По другому и не скажешь. Припомнилась - и всё. Ни с того, ни с чего. Без всяких причин.
Был выходной день. Я стоял у окна и смотрел на заснеженную землю. Ночью мела метель, и земля превратилась в белую равнину. Одинокие прохожие с трудом пробивались по глубокому снегу, отворачиваясь и закрываясь от ещё не стихшего ветра, который рвал с ровного поля неокрепшие в массе снежинки и скручивал их в белые вихри. Что - то далёкое, приятно грустное, всколыхнулось в глубине затуманенного временем сознания и выплеснулось.Мне ясно представилось заснеженное поле, позёмка, стог сена на опушке леса, лыжи и ружьё, прикорнувшие с подветренной стороны, и я со своей собакой Джульбой сижу в очищенном от снега сене и делю на двоих нехитрый обед однодневного странствия. Собака лежит рядом, спокойно, без нетерпения ждёт, когда я закончу вскрывать консервы, резать хлеб, колбасу... Разделив всё поровну, я на газете кладу еду перед Джульбой и говорю: "Начнём, пожалуй!" Не вставая, чуть пододвинувшись, собака, тщательно пережёвывая, съедает сначала колбасу, потом консервы и закусывает хлебом. Делает это всё значительно быстрее меня, отползает в сторону и отворачивается. Она не наелась, ей трудно смотреть на меня, а просить совестно. Она видела, что разделил я еду поровну. "Жулик", - тихонько зову я её. Она открывает один глаз. - "Хочешь ещё? Да". Она моргает коричневым глазом и отворачивается. "Иди ко мне". Джульба встаёт, подходит. Я обнимаю её, она прижимается и мы, согреваясь вместе, доедаем остатки колбасы и дремлем в приятном расслаблении после длительного перехода.
Мне было лет десять, одиннадцать. Я жил с родителями в маленьком тихом городке, вокруг которого с двух сторон подступал лес, с двух других, среди оврагов поросших кустарником, сменяя друг друга, гнездились хутора и сёла. В лесах жили звери и птицы, в полях бегали зайцы. И каждый второй мальчишка в душе был охотник. Любимыми развлечениями мальчишек и зимой и летом были лесные прогулки, где устраивались военные игры. Время было послевоенное. Немногочисленные книги про войну зачитывались до истирания букв. А ещё было кино. И среди фильмов - "Джульбарс". Пацаны с ума посходили от этой собаки. В то время было не до собак. Часто самим не хватало даже хлеба. И в наших мальчишеских головах мечты о собаках были несбыточными. На соседней улице у одного шофёра была немецкая овчарка. После очередного просмотра фильма о Джульбарсе, пацаны часами просиживали перед забором, за которым, лениво прохаживаясь и гремя цепью, равнодушно смотрел на нас мощный свирепый зверь, от рычания которого сжимались наши маленькие сердечки. Мы до хрипоты спорили, кого из нас он сшибёт ударом лапы, сколько взрослых надо, чтобы его победить, и уходили только тогда, когда выходил хозяин и обещал задать нам трёпку.
Тот памятный для меня день остался ярчайшим воспоминанием полноты счастья. Была заснеженная осень. И был выходной день, наверное, воскресенье. Я спал, когда почувствовал, что мне на шею опустилось что- то пушистое, а на лице своём ощутил частое горячее дыхание и ещё что - то мокрое, шершавое на щеке. Я открыл глаза. У постели стоял отец. А у меня на груди копошился какой-то тёмный тёплый комочек, который что-то искал, нюхал, шебутился и пытался найти себе местечко. Я схватил его в руки и прижал к лицу. Маленький щенок искал свою маму, щурился и пищал. Я кинулся к отцу на шею и ещё долго беспрекословно выполнял любое его поручение - указание...
Щенок оказался самкой. Я не знал и не хотел собачьего имени кроме Джульбарса. Мой старший брат, который был взрослым для меня в ту пору, посоветовал назвать щенка Джульбой. Это было что-то. И противоречие, разрушающее всю мою радость, исчезло. Я гордо стоял рядом со щенком, который глотал подслащённую воду, и хрустел чёрствыми корочками ещё не зная, что есть на свете пища более достойная его способностей.
Джульба спала рядом с моей постелью. Первые дни я был настолько взволнован, что просыпался от её малейшего писка и вскакивал, то меняя воду, то доставал припрятанный кусочек хлеба. Я почти позабыл своих друзей, а если они заходили ко мне, выносил щенка и тот, весёлый и довольный общим вниманием, выделывал такие фортели, что все мы покатывались от смеха и удовольствия.
Джульба не имела почтенных родителей. Мать была симпатичной дворнягой, отец остался неизвестным. Но росла она преотлично и к весне вытянулась в собаку среднего размера. Чёрная сверху, с бело-рыжим передником на груди и серыми кончиками лап, Джульба неслась стрелой на мой зов, кидалась с разбега на грудь. Я часто падал от её напора, и мы возились с ней на земле довольные и весёлые. Большие уши у неё стояли топориком, когда она слушала меня, и опускались, когда ей что-то надоедало в моих разговорах. Той весной я пережил три ужасных дня. До сих пор я не знаю с чем их сравнить. Но что-то похожее испытал, когда потерял любимого человека. А тогда я не знал, что может быть хуже случившегося. Джульба пропала.
