Субботина Татьяна Евгеньевна : другие произведения.

Высокое искусство любви и ненависти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ГЛАВА I

Часть 1

  
   Мягко захлопнув за собой дверцу старенького "Мерседеса", Никита перешагнул через грязную лужу на обочине дороги и поднялся на высокий, покрытый тонким ледком тротуар.
   Было холодно. Пиджак, мятый и замусоленный, совсем не грел, и зимний колючий ветер без труда пробрался под легкую ткань и стал растекаться по коже обжигающе холодной рекой, опускаясь ниже и поднимаясь выше, пока, наконец, не вырвался из-под воротника и не взъерошил вьющиеся, отросшие до плеч светлые волосы.
   Тогда стало совсем-совсем холодно, и Никита, оглядев наполненную людьми, и машинами, и шумом, и холодным зимним солнцем улицу, решительно направился к зданию банка, высокомерно сверкающему тонированными стеклами окон и автоматических дверей.
   - Никита Анатольевич!
   Вздрогнув, Никита обернулся назад. Адвокат, похожий на пингвина, немолодой, сутулый, с выдающимся вперед брюшком, суетливо выбирался из своего "Мерседеса".
   - Секунду, я... - начал он, но почему-то вдруг застеснявшись того, что хотел сказать, промолчал, и фраза осталась куцей и незаконченной.
   Однако Никита понял все и сразу. Этот пингвин, расчетливый и жадный, боялся того, что он, Никита, сняв с карточки деньги - за этим-то они и затормозили у банка, - вместо того, чтобы расплатиться с ним, смоется и оставит себе несчастные четыре тысячи рублей, которые должны были погасить последнюю часть его долга.
   Никита холодно усмехнулся и, запустив руки поглубже в карманы своего пиджака, чтобы не так быстро замерзали пальцы, стал дожидаться на тротуаре копающегося с ключами и сигнализацией своей машины адвоката.
   Странно было, что этот человек-пингвин так не нравился ему. Ведь это он был последним звеном в цепочке, ведущей к свободе. Разве не это было главным?.. Но Никита, как не старался, не мог преодолеть стойкое отвращение к своему защитнику, возникшее при первом же взгляде на него и сохранившееся и по сей день.
   Защитников у него за последний год сменилось много. Красивые элегантные женщины с очаровательными манерами и улыбками и представительные мужчины при кожаных, набитых бумагами портфелях. Они защищали его настолько старательно, что сначала он остался без собственного дела, потом без денег, потом без всего имущества и, наконец, попал за решетку. За что? Почему? И кто стоял за всем этим?
   Никита, как ни старался, ответа на эти вопросы так и не нашел. Не смог он назвать даже самому себе имя того, кто обошелся с ним так безжалостно, перекупая всех его адвокатов и ставя ему подножки везде, где только можно было их соорудить. Этот неизвестный человек обманул его, обанкротил, раздел и разул, лишил свободы и вот, наконец, успокоившись, позволил ему приподнять голову, чтобы глотнуть воздуха.
   И Никита был счастлив. Теперь был счастлив. Ничегошеньки у него теперь не было, но при этом он был на свободе. И понимал, отчетливо и убежденно, как это было здорово - быть на свободе. Конечно, там, за решеткой, ему удалось отбиться от желающих пустить его по кругу только потому, что у него были длинные волосы и дорогой маникюр, и незавидной участи мальчика для битья он тоже избежал. Он не был злобным или трусливым, он не лез за словом в карман, он держал спину прямо даже тогда, когда было совсем плохо, и был, в общем, тем, кого уважали. Он даже успел обзавестись парой друзей за время своего пребывания под стражей. К тому же, в камере, где он сидел, были заключенные моложе и слабее его, и те, кому было совсем невмоготу, срывались на них.
   Но все равно Никите там было ой как несладко! И он был рад, что мера пресечения не переросла для него в меру наказания. Очень рад.
   Хотя, адвоката-пингвина, последнего адвоката, которого он нанял, уже находясь за решеткой, и который формально отстоял его в борьбе за правосудие, Никита все равно не любил. Это был самый никчемный из всех его адвокатов, и кроме как сверять в документах даты и подписи и брать за это деньги, он ничего не умел. Но ему повезло. Тот, кто так ловко разорил Никиту и обвинил в финансовых махинациях, увидев его за решеткой, видимо, достиг желаемого уровня удовлетворения и махнул на него рукой. А адвокат, не без подсказок самого Никиты, лишь уладил бумажные формальности. И забрал у него за это все последнее, что он имел.
   Четыре тысячи рублей долга - это были большие деньги. Потому-то пингвин-адвокат так и спешил, мчась к Никите, чтобы сопроводить его к банкомату. Возможно, в другой раз Никита и оскорбился бы таким отношением, но сейчас ему было глубоко наплевать. На все. Тем более, что в том виде, в каком был сейчас он, в том виде, в каком он пребывал за решеткой, и в каком его любезно отпустили на все четыре стороны, в банк ему все равно было бы не попасть.
   Когда они поднялись на крыльцо, охранник, стоящий на улице, напрягся, скользнул по Никите косым хмурым взглядом, но, поняв, что с адвокатом-пингвином они были вдвоем, не произнес ни слова. Охранники, стоящие в помещении, за тонированными стеклами полупрозрачных дверей, отреагировали так же, но, в отличие от первого, не сводили с Никиты испытующих взглядов все время, пока он стоял у банкомата и получал деньги.
   Ощущение было новым. Этот день вообще состоял сплошь из новых для Никиты ощущений. Стоять на снегу в осенних туфлях с тонкой подошвой - такое раньше с ним не случалось. Как раньше не случалось ему быть объектом для настороженного рассматривания прохожих. И так же, впервые, охрана банка не бросалась наперегонки, чтобы распахнуть перед ним дверь, а недовольно сопела поодаль. Что же касалось адвоката-пингвина, то тот вообще превзошел все мыслимые ожидания Никиты, и смотрел на него с той снисходительной любезностью, с какой люди обычно смотрели на бездомных бродяг, и которая стала особенно заметной после того, как большая часть гонорара перекочевала из кармана Никиты в его карман.
   Банкомат, в отличие от всех остальных не взирающий на внешний вид клиента, и вполне довольный и прической Никиты, и его костюмом, вежливо выплюнул из прорези чековую ленту с балансом. Цифра была потрясающе маленькой - всего пять пятьсот. В рублях, конечно. А учитывая, что четыре тысячи предстояло отдать пингвину, остатки от былого богатства вообще превращались в смехотворные копейки. Можно было бы, конечно, попросить адвоката повременить и отсрочить оплату долга, но Никита делать этого не стал.
   Из другого окошка банкомата вывалились новенькие пятисотрублевки - ровно одиннадцать штук. Сильно сомневаясь в том, что ему в ближайшие полгода захочется еще раз посетить какой-нибудь банк, чтобы снимать с карточки деньги, Никита предпочел перейти на наличность, обнулить счет и забыть о нем до лучших времен. Или навсегда. Навсегда - этот вариант понравился Никите даже больше. Не хотел он больше вспоминать о существовании таких понятий, как дебет, кредит, баланс и остаток на начало. Хватит! Он обычно никогда не сдавался без боя, но теперь этот бой, бой, участвовать в котором было унизительно, страшно и больно, бой, который не мог закончиться ничем, кроме полнейшего разочарования во всем и всех, опротивел Никите до тошноты. Он не хотел больше сражаться, потому что сражение было за деньги, а деньги были лишь пылью, и Никита, подозревая это и раньше, теперь убедился в этом окончательно.
   Отсчитав ровно восемь купюр, он протянул их адвокату.
   - Пожалуйста, - сказал он. - И спасибо за помощь. До свидания.
   Говорить больше было не о чем, видеть этого пингвина Никита больше не хотел, и поэтому, развернувшись, он быстрым шагом направился к выходу. Стоило избавить охрану банка от наверняка неприятного ощущения тревоги, которое они испытывали, пока на подконтрольной территории ходил небритый нестриженный молодой человек в очень дорогом и уже очень неопрятном черном костюме. Никита всегда предпочитал видеть вещи такими, какими они были на самом деле.
   Он вышел из банка, бегом спустился по оформленным под голубоватый мрамор ступенькам и уже зашагал по обледенелому тротуару в осенних ботинках, когда окрик позади заставил его снова задержаться.
   - Подождите, подождите! - адвокат, вмиг запыхавшись от быстрых движений, спешил за ним следом, на ходу запихивая деньги в огромный коричневый бумажник. - Никита Анатольевич! Одну секунду!
   Он подбежал к Никите и смешно одернул смешно сидящий на нем пиджачок. Никита недоуменно взглянул на него. Что еще от него было нужно этому пингвину? Премиальные? Ну, уж нет!
   - Я подвезу вас, если хотите! - благородно предложил адвокат, ответив на его незаданный вопрос, и кивнул в сторону своего старого "Мерседеса".
   Никита окинул его взглядом с головы до ног. Не доброжелательность, нет, а, наоборот, какое-то оскорбительное высокомерие и подчеркнутое превосходство было теперь в сутулой неуклюжей фигуре этого человека-пингвина. Но Никита и это принял как должное с тем спокойствием, с которым последний месяц он принимал все подряд - и плохие новости, и надменное к себе отношение, и многое другое, что могло бы довести его до бешенства, не знай он одной очень важной вещи - все они были лицемерами. Все до единого! Лицемерами, грязными от денег, захлебнувшимися в этой пыли и ослепленными ею. Это было их проклятьем, болезнью, которую нельзя уже было вылечить. И он, Никита, был болен ею раньше, быть может только в более легкой форме, и быть может именно поэтому он излечился от нее совсем, пережив все тридцать три несчастья, которые только могли выпасть на его долю...
   С пингвином, он, конечно, никуда не хотел ехать.
   - Нет, спасибо, - Никита изобразил улыбку и покачал головой. - Я доберусь до дома на метро. Это будет даже проще, чем добираться на автомобиле.
   - Но... - попытался возразить удивленный адвокат.
   - Спасибо, - повторил Никита тверже и, развернувшись, зашагал вдоль улицы.

* * *

   ...От холода зубы выстукивали мелкую дробь. Это было похоже на то, как если бы кто-то по сведенным легкой судорогой челюстям пропускал легкие быстрые разряды тока. С Никитой раньше такого, конечно, не проделывали, но почему-то он был уверен, что случись с ним такая экзекуция, он чувствовал бы примерно то же самое.
   И еще у него кружилась голова и подкашивались ноги. От голода. Ведь он очень хотел есть. Калорийная булочка и кофе со сливками, с густыми жирными сливками, были сейчас для него пределом мечтаний.
   Правда, на деньги, что лежали у него в кармане, можно было бы купить очень много булочек и много кофе, и даже посидеть и погреться в каком-нибудь кафе без претензий на внешний вид своих посетителей. Но Никита ни на секунду не забывал об одном очень важном обстоятельстве, которое заставляло его, замерзшего и усталого, шагать пешком по солнечным ледяным улицам города, боясь потратить хотя бы копейку. Он знал, что можно было перетерпеть и озноб, и голод, и даже простуду, которая непременно должна была навалиться на него через денек-другой с противным насморком и воспаленным горлом; можно было перетерпеть надменные взгляды и волнами накатывающееся отчаяние. Он знал, что был достаточно сильным, чтобы счастливо миновать и эту проблему. Он не мог только одного - он не мог потерять то последнее, что у него осталось и что совершенно точно было бы потеряно, не появись он в ближайшие сутки по некоторому адресу, где обещали дать угол ему и его вещам.
   Люди были добрыми только с виду и на словах, а на самом деле за комнату он должен был заплатить две пятьсот не позже конца месяца. В противном случае его обещали просто вышвырнуть на улицу.
   И, к счастью, обманули, потому что конец месяца уже прошел, а замолвивший за Никиту словечко его знакомый сумел выторговать для него лишних три дня. Не слишком много, особенно, зная, что сегодня был третий день. И сегодня у Никиты в кармане было только полторы тысячи.
   Конечно, это тоже было неплохо, потому что даже при самом скверном раскладе за полторы тысячи ему хотя бы отдали его вещи, пусть даже выгнав на улицу его самого. Ведь без крыши над головой можно было бы перекантоваться пару дней, а то и больше, но вот без вещей, без того, что пока еще отделяло Никиту от той зыбкой грани, за которой он мог бы стать самым обыкновенным опустившимся бродягой, ему было бы крайне трудно снова выплыть наверх и стать пусть не таким богатым, как раньше, но хотя бы уважаемым членом общества.
   Легкий, не навязчивый и не вульгарный, запах изысканных кушаний дурманящим голодного человека облаком распространялся вокруг входа в ресторан. Никита невольно остановился и взглянул в огромные окна. Там, за стеклом, стояли столики, за ними обедали и смеялись люди, и сосредоточенные ловкие официантки сновали с подносами. Его столик, вернее, столик, который когда-то раньше всегда был его, стоял вдалеке от прохода, в правом углу зала, наполовину спрятанный мягкими складками широкой шторы. Теперь этот столик был занят. Какой-то бугай, положив локти и даже часть огромного пуза на белоснежную скатерть, уплетал курицу и, наверное, чавкал. Чавканья, правда, с улицы было не расслышать, ну да это и не было для Никиты важным. Стол был занят, да и если бы он был свободен, Никиту все равно не пустили бы внутрь.
   Чья-то рука с холодной отчужденностью легла ему на плечо. Никита обернулся. Охранник ресторана, такой огромный, что был на голову выше высокого Никиты, стоял рядом с ним, нависая над ним громадой из черной ткани в мелкий рубчик.
   - Чё надо, парень? - недружелюбно поинтересовался он.
   Вместо ответа Никита откинул назад волосы, расправил плечи и постарался не стучать зубами особенно сильно.
   Охранник расплылся в приветливой улыбке.
   - Никита Анатольевич! - вспомнил он тут же и с почтением отступил на шаг.
   А в следующую секунду, вдруг поняв, что человек, стоящий перед ним и глядящий через окна внутрь теплого и сытного ресторана, был, конечно, Никитой Анатольевичем, но совсем не тем, которого он знал всегда, он помрачнел и сочувственно опустил уголки губ.
   - Никита Анатольевич, а что...? - начал он с вежливым удивлением.
   Но Никита перебил его, поднеся палец к губам. Охранник, такие жесты понимающий мгновенно, покорно кивнул.
   - У тебя пожрать что-нибудь будет? - спросил Никита вполголоса.
   Охранник смутился.
   - Ну, да... наверное... Конечно...
   Он снова осмотрел Никиту с ног до головы и совсем сник. Никита едва удержался от смеха.
   - Я подожду в сторонке, а ты принеси мне чего-нибудь с кухни. Хоть хлебушка...
   Охранник стал багровым от носа до ушей. Несколько секунд он глупо смотрел Никите в глаза, а потом, когда понял, что тот не шутит, молча развернулся и исчез за тяжелыми дверьми. Никите даже показалось, что он больше не появится, и он даже хотел уйти, но пустой желудок, который уже давно не болел, и не ворчал, а лишь с тоской дожидался хотя бы хлебушка, заставил его остаться.
   Да и охранник, как ни странно, через минуту снова появился в дверях. И в руках у него был картонный стаканчик с кофе, накрытый пластиковой крышкой, и бумажный пакет со свернутым трубочкой краем.
   - Держите, Никита Анатольевич! - охранник, вполне довольный собой, расплылся в улыбке и протянул Никите кофе и пакет.
   - Спасибо...
   Прежде, чем взять пакет, Никита достал из кармана деньги и зашуршал мятыми мелкими бумажками.
   - Перестаньте! Я не возьму! - запротестовал охранник. - Не надо! - и, видя, что Никиту его слова не убедили, добавил почти с обидой. - Может быть, и мне заплатить вам за все те дни, когда вы заказывали для меня обед?
   Спрятав деньги, отдавать которые в глубине души вовсе не хотелось, Никита взял кофе и пакет. Кофе распространял свой аромат даже из-под крышки, а голодный Никитин нос учуял еще и запах бутербродов.
   - Спасибо... - повторил он. - Всего хорошего, Стас.
   Охранник неловко помялся рядом с ним и отошел. Никита улыбнулся.
   - Зайду как-нибудь, как дела налажу, - пообещал он и, развернувшись, зашагал дальше по улице, по недавно появившейся привычке прислушиваясь к вывшей где-то далеко сирене...

* * *

   - Ну, что вы пристали ко мне?! Нет у меня больше! Подождите хоть пару дней, и тогда я отдам!
   - Мы тебя и так неделю ждали! Сколько можно уже?!
   - Так выгоняйте, раз очень хочется!
   - Ящик в залог оставь!
   - Щас! Может, ботинки еще?
   - Чоботы твои мне сто лет не надобны! А вот ящичек-то положи, положи!
   - Руки убери от моего ящика! Руки, я сказал! Ну!
   - Да ты не шуми, мальчик, не шуми. А то ж я участкового позову, и отправят тебя туда, откуда пришел! А ящик тут останется.
   Старуха залилась истерическим злобным смехом и затрясла головой. Никита побагровел от злости и возмущения. Она "оттягивалась" на нем, и назвать по-другому это было нельзя. Вот уже полчаса она вилась возле него, как комар, медленно доводя до бешенства и наслаждаясь его бесправностью и беспомощностью. Были на свете такие люди, неудачники и трусы, которым доставляло удовольствие наброситься на тех, кто был слабее их.
   Однако сейчас старуха очень ошиблась, избрав Никиту слабой жертвой. У него не было денег кроме тех трех пятисотенных, которые он отдал ей, и он боялся участкового. Но ведь и у нее тоже не было денег, и участкового она совсем не хотела бы звать, чтобы не обозначать перед ним факт нелегальной сдачи в аренду своих комнат. И Никита прекрасно это понимал.
   - Или мы с ящиком остаемся вместе, или вместе уходим, - безапелляционно заявил он и, перекинув через плечо ремень ящика, поднял его и двинулся к выходу.
   - Не пущу! - заголосила старуха, расставив руки и закрывая выход.
   Но Никите достаточно было вежливо подвинуть ее плечом, чтобы освободить себе путь. Старуха начала голосить снова, но на Никиту это не произвело особого впечатления.
   - И что, в коллекторе ночевать что ли будешь?! - выкрикнула старуха, спеша по коридору и шлепая тапочками вслед за ним.
   - А где, по-твоему?! - огрызнулся Никита беззлобно. - Если ты меня выгоняешь...
   - Четыре тысячи доплатишь до конца недели, и можешь жить тут!
   - Сколько, сколько?! - Никита оскорблено хмыкнул и обернулся через плечо. - Может, еще и баксов?!
   - Три с половиной, - сразу уступила старуха.
   - Две! - Никита взялся за дверную ручку.
   - Если две, то завтра! - старуха снова начала повышать голос. - Или на улицу!
   Никита устало обернулся к ней и прислонился спиной к входной двери квартиры. На улице было очень холодно.
   - Три тысячи и ни рублем больше, - сдался он. - Через две недели получишь деньги.
   - Через три дня! - заверещала старуха. - Через три дня!
   - Через две недели, или не получишь вовсе!
   Снова отодвинув ее плечом, Никита, обнимая ящик одной рукой, вернулся в комнату. Старуха зачем-то зашлепала за ним.
   - Ну что еще, что?.. - пробормотал Никита, из уважения к сединам не сумев захлопнуть дверь прямо у нее перед носом.
   - Что в ящике-то? - старуха сверкнула любопытными недобрыми глазами. - Бомба?
   - Ага, - кивнул Никита. - Можно мне остаться одному?
   Старуха сначала опешила, видимо, не поняв вопрос, но когда дверь перед ней плавно закрылась, все неясности разрешились сами собой.
   - Спасибо! - раздался из-за двери немного насмешливый голос Никиты, и старуха, ругаясь вполголоса, двинулась на кухню, где на плите у нее стоял фасолевый суп.
   А Никита осторожно поставил на пол и открыл свой ящик, поковырявшись в крошечном замке висевшим на цепочке у него на шее ключом.
   В ящике лежали краски. И кисти. И пастельные мелки в потрепанной коробке. И графитовые карандаши. И несколько листов разрезанного ватмана...

Часть 2

   Олег Петрович был, как всегда, бесконечно мил и любезен. Одетый в изящный серый костюм с рубашкой цвета кофе с молоком, надушенный туалетной водой с тонкой ноткой горькой полыни в аромате и беспрестанно улыбающийся, он сидел на краешке своего огромного письменного стола и без капли сочувствия смотрел на расположившуюся в кресле Оксану.
   - Вы поймите, Оксана Валерьевна, - мягким, как кошачье мурлыканье тоном уговаривал он ее, - если бы речь шла о единичном случае, мне и в голову не пришло бы обращать внимание на такие пустяки! Все мы - живые люди, и, к счастью, для большинства из нас работа - вовсе не главное в жизни. Личные проблемы, здоровье близких или даже собственное здоровье - и мы, забыв обо всем, помним только о себе. Все это я видел, знаю и всегда имею ввиду, когда речь идет о работе с людьми. Но...
   Олег Петрович сказал это "но", замолчал на пару секунд, и Оксана только в этот момент поняла, что, пока он говорил, она даже не дышала. Давно уже ей не приходилось так мучительно, искренне и долго краснеть. Так давно, что она уже и не помнила, когда в последний раз с ней такое случалось. Еще бы, ведь она была уже не секретаршей, и не было больше над ней шефа, который мог вызвать к себе в кабинет и отчитать за какой-то промах. Теперь она была шефом сама, и всю свою еще не очень долгую, но вполне успешную карьеру стремилась, чтобы ей не приходилось оправдываться.
   Стремилась... Но не всегда это зависело от нее одной. Черт возьми! А может, стоило прислушаться к словам Олега Петровича и не принимать все близко к сердцу? Для большинства людей работа была вовсе не главным в жизни. Так почему сейчас для нее, именно для нее, а вовсе не для тех, кто был виной и причиной этого разговора, рушился весь мир, и желание провалиться сквозь землю стало вдруг сильнее всех остальных?..
   - Но! - продолжил Олег Петрович, повысив слегка голос и тем самым заставив Оксану вздрогнуть от неожиданности. - У ваших подчиненных, Оксана Валерьевна, обстоятельства, мешающие им работать, как будто не кончаются! Потому что - простите меня за смелое высказывание - они просто не работают!
   Оксана выпрямилась в кресле и подалась вперед, чтобы возразить. Но все равно так ничего и не сказала. Потому что возражать было нечего. Нет, она была не из тех скромных серых мышек, которые сносили все нравоучения молча, особенно, если свое недовольство ими высказывал мужчина старше их, богаче их, да и вообще по всем параметрам пребывающий на ступеньке выше. Даже не смотря на то, что Олег Петрович ей нравился, и нравился не только как деловой партнер, Оксана загрызла бы его, если бы переступив границы приличного и дозволенного партнерам, он начал лезть в ее дела, критиковать ее организацию и ее людей, да и вообще советовать там, где его совета не спрашивали. Да Оксана бы обязательно отыскала в своем арсенале пару едких словечек, которые поставили бы Олега Петровича на место и указали бы ему, где он мог командовать, а где - нет! И сомнений не было, что уже через пару минут Олег Петрович оправдывался бы перед ней за свою резкость, несдержанность и нетактичность, а через пару дней в ее кабинете стоял бы букет алых роз, преподнесенный с большими извинениями... Все, конечно, было бы именно так, если бы не одно маленькое "но", которое не давало Оксане возможности защищаться. Олег Петрович был прав, и она сама это знала...
   - На самом деле, Оксана Валерьевна, - голос Олега Петровича снова стал любезнее и милее, когда он понял, что победа была на его стороне, - мне глубоко безразлично, на каких принципах у вас строится работа с персоналом. Мне не важна система мотивации в вашей фирме, мне не важно, почему ваши люди ходят на работу и ходят ли они на нее вообще. Меня не интересует даже то, есть ли у вас наемные работники, или, может быть, вы обходитесь помощью родственников и близких друзей. Для меня имеет значение лишь конечный результат. Которым ваша фирма похвастаться не может.
   Оксана вздохнула. Хвастаться ее фирме действительно было нечем...
   А ведь Олег Петрович к большой ее досаде ей все же нравился, и симпатия эта не была безответной. Были и цветы, и ужин при свечах, и заманчивое предложение продолжить общение теснее и горячее, над которым Оксана думала и на которое, пожалуй, очень бы хотела согласиться.
   Такие пары, как она и Олег Петрович, были из разряда тех, фотографиями которых украшали календари и обложки женских журналов. Молодые, но не зеленые, красивые, но не слащавые, соблазнительные, но не навязчивые...
   Все шансы на успех у Оксаны имелись - на недостаток внимания мужчин она не жаловалась никогда. Кареглазая миниатюрная барышня тридцати двух лет, с озорной короткой стрижкой, стильно одетая, с изящными аристократическими манерами и чувством юмора, в меру независимая, знающая цену себе и другим... Олег Петрович без сомнения являлся знатоком женщин, потому как при первой же встрече выделил ее из толпы, и дал понять ей, незамужней и не обремененной детьми, что он тоже свободен и готов к общению. И пусть не было это искрой внезапно нахлынувшего чувства, как случалось в юности, пусть романтика началась с трезвого изучения друг друга со всех сторон, все равно в итоге все могло бы сложиться вполне мило, комфортно, красиво и очень хорошо для них обоих.
   Если бы не события последних дней. Если бы дружба с Олегом Петровичем могла бы продолжаться на равных. Если бы фирма Оксаны, ее любимое дело, которое она подняла с нуля на достаточно приличную высоту, не опозорилась бы так перед ним, крутым и самоуверенным, и, что было самым ужасным в сложившейся ситуации, не продолжала бы позориться дальше перед своими партнерами и клиентами...
   Да, теперь о красавце-мужчине Олеге Петровиче можно было забыть, а вариант был более чем неплохой. Но замаливать грехи своих людей своим присутствием в его постели Оксане совсем не хотелось. Пусть даже Олег Петрович был выше того, чтобы предложить ей такое решение возникшей проблемы, но для всех остальных это выглядело бы именно таким образом. Ни капли красивого, милого и романтичного. Люди по своей природе были скорее глупы и злы, нежели умны и добры, поэтому если был выбор: подумать о чем-то хорошо, или подумать о чем-то плохо, они всегда думали плохо. И Оксана не могла позволить себе погрузиться еще глубже в лужу, в которой она и так уже сидела.
   Опершись на подлокотники, Оксана плавно поднялась с кресла. Олег Петрович, в изысканных словах перечислявший, где, сколько и когда потеряли времени его менеджеры, дожидавшиеся, пока подчиненные Оксаны поднимут трубку телефона или соизволят закончить двухчасовой обеденный перерыв, сразу замолчал.
   - Я все поняла, - сказала Оксана, с усилием придав своему голосу стальной оттенок. - Я благодарю вас за столь подробное и профессионально описание проблем с персоналом, которые возникли в моей организации. Я приложу все усилия, чтобы решить их в кратчайшие сроки и продолжить сотрудничество с вами, обеспечив обслуживание на более высоком уровне.
   Олег Петрович слегка порозовел, подумав о том, что, наверное, высказывая свое неудовольствие так долго и так красочно, он сильно перегнул палку; а когда Оксана стала собирать с журнального стола свои бумаги, которые она так и не успела ему показать, и вовсе стал пунцовым от корней волос на лбу до самого подбородка.
   - Оксана Валерьевна, - замельтешил он. - Оксана! Вы же так и не продемонстрировали мне список ваших новых поступлений! А ведь мы встретились сегодня именно из-за него!
   - Мне так не показалось, - аккуратно сложив бумаги в портфель, Оксана звонко защелкнула замочек. - Еще раз приношу свои искренние извинения вам и вашим людям за плохую работу своего офиса. Я знаю цену времени и осознаю прискорбность его потери. Поэтому я не смею задерживать вас дольше. Всего хорошего.
   Олег Петрович предпринял робкую попытку что-то возразить, чтобы удержать Оксану, но она не увенчалась успехом. Оксана быстро вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Олег Петрович, пылая от досады снаружи и изнутри, нервно пробежался по своему кабинету, разыскивая что-нибудь подходящее, на чем можно было сорвать зло, не нашел ничего более подходящего, чем стоящая у стола мусорная корзина, пнул ее пару раз и, все равно неудовлетворенный этим, тяжело плюхнулся в кресло.
   Оксана тем временем, не дожидаясь лифта, быстро спустилась по лестнице на первый этаж, ветром пролетела мимо сонного секьюрити, пробежала по просторному холлу к дверям-вертушкам с золотистыми логотипами возглавляемой Олегом Петровичем фирмы "Викинг", вырвалась на улицу и бросилась к своей машине. Села за руль, завела мотор, доехала до соседнего переулка и остановилась.
   Слезы ручьем текли из глаз, руки дрожали.
   Полный крах очередного только начавшегося романа. Проблема за проблемой на работе. И ничего светлого на горизонте...
   Однако Оксана успокоилась быстро. На горизонте светлого не было, значит, светлое было за ним. И, чтобы до него добраться, надо было не стоять, а идти. Вперед и вперед.
   Вытерев слезы и подправив макияж, Оксана включила радио, снова завела мотор и двинулась в сторону своего офиса.
  

Часть 3

   Руководителем собственной фирмы с нежным названием "With Love (с любовью (англ.)) - WL" Оксана стала уже давно - больше пяти лет назад. И хотя папа ее был известным не только в Москве, но и за границей бизнесменом, владеющим весьма солидным предприятием, эта фирма была вовсе не его подарком. Кроме ценных советов, помощи Оксана от него никакой не принимала ни разу за все минувшие пять лет. Все, от начального капитала, полученного от продажи своих украшений, которыми богатые родители любили побаловать ее в детстве, и до того, что было на принадлежащих ей счетах сейчас - было только ее, заработанное честным трудом, своей головой и своей верой в успех. Пожалуй, это было весомым достижением для жительницы неласковой, жесткой и беспощадной Москвы, полной бессовестных акул, готовых заглотить всех мелких рыбешек, встречавшихся у них на пути. Пять лет уже она занимала свое постепенно растущее пространство в безбрежном океане денег и возможностей, своевременно уворачиваясь и вступая в битвы с многочисленными врагами. И врагов становилось меньше, потому что никому не хотелось затяжных войн с долго сопротивлявшимися сильными противниками...
   Наверное, поэтому в последний год Оксане и начало казаться, что вот теперь наконец-то можно будет передохнуть, расслабиться и получить удовольствие, отшлифовывая до блеска то, что у нее получилось. Тем более, что выбранное направление - покупка и продажа сувениров и подарков по качеству и цене превосходящих то, что было выложено на прилавках палаток в подземных переходах на улицах города, - само по себе доставляло удовольствие. Разве могло быть что-то более приятное, нежели выбирать красивые вещи, чтобы потом они доставили радость кому-то еще? Картины, вышивки, поделки из кожи, меха и дерева, редкие сувениры из-за границы, большей частью ручной работы...
   Несколько небольших уютных магазинчиков, выдержанных в нарочито старомодном стиле, быстро нашли своих постоянных покупателей из хорошо обеспеченных слоев общества; появились проверенные, надежные поставщики и с десяток оптовых покупателей, которые не брезговали перекупить у Оксаны товар попроще и подешевле, полагаясь на ее вкус. И ей самой это дало возможность поездить по выставкам, подбирая ассортимент, попробовать себя в роли консультанта для особо требовательных клиентов, посмотреть, как мастера создавали свои шедевры, которые потом оказывались на полках ее магазинов. Все было прекрасно, и приближение к цели, к которой Оксана так долго и упорно шла, начало давать ощущение глубокой удовлетворенности.
   Но вот тут-то и поджидало Оксану самое большое разочарование, самая большая проблема и самый чувствительный удар в спину, который ей когда-либо приходилось получать.
   Ее люди. Те самые, которых она наняла в помощь себе, потому что фирма становилась слишком большой, чтобы обходиться лишь силами одного человека. Больше товара, больше торговых точек, больше покупателей, больше бумаг. Нужны были продавцы, нужен был рекламный агент, бухгалтер, водитель, секретарь...
   Как и все, за что ей приходилось браться впервые, проблему работы с персоналом Оксана изучила вдоль и поперек, перечитала все книги, которые она могла найти по этому вопросу, прослушала курс лекций по предмету и обзавелась полезными знакомствами в этой среде. Теперь она досконально знала все системы и теории мотивации, принципы подбора и контроля, системы оплаты труда; по работам Маслоу и Герцберга она могла бы сама читать лекции в институтах... Но. Нанятые ею работники перестали работать уже через месяц после подписания трудовых договоров.
   В чем было дело Оксана не могла разобраться до сих пор. Зарплата у людей была стабильная, отношение руководства, то есть ее, было демократичным и лояльным, условия труда - отличными. Чего стоил один офис, который Оксана сняла специально для своего коллектива! Просторный, с большими окнами, выходящими во двор, расположенный в десяти минутах ходьбы от метро, имеющий собственную дешевую столовую и большой паркинг для тех, кто был за рулем... Многим такое даже не снилось, и Оксана была уверена, что, избавив людей от тех проблем, от которых она могла их избавить, она должна была получить в ответ большую преданность делу и старательность в ответ.
   Но получила обратное. Доброту люди приняли за слабость, трату денег на обустройство их быта в рабочее время - за излишки этих самых денег, а от искренней заботы о них они явно переоценили собственную значимость. Они старались сбежать с работы пораньше всякий раз, когда появлялась такая возможность, они играли в карты, отгадывали кроссворды и сидели в интернете все время, на которое Оксана ослабляла свой контроль за ними. А когда Оксана узнала про график больничных, согласно которому все болели в строгой очередности и ровно по две недели, она была шокирована такой организованностью, направленной прямо противоположно рабочим целям.
   Визит к своему бухгалтеру, который совершила Оксана до того, как отправиться в офис, окончательно уверил ее в том, что все было безнадежно плохо. В первом квартале текущего года прибыль фирмы заметно сократилась. И это при том, что обычно в это время доходы наоборот возрастали в разы за счет новогодних праздников, Дня Святого Валентина, 8 марта и 23 февраля. Росла клиентская база, потому что двойную отдачу давала реклама, привлекая все новых людей, не желавших дарить любимым банальную бытовую технику; рос товарооборот; укреплялись партнерские связи, потому что праздники были выгодны всем. И вот - пожалуйста! Прибыль упала. Пусть несущественно, пусть это не могло разорить фирму, но это заставило Оксану задуматься о том, что в роли руководительницы она потерпела сокрушительную неудачу.
   Когда Оксана потихоньку вошла в офис - с некоторых пор заходить в свой офис крадучись, тихонько открывая дверь, стало для нее унизительной привычкой, - желание уволить всех и сразу стало даже сильнее, чем желание выпить чашечку крепкого кофе в своем кабинете. Они опять не работали! И их опять было всего лишь шестеро вместо десяти. Всего лишь шестеро!
   Оксана хлопнула дверью от души, так, что звякнули окна и подпрыгнула мусорная корзина, стоящая у входа. Несчастные шестеро, до которых очередь сидеть на больничном еще не дошла, вздрогнули от неожиданности и принялись прятать карты, кроссворды и журналы под рабочими документами. Шелест волной пробежал по кабинету и затих в дальнем его конце. С громким шлепком на пол плюхнулась задетая кем-то по неосторожности папка, и стало совсем тихо.
   "Сволочи! - рвалось у Оксаны внутри. - Подлецы! Завтра же, нет, нет, сегодня, уже сегодня, ни одного из вас здесь не будет! Провалитесь вы пропадом, тунеядцы!". Это из-за них начало сползать под гору ее дело, это из-за них маленький шанс на личное счастье, которое, как бы ни было это банально и обыденно, искала каждая свободная женщина, был в очередной раз потерян, это из-за них она не спала ночами, размышляя о том, как можно было поправить то, что они постоянно портили! Все из-за них! Но их это нисколечко не волновало.
   Настороженные, раздраженные и слегка высокомерные взгляды шестерых человек обратились к Оксане, как только она вошла. "Ну, и какого черта вы здесь, Оксана Валерьевна?" - повис в воздухе не озвученный риторический вопрос. И при этом все подобострастно притихли, а кое-кто и заискивающе улыбнулся, скользя по Оксане нервным вороватым взглядом.
   Просто они не ждали ее сегодня, потому что встреча с генеральным директором фирмы "Викинг" Олегом Петровичем была назначена на три часа дня - он сам всегда путал Оксане карты, передавая столь секретную информацию для нее через ее же людей, - и должна была затянуться хотя бы на пару часов. Должна была, но не продлилась и получаса.
   И вот она была тут. Симпатичненькая, стройненькая, высокая, с озорной короткой стрижкой, приятно разбавлявшей строгость делового костюма. Она стояла в своем офисе перед нанятыми ею людьми, и они смотрели на нее, как на монстра. Молодая начальница, и не видевшая никогда более теплого приема, чем этот...
   Но если в другой день такая несправедливость могла стать причиной минорного настроения, то сегодня, когда все слезы были уже выплаканы, вытерты и забыты, у Оксаны имелось твердое намерение ввязаться в бой. Конечно, она не собиралась никого выгонять, потому что увольнять было тяжело - однажды Оксана попробовала это, потерпела неудачу и больше старалась за это не браться - но задать трепку тем, кто так по-хамски к ней относился она была просто обязана.
   И они, судя по всему, это поняли.
   - Вы сегодня прекрасно выглядите, Оксана Валерьевна! - раздался заискивающий голос, принадлежавший выглянувшему из-за пальмы молодому субъекту с круглым белым лицом и курчавыми волосами.
   Оксана оглянулась на него, не скрывая раздражения и досады. Кашин - кудрявый субъект с круглым лицом - был, конечно, уверен в своей неотразимости. Но по причине своей молодости он даже не умел делать комплименты, хотя и вворачивал их в разговор с дамами при каждом удобном случае. Комплименты у него всегда получались похожими на приторную лесть. Быть может, у кого-то он и имел успех, быть может, в чьих-то глазах он и выглядел шикарным джентльменом, но Оксана в глубине души просто терпеть его не могла. И уж если кто и имел самый маленький шанс улучшить ее отвратительное настроение, то это был именно Кашин.
   Увидев, что Оксана нахмурилась, Кашин сразу сник, растеряв весь боевой дух, глупо поулыбался ей, пока она разочарованно не отвернулась, и уткнулся в свои бумаги, стараясь больше не поднимать головы.
   - Для начала - здравствуйте! - объявила Оксана громко, и в тишине сконфуженного офиса ее голос прозвучал звонко, как у профессионального оратора.
   Нестройный хор голосов поздоровался в ответ.
   - А теперь давайте вместе взглянем на время, - кивком головы Оксана заставила всех повернуться вправо и взглянуть на висящие на стене большие круглые часы, которые показывали ровно шестнадцать тридцать. - До конца рабочего дня полтора часа. Поэтому, я надеюсь, мне кто-нибудь объяснит, почему я не вижу здесь Брагину и Визнера? Уваров на больничном, мне уже сообщили, Степаненко в варшавском филиале, это я тоже знаю, и потому о них я не спрашиваю. Но почему здесь нет Визнера и Брагиной?..
   Разбор полетов начался. Оксана нападала, ее подчиненные защищались и защищали своих отсутствующих коллег. Оксана пыталась воззвать к здравому смыслу, но для них он был в том, чтобы отстоять свою независимость. Оксана напоминала им о совести, и они вспоминали, и еще более дружно начинали отстаивать права тех, кого не было в офисе в настоящий момент по уважительной или не очень причине. Потому что, сдав своих друзей сегодня, они не смогли бы рассчитывать на то, что те не сдадут их завтра.
   Пустив в ход тяжелую артиллерию, Оксана прошлась вдоль столов и откопала из-под вороха не разобранных документов на рабочих столах журналы, газеты и карты. Обнаружила приподнятые, чтобы никто не беспокоил, трубки телефонов. Попросила объяснить. Получила в ответ угрюмое молчание и еще большую злость, направленную в ее сторону, потому что злость была обычной реакцией тех, кого загоняли в угол. Молчание, правда, дало ей возможность высказать многое из того, что она считала нужным довести до сведения коллектива. И то, что фирма не заработала ровным счетом ничего в эти праздники, и то, что она думала про нерабочие занятия в рабочее время на рабочих местах, и про претензии "викингов" - так в шутку все называли подчиненных Олега Петровича, руководившего фирмой с этим названием.
   Но все-таки и эта битва была проиграна. Надо было быть совсем глупой дурочкой, чтобы этого не понимать. Оксаниной целью все-таки было создать "слаженную команду профессионалов" - так обычно описывалась мечта любого начальника в заумных журналах, а вовсе не раздавать каждый день заслуженные оплеухи за кроссворды, карты и снятые с телефонов трубки. А дело к этой мечте не продвинулось ни на шаг.
   Ее люди, притихнув молчали; когда она отворачивалась, сверлили ее недобрыми взглядами, а когда она смотрела прямо на них, опускали глаза.
   Парни помоложе - Акимов, Кашин и Ахметдинов были слишком зелены, не отличая еще рабочего места от ученической парты, и по-прежнему были уверены, что и здесь за ними должны были ходить с палкой и толкать вперед.
   Чурсина и Брагина - дамы значительно старше и опытнее всех остальных, прельстившие в свое время Оксану своим профессионализмом, никак не могли смириться с руководительницей моложе их. У Оксаны не было мужа, которому надо было стирать носки, гладить рубашки и который с трудом выходил из запоя после каждого праздника. У Оксаны не было детей, которым надо было вытирать носы, которые постоянно болели и которые считали своим долгом каждый день звонить на работу матери с одним и тем же вопросом - как разогреть картошку или сварить макароны. У Оксаны таких проблем не было, и потому авторитетом она не пользовалась. И потому же, всякий раз, когда заболевал кто-то из сопливых детишек Брагиной или Чурсиной, Оксане сообщали об этом так, словно она была виновата не только в болезни этого конкретного маленького человечка, но и в болезнях всех детей в Москве, а то и по области.
   С остальными работниками было еще понятнее. Простая лень и прозаический стадный инстинкт. Зачем было работать, если можно было этого не делать? Когда работали все, тогда работали они. Когда не работал никто, тогда и они не считали нужным утруждаться. Не было среди них тех, кто задавал темп и кто воодушевлял на работу, не было даже тех, кто счел бы своим долгом просто отработать те деньги, которые платила Оксана.
   Поставив портфель на пустующий стол Визнера, Оксана со вздохом присела на край. Все выжидающе смотрели на нее. Ждали, когда она уйдет, когда за ней закроется дверь ее кабинета, и их уютный офис снова окажется без присмотра начальства. Оксана кожей чувствовала эту атмосферу всеобщего неудовольствия. Чувствовала и поддавалась ей. И ей самой хотелось уйти, закрыться в своем кабинете, налить себе чашечку кофе и заняться чем-нибудь более приятным, нежели читать лекцию о вреде тунеядства шестерым взрослым людям. Да, так и следовало поступить. Но сначала...
   - Я хочу видеть вас по одному в моем кабинете. Через двадцать минут - первого. Заходите по очереди. Спасибо.
   Сначала надо было им хоть немного отомстить за столь скверный день в ее жизни. Может быть даже расстаться с кем-то из них, хотя, зная себя, Оксана на это даже не рассчитывала.
   Она взяла портфель и, провожаемая шестью парами возмущенных глаз, скрылась за дверью своего кабинета.

