весной. Зимой снега было очень много - под крышу дома и до конца апреля лежали сугробы. А затем установилась очень теплая погода и как результат - пришла с Тобола большая вода, а с ней большая беда. Как-то ночью мы услышали плеск воды. Вскочили затемно, воды был полный голбец, и она все прибывала. Сразу кинулись спасать животных: корову, теленка, собачку и двух куриц. Через двор пройти на улицу можно было до калитки по колено воды. Каргат -- нижняя часть деревни, где дома уже были затоплены по окна, на улице плавали в лотках, все спасали животных и сами спасались. Запасы продуктов: картошка и прочие овощи, оказались под водой, и, конечно, все пропало. Все жители и мы в том числе, через окна, что выходили на улицу (там была местность несколько повыше) перебирались на возвышенность ближе к лесу. Вода по информации синоптиков в реке от нормального уровня поднялась почти на 13 литров (12,8 м).
   Много бед наделала вода. Смывало хозяйственные дворы и даже по реке плыли деревянные дома с людьми и мелким скотом на крыше. Кричали, взывая о помощи с крыш люди, но помочь им ничем не могли, а на тех утлых лодченках, что имелись в нашей деревне, выплывать для спасения людей в бурные потоки воды было безумием. Затем прошел слух: из Челябинска прибыли амфибии и спасали людей. Улицы в Кургане, что находились ближе к берегу Тобола, также были затоплены водой. Большая вода разъединила Курганскую область на две части и перебраться с западной части на восточную можно было по железнодорожному мосту. Все деревянные мосты через Тобол были уничтожены наводнением.
   Отец был еще слаб, но по хозяйству дома старался что-то делать. После того, как ушла большая вода, нужно было восстанавливать разрушенное домашнее хозяйство. Затем отец пошел пасти колхозных коров, я ему помогал, особенно в первое время. Работала дояркой одна старая дева, она была очень грубая и нелюдимая, звали ее Катя В. Но у нее была добрая душа. Она как-то потихонечку говорит отцу: "Дядя Митя, видишь вот ту пеструю корову из моей группы, ты ее дои днем и пей молоко -- тебе нужно поправлять здоровье, а молока она дает много и оно высокой жирности". Отец воспользовался ее предложением и доил эту корову. А до этого мы молоко брали из дома в бутылке. Однажды я был с ним, помогал пасти коров, после обеда пошел до озера помыть бутылку из-под молока, а из куста, что рос на берегу, выскочил, заяц, который с перепугу, со всех ног бежал прямо на меня. Я кинул в него бутылку и убил. Отец тут же освежевал его, и я унес его домой на поджарку.
   Отец вечерами плел рыболовные снасти: сети и фитили. Мы их ставили на озерках, что расположены на лугах. Они при наводнении все были залиты водой, и в них было много хорошей рыбы. Так что у нас ежедневно на столе была рыба. Рыба также целыми связками вялилась на солнце и по мере готовности прибиралась впрок, на зиму.
   Четвертый класс я закончил отлично. Был назначен школьным библиотекарем. Правда в той библиотеке книг было мало, да и хороших не густо. Самая толстая была "Дети капитана Гранта", также другие приключенческие издания таких авторов, как Киплинг, Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер и другие. Также были рассказы Чехова, Толстого, произведения Горького, стихи Твардовского, Пушкина, Лермонтова. Я, конечно, всю библиотеку прочитал от корки до корки. Я увлекался чтением книг, брал у дяди Никиты, а еще в Кургане у дяди Степы, мужа тети Нади была неплохая библиотека, и он давал мне читать, так что при любом возможном случае, когда я попадал в город - брал у него книги. Дядя Степа работал шофером и часто приезжал в деревню - помогал привезти из лесу дрова и сено, а мне привозил книги и забирал прочитанные.
   В 1947 г. отменили карточную систему, и хлеб можно было покупать свободно, не более одного килограмма в руки, но очереди были дикие. После продажи своей продукции на базаре, мы с ребятами шли в очередь за хлебом. Помню, у меня была очередь 685-я. Номер очереди писали на руке химическим карандашом. Пролезть без очереди было невозможно, могли избить и выкинуть - люди были обозленные. Мы в очередь ходили группами по 6-8 человек и чтобы купить 6-8 кг, приходилось становиться по нескольку раз. Умудрялись так, что один пацан занимал очередь на двоих и при покупке хлеба подходил один из своих ребят, и каждый покупал двойную норму и так поступали все. В результате до 3-4-х часов дня мы могли купить по 8-10 кг хлеба, но очень уставали. Ночь шли с поклажей, продавали свой товар на рынке, а затем изнурительное стояние в очереди по 6-8 часов за хлебом - это было испытание не из легких. А еще нужно было с купленным хлебом пройти 25 км и ночью вернуться домой. Отдыхать, садиться на землю было нельзя -- могли не подняться. Остановка была всегда в Фатерском лесу у ключа (родника), в нем была вкусная, холодная вода, напротив Шарановских дач, огороженных высоким деревянным забором в два метра высоты забором. От дач слышались детские веселые голоса, смех и музыка. Там была своя, недоступная нам жизнь. Это были дачи областного начальства. Мы у воды съедали по полбулки хлеба. Отдохнув часок, попив водички, продолжали свой нелегкий путь к родному дому, где нас с беспокойством ждали родные. Оставалось идти еще 8-9 км. А для беспокойства родным были причины. Бывали случаи, когда городская шпана грабила наших ребят. Отбирали последнее копейки, хлеб, да и шишек наставят. Они были вооружены перьями (ножами), мойками (бритвами) и сопротивляться было опасно. Поэтому мы ходили группами. Имели также "оружие" для защиты. У меня был "наладошник" - это такая свинцовая "лепешка" на ладони, которая крепилась упругой резиновой полоской. На вооружении также были короткие заточенные тросточки, цепи с крупными звеньями и даже один самопал -- это уже огнестрельное оружие. Были случаи нападения на нашу группу раза два, но когда мы вынимали свое "вооружение", они отступали. С некоторыми из них мы познакомились, и даже случалось, вместе ходили в кино. Ребята были нашего возраста, были и постарше, многие потеряли на войне близких, а также у некоторых были отцы-калеки. И они промышляли, кто чем. В общем, у нас с городскими в жизни было много общего, и мы находили с ними общий язык.
   Лето 1947 года было засушливое, поэтому урожай овощей и картошки, как основного продукта питания, был очень плохой. Этот год запомнился, как особо голодный. А тут еще нам "помогало" государство - к тем непосильным налогам на землю и домашний скот, выпустило облигации -- государственный заем. А чем платить? Колхоз денег не на трудодни не давал ни копейки, а те жалкие крохи хлеба были голодным пайком. Урожай, вследствие засухи был плохой и все, что получали от уборки, шло в оплату за использование техники в МТС и на госсдачу (Государственные закупки зерна) государству. Так что колхозникам ничего или почти ничего не оставалось на "палки" (так называли трудодни). Подписание на заем было "добровольно-принудительным". Приезжал агент от райисполкома с милиционером (для порядка) по одному вызывали в помещение правления колхоза и "добровольно" требовали подписать: на какую сумму денег берется заем. Нашего отца тоже вызвали на подписку займа и держали там под охраной милиции двое суток. Его даже домой не отпускали поесть и мы носили ему передачу. Отец отказывался от подписки, говорил, что денег он достать не может, но есть шесть ребятишек -- детей забирайте их сколько нужно, на любое количество согласен. За это отцу угрожали политической статьей. И все же выжали из него какую-то минимальную сумму на заем. Угрозы эти были не беспочвенны. Так, нашего соседа дядю Петю Гордиевского осудили по статье 58 на десять лет за агитацию против государственного строя. Он при скоплении возмущенного народа высказывался против, потом вынужден был подписался на заем, заявив агенту, что это насилие над людьми, а ведь заем - дело добровольное. И мы его долго не видели, прибыл он после семи лет лагерей. Я уже повзрослевший спрашивал у него: "Дядя Петя, за что тебя посадили?" А он, как всегда веселый шутник отвечал: "За государственное преступление, Шура, я кобылу колхозную мерином назвал!" Все было понятно.
   Осенью я пошел в Барабинскую семилетнюю школу в 5-й класс. В Барабинскую школу ходили ученики из 4-х деревень, даже из 5-ти, считая хутор Каргополовку. Но с хутора было мало учеников, а из Барабы, Лаптево, Воробьевки, Темляки, учеников было много. В 5-ом и 6-ом было по два класса "а" и "б". В классах было тесно. У меня плохо пошла учеба по математике. Учитель был мужчина худой и длинный как жердь -- 2,12 ростом и вообще неприятный, да еще частенько приходил на занятия под хмельком. Мы с Антошкой (Антонов Виктор Игнатьевич) невзлюбили его и он нас взаимно. Бывало только зайдет в класс, особенно пьяный, сразу выставляет нас двоих за дверь. А мы не очень и расстраивались, сумки в руки и домой. Обычно домой сразу не приходили, а сматывались на Тобол -- ловить рыбу. А затем случился в лесу пожар -- горел сосновый лес недалеко от Барабы. Такой был ядовитый дым, в нашей деревне дышать было нечем. В дневные часы солнце так застилало дымом, что были сумерки, как вечером. Мы, с 5-го по 7-е классы в полном составе участвовали в тушении огня. Ветками сбивали пламя с подножной подстилки. А где огонь шел верхом -- страшно было смотреть. Был такой жар, что ближе ста метров не подойдешь. Такой рев огня и треск при горении вековых сосен, что брала жуть. Пожар был целую неделю. И сгорела площадь (об этом говорил лесник) около десяти тысяч гектаров.
   Руководство школы решило расширить помещение школы. Нас с 5-го по 7-й класс привлекли для заготовки леса . Мы отправились в лес. Семиклассники с пилами валили и кряжевали (поперечное деление стволов деревьев, очищенных от сучьев (хлыстов) как поштучно, так и пачками на долготье или бревна, кряжи, чураки и пр. Осуществляется непосредственно вслед за валкой леса и очисткой стволов от сучьев) по размеру сосны, а младшие классы обрубали сучья, стаскивали их в кучи и жгли. Работали целую неделю и заготовили столько, что хватило пристроить к школе три стены на два класса.
   Осенью нас гоняли за Тобол рубить с корня капусту -- объедались ею - животы вздувало. А также копали картошку, там было весело. Осень была сухая и теплая. Жгли костры, пекли картошку и ели от пуза. Когда приходилось ночевать, то вечером нам варили картофельное пюре, даже на воде, но всем нравилось. Как-то послали нас на несколько дней убирать горох. Нужно было вырывать сухие стебли гороха и укладывать в кучи. Работа была не из приятных, стебли были жесткие и колючие -- мы порвали руки до крови.
   В 1948 году отец поправился и пошел работать трактористом. А в то время трактористы были на особом положении. Хотя денег не платили, как и раньше, но хлеб гарантировали оплачивать на трудодни. Жить стало полегче, хотя в семье потребность в одежде и пище возрастала по мере взросления нас, ребятишек. Отец ездил в больницу для профилактического осмотра. Врачи дали заключение -- здоров. Отец при контузии на фронте попал в плен к немцам и прошел все муки ада в концлагере. У него остались на спине красные рубцы от ударов металлическими прутьями. Он чудом остался живой. Особенно свирепствовали украинские и литовские полицаи. Я ему рассказывал, что у нас печку русскую с плитой переложили два пленных немца. Нам дал их Ульянов Иван Артамонович, он являлся родственником нашей бабушки по отцу. Пленных пригнали из Кургана в село Лесники, они строили здания МТС. Немцы появились после Сталинградской битвы. От дяди Вани мы узнали, когда они придут из Кургана и встретили их колонну. Конвоиры, сопровождавшие пленных, нас отгоняли около Фатер камнями и палками
   А тут еще случилась неприятность. Отец пошел в лес за сухим хворостом. Он обнаружил в яме под хворостом два мешка пшеницы. Мы вечером затемно переносили ее домой, и мололи на жерновах и мать пекла хлеб. Но потом обнаружилась кража из колхозного амбара семенного фонда. Сразу приехала милиция, началось следствие, обыски. У нас обнаружили зерно и отца сразу забрали в милицию, держали целую неделю, пока не нашли настоящих воров.
   В 1950-м году было большое событие - укрупнение колхозов путем объединения нескольких колхозов. Объединяли четыре колхоза в один с центром село Бараба. Объединяли два колхоза Барабинских, наш Лаптевский и хутор Каргополовка. Объединение шло с большим скандалом. Наши Лаптевские колхозники никак не хотели объединяться с Барабой - считали их разгильдями, ворами и пьяницами. А наш Лаптевский был на хорошем счету в районе. Собранье шло трое суток без перерыва. Спорили до хрипоты, матерились, и дело доходило до драки. От района присутствовали представители райкома, райсполкома и, конечно, милиции. В результате, "склеили" насильно в один колхоз и назвали его именем вождя Сталина. Так образовался колхоз им. Сталина. Отца избрали бригадиром тракторной бригады в Барабе, затем перевели бригадиром в Лаптево. Погода весной 1950-го благоприятствовала полевым работам. Просыпаясь утром 9 мая, с изумлением увидели приход зимы. Выпал ночью снег, слоем по колено. Ярко светило солнце, а от чистого белого покрывала - снега слепило глаза, но было тепло и тихо. Ребятишкам была забава - лепили снеговиков и играли в снежки. Было так тепло, что за двое суток от снега остались только лужи. Заряду земли влагой в это время сопутствовало получению хорошего урожая. Год выдался урожайный. Колхозники получили на трудодни много хлеба, что удовлетворяло полную потребность в домашнем хозяйстве. Начало развиваться приусадебное животноводство: свиньи, птица. Хлеба было настолько достаточно, что излишки возили продавать на базаре. Очень дорого стоила одежда, обувь и прочие товары. Поэтому продажа овощей с огорода все равно имела решающее значение в получении денег. Налоги давили безжалостно деревню. Крестьяне стонали под гнетом государственной машины, рассуждая: "За что нас наказывает Бог?" А Бог-то был в дорогой нашей и любимой всеми столице. Разговоры о своем житье-бытье велись полушепотом -- громко говорить было об этом опасно - можно было "простудить" горло ... на Колыме.
   В Барабинской школе, начиная с пятого по седьмой класс, нас выстраивали в коридоре в колонну по четыре ряда, и мы перед началом занятий исполняли гимн Советского Союза. Гармошка была музыкальным сопровождением. На гармошке играл преподаватель физкультуры, высланный на поселение в Сибирь из Прибалтики - Юган Денисович. Он же в ненастные дни осени, и сильные морозы зимой обучал нас танцам. В то время распространенные танцы в городах: краковяк, тустеп, польку-бабочку. Так что мы не отставали в культуре от города (ха-ха). Также каждый день перед началом уроков занимались физзарядкой. Проводить физзарядку привлекались ученики 7-го класса. Мне почему-то чаще, чем кому-либо из одноклассников выпадала такая честь. Зимой физкультуру проводили на лыжах. Устраивали соревнования в гонке на 3 километра для девочек и 5 километров для ребят. И тут у меня случилось приятно-беспокойное состояние души - я влюбился ничем вроде бы, непримечательную девчонку Дуську Охохонину. Я, конечно, скрывал, как мог, но она однажды заметила, как я на нее заворожительно уставился глазами. Она сказала: "Что ты на меня уставился?" Я, вероятно, залился краской, и в дальнейшем старался сдерживать свои эмоции, и так и не объяснился в своей первой любви.
   В 6-ом классе пришли новые учителя. Это была семейная пара - муж и жена. Оба прекрасные преподаватели. Математик Виктор Михайлович и преподаватель русского языка и литературы Ольга Михайловна. Я стал учиться лучше, 7-й класс закончил хорошо. В 8-ом классе начал учиться в Кетово. Но учиться было трудно. За учебу надо было платить, и я решил поступить в техникум, но с этой затеей ничего не получилось.
  
  
   Становление в штатные рабочие. 1952-1954 гг.
  
   После окончания 8 классов в 1952 г. мы трое из своей деревни: Егоров Васька, Шмелев Витька и я подали заявление в Карабашский геолого-разведывательный техникум, который находился в Челябинской области, и получили вызов на экзамен в августе месяце. Родители собрали на дорогу кое-какие деньги, и мы поехали с радужными надеждами быть геологами. Из Челябинска до Карабаша ехали по узкоколейке, построенной чуть ли не во времена заводчика Демидова. В деревянных, старых скрипучих вагонах, битком набитых пассажирами с какими-то узлами-мешками ехали по Уралу, где впервые увидели горы-красоты. Ведь мы в своей области не видели такой природы. Да и столько промышленных поселков с лесом труб - все было в диковинку. В Карабаше тоже большие заводские постройки, много труб и все дымят ядовитого цвета дымом. Около города между горами большое красивое озеро. Город расположен между гор. Но наши мечты разбились тут же, когда нам объявили, что набора на геологов нет, а есть набор только на маркшейдеров т.е. тех, кто занимался разведкой подземных шахт с прокладкой проходов месторождений ископаемых.
   Мы повозмущались и отправились домой, разочарованные в своих мечтах. А по возвращении домой меня ждала повестка в суд, который состоится в Барабе в сельском совете, где было отмечено, что я не участвую в общественно-полезном труде, т.е. не работаю в колхозе. Уехать же учиться в Курган в Р.У. (ремесленное училище)) или Ж.У (железнодорожное училище) я не имел возможности, потому что не имел паспорта, местность была не паспортизирована, а получить справку в сельском совете о местожительстве не мог по неизвестным причинам, никто конкретно не говорил - все ссылались на кого-то. Видно было "указание сверху". В то время из деревень молодежь разбегалась по городам - там можно было получить какую-то специальность и получить работу на госпредприятиях. В колхозах не платили деньгами, а получали трудодни, так называли их палочки и только раз в году после уборки урожая, да и то, если год урожайный, давали от 50 до 100 гр. зерна трудодень. Расценки по колхозным нормативам составляли от 0,75 до 3-х трудодней в зависимости от трудоемкости работы за норму.
   Очень немногим, конечно, за взятки, удалось получить пресловутые справки от сельского совета парням, и они вырывались из этой кабалы в город. А ребята старших возрастов чуть ли не под конвоем отправляли в Курган в ФЗО (фабрично-заводское обучение). Обучали их там строительным специальностям, но почему-то некоторые оттуда сбегали домой, так их милиция возвращала обратно через суд. Обычно суд, как говорили в народе, определял меру наказания "шесть двадцать пять", т.е. шесть месяцев принудительных работ за вычетом 25% из зарплаты в пользу государства. Наверное, там были "хорошие" условия их содержания. Они содержались как в Р.У. и Ж.У. на полном государственном обеспечении.
   С повесткой я прибыл в суд. Судья по фамилии Цыганок, прокурор Тетерников - не так давно жили в Кетово - райцентре. Когда предъявили мне обвинение, что я тунеядец (в 16 лет), то я им ответил, что имею право на образование, на труд и отдых согласно Конституции, которую мы изучали в 7 классе и даже песня поется "молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет", на что они ответили с насмешкой: "Смотри какой грамотный!", что меня возмутило и я говорил какие-то грубости в ответ. Судья сделал упрек: "А еще комсомолец", на что я ответил, что я не осел, на которого надевают узду и ведут куда-то. Нас судили троих: Антонова Виктора, Меньшикова Николая меня. Интересный был приговор: "Зачислить в колхоз и направить на курсы трактористов, всех троих". О том, что я хочу продолжить учебу в средней школе (на чем настаивал отец) во внимание не было принято. Неисполнение приговора суда грозило более грозное наказание: от шести месяцев исправительных работ до 5 лет лагерей, что было зачитано судьей при оглашении приговора (это был август 1952 года) и приговор обжалованию не подлежит. Вот и кончились "мои университеты"!
   По решению суда я был направлен в колхоз на курсы трактористов. Обучали нас на курсах при МТС. Изучали карбюраторные колесные трактора и гусеничный СТЗ-НАТИ.
   Дали мне колесный трактор СХТЗ. Это был не трактор, а гроб с музыкой. На тракторе не было живого места, да и, судя по его номеру (N1), он, вероятно, был один из первых, прибывших. Выехал я на нем из МТМ после ремонта 5 марта, когда громкоговоритель на здании конторы сообщал печальную весть о смерти Сталина. Было какое-то смятение, вроде небольшого шока и заторможенности в мыслях - Что же теперь будет? Но слез не было. Наверное, каждый понимал, что хуже не будет, просто хуже некуда. В конце апреля выехали в поле. И началась веселая жизнь на станах. Одежду и постель, да сундучок с чашкой, ложкой, бокалом - каждый занял свое постоянное место на нарах в бараке. Домой не отпускали, ночевали на станах. Молодежи было много - подросли ребята, что выжили после военных, голодных лет. Теперь надо поднимать страну, кормить. Работа начиналась с восходом солнца - заканчивалась с закатом. Какая была продолжительность рабочего дня? Вам сейчас никто не скажет. В бригаде было два гусеничных трактора: С-80 и СТЗ-НАТИ - на них работали более взрослые мужики в две смены, и четыре колесных трактора СХТЗ-Х. В течение лета получили новый трактор ДТ-54. Это была машина нового поколения, хорошая машина, надежная, она показала себя в последующие годы на целине. На колесных тракторах были в основном пацаны 14-16 лет, начавшие одновременно со мной курсы трактористов. За каждым трактористом был закреплен прицепщик на весь сезон полевых работ. Обычно прицепщиками были молодые ребята и незамужние девчата. Питание было неплохое, но платное. Завтракали и ужинали на стане. Обед вывозили в поле, на лошади. Термосов не было, возили в ведрах, прикрытых марлей. Конечно, пища была переболтанная и холодная. Готовили пищу на костре в котлах, подвешенных на треногах над огнем. Из поваров два - старших и помощник, как называли -- поваренок. Поварами были незамужние девчата - они также жили постоянно при бригаде. Еще при бригаде был водовоз, который постоянно весь день развозил воду по тракторам. Когда был жаркий день, колесные трактора прогревались - вода в моторах кипела ключом. Даже варили яйца , найденные случайно у диких птиц, сворачивали их в какую-нибудь мазутную тряпку и опускали в радиатор. Вечером после работы умывались, кто у костра теплой водой, если был вымазан мазутом, а кто у колодца. Вечером после работы, уставшие, но молодость берет свое, развлекались. Обычно на бригаде было один или два гармониста. Молодежь пела и танцевала под гармонь. Было очень весело. Бригадиром тракторной бригады был мой отец, а помощником был веселый и озорной Сашка-дизелист (Охохонин Александр Сергеевич). Он служил в армии танкистом, за ним закрепилось прозвище "дизелист". С нами, еще неопытными трактористами, занимался в основном "дизелист". Мы его уважали, а он разбирался в технике, помогал нам, учил. Иногда, особенно непонятливым, при обучении мог по шее дать, чтобы закрепить урок. Мы на него не обижались - он все делал с юмором и мы его понимали. Ложились спать поздно - за полночь, а утром только солнце поднималось над горизонтом, нас за ноги стаскивали с нар отец или "дизелист". А спать так хотелось. За отцом была закреплена лошадь, и он часто уезжал на ночь домой. А когда он ночевал с нами на стане, то утром начинал стягивать с нар меня первого. Я обижался, говорил ему, что я, если бы не вставал первым, то поспал бы еще 10-15 благодатных минут. На что он отвечал, что я его сын и так положено. Но зато "дизелист", когда отца не было в бригаде, будил меня последним, он знал характер отца.
   Прицепщицей за мной была закреплена Маша Серебрякова (Маша Серебрячиха или Машка -- цыганка так ее звали за ее черные волнистые волосы и неукротимый нрав). Она была в меру симпатичная, но я ее не любил за ее разухабистость. Она была "бес в юбке". Некоторые парни пытались с ней сблизиться, но она их бесцеремонно "отшивала" от себя и даже оскорбляла и делала это при людях, чем вводила в смущение ухажеров. Я к ней как к взбалмошной девчонке относился равнодушно. Поэтому, это ее, вероятно, приводило в ярость. Наверное, она была ко мне неравнодушна. Был такой случай, и не один подобный этому. Так, при работе на посеве, она, находясь на подножки сеялки, на ходу подхватывала увесистый ком земли и запускала мне в спину. Я, конечно, реагировал моментально. Останавливал трактор, выскакивал из-за руля. В это же время, она, зная, что будет расправа, со всех ног мчалась по полю прочь. Конечно, догнать ее мне не составляло труда. Я ее валил на землю и наминал бока, но не больно, а так, чисто символически. Она уходила на стан и жаловалась на меня бригадиру -- моему отцу. Говорила, что я ее побил. За это я получал от отца хороший нагоняй. Но я не рассказывал о начале конфликта. Жаловаться на девчонку как-то было не по-мужски, а она этим пользовалась не один раз.
   И вот со мной случилось чрезвычайное происшествие - я отравился парами этилированного бензина. Запускался тракторный мотор на бензине, а затем переключался на керосин. Бензиновый бачок находился у самого руля. Я утром залил в бачок бензина до самой горловины, а крышки бачка не было -- горловина была завязана тряпкой. При движении трактора бензин плескался и намочил тряпку. Была жаркая погода, бензин испарялся, и я к вечеру надышался так, что не мог доехать до второго стана, где в это время была вся бригада. Заехал на первый стан, он был близко. Загнал трактор в кусты, где обычно была заправка и больше ничего не помню. Вечером меня стали искать на том поле, где я работал, но скоро стало темно. Обнаружили меня утром без сознания и отправили в районную больницу. Когда привели меня в сознание, я высказал предположение моего отравления. Тогда врачи, зная причину моего состояния, начали меня лечить, а через три дня я вернулся на работу. Техника была примитивная. В неделю раз, а то через 3-4 дня нужно было производить регулировку шатунных подшипников двигателя. Работа трудоемкая, нужно было снять поддон картера двигателя. Отвернуть 32 болта и упираясь коленями в поддон, лежа на спине, снять его. Отрегулировать подшипники и повторить обратную операцию.
   С начала сенокоса отправили меня за Тобол грести сено и косить на сено траву. За мной закрепили поперечные грабли ПГ-1, 5 и три сенокосилки К-2,1. Граблями я обслуживал две бригады: свою Лаптевскую и Барабинскую. На прицепных машинах была моя незаменимая прицепщица Машка. Весь сенокос мы с ней проработали на лугу, среди цветущего разнотравья и аромата дурманящего скошенного сена. В редкие минуты отдыха, мы, лежа на спине, слушали песню жаворонка и беспокойные крики чибисов. Наблюдали за выводками птенцов, за вереницами утят, которых вели утки к воде - их стихию. Было такое спокойное умиротворение, и весь мир казался таким прекрасным. Но часто были грозы. Поскольку на тракторе не было кабины, то мы попадали под дождь, а он при грозе был сильный, у нас не было плащей. Это случилось, когда не было близко стога, а так при приближении грозы старались быть ближе к спасительному стожку. Выгребали в стогу норку, пережидали дождь. А когда заставал дождь и мы мокрые забирались в стог, было холодно от мокрой одежды, а мы, прижавшись спинами, иногда пригревшись, засыпали. Однажды переезжали в Барабинскую бригаду, а тут надвигалась гроза, и впереди метров в тридцати в землю был такой мощный разряд, что ослепил и оглушил нас с Машкой, а трактор заглох. Вероятно, повлиял разряд на магнето, которое вырабатывало электричество при работающем моторе. Опасно было спасаться в стогах - часто они горели от удара молнии.
   Затем, по окончании сеноуборочных работ, мы с Машкой переехали на полевые работы, началась уборка. Работали на уборке соломы - дискование стерни. А поздней осенью даже таскал комбайн "Коммунар" на уборке подсолнухов. "Коммунар" был легче комбайна С-6 и был под силу моей колымаге. Затем все трактора были подключены под вспашку зяби и работали до тех пор, пока не ударили морозы. Зима, как всегда пришла внезапно. Сначала подули холодные северные ветры. Работать без кабины на тракторе было очень холодно. Однажды, проснувшись в холодном бараке - увидели, что выпал ночью снег, мела метель и было около 15 градусов мороза. Запрягли всех имеющихся лошадей и все находившиеся на стану колхозники уехали в деревню, оставив постели и сундучки свои в бараке. Бригадир-отец оставил меня, повара и мою прицепщицу Машу охранять технику, шмотки на неопределенный срок. Питания было достаточно, продукты были завезены предыдущим днем на всю бригаду. Было в бараке холодно -- из всех щелей гулял ветер. Хотя печь горела постоянно, дров было достаточно, колок с березами примыкал к стану.
   Мы, все троем, начали утеплять барак. В брошенной одежде нашли изношенные фуфайки, разорвали их на куски и ими затыкали щели. А щели между некоторыми бревнами в стенах были такими, что пролетал снег. Затем готовили на печной плите пищу. Я уходил в колок - готовил дрова на запас - девки таскали их и складывали в бараке аккуратными поленницами. Мы были молодые, все, что делали, делали с шутками и веселым озорством. А снег все добавлялся, ветер крепчал, появились небольшие сугробы. Барак с северной стороны занесло снегом, а та сторона барака была самая длинная, и в нем стало теплее. На ночь зажигали керосиновый фонарь "Летучая мышь". Нашли у кого-то игральные карты и резались в "дурака". "Дураком" оставалась чаще всего повар Зойка. Я, пользуясь, не совсем хорошим освещением, безбожно мухлевал и подыгрывал "своей" Машке. Постели раскладывали, вернее постель - одну на всех, барахла хватало. Одеял, вернее одежды было много. Готовились ко сну ближе к печке. Я ложился в середину, а девки по бокам. Так что я был в самом выгодном положении - они меня грели с обеих сторон. Утром вставать было холодно - около нуля градусов, но вода в ведре только чуть покрылась пленкой льда. Я вставал первым и сразу топил печь, чтобы моим "барышням" было не очень холодно. Грел воду и заваривал чай. И так мы жили в бараке втроем четверо или пять суток. Погода успокоилась. Потеплело до нуля - видно зима сделала предупредительный жест и заявила, что она шутить не намерена. Приехали наши из деревни на подводах. Нужно было перегонять трактора к деревне. Развели костры. Разогревали огнем моторы, мосты, коробки. Колесные трактора, в которых не могли завести моторы ручкой - заводили буксиром. Грузили на сани бочки с горючим и смазочным материалом. Когда все трактора были на ходу, вещи свои разобрали - колонной тронулись в сторону деревни. Я уехал домой с отцом на лошади и сразу отправился в уже натопленную баню. Был рад увидеть мать, братьев и сестер. Я их не видел больше месяца. Так закончился мой первый год в качестве штатного колхозника.
   Пришла зима. Все сельхозмашины, требующие серьезного ремонта, были отправлены в МТС, там их поочередно ремонтировали. У нас, в нашей бригаде не было ремонтно-технической, была только примитивная кузница, где, даже поддув воздухов кузнечного горна, осуществлялось ручными мехами. Вручную отковать болт и гайку 8-9 мм - вот и все, что было возможно. Еще была "столярка" для изготовления ручек для лопат, вил и тяпок. А также ремонта и изготовления саней для зимних нужд и телег для лета. Электричества не было ни в одной колхозной деревне, также не было и радио. Мы выписывали областную газету "Красный Курган", откуда получали все известия. О политической чехарде, об аресте Берии и "Деле врачей" узнавали с опозданием. Пели такие политические песенки "Берия, Берия вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков". В это время была напряженная обстановка. США и другие капиталистические страны создавали военные блоки. Страну обложили со всех сторон военными базами, готовились нанести по Советскому Союзу атомный удар. Страна еще не совсем оправилась от войны с фашистской Германией. СССР по сути воевал с Европой. На фронте были войска Италии, Румынии. Танки и вооружение Чехии, Франции, Финляндии и др. стран. Я комсомольцем и состоял в комсомольском активе. Для укрепления страны, ее могущества нужна была мощная база. Нужно было обеспечить страну сельхозпродуктами и создать резервы на случай непредвиденных обстоятельств. Было решение ЦК об освоении целинных земель и земель степных районов РФ. Был призыв к комсомолу направить свои лучшие кадры для решения глобальной задачи: поднятие целины и создание новых совхозов в Казахстанских бескрайних степях. Я тоже подал заявление о направлении меня на целину. Меня поддержала комсомольская организация. Колхоз направил меня и Лешку Комарского в Шмаковскую школу механизации. Но поскольку мы были трактористами карбюраторных машин, нас направили в группу переподготовки на дизельные машины. Базовыми дизельными машинами в то время были ДТ-54. При их дальней эксплуатации они показали себя надежными в работе и простыми в обслуживании техническом. Срок учебы был 3 месяца. Одновременно с нами поехали еще двое парней: Коля Менщиков (мой родственник) и Коля Калашников (сирота), но курс обучения у них был один год. Они получали квалификацию механизатора широкого профиля. Колхоз начислял какие-то трудодни и выдавал на руки по 20 рублей "подорожных" в месяц. Питание было в столовой училища бесплатное и потому отвратительное. Вечером мы несколько раз видели, как работники кухни уходили домой с большими кирзовыми (крепкими) сумками. По нашему визуальному наблюдению они (сумки) были груженные чем-то. Не трудно было догадаться чем, судя по нашей бесплатной баланде. Кому пожалуешься? Кто должен был следить, контролировать качество питания, наверняка тоже "состоял" на нашем рационе питания, но не гласно-инкогнито. Жили мы у старухи со стариком. У них была дочь лет 45, она была глухонемая, но крепкая -- все домашнее хозяйство держалось на ней. Был огород и мелкие животные: курсы, утки. Жили они безбедно. К ним изредка наведывался их сын, он где-то работал в колхозе, привозил муку и зерно для птицы. Старики были очень старые, лет под восемьдесят. Старик все время лежал на печи. Старуха находилась в комнате и на кухню выходила редко, как мы понимали, для профилактического воспитания старика. Одетая в шубейку, наверное, еще ее молодости, старуха садилась на "венский", вероятно, 50-летней молодости с широкой спинкой и небольшими подлокотниками стул. Она начинала старика "точить". Для этого старуха подвигала стул ближе к печке, наверное, для того ближе, чтобы старик лучше слышал ее монотонный, скрипучий голос. Она начинала вспоминать, как он к ней -- богатой да благородной девице приехал сватать себе в жены. Что на нем были старые суконные (по тем временам довольно дорогие) штаны. Лошади были не упитанные, худые и не чищенные, и хвосты подстрижены не аккуратно, ленты, что украшали лошадей, были потрепанные -- старые. Даже свата борода и усы были плохо расчесаны. Кучер на облучке был лохматый. У свахи кашемировая шаль зачуханная. Дед, реагируя на ее поносную речь, начинал переворачиваться, кряхтя, на другой бок. Потом не выдерживал и выдавливал из себя: "Замолчи, старая дура!" Но она, помолчав минуту - другую, продолжала свое повествование. Дед не выдерживал явных оскорблений старухи и начинал спускаться с печи. Спускал сначала одну ногу и нащупывал ею припечную ступеньку, но когда он ногой шарил, чтоб найти ее, мы ему помогали - направляли ногу на ступеньку и придерживали его, чтобы не упал. Когда он, утвердившись на полу ногами, молча подходил к сидящей на стуле старухе, и толкал ее в плечо, она опракидывалась на пол вместе со стулом и удалялась в комнаты, молча. Такую сцену мы наблюдали почти каждый день, поэтому, когда старик толкал ее, и она падала, мы уже готовились к этому приему возмездия и подхватывали ее, чтобы она больно не ударилась об пол. Эта сцена происходила только тогда, когда мы были дома все в сборе. Может быть, старухе нужны были зрители. А так, без зрителей, какой ей был интерес оскорблять деда впустую! Она, вероятно, видела в нас зрителей, а в основном слушателей о своей молодой трудной, а иногда веселой жизни. Она в молодости, судя по ее рассказам, была веселой и озорной, да и с дедом они любили друг друга.
   Вечером после скудного ужина мы обычно шли в магазин и покупали консервы в стеклянных пол-литровых банках, что-то похожее на яблочное пюре, а хлеб приносили из столовой. Так мы доужинали. Вечером ходили гулять, и крепко спали на каких-то тюфяках, на полу вповалку. За квартиру платило училище. Еще мы помогали хозяйской дочери по хозяйству, кололи дрова, топили печи и пр. Хозяева к нам относились хорошо - мы лишнего ничего себе не позволяли. Содержали в чистоте комнаты и даже мыли полы. Колхоз купил грузовую машину ГАЗ-51 и в последний день каждого месяца отвозили нас домой и обратно в училище. От Кургана - Шмаково, где учились, было 50 с лишним километров, да от своего дома до Кургана 25 километров. Расстояние не близкое, учитывая, что дороги грунтовые, поселочные и на открытой машине ехать было холодно. Мы в кузов настилали соломы и ложились, а сверху накрывались тулупом - одним на четверых - так спасались от обморожения. Когда, побыв дома 3-4 дня, родители нам с собой готовили что-нибудь из еды. Кольку (кличка Гульный, мать у него была побирушка, ходила по дворам просила милостыню) мы жалели в деревне и подкармливали, не обижали и делились всем, что сами имели. В школе нам преподавали, кроме тракторов, агротехнику и технологию возделывания сельхозкультур. По окончанию учебы был экзамен, я сдал все экзамены на отлично. Нам вручили удостоверения трактористов, и мы уехали домой с Ленькой Камарским.
   По окончанию курсов работы пока нет никакой. Отец работает контролером в МТС. В начале марта я иду к директору МТС с просьбой направить меня на целину в Казахстан, но получаю отказ. Он говорит, что в нашей области организуются бригады по подъему целины и залежи: "Ты будешь включен в такую бригаду и будешь пахать целину в своем колхозе и в смежных с ним колхозами". Отец пришел с работы и сказал, что хочет поработать со мной. Говорит: "Шурка, покажем, как надо работать!". Я с радостью согласился. Началось формирование бригады. Бригадиром был назначен муж тети Нюры (материнской сестры) Охохонин Александр Павлович. Он был толковый мужик, в технике разбирался, но крепко выпивал. Мы с отцом получили новый с иголочки трактор ДТ-54, инвентарный номер 18. Нам определили объем предстоящих работ: на наших - малопродуктивных пастбищах, такие же земли деревни Лесники и деревни Темляки. Начались организационные работы. Поскольку основные площади целины находились по другую сторону реки, там и был бригадирный стан. Весна была ранняя, а перевозить сельхозмашины, ЧСМ, вагончик и прочие нужно было по льду реки. Нужно было торопиться пока крепкий лед. Уже все переправили на другой берег и осталось, перевезти бочки со смазкой и кой-какие мелочи на тракторных санях. Надо же было такому случиться, когда я на тракторе с груженными санями переезжал последний раз, не доезжая до берега 15-20 километров, трактор провалился под лед. Поскольку проваливался не очень быстро -- задерживали прицепные сани. Трактор сначала "клюнул носом" и благодаря тому, что прицеп саней не сломался и сани вместе с трактором своей передней частью, поднимаясь вверх задом уходили в образовавшуюся водную дыру. Я выскочил в открытую дверцу из кабины и взобрался на лед. Трактор, захлебнувшись водой, заглох. Я выскочил на берег. Стянул с себя мокрую одежду. Кто был из нашей бригады на берегу, снимали с себя одежду и одевали меня, после чего я пробежал по берегу с километр и согрелся. День был солнечный, тихий. Последствий от купания в ледяной воде не было, не было даже легкого насморка. Теперь нужно было спасать трактор. С саней все основное, что было на них, слетело на лед и только часть попало в воду. Все было подобрано и вынесено на берег. Для вытаскивания трактора из воды, перегнали по мосту в Верхней Утятке тяжелый трактор С-80. За это время разбили лед от места затонувшего трактора до берега. Приготовили надежный трос. Предлагали вызвать водолаза, чтобы прицепить под водой трос. Из воды виднелась кабина сантиметров 15-20. А с водолазом была большая проблема. Решили действовать своими силами, и прицеплять трос к бучелям своего трактора вызвался я. Спустили на воду лодку и протянули два конца трос до предполагаемого места прицепа их за два крюка. Это нужно было сделать быстро, чтобы не очень замерзнуть. Затем я с лодки, с двумя концами троса нырнул в воду. Прицепил тросы быстро - вынырнул и с помощью товарищей залез в лодку и очутился на берегу. На берегу мне дали выпить целый граненый стакан водки с перцем, и я немного побегав, согрелся. С-80 без особого усилия вытянул мой трактор на берег и отбуксировал его на возвышенное место, где стояла старая полуразрушенная церковь.
  