Я метался по переулкам, заглядывал в каждый двор, кричал, плакал и уже не помню, как успокаивали меня родители. Джульбы не было. Я заболел. Меня трясла какая-то лихорадка, и в бреду я звал Джульбу. На четвёртый день Джульба примчалась с обрывком верёвки на шее, кинулась ко мне и что-то скулила, скулила, видимо передавая мне свою тоску. Я целовал её в горячую морду, обнимал и успокоившись, уснул в обнимку вместе с ней. Никто дома не сказал мне ни слова за то, что я сплю с собакой. К утру болезнь моя пошла на убыль. Джульба успокоилась и прыгала на всех домашних, радуясь и ласкаясь.
Обучать собаку разным хитрым командам я не умел. А кроме меня ей никто не занимался. И всё же очень быстро Джульба научилась здороваться правой лапой, сидеть, вставать, бежать по команде. Как она научилась понимать меня, мне и сейчас неясно. Я только помню взгляд её умных глаз, когда она смотрела на меня и, казалось, говорила: "Ну, скажи, что тебе хочется, а я уж постараюсь". Так мы с ней и жили, почти не расставаясь. Что она делала, пока я ходил в школу - не знаю. Но после школы Джульба не отходила от меня. Если я был занят, она грустила, но молчала. Но стоило мне подмигнуть, как она вскакивала, тихо повизгивала, бежала к дверям, обратно, хваталась зубами за мою одежду и тащила на улицу гулять.
Когда ей было около года, мой брат взял на охоту нас обоих. С Джульбой творилось что-то невероятное. Новый мир открылся перед ней, и она носилась по кустам и болотам, спугивая уток, и прочую болотную живность; где-то нашла зайца и гонялась за ним по всему урочищу. Выскакивала на минуту к нам, улыбалась белозубым ртом, визжала и, просительно взглянув, снова скрывалась. Бедная Джульба. Она не понимала, что в дальних походах надо беречь силы. К вечеру она настолько убегалась, что почти не могла идти. Уже не отходя от нас ни на шаг, она плелась, спотыкаясь всеми четырьмя лапами и ложилась, как только такая возможность появлялась. И когда на исходе пути из леса неожиданно прямо перед нами даже не выскочил, а вышел заяц и неторопливо поковылял через полянку, Джульба тоскливо повела мордой в его сторону и отвернулась. Ей было ни до чего.
С этого дня Джульба стала охотницей. Она не была такой быстрой, чтобы догнать зайца, но ей очень нравилось погонять ёго. Она не умела делать "стойку" на птицу, но радостно тявкала, когда чувствовала её. Ничто не стоило ей сплавать за подбитой уткой или облаять бурундука. Она вся расцветала, очутившись в лесу и, окрепнув, стала неутомимой.
Я подрос и тоже стал охотником. Вместе с Джульбой я скитался по лесу зимой и летом, весной и осенью. Непогода нас не пугала. Лесные тропинки в округе стали знакомы, как родная улица. Проходя по лесу, везде встречал я что-нибудь знакомое, памятное. Джульба тоже прекрасно ориентировалась и, бывало, мы часами не видели друг друга в лесу и неожиданно встречались на какой-то полянке к великому удовольствию обоих. Обычно она выскакивала на меня с лёгким рычанием, как бы сердясь за то, что я её не зову и не подаю голос. А я её обзывал проказницей и вертопрахом, который забыл о друге ради своих удовольствий. Она обижалась и начинала лаять. Я вынимал кусочек сахара. Лай прекращался и мгновенно. Джульба вставала передними лапами мне на грудь, заглядывала в глаза. Сахар она любила больше, чем колбасу.
Только один раз мы потерялись. Был хмурый осенний день. С перерывами моросил дождь. Мы потерялись в мелком березняке, и Джульбу проглотило мокрое безмолвие. Время перешло пору привала и обеда. А в обед мы встречались обязательно. Не успевал я присесть на удобное место и раскрыть сумку, как рядом трещали кусты. Это мой зверёныш напропалую ломился ко мне. А в этот раз Джульбы не было. Я свистел, кричал: нет! Было немного грустно. Живность вся попряталась, мокрые опавшие листья тихо проминались под ногами, с капюшона скатывалась редкими крупными каплями вода. День начинал клониться к вечеру, когда я вышел на широкую прямую просеку. Вдали на просеке по направлению к дому мелькало тёмное пятно. Кричать было бесполезно. Я выстрелил в воздух. Пятно остановилось и затем с невероятной быстротой полетело ко мне. Отчаявшаяся найти хозяина, собака с разбега прыгнула на меня, мне пришлось поймать её на руки и мы повалились на землю. Сердечко её колотилось так сильно, что я боялся, как бы оно не выскочило из груди и мне пришлось несколько минут нашёптывать ей всякие ласковые слова, пока бедное животное не успокоилось. Собака так радовалась, так ласкалась, с такой любовью смотрела на меня, что мне и сейчас кажется, что более верного друга у меня не было из всего живущего на земле. Я тогда был студентом, уже был взрослым и в рюкзаке носил четвертинку на всякий случай. Успокоив Джульбу, я накормил её и отдал весь запас сахара, а сам выпил с ней на брудершафт, поцеловав в мокрую морду.
О! Она всё понимала.
Джульба прожила у нас десять лет. Когда я стал студентом, и надолго уезжал, она в день отъезда ходила грустная или сидела и смотрела молча, как я собираюсь. Я, прощаясь, тряс её добрые лапы, а она моргала и молчала. Но сколько радости было в её уже глуховатом лае, когда она встречала меня у калитки при возвращении на каникулы...
В один из моих приездов Джульба меня не встретила. Она была очень доверчива к людям. И когда она одна ходила гулять в лес, на опушке так любимого ею леса, Джульбу застрелил пьяный ухарь, хваставшийся перед такими же друзьями новым ружьём.