***

   "Пускай понервничают хоть немного, - рассуждала Оксана, разбирая небрежно сваленные горой на стол бумаги. - Пускай подумают об увольнении. Пускай представят, как с завтрашнего дня начнут искать новую работу. Пускай поймут, что это я их наняла, а не они меня!..".
   Она твердила про себя эти жесткие решительные слова, но сама чувствовала подступившие слезы - так ей было обидно, плохо и неспокойно. Разве можно было придумать что-нибудь хуже - устроив головомойку подчиненным, Оксана сама чувствовала себя загнанной в угол. Они были там, в огромном зале-офисе, и их было много, и они были вместе - все сразу против нее, а она была одна, здесь, в маленьком кабинетике, и со стыдом была вынуждена признать, что ей было страшно снова там появляться. К тому же масла в огонь подливал и Олег Петрович, воспоминания о котором и досада от такого нелепого конца их милой дружбы не давали Оксане покоя. Он слишком откровенно сказал правду о ее фирме, он слишком задрал нос, воодушевившись ее неудачей, а Оксана не смогла проглотить это - вот и все, что привело к такому печальному, не обрадовавшему обоих концу.
   Хотя, все это было уже позади. Оксана разбирала скопившиеся за день документы и постепенно успокаивалась. Бумажная работа, как обычно, медленно, но верно приводила ее нервы в порядок. Она была такой нудной, что не требовала абсолютно никаких эмоциональных усилий. Погружаясь с головой в омут цифр, адресов, имен и названий, Оксана сразу забывала обо всем, что ее волновало.
   Счета в стопку справа, письма - влево. Переданную бухгалтером толстую папку с платежками и отчетами Оксана отложила отдельно, чтобы потом внимательно перечитать каждый лист. С такой организацией труда, какая существовала среди ее подчиненных, надо было держать ухо востро.
   Еще счета, какая-то накладная... Быстро скользивший по строчкам взгляд вдруг почему-то запнулся на слове "картины" в одном из счетов. Оксана взглянула внимательнее. "Картины Васильева..." - успела прочитать она, прежде чем счет был откинут в сторону. Какие картины? Она уже давно не видела в продаже у себя картин. Почему без нее?.. Ах, ну, конечно же! Это был счет, значит, картины еще не были куплены... Значит...
   Васильев? Несмотря на то, что Оксана уже была занята прочтением проекта нового договора, у нее перед газами все еще был тот счет. Васильев... Эта фамилия постоянно всплывала в каких-то разговорах, в журналах, в вопросах звонивших ей постоянных клиентов. Легкое любопытство кольнуло Оксану и даже заставило привстать на стуле, с твердым намерением пойти распорядиться, чтобы именно эти картины непременно показали ей, прежде чем отправлять в магазины. Но мысль о том, что ей снова придется выйти в зал, где на нее уставятся шесть пар потревоженных глаз, охладила ее порыв.
   В конце концов, картины могли подождать и до завтра. Этот... Васин... Викторов... - всегда путавшая слишком простые фамилии друг с другом, Оксана порылась в бумагах, ища уже заваленный другими бумагами счет, но так его и не нашла - в общем, не настолько он был важен, этот Васечкин. Интересно, конечно, была ли это обычная "мега-звезда", кем-то раскрученная, модная, но бездарная, или же действительно кто-то нашел новый талант.
   Но сейчас Оксана чувствовала себя слишком усталой, чтобы ее заинтересованность чем-то могла продлиться больше пары минут.
   Окончательно похоронив счет на картины под стопкой чеков и накладных, Оксана откинулась на спинку кресла, закинула ногу на ногу и принялась изучать толстый глянцевый каталог компании-конкурента. В запасе у нее было еще минут шесть спокойствия, после которого ее люди должны были по одному начать подтягиваться к ее кабинету за порцией бесполезных нравоучений...

***

   - Чего это она? - с крайним удивлением поинтересовался Ахметдинов, когда Оксана скрылась в своем кабинете и зарыла за собой дверь.
   - Директор "Викингов" был недостаточно любезен... - с несдерживаемой злобой пояснила Чурсина. - В постель забыл затащить, по всей видимости!
   По залу прокатился тихий вороватый смешок.
   - Да ладно вам! - сложив брови домиком, "заступился" Кашин. - Критические дни у начальницы! Не понимаете?! Дело житейское...
   - Долго что-то они у нее... - все так же со злостью Чурсина принялась раскладывать уже запылившиеся на ее столе бумаги по текущей работе, чему упрямо мешала толстая папка с документами трехгодичной давности, извлеченная из шкафа только для того, чтобы прятать под ней свои женские журналы. - Пожила бы с мое, детей бы родила - тогда бы и беситься так не стала! А то - раньше не уйди, на обед не выйди!.. Тьфу!
   Догадавшись, наконец, переложить мешавшуюся папку на свободный стол отсутствующей Брагиной, Чурсина поглядела поверх очков на Ахметдинова и Кашина. По заведенной давным-давно традиции, молодым всегда предоставляли самые неприятные участки работы. Так стоило ли рассчитывать, что первыми в кабинет к Оксане отправятся кто-то, а не они?..
  

Часть 4

  
   Оксана любила свою работу. Это было настоящим наслаждением - бродить по антикварным и сувенирным магазинчикам Европы и России, посещать выставки и аукционы, в интернете или библиотеке разыскивать информацию о милых иноземных безделушках, купленных за копейки на рынках в других государствах. А потом выставлять все найденное на полки своих магазинов и, встав в сторонке, наблюдать за тем, как мечущиеся в поисках симпатичных подарков москвичи находили здесь то, что им было нужно. Посуда, маленькие статуэтки, картины, вышивки, игрушки - всего этого в городе было предостаточно на каждом углу. Но Оксана была одной из немногих, кто предлагал из всего этого лучшее. Самое изящное, самое оригинальное, то, от чего нельзя было отвести взгляд.
   Но это было лирикой. Реальная жизнь имела совсем другую окраску. Как и у всего, у любимой Оксаниной работы очень быстро обнаружилась малопривлекательная оборотная сторона. Фирма принадлежала ей. Ей принадлежали несколько магазинов, набитых очаровательными подарками, и ей же принадлежали все те проблемы, которые сей факт приносил с собой. Аренда помещения, банковские кредиты, бизнес-планы и бухгалтерские балансы. И, конечно же, работа с персоналом.
   Три года обучения в филиале французской Академии позволили Оксане изучить в совершенстве все премудрости менеджмента. Которые не дали ей практически ничего. С персоналом, работавшим на нее, Оксана справиться не могла.
   Фирма "With love - WL", зарабатывающая очень неплохие деньги, большую их часть теряла того, что Марк Исакиевич Визнер имел привычку опаздывать на работу, а Чурсина Елена Яковлевна намного больше интересовалась кулинарией, нежели доверенной ей работой с финансами. У них были дипломы, у них был превосходный опыт, у них были отменные рекомендации... У них не было одного - желания работать на Оксанину фирму. И сделать с этим Оксана не могла абсолютно ничего. Теории мотивации, стимулы и антистимулы были бесполезны, потому что подчиненные Оксаны были твердо уверены в самом главном. В том, что она не уволит их.
   И она, оправдывая их уверенность, действительно сделать этого не могла. Не получалось. Она жалела их, или боялась, или оба эти чувства смешивались вместе, но результат от этого нисколько не изменялся. Ленивые наглецы продолжали работать, вернее, получать зарплату, а Оксана всеми способами пыталась достучаться до их совести или хотя бы до честолюбия...
   Ну, почему никто не предупредил ее о том, что будет так тяжело? Почему до того, как она взялась за эту лямку, ей не сказали, в какой ужас превратится ее работа?! Нет, конечно, помогший организовать это дело отец предостерегал Оксану заранее. Но он-то говорил о каких-то конкурентах, о возможном изменении государственной политики в вопросе импорта, о налоговых инспекциях и много еще о чем. А вот о том, что каждый божий день ей придется сражаться с нанятыми работниками - об этом он не сказал ей и слова. Быть может, потому что для него, жесткого и волевого человека, такой проблемы просто не существовало.
   Обо всем этом Оксана думала, выбравшись к своему счастью из офиса и на своем новеньком салатового цвета "Опеле" пробираясь через пробки ближе к окраине города. Она смотрела на оживающий после долгой пасмурной зимы город, на рыжий солнечный диск, спускающийся все ниже и ниже к сиреневатой дымке у горизонта, на уютные дворики, где стараниями маленьких москвичей асфальт уже успел густо покрыться клеточками "классиков" и разноцветными рисунками... Смотрела и не видела всего этого, потому что мысли ее метались между сотней нерешенных проблем и желанием просто отдохнуть и забыть обо всем.
   Стоило, наверное, устроиться в каком-нибудь маленьком кафе со стопкой глянцевых журналов, полистать нарядные страницы и выпить чашку кофе со сладким десертом, чтобы, наконец, прийти в себя после всех волнений кончавшегося дня.
   Оксана сменила в проигрывателе диск, выбралась с запруженной машинами окружной дороги и помчалась в сторону области, ближе к своему загородному дому. Потом притормозила и свернула к знакомому ларьку с прессой, чтобы купить журналы, которые хотела почитать во время ужина в кафе, раз уж на сегодняшний день у нее не было достойной компании.
   Это был одинокий ларек, разместившийся около автобусной остановки на тихой окраинной улочке, где за прилавком под зеленым тентом скучала немолодая продавщица в зеленом фартуке. Народу не было. Наверное, недавно прошел долгожданный автобус и забрал собой всех стремящихся домой после работы людей. Оставив машину у тротуара, Оксана подошла к прикрытому от ветра пленкой прилавку и начала выбирать. Яркие картинки, яркие заголовки, яркие лица, украшающие обложки... Тут же в руках у Оксаны оказалась внушительная стопка журналов всевозможных наименований, и она, вполне удовлетворенная этим, быстро расплатилась и отошла.
   Обложки были скользкими, и журналы так и норовили выскользнуть из рук, пока Оксана открывала свою сумочку в поисках небрежно кинутых в нее сверху ключей от машины. Наконец, они нашлись. Наклонившись, Оксана вставила ключ в замок, повернула, нажала на ручку...
   - Девушка!
   Оксана вздрогнула от неожиданности. Она была уверена, что здесь, на этой одинокой автобусной остановке они с продавщицей были вдвоем. Но, поскольку окликнувший ее голос принадлежал мужчине, она сразу поняла, что ошибалась.
   Однако обернуться она не поспешила. Это было так привычно, но сегодня это раздражало куда сильнее обычного. "Дэвушка!" - выкрикивал обычно голос с акцентом. И Оксана, по инерции обернувшись, видела масляно-черные глаза с желтоватыми белками, которые с бесстыдной усмешкой начинали раздевать ее сразу же, ощупывая под одеждой ее тело...
   И от этой мысли ей стало противно и гадко, и кошки снова заскребли на душе. Наверное, это было бы последней каплей в чаше ее терпения, если обернувшись, она увидела смуглого золотозубого торгаша с ближайшего рынка. Хотя "Девушка!" обращенное к ней - да, именно к ней, потому что вокруг девушек кроме нее не наблюдалось - было сказано без акцента. Мягко и как будто извиняясь.
   И Оксана все же медленно повернула голову.
   И увидела мольберт.
   И упавший прямо на асфальт серо-голубой, сточенный полукругом с обоих концов мелок.
   И глаза. Серо-зеленые, веселые, жизнерадостные глаза. Улыбки видно не было - она пряталась за верхним краем мольберта. Но сомнений в том, что на лице она была, не оставалось никаких - вокруг глаз, словно переливаясь от теней и света заходящего солнца, бежали веселые лучики.
   А ветер, сырой и холодный, но уже пропитанный ароматом клейких тополиных почек, влажной земли и мать-и-мачехи, в простодушном стремлении заглянуть за мольберт, трепал длинную прядь светлых вьющихся волос, выбравшуюся из-за ремня перевернутой козырьком назад кепки...
   - Простите, что задерживаю вас, но не могли бы вы оказать мне маленькую услугу? - откинув волосы с лица, художник вопросительно поднял брови.
   "Конечно, с удовольствием!" - немедленно откликнулась та часть Оксаны, которая отвечала за "связи с общественностью". Вердикт о том, что художник ей понравился, был вынесен сразу же, без всяких "но", без всяких колебаний, без сомнений и без задних мыслей. Лишь многолетняя привычка осторожничать удержала Оксану от того, чтобы высказать свое согласие сразу вслух.
   - Какую именно? - вместо простого "да" сердито и немного настороженно ответила она.
   - Полистайте ваш журнальчик на этом самом месте пару минут, - ничуть не смутившись от ее холодности, ответил художник. - Я вот уже третий час думаю о том, чего не хватает в моей картине, и тут появляетесь вы на вашей зеленой машинке!..
   И, не дожидаясь согласия или отказа, да и, по всей видимости, вовсе не интересуясь тем, что ответит ему Оксана, он принялся быстро чертить мелками на прикрепленном к мольберту листу.
   Оксана была заинтригована. Хотя, нет, нет, она была просто ошеломлена этой нелепой, невообразимой ситуацией. Художник не изъявил даже намека на намерение с ней познакомиться. Он просто хотел ее нарисовать. И рисовал, пока она думала, уйти ей или остаться.
   А Оксане не хотелось уходить. Потому что художник нравился ей все больше - с каждой минутой, с каждой секундой.
   Он был одет очень просто - в светлые джинсы, в клетчатую байковую рубашку поверх футболки и куртку-ветровку. Джинсы, как и манжеты рукавов, были в пятнах - в разноцветных следах мелков, которые крошились мелкой пудрой, и оставались сначала на руках и на бумаге, а потом и на одежде. Но почему-то того, что Оксана так не любила в мужчинах - неопрятности - в художнике не было. Пятна от мелков были... наверное, просто частью картины.
   И того, что Оксана не любила в художниках - угрюмой грусти темных, ссутулившихся на своих табуретах фигур - этого тоже не было. Была жизнерадостность, живой азарт - успеть нарисовать ее до того, как она уйдет отсюда, - и блеск в глазах. Ничего больше, чтобы ощутить зарождающийся внутри нее шквал восторгов, Оксане было и не нужно.
   Вот только... Он просто рисовал ее - он вовсе не собирался производить на нее впечатление. Его рука скользила параллельно листу, хватая разные мелки, разложенные на свободной левой ладони, мелки жирно шуршали по бумаге, и крошки от их сколотых краев сыпались художнику на светлые джинсы.
   Оксана так и застыла около своей машины. Наверное, каждой девочке, девушке и женщине показалось бы лестным предложение позировать художнику. Не за собственные деньги, чтобы после получаса сидения перед ним с дурацкой улыбкой получить весьма посредственный портрет. И еще приятнее было знать, что он, своим опытным взглядом, повидавшим, наверняка, немало красивых людей, заметил именно ее, и именно ей подарил свое внимание.
   Но Оксана была не той, кто от простого комплимента таял, как кусок сливочного масла. Оксана была бизнеследи. И знала, что дома ее ждали сотни неотложных дел. Например, стереть пыль с дальней полки книжного шкафа, в который она никогда не заглядывала, или покормить соседского кота, который раз в месяц проникал в ее дом через чердак, или...
   Только вот не хотелось ей уходить. А художник становился все равнодушнее и равнодушнее. Сначала он смотрел на нее. Потом стал смотреть на нее, как на предмет - как на скульптуру, являющуюся частью его картины. Потом стал смотреть за нее, поверх нее, справа и слева от нее, привставая на табурете, вытягивая шею и наклоняясь во все стороны, чтобы рассмотреть пейзаж за ее спиной. Он был так занят, что даже забыл о том, что ее можно было просто поблагодарить и с ней попрощаться.
   И, наконец, Оксана ощутила себя одной из тех, кого этот занятый своей работой парень видел лишь как помеху своему делу. Теперь она ему лишь мешала...
   Еще не веря в это до конца, Оксана отошла в сторону, ожидая, что в следующую секунду, вскинув взгляд, и не увидев ее там, где она должна была быть, художник обратит на это внимание. Но он, в очередной раз взглянув на город поверх мольберта, и не увидев Оксаны, этого даже не заметил.
   Оксана возмущенно усмехнулась.
   Ну, нет, теперь она точно не собиралась уходить. Из любопытства, из принципа и по причине задетого самолюбия. Свернув в трубочку журналы, она прошлась вокруг мольберта.
   Художник рисовал, погрузившись в свою работу. Его руки колдовали над бумагой пастельными мелками, простым карандашом и маленьким кусочком ластика. Он двигался так быстро, что за ним было не уследить. Розовый мелок, потом голубой, потом, прищурившись и наклонив голову набок, он принялся растушевывать указательным пальцем тона, ластиком подправляя огрехи, потом снова схватился за мелки... Он знал, что делает, он знал, чего он хочет. Это не могло не нравиться.
   Но больше всего Оксану поразили его глаза. Добрые, спокойные, самоуверенные настолько, что откровенная рассеянность в них не отталкивала, а наоборот тянула к себе.
   Проблемы забылись сами собой. Нотация Олега Петровича, разборки с беспросветно ленивыми сотрудниками, одинокий загородный дом, ждущий ее этим вечером, как, впрочем, и всеми остальными вечерами тоже, давным-давно надоевшие ухажеры и дружки, от которых не было ни толку, ни покоя - все это, еще десять минут назад, вдруг сразу нахлынувшее потоком мыслей и воспоминаний и повергшее Оксану в глубокое уныние, вдруг превратилось в пыль. В мелочи, которые не заслуживали даже внимания.
   Остался только веселый весенний вечер с ярким закатом и задорным холодным ветром, безлюдная автобусная остановка и незнакомый художник, в котором был свет, и чистота, и необъяснимое торжество легкости и беспечности.
   - Довольно оригинальный ход, господин... как вас там?... - с возмущенной полуулыбкой Оксана стала прохаживаться перед мольбертом.
   Словно от нечего делать, не спеша, она начала шагать слева направо и справа налево. Как будто ей просто не хотелось стоять столбом на одном месте... Но цель была очевидна, хотя Оксана даже самой себе не могла признаться в ее наличии. Все, чего она хотела... нет, не хотела, а жаждала добиться в эту самую минуту - это помешать художнику рисовать. Чтобы он отвлекся от работы и заметил ее. Трудно было представить что-нибудь глупее этого. Так же, как трудно было представить что-нибудь более увлекательное.
   - Вы, может быть, считаете, что я стою тут и мерзну ради собственного удовольствия? - задала Оксана риторический вопрос, на который и не ожидалось получить ответ. - Что у меня нет других дел, кроме как быть для вас живой статуей?
   Не скрывая своего стремления заглянуть художнику в глаза, Оксана все приближалась, сначала расхаживая от мольберта шагах в пяти, а потом сократив расстояние до метра. Но каждый раз, когда ей казалось, что вот сейчас его взгляд остановится на ее лице, что вот сейчас он заметит ее присутствие, вот сейчас он что-то скажет ей - колкое ли, обидное ли, или, наоборот, лестное, главное было даже не в смысле, а в самом факте внимания, - художник отворачивался. А его глаза - ярко-зеленые, когда их освещали желтые солнечные лучи, и серые, когда они прятались в тени мольберта, - все время смотрели мимо. Вдаль, на остывающий после теплого дня город, или прямо перед собой, на закрепленный на мольберте лист... На нее он не взглянул ни разу.
   - Ах, простите, я, наверное, вам мешаю! - Оксана с преувеличенной драматичностью всплеснула руками. - Я слышала, творческие люди обладают удивительной способностью концентрироваться на своем деле, не обращая внимания на тех, кто их окружает... Мне всегда хотелось посмотреть на это. И вот, пожалуйста, моя мечта сбылась! И оказалось, что все выглядит невероятно прозаичным хамством!
   Она замолчала и перевела дыхание, ожидая ответа на откровенный выпад. Но ответа не было. Художник продолжал рисовать, словно вокруг не было ничего и никого, кроме него самого, его мольберта и маленькой части огромного города, которую он старательно изображал на своей картине.
   - Эй, вы хоть слышите меня?! - не выдержав этой тишины и сосредоточенности, позвала Оксана. - Или это такая игра?
   Художник ничего не ответил, и Оксана, не споря, сразу согласилась с ним - нет, это была не игра.
   - А может, вы глухой? - предположила она довольно резко.
   И тут же, чтобы проверить это, она подошла к художнику совсем близко и громко хлопнула ладонями справа от него.
   Художник оказался не глухим. Он вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Оксана даже задержала дыхание, ожидая того, что вот сейчас он примется возмущаться, спрашивать зачем и почему, и что она вообще тут вокруг него ходит, и она ответит ему, что это он, такой-сякой, отнимает у нее время, и... Но художник, вскинув голову и увидев ее, со все той же рассеянностью улыбнулся, и сразу же снова повернулся к своему мольберту. И его взгляд был таким... снисходительным и при этом понимающим, словно она, Оксана, была маленьким ребенком, отрывающим от серьезной работы взрослого человека. Хотя, возможно, это именно так и было.
   Да! Да... Она была ребенком! Снова стала девчонкой, вредной, беззастенчивой и бесстрашной. Потому что никогда в жизни еще она не чувствовала такой сумасшедшей легкости, веселости и придуманного возмущения. Как будто она была пьяна. Как будто сошла с ума, и все мыслимые нормы поведения остались за пределами разума. Она, дочка богатых родителей, с пеленок приученная к корректной вежливости и еде с ножом и вилкой, сейчас была готова хоть станцевать прямо тут, на столичной улочке. Ради того, чтобы этот художник - нахал и зазнайка - удостоил ее своего внимания.
   Оксана не замечала уже ничего вокруг. Ни холодный ветер, который, струясь, просачивался через ее итальянскую шубку, короткую, как все итальянские шубки и нисколько не греющую. Ни продавщицу журналов, наблюдающую за ней, как за героиней мексиканских мыльных опер. Ни блондинку, на отечественной колымаге "Оке" припарковавшуюся в опасной близости от ее новенького "Опеля". Она видела только его.
   - Итак, значит, вы не глухой, - продолжила она все тем же вызывающим тоном. - И не воспитанный. Мужчине очень невежливо отвечать молчанием женщине... Хотя, вы, наверное, не знакомы с правилами хорошего тона?.. Что ж, надеюсь, вы как художник гораздо лучше, чем собеседник.
   С опаской она обошла художника вокруг и, скрестив руки, остановилась за его спиной. Она боялась, что увидит там нечто абстрактное. Треугольники вместо домов, черноту вместо неба и космического богомола вместо нее самой.
   А на картине был просто город. И она, читающая журнал.
   - Очень неплохо... - задумчиво протянула Оксана, едва удержавшись от того, чтобы вместо сухого "неплохо" у нее ненароком не вырвалось горячее "восхитительно".
   Она всегда была скупой на хорошие оценки чьих-то работ - ей не нравилось то, ей не нравилось это... И хотя картина, которую художник так сосредоточенно создавал прямо на ее глазах, картина, где она сама стала центром композиции, была именно восхитительной, а не просто "неплохой", баловать художника, такого невнимательного и рассеянного, ей совсем не хотелось.
   - Знаете, а у вас определенно есть талант, - сказала Оксана тоном знатока. - Скажите, а вы не пробовали отдавать ваши картины на продажу в салон?..
   Может, пробовал, а может и нет - этого Оксана так и не узнала. Потому что художник молчал. Остро заточенным черным карандашом он наводил "марафет" на своей почти законченной картине. Тонкий грифель мягко ложился на бумагу загадочными вечерними тенями, немного резкими, немного непредсказуемыми...
   Но Оксану уже не смущало отсутствие ответов на ее вопросы. И если поначалу она стала говорить со своим равнодушно-молчаливым знакомым из чистого упрямства, то теперь она ощутила особое наслаждение в таком "одностороннем" разговоре. Ей не возражали, ее не перебивали, ее не огорошивали ответом, которого она не ждала... Было что-то завораживающее в его молчании. В том, что он не видел ее. В том, что он не трещал без умолку, не засыпал ее глупыми анекдотами, не доставал приторными комплиментами. Это было для Оксаны настолько новым, что, как и все новое, не могло остаться незамеченным и неоцененным. Знали бы те, другие, кто болтал, шутил и нахваливал ее, как мало ей было надо для того, чтобы испытать искренний восторг от общения с мужчиной!
   Эффект был просто потрясающим! И Оксана все больше входила во вкус.
   - Нет, в салоны вряд ли, - принялась задумчиво рассуждать она. - В моем салоне я пока ваших работ не видела, а в других салонах начальники страдают от острой безвкусицы. Кстати... вы не хотели бы сотрудничать с нашей компанией? Может быть, вы слышали - "With Love - WL"? Соответствующее цене качество... Не слышали? Что ж, не страшно. Пожалуй, я оставлю вам свою визитку.
   Зажав журналы под мышкой, Оксана расстегнула сумочку и, встав рядом с художником, начала на ощупь исследовать содержимое трех ее отделений, ища несколько карточек в пластиковом футляре.
   - Знаете, за эту картину я заплатила бы большие деньги. И за другие тоже... У вас ведь есть другие картины?..
   Карточки никак не хотели обнаруживать свое присутствие в сумочке. Оксана запустила руку поглубже, провела ею по самому дну и, не найдя пластиковый футляр, но случайно наткнувшись на одну завалявшуюся вне футляра карточку, поспешила извлечь ее из сумки. Зацепившиеся за манжет ее рукава, на асфальт полетели записная книжка и флакон губной помады.
   - Черт!.. - Оксана едва не уронила еще и журналы, но карточку из рук не выпустила. - Вот, нашла! Возьмите...
   Она совсем не ждала, что художник ответит ей и уж тем более, что он возьмет ее карточку. Она уже думала о том, как с журналами под мышкой и с сумкой наперевес она будет поднимать помаду и записную книжку, и о том, что у нее все-таки очень замерзли руки, и о чем-то еще...
   А подняв голову, она увидела, что художник, глядя на нее, протягивает ей ее оброненные вещи.
   - Возьмите. Вы уронили, - удивление в его глазах было столь же искренним и столь же сильным, как у Оксаны. - Что это?
   Все еще держа ее помаду и записную книжку в вытянутой руке, он слегка наклонился на табурете и взял карточку из ее рук.
   Оксана, опешив, не могла даже пошевелиться. То, чего еще полминуты назад она так страстно и так горячо хотела, - его внимание - привело ее вдруг в такую растерянность, что даже его голос не мог сразу вывести ее из тупого оцепенения.
   А художник между тем с живым интересом рассматривал карточку с ярким цветным логотипом и написанным синей краской именем.
   - Оксана Валерьевна... - прочитал он и вскинул голову. - Это вы?
   Оксана словно проснулась. С таким видом, словно он отнимал у нее деньги, она возмущенно выхватила карточку у художника из рук. Ту самую карточку, которую только что она так хотела найти и отдать ему.
   - Предположим, я, - ответила она холодно. - А вы кто такой?
   И ответ, и вопрос, и тон голоса, которыми они были произнесены, были настолько нелепыми, что художник даже не воспринял резкость Оксаны всерьез. Смеясь, он запахнул расстегнутую куртку и сам положил в Оксанину сумочку помаду и записную книжку, которые она так и не забрала из его протянутой руки - так сильно спешила отнять у него визитку.
   - Простите, у меня нет с собой карточек... - продолжил он весело, давая понять, что отсутствие у него собственных карточек ничуть его не смущало.
   Он вытер об джинсы испачканные в графите и раскрошенной пастели руки, оставив на светлой ткани еще несколько ярких полос, и встал.
   - Меня зовут Никита... - представился он. - Васильев Никита Анатольевич, если быть точным, но я люблю, когда меня называют по имени.
   Васильев... Какая знакомая фамилия! Оксана была уверена, что слышала ее где-то совсем недавно. Хотя, что в этом было удивительного? Фамилия была простой и очень распространенной. Возможно, кто-то из клиентов был его однофамильцем?..
   И в этот момент - это стало для нее очередным сногсшибательным сюрпризом - Оксана обнаружила, что Никита ждет... ее руки. Нет, он не тянул к ней свою ладонь, требуя непременного рукопожатия, и не хватал ее за руку, как это делали многие. Он просто и вежливо - как того требовали правила утонченного этикета - ждал, пока она, улыбнувшись, сама не протянула ему руку. И только тогда его ладонь, теплая, словно он и не сидел на холоде бог знает сколько времени за своим мольбертом, осторожно и бережно сжала ее пальцы.
   - Будем знакомы... - в ответ улыбнулся он.
   Критически он оглядел свою законченную картину и манжетой рукава потер самое яркое пятно на джинсах.
   - Как холодно сегодня... - заметил он, зябко передернув плечами.
   Оксана кивнула. Никита снова потер пятно, сделав его чуть более бледным, и снова посмотрел на картину. Потом на Оксану. Потом снова на картину... И его брови от удивления даже слегка поднялись вверх. Как будто он никак не мог понять, каким образом девушка, которую он видел перед собой, тоненькая, светловолосая и замерзшая, могла оказаться на листе бумаги. Наверное, на самом деле он действительно этого не знал. Он только не сказал этого вслух.
   - Красивая картина... - сказала Оксана, глядя на нарисованную себя в нарисованном городе.
   - Нисколько, - Никита решительно покачал головой. - До тех пор, пока на ней не появились вы... - отступив на шаг и прищурившись, он снова взглянул на Оксану и на прикрепленный к мольберту лист. - Без вас город был бы совсем пустым...
   И картина вдруг перестала интересовать их обоих. Они смотрели друг другу в глаза и думали лишь о том, как не хотелось им прощаться. А продолжить разговор было так трудно! Потому что Никита не мог понять, как она, эта девушка, которая понравилась ему с первого взгляда, с визиткой в руке возникла вдруг перед ним, а Оксана не могла объяснить даже себе, с чего вдруг она рядом с ним оставалась.
   - Простите, Оксана Валерьевна... - глядя на покрасневшие от холода Оксанины нос и щеки, покаялся Никита. - Это, наверное, я задержал вас на улице в такой холод?..
   - Я не могла отказать вам в просьбе позволить меня нарисовать, - улыбнулась Оксана, хотя совсем еще недавно у нее был готов целый список упреков в его адрес.
   - Иногда я бываю редким наглецом. Еще раз простите. Понимаете, я... когда рисую, я отключаюсь от всего. И иногда даже, как сейчас, могу кого-то попросить позировать и потом... Ну, да вам, наверное, неинтересно... Извините пожалуйста!.. Боже, вы совсем замерзли! Проводить вас до метро?
   - Я на машине, - ответила Оксана, кивнув в сторону своего зеленого "Опеля".
   - Правда? - с легким оттенком грусти Никита развел руками. - А мне так хотелось предстать перед вами в джентльменском обличье! Может быть, я еще как-то смогу вас отблагодарить?
   О. да, конечно! Оксана очень-очень хотела, чтобы он отблагодарил ее хоть как-то. Ей, правда, от него было ничего не нужно, но ведь ей так не хотелось сейчас уходить. И поэтому они оба стояли на холодном ветру, на одинокой автобусной остановке, смотрели друг на друга и старательно придумывали стоящий предлог, чтобы попрощаться не сейчас, а позже. Желательно, намного позже.
   - Как насчет того, чтобы составить мне компанию за ужином? - первой нашлась Оксана. - Скажем, в каком-нибудь кафе? Тут по пути есть несколько неплохих местечек. А потом заглянуть ко мне и выпить чаю...
   Про чай, правда, она сказала совершенно случайно. Она была вовсе не из тех гиперкоммуникабельных особ, которые свободно приглашали к себе домой любого нового знакомого, лишь потом разбираясь в его надежности или наоборот отсутствии таковой. Но сейчас был исключительный случай. Никита был не просто странным новым знакомым, а тем, кого Оксане очень не хотелось в этот вечер отпускать... И Оксана, ожидая его ответа, больше всего боялась отказа.
   Но Никита отказываться не стал.
   - Неплохая мысль, - одобрил он. - А что если и ужин нам организовать прямо у вас? Поверьте, домашняя еда не сравнится даже с самой лучшей ресторанной.
   - Ну, тут я вас сразу разочарую, - рассмеялась Оксана. - Я не умею готовить. Совсем. Два раза в неделю ко мне приходит домработница, она-то и заведует кухней. Оставляет в кастрюльке суп и запеканку в сковородке. Вот только вчера ко мне завалилась целая делегация незваных гостей, и расправилась со всеми моими запасами.
   - Ужасно! - посочувствовал Никита с иронией. - Значит, вам теперь уготованы голодные скучные дни до прихода вашей домработницы?
   - Да, к сожалению. Макароны с кетчупом или пельмени. Выбор совсем невелик.
   - В таком случае, если вы, конечно, позволите, я могу побыть для вас личным шеф-поваром на этот вечер. Какую кухню предпочитаете? Русскую? Французскую? Итальянскую?.. Как насчет китайской?..
   Оксане было совершенно все равно. Но отвечать так - "все равно" - показалось ей вульгарным и невежливым.
   - Помочь вам собрать кисточки и краски? - предложила она вместо этого.

