- Сегодня, эта, на повестке дня, значить, поведение доярки Степанцовой и пропажа колхозного имущества! - сказал председатель колхоза Бурьянов и пукнул.
Колхозники насторожились и замерли в ожидании. Степанцова покраснела.
- За истекший период, - продолжил Бурьянов, - пропало: ведра эмалированных - 2 штуки, швабра металлическая - 1 штука, гусь - 1,5 штуки. Есть предположения?
- Да что ж это деется, Сергей Сергеич! - воскликнула Ильинична, доярка ещё со времен товарища Сталина. - Да за это расстреливать надо!
- Мгм? - удивился Бурьянов. - Вы мне это, значить, прекратите, Завалыгина! Скажите лучше, кого вы подозреваете?
Ильинична смутилась. В исчезновении колхозного имущества она подозревала самого Бурьянова, но сказать об этом стеснялась, не чувствовала поддержки товарищей.
- Вы мне это прекратите, - повторил Бурьянов, удовлетворенный молчанием Ильиничны. - Повторяю вопрос, есть ли у кого-либо предположения по факту исчезновения ведер эмалированных...
- Сергеич, да погоди ты со своим списком!
Зычный голос из угла зала заставил всех оглянуться.
Колхозного кузнеца Валентина Зуверова побаивались - слыл он добрейшим человеком, будучи тверезым, но разгонял бревном полколхоза - баб в поле, мужиков - в лес, - будучи выпимши. Грань между двумя состояниями визуально не определялась, а значит, риск получить пудовым кузнецовым кулаком в рыло был всегда.
- Мужики! Бабоньки! Сергеич! Вы меня давно знаете, я человек добрый! - почему-то плаксиво начал речь Зуверов.
- Ой, добрый! - взвыли бабы. Мужики тактично пожали плечами - а чего ж нет, но на всякий случай прикидывали, в какое окно сигать, если вдруг что.
- Человек я добрый... - продолжил Зуверов. - Но спать не могу ужо который день, все мучаюсь! А мучаюсь я, товарищи, по вине ирода этого!
Зуверов злобно ткнул пальцем в деревенского художника Сашку Детишкина.
Колхозники ахнули - художник считался безобидным. Сам Детишкин побледнел.
- Нарисовал ирод этот в кузнице моей на стене бабу бесстыжую! - заголосил речитативом кузнец. - Я-то всего-то просил его облик товарища Ленина изобразить, чтобы всегда, работая, ощущать теплый взгляд нашего дорогого Владимира Ильича! Оставил я его, значить, малевать в кузнице, а сам на обед. Вечером возвращаюсь - а там баба! Бесстыжая! Грудь наружу, а ниже... А н-ни... ж-же... - Зуверов стал заикаться, он повторял слово "ниже", постепенно затихая, а взгляд его застыл. По подбородку скатилась слюна. Зуверов замертво рухнул.
- Мужики, у Вальки-то в кузнице баба голая на стене! - завопил плюгавый тракторист Васька.
Раздался грохот сдвигаемых стульев - все встали. Мужики, обтекая тело кузнеца, ломанулись на выход - смотреть бабу. За ними, матерясь и кляня нерадивых мужиков, побежали смотреть "срам" колхозницы.
В зале остался только коммунист Бурьянов и художник Детишкин.
- Слых, Сашко! - сказал Бурьянов.
- Да, дядя Сережа?
- А мне можешь бабу такую нарисовать, а? В коровнике?
- Сколько заплатите, товарищ Бурьянов? - неожиданно жестко спросил Детишкин.
- Слых, ты эта... Помалкивай. Заплачу, не переживай. Ведро тебе дам. И гуся.