   Целина. 1954-1955 гг.
   Наводнения большого не было. Тракторы и сельхозмашины вода не достала. Мы с отцом после того "купания", трактору провели полный техосмотр. Затем перевезли все на постоянное место заправки ТСМ. Сделали пробный выезд с плугом, т.е. Испытали машину в нагрузке. И сразу обнаружили дефект заводской. Застучали подшипники шатуна. Вызвали с МТС и областного управления инженеров. Когда вскрыли картер, то оказались провернутыми вкладыши нижней головки шатуна. Решили ставить вкладыши ремонтной группы, но они не подходили, и мы дней десять вручную подгоняли их и даже пилили тело шатуна. Испытали в нагрузке - нормально и весь сезон не было никаких дефектов. Включились в полную нагрузку. Работали по 10-12 часов. Пересменок - утром. С отцом договорились так: он будет работать постоянно в ночную смену, а я в дневную. Ему, когда отдохнет после ночи, можно было домашним хозяйством заняться, а мне вечером погулять. Эти вечерние прогулки часто кончались под утро. Я очень уставал, хотелось спать. Днем думал, вот сегодня никуда вечером не пойду. Но, придя с работы, умывался, ужинал, и в это время собирались около двора ребята и звали гулять. Хотелось сходить в кино, но своего клуба в нашей деревне не было. Ходили или в Барабу (пять километров), или в Лесники (четыре километра). Так как своих девчат было мало, знакомились в соседних деревнях, отчего случались драки, а иногда целые побоища. Однажды были в кино в Лесниках, нас была небольшая группа. При входе из клуба на нас напала целая толпа. Мне тогда хорошо "вмазали", вероятно резиновым шлангом по голове, удар нанесли сзади, я не успел увернуться. И в тот вечер нам "хорошо" досталось, даже были травмы головы - была кровь. Мы с боем отступили, но пообещали в следующий раз набить им шишки. Вообще лесниковские ребята были в основном покладистые. Но в Лесниках было много красивых девчат, что привлекало ребят из соседних сел. Толпа ребят, что напала на нас, была из Фатер, лесниковских ребят в этой драке было немного. На велосипедах выехала от нас группа и узнала, кто из лесниковских ребят участвовал в этой драке. Предупредили их, чтобы не попадались нам на глаза, они огрызались, но многие восприняли угрозу правильно. Мы сгруппировались даже с теми ребятами, что были в своей деревне не в ладах, подружились. Итак, набралась группа человек сорок. И с гармошкой (Коля брат был хороший гармонист) отправились в Лесники, якобы в кино. Взрослых в клубе почти не было, они знали, что будет большая драка. Мы подождали, когда начнется кино, и все фатерские наши противники соберутся в клубе, чтобы не искать по всей деревне. Основная группа наших ребят были за клубом, но поскольку было темно "противник" этого не обнаружил. Драка началась в клубе во время демонстрации фильма. Задиры наши сделали вид, что испугались и отбиваясь начали отступать, завлекая их под удар основных сил нашей группы. Около клуба в домике жил дед с бабкой, у них был огорожен огород тыном. Этот тын был хорошим подручным материалом. В начале "противник" оказывал упорное сопротивление, надо отдать им должное, ребята были не из робких. Они ходили, как выяснилось при "допросе пленных" "походами", даже в райцентр, и там имели успех. Но внезапность и напористость наших ребят обеспечили нам полную победу. Мы их гнали в сторону их деревни за МТС, т.е. За деревню (около 1,5 км). И больше таких стычек в таких масштабах не было, и мы безраздельно пользовались отвоеванной территорией.
   А работали мы с отцом не за страх, а за совесть. У отца прицепщиком числилась мать, он за прицепщика управлялся сам, придумав незамысловатое устройство: протянул веревку из кабины трактора до рычага плуга, чтобы из кабины управлять автоматом подъема и опускания плуга. У меня прицепщиком был брат Николай. В кабине находиться было жарко, так он был на сиденье плуга. И чтобы случайно не свалиться, спереди сиденья застегивалась скоба. Однажды отец сказал мне, что при вспашке попадется небольшое понижение, заполненное водой. Вода там не глубокая, чтобы мы проехали трактором по воде. Я так и сделал. Коля сидел на плуге. Но когда я заехал в воду - гусеницы трактора скрылись под водой. Я наблюдал за Колей. Плуг начал опускаться под воду. Коля отстегнул предохранительную скобу, плюхнулся в воду, поплыл на сушу. Мы потом шутили над отцом, как он нам организовал купание Николая. Было тепло и даже жарко и купанье пошло на пользу. Вначале я не мог выполнить норму по вспашке -- 5,1 га, как ни старался. В соседнем поле Барабинского участка работал тоже из нашей бригады на таком же тракторе ДТ-54 дядя Коля (Охохонин Николай Иванович). Это был добрейшей души человек. Он на фронте потерял ногу, а управлять с одной ногой было очень трудно. Трудно было управлять мне даже с двумя ногами. На первых выпусках тракторов ДТ-54 не было раздельного управления. На крутых разворотах нужно было выжимать рычаги управления на себя до упора, я, когда отжимал рычаг, то ногой упирался в переднюю стенку кабины. А как он управлял - уму непостижимо! Я несколько раз видел у него кровяное пятно на штанине от культы. Он замечал, что я вижу кровь, видимо превозмогая боль, бодрым голосом говорил мне: "Шура, не обращай внимания, все нормально!" Я говорил: "Дядя Коля, тебе надо найти работу полегче". "Какую?"- отвечал он. "На конях разве легче и что я там заработаю?" Потом меня учил: "Почему ты часто останавливаешься, проверяешь воду в радиаторе и смазку в картере двигателя, у тебя в кабине есть приборы контроля за этим?" У меня осталась привычка от колесного трактора, где не было никаких приборов, а контроль был визуальный. Я исключил в работе ненужные остановки и стал выполнять и даже перевыполнять норму. А умело варьируя скоростями, добивался высокой дневной выработки -- набирался опыта. Трактористом в 1954 году была введена гарантированная оплата труда: за каждую выполненную норму выработки платили 5 рублей и по 2 кг пшеницы. Это большой стимул в работе. Мы за первый месяц работы получили на всех 1800 рублей, по тем временам это были большие деньги.
   Со второй половины июня и весь июль стояла жара. Земля спеклась, как бетон. Пахать стало трудно, приходилось переключаться даже на первую передачу. Предохранительные штырьки на прицепке плуга срезало, как бритвой, пришлось вставлять высокопрочные вставки. В кабине было до одури жарко, а это забирало силы, и я очень уставал за эти 10-11 часов изнурительной работы.
   В мае, с установления теплой стабильной погоды, в деревню выехали детские сады на оздоровление, а сними молодые девчата. Вечерами гулять молодым парням стало веселее. Правда, случались между ребятами потасовки из-за девчат, но серьезных драк не было - дело житейское. Приближался самый большой, после пасхи, праздник. Это престольный праздник нашей деревни - Ильин день, так называли праздник по имени Ильи пророка. Этот праздник отмечали с древних времен. К нему готовились все жители деревни. К этому дню съезжались гости со всей округи. Поэтому готовились основательно: играла брага, гуляла настойка, пеклись пироги и ватрушки. И вот наступило второе августа. Веселье было всенародное. Слышались песни со всех дворов, пьяный говор, ребячий смех. Постороннего, чужого человека, идущего по деревне, затянут во двор: напоят допьяна, накормят и спать уложат, если есть в этом необходимость. Мы, подростки-юноши, группировались и тоже выпивали бражки для веселья, быть пьяным молодому человеку было зазорно - осуждалось взрослыми, и даже упрекали в этом родителей этого молодого парня, если это случалось. Правда, иногда случались нестыковки с гостями, чаще благоразумно посредники старались сглазить конфликт, но иногда были драки. В таких случаях гостям из чужих деревень благоразумнее не задираться. Когда все же случались стычки и доходило до "горячего", то на защиту своих поднималось все население, включая взрослых не только мужиков, но и женщин. Чужаку в таком случае приходилось извиняться или покидать деревню. Хозяева старались ублажить гостей, но чаще всего ссоры происходили между молодежью из-за девчат. После такого праздника часто случались свадьбы на святки, т.е. зимой. Невест приезжали сватать женихи, или из гостей приезжих выбирали невест. Весь этот "товарообмен" происходил после праздничного знакомства (так познакомились и мои родители на одном празднике в чужой деревне).
   В этот праздник было два происшествия. Мы, прогуливаясь по деревне вчетвером, встретили старых моих "врагов" из Барабы. Они шли втроем, считались в своей деревне атаманами. Они зимой выловили меня одного - ребята ушли раньше, а я проводил девчонку до дома и шел домой один. Они давно намеревались мне "переломать ноги", как вожаку стаи. Но мы ходили группой и они нас боялись. Встреча произошла около правления колхоза. Их было человек двенадцать. Я кастетом вырубил четверых, но тут сзади получил удар по голове дубиной, пытался сохранить равновесие, т.е. остаться на ногах, а повторный удар сбил меня с ног. Они пинали меня, как хотели, разбили лицо в кровь. Даже передние зубы шатались. Когда я очнулся, то не мог подняться -- в глазах плыли черные круги. Помогла подняться женщина, которая дежурила в конторе правления и вышла на шум драки. Я еле доплелся домой и трое суток отлеживался на палатях, закрывшись занавеской, чтобы не видели родители. Отец был крутой мужик, начались бы разборки, а мне этого не хотелось. Когда выходили все из дома, я слезал с палатей, лицо было сплошь черным. Размачивал чаем хлеб, зубы болели, с трудом глотал. Родители, конечно, видели через трое суток мое лицо, спрашивали, где меня так отгладили, но я так ничего им не сказал.
   И вот, встретив их, завязалась драка. Моисеев выхватил из кармана гирьку на ремне, но воспользоваться не успел, он получил сильный удар по голове и свалился на землю, а двое его друзей убежали в лес. Травма была настолько серьезной, что он месяц лежал в районной больнице и был частично парализован. Впоследствии вылечился и женился на нашей родственнице.
   Но на этом происшествии день праздника не завершился. Вечером, еще засветло на грузовой машине полуторке из Лесников приехало шестеро взрослых, на 3-4 года старше нас, ребят. Они приехали на каргат с аккордеоном на место нашей вечеринки, где мы веселились с городскими девчонками. Они вели себя оскорбительно вызывающе по отношению к нам, называли нас недомерками и окурками. Мы приняли вызов - у нас было тройное превосходство в силе. Мы их так отдубасили, что они убежали в лес, побросали и аккордеон и машину. А мы весь вечер катали на машине девок, затем машину поставили там, где взяли и аккордеон положили на сиденье в кабину. На второй день они по-тихому взяли машину, и больше в нашей деревне не появлялись.
   Мы с отцом продолжали вкалывать. Отдыхали только в воскресенье. Раза два за лето за лето приезжала участковый агроном, работу оценила на "хорошо". Приезжали также фотокорреспонденты, брали интервью и фотографировали для газеты. А в выпуске бюллетеня мы стояли с отцом на первом месте. Даже тяжелые тракторы С-80 не имели такой выработки, как наша.
   После того, как из Кургана приехали к нам в деревню детсады, а с ними молодые девушки - воспитатели и няни, их обслуживающие, я познакомился с молоденькой девушкой. Она была сестрой детского врача и подрабатывала подменной няней. Она была студенткой Курганского медучилища. Ее звали Зоя Чебыкина, ей было 17 лет. Мы с ней крепко подружились. Проводили с ней вечера с нашей молодежью, с раннего вечера, а затем вдвоем уединялись или на опушку леса, или на берег Тобола. Она, как и я любила природу. Мы подолгу сидели, молча слушали цикад и ночных птиц. Уходили на берег Тобола и купались. Вода, нагретая за жаркий день, была очень теплой, и мы подолгу плескались, обдавая друг друга брызгами. Затем сидели, обнявшись, смотрели на звезды. Я впервые в жизни неумело поцеловал девушку сначала в щеку, затем в губы, она ответила мне и страстно прижалась. Она была тоненькой и нежной, я боялся крепко обнять ее как волшебный цветок, чтобы не помять это волшебное чудо природы. Я был влюблен, и казалось, весь мир принадлежал нам двоим. Мы встречались каждый вечер. И я, работая на тракторе днем, уже ждал вечера, чтобы встретиться с ней. Она говорила мне, чтобы посмотрел на место, где она будет в назначенное время. Расстояние было километра два, и я ее увидел. Она стояла на краю обрыва и размахивала белым платком. Чтобы она поняла, что я вижу ее, я выписывал вензеля трактором: то крутился на месте, то на высокой скорости ехал зигзагами.
   В августе из военкомата пришла повестка на медкомиссию. Со здоровьем все в порядке - получил удостоверение призывника. Вспашку мы закончили. Подключились под дискование лущильниками. И вдруг нас с трактором перебрасывают в Колесниково (на родину отца) буксировать комбайн на уборке пшеницы. Комбайнер был толковый мужик, комбайн С-6 работал как часы. Его прислали помочь в уборке хлеба с конезавода. Я быстро освоил новую работу и при хорошей организации отвозки намолоченного зерна зарабатывал за смену до 24 трудодней. За неделю закончили уборку и отбыли домой. Зойка узнала, что я приехал, не дожидаясь вечера, с подружкой пришла к нашему дому и ждала меня на лавочке. Соскучилась! Я вышел, и тут оказалась сестра Клава. Я их познакомил. Позднее я сестре рассказал, что это моя подружка. Зоя Клаве понравилась. К началу сентября детские садики уехали. Уезжала и Зоя, ей оставалось учиться еще год. Она по приезду в Курган проходила практику в областной больнице. Ее мать и сестра были категорически против нашей дружбы, когда узнали, что я тракторист. Видимо у них было обо мне мнение, как о человеке низшего сословия, грязного и низкой культуры - колхознике. Я на велосипеде часто ездил в Курган. Первую встречу организовала ее подружка Дуська. Она часто ходила на практике дежурить в ночную смену. До проходной ее всегда сопровождала мать. А мать меня не знала в лицо. Я знал время, когда они шли пешком, то "случайно" встречался с ними, а иногда даже шел рядом, как просто какой-то прохожий. Проводив дочь до дверей больницы, мать со спокойной душой возвращалась домой. Я ее провожал, следуя за ней и убедившись, что она спокойно направилась домой, приходил к больнице. Зоя в это время отмечалась в больнице, выходила ко мне и мы шли или в кино, или гуляли по городу до рассвета, до окончания ее практики. Работы большой не было, так что свободного времени было достаточно.
   Я ждал повестку в армию. Меня призвали в сентябре. Продержали в казармах облвоенкомата двое суток и отпустили домой до особого распоряжения. Зоя с подружкой провожали меня и в первый призыв и второй у военкомата. Зоя, расставаясь со мной, плакала и говорила, что будет ждать. Я обещал писать часто письма (адрес К-Мягтотина -19) и больше я ее не видел. Зою по окончанию училища направили работать в Мишкино в санэпидстанцию, где под давлением матери и сестры выдали замуж за какого-то хромого бухгалтера. Об этом она сообщила мне в письме, что все равно любит меня и будет любить всю жизнь несмотря ни на что. Уже позднее, будучи женатым и имея сына малыша я, работая шофером, останавливался около двухэтажного покосившегося домика и минут пятнадцать вспоминал те щемящие душу мгновения своей молодости. Зоя жила где-то здесь. Я ждал, когда спустится она со второго этажа по скрипучим деревянным ступеням и откроет калитку в заборе. Но чудес не бывает.
  
   Армия. 1955-1957 гг.
   Проводы в армию были скромные. Зато проводы до областного военкомата были с помпой. Организатором проводов был председатель колхоза Михин Ефим Митрофанович. Он был прекрасный человек. Офицер красной армии, боевой командир во время войны. Отличный организатор колхозного производства. Он с приходом в 1952 году в колхоз, вывел его в передовое хозяйство района. Ефим Митрофанович выделил для проводов меня единственную в то время автомашину и лично сопроводил меня до военкомата в Курган. На прощанье он признался, что это он подал в суд на меня и двух моих ближайших товарищей, чтобы оставить нас в колхозе. В результате за мной пошла большая группа, которая и подняла производство. Его расчет был правильным, с дальним прицелом на перспективу. Проводить меня до областного военкомата набралось полный кузов односельчан.
   "Покупатель" - так называли приезжающих за новобранцами представители из своих частей, формировали команды. В нашу команду набрали 15 человек. В основном ребят не ниже семи классов образования. Погрузили в "телятники пульманы" по 70 душ в вагоны, повезли до Москвы. Ехали мы до Москвы десять суток. Приехали в Москву грязные, от копоти паровозного дыма, который был особенно сильным, при проезде через тоннели Урала, мы даже задыхались от дыма. Из Москвы отправились в Калугу, где мне подлежало служить, был отдельный батальон связи. Он был расположен в центре города около драмтеатра. Меня зачислили во взвод по обучению радиотелеграфиста. Через полгода я освоил азбуку "Морзе" и сдал экзамен на 3-й разряд. Мне служить нравилось, только в наряд приходилось ходить часто (часть была небольшая). В наряд ходили даже в комендатуру, где была гарнизонная гауптвахта. Как-то назначили меня выводным и приказали конвоировать арестованных простым арестом солдат на объект в городе. Они разгружали пиломатериал, было жарко. Мы возвращались в часть на берегу Оки. Арестованный Абпашев, мой земляк с Урала из нашей роты, предложил искупаться. Я, конечно, согласился. Мы все разделись недалеко от пляжа. Заряженное оружие -- карабин СКС закрыли одеждой и бултыхнулись в воду. Вскоре от пляжа отделился какой-то мужчина в плавках и направился в нашу сторону. Я сказал Абашеву, чтобы он вернул его, ведь под одеждой было заряженное оружие. Солдат вышел из воды, и в грубой форме обругав его, вернул назад. Когда мы пришли в комендатуру. Начальник караула объявил мне пять суток ареста от начальника комендатуры. На пляже был комендант гарнизона.
   В Калуге служить мне понравилось. Интересная спецподготовка. Мало муштры. Были марш-броски на стрельбище, да на тактические занятия в городской бор с ночевкой на дубовых листьях. Шефами у нас были студенты пединститута, приходили в наш клуб по воскресеньям и праздникам. Ставили концерты. Были в основном девчата, танцевали. Наши солдаты также готовили концертные номера. Еще у нас была взаимная связь с драмтеатром. По их просьбе мы помогали переносить и устанавливать тяжелые фрагменты декораций. А администрация театра при наличии свободных мест приглашала нас на постановки бесплатно. Так что в театре приходилось бывать часто. В увольнение ходили в парк Циолковского, также были на экскурсии в доме Циолковского, в музее. Началось перевооружение материальной части. Радиостанции старого образца уничтожались. Получали новые радиостанции и рации на полупроводниках, они были намного легче и компактней по сравнению с ламповыми.
   И вдруг пришло неожиданное распоряжение свыше о передислокации нашего батальона в г. Калинин (Тверь). Погрузились в вагоны ("телятники") вместе с материальной частью, отбыли. Радиостанции большой мощности, расположенные на автомашинах, отбыли своим ходом. Приехали ночью. Разбили палатки и утром в шесть часов услышали крики "ура!". Поскольку наши палатки были недалеко от плаца, мы, еще не вставая, приподняв край палатки, увидели чудо. По плацу маршировали при полной боевой экипировке (с оружием, скатками шинелей через плечо, вещмешками за спиной и даже с саперными лопатками в чехлах на боку) солдаты. Куда мы попали? Что это за часть такая сверхбоевая, штурмовики какие-то? Оказалось, для полного комплекта полка не хватало нашего батальона. Хотя и те три батальона, к которым мы примкнули, тоже были батальонами связи. А причем здесь утренняя муштра? Мы недоумевали. Наш батальон разместили на 3-м этаже казармы. Казармы были новые и чистые. Затем назначили нового командира взвода - старшего лейтенанта Осовского Георгия. С ним мне пришлось служить до увольнения в запас. Он был строгий, но справедливый офицер. Но вдруг наш взвод перепрофилировали. Мы стали взводов электромехаников. Изучали силовые электроустановки радиостанций, узлов связи и цепи их питания электроэнергией. В дальнейшем с совмещением электромеханика с должностью шофера. В сентябре сдали экзамены по профилю электромеханика и шофера.
   Всем выпускникам присвоили звания младших сержантов и распределили по частям за пределы нашего полка. Оставили только меня и Зеленского Васю. Полмесяца не было нам назначения. Мы обратились к комполка и тут же получили назначения командирами отделений в первую учебную роту учебного батальона. Набрали из новичков-призывников штаты, и началась учеба. На берегу Волги построили классы, там же была полоса препятствий, где обучали курсантов. А затем благополучно состоялся выпуск. Летом 1956-го года состоялись армейские учения "Юг". Нас поездами с материальной частью привезли в Винницу, а затем походным маршем прибыли на границу с Черкасами. Лагерь разбили в красивой роще. Меня назначили начальником электропитающей станции узла связи армии. Точка была серьезная. В работе был один дизель-генератор со щитком электроуправления, а три таких же установлены были в резерве, но были готовы к работе в любой момент. Охраняла нас спецгруппа "непонятных" войск. Учения закончились осенью, и наш полк собрался снова в Виннице для отправки в Калинин. Но почему-то выдали боеприпасы, и мы вместо Калинина "почему-то" оказались под Будапештом. Там развернулись в боевые порядки, и нам приказали морзянку выбивать из автоматов АК. Потери, как принято говорить армейским языком, были минимальными - "всего четыре солдата". Не человека, как было сказано при подведении итогов, а солдата. А солдаты, как правило, должны "иметь потери". Как будто потеряли рацию, противогаз, саперную лопатку или прочий шанцевый инструмент, что был на учете. А то, что четыре семьи надорвали сердца и умылись слезами - никого не волновало. С учебного батальона участвовали в учениях несколько сержантов. Учебный процесс шел своим чередом, и выпуск курсантов был без моего участия. Нас с Васей назначили принимать новобранцев - 180 человек. Из них мы набрали себе взвод курсантов и вновь начали обучение. А летом со мной случилась неприятность - 2-го августа я сломал ногу на полковых учениях в лесу под поселком Медное. Лежал в госпитале, вернее, на территории госпиталя - в палатке. Помещения госпиталя были переполнены - в это время проводились армейские учения. Леченье прошло успешно. Из госпиталя выписали долечиваться при своей части. Был освобожден на месяц от активной службы - проводил только теоретические занятия с курсантами. Вскоре наш полк перевели в Химки под Москву. Пришел приказ министра обороны об увольнении в запас нашего года призыва военнослужащих. Но почему-то нас, прослуживших положенный срок, переместили в Москву, в какие-то казармы, и держали там неизвестно зачем. Потом пополз слух, что нас готовят перебросить в Алжир, как "добровольцев". Алжир был под протекторатом Франции, а живущие там аборигены подняли восстание, требуя от Франции независимости. А Франция ввела в Алжир войска для подавления мятежников. Тогда Советский Союз направил ноту Франции с требованием в 2-хсуточный срок вывести свои войска из Алжира. В противном случае Советский Союз не будет препятствовать своим "добровольцам" прийти на помощь угнетенным народам. И Франция ввела войска. А мы 26 ноября погрузились в пассажирские вагоны и отбыли домой.
   В 1956-м году зимой с ребятами пошли в увольнение, и кто-то из них предложил зайти в общежитие к знакомым ему девчатам. Они работали на ткацкой фабрике "Пролетарка". После разлуки и разрыва отношений с Зоей я как-то потерял всякий интерес к девчонкам и поэтому не очень-то поддерживал это предложение. Еще не прошла обида от разрыва с Зоей. Но я все же пошел с ними за компанию. Постучали в дверь и услышали: "Да, да - заходи!". Как они позже говорили, думали, что пришли свои девчата. А тут пришли четыре сержанта. Был субботний вечер, и они закончили свои хозяйственные дела. В комнате на веревке были развешаны девичьи принадлежности одежды разных расцветок. Девчата с визгом в спешке срывали свои принадлежности. А кто-то из ребят пошутил, что это были флаги всех республик, но я возразил - "флагов" было восемнадцать. После этого закрепилось это названия за общежитием - 18-я республика. Девчата предложили потанцевать. У них в комнате было шесть кроватей. Но комната была большая, и было достаточно места для танцев. Включили имеющийся у них примитивный проигрыватель, мы починили его. И под модные в те времена фокстроты и танго танцевали. Мне понравилась молоденькая девочка Тая Мельникова, и мы с ней танцевали весь вечер. Познакомились ближе. Она училась в текстильном техникуме города Ивантеевка Московской области. А здесь проходила производственную практику. Она была красивая и стройная. Занималась художественной гимнастикой и даже имела по этому виду спорта первый разряд. Я стал с ней систематически встречаться. Вскоре предстояла командировка в Москву - отправить мощную по тем временам секретную радиостанцию, размещенную на трех автомашинах. Мне предстояло за рулем по Москве найти базу, куда должны сдать радиостанцию. Сидящий рядом со мной офицер давал направление до базы. Секретность этих установок соблюдалась строго - на всех машинах находились вооруженные солдаты. Даже у меня находился за спиной на боевом взводе автомат и три магазина с боевыми патронами. Обратно в часть в Калинин возвращались поездом. В это время (1957-й год) в Москве проходил фестиваль. Началась эпидемия гриппа. Мы тоже прихватили эту заразу. Нас поместили в изолятор при госпитале. У нас была очень высокая температура - до 40о. Несмотря на все меры предосторожности, весь полк заразился гриппом, а мы уже были здоровые и ухаживали за больными. В это время Тая уезжала в техникум и вернулась уже с дипломом специалиста, получив направление на работу в Калинин. Я почти каждый вечер проводил с Таей. Убегал в самоволку. А еще у меня была возможность встретиться - я с вечера, будучи инструктором по вождению автомашины, брал с собой запасного инструктора сержанта Полянского Виктора Петровича. Он проводил обучение, а я в это время был с Таей. Затем он в назначенное мной время заезжал за мной, и получалось, что я в самоволке как будто бы и не был. Когда прибыли из командировки из Москвы, мы с офицером договорились, что в часть со всеми не вернусь до следующего утра. Тая уже жила в другом месте - тоже общежитие, но имела отдельную комнату. Я пришел к ней. Оружие с боеприпасами бросил под кровать, пошел гулять. Мы полюбили друг друга, и эти разлуки, то в командировку в Москву, то вторичное пребывание в госпитале с переломанной ногой сблизили нас так, что мы встречи ждали, как большой праздник. Мы, обнявшись, думали, что чувство между нами будет вечным. Но жизнь преподносила свои правила. И снова разлука. Нашу часть переводили под Москву - в Химки. Прощались мы с Таей по нашим мечтам ненадолго, а получилось навсегда. Я до конца своей жизни буду помнить те золотые дни молодости моей. Эти короткие встречи были праздником души...
   Вспоминаются первые встречи с Таей в 18-й республики, она среди девчат была самая молодая, лет восемнадцати, а мне было двадцать. Среди них была девушка постарше - моя ровесница Лида. Она меня терпеть не могла, и была категорически против встреч со мной Таи. Тая выглядела моложе своих лет - девчонка да и только. Лида была властной девушкой и, вероятно, оберегала Таю от контакта со мной - солдатом. Она не знала мои чистые отношения с юной девочкой.
  
   Возвращение домой из армии. 1957 год.
  
   Вот мы из московских казарм погрузились в пассажирские вагоны и организованным порядком отправились домой. Поскольку наш поезд с солдатами шел вне расписания, в Курган прибыли через четверо суток - 1 декабря 1957 года. Со мной к моим родителям поехал Вася Зеленский, с которым мы служили вместе три с лишним года. У него не было никого из родных - они все погибли в Великих Луках. А до армии он работал в Магнитогорске (он до армии окончил техникум), и его там никто не ждал. И ехал он на прежнее место работы. В Кургане было морозно - за 20о.
   До тети Нади было далеко ехать автобусом. У меня был адрес свекрови сестры Клавы, которую я не знал, т.к. Клава замуж вышла в годы моей службы в армии. Тетя Пана (так звали Клавину свекровь), когда я представился, она приняла нас хорошо и накормила пельменями. А потом сказала, что моя мама сегодня приехала на базар торговать луком. Нужны деньги на свадьбу брата, которая состоится 5 декабря, т.е., через четыре дня. Мы с Васькой тут же помчались на базар. Нашли мать в крытом павильоне. Она стояла за прилавком с тетей Надей. Перед ними были весы с головками лука на тарелках весов. Мать с тетей Надей о чем-то разговаривали. Мы с Васькой подошли, как покупатели, к прилавку, они, увлеченные разговором, не обращали на нас внимания. И вдруг тетя Надя глянула в нашу сторону и на какое-то мгновение замерла, увидев меня. И тут она вскрикнула, обернувшись к матери и показывая рукой на меня: "Дуня, смотри, это же Шурка!". Мать вскинулась и молча, широко открытыми глазами, еще не осознавая события, уставилась на меня. Затем стала медленно оседать, опуская голову на прилавок. Я в одно мгновение перемахнул через прилавок и подхватил ее, обнимая. Тогда она залилась слезами и сказала: "Шура, как долго я тебя ждала! Даже ослепла от слез". Я успокаивал, как мог. Затем поклажу отнесли до сватьи Пани и пошли к базару, где должен был быть автобус. Автобусное сообщение было плохое. Дороги грунтовые, разбитые. Народу набралось много, он был битком набит. Я стоял у самых ступеней двери на запасном колесе автомашины. На меня при ухабах так нажимали на спину, что мне, чтобы не упасть, приходилось упираться руками в переднюю часть салона. Особенно напирала на меня в спину какая-то девушка, но я не обращал внимания на нее. Впоследствии оказалось, что это была моя будущая жена. Автобус шел только до Лесников, а так как до Лаптево ехало еще много пассажиров - собрали деньги шоферу, и он довез нас до деревни. Мы вышли из автобуса, и та девица, что давила мне на спину во время поездки, сошла и направилась в сторону, откуда приехали. Я удивился и спросил: "Куда Вы направляетесь?" Она ответила: "В Барабу". "Так Бараба в противоположной стороне", - сказал я и спросил у сестры Гали: "Кто эта девица с каким-то свертком бумаг трубочкой?". "Это агрономша из Барабы", - ответила она. Дома обнялись с отцом, я обнял брата Виктора и сестру Нину. Брат Николай был у невесты в Барабе. Затем я пошел к бабушке Наталье и деду Семену. И откуда-то стали собираться мои друзья. Началось празднование. Бражки заготовлено было достаточно для встречи со мной и на свадьбу брата Николая. Были какие-то незнакомые девчата. Мы с Васей Зеленским веселились с молодежью вовсю, забыв про сон - ведь за время следования (четверо суток) от Москвы до Кургана мы почти не спали. Кто-то из ребят принес гармошку, и мы начали танцевать в горнице дома бабушки и деда. Я танцевал с Галей Вотиной, она приехала из Кургана в гости к дяде Паше Пустозерову и пришла на вечер к нам за компанию с нашими деревенскими ребятами. Она была приятной и веселой девушкой. Попросила проводить ее до дяди Паши, он был ее дядя. Я согласился. Идти надо было почти в самый конец деревни. Был хороший морозец. Я даже не успел переодеться в штатскую одежду. Мы шли медленно. Мороз хватал за нос и щеки. Галя просила греть их моими руками. И я руками потирал ее лицо, а сам думал о Тае.
   Пришли к ее родичам. Когда увидели меня, то с радостью начали угощать. На столе появилась закуска и чайник с бражкой. Я выпил пару стаканов и сник. Голова клонилась к столу. Расслабился и захотел сильно спать. Сказались бессонные ночи. Дядя Паша и тетя Настасья увидели мое состояние и предложили прилечь на кровать. Я в полусонном состоянии снял сапоги и гимнастерку. В комнате было жарко от натопленной с вечера печи. И моментально заснул, как провалился в бездну. Проснулся я часа в четыре глубокой ночью. Недалеко от кровати на полу горела с притушенным огнем керосиновая лампа, а около нее спал на матрасе дядя Паша. В комнате был полумрак. Тут я почувствовал, что около меня со стороны стены кто-то лежит. Я механически пощупал рукой и нащупал упругую девичью грудь. В голове как молния блеснула, я резко приподнялся, спустил ноги на пол и стал соображать, что бы это все значило. Рядом со мной спала та самая Галя. В это время, услышав мои телодвижения, проснулся дядя Паша. Он сел на пол, добавил в лампе свет и спросил, как мы выспались. Почему он спросил "Вы выспались", хотя Галя еще спала. Я еще подумал, что это была ее кровать, и ей спать было больше негде. У дяди Паши и тети Настасьи детей не было, и они были в таком возрасте, что детей уже не могло быть. Я быстро надел сапоги и гимнастерку. Около дяди Паши на полу стоял чайник с бражкой и пустой стакан. Он предложил выпить. Я сказал, что не знаю, что такое похмелье, но чтобы от него отвязаться, пришлось выпить стакан бражки. Стал дяде Паше говорить, что мать наверное беспокоится, и исчез из их дома. По дороге к дому я стал понемногу соображать, вспоминая слова дяди Паши, что теперь нужно начинать новую жизнь, что Галя скромная и хозяйственная девушка, и родители ее и мои порядочные люди, могли бы породниться семьями. От сделанных мной выводов мне стало жарко, хотя был крепкий морозец. Дома в кухне горел свет - мать не спала. Когда я зашел, она с укором мне сказала: "Шура, где ты был всю ночь, я не сомкнула глаз". Я просил у нее прощения, обняв ее за плечи, как когда-то она меня обнимала, мальчишку, в трудные и горькие минуты. Я ей рассказал про мои приключения. Мы оба с ней посмеялись над этим. Затем она мне, между прочим, сказала, что невест на твой век хвати. Вот и в Лесниках есть молодая, но видная невеста Шура Калинина, и мы с отцом дружим с ее родителями. Тут я понял, что обо мне уже шла речь с Шурой и ее родителями. На что я заявил матери, что у меня есть в Калинине невеста. Мать, вероятно, немного огорчилась, только и сказала: "Делай, как хочешь, тебе жить, только не ошибись". В последующие дни до 5 декабря стал на воинский учет, получил первый в жизни своей паспорт, написал Тае письмо. Хожу к друзьям в гости, принимаю гостей. Лучший друг Антонов женился и живет на хуторе Каргаполовка. Молодежи в деревне мало, многие уехали, в основном, в Курган. Приближается день свадьбы брата Коли - 5 декабря. Этот день еще двойной праздник - день Сталинской конституции и перенесенное на этот день празднование престольного праздника Ильи Пророка. Какое кощунство! Очередная глупость, извращение властями! Решение было принято "по многочисленным пожеланиям трудящихся" на собрании уполномоченных колхозников. Обоснование: начало уборки урожая хлебов с 1-го августа. А как можно было предусмотреть, что именно к первому августа созревают хлеба? Если и созревает, то только озимая рожь, а ее посевы составляют не более 50 га. И теперь празднуют Ильин день и 2 августа (подпольно), и 5 декабря всенародно! (В чем я очень сомневаюсь!) Свадьбу брата гуляли в доме бабушки и деда, а закуски готовили в нашем доме. Женитьбу родители (по настоянию родителей невесты) согласовали сделать по старинке, в две свадьбы - со стороны жениха и со стороны невесты, а это больше расходы. Со стороны невесты свадьба назначена на Новый Год в ее доме, т.е., в Барабе. В деревне было скучно. Собиралась молодежь - 10-12 человек - в доме бывшего правления колхоза. В этом же помещении изредка демонстрировались фильмы. Привозили кинопередвижку. В этом же помещении проводила занятия приходившая из Барабы агрономша Майя. Я пошел в Барабу и встретил там агрономшу, она сказала, что у нее в Лаптево вечером будут занятия по агрономии, я сказал, что будет кино. Мы поспорили. И я организовал кино назло ей. В Лаптевской школе преподавала молодая учительница Валя Бабицына. Мы с ней познакомились, у нас были общие интересы. И вот 5 декабря, много снега. Молодые ребята нашей деревни готовили лошадей, сбрую, повозки для свадебного поезда жениха за невестой. Днем в назначенный час собралась наша родня и приглашенные гости. Ребята подогнали повозки. Кони неторопливо переступали ногами, встряхивали тщательно расчесанными гривами. В гривы были вплетены разноцветные ленты. Сбруя блестела начищенными бляшками. Бляшки были изготовлены из старинного самовара, который "увели" из "архива" бабушки Натальи, что хранился на чердаке дома. "Поезд" тронулся. На передней подводе ехали дружки жениха, они должны были освободить дорогу для проезда жениха. Дорогу в нескольких местах перекрывали растянутой поперек дороги веревкой. Чтобы открыли проезд, нужно было заплатить выкуп. Обычно платили бутылками водки. За выкуп невесты родня жениха должна платить деньги. Выкуп платить надо было подружкам невесты. Невеста была "спрятана" в отдельной комнатке под "охраной" подружек. Подружек, требующих выкуп, было трое. Они сидели за столом, за главную у них была агрономша Майя. Деньги кидал на стол Виктор Васильевич - муж сестры Клавы, мелкими купюрами. Уже накидал приличную горку денег, а агрономша все говорит: "Мало!" Тогда он ей сказал: "Ты бессовестная!" Затем начался выкуп по-серьезному. Этот процесс назывался "бросать в мусор". На кухню принесли в мешке мелкой соломы-половы и высыпали на стол. И тамада начал торг. Определять цену невесты. Родня жениха кричала: "Наша невеста!", и при каждом возгласе бросали на пол в мусор деньги. Процесс продолжался длительное время, все с возрастающей стоимостью купюр. Затем приходили к компромиссу и выпускали "купленную" невесту. Она брала веник и подметала сор вместе с деньгами, складывала вместе с половой в мешок, который уносили доверенные люди - кассиры - для сортировки. После этих процедур обе стороны "роднились": целовались, пожимали руки и выпивали по рюмке водки. Свадебный поезд уже в повозке-кошеве с невестой, поднимая снежную пыль, с песнями и гармошкой, мчался к дому жениха. На входе во двор сына с женой встречала мама с хлебом-солью. Теперь она благословляла молодых на счастливую и долгую жизнь. Невестка называла ее "мама". Отгуляли свадьбу весело. Настали скучные, однообразные дни. Зима стояла с лютыми морозами. Мне было скучно, и я вспоминал шумную солдатскую жизнь, Таю. Писал ей письма, полные любви и верности. Получал от нее ответы со словами надежды на нашу встречу. Я выходил на улицу, залитую лунным светом. В деревне было тихо, только где-то скрипнет калитка да тявкнет собака. Тоскливо на душе, хоть вой на луну. Вспомнил свое босоногое, голодное, но веселое детство. Как мы следили за старшими ребятами и девчатами, знали все их секреты: кто с кем обнимался и целовался. Дразнили их, выдавая секреты. Они вылавливали наших "шпионов" и нещадно лупцевали, а уши драли до поросячьего визга. Но это только раззадоривало нас. Мы придумывали им всякие пакости: то выследим, где на какой лавочке кто обычно сидит, особенно на кого обозлены за экзекуцию наших "лазутчиков" и обмазывали лавочки свежим коровяком (навозом); то из-за забора обливали водой. В конечном счете, они шли на мировую, и мы принимали ее. А еще на масленку (масленицу) мы, соблюдая старые обычаи, запасались хворостом на костры, и в масленицу ночью по всей деревне пылали костры. Вокруг костров дико плясали и прыгали через огонь. А сейчас ребята за мое отсутствие повзрослели. Многие покинули родные места. Вот и я повзрослел - кончилось детство - только память о тех безмятежных, хоть и трудных годах осталась щемящей болью в груди. Сходил в правление колхоза, узнал, есть ли работа - работы до начала весны не предвиделось. Колхозом руководил новый председатель - Янович Василий Яковлевич. Иногда заходил к Московенковой тете Таисье, где жила на квартире учительница Валя Бабицына. Проводили с ней долгие зимние вечера.
  