***

   Это было тяжело - наблюдать. Тот, кто не пробовал этого, не мог понять, как это было тяжело. Малянский тоже не смог бы понять этого раньше, до того, как он взялся за это дело сам. Даже ощущение времени становилось другим, словно минуты растягивались в часы. Потому-то, из-за этих растянувшихся в часы минут, ему и казалось, что он уже целый год сидел в своей стоящем на обочине "BMW", смотрел прямо перед собой и не двигался. И в бок ему дул легкий, но очень остро ощущаемый сквознячок, и Малянский никак не мог отделаться от мыслей о том, что, возможно, следующим утром у него будет болеть спина, и он, перекошенный, как старая коряга, будет мучиться еще несколько дней, а то и целую неделю.
   Ведь Малянский был уже не молод - его возраст перевалил уже за пятый десяток, и Малянскому это казалось огромной цифрой. Его волосы, густая борода и усы поседели - поседели как-то очень внезапно и сильно, а оттого, что Малянский всегда отличался сочным смуглым оттенком кожи, эта седина особенно бросалась в глаза.
   Еще - кроме седины и записанного в паспорте года рождения, который с упорным постоянством напоминал Малянскому о приближающейся старости - его стали беспокоить постоянные простуды, всякие ангины, насморки и регулярный грипп раз в год в начале зимы. Работоспособность постепенно снижалась, усталость становилась все ощутимее, и лишь голова была по-прежнему ясной, и годы, в чем Малянский не сомневался нисколько, шли ей только на пользу.
   Устав таращиться, не отрываясь, в одну точку, Малянский все-таки начал дремать. Стараясь удержать голову прямо, он все чаще клевал носом, и всякий раз, уронив голову на грудь, вздрагивал, просыпался, но потом его снова начинало неудержимо клонить в сон. Чем могла закончиться такая борьба с желанием прикорнуть на неудобном водительском сиденье - победой воли Малянского, или же его громким храпом, было неизвестно.
   Но в решающий момент тот, за кем Малянский следил так долго и упорно, стал собираться уходить. Встал, поболтал с девчонкой, которая появилась рядом с ним словно ниоткуда, - момент ее появления Малянский проспал, - а потом начал складывать свой мольберт, краски и кисточки.
   Сон сняло, как рукой. Малянский заворочался на сиденье, садясь прямо, потер пальцами переносицу и, упершись руками в руль, стал ждать. Теперь минуты потекли уже куда быстрее. Художник медлительностью не страдал, и стоило Малянскому зевнуть хоть один лишний разочек, и все можно было бы начинать заново. Но уже не сегодня.
   Поэтому, сосредоточив всю свою волю, внимание и реакцию, Малянский смотрел на того, кто был ему так необходим. Или же, наоборот, являлся огромной помехой.
   Ловко, что выдавало в нем большой опыт, художник превратил свой громоздкий мольберт в аккуратный ящик, прикрепил к нему складной табурет, перекинул кожаный ремень своей ноши через плечо и, вслед за девушкой двинулся к ее машине.
   Малянский завел мотор. Да! Вот сейчас это и должно было произойти - то, чего он так не хотел, но что было так ему необходимо! Его черный "BMW" медленно тронулся с места и начал плавно набирать скорость. Зеленый "Опель" девушки стоял "против движения" - теперь, чтобы ехать дальше ей надо было или развернуться, или пересечь шоссе. Но для Малянского важно было не это, а совсем другое. Чтобы сесть в машину рядом с девушкой, художник должен был выйти на проезжую часть...
   И он вышел. Обошел машину спереди, снял с плеча свой ящик и, открыв дверцу, бережно устроил его внизу на полу.
   А Малянский уже мчался вперед. Спидометр констатировал скорость в пятьдесят, потом в шестьдесят, а потом и в семьдесят километров в час. Три-четыре секунды, и... И в тот момент, когда Малянский уже предвкушал свою победу, уже слышал глухой стук тела сбитого человека об капот и думал о выгодах, которые сулил ему этот вроде бы простой несчастный случай, как вдруг случилось то, чего он никак не ожидал. Девушка тоже вышла на проезжую часть, встала рядом с художником и начала быстро протирать тряпкой забрызганные грязью фары.
   Малянскому показалось, что кто-то властной рукой столкнул его в пропасть. Ни при каких обстоятельствах он не хотел двойного убийства! Одно дело было - устранить препятствие на пути к огромным деньгам, и совсем другое - убивать человека, который был не при чем. Отягощать свою совесть на всю оставшуюся жизнь таким ужасным преступлением - это был явный перебор. Да и отвечать по закону за убийство двоих он тоже не собирался!..
   Однако, когда Малянский, ругаясь сквозь зубы и злясь, захотел свернуть, чтобы объехать художника и его девчонку, он вдруг обнаружил слева от себя гигантский трейлер, который, дымя черной трубой, вальяжно двигался по шоссе. Сворачивать стало некуда. Малянский начал тормозить, но это было бесполезно. Ударить по тормозам со всей силы означало убить себя - занос, и "BMW" оказывался под колесами трейлера, способного размолоть легковушку и не заметить этого. А не ударить... Убийство двух человек было неизбежным.
   Художник обернулся внезапно. И Малянский увидел его глаза, в которых была растерянность и ужас. Он зажмурился, и даже, как ему показалось, закричал, сжав руль до боли в пальцах...

***

   С разбегу Никита сбил Оксану с ног и упал сам, увлекая ее за собой. Что-то слегка ударило по подошве его ботинка. Механический гул пронесся мимо и быстро стих.
   И все кончилось. Словно и не было ничего. Поскользнулся на сыром асфальте, упал... А старуха с косой, заглянувшая с нагловатым любопытством в лицо, на черном "BMW" скрылась за поворотом, никем не замеченная, нелепая и странная.
   Никита поднялся на ноги, предупредительно и галантно подал Оксане руку, подняв с асфальта и ее, и, потирая ушибленное о бордюрный камень плечо, посмотрел на дорогу. "BMW" уже не было. Даже воспоминания не было - лишь дрожь в руках и холодок по спине. И предчувствие, что не случайно это произошло, совсем не случайно.
   - Слепой козел!!!
   Громкий, яркий, полный справедливого негодования Оксанин крик вмиг заставил его отвлечься. Выскочив на середину дороги, растрепанная, возмущенная, с ярко-розовым румянцем на щеках, она сделала непристойный, но очень выразительный жест, в сторону поворота, скрывшего от нее "BMW" и круто повернулась к своему новенькому "Опелю".
   - Надо же смотреть, куда едешь! - продолжила она не менее громко. - Ты мне чуть машину не поцарапал, сволочь!... И... Ты чуть!...
   Она замолчала внезапно, и также внезапно румянец сошел с ее щек. Вмиг забыв о краске своего "Опеля", которая могла быть содрана, но, к счастью, осталась невредимой, она обернулась к Никите.
   - Вы не ушиблись? - она коснулась рукой его ладони и быстро оглядела его с ног до головы. - Все в порядке?
   Он не ответил, только посмотрел ей в глаза и, на всякий случай, отвел ее поближе к тротуару.
   - Спасибо вам, - проговорила Оксана тихо.
   - Да... - Никита снова взглянул на поворот, за которым скрылся черный "BMW", и улыбнулся. - Хорошо, что он не поцарапал вам машину...
  

Часть 5

  
   Любовь с первого взгляда была протекающей в острой форме болезнью. Ни больше, ни меньше. Хотя, наверное, для предков современных людей, охотившихся на мамонтов и облаченных в грубые шкуры, это чувство было бы подарком свыше. Тогда, когда для полного счастья хватило бы лишь двух "хочу", ничем не скованных и не стесненных, любовь моментальная, как снимок фотоаппарата, могла бы дать одно лишь наслаждение.
   Пламя полыхало внутри, желающее охватить весь мир, но заточенное в рамки условностей и страхов. Оно задыхалось от тесноты, но все-таки раскалялось все сильнее и сильнее. И очень-очень нескоро, через казавшееся вечностью время находило лазейку, чтобы вырваться наружу.
   Друг друга хотелось коснуться - хотя бы слегка, хотя бы случайно, рукавом, локтем, мысочком остренькой модной туфельки. Но прикосновение делало боль еще мучительнее, потому что перегретого огня становилось все больше, а деваться ему было по-прежнему некуда.
   Ведь машина мчалась по шоссе, и конец пути - Оксанин загородный коттедж - был еще очень нескоро.
   И еще они оба - и Никита, и Оксана - боялись.
   "А если он психопат? - в отчаянии думала Оксана. - Маньяк? Ведь маньяков еще никто не научился определять сразу. Затащит в лес, и...".
   "А вдруг она замужем? - с содроганием размышлял Никита. - И муж стоит сейчас на пороге с топором и ждет свою загулявшую жену. И меня... Надеюсь, он стар и немощен - тогда можно было бы и убежать. Ну, а если ружье?.. Что ж, тогда надо заранее попрощаться с жизнью".
   Да... И на первый взгляд и, даже, на второй, идея попрощаться с жизнью заранее не была лишена смысла. Наверное, именно по этой причине мысль эта возникла не только у Никиты, но и у Оксаны тоже. Так горячо, так спокойно и так решительно, как это могли делать только двое молодых людей, они готовились к ужасным перспективам собственного легкомысленного поведения. И при этом в глубине души прекрасно знали, что Оксана не высадит Никиту на посту охраны у въезда в поселок, а Никита не бросится наутек, завидев дедушку-сторожа в конце улицы.
   Зато, когда они наконец-то добрались до дома, и Оксана убедилась, что охрана бдительно следит за порядком у ворот, и в случае чего она должна будет прийти на помощь, а Никита удостоверился в отсутствии в доме мужа с ружьем или топором, им обоим стало значительно легче.
   Возможно, причиной тому был еще и голод - прозаическое ощущение пустоты в желудке, которое отвлекло ненадолго обоих от размышлений о своем пронзенном стрелою сердце. К тому же они сразу оказались в разных частях огромного дома. Оставив кухню в полном распоряжении Никиты, заявившего, что из того, что он найдет в холодильнике, он сможет сделать незабываемый ужин, Оксана отправилась в душ. А Никита, ничуть не растерявшийся в новой обстановке, приступил к выполнению своего обещания.
   Стоило ли говорить о том, что вечернее происшествие, когда несчастье, реальное и почти коснувшееся обоих, немыслимым чудом обошло их стороной, было полностью забыто, вычеркнуто из памяти так аккуратно, словно никогда его и не было. И черный "BMW", который при других обстоятельствах мог надолго поселиться в ночных кошмарах, был похоронен под лавиной новых эмоций и переживаний. Такими забывчивыми могли быть только влюбленные и только молодые.
   ...Удивляться столько раз, сколько она успела удивиться в этот день, Оксане не приходилось уже давно. Никита был полон неожиданностей и сюрпризов. Приятных неожиданностей и приятных сюрпризов. Веселый, галантный, умный... На этом список достоинств только начинался.
   Оксана не могла даже вспомнить, когда она в последний раз встречала человека, столь непринужденно и легко державшегося за накрытым столом и столь красиво и правильно обращавшегося со столовыми приборами. Зажатые, напряженные, выходящие из ресторана, как из офиса после тяжелого рабочего дня, взирающие с ужасом на заказанную куриную ногу, потому что место в умной книге, где говорилось, что с ней нужно было делать, было напрочь забыто - таких мужчин было великое множество, наизусть вызубривших правила этикета, но еще не привыкших их применять. На их фоне Никита был неподражаем. С изящным проворством он расправился со своей порцией горячего блюда, не уронив ни капли соуса на футболку; пока Оксана доедала второе блюдо, успел собрать посуду; подал десерт.
   А учитывая, что ужин в их блюдах, аппетитный и ароматный, был приготовлен его руками, и что Никита смог разобраться в незнакомых даже Оксане лабиринтах кухонных шкафчиков и шкафов, вечер приобретал еще более сказочный оттенок.
   Ну, а самых громких аплодисментов заслужило то, как виртуозно он уходил от ответов на вопросы, на которые он не хотел отвечать. И, проведя с ним целый час за оживленной беседой во время ужина, Оксана к своему удивлению поняла, что не узнала о нем ровным счетом ничего, кроме того, что ей и так было известно - он восхитительно рисовал города, природу и нравившихся ему женщин.

***

   Посуду мыл, конечно, Никита. Как будто и не сидел он только что за столом, поражая Оксану своими прекрасными манерами, а всю жизнь только и занимался тем, что перетирал тарелки намыленной губкой. Веселый, сытый и сноровистый.
   Убрав в холодильник горчицу и кетчуп - благо, хоть это она могла сделать без подсказки на собственной кухне - Оксана украдкой взглянула на него. Ну, надо же, как случалось в жизни! Ей было тридцать с маленьким хвостиком, она любила сама и была любима столько раз, что уже давно сбилась со счета веселых деньков, побед и поражений. Но в первый раз она чувствовала такую безоговорочную симпатию, такое доверие, такое удовольствие от общения с человеком, которого она знала всего несколько часов. Всего несколько часов.
   Если бы не стеснительность, казалось, растворенная в крови мелкими пузырьками, Оксана наверняка уже целовала бы Никиту, одной рукой изучая на ощупь его фигуру и запустив вторую руку в его волосы. У него была красивая фигура с прямой осанкой, и плавные движения, и сильные руки. Сильные руки - это было восхитительно. Оксана просто не воспринимала мужчин, у которых руки были маленькие и кривые или толстые и немощные. И ей очень нравились длинные волосы. На самом деле, у нее еще не было мужчин с длинными волосами, потому что в большинстве случаев те, кто носил длинные волосы, выглядели неопрятными, прилизанными, страшноватыми... Никитины же волосы сводили ее с ума. Они были похожи по цвету на желтый мед; даже стянутые черной резинкой, лежали легкой волной, блестели как шелк... И к ним так хотелось прикоснуться.
   Оксана подошла к Никите ближе. Ее рука сама собой потянулась к его плечу, но тут же отпрянула.
   - Как ты посмотришь на мое предложение налить чего-нибудь тепленького и перебраться в гостиную к камину? - предложила она осторожно.
   - Замечательно, - не оборачиваясь, Никита кивнул. - Я уже много лет не сидел перед камином. Уже подумывал о том, чтобы нарисовать его на холсте и повесить на дверь кладовки.
   Оксана рассмеялась. Она вдруг представила, как они вдвоем сидели бы перед таким нарисованным камином и смотрели на нарисованное пламя. Наверное, даже нарисованное, оно все равно грело бы их.
   - Что скажешь, если я предложу выпить горячего шоколада? - спросил Никита.
   - Если это будет так же вкусно, как и все предыдущее, то ничего не имею против.
   - Отлично!
   Поставив на сушку последние вымытые тарелки, он снова встал к плите, включил газ и принялся выполнять свое предложение. Загремел посудой, доставая чашки, из нижнего шкафчика извлек маленькую кастрюльку и нашел наполовину полную пачку какао.
   - А я разожгу пока камин, - сказала Оксана, отступая к двери. - Знаешь, когда его делали, мне предлагали провести в него газ, но я отказалась.
   - И правильно сделала. Камин без настоящих дров - это не камин. Такое сооружение я назвал бы недоделанной плитой.
   Оксана усмехнулась. Это было приятно, что он ее понимал. Возможно, он даже умел разводить огонь, не надымив в комнате. Возможно...
   Никита был похож на картину. Картину еще не дорисованную до конца, но суть которой уже была ясна, и красота которой уже была очевидна. И с каждым его словом, с каждым его действием, с каждой улыбкой картина эта наполнялась красками, оживала неожиданным переходами полутонов, оттенялась меткими штрихами. Он рисовал себя сам. И определенно не торопился.
   Оксана потопталась у двери, вполне искренне намереваясь отправиться в гостиную и заняться делом, но заставить себя выйти из кухни так и не смогла. Потихоньку она села на табурет у стола и, подперев рукой щеку, стала смотреть на то, как Никита быстро и ловко управлялся с какао в кастрюльке и плитой.
   - Ты работаешь поваром, да? - предположила она, не сводя с него внимательного взгляда.
   Никита обернулся, удивленно передернул плечами и снова повернулся к Оксане спиной.
   - Ты думаешь, что каждый мужчина, умеющий включать газ на кухне - повар? - насмешливо спросил он.
   - Умеющий включать газ?.. - переспросила Оксана. - Ну, ты сильно преуменьшаешь свои способности...
   Она колебалась, не решаясь задать следующий вопрос, заранее предвидя, что Никита вряд ли ответит на него, и скорее всего снова засмеется над ней, но любопытство - маленький неугомонный жучок, копошащийся внутри каждой женщины - победило с большим отрывом у неуверенности.
   - А кто ты, если не повар? - впрямую поинтересовалась она.
   - Ты же видела, - ответил Никита. - Я - художник.
   - Так это твоя работа?
   - Я бы не сказал. Работой обычно называют то, что приносит деньги.
   Вот как! Открыто, честно и без всякого смущения Никита признавал, что то, чем он занимается, денег ему не дает. И действительно, он не был похож на того, у кого эти самые деньги были. Но ведь и на нищего он тоже совсем не смахивал. Не такие были они - нищие. Затравленные, запуганные, угрюмые, грязные.
   Не богатый. Не нищий. Не представитель среднего класса, денно и нощно обитающий в офисе ради куска хлеба с маслом... Загадка становилась для Оксаны все интереснее.
   - А кем ты был до того, как стал художником? - спросила она, ощутив особый прилив решимости добиться ответа если не на все, то хотя бы на половину своих "Как?" и "Почему?".
   Но как только Никита рассмеялся, обернувшись к ней снова, она немедленно поняла, что вразумительного ответа ей опять от него не получить.
   - Я всегда был художником, красавица, - заверил Никита и, прищурившись, заглянул Оксане в глаза. - Что, не похож?
   - Я представляла себе художников... немного другими, - сказала Оксана, немного смущенная таким выпадом.
   - Я тоже представлял себе бизнес-леди другими...
   Помешав чайной ложкой напиток, попыхивающий, закипая, в кастрюльке, от которого по кухне уже пополз теплый приятный аромат пряностей, Никита прислонился спиной к мойке и глазами, в которых плясали веселые огоньки, посмотрел на Оксану.
   - А какими ты их себе представлял? - не удержалась Оксана от очередного вопроса.
   - Более... жесткими, - ответил Никита, подумав.
   - А я и есть жесткая, - улыбнулась Оксана.
   - Неправда, - Никита покачал головой.
   - Правда!
   Никита засмеялся. Потом, услышав, как у него за спиной шоколадный напиток начал, шипя, подниматься, готовый выплеснуться наружу, быстро обернулся и, приподняв кастрюльку над огнем, стал осторожно перемешивать пену, то поднимая руку выше, то снова опуская ее ближе к конфорке.
   - Нет! - продолжил он очень уверенно. - Ты глубоко заблуждаешься.
   - Докажи! - с вызовом потребовала Оксана, и даже привстала на табурете.
   Ей было очень интересно, что он скажет. Она была уверена на сто процентов, что в ответ Никита не начнет бурчать нечто нечленораздельное, вроде: "Ну, такие красивые девушки...", как это делали все остальные мужчины. Банальные, глуповатые, слегка завистливые и, за редким исключением, совсем не романтичные, они по сравнению с ним выглядели бледно и совсем непривлекательно.
   Глядя на Никиту, Оксана вопросительно подняла брови. Улыбаясь, Никита обернулся через плечо.
   - На любое мое предложение ты отвечаешь утвердительно, - пояснил он.
   - Ну, и что? - Оксана даже растерялась от такого неожиданного объяснения. - Если твои предложения не так уж плохи, зачем мне отказываться?
   - Жесткие женщины всегда перемежают ответы "да" и "нет". Они начинают нервничать, когда все время вынуждены говорить "да". Это у них что-то вроде инстинкта.
   - Ты такой знаток женщин?
   - Угу.
   Никита снова повернулся к Оксане спиной и, взявшись на ручку зажженной конфорки, стал ждать, когда какао закипит снова, чтобы вовремя выключить газ.
   - Ну, предложи мне что-нибудь, и я откажусь, - не унималась Оксана. - Проверим, есть ли у меня инстинкт...
   - Ты играешь в серьезные игры, - отозвался Никита насмешливо.
   - Да. Еще со школы, - Оксана пожала плечами и немного подождала. - Так что? Испугался провалить свою теорию?
   Никита выключил газ. Переставил кастрюльку с пухлой шапкой пены наверху на соседнюю холодную конфорку остывать, вытер кухонным полотенцем руки и обернулся к Оксане. Откинув назад волосы, он скрестил на груди руки и посмотрел на нее долгим выжидающим, изучающим и очень теплым взглядом.
   - Что ж, - сказал он. - Посмотрим, откажешься ли ты, если я предложу: первое - вылить шоколад - этот восхитительный напиток, который благодаря моим стараниям превратился из дешевого какао в божественное благоухание пряностей и коньяка; второе - забыть про камин, у которого можно погреться этим прохладным весенним вечером и помечтать о счастье; и, наконец, третье - отправиться вдвоем в твою спальню...
   Он выглядел вполне спокойным, почти равнодушным, но Оксана сразу почувствовала, как внутренне он напрягся, ожидая ее "да" или ее "нет". И ей самой было не совсем понятно, что больше понравилось ей - его смелое предложение или это волнение, как и полагалось, тщательно скрываемое, но все равно ощутимое. Ведь без него все было бы не так. Грубее что ли... Будничнее. А разве имело право быть будничным новое знакомство?!
   Двигаясь нарочито медленно - чтобы Никита ждал ее ответа и волновался у нее за спиной, Оксана обошла его, достала две чашки и начала неторопливо разливать какао.
   - Как и полагается жесткой женщине, - даже растягивая слова, чтобы потянуть время, сказала она, - я буду чередовать ответы "да" и "нет". Поэтому по первому пункту я откажусь выливать этот восхитительный напиток - склонившись над стоящими рядом чашками, она вдохнула теплый, немного острый и немного сладкий аромат, поднимающийся над ними, - по второму пункту соглашусь, что камин подождет до лучших времен, а по третьему...
   Она звонко и искренне рассмеялась, радуясь всему сразу - тому, что было так уютно, так легко и тому, что он был так рядом, - потом вздохнула, но так и не повернулась к Никите лицом.
   - Подумать только! - проговорила она без особого сожаления. - Жесткой женщины из меня не выходит!
   Никита бесшумно шагнул к ней и ласково обнял ее за плечи.
   - Это совсем не страшно, - ответил он. - Жесткость была бы тебе не к лицу.
  

Часть 6

  
   Малянский очень замерз. Потому что у него были мокрые ноги и мокрая куртка и потому, что он не успел в этот день ни пообедать, ни поужинать. Апрель был холодным месяцем. Это днем, когда припекало солнышко, было тепло и пахло приближающимся летом. А вот вечером становилось холоднее, чем зимой, потому что апрельский холод был слякотным и влажным, и всегда заставал врасплох. Ведь в апреле никому и в голову не могло прийти натянуть шапку-ушанку и пальто с меховым воротником. Хотя, в некоторых случаях это могло бы стать весьма кстати.
   Малянский был слишком упрям, чтобы после первой же неудачи отказаться от всего плана, но и слишком осторожен, чтобы повторить попытку в то же время и в том же месте. И компромисс, конечно, был найден. Такие люди, как Малянский, всегда умели находить компромисс. Поэтому на своем "BMW" он последовал за Никитой и Оксаной, когда те, усевшись в салатовый "Опель" отъехали от газетного киоска. Правда, знай он заранее, куда приведет его этот путь, он не был бы так уверен в близости грядущего успеха.
   Малянский полагал, что Никита должен был пригласить девушку к себе, и рассчитывал, что тогда-то он и подберется вплотную к его жилью, и эта раскрытая тайна прибавит очков в его пользу. Ведь пока Никита ездил в метро, Малянский никак не мог угнаться за ним в наполненных людьми подземных лабиринтах, где шустрый мальчишка всякий раз с легкостью ускользал от него за пару минут, даже не догадываясь, что кто-то пытается догнать его. Теперь же, когда легкомысленная дамочка посадила его в свой "Опель", за ними можно было проследить, не связываясь с общественным транспортом. За рулем своей машины Малянский чувствовал себя куда более уверенно, чем в густой толпе.
   Но вот незадача! К Никите домой они не поехали. И Малянский, до последнего надеявшийся, что салатовый "Опель" развернется и углубится в город, понял это тогда, когда отступать уже было слишком поздно.
   В конечном итоге теперь он мерз под окнами огромного двухэтажного коттеджа, мокрый, потому что почти километр ему пришлось пробираться какими-то кустами от своей машины, чтобы не попасться охране поселка на глаза, и злой, потому что перелезая через забор, он порвал свой единственный пиджак, и перспектива в спешке заниматься обновлением своего гардероба его не особенно прельщала.
   А они ужинали и смеялись, и весело о чем-то болтали. И он, глядя из темноты в светлую не зашторенную часть окна, видел все это и все больше злился, в конце концов даже согревшись от охватившей его ярости. Еще вчера он сомневался в том, что сможет осуществить задуманное. Еще вчера он нервно грыз ногти, воображая себе, как этот мальчик-художник, Васильев Никита, будет стоять перед ним и молить о пощаде, а он, Малянский, не взирая ни на что, все равно доведет дело до конца. Сегодня неуверенность в себе и своей решительности уже исчезла. Может быть, потому что сегодня Малянский очень отчетливо осознал, что прежде, чем Никита будет молить его о пощаде, сначала его надо будет поймать. И в этом заключалась самая сложная часть плана.
   Малянский осторожно достал из кармана куртки тяжелый револьвер. Положил его на ладонь, словно взвешивая, внимательно рассмотрел в тусклом свете окон рукоять и дуло. Потом прицелился сквозь раздвинутые шторы на окнах и взял на мушку сидящего за столом Никиту.
   Это было так просто - нажать на спусковой крючок. Нажать несколько раз, чтобы сразу несколько пуль метнулись туда, за стекло, в желтую домашнюю теплоту и поразили ничего не подозревающую жертву. И теперь, голодный, замерзший и злой Малянский не сомневался в том, что Никиту ему нисколечко не жалко.
   Но когда в соседнем дворе вдруг гавкнула собака, и Малянский, вздрогнув от неожиданности, едва не выронил револьвер, ему вдруг стало жалко самого себя. Он выстрелит и побежит. И будет бежать очень долго, и будет молить Бога о том, чтобы его не поймали, и будет задыхаться, потому что не так давно он переболел бронхитом, и... И его, возможно, даже догонят. Скорее всего догонят. Потому что силенки у него уже были не те, и в погоню за ним бросятся молоденькие мальчики, шустрые и тренированные...
   Тяжело, словно он уже пробежал половину воображаемой дороги, Малянский вздохнул, спрятал револьвер обратно в карман и бесшумно выскользнул через калитку, решив через забор больше не лазить.
  

Часть 7

  
   Нежность и страсть, обходительность и легкий нажим, сила и предупредительность... Все это было про него, и этих слов было слишком мало, чтобы описать прелесть минувших вечера и ночи. Ни с кем, никогда и нигде Оксане еще не было так же спокойно и хорошо, как с Никитой. Поцелуи, легкие, как ветер, когда губы едва касались губ, и глубокие, как водовороты на стремительно извивающейся меж камней реке. Объятья, такие крепкие, такие уютные, что два человека становились единым целым. Восторг, превращающийся в приятную усталость, и предрассветный сон, когда уже нельзя было открыть глаза, но еще можно было подвинуться чуть ближе к засыпающему рядом человеку, чтобы ощутить его горячее дыхание на своей коже...
   Едва звонок будильника разорвал крепкий сон, как Оксана вспомнила обо всем этом и сразу же улыбнулась. Никогда до этого ей и в голову не приходило улыбаться по утрам. Потому что звонок будильника всегда прогонял приятные сновидения, и оставлял лишь проблемы начинающегося дня. А сейчас все было наоборот. Сон без снов и радостное солнечное утро.
   Потянувшись в постели, Оксана обнаружила, что Никиты рядом уже нет. Зато на ночном столике около нее стоял поднос с горячим - да, да, от него еще даже поднимался пар - кофе и легким завтраком с хрустящими тостами и клубничным джемом. На мгновение Оксане подумалось, что, может быть, она еще спит, что, может быть, еще немного, и звонок другого будильника разбудит ее и вернет в тоскливую реальность.
   Она подождала. Минуту, две, три. Но ничего не происходило. А от кофе по-прежнему поднимался пар, и хрустящие тосты с джемом приглашали к завтраку. Выбравшись из-под одеяла, Оксана села к ночному столику и взяла чашку с кофе обеими руками. Сделала первый глоток, зажмурилась от удовольствия и прислушалась, ожидая уловить уже знакомые, уже любимые звуки хозяйничающего на кухне мужчины. Но вместо них услышала лишь тишину. Привычную, однообразную, дополняемую только ветром, шуршащим на чердаке, и ветками растущих вокруг дома деревьев, скребущими по крыше.
   Сказка пропала. Разбилась, как от удара разбивалось стекло. С нехорошими предчувствиями Оксана вскочила с кровати. Поняв, что не одета, она торопливо перетряхнула постельное белье, нашла в его складках кружевную ночную рубашку и, быстро надев ее на себя, выбежала из спальни.
   Сначала она вбежала в кухню. Конечно, Никита должен был быть там. Наверное, уже позавтракавший и теперь читающий утреннюю газету. Но в кухне было пусто, и лишь непривычный порядок в ней напоминал о том, что здесь кто-то был.
   Оксана бросилась в гостиную. Он должен был сидеть у камина! Большим охотничьим ножом - подарком ее отца - расщеплять сосновое полено, чтобы лучинками разводить огонь. Но и в гостиной Никиты не было. А камин был холоден и мрачен. Без дров, без огонька, без придвинутого ближе кресла.
   Едва касаясь босыми ногами холодного дощатого пола, Оксана побежала дальше. Все комнаты и даже ванная, подвал и чердак, прихожая и пристройка-сарай - ничто не было оставлено без внимания. Грозно хлопая дверьми и щелкая выключателями, Оксана искала уже не Никиту. Она искала хоть что-то его, что он оставил ей. Его вещи или записку, или что-то еще, что пообещало бы ей, что он вернется, или объяснило бы ей, почему его нет. Но она не нашла ничего.
   Ни его раскладного ящика-мольберта, ни красок, ни рисунков, ни клочка бумаги с парой предназначенных ей слов - ничего. И хотя надежда затухала, как красные угли, облитые водой из ведра, Оксана всякий раз, распахивая очередную дверь, представляла себе, что Никита там. В погребке со знанием дела изучает расставленные по полкам консервы, на чердаке прибивает давно отошедшую одним концом доску, на веранде в кресле, закутавшись в плед, наблюдает за тем, как встает солнце, или же в одной из гостевых комнат спит, подложив под голову диванную подушку, и смотрит цветные сны. И Оксана, словно наяву видела, как бросится к нему на шею, обнимет его, спрячет лицо в его волосах, и будет жадно целовать его лицо и шею... Но Никиты нигде не было.
   Оксана вернулась в спальню. Выпила кофе, позавтракала и, накинув на плечи теплый махровый халат, снова спустилась вниз, на первый этаж. Ей было не привыкать к тишине и пустому дому, только теперь, когда она знала, насколько лучше было без них, ей было грустно и по-настоящему одиноко. Но, несмотря на желание забиться куда-нибудь и наплакаться вдоволь, Оксана вспомнила вчерашний разговор с Никитой и назло ему решила стать жесткой. И плакать не стала. Он, так бессердечно поступивший с ней, был недостоин ни слезинки, ни вздоха.
   И все-таки, пусть без слез и без вздохов, Оксана вышла на порог и, сев на холодные ступеньки крыльца, стала смотреть на уходящую вдаль серую ленту шоссе, по которому от нее так быстро сбежало ее внезапное счастье.
  

Часть 8

   В офисе пахло недавно съеденной пиццей и крепким натуральным кофе. И, хотя стрелки часов отсчитывали третий час после полудня, о работе никто даже не помышлял. Игра в карты, чаепитие с конфетами и чтение журналов с картинками были, бесспорно, интереснее, чем нудные договоры и счета-фактуры. Тем более что Оксана, устроив с утра разгон всем, кто опоздал на работу больше, чем на полчаса, уехала на деловую встречу и сказала, чтобы ее сегодня в офисе уже не ждали.
   Это было похоже на холодную войну, у каждой из противоборствующих сторон в которой была своя тактика боя. У подчиненных - своя, чтобы скрыть привычное отлынивание от работы, у Оксаны - своя, чтобы их за этим делом поймать. "Буду завтра к одиннадцати", - словно ненароком говорила она вечером, а приезжала к девяти, чтобы, обнаружив пустой офис, к половине одиннадцатого собрать всех и сообщить, что она думает по поводу дисциплины. И хотя это, конечно, не помогало, потому что подчиненных было много, а она одна, Оксана все равно не теряла надежды однажды переломить ситуацию в свою пользу. Потому что она знала, что когда эта надежда у нее пропадет, она выгонит на улицу всех разом, не взирая на их тяжелое материальное положение и детей.
   Только подчиненные ее, проявляя безрассудное мужество, этого ни капельки не боялись. Все точно знали, что симпатичная светловолосая девушка с мягким голосом ни за что не решится покарать их столь жестоко.
   - ... и знаете, что она мне рассказала?
   Все замерли, словно сидели в кинотеатре и ждали кульминационной сцены двухчасовой картины.
   Степаненко умела рассказывать, нагнетая страсти из ничего, и потому слушать ее всегда было приятно и увлекательно. Как и сейчас. Вступление было долгим и красочным, с предысторией и всевозможными пояснениями, которые заинтересовали даже Визнера, раскладывающего на компьютере пасьянс, и обычно свысока смотрящего на распространение сплетен.
   Довольная произведенным эффектом, Степаненко сделала трагическое лицо.
   - Она сказала мне, что наша Оксанка имеет виды на их Олега Петровича, - тожественно объявила она.
   Чурсина оторвалась от спрятанного под бумагами журнала "Крот", в котором она отгадывала огромный японский кроссворд. Из черных клеточек уже начинал складываться образ усатого тигра.
   - И что? - спросила она, с удовлетворением созерцая свою работу над зашифрованным рисунком.
   - "Что", "что"! - передразнила ее Степаненко. - Ничего! Оксанка, похоже, со своими видами так и останется не у дел. Вы Олега Петровича-то видели хоть?
   Все промолчали. И те, кто видел таинственного Олега Петровича, на которого Оксанка имела виды, и те, кто не видел. Но Степаненко расценила это, как дружное "нет".
   - То-то! - довольная собственной осведомленностью, воскликнула она. - А я видела. Мужик - закачаешься. Высокий, стройный, черные волосы с проседью...
   - Мужчин не по внешнему виду оценивают, между прочим, Яна Станиславовна, - заметил Визнер.
   Это был некрасивый мужчина с длинным носом, маленького роста, сутулой осанки и откровенно еврейского происхождения, вследствие чего обсуждение привлекательной внешности других мужчин не доставляло ему абсолютно никакого удовольствия. Но Степаненко это ничуть не волновало.
   - Лучше вас знаю, Марк Исакиевич! - сердито отозвалась она. - И если бы вы меня не перебивали, то я бы вам рассказала, что ездит он на "Мерседесе" и живет в огромном доме за городом, и...
   Эта информация тоже вызвала протест со стороны мужской половины коллектива, но теперь возмутился уже Гена Кашин.
   - Ксюха сама за городом живет, - хмуро буркнул он, отвлекшись от журнала "Upgrade", - и по таким мелочам не разменивается.
   - Генка, как всегда на ее защите! - засмеялась Чурсина.
   - Я просто факты констатирую, - снова уткнувшись в журнал, возразил Кашин.
   - Факты, факты... - Чурсина устало вздохнула, словно все они сейчас трудились в поте лица, а вовсе не сплетничали про свою начальницу. - Хочешь факты - пожалуйста! С мужиками у нее дела плохи, вот она на нас и отыгрывается!
   - Да ладно вам! - из-за своего стола подал голос Ахметдинов. - Оксана - девчонка симпатичная. И Олег Петрович - обезьяна эта поседевшая - возможно, просто не в ее вкусе.
   Вполне довольный своей репликой, он поскреб щетину на небритом согласно последним требованиям моды подбородке и снова уткнулся в журнал, с разворота которого на него смотрела совсем голая блондинка.
   Все удивленно уставились на него. Ахметдинов, настороженный внезапной тишиной, снова поднял голову.
   - А что я такого сказал? - недоуменно поинтересовался он.
   - Ты сам, никак, виды на Оксанку имеешь? - хохотнула Чурсина.
   Ахметдинов не на шутку встревожился предъявленным обвинением.
   - Да ничего подобного, просто... - начал оправдываться он.
   - Просто денег у него на эти виды не хватит! - засмеялся Визнер. - Богатые мисс бедных мистеров и за мужиков не считают.
   - Да, Марат, - подтвердила Чурсина. - Богатые мисс только за побрякушки ноги раздвигают...
   Ахметдинов разозлился. Его, конечно, вполне устраивала сложившаяся система, оберегающая работников от чрезмерных усилий на работе, и рассматривать голую блондинку под столом было куда лучше, чем вести сложные переговоры с заказчиками, но он все-таки был решительно против того, чтобы оскорблять Оксану так уж открыто. И он, имея достаточно решимости, чтобы донести свое мнение до остальных, наверняка бы высказал свое неудовольствие, но в тот момент, когда он открыл рот, в офис, хлопнув дверью, вбежал запыхавшийся Акимов.
   - Ксюха идет! - крикнул он таким тоном, каким вполне можно было кричать "Террористы!".
   Он плюхнулся в свое кресло и, обложившись бумагами со всех сторон, стал вытирать рукавом вспотевший лоб. Все остальные, почуяв опасность, принялись прятать журналы с кроссвордами, рецептами и голыми блондинками в недра глубоких ящиков своих столов.
   Поэтому вошедшая вслед за Акимовым в офис Оксана застала подчиненных за дружным копошением под столами.
   - Работаем? Превосходно! - громко произнесла она и, подойдя к свободному креслу у окна, поставила на него свой портфель.
   Конечно, она знала, что никто не работал. Конечно, она знала, что заставило всех так одновременно рыться в ящиках столов. Надо было быть слепой и глупой, чтобы всего этого не заметить. Но поднимать сейчас в тысячный раз этот вопрос у нее не было ни сил, ни времени.
   - Марат Рустамович, вы уже получили счет от Кравченко? - обратилась она к Ахметдинову.
   Ахметдинов заерзал в кресле. Еще секунду назад чувствовавший себя рыцарем в сверкающих доспехах, готовый защищать начальницу от злобных сплетен за ее спиной, теперь он стал пойманным за штаны школьником. Причем, пойманным ею, Оксаной Валерьевной, которую он только что стремился уберечь от готовых обрушиться на нее грязных слов. И почему она начала именно с него?! И почему еще не привыкла к тому, что в ее отсутствие никто и не думал работать?! Ведь даже он, Ахметдинов Марат, на предыдущем месте работы пахавший по двенадцать часов в сутки без обеда, смог привыкнуть к здешнему распорядку. А ей, Оксане, все еще это было как будто в новинку.
   - Пока еще не получал, - в замешательстве, безуспешно пытаясь придумать на ходу, чтобы такое соврать, чтобы не повторяться с одной и той же отговоркой, забормотал Ахметдинов. - Они никак его не пришлют...
   - То есть, вы звонили туда, отправляли по факсу заявку, а они никак не могут обработать две позиции? - уточнила Оксана.
   - Ну...
   Оксана отвернулась, не дожидаясь ответа. Зачем ей было слышать очередную порцию лжи? Ведь ей так хотелось хоть раз услышать приятную правду!
   - Елена Яковлевна, - обратилась она к Чурсиной, - я просила вас подготовить договор на поставку ваз от "Элайта". Он готов?
   - Вообще-то, с часу до двух у нас был обед, - Чурсина была заметно обижена таким вопросом.
   - Да? Неужели? - Оксана вскинула брови. - А два дня назад выходные закончились.
   Она помолчала, давая Чурсиной вникнуть в смысл сказанного.
   - Имея типовую форму договора - а вы ее имеете - подготовить договор с "Элайтом" можно за две минуты, - когда Чурсина собралась что-то ответить, добавила Оксана веско.
   Чурсина, выражая неудовольствие всем своим видом, отвернулась к компьютеру. Подвигала мышкой, чтобы разбудить черный "спящий" экран и стала разыскивать нужную форму среди нагромождений папок на рабочем столе компьютера. С Оксаной у них всегда был один и тот же конфликт. И заключался он в том, что Оксане было 32, а Чурсиной - 52 года. И Чурсина была искренне убеждена в том, что Оксана обязана ее просить, уговаривать и оказывать ей всяческие знаки внимания, чтобы она выполняла то, что ей полагалось. Оксана же, к ее большому неудовольствию, думала совсем иначе.
   Оглядев сотрудников, она взяла свой портфель и в полной тишине, не нарушаемой ни единым звуком, зашагала к своему кабинету. Приведший ее в бизнес отец ни словом не обмолвился о том, насколько это было мучительно и тяжело идти вот так, прислушиваясь к стуку своих каблуков, и чувствовать на себе взгляды, которые хором говорили одно: "Уходи".
   - Чтобы через полчаса все бумаги, которые я просила, были у меня на столе, - сказала она.
   И, обернувшись у самой двери, добавила:
   - Да, и еще. Думаю, все помнят, что завтра у нас на повестке дня выставка? Так вот. Домой сегодня никто не пойдет до тех пор, пока мы к ней не подготовимся.
   Все зашумели. Потому что все знали, что готовиться к выставке до этого момента никто и не помышлял, а потому серьезная работа до девяти вечера была обеспечена каждому. Но Оксана не стала слушать возмущенные реплики в свой адрес. Она быстро вошла в свой кабинет и хлопнула дверью.
   - Идиотка! - сквозь зубы выплюнула оскорбленная Чурсина, выводя на печать готовый договор, который требовала Оксана.
   - Наверняка Олег Петрович ей хвоста накрутил! - злорадно предположила Степаненко.
   - За то, что Генка в письме ошибок наделал, - сочувственно вздохнул Ахметдинов.
   - Да иди ты! - буркнул Кашин. - Лучше посылай быстрее заявку. А то ведь с Ксюхи станется - ночевать нас здесь заставит!..
   А Оксана плакала, сидя за столом в своем кабинете, вытирала тыльной стороной ладони слезы, текущие по щекам, и безуспешно пыталась успокоиться.
   Она думала о том, в чем она ошиблась, но никак не могла дать ответ самой себе. Она думала о том, что все мужчины были сволочами, но никак не соглашалась с этим. Она не верила, что все это случилось с ней. Ведь это было так нелепо! У нее было все. Образование, работа, деньги и красота. У нее не было лишь его. И без него ей жилось не так уж плохо. До того, пока она не узнала, как хорошо на самом деле было с ним...
   А еще Оксана думала о том, как должны были злиться на нее все, кто остался за стенкой. Слишком невнимательны они были к своей работе, чтобы сразу догадаться, что выставка на самом деле была послезавтра. Поэтому час, а то и больше напряженного труда по подготовке документов были обеспечены. До тех пор, пока кто-нибудь не обратил бы свой взор на стоящие в договоре даты и не закричал: "Ребята!". И тогда, спустя минуту, в кабинет Оксаны ворвался бы парламентер и объявил ей о ее ошибке. На что она ответила бы: "Знаю", разозлив еще больше всех и став в их глазах виновницей подлого, как они сочли бы, обмана.
   А ведь на самом деле из всех, кто был сейчас в офисе, она была единственная, кто очень-очень хотел уйти. Потому что Художник Никита, возможно, так же рисовал очередную картину на том же самом месте.
  

