Аннотация: ... Бегая вокруг стола достаточно быстро, чтобы не попасть в лапы "коммуниста", но и не слишком резво, чтобы не наткнуться на него с тыла, раздумывал я одновременно о превратностях судьбы...
...Траурная музыка по радио звучала все реже и реже, зато говорильни стало больше, и не только о том, что происходит в нашей стране, но и за рубежом. Стали чаще звучать непривычные для нас и труднопроизносимые фамилии - Ульбрихт, Гротевольд - оба из Восточной Германии, а все что касалось немцев - всех, даже мальчишек, интересовало. Все нормальные пацаны любят играть в войну, - играли и мы, гоняясь другом за другом с палками, изображавшими ружья. Вся беда только что никто не хотел быть немцем, -приходилось тянуть жребий, и часто оказывался немцем я. Вот почему с малолетства не люблю играть в лотереи. Это лет через тридцать пять все вокруг переменится, и немцем станет быть почетно. Одного из бывших "верных ленинцев", во всяком случае, его так именовали в характеристиках (может быть, и до сих пор хранящихся в его личном деле), а затем и во всех газетах (даже в "Правде") - объявят вдруг "лучшим немцем 198-какого-то года". И этот "немец" будет чрезвычайно этим гордиться. Он, неуемный, и до сих пор разъезжает по всему свету с мало кому нужными лекциями, при каждом удобном случае рекламируя пиццу. Славный сей муж милостиво разрешил присвоить свое имя некоторым резиновым изделиям, очень необходимым не только гомосексуалистам, но и в наше коварное время даже настоящим мужчинам. На сем, однако же, он не остановился! С его знаменитым именем появилась водка, с которой ранее он боролся всеми своими нерастраченными силами. Его многолетний кумир - Ленин - тот был гораздо скромнее. Поговаривают, что "вождь мирового пролетариата" тайно стал лучшим немцем 1917 года, получив от немецкого правительства некоторую сумму за те обещанные услуги, за которые обычно на родине вешают или расстреливают...
Извиняюсь за отступление и возвращаюсь в лето 1953-го. Дикторы радио, позабыли на время о проклятых американцах, которые почему-то должны убраться из всех стран, кроме нашей. Да в Стране Октября их и не было (к нашему или к их счастью). Зато стали с двойным усердием ругать на все корки немцев, особенно тех из них, кому не полюбились товарищи Ульбрихт и Гротевольд. Дело дошло до того, что пришлось народной полиции, - так она называлась в Восточной Германии, стрелять в народ. Ну, на то она и народная! Ведь только народная полиция имеет право стрелять в свой собственный народ. Да и наши советские пушки и танки не помалкивали. Как пелось в песенке тех лет "броня крепка и танки наши быстры".
Так общими усилиями надолго успокоили тех, кто хотел воспользоваться смертью товарища Сталина, и мир и счастье опять воцарились на вечные времена на немецкой земле, если не считать частью ту территорию, что временно оккупировали Англия и Франция и Америка. И что это она сует свой нос во все дела и во всех странах?! Мало ей того, что разогнала своих собственных коммунистов, так еще и кинулась убивать чужих - в Корее. Так, глядишь, она и до наших доберется.
Слушал я, слушал радио и до того обозлился на этих американцев, что собрался ехать в дальнюю Корею воевать с сыновьями и племянниками дяди Сэма. Поглядевши на себя в зеркало да увидав, что не вышел я ростом, пригорюнился и спросил совета у матушки. Объяснила мне родительница, что в таком возрасте еще не берут в армию, да и военному делу учиться надо ох как прилежно. Пообещала мне матушка годика через три сдать меня на учебу в Суворовское училище, если к тому времени не переменю я своего отношения к американцам.
И чтобы совсем покончить с печальной темой, вернусь в те памятные дни. С невосполнимой потерей для человечества пришлось смириться, но еще многие десятилетия великая скорбь будет жить в душах тех, кому по тем или иным причинам были милы сталинские времена. Однако, преданность их "делу Ленина-Сталина и партии" будет "по заслугам" вознаграждена лет так через сорок - нищенской пенсией по старости лет.
Те же, кто при Сталине "катался, как сыр в масле", вертя перед ним хвостом и танцуя вприсядку, помогая тому и в труде, и в отдыхе, почуяв ветры перемен, запоют скоро совсем другие песни. Бывшие его подручные станут на все корки ругать своего бывшего хозяина, соревнуясь между собой в обливании помоями его "светлого образа". И тот, кто будет делать это усерднее всех, уже занял кресло хозяина, а дабы ничто не напоминало о его бывшей преданности "солнцу поколений" приказал судить и расстрелять, как собаку, одного из самых верных соратников товарища Сталина - Лаврентия Павловича Берию. Этот жизнелюбивый человек встретил свою смерть там же, где попрощались с жизнью два его предшественника на посту министра Госбезопасности. Остается только удивляться, что после этой милой традиции всегда было много охотников занять почетное место главного чекиста. Но, ежели не перечить истине, то некоторые более мелкого полета птицы из этой зловещей стаи почему-то стали вдруг выпрыгивать из окон своих контор или квартир, забыв о том, что "рожденный ползать, летать не может". Этих "птичек" мало кто и жалел.