   Создание моей семьи. 1958 год.
  
   Наступил 1958 год, у брата Николая была вторая (по старому обычаю) свадьба, но в доме родителей невесты. А перед этим в день выборов 16 декабря я близко познакомился с агрономшей Майей. Когда мы шли с избирательного участка с ней, то она пригласила на чай и угощала купленными в буфете пирожными. Я с удовольствием их уплетал, т.к. был голодный. Хозяйкой, где она квартировала, была тетя Лена Позднякова. Она была очень общительный и веселый человек. Она в это время отсутствовала - уезжала на свою родину, куда-то в среднюю полосу России. Я стал часто посещать Майю вечером. Со мной все разы бегал наш пес, его кличка Дунай, и когда я засиживался, он вставал на задние лапы, заглядывал в окно и стучал по стеклу передними лапами - звал домой.
   На Новый 1958 год состоялась свадьба в доме невесты в Барабе. 31-го днем я был на свадьбе, а вечером пошел встречать Новый год с молодежью, где собрались все в доме какой-то бабушки. Завели патефон, но он плохо играл, и танцы не состоялись. Начали крутить бутылочку, мне почему-то приходилось целоваться с Зиной Королевой, и по моему наблюдению Майе это не очень нравилось. Мы весело встретили Новый год, Майю проводил до дома и вернулся на свадьбу, где мое присутствие, как близкого родственника, было обязательным. Свадьбу гуляли обычно - трое суток. Я здесь и заночевал, прикорнув где-то в горенке на полу, постель была раскинута для отдыха вповалку. Спал часа 2-3, поздно пришел, а в 6 уже стали подниматься, кто рано заснул, и начали похмеляться - какой тут сон. Начали поднимать всех гостей на похмельную уху. Было утро, начало десятого часа. Я как-то случайно глянул в окно, что выходило на дорогу, и увидел - по улице шли Майя и Зина Королева. Я в одной рубашке выбежал за ворота на улицу, окликнул их и позвал к себе. Зина не пошла, а Майя подошла ко мне, и мы вошли в дом. Я позавтракал, предварительно с утра выпив бражки. И веселье продолжалось. Мы с Майей уединились в горенку и целовались. Нас "застукала" Зойка - теперь уже жена брата, и удивилась, глядя на Майю, сказала с изумлением: "Майя, ты ли это?" До этого Майя ни с кем из местных ребят не встречалась. Девчата все знали, что у нее в Крыму есть жених, и они по весне должны пожениться. Она с женихом познакомилась, когда там была на производственной практике от своего Мичуринского института. Затем мы вышли с Майей в сени, где нам никто не мешал, и продолжали лобызания. В это время Зойка рассказала про наши отношения брату Коле, он не поверил, тогда она вывела его следом за нами в сени, где мы стояли, слегка обнявшись. Колька сказав, увидев нас: "А вам не нацеловаться?" Я им доказал, что это не только можно, но и потребно. Чего они никак не ожидали. Ведь Майю сватал за себя первый секретарь райкома комсомола Бобров Виталий Григорьевич, она его отвергла, а тут... не было у них слов.
   Я каждый вечер был у Майи, засиживался до поздней ночи. Приехала хозяйка дома, где квартировала Майя, тетя Лена. Она меня не знала, но мы с ней быстро нашли общий язык. Она при разговоре с Майей приправляла свои мысли "солеными" словечками, что вгоняло Майю в краску. Тетя Лена каждую ночь дежурила в правлении колхоза, так что мы постоянно были в ночное время вдвоем. Я начал сознавать, что я делаю? Ведь у меня есть невеста в Калинине. Были моменты, когда я хотел уехать к ней, но с финансами у родителей был крах - свадьба брата поглотила все сбережения. А я не имел возможности заработать - работы в колхозе не было. Да и мать, узнав о моем намерении, сказала: "Шура, я понимаю тебя, но у меня только что глаза высохли от слез, когда ждала тебя из армии, особенно когда от тебя не было писем два месяца осенью в 1956 году. Я даже стала плохо видеть, а если уедешь, я тебя потеряю навсегда. Мы пережили такие трудные военные и послевоенные годы, и ты у меня был правой рукой, хозяином". Села около меня на софу и обхватила мою голову руками, как когда-то в детстве, и тихо заплакала. У меня подкатил комок к горлу, я ничего не мог сказать, душили слезы и перед глазами стояли видения прошлого.
   Майя поняла, что наши отношения заходят далеко, и решила разорвать наши отношения. Вечером 5-го января она заявила мне, что дольше продолжаться в наших отношениях нет смысла. Ведь у нее был жених, а у меня невеста, и на этом нужно поставить точку. Я молча выслушал "приговор". А что я мог сказать? Но для меня это был удар. Но все было по справедливости. Я рано пришел в этот вечер домой, но дома уже все спали. Я зажег лампу и сидел за столом с окаменелым лицом. Потом из комнаты вышла мать, она сразу определила мое ненормальное состояние и спросила: "Шура, что с тобой случилось?" Я ответил, что все в порядке, но она, конечно, не поверила. Сказала, что не уснет, пока не узнает правду. Пришлось ей все рассказать, я матери всегда доверял. Она меня успокаивала, как могла. Говорила, что ты у меня видный парень и на твой век невест хватит. Вот и в Лесниках есть хорошая, красивая девушка из хорошей семьи - Калинина Шура.
   На следующий день приносит школьница мне записку от Майи с просьбой прийти к ней вечером обязательно.
   Вечером, как всегда, мы с Дунаем (собакой) отправились в Барабу.
   О собачьей верности: Дуная я взял себе щенком еще до ухода в армию, и когда мы расстались, он уже был взрослой собакой. У него была белая кудрявая шерсть. Когда я вернулся со службы, т.е., через три с лишним года, и вошел в калитку, Дунай был во дворе. Поскольку я зашел не один, он всех осмотрел, виляя хвостом, а увидев меня, вдруг замер и остановился, взгляд его был не злой, а как бы беспокойно-изучающий. Он медленно, неуверенно сделал несколько шагов ко мне и, потянув воздух носом, изучал. А когда я подал голос: "Дунай, ты что, не узнал меня?", он с громким визгом бросился ко мне и, встав на задние лапы, пытался дотянуться до моего лица, чтобы облизать и при этом радостно скулил. Самым верным другом является собака.
   Встреча с Майей была радостной. Мы после короткого объяснения поняли, что любим друг друга. В последующие дни я приходил к ней, и мы решили пожениться. На 21 января я должен был прийти к ней с мамой и окончательно решить вопрос о нашей женитьбе. А перед этим мы с Майей приходили к бабушке Наталье и деду Семену - показать невесту и познакомить с ней. Невеста им понравилась, они одобрили мой выбор. Но в назначенный день сватовства мать уехала в Курган и не вернулась из-за плохой погоды, автобусы не ходили. Но в назначенный вечер, если я не приду с мамой - Майя будет беспокоиться. Тогда я пошел к тете Нюре (родной сестре матери, которую я считал второй мамой за доброе ко мне отношение), рассказал о сложившейся ситуации. Я ее попросил сходить со мной вместо матери, она согласилась. Нужно было найти вино. У нее в доме нашлась бутылка. Но этот "тяжелый" напиток она сдобрила, влив в водку вишневого сиропа, и получился вишневый ликер в 40о.
   Пришли, тетя Лена тоже была дома, оговорили формальности, как положено при ритуале сватовства. Выпили "ликеру" по рюмочке, тетя Нюра ушла домой, тетя Лена - на дежурство в контору. Мы с Майей остались одни. Я остался у нее ночевать. И мы стали с ней жить, как муж с женой. Затем стали сговариваться о дне свадьбы. Назначили на 13 февраля.
   О нашей свадьбе узнали в райкоме комсомола, и в первую очередь узнал первый секретарь райкома Бобров Виталий, и предложили нам, что райком организует комсомольско-молодежную свадьбу. Мы согласились. Началась подготовка к свадьбе. Родителям пришлось трудно - две свадьбы сразу с небольшим перерывом во времени. Я написал Тае письмо, где сообщил о своей женитьбе. Получил ответ, где она написала, что я, вероятно, пошутил, и если это серьезно, то просила выслать ее фотографии. Я ей выслал фотографии, но только оставил себе самую первую, как только познакомились. Так я попрощался со своей "Кармен", как все звали ее в общежитии за темные волосы и строгий профиль лица.
   Зарегистрировали брак в сельсовете. Свадьба состоялась в клубе села Бараба. Приглашенных было около 150 человек. Из районного дома культуры было три баяниста. Присутствовали из райкома комсомола сотрудники во главе с первым секретарем, корреспондент газеты, колхозное начальство. Райком подарил нам диван, а колхоз барана. Вечер отгуляли весело без каких-либо эксцессов. Все танцевали и пели. Домой пришли поздно. Утром, еще только просыпались, по радио в последних известиях сообщалось, что вчера в клубе села Бараба состоялась первая в районе комсомольско-молодежная свадьба, и назывались наши имена. Затем, немного отдохнув от забот, связанных со свадьбой, мы поехали к родителям Майи в Калужскую область, станция Фаянсовая. Проездом через Москву мы заехали в воинскую часть, где я служил. На проходной нас не пропустил дежурный солдат, он был из новобранцев и не мог меня знать. Я у солдата спросил, кто его командир. Он сказал: "Сержант Загвоздкин Павел". Я его спросил, как бы связаться с ним? Когда Паша был у телефона, я взял трубку и сказал: "Паша, что такое - не пускают в родной полк?" Он приказал пропустить. Когда вышел, роты строем шли на обед. Столовая была недалеко от проходной. За три года я многих знал. А сержанты двух лет все были выпускники нашего учебного батальона. А первую учебную роту вел сержант Семеренко Федя, такой шутник. Когда строй проходил мимо меня, он отдал роте команду на приветствие меня, и мне ничего не оставалось делать, как приложить руку к шапке - отдать честь. Затем толпа солдат и сержантов окружили меня с вопросами, как да что. Я сказал, что женился, и жена на проходной. Они бежали на проходную и заглядывали на Майю. Она потом удивлялась, что столько солдат заглядывало на проходную и убегало обратно.
   Съездили к родителям Майи. Познакомились с тестем и тещей и их сыновьями Володей и Наумом, а также их внуками Леней и Славой. Они все мне понравились. Тесть, как, оказалось, был еврей в 10-м колене, коммунист с 1918-го года - старой закалки. Воевал еще в Гражданскую, а теща - русская с Рязанщины.
  
   Трудовые будни в с. Лаптево, Кетовского района, Курганской области. 1958-1961 гг.
  
   По прибытии домой пошел в контору правления колхоза к председателю насчет работы, предъявил ему удостоверение шофера. Он вызвал завгара и, посоветовавшись с ним, предложил старую, разбитую, полуразграбленную машину ЗИС-5. Но пообещали, что во втором квартале по разнарядке колхоз получит две машины, и первая будет моя. Март месяц был теплый, и я начал ремонтировать машину на открытой площадке около гаража. Мастерской, т.е., закрытого помещения, в колхозе не было. По деревне начали ставить столбы и тянуть провода. Наконец-то к началу осени 58-го года появилось в домах электричество - жить стало веселей. Покупали электроприборы для бытового пользования. Я понемногу работал на этой старой колымаге. В основном возил шлак со станции Логовушка - там его были горы от паровозных топок. Строили мастерские для ремонта техники, новый гараж для автомашин, и стены строили из шлакобетона. Наконец, в конце апреля пришла первая автомашина, и получил ее сын заместителя председателя колхоза Генка Лаптев. Я возмущался, а также возмущались колхозники. Я перед армией отработал на тракторе два сезона, тогда как он смылся в город "за длинным рублем". Ему и тогда, чтобы получить паспорт и смыться в город, все сделал отец нелегально, и сейчас он вовремя выхватил новую автомашину. Покричали-пошумели колхозники - на том и осталось. На ЗИСе-5 я "проскрипел" недолго. В июне получил новую автомашину ГАЗ-51. Обкатал ее хорошо, и меня стали направлять в дальние рейсы. Возили пиломатериалы из тайги, где на пилорамах работали расконвоированные зеки. По их заказу возили им чай, а случалось, и водку, они хорошо оплачивали. Наши грузчики почти не работали на погрузке. Зеки моментально набросают в кузов пиломатериал сверх нормы, чтобы нам было чем торгануть - дорога дальняя и все может случиться. Дорог с твердым покрытием не было, грунтовые, а местами заболоченные летом. Зимой дороги легче, но попадали под снежные бури, и тогда трудно было пробиваться через сугробы, особенно в открытых "окнах" от леса. Однажды пробивались до Кургана трое суток. Хлеб, что был у меня в кабине за спинкой, использовали, а в кабинах ЗИС-5 и ЗИЛ-164 (в первых выпусках ЗИЛов кабины не обогревались) хлеб замерз так, что пришлось рубить топором булки. Морозы были под 50о. У меня в кабине было тепло. На капоте мотора и радиаторе были теплые капоты, но все равно ветровые стекла изнутри кабины замерзали, и натирание их солью мало помогало, а обогреватели стекол не отогревали полностью, а только левый угол, и приходилось сидеть с большим наклоном, крутить "баранку". Иногда наш автопарк арендовали геологи. В Лесниках у них был целый поселок. Мы принимали в кузов разное оборудование для геологов и везли в Тюмень - тогда еще большую и грязную деревню. Иногда по телевизору вижу лицо Черномырдина, вероятно, я его там встречал. Ведь он примерно одного со мной возраста. Дороги были разбитые, машины с трудом, с воем на полную мощность моторов двигались вперед. Часто пользовались лопатой, буксирным тросом, по колено в грязи - тракторы дежурили в наиболее гиблых местах. Снабжение в Тюмени было нормальное, в магазинах можно было купить говяжью тушенку Курганского мясокомбината, которую в курганских магазинах днем с огнем не найдешь.
   Майя была беременной, и мы с радостью ждали малыша. Она продолжала работать агрономом в колхозе. В это время беременным женщинам в колхозах не предоставляли отпуска по беременности и родам. Осенняя уборка хлебов была сложной. Погода была дождливая. Вводилась новая технология - раздельная уборка хлебов. Скашивали хлеба в валки с последующим обмолотом, без учета разрыва между скашиванием и обмолотом. При дождливой погоде зерно в валках прорастало, а значит, приходило в негодность. Районное начальство рассылало уполномоченных по хозяйствам с требованием скашивать хлеба в валки, но это было похоже на вредительство. Уполномоченные были люди, некомпетентные в сельском хозяйстве. Была настоящая война. Случалось, что руководители колхозов просто чуть не насильно выгоняли этих представителей райкомов и райисполкомов. За этим следовало наказание "строптивых хозяев". И вот в этих условиях работала Майя, будучи беременной.
   С начала октября было задействовано несколько машин в сельсовет возить дрова из леса учителям школ и другим бюджетным работникам. Мы, шоферы, по совместительству подрабатывали грузчиками. Нам хорошо платили наличными. И вот Майю прихватило рожать. Утром 11 октября я отвез ее в роддом в Кетово. Был с вечера дождь. В автопарке случилось ЧП - опрокинулся самосвал с плотины по дороге на Воробьевку, жертв не было, и у машины повреждения были минимальные. Мы, шоферы, все собрались, чтобы вытащить машину, а тут подъезжает брат Николай и всем громко объявляет, показывая на меня: "Что вы на него смотрите, у него сын родился!" Все подбежали ко мне с поздравлениями. Я им отдал откупных денег, а сам тут же поехал в роддом. Майя показала мне маленький сверточек в окно и сообщила, что рост - 57см, а вес 3 кг 500 гр. Я был рад и поехал с этой новостью домой. Выписали из роддома роженицу и ребенка без каких-либо отклонений. А сына назвали Владимиром.
   Председатель колхоза часто со мной на моей машине ездил по делам в Курган и Кетово, говорил, что на своем ЗАЗ-69 холодно, а у меня теплая кабина. Я стал часто замечать, что он заводил вопросы о колхозных делах и больше о нашей лаптевской бригаде. Ругал бригадира, что часто пьет и в наглую "торгует" лошадьми. Чтобы получить лошадь для личного пользования, особенно одинокой женщине-вдове, надо ему ставить бутылку водки. Я тоже возмущался: "Подлец!". Председатель говорил, что надо срочно его снимать, но поставить некого. После Нового 1959 года он конкретно мне предложил принять бригаду, а это означало, что полеводческая бригада - вся деревня. От этой бригады зависела и тракторная бригада, и бригада животноводства. Я ничего конкретного не ответил и сказал, что подумаю. Дома я сказал родителям о предложении председателя. Родители меня поддержали, отец сказал: "Не боги горшки лепят, и ты сработаешься не хуже старого бригадира, народ у нас добрый, с ним можно работать. И вот состоялось отчетно-выборное собрание. Я даже не ожидал единодушной поддержки меня. Выступали, что во всем помогут. А женщины наказывали мне, чтобы я был построже с мужчинами. Создана была комиссия по приему бригадного имущества и лошадей. Бригадир был лицо, подотчетное правлению колхоза. За бригадиром, что только не числилось! Телеги и сани, вся конская упряжь, инвентарь, вплоть до столовой посуды. И самое главное - тягловая сила: 60 рабочих лошадей и около 180 молодняка жеребят. Хлопотное было хозяйство. Также за бригадой числились все амбары-зернохранилища, три полевых стана и прочее. И все это надо было содержать в надлежащем порядке. Помощник, он же учетчик, который вел учет и начислял зарплату, был Мухин Миша. Он также в трудные годы смывался в город, отец у него работал кладовщиком и "приобрести" необходимые бумажки, освобождающие его от рабского труда в колхозе, не составляло сложности. Он был скользкий малый, и у меня был на особом счету. Весенний сев я организовал неплохо. Качественно и в срок посеяли яровые хлеба. Получили хорошие всходы. Начало предвещало хороший урожай. Я входил во вкус рабочего состояния командира бригады. Люди подчинялись мне беспрекословно и подсказывали по ходу деятельности. Их советы я воспринимал положительно. Наступала пора сенокоса. Я готовился к этому процессу. Пересмотрел комплектовку звеньев. Раньше бригадир ходил утром по деревне и давал наряд на работу, я эту практику сразу отменил. Ввел строгий учет выхода на работу. И за каждый прогул просил объяснение. Конечно, у всех было домашнее хозяйство, и приходилось иногда отсутствовать на работе, но чтобы я знал об этом заранее. Меня загрузили на полную катушку общественными поручениями: был членом правления колхоза, председателем ДОСААФ, председателем ДСО "Урожай", член комитета комсомола и прочее. Но работа бригадира требовала много времени, и я начал складывать с себя общественные нагрузки. Занимая должность председателя ДОСААФ, я от председателя районного этого же общества получил разрешение на покупку в магазине трех малокалиберных винтовок и патронов к ним. Колхоз финансировал это мероприятие. Я организовал соревнования по стрельбе. В результате у меня не было отбоя от ребятишек на сенокосе. Они возили на сенокосе волокуши с сеном и гребли сено в валки конными граблями, что высвобождало взрослых от этих работ. Все эти мероприятия позволяли создавать на сеноуборке дополнительные звенья. В результате бригада по заготовке сена выполнила план на 160%. А весной для вспашки огородов колхозников организовал трех пахарей, в результате освободил людей от тяжкого труда - копать землю лопатой. Люди были довольны моей работой, и для меня было удовлетворение моей работой, я видел результат моих трудов. Началась подготовка к уборке урожая - самый ответственный период сельскохозяйственных работ. Произвели мелкий ремонт полевых станов, побелку и дезинфекцию зернохранилищ, построили на втором стане крыши под зерно на случай непогоды. Отремонтировали сортировку для очистки семенного материала, привели в порядок веялки-сортировки ВС-2, зернопульт, сушилку и прочее. А также привели в порядок и доукомплектовали весь сельскохозяйственный инвентарь. Подобрали поваров, прошедших медкомиссию, укомплектовали их рабочие места посудой. Хлеба стояли тучные, сулили хороший урожай. Колхозники с надеждой и беспокойством посматривали на небо - как распорядится их трудами и помыслами "небесная канцелярия".
   Мне часто приходило на память виденье, как ранней весной выползали на свет Божий изнуренные голодом, пережившие злые зимние морозы мальчишки и девчонки. Они усаживались в рядок на завалинке, залитой ласковым весенним солнышком. Это были живые скелетики с лохматыми нечесаными волосами, но с блеском живых глазенок, надеясь поправиться и выжить. К ним принадлежал и я. Поэтому я, еще работая на тракторе, и сейчас, когда мне люди доверили свою судьбу, благополучие своей деревни, всеми силами старался облегчить жизнь всех людей, и это стремление осталось на всю жизнь, где бы я ни работал.
   Дни стояли теплые, уборка хлебов шла успешно. Урожайность была высокая. По районным сводкам об уборке хлебов мы были в числе передовых хозяйств района. В сентябре убрали почти весь урожай, хотелось бы убрать побыстрее, но комбайнов было мало, а два старых прицепных комбайна С-6 часто ломались. Оставалось убрать самый урожайный участок пшеничного поля с посевом на пару. Но 2 октября выпал снег и закрыл все поле, скошенное и уложенное в валки. Снега было 10-12см. Уборка застопорилась. Состоялось заседание правления колхоза.
   Решали, что делать. Как убрать оставшуюся хлебную массу? Нужно убрать даже из-под снега при заморозках - такое решение приняло правление колхоза. Но дули холодные ветры, днем температура была плюсовая. Снег сошел, но масса хлебных валков была большая, и они не проветривались. Влажность зерна высокая. Правление колхоза постановило: выдать бесплатно полушубки комбайнером, обеспечить также усиленное бесплатное питание, выдать каждому, участвующему в уборке урожая, по бутылке водки в счет спецпитания - для "сугреву". Но к "сугреву" относиться осторожно. Продукты доставлять ежедневно. Для подвоза рабочих на току закрепить автомашину (бывшую мою, с шофером Виктором Лаптевым). Вся бригада жила на третьем, самом дальнем, стане. Дом, где жили, был большой и теплый. Я постоянно находился с бригадой. Даже сына с женой навещал редко. Когда ночами крепко подмораживало, я следил, и тогда поднимал бригаду на уборку хлеба. У повара (Зойка Менщикова, молодая девчонка, дочь комбайнера Данилы) всегда наготове было что перекусить. Я наливал им по стакану водки, они наскоро закусывали и отправлялись в поле. Если погода была относительно теплая, способствовала уборке, то из рациона питания водку я исключал. Оставшуюся водку прятал в подполе дома и дверцу закрывал на замок. Шофер обычно приезжал для разгрузки намолоченного зерна на ток и передавал мне "привет" от комбайнеров, я понимал, что нужен допинг, но на провокацию не поддавался и приезжал только в обед вместе с поваром. Говорил им, что вы взрослые мужики и должны понимать, к чему приводит выпитое лишнее спиртное. Они в шутку называли меня "жмот и скряга. Тебя надо менять". Я отвечал им, что вы меня выбирали бригадиром - подчиняйтесь, а будет собрание - меняйте, я не против, если кого-то из вас выберут бригадиром, но наверное не выберут, так как вы неустойчивые перед алкоголем. Все это было взаимной шуткой. Урожай был хороший, на току рост бурт пшеницы, но влажность зерна была высокой, и оно начало греться. Включили на круглосуточную работу зернопульт, но это давало слабый эффект. Включили в работу сушилку - производительность ее пять тонн жареного зерна в сутки. При более большом вале поступающего зерна - это был почти нулевой результат, и я ее остановил. Зачем зря людей около нее держать и дрова жечь? По желанию рабочие готовили баню. Баня была хорошая, жаркая - можно было попариться. Мужики заказывали домой чистое белье, и я организовывал баню. Иногда погода менялась - шли нудные мелкие осенние дожди. Я открывал "погребок", и мужики отдыхали по полной. Играли в карты, домино и шашки. Вот и ноябрь наступил. Уже морозы покрепче, и днем земля не оттаивала. Дали "окно", на элеваторе принимали зерно повышенной влажности. Прислали десять автомашин для отправки зерна на элеватор. Уборка близилась к концу. Намолочено и накопилось на току свыше тысячи тонн зерна, и от него шел пар. Зерно грелось и начинало поспевать и гореть. Я лишился сна. Нет транспорта для отвозки зерна на элеватор. Своих колхозных автомашин пришло три штуки, да курганских с автохозяйства десять, и все, что загрузили и отправили. После обеда наведался к нам первый секретарь райкома партии Десятников Михаил Иванович - уважаемый в районе человек. Он и до этого дня раза два был здесь во время уборки, и мы с ним были знакомы. Он тогда еще спросил мою фамилию и семейное положение. Спросил: "Это у вас была комсомольско-молодежная свадьба?" Я ответил, что да, была, у нас уже растет сын. Он поздравил меня. И вот сейчас приехал в столь трудное для бригады время. Ознакомился с положением дел. Осмотрел паром дышащие бурты пшеницы и пообещал на завтра прислать из Кургана все три автохозяйства, и чтобы я готовил людей для погрузки. Я мобилизовал для этого все население деревни, но оставил пока дома. А имеющимися людьми отгружали по десять автомашин. Со строительного техникума из Кургана прислали еще пять дней назад 15 студентов-первокурсников, но какие они были грузчики - дети? Они были заняты на зернопульте. Обещанных секретарем автомашин так и не появилось. Обстановка с состоянием хлебной массы с каждым днем ухудшалась и становилась угрожающей - хлеб начал гореть. Я лишился сна, ходил как полоумный и злой. Из бригады домой никого не отпустил, кроме женщин. К вечеру приехал секретарь райкома, увидел обстановку и спросил: "Что, машин так и не было?" Я ему в грубой форме ответил, что если первый секретарь врет, то на кого еще можно положиться? Его задел и обидел мой ответ, но он воздержался от слов. Быстрыми шагами направился к своей машине, и по тому, как он со злостью захлопнул дверцу, было видно его настроение. Но он уже из машины мне крикнул: "Жди завтра!" Всю ночь и последующий день на току слышен был шум мотора нашего трактора, крутящего зернопульт. Весь день всматривался в дорогу, но машины не появлялись. Люди волновались. И только к вечеру на дороге появилась колонна автомашин. И началась погрузка. Я оставил за себя в бригаде своего помощника, а сам поехал в деревню собирать всех людей. Набилось полный кузов. С приездом основных сил работа пошла споро. Бригадиру животноводства Петру Платоновичу сказал, чтобы он после вечерней дойки готовил всех людей, способных физически для погрузки, - автомашина вечером будет их ждать. Животноводов приехало еще человек двадцать, и они работали часов до двух ночи, а утром они пошли на свою основную работу. Из механизации погрузочных средств был один погрузчик, но он был слабой производительности. Машин было достаточно. А тут меня "обрадовал" завтоком - у него заканчивались чистые бланки-накладные, а без них не могло быть и речи об отправке груженых зерном автомашин на элеватор. Я так "взорвался", что был готов разорвать виновника на куски. Вскочил в свою дежурную машину за руль и с бешеной скоростью ночью помчался в деревню. Гл. бухгалтера в одних кальсонах привез в контору, получил бланки. А на просьбу бухгалтера отвезти его домой ответил: "Сам дойдешь, у меня груженые машины стоят из-за тебя". Как он домой шел в кальсонах, не знаю. Погрузка шла споро. Наконец-то к половине следующей ночи весь хлеб вывезли, заметали остатки проросшего зерна и отправляли на свиноферму. Приводили ток в порядок, подводили итоги отправленного зерна. Часов в десять утра приехал секретарь райкома и, увидев результат своей помощи, улыбаясь, направился ко мне навстречу. "Молодцы, хорошо поработали", - сказал он, пожимая руку. - "Почему ты беспартийный, подавай заявление, и мы тебя в виде исключения без кандидатского стажа примем в партию". И с декабря 1959 года я стал коммунистом. В декабре 1959 года председатель колхоза, парторг колхоза и я с ними поехали на "слет передовиков" сельскохозяйственного производства в Курган - на подведение итогов по уборке урожая. Область награждалась орденом Ленина. Вручал орден прибывший из Москвы член ЦК КПСС. Меня стали "таскать" на всякие районные партийные сборы и форумы. Я никогда не стремился к власти. Не любил ходить на партсобрания, слушать всякую белиберду. То, что принималось решение на собрании - никогда не исполнялось и превращалось в пустую болтовню. А тут еще хрущевские идеи с кукурузой да укрупнение районов с последующим разукрупнением, ударила по селу эта безумная чехарда. Семян кукурузы для посева своих российских не было, и закупали в Америке. Так в нашей бригаде под кукурузные посевы выделили лучшее поле в сто га. Засеяли семенами "Стерлинг" из американских южных штатов. Где зона произрастания в сравнении с нашим жестким сибирским климатом была совершенно другой. Кукурузные стебли вымахали до пяти метров в высоту, но не вызрели. Наши отечественные комбайны силосоуборочные КС-2,6 не справлялись с такой кукурузной массой, часто ломались. При силосовании наземным курганным способом при трамбовке тракторами зеленой массы - из кургана ручьями тек сок, так что автомашины, груженные силосной массой, не могли подъехать для разгрузки - их буксировали тракторы. А силосная масса кукурузы была недозревшая - кукуруза не набрала необходимое количество сахаров, и поэтому в процессе брожения преимущественно было уксуснокислое брожение, что являлось непригодным на корм скоту. Начался падеж крупного рогатого скота и массовые аборты коров, а рожденные телята были нежизнеспособные. Поэтому было резкое сокращение поголовья скота, а это был удар по экономике хозяйства.
   Зимой меня направили на курсы бригадиров комплексных бригад при Курганском сельскохозяйственном институте сроком на один год. Затем на собрании уполномоченных были созданы комплексные бригады, т.е., в мое ведомство примкнули бригаду животноводства. Работы добавилось. Еще летом серьезно заболел сын Вова. Майя с ним лежала в районной больнице, у него была диспепсия, то есть понос и рвота. До болезни он был такой кругленький и веселый, а сейчас сник, даже головку с трудом держал. Врачи ничего не могли сделать, чтобы его вылечить, и мы его забрали домой. К лечению подключилась бабушка Наталья. Поила всякими отварами из трав, но самое основное - Майя его кормила грудным молоком. Понемногу болезнь стала отступать, и сын стал выздоравливать. В годовалом возрасте он уже вовсю бегал, если, случалось, спотыкался и падал - никогда не плакал. По мере возрастания нагрузки на работе - все меньше внимания оставалось семье. Да еще время отнимала постройка дома, хотя в полной мере домом занимались отец и мать. Еще меня избрали депутатом местного сельсовета. Округ мой был - хутор Каргополовка. Жителей было немного - где-то человек семьдесят. На хуторе не было ни электричества, ни радио, ни магазина. Только торговала подпольно Матрена - бой-баба. Было на хуторе три видных фигуры: Вася Муромцев, бывший бригадир и колхозный пчеловод - он ухаживал за колхозной пасекой - в 400 семей пчел. Матрена - хитрущая баба, которая "держала в руках" старый хутор. А на новом хуторе был хулиган и воришка Мишка Марьин (так его звали по его бабушке Марье). Когда он напивался вдрызг, то хутор спасался в согре (согра - это заросли в балке, где протекал ручей Утяк). Этот ручей весной при талице снежной превращался в бурный поток и сносил мосты..
   Новый 1960-й год мы встречали в своей половине дома.
   В Новом году пришлось вплотную заняться жителями хутора. На хуторе находилась государственная мельница, капитально построенная еще до революции предпринимателем по фамилии Смолин. Вероятно, механизмы мельницы вначале приводились в движение водой, затем с нарастанием мощности при помоле поставили локомобиль, а в мою бытность локомобиль заменили мотором от трактора С-80. На эту мельницу съезжались помольцы не только нашего района и соседнего Глядянского района. Начальником мельницы был Фирсович - каждый день он был полупьяный, но командовал четко, его раскатистый и громкий смех-гогот раздавался постоянно на мельнице. Наш колхоз заказывал на помол большие партии пшеницы на муку высшего качества, как ее называли по-простому - сеянка. Завоз производили в основном из моей бригады. Фирсович как-то в доверительной беседе со мной предложил завезти сверх нормы, то есть без учета, 15 тонн пшеницы. Он ее переработает на муку и без моего участия реализует, а я получу кругленькую сумму денег, которых будет достаточно на покупку машины. Я наотрез отказался от его предложения, он не стал меня уговаривать и только посмотрел на меня, как на идиота. Ведь дело было беспроигрышное. На ток поступали тысячи тонн зерна, а точного его учета не было, оно учитывалось количеством бункеров от комбайна, а эта мера была условной. Весов для взвешивания груза автомашины в колхозе не было вообще. Также отправлялось зерно на элеватор, вес отправлялся на глазок, вероятно, зная об этом, весовщики на элеваторе ставили "свой" вес, и мы ничего не могли сделать, хотя иногда явно было занижение веса.
   На том хуторе были колхозные амбары для хранения семенного фонда. Конкретного сторожа для их охраны не было. Они находились среди жилых домов. Так, сосед Костя П. посматривал за ними. Зимой их заносило на полстены снегом и, чтобы открыть двери, нужно откопать их от снега, а это бы вызвало подозренье. По весне, когда начинал таять снег, мы с кладовщиком поехали проверить, не попал ли в них снег при большом снежном ветре где-то через щели в стене. Амбары были небольшие, в каждом из них было зерна от пяти до шести тонн. И тут обнаружили, что один амбар пустой, и даже пол аккуратно подметен веником. Кладовщик проверил по амбарной книге, и мы узнали, что исчезло 4,5 тонны семенной отборной пшеницы. Мы схватились за голову: что делать? Вызвать милицию? Нас обвинят, что не поставили охрану. Разве к каждому амбару можно поставить охрану? Доложили председателю. Он подумал и сказал: "Молчите, ребята. Так мы решили, что это дело не нужно обнародовать". И еще добавил, что это количество зерна спишите при весеннем севе. Так мы и сделали. Когда дело замялось, я пытался втихую раскрутить это воровство, но ничего не добился. Тогда я ужесточил охрану на токах и сторожей (которые были с хутора) заменил своими доверенными лицами из деревни Лаптево. Как-то раз приехал на хутор, вижу, собрались женщины со всего хутора около колодца напротив детсада и что-то наблюдают. Я узнал, что на веранде детсада дерутся два мужика - Боря С., холостой парень, и женатый Лешка С.. Среди женщин была Надя - жена Лешки, я спросил: "Что они не поделили?" Она так весело ответила: "Проститутку Надю Д." "А почему их не растащите?", - спросил я. "А пусть потешатся, может, дурь друг у друга повыбивают", - отвечают бабы. "А то кино у нас нет - вот это есть развлечение", - отвечали женщины, смеясь. В это время драка между ними продолжалась с прежним остервенением.
   Я подошел к ним поближе, в это время один из них надавил на грудь другому, пытаясь его сбросить через перила на землю. Это ему удалось, но они так крепко сцепились друг с другом, что полетели на землю оба. А высота была около 2,5 метра, но они даже при падении не расцепились, настолько они остервенели. Я им крикнул, чтобы они прекратили драку, но они продолжали колотить друг друга, катаясь по земле. Я крикнул женщинам, чтобы они принесли из колодца ледяной воды. Принесли два ведра воды, я вылил на них, но они продолжали драться, уже катаясь в грязи. Тогда я вынул из-за голенища сапога кнут-нагайку и со всей силы наносил по их спинам удары. Обжигающие удары по мокрым спинам охладили их пыл, и они прекратили драку. Подошедшие бабы мои действия одобрили и говорили, что надо было больше, чтоб дурь выбить, и вместе с ними неплохо было бы и проститутке той вложить кнута. Лешкина жена подошла к своему мужу и еще добавила, влепив ему оплеуху. Он еще храбрился, что ему не попало. Тогда она подняла на спине рубашку мужа, и все увидели багряные полосы на теле от ударов кнутом. А мать Бори - тетя Степанида - попросила меня к своему дому. Она стала жаловаться мне на сына, что уже ему скоро тридцать, оболтусу, а он никак не женится, и просила, что, может быть, в нашей деревне подыскать ему невесту-жену. Я пообещал на правах бригадира-депутата. Борис на вид был невзрачный мужичок. Образование четыре класса, простоватый, но работящий. И когда ехал домой, меня осенило, что недалеко от нашего дома есть разведенка Галька, она была также простоватая, ее молодые ребятишки использовали, таская по кустам, но она не пользовалась в деревне дурной славой. Была работящая, чисто и по моде одевалась, в меру была симпатичной, - чем Боре не жена?
   Я с ней встретился, поговорил. Она Борю знала, но так, чисто визуально. Она вначале сомневалась, но после моей рекламы о Борисе согласилась. При случае я заехал на хутор и в радужных цветах обрисовал невесту. Мать Бори и он сам, полагаясь на мой авторитет, согласились сосватать невесту. Вскоре приехал жених Боря со сватами и увезли невесту на хутор в дом жениха. Отца у Бори не было (погиб на войне), а мать, тетя Степанида, добрейшей души женщина. Долго не было времени побывать на хуторе, где-то около месяца, а тут заехал до тети Степаниды узнать, как молодые живут. И тут она мне поведала тревожную весть, что невестка уйдет от них, если Боря не изменит своего отношения к ней. Спят на одной кровати, а Боря не трогает ее как женщину, - значит, не любит. А тетя Степанида мне сказала, что она разговаривала с сыном, и он сознался, что стесняется. Просила меня поговорить с Борей, как мужчина с мужчиной. Я сразу поехал на место, где работал Боря, и встретился с ним. Отругал его, сделал ему внушение и дал ему инструкции на правах старшего и имеющего небольшой опыт. Вскоре Галя забеременела и в последующие годы родила четырех детей. Жила семья дружно.
   Жителей на хуторе было немного, но "фокусов" всяких было достаточно. Поступали жалобы от соседних деревень. На мельницу приезжали молоть пшеницу на муку мужики на лошадях, в основном, зимой по первому снегу. Известно, вырвавшись из-под домашнего контроля жен, они "оттягивались" по полной мере. Продавали муку и пьянствовали на хуторе по двое-трое суток, чем пользовались хуторяне, они за бесценок покупали у помольцев муку и воровали. Так, некоторые приезжали домой с одним мешком вместо четырех - в лучшем случае, а то и просто без всего. И соответственно по возвращении домой попадали в "жаркие объятья" жен, и поэтому жалобы из семей поступали регулярно.
   Особым "гостеприимством" отличались четыре одиноких женщины. Иногда делали "налет" пострадавшие жены помольцев. И тогда пострадавшими оказывались любвеобильные девы, но чаще они скрывались в согре, где как в джунглях была их стихия, и преследовать было не только боязно, но и опасно. Как-то я увидел около дома Верки (это была одна из тех свободных распутных женщин) много ребятишек и спросил у нее, откуда у нее столько детей. На что она, смеясь, ответила: "А ты не знаешь, откуда дети берутся, показать?" Я тоже, смеясь, ответил, что "покажешь в другой раз, когда приезжие жены ухажеров будут лупить тебя и разорвут платье - вот я и посмотрю, что где". "А алименты получаешь на них?" - спросил. Она сказала, что они все от разных отцов, а где я их сейчас найду, даже не знаю их фамилий, имена и то вспоминаю с трудом, и настоящие ли они называли имена, не знаю.
   Опять на старом хуторе "разгорелась война" между старой женщиной Крисантьевной и Васькой М.. Васька был хамовитый, молодой мужик. Они оба держали пчел. Эта бабка подала мне жалобу, как депутату, на Ваську. В жалобе указывала, что Васькины пчелы воруют мед у нее из уликов (ульев) - он своим пчелам в сахарный сироп для подкормки добавляет водку - пчелы балдеют, становятся нахальными, убивают ее пчел, а мед переносят в свои улья. Как я мог разбираться? Как доказать, так это или нет? Я только и мог ему сказать, что он нахал и обижать старого человека грех, и чтобы он с ней помирился.
   Васька был штатным колхозным пчеловодом на пасеке в 400 пчелосемей. В моей бригаде недалеко от первого стана был сад. Были в нем яблони-ранетки, смородина и малина - на площади 4 га. Там же располагалась пасека. Майя, будучи агрономом, расширила сад до семи га. Насадили под ее руководством яблоки районированных перспективных для нашей зоны сортов. При пасеке, а значит, в саду, была добротная сторожка. Сторожами посменно были два старика - Мишенька С. и Костя П.. Они были оба веселые, с чудинкой. Мишенька был немного образован - читал детские сказки и, случалось, газеты. У них в сторожке всегда стоял молочный бидон с медовухой - они понемногу смаковали ее, не допьяна, а для бодрости духа. Когда, случалось, я наведывался к ним, они угощали меня медовухой. Мишенька был своеобразный человек со старыми укладами жизни и много рассказывал про старину, мне было интересно его слушать. Оказывается, его не обошла судьба репрессий 1938-го года и, как он говорил: "хлебнул мурсовки по полной за пять лет лагерей". Он был всегда чисто одет и выбрит. Костя же, в отличие он него, был полная противоположность. Лицо его было заросшее седой шерстью (именно шерстью, а не волосами), он был человек с юмором и добрый, когда смеялся, то лицо скрывало улыбку, и это можно было определить по его глазам. Как-то, посмаковав медовухи, они пришли в возвышенное состояние духа, и Мишенька сказал Косте: "Неси свою бандуру - повесели гостя". Он зашел в сторожку и вынес оттуда видавшую виды лучших времен, облезшую, похоже, найденную на мусорке, но чистую балалайку. Я удивился и сказал, обращаясь к Мишеньке: "Что, Костя умеет играть, он что, музыкант?" На что Мишенька на полном серьезе ответил: "О, ты не знаешь, он на этом инструменте может всяческие заузоры вытренькивать". И Костя начал "вытренькивать заузоры", а потом перешел на исполнение частушек под свой аккомпанемент и запел глухим старческим, но не потерявшим вариаций голосом. Он пел "народные частушки", т.е., которые исполнялись всенародно. Затем перешел на политические, а также немного хулиганистые и, вероятно, своего сочинения.
   Он пел много, но одно мне запомнилось: "А я милочке наказывал, не лазай на сарай, попадет в ноздрю соломина, смотри не замерзай". Я бы еще побыл со стариками, но нужно переключаться на работу, да лошадь хорошо отдохнула и подкрепилась овсом, который я возил с собой. Нагрузка на лошадь была большая - вот и сегодня мы уже проделали путь в 20 с гаком км. За мной были закреплены две лошади: серый жеребец "в яблоках" и вороная кобыла. Они в конюшне стояли в отдельном стойле и были на особом рационе питания - иначе бы не выдержали нагрузки.
   К началу уборки было все готово. В бригаду дали два новых самоходных комбайна СК-3. Майя обследовала поля, определила спелость и составила график - очередность уборки хлебов. Также на семенных участках провела апробацию посевов и сортовую прополку их. Она мне много помогала по агротехнике возделывания культур и земледелию с землеиспользованием. У меня была хорошая память, и все ее поученья-наставления я впитывал в себя, как губка.
   Работать было трудно, но интересно. Старался наладить работу так, чтобы все сельскохозяйственные звенья работали согласованно, дополняли друг друга и, самое главное, без конфликтов. Ведь в подчинении была вся деревня Лаптево и хутор Каргаполовка. Люди в деревне нашей добрые, пожилые, опытные, подсказывали мне, и я воспринимал их с благодарностью. По сути, половина колхоза "лежала" на моих плечах. Уборка урожая прошла в планированные сроки, выполнили не только план валового сбора зерна, но и соцобязательства по всем показателям производственной деятельности. Еще я внедрил доставку сена и соломы без ручной погрузки и разгрузки. На полях после уборки хлебов солому скирдовали в небольшие, по 5 - 7 тонн, стожки. А затем их при помощи тросовой волокуши по первому снегу сволакивали к месту использования. Это был большой экономический эффект. За месяц активной работы весь объем грубых кормов был около фермы. За время моей работы бригадиром в Барабинской бригаде сменилось три бригадира.
   Сын Вова был здоровенький. Привязался к деду Мите и часто они ездили вместе на лошади. Дед его сажал верхом на лошадь и водил лошадь под уздцы, а он вцепившись в гриву, визжал от удовольствия. Он уже вовсю болтал языком. Дед, как только выпал снег, сменил дрожки на сани. Вова как увидел, что дед едет в санях - набежал к бабе Дуне и закричал: "Бабушка, смотри, дедушка колеса потерял!"
   На Новый 1961 год мы поехали в Варгаши, где Майин брат Володя с женой Зиной и сыном Вовой жили. Володя в это время болел и находился в больнице, а их сын Вова находился у Зининых родителей. Зина дома была одна, так что мы, приехав, скрасили их одиночество. После обильного ужина Зина предложила пойти в клуб на новогодний бал-маскарад. Там вовсю было веселье. Начался конкурс на лучшего плясуна. В пляске участвовали цыгане, а они, как известно, умели откаблучивать. Я обладал коленцами цыганской пляски. В войну у нас в семье была приписана цыганка с двумя цыганятами. Они были мои ровесники. Мы часто ходили к дяде Никите, он хорошо играл на гармошке и мандолине. Под аккомпанемент мы выделывали кренделя втроем. Цыганята плясали здорово - вот я и научился цыганским приемам пляски. Я понаблюдал за пляской, но ничего хорошего цыганского зажигательного в их пляске не видел. А ноги у меня горели - хотелось показать настоящую пляску. Майя с Зиной видели мою страсть и чуть не силой вытолкнули меня на конкурсный круг. Я вышел и баянистам заказал "цыганочку". Сделал эффектный выход и начал выдавать цыганские выкрутасы. Люди (зрители) с возгласами и в такт музыке прихлопывали в ладоши. Получился такой зажигательный и азартный танец, что из толпы выскочила, не выдержав азартного возбуждения, цыганка, и мы с ней под рев толпы закончили выступление. А люди кричали: "Приз, приз!" Мне вручили большого Деда Мороза, и мы втроем были довольны.
   Близилась весна, и забот добавилось - нужно было в сжатые сроки провести весенний сев. Уничтожить проросшие сорняки - провести предпосевную обработку почвы. Уничтожить злостные сорняки - овсюг и осот. Организовать протравливание семян против вредителей и болезней. Провести медосмотр всех занятых рабочих на вредных условиях работы. Обеспечить средствами защиты здоровья и т.д. Посев провести ориентировочно с 15 по 31 мая - не позднее, иначе посевы не вызреют в благоприятных условиях погоды. Поэтому посевные работы начинали рано утром и заканчивали поздно вечером. Люди очень уставали, особенно на посеве. Загрузка сеялок осуществлялась вручную. По 10-12 часов в сплошной пыли, как в тумане, люди работали на износ, сплевывали вместе со слюной куски грязи. Из средств защиты были только очки, и я не мог ничем им помочь, только разрешал им покидать сеялку и поочередно, пока агрегат делает круг, подышать чистым воздухом. Иногда сам садился за рычаги трактора, по старой памяти, делал несколько кругов. За выполнение и перевыполнение дневной нормы выработки, выплачивались премиальные. Выполнившему высшую выработку, на трактор крепился красный флажок, и выплачивалась повышенная премия. Учетчик Мерзлякова Кл. С. ежедневно в конце рабочего дня учитывала выполнение объема полевых работ, подводила итоги и заносила на доску показателей - это стимулировало выполнение поставленной задачи. Весенний сев провели качественно и в срок, что способствовало получению хорошего урожая. Майя моталась по полям на лошади, запряженной в тряский тарантас. Она была беременна, и я просил ее бросить работу. И вообще, работать агрономом - это не женское дело, особенно когда есть семья, дети.
   Сенокос провели организованно, с применением малой механизации, выполнили план по заготовке сена. Иногда я брал с собой на поле сына Вову. Ему нравилось ездить на лошади в моем ходке. В ходке я набивал сено, и ему было мягко и уютно, тогда он на ходу засыпал. Однажды он, увлекшись красами природы, совершил "аварию" - обмарал штанишки, и мы на хуторе подъехали к ставку с водой и устранили "аварию". Постояли немного, высушили штанишки, пообедали, что нам приготовили дома из еды, и продолжили путь. В тот день мы с ним побывали еще на дальнем стане, за день намотали около 40 км, когда вернулись до дома - он сладко спал - устал от длительного пути. Но в дальнейшем он не только не отказывался от поездок , но даже просился взять его с собой. В первые дни июня Майе было трудно передвигаться. Я настаивал, чтобы ей отправиться в роддом, но она все говорила, что рано, и наконец, седьмого числа отправилась в Кетовский роддом. И восьмого июня 1961 года родила Олю. Я утром из конторы 8-го числа позвонил в роддом и узнал о пополнении семейства, чему был рад - мы с Майей ждали дочку. Я тут же поехал в больницу и узнал у Майи, что все нормально. После недельного пребывания в роддоме их привезли домой. Дочку назвали Олей, у нее на головке были лохматенькие черные волосенки. Маленькое круглое личико. Нам всем она понравилась, особенно Вова был рад, что у него появилась сестренка. Он часто подходил к кроватке и заглядывал на сестру, поднимаясь на цыпочки - кроватка была с боковым ограждением.
   За весенне-летний период случилось два ЧП, первое - отравился Лаптев И. при протравливании семян пшеницы ядохимикатами, снял во время работы респиратор, но в больнице пробыл всего три дня - нарушил сам технику безопасности. Второе - при скирдовке сена, спускаясь после завершения укладки сена в скирду, рабочий Лаптев С. Сорвался и наткнулся на рожок деревянных вил, кем-то оставленных по халатности. Рожок вил пронзил бедро почти насквозь и обломился у входа в тело. Вынуть руками было невозможно. Тогда Коля Лаптев, молодой парень, говорит: "Давайте, я попробую вытащить зубами". Он нажал пальцами на тело возле обломка и, зажав в зубах чуть обнажившийся конец древесины, с трудом вытащил обломок.
   А еще у меня случился срыв. При уборке сена работали четыре звена. Значит, должно быть уложено в стога 20 тонн сена за день работы. День был знойный - люди работали, обливаясь потом. Работа двигалась к завершению, и вдруг налетела грозовая туча, и пошел сильный дождь, что помешало завершить стожки, и дождь их промочил. На второй и последующие дни опять была жара. Я послал на луг Несговорова Ал., чтобы раскидал верхушки стогов для просушки сена. После верхом на лошади я переправился через Тобол - проверить состояние сена в стогах и скошенного на лугу, чтобы определить, можно ли начинать работу назавтра. И тут я обнаружил, что Алька не выполнил моего распоряжения, и с макушек стогов поднимался густой пар сено горело. Я подъехал к месту, где рабочие оставляли подручные средства: вилы, грабли и прочий инвентарь. В течение двух часов я справился с работой, если бы я этого не сделал, за ночь от сена осталась бы зола - оно бы сгорело. Я взорвался и, переправившись обратно на свой берег, поскакал к дому виновника. Мне сказали, что его нет дома - он в клубе. Нашел его в клубе среди молодежи и, когда его спросил: "Почему не выполнил мое распоряжение?", - он ответил с ухмылкой (что меня взорвало, так это его нахальство): "Забыл, ну и что?" Я его ударил по лицу с такой злостью, что он упал трупом. Развернулся и ушел. Как потом мне рассказали, его приводили в чувство, опрыскивая водой. Люди, находившиеся в клубе, возмущенные моим поступком, не ожидали от меня таких действий, хотя ситуации случались иногда подобные этой. Люди ведь не знали истинной причины моего поступка, но когда узнали и убедились, что он совершил, - осуждали его. Этот срыв показал мне, что, если я не могу себя контролировать, значит, это было переутомление, связанное с рабочей нагрузкой. За этот проступок я получил выговор по партийной линии, хотя мог получить и более суровое наказание.
  