Часть 9

  
   Оксана была уверена в том, что Никиты на остановке она уже не встретит. Вернее, она насильно убедила в этом себя. Просто это было выше ее сил - пережить еще одно разочарование. Понадеяться - и снова потерять, поверить - и снова быть обманутой такой неласковой к ней судьбой.
   Вот только снова она ехала по тому же, что и вчера, шоссе. Ей не нужна была палатка с журналами, стоящая на одинокой автобусной остановке, ей не нужна была кондитерская, примостившаяся неподалеку в уютных дворах, да и вообще, если бы она не свернула сюда, а выехала сразу на ведущее к дому шоссе, это сэкономило ей не меньше получаса свободного времени. Но... Слишком хорошо она знала себя. Слишком хорошо знала о том, что именно будет сниться ей потом одинокими темными ночами. Вдруг он ждал ее? Вдруг он стоял там, у автобусной остановки на безлюдной улице, и готов был вернуться?
   Оксана и не надеялась, что такое может произойти. Но очень уж сильна в ней была привычка верить только своим глазам. Она должна была увидеть, что Никиты нет. Увидеть, поплакать вечером в подушку и смириться с этим. Так же, как она всегда смирялась с вещами неприятными, но неизбежными. Не в первый это было раз и вряд ли в последний. Поэтому она знала точно - так точно, что даже не задумывалась об этом - она должна была проехать в этот день там, где она познакомилась с... со сволочью и эгоистом Никитой. В любом случае, это было гораздо проще, чем всю оставшуюся жизнь думать о том, что он мог ждать ее там, а она к нему не пришла.
   Только получилось все так, как Оксана даже не предполагала.
   Никита был там. Но он ее не ждал.
   Фигуру сидящего на складном табурете перед мольбертом художника в голубых джинсах и с перевернутой козырьком назад кепкой на голове Оксана заметила сразу же, как свернула в нужный ей переулок. Только теперь он сидел к закату не лицом, а боком, и рисовал, по всей видимости, совсем другую картину. Но важным было не это, а то умиротворение, которое чувствовалось в нем. В его движениях, в наклоне головы, в растрепанных волосах, которыми играл разгулявшийся к вечеру ветер.
   Когда Оксана остановила машину у обочины дороги невдалеке от него, Никита даже не обернулся. Захлопнув за собой дверцу, Оксана вышла на тротуар. Но и звук ее шагов не заставил Никиту отвлечься от картины.
   Просто потому, что в этот момент он о ней не думал.
   - Привет, - Оксана остановилась за спиной у Никиты и через его плечо холодно посмотрела на мольберт.
   С той же холодностью и раздражением, наверное, можно было бы смотреть на ненавистную соперницу. На картине был кусочек парка с оживающими после зимы деревьями и нагромождение жилых домов. И лужи на еще не просохшем асфальте. И хотя эта картина была ни капельки не похожа на вчерашнюю, и выполнена была широкими небрежными линиями и штриховкой, Оксана не могла поспорить с тем, что она была прекрасна. Наверное, из-за не высохших луж.
   А Никита меж тем весело обернулся, услышав позади себя ее голос.
   - Привет! - улыбнулся он в ответ. - Рад видеть тебя!
   Он протянул руку, намереваясь обнять Оксану за талию и подтянуть чуть ближе к себе, но Оксана отпрянула с таким возмущением, будто он собирался ударить ее. Остановившись в шаге от Никиты, там, где он не мог бы дотянуться до нее, всем видом изобразив свою обиду и неудовольствие, она скрестила руки на груди и адресовала Никите возмущенный взгляд.
   "Вот, сейчас он начнет оправдываться, - думала она. - Конечно, начнет. Потому что, что ему еще остается делать?... Интересно, что он скажет? Сто процентов - речь пойдет о внезапно налетевшем вдохновении и забывчивости творческого человека. Если нет, то готова не только пригласить его к себе снова, но и купить мороженое за оригинальность".
   Но Никита удивил ее даже сильнее, чем она могла представить. Потому что он и не думал оправдываться. Пожав плечами подобно смиряющемуся с неприятностями человеку, он отвернулся от Оксаны и продолжил растушевывать пальцем светло-голубой фон нарисованного на его картине неба. Потом вытер палец об джинсы, оставив на них голубую полосу, и серым мелком стал оттенять ближнюю к нему лужу. Получилось так похоже, что можно было почувствовать холод талой воды и запах весенних ручьев.
   И Оксана поняла, что ждать было бесполезно. Человек, которого тревожило бы хоть что-то, не мог бы так точно передать рисунком запах весенних московских луж. А раз Никита бы столь спокоен, то означать это могло только одно - то, что прошедшие вечер и ночь, так восхитившие Оксану, для него были всего лишь вечером и ночью. Такими же, как и остальные триста шестьдесят четыре вечера и ночи в году. Вот только Оксана никак не могла поверить в это.
   Болезненно пораненная гордость требовала от нее развернуться и уйти. Сесть в машину и уехать, чтобы больше никогда не возвращаться сюда, к этой остановке, к этой палатке с журналами, к воспоминаниям о светловолосом художнике, рисовавшем весенний город и вытиравшем испачканные в красках руки об свои светлые джинсы. Но Оксана была готова забыть о самолюбии, забыть о том, что так расстроило и обидело ее, лишь бы только понять, что произошло и что встало на пути такого, казалось бы, близкого счастья.
   Возможно, с Никитой они виделись в последний раз. И, возможно, этот равнодушный художник был единственным в мире, с кем Оксана хотела бы остаться...
   - Почему ты ушел? - спросила она уже более миролюбиво, переборов себя и решив не сжигать мосты окончательно и бесповоротно, чтобы дать проштрафившемуся другу еще один шанс все исправить.
   - Не думал, что тебе было нужно, чтобы я остался.
   Голос Никиты звучал спокойно, так, словно они с Оксаной провели вместе весь день, а теперь она спрашивала его, что он хочет на ужин. Он даже не обернулся к ней, чтобы видеть ее глаза. И уж точно он не оправдывался. Нет, даже и не думал.
   Оксанина гордость снова подняла бунт. Глаза ее сверкнули сердитым огоньком.
   - А почему бы тебе было не спросить об этом у меня, - она снова пошла в наступление.
   - Ты спала, - просто пояснил Никита.
   И после этого кто-то имел совесть рассуждать о женской логике! Оксана почувствовала себя оскорбленной. Потому что варианта было только два. Или же Никита считал ее полной дурой, или видел в ней лишь пустое место. И поскольку оба эти варианта были одинаково неприятны, а третьего Оксана просто не могла придумать, она окончательно рассердилась.
   - Я не нравлюсь тебе? - спросила она. - Тебе неприятно видеть меня? Ты не в восторге от проведенной со мной ночи? Но в таком случае, почему бы тебе не быть мужчиной и не сказать мне это прямо?
   Никита все же обернулся к ней. И вытер об джинсы испачканные в крошке от пастельных мелков руки. Сначала Оксане показалось, что он попробует свести все к шутке, но по глазам Никиты - внимательным и серьезным - она быстро поняла, что он не намерен шутить.
   - Я ничего подобного тебе не скажу, потому что это будет неправдой, - ответил он. - Ты восхитительная женщина, Оксана...
   - Но, тем не менее, у тебя не нашлось и пары минут, чтобы хотя бы оставить записку для такой восхитительной женщины, как я, - поспешно перебила его она.
   На этом Никита все-таки рассмеялся. И смех его был таким добродушным и искренним, что Оксана рассердилась еще сильнее. Ведь его смех острой бритвой резал по живому. Над чем тут можно было смеяться?! Над тем, что она уже даже не могла упрекать его? Не могла, между прочим, потому, что еще одно слово, обращенное к нему, и из ее глаз ручьем бы хлынули слезы, которые уже невозможно становилось держать внутри.
   Наверное, Никита догадался об этом. Так быстро, что Оксана просто не успела отойти от него еще на шаг, он дотянулся до ее руки и, крепко и бережно сжав ее ладонь, подвел к себе ближе.
   - Прости меня, - сказал он негромко. - Но я знал, что все будет именно так. Поэтому и говорю тебе еще раз - я не нужен тебе. Тебе нужен надежный, пунктуальный, организованный и богатый. А вовсе не я.
   - Какое ты право имеешь за меня решать, что мне нужно, а что - нет?
   Слезы Оксаны, еще не добравшиеся до глаз, уже дрожали в ее голосе, который стал таким тихим, что стал похож на шепот. Никита улыбнулся и, все еще держа Оксану насильно рядом с собой, свободной рукой коснулся ее щеки.
   - Я бы и не решал, если бы речь шла не обо мне, - он покачал головой и помолчал. - Я художник, Оксана. Посмотри...
   Он указал на свой мольберт. Оксана послушно стала рассматривать картину. Город, оживший в сотне цветных линий, был прекрасен, хотя еще не был закончен, и свободное пространство в нижнем правом углу неприятно резало взгляд.
   - Это моя жизнь, - пояснил Никита. - И она есть у меня только до тех пор, пока я свободен. Ты красивая, нежная, умная женщина, я был рад, что мне выпала замечательная возможность провести с тобой конец вчерашнего дня. Но подумай сама, что ты захочешь - что ты уже захотела от меня.
   Оксана начала всхлипывать, хотя это совсем не входило в ее планы.
   - О чем ты? - прошептала она. - Что я такого сделала? Я ведь всего лишь хотела знать, что вечером увижу тебя снова...
   Никита поднялся с табурета и встал напротив нее. Ласково он пригладил ее растрепанные ветром волосы. Ласково поднял воротник ее пальто, чтобы хоть как-то укрыть ее от пронизывающего до костей сырого ветра. Еще ласковей он попытался ее поцеловать, но в этот момент, справившись с собой, Оксана решительно отстранила его рукой и отошла в сторону. Она уже почти не плакала, понимая, что такого жесткая женщина вроде нее делать была не должна.
   - В том-то и разница между мной и тобой, - вздохнул Никита. - Ты хочешь знать, что будет этим вечером, а я - нет. Может быть, я буду просто спать, потому что встал с утра до рассвета, чтобы увидеть начало утра. Может быть, я буду рисовать ночь. А может, и уеду, чтобы поискать вдохновение на природе. И в любом случае ты будешь одна, ты будешь одинока, ты будешь несчастна, потому что будешь думать о том, увязался ли я за короткой юбкой другой красавицы, или со мной что-то произошло. Так будет тяжело и тебе, и мне. Потому что я не такой эгоист, каким кажусь на первый взгляд.
   Он улыбнулся и тихо просвистел какую-то мелодию.
   - "Я ветер, а не демон ада в снах"... - процитировал он слова незнакомой Оксане песни.
   На этом терпение Оксаны кончилось. Все слезы, вся обида, накопившаяся у нее внутри, превратилась в злость, которой стало так много, что она выплеснулась наружу подобно бурлящему кипятку.
   - Ты просто кобель! - крикнула она, оттолкнув от себя Никиту. - Бесчувственная скотина!
   Бегом, чтобы не задерживаться здесь ни секундой дольше, она бросилась к своей машине, села за руль и, набрав скорость так резко, что шины оставили на асфальте черные полосы горелой резины, скрылась за ближайшим поворотом.
   Никита проводил ее взглядом и повернулся к палатке с журналами. Укутавшаяся во всевозможные платки, кофты и куртки продавщица наблюдала за ними с самого начала.
   - Я так и знал, что она меня не поймет, - пояснил Никита, обращаясь к ней, и развел руками.
   Продавщица ничего не ответила. Никита кинул последний взгляд на дорогу, по которой так быстро умчался "Опель" Оксаны веселого салатового цвета, вернулся к своему мольберту и, подвинув к нему ближе складной табурет, разложил на ладони цветные мелки.

***

   Машина остановилась и развернулась настолько резко и настолько отчаянно, что колеса, еще раз за этот день оставив на гладком асфальтовом покрытии черные полосы, оказались всего лишь в паре сантиметров от почти вертикального спуска вниз, под откос. Но Оксана даже не заметила этого. Когда ее автомобиль повернулся багажником к ее дому, она решительно набрала скорость и, разрывая сгущающиеся сумерки желтым светом фар, помчалась обратно.
   Потому что всю дорогу она плакала. Плакала о нем, о бесчувственной скотине. Плакала так, как не плакала еще ни о ком из тех десятков мужчин, которые были у нее раньше. Плакала и плакала, а сердце упрямо твердило о том, что ни о ком больше так плакать она не будет...
   Но когда Оксана вернулась обратно, к палатке с журналами, Никиты там уже не было. Ни его самого, ни его мольберта, ни складного табурета - ничего. Словно бы и не сидел никогда на этом самом месте рисующий закаты в городе художник в светлых, перепачканных мелками джинсах и кепке, перевернутой козырьком назад.
   И газетная палатка тоже была уже закрыта.
  

Часть 10

  
   Все было так, словно за минувшие сутки Оксана прожила сразу половину жизни - так сильно она была потрясена и так ужасно устала. Восторг новой встречи, тепло случайно вспыхнувшей любви, горечь потери и неизбежность расставания. Все, что для большинства растягивалось на годы, ей посчастливилось узнать всего лишь за день. И когда все кончилось, осталась только ноющая пустота внутри, бессонница и надоевшая работа.
   Которая тоже подкинула весьма неприятный сюрприз.
   Нехорошие предчувствия одолевали Оксану всю дорогу из дома до офиса. Мысли метались между отчаянным нежеланием там появляться и необходимостью добраться туда как можно быстрей. И лишь когда она распахнула дверь, на которой красовалась табличка с золотыми буквами "With love - WL", Оксана поняла, что было причиной ее тревог.
   В офисе все было перевернуто вверх дном. В отсутствие сотрудников и при попустительстве всю ночь смотрящей сериалы охраны, в нем определенно кто-то побывал. Кто-то, кто очень хотел навредить, и кто, безусловно, своего добился.
   Смотреть на результаты работы ночного посетителя было страшно. Бумаги со всех столов были скинуты на пол. Перепутанные, большей частью помятые, пестрящие цветными листками записок, они устилали темно-серый пыльный пол. Мониторы компьютеров были разбиты. Как будто кто-то не просто прошелся между рядами столов, спихивая их на пол, но и довершил дело ударами чего-то тяжелого. Стеллажи с папками тоже были на полу. Папки, раскрытые и разломанные от тяжести хранившихся в них документов, словно приняв на себя всю злость и неудовольствие незваного гостя, были растоптаны и разодраны на части. Рядом валялись разбитые горшки с горками земли и вялой зеленью сломанных растений, еще вчера очень неплохо чувствовавших себя на полках. А в распахнутые настежь окна, так гостеприимно пустившие тех, кто захотел попасть сюда без разрешения, весело врывался неунывающий свежий весенний ветерок.
   Растерянные и испуганные подчиненные Оксаны топтались посреди этого беспорядка и даже не пытались что-либо предпринять. Не привыкших делать хоть что-то без подсказки и наставлений начальницы, их всегда повергала в шок любая проблема, требующая хоть сколько-нибудь творческого подхода. Ни звонка в милицию, ни звонка в охрану, ни звонка ей, Оксане, не было. Они даже не закрыли окно, хотя в помещении было холодно, словно в холодильнике. Без жесткой женщины начальницы они могли только читать журналы и сплетничать. Вся остальная работа фирмы шла лишь тогда, когда Оксана стояла над ними с палкой. Без которой, как оказалось, нельзя было обойтись и сейчас.
   Осторожно переступая через валявшиеся на полу документы, ручки, диски и прочую мелочь, которая обычно занимала рабочие столы, Оксана пересекла комнату и подошла к распахнутой двери подсобки-склада. Обычно эта дверь была не просто закрыта, а замаскирована пестрым панно, чтобы никто, кроме сотрудников не знал о существовании склада в этом офисе. Но эта простенькая уловка не помогла. Панно валялось на полу. Белесые пыльные следы мужских ботинок на нем свидетельствовали, что по нему прошлись не один раз. Хотя, разве стоило ожидать чего-нибудь другого? Глупо было бы полагать, что тот, кто проникал ночью в офис, рискуя нарваться на охрану или сигнализацию, делал это лишь ради того, чтобы испортить папки со счетами и накладными за прошлый год и старую оргтехнику.
   Перешагнув через панно, Оксана вошла в подсобку. Она ожидала увидеть разгром и там, ожидала увидеть побитые вазы и статуэтки, разорванные картины, дорогие сувениры, расшвырянные по разным углам, но к ее удивлению там все осталось на своих местах. Почти все. Кроме нескольких полок, которые были просто пусты.
   Оксана устало вздохнула. Было ясно, как день, что что-то пропало. Что-то конкретное, то, ради чего кто-то не побоялся рискнуть и нарушить закон. Но что именно, Оксана даже не могла предположить. Китайские вазы были на месте, шкатулки с украшениями вроде бы тоже. Что еще тут было дорогого, Оксана даже не могла представить. Да и не собиралась она, как квашня стоять тут, охать и гадать на кофейной гуще, чего вынесли из ее подсобки ночные недоброжелатели. Обида и злость, желание дать нагоняй всем: и подчиненным, и охранникам этого офисного здания, и не берегущей никого милиции, - все это, конечно, несколько мешало мыслить четко и трезво, но Оксана постаралась взять себя в руки.
   - Я думаю, тут не стоит ничего трогать, - обернувшись к своим работникам, громко объявила она.
   Все, кто ходил между разоренными столами, не зная, что делать, замерли, пошуршали еще немного, сбиваясь группками, и совсем притихли. Лодыри, эгоисты и саботажники, они едва ли не сильнее Оксаны были шокированы тем, что привычный уютный мирок, куда они привыкли приходить каждое утро, и с комфортом, с чашечкой кофе и с очередной порцией сплетен приступать к работе, теперь превратился в уродливую свалку.
   - Кто-нибудь вызывал милицию? - поинтересовалась Оксана на всякий случай, хотя на самом деле можно было и не спрашивать.
   Все промолчали. Оксана в знак понимания кивнула.
   - Геннадий Дмитриевич, будьте добры, позвоните по "02", - обратилась она к Кашину и, когда тот помчался к телефону, повернулась к остальным. - Не думаю, что ночные воришки сильно интересовались нашими бумагами, поэтому пока стоит оставить их в покое. Кто-нибудь может навскидку сказать, что у нас пропало?
   Все промолчали снова. Только Кашин бубнил в телефонную трубку, объясняя диспетчеру службы "02", что он хотел.
   - Понятно, вы просто не успели поинтересоваться этим, - Оксана натянуто улыбнулась. - Что ж. В таком случае, попрошу всех сесть на свои места и ждать приезда милиции. А Марата Рустамовича и Елену Яковлевну, как ответственных за ведение учета на складе вновь поступивших товаров, попрошу осмотреть склад и дать мне предварительную справку о том, чего не хватает.
   - Для начала надо найти вчерашний список в этом ворохе, - обиженно надувшись, Чурсина обвела рукой беспорядок вокруг себя.
   - Ну так найдите! - не обратив никакого внимания на ее тон, распорядилась Оксана. - Только начинайте искать рядом с вашим столом, а не от моего кабинета.
   Чурсина, опешив, даже не смогла ничего сказать, а всегда послушный Рустам Ахметдинов заспешил к ней на помощь.
   - Позвоните мне, когда определитесь со списком пропавших вещей, пожалуйста.
   Оксана вошла в свой кабинет и закрыла дверь.
   Ей надо было немного времени, чтобы все обдумать, немного времени, чтобы прийти в себя и еще чуть-чуть, чтобы решить, что делать дальше...

***

   ...Не зная, чем занять себя в тягостном ожидании хоть какой-то информации, ответа на хотя бы одно из мучивших ее в последнее время "почему", Оксана сидела на подоконнике в своем кабинете, к ее удивлению нетронутом ночными гостями, и смотрела в окно. По дороге гудящим потоком, обрадованные отсутствием светофоров, мчались автомобили. К подземному переходу неиссякаемой рекой стекались спешащие по своим делам люди. "И у каждого из них есть свои проблемы, - рассуждала Оксана, находя банальное успокоение в мысли, что были те, кому еще хуже. - И у кого-то они, наверняка, куда более серьезные, нежели у меня. В конце концов, я и мои близкие здоровы, у меня есть работа и деньги, в конце концов я вовсе не плохо выгляжу...".
   Но мысли от своей привычной жвачки, приводящей в порядок нервы, плавно, но упрямо возвращались к тому, что произошло именно сегодня.
   Их ограбили. И выглядело это оскорбительно и глупо, потому что стоимость испорченных вещей была наверняка больше стоимости украденных. Ведь что касалось дороговизны товара, здесь "With Love - WL" всегда придерживалась определенных рамок. Оксана не занималась ни слишком дешевыми вещами, ни слишком дорогими. Поэтому залезать на склад в поисках золота, драгоценных камней, антиквариата или дорогих картин было бесполезно. Здесь их просто не могло быть. Были безделушки ручной работы из меди и бронзы, фигурки из кости и глины, картины известных лишь в узких кругах, еще не добравшихся до славы художников... Украв их, можно было с огромным трудом выручить лишь десять-двадцать тысяч долларов. Это было ничто по сравнению с риском, которому подвергал себя всякий вор, позарившийся на чужое добро. И денег в этом офисе тоже водилось немного. Редко работавшая с наличностью Оксана предпочитала держать в сейфе сумму не больше той, что требовалась на такси до вокзала кому-то из своих гостей, или на разгрузку вдруг прибывшего с несговорчивым водителем груза. Хотя сейчас говорить о деньгах вообще не приходилось - сейф-то был не тронут, и как стоял всегда под ее письменным столом, так и продолжал оставаться там сегодня.
   Так что же случилось? Кому понадобился ее маленький склад, кто и ради чего пошел на такой риск - полез сюда, рискуя нарваться на дежурящую в конце каждого коридора охрану, рискуя оживить громогласную сигнализацию и в результате оказаться за решеткой? Ради чего? Что могло быть такого ценного здесь, где настоящих ценностей никогда и не было?..
   Наверное, вопросов, на которые Оксана хотела бы получить ответ, было еще больше, но ее размышления прервал настойчивый телефонный звонок, заставивший ее встать и подойти к столу.
   - Да?
   - Это Елена Яковлевна, - голос Чурсиной в трубке был раздраженным и высокомерным, и это сразу вернуло Оксану из мечтаний о светлом будущем к реальной жизни.
   - Слушаю вас, Елена Яковлевна, - Оксанин голос в тон ей тоже стал жестким и подчеркнуто официальным. - Вы сверили остатки по накладным?
   Пыхтение в трубке и глубокий вздох означали, что да, потратив уйму сил и времени на разбор бумаг, которые на самом деле должны были приводиться в порядок по мере поступления, Чурсина выяснила то, что просила Оксана, и, естественно, теперь Оксана была ее должником. Оксана грустно усмехнулась и подвинула к себе ручку и блокнот. Мысль о том, что стоило забыть о сопливых детях Чурсиной и отправить ее гулять на все четыре стороны, приходила ей в голову все чаще.
   - Я записываю, Елена Яковлевна, - сказала она.
   Чурсина снова вздохнула и выдержала паузу, как делали это все шоумены перед оглашением правильного ответа.
   - Пропали картины Васильева, - сообщила она.
   - Кого? - переспросила Оксана удивленно.
   Фамилия была ей знакома, но она никак не могла вспомнить картины, о которых шла речь.
   - Васильев Н.А., - сделав еще большее одолжение Оксане отчеканила Чурсина. - Привезли четыре дня назад.
   - Спасибо, - не желая и далее ощущать передающийся даже по телефонным проводам негатив, Оксана положила трубку.
   Четыре дня назад... Васильев... Оксана начала припоминать события четырехдневной давности, когда она целый день провела на выставке, и ее менеджер по закупкам вынужден был принимать решение о приобретении товара без ее подсказки. Да, это было именно тогда, и товарные накладные она видела в стопке бумаг у себя на столе. И где-то еще она слышала это имя...
   Где?
   Когда Оксана вспомнила это, ее словно ударило током. Три картинки из ее памяти легко соединились в одну. Полдня не дающий ей покоя своими звонками мальчик-менеджер, пытавшийся по телефону передать ей свой восторг от увиденного; накладные с "синими" печатями, просматривая которые Оксана в список важных дел внесла свое желание посмотреть на значившиеся в них картины; и, наконец, самое приятное воспоминание - о рисующем на одинокой автобусной остановке Никите... На какое-то мгновение забыв о том, как невесело закончилась для нее эта встреча Оксана невольно улыбнулась. Весенний вечер, крошки от пастельных мелков на синих джинсах, уходящее за горизонт солнце...
   В дверь постучали.
   "Пошли все вон! Оставьте меня одну хоть ненадолго! Не до вас мне сейчас! Не до вас!" - закричал внутренний голос Оксаны, но за несдержанность был тут же обвинен в неуместности и оставлен без внимания.
   - Войдите, - ответила Оксана тому, кто стучал.
   Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул красный от возбуждающих его событий Гена Кашин.
   - К вам следователь, Оксана Валерьевна, - как заправский лакей доложил он.
   - Конечно...
   Такому мужчине отказать было нельзя. Оксана скользнула взглядом по своему столу - не лежало ли на нем бумаг, не предназначенных для посторонних глаз, и мило улыбнулась серому силуэту следователя, бесшумно возникшему в дверях и тотчас же направившемуся к ней.
   Это был мужчина лет тридцати с небольшим, не слишком красивый, но и не уродливый, с проблеском ума в усталых глазах, с кольцом на безымянном пальце правой руки, объяснявшим эту усталость, и с папкой бумаг, которую он крепко прижимал к себе локтем. Он поздоровался. По всем правилам отчеканил свою должность и фамилию, которые Оксана, конечно, не запомнила и, дождавшись приглашения, сел в кресло перед столом Оксаны.
   - Чай? Кофе? - Оксана машинально подняла трубку телефона, чтобы позвонить заменявшему не только лакея, но и секретаршу Кашину.
   Следователь отрицательно покачал головой, и Оксана так и не набрала номер.
   - Уверен, в вашем еженедельнике, Оксана Валерьевна, список дел на сегодня никак не меньше, чем на страницу, - говоря это, следователь деловито зашуршал своей папкой, извлек из ее недр планшет с прикрепленными к нему бланками, ручку и, устроив все это у себя на колене, записал сразу несколько строк. - Поэтому вы наверняка были бы рады закончить побыстрее со всеми формальностями, передать нам вашу головную боль и вернуться к своим сделкам, поставщикам, покупателям и прочей каждодневной рутине. Поэтому давайте оформим заявление от потерпевшей стороны в вашем лице, составим протокол, и я отправлюсь искать плохих ребят, лишивших вас, как мне успели сказать, тысяч пятидесяти рублей в виде картин.
   Оксана вздохнула. По крайней мере, следователь был честен с ней. Дело с пропавшими картинами виделось ему безнадежным, и заниматься им он совершенно не хотел. Он-то, окинув все опытным взглядом, сразу понял, что офис был не просто ограблен. Кто-то, знающий в искусстве толк, вынес из него самые дорогие предметы, не спутав их ни с блестящими побрякушками, ни с искусственно состаренными горшками и вазами, не став тратить время на то, чтобы вскрыть сейф. Тот, кто вломился в офис этой ночью, шел за картинами, за конкретными картинами, цена которых была ему известна. Так же, как ему должно было быть известно и то, что сбыть краденое будет не так-то просто. Не штампованное золотое колечко это было, которое бы взяли в любом ломбарде, а эксклюзивные работы художника, по всей видимости становящегося все более известным в придирчивой и требовательной Москве.
   А раз все было сделано на столь высоком уровне, то не приходилось рассчитывать на то, что вор позволит себя так просто найти и тем более доказать свою причастность к делу...
   - И еще, - видя, что Оксана задумалась, следователь не стал дожидаться, пока она возьмет у него бланк, а сам требовательным жестом положил его перед ней, - кроме заявления мне нужен список всех, кто знал про покупку картин и их стоимость. Как вы видите, из офиса вынесли не первые попавшиеся предметы.
   "Я не могу", "Мне сложно вот так сразу"... - Оксана хотела отделаться этими отговорками, чтобы быстрее закончить неприятный ей разговор, остаться одной и еще раз как следует все обдумать, но как раз в этот момент она с ужасающей ясностью осознала, кого она должна была написать в списке первым. Кто знал о картинах и об их цене? Кто имел мотив и возможности? И, наконец, кто показал себя матерым подлецом и обманщиком? Автор картин. Никита Васильев. Нарисовал. Продал. Украл. Опять продал... Все было вполне логично, и Оксана уже готова была начать с него список, но снова отложила ручку.
   - Боже мой! - она артистично всплеснула руками. - Я только что вспомнила! Эти картины у меня дома! Я забрала их еще вчера вечером, чтобы показать моему знакомому эксперту. Просто у меня были небольшие сомнения в их подлинности, да и вообще это - дорогая вещь, на которую хотелось бы иметь, как я называю это, устный сертификат качества.
   Глаза следователя постепенно округлялись, и в итоге стали похожи на два блюдца. Достаточно долго он проработал следователем, чтобы видеть, что Оксана врет. Но его опыта, конечно, не хватило бы, чтобы узнать, почему она не говорила ему правду.
   - И что, завтра вы могли бы вернуть эти картины в офис? - уточнил он.
   - Да, конечно, - перед тем, как снова солгать, Оксана не колебалась ни секунды. - Хотя, честно скажу, я, скорее всего, оставлю их себе - они слишком хороши, чтобы с ними можно было так легко расстаться.
   - Купили их на средства черной кассы? - глаза следователя, до глубины души задетого тем, как все повернулось, снова приобрели живой блеск, а рука потянулась к телефону, чтобы позвонить своим коллегам из налоговой.
   - Нет, мы работаем без черной кассы, - Оксана снова разочаровала его.
   - И как же закроете отсутствие столь дорогого товара?
   - Внесу деньги - как же еще? Я - собственник этой фирмы, и я не могу и не хочу обкрадывать сама себя.
   Она мило улыбнулась. Следователь, скрипнув креслом, встал и рывком выдернул бланк, который дал Оксане для составления списка, у нее из-под локтя.
   - Значит, заявления не будет? - хмуро поинтересовался он.
   - Почему же, будет, - Оксана покачала головой, - о хулиганстве, как минимум. Вы посмотрите, во что эти сволочи превратили мой офис. Я не смогу нормально работать еще неделю, а то и дольше!
   Но мысль о том, что сложное дело о крупной краже станет нудным делом о хулиганстве, следователя огорчила еще больше. Он даже не попрощался, лишь промычал что-то грустное, стоя на пороге кабинета, и потом тихонько прикрыл за собой дверь.
   Оксана осталась одна. Мысли о том, что она нарушила закон, дав ложные показания, и о том, что теперь ей придется выплачивать своей же фирме за картины, которых она не брала и даже не видела, промелькнули у нее в голове быстро, словно невзначай, но не особенно взволновали ее. Зато ее взволновало другое. Главный вопрос, который задавала себе любая женщина, ощущавшая себя преданной и обманутой, - "Как он мог?!" - был без ответа. Да и мог ли вообще - это тоже стояло под знаком вопроса. Романтичный безалаберный гуляка Никита Васильев не был похож на подонка и вора. Да и не логично было это - сначала спать с ней, а потом ее грабить. Хотя, может, он не знал, может, это было совпадение, может...
   Оксана встряхнулась. Что толку было думать теперь, анализировать, искать правых и виноватых? Был ли в голове у Никиты злой умысел с самого начала, или все случившееся было цепочкой неприятных и несчастливых, странно сплетенных вместе обстоятельств - этого было уже не узнать. Кто бы ни украл картины из ее офиса - она только что выгородила его, защитив от закона, и предпочла заплатить за то, чтобы расследования не было. Хорошее это было решение или плохое, оно в любом случае уже было принято окончательно и бесповоротно.
   Да и будь у нее второй шанс, Оксана все равно поступила бы так же. Просто в глубине души у нее еще теплилась вера в людей, и тихо мерцала искорка любви к красоте этого мира, недавно зажженная рисовавшим город Художником.

***

   ...Как и все в офисе, Геннадий Кашин был растерян и подавлен. Уютное место работы, вернее, место приятного и необременительного времяпрепровождения было разрушено. Бардак, холод из распахнутого окна, перепутанные документы и такие же, как и он, растерянные люди вокруг. Конечно, когда они пришли с утра и увидели все это, часа два ушло только на то, чтобы, смакуя, обсосать друг с другом это происшествие, выказать свои догадки, изучить оставленные на полу и на подоконнике следы ночных визитеров и начать сочинять детективные истории. Но как только появилась она - безжалостная стерва и мегера Оксана, которой - стоило ли сомневаться - детективные истории были вовсе не нужны, пришлось изображать, что они взялись за работу.
   А куда там! Кашин послонялся из угла в угол по офису, пока не получил пару ласковых слов от Чурсиной, которая занималась тем же самым и которой он мешал, потом неохотно уселся на место и принялся за разбор своих бумаг. А как можно было их разобрать, если он даже предположить не мог, что и в какой папке должно было находиться, да и сами папки были безвозвратно испорчены...
   Когда Оксана, попрощавшись со следователем, вышла из своего кабинета, она поняла все это с первого взгляда. Отметила для себя, как, до этого притихнувшие работнички, увидев ее, снова пришли в броуновское движение, прикидываясь, будто ужасно заняты, но на самом деле не делая ничего конкретного; отметила смятение на их лицах; отметила и то, что в офисе, несмотря на прошедшие полдня, ничего не изменилось, чище не стало, и работа не началась. Обратила Оксана внимание и на Кашина, как всегда перестаравшегося в своем стремлении выглядеть занятым. Он обошел вокруг своего стола, словно что-то ища. Но, конечно, ничего не нашел и сел в свое кресло. Переложил стопку бумаг из правого угла в левый. Перелистал страницы. Кинул на нее, Оксану, вороватый взгляд, проверяя, не перестала ли она за ним наблюдать, и, удостоверившись, что она по-прежнему смотрит на него, попытался отвернуться к своему монитору и сделать вид, что на самом деле он был поглощен крайне важным документом. Но попытка не удалась, потому что монитор его был в числе безнадежно травмированной ворами техники и, разбитый, в потрескавшемся от удара корпусе, лежал под столом. Это по понятным причинам повергло Кашина в ужас. Он вскочил со стула и, опустившись на колени, принялся собирать разбросанные по полу бумаги с такой поспешностью, словно с противоположного конца кабинета к ним уже начал подбираться огонь.
   "Все понятно", - вздохнув про себя, решила Оксана и, чтобы прекратить бесцельное копошение в зале, погромче хлопнула дверью своего кабинета. Пожалуй, ей все-таки было жальче своих людей, нежели себя, настолько беспомощными и подавленными они выглядели в этот момент. И потому, как бы не хотелось ей просидеть остаток дня в кабинете, предаваясь меланхолическим размышлениям, надо было приниматься за работу. Ведь если не ей, то больше сделать это было не кому.
   - Итак, дамы и господа, - бодро объявила она, ­- поскольку резервные деньги, благодаря усердной работе нашего офиса ушли в небытие, начинаем уборку своими силами. Елена Яковлевна, вас я попрошу сходить в хозяйственный отдел и организовать нам тряпки, швабры, совки и мешки для мусора. Мужчины, можете приниматься за погрузку битой техники. Все, что не пригодно для восстановления, ставьте около дверей, только не на проходе. Кто-нибудь один, кто хоть раз собирал дома компьютер, попробуйте, пожалуйста, оживить то, что осталось. Проверьте телефоны. И не ходите по документам, пожалуйста, - их надо пока сложить на столы...
  