По радио еще продолжали на все голоса распевать песни, написанные неутомимыми поэтами и композиторами в честь своего идола: "О Сталине мудром, родном и любимом прекрасные песни слагает народ", и прочие, но постепенно портреты и бюсты, наконец-то покинувшего нас мудрого правителя, стали исчезать, причем по ночам. Да "свято место пусто не бывает", - взамен художники стали малевать Маленкова, но тот оказался не фотогеничен, и пришлось им перейти на "нашего дорогого" Никиту Сергеевича - бывшего пастуха, а затем шахтера. Неисповедимы пути кухарок, свинарок и пастухов в нашем славном государстве, особенно тех из них кто вовремя вступил в партию!
Итак, как упомянул я выше, траур закончился, и можно было опять устраивать домашние концерты. "Жить стало лучше, жить стало веселее", - особенно, после того как автор этих слов покинул нас навсегда. Концерты мои стали еще интереснее с появлением в доме заливистой двухрядки - тульской гармони. Получив ее в подарок от отчима, не обманул я его ожидания и уже вскоре наигрывал плясовые мелодии: "Светит месяц", "Калинку", "Коробейники". "Ах ты, сукин сын, камаринский мужик" и другие, не менее задушевные мотивы. Да и песни мог теперь распевать под собственный аккомпанемент. Те, кто знаком с этим дивным инструментом, знают, что возможности гармони весьма ограничены, и на ней невозможно исполнять какие-либо сложные произведения композиторов.
Помимо концертов по заявкам передавали по радио и театральные постановки, что весьма развивает воображение. Ведь не видя действующих лиц, ты должен представлять сам себе и этих лиц, и их костюмы, и место действия. Частенько артисты инсценировали сказки, причем не только сочиненные в глубокую старину неизвестными никому сочинителями, но написанные и вполне современными "сказочниками".
Это вам не о каком-то там Али бабе и сорока разбойниках, каковые были, как вы знает, очень уж злыми разбойниками. Коммунисты же, наоборот, были очень добрыми. Уж такие они хорошие и отзывчивые, и так болеют душой за дело рабочего класса. И "труд фабричный любят", и паровоз их "не стоит на месте, а летит вперед", и люди-то они "мирные", хотя на запасном пути держат бронепоезд, и "как невесту, Родину любят и берегут, как ласковую мать". Эх, была бы моя матушка хоть чуть поласковее со мною, как эти самые коммунисты с народом, о чем трещали день и ночь по радио! Уж они то и умные, и честные, и совестливые, и справедливые, и безотказные во всех отношениях. И до того уверовал я в существование этих людей, что ведут нас прямо напролом неизведанными путями в какие-то еще более светлые дали, что крепко пострадал за эту веру.
Однажды вернулся домой мой папаня не в себе, то есть опять поддатый. Матушке попойки его до того осточертели, что принялась она ругать его обидными словами. Дело закончилось тем, что "пропойца несчастный" - как только что обозначила его маменька - принялся бегать за нею вокруг стола, намереваясь расправиться с критиканкой. Зрелище это было бы еще страшнее, если бы на озверевшем "пропойце" появились бы в этот момент рога, но все равно я порядочно испугался. Дабы хоть как-то остепенить и призвать его к порядку, воскликнул вопрошающе:
- Папа, а ты коммунист?!
От неожиданного этого вопроса папаня мой совсем взбеленился и принялся с удвоенной скоростью гоняться уже за мною, приговаривая:
- Я тебе покажу коммуниста!
Бегая вокруг стола достаточно быстро, чтобы не попасть в лапы "коммуниста", но и не слишком резво, чтобы не наткнуться на него с тыла, раздумывал я одновременно о превратностях судьбы. Совсем запыхавшись, решил я ее более не искушать ее и на одном из кругов резко завернул к выходу и выбежал на улицу. Спуск по лестнице занял не более двух секунд. Пробежка без оглядки босиком по колючему снегу начисто отбила у меня охоту к спорту, особенно его зимним видам. К тому же с тех пор никого больше не обзываю я коммунистом.
С отчимом, как только он протрезвел, мы помирились. Пообещал он мне если и бегать за матерью, то без ножа в руке, а я - не обзывать его обидным для всякого порядочного человека словом.
В знак примирения, а может быть, и для того, чтобы отвлечь меня от слушания сказок по радио, купил "коммунист" через недельку новый музыкальный инструмент - полубаян - уменьшенную копию баяна. Клавишей на инструменте было чуть ли не вдвое меньше, чем у полного баяна. Зато голова моя была на виду, когда я, присев, разворачивал меха и начинал путешествовать пальцами по белым и черным кнопочкам, похожим на пуговицы. Все было непривычно и незнакомо, - умение играть на гармони не помогало. Объяснять, что к чему, было некому. Однако через пару денечков стал я обладателем еще и "Самоучителя игры на баяне". И мало-помалу, вчитываясь в пояснительные тексты, освоил я самостоятельно нотную азбуку и стал учиться играть по нотам, а не по слуху и наобум.
Уж если у нас в стране кухарки, доярки и пастухи научились управлять целым государством, то не велика задача - освоить тот или оной музыкальный инструмент. Было бы желание. Как говорится, "воля и труд все перетрут"...
![[]](/img/s/sudenko_n_n/sudenko7days/1953.jpg)