   Работа на Опытных станциях Курганской области
   1961-1965 гг.
  
   После рождения Оли мы с Майей решили уволиться из колхоза, на этом настаивала Майя. Мы сделали вывод из того, что, работая агрономом, она фактически бросала детей, работая с утра до ночи. Так изматывалась, что не хватало ни на что сил. Да я хотел учиться. Еще до рождения Оли Майя подала заявление об увольнении из колхоза. Но, чтобы уволиться, нужно было решение собрания уполномоченных колхозников, а по колхозному уставу собрание собиралось два раза в год. Вот так соблюдалась конституция государства. В колхозе были свои законы в нарушение основного закона государства.
   Майя поехала в областное управление сельского хозяйства, где получила "бумагу" с рекомендацией колхозному правлению уволить специалиста сельскохозяйственного производства. Ее направили работать в Макушинское опытное поле, а затем перевели в ОПХ (опорно-показательное хозяйство) при колхозе им. Энгельса в селе Моршиха того же Макушинского района. Это в 120 км по железной дороге от Кургана. Затем и я подал заявление, Мне начали "промывать мозги" под разными предлогами не хотели отпускать из колхоза. Не говорили прямо, но давали понять, чтобы я бросил семью. Я яростно огрызался, дело доходило до оскорблений. Парторг напирал на партийный долг. А члены правления - о высоком доверии к полученной работе. Пришлось им заткнуть рот, сказав, что с завтрашнего дня не выхожу на работу. На том и стоял. Председатель подписал заявление, и в начале декабря я уехал в Моршиху. Пользуясь перерывом в работе, я начал готовиться к поступлению в Куртамышский техникум. За декабрь полностью восстановил знания за семь классов. В феврале я поступил в техникум, получил методички, контрольные задания и начал заниматься по техникумовской программе. Нужно было поступать на работу в колхоз им. Энгельса. Жили мы зиму в большом, добротном, теплом доме около березовой рощи на берегу озера. Место было хорошее, но на расстоянии около километра от деревни. А около нашей квартиры находилась больница, там же жил персонал больницы. Мы познакомились с соседями и подружились с ними, особенно сошлись с семьей Ручкиных - Александром и Тасей. Я подал заявление в колхоз на работу шофером, но свободных автомашин не было, и меня направили работать в ремонтную мастерскую в моторный цех. Там я познакомился с двумя "дедами" - настоящими мастерами своего дела. Я многому у них научился. Они были добрыми, располагающими к себе и с юмором. Мне нравилась работа - всегда нравилось работать с механизмами. Зарплата была низкой. Но прожили мы там только зиму, затем ОПХ ликвидировали и Майю, как специалиста, перевели на областную опытную станцию в село Садовое на базу бывшего Курганского племсовхоза. База опытной станции только еще строилась, поэтому еще племсовхоз и опытная их станция располагались в одном поселке. Эти все реформации были дурацкой хрущевской выдумкой. Нас временно поселили в небольшой, но уютный домик в две комнатки. С нами переехала бабка, которую наняли за 30 рублей в месяц еще когда жили в Моршихе. Она водилась с Олей. Бабке было около 70-ти лет, но она была еще крепкая старуха и при получении зарплаты покупала бутылку водки и всю ее разом выпивала. Строила из себя благородную даму, обиженную властями, и, по ее словам, она бывшая графиня, а дочь ее учится в институте в г. Калинин. Но потом по адресу дочки мы определили, что она ни в каком институте, а находится в лагере - отбывает наказание по суду - 6 лет за воровство, и это была ее четвертая судимость. Оля подрастала, и мы ее определили в ясли, после того, как мы уехали на сутки в гости и оставили Олю на попечение бабки, когда приехали, то не могли найти ребенка, а бабка спала пьяная во дворе. Спасибо, соседние дед с бабушкой прибрали ребенка. При увольнении ее она не хотела уходить от нас и даже нагло требовала, чтобы мы ее и в дальнейшем содержали. Мы ее определили молодой паре также ухаживать за ребенком. Ей у нас жилось неплохо: платили ежемесячно по 30 рублей, кормилась за наш счет и еще требовала подарки ко всем праздникам и своему дню рождения.
   Я устроился шофером в автопарк, но на ходу автомашин не было - ремонтировал старую, разбитую. Майя оформилась научным сотрудником в опытную станцию. Я тоже оформился в опытную станцию техником с зарплатой 70 рублей. Майя получала 87 рублей. Это был скудный заработок, был каждый рубль на счету. Дети были в яслях и садике. На полях работы для меня не было, и меня назначили "комендантов" вновь строившихся домов. Было заложено и строилось несколько 2-хэтажек - 8-миквартирных хрущевок для будущих сотрудников станции. Строилась контора, теплоцентраль, мощная кочегарка. Как-то утром я шел на работу к конторе, нужно было переходить по брошенным мосткам. Я услышал голос, просящий о помощи, и обнаружил в траншее женщину. Это была зоотехник-селекционер Клавдия Антоновна. Она была человек с юмором и говорит мне: "Молодой человек, ради Бога, помоги мне подняться, грешной, из преисподней на Божий свет, хотела сократить путь и решила перешагнуть через траншею, но узкая юбка не позволила сделать широкий шаг, вот я и оказалась в этой траншее. Уже хожу целый час, но траншея замкнута и не имеет ни начала, ни конца". Я помог ей выбраться.
   В мои обязанности входил контроль за сторожами объектов и так, разные мелочи. Недавно назначенный директор опытной станции Соловьев сказал мне, что получишь квартиру, какую сам выберу на мое усмотрение в первую сданном в эксплуатацию доме. И мы с Майей выбрали 3-хкомнатную на 2-м этаже, с балконом, угловую, светлую, с южной стороны, но зимой такую холодную, что ребятишки находились только в 2-х комнатах, где стояла печка, но она была такая дохлая, что топилась круглые сутки, а тепла не было. Да и стены еще не совсем просохли. Угля было вдоволь и бесплатно. Начались полевые работы. Майя получила мопед и ездила на нем в поле. Мне дали грузовой мотороллер. Но снова меня отвлекли от основной работы - директор, узнав, что я шофер, попросил возить его на автомашине "Победа" вместо серьезно заболевшего его шофера. Директор жил в Кургане. Каждый день его нужно было утром привозить в контору, а вечером, чаще днем, отвозить обратно. По полям почти не ездил. Так что работа была мне не в тягость. Для меня было дико иметь такую работу - еще солнце только за полдень, а я уже дома! Было лето. А что бы я сейчас делал, работая в колхозе? Крутился бы, как белка в колесе. И вспоминал это с грустью - как они там, мои земляки без меня? В свободное от поездок с директором время мы с Майей ездили в Лаптево к родителям и к бабе Лене в Барабу. И даже ездили в Варгаши к Майиному брату в гости. Контроля за мной со стороны начальства никакого не было. Поработать техником пришлось недолго. Как-то я шел утром рано мимо еще старой 2-хэтажной конторы и увидел сидящего на окне главного агронома опытной станции Сметанина П.Н. Он по телефону громко, на всю улицу, распекал кого-то на отделении (отделений было пять). Он остановил меня, спросил мою фамилию и работал ли я в колхозе им. Сталина. Я ответил утвердительно. Он просил меня зайти к нему поговорить о чем-то, когда мне будет удобно. Вскоре я пришел к нему. Он меня спросил, что я делаю техником на опытном поле. На мое объяснение он рассмеялся и сказал, смеясь: "Ты смотри на него, какой жук, ходит по полям с буром, влагу замеряет да цветочки-лепестки для анализа срывает, да молодым девкам студенткам на ножки заглядывает, не стыдно тебе?" Я ответил, что пока меня устраивает эта работа, поступил заочно в сельскохозяйственный техникум и мне нужно время, чтобы освоиться с учебой, ведь прошло десять лет, как окончил школу, и многое нужно наверстать. Затем он перешел на серьезный разговор. Сказал, что недавно видел председателя колхоза из Барабы, и он дал мне отличную характеристику. Далее он сказал, что на опытное поле подбирают бригадира тракторной бригады - нужно комплектовать бригаду, получать людей, получать новые трактора и прочее. Предложил мне эту должность. Для меня это было не в новинку, и я согласился. На следующий день был приказ о моем назначении бригадиром с окладом 109 рублей.
   Начал получать технику, подбирать трактористов, заправщика горючего. Трактористы были в основном молодые ребята. Затем меня и Мишу Медведева из сельскохозяйственного института направили в командировку в Шадринский район к Мальцеву Терентию Семеновичу, Герою Социалистического труда, почетному академику ВАСХНИЛ. Нам нужно было отвезти так называемый "комбайн", состоявший из телевизора, радиоприемника и проигрывателя, на юбилейный год Мальцева, от него получить в подарок опытной станции автомашину "Победа", которую я должен был перегнать на опытную станцию. В Шадринск приехали поездом под утро, нас встретили на вокзале с автомашиной и привезли к дому Мальцева в деревню Мальцево, что в 25 км от Шадринска. Мы немного подождали в машине, так как было раннее утро, и беспокоить хозяев рано было неудобно. Дом его был большой, деревянный, с красивыми наличниками, с палисадником. Участок около дома был наглухо огорожен тесовым забором, такие же были тесовые ворота с козырьком, как и во всей деревне. В деревне все дома были добротные, улицы чистые, широкие, покрытые зеленой травкой спорышом. Затем из калитки вышла пожилая женщина, как мы узнали позже, родня какая-то Терентия Семеновича, и спросила нас, по какой надобности столь ранние гости. Мы ей объяснили, что приехали рано и пережидаем время. Она сказала, что Терёша уже давно на ногах, и пригласила в дом. Когда мы зашли в дом, Мальцев сидел на табурете и что-то читал. Поздоровались. Представились, кто мы и зачем здесь. Затем вручили ему подарок с поздравительной открыткой и письмом. Он сказал, что в курсе дела. Пригласил позавтракать, мы с Мишей отнекивались, и слушать не хотел - усадил за самовар. Вызвал механика и распорядился выдать нам машину "Победа", заправленную, технически готовую для перегона на дальнее расстояние. Во второй половине дня все было готово к отправке. Мальцев уговаривал нас переночевать, но мы постеснялись и поэтому решили ехать. Тогда он дал нам записку с рекомендацией ночевать в Шадринске в заезжем их колхоза дворе. Мы заехали по адресу в этот заезжий двор, но увидели там такой праздничный мужской бедлам - "дым коромыслом", что решили заночевать в машине. Салон машины был добротный, уплотнение на дверках хорошее, печка работала исправно, и мы хорошо за ночь отдохнули. Утром сходили на станцию, попили чаю, подкрепились и тронулись в трудную дорогу. Асфальта в то время он Шадринска до Кургана не было, а в это время шли дожди, и дорога была разбита. И мы только затемно одолели те 200 км пути.
   Комплектование бригады закончил. Организовал постоянное место стоянки тракторов, прицепных и навесных машин. Там же была заправка тракторов. Получал утром, а иногда вечером, заявки от начальников отделов на тракторы с нужными сельскохозяйственными прицепными или навесными орудиями. Ремонт нашей техники с опытного поля в мастерских не очень-то жаловали. Организация была одна, но производством руководили два хозяина. Зам. по производству был бывший директор племсовхоза Бойко - упертый и своенравный мужик, а зам. по науке Кузнецов П.И. - без власти в производстве. Бойко часто игнорировал распоряжения директора опытной станции Соловьева. Была между ними тяжба, что отрицательно сказывалось на работе. Кузнецов - заместитель по науке - вероятно, на них "капал" в обком партии. И обком не замедлил принять силовое решение. Состоялось выездное бюро обкома - в результате директора Соловьева и зама по производству сняли с работы, а директором стал Кузнецов П.И. - он себе "расчистил" место.
   В летние месяцы на опытную станцию прибывают кадры научных сотрудников, но жилье еще только строится и квартир не хватает.
   В нашу квартиру подселили двух сотрудников: Апетенок Г. и Леонтьеву Г. Кадры в основном молодые и перспективные. Некоторые семьи переезжают со старой опытной станции. Так заселили в соседний дом семью Токаревых, Полину и Афоню. Полина была властная женщина, а Афоня попал под ее влияние и подчинялся ей беспрекословно. Было так, Полина дает команду: "Афоня, залезь на чердак". Он беспрекословно подчиняется и только с чердака спрашивает: "Полина, а зачем?" Афоня был добрый, с юмором человек. Он работал шофером на грузовой машине. Как-то с ним случилась неприятность. Он перевозил дрова с учхоза домой. Дрова были колотые, т.е., готовые для топки. Была дождливая осень, после ночных заморозков еще утром долго земля оставалась подмороженной, а ледяная корка, покрывавшая дорогу, была скользкой. Эту невероятную историю он рассказывал в гараже: недалеко от дома, на трассе, машину занесло с дороги, и она медленно опрокинулась вверх колесами. Но самое невероятное случилось то, что в кабине с ним находилась его теща, она на коленях держала глиняный горшок емкостью 5 литров со сметаной. И при перевороте, надо же так угораздить, горшок оделся ему на голову, да с такой точностью, как будто гончар по его голове лепил горшок. Он оделся так плотно, что срезал наполовину уши и повредил нос. А так каких-либо серьезных травм не было. Когда они выбрались из кабины, Афоня ничего не видел, так как глаза были закрыты горшком, да еще сметана залила все лицо. Он пытался снять горшок, но не мог. И было очень больно. Голова, хотя и была в горшке, но соображала, правда, соображала не совсем адекватно. Что делать? Тогда он теще сказал, чтобы она взяла полено и разбила горшок. Он сел на землю и, теща с силой ударила по горшку, а значит, и по голове. Афоня взвыл от боли, опрокинулся на землю. Горшок был цел - видно, качество его было хорошее. Сметана поступала из горшка в области глазниц, видно было, что голова не имеет идеально круглую форму. Он стал думать и сообразил, как расколоть этот злополучный горшок. И машин на трассе, как на грех, не было, да и остановился бы кто, увидев его, подходившего к шоферу в таком виде? Решил обходиться своими силами. Сказал теще, которая стояла где-то и с причитаниями лила слезы, проклиная дорогу, машину и горшок. Афоня, проанализировав обстановку, приказал теще перестать скулить, а выбрать побольше полено и положить на землю, затем он горшок с головой или, вернее, голову с горшком положил на полено и приказал теще покрепче ударить по горшку. Теперь основной удар пришелся по горшку, а значит и по подложенному под него полену. От сильного удара в глазах потемнело, а потом стало светло - горшок раскололся, но ободок - верхняя часть горшка - все равно остался на голове. А тут остановилась проезжавшая мимо по трассе нашего гаража машина и увезла Афоню с тещей домой, а в мастерской умельцы-слесари освободили голову от глиняного ободка. Когда он рассказывал, то демонстрировал травмы ушей и носа в гараже своим коллегам-шоферам, те ржали до слез. Ему было не до смеха, Афоня скромно улыбался.
   Летнюю первую сессию я закончил хорошо. Осенью с началом учебного года в вечерней школе я поступил в 9-й класс. В школу меня сагитировали соседи по подъезду: Миша Фидерягин, Олег Куделя и Сухарев Эдик. И я пошел в школу за компанию. Научные сотрудники были в основном все молодые. Работать с ними было легко и весело. Я вникал во все технологические процессы опытов. От них набирался знаний по агрохимии, земледелию и растениеводству. Особенно близко я сошелся с Южаковым Ал. Ив. Молодой парень, он работал в отделе агрохимии. Саша окончил школу с золотой медалью и институт с отличием. Он часто приходил к нам домой - встречался с нашей квартиранткой Галей Апетенок - общительной и веселой девочкой. Часто вечером за чашкой чая проводили беседы на разные темы. Южаков был несколько странным. Обычно приходил не поздоровавшись, садился на диван, перебирая на полу размещенную стопками литературу, что-то находил и читал. Уходил также молча - не прощаясь. Вероятно, так ведут себя люди от большого ума, увлеченные какой-то идеей. Мое предвидение сбылось, - он стал большим ученым. Саша был вратарем в футбольной команде нашей опытной станции, которая стала чемпионом Сибирского региона среди общества "Урожай".
   Зимой сдал успешно экзамены за первый курс. Набирал "обороты" в учебе, чему способствовала учеба в школе и практика на опытном поле.
   На уборке зерновых было закреплено два комбайна СК-3. Особенно отличился комбайнер Дмитрий З.. Он все уборочные проводил с дотошной аккуратностью. Поэтому сотрудники просили у меня направить Дмитрия на уборку их опытных участков. Как-то Галя начала первой обмолот комбайном своего участка. Галя рассказала мне после работы первого дня, смеясь, чтобы я ей не посылал комбайн после использования его на кондитерской фабрике. А дело в том, что когда закончили обмолот обезличенных посевов (участков, не входящих в учет опытов; обычно производится для обкатки комбайна и выявления каких-либо дефектов машины), при выгрузке зерна через шнек комбайна в кузов автомашины сначала к изумлению сотрудницы и шофера в кузов посыпались конфеты, пряники, печенье и даже одна запечатанная консервная банка "килька в томате", складной нож. Я провел расследование. Дмитрий поведал об этом недоразумении. Он с еще двумя товарищами "обмывали" окончание ремонта комбайна. Залезли в бункер, чтобы никто не мешал, и обмывали громко после выпитой водки, а в это время проходила комиссия по проверке готовности установленных в ряд комбайнов, во главе с зам. директора Герасимовым. Обнаружили их в бункере, и им пришлось в спешке ретироваться, бутылки при подготовке комбайна к уборке Дмитрий выбросил, а закусь не стал собирать, тем более что при "выгрузке" из бункера они закуску растоптали. На вопрос Герасимова, что они делали в бункере, зачем залезли туда, они ничего другого не придумали и сказали, что по окончании ремонта отдыхали - играли в домино. А Дмитрий был уникальный человек. Он воевал, был механиком-водителем. Как-то он пригласил меня зайти к нему домой, его дом был в попутном направлении моей дороги к его дому. Был выходной день. Жена его работала продавцом. Он вынул бутылку водки - мы выпили. Я его спросил, где он воевал. Он рассказывал мне, и в подтверждение рассказанного принес армейскую пилотку, наполненную боевыми наградами, вывалил на стол. Я рассматривал их и спрашивал, за что награждался он каждой наградой. Здесь были ордена и медали разных наименований, и среди орденов были два ордена Славы. И, как он выразился, они имеют запах пороха и крови. Он дважды горел в танке и три раза, как он выразился, "ремонтировался" в госпитале. Потом он вспомнил о своих боевых друзьях-товарищах, и глаза его увлажнились от слез. Он задумчиво произнес, отвернув голову в сторону, как будто укорял кого-то: "А сейчас я просто Митька". Передо мной был скромный, но крепкий духом простой русский человек, на которых держится государство. В лучшем случае вспомнят один раз в году, в день Победы, и выдадут подарок - какую-то рубашку, чтобы он мог прикрыть ею рубцы от ран да обезображенные места сгоревшей кожи.
   Новый 1964-й год встретили дома с соседями. Я перешел на 3-й курс. Весной произошли небольшие изменения в работе. В связи с увеличением технических средств в бригаде меня назначают механиком, бригадиром по моей рекомендации становится Куделя О.М. Работать становится легче, но с началом учебного года в школе реорганизуется учебный процесс. Теперь обучение увеличивается на один год. Выпускным классом средней школы теперь - 11 класс. Ученики должны освоить специальности: мальчики - механизаторов, девочки - овощеводов. По решению парткома опытной станции меня привлекают к преподаванию в школе - механизация сельскохозяйственных работ с изучением устройства сельскохозяйственных машин и орудий. Вначале каждую среду я занимался по 5 часов подряд и 2 часа вел занятия инженер Золотов И. - устройство тракторов и комбайнов. Но вскоре он отказался, в связи с загруженностью на основной работе. Теперь вся нагрузка преподавания легла на меня. Когда в среду я приходил домой после семи часов занятий, был не просто уставший, а был разбит. Даже не мог шевелить языком. К занятиям я готовился основательно. Пользовался методической литературой и справочниками. Вспоминал, чему учился в школе механизации, и 2-хгодичная работа трактористом - это облегчало мой труд.
   В 4-х км от города Куртамыша, где я учился в техникуме, было село Нижнее. Там располагался один из ведущих колхозов - колхоз им. Ленина, и работала в нем председателем моя родная сестра Клава, по мужу - Нестерова. Она было широко известна, как председатель колхоза, не только в районе, но и в Курганской области. Колхоз был большое многоотраслевое хозяйство. Имел на своем балансе среднюю школу, дом культуры с балетной секцией, детский комбинат с круглосуточным содержанием детей, дом быта, магазины и улицу добротных домов с водяным обогревом. Ее несколько раз приглашали в Москву на передачу 1-го канала телевидения "Сельский час". За достижение производственных показателей она была награждена пятью орденами и медалями. Колхоз был участником ВДНХ.
   Я скрывал свое родство с ней, и в техникуме не знали моего родства со столь знаменитой особой, но все же кто-то из моих сокурсников-друзей где-то проболтался, или Клава поинтересовалась об успехах моей учебы. Потому что последовали ко мне вопросы: правда ли, что Нестерова Клавдия Дмитриевна моя сестра? Мне ничего не оставалось, как подтвердить это.
   Мы группой в пять человек с первого курса техникума до выпуска жили коммуной в общежитиях вместе в одной комнате. Учились все стабильно хорошо и были ведущей группой на курсе. Вечерами занимались все вместе. Исключением был Колорьков Николай. Он работал в совхозе секретарем парткома - карьерист и хам. Его вытягивали на экзаменах "за уши" всей нашей группой. Лазил по ночному городу с проститутками и после того, как мы его предупредили, что выгоним из своей комнаты, сказав ему, что можно принести нам какую-нибудь заразу - остепенился. Мы обычно в коридоре во время сдачи экзаменов "запускали" его на экзаменовку и, узнав вопросы, какие значились в его билете, подробно, как доклад, писали ему ответы на билет, предварительно предупредив его, чтобы он отвечал точно по тексту. Если он начинал отвлекаться от текста, то городил такую ахинею - у преподавателя "уши вяли". Болтать он мог часами и складно, и ладно. Вот такие были, случалось, партийные руководители на местах. Еще как-то два раза приезжал ко мне домой - просил в долг сто рублей для отчета в партийную кассу райкома - он вместе с норковой шапкой пропил партийные взносы своей организации. Второй раз приехал растерянный и просил меня о помощи, совета. Дело в том, что он организовал преступную группу, в которую вовлек председателя сельсовета как представителя власти - Кугача Ник. главного ветеринарного врача совхоза N, и составили фальшивый акт, используя документ строгой отчетности, на падеж белого бычка 1,5 годовалого возраста собственного подворья, и получил гос. страховку. Деньги они вместе использовали на пьянку. Но этот факт вскрылся. Приехал страховой агент из района с проверкой к нему домой, и в его отсутствии спросили у матери: "У вас был бычок белой масти?" Мать всполошилась: "Почему был, а что с ним случилось?" Выбежала во двор и увидела бычка на хозяйственном дворе и обрадовалась. Был составлен акт подлога. Направили дело в органы МВД и райком партии. Коля, как секретарь парткома совхоза, был номенклатурой (теперь, наверное, будет макулатурой). После выпитой с ним водки я начал соображать, как отвести беду. Ведь он сделал карьеру от простого тракториста, комсомольского "вожака" совхоза, инструктора райкома партии до секретаря парткома (освобожденного от других должностей) совхозной парторганизации. И теперь его карьере приходит конец, а в случае исключения из рядов КПСС - уголовная ответственность. Я у него спросил: "Помогал ли тебе совхоз из своей кассы, а также профсоюз финансами на покупку материалов и оформление стенда передовиков, выставок и прочих агиток?" Он говорил, что совхоз и профсоюз бедные, а деньги "добывал" с молчаливого согласия директора путем составления "липовых" нарядов на несуществующих людей (мертвые души) и невыполняемые работы. Я ничего другого не придумал, как взять за основу "сказку про белого бычка", то есть - используемые деньги был вынужден получить преступным путем для проведения наглядной партийной агитации. Состоялось заседание парткома в присутствии представителя райкома (принципиального, старого по возрасту товарища).
   При объективной оценке факта и настойчивому предложению товарища из райкома было принято решение о снятии с работы Колорькова Ник. с исключением из рядов КПСС. Это решение должно быть утверждено на общем собрании членов партии совхоза "Правда". Коля был оборотливый малый. Покупает ящик водки и едет на отделение N 3 совхоза, откуда он был родом и "выдвигался" на работу секретарем. Подпоил своих однокашников-партийцев и провел с ними "работу". Партгруппа этого отделения была большая и составляла около 50% всей совхозной парторганизации. Состоялось бурное собрание. Выступали с отделения N 3 где-то человек двадцать в защиту его, с горячими речами, подогретые винными парами. В итоге наказали его строгим выговором. Гроза прошла мимо! А в парткоме, что вынес ему "смертный" приговор о снятии его с должности и исключении из партии, было девять членов парткома. При голосовании были "за", за исключением одного воздержавшегося (воздержавшимся был прораб Горшенин Вен. - близкий его собутыльник). В дальнейшем, когда Коля "очистился" от греха, он "разогнал" партком, и некоторые лишились должностей, в том числе директор Федулов В. и председатель профкома Шишкоедов Н., бывший когда-то близкий ему друг. А Коля стал директором совхоза "Правда". Кстати, перед поступлением в техникум у него было образование 5 классов, а свидетельство об окончании 7-летнего образования он "получил", женившись на женщине старше его на 10-12 лет и с ребенком (очень хорошим человеком), имел от нее ребенка. Но в дальнейшем он ее бросил. Еще не могу не вспомнить такой факт, рассказанный мне сокурсником Анатолием Овчинниковым, что состоял в нашей дружной пятерке четыре года. Он как-то случайно встретил Колю Колорькова в Кургане на улице. Он шел с группой в 5 человек - приехали на какой-то "форум". Толя увидел его, обрадовался и говорит: "Кого я вижу, Коля, ты ли это, старый мой однокашник?" Он "надел" "надменную маску" на свою харю, ответил как будто униженный таким обращением: "Я не Коля, а Николай Александрович!" Толя опешил, думал, что он шутит, но он сказал, что они спешат, и удалились. Толя только и промолвил: "Сволочь ты, а не Николай Александрович!" Вот такую гадину помогали вытащить в "свет"!
   Попутно я вспомнил секретаря парткома колхоза им. Сталина Симакова - это был пустой, ограниченный, но с подвешенным языком человек, его в народе называли "ботало" (устройство в виде колокольчика, изготовленного из жести черного металла, и подвешенного внутри него языка, обычно гайки, его вешали на шею животному и, при движении оно издавало звук, указывающий о местонахождении животного), что соответствовало его образу работы. Как-то в зимний период на партсобрании, где шла речь о ходе зимовки скота, он распекал зоотехника Горланова В. за низкие привесы молодняка крупного рогатого скота. На это зоотехник ответил, что при том рационе кормления, что даем скоту (а кормов нет, чтобы иметь сбалансированный рацион), животные в холодное время года должны давать не привес, а отвес, т.е., будут терять вес, нагулянный на пастбище в летние месяцы. На что Симаков "парировал": "Вот я читал в журнале (правда, не сказал, в каком), в Швеции на одной соломе животные крупного рогатого скота имеют среднесуточный привес до одного кг. Мы с зоотехником переглянулись и рассмеялись, а я бросил реплику, что вот бы тебя посадить на такой рацион - ты бы забыл, в какой комнате находится жена, чем вызвал смех партийцев и дополнительные язвительные реплики. До работы в колхозе комиссаром (партийным секретарем) он "служил" старшим пожарником в пожарной охране райцентра. Кстати, в его бытность пожарником его пожарная дружина была на "ученьях" за пределами райцентра Кетово. В это самое время горели склады райпотребсоюза, и сгорели дотла - удивительное совпадение, и все имеющиеся ценности списаны, как несчастный случай. Жена парторга была "устроена" зам. главного бухгалтера в контору, а до этого работала в райкоме партии гардеробщицей. По словам и возмущению главного бухгалтера Копылова К.И., она в бухгалтерских книгах учета при проведении итогов складывала килограммы и метры в кучу - вот насколько она была тупая. Вот такие люди были, как Колорьков и Симаков, у партийного руля, выдвигаемые районными "боссами". Видимо, и они были из такой же когорты, хотел сказать - конюшни, но не хочу оскорблять благородных и умных животных - лошадей.
   Зимой меня вызвал к себе зам. директора по науке и сказал, что есть мнение ввести должность зав. Опытным полем, и рекомендовал меня. Я ответил, что не имею высшего образования, он сказал, что это мнение заведующих ведущих отделений: земледелия (заведующий Велькер И.А.), кормопроизводства (Седова Г.), агрохимии (Волынкина В.И.). На очередном "малом совете" меня утвердили заведующим опытным полем. Конечно, я не участвовал в разработке тем при закладке опытов, методике их выполнения и уж тем более об итогах и выводах полученных результатов. Я выполнял работу что-то вроде диспетчера. Я должен был обеспечивать выполнение опытных работ механизмами и закрепленной за мной рабочей силой. Я, конечно, интересовался у научных сотрудников и зав. Отделами об их потребностях в проведении опытов. Участвовал в качестве наблюдателя в научных разработках. Нас с Майей даже включили в список "высшего света" на встречу Нового Года. Празднование было в столовой. За неделю до празднования женщины из числа приглашенных вечерами собирались в столовой и лепили пельмени с последующим их замораживанием и заготовкой впрок. На празднование собралось человек 50. Столы расставлены в просторном зале новой столовой. Играла музыка. Настроение было у всех праздничное. Присутствовали директор с женой, а также его заместители с женами, заведующие отделами, научные сотрудники и другие. Когда мы с Майей пришли, женщины сервировали столы. В углу горела огнями высотой до потолка новогодняя елка. Повара хлопотали на кухне - варили пельмени. По мере прибытия празднично одетые гости-хозяева рассаживались за поставленными в два ряда по длине зала столами. Когда все расселись, директор обратился к присутствующим с поздравлением и пожеланием. Затем обратился ко всем присутствующим с предложением избрать тамаду. И тут, как гром среди ясного неба, поступило предложение избрать меня тамадой - все подняли руки в поддержку меня. А я, когда прошел ажиотаж, под аплодисменты занял почетное место тамады в торце стола, подумал про себя: "Нашли козла отпущения!". Затем подошел старший повар, и попросила выделить "официантов" для подачи порций пельменей на стол от окна кухонного. А кого бы назначить? И тут мне пришла озорная мысль. И я громко объявил, что "официантами" назначаю директора опытной станции и его заместителей - пусть послужат трудовому люду! Мое распоряжение было принято овацией аплодисментов и громкими возгласами одобрения: "Вот так тамада, мы сделали правильный выбор!" Их тут же обрядили в фартуки, и они начали трудиться "на благо народа". Вечер прошел весело. Гулянье продолжалось до раннего утра.