Часть 11

  
   Конечно, Никита любил рисовать. Бесконечное разнообразие форм, яркая радуга красок, море переливающихся друг в друга оттенков - все это могло часами и днями занимать его всего, на бумагу перенося идеальный мир его фантазий. И в эти часы и дни он становился самым счастливым человеком на свете - когда муза и желание действовать сливались воедино и выплескивались на бумагу или холст законченной работой. Тогда картина получалась живой, тогда она радовала глаз, и тогда и только тогда люди были готовы платить за нее деньги.
   Но бывало и по-другому. По-другому, пожалуй, случалось даже чаще, чем так - по-счастливому. Бывало, что муза и желание действовать никак не могли встретиться вместе. Появлялась одна. Внезапно. Будила Никиту среди ночи звездочкой новой идеи, но вот проснуться до конца и заставить себя покинуть теплую мягкую кровать Никита никак не мог. Или наоборот. Руки рвались приступить к делу, потому что глаза видели прекрасный и редкий пейзаж, или только что в толпе мелькнуло неповторимое удивительное лицо, воспоминание о котором плавно тускнело, и надо было успеть перенести его на более долговечный материал, но муза спала. И линии получались жесткими, и портрет неживым, и пейзаж напоминал больше обложку дешевого настенного календаря, продающегося в книжном магазине сотнями тысяч экземпляров.
   Никита прекрасно понимал, что такие неудачные дни были неотъемлемой частью его жизни, что без них даже удачные дни потеряли бы свой блеск. Он понимал, что не был роботом, способным производить продукцию одинакового качества и днем, и ночью, да и вообще, то, что он делал продукцией не было, потому что не стали бы люди платить деньги за просмотр картинки одного из тысяч наштампованных настенных календарей; но все равно в неудачные дни Никите было тоскливо. И немножко страшно оттого, что всякий раз, когда кисти или мелки в его руках отказывались слушаться так, как должны были, он невольно задумывался о том, не было ли это концом его творчества...
   К большому Никитиному неудовольствию, так было и сегодня. Солнечный день, разбуженный весною, сырой лес, мягкие кочки, обернутые бурой паклей прошлогодней травы, кое-где пробивающаяся молоденькая травка и желтые звездочки жизнерадостной мать-и-мачехи... На бумагу все это так и не легло. Вернее, легло, но вовсе не так, как было на самом деле. Снова и снова переписывал Никита пейзаж со случайно найденным в Подмосковье необыкновенным уголком природы, пытаясь вдохнуть в лист бумаги ту бьющую ключом жизнь, которую он видел глазами. Но почувствовать удовлетворение от нарисованного ему так и не удалось.
   Устав, замерзнув от пронизывающего весеннего ветра и разозлившись на самого себя, Никита отправился домой. Долгая дорога, оказавшаяся к своей неприятности еще и бесполезной, окончательно испортила его и без того плохое настроение. А когда он, мечтая лишь о том, чтобы добраться до теплой постели и пару часиков вздремнуть, вернулся домой, вернее, в снимаемую им квартиру, которая была его домом весь последний месяц, его ждал еще один, самый неприятный в этот день сюрприз.
   Лифт не работал. Жильцы старого, уже давно ждавшего капитального ремонта дома этому даже не удивлялись, но дорога пешком на предпоследний восьмой этаж, где жил Никита, от этой всеобщей успокоенности легче не становилась.
   На третьем этаже Никита обогнал соседа с девятого и ускорил шаг, чтобы не пересечься еще раз у своей квартиры с этим грузно топающим и отчего-то ненавидящего его всем своим больным сердцем человеком. Почти бегом Никита влетел на восьмой этаж. И остолбенел, уронив на плиточный пол ящик с красками.
   Пять картин в изящных рамах, оформленные хорошим мастером в дорогой багетной мастерской, стояли в темном углу, прислоненные к двери. Верхнюю в объемной стопке Никита узнал сразу же, с первого взгляда. "Отражение" - так она называлась, потому что главной частью сюжета была первая весенняя лужа на подтаявшем снегу, в которой отражались солнце и еще голые ветви деревьев. Картина была хорошей, и потому Никите очень не хотелось расставаться с ней, в то время как настойчивый мальчик-менеджер бесцеремонно ее у него выторговывал. Конечно, спор решился в пользу последнего, потому что Никите надо было срочно выплатить долг за жилье, чтобы не оказаться на улице, а у мальчика-менеджера были так необходимые деньги. И картину увезли в неизвестном направлении на какую-то выставку, а потом - в художественный салон со странным названием, которое Никита даже не запомнил.
   И вот теперь она стояла у дверей его квартиры. Она и еще четыре, которые - не было сомнений - тоже были написаны Никитиной рукой. "Как же так?", "Когда?" и "Почему?" - эти вопросы вихрем кружились у Никиты в голове, пока он стоял и смотрел в полутьме коридора на стопку изящных рам со своими работами...
   - Ну, что, парень, возврат некондиции? - хриплый голос соседа, перехваченный астматическим свистом, раздался у Никиты за спиной.
   Злорадный, едкий, ненавидящий... И хоть Никита давно уже привык к огромной нелюбви соседей, появлявшейся, наверное, от того, что ему было чем заняться, кроме как участвовать в их приподъездных митингах, от этой реплики в его адрес ему стало совсем гадко. Он промолчал, хотя пара колкостей так и вертелась у него на языке, открыл дверь и стал затаскивать картины в квартиру. Сосед, довольный собой, пыхтя, побрел выше.
   Поставив ящик с красками и мольберт на привычное место в угол у входа, Никита включил свет в прихожей и повернулся к картинам. Та, что стояла в стопке первой, была испорчена. Никита отодвинул ее и, как и ожидал, увидел, что и вторая тоже. И третья, и четвертая, и пятая. Никита расставил их в ряд вдоль стены, и из намалеванных поверх картин яркой зеленой краской ничего не значащих по отдельности слов сложилось целое, вполне конкретное предложение. "Мы" "тебя" "все равно" "найдем" "козел".
   Никита вздохнул. Смысл случившегося был предельно ясен. Наклонившись к картинам и поковыряв ногтем зеленую краску, похожую на краску из баллончиков, которыми расписывали стены, он убедился, что ее было не отчистить и не отмыть. Оптимизма это не прибавляло, картины было жаль, но думать о них было некогда. Раз они стояли у дверей квартиры, где он жил уже месяц, значит, тайный доброжелатель мог заглянуть на огонек когда угодно.
   От тоски Никите хотелось завыть. Снова бежать, снова прятаться, и неизвестно было, до каких пор должна была продолжаться такая жизнь. И, главное, почему... Найти ответ на последний вопрос Никита не мог, как ни пытался.
   Глубоко вздохнув и постаравшись откинуть подальше ненужные философские мысли, он вошел в маленькую комнатку, ставшую для него домом в последнее время, оглядел свои немногочисленные пожитки и начал собирать свою маленькую "походную" сумку.

***

   Крадущимися осторожными шагами ступая по гулким плиткам общего коридора, Никита добрался до пожарной лестницы. Огляделся. Прислушался. И, не заметив ничего подозрительного, начал спускаться вниз, думая о том, где побыстрее и подешевле можно было найти жилье, и еще о том, кто же все-таки с таким дьявольским упорством и терпением до сих пор не давал ему спокойно жить.
  

Часть 12

  
   Оксана знала, что для обычного человека было три способа снять стресс, двумя из которых она иногда и пользовалась. Первым было вино. Терпкий, приятный на вкус напиток, принятый в больших количествах, перемешивал мысли в голове и представлял жизнь совсем в другом свете. Первый бокал, второй, третий... После третьего обычно Оксана уже сбивалась со счета и с трудом вспоминала о том, что расстроило ее и толкнуло выпить.
   Вторым способом были мужчины. А поскольку Оксана была, без преувеличения, красивой женщиной, а когда хотела того сама - и очень красивой, доступ к источникам свободных мужчин у нее имелся всегда. Их даже можно было подбирать под настроение - умных и глупых, серьезных и весельчаков. Они, все как один, сыпали витиеватыми комплиментами, тянули руки сначала к ее рукам, потом к ее плечам, а потом и вовсе сгребали ее в свои объятия. Так, как хищники подбирались к добыче на мягких лапах с убранными когтями. И Оксана позволяла все это, потому что в темноте спальни да еще после выпитого вина чужие руки могли показаться близкими, и жизнь тогда тоже можно было принять за нечто более ласковое и милосердное, нежели то, что она на самом деле собой являла.
   К третьему способу Оксана прибегать опасалась, потому что речь здесь шла бы уже о мощной артиллерии - о наркотиках. И без особой необходимости обращаться к ней Оксана не собиралась. Стресс уходил. Вино выветривалось. Не связанные обязательствами мужчины сбегали к другим. А вот зависимость оставалась, и жизнь вместе с нею была слишком безрадостной, чтобы ее можно было пожелать самой себе.
   Но при такой осведомленности в вопросах психологической адаптации к неприятным событиям, Оксана всегда забывала о главном. Вино перемешивало мысли, но не изгоняло из головы ненужные из них. Мужчина, новый и по-своему обворожительный, мог заставить отвлечься, подогреть кровь, но он был решительно не способен помочь ей забыть о том, что ее волновало. Потому что забыть обо всем можно было лишь в объятьях любимого человека.

***

   Эдику было прилично за сорок, у него было свое дело, был "Мерседес" с персональным водителем, и он очень хотел выглядеть моложе, потому-то и был до сих пор Эдиком, а не Эдуардом. Оксана нашла его в одном из московских ночных клубов и, не долго думая, пригласила к себе, потому что с такими, как Эдик - простоватыми, несмотря на их деньги и "Мерседесы", - было очень легко отдыхать. Общение с ними не требовало ни умственных, ни эмоциональных затрат, потому что итог его был понятен еще до первого "Привет".
   "Мерседес" мягко остановился у самого крыльца. Водитель - молодой мальчишка, веселый, судя по глазам, но безупречно воспитанный и потому за всю дорогу не произнесший ни слова - выбежал из машины и открыл для Оксаны дверцу. Оксана вышла первой. Следом выбрался нетвердо стоявший на ногах Эдик и, взяв ее под руку, повел в дом. Подшучивая друг над другом и беспрестанно смеясь, они добрели до кухни, где в одном из шкафов обнаружилась бутылка вина, захватили ее и двинулись наверх.
   Эдик был очень мил и даже обворожителен. Он очень вежливо поддерживал Оксану под локоток, идя позади на полшага, и, в отличие от многих, обходился без непристойных намеков и предложений. Живо и радостно он говорил о своей работе, на которой он что-то куда-то перевозил вопреки тому, что кто-то пытался этому помешать, и о своем недавнем путешествии по Европе. Оксана почти не слушала его, думая о том, чтобы не забыть поставить на утро будильник, и лишь старалась не забывать вставлять в нужных местах полагающиеся "Угу" и "Как интересно".
   Миновав узкую лестницу, на которой спотыкающийся Эдик упрямо стремился не выпустить руку Оксаны из своих рук, они благополучно добрались до второго этажа и вошли в спальню.
   В темной комнате в свете отблесков фонарей и растущей луны, добиравшемся сюда с улицы, угадывался манящий силуэт огромной двуспальной кровати, два толстых столбика тумбочек, кресло, торшер и тяжелые, свисающие крупными складками шторы. Но за секунду до того, как рука Оксаны, машинально скользнув к выключателю, нажала клавишу, Оксане вдруг почудилось, что в уголке, у двери, аккуратно прислоненный к стене, стоит мольберт, а под ним чернеют коробка с красками и складной табурет. Оксана уже собралась выкрикнуть в радостном - радостном, несмотря на отвратительное прощание и задетую гордость - порыве имя хозяина этих вещей. И выкрикнула бы, если бы вспыхнувший свет не стер их, словно влажной тряпкой пыль.
   От обиды Оксана даже перестала улыбаться. Она была пьяна, рядом нетерпеливо сопел почти незнакомый мужчина, уже все-таки успевший запустить руки под ее кофточку, а тоска - то, из-за чего все это и было затеяно, и не думала никуда исчезать.
   Почти неосознанно, скорее инстинктивно Оксана постаралась выскользнуть из навязчивых объятий Эдика. Вино отвлекало от всего и перепутывало мысли. Но чувства... Они становились слишком остры, чтобы не заметить подмены. Тогда, когда всем сердцем, всей душой и всем телом Оксана стремилась к одному, рядом был другой, нелюбимый, ненужный, оказавшийся здесь по нелепой случайности.
   Но именно в тот момент, когда Оксана со всей ясностью осознала свою ошибку, вся предупредительная вежливость Эдика кончилась. Так же, как она хотела, чтобы рядом был Никита, Эдик хотел, чтобы Оксана была с ним. За пару секунд до того, как она успела предпринять хоть что-то, он поймал Оксану в кольцо своих рук и потащил к постели. Ее сопротивление его ласкам он воспринял как часть игры. Чем сильнее она вырывалась, тем крепче он держал ее и тянул к себе.
   Вот только Оксана не играла и, наверное, именно поэтому окончательно пришла в себя от переизбытка алкоголя в крови.
   О вежливости уже не могло быть никакой речи, и Оксана, применив грубую силу, оттолкнула Эдика в сторону.
   - Эдик, пусти меня! - для большей убедительности она повысила голос. - Пусти!
   Эдик, тоже слегка протрезвев, озадаченно отступил на шаг и, часто моргая, уставился на нее. Оксана торопливо застегнула кофточку и поправила растрепанные навязчивыми мужскими руками волосы.
   Эдик посмотрел на нее, подумал, и его хорошее настроение быстро взяло над возмущением верх.
   - В чем дело, красавица? - промурлыкал он ласково. - Что-то не так?
   Оксана смутилась от своей собственной резкости и опустила глаза.
   - Да... - ответила она. - То есть, нет...
   На всякий случай она отступила еще на шаг дальше от Эдика.
   - Послушай, я не думаю, что это хорошая идея, - сказала она. - Давай не будем торопиться.
   Удивление Эдика сначала перешло в обиду, а потом - в снисходительное понимание ситуации. Он стал похож на горделивого петуха, расхаживающего, подергивая хвостом, по своему курятнику. Он даже втянул выпирающий из-под ремня брюк живот и расправил плечи.
   - Что? - милейшим тоном поинтересовался он. - О чем ты говоришь?.. Ты не думаешь, что мои поцелуи - мои нежнейшие, ласковые, способные растопить самый толстый слой льда поцелуи - это хорошая идея?
   Но Оксана была непреклонна. Может быть, потому что слишком часто она слышала точно такие же слова, сказанные точно таким же милейшим тоном.
   - Не обижайся, но мне не хотелось бы спешить, - сказала она. - Особенно в пьяном виде. Понимаешь?
   Но Эдик не поверил ей, не то действительно спутав правду с игрой, не то не в силах подавить стремление закончить вечер так, как предполагалось по первоначальному сценарию. Он предпринял очередную попытку обнять Оксану, бросившись к ней с быстротой и ловкостью коршуна, и даже в этом преуспел, поймав ее за плечо своей крупной волосатой рукой. Однако когда он потянул ее за собой в сторону так приглянувшейся ему двуспальной постели, Оксана вырвалась снова и оттолкнула его от себя с такой силой и ненавистью, что это окончательно сбило Эдика с толку. Оксана отступила к приоткрытой двери, Эдик, покачиваясь от еще игравшего в крови вина, застыл напротив.
   - Ты чего? - в крайнем удивлении спросил он. - Какие-то проблемы?
   - Нет, - Оксана попыталась выглядеть спокойной, и у нее это почти получилось. - Просто - повторяю еще раз - у меня нет желания сейчас заниматься с тобой сексом. И все.
   - Значит, у тебя какие-то проблемы... - разочарованно протянул Эдик.
   - У меня нет проблем! - от возмущения Оксана снова стала говорить на повышенных тонах.
   Эдик вздохнул. Потом сладенько улыбнулся.
   - Конечно. Уже нет, - согласился он. - Потому что с тобой я. Потому что со мной еще ни у одной девушки проблем не возникало, а те, что были, пропадали сами собой.
   Когда Эдик старался быть милым и обаятельным, он становился похожим на большого вальяжного кота. Разве что усов у него не было. А в остальном - даже его голос в такие моменты был похож на мурлыканье. Оксану это начало забавлять еще тогда, когда она только увидела его, а теперь и подавно.
   - От скромности ты не умрешь, - с сарказмом заметила она.
   - Конечно, - согласился Эдик и, воспользовавшись временным потеплением отношений, приблизился к Оксане снова. - Иди сюда, моя птичка. И все твои проблемы мы решим за пять минут.
   Но Оксана, вопреки его ожиданиям, снова вырвалась из его рук, и "потепление" сразу закончилось.
   - У меня нет проблем! - она толкнула Эдика в плечо. - Пусти меня!
   - Всегда, когда женщина говорит: "Пусти", у нее есть проблемы, - заметил Эдик с видом хорошо разбирающегося в этом вопросе человека. - Уж мне ли не знать...
   Он предпринял очередную попытку протянуть к Оксане руки, делая это уже из чистого упрямства, но на этот раз получил не просто толчок в плечо, а внушительную пощечину. От неожиданности Эдик отпрыгнул. Оксана, в свою очередь, отступила еще на шаг и остановилась у самого порога, готовясь в любой момент убежать. Эдик обиженно потер зардевшую щеку.
   - У меня нет проблем! - повторила Оксана холодно. - Проблемы есть у тебя. Проблемы с воспитанием. Поэтому, пожалуйста, уходи, или у тебя появятся еще и проблемы с законом!
   Угроза Эдика не испугала. Но она удивила его так, что он сначала растерялся, а потом как будто даже обрадовался. Знакомства, похожие друг на друга, как две капли воды, с такими же похожими друг на дружку девушками давно уже стали скучны. Все было предсказуемо и плоско. В ресторане, кафе или клубе он доставал из кармана бумажник, платил за двоих, а потом приглашал подружку в свой "Мерседес" с персональным водителем, и сразу становился в ее глазах элегантен, шикарен и неотразим. Сначала это, конечно, радовало. Эдик гордился собой и своими достижениями, в том числе и на личном фронте, где позиции поддерживались большими деньгами. Но усталость от этого однообразия, рано или поздно настигавшая всех, добралась и до него. Он заранее предугадывал каждое слово, каждую улыбку, каждый поступок. Словно по двадцатому разу смотрел одно и то же кино.
   И тут - впервые что-то живое, настоящее и интересное. Пусть даже пощечина. Но главное, не за деньги!
   - Ничего себе! Какая сердитая! - протянул Эдик в изумлении и, сложив брови домиком, добавил уже куда мягче. - Оксан, ведь ты же взрослая барышня и должна понимать, что делать так, как делаешь ты, просто некрасиво. Мы же договорились с тобой обо всем...
   - Договариваться будешь со шлюхами! - возмущенно возразила Оксана.
   Эдик выразительно закатил глаза. С другой стороны, хотя выяснение отношений было новым и потому интересным для него процессом, перспектива уйти от женщины ни с чем совсем не прельщала его.
   - Бог мой! Оксана... - пробормотал он.
   Оксана усмехнулась.
   - Знаешь, что мне нравится больше всего? - спросила она. - Когда мужчинам говоришь "да", они незамедлительно начинают изображать из себя рыцарей, делать вид, что галантны и предупредительны. Но вот когда им говоришь "нет", наружу выплывает их истинное лицо. Мелочное, жадное, эгоистичное... Могу поспорить на что угодно - в эту минуту ты думаешь о потерянном времени и потраченных деньгах. К сожалению, компенсировать первое мне не удастся, зато второе - с удовольствием.
   Она подошла к стоящему у входа комоду, из среднего ящика достала косметичку, из нее - купюру в пять тысяч рублей и протянула ее Эдику.
   - Да ты совсем сошла с ума! - воскликнул Эдик, радость которого прошла окончательно.
   - Именно так! - подтвердила Оксана.
   Со злостью Эдик смял пятитысячную бумажку, но не вернул ее, а все же спрятал в карман.
   - Черт! - со злостью буркнул он. - Вот уже точно - никогда не знаешь, кого подцепишь на очередной вечеринке!
   - И не говори!
   - Больная!
   - По себе меряешь?
   Неожиданно Эдик рассмеялся. Потом сел на край кровати и посмотрел на Оксану с нескрываемым сожалением.
   - Что я скажу водителю? - спросил он.
   - А ты всегда отчитываешься перед ним? - улыбнулась Оксана.
   Такой постановки вопроса Эдик не ожидал.
   - Нет, но... - начал мямлить он.
   - Скажи ему, что я - больная, - предложила Оксана.
   - Засмеет, - с сомнением ответил Эдик.
   - Скажи, что быстро управился.
   - Нажалуется жене.
   - Чьей? Твоей? - Оксана разочарованно хохотнула. - Так ты еще и женат!
   Поняв, что сболтнул лишнее, Эдик молча уставился в пол. Он снимал обручальное кольцо, как только выходил из дома. Он выключал мобильный телефон, чтобы благоверная не смогла отвлечь его в самый ответственный момент. Он под угрозой увольнения запретил болтать водителю... И что? Он с легкостью проболтался сам!
   А Оксана обиделась. Она давно смирилась с тем, что часто становилась подружкой на пару ночей для таких же свободных, как она сама, мужчин. Таким уж было правило игры - ничем не стесненный выбор. Кто-то не подходил ей. Кому-то не подходила она. В городской толпе каждый пытался найти свое счастье. Но вот что касалось женатых - тут был совсем другой разговор. В толпе лиц они искали не свое счастье - счастье ждало дома у плиты, - они искали мимолетного развлечения, ни к чему не обязывающей встречи на одну ночь. Потому Оксана и не хотела становиться чьей-то любовницей при имеющейся жене - всегда и во все времена любовница была символом зла и обмана, да еще, при этой незавидной роли, у нее почти не было шансов сделать временное постоянным.
   Оксана подошла к окну и распахнула его. "Мерседес" Эдика стоял у самой ограды.
   - Эй! - закричала Оксана. - Эй, водитель!
   Ее голос в ночной тишине стал еще звонче. Мальчишка-водитель не мог ее не услышать даже в закрытой машине. Оторвавшись от книги, которую он читал в тусклом желтом свете лампочки в салоне, он открыл окно и, выглянув в него, удивленно уставился на Оксану.
   - Я выгнала твоего начальника, слышишь?! - крикнула ему Оксана. - Прогревай мотор - вы уезжаете!
   Не дожидаясь его реакции, она захлопнула окно и обернулась к сидящему на кровати Эдику. Розовый цвет его щек быстро переходил в густой бордовый. Когда она обернулась к нему, он, наконец, справился со сковавшим его оцепенением и, вскочив с кровати, бросился к двери.
   - Я просто хотела помочь, - пожала плечами Оксана. - Ведь это, наверное, нелегко - постоянно думать о том, кому как соврать...
   - Дура! - бросил со злостью через плечо Эдик и, вылетев пулей из спальни, затопал по ступенькам вниз.
   Было слышно, как хлопнула входная дверь. Оксана засмеялась, но по какой-то странной, совершенно непонятной ей причине ее смех вдруг превратился в рыдания. Она быстро погасила в комнате свет, чтобы с улицы ее не могли увидеть, села на кровать с того краю, где только что сидел Эдик, и, обхватив руками свои плечи, словно ей было холодно, дала волю слезам.
   Зажегшиеся фары "Мерседеса" скользнули по окнам и осветили все внутри словно мощным прожектором. Но оттого только чернее стала оставшаяся в одиноком доме темнота. Заурчал мотор, зашуршали шины - сначала по плиткам на площадке перед домом, а потом - по подъездной асфальтовой дороге, тянущейся вдоль домов.
   А потом стало тихо.

***

   Оксана разделась, сняв с себя все, на чем могли остаться частички неуютного города с его пыльными улицами, душными барами, прокуренными салонами автомобилей и прочими неживыми, колючими атрибутами суетливой жизни. Оставшись без одежды, она закуталась в шерстяной клетчатый плед и вышла на балкон второго этажа.
   По балкону разгуливал ветер, неся с собой сырость застоявшейся в канавах вдоль дороги талой воды. Ночью в апреле было совсем не так тепло, как днем. Сев в одно из двух стоящих на балконе мягких кресел, Оксана постаралась закутаться в плед полностью, укрыв его краешком даже пальцы босых ног, которые сразу же замерзли, касаясь холодных досок пола, и вытерла еще не высохшие на щеках слезы.
   Ей было тревожно и неприятно. Теперь, когда ничего вернуть уже было нельзя, она стала жалеть Эдика и казнить себя за то, как она с ним поступила. В конце концов, он был неплохим мужиком, и виноват был лишь в том, что мысли в его голове были слишком уж плоскими и стандартными. Но это, конечно, было не поводом, чтобы выставлять его полным идиотом перед мальчишкой-водителем. Наверное, стоило разыскать его и послать открытку с извинениями. Этого было наверняка мало, чтобы загладить свою вину, но вполне достаточно, чтобы успокоить собственную совесть.
   А еще Оксана подумала о Никите. О том, что он делал сейчас. Был у другой? Спал, чтобы встать до рассвета и застать занимающуюся утреннюю зарю? Или, как она, считал звезды на черном безоблачном небе?
  

Часть 13

   Солнце вставало теперь рано, и в своем приятном розоватом свете ласково купало просыпающийся город. Это была уже не хмурая темная зима, когда все вокруг становилось неприветливым, серым и молчаливым. Весной сначала просыпались птицы, чувствовавшие приближавшийся восход еще когда было совсем темно. Потом начинал дуть ветерок - лишь только первые отблески начинали озарять скрывавшийся в городе за домами горизонт. А потом и само солнце, как главный актер популярной пьесы, величаво выступало на сцену, властно разгоняло ночную прохладу, обсушивало росу и разгоняло тоскливый полумрак везде, куда могли проникнуть его теплые лучики.
   Щурясь от яркого света, Малянский посмотрел на желтый солнечный диск, окруженный розовыми и лиловыми облаками, сухо отметил про себя их красоту и снова вернулся взглядом к вокзалу, который всю ночь был объектом его пристального внимания. Ведь в конце концов он должен был это сделать - добраться до замучившего его своей везучестью Художника. Для этого, именно для этого провел он всю ночь, не смыкая глаз, в своем черном "BMW", не поужинав, не поспав, лишь только выкурив пару нервных сигарет на пустой желудок.
   Почему было не прищучить Художника прямо в его доме - этого Малянский так и не смог понять. Зачем нужна была вся эта кутерьма с его картинами и с разгромом офиса покупателя, если в итоге Художник все равно ушел? Хотелось поиграть? Попугать? Но Малянскому было уже не до смеха. Задание, как будто легкое сначала, теперь казалось ему сложным и тягостным. Это были уже не мелкие пакости в стиле старухи Шапокляк, и даже не крупные пакости - теперь речь шла уже об одном из самых тяжких преступлений. А тот, кто платил за это деньги, возможно сейчас наблюдая со стороны, наслаждался этой игрой, получал удовольствие от неожиданных поворотов и возникающих на пути препятствий. Вот только Малянский, являвшийся исполнителем, а не наблюдателем, уже вымотался. Не в том он был возрасте и не в той физической силе, чтобы, замирая от страха, лазить по чужим заборам, чтобы ночью с фонариком громить чей-то офис, чтобы долгими, тянувшимися бесконечно, часами сидеть в машине и ждать. А самыми тяжелыми, бьющими сильнее всего по и без того слабым нервам Малянского, были телефонные звонки, когда ставший уже ненавистным голос, улыбаясь, говорил: "Не трогай его, Юра. Пусть уходит". И в ответ на невысказанное, но раздирающее душу "Почему?!!!" прибавлял: "Я так хочу".
   Малянский пожалел себя искренне и проникновенно, и даже собрался пустить слезу от жалости к самому себе, но не вовремя разобравшая его зевота остановила слезы на подходе. Малянский отвлекся. Подумал с радостью о том, что на этот раз, пожалуй, отмены выполнения задания не должно было случиться, что, может быть, сегодня все могло, наконец, закончиться, и, на закуску, подумал о том, как душивший его не один год огромный долг будет прощен. Забыт. Перестанет существовать и висеть камнем на шее. Оставалось лишь еще немного подождать, пока тот, за кого сулили такое большое счастье, появится за поворотом, пройдет вдоль огромных окон здания вокзала, войдет в подъезд N 3, там свернет за угол, а потом вернется оттуда, но уже со своей большой сумкой с вещами...
   Но, несмотря на то, что Малянский, следовавший за ним старательно уже не первый месяц, успел узнать о его привычках и излюбленных местах столько, сколько мог узнать лишь хороший следователь, Никита, как всегда появился неожиданно, когда Малянский, погруженный в философские размышления на жизненные темы, ковырял пальцем в ухе.
   Малянский вскочил и, споткнувшись и чуть не упав, грузно выбрался из машины. Не сводя глаз с приближающегося Никиты, как будто он мог в одно мгновение взять и раствориться в воздухе, он подбежал к троим пацанам, курившим и болтавшим о чем-то своем рядом с покосившейся от плохого обращения деревянной лавочкой, и дернул за рукав одного из них. Обернулись все трое. Старшему из парней было лет двадцать, но каждый уже мог похвастаться не по-юношески крупным телосложением и по-взрослому сердитым выражением лица.
   - Вон он! - запыхавшийся от волнения Малянский ткнул в сторону приближавшегося к подъезду Никиты. - Вон, смотрите! В рубашке и джинсах!
   Парни посмотрели. Спокойно, пристально, запоминая того, кто был им нужен. Проводили Никиту взглядом до входа в здание и встали к вокзалу спиной, будто и не нужен был им никогда этот человек, будто рядом с вокзалом они лишь коротали время до прибытия своего поезда, будто взволнованный, весь дрожащий от напряжения Малянский был не более чем очередным попрошайкой, выклянчивающим деньги на водку и сигареты.
   - Спокойно, папаша, - тот из парней, что был старше, миролюбиво похлопал Малянского по плечу. - Я понял. Высокий, в клетчатой рубашке, в кепке. Верно?
   - Да... - несколько задетый обращением "Папаша", но теперь вполне успокоенный тем, что свою часть работы он выполнил на "отлично", протянул Малянский.
   - Вот и хорошо, - старший из парней фамильярно взял Малянского за плечо и повернул в противоположную от себя сторону. - Теперь можешь вернуться в машину и подремать, пока мы за тебя грязную работу сделаем. И не забудь остаток суммы подготовить. Поверь, у нас с этим строго.
   Малянский почувствовал легкий пинок под зад, за которым последовал дружный молодой гогот, но возмущаться не стал и, мысленно обругав невоспитанных парней, направился к своей машине. На каком-то этапе своей жизни человек становился проще и не обращал уже внимание на пустяки. Главным для него становилось хорошо сделанное дело...

* * *

   Камеры хранения при вокзалах всегда были для Никиты очень хорошим выходом из затруднительной ситуации, когда денег хватало на то, чтобы с комфортом разместить вещи, но маловато для того, чтобы быстро найти угол самому себе. Иногда на поиски этого самого угла уходили целые дни, а между ними - ночевки под открытым небом или в залах ожидания, и в такие моменты Никита больше всего беспокоился за тот скромный скарб, который у него имелся. Инструменты для работы: кисти, краски, мелки, старые эскизы, спрятанные на дне ящика - все это стоило немалых денег, которых было бы негде взять, если бы Никита перестал продавать картины.
   Этим утром, как и обычно забрав свою сумку и ящик с красками и попрощавшись с замученным тоской охранником, Никита сразу почувствовал себя гораздо спокойнее, получив в целости и сохранности свое добро. К тому же комната для проживания была уже найдена и оплачена, к вечеру из нее выезжали прежние жильцы, и владелец был готов сразу же передать ключи следующему арендатору.
   В отличном расположении духа Никита покинул шумный, не спящий даже под утро вокзал, и, пробравшись через толпу у входа, двинулся во дворы, чтобы сократить путь до остановки маршрутки. Когда он свернул за угол, после освещенной встающим солнцем площади, его встретила прохладная голубая тень раннего утра. Встретила, накрыла, обняла со всех сторон, и неприятное ощущение слепоты и незащищенности заставило Никиту чуть замедлить шаг.
   А через пару секунд он и вовсе остановился, потому что навстречу ему из-за прижавшегося к стене дома гаража-ракушки решительно и неожиданно вынырнули три фигуры. Никита не был пессимистом, но все равно надежда мирно пройти мимо даже не появлялась. В руках каждого из троих встретивших его было по обрезку толстой арматуры, на лицах хоть и не читалась книжная преувеличенная "свирепая жестокость", но была беспросветная тупость, что было, наверное, даже хуже; да и вообще, место, выбранное для встречи, говорило о многом. Никита поставил сумку и ящик на асфальт и подвинул их чуть в сторону. На языке вертелось грубое: "Чё надо, придурки?!", но он молчал. Такой вопрос всегда был первым признаком испуга, но, не смотря на то, что испуг был, Никита вовсе не собирался его демонстрировать.
   Парни, поняв, что в планы Никиты не входило ни бежать, ни нападать первым, начали медленно обступать его с трех сторон, одновременно разглядывая и оценивая его способность обороняться. Привыкшие, как собаки, к удирающей жертве, привыкшие к крикам: "На помощь! Милиция!", что всегда становилось для них главной командой действовать, они были как будто слегка озадачены Никитиным молчанием и неподвижностью. Даже для них, с юности выбравших убийства и боль своей профессией, было тяжело ударить не разозлившего их ничем незнакомого человека.
   Но жажда денег все же взяла верх над человечностью. Тот из парней, что был старше, замахнулся первым. Но ударить не успел, потому что Никита, напрягший в этот момент все чувства и все тело, успел услышать свист резко поднятого вверх железного прута раньше, чем тот ударил его, успел увернуться, прыгнуть под него и утопить свой кулак в мягком, незащищенном боку обидчика. Зарычав от боли и злости, парень отшатнулся в сторону. Оставшиеся двое под яростный клич: "Бей его!" кинулись на Никиту.
   Началась свалка. Стремление к легким и большим деньгам, ненависть, боль и возмущение неожиданно полученным отпором разжигали в троих молодчиках еще большую ярость. Они махали кусками арматуры, осыпая ударами не только Никиту, но и друг друга, месили кулаками и едва ли не кусались со звериным ревом, дико вращая красными от налившейся крови глазами. Но не было у них ни техники ведения боя, ни слаженных действий в команде, ни коронных приемов, ведущих к победе.
   Куском арматуры Никита завладел почти сразу же, мощным ударом ноги выбив того, у кого он был, из общей кучи. Потом скинул с себя второго парня, набросившегося на него сзади и тщетно пытавшегося задушить его своим прутом, а когда место для маневра было расчищено, он, не жалея сил, стал работать счастливо добытым в бою железным прутом.
   На свою беду парни не сразу поняли, что дело плохо. Слишком много в них было не опробованной силы и слишком мало опыта, чтобы понять, как они уязвимы - втроем, вооруженные мощным и надежным средством рукопашного боя. Никита же, хоть и был один и с пустыми руками, но зато имел уже за плечами знания об удачных и не очень стычках, потасовках и жестоких драках. Не в первый раз ему было быть битым, не в первый раз чувствовать, как жизнь его повисала на волоске.
   Он раскидал их довольно быстро. Один, отключившись от удара в лицо, затих рядом с мусорным бачком, прислонившись к стене дома. Второй, сопротивлявшийся дольше всех, был вынужден отступить, хромая, с поврежденным коленом. Ну а третий, тот, что был старше и главнее, смотался первым, не дожидаясь получения в неравном бою серьезных травм, и Никита успел увидеть лишь его быстро удаляющуюся по переулку фигуру.
   Поняв, что никто больше не представляет для него угрозу, Никита подошел к неподвижно сидящему у стены дома парню, дотронулся рукой до его шеи и, ощутив его пульс и его дыхание, успокоенный, вернулся к своим вещам. Присел на свой ящик, отдышался и осторожно потрогал пальцем уже темнеющий и распухающий кровоподтек на ушибленной скуле. Он и не помнил, когда и кто успел ударить его по лицу, потому что в пылу драки адреналин в крови притуплял даже сильную боль. Зато теперь, спустя минуту, Никита чувствовал каждую ссадину, каждый синяк. Ныли помятые ребра; локоть, принявший на себя пару ударов железного прута, защищая лицо, теперь отказывался сгибаться; соленый привкус крови из разбитой губы будоражил и без того взвинченные нервы. Да, это было плохо, что на лице остались следы драки. Перспектива провести пару суток в милиции для выяснения всех обстоятельств Никиту не особенно радовала. Особенно теперь, когда у него было долгожданное жилье.
   Привстав и порывшись в своем ящике, Никита нашел пару бумажных салфеток и стал вытирать кровь с разбитой губы и под носом.
   Несколько появившихся в переулке прохожих испуганно попятились и снова скрылись за углом дома. "Могут и сознательными оказаться и в милицию позвонить", - устало подумал Никита и поднялся на ноги. Надо было идти. Причем всю дорогу пешком и дворами, потому что с такой физиономией было бы весьма неблагоразумно появиться в битком набитой маршрутке или на людной улице. Ну да не в первый раз оказывался он в таком скверном переплете.
   Закинув на одно плечо ремень от ящика с красками, а на другое - ремень своей сумки, Никита уже совсем было собрался уйти, но как раз в этот момент увидел пару блестящих глаз, внимательно следивших за ним из-за угла громадного мусорного контейнера, стоящего чуть поодаль. Это был один из напавших на него парней. Побитый и испуганный, он все равно даже не думал удрать без своего лежащего в забытьи товарища.
   Никита усмехнулся. Значит, что-то человеческое осталось и в бандитах. Правда, не во всех. И уж точно не в том, кто с такой настойчивостью пытался всеми возможными, изощренными и простыми способами испортить ему жизнь. И за что, черт возьми?!.. За работу? Так ее давно уже не было, и вместо лощеного джентльмена был теперь нищий бродяга в старой рубашке и с единственной ценностью - красками - в своем владении. За картины? Ну так он продавал их за копейки, не ища в этом выгоды и не забирая выгоду у кого-то другого. Но тогда почему? Чем провинился он перед тем, кто с таким упорством раскладывал перед ним банановые шкурки?..
   - Ты ведь все равно не скажешь, кто заплатил вам? - спросил Никита у сидящего за мусорным контейнером молодчика, испуганно таращившегося на него и гадавшего, наверное, о том, будет ли мстить ему Никита, или же нет.
   - Н-не знаю имени, - заикаясь, произнес тот. - Я видел его только м-мельком... Ч-черный такой... С усами и с бородкой, к-кажется. Похож на еврея...
   Никита напряг память, но на ум ничего не приходило. Евреев с усами и бородкой он не знал, знал только гладко выбритых евреев, а также не евреев, но с усами и бородой. Конечно, гладко выбритые евреи в любой момент могли обзавестись растительностью на лице. Но какое это имело значение, если не было среди них тех, кому до Никиты было хоть какое-то дело...
   - Ну, ладно. Будем иметь ввиду... - Никита вздохнул и зашагал вдоль по переулку.
   Солнце, уже поднявшееся выше крыш пятиэтажек, теперь пекло ему спину и весело поблескивало в лужах, оставшихся после вчерашнего дождя.
   "А может, стоит вернуть то, что было раньше? - робко поинтересовался у Никиты внутренний голос его рационального "я". - Не все потеряно еще, многое можно возобновить. И не шляться по улицам с пустым желудком и пустыми карманами. И обзавестись подругой - жаль не получиться вернуться к той, к Оксане, уж слишком жестко ты попрощался с ней в последний раз... Но ведь было хорошо? Тепло, и мягко, и приятно... Был бы всегда и обед, и ужин, и собственная крыша над головой, и теплые сапоги на позднюю осень"...
   "Да, было бы неплохо, - согласился со своей рациональной половиной Никита. - Было бы неплохо иметь и обед, и ужин, и крышу над головой, из-под которой никто не мог бы выгнать. Но за это надо платить. И платить дороже, чем я могу себе позволить. Поэтому - нет. И закончим на этом".
   Он осторожно потрогал синяк у себя на скуле, поправил врезающийся в плечо ремень тяжелой сумки и, нырнув под арку в длинном многоквартирном сытом доме, оказался в следующем дворе, приблизившись еще немного к такой долгожданной, снятой как минимум на месяц, комнатке.
  

Часть 14

   Широкими размеренными шагами Ринат Алликулович описал дугу по своему просторному кабинету и, сунув руки в карманы, остановился у окна, спиной к замершему у двери в подобострастном трепете Малянскому.
   Как только Малянский вошел, Ринат Алликулович сразу понял, еще без слов, даже без робкого "Здрасте", с какими тот пришел новостями. И он не предложил ему пройти, сесть в кресло, не подошел к своему необъятных размеров бару со всякими вкусностями, чтобы угостить дорогого гостя стопочкой расслабляющего напитка. Он просто отвернулся от него, прогулялся в раздумье по своему кабинету и остановился у окна к Малянскому спиной.
   Малянский догадался обо всем мгновенно. Ринат Алликулович перестал играть. Он перестал играть с Никитой Васильевым, к несчастью попавшим под его горячую руку, он перестал играть с ним, Малянским, и теперь вместо звонков с мягким требованием: "Не трогай его, Юра. Оставь." хотел видеть конкретный результат. Которого не было.
   Мороз пробежался по коже Малянского, похолодил ему взмокшие от нервного напряжения лопатки, заставил судорожно дернуться челюсть и исчез, оставив после себя мелкий, неприятный озноб. Малянский всегда побаивался Рината Алликуловича. Он всегда видел в его черных глазах под седеющими бровями, в высокой и, несмотря на возраст, статной фигуре, в жестах, позах и словах что-то опасное, недоброе, необъяснимое, от чего было неуютно и тревожно, от чего всякий раз так хотелось сбежать...
   - Скажи мне, что этот сукин сын мертв, - угрожающе ровным, как у машины голосом потребовал Ринат Алликулович.
   Это было вместо приветствия. Вместо приглашения расположиться в кресле и выпить рюмочку коньяка.
   Малянский злобно выругался про себя и закусил губу. Все он знал! И то, что у Рината Алликуловича были деньги, которые давали ему возможность распоряжаться всеми теми, у кого их не было. И то, что он, Малянский, влезши в долги к такому человеку, обеспечил себе положение едва ли не более плохое, чем у Художника, которого Ринат Алликулович хотел стереть с лица Земли, используя все самые извращенные приемы, которые только можно было вообразить. Он знал также про себя, что был рабом, и знал, что, как любой раб, он был трусом, потому что смелые умирали свободными, но не давали себя поработить... Все это не было для Малянского секретом. И для Рината Алликуловича тоже не было. Но разве можно было начать утро, не втоптав в очередной раз в грязь ближнего своего?..
   - Н-нет... Пока еще Художник жив, - проблеял Малянский, хотя он очень хотел, чтобы слова его звучали твердо.
   Ринат Алликулович хмыкнул. Помедлил пару секунд и ударил кулаком подоконнику с такой силой, что подпрыгнул стоящий на нем цветок в большом горшке, и разлетелись за окном весело щебетавшие птички. Да, несмотря на возраст, сила у Рината Алликуловича была еще та. Возмущенным и презрительным взглядом он пробуравил Малянского и снова отвернулся к окну.
   - Скажи, Юра, я что, мало тебе плачу? - задал он сквозь зубы по сути риторический вопрос. - Ты отдаешь долг, который отдавал бы всю жизнь, если бы не я, ты не живешь впроголодь, как жили бы на твоем месте многие другие, да и разве не твой "BMW" стоит под окнами моего дома?
   Малянский рефлексивно дернулся в сторону окна и действительно увидел свой "BMW", стоящий под навесом у крыльца Рината Алликуловича.
   - Или я мало денег даю тебе на выполнение моих зданий? - Ринат Алликулович недобро прищурил глаз.
   Этот вопрос тоже был риторическим, потому что Малянскому и вправду давалось все, что он просил. И револьверчик у него был совсем не дешевенький, и пылившийся под сиденьем его машины бинокль был самым что ни есть профессиональным, а не любительским, и наличные, чтобы подкупать или откупаться в его карманах не переводились. Ринат Алликулович, видимо, хорошо ориентировался в списке того, что нужно было для выполнения его "маленьких просьб", и потому никогда не скупился на инструменты и средства.
   Малянский тяжело вздохнул, понимая, что в своих неудачах винить он мог только самого себя, потому что Ринат Алликулович всемерно содействовал выполнению своих капризов, снова ругнулся про себя и стиснул зубы. С превеликим наслаждением он представил себе, как на все заданные вопросы он, расправив плечи, гордо отвечал: "Да, Ринат Алликулович, мне не хватает на то-то и то-то", и Ринат Алликулович, опешив, открывал рот... Но это было лишь мечтами. И в реальности Малянскому оставалось лишь смиренно внимать нравоучению.
   - Я поручил тебе всего лишь избавиться от одного простого человека, - продолжал между тем Ринат Алликулович.
   "Как же! "Всего лишь"! - взъерепенился Малянский, правда, снова не вслух. - А сколько мы ходим вокруг да около, об этом ты забыл?!"
   - Я хочу, чтобы его не было, - гнул свое Ринат Алликулович. - Хочу присутствовать на его похоронах. Я наигрался с ним сполна. Он больше мне неинтересен. Понимаешь, не-ин-те-ре-сен! Хочу забыть обо всем!
   Малянский съежился. Он знал Рината Алликуловича давно, и всегда побаивался тех моментов, когда тот начинал так расходиться. Он, седой, крепкий и представительный, становился похож на капризного карапуза, который топал ногами и ударялся в рев, когда дородная мамаша не давала ему конфетку по первой же просьбе. Наверное, Ринат Алликулович и сам знал этот свой недостаток, и потому, спохватившись, он вовремя остановился, слегка покраснел и стал смотреть в окно.
   - Понимаешь, Юра, - сказал он, - мне не впервой искать человека для такой работы. Я знаю многих, кто сделает то, что я хочу, быстрее и лучше тебя. Но ведь я знаю тебя давно, знаю, сколько времени ты уже сидишь без заработка, и я просто пытаюсь тебе помочь. Ты думаешь, что я совершил ошибку, Юра?
   "Ну вот, теперь, оказывается, что мне еще и одолжение сделали!" - подумал Малянский со злостью, но, как и всегда, промолчал. Работы у него действительно давно уже не было, два очередных мероприятия по выкачиванию денег из населения потерпели полный крах, а долги, зато, выросли до невероятных размеров.
   - Я очень постараюсь выполнить все в лучшем виде, Ринат Алликулович, - заверил Малянский. - Но...
   Он замялся, вдруг передумав задавать вопрос, который собирался задать, но отступать было уже поздно.
   - Что "но"? - насторожился Ринат Алликулович.
   - Нет, я не то хотел сказать... Я...
   - Не виляй!
   Малянский облизал обветренные губы.
   - Я просто хотел спросить, что сделал вам этот Художник? За что вы его так ненавидите?
   Ринат Алликулович сначала опешил от неожиданности вопроса, но спустя секунду рассмеялся громким, сочным, беззаботным смехом.
   - Поверь мне, причина есть, - уверил он. - Она касается только меня и этого урода, но, если бы ты знал о ней, Юра, ты был бы на моей стороне. Теперь тебе легче?
   Малянскому легче почему-то не стало, но он все равно кивнул в знак согласия и попятился к выходу.
   - И, кстати, Юра, - Ринат Алликулович остановил его уже у самой двери, - ты ведь понял, что мы больше не развлекаемся с ним? Теперь я хочу, чтобы его не было! Не было! Не было!!!

***

   ..."Не было! Хочу, чтобы его не было!.." - голос Рината Алликуловича продолжал вибрировать у Малянского в ушах, пока он пробирался по лабиринтам огромного дома от его рабочего кабинета к выходу. Яркий солнечный свет заливал лужайку и, казалось, старался пробраться даже под огромный тент парковочной площадки, рассчитанной на десяток автомобилей. Оказавшись, наконец, рядом со своим "BMW", Малянский принялся рыскать по карманам в поисках ключей. Этот огромный дом с его хозяином Ринатом Алликуловичем давил на него, как каменная глыба. И это задание - избавиться от Художника - давило еще сильнее теперь, когда Малянский спросил "Почему?", но так и не получил ответа. А вдруг этот мальчик, Никита Васильев, был злодеем, стоившем десятков Малянских и Ринатов Алликуловичей вместе взятых?; вдруг месть его могла оказаться страшнее тех долгов, которые толкали Малянского к жестокому преступлению? Или, вдруг, он наоборот был совершенно невинной жертвой обстоятельств и обезумевшего от огромных денег Рината Алликуловича? Или?..
   Малянский, спохватившись, остановил собственные фантазии в самой начале длинной цепочки образов. "Потому что это - фантазии, - решил он. - А мой долг - реальность. Старому козлу нужна смерть этого мальчишки? Он ее получит! В конце концов, это его, а не моя воля. Я просто жертва обстоятельств на данный момент, и не более. И все, что я могу сейчас - это быть осторожнее, чтобы не лишиться последнего, что у меня есть моего - моей жизни".
   Успокоив себя и свою совесть таким образом, Малянский выехал за ограду и нажал на газ. Дом Рината Алликуловича стал быстро удаляться, и вместе с ним таяла необъяснимая тревога и возвращалось нормальное для Малянского состояние жадности, после чего он снова начал пересчитывать сулящие ему блага. Ведь даже его машина пока была не его - аванс от Рината Алликуловича за выполненное задание, которое выполняться-то как раз никак и не хотело. Работа не искалась, вернее, те варианты, которые предлагал рынок труда, Малянского не устраивали. Да и перспектива горбатиться годами только лишь для того, чтобы выплатить долг, экономя при этом на всем и обделяя себя любимого, Малянского совсем не прельщала. Поэтому, решил он для себя, лучше уж было так - страшно, неприятно, зато быстро и окончательно...

***

   - Ринат, ты, кажется, забыл выпить таблетки, - жена Рината Алликуловича, Нина, как всегда вошедшая в его кабинет без стука, поставила перед Ринатом Алликуловичем маленькое кофейное блюдечко с тремя таблетками разных цветов.
   Ринат Алликулович, полулежа раскинувшийся в своем удобном кресле за столом, вернулся от мечтаний и грандиозного планирования к реальной жизни. Сел прямо, покосился на таблетки, с любовью посмотрел на Нину, которая, не теряя времени, начала прибираться у него на столе, и потянулся за графином с водой.
   - Мне не нравится, что ты стал забывать про свои лекарства, Ринат, - сказала Нина твердо. - Пока ты дома, я, конечно, поухаживаю за тобой. Ну а если тебе надо будет уехать?
   - Я все понял, дорогая, - механически согласился с упреками Ринат Алликулович.
   - Скажи мне лучше не "понял", а "вспомнил".
   Ринат Алликулович приподнял бровь. В памяти всплыло, как в молодости он выбирал себе жену помягче и попокладистей, чтобы, воспитанная в старых традициях, она мужу не перечила и была покорной во всем. И выбрал. С виду Нина такой и выглядела. А внутри... Из них двоих ей чаще удавалось настоять на своем, доказать, что она права, и заставить его, Рината Зейналова, пойти на попятную.
   - Ну что, вспомнил, Ринат? - Нина меж тем все твердила свое. - Ты помнишь, как тем летом у тебя случился приступ? Хочешь, чтобы такое было еще раз? Хочешь опять побыть недельку-другую среди немытых старух и допившихся до белой горячки алкашей? А?
   Ринат Алликулович не хотел. Не хотел больше приступов и не хотел в отделение неотложной помощи психоневрологической больницы, куда обычно доставляли с такими симптомами, что были у него. Вот только таблетки ему почти не помогали. И приступы, слабее, чем тот, но все же случались, хоть о них и не знал никто, кроме него.
   Вскочив с кресла, лихо перемахнув через стол, как он всегда делал это в молодости, Ринат Алликулович обнял слабо вскрикнувшую от неожиданности Нину и ласково прижал к себе.
   - Все будет хорошо, моя дорогая, - заверил он. - Поверь мне, рано или поздно каждый из нас получит то, что заслужил. Обязательно. Я обещаю тебе, моя милая.
  

Часть 15

   Конечно, при попытке заселения во вновь найденную комнату Никиту ждала неудача. "Арендодатель" - с вредным характером и грузной фигурой тетка лет сорока пяти, - увидев его синяки на лице и ссадины на костяшках пальцев, незамедлительно попыталась выставить его за дверь, а когда Никита начал уговаривать ее пойти на уступки, дав понять, что жилье ему очень нужно, она заломила цену в три раза выше то, о которой говорилось сначала.
   Поэтому Никита ушел сам. Хотя от такого поворота событий он даже не огорчился - настолько он был уверен, что все получится именно так. Да что там говорить, не так давно он и сам поступил бы также, если бы на пороге его дома стоял бродяга с разукрашенным в драке лицом...
   Сдаваемых комнат в округе больше не обнаружилось. Никита купил в ближайшем киоске газету, просмотрел весь раздел под заголовком "Сдам", потом прогулялся по району в поисках объявлений на столбах и у подъездов домов, но так и не нашел никакого подходящего угла в той части города, где находился. А соваться в метро ему как-то совсем не хотелось; дежурные у входа всякий раз, как он спускался в подземку, норовили прицепиться к его ящику с красками. Заставляли открывать, боясь, что там окажется бомба, мерили ширину и высоту, чтобы ящик ни на сантиметр не превышал установленный размер, и пока они занимались всем этим, к Никите обязательно цеплялся еще и милиционер, начинавший дотошно проверять его документы. Поэтому в этот день Никита счел для себя куда более комфортным переночевать под открытым небом, к чему за последнее время он уже начал понемногу привыкать, нежели рисковать оказаться в изоляторе с людьми, бродяжничавшими по другим причинам и гораздо более долгое время.
   Побродив еще немного по району, уже в сгущавшихся сумерках Никита выбрал себе подходящую скамейку. Она стояла в самом углу двора под огромным старым тополем, забросавшим все сиденье клейкими желто-коричневыми шкурками от своих почек. Стряхнув рукой мусор, Никита сел, поставил рядом ящик и сумку и вытянул уставшие от затянувшейся, начавшейся еще в пять утра прогулки.
   Глаза по привычке тут же отметили для себя живописную красоту безлюдного московского двора, старых-престарых домов, кирпичи в стенах которых уже были выщерблены временем, но которые, несмотря на свой солидный возраст, были куда крепче только что возведенных новостроек; мысленно Никита набросал на бумаге проулок, несколько скамеек, клумбу, три тополя и клен, оттенил отблеск садящегося солнца в доме напротив... Но бумагу и карандаш так и не достал, потому что накопившаяся за долгий неспокойный день усталость брала свое.
   Порывшись в сумке, Никита достал из нее куртку и, свернув валиком, положил на лавку вместо подушки. На асфальт, ему под ноги упала какая-то случайно вытряхнутая из сумки бумажка. Никита нагнулся и поднял ее.
   Это была визитка. Визитка Трифоновой Оксаны Валерьевны, генерального директора фирмы со странным названием "With Love - WL". Никита усмехнулся. В памяти его тут же всплыло симпатичное личико и короткая стрижка. Но он усилием воли отогнал от себя это видение. Не стоило мечтать о том, чем он не мог обладать. Ни к чему была пустая трата эмоций и нервных клеток. Может быть, где-то значительно дальше на жизненном пути и ждала его очаровательная и нежная подруга, но только не сейчас, когда ему самому нечем было поужинать и негде переночевать.
   Но выкинуть визитку в стоящую рядом урну Никита все-таки не решился. "Пригодится для чего-нибудь", - решил он, достал из сумки папку, в которой оседали все попадавшие к нему документы, открыл ее, положил визитку сверху...И рука его замерла в растерянности, потому что верхним документом в папке был договор о купле-продаже пяти нарисованных им картин, которые через несколько дней вернулись к нему в испорченном виде. А в верхнем правом углу этого договора красовался изящный вензель-логотип. Точь-в-точь такой же, как на Оксаниной визитке.
   Никита выдохнул. Сравнил написанное на визитке и в договоре и усмехнулся. Название фирмы и имя главного должностного лица совпадали. Вот так.
   И что это было? Простое совпадение? Тот самый шанс - один из нескольких миллионов - что случайно повстречавшаяся на улице девушка окажется одним из самых крупных его покупателей? Или очередной выпад со стороны тайного "обожателя", который с таким упорством продолжал портить выбранной жертве кровь?
   Никита решительно запихнул папку с документами обратно в сумку - выкидывать из нее те бумаги, которые резали ему глаз, было бы слишком по-детски, и делать этого Никита не стал. Застегнув "молнию" на сумке, он устроил ее у себя под головой, прикрыв более мягкой курткой, поставил ящик с красками в противоположный конец скамейки так, чтобы постоянно ощущать его пятками, - перспектива быть обворованным ночью во время сна была не слишком заманчивой - и лег. И сразу задремал, потому что сильная усталость, смешавшись с непоколебимым спокойствием, в мгновение смежила ему веки. Укол обиды на жизнь в общем и на красивую девушку Оксану в частности был почти неощутим, а вот уверенность в правильности своего решения жить так, как он жил сейчас, только окрепла. Ведь он не зависел больше от них, от всех тех, кто клал свою жизнь на алтарь денег и роскоши. Он был свободен. Наконец-то! Полностью, полностью свободен! Пускай даже расплатой за это было одиночество...

***

   Этот сон снился Никите часто, гораздо чаще, чем хотелось бы. Он был всегда одним и тем же. Иногда в нем менялись цвет, или голоса звучали немного по-другому; иногда Никита смотрел его спокойно, словно со стороны, а иногда он ощущал на себе все тяжести положения главного действующего лица.
   Сон не менялся, потому что он не был порождением воображения. Ночное видение просто упорно и строго повторяло то, что было. Как будто кто-то неведомый вопрошал каждый раз: "Ты не забыл?". И Никита, каждый раз просыпаясь в холодном поту, неизменно отвечал: "Конечно, не забыл". Вообще-то, забыть он и не пытался. Потому что знал, что все равно не получится, что нельзя было так запросто выкинуть кусок из своей жизни, и потому что чувствовал свою обязанность помнить. Помнить всю жизнь, чтобы однажды понять, и чтобы когда-нибудь с ним не повторилось такое.
   Но сны эти все же казались Никите слишком жестоки. Он так хотел, чтобы они ушли навсегда. Вот только это, к сожалению, было не в его власти. И потому он снова и снова переживал то, что давно прошло, но что и теперь оставалось неотъемлемой частью его судьбы...

***

   ...Никита сам не знал, почему он так отнесся к ее такой простой и очень привычной для него просьбе. Почему вместо того, чтобы выдать короткое "Да, конечно" в ответ и продолжить ужин, он не только не хотел соглашаться, но даже потерял аппетит.
   Быть может, дело было в интуиции? Хотя, Никита не верил в существование такого явления. Интуицией была, как он считал, рутинная обработка мозгом тех фактов, которые человек знал, но не принимал во внимание по своей простой глупости. Вот и сейчас - подсознание подсказывало, что ответить "Да" было бы неправильно, а почему было так, Никита понять никак не мог.
   Может, потому что когда он спросил Лильку, для чего ей нужны были деньги, она не смогла дать четкого ответа, мол тряпочку хочу новую, или помаду, "ты что, Никитик, не видел, когда Катька была у нас, какой у нее был топик с кошечкой на груди?!". На такие Лилькины капризы Никита денег никогда не жалел, потому что, во-первых, для него это был сущий пустяк, во-вторых, она никогда не жадничала и не тянула из него лишнего, и в-третьих, такая неподдельная радость была на Лилькином лице, когда она приносила из супермаркета фирменные бумажные пакеты со всяким барахлом - одеждой, бельем, бижутерией и косметикой, что Никита и сам начинал испытывать некоторое удовольствие при виде этих совершенно, на его взгляд, лишних безделушек.
   Но в этот раз вопрос прозвучал как-то не так. Скованнее, что ли, или тревожнее. Да и серьезные Лилькины глаза давали повод подумать. Не умела она еще быть серьезной! Другие барышни в девятнадцать лет обычно уже обнаруживали знание жизненных проблем, которые могли прочертить морщинки между прекрасными бровями, но Лилька счастливо избежала хранения в своей голове сей ненужной информации. Учился за нее отец - пыхтел вечерами после работы над рефератами и курсовыми по темам экономики и социологии, домашние проблемы решала мать - приготовление обедов, уборка, глажка, стирка и разбирательства с соседями, ухитрившимися залить их квартиру с недавно сделанным евро-ремонтом. Ну а деньгами ее снабжал он, Никита - очередной сожитель-бойфренд, которого Лилька с легкостью убедила в своей неотразимости и ничуть не переживала за сохранение его чувств, потому что была уверена, что если он отправит ее на все четыре стороны, то очередь выстроится из тех, кто хотел бы быть на его месте.
   Так это было, или нет, Никите было абсолютно безразлично. Лилька не напрягала его, не напрягалась сама, и для приятного времяпрепровождения вечерами после работы и редкими выходными этого было вполне достаточно.
   Вот только в этот вечер все было не правильно.
   "Никит, дай мне денег, пожалуйста", - попросила Лилька, как только они сели за стол.
   "Сколько?" - безразлично спросил Никита, дожевывая кусок отбивной.
   И вот тут начались непонятности.
   Обычно Лилька до копейки знала сумму, за которую хотела купить сумочку или брючки, потому что заранее выбирала все это в магазине, мерила, торговалась, и лишь потом шла к Никите. А тут...
   "Ну, я точно не знаю..." - протянула она задумчиво. - "Дай тысяч двадцать, а я потом отдам, если лишние будут".
   "А на что?" - тут же поинтересовался Никита.
   "Ну..." - Лилька снова задумалась, потому что не привыкла врать и потому никогда не имела необходимости придумывать ответ заранее. - "На платье".
   "Какое?"
   "А... Черное."
   "С каких это пор ты перешла на черный цвет?"
   "Оно не совсем черное. Оно... С блестками."
   "Я думаю, блестки - это вульгарно. Давай сходим за ним вместе?"
   "Нет, я хочу одна. И, пожалуй, платье будет зеленое".
   "Зеленый делает тебя больной с виду".
   "Неправда!"
   "Ты же сама говорила это, когда я предложил тебе зеленый костюм в магазине. Ты помнишь? На мой взгляд, он был совсем ничего... Давай в выходные прогуляемся вместе и выберем тебе что-нибудь потрясающее, чтобы твоя Катька от зависти так и умерла на месте?"
   "Давай!" - Лилькины глаза загорелись задорным огнем. И тут же потухли. - "Но ты мне все-таки дай денег на завтра. Пожалуйста. Тебе что, жалко?"
   "Ни капли, девочка. Я просто хочу знать, зачем они тебе".
   Но Лилька не сдавалась. И ответ на такой простой вопрос - "Зачем тебе деньги?" - Никита не мог получить вот уже полчаса. Лилька пыталась врать, выкручиваться, как уж, даже капризничать и скандалить, но ничего не помогало. Никита все больше убеждался в своей правоте - давать ей на неясные цели денег было бы крайне глупо с его стороны.
   Вот они и сидели друг напротив друга, хмурые, злые и совершенно друг другом недовольные.
   - Жмот! - буркнула Лилька, отпивая глоток сока из стакана Никиты, потому что ее стакан был уже давно пуст. Она нервничала, и потому потела, а организм требовал восстановление баланса жидкости.
   Она нервничала, и поэтому тоже Никита не хотел уступать.
   - Почему до этого на всякую фигню ты давал деньги без лишних вопросов, а теперь, когда мне очень надо, уперся, как баран?!
   - Я не отказываюсь давать тебе денег, - пояснил Никита терпеливо. - Я просто хочу узнать правду - для чего тебе они. Скажи мне, и если это не что-то противозаконное, то я дам столько, сколько будет надо.
   - Не дашь!
   Лилька сразу поняла, что сморозила глупость, и от обиды на ее глазах даже выступили слезы. В такие моменты она ненавидела всех мужчин - за их ум, за их хладнокровие и расчетливость.
   Никита улыбнулся и, перегнувшись через стол, ласково погладил ее по щеке.
   - Говори, - распорядился он. - Все, хватит играть в игрушки.
   Лилька шмыгнула носом и размазала слезы по лицу.
   - Мне надо сделать аборт, - выпалила она. - Завтра пятница, я как раз успею все, чтобы в понедельник не пропускать лекции. Есть хороший врач - мне его посоветовала подруга, она аборт уже пятый раз делает и знает, к кому идти, так вот он берет двенадцать тысяч. И еще настаивает на обследовании - анализ крови там, сердце и всякая ерунда. Не знаю, правда, зачем. Мне кажется, это так быстро и просто сделать, моя подруга говорит, что даже не замечает, как это происходит!
   Испуганная, растерянная Лилька, за потоком слов пытавшаяся скрыть свое волнение, замолчала и посмотрела на Никиту, заранее ожидая от него как минимум упрек, и как максимум бурной сцены, начинавшейся со слов: "Как ты могла?!".
   Но Никита молчал. Не до упреков и сцен ему было после такой сногсшибательной новости.
   Мысли вспышками молний мелькали у него в голове, мгновенно сменяя одна другую. Аборт. Ребенок. Ребенок, который еще не родился, но уже хотел жить. Его, Никитин, ребенок. И Лилька. Здоровая. Глупая. Глупая, потому что еще молодая. И аборт, отнимающий у нее частичку здоровья и, самое главное, то, ценность чего она еще не могла понять из-за своей молодости. А мог ли понять эту ценность он сам?..
   Ему было уже двадцать восемь, но о детях он не задумывался никогда. У него было много женщин до Лильки и - он ничуть в этом не сомневался - будет много после нее. Но женщина для него была пока предметом удовольствия и развлечений, а вовсе не спутницей его жизни, воспроизводящая его потомков на свет. Зачем?! Может быть, потом, когда ему будет лет сорок, и холостяцкая жизнь наскучит ему, можно будет подумать о том, чтобы завести ребенка. Маленького. Своего. Но уж точно не с Лилькой. Она, конечно, была хорошей девушкой, но еще подростком - не женой и не матерью. Конечно, рано или поздно она должна была повзрослеть, но Никите как-то не очень хотелось заниматься ее воспитанием...
   И все же, хоть он и не был обрадован новостью, что жизнь пытается сделать его отцом, решить судьбу еще не рожденного малыша и, заодно, Лилькину судьбу так просто Никита не мог. И пусть ответ на каверзный жизненный вопрос был у него в кармане - двадцать тысяч (да хоть сто!) не были для него хоть сколько-нибудь значимой суммой за сохранение беззаботной праздной жизни, - тем более что сама Лилька уже приняла решение, и потому можно было дать ей денег и забыть о случившейся неприятности, Никита не мог переступить через страх совершить ошибку. Ведь ее было бы уже не исправить...
   Задумавшись, он не заметил, что вот уже несколько минут Лилька настойчиво звала его по имени и теребила его рукав.
   - Мне учиться еще надо, - ноющим голосом перечисляла она. - Работать начать... Английский выучить... И еще испанский... А не с коляской по скверу гулять и менять памперсы! Никит, ну почему ты молчишь? Тебе денег жалко, да? Ну, так я отдам тебе потом, постепенно, а то если я у родителей столько попрошу, они точно обо всем догадаются! Я не знаю, что отец тогда со мной сделает! Он же мне запретил и думать о детях раньше двадцати пяти!
   - И правильно запретил! - буркнул Никита с внезапно вырвавшимся наружу раздражением. - Сама ты еще ребенок, куда тебе мамой становиться?!
   Лилька, удивленная его непривычной резкостью, сразу замолчала и уставилась на него своими огромными серыми глазами.
   - Объясни мне, как такое могло произойти? - Никита очень постарался не повышать голос, и все-таки невольно стал говорить громче обычного. - Ты же уверяла меня всегда, что у тебя все под контролем!
   - Да, но... - робко начала оправдываться Лилька.
   - Как это "да", если ты беременна?!
   - Я не успела купить таблетки...
   - И?
   - Ну, вот так и получилось...
   - Неужели нельзя было сказать мне об этих чертовых таблетках?!
   - Я не думала... что так быстро... что...
   Лилька почти плакала, но Никита был слишком зол, чтобы почувствовать жалость. Правда, злился он не столько на нее, сколько на себя. И надо ему было связываться с такой дурехой?! Юность была, конечно, притягательна и сексуальна, но идущая с ней рука об руку безалаберность была просто безобразна. И не выключенный утюг и не запертая дверь дома, как оказалось, были лишь цветочками!
   Глубоко вздохнув, Никита встал и прошелся по квартире. Надо было взять себя в руки и успокоиться. Злость и страх в одном флаконе были мощным коктейлем, и его не стоило выплескивать на Лильку, которая, во-первых, была виновата не больше его, а во-вторых, была беременна. Да и поиск виноватых все равно был уже бесполезен...
   Несмотря на то, что самым сильным его желанием сейчас было вырваться из дома и бежать без оглядки куда-нибудь подальше от возникших проблем, Никита заставил себя вернуться к столу, за которым они ужинали, и сесть рядом с заревевшей в три ручья Лилькой.
   - Ну все, успокойся, - сказал он и погладил ее по плечу. - Все получилось не очень хорошо, я вижу. Но мы обязательно это поправим, вот увидишь. Все будет нормально.
   Лилька всхлипнула.
   - Какой у тебя срок? - спросил он.
   - Недели четыре...
   - Хорошо... Это не так много, верно? У нас есть время подумать хотя бы пару дней...
   - А что думать?! - неожиданно Лилька вскочила со стула и сверкнула на Никиту глазами. - О чем тут можно думать?! Ты или даешь мне денег, или не даешь!
   - Ага! - Никита тоже повысил голос. - Или, зная о твоей сообразительности, сам нахожу тебе врача и веду тебя к нему за руку! Такой вариант кажется мне более разумным. К тому же, стоит подумать, а нужен ли тебе этот врач вообще.
   - О чем ты?
   Лилька напряглась, и Никита смог увидеть, как запульсировала бледная венка у нее на виске. Да, в этот момент она действительно испугалась. Испугалась всего - долгих мучительных разговоров о том, что не стоит делать аборт, бесед о морали и здоровье; испугалась, что Никита сообщит обо всем ее родителям, которые давно уже предупреждали ее о том, что такое может случиться, и которых она уверяла в обратном; испугалась, что денег ей никто не даст, и ей придется брать в долг, а потом идти работать, чтобы отдать его... Испугалась того, что ее случайная ошибка могла слишком дорого ей обойтись.
   Никита понял ее, и оттого снежным комом растущие внутри тревога и грусть стали еще сильнее. Ему стало обидно за их ребенка. В то время, как других детей ждали, радовались им, просили всевышнего подарить им такое чудо, их ребенок оказался совсем ненужным. Брошенным задолго до его рождения. Черт возьми, а может быть, стоило подумать не о самих себе, а о нем?.. Нужна ли была ему такая мать, как Лилька, и такой отец, как он.
   - Послушай, - начал Никита вкрадчиво, - ты не переживай так. Мне не жалко денег, я просто не хочу, чтобы такое важное решение было принято впопыхах. Мы же говорим сейчас не о судьбе больного зуба, а о судьбе маленького человека, для которого мы с тобой - родители.
   - Вот этого только не надо! - выкрикнула Лилька сквозь вновь затуманившие ее глаза слезы. - Не надо мне моралей и поучений! Мне и так сейчас хреново, а ты, наверное, хочешь, чтобы стало еще хуже?!
   - Нет, я...
   - Все вы мужчины мыслите одинаково! Ты такой благородный, будешь меня содержать и хвастаться всем, что это ты не дал мне избавиться от нашего малыша. Может даже, ты женишься на мне, чтобы твой малыш не был незаконнорожденным! Ведь ты такой благородный и честный! А вот с коляской-то все равно придется ходить мне! И забросить учебу, и клубы, и занятия танцев! Это мне девять месяцев ходить с огромным пузом, а потом думать о том, как избавиться от растяжек и жира! И потом, тебе-то, понятно, уже тридцатник, но мне-то всего девятнадцать лет!
   На этом Лилька вскочила из-за стола и, всхлипывая, побежала к себе в комнату, где хлопнула дверью два раза - один раз случайно тихо, а второй раз уже как следует - громко, так что дрогнули стены.
   Никита, ни слова не успевший сказать в свое оправдание, еще немного посидел за столом, потом тоже встал и начал убирать со стола грязные тарелки, думая о том, что, может быть, в чем-то Лилька и была права...

***

   На следующий день дела на работе задержали Никиту в офисе до девяти вечера, и домой он попал уже к десяти, миновав несколько неизвестно откуда взявшихся в такой поздний час пробок и счастливо отделавшись от сотрудника ГАИ, попытавшегося взять с него штраф за превышение скорости.
   Свет в окнах его квартиры на пятом этаже еще горел, поэтому Никита поспешил оставить машину прямо во дворе на свободном пятачке перед подъездом и поспешил к Лильке.
   - Я дома, красавица! - громко сообщил он с порога. - Прости, что задержался, но сегодня это действительно зависело не от меня...
   Разуваясь в прихожей, он прислушался, но ответа так и не услышал. Ни радостного возгласа, которым Лилька обычно встречала его дома, ни недовольного бурчания, как бывало в те редкие дни, когда Лилька была обижена или раздражена. Ничего.
   В ванной и туалете свет не горел, поэтому Никита отправился искать Лильку в единственной освещенной комнате - в спальне. "Может, спит? - подумал он, потихоньку переступая порог. - Она же сейчас в положении, ей должно хотеться спать больше обычного"...
   И Лилька действительно спала, когда Никита вошел, но при первом же взгляде на нее его прошиб холодный пот. Она лежала на кровати как-то боком, как будто не легла, а упала на нее; по не до конца снятой одежде было видно, что она собиралась раздеться, но так и не закончила этот процесс - на ней были расстегнутые джинсы и лифчик, смятая блузка комком валялась рядом на стуле. А на белой простыни и пододеяльнике растекались еще не успевшие побуреть кричащие пятна крови.
   Несколько секунд у Никиты ушло на то, чтобы прийти в себя от первого шока. От вида крови накатила дурнота, но он справился с ней, потому что сейчас было просто некогда оказывать знаки внимания самому себе. Первая мысль его была о "скорой", но он тут же отбросил ее, потому что приехать медики могли как через десять минут, так и через час десять минут, а времени играть в рулетку с судьбой уже не было.
   Никита подхватил Лильку на руки и понес к выходу. Ключи от машины лежали в кармане его брюк. Хорошо, что он оставил ее у подъезда, а не погнал в гараж - это подарило им драгоценные пятнадцать минут.
   На то, чтобы запереть дверь в квартиру, не было ни сил, ни времени. Лилька, бессвязно что-то бормотавшая в полузабытьи, была похожа на тяжелую тряпичную куклу и все время норовила выскользнуть у Никиты из рук. "Черт с ней, с квартирой, - решил он. - Оттуда нечего нести, кроме барахла". Он захлопнул дверь ногой с такой силой, что эхо покатилось по пустым коридорам, и где-то загавкал потревоженный пес, и вышел на лифтовую площадку.
   Ждать лифта оказалось самым тяжелым. Горел красный огонек внутри металлической кнопки, в шахте поскрипывало, было слышно, как гудят его механизмы, а двери все не открывались и не открывались. Потом открылись. Локтем Никита нажал на кнопку первого этажа и, прислонившись затылком к прохладной металлической стенке, перевел дыхание. По рукам текло что-то теплое, и при одной лишь мысли, что это кровь, начинали трястись коленки. Лилька продолжала что-то говорить слабым полушепотом, но Никита даже не старался разобрать ее слов.
   Страшное понимание того, что она сделала, приходило к нему постепенно, и так же постепенно ему становилось все более жутко. Назло всем, на те копейки, что были у нее в кармане, Лилька пошла и отыскала "врача", согласившегося сделать аборт. Кто знал, может быть это случилось даже не в стенах больницы... Какой же глупой она была! И какими дураками оказались все те, кто был вокруг нее! Ее родители, запугавшие ее настолько, что она согласилась на такое, лишь бы они не узнали о ее беременности; ее подруги, к которым она наверняка обращалась за советом, и не отговорившие ее; и прежде всего он сам, Никита, который, прожив с Лилькой больше полугода, даже вообразить не мог, что она способна на подобное от глупости, от страха и от обыкновенной детской вредности!
   Хотя, теперь думать обо всем этом уже не было смысла. Можно было лишь надеяться на то, чтобы Лилька осталась жива и, во что не очень-то теперь верилось, здорова.
   С трудом преодолевая десятки дверей, на которые по чьей-то непонятной прихоти запирался дом, в который все равно беспрепятственно заходили все, кто захочет, и днем и ночью, Никита поднес Лильку к своей машине, опустил на землю и открыл пассажирскую дверцу. Усадил ее на переднее сиденье, сел за руль сам и вырулил со двора, нервно посигналив двум припозднившимся и заболтавшимся на проезжей части собачникам...
   Дорога до больницы оказалась быстрой. Маршрут до нее Никита знал отлично, потому что много раз он ездил мимо нее в своей офис, и в столь поздний час пробок на дорогах уже не было. Но вот прежде, чем ему удалось с помощью денег, ругательств, угроз и опять же денег привлечь внимание расслабленного полусонного персонала к истекающей кровью у него на руках девушке, прежде чем нашлась для нее койка, и дежурный врач был вызван по телефону из запертой на ключ ординаторской, прошло никак не меньше получаса.
   Ну а потом, когда Лильку забрали на другой этаж в операционную, когда врачи, в конце концов признавшие новую пациентку достаточно тяжелой и стоящей внимания, засуетились вокруг и забегали по коридорам, Никите осталось только лишь ждать. Ждать на обтянутой клеенкой коричневой банкетке, бороться со сном и подступающей приступами дурнотой и молить всевышнего, чтобы все закончилось благополучно...