   Мы были молодые. Дети росли благополучно. Уже Оля лопотала вовсю. Я купил фотоаппарат и делал снимки ребят. Дети купались на озере в летний зной. Мне для служебных поездок дали автомашину "Москвич", и мы несколько раз ездили всей семьей к родителям в Лаптево, даже привозили к нам погостить маму и бабушку Наталью. По настоянию родителей продали свою половину дома за 1500 рублей. Приезжали к нам погостить родители Майи. Почти каждой весной я по первому звонку ездил к родителям - на заготовку дров для зимы. Купил ружье и, как появлялось свободное время, ездил на охоту на зайцев зимой и уток в летнее время, когда был сезон охоты; селезней, конечно, можно было стрелять круглый год. Ружье я на поле почти всегда возил с собой, и часто попутно привозил домой подстреленную дичь, так что Майя говорила: "Не вози больше, а то пальцы устали теребить перья!" Курсовые экзамены я сдавал на "отлично". Предметы полеводства мог сдать без подготовки, с согласия научных сотрудников пользовался материалами полученных результатов их работ, чем иногда удивлял преподавателей техникума. С переходом учебы в техникуме на 4-й курс я, параллельно учась в вечерней школе, закончил 10-й класс. Не закончив учебу в техникуме, я так, для пробы, решил поступить в Курганский сельскохозяйственный институт на заочное отделение экономического факультета. Экономический факультет открывался первый год, поэтому конкурс для поступления был большой - 1:10. Но я, к своему удивлению, все вступительные экзамены сдал на "отлично" и прошел по конкурсу. Но учиться одновременно в двух учебных заведениях оказалось невозможно, совпадали во времени сессии, и мне пришлось брать в институте академический отпуск. Конечно, легко сказать о моем скоротечном становлении как специалиста, но это был тяжелый труд. Иногда, работая над контрольными и изучая тот или иной материал, я засыпал за столом в отдельной комнате. Времени на отдых оставалось все меньше и меньше. Я "влазил" в науку все больше и больше. На воспитание детей и внимание семье почти не оставалось времени. И весь семейный уклад по семейным делам и воспитанию детей тяжелым бременем ложился на плечи Майи. Она старалась оградить меня от домашних забот, что сопутствовало моему продвижению по службе и успеху в учебе, и считаю, что львиная доля моих успехов - это ее тяжкий труд. Ей пришлось работу научного сотрудника сменить на аналитика в лаборатории.
   Но все эти "успехи-нагрузки" не могли не отразиться на моем здоровье, я стал раздражаться по пустякам - появился тик правого глаза. И, приехав в очередной раз в Лаптево к родителям, я сказал об этом маме. Она мне сказала: "Тебе нужно отдохнуть и в дальнейшем быть умеренным в работе, дерганье щеки - это плохой признак здоровью". А как ограничить свою кипучую деятельность, когда я взял такой разгон? Вероятно, это была не просто уверенность во всех проявлениях моей деятельности, а самоуверенность и высокомерие, что вело в никуда. Я стал замечать это в себе, стал переоценивать свои действия и пришел к выводу, что нужно соответствовать своему положению - быть скромнее и критичнее к самому себе.
   Я вспомнил опыт из моей молодости, к чему могла привести эта самоуверенность. Когда я учился в Барабинской школе в 7-м классе - не знал себе равных в лыжных соревнованиях, был "чемпионом" школы. Выпендривался перед девчонками, особенно перед Дусей Ох., в которую был влюблен с 5-го класса и старался чем-то выделиться, чтобы она замечала меня, но как я ни старался - она не реагировала на все мои "достижения". А, может быть, делала вид, что не замечала? Это осталось загадкой на всю жизнь, а для объяснения с ней я был стеснительным подростком. И вот в райцентре состоялись соревнования в лыжной гонке на 10 км. Я готовился к ним основательно. Но экипировка была "лаптевская": лыжи не соответствовали гонкам, крепления на них были "мягкие" под валенки. Начались соревнования. На лыжню запускали по одному с интервалом в 10 секунд. На первых 2 км дистанции я обошел 4-х человек, но потом скорее почувствовал спиной, чем увидел, что кто-то "садится" мне на пятки. Я немного добавил скорости, но это ничего не дало. Он обошел меня и с такой же легкостью и темпом стал удаляться от меня. Я приложил все усилия, чтобы не отстать от него, и таким образом "тащился" за ним километра 3-4, а потом стал задыхаться и обливаться потом. Я понял, что он "сжег" меня. Я даже не выполнил свой "норматив", отработанный ранее, еле живой дотащился до финиша. Узнал, что тот пацан, что спалил меня, был Петя Тюленев, он был чемпионом средней Кетовской школы и имел показатели кандидата в мастера спорта. Выступал на областных соревнованиях и имел успех. А через некоторое время он занял первое место на лыжной гонке в Финляндии. Он уже был заслуженный мастер спорта. У меня появилось отрицание к соревнованиям на лыжах. Вспоминая этот случай, я переоценил свои действия и сделал правильный вывод. Человеческие возможности имеют свой предел. Я стал анализировать свои действия, свою деятельность за столь короткое время - 4-5 лет. Переехав на Опытную станцию, я поступил работать шофером, затем, как по инерции, стал техником, бригадиром, механиком, зав. опытным полем. Одновременно учился заочно в техникуме, в вечерней школе, получил аттестат "зрелости", поступил на заочное отделение института, не окончив техникум, т.е., одновременно с учебой в техникуме. И еще преподавал механизацию в дневной школе в 10-11 классах. Я понял, что это все непомерные нагрузки на мою психику, но остановиться, как запущенный однажды механизм с большой потенциальной энергией, было трудно, потому что каждая из этих обязанностей накладывала ответственность на мои действия. Мне было трудно от чего-либо отказаться, и даже невозможно. Эта самоуверенность чуть не привела меня к катастрофе.
   Как обычно, в конце осени мы переходили "на голодный паек". Деньги кончались. В столовой, бывало, заказывали чай без сахара и много хлеба, который могли купить от "дополнительного дохода" от сданных пустых винных бутылок - предметов былых воспоминаний о сданных успешно экзаменах. Иногда сдавали "внаем" Колю, в столовую, чистить картошку, чтобы он принес нам в общежитие по пирожку и пару булок хлеба - все равно он постоянно крутился около одной молодой сотрудницы кухни, так пусть крутится с пользой для общества - такое решение было коллектива нашей группы. И вот случилось непредвиденное обстоятельство, которое имело для меня печальное последствие, чуть ли не стоило мне жизни. А начиналось оно весело. Мы, т.е., наш курс, сдавали курсовой экзамен по механизации и электрофикации. Экзамен принимал Иван Яковлевич, который читал у нас на курсе установочные лекции. Экзамены были в машинном зале, длинном здании, заставленном техникой: тракторами, комбайнами и другими сельскохозяйственными машинами. Экзаменатор располагался возле входной двери учебного здания. А по длине зала в глубине его находились широкие двери с калиткой, скрытой от экзаменатора техникой. Девчата нашего курса просили меня помочь в сдаче экзамена. Я проник в скрытую калитку, и девчата подходили ко мне поочередно, и я по вопросам на их билетах давал им подробную информацию. Они успешно все сдали экзамен. Затем зашел на экзаменовку и я, взяв билет начал отвечать на поставленные вопросы в билете без подготовки. При выходе из зала меня ждали девчата и сказали, что мне заказан обед в ресторане, в котором они постоянно обедали. На обед оказалось 200 гр. водки, налитой в ёмкий фужер, и двойная порция пельменей. Поскольку этот экзамен был последним, нужно было отправляться по домам. После обеда разгулялась настоящая снежная буря. Шел снег и дул холодный восточный ветер. До Кургана нас было трое: Я, Коля К. и Надя. Они пошли на автостанцию узнавать, будут ли автобусы до Кургана, и если есть, то купить билеты. Я пошел в общежитие - ребята уже побеспокоились - сдали постели, выписали меня из общежития и получили справки на всю нашу группу об успешной сдачи экзаменов за период сессии - для предъявления в бухгалтерию, для оплаты за дни сессии из расчета 80 рублей в месяц. После выпитой водки и плотного обеда я расслабился и, как был, в шубе, завалился на кровать и тут же заснул. Ближе к вечеру они меня разбудили и сказали, что автобусов не будет в связи с непогодой, но есть такси. Такси было курганским, поэтому ему так или иначе нужно возвращаться домой, а в такую погоду отправляться в стокилометровую дорогу опасно. А от Куртамыша до Кургана на трассе всего три населенных пункта. Шофер такси даже сократил оплату за проезд на два рубля с каждого. Вместо десяти рублей платили по восемь рублей. Мы еще взяли у Нади в долг денег и купили бутылку водки. Мы понемногу с Колей употребляли ее. Коля сидел рядом с шофером, а мы с Надей сидели на заднем сиденье, и меня все тянуло на сон, я положил голову на колени Нади и спал. Несколько раз машина буксовала в снегу, и мы ее толкали - помогали выбираться из снежных заносов. В Курган приехали около одиннадцати часов ночи. Заночевали у знакомых Коли в каком-то семейном общежитии.
   За ночь погода успокоилась. Светило солнце, был небольшой мороз, где-то градусов двадцать. Снег был чистый и искрился на солнце. Коля с Надей отправились на железнодорожный вокзал, а я пошел к тете Зое и дяде Марку. Они на завтрак готовили пельмени. Усадили меня за стол, но мне после вчерашней изрядной выпивки ничего не хотелось. И я отказался. Марк, видя мое состояние, предложил похмелиться, но я отказался, сказал, что не страдаю похмельным синдромом. Тетя Зоя предложила мне денег на автобусный билет, но у меня была кое-какая мелочь, и я взял и решил как-то добираться до дома, прихватив чемодан с учебниками (зачем?) Городские автобусы ходили, приминая свежий снег. Снег в городе лежал ровным слоем, в отличие от полевых дорог. Работали снегоуборочные машины. На автобусе я доехал до границы города, до завода медпрепаратов. Отсюда начиналась дорога до дома, села Садового, а расстояние было 33 км. И вот здесь я совершил большую глупость - решил, дурак, идти пешком до Садового. Не подумав, что сегодня воскресенье, и транспорта никакого не будет, тем более, что ночные снежные заносы закрыли движение. Расчистка дороги начнется только завтра с началом рабочей недели. А идти до дома не ближний путь, да еще по рыхлому снегу, было просто безумие. На всем протяжении 33-хкилометрового пути не было ни одного селения, где бы я мог передохнуть и подкрепиться. До Куртамышского перекрестка, это 3 км, меня довез тяжелый тягач. Когда я ему сказал, куда я иду, он мне заявил, что я дурак и безумец, и в такую дорогу идти можно только на верную смерть. Он был прав, нужно было вернуться и переночевать, тем более, есть, где остановиться. Но я видел перед этим какой-то нехороший сон, и мне было как-то беспокойно и тревожно за свою семью. Было какое-то наваждение - как будто кто-то толкал меня в спину и вел в никуда. А я все шел, местами проваливаясь в сугробы. Шел с такой скоростью, как будто дорога остановилась, а я, еле ступая, проваливаясь в снег, механически, ничего не соображая, перебирал ногами. Идти становилось все труднее. Силы убавлялись с каждым часом. Еще зачем-то тащил с собой чемодан с книгами. Часто останавливался, садился на чемодан, поднимая воротник, закрывая потную шею, закрывал глаза, и сразу были приятные видения-грёзы, но тут же вставал, осознавая, что впасть в сон - смерть, вероятно, был инстинкт самосохранения, потому что плохо соображал о существующей ситуации. Хотелось очень есть. Почему не взял в дорогу хлеба? - не знаю. День в это время года короткий, и скоро наступили сумерки. Идти стало еще труднее. Снег был чистый, и скрывались все неровности нанесенного ветром снега. Мороз с наступлением темноты крепчал. Чемодан стал тяжелым, но бросать его было жалко. Я снял с шубки пояс, зацепил его за ручку чемодана и волоком тащил его за собой. Была луна, но светила неярко - была в каком-то не то мареве, не то в туманной дымке, и окружавший мир мне казался нереальным. Мысли путались - неужели этот путь когда-то кончится? Мелькнула мысль, что я не дойду до дома, а что будет с моей семьей? Но не в моем характере было сдаваться и, передохнув в очередной раз, собрав физические и духовные силы, тащился, казалось, в никуда. Я с тоской и тревогой вглядывался вдаль - не мелькнет ли где-то огонек надежды, видел бескрайнюю, казалось, степь. С дороги я не мог сбиться - дорогу обозначали телефонные столбы. И вот, когда уже силы почти совсем иссякли, я вдруг увидел слева огонек. Остановился, сел на чемодан и стал соображать - откуда мог быть в этой стороне огонек, уж не виденье ли какое-то? Осознав обстановку, я сообразил, что здесь проходит трасса нефтепровода. А огонек - это домик обходчика-контролера на трассе. Я, собрав все силы, направился на огонек. Шел долго, и вот я около забора, а здесь нанесло большой сугроб, я споткнулся и по сугробу скатился вниз, ближе к дому. Залаяла собака, учуяв чужого человека, а я лежал в полуобморочном состоянии, уже подчиняясь воле судьбы. В это время скрипнула дверь, женщина какая-то позвала: "Иди сюда, здесь человек лежит!" Вышел мужчина, они вдвоем помогли мне подняться и завели в дом. Я сел на пол в коридоре. Мужчина сказал, что если ты имеешь обмороженные руки или ноги, в тепло сразу заходить нельзя. И я сказал, что у меня все в порядке. Тогда они меня раздели, и я оказался в жарко натопленной комнате. Попросил есть, женщина налила мне полную тарелку борща, и еще попросил добавки - такого вкусного борща я не ел ни до, ни после. Мы познакомились. Мужа звали Михаил, а жену Галя. Миша был местный, из Фатеры. Мы разговорились с ним, у нас даже оказались общие знакомые. Галя с Украины, с Винницкой области, ее даже выдавал красивый украинский говор. Миша угостил меня настойкой, настоянной на вишнях. Как объясняла Галя - была получена посылка с Украины с сухофруктами. Она вспомнила "рiдну неньку", и я вспомнил мое пребывание на Винничине, будучи солдатом, на проводимых там армейских учениях в 1956г., я ей говорил, в каких селах, местах пришлось мне побывать, и она вспоминала с грустью свою родину. Она родилась и жила до приезда в Сибирь в украинской деревне. За время пребывания в тепле и плотного ужина я восстановил силы, молодой организм пришел в нормальное состояние. Я стал собираться домой, еще предстояло пройти три с небольшим километра. Миша предложил отвезти меня на лошади, но я отказался - на остатке пути была лесистая местность, и на дороге не так много было снега, и он лежал ровным слоем без чурымов (сугробы). Луна поднялась высоко и сейчас ярко освещала дорогу. Я поблагодарил их за гостеприимство, дал свой адрес и пригласил в гости. Позже я один раз заезжал к ним летом, но их дома не оказалось, не было и повозки с лошадью, а больше не пришлось съездить. А надо было все же встретиться и поблагодарить их.
   Жизнь на опытной станции мы с Майей вспоминаем, как самое светлое время нашей жизни, как подарок судьбы, но этот "подарок", к сожалению, был краткосрочным. Мы были в Садовом как равные среди равных. Было много молодых, красивых, умных и веселых людей. Мы увлеченно работали, и умело отдыхали. Ездили в гости к моим родителям и родителям Майи в Калужскую область. Жили не богато, но и не страдали от "бескормицы".
   Мы всегда вспоминаем с благодарностью тетю Лену, веселую, всегда полную жизни и оптимизма женщину, но у нее было больное сердце. Часто были сердечные приступы, но она никогда не жаловалась, и мы ее никогда не видели в постели. Майя первое время, как приехала на работу в колхоз, жила у нее. Здесь у нас зародилась любовь. Тетя Лена была шутница, иногда отпускала такие "сальные шутки", что Майю вгоняла в краску. У нее был сын Виктор, он жил с женой Анной в Кургане. Работали на престижных работах, имели неплохие заработки. В Кургане у них была хорошая квартира, машина, но не было детей. Мы были с ними в дружеских отношениях, и Виктор в шутку называл Майю своей сестрой. Они с Анной просили у нас Олю, или родить и "подарить" им ребеночка. Мы пока не планировали пополнение в семье. И как-то, уже жили в Садовом первые годы, они навестили нас. За праздничным столом снова зашел разговор о ребенке, но мы разговор превратили в шутку, сказав, что если будет пополнение, то "подарим" им. Конечно, пошутили и забыли, но они это приняли всерьез. Случилось так, что Майя забеременела, а они этот факт "держали на контроле".
   Шестого ноября 1964 года к нам в гости пришла семейная пара Тарасовых - Андрей с Анной - встречать праздник. Андрей в это время работал бригадиром под моим началом. Посидели за праздничным столом вечером, а на завтра они пригласили нас на пироги с рыбой утром. Мы утром собирались к ним, но нужно было управиться дома - ребят накормить, и Майя сказала мне, чтобы я шел один, а она придет позже. У Аннушки были уже готовые пироги, мы увлеклись разговорами. А Майи все не было, я пошел домой узнать, в чем задержка? Майи дома не было, а Вова с Олей наперебой, путаясь словами, объяснили мне, что мама "уехала покупать" ребеночка. Я зашел к соседям, бабушка, теща Миши Фидерягина, сказала, что Майя ушла в автопарк, где были дежурные машины, для отправки в Курганский роддом. Я там же в автопарке стал звонить в роддом дежурному врачу. Спросил, поступала ли такая-то, но врач проверила в книге регистрации и сказала, что такая не поступала. А Майя в это время была на приеме у этого врача, догадалась, что это, возможно, спрашивают про нее. Тогда врач мне сказала, что Майя здесь сейчас, в регистратуре роддома. На 2-й день я по телефону позвонил и узнал, что родился сын. И родился он 7 ноября 1964 года, и назвали его в честь моего отца Дмитрием. Я поехал в Курган, зашел к сестре Гале, и мы втроем с Галей и ее мужем Любомиром посетили Майю в роддоме, она сказала, что все в порядке. Через неделю Майю с сыном привезли домой. Вова с Олей прыгали от радости и все хотели его разглядеть ближе. Вскоре приехали Виктор, сын тети Лены, с Анной, и чуть ли не потребовали себе ребенка, но какая мать оторвет от своего сердца рожденное дитя? Она, конечно, на полном серьезе ответила, что если бы я ребенка новорожденного не покормила грудью, то, может быть, еще подумала (конечно, мы бы никогда не согласились отдать). Они успокоились - понимали наши чувства. Позднее, наведываясь к нам в гости, всегда спрашивали, шутя, но с грустью в глазах: "А ну, покажите, где наш сын?" Всегда привозили Диме какой-нибудь подарок. Зимой 1964 года я перешел на последний 4-й курс. Учиться было легко, работа способствовала накоплению знаний. Я обладал хорошей памятью, много читал специальной литературы и многому учился у научных сотрудников, анализировал результаты, со многими выводами не соглашался - очень много природных факторов влияло на судьбу урожая сельскохозяйственных культур, и даже возникали необъяснимые, неизученные в природе явления. Я взял себе за правило перед сном подводить итог прошедшего дня - что я узнал нового для себя, что являлось сомнением? Что нужно узнать, как построить работу на завтра? Как согласовать и обеспечить выполнение методик научных сотрудников?
   Организовал элементарную базу для ремонта сельскохозяйственных машин. Построили силами механизаторов примитивную, за пределами базовой территории, но теплую в зимнее время мастерскую. Даже в штате было два толковых слесаря. Изобрели и построили сеялку-культиватор с разбросным методом семян, но она была малоэффективна и не в полной мере отвечала требованиям агротехники. Изготовили прицепную тележку на одной оси с приводом вращения колес от вала отбора мощности трактора. Ее можно было использовать в неблагоприятных заснеженных полях при вывозке навоза, перегноя. Но слабым местом был вал отбора мощности. Но это были уже конструктивные особенности трактора, вал не выдерживал нагрузки и ломался. Затем была генеральная задумка у меня и Аполонского В. при активном содействии в создании конструкции Зуйкова В. - мастера на все руки (он был хороший токарь и сварщик). Для токарных работ использовали в базовой мастерской свободный станок. Мы решили создать прицепной агрегат для разбрасывания навоза и перегноя из куч на поле. Зимой, по мере освобождения полей, и осенью вывозили на поля навоз и перегной. Разгружали телеги в кучи, а затем эти кучи расталкивали бульдозером - это было малоэффективно, и получалось "где густо, где пусто". Поле удобрялось пятнами - нужно было иметь машину для равномерного распределения органики. Мы начали конструировать такой агрегат, он был создан и испытан в полевых условиях - получил положительную оценку от инженерно-технического персонала - подобного решения этой проблемы еще не было нигде. Особенно этим заинтересовался инженер сельскохозяйственной техники по внедрению новой техники и технологий, а также изобретениям, эффективности и прочему Сохатский Ив. Ив. Конечно, машина была еще "сырая" и требовала доработки. Эту "доработку" произвел Сохатский и втайне от нас где-то "обкатал" опытные образцы и заказал изготовление на заводе. Я увидел свое с Аполонским изобретение на полях Челябинской области и Курганской в районах, отдаленных от центра, т.е., от нашего района. Так выкрал наше с Аполонским изобретение "умный" вор-рационализатор инженер Сохатский и, наверное, получил приличное вознаграждение за свой "благородный труд" - грязный труд вора.
   Я часто задумываюсь над трудом сельского жителя. Это очень тяжелый, иногда непосильный труд. На труд села, сколько я помню, смотрят потребительски с высоты всех рангов государственных управленцев. Никто не вникает серьезно в быт села, а требуют все больше и больше продукции. Вот на каком производстве в городе приказом директора завода, фабрики и другого какого-либо производства объявляется официально десятичасовой рабочий день? А на селе можно, в нарушение Конституции, как необходимая мера для достижения целей, связанных с получением продуктов питания: хлебных злаков, картофеля, сахарной свеклы и т.д. А сельскому жителю нужно в полную силу отработать на производстве и после два-три часа в домашнем хозяйстве. При том, что нормы выработки обсчитаны "грамотными" учеными людьми без учета состояния погодных условий и физического состояния объекта труда. А расценки до смешного настолько низкие, что никак не обеспечивают потребности в жизнедеятельности человека. В городе слышал разговор, что доярки в деревне имеют большие заработки. Я тут же вмешался и предложил поехать и хорошо заработать, вакансии на эту должность всегда есть, но их даже подменить некому, и они часто месяцами работают без отдыха - на износ. Ежедневно встают в четыре утра (это в городе считают - четыре часа ночи), одевают резиновые сапоги и идут в навозную жижу, одевают черный халат, подчищают навоз, подмывают вымя коров, и если есть механизированная дойка (а она есть не везде), начинают доение. Предварительно положив приготовленную подкормку в кормушки, общим весом до 500 кг, в зависимости от количества закрепленных за дояркой коров. И так ежедневно 2-3 раза, в зависимости от распорядка рабочего дня, а если такая работа без выходных? И такая работа даже не месяцами, а годами. Вы посмотрите на этих женщин-тружениц, доярок, как они ходят, как совершают какие-либо движения, если они все свои молодые, лучшие годы "убили" на этой благородной, дающей людям один из лучших и ценнейших пищевых продуктов - молоко, непосильной и неблагодарной работе. Это по телевизору хорошо посмотреть на доярок в белых, как снег, халатах, в стерильных, как больничные палаты, помещениях, со всеми техническими прибамбасами, но это есть только в кино, и в очень большом исключении на практике. Даже оператор, ведущий и комментирующий схему уникальной "фабрики молока", увлекшийся обозрением через объектив данного чудо-объекта, обязательно вляпается в коровью "лепешку" модными лакированными туфлями.
   Новый, 1965 год. Меня профсоюз назначил ведущим на проведении вечера и балла-маскарада. Выступили самодеятельные артисты. Гремела музыка, мелькали маскарадные маски. Одна особа, одетая во все черное, с нашитыми на длинном платье звездочками из фольги, под черной густой вуалью, упорно молча протягивала руки ко мне на сцену, приглашая на танец. Я, как ни старался, не мог узнать эту "цыганку". Догадывался, что кто-то из своих близких, но никак не мог предположить, что под маской маскарадного костюма, как выяснилось, была моя жена Майя. После это было предметом шуток. Вечер прошел весело, но год оказался менее веселым.
   Во время летней сессии мы перед последним в этом семестре экзаменом собрались в классе на консультацию, которую проводила зав. заочным отделением Лисицына Анна П. Во время занятий Лисицыну вызывает из класса секретарь. Затем меня вызывает к себе директор техникума. Я в недоумении - зачем. Что случилось? Когда я зашел в кабинет директора - увидел там секретаря парткома опытной станции и зам. директора по производству Герасимова - у меня помутилось сознание, у меня была одна мысль - что-то случилось дома - зачем приехали они за 150 км сюда? Они по выражению моего лица поняли мое состояние и начали меня успокаивать, что цель приезда у них чисто производственная. А цель приезда была такова: намечается профсоюзная конференция (ввиду большого количества членов профсоюза - около 2000 членов, профком был на правах райпрофсоюза). Вопрос стоял о смене председателя профкома, как не справившегося с работой. Как правило, такие вопросы решаются через партком. На заседании парткома была выдвинута моя кандидатура, как активного члена партии и профсоюза, растущего, молодого и т.д. и т.п. От меня требовалось только одно - мое согласие. Это было как гром среди ясного неба, я растерялся. Руководить таким большим коллективом членов профсоюза была большая ответственность. И я сказал, что подумаю. Раздумывать долго не дали - до утра завтрашнего дня. Я должен к 8-ми явиться на партком и заявить о своем решении. А сегодня мне еще нужно сдать согласно учебному плану экзамен. Я начал советоваться по этому поводу с ребятами. Они в один голос мне заявили, что это "ловушка". Зная мою принципиальность, говорили, что, если я буду за рабочих - "съест" начальство, если буду поддерживать "линию" начальства - зачем нужен рабочим такой лидер. Только карьерист и хам Коларьков был против. Я сделал вывод и решил отказаться, и с таким намерением я уехал домой. Утром в 7-00 следующего дня прибежал "гонец" от парткома. На парткоме, когда я заявил, что отказываюсь от решения парткома - началось "промывание мозгов" - партия тебя вырастила и воспитала, доверяет тебе такой высокий пост, а ты плюешь на партию (но у меня нет столько слюны) и т.д. На что я ответил вопросом: "Это каким же образом вы меня воспитали и взрастили?" Поднялась буря возмущения, даже были предложения, что нам такие коммунисты не нужны. На что я с сарказмом их спросил: "А какие нужны - как вы? Идеальная будет партия, если будет состоять из таких, как вы, ломающих души людей?" На этом и разбежались. Секретарь парткома со злостью сказал мне: "Сейчас собирайся, поедем в райком к первому секретарю тов. Степаненко, посмотрим - как ты там запоешь?" Я уже был настолько злой, что готов хоть на "эшафот", но буду стоять на своем. Парторг предварительно зашел к секретарю, "надул" в уши про меня, и через полчаса я предстал перед ясные очи "всемогущего" районного начальника. У него был вид дурковатого хозяина - "хочу казню, хочу жалую". Он даже не предложил сесть (сидеть - от корня слова "беседа", но к беседе он не был расположен), я так и стоял перед его столом, показывая, что здесь он хозяин. А я предстал как дуэлянт - только пистолета в руке не было, да и застрелить человека, сидящего или лежащего - не в моих правилах. Странно, но мне было спокойно - видно, я "выпустил пар" утром на парткоме. Началась "артподготовка", которая была по ложной цели - я стоял на своем. Он все распалялся и бил "политической оглоблей" по моей башке. Потом, видно, исчерпав "запас зарядов", спросил: "что ты хочешь?" Я сказал, что учусь на агронома, в дальнейшем буду экономистом, а механиком уже был и есть. Буду работать на земле, в производстве. На что он ответил: "Будет тебе земля и производство".
   Я стал понимать, что это была приготовлена мне "ловушка", и это было приготовлено не кем-нибудь, а заместителем директора по производству Герасимовым А. Г. Мы с ним часто не стыковались в работе, и были враждебно настроены друг к другу, но он не мог меня "достать", т.к. я был вне сферы его деятельности. Я подчинялся зам. директора по науке. А заместитель по науке в настоящее время перешел на работу в сельскохозяйственный институт. Поддержать меня было некому, а директор опытной станции Кузнецов был слабак против нахрапистого, грубого до вульгарности, но себе на уме Герасимова.
   И с подачи секретаря парткома директор вызвал меня и объявил, что должность моя сокращается, и предложил мне должность управляющего отделением N 2 в селе Романовка - в 17 км от Садового. Это была ссылка, "ты хотел работать на земле? - Получай!" Как будто до этого я работал на небесах! А управляющий с отделения N 2 перейдет на предлагаемую мне ранее - работу - председателем профкома. Я еще был неопытных в этих дрязгах! Вот здесь мы с Майей совершили грубую ошибку - согласились. Работу мне все равно бы предоставили здесь. Вот здесь я столкнулся с подлостью людей, облеченных властью. Это, в сущности, было государственной политикой власти партии, партии "народной", как ее ставили идейные пропагандисты, против своего народа. Все больше пролазило наверх в партийные и государственные органы хапуги, наглецы и прочая нечисть, прикрываясь лживыми словами о партийном долге, развращая общественные устои государства.
  