***

   Никита проснулся от грубого толчка в плечо, поднял голову, щурясь от слепящего глаза яркого солнца, и увидел стоящего перед ним милиционера. "Ну все, влип... - подумал Никита, быстро поднимаясь. - Вот черт!"
   - Документы есть? - поинтересовался милиционер хмуро и неприветливо.
   - Конечно! - бодро заверил Никита, доставая паспорт из кармана джинсов. - Возьмите!
   Милиционер настороженно раскрыл и пролистал документ в дорогой черной кожаной обложке. Сверил фотографию с Никитиным лицом, заглянул на страничку прописки. Отвращение и пренебрежение, с которым он обычно гонял немытых бесправных бомжей, распределяя их по изоляторам и приютам, сменилось замешательством. Никита не был похож на его обычных "клиентов"; и паспорт его был не замусоленной книженцией с отошедшей ламинирующей пленкой и пожелтевшими от ежедневного просмотра страницами, а самым обыкновенным документом среднестатистического российского гражданина. Причем с московской пропиской.
   - Жена из дома выпроводила, - первым нашел достойное объяснение своему пребыванию во дворе на лавочке Никита. - Я ждал, ждал полночи, а потом, видно, заснул. Сам не помню. Устал, видно. Никита был в целом не из тех, кто умел хорошо врать и рассказывать красивые сказки, но ситуация была безвыходная, отправляться в отделение милиции ему очень не хотелось, и потому его придуманное объяснение получилось вполне правдоподобным.
   Милиционер с облегчением вздохнул. Ему тоже не хотелось в чудесное солнечное утро затевать никому не нужную волокиту с человеком, который не был бомжем и который не был похож на "криминальный элемент" общества. К изученному со всех сторон паспорту Никиты он быстро потерял интерес. И, пожалуй, пошел бы своей дорогой, если бы не было при Никите странного деревянного ящика с непонятным содержимым.
   - Там что? - спросил милиционер, показав пальцем на интересовавший его предмет.
   - Краски, кисточки, мелки, бумага... - перечислил Никита. - Показать?
   - Вы художник? - удивился милиционер.
   - Ага, - Никита, улыбнувшись, кивнул.
   Милиционер оказался не вредным и не злобным, но ужасно дотошным. То ли дело свое он считал важным и необходимым, что было большой редкостью среди стражей порядка в последнее время; то ли времени у него был вагон и маленькая тележка, и он не знал, как лучше им распорядиться; то ли образ выгнанного из дома женой мужа был ему близок... Но, как бы там ни было, Никита уже понял, что без полусотни вопросов милиционер не оставит его в покое.
   - А хотите, я вас нарисую? - предложил Никита бойко. - Десять минут, и вы получите ваш портрет и заодно убедитесь, что рисование - действительно моя работа?
   Милиционер удивился настолько, что даже не сообразил сразу, что ответить. Впервые ему предлагали вместо денег его портрет, чтобы закончить поток неприятных вопросов.
   - Ну, давайте, - несколько растерянно кивнул он и присел на краешек лавочки перед Никитой. - Мне снять фуражку?
   - Не, с фуражкой получится гораздо лучше, - заверил Никита, доставая кусок ватмана, карандаш и мелки. - Буквально десять минут, и все будет готово. Вот увидите, вам понравится!
   И его рука бодро зашуршала по гладкому листу, заполняя пустоту сначала едва заметными осторожными линиями, а потом и жирными четкими штрихами, превращая скучную белую бумагу в задорный жизнерадостный портрет несущего службу рано утром милиционера.
  

Часть 16

  
   Этот воскресный вечер Малянский рад бы был провести в приятной и интересной обстановке. Например, в кино. Или в кафе за углом его дома, где превосходно готовили его любимый яблочный штрудель и подавали настоящий ароматный капуччино. Жены у него не было, подруги тоже, поэтому Малянский был полностью свободен в выборе фильмов и блюд и, что было самым приятным, платил только за себя... Но все-таки в этот вечер способ времяпрепровождения определил для себя не он сам, а некоторые не очень приятные обстоятельства.
   Неделя с небольшим прошла уже с того дня, когда он видел Художника в последний раз. В подворотне недалеко от вокзала. И теперь Малянскому никак не удавалось снова напасть на его след. Где он только не был в тщетных попытках его обнаружить! Вокзалы и вернисажи, старые места его проживания и офисы художественных салонов. Малянский добрался даже до дома его светловолосой подружки, но только зря потерял вечер - Художник так и не объявлялся. Он обзвонил перекупщиков картин с вопросом якобы от богатого коллекционера, не собираются ли они в ближайшее время закупить еще парочку работ у замечательного мастера, но и это не помогло. И, поскольку нигде Малянский не получил никакого результата, он решил прибегнуть к своему последнему средству поиска - к другу Богданову.
   Андрей Богданов был длинен, лыс, уже не молод, но при своих сорока пяти годах и не слишком умен. Возможно, конечно, разнообразных знаний в его голове и было великое множество, но сообразительность и находчивость - это было не про него. Знания терялись в его мозгу, как в Бермудском треугольнике, и очень нечасто использовались для каких-либо практических дел. Поэтому и не возникло у него вопросов, когда Малянский - словно из воздуха появившийся в его жизни человек - вдруг назвал его своим другом. Друг - так друг, Богданов был ничуть не против. Он также не возражал и тогда, когда Малянский все чаще стал бывать у него в офисе и дома и давать советы по ведению бизнеса - покупки и продажи художественных работ, по сути посредничеству между мастерами и покупателями. Бизнес, как и друг, тоже достался ему весьма неожиданно, правда, давно, в непонятные девяностые годы. Но за все это время Богданов так и не понял, как правильно обращаться с собственным делом, вызубрив лишь до запятой юридические и бухгалтерские аспекты своей деятельности, и потому дело его вот уже десять лет потихоньку хромало, из одних долгов влезая в другие, хотя все же жило и даже обеспечивало Богданову доход в размере средней по Москве зарплаты. Когда появился Малянский со своими советами, фирма Богданова почувствовала себя немного лучше, и даже начала постепенно отдавать долги, поэтому Богданов еще сильнее уверился в дружбе своего нового знакомого, и, совершенно расслабившись, пустил его и к себе в офис, и к себе в дом.
   Для Малянского же "дружба" с Богдановым была очень выгодна, и то, что она была не очень приятна, отходило на самый дальний план. Фирма у него была вполне перспективной, и Малянский давно уже принюхивался к ней, изучая ее со всех сторон; и, что было очень важно сейчас, брат Богданова служил в милиции, имея доступ к секретным данным служебного компьютера, и этот очень симпатичный на данном жизненном этапе Малянскому человек уже не один раз оказывал ему - через Богданова - неоценимую помощь...
   Потому-то Малянский вместо яблочного штруделя и кино и был в этот прекрасный воскресный вечер у Богданова в гостях, с самым непринужденным видом расположившись у окна и думая о том, что и как будет говорить на этот раз.
   Богданов же, к несчастью, сидел перед телевизором, смотрел вечерние новости и заинтересованно уплетал из своей тарелки ужин. Для друга Малянского тоже была готова тарелка и удобное место в соседнем кресле, но Малянский во-первых не был голоден, а во-вторых на дух не переносил выпуски новостей. Поначалу, когда понятие "свобода слова" только появилось, новости действительно были новостями, и свобода слова была таковой. Теперь же, когда все на телевидении измерялось деньгами, а власть подсказывала продюсерам каналов, чьими кошельками воспользоваться, новости стали скучны и лживы. Поэтому Малянский просто не считал нужным тратить на них время. В отличие от Богданова, который, длинный, согнувшийся как крючок, так и тянулся к светящемуся экрану, отбрасывающему голубоватый блик на его отполированную лысину.
   В столь важный момент Малянский не решался его беспокоить, и потому терпеливо ждал, пока выпуск подойдет к концу. Он барабанил пальцами по подоконнику и смотрел в густую синеву весеннего вечера, в котором продолжал шуршать шедший весь день и еще не кончившийся дождь. Ссутулившийся перед телевизором Богданов наводил на него тоску, и Малянский старался пореже смотреть на него, чтобы не отвлекаться от дела на ненужные эмоции. В такие моменты жалость к себе за то, что ему так катастрофически не везло с партнерами по работе, просто переполняла его.
   Это было как проклятье, как тяжелая болезнь, потому что только лишь из-за них, из-за этих тупиц и лентяев, он, Малянский, такой талантливый, умный и пробивной, не мог добиться ровным счетом ничего. Сначала - Малянский вдруг в эту самую секунду вспомнил это так, словно все случилось вчера, а не в далекой и безвозвратно ушедшей юности - была Верочка, его бывшая жена. Наверное, потому что это была его самая первая и - что тут скрывать? - абсолютно неудачная попытка прорваться в мир больших денег, роскоши и славы, он так часто и с такой скорбью об этом вспоминал. Верочка была дочкой богатенького и влиятельного папочки. И Малянский, предлагая ей руку и сердце, наивно полагал, что деньги и связи папаши будут предоставлены ему, как зятю, в полном и неограниченном объеме. В этом он, конечно, полностью ошибался. Обожающий до безумия свою дочь, папочка, тем не менее, предпочел держать ее мужа на почтительном расстоянии, пресекая все его попытки завести беседу о "взаимовыгодном семейном бизнесе". Но дело было не в том. Папаша был старым, умудренным нелегкой жизнью лисом, и Малянский даже не рассчитывал на то, чтобы работать с ним напрямую. Самым большим шоком и откровением для Малянского стало в те годы поведение его жены. То, что никаким путем не удавалось осуществить Малянскому - то есть добраться до возможностей тестя - для Верочки преподносилось на блюдечке с голубой каемочкой. Хочешь - уже раскрученное дело, отнятое у кого-то из должников, которое оставалось только отполировать до блеска и получать прибыль; хочешь - ужин с господином Ивановым (Петровым, Сидоровым), которые, помимо того, что были интересными людьми, являлись еще и крупными шишками на своих местах; хочешь - курсы повышения квалификации у преподавателя мирового класса, пробиться к которому можно было лишь по большому блату... И если Малянский готов был на все ради встречи с, например, господином Ивановым, или спал и видел, как профи с мировым именем обучает его беспроигрышным приёмчикам разбогатеть, то Верочка в ответ на столь заманчивые предложения "папули" лишь сонно покачивала своей милой головкой и говорила: "как-нибудь в другой раз".
   В общем и целом, с Верочкой Малянский промучился целых три года, причем первый год ушел у него на то, чтобы поставить окончательный диагноз - с обезьяной из зоопарка можно было бы сотрудничать более успешно, чем с его женой, а оставшиеся два - на то, чтобы вырваться на свободу и отделаться от супруги, вместо бизнеса мечтавшей по своей тупости о детях и семейном счастье в домике в подмосковной глуши...
   После этого печального жизненного урока Малянский стал подходить к выбору подобных "выгодных" друзей более осмотрительно. Но ему все равно не везло. Мальчики, девочки, дяденьки и тетеньки... В общении с ними - богатыми, сытыми, довольными жизнью и своим местом в ней - Малянский научился пускать пыль в глаза столь виртуозно, что за его достижения в актерском мастерстве его с руками должна была оторвать любая киностудия. Но самого Малянского это нисколько не радовало, потому что окончательный результат был все равно нулевым. Те из его потенциальных партнеров, у которых было хоть что-то в голове, быстро улавливали признаки расчета в действиях обаятельнейшего типа Малянского и ретировались; остальные же оказывались столь тупы, что были решительно неспособны не то что действовать самостоятельно, но и даже по его, Малянского, точным инструкциям.
   Богданов, конечно, был отнесен Малянским к типу тупых. Особенно непредставительно выглядел он сейчас, когда, уставившись в экран телевизора, он неаппетитно жевал макароны с котлетой. Но если при других обстоятельствах Малянский действовал бы более грубо и решительно, то сейчас он деликатно ждал. Ему нужен был художник. Прежде всего - Художник. А потом уже бизнес и все остальное, что можно было получить от своего "друга".
   Получасовой выпуск новостей показался Малянскому вечностью, но новости все-таки кончились, и Малянский поспешил встать между экраном и Богдановым, чтобы Богданов не углядел начинающуюся следом политическую передачу, до которых он был большой любитель.
   - Подумать только, что делают эти сволочи-америкосы! - заметил Малянский, чтобы как-то начать разговор.
   Хотя новости он не слушал, но прекрасно знал, что "сволочи-америкосы" всегда что-то делали и всегда с российской точки зрения были неправы.
   - Да! Жаль, управы на них нет! - согласился Богданов энергично. - Лезут везде, как будто им все дозволено!
   - Но рано или поздно и кто-нибудь обломает, - заверил Малянский.
   - Ты думаешь?
   - Возможно даже и мы.
   Богданов засмеялся. Он поковырял в зубах, отодвинул тарелку и откинулся на спинку дивана.
   - Нам до этого далеко, как до Луны! - глубокомысленно изрек он. - Садись, Юра. В ногах правды нет.
   - Да мне уже бежать надо, - отказался Малянский. - Спасибо за хороший вечер. Рад был тебя увидеть, Андрей.
   Естественно, все это было фальшью, и Малянский вовсе не собирался так сразу уйти. Просто это был ловкий тактический ход - уверить Богданова, что ничего, кроме ужина и совместного просмотра новостей ему было не надо. Приятная компания - это было основное, а все остальное - разговоры о деле и просьбы - так, по пути, словно бы между прочим. И Богданов, конечно, клюнул.
   - Да ладно, Юр, куда спешить-то?! - замахал рукой он. - Воскресенье же! Хочешь пивка холодного? У меня есть...
   И он начал подниматься, длинный и нескладный, сразу возвысившись лысым великаном над низеньким Малянским.
   - Не, пиво для меня сейчас лишнее! - Малянский выдавил из себя смех. - У меня еще дел куча сегодня. Проводи меня лучше... И... Черт, чуть не забыл спросить. Ты художника Васильева давно не видел?
   - У-у! - протянул Богданов. - Васильева... Васильев опять куда-то пропал, как сквозь землю провалился. Намучался я уже с этим парнем. Захочет - появится, захочет - пропадет!
   - И не говори! - кивнул Малянский. - А у меня как раз один тип нарисовался... Все про какую-то его новую работу спрашивает.
   - Забудь!
   - Это еще почему? Я как раз думал, что ты держишь с Художником связь...
   - Забудь, - повторил Богданов категорично. - Я уже давно перестал обещать Васильева кому-либо. Дохлый номер.
   - С чего ты взял? - Малянский и вправду удивился. - Он становится с каждым днем популярнее... Разгорающаяся звезда, можно сказать!
   - Он вот-вот уйдет со сцены, - Богданов покачал головой.
   Они уже пересекли комнату и вышли в прихожую, освещенную тусклой желтой лампочкой. Малянский начал с безмятежным видом обуваться, но в это время голова его с лихорадочной быстротой обрабатывала последние слова Богданова. Неужели он знал! Но откуда?!
   - Почему ты так думаешь? - спросил Малянский, стараясь ничем не выдать своего интереса.
   Богданов снова поковырял в зубах - видно, котлета была жестковата - и вздохнул.
   - Во-первых, его вот-вот переманят на лучшие деньги, - сказал он. - А коммерция всегда убивает талант. И потом, сейчас он один. Но надолго ли? Красивая женушка, уютное гнездышко, крикливые детки... Никитка - симпатичный парень, и его не долго будут оставлять без внимания дамы. А семья, как и коммерция, - смерь таланту. Вот и все. Я просто видел это очень часто. Дюжину лет, как-никак, общаюсь с такими вот молодыми дарованиями.
   - Да... - протянул Малянский.
   Глубина мыслей Богданова поразила его. Слишком уж редко в лысом черепе его друга появлялось что-нибудь стоящее. Но главным было другое. Главным была родившаяся вдруг у Малянского идея, даже не идея, а только ее зачаток, который еще надо было вырастить, как следует обдумав и рассмотрев со всех сторон. И, может быть, тогда она стала бы очень выгодной и очень перспективной. Сначала, правда, надо было превратить ее в план, но уж тогда...
   - Так тебе очень нужен Васильев? - поинтересовался Богданов, простодушно отвлекая Малянского от внезапно нахлынувших на него мыслей.
   - Ну... Деньги не маленькие, - ответил Малянский. - И если, как в прошлый раз, ты бы его отыскал, я бы в долгу не остался.
   - Да перестань! - Богданов благородно отмахнулся от оплаты своих услуг. - Я, конечно, попробую, но мой брат очень не любит такие просьбы...
   "Так надо сделать, чтобы полюбил! - огрызнулся про себя Малянский. - Мне б такого брата - мы бы с ним душа в душу жили!". Но вслух он сказал совсем другое:
   - Как получится, Андрей. Не бери в голову. Васильев мне, конечно, очень нужен, но я же все понимаю...
   И столько горечи было в его голосе, что можно было не сомневаться - Богданов не пропустит просьбу мимо ушей.
   После этого Малянский со спокойным и даже радостным сердцем попрощался, вышел к лифтам, нажал на кнопку и мысленно погрузился в обработку своей новой идеи.
   Итак, Богданов предполагал, что Художник скоро перестанет рисовать. Это действительно было так, хоть Богданов и ошибся в причине. И когда он завел разговор об этом - о том, что его лучшая курочка вот-вот перестанет нести золотые яйца, - Малянский с досадой подумал о том, почему же этот олух ничего не делает, почему не пытается спасти свой доход. А вслед за этим и другая мысль посетила его. Почему же ничего не делает он сам?! И вот тут-то Малянского прорвало. Тут-то его предпринимательская жилка и заработала на полную мощность.
   Помимо мишени Никита Васильев представлял сейчас и очень успешного, очень талантливого мастера. Он почему-то не пользовался этим сам, но многие другие уже активно делали на его работах деньги. Вполне уверенно он становился звездой, а имя его превращалось в популярный бренд. Но вот-вот все это должно было закончиться. Никто, кроме Малянского не мог знать это наверняка, лишь самые опытные могли строить догадки, как это делал Богданов. Однако создающие духовные ценности люди не покидали этот мир так быстро. Пожалуй, наоборот, ушедшие становились даже более популярными, нежели их живые и здравствующие коллеги.
   Знаменитые примеры доказывали это. Например, Джим Моррисон и Алла Пугачева ему в противовес. Не беря в расчет фанатичную преданность кумирам, чей образ был романтичнее? Ушедшего еще молодым музыканта или растолстевшей и спившейся барышни, известной в последнее время лишь своими интрижками с молодыми мальчиками? Нет, Малянский, конечно, знал, что романтика была эфемерна и призрачна. Но она привлекала внимание и делала деньги. И... Каждый судил со своей колокольни. Поэтому Малянский быстро смекнул, что в несомненно в большем выигрыше был бы агент Моррисона, имеющий на руках, скажем, последние его записи, нежели агент Пугачевой, которому кроме свежих сплетен для утренних газет продавать было уже нечего...
   Так почему бы ему, Малянскому, было не попытаться стать таким вот агентом ушедшего Джима Моррисона? Молодой художник погибал, погибал красиво и безвременно, его картины тут же поднимались в цене, и спекулянты, нарочно раздувая трагедию вокруг его имени, принялись бы взвинчивать цены на его картины до небес. И кто запрещал Малянскому стать одним из этих спекулянтов, тем более что он точно знал, когда наступит час "Х"? Ведь тогда, одной рукой утирая слезы переживаний об ужасной утрате, другой он мог бы класть в свой карман многие тысячи, вырученные от продажи последних картин мальчишки!
   Надо было всего лишь подсуетиться, и тогда уже он не только отделался бы от долга, но и деньги от продажи картин обеспечили бы его как минимум до конца жизни...
   И ведь до сказочного и легкого обогащения оставалось совсем немного! Оставался сущий пустяк! Купить картины, купить как можно больше картин! Через Богданова и самому, любыми способами, любыми путями! И, конечно, Богданова стоило заразить этой идеей, чтобы он помог находить и скупать все, что принадлежало руке Васильева. Ему можно было пообещать денег, а потом кинуть его, каким бы грубым это не выглядело. Ведь не до этики было уже, когда речь шла о больших деньгах...
   Малянский мысленно уже купался в золоте, даже не заметив, как дошел до своего автомобиля, сел за руль и, откинувшись на спинку сиденья, стал мечтать о своем счастливом будущем, которое наконец-то стало представляться ему в светлых тонах.
   Но блаженное состояние его было нарушено бесцеремонно затрещавшим мобильным телефоном. "Ринат Алликулович вызывает", - услужливо сообщил засветившийся голубым дисплей. Малянский покорно нажал на кнопку приема вызова.
   - Да, Ринат Алликулович, здравствуйте, - негромким и по обыкновению немного униженным голосом заговорил он. - Конечно, у меня все замечательно!.. И... Да... - Малянский на секунду умолк, прежде чем приняться за вранье, и потом начал сочинять сказки воодушевленно и самозабвенно. - Естественно, я уже два дня как напал на след. Мне просто нужен удобный момент, и тогда - можете мне поверить! - я его непременно использую!..
  

Часть 17

   Оксана и не думала, что такое возможно. Ей стало безразлично все - работа, развлечения, подруги и друзья. Остался лишь он. Он один. Хотя, и его-то не было...
   Вот уже почти целую неделю, каждый день Оксана приезжала туда, где находила Никиту дважды. Ее разум твердил ей, что она не найдет его так - нечего ему было там делать, нечего рисовать. Но в ее сердце все еще жила надежда, что именно сегодня он придет, именно сегодня она увидит его мольберт, именно сегодня он будет сидеть на с каждым днем теплеющем ветру и рисовать готовящийся к лету город. А если не сегодня, то завтра. Или послезавтра. Ну, или еще через день.
   Но всякий раз ее надежда разбивалась о жестокую и непреклонную реальность. Пустая улица и работающий до восьми газетный киоск. Больше ничего и никого. Лишь подбирающаяся грусть и с большим трудом отгоняемое в сторону отчаяние.
   Конечно, Оксана пробовала зайти и с других сторон. Она не была бы собой, если бы не попробовала разыскать Никиту еще как-нибудь. Но и тут ее поджидало разочарование. Она не знала о нем ничего, кроме имени. Ей и в голову не могло прийти, что у понравившегося мужчины надо было спрашивать телефон, чтобы не потерять его. Первым делом был найден договор между Васильевым Никитой Анатольевичем и фирмой "With love - WL". Но по указанному в нем телефону равнодушный женский голос твердил о том, что такой номер не существует, а указанный адрес был и того лучше - на названной улице было выстроено ровно двадцать пять домов. Согласно бумаге же, Никита проживал в тридцатом.
   Не сдаваясь так просто, Оксана обратилась за помощью к одному из друзей, работающему в службе безопасности солидной фирмы. Через него она всегда находила злостных неплательщиков по счетам, исчезнувших из поля зрения партнеров или старых подруг. Но и это не помогло. База данных выдавала дом, находящийся в одном из самых дорогих и престижных районов Москвы на Кутузовском проспекте, и по телефону этой квартиры ответила вежливая горничная, сообщив, что ни о каком Никите Васильеве она никогда не слышала...
   Однако стоящая идея все равно нашлась. Потребовалась целая неделя, чтобы увидеть лежащий на видном месте ключик, который вполне мог подойти к никак не поддающемуся замку. Оксана обнаружила его тогда, когда в очередной раз улизнула с работы пораньше, приехала на знакомую ей улицу и отправилась купить журнал к знакомому киоску.
   Продавщица. Она работала здесь каждый день. И не просто работала, а каждый день с интересом глазела по сторонам, рассматривала спешащий город и суетливых прохожих, потому что, сидя с десяти до восьми в маленьком душном киоске, больше заняться ей было нечем. Оксану она знала уже давно, и теперь, едва заметив приближающийся со стороны центра ее зеленый автомобильчик, она доставала и готовила набор журналов и газет, которые та спрашивала неизменно раз от раза, и даже разыскивала в сумочке-кошельке у себя на поясе сдачу с ее пятисот рублей.
   Да, это было как раз то, что нужно. Как раз то, что могло помочь.
   Оставив машину на привычном месте, Оксана направилась к киоску. Погода, солнечная весь день, к вечеру нахмурилась, и облачное небо стало сыпать мелким дождем, постепенно окрашивая асфальт в темный цвет маленькими точками. Оксана поспешила спрятаться под козырьком и, обмениваясь с продавщицей дежурными приветствиями, принялась искать в сумочке кошелек. Когда деньги нашлись и журналы и сдача уже лежали в окошечке перед ней, Оксана с улыбкой поблагодарила продавщицу за предупредительность, подумав о том, как далеко было ее подчиненным до такого профессионализма, забрала сдачу и журналы, но не ушла.
   - Простите, я хотела узнать у вас... - начала она в некотором смущении.
   Продавщица, убиравшая деньги в ящик под кассовым аппаратом, вскинула голову и улыбнулась.
   - Про художника, верно? - спросила она и заговорщически подмигнула Оксане.
   Оксана невольно покраснела. Конечно, она понимала, что глупо было рассчитывать на то, что для продавщицы газет, для которой единственным развлечением была текущая вокруг жизнь, останется в тайне их случайное знакомство с Никитой. Как и их ссора на следующий день. Как и то, что вот уже который раз она, Оксана, была здесь на своем ярком салатовом "Опеле". Из всего этого могла бы выйти очень неплохая тема для красочных сплетен. Но Оксана была не из тех, кто любил посвящать посторонних в душещипательные истории из своей личной жизни. Никого, кроме нее самой это просто не должно было касаться.
   - Да! Замечательно, что вы его знаете, - она заговорила напористо, быстро и четко, с заученной за многие годы работы вежливой деловой улыбкой. - Дело в том, что я - руководитель фирмы "With love - WL", которая имеет сети магазинов элитных подарков по всему городу...
   - Да, да, я слышала это название! - оживленно подхватила продавщица, не то не заметив, не то сделав вид, что не заметила фальши в Оксанином голосе. - Но, говорят, цены такие, что страшно заглянуть!
   Она и Оксана дружно рассмеялись.
   - Что поделаешь - рынок!.. - развела руками Оксана.
   С очередной порцией благодарности она улыбнулась продавщице за то, что та не стала изводить ее расспросами и нервировать произнесенными таинственным полушепотом фразами вроде: "А я все видела" или "Я все знаю".
   - Так вот, насчет художника... - продолжила Оксана более спокойно, теперь уже перестав краснеть. - К сожалению, я не успела взять у него его координаты - адрес, телефон и все такое. Но наша фирма очень хотела бы его найти, потому что мы занимаемся в числе всего остального и продажей картин, в связи с чем наше сотрудничество могло бы быть взаимовыгодным...
   - Понимаю, понимаю... - продавщица поспешно закивала. - Вы хотите, чтобы я помогла вам его найти?
   Было совершенно очевидно, что Оксаниной лжи про фирму она не поверила и отлично поняла, в чем было дело. Ну что ж, пусть так, Оксане было абсолютно все равно. Лгала она больше для себя самой, потому что уж очень тяжело было признаваться в собственных слабостях. И еще - потому что Оксане очень хотелось, чтобы ложь оказалась правдой. Чтобы Никита, в которого она так быстро и так глупо влюбилась, оказался лишь перспективным пунктиком ее бизнес-плана.
   - Да, - ответила Оксана продавщице. - Я была бы очень вам признательна и не только на словах.
   Продавщица добродушно покачала головой.
   - Хороший молодой человек, этот художник, - сказала она словно самой себе. - Вот, девочка, посмотри...
   И с этими словами она начала энергично рыться в своей сумочке-кошельке, подвешенной на шнурке на шее.
   - Ты только не говори, если что, что это от меня... - попросила она и протянула Оксане напечатанный на плотной глянцевой бумаге билет на выставку с кучей рекламных лейблов, знакомых и незнакомых фамилий, но, главное, с фамилией "Васильев" в одной из мелких строчек в самом низу.
   Оксана жадно впилась в него глазами, и продавщица, заметив это, ласково погладила ее по руке.
   - Бери, бери, - сказала она, сама вложив билет ей в руку. - Он меня очень звал, но я, как видишь, каждый день на посту. Сменщика не найдут уже третий месяц. Так что пока не до выставок мне. А ты сходи, сходи. Большое удовольствие получишь, я думаю.
   - Спасибо, - горячо сказала Оксана. - Спасибо большое!
   Она вытащила из кошелька две тысячи и протянула продавщице.
   - Спасибо, - повторила она в третий раз. - Вы даже не представляете...
   - А еще я знаю, где он живет, - прервала продавщица поток благодарностей.
   Оксана так и замерла столбом с заветным билетом во влажной ладони. Билет уже был для нее счастьем, потому что пока имя Никиты Васильева не было слишком известным, и организаторы выставок брали его картины в дополнение к картинам более популярных мастеров, которых и указывали крупным шрифтом во всей рекламе. Васильев же оставался в тени, и даже Оксане, следившей за культурной жизнью столицы более чем внимательно, было сложно определить, где и когда можно было бы созерцать его работы. А тут...
   И не только! Даже в самых смелых мечтаниях Оксана не могла предположить, что так легко сможет узнать, где живет Никита. Нет, она, конечно, очень хотела этого, но уже была готова к долгой детективной работе по поиску телефона, по которому на самом деле можно было услышать Никиту, или Никитиного любимого посредника, или еще чего-нибудь, что после долгих дней поисков привело бы ее к дверям нужного дома. И вдруг такая удача!
   - Он как-то раз вез свои картины с выставки, - начала продавщица, облокотившись на прилавок и положив свою большую мягкую грудь на россыпь пестрых журналов, - целых шесть штук. Из автобуса кое-как выбрался, а до дома-то еще идти и идти надо! И еще ящик его, с которым он не расстается... Ну я и предложила ему помочь. Сама живу рядом, да и рабочий день как раз кончился. Думаю, что ж не помочь молодому человеку? Он мне сколько раз помогал палатку сложить вечером! Он, правда, отпирался долго - неудобно ему было, видать, что такая старая курица, как я, помогать ему будет, но картины для него страшнее попортить было. Вот он и согласился...
   Оксана, слушая ее, уже доставала ежедневник, чтобы записать адрес. Однако, вместо лаконичного названия улицы, номера дома и квартиры, продавщица начала путано объяснять, в каком направлении надо было идти и через сколько переулков повернуть налево, чтобы оказаться за железнодорожными путями, после которых было уже совсем близко. Надо было дойти до универсама "Седьмой континент", обогнуть его слева, выйти на идущую позади него улицу, пройти по ней в сторону тех же железнодорожных путей и найти девятиэтажку, которая была сразу за аптекой, "ну, той, что работает круглосуточно". В девятиэтажке нужен был второй подъезд, восьмой этаж и ближняя к лифту с правой стороны квартира. Номера квартиры, как и названия улицы, продавщица вспомнить не могла.
   Но Оксану это ничуть не смутило. Она была полна решимости искать Никиту до победного конца. Он был нужен ей, он был дорог ей, этот молодой художник, которого она видела всего пару раз, и перспектива блуждать по незнакомым улицам, ошибаясь адресами, беспокоя неприветливых людей и теряя впустую много времени, ее не пугала. Во всяком случае, это было лучше, чем навсегда проститься с человеком, который так глубоко и основательно запал в ее душу.
   Очень тепло она попрощалась с продавщицей, которая в свою очередь тоже тепло и от всего сердца пожелала ей удачи и заверила в том, что видеть ее Никита будет очень рад, и заспешила к своей машине, чтобы побыстрее переехать за железнодорожные пути.
  

Часть 18

   От промозглой тоскливой погоды в квартире, казалось, было еще холоднее. Никита давно уже заметил, с какой легкостью погода могла влиять на мироощущение людей. Вот сейчас, например. За окнами было хмуро и серо, дождь то начинал мелко моросить, то внезапно превращался в ливень, и это был не тот веселый живой ливень, который за полчаса налетал на землю вместе с грозой, а нудное излитие воды из обложивших небо туч. Небо выглядело прогнувшимся под своей тяжестью, словно гигантский кусок брезента, наполненный водой и подвешенный в вышине. По съежившимся от непогоды улицам не спеша, как катера рассекая воду в глубоких лужах, вереницей проезжали машины. Такие же невеселые, как и все вокруг.
   Устав смотреть на это царство тоски, Никита отошел от окна и лег на диван, подложив под голову обе руки. Это был один из тех дней, которые он называл временными паузами. Норму вдохновения, отведенную на ближайшую неделю, он уже исчерпал - готовые картины стояли у стены и ждали выставок или покупателей. Это были небольшие, но очень тщательно прорисованные работы. На них были изображены люди, совсем разные, привлекательные и не очень. Некрасивая девушка и симпатичный молодой человек, ворчливая старуха и вполне довольный жизнью дедок, тащивший на плече большую авоську старой картошки. Всех их Никита разглядел в выходящей из метро толпе. Он успел сделать быстрые наброски, которые дополнил потом по памяти, придумал и дорисовал к каждому подходящий фон, потом перенес все на холсты, тщательно вывел все мелочи, и вот, четыре картины были готовы.
   По сравнению с пейзажами, людей Никита рисовал нечасто, потому что нечасто встречались ему те, кого хотелось бы изобразить. И сил такие картины отнимали куда больше, чем изображения красивых уголков природы, так что четыре таких работы за раз - это и так было много. Поэтому в этот день Никита просто отдыхал, дожидаясь момента, когда появится желание взяться за что-нибудь еще.
   Правда, отдых в этот раз получался не слишком приятным. Подводила погода, нагоняло грусть и апатию новое жилье в мрачном промышленном районе Москвы, да и с деньгами ситуация была более чем напряженной - не хватало на основное - на билет в метро, потому что два дня назад Никита отдал последние сбережения за квартиру, и теперь мог лишь терпеливо ждать, пока переданные на последнюю выставку работы начнут приносить доход... Еще ему не давали наслаждаться жизнью тяжелая голова, волнами накатывающая сонливость и неприятно нывший желудок, в котором теперь все чаще появлялось непривычное чувство тупой боли, на которую Никита старался не обращать внимания, но которая помимо его воли все равно портила ему настроение.
   Едва он лег, он сразу же задремал, убаюканный бездельем и шорохом дождя по металлическому карнизу за окном. Сознание плавно поплыло все дальше и дальше, от картин с людьми до картин с пейзажами, туда, где кончался дождь и начиналось солнце, туда, где он когда-то был и куда память возвращала его снова и снова...
   И все же, если бы Никита мог сознательно отличать реальность от сна и умел приказывать себе проснуться, когда сон не радовал его, а, наоборот, тяготил, он сделал бы это немедленно. Потому что осветившее его память солнце вдруг стало узким лучом, падавшим на покрытый коричневым линолеумом пол в больничном коридоре из приоткрытого окна на лестнице.
   Никита проснулся, правда, не наяву, а во сне, там, где он давно уже не был и куда не хотел возвращаться, но куда память закидывала его снова и снова с удивительным и непреодолимым упорством...

***

   Открыв глаза, Никита обнаружил себя в больничном холле, сидящем на жесткой и довольно неудобной скамейке. Он сел прямо и потер виски, приходя в себя после неспокойного сна с невеселыми гнетущими сновидениями. Где-то дальше по коридору слышались голоса нескольких о чем-то спорящих человек, по лестнице гулко цокали женские каблуки, спускаясь все ниже и ниже, в ближнем к нему кабинете назойливо звонил телефон. Но разбудила Никиту не эта какофония умиротворенных шумов, под которые он успел поспать часа два, а знакомый голос врача, в руки которого Никита передал свою Лильку, забасивший совсем рядом.
   Однако врач говорил не с ним. Вид у него был подавленный и вымотанный, морщины, еще несколько часов назад бывшие незаметными, теперь разрезали кожу глубокими бороздами, и покрасневшие глаза рассеянно блуждали по коридору. Но его собеседник - мужчина лет сорока пяти, высокий, сложением и осанкой похожий на бывшего военного, смуглый, с крупным носом и восточным раскосым разрезом глаз, - не проявлял ни капли сочувствия или хотя бы понимания.
   - И что вы хотите этим сказать? - требовательно вопрошал он, заметно нервничая и все больше раздражаясь. - Мне не нужна медицинская теория, мне нужно знать, что с моей дочерью!
   Как показалось Никите, врач побледнел еще больше. Судорожно сглотнул, слегка ссутулившись под тяжелым взглядом стоящего перед ним мужчины, но продолжил все же довольно твердым и уверенным голосом.
   - Кровотечение было очень сильным, вызвано травмой матки и ее шейки...
   - Какой такой травмой?! Что это значит?! - голос мужчины-военного гудел, как труба, и эхом гулял по полупустым в утренний час коридорам.
   - Мы предполагаем, что речь идет об аборте на ранних сроках, сделанном непрофессиональным хирургом. Однако точно говорить мы сможем только после вскрытия...
   Скамейка, на которой сидел Никита, закачалась под ним вместе с полом и стенами. Чтобы не потерять равновесие, он схватился за ее край, и лишь через минуту или две смог "поставить" ее на место. Вот так все и кончилось. Девятнадцатилетней глупышки Лильки больше не было. Не было веселого щебетания о тряпках и новом кино, не было надоедающих своим однообразием мелких девчоночьих проблем... Не было малыша, которого она так испугалась, и не было будущего.
   Искать оправдания было нелепо. Не было больше его девочки, не было ее ребенка. В один жуткий момент из-за жуткой ошибки не стало сразу двоих человек, целой семьи и чьего-то счастья...
   Лилькин отец, мужчина-военный, как будто не осознавая еще суть того, что случилось и было главным, продолжал пытать мужественно сдерживающего его натиск врача: какие лекарства давали, как оперировали и кто это делал, и почему не получили согласия родных, почему позвонили не сразу... "Почему" и "Как вы посмели" - вопросы, почти выкрикиваемые командирским тоном, все никак не кончались. Может быть, потому, что пока были они, еще не было окончательной точки в случившемся.
   - А кто привез ее сюда, хотел бы я узнать? - на пару секунд замолчав, чтобы перевести дух, снова кинулся в атаку Лилькин отец. - Может быть, тот самый подонок, который сделал с ней это?!
   - Ее привез сюда ее муж...
   - Какой такой муж?! У нее нет никакого мужа!
   - Я не стал уточнять вопросы родства, - врач все-таки начинал терять терпение, и в его голосе появились раздраженные нотки. - Ее привез молодой человек, и мне некогда было интересоваться, стоят ли у них штампы в паспортах.
   - И где он?!!!
   - Он...
   Врач взглянул на скамейку поверх плеча Лилькиного отца, надеясь наконец-то переадресовать упреки кому-то другому, но у него ничего не получилось. Скамейка, на которой всю ночь просидел Никита, ожидая известий, была пуста, как и длинный коридор, ведущий к выходу.

***

   Последние минуты этого сна Никита видел уже словно со стороны, все удаляясь и удаляясь, но ощущая все острее боль и горечь внезапной утраты. Он не слышал уже ни голоса врача, оправдывавшегося за собственное бессилие, ни голоса потрясенного Лилькиного отца, к которому Никита испытывал сразу два странных и, казалось, взаимоисключающих чувства - ненависть и жалость. Ненависть - потому что теперь стало понятно, насколько этот человек был жёсток и строг со своей дочерью, раз она, сломя голову, бросилась делать аборт, лишь бы ее беременность осталась для родителей тайной; и жалость - потому что Никите было невероятно тяжело потерять девушку, с которой он прожил не больше года, а этот человек терял ребенка, которого растил девятнадцать лет...
   Мысли обо всем этом путались в голове у Никиты, перемешиваясь с воспоминаниями о Лильке и их беззаботных отношениях, которые привели к такой беде. Этих мыслей становилось больше, они становились гуще, пока не превратились в трудноусваивающийся кисель образов и событий. Тогда Никита проснулся окончательно, уже наяву, на диване в маленькой квартире, за окнами которой лился никак не прекращающийся дождь.
  