   Управляющий отделения N2. Село Романовка.
   Работа в совхозе "Правда", Макушинского района, Курганской области.
   1965-1967
  
   Как мы согласились переехать из культурного центра неизвестно куда? Переезд был скоропалительным. Мы заняли квартиру бывшего управляющего Пильника Л.И., а он занял нашу квартиру. Он был рад этому переезду. В Романовке он поработал чуть больше года, а на прощанье подарил мне грампластинку с песней "Морзянка" и сказал: "Когда занесет твою хату по самую крышу - послушаешь эту песню", что намекало на жизнь в глухой степи.
   Я принял отделение, куда меня привез все тот же Герасимов, как "кота в мешке". Ознакомился с производством. Агрономом на отделении был Кочнев Филофей Анкудинович (судя по имени и отчеству - из двоедан-староверов) - очень порядочный, старше меня лет на десять, опытный специалист. Майе "придумали" должность агронома по выращиванию элитных сортов многолетних трав для производства семян на реализацию другим хозяйствам.
   Хозяйство отделения было не большое, но хлопотное. Механизаторов и рабочих животноводства не хватало. Люди приходили, но жилья свободного не было. Я в строительную бригаду направил несколько человек. В стройматериалах недостатка не было. За время моей работы на отделении было построено шесть квартир. Для ремонта сельскохозяйственных машин в зимнее время построили силами механизаторов теплый цех. Обогрев осуществлялся котлом КВ-200. Этот же котел одновременно подогревал воду в водонапорной башне, до этого вода в поилках и магистралях замерзала в сильные морозы, что приводило к перебоям с водопоем животных, а также к разрыву труб при замерзании водоводов. Понемногу устраивался быт. Детсада и яслей не было. Школа была только начальная. Старшие классы возили учиться в Садовскую школу - дети там жили в интернате, что было очень плохо. Клуба, как такового, не было, кино не показывали. Организовал медпункт.
   В общем, проживание в Романовке, оторванной от большого мира, было примитивным. Мы общались только с семьей Гараниных. Галя работала в школе - преподавала и по совместительству заведовала школой. Володя, муж ее, работал в строительной бригаде простым рабочим, хотя имел среднетехническое образование, но работы по специальности не было. Они были оба молодые, имели детей - двух дочек.
   В животноводстве отделение специализировалось на выращивании высококлассных бычков-производителей красной степной породы для продажи хозяйствам области. Было дойное стадо - 400 голов, и молодняк крупного рогатого скота.
   Весной провели организованно, качественно и в срок сев, получили хорошие всходы. При подведении итогов весенних работ отделение признано лучшим из пяти отделений опытной станции. Мы получили переходящее красное знамя и премию. Готовились к заготовке кормов для животноводства. Но внезапно произошло стихийное бедствие. Где-то в половине июня, в начале десятого вечера, с юго-востока вывалилась громадная черная туча. Мы в это время с Майей были у Гараниных на дне рождения одной из дочек. Налетел такой силы смерч, что полетели крыши, заборы, сараи. Самое страшное было то, что ломались электрические столбы, трансформаторную установку сбросило на землю (это все было под напряжением), по земле побежали огненные змейки от проводов, но вскоре выключилась линия высокого напряжения. Я побежал домой, меня подхватывал и бросал из стороны в сторону упругий поток воздуха. Когда забежал в дом, стал искать детей. Электрического освещения уже не было, а поднятые тучи пыли затмили небо. Я забежал в детскую комнату, стал ощупывать кровать, на кровати поверх одеяла были куски штукатурки с потолка. Я зажег спичку и стал звать детей - одеяло зашевелилось (они догадались закрыться одеялом с головой, что уберегло их от травм). Шквал ветра стихал, хлынул ливень с градом. Град был с голубиное яйцо. Я собрал мужиков (после окончания ливня и градобоя), отправил оказывать помощь на пастбище, где располагался летний лагерь с племенными бычками. Помещение для скота было оборудовано из легких материалов - жердей, а кровля из камышовых плит - от непогоды и солнца в полуденную жару. Но там оказалось все нормально, только сверху сбросило несколько камышовых плит. К моему дому буквально принесло ночного сторожа - пожилую женщину Дарью, нашу соседку. Наш дом находился первым по улице со стороны фермы. Она сказала, что были разрушены фермы. Я поспешил с мужиками на скотный двор. А там творилось что-то невозможное. Разрушено две фермы для молодняка крупного рогатого скота, но они на ночь были в загонах, и больших травм и тем более гибели скота не было. Разрушен был строившийся наемными рабочими телятник. Коровники с дойным стадом не имели существенных разрушений, а так, кое-где сорвало с крыш листы шифера. Склад, где хранился комбикорм, был сооружен из досок - полностью разрушен, и запас комбикорма (500 тонн) полностью унесло ветром. Каждое утро в 7-00 я выходил на связь с директором. Телефонная связь с центром была посредством кабеля. Директор, как только вышел на связь, спросил, как у нас дела, была ли у нас буря, а то в их поселке со школы сорвало 15 листов шифера. Я ответил, что это хорошо, он сказал: "Что ты в этом находишь хорошего?" Я ответил, что второе отделение разрушено ураганом, даже нарушены линии электропередач, не работают глубинные насосы для подачи воды, не работают аппараты мехдойки, больше половины коров не подоены, и все животные без водопоя. Около деревни находится ставок с водой, но прогнать на водопой невозможно из-за валяющихся досок с гвоздями, вперемешку с электрическими проводами и электрическими столбами. Просил помощи хотя бы для разборки хлама на улицах. После обеда прибыла группа солдат - 100 человек. Они помогли разобрать проезжую часть улиц. На мехдворе раскатало колесные тракторы и комбайны, тележки под измельченную солому опрокинуло, а одну укатило в ставок. В бане сорвало крышу вместе с потолком и отбросило метров за 50 от бани. В субботу - банный женский день был во время урагана - еще время вечернее не было поздним, и в бане находилось много женщин. Надо было видеть всю картину случившегося, кода над ними с грохотом открылось небо, а крышу с потолком сорвало в считанные секунды - они голышом выбежали из бани и бегали вокруг нее, ища защиты, но защиты не было, и они возвращались в помещение бани, хватали одежду и наскоро одевались на мыльное тело.
   Еще в марте я в техникуме сдал на "отлично" государственные экзамены и получил диплом агронома. Мне было полных 30 лет. Уже 30 - это много или мало? Я плохо сознавал свой возраст. Для ученика это было много. Но для тех должностей и настоящей в Романовке этот возраст был детский, тем более, что приходилось работать с какими "волками", как Герасимов и прочие. Я пошел на высшую степень учебы - в институт. А времени на учебу почти не оставалось - производство "съедало" почти все время.
   От центра помощь была минимальная, хотя материально обеспечивалось неплохо. Я разрешил жителям доски и прочие деревянные конструкции использовать в своем быту. Проволоку и все металлические части сдавать. Рабочие по нарядам на работу все подобранное и годное для применения в восстановлении производства сдавали на склад. Восстанавливать было что: разрушенные животноводческие помещения, кровля 56 домов, выбитые стекла окон и прочее. А самое основное - восстановление подачи электроэнергии. Женщины всех возрастов были направлены на помощь дояркам, так как без электроэнергии доение коров производилось вручную, и штатные доярки не справлялись с возросшей нагрузкой. Я просил у директора помощи в восстановлении электрической линии и трансформаторной подстанции, но он сказал, чтобы я просил помощи в соседних хозяйствах (оплату он обеспечит). Я обратился в Курганский свиноводческий откормсовхоз (наш сосед). Они направили в помощь нам целую бригаду электромонтеров и буквально за неделю восстановили электроснабжение. Монтажники работали, не считаясь со временем. Кроме денежной оплаты я им за быстрейшее восстановление пообещал и дал 12 тонн сена. Конечно, нашлись "доброжелатели" и накатали на меня "телегу" директору, что я разбазариваю государственное имущество (доски, что сломанные на улице, и сено, что выдал электрикам). Сволочи, что я для себя старался, что ли?! Сколько убытка приносило животноводство с отсутствием воды и несвоевременным кормлением животных, мехмастерские без электроэнергии - не работали станки, не производились сварочные и кузнечные работы. А бытовые условия? Люди готовят пищу на улицах, приспосабливая для этого под кастрюли, чугунки и сковородки кирпичи и таганки, пользовались во дворах открытым огнем, что могло привести к пожарам. Нет света в домах! На анонимку "доброжелателя" меня вызвали "на ковер" в дирекцию. Начались разборки. Особый акцент в "разборке" принимали Герасимов и партсекретарь Солодовников. Я "озверел" и сразу перешел в наступление, сказал: "Вместо того, чтоб разбирать здесь анонимные дрязги и сплетни, оторвали бы вы свои жопы от мягких кресел, приехали бы ко мне "в гости" и посмотрели на все моими глазами, что бы вы заговорили?!" Герасимов только крякнул и сказал: "Вот видите, каков молодец?!" На что я ответил: "Хорошо смотрите, а то упустите главное, а в порядочных организациях на сплетни-пасквили анонимных "доброжелателей" вообще никак не реагируют, а вам, видно, заняться нечем". Директор Кузнецов не проронил ни слова. Только, сидя за столом, крутил в руках карандаш да перебирал пальцами по столу. На том и расстались. Я чувствовал и знал (а не надо и быть провидцем), что Герасимов и Солодовников затаили на меня звериную злобу.
   А анонимки на меня поступали наверх регулярно. Я высчитал, кто занимается этой "грязью". Дело в том, что на отделении процветало воровство в "высших эшелонах власти". Это был механик Фечко и бухгалтер Тася. Было создано и существовало целое "кубло" воров. Я, вникая в работу на отделении, проследил целую суть потока продукции "налево" от воровства зерна и комбикорма до мяса и других материальных ценностей. Были замечены и выписываемые на "мертвые души" наряды, и несуществующие объемы работ. А деньги "текли" в карманы организаторам этих афер. Я начал разрушать эту преступную группу контролем над всеми "каналами" преступного промысла. Конечно, последовала обратная реакция. Вот откуда брались анонимки.
   Перед уборкой хлебов я поехал в институт на сессию. Экзамены сдавал плохо, а по некоторым предметам еле "вытягивал" на троечку - плохо готовился. Пришел сдавать теорию статистики и в экзаменаторе узнал знакомую мне кандидата наук Лиду и вспомнил, как мы когда-то не так давно еще в Садовом по приглашению Гали Апетенок праздновали по какому-то поводу и сидели за одним столом за чаркой водки. Она не узнала меня, но пытливо рассматривала, как мне показалось. А я в это время болел - простудился и была высокая температура. Экзамен вымучил на трояк. В это время Галя встречалась с Лидой и, зная, что я должен сдавать Лиде экзамен, поинтересовалась моими успехами. Только тогда она Лида вспомнила меня, сказав Гале, почему я не признался в знакомстве, вспомнила, как я сдавал экзамен, обливаясь потом - был, видимо, не здоров. Галя ей ответила, что это не в моих правилах.
   Приезжала к нам в гости семья Полянских - Виктор с Лидой и их сын Саша. Мы были очень рады. Я даже выбрал время и, прихватив деда с небольшим неводом-бреднем, ездили на озеро ловить карасей.
   Но рыбалка началась неудачно. Только сделали один заход - поймали немного карасей. В это время недалеко от нас прошло стадо коров на водопой. Среди них был здоровенный бугай - бык-производитель. Он был свирепого нрава. Сначала он копал копытами землю, а затем с громким ревом медленно направился в нашу сторону. А с нами были дети: наш Вова и Саша Полянский. Я крикнул Виктору: "Забирай детей и иди в воду!" Он подхватил их под руки и зашел в воду. Я знал, что бык не нападет в воде. Мы с дедом подобрали на берегу палки и стали отбиваться от него. Он сначала сопротивлялся, мы старались быть сзади него, но постепенно обратили его к отступлению. Бык подошел к стаду коров и еще долго ревел, копая землю. Мы продолжили рыбалку и поймали много карасей. С гостями не пришлось долго быть - предстояла поездка на Челябинскую опытную станцию. Поездку совершали все управляющие отделениями, зав. отделами опытной станции и научные сотрудники. Ехали на своем автобусе весело. Меня "избрали" заведующим буфетом, а управляющего отделения N 3 Колотыгина "кассиром". Директор расщедрился и "кинул" на поездку приличную сумму денег. Моя с "кассиром" обязанность была в том, чтобы в корзинах была еда и напитки. На обратном пути заехали в Шадринск и в гости к Мальцеву Т.С.. Затем в Шадринске в ресторане "Исеть" состоялся прощальный ужин. Мне утром нужно было проводить Полянских на поезд, и я отправился на вокзал. Утром рано я был в Кургане, встретился с семьей Полянских и проводил их на поезд. Затем я вскоре отправился в институт на очередную сессию.
   При прибытии домой после сессии меня ждала большая неприятность: на отделение пришел приказ о сокращении должности агронома-семеновода многолетних трав, т.е., Майя осталась без работы. Я, конечно, стал звонить по телефону, узнать, в чем причина сокращения. Он сказал, чтобы мы приехали к нему. Приехали. Мы уже тогда поняли, еще до разговора с директором, что нас хотят "выдавить" из хозяйства, а в основном "выдавить" меня. Это был подлый прием Герасимова, этого хама и сволочи. Причин видимых для избавления от меня, как ни старался он, мешая мне в работе, не нашел. Все производственные показатели по выполнению плановых заданий отделение выполняло и перевыполняло, несмотря на сложные условия в связи с ураганом.
   Директор Кузнецов сразу нас принял. Вначале он помолчал, видимо, не зная, как и с чего начать разговор. Мы выжидательно и спокойно на него смотрели. Затем он нерешительно начал мямлить, что сложилась такая ситуация... Я спросил, "помогая" ему: "Какая ситуация?" Он продолжал что-то "мычать", тиская в руках карандаш. А в это время заходит Герасимов... Кузнецов сразу встрепенулся, как будто увидел своего спасителя, и спросил: "Александр Тимофеевич, а вы разве не ездили в отпуск?" Так был разыгран этот фарс. Герасимов ответил, что есть кой-какие дела. Затем, видя затянувшуюся паузу, сказал: "Александр Дмитриевич, мы вами недовольны". Я спросил: "Чем конкретно?" Но ответа не последовало. Затем я вынул заявление, написанное заранее, и сказал: "С такими сволочами не хочу, не только работать, но и не хочу разговаривать". На том и расстались. Вот такие сволочные руководители и "съедали" специалистов - неугодных им людей.
   Вот такие самодуры поставили на меня "капкан", совершая многоходовую "грязную операцию". Но жизнь все равно распорядилась по-своему - они подохли раньше меня, но подстрелили, как птичку на взлете, и, наверное, потирали от удовольствия руки.
   Майя поехала в областное управление сельского хозяйства по поводу работы - ей дали направление на работу главного агронома вновь созданного совхоза "Правда". Хозяйство это находилось в Макушинском районе к самой границе Казахстана - 120 км от Кургана. Хозяйство было большое - 4 отделения. Мне предложили должность управляющего отделением N 1 в центральном поселке Чебаки. Степная зона, даже нет лесополос, а так, кое-где мелкий кустарник. На весь поселок имелся один колодец с питьевой водой и, чтобы зачерпнуть воды для питья и приготовления пищи, нужно занимать очередь затемно, а то и успеть принести ночью. Воду вычерпывали до глины. Воду для хозяйственных нужд привозили с озера вместе с букашками, а зимой привозили с озера лед, растаивали его на печи и пользовались. Озер было много, но большинство из них соленые. Почему не бурили глубокие скважины для воды? Вероятно, головотяпство начальства. Квартира была хорошая - новый "финский" домик, брусовый, деревянный. Был телефон. Площадь пашни на отделении около шести тысяч га. Техники было достаточно, но механизаторов не хватало. Животноводство - коров 800 голов и молодняк около 3-х тысяч голов. Но рабочих на ферме катастрофически не хватало. Помещения для скота были построены наспех без должного качества. А одно помещение на 200 голов дойного гурта коров вообще не имело крыши, а так закидано небрежно соломой и через нее при осенних осадках сверху на доярок, скотников и коров беспрерывно лились потоки воды. Даже если не было дождя, то накопленная в соломе влага все время капала за воротник. В первую же непогоду при моем бытье доярки забастовали из-за ужасных условий труда, я понимал их, но что мог сделать? Это было вне моей компетенции. Почему увеличили поголовье, не имея базы? Директор Федулов был бестолковый и безвольный человек. И вообще, в совхозе руководство было создано "по кумовству", по "блату", начиная от директора, жены его (главного экономиста), до последнего бригадира. Но у меня на животноводстве бригадиры были толковые. Отделение было очень тяжелое. По иронии судьбы в совхозе партийным руководителем был Коларьков Николай, знакомый мне по учебе в техникуме. Парторг, который пропивал членские взносы и совершил подлог на якобы падеж своего бычка, получив страховку от пропоя. С директором у меня были постоянные конфликты из-за его дурацкого руководства. На отделении строили помещение для молодняка крупного рогатого скота наемные работники-шабашники. Строили с нарушением проекта. Я говорил об этом директору и совхозному прорабу, но они не брали во внимание мои замечания. В результате я не стал подписывать акт о приеме объекта в эксплуатацию. Явные нарушения были при монтаже потолочных перекрытий. Мои замечания в спорах с директором всегда поддерживал предпрофкома - пожилой и рассудительный Шишкоедов. Авария не замедлила сказаться. В феврале, а именно на день Советской Армии, 23-го числа, была оттепель до нуля градусов. Ночью мне позвонил бригадир молодняка крупного рогатого скота Плотников Тимофей и сообщил, что рухнули потолочные перекрытия в новом телятнике, заполненном молодняком крупного рогатого скота. Потух везде свет, оборванные электрические провода находились под напряжением. Я сказал, чтобы не пускать на объект до моего прибытия. Позвонил механику Васильеву, чтобы срочно направлял два трактора К-700 для освещения. Поднял электрика, чтобы срочно обесточил объект. И только после этого позвонил директору и не без ехидства поздравил его с праздником. На что он возмущенно крикнул в трубку: "Ты что, пьяный - ночью звонишь?" Я его поздравил еще раз, сообщив о ЧП. Он замолчал. Я помчался на ферму. Электрик уже "вырубил" электроэнергию. Прибывшие тракторы поставил с торцов телятника, чтобы они через дверные проемы освещали внутренность помещения. Картина была ужасная. Упавшие плиты перекрытия раздавили и частью покалечили животных, вид которых наводил ужас. Раненые животные кричали из-под обломков разрушенного строения. Но некоторые плиты висели, готовые в каждую секунду обрушиться. Я приказал никому не заходить внутрь помещения. Что делать? Нужно спасать живых и искалеченных, безнадежных для жизни, но как? Я принял правильное решение: делать опорные стойки из деревянных лесин и ставить, как в шахте опоры. Все население отделения, несмотря на ночное время, было на ферме, как по тревоге. Закипела работа в безопасных участках помещения. Погибло более ста голов молодняка.
   У меня случаются уникальные встречи, не определенные никакой теорией вероятности. Как-то я из Кургана поездом должен был ехать до станции Макушино. Купил билет, и так как до отправления поезда было еще два часа, решил перекусить и выпить пива в привокзальном ресторанчике. Принесли заказ. Я обратил внимание на вошедшего в зал милиционера. И вдруг узнал в нем старого знакомого. Это был заведующий мельницей, что на хуторе Каргаполовка, который предлагал мне, тогда еще бригадиру колхоза, завезти ему безучетного зерна пшеницы на помол 10-15 тонн. Людей в зале было мало. Он неторопливо окинул всех взглядом и, увидев меня, заулыбался и, поздоровавшись, присел за мой столик. Справившись о моем житье-бытье, предложил пройти в свою дежурную комнату милиции для продолжения беседы. Он сказал, что работает в железнодорожной милиции в звании старшины. Достал из сейфа начатую бутылку коньяку, закуску, и мы с ним выпили, вспоминали прошедшие годы. Затем, после выпитых пары рюмок, он пригласил меня посмотреть в окно, которое выходило на привокзальную площадь. Показал на стоявшие на стоянке машины и сказал: "Вон, видишь ту белую "Волгу", что вторая с краю? А рядом с ней могла стоять твоя". Он сказал это, как бы сочувствуя мне. На что я ответил, что каждому свое, и о своем прошедшем отказе от его предложения не жалею. Он одобрил мои мысли. Выпили еще на прощанье по паре стопок, и он проводил меня на поезд, как старого знакомого товарища, и больше я его не встречал.
   Работа на отделении шла в напряженном режиме, больше из-за постоянных конфликтом с директором. Рабочих не хватало. Прислали в помощь двух "кадров", условно освобожденных досрочно. Как бы на поселение и "исправленные" трудом. Оба бывшие "мокрушники", проживание в городах им запрещалось. А в сельской местности труд был, пожалуй, потяжелее, чем на зоне. У одного стаж зоны был 18 лет, а у другого 21 год, местные парни сразу дали ему кличку "очко". Я каждую субботу писал на них "характеристики" для милиции, где они еженедельно отмечались. Мне рассказали, как один из них, а именно "очко", был в гостях у Васи Соловьева и имел неприятности. В день получки (зеки работали на ферме скотниками и имели неплохую, по нашим меркам, зарплату) он (звали его тоже Вася) предложил выпить в домашней обстановке (жили зеки в общежитии) с Соловьевым водки. Они работали с ним на одной ферме и были близко знакомы. Пришли к Соловьеву на квартиру, хозяин выставил на стол закуску, и так, тихо-мирно беседуя, пьют водку. А хозяин Вася был не то чтобы непьющий, но очень умеренно употреблявший алкоголь. И в эту домашнюю "теплую компашку" является жена хозяина Валя. Вероятно, она имела какие-то неприятности на работе и была злая. Она была женщина "крутая", крупного телосложения, работала зав. столовой и по совместительству зав. буфетом. Валя, как увидела их, с ходу перешла в атаку: "Это что здесь происходит, что за пьянка, алкаши, и в столовой надоели, а ты, Васька, что сопли распустил да еще с этим тюремщиком, притащил его в дом?!" Тут, конечно, Вася-зек вспомнил былую лихость, и, возбужденный винными парами, "попер" на хозяйку "буром". Он, оказывается, обиделся не за себя, а за Ваську-хозяина и, вспомнив весь свой блатной лексикон, начиная от "фени" и кончая самым простым мужицким матом, - начал защищать своего товарища. Валя сначала не поняла родной и понятный только узкому кругу зеков язык, опешила, но когда возбуждение переполнило ее душу, она со словами: "Ах ты, г...........но несчастное, падаль проклятая, ты забыл, где находишься, это тебе не зона!" - с таким остервенением "вмазала" ему по морде, что зек, не успевший встать с сиденья, кубарем вместе с табуреткой вылетел во входные двери в сени. Это случилось в пятницу, а в субботу я должен был написать на него характеристику. В контору я пришел рано. Следом явился он. Сел на диванчик таким образом, чтобы я не видел его "фонаря" на левом глазу. Об этом происшествии я уже знал - в деревне не скроешь никакое, даже малое происшествие. Я спросил его: "Как дела?" "Все в норме, работаю, бригадир доволен". Я перешел "к делу". Спросил: "Что это у тебя, кажется мне, светит "фонарь", даже в конторе стало светлее. Он начал мне плести небылицу, что комендант, "сука", сколько ни просили его заменить сгоревшую лампочку в коридоре общежития, а там еще какая-то сука поставила табуретку - вот я запнулся и получил "фонарь". Я спросил насмешливо: "Уж не ту ли табуретку, с которой вылетел от Соловьевой Вали?" Он понял, что я уже все знаю, и без лишних слов воскликнул: "Вот сука, бьет, так бьет, ей только в лагере бугром быть". Я ему сказал, чтобы он отбросил свой блатной язык и учился общаться по-русски. В характеристике я описал его версию получения "фонаря", чтобы у милиции не возникло дополнительных вопросов.
   В 1967 году ушел из жизни дедушка Шмелев Семен Федорович, моей мамы отец. Дед был хороший хозяин. В первые часы образования колхозов его избирали жители деревни Лаптево председателем колхоза.
   При встрече с родными и близкими мне все говорили, что зачем же ты уехал далеко в степь, возвращайся домой. Вот сейчас есть должность экономиста в колхозе. Ты у нас вырос, работал, тебя люди знают, и ты их знаешь. А чтобы меня отпустили из совхоза, в сельсовете дали справку, что я являюсь чуть ли не опекуном оставшейся одинокой бабушки Натальи Ивановны. Я в это время окончил два курса экономического факультета Курганского сельскохозяйственного института. Обратился с предложением к председателю колхоза Трубину В., которого я знал еще в школьные годы, учась в Барабинской школе. Он был из деревни Темляки, учился он в одном классе, а затем в институте с моей старшей сестрой Клавой на параллельных курсах. Он окончил агрономический факультет, а она зоологический факультет. Меня приняли экономистом, Майе по специальности работы не было - ее оформили в животноводстве зоотехником.
  
   Возвращение на Родину. Село Бараба, Кетовский район, Курганская область. 1967-1970 гг.
  
   Работать экономистом мне было очень трудно: бумаги, отчеты, планы и т.д. А ведь за этими бумагами, цифрами были живые люди. Я привык работать в производстве, а здесь я превратился в "бумажную крысу" - чиновника, бюрократа. Все время порывался быть на производстве. Даже получил от главного экономиста райсельхозуправления замечание, что в конторе меня часто не бывает. Помогал мне в работе и учил, главный бухгалтер колхоза Копылов К.И. Он был старше меня лет на десять, имел большой опыт в работе бухгалтером. Его даже привлекали в помощь в другие хозяйства на составление годовых отчетов. В мою обязанность входили проверка и утверждение всех нарядов на произведенные работы, а это большая ответственность. Трудность еще заключалась в том, что в работу участвовало много моих родственников, друзей, близких знакомых, и все хотели больше зарплату, что приводило к конфликтам. Я стал понимать, что с чужими людьми работать на должности экономиста объективно легче. В составлении годового плана мне помог главный бухгалтер Копылов. Я уже стал глубже вникать в экономику хозяйства, анализировать состояние экономики колхоза, внедрение хозрасчета производственным подразделениям. Писал контрольные работы в сельскохозяйственный институт, ездил на сессии, но учился слабо и трудно. Иногда с главным бухгалтером выпивали водки. В конторе было три мужика: председатель, главный бухгалтер и я - остальные были женщины. Однажды в субботу после работы мы решили с Костей (главным бухгалтером) немного отвлечься от работы - выпить водки. Купили водки, дома взяли овощей и расположились за столом в бухгалтерии. В конторе никого не было, но на всякий случай водку влили в графин вместо воды. Графин на столе, стакан тоже. Закуску положили в выдвижной ящик стола. Приготовились к выпивке. Вдруг открываются двери, и входит председатель райисполкома Куприн. Поздоровался и спрашивает: "Где председатель?" Мы ответили, что не знаем. Он утер платком потное лицо. "Как жарко" - сказал он. Подошел к столу и из графина налил полный стакан водки. Мы молча наблюдали - какая последует реакция? Он посмотрел на Костю и сказал: "Что смотришь, закуску давай". Костя открыл ящик стола и подал ему помидор. Он, больше не говоря ни слова, вышел.
   Почти каждый выходной день были в Лаптево у родителей. Я иногда ходил на рыбалку. Осенью с Олей ходили в лес за грибами, но она их искала больше по моему выражению лица, я специально показывал их глазами, и она, забегая вперед, кричала радостно: "Вот, я нашла!". Мы всегда с ней возвращались домой с полной корзиной добычи. Как-то я пришел к родителям, а у них радостное настроение. За столом с бутылками дешевого вина сидели соседи: Ховря с Ольгой (она сменила неблагозвучное имя Хавронья на имя Ольга, ее в деревне стали звать Ольга с Ховрей), Анна Сидоровна Письменских, мать, еще кто-то из женщин. Я спросил: "Что это у вас за торжество?" Они сказали, что тетя Нюра Письменских выиграла в лотерею холодильник, вот они "обмывают" его. Я, конечно, не поверил и попросил его показать, на что они ответили, что еще не получили, и показали лотерейный билет с таблицей номеров в газете. Я проверил и обнаружил, что совпала только серия, но не номер билета, и выигрыш составил один рубль. Они все по очереди проверили факт, но не очень огорчились - продолжили пир, сказав: "Ну и черт с ним, с этим билетом - когда бы мы еще так дружно собрались за одним столом?" Зимой мать уезжала обычно к Клаве "в длительную командировку" - погостить, с внуками пообщаться. Отец оставался один на хозяйстве. А в хозяйстве были корова, теленок, свиньи, гуси, утки, куры. Я часто навещал его. У отца всегда в доме был идеальный порядок, не любил бардака. На вопрос, как живешь и как питаешься, весело отвечал: " А я, Шура, на пельменях замер, хочешь, сейчас сварю?" Отец был веселый и добрый, я не помню его злым и хмурым. Всегда все делал с шутками и прибаутками, меня учил уму-разуму. Все делал мастерски, своими руками, от топорища до оконных рам. В любой технике разбирался профессионально. Как-то зимой привез нам целую ляжку забитого бычка. Я стал отказываться, говорил, что у нас есть все, но он и слышать не хотел - говорил, что у вас с Майей вот какие дети растут. К Майе он хорошо относился, и если у меня с ней возникал какой-то семейный спор - всегда становился на ее защиту. Отец прошел тяжелой дорогой жизни - оставшись семи лет сиротой, он воспитывался у дедушки с бабушкой. Был честным, и нас воспитал честными. Его каждый год на общем собрании колхозников переизбирали в ревизионную комиссию колхоза, он также состоял народным заседателем народного суда района. Был членом товарищеского суда при сельсовете.
   Перед проведением отчетно-выборного собрания, которое обычно проводилось в феврале, мне было поручено подкорректировать Устав колхоза, согласно "рекомендациям примерного устава", присланных свыше из райуправления сельского хозяйства. "Рекомендации" по сути, являлись прямым указанием вышестоящих органов власти. При принятии Устава колхоза на общеколхозном собрании его нужно было утвердить в управлении сельского хозяйства. Так что все несоответствия с "примерным уставом" не принимались - вот такая была "демократия". Это вызывало недовольство колхозников, но при принятии устава присутствовал "товарищ свыше" и "растолковывал" для "непонятливых" кое-какие положения "в разрезе решений партии и правительства на благо трудящихся".
   Состоялось профсоюзное собрание, где меня избрали председателем профсоюзного комитета. Профсоюз не имел "слова голоса", так как между уставом профсоюза с его требованиями, уставом колхоза и государственными законами существовало много несоответствий. Работа профсоюза оценивалась по сбору членских взносов, чем меньше задолженность по взносам, тем выше оценка профсоюзной организации.
   Партийные собрания проводились аккуратно, и не дай Бог, если была "задолженность" по количеству собраний! Тотчас "прилетал" из райкома чаще всего инструктор райкома партии и приводил все в соответствие. Я всегда с неохотой и даже нежеланием посещал партсобрания. Как всегда, там было много пустой болтовни, принятие решений в разрезе постановлений Пленумов ЦК, но все это забывалось с окончанием собрания. Я как-то спросил Тимофея, механика колхоза, после собрания партийного: "Как ты думаешь выполнять принятые на собрании решения?" Он уставился на меня как на полудурка, изучая - шучу я или, в самом деле, у меня "крыша поехала", и ответил: "Так же, как ты!" И мы оба рассмеялись. С председателем у меня натянутые отношения, есть какое-то недоверие, причем взаимное. Мое недоверие обострилось после одного случая. Колхоз решил построить дом культуры на 800 посадочных мест и кинозал. Объект для колхоза был громадный - требовал больших денежных и материальных средств. На объекты подобного рода нужна была техническая документация с указанием стоимости материалов по прейскуранту, а также стоимость производимых работ. На что составлялся договор с последующим утверждением на правлении колхоза. Перед утверждением я ездил в сельскохозяйственное управление в строительный отдел к специалистам, где проверяли правильность всех расчетов. Я мог в чем-то ошибиться при составлении договора, и после проверки документ можно пускать в дело. Бригады обычно приезжали из Белоруссии, на сей раз, бригада была из Армении. При составлении договора ко мне обратился бригадир этой бригады - Ильич. Он предложил составить два договора. Один договор для колхоза, другой для бригады, и разницу в оплате (в довольно крупной сумме) поделить между председателем, бригадиром и мной. Я наотрез отказался от этой аферы. Он, то есть бригадир, не сказал мне, но я прикинул в уме, что это, возможно, было предложение председателя колхоза Трубина. И еще одно предположение натолкнуло меня на размышления - почему срочно уволился работающий до меня экономист по фамилии Ворона, он даже при увольнении не сразу забрал свою семью и уехал подальше на Украину. Я уже освоился с работой. Колхоз небольшой - две комплексные бригады. Я начал вводить систему хозрасчета. Животноводство было убыточным, как и во всем Союзе, за исключением нескольких хозяйств-миллионеров. Доход приносило растениеводство, только им "латались дыры" в экономике хозяйства. Основной отраслью растениеводства было производство зерна, хотя закупочные цены на основной продукт (пшеницу) низкие, но и при сложившейся ситуации рентабельность ее составляла до 50%. По моим прогнозам, нужно увеличить площадь посева крупяных и масличных, которые пользуются большим спросом и имеют большие закупочные цены. Для обеспечения грубыми кормами нужно производить сено таких культур, как суданская трава, могар и прочие, которые имеют высокую кормовую ценность и, согласно рекомендациям опытной станции - хороший урожай. Техника для выращивания и уборки этих культур имеется.
   Мы с семьей переехали в новый дом, построенный из силикатного кирпича. Квартира была большая, но зимой холодная и сырая. Дом новый, и около него не было хозяйственных построек для размещения животных и птицы. Строителей-рабочих для постройки хоздвора не хватало, так что пришлось мне все строить самому. Затем купили корову, поросят, развели птицу. Вова и Оля ходили в школу, Дима в садик. Быт налаживался. С развитием подсобного хозяйства жить стало легче.
   Июль 1970 года, у Майи тяжело заболела мать. Мы срочно выехали в Фаянсовую, взяв с собой Диму. Старшие остались дома на попечении моих родителей. Мать была в тяжелом состоянии - тихо уходила в мир иной. Приезжал на машине брат Майи из Мичуринска - Володя. Несколько дней я побыл около больной матери, Володя стал собираться домой - нужно было работать. Майя мне предложила поехать с ним в Мичуринск. Мы с ним выехали часов в 10 утра. Дороги Подмосковья были перегружены автотранспортом, а в Москве тем более. За Москву на Тамбовскую трассу выехали только к вечере. Володя устал. Я предложил ему отдохнуть и сам сел за руль "Запорожца". Вскоре опустился такой туман, что встречные машины были едва различимы на дороге. Ехали с большими предосторожностями. Приехали поздним вечером. Утром Володя с Зиной ушли на работу, а я пошел знакомиться с городом. Прошел по Мичуринским садам до речки Лесной Воронеж. Мне очень понравилась окружающая природа. Но я, немного побыв в Мичуринске, решил ехать в Фаянсовую, беспокоясь о Майе, как она там с тяжелобольной матерью? На дорогу Зина приготовила хорошей еды, как будто на недельную поездку. И в дорогу дала бутылку спирта. Попутчиком в купе вагона был полковник - на год-два старше меня. Мужик общительный, и мы с ним быстро нашли общий язык. Ехали мы с ним до станции Сухиничи, где он выходил, а мне нужно было делать пересадку до станции Фаянсовая. Гриша, как звали полковника, был в отпуске и навещал родных. Он служил в Калининграде комиссаром дивизии, где когда-то служил мой брат Виктор, а так как Виктор служил при штабе, им приходилось часто встречаться, и после двух выпитых рюмок водки он назвал мою фамилию. За такое уже более близкое знакомство бутылки водки, выставленной им, было мало, и мы дополнили моим спиртом. Он, видимо, утомленный пребыванием в гостях, сильно захмелел. Я помог ему раздеться и уложил спать. Я проснулся рано в Рязани. Так как поезд на станции имел продолжительную остановку, я сходил и купил четыре бутылки пива, так необходимого после употребления крепких напитков, как спирт. Вскоре Гриша проснулся, я предложил ему выпить пива. Он не поверил и сказал: "Где ты его возьмешь?" Я сказал, что возьму на стоянке. Гриша повернул голову и, приходя окончательно в сознание, ожил. Я его предупредил, что доверять малознакомым попутчикам не нужно, а то повесил китель с документами и деньгами без контроля. На что он сказал, смеясь, что мы близко знакомы через брата Виктора. Так мы вдвоем в купе доехали до станции Сухиничи. Он предложил мне пойти с ним в гости к его сестре. Но я отказался и уехал в Фаянсовую. Мать похоронили. Вопрос стоял - как будет жить один престарелый отец? Он заявил, что хочет жить только с дочерью, т.е., с Майей. Так как отец в райкоме был на особом положении, как ветеран партии с 1917 года, ветеран Гражданской войны и ветеран труда - на похоронах присутствовали высокопоставленные люди. Вопрос решался с жильем и, самое основное, с работой. Какую работу мы могли получить, имея сельскохозяйственное образование? Нам предложили работу в совхозе "Бережки", но квартиры там "пока" нет, и на работу нужно было ездить поездом. Моего мнения на этот счет никто не спрашивал, а решали, как само собой разумеющееся. Я был партийный, и мной можно было распоряжаться как неодушевленным предметом. Здесь беда у заслуженного человека, а ты еще со своими соплями будешь что-то чирикать? Решение было принято - переезжать на жительство сюда - в Фаянсовую, в этот вонючий и смрадный от паровозного дыма мирок. Не мог же бросить семью - моих детей и жену - в неизвестность! После похорон уехали домой.
  
   Станция Фаянсовая, Калужская область. 1970 год.
  
   Уволились из колхоза и, погрузив вещи в контейнер, переехали в Фаянсовую. Стали жить в комнатке 17 м2 вшестером. Ребята на ночь располагались на полу. С работой вопрос был решен положительно. Майю приняли агрономом, а меня главным экономистом совхоза "Бережки" Хозяйство было многоотраслевое, четыре отделения - самое крупное в районе. Но экономически очень слабое - убыточное, жило на государственной дотации. Хозяйство было ориентировано на производство овощей, и, что самое дикое, - на производство картофеля. Когда я увидел, что площадь под посадку картофеля занимает 500 га, - у меня волосы на голове зашевелились. Все это производство овощей и, в основном, картофеля, было ориентировано на московского потребителя. Насколько это было глупо спланировано - не поддается никакому рассудку. По мере созревания овощей Москва не всегда могла принять продукцию - забивали подмосковные конкуренты, а для консервации их на месте нужно было иметь соответствующие мощности - цеха консервного завода, а их не было, и даже постройка их не проектировалась. Еще хуже дело обстояло с картофелем. Но выращивание его технически было возможно, хотя с большой натяжкой. А вот с уборкой его и хранением был просто анекдот. На уборку картофеля привлекались все предприятия района и даже рабочие областного центра - Калуги. Так, в один день на уборку привлекалось до 400 человек. По мере уборки картофель возили на московские базы и базы своей области, но по мере их заполнения продукт нужно было хранить в хозяйстве. А где? Картофелехранилищ не было, и его складировали в буртах на поле, прикрыв соломкой. В таком состоянии урожай без сортировки, очистки от земли, удаления больных и поврежденных клубней, погибал, а при очень сильных морозах замерзал. Весной бурты вскрывали, с трудом отбирали живые клубни на семена, а это порядка 1500 тонн на 500 га посадки, затем всю испорченную массу удаляли с поля бульдозерами - цикл производства картофеля был завершен, а с ним закопаны в землю громадные деньги. Руководители отчитались перед районом о валовом сборе овощей и картофеля, район отчитался перед областными организациями и т.д. И все закрывали глаза на действительное положение вещей.
   С главным агрономом Ильей И.К. проехали до комбайнов на уборке урожая люпина. Я заметил, что посев был изреженный, и поле было какими-то волнами. Когда я прошел по полю, то обнаружил, что посев был произведен по вспашке, без соответствующей предпосевной обработки - даже бороны после вспашки на поле не было, не говоря уже о культивации. Вспашка проводилась с огрехами - каждый проход плуга был виден - вот от чего и волны. Спросил агронома: "Илья Иванович, почему такое безобразие, такое грубейшее нарушение агротехники?" Он ответил, что не было времени на подготовку почвы под посев - райком требовал отчитаться в проведенном севе "в сжатые сроки". Подошли к работающему комбайну. Комбайном убирал люпин комбайнер возрастом лет под 50. Я спросил: "Почему такие потери после скашивания?" Он так вроде как со злостью посмотрел на меня с пренебрежением (агроном представил меня как экономиста, то есть бумажного человека, ничего не понимающего в технике) и ответил: "А ты садись на комбайн и покажи, как ты лучше скосишь". Я ответил: "Надо будет, сяду и покажу". Я попросил опустить жатку до конца на землю. Когда он ее опустил, я взял за полевой делитель и пытался ее приподнять, но она даже и не тронулась. Я спросил, сколько кг должно быть усилие для ее подъема, он ответил, что работает на комбайнах 15 лет, и нечего его спрашивать о таких глупостях. Я обозлился и сказал, что если он не знает таких глупостей, то какой он комбайнер, да еще с таким стажем, сколько хлеба в землю похоронил? "Бери ключ и натягивай пружины" - приказал я ему. Он исполнил. Головки натяжных болтов даже сохранили заводскую краску, они никогда не регулировались. После того, как за делитель можно было с усилием приблизительно 25 кг приподнять жатку, я велел поставить ее на высоту среза. Комбайнер на меня глаза вылупил: "Как это я ее на месте могу поставить на высоту среза без гидравлики?" - спросил. Я его заставил поднять жатку на гидравлике и обнаружил, что там даже нет опорных башмаков. Спросил: "Где башмаки?" "Наверное, в складе", - ответили мне. Я попросил агронома привезти их. Когда они привезли их и поставили на необходимую высоту среза - комбайнер продолжил уборку. Он обошел круг, остановился и, обращаясь ко мне, сказал: "Теперь другое дело, а то я бы сел на рычаге гидравлики". Илья-агроном сказал, что надо будет проверить все комбайны.
   На току сортировали зерно женщины, мужчин было мало, но в основном все начальники: от учетчика, кладовщика и выше. Все погрузочные работы производили женщины, хотя на машинном дворе была мощная техника, но не была задействована ни одного часа в производстве. Все было разграблено: электромоторы сняты, кабеля украдены, а на новых сеноподборщиках сняты резиновые колеса, которые подходили грузовым автомашинам, кое-где сняты металлические листы, в таком же состоянии были новые прессподборщики сена. Вся эта уборочная и подсобная техника, заменяющая ручной труд, стояла на машинном дворе и производила унылое впечатление. На мой вопрос главному инженеру: "Что это такое с сохранностью техники, и кто за все это безобразие отвечает?", он ничего вразумительного не сказал. Приехали с главным агрономом на поле, где шла уборка картофеля. Работало четыре картофелекопалки, два картофелеуборочных комбайна, и еще несколько упряжек лошадей подпахивали картофельные кусты. На поле копошилось, как в муравейнике, человек 400 рабочих - подбирали клубни и складывали их в бурты. Работа шла организованно и споро. Около поля стояли автобусы, которые доставили рабочих из городов в помощь уборке урожая. На глазах рос бурт с картофелем. Мне организация труда понравилась. Управляющий, бригадир и учетчик были на месте. Мы вместе с ними порадовались хорошей погоде. Управляющий сказал, что осталось убрать немного и при такой организации труда, если, конечно, не помешает погода, за полмесяца справимся, тем более, что на завтра обещали подвезти дополнительно еще 200 человек рабочих.
   На всех тяжелых работах использовался труд женщин. Мужики были в основном в производстве: кто на железнодорожной станции, кто в Кирове на чугунолитейном заводе, кто там же на заводе фаянсовых изделий. Рабочих на объеме производства в совхозе хватало. Многие мужики не участвовали ни на каких работах - пили "чимерес" (так называли здесь самогон), воровали "посыпку" (комбикорм) и прочую сельскохозяйственную продукцию для обмена на алкоголь. Так что основную нагрузку всех трудоемких процессов несли на себе женщины, поэтому они не по годам выглядели старше. Не всегда бригадиры внимательно с должным сочувствием относились к женскому труду. Так, проверяя наряды на выполненные работы в отделении N 3, обнаружил, что десять женщин использовались на трелевке леса - у меня был ступор! Вызвал бригадира, что давал такой наряд на работу этим десяти несчастным женщинам, просил объяснить, как он мог использовать женский труд, как тягло. На что он отвечал невозмутимо, что там заболоченное место, и другие средства там применять невозможно. Я вспылил, сказал, что опозорю тебя на всю область и отдам под суд за издевательство над женщинами. Сказал: "Была бы моя воля, заставил бы тебя трелевать бревна, только веревку одел бы тебе на шею, как быку ярмо!"
   Было часов девять утра. Я зашел к директору поделиться мыслями о вчерашнем посещении поля, где так слаженно работали люди на уборке картошки. Зашел главный агроном и, даже не поздоровавшись с нами (мы с директором в кабинете находились вдвоем), обращаясь к директору, доложил: "Картошку украли!" "Где и сколько?" - спросил директор. - "Весь бурт, что вчера накопали", - ответил агроном. "Что, прямо-таки весь?" - спросил директор. - "Подчистую", - ответил агроном. У меня отвисла челюсть от такого сообщения. Директор в это время что-то говорил мне, жестикулируя рукой, и при сообщении агронома рука на какое-то мгновение зависла неподвижно в воздухе. Но большого возмущения на новость не высказал, только заметил как бы отрешенно: "Опять натворили, сволочи!" А кого он обозвал - для меня осталось загадкой. Но по тому тону, как он сказал, я понял, что такое событие было не впервые.
   У меня в голове не укладывалось это ЧП, и я попросил агронома свозить меня на место происшествия. На том месте, где вчера был бурт порядка 500 тонн, была утоптанная ногами, изъезженная колесами от лошадиных повозок до следов тракторов и автомашин, чистая площадка. Какую нужно было иметь организацию труда, чтобы за одну ночь выполнить такой объем работы?! И не где-нибудь в отдалении, а недалеко от населенного пункта. У меня закралось подозрение, что эта "работа" была с ведома руководства совхоза, и не только совхоза. Директор сказал, чтобы мы не распространялись разговорами об этом ЧП, а он примет меры. Какие - мне не известно. Постепенно этот факт предался забвению - велика беда - украли 10-12 вагонов картошки! Всего-то один рабочий день рабочих из многих дней, и на такое количество будет меньше испорченной, замороженной в зиму картошки!
   Я вспомнил, как со мной знакомился директор. Дня через два после принятия меня на работу директор пригласил к себе в кабинет. В кабинете он был один. Я присел на стул от его стола метра на два. После того, как он поздоровался со мной за руку, садясь за руку, садясь на свое место, видимо нечаянно зацепил ногой бутылку с водкой и она, упав со стуком, выкатилась к моим ногам. Я чисто механически ногой отправил ее под его стол, откуда она появилась, не придавая значения этому факту. Затем спросил меня, как я сегодня позавтракал. Я ответил, что позавтракал, как всегда - нормально. Он сказал, что подкрепиться лишний раз не помешает. У ветврача мы втроем крепко выпили под обильную закуску (жареное мясо). Затем директор вызвал машину, и меня отвезли домой. Директор на другой день предложил похмелиться, но я сказал, что чувствую себя нормально, и отказался.
   Ездил по отделениям совхоза - знакомился с производством. На 2-м отделении в Воскресенске на животноводческой ферме я заметил, что типовой коровник на сто коров как бы с отрубленным концом. Спросил - почему он такой, бригадир объяснил, что достроить не хватило денег. На всех отделениях, где имелось животноводство, постройки были в основном примитивные. Содержать скот в таких помещениях, особенно в зимнее время, стоило большого труда. Отсюда производство мяса и молока было низким и высокой себестоимости. Поэтому животноводство было убыточным. Растениеводство, при низкой, а порой и с нарушением, агротехнике выращивания сельскохозяйственных культур, едва сводило концы с концами, в некоторые малоблагоприятные годы было убыточным. Нужно было срочно пересматривать схему набора сельскохозяйственных культур. Исключить из посевных площадей или снизить до минимума нерентабельные культуры. С такими мыслями, имя кое-какой материал с экономическими выкладками, я поехал в районное сельхозуправление. Принял меня начальник сельхозуправления Таланов И.П. - разумный и толковый человек. Он уже, по его словам, давно бьется над этими вопросами, но никак не пробьет эту бюрократическую "стену". Он дал мне задание глубоко проанализировать все отрасли сельскохозяйственного производства за прошлые десять лет и сделать прогноз при нынешней структуре на перспективу. Внести свои предложения об оздоровлении экономики совхоза. Я целый месяц работал с годовыми отчетами за прошедшие годы. Расклад получился внушительный, а результат в экономике отрицательный. На перспективу развития производства согласно постановлениям партии и правительства - и того хуже. Таланов предложил мне сделать доклад по произведенному мной анализу совхоза "Бережки" в райкоме партии на ближайшем заседании бюро КПСС.
   Заседание проводил первый секретарь райкома партии Чайковский. Весь мой доклад члены бюро прослушали при гробовой тишине. Они, вероятно, привыкли слышать хвалебные доклады о "красивых" цифрах на перспективу, согласно постановлений и решений, а здесь услышали нечто обратное. Молчание членов бюро прервал Чайковский. Он знал, что я приехал из Сибири, и сказал: "Конечно, сравнивать Сибирь с нашими условиями нельзя. Вам там государство помогает техникой и удобрениями, капитальными вливаниями в развитое производство. И вообще, какое общее впечатление на Вас производит наша зона хозяйствования?" Я был готов к подобным вопросам. Таланов с места одобрительно кивнул головой - "руби под корень" (так он меня напутствовал перед заседанием бюро). Он ведь был знаком с моими экономическими выкладками. Я сразу начал "рубить под корень", сказав, что технология производства сельскохозяйственных культур Сибири не с чем сравнивать - подобного там просто не существует, как можно сравнивать век прогресса с каменным веком. За этот "каменный век" секретарь мне мстил столько времени, сколько я там жил. Я подкрепил свои анализы всеми фактами, которые я уже успел увидеть за непродолжительное время работы в совхозе. Это и неиспользованная новая техника на машинном дворе, и застывшие тонны цемента в боксе автопарка, и кучи минеральных удобрений на межах полей, и посев в неприготовленную землю в погоне за сроками отчетности перед райкомом и т.д.
   Я уже проработал месяца три. Рабочее место у меня находилось рядом с главным бухгалтером Матреной Ивановной, при знакомстве с ней она в шутку сказала, что можно называть ее тетя Мотя. Она была старше меня лет на десять. Веселая характером, симпатичная, в меру упитанная, пробойная, видимо, "битая" особа. Мы с ней быстро нашли общий язык. В бухгалтерии, кроме нас, было еще трое сотрудников. Как-то в один из субботних дней к концу рабочего дня она обратилась ко мне: "Экономист, когда ты "пропишешься" в нашем коллективе?" Я ответил, что всегда готов, только скажите, что от меня требуется? Она сказала, что от меня требуется только мое согласие. Я ответил, что если требуется только согласие, то я готов подчиниться мнению коллектива. При окончании рабочего дня, то есть после 14:00, пригласили еще кассира Нюрочку, сдвинули столы и сервировали их нехитрой снедью: булками хлеба, отличного посола и качества свиным салом, зеленым луком и, конечно, пятью бутылками крепчайшего самогона. Разливом, на правах старшей по возрасту и статусу, командовала тетя Мотя. Она себе и мне налила по полному до краев граненому стакану самогона. Остальным сотрудникам наливала согласно штатного расписания и возраста. А мне и себе так налила по полному стакану, словно испытывая меня на повышенном режиме. Для меня, конечно, не было в диковинку, когда мужики такими дозами употребляли водку, но чтоб женщина?... Поэтому я сомневался, что она может опрокинуть такую "рюмашку". Но она выпила без передышки полный стакан и закусила хлебом, салом и луком с таким аппетитом, что можно позавидовать. Я тоже заглотил такую же дозу алкоголя: что я, не мужик, что ли? Мало того, так она прием такой дозы алкоголя для себя и для меня повторила трижды. А тетя Мотя только порозовела лицом, закусывала с завидным аппетитом и весело шутила. Такую крепкую к алкоголю женщину я видел первый и последний раз в жизни. Затем, по окончании трапезы, тетя Мотя вызвала машину - отвезти меня домой. Я помню, как садился в машину, а как выходил из нее - не помню. Дома я как сноп завалился на диван и долго спал.
   Я очень уставал, делая анализ для доклада на бюро. Перелопатил гору бумаг. "Простыни" листов с цифрами, от которых рябило в глазах. Домой приезжал совершенно разбитый, а тут еще дед, Майин отец, видимо, определяя меня по натруженным покрасневшим глазам, принимал меня за пьяного. Обещанной квартиры не предвиделось. Я стал замечать, что он стал плохо относиться к моим детям. А со мной вообще не разговаривал. Я понимал, что он старый человек и ему нужен покой, а мы тут целой оравой навалились. А в чем я был виноват в сложившейся ситуации? Где его партийные боссы, что наобещали нам кучу всяких благ, в том числе предоставление нам жилплощади? Даже стола, где можно было ребятам готовить уроки, не было. Спасибо Варваре, что жила в смежной комнате, разрешила им заниматься у себя, да еще за столом на кухне, когда он был свободным.
   Работа в совхозе меня увлекала - было много "белых пятен" в хозяйственной деятельности, и нужно было их использовать, представляя материал директору для руководства. Люди - работающие в совхозе рабочие - мне нравились, благожелательно ко мне относились, подсказывали, как улучшить хозяйственную деятельность на производстве. На работе я забывал о домашних невзгодах. И только когда нужно было ехать домой, я вспоминал о тех условиях, особенно в тех, которых живут дети. У меня независимо от моего сознания возникало инстинктивное чувство раздвоения: хочу к семье, но не хочу туда, где придется быть до следующего утра, чтобы уехать снова на работу. И это все с каждым днем усугублялось, и неудовлетворенность убивала душу. В выходные дни я не знал, куда себя деть. Иногда приходил Леня (Майин племянник), и мы с ним отправлялись в привокзальный пивбар, ездили на поезде в лес за опятами. Поскольку он работал машинистом паровоза, то знакомые ему машинист, в нарушение правил управления паровозом, притормаживал состав в нужном месте, и мы сходили в лес за грибами. Возвращались таким же образом, вечером тот же машинист в определенное время забирал нас. Зимой я даже ходил с ним на работу, когда ему предстояло быть дежурным машинистом - держать под парами несколько паровозов. Учил меня управлять машиной (довольно мудреное устройство - паровоз).
   И вот наступила разрядка. Как-то в апреле 1971 года я изрядно выпил и начал оскорблять деда, считая его виновником всех семейных неурядиц. Притащились черт-те куда по его веленью со всей семьей. Сорвал нас с места. Детей от школы, меня с работы и учебы заочно в институте, по его прихоти, что он хочет жить только с дочкой, хотя там же жил его сын Наум, который мог бы присмотреть за ним и при необходимости помочь ему. Да еще меня возмутило то, что я видел однажды ночью. Я проснулся ночью, когда дед зажег ночничок-грибок и, встав с кровати, пошел в туалет. Пройти ему нужно было около постели ребят, которые спали вповалку на полу. Он остановился, и какое-то время смотрел на них, как будто видел их спящими на полу впервые, и, как показалось мне, плюнул на них. Я чуть не вскочил с постели. Я уже не мог уснуть до утра и с этими глазами уехал на работу. Весь день был, как чумной, никакая работа не шла на ум.
   Вот все это накопилось во мне, я не выдержал и сорвался. Дед вызвал милицию, и меня забрали, посадив в КПЗ. Утром меня наголо остригли, свозили на суд, где дали мне семь суток ареста.
   При заключении меня под стражу ко мне почти каждый день приезжал управляющий отделением N 3, привозил мне питание и водку. Он был старше меня лет на пятнадцать и поддерживал меня морально. Когда я ему сказал, что мне ничего другого не остается, как только увольняться из совхоза и куда-нибудь ехать, он уговаривал меня, что у людей случается и похуже, но все проходит с возрастом, а ты еще молодой. Чтобы судить меня, коммуниста, нужно было исключить из партии, райком дал добро на суд надо мной, и я понимал, что вопрос со мной решен - это Чайковский мстил мне за "каменный век", чем еще раз подтвердил, из какого он века. После окончания "тюремного" срока я вышел на "свободу". При выходе на работу все сотрудники сочувствовали моему положению, кто словом, кто взглядом. Подстриженная под нулевку голова была признаком, что я, хоть и бывший, но зек. На работе, находясь за столом, я стеснялся снять головной убор. Меня вызвал к себе начальник сельхозяйственного управления Таланов И. и в присутствии главного экономиста, такого же солидного возраста, начал внушать мне, чтобы я не увольнялся из совхоза. Но как жить? Если я приезжал домой и появлялся в квартире - дед уходил на улицу. Мне нужно было немного времени, чтобы хоть немного отрасли на голове волосы, но этого времени у меня не было. Я уволился и собрался уезжать, а куда - сам не знаю. Майя посоветовала уехать в Крым, где она студенткой была на практике, и у нее там были хорошо знакомые люди: тетя Феня Высоцкая - пенсионерка, у нее Майя квартировала когда-то, и Копылов П.И., ее сокурсник по институту, работающий главным агрономом в совхозе "Победа".
  
   Крым с 1970 г.
  
  
   Приехав в Крым с 30-ю рублями в кармане, начал искать работу. Приехал в совхоз "Победа" - нашел тетю Феню - представился. Она хорошо приняла меня. И я несколько дней жил у нее. Копылов предложил мне работу механика на отделении N 2, но я побоялся, что не справлюсь, и отказался. А бояться было чего - техника была приспособлена для работы в садах, виноградниках, ягодниках - я же был далек от этой специфики производства. Еще побывал в трех - четырех хозяйствах района, но на данный момент ничего подходящего не было. Копылов посоветовал съездить в Симферополь и посетить Крымсовхозвинтрест. Я пришел в трест на прием к зам.директор треста по экономике Курцману Е.. Принял хорошо, доброжелательно, но, полистав мою трудовую книжку - отказал, сказав, что я "летун" - много печатей в трудовой книжке для моего возраста. Я пытался объяснить, что работал в одном месте, и менялись названия одной и той же организации (хрущевские реформы сельского хозяйства). На что он ничего не ответил, и я не стал ничего ему больше доказывать - вышел из кабинета. Когда я был в кабинете у Курцмана, там находился какой-то мужичок. Я пошел по длинному коридору в сторону лифта. За моей спиной раздался голос того мужичка с приглашением вернуться к Курцману. Когда я вошел в кабинет, он сказал, что понял по моему виду, что назвав меня летуном - обидел. Он предложил работу экономиста в совхозе "Ягодный" и тут же познакомил меня с директором этого совхоза - этим маленьким мужичком.
   Предваряя крымскую эпопею, я вспомнил первые годы на Курганской опытной станции и главного агронома Сметанина Павла Никифоровича. Это был уникальный человек: хороший организатор, простой в обращении с людьми, и поэтому пользовался большим авторитетом. Он и меня в свое время рекомендовал бригадиром тракторной бригады на опытное поле. При встрече со мной он всегда интересовался моей работой. Помогал советом. А когда я уже подрабатывал в школе учителем производственного обучения в 10-11 классах, он при очередной, также случайной встрече, спросил: "Как там в школе учатся и ведут себя мои кошечки?" А эти так называемые "кошечки"-двойняшки были шаловливые и дерзкие девчонки. Они не стеснялись задавать мне такие вопросы, далекие от школьной программы, порой касаясь моей интимной жизни, что порой ставили меня в неловкое положение. Но я находил им достойный ответ. А вообще они мне нравились своей необузданной энергией, усваивали программу обучения успешно. Я серьезно готовился к занятиям и освещал такие вопросы, каких в школьных учебниках не было. Особенно я заинтересовывал их историческими данными по изучаемому предмету, которые я запомнил из техникумовской программы, где преподавателем был умнейший инженер с огромным опытом Меркулов И.Я.. Все это я рассказал Сметанину, на что он мне посоветовал быть построже с его "кошечками". В разговоре он упомянул, что раньше работал в Крыму главным агрономом совхоза. Я удивился, как это можно из Крыма переехать в Сибирь. В моем представлении Крым - это море, пляжи, климат, фрукты, отдых, и вдруг все это оставить и переехать сюда, в морозную и относительно Крыма жестокую Сибирскую природу. Он рассмеялся и сказал, что Крым - это еще и работа колхозов и совхозов, а уехал он оттуда не оттого, что там трудно работать, а потому, что не мог привыкнуть к взяточникам, которые были с низов доверху.
   Я с этим уродливым явлением вскоре сам столкнулся и убедился, вспоминая Сметанина.
   Итак, прибыл я в совхоз "Ягодный" 26 апреля 1971 года. Поселился в 2-хэтажном, небольшом домике на две квартиры, на первом этаже. На втором этаже жила пенсионерка тетя Таня, добрейшей души человек, она была с Новгородской области и в войну пережила немецкую оккупацию. Познакомили стали вводить меня в курс дела нашего поселка Лесноселье, а также производственных отношений. Много негативного рассказала о директоре Иванове В.И. и его окружении. А окружен он был в основном подхалимами, на всех ключевых постах, начиная от кладовщиков до бригадиров, были его близкие люди.
   Я включился в изучение документов экономически-хозяйственной деятельности хозяйства. Экономист, что работала до меня, по словам специалистов, с директором совхоза была "на ножах". Она забрала с собой все необходимые мне для работы справочники и нормативные документы по оплате труда, норм выработки, анализы хозяйственной деятельности, технологические карты и прочее. В общем, я пришел к голому столу, и все это нужно было начинать с нуля. Большая трудность, самая основная для меня, была в том, что я не имел представления о технологии производства культур, о которых не имел, даже в отдалении, никакого понятия. Производство саженцев семечковых и косточковых, а точнее, ягодных культур, что являлось профилирующей отраслью производства, для меня было темным лесом. В землепользовании был набор маточных, а также промышленных садов, виноградников и ягодников. С такой схемой набора южных культур, технологий по уходу за ними, выращиванию их, я ранее не сталкивался, и имел представление о них на уровне школьного учебника по ботанике.
   Я приходил в ступор от незнания производства, от набора культур растениеводства. И было от чего. Здесь был весь набор семечковых: яблони, груши, сливы и прочее, да еще разных видов и сортов с их особенностями по выращиванию и уходу за ними. А культур косточковых вообще был немалый арсенал: персика 16 сортов, вишня, черешня и прочее.
   Производство саженцев плодовых, декоративных и ягодников - вот неполный набор всех отраслей производства, который я должен был освоить и изучить технологию их содержания. Я попадал в нелепые положения, так с бригадиром Гайдамака Л. Мы поехали по его садам, чтобы мне познакомиться с его объемом работы, то есть, его бригады. Заехали на персиковое поле, листвы на деревьях еще не было, и поэтому торчали как-то уродливо обрезанные скелетные ветви дерева. На меня это зрелище произвело отрицательное впечатление, и я спросил бригадира: "Что это ты сделал с садом?" Он посмотрел на меня как-то странно и ответил: "Так это же персик!" На что я тут же среагировал: "Ну, персик, а зачем его так изуродовали?" Он понял меня, засмеялся, спросил, откуда я приехал. Я ответил. Тогда он мне в течение двух часов преподавал урок про персик. Я ему был благодарен.
   Всего было около 30 технологий по растениеводству и ни одной технологической карты - все было уничтожено или забрано с собой моим предшественником. Я поехал по хозяйствам нашего треста и по книжным магазинам для приобретения необходимых знаний для своей работы.
   В животноводстве также был набор всех животных: коровы, молодняк крупного рогатого скота, свиньи, куры, овцы - 3 тысячи голов, кролики - племенное поголовье в 10 тысяч голов. Все эти производства, что в растениеводстве, что в животноводстве были небольшими, но это разнообразие было очень трудно учитывать и контролировать. Мне, приехавшему из другой сельскохозяйственной зоны, как с другой планеты, было очень трудно. Помощников в планово-экономическом отделе у меня не было - инженера по труду и статистика бывший экономист сократил "за ненадобностью" с увольнением себя из совхоза, вероятно во зло директору - пусть после меня кто-нибудь поработает экономистом. Хозяйство было небольшое, но хлопотное. Работающих в штате совхоза было около 400 человек.
   Майя с ребятами еще находилась в Фаянсовой. Ребята заканчивали учебный год. В это время нам здесь готовили квартиру на три комнаты на первом этаже двухэтажного 8-ми квартирного дома. Квартира была большая, светлая, но, как оказалось зимой, холодная. Приусадебного участка не было - это уже потом, когда Майя с ребятами приехала, и мы вселились в квартиру, разработали около дома небольшой участок под овощи и картошку. Строители соорудили хороший подвал.
   Майя с ребятами приехала после окончания ребятами школы. Получили контейнер с домашними вещами, обустроили квартиру. Уже в это время поспела черешня, и Майя с ребятами питались от пуза сочными плодами. Майя временно пошла работать рабочей по учету - освоиться на новом месте. Съездили навестить тетю Феню - у нее я останавливался по приезде в Крым, а Майя жила, уже будучи на практике во время учебы в институте. Она была добрейшей души человек.
   Работать мне было очень трудно, но я помаленьку осваивался на своей работе. Затем меня командировали на курсы экономических пропагандистов Киев на 15 дней. Учебу провел успешно. Ребята учились в селе Мазанка - возили их туда на совхозном автобусе. Расположение нашего поселка было в живописной местности - кругом сады и даже небольшой лесок, речушка Индол протекала в долине между невысоких гор. В Крыму в то время снабжение было по первой категории. После проведения годовых итогов работы совхоза получали премии. На ярмарку майских праздников мы всей семьей ездили в Симферополь - это была сказка. Было все, чего душа желает, кругом гремит музыка, на импровизированных площадках выступают артисты со всего Крыма, волами, запряженными в арбу, развозят вино крымского производства в громадных бочках. Управляют ими хохлы в широкополых соломенных капелюхах, расшитых красивых сорочках. Керченские и азовские, сидя в баркасах, опутанных сетями, торгуют рыбой на любой вкус. Цены на все виды продукции были низкие - регламентировались органами власти.
   С началом уборки урожая фруктов я увидел всю неприглядность вышестоящих хапуг. Каждое утро директор только тем и занимался, что составлял список "спецзаказов", полученных по телефону. Затем этот список (а он был внушительным, порой доходил до 40 душ) отдавался или агроному Михееву И., или прямо кладовщику Губской З. для исполнения. Приезжали за продукцией обычно не сами высокостоящие мордовороты, а их гонцы-шестерки. И вся продукция согласно наименованию и количества по списку "отпускалась" бесплатно. В иной день около склада скапливалось до двадцати машин, и каких машин? Даже машины иностранных марок были здесь в достатке. По характеристике автомашины можно было судить о высоте положения ее хозяина. А если судить по совести, то такого "хозяина" надо бы спустить с его высокого поста и поместить на нары. Обычно за продукцией съезжались к концу рабочего дня - бригадиры или учетчики в это время сдавали продукцию на склад. Обычно в это время мимо склада возвращались рабочие домой с работы, и открыто возмущались открытому воровству своего труда. Но, услышав откровенные возмущения рабочих, некоторые "клиенты" делали вид, что не слышат, другие же смотрели замороженными глазами куда-то в пустоту, а уж совсем наглые, криво, по блатному, по зековски ухмылялись - вроде молча, но выразительно с презрением говорили их физиономии: "Что вы там варнякаете еще, быдло?" В то же время директор Иванов В.И. гонялся за своими рабочими, и если обнаруживал, что рабочий несет домой 3-4 персика, яблока или еще какого другого фрукта ребятишкам, заставляя отнести и сдать на склад. Чаще всего рабочий выбрасывал продукты ему под ноги на землю и, проклиная его, уходил. Зато наутро следующего дня он бригадиру того рабочего делал разнос. Рабочие над его глупостью и тупостью смеялись в глаза, но он как бы этого не замечал. Как-то приехал в совхоз директор совхоза "Победа" Юнев, и я случайно зашел в кабинет директора, где они общались. Юнев когда-то работал в нашем совхозе экономистом. Директор обратился ко мне и с веселым юмором рассказал случай. Как-то он, т.е., директор, ехал на машине и увидел на другом склоне долины, где был расположен персиковый сад, двух воров. Он подъехал к конторе и Юневу (работающего тогда экономистом) сказал, чтобы он приехал на машине и поймал воров. Там сад охранял сторож-инвалид на костылях, но при нем была собака-овчарка по кличке Бонз. Эту собаку когда-то подарили совхозу пограничники, она была обучена на задержание преступников. Собака была на поводке. Юнев сориентировался, где примерно находятся преступники-воры и сказал сторожу, что он сейчас побежит к месту, где находились воры, а как я увижу их, то махну рукой - спускай собаку с поводка. Юнев побежал, заметил людей и, обернувшись в сторону сторожа, махнул рукой, а сам продолжал бежать. Сторож спустил овчарку с поводка и дал ей команду на задержание. Собака увидела бегущего человека - она не знала, что это экономист, а не вор, но команду выполнила безупречно. Лапами ударила Юнева по спине и опрокинула его, он пытался отстраниться от собаки, но она его крепко держала за руку до тех пор, пока сторож не приковылял и не освободил. Сторож и Юнев потом только осознали свой глупый поступок. А Юнев был в грязи, земля была мокрой от ночного дождя.
   Майя приняла виноградную бригаду от ушедшего по болезни бригадира Николая Михайловича.
   Ей также было трудно на первых порах, так как культура была мало знакома, а в институте по виноградарству читали лишь обзорные лекции. Но она быстро освоилась, и все было нормально лишь до сбора урожая. Когда она начала сдавать продукцию на склад, то у нее с кладовщиком получилась разница в весе сданного винограда. Она стала разбираться с кладовщиком, но та показала Майе записку от директора, где был указан недостающий вес, и сказала, что это "спецзаказ", который не учитывается при приеме на склад. Зина-кладовщик сказала это так, как само собой разумеющееся. Видно было, что этот пресловутый "спецзаказ" был ничем иным, как обыкновенная взятка за счет рабочих бригады. Ведь по окончании уборки подводились итоги выполнения плана. И по результатам годовой работы бригады производились начисления доплат и премий. Такая утечка продукции по "спецзаказам" производилась по всем бригадам, включая продукцию животноводства, и считалась нормой. А здесь какая-то Майя Исааковна потребовала оплаты за сданную налево продукцию и учесть эту продукцию в выполнение плана бригадой. Возник конфликт с директором, который подхватил главный агроном Губарь Б.М. - агроном по образованию и репаный хохол по происхождению - упертый и своенравный тип. Директор не прямо, но при большом скоплении рабочих вспоминал Майю, как полуеврейского происхождения человека, чем наносил оскорбление нашей семье. Тогда я включился в защиту семьи и сказал директору, что если еще раз я услышу подобный намек, то за себя не ручаюсь. Я начал с ним становиться в позу. Так, однажды на утренней планерке он, принимая "спецзаказы" агроному "по спецзаказам" Михееву, особо выделил фамилии заказчиков, сказав, чтобы он особенно обратил внимание на качество продукции: "Этим надо уделить особое внимание - они порядочные люди" На что я тут же среагировал: "Какие же они порядочные, если побираются, как попрошайки, обирая и без того нищих рабочих?" На что он вроде согласился и, ничего не сказав, только развел руками. Всем присутствующим на планерке в кабинете директора было давно понятно - почему Иванов, как директор, так долго сидит в этом кресле. Совхоз "Ягодный", имея весь набор сельскохозяйственных культур и продукции животноводства, был "кормушкой" для высокостоящих особей - алчных и бесстыжих.
   Со временем я начал вводить в совхозе полный хозрасчет во всех производственных подразделениях совхоза. Работа сложная, но нужная. Хозрасчет сулил большие выгоды, что не замедлило сказаться в дальнейшем на хозяйственной деятельности совхоза.
   В 1976 году меня трест в составе группы из нескольких экономистов направил в Киев в институт повышения квалификации на один месяц. Был месяц апрель, Киев был прекрасен - в зеленом весеннем цветении. Цвели на Крещатике каштаны. Мы в свободное от учебы время бывали во многих культурных местах города, а в этом древнем культурном центре Киевской Руси было что посмотреть.
   По приезду домой погрузился в аналитическую работу, и уже на другом уровне. Нам выделили в совхозе отдельный домик, где был неплохой приусадебный участок с огородом и садом. Завели кроликов. Они быстро расплодились - пришлось строить вольеры для молодняка. Проблема с мясом была решена, и кстати, в это время у нас побывало много гостей. Из России приезжала даже мама с внуком Андреем - сыном сестры Гали. В гости приезжала даже моя бабушка Наталья с двоюродной мне сестрой Галей - дочкой тети Зои. Я им показал Крым, и даже от Севастополя до Ялты прошли по морю на катере. Также гостили у нас всей семьей Полянские Виктор с Лидой. Мы также почти каждый год ездили в Курган во время отпуска.
   Еще весной у меня обострилась болезнь желудка, и я попал в больницу. Немного подлечили и вскоре дали курсовку в санаторий в Феодосию на 24 дня, где я заметно восстановил здоровье. С учебой в институте была сложность. Из Курганского сельскохозяйственного института я вначале перевелся во Всероссийский институт в Балашиху, а затем перевелся в Симферопольский сельскохозяйственный институт и даже проучился год, но затем осложнение со здоровьем и сложности в работе не позволили продолжить учебу, о чем я очень сожалею.
   Вову проводили в армию. Проводы были веселые - много было людей, особенно молодежи. Была теплая сухая осень, и столы были расставлены во дворе. В совхозе купили хорошую тушку барана. Спиртное Майя привезла от Павла Ив., ее бывшего сокурсника по институту. В это время он работал директором совхоза-завода и имел свой винзавод. Привезла за умеренную цену спирта, кальвадоса и вина. Так что всего было достаточно с остатком. Наутро подъехал совхозный автобус, чтобы отправить Вову в военкомат. Провожать до Симферопольского военкомата набрался полный автобус, и еще взяли на дорогу трехлитровый баллон водки и закуски. Проводили Вову - увезли служить в Грузию, в Тбилиси. Приехали домой, а там полный двор гостей - все еще продолжают проводы, командуют угощением женщины-соседки.
   Вова, еще, когда учился в школе в старших классах, подрабатывал в летние каникулы на тарном складе - делал тарные ящики под фрукты, где подружился с двумя стариками - они хвалили его за трудолюбие. Также он работал на складе - грузил легковесные ящики с фруктами, выполнял подсобные работы. За свой труд он получал неплохую зарплату. Перед уходом в армию он работал на телезаводе монтажником. Мастер-инструктор также хорошо отзывалась о его работе.
   А в производстве между директором и нами постоянно было напряжение. Директор с главным агрономом добились в тресте разрешения на списание всей площади виноградников, и все это было несмотря на то, что виноград имел более 50% рентабельности, особенно продажей в свежем виде через торговую сеть магазинов Симферополя. В результате этого головотяпства хозяйство теряло деньги, а Майя работу. С большой долей вероятности это был злой умысел даже в ущерб хозяйству. Ведь взамен этой отрасли, то есть виноградарству, ничего не было предложено. Я пытался воспрепятствовать этой глупой затее, но все было решено уже в тресте на самом высоком уровне. Поддержать меня на месте было некому, главный бухгалтер был новый, вместо уволившегося старого, да и женщина, что исполняла должность главного бухгалтера, была слабохарактерной, да и начинать работу конфликтом с директором не хотела. Бригадир Гайдамака, в бригаде которого был весь набор косточковых культур: персик, черешня, вишня, слива и прочее, как культуры высокорентабельные и пользующиеся высоким спросом в торговой сети, а значит имеющие высокую цену, - уволился. Чем тут же воспользовался главный агроном Губарь Б.М. и назначил бригадиром свою жену, тупую и ограниченную в производственных вопросах. Но под "мудрым" руководством мужа было создано преступное для воровства общество, в которое вошли кладовщик, экспедитор Куколо и постоянно закрепленный шофер с грузовой машиной для доставки продукции в торговую сеть - круг замкнулся.
   Я постоянно бывал в бригадах при уборке урожая. От рабочих слышал претензии о количестве собранной продукции и количестве продукции в зачете. Тогда я приказал сдавать мне наряды на работу в уборке фруктов ежедневно. Проблем в этом не было, в каждой бригаде был рабочий по учету, так что времени для этого было достаточно. Все стало понятно. Я сказал об этом директору, но, видно, зря, потому что они стали действовать более изощренно, но мер никаких не было принято. Я понял, что директор в одной с ворами упряжке. Только на нашу семью увеличился прессинг, а главный агроном Губарь уже зимой новую машину купил - неплохо торговала в осеннюю уборку урожая семейная пара - главный агроном и бригадир. Затем они "на свою зарплату", как вещала на всех перекрестках тупая жена главного агронома Ольга, и с помощью ее матери-пенсионерки купили цветной телевизор. Рабочие в открытую говорили о воровском сообществе. Нужно было вызывать ОБХСС, но у меня "рука не поднялась" - у них было двое детей, их было жаль. Да и они "пали на дно" - притаились, и доказать содеянное уже было невозможно.
   Со стороны директора были мелкие в нашу сторону даже не укусы, а покусы. Поскольку у меня в руках были все показатели хозяйственной деятельности, и я, анализируя хозяйственную деятельность производства, выявлял все просчеты и упущенные возможности директора и его приближенных на заседании бюро экономического анализа (председателем которого я являлся), а также на партсобрании, - я больно бил эту шушеру. Директор умышленно срывал заседанию бюро экономического анализа под разными предлогами. В это время пришел работать главным бухгалтером Пуртов Ю.. Молодой, грамотный и активный, но любитель выпить. В работе мы нашли быстро общий язык. Он потребовал провести полную ревизию хозяйства. Выявилось много нарушений в учете продукции и отчетности. Вскрылась недостача в бригаде животноводства - из 3500 основного поголовья овец не хватало 280 голов молодняка, а это уже криминал. Дело нужно было передавать в ОБХСС, но директор каким-то образом дело притормозил - видимо, люди из ведомства охраны государственной собственности тоже были "прикормлены" по полной. Просто было решено восстановить недостающее поголовье. Бригадир животноводства Чигидин А.И. поехал по овцеводческим хозяйствам степной приморской зоны Крыма и закупал ягнят, родившихся прошедшей зимой текущего года. А то, что закупленные ягнята были весом 6-8 кг, а исчезнувшие - 20-25 кг, то на это закрыли глаза, и дело "спустили на тормозах". "Трон" директора и судьба его приближенных были под угрозой, но, видно, сработали защитные средства, как взятки в виде "спецзаказов". Вот и борись с этой системой - это стена, о которую только лоб расшибешь.
   Первой не выдержала Майя. Она собрала шмотки, забрала ребятишек - Ольгу с Димкой - и уехала в село Пруды, где было расположено СПТУ. Она устроилась там мастером. У меня было такое настроение - бросить все и уехать ближе к своим в Курганскую область - я постоянно скучал по своим родным местам, и это преследовало меня всю жизнь. Но я подумал - а как дети? Кому они нужны? Кто их поддержит в трудную минуту? Никто. И я решил ехать в Пруды.
   В совхозе имени Семиренко, что расположен в Прудах, работы я не нашел и поехал в Чапаевку за 17 км от Прудов, и в совхозе Феодосийский на первом отделении в поселке Новый Мир получил должность агронома отделения. Отделение было большое: 300 га садов, 300 га виноградников, 50 га огорода овощей и два гектара теплиц. Животноводство отсутствует. Поселок Новый Мир большой. Жителей больше, чем на центральной усадьбе. Совхоз Феодосийский самый большой в районе, но плохо организован. В стадии строительства находится кролеферма на 5 миллионов голов кроликов, свиноферма на 5 тысяч голов свиней. Земли в обработке 12 тысяч га. Сады, виноградники и овощи - все на первом отделении, то есть в поселке Новый Мир. На отделении пять бригад. На утреннюю сходку приходят бригадиры, механик и прочие подсобные рабочие. Сады запущены - деревья не обрезались 2-3 года. Я поехал на консультацию в опорный пункт сельскохозяйственного института, что находится в селе Пруды, на консультацию по обрезке запущенных садов. Пригласил для консультации на отделение. Решено было резать деревья основательно, даже в ущерб урожаю. Пришлось очень сильно травмировать деревья, но выхода не было. Работал напряженно, от управляющего, как агронома, помощи не было. Он проводил планерку утром и смывался, не знаю куда. А тут весной на 9 мая со мной случилась неприятность. Вечером 8-го мая я запускал дождевалки и уже затемно направился в общежитие - квартиры не было, только еще строился домик. Уже на меже поля перепрыгнул через ороситель, и у меня пересекло спину режущей болью. Еле доплелся до общежития. Наутро боль еще больше усилилась. Я позвал коменданта общежития и сказал, чтобы меня отправили в больницу. В больнице я пробыл более 20 дней. В это время нужно было заложить молодой яблоневый сад, но сорта саженцев по сортам на хранение в прикопку закладывал я. Высаживать же нужно было по рядам согласно их физиологическим особенностям. Ко мне в больницу приехал управляющий Жилин А.В. и просил отпустить меня на несколько часов в совхоз. Несмотря на то, что я уже понемногу двигался на ногах, доктор был против. Тогда я осторожно покинул территорию больницы и в больничном халате смылся. Заехали в общежитие, где я переоделся, и на поле произвел все, что нужно. По выходе из больницы снова включился в работу с раннего утра до позднего вечера. А тут еще управляющий ушел в очередной отпуск, а затем, как заочник, уехал на сессию. Нагрузка вообще вся легла на меня. Кроме полевых работ, были еще и подсобные производства: столовая, детсад, баня и прочее. Я просил директора, чтобы дал кого-нибудь из специалистов в помощники. Он дал мне молодого, здорового, грамотного, на ужасно ленивого человека - Петю.
   Лето катилось к осени, началась уборка урожая - ранних сортов черешни, вишни. Из Москвы на помощь в уборке урожая прибыло две группы школьников 10-х классов. Петю директор готовил на должность управляющего на второе отделение в поселке Присивашное, что в 17 км от центральной усадьбы, взамен уходящей в декретный отпуск Плотниковой Г.В.. Уже был подписан приказ на перспективу с назначением Пети на должность. По приказу о назначении оставались считанные дни, но тут произошло непредвиденное. Как-то утром, в семь часов, когда проводил планерку с бригадирами, внезапно буквально врывается в кабинет, злой, как черт, директор совхоза Вайсман Л. Г. и выгоняет из кабинета всех присутствующих на планерке. И, обращаясь ко мне, кричит: "Ты кого мне подсунул, проститутку?!" Я, ничего не понимая, спросил: "Какую проститутку?" Он спросил: "Где Петя? Где приказ о его назначении?" Я вынул из-под стекла, что на столе, приказ, что подписан им же, директором. Он взял его и разорвал на клочья, и опять со злостью спросил: "Где Петя?" Я ответил, что он еще не приехал, ведь здесь ему негде жить, и поэтому он приезжает с опозданием из Прудов. Тогда директор со злостью, обращаясь ко мне, говорит: "Ты поедешь управляющим во второе отделение!" На что я ответил, что недавно подал заявление работать агрономом, и потом у меня есть семья.
   Он спросил, где семья, и сказал, что поедет к Майе и будет с ней разговаривать. Меня задело за живое, что с моим мнением никто не считается. А что со мной считаться? Ведь я член КПСС, то есть пешка, куда надо, туда и передвинут от имени партии.
   Вова, еще, когда переехали жить в Пруды, приезжал в отпуск из армии. Но в Прудах он мало находился, а все больше в бывшем, еще не заселенном доме совхоза "Ягодный" - там было много у него друзей. Майя, когда Вова уходил в армию, закопала в землю под грушу трехлитровый баллон чистого спирта. Мы с ним поехали в "Ягодный" и по Маиным ориентирам нашли его. В подвале было полно овощной консервированной закуски, и они с ребятами отпраздновали встречу.
   Затем я проводил Вову в аэропорт, и он улетел дослуживать в Грузию на турецкую границу.
   Директор Вайсман в Прудах встретился с Майей и, наобещав ей три короба сказок, получил согласие на переезд. А с Петей получилась неприятность. Он, за неимением жилплощади в совхозе Феодосийский, жил с женой и маленьким ребенком в Прудах. Домой ездил на мотоцикле. Но тут его бес попутал. Он связался с молодой учительницей, что из Москвы с учениками приехала на уборку фруктов. Ребята были взрослые - 10-й класс. Они или из-за ревности к молодой учительнице, или из-за неучтивости к ним со стороны Пети (а он по характеру был высокомерным), вечером, когда ему нужно было ехать домой, налили в бензобак мотоцикла молока. Конечно, он уехать не смог, и эта шутка сразу получила в деревне огласку и, конечно, нашлись "доброжелатели", чтобы шепнуть директору. Вот директор и взбесился.
   Переехали жить в село Присивашное в квартиру, которая нас ни с какой стороны не устраивала - дом стоял как кол в степи - не было не только приусадебного участка, даже не было и хоздвора. А дом, что был построен для управляющего, занимал агроном. Директор пообещал "бросить" строителей на постройку приличного дома для нас, но это обещание осталось у него на языке. Майе обещал соответствующую ее образованию работу, а назначил заведующей детсадом.
   И вообще, поселение Присивашное, как потом выяснилось, признано районным начальством, с молчаливого согласия директора совхоза, непрестижным. Видимо, у того, кто принимал такое решение, мозги ссохлись. На отделении содержалось 3500 голов молодняка крупного рогатого скота и коров, имелось 3 тысячи га земли в обработке. Но в связи с "не перспективностью" не строилось жилье и не улучшалось ремонтом. Фермы на животноводстве доживали свой век, новые не строились, а старые обветшали. Жилье не только не строилось, даже два двухквартирных дома были заброшены - требовался капитальный ремонт. Рабочих катастрофически не хватало, особенно в животноводстве. Случалось часто, что коров доить посылали по наряду разных людей. Дороги на улицах разбиты - колеи в колено глубиной, все заросло бурьяном в человеческий рост, у входа в магазин такая яма, что там грязь не просыхала даже в жаркие дни. Тракторами, особенно гусеничными, без разбора ездят по улицам, особенно в дождливую погоду. Вся земля с дороги остается на гусеницах тракторов.
   Я по наряду посылал мужиков скашивать сорняки вдоль заборов. С первого отделения привезли нелегально четыре тонны шпалерной для винограда проволоки, взамен выданной им проданной за очень низкую цену пшеницы, которая была засыпана в склад во время уборки урожая неучтенной, то есть нелегально. Процветало воровство. Люди держали животных: коров, молодняк крупного рогатого скота, свиней, и тем количеством зерна, что выделялось, скотину не прокормить, значит - воровали с фермы. Я согласовал с директором продажу рабочим комбикорма для скота, а не имеющим коров - молока и изредка, особенно к праздникам, - мяса.
   Построили ларек для реализации продукции. Продавали продукцию по себестоимости. Главный бухгалтер (дубина) был категорически против такого нововведения - как будто воровство с фермы этого продукта приносит доход! Да и воровство на ферме в ущерб продуктивности скота.
   Вскоре я познакомился с двумя шоферами, которые возили гравий из-под Старого Крыма на ЗИЛах в совхоз. Эти машины были из автопарка нашего треста. В техникуме гидромелиорации я договорился, что на отделении они поработают автогрейдерами. Когда они спрофилировали проезжую часть улиц - ребята на самосвалах начали засыпать дорогу гравием и делали ежедневно по одному или два рейса. Я им подписывал товарно-транспортные накладные, а центральная бухгалтерия оплачивала. А когда оплата за доставку гравия достигла внушительных размеров, главный бухгалтер кинулся к директору с жалобой на меня на мое самоуправство. Директор жестко среагировал и по телефону приказал мне прекратить самоуправство, добавив, что совхоз без штанов оставлю. На что я ответил, что совхоз и так "без штанов", а то, что поселок неперспективный, то люди еще живые и вы их, надеюсь, не будете уничтожать вместе с поселком, а наше отделение даст достаточно продукции, выполняя все плановые задания, чтобы жить достойно. На что директор ничего не ответил. Но завоз гравия прекратил.
   Проволоку, что привезли с отделения N 1, я стал распределять по остронуждающимся, у кого не было заборов, но предварительно проверив, чтобы в усадьбе не было сорняков. Получившие проволоку вязали из нее сетку и ставили заборы на привезенные с отделения N 1 бракованные бетонные колья. Отделение преображалось на глазах. И люди как-то стали аккуратнее и веселее выглядеть.
   Качественно и в срок провели посев озимых. Подремонтировали животноводческие помещения - приготовились к зимовке скота. При посеве экспериментальными сеялками-культиваторами был допущен брак по вине агронома Анищенко, но на заседание госпартконтролькой комиссии вызвали меня и оштрафовали на 100 рублей, мотивируя тем, что агроном молодой и после института работает всего два года, и я должен его учить. Спорить было бесполезно.
   Поздней осенью как-то утром я проводил наряд на работу рабочих. Время было: начало восьмого утра. Голоса в коридоре конторы что-то замолкли, и знакомый голос спрашивает меня. И вдруг в кабинет заходит сын Вова, стройный, высокий, красивый, в аккуратной парадной военной форме и, приложив руку к козырьку фуражки, докладывает: "Прибыл в запас по окончании службы в СА!" Я встал, за мной встали все присутствующие - была торжественная минута. Была пятница - еженедельная планерка у директора. Я позвонил директору и сообщил ему, что пришел с армии сын, и хотел бы не ехать на планерку, но получил отказ. По окончании планерки директор от имени всех присутствующих поздравил меня с прибытием сына. Когда вечером мы собрались за скромным столом отпраздновать прибытие Вовы домой, приехал с поздравлениями директор с супругой.
   В декабре 1978 года мы с Вовой уехали в Курган. Выехали из Крыма, было тепло + 16o, а через трое суток, когда приехали в Курган, было за -30o. Пока мы там гостили, морозы достигли за -60о. Затем, после празднования Нового Года, а именно 6-го января, ушла из жизни мама. Это был такой удар для всех нас. Я долго не мог прийти в себя от этого несчастья.
   Вова по весне поступил на курсы шоферов и по окончании курсов устроился работать в поселке Советский.
   Зимой 1979 - 80 годов выпали большие испытания. В феврале была большая снежная буря, снегом забило все электрощиты и вывело из строя трансформаторы. Фермы и поселок погрузились во тьму. Фермы занесло по крыши. Ни пройти, ни проехать. Маломощный бульдозер не справлялся со снежными заносами - сугробы достигали двух и более метров. Подъездные пути были также забиты снегом. Скот стоял в помещениях голодный и без воды. Связи с дирекцией не было - была нарушена телефонная связь, рация не работала при отсутствии электричества. Помощи ждать было неоткуда. Дороги перемело высокими сугробами. Тогда я на гусеничном тракторе пробился в соседний колхоз, где работал толковый председатель, и попросил у него помощи. Он выделил в помощь тяжелый трактор Т-100 с лопатой, и он расчистил все дороги. Затем пробили дороги до поселка Советский и приехали с центральной усадьбы электрики, но достать трансформаторы взамен сгоревших была проблема. На речке разбили лед и поочередно группами гоняли скот на водопой.
   А так повседневная забота, работа: то кто-то с кем-то по соседству поспорил из-за каких-то мелочей, то подрались супруги, то водопровод прорвало, то провода электрические груженные высоко сеном транспортные тележки порвали, и прочее, и прочее. Уже о животноводстве и говорить нечего. Каждый день или падеж, или не подоенная группа коров, или не подвезли корма из-за поломки механизмов. Но самое "убойное" - это пьянка. Были случаи, когда тракторы валялись кверху колесами-гусеницами, сбивались электрические опоры и прочее. И все это проходило через управляющего отделением, за все я был в ответе. Правда, хорошо, что во все время моей работы не было человеческих жертв и серьезных травм. Процветало воровство. Воровали в основном корм с ферм, но были случаи воровства семенного зерна с посева и зерна из-под комбайнов на уборке хлебов, несмотря на жесткий контроль. Милицию я никогда не вызывал - все проступки исправлял "домашними средствами". А тут еще случилась беда - на животноводстве объявился очаг бешенства. Животных покусали зараженные лисы. Это было ЧП областного масштаба. Перекрыты все пути-дороги. Установлены дезобарьеры, шлагбаумы, посты. Охотники отстреливали бешеных животных, затем их на металлических листах свозили тракторами к местам утилизации. Круглые сутки горели трупы животных. К местам утилизации была поставлена цистерна с дизтопливом. Но самое главное - люди. Рабочие не хотели идти на работу, где приходилось находиться в контакте с животными, а среди животных в единичных случаях выделялись больные. Это было опасно, несмотря на все меры предосторожности. А самое главное, пожалуй, - это профилактические меры от заражения - целая серия уколов в живот. Отчего на животе образовывались опухоли и было болезненное состояние человека.
   Людей не хватало. Со стороны, с других отделений, за исключением ветеринарных работников, привлекать запрещалось. Пришлось привлекать молодежь, не состоящую в штате совхоза, что категорически запрещалось. В случае какого-либо заболевания, даже не связанного с бешенством, из числа привлеченных молодых ребят - мне неминуемо "светила" тюрьма, но положение было критическое, и я шел на такой риск. Родители ребят не пускали на работу - боялись заражения, хотя риск был минимальный, но все же был, несмотря на строгие профилактические мероприятия. А тут мой сын Дима подкинул мне задачку. Как-то утром я обходил с ветеринаром группы молодняка животных, увидел около загона Диму. Подошел к нему и спросил: "А ты что тут делаешь?" Он сказал, что бригадир попросил поработать, и он уже второй день на работе. Я его спросил: "Ты хоть понимаешь, чему ты подвергаешь себя, какой опасности?" Спорить с ним было бесполезно, да и поздно - он уже двое суток находился в зараженной зоне, а значит, попал на уколы и был с целью профилактики помещен в районную больницу и вместе с ним несколько молодых ребят и взрослых. Я ежедневно находился в зараженной зоне, но не попал под профилактические мероприятия со стороны медицины - мы вместе с районными и совхозными ветеринарами дезинфицировали спиртом незащищенные места тела, включая горло - поэтому не думали о заразе.
   На посеве озимых наше отделение всегда было передовым. Укладывались в оптимальные сроки и с высоким качеством, поэтому за первое место получали переходящее знамя. На животноводстве удои на коров в нашем отделении были в первых местах в районе. Привесы молодняка крупного рогатого скота были средние из-за плохой кормовой базы.
   В 1979 году Оля работала завклубом на отделении. Она окончила среднюю школу. Познакомилась с Сергеем Китаевым из соседнего села Урожайное и жила с ним гражданским браком, в 1980 году в феврале у них родился сын Руслан. Она жила в семье мужа Сергея, но брак оказался недолговечным. По вине Сергея, да и не в меньшей степени его родителей их брак распался. Через непродолжительное время она уехала в Москву.
   В 1980 году сын Вова женился на местной девушке Демидович Раисе Ивановне, в феврале 1981 года у них родился сын Виктор. Вова работал шофером, а Рая работала учетчиком. Жили они отдельно в небольшом домике.
   У меня на работе были конфликты в основном с дирекцией из-за поголовного воровства специалистами совхоза. Так, поступающая с отделения продукция на центральное отделение имела "утечку" неизвестно куда, и не найти концов - все было спрятано с профессиональной аккуратностью. Мало того, что они воровали со складов на центральном отделении поселка Чапаевки, так они набирались наглости воровать на нашем отделении. Так, главный экономист совхоза Смирнов своей машиной заезжал нагло в склад и грузил мешки с зерном. Я его предупредил, чтобы я его здесь с подобным вояжем больше не видел, а кладовщику-завхозу сказал, что выгоню с работы и дело передам в ОБХСС. Такое же воровство было и в животноводстве, воровали все, от комбикорма, молока, молочных бидонов до телят крупного рогатого скота. Воровали все - от рабочего, учетчика до бригадиров, но в основном большими партиями воровали люди, наделенные властью.
   И, конечно, многие были недовольны мной, но рабочие отделения, в основном, люди честные, поддерживали меня в борьбе с хапугами, которые развращали общество, находясь при должностях.
   И, как результат моей деятельности в наведении должного порядка, что некоторым, особенно должностным лицам, не нравилось, - посыпались кляузы-анонимки на меня директору. Начались склоки. Директор верил (или делал вид, что верит) этим грязным пасквилям, у нас с ним начались частые стычки. Я поехал на центральное отделение и бросил заявление на увольнение, но секретарша сказала, чтобы я сам зашел к директору на собеседование - я не пошел и был уволен. Работать устроился гидротехником в учхоз при техникуме гидромелиорации в Советском. И каждый день ездил на мотоцикле 4 км на работу. Освоился с работой, в моем хозяйстве было четыре дождевальные машины "Фрегат" и две ДДА-100. Отработал два сезона. И вот как-то в воскресенье подъехали ко мне домой управляющий отделением Подкопаев А.М. и зам. директора Жилин А. В. с предложением от директора совхоза Вайсмана Л. Гр. Принять бригаду молодняка крупного рогатого скота. Объяснили мне, что бригадир Кокоулин В. Ф. бросил на произвол судьбы бригаду - 3000 голов молодняка крупного рогатого скота и исчез. В связи с разладом в семье. В бригаде начался падеж скота, и уже 12 голов пало, и каждый день продолжается падеж 1-2 головы. Они сыграли на моих чувствах, знали, что бригадир Виктор был мне хороший товарищ, и я его уважал. Но бригада была очень тяжелая. Содержание животных было в примитивных помещениях, а кормами были плохо обеспечены, и содержание животных, особенно в зимнее время, было очень затруднительно. На их предложение я им посоветовал найти бригадира среди коллектива отделения, даже назвал фамилии грамотных кандидатур, которые писали на меня кляузы. Но они ответили, что кляузы писать легче, чем работать. Я понимал, что время работает против Виктора Федоровича, и что оно может кончиться. Я согласился принять "аварийную" бригаду. Они поехали до директора техникума Чкан В. М. и согласовали мое увольнение без положенных дней отработки.
   Бригада была очень трудная. Покрытие падежа молодняка была за счет отела молодых телок, которых было около 200 голов. Их своевременно не отправляли на 3-е отделение - негде было их там размещать. И при большой скученности нетели приносили телят прямо в загоне, и телят затаптывали в грязь. Смотреть на это было ужасно. К кому только я не обращался. С управляющим Подкопаевым доходило до горячего - он даже пытался меня ударить. Зная, что в бригаде идет падеж молодняка, он назначил срочную ревизию поголовья. Но у меня был всегда задел за счет неучтенных нетелей, то есть лишнее поголовье. Как и на тот раз при ревизии у меня в бригаде оказалось семь голов лишних. Узнав об этом, управляющий стал ко мне добреньким и предложил, ворюга, продать лишние головы, не вновь родившихся телят, а, за счет пересортицы в возрастных группах, - взрослые головы. Я категорически отказался, на что он заметил, что плохой я хозяин, что не использую такую возможность.
   Затем я заявил, что соглашался поработать бригадиром год-полтора, пока не подберут нужного человека на бригаду, а проработал уже более двух лет. Бригаду передали вновь прибывшему Землянскому, такому шустрому "товарищу", что через полгода у него из бригады исчезло девять взрослых телок, но это дело все затерли и списали как-то и куда-то. Затем я работал мастером-наладчиком на тракторном отделении, замещал управляющего при его длительной болезни и на время отпуска.
   В это время началась рекультивация пахотных земель на отделении. Подготовлено было тысячу га пашни под полив высокопроизводительными дождевальными машинами "Кубань". Обслуживание их передали в Советскую оросительную систему. Подбирали надежные кадры для их обслуживания. Я пытался перейти в эту группу по подготовке операторов дождевальных машин, но директор совхоза Кириченко воспротивился - не отпустил. Ребята уехали на учебу в Саратов на три месяца. Машины были сложные и требовали соответствующей подготовки. С началом сезона полива я часто выезжал на поле мотоциклом и любовался работой дождевальных машин. "Через голову" директора совхоза я обратился к начальнику СУОС Василевскому В. И., чтобы перейти работать на дождевальную машину, и он договорился с директором совхоза о переводе меня из совхоза в СУОС. Мою пятую по счету машину "Кубань" начали монтировать, и я принимал активное участие в этом. Машина была конструкции последнего образца и выгодно отличалась от предыдущих марок. Сезон полива начал с небольших неполадок, но ребята-монтажники все устранили и мне подарили много запчастей, особенно по электроприборам. Последующие годы я отлично справлялся со своей работой. По результатам сезонных работ у меня не было ни одной аварийной остановки - за что я получал почетные грамоты. Я отдыхал на работе и был доволен тем, что работа зависела только от меня, и я работал, как всегда, на совесть, и видел результаты своего труда. Когда начало разваливаться государство и Украина стала "самостийной", начало все рушиться, у меня сократили оператора Хомутимина Ю. П., и мне пришлось "напрягаться" на работе. Иногда работал по 3-5 суток без перерыва - я в то время был настолько утомлен, что терял ориентацию во времени. Но зато по 2-3 суток был отдых, и я почти каждый день проводил на Сиваше на рыбалке - была у меня хорошая надежная лодка "Крым" с мотором.
   Рыбалка - это азартное мероприятие, и к осенней рыбалке весь наш поселок готовится как к каким-то особым мероприятиям. Вначале выезжают рыбаки-разведчики. В это время готовятся лодки, а снасти особенно настраиваются с особенным вниманием. Я, как заядлый рыбак и азартный в этом мероприятии, держусь до последнего, хотя поступили сведения о начале клева. Привожу в порядок домашнее хозяйство, потому что с началом массового клева для меня ничего не существует, кроме рыбалки. Отработав 2-3 суток на поливе, я 2-3 суток отдыхаю. Поскольку в нашем поселке я выл ведущим рыбаком, то меня "травят" разговорами о рыбе наши рыбаки. Но стоит мне сходить на море - я теряю сон и жду свободного от работы "окна", чтобы выйти в соленые воды Сиваша.
   Обычно на ловлю бычка выезжали на ночь. Выезжали на море за 2-3 часа до заката солнца, и я всегда удивлялся началу клева бычка. До заката был очень слабый клев. Рыбаки на лодках замирали в ожидании клева, а лодок на море выходило до 60 единиц. Но как только солнце коснулось горизонта - все рыбаки ожили: начался клев, да клев такой, что успеваешь только закидывать удочку. И до 12-ти ночи ловили до 25 кг, а ограничение было - не более 5 кг. В это время налетал рыбнадзор с вооруженными автоматами омоновцами, и за каждый лишний сверх пяти кг хвостик налагался штраф три рубля. Я дважды наказывался штрафом за свой азарт. Большую часть рыбы забирали себе "для реализации ее в пользу государства" члены этого налета. Сиваш хотя и называют гнилым морем, но в той лагуне, где мы ловили рыбу, он был чистый, а с приходом днепровской воды он опреснялся за счет сбросов при поливе сельскохозяйственных культур, а также большой сброс был с рисовых чеков.
   С приходом власти "самостийников" началась "демократизация" государства Украина. Разрушались все государственные объекты. Массовое воровство и разбой. С фермы пропадало до 30 голов молодняка крупного рогатого скота, и даже воровали коров, и они бесследно исчезали. Милиция не ловила преступников - поскольку сама "крышевала" их. Кто их будет искать, если из Симферополя вертолетом прилетали "охотники" и из автоматов расстреливали кабанов на Сиваше. Был полный беспредел.
   При достижении мною пенсионного возраста мне предложили написать заявление на увольнение из совхоза. Вот и весь мой 43-летний трудовой стаж окончился тупиком, и я стал живым трупом. Вскоре начались демократические преобразования. Нужно было выбрать управляющего отделением. Директор совхозя Кириченко привез на отделение живущего в Советском кандидата на должность управляющего отделением. Собрали сход граждан. Я об этом не знал, так как редко выходил из дома. Но пришел человек с приглашением меня на сход. Начались выборы. Директор выступил с характеристикой привезенного "кота в мешке". После его хвалебной характеристики народ угрюмо молчал. Затем директор просил высказать людям свое мнение. Выступил молодой человек и сказал: "Зачем нам искать чужого человека, у нас есть свой - это Митрич, вот его и выберем, мы его знаем!" Митричем звали в нашем поселке меня. Народ одобрительно зашумел. Тогда я встал и сказал, что я свое отработал и сейчас на пенсии, нужно в наше трудное время выбирать молодого человека и активного. С этими словами я вышел из конторы, и за мной вышли все люди. Через 2-3 года новый управляющий "помог разграбить отделение", и оно как административная единица перестало существовать. Пенсию нам платили "богатую": я получал ровно 5 миллионов купонов, а Майя на 150 тысяч меньше. Затем миллионы сократили до минимума, и мы по новому исчислению получали по 50 гривень каждый, и то ежемесячно не полную ставку, а то по 40%, а то по 60% от ставки. Жить стало невмоготу. Поля зарастали бурьяном, животноводство шло под нож за какие-то долги. Мы еще держали корову. Сепарировали молоко, и Майя ездила на рынок продавать сливки, а с рынка привозила ведро пшеницы, чтобы накормить кур и получить яйцо.

(31.07.2008 г.)

   На этом воспоминания заканчиваются.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ,
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"