Часть 19

  
   Как только в еженедельнике Оксаны появилась подробная инструкция о том, где искать Никиту, ее переполнила решимость заняться поисками немедленно, в эту же самую минуту, не откладывая долгожданную встречу даже на пару часов. Конечно, она так и сделала, от палатки с журналами двинувшись к железнодорожным путям, удивительно быстро отыскав незнакомый переезд и оказавшись в том районе, о котором у них с продавщицей шла речь.
   Но вот дальше дело обстояло сложнее. И причина этого была не в невозможности сориентироваться в той части города, где Оксана была впервые, а во внезапно охватившем ее страхе. Он быстро пришел на смену радостной эйфории, вытеснил ее, вытеснил хорошее настроение и сильно охладил стремление к поспешным действиям. Дело, конечно, было в том, что Оксана начала продумывать предстоящие ей шаги более детально, взглянув на них с чисто практической точки зрения и представив, как будет выглядеть и чувствовать себя, стучась в Никитину дверь. И еще сильнее этого ее испугал тот район, в котором она очутилась.
   Это были самые неприглядные задворки Москвы, так называемая промзона. Жилых домов тут было не очень много, а те, что все-таки были выстроены когда-то давно под руководством не имевшего никакого вкуса и даже элементарного представления об уюте архитектора, выглядели мрачно и неприветливо. Вдоль улиц тянулись длинные серые заборы с унылыми проходными и железными воротами, а за ними высились промышленные постройки каких-то заводов, уже почти мертвых и сданных по большей части в аренду под склады и дешевые офисы. Кое-где коптили еще трубы, кое-где слышались голоса матерившихся грузчиков, по улице, гремя и дымя, мимо "Опеля" Оксаны проехало несколько грузовиков. Прохожих почти не было, и от этого ощущение заброшенности и пустоты становилось еще сильнее.
   Какое-то время Оксане удавалось сладить с охватившими ее весьма неприятными ощущениями тревоги, страха и растерянности, завладевшими ею в этом незнакомом и непривычном месте, но через какое-то время она все же затормозила и повернула назад. Конечно, ни за что в жизни она не отступила бы, если бы этот вариант поиска Никиты был единственным возможным, и она непременно дошла бы до конца, нашла нужную дверь нужного дома и, откинув все сомнения, постучала бы в нее, чтобы увидеть человека, на поиски которого она уже потратила столько сил. Но ведь этот вариант был не единственным! В сумочке у нее лежал пригласительный билет на выставку, и теперь, когда она оказалась в пугающей ее промзоне города, ей представлялось куда более простым и надежным начать поиски именно с выставки, а не отсюда. Шанс, что Никита окажется там, был невелик, но ведь была также возможность найти его телефон и позвонить. Разве это не было более безопасным и простым, чем блуждать сейчас, вечером, одной между длинных-предлинных бетонных заборов, расписанных неприличными картинками с неприличными подписями, где почти не было прохожих и лишь тяжелые грузовики поднимали фонтаны грязных брызг из луж на узких улицах?..
   Решив для себя, что вполне может вернуться сюда и завтра, если у нее не получится узнать что-либо на выставке, решив, что один день ничего не изменит, и подумав о том, что город, пожалуй, был более опасен, чем она всегда думала о нем, она отправилась домой, чтобы рано с утра, взяв отгул и забыв про работу, отправиться по адресу, указанному в билете.

***

   Раннее утро следующего дня началось с дождя.
   Взбежав на крыльцо, Оксана стряхнула у порога капли с мокрого зонта и вошла в маленький, затерявшийся среди лабиринта улиц и шикарных офисных зданий двухэтажный дом, адрес которого значился на драгоценном билете. И едва она вошла, на нее дохнуло теплом и красотой, потому что снаружи, на улице, было сыро и хмуро, а внутри было тепло и очень красиво. Красиво от висящих везде картин.
   Их было так много, что они теснились на отведенных им стенам, занимали несколько стоящих в центре стендов и даже красовались над лестницей. И, еще не подойдя ближе, еще не прочитав подписи на рамах, еще не рассмотрев пристальней стиль письма, Оксана немедленно узнала те работы, что были выполнены Никитиной рукой.
   Протянув вахтеру билет, Оксана прошла в первый зал и принялась рассматривать выставленные произведения.
   Картины Никиты нельзя было спутать ни с какими другими картинами. Они были свежими, живыми и яркими. Они не просто дышали - они смеялись, плакали, с любопытством посматривали вокруг и даже, наверное, делали соответствующие выводы. Наверное, именно эта живость и заставляла народ толпиться около них, а не рядом с каким-то Белквадзе, занявшим все стены, отведенные ему, натюрмортами и букетами цветов, которые, возможно, и были хороши с чисто технической точки зрения, но не вызывали ровно никакого всплеска чувств. У Никиты же все было совсем иначе. Даже донельзя затрепанное название, значащееся на белом листе бумаги перед входом и гласящее: "Москва и москвичи глазами Никиты Васильева" не могло сбить людей с толку.
   Каждая улица, каждый сквер, каждый дворик, выполненный мелками на простом листе белой бумаги, казались знакомыми и родными. Наверное, все, кто стоял этим дождливым утром перед рядами картин, думали приблизительно об одном и том же: "кажется, вчера я там был". Вот только "вчера" "там" не было того симпатичного юноши, который, щурясь от солнца, раскуривал сигарету в правом углу картины. И "вчера" по скверу не спешила неземной красоты девушка в коротком пальто, с первого взгляда на которую Оксана испытала мучительный приступ ревности. И не было многих других - детей, стариков, толстых добродушных матрон и маленьких желчных мужичков. Настоящие москвичи были пестры и многочисленны. Настолько многочисленны, что даже красивые лица немедленно стирались из памяти потоком лиц категории "так себе". Черты каждого становились чертами всех. И именно поэтому человек - художник - выделивший из толпы отдельные фигуры и разместив их в красивых, уютных и неповторимо прекрасных уголках города, привлек к себе столько внимания.
   Двигаясь вдоль стены с восхищенно перешептывающейся толпой, Оксана засмотрелась на картины настолько, что едва не забыла о том, для чего она тут была. Картины были без преувеличения прекрасны. Но намного прекраснее был тот, кто их создал. Еще более живой, еще более веселый, еще более очаровательный. И совершенно незаменимый.
   Найдя в себе силы отойти от картин, Оксана обернулась назад, к входной двери, около которой сидел дедушка-вахтер, и несколько неуверенными шагами направилась к нему. Она думала, что прийти сюда и найти Никитин телефон будет для нее проще и легче всего остального, но не тут-то было! В одно мгновение ее охватило чувство, сравнимое, пожалуй, с тем, что должен был испытывать вор-карманник, приближающийся к выбранной жертве. Каждый шорох, каждый пристальный взгляд настораживал и пугал. Казалось, все смотрели именно на то, что должно было оставаться в тени. Оксана прекрасно понимала, что никому вокруг не было никакого дела до нее и ее личных переживаний. И дедушка-вахтер наверняка должен был поспешить ответить ей, чтобы отделаться от нее и вернуться к своему кроссворду в мятой газете. Но все-таки сердце Оксаны билось так сильно, словно все вокруг были наблюдающими за ней шпионами, думающими лишь о том, как запомнить каждое ее слово, каждый ее жест и даже румянец на ее щеках, чтобы потом растрепать на каждом углу то, что эта молодая, хорошо одетая женщина, как девочка, разыскивает бросившего ее после первой же ночи художника...
   Хотя, в этот день страх все же оказался проигравшей стороной. Она отступила вчера, из-за чего в глубине души у нее все-таки неприятно копошилось некоторое неудовольствие и неудовлетворенность, и поэтому она не могла отступить и сегодня. В решающий момент, она могла и должна была быть хладнокровной и невозмутимой, и она заставила себя уверенно шагнуть к вахтеру.
   - Простите, вы не подскажете мне, как найти администратора? - спросила Оксана по-деловому беспристрастно.
   Вахтер поднял голову от газеты и, подавив зевок, сонно моргнул.
   - А зачем он вам? - задал он положенный дежурный вопрос, хотя лично ему ответ был абсолютно неинтересен.
   Такой вариант развития беседы Оксана успела обдумать заранее в числе прочих поворотов событий. На самом деле, вопрос "Зачем?" на просьбу увидеть начальника был вполне закономерен. Она сама, являясь руководителем, строго требовала от своих подчиненных не пускать в ее кабинет всех желающих без особой необходимости, и не трепаться об ее статусе с теми, кто его не знал. Потому что зачастую можно было оказаться в намного более выгодном положении, будучи просто Оксаной Валерьевной, нежели генеральным директором фирмы "With love - WL".
   Вполне возможно, что администратор выставки, заставив вахтера отвечать с профессионализмом секретарши вопросом на вопрос, преследовал те же самые цели, а может, и просто не хотел, чтобы его беспокоили по пустякам заезжие туристы или бесталанные бумагомаратели, мечтающие развесить свои никому неинтересные работы в этих стенах.
   Но ведь Оксана была никак не из их числа. Достав из сумочки визитку, она протянула ее вахтеру.
   - Я - генеральный директор фирмы "With love", - представилась она, - и мне необходимо поговорить с администратором о возможности покупки выставленных здесь картин.
   Подслеповато водя бровями, как будто это могло помочь прочитать ему мелкий текст, вахтер стал рассматривать визитку с таким видом, как будто впервые в жизни видел подобную вещь.
   - Там, - наконец, подумав, сообщил он и указал рукой в сторону лестницы. - Вторая дверь налево. Вячеслав Владимирович. Он сейчас должен быть у себя.
   - Спасибо, - кивнула Оксана и, миновав толпящихся напротив картин людей, направилась к лестнице.
   Остановившись у нужной двери, Оксана взглянула на свое отражение в позолоченной табличке с именем и, как перед зеркалом, быстро поправила волосы. "Красивая, - отметила она про себя. - Он обязательно, просто непременно должен клюнуть".
   И с таким оптимистичным настроем она решительно постучала в дверь.
   - Войдите, - ответил мужской голос из кабинета.
   Оксана вошла.
   - Здравствуйте, - сказала она и первым делом обаятельно улыбнулась.
   Ход оказался удачным. Вячеслав Владимирович попался на удочку сразу же. И пока Оксана представлялась и быстро проговаривала заранее подготовленные слова, повествующие о причине ее появления здесь, он пожирал ее взглядом с такой жадностью что, казалось, из его ноздрей вот-вот повалит густой дым. Сомнений в том, что при некоторой настойчивости она сможет добиться от него всего, что потребуется, и узнать у него про Никиту все, что он знает, у Оксаны не осталось.
   - ... поэтому я думаю, вы не откажетесь мне помочь, - говорила она, не переставая улыбаться, пока Вячеслав Владимирович, как загипнотизированный, смотрел на ее накрашенные яркой помадой губы, которые не для него первого становились ловушкой. - Номер телефона - это, наверное, не относится к разряду закрытых сведений?
   - Нет, конечно, - ответил Вячеслав Владимирович настолько уверенно, что сразу стало понятно, что Оксану он практически не слушал.
   Только смотрел на нее. На ее губы, на приятный овал лица, на волосы с задорной короткой стрижкой, на ухоженные руки. И очаровывался все больше.
   Только когда Оксана, неожиданно, как ему показалось, замолчав, приподняла вопросительно одну бровь, он догадался, что она от него что-то ждет, и что его твердого "Нет, конечно" было ей недостаточно. Сделав над собой усилие, он припомнил тему разговора и спохватился.
   - Минутку, я сейчас поищу договор с господином Васильевым... - сказал он, принявшись рыться в куче бумаг на краю своего стола. - Присаживайтесь.
   Оксана села в одно из кресел напротив его стола и, закинув ногу на ногу, отвернулась к окну. Вячеслав Владимирович прилежно искал обещанный договор в куче папок и украдкой посматривал на ее красивое колено. Возможно, при других обстоятельствах, в его голову могли бы закрасться сомнения в том, может ли он так запросто разглашать сведения об одной из сторон договора. При других обстоятельствах, он, наверное, сообразил бы, что, скорее всего, ему и организации, которую он представлял, было совершенно невыгодно позволять руководителю некоей фирмы "With love - WL" выходить напрямую на художника, представленного на выставке. Возможно, при других обстоятельствах он хотя бы удостоверился, что Оксана действительно является той, кем назвалась. Но не сейчас. Слишком хорошо было ее обтянутое светлым чулком колено.
   Просмотрев стопку бумаг на своем столе несколько раз, Вячеслав Владимирович, наконец, нашел то, что искал.
   - А, вот она! - облегченно воскликнул он и, вытащив папку из-под других документов, принялся быстро листать подшитые в ней договоры. - Но, знаете, Оксана Валерьевна, я вынужден буду сразу вас слегка огорчить, чтобы сэкономить ваше время. Найти самого Васильева - задача не из легких. Мы работаем в основном через посредника, что советую и вам. Могу дать вам все его координаты. Богданов Андрей Савельевич - очень приятный, а главное, деловой человек.
   Оксана едва удержалась от того, чтобы стукнуть кулаком по столу. Ей нужен был Васильев Никита, а не Богданов... Как его там! Хотя, конечно, и Богданов тоже мог быть чем-то полезен, и потому Оксана с выражением огромной признательности на лице записала в свой блокнотик все его телефоны. Но удовольствоваться лишь этим она никак не могла.
   - Даже не знаю, как вас благодарить! - воскликнула она с широкой улыбкой.
   - Что вы, что вы!.. - закудахтал Вячеслав Владимирович, который был слишком занят разглядыванием Оксаны, чтобы заметить фальшь в ее голосе и жестах.
   Оксана медленно качнула ногой. Вячеслав Владимирович, как она и предполагала, немедленно уставился на ее туфли, потом поднялся взглядом выше и снова стал созерцать ее колено.
   - Значит, Васильев работает через этого человека? - спросила Оксана. - А связи с самим Васильевым у вас нет?
   - Отчего же нет? - Вячеслав Владимирович коротко усмехнулся. - Он давал и телефон, и адрес - без этих данных мы не подписываем бумаги. Вот только телефон его отвечает, что "данный вид связи не доступен для абонента", а в квартире его на Кутузовском проспекте, когда я попытался найти его, чтобы подписать дополнительный документ, меня встретила очень милая домработница и сказала, что у них таких жильцов нет. Мне показалось это странным, тем более что это был адрес по прописке. Но мне было некогда разбираться что к чему, и я не стал ничего выяснять.
   - Да, действительно, все это странно, - согласилась Оксана с таким равнодушием, как будто не она искала Никиту по тому же адресу и с тем же результатом. - И очень жаль. Я хотела встретиться с Васильевым лично, но, похоже, все-таки придется посылать своего помощника к... - Оксана кинула быстрый взгляд в свой блокнот, - Андрею Савельевичу. Раз мастер так хочет избежать общения с кем-либо, то у меня просто нет времени его переубеждать.
   С Вячеславом Владимировичем они рассмеялись одновременно.
   - Для того-то и существуют посредники, Оксана Валерьевна, - сказал Вячеслав Владимирович назидательно.
   Он сидел перед открытой на нужном листе папкой, и Оксана даже со своего места видела, что это был договор с Никитой - фамилии художников были напечатаны крупным шрифтом. Но вместо того, чтобы просто сделать то, чего она ждала от него, - назвать телефон и адрес - он пялился на нее и мял пальцами уголок листа.
   Оксана мысленно назвала его козлом. Она ненавидела таких мужчин, обходительных и галантных, которые, никчемные сами по себе, так упорно стремились производить впечатление на женщин. Но надетая на ее лице улыбка так и осталась на месте. Она ни на секунду не забывала о том, для чего она была здесь.
   В отличие от Вячеслава Владимировича, который упорно пытался сосватать ей кого-то в посредники. Оксана вздохнула.
   - И все-таки мне нужны координаты самого Васильева, - настойчиво произнесла она. - Хотелось бы иметь уже готовый договор, даже если мы обратимся к Богданову. В нашей фирме существует строгое правило - платить художникам напрямую, а не содержать целый штат ловких проныр. Так выгоднее и нам, и тем, кто доверяет нам свои произведения.
   - Весьма логично. И даже благородно, - Вячеслав Владимирович даже не заметил, что его назвали пронырой.
   Ведь теперь он рассматривал Оксанину грудь. Ему было просто некогда думать. Хотя - кто знал? - может быть, он сразу же понял, что к чему, и лишь тянул время, чтобы скоротать длинный будний день за беседой с понравившейся ему девушкой... Но, как бы там ни было, время его подошло к концу, и он это понял.
   - Художники сейчас настолько бедны и бесправны, что многие предпочитают подбрасывать им тысчонки три за работу нескольких месяцев, а остальное отдавать посредникам и забирать себе, - сказал он с искренним сожалением в голосе. - Что ж, может, ваша фирма изменит эту несправедливость? Записывайте...
   Он склонился над раскрытым договором и, ведя пальцем по строчкам, начал диктовать телефон и московский адрес...
  

Часть 20

  
   По любезно предоставленному Вячеславом Владимировичем телефонному номеру Оксана позвонила не раз и не два. Она пробовала звонить и с городского телефона, и со своего мобильного, и даже из встретившегося ей по пути телефона-автомата. Но все усилия ее были тщетны. Телефон Никиты, видимо, не оплаченный, с безжалостной непреклонностью отвечал, что "данный вид связи не доступен для абонента". Заранее зная, что это не поможет, в ближайшей палатке Оксана внесла на счет зловредного телефона сто рублей, но от этого изменился не результат, а только ответ. "Телефон выключен, или находится вне зоны действия сети", - услужливо сообщил женский голос, повторил то же самое на английском, и связь оборвалась.
   Адрес, переписанный Вячеславом Владимировичем из договора, был, конечно же, еще более бесполезен. В очередной раз пытаться добиться толку от горничной в квартире на Кутузовском проспекте было бесполезно. И, как бы не сопротивлялась тому практичная и благоразумная часть Оксаны, приемлемый выход оставался только один - отправиться в тот дом, местонахождение которого в промышленном районе Москвы ей так подробно объяснила продавщица из палатки с журналами.
   Как ни странно, много времени на поиски не ушло, и уже через пятнадцать минут после того, как Оксана в очередной раз пересекла железнодорожные пути, ее машина стояла у нужного подъезда. Еще около десяти минут потребовалось ей, чтобы в очередной раз справиться со своим волнением и страхом. Ей не нравился этот район, ей не нравился дом, к которому она подъехала, и еще больше не нравилась ей перспектива стучаться в чужую дверь, чтобы разыскать сбежавшего от нее мужчину. Собственный загородный дом казался ей сейчас просто раем на земле, все остальные проблемы - просто пустяками. Но довольно скоро мысли ее вернулись к Никите, к воспоминаниям о том, как было хорошо с ним их единственным вечером и единственной ночью, и к мечте еще хоть раз повторить это удовольствие. Это вернуло ей решительность, и Оксана все-таки покинула свою уютную машину и вышла на улицу.
   Было сыро. Дождь продолжался, но был уже не такой сильный, как рано утром. Перед подъездом была лужа, не успевающая сливаться через забитую решетку в канализацию, угрюмо дымили в сырое серое небо трубы расположенной через улицу ТЭЦ, за грязно-синими воротами сонно лаяла потревоженная кем-то собака.
   Оксана быстро взглянула на дом, в которой ей предстояло войти. Балконов в нем не было, он был похож на коробку из серого картона, рассеченную черными длинными трещинами, тянущимися от окна к окну. Все линии его были настолько ровными и перпендикулярными друг другу, что он больше походил не на дом, а на какой-нибудь контейнер для перевозки крупногабаритных грузов. Казалось странным, что в нем вообще кто-то жил, но стоящие за окнами на подоконниках цветы, кое-где вывешенное прямо за окно белье и несколько прикрепленных к карнизам самодельных фанерных ящиков для продуктов свидетельствовали об обратном.
   Крепко прижимая к себе сумочку и шагая медленно и очень тихо, потому что ощущение опасности этого места не оставляло Оксану ни на секунду, она вошла в подъезд, где не было не то что консьержки, но даже простого кодового замка. В подъезде было душно, и неприятный запах пропитывал все внутри. "Беги отсюда! - потребовал Оксанин внутренний голос. - Что ты забыла здесь?! Приключений на свою голову?! Нормальные люди тут не живут!". Но Оксана с блеском выдержала натиск своего благоразумия и осторожности, и нашла в себе силы, чтобы подняться по лестнице к лифтам и нажать кнопку. Все стены на первом этаже были расписаны нецензурными надписями и разрисованы неприличными картинками, громоздящимися за отсутствием свободного места для творчества друг на друга. За разбитым стеклом в двери, ведущей к запасной лестнице, виднелись лежащие прямо на полу, на разостланном на кафельных плитках картоне фигуры бомжей в каких-то лохмотьях и телогрейках. Причина нестерпимого запаха стала понятна, и Оксана невольно прикрыла лицо своим плащом.
   Надежда найти Никиту здесь, в этом доме, казалась ей все более призрачной. Неужели он, опрятный, аккуратный, хорошо воспитанный, мог каждый день приходить сюда, видеть эти гадкие надписи и рисунки на стенах, вдыхать тошнотворный запах, дожидаясь лифта, а потом смотреть из своих окон на дымящие трубы ТЭЦ? Неустроенность, беднота и грязь здесь были повсюду, и такие же бедные и неустроенные люди должны были здесь жить. Такого просто не могло быть, чтобы Никита оказался из их числа! Или могло? Ведь Оксана о нем совсем ничего не знала.
   "И не будешь знать, если сейчас струсишь!" - поддразнила она саму себя, заходя в лифт и нажимая на оплавленную каким-то умельцем кнопку под номером "8". Лифт, поскрипывая, пополз вверх. Через минуту, дернувшись, он остановился и раскрыл двери. Оксана вышла.
   На восьмом этаже было чище, и воздух был свежее. Правда, и здесь были побиты стекла на дверях, одна из которых вела к пожарной лестнице, а другая должна была закрывать лифтовой холл, и стены кое-где были расписаны синим маркером, и горка "бычков" была организована на полу, в углу у двери. Но все-таки здесь было несравнимо более уютно, если вообще это слово могло относиться хоть к одному из помещений этого дома.
   Сверившись со своим ежедневником, Оксана подошла к ближней к лифту с правой стороны квартире. Ну, вот и она. Оксана глубоко вздохнула, в который раз уже за этот день подавляя свое желание развернуться и уйти, и, наконец, помедлив еще немного, нажала на кнопку звонка. Было слышно, как он затренькал за дверью. Потом стало тихо. А потом послышались приближающиеся шаги.
   У Оксаны замерло сердце. Ее фантазия, снова проснувшись, с удивительной быстротой и буйством красок вдруг начала рисовать для нее всевозможные сцены следующих минут. Дверь открывалась, и на пороге появлялся пузатый старичок в семейных трусах и полосатой майке, первым делом начинавший допытываться, зачем его побеспокоили. Но спустя секунду, Оксана с ужасом поняла, что вовсе не покрикивающий ворчливый старичок был страшнее всего, а Никитина мать, уставшая отбиваться от назойливых поклонниц своего сына. Или... Но очередное предположение Оксана сделать не успела. Потому что замок щелкнул, дверь открылась, и на пороге появился сам Никита.
   Несмотря на то, что он был дома и вряд ли собирался в ближайшее время куда-нибудь выходить, он был одет, и не в драные тренировочные штаны и махровый халат, в каких обычно щеголяли дома мужчины, а во вполне чистенькую, хоть и старую и давно полинявшую рубашку и в вытертые на коленях голубые джинсы. Не стянутые в "хвост", но чистые и расчесанные светлые волосы непослушными прядями спадали на лоб и касались плеч...
   Но кроме всего этого, кроме аккуратности, к которой Оксана успела привыкнуть, было что-то другое, более заметное и бросающееся в глаза. Этим "чем-то" была произошедшая в Никите с момента их встречи перемена. И, спустя секунду, Оксана поняла, что все дело было в его худобе, странной и внезапной. Но Оксана забыла про нее сразу же, как подумала о ней, потому что ее голову занимали совсем другие мысли.
   "Прогонит? Пошлет к черту? Или симпатичная сонная девчонка, как в фильмах, материализуется за его спиной?" - успела со страхом подумать она, прежде чем Никита сделал все наоборот. Он приветливо и радостно улыбнулся и галантным жестом пригласил Оксану войти, отстранившись от двери.
   - Привет, - сказал он просто и тепло. - Какими судьбами?
   Оксана, забывшись, чуть было не кинулась ему на шею. "Я так рада видеть тебя! - хотелось крикнуть ей. - Я с таким трудом тебя разыскала!". Но, вовремя одернув себя, она повела себя куда более сдержанно - так, как намеревалась сделать до этого счастливого момента.
   Пока Никита запирал за ней дверь, она огляделась. Везде было чисто и прибрано. Ни грязных носков на сиденье стула, ни горы немытой посуды, ни кофейных луж на полированной крышке стола. Как будто час назад здесь успела побывать горничная. Но только "как будто", потому что отсутствие денег и небогатая жизнь хозяина жилья чувствовалась во всем - в простой старой мебели, в древних, рассохшихся рамах на окнах, в холодильнике марки "ЗИЛ" и в черно-белом телевизоре доисторических времен, стоящем на покрытом кружевной вязаной салфеткой столике. А еще Оксана увидела два стоящих у окна деревянных мольберта с незаконченными работами.
   Она улыбнулась - потому что Никита стоял за ее спиной и не мог видеть ее улыбки - и медленно прошла в комнату.
   - На самом деле я прошла обсудить рабочие вопросы, - начала она со всей серьезностью и очень по-деловому. - Моя фирма заинтересована в сотрудничестве с тобой и может платить неплохие деньги за твои работы. Не как за Рембрандта, конечно, но все же больше, чем ты получаешь у этих пройдох на выставке.
   - Вот как? - в интонации Никиты чувствовалось недоверие и насмешка. - Это любопытно. Но сперва ответь мне, не ты ли подослала ко мне головорезов?
   От неожиданности вопроса Оксана сперва опешила. Потом обиделась. Потом вспомнила про то, что ее офис так и не мог еще работать в нормальном режиме после подлого и бессмысленного, как ей казалось, ночного вторжения неизвестных. Она совсем забыла про это, и очень не скоро вспомнила бы, даже не смотря на то, что все указывало на причастность Никиты к происшедшему, если бы он сам не завел разговор о каком-то криминале.
   - А мой офис - не твоих рук дело? - ответила она вопросом на вопрос.
   - Нет, - Никита покачал головой.
   Оксана кивнула, но так и не смогла заставить себя обернуться и посмотреть на него. Странное и неприятное чувство завладело ею. Ее голова и ее сердце вдруг оказались по разные стороны баррикады. Голова обрабатывала факты, сухие, но не подлежащие сомнению. Во-первых, Никита был сбежавшим от нее мужчиной, его поступок выглядел подло и предательски. Во-вторых, разгром ее офиса невозможно было отрицать, как и следы, ведущие к автору похищенных картин. Да и какие-то головорезы, о которых он упомянул сам. К простым людям с чистой биографией никого не подсылали. Но вот сердце Оксаны упрямо не хотело обращать внимание ни на какие доказательства или объяснения. Не нужен был Никите ни офис, ни деньги, утверждало оно. И в первую ночь он вовсе не сбежал, а ушел, и в этом не было подлости или предательства, а были причины, которые могли все объяснить и оправдать. Сердце слушало голос и смотрело в глаза, и не было в них меркантильности и лжи. Так чего еще было надо? "Будь осторожнее", - напомнил Оксане разум. "Да, ведь ты сама так хотела его найти! - с ухмылкой подтвердило сердце. - Не потеряй его снова!".
   Оксана вздохнула.
   - Ну что ж, один - ноль в пользу неизвестных, - заключила она. - Я рада, что ты не имеешь к этому отношения.
   - Я тоже рад, что это не ты расписывала краской те пять картин, которые я продал твоему магазину. И хватит об этом.
   - Да, - согласилась Оксана. - Так вот, то, зачем я пришла... Я хочу подписать с тобой договор и забирать по хорошей цене все картины, которые ты предполагаешь продать. Пока я ехала к тебе, я даже подумала о том, чтобы...
   Она остановилась на полуслове. Никита, шаги которого она слышала за своей спиной, вдруг остановился, а в следующую секунду гулко громыхнул задетый им телефон на столике у входа. Оксана обернулась назад. Схватившись рукой за столик и прислонившись плечом к стене, он стоял, не двигаясь и не дыша, и смотрел в пол.
   - Никита!
   Напускная деловитость и сдержанность мигом пропали. Остался испуг, испуг за него, за любимого, талантливого, драгоценного, необходимого и долгожданного. На лживый спектакль не осталось времени, и наружу вырвалось то, что было настоящим и искренним.
   Но Оксана не успела броситься к Никите, потому что он, в предупреждающем жесте подняв руку, через силу улыбнулся ей, остановив ее за секунду до этого. Улыбка его была усталой и напряженной.
   - Все в порядке... - сказал он тихо. - Все...
   Он отошел от стены и сделал еще один шаг. И, снова потеряв равновесие на ровном месте, схватился другой рукой за другую стену.
   - Что с тобой? Ты болен? - испуг в голосе Оксаны быстро перерастал в панику.
   Она подошла к Никите. Ласково тронула его за плечо и попыталась заглянуть ему в лицо. Никита отвернулся.
   - Нет... - он потряс головой, как будто просыпаясь после крепкого сна. - Просто... Просто кружится голова. Такое бывает...
   - Тебе надо лечь и вызвать врача.
   - Нет... Говорю тебе, все...
   Но Оксана не слушала. Ловко поднырнув под его руку, которой он держался за стену, и сразу почувствовав, как его локоть тяжело лег ей на плечо, она потянула его к дивану.
   Она заботливо уложила его и подложила лежавшую на кресле подушку ему под голову. Никита попытался воспротивиться ей, попытался встать, но это у него не получилось. Тогда он закрыл глаза и отвернулся в сторону. Радость от того, что Оксана была тут, быстро сменилась досадой на самого себя. Она нравилась ему, и, как любой мужчина на его месте, Никита был бы рад предстать перед Оксаной в их второе свидание в прекрасной форме и в свежем виде, а вовсе не таким, каким он был сейчас. В этот момент, когда он был беспомощен и, как он думал сам, до отвращения жалок, он не хотел видеть никого. Возможно, чуть позже, но не сейчас. Вот только выбирать не приходилось.
   Теплая рука Оксаны легла ему на лоб. Сначала рука, потом губы. Потом рука скользнула по его щеке к шее и замерла. Склонившаяся над ним Оксана растерянно смотрела на его бледное лицо. Жара, который мог бы объяснить и оправдать все разом, не было. Скорее, наоборот. Когда Оксана, сев рядом с Никитой на краешек дивана, взяла его руку своими руками, она окончательно убедилась в обратном. Рука Никиты была холодной. А ведь в доме было вполне тепло.
   - Скажи мне, что с тобой! Где-то болит? - видя, что Никита был не намерен с ней говорить, Оксана настойчиво потрясла его за плечо.
   - Нет, нет, - равнодушно отмахнулся Никита. - Просто закружилась голова. Разве у тебя такого не бывает?
   - Нет, - ответила Оксана вполне честно. - Знаешь, я позвоню своему врачу... Сейчас...
   Открыв свою сумочку, она начала искать в ней записную книжку, которая никак не хотела обнаруживаться среди всевозможных флакончиков с помадой и тушью, ключей и бумажных платочков.
   - Это хороший специалист, - продолжала Оксана, - у него много знакомых...
   - Не надо, - Никита остановил ее, взяв за руку.
   Он нашел в себе силы сесть и, откинувшись на спинку дивана, отнял у Оксаны сумочку и отложил ее в сторону.
   - Не надо, - повторил он. - Разве ты не слышишь, что я говорю?
   - Но почему? - спросила Оксана полушепотом, потому что голос ее от испуга вдруг охрип и перестал быть красивым и звонким. - Что с тобой? Ты белый, как мел!
   - Тебе так показалось, - Никита улыбнулся глазами и уголками бледных губ. - Так что ты там говорила о моих картинах?..
   Оксана не ответила. В упор, не моргая, она смотрела на Никиту. Бледная кожа, покрытая первым загаром, делала и без того резкие черты еще пронзительнее. Как будто кто-то услужливо обрисовал по контуру подбородок и скулы. А ведь Оксана помнила, что его лицо было другим. Запястья стали тоньше, костяшки пальцев увеличились и потемнели. А рубашка вообще казалась подобранной не по размеру - настолько свободной она была на нем...
   От внезапной догадки Оксане самой стало плохо.
   - Когда ты ел в последний раз? - спросила она еще тише.
   - Да какая разница?! - воскликнул Никита, вдруг начав злиться. - Я говорю тебе...
   - Говори! - потребовала Оксана решительно. - Говори немедленно и честно, иначе...
   - Иначе что? - поинтересовался Никита с усмешкой.
   Поняв, что говорить с ним было бесполезно, Оксана порывисто встала и прошла в кухню. Там было чисто и пусто. Не просто не было немытой посуды. Не было и кастрюли со вчерашним борщом, не было и сковороды с котлетами, и кастрюли с вареным рисом, который остывал для употребления его в салат. Не было ничего, что всегда и у всех было расставлено по подоконникам, столам и плитам. Оксана не видела такого нигде, где жили люди. Как будто хозяева дома уехали на пару недель на юг.
   Еще надеясь на то, что беспорядок в кухне был уничтожен специально, как мешающий творческому процессу, Оксана заглянула в холодильник, надеясь найти хоть что-то там. Ну, пусть не котлеты, на приготовление которых и у нее самой не было времени, пусть только сосиски и килька в томате... Но холодильник был еще чище, чем кухня в общем. На верхней из трех полок, в миске, аккуратно прикрытой крышкой, была вареная капуста. Рядом лежал кусок черствого черного хлеба, завернутый в прозрачный пакет. И больше ничего не было. Хотя нет, в морозилке Оксана обнаружила две заполненные формы для льда...
   До глубины души пораженная тем, что она увидела, Оксана вбежала обратно в комнату. В ее глазах дрожали слезы.
   - Я спрашиваю тебя, когда ты ел в последний раз?! - накинулась она на Никиту.
   Никита равнодушно передернул плечами и, положив локоть на спинку дивана, закинул ногу на ногу.
   - Вчера, - ответил он.
   - Что?! Капусту с черным хлебом?! - теперь Оксана кричала, и могло показаться, что она вот-вот бросится на Никиту с кулаками.
   Переполнявшее ее возмущение и испуг забавляли Никиту. Некоторое время назад он и сам повел бы себя так же. Тогда, когда пустой холодильник был фантастикой и для него. Тогда, когда он еще не знал, что на самом деле этот агрегат был не самым главным в доме.
   Глядя на Оксану, он даже не пытался скрыть беззвучный смех своих глаз.
   - Мой диетолог советовал мне... - начал он.
   - Заткнись! - перебила его Оксана. - Почему ты не позвонил мне?! Почему ты?!..
   Ее щеки были пунцовыми, ее губы дрожали, и Никите, наконец, стало ее жалко. И еще, посреди всей суеты с пустым холодильником и никому не нужным врачом, он подумал вдруг о том, что она его искала. И не только искала, а смогла найти, хотя это требовало не только упорства, а даже некоторого мужества, чтобы, например, войти в этот дом на задворках роскошной, лоснящейся от сытости Москвы. Это было так непохоже на тех богатеньких дамочек, которых он знал раньше! И, как ни крути, конечно, это было приятным - быть нужным кому-то.
   Никита встал, взяв Оксану за плечо, усадил ее в кресло и вернулся обратно на диван. Он потер переносицу, приходя в себя от очередного приступа головокружения, которое в последний год стало для него таким же привычным, как насморк в холодное время года, и посмотрел на Оксану. Она плакала.
   - Ну, ты чего расшумелась? - спросил Никита мягко.
   Оксана, всхлипывая, покачала головой. Дотянувшись до ее руки, Никита ласково погладил ее пальцы.
   - У меня просто были финансовые затруднения, - пояснил он. - Но сегодня после обеда на мой счет поступят деньги за "Сиреневое облако", и тогда я приведу себя в порядок...
   - Почему ты не позвонил мне? - прошептала Оксана сквозь слезы. - Что я сделала такого, что ты предпочел голодные обмороки ужину со мной?
   - Дело не в тебе, Ксюха, - улыбнулся Никита. - Дело в том, что у меня нет денег, зато осталась гордость. Покопайся в себе, и ты тоже ее найдешь. И поймешь, что она немного ценнее куска хлеба.
   Оксана медленно встала. Никита смотрел на нее и ждал. "Она уйдет сейчас", - думал он и изо всех сил старался сдержать свое стремление ее остановить. Давным-давно уже с ним не было такого - чтобы он хотел удержать кого-то рядом с собой. Женщины приходили и уходили. Быть может, он нравился кому-то из них, быть может, кто-то из них нравился ему, но он не понимал их, а они - его. Они всегда уходили первыми, и он никогда не стремился их задержать. Вот только сейчас было как-то по-другому.
   Однако это ничего не меняло. Никита не произнес ни слова, не пошевелил и пальцем, чтобы удержать ее. Он просто смотрел на нее.
   У двери Оксана остановилась и обернулась.
   - Ты дверь не закрывай, пожалуйста, - сказала она. - Я вернусь через полчаса.

***

   Оксана никогда не видела, чтобы люди ели с таким аппетитом. Отварная гречка - то единственное, что Оксана могла готовить без помощи домработницы, - горкой положенная в глубокую суповую тарелку и смазанная сливочным маслом, исчезла за пару минут. Запив ее горячим крепким чаем, Никита попросил добавки и теперь доедал и ее, сидя на диване и держа тарелку навесу.
   Оксана, вполне успокоившаяся, сидела напротив и смотрела на него.
   - Почему ты не спрашиваешь, как я нашла тебя? - она дождалась, пока он закончит есть, и все же отважилась задать вопрос, который вот уже четверть часа вертелся у нее на языке.
   - Потому что мне неинтересно, - ответил Никита, не сочтя нужным придумывать какую-нибудь лживую отговорку. - У тебя много денег. А за хорошую зарплату найдутся добровольцы и стог сена в поисках иголки переворошить - что уж там говорить о человеке в городе...
   Оксана нахмурилась. Ей показалось, что Никита говорил как раз о том, чего она ужасно боялась.
   - Тебе неприятно, что я здесь? - спросила она, с замиранием сердца ожидая услышать прямолинейное "да" в ответ.
   Это с принцессами в сказках, наивными и слабыми, мужчины бывали ласковы и нежны. Такие же как она - самоуверенные и богатые - всегда получали от них лишь жесткую откровенность.
   Догадавшись о ее мыслях, Никита наклонился к ней и с улыбкой коснулся губами ее губ.
   - Напротив, я рад видеть тебя, - сказал он. - Ты сегодня потрясающе выглядишь. Как, впрочем, и всегда.
   На комплимент Оксана не обратила никакого внимания. И даже подаренный ей "полупоцелуй", галантный и дразнящий, не смог отвлечь ее от того, что ее волновало.
   - Не пойму, что за игру ты ведешь... - сказала она.
   Никита промолчал, еще не зная, что предпринять в ответ на этот выпад, и Оксана рассмеялась.
   - Вообще не могу тебя понять! - она развела руками. - Ты талантлив, твои работы пользуются успехом - я была сегодня на выставке и видела, как народ толпится только у твоих картин. И при этом ты не приложил и не собираешься прилагать никаких усилий, чтобы получить причитающееся тебе за твою работу!
   - Тебя это смущает?
   - Да. Особенно, учитывая, что я первый раз в жизни увидела человека, который пять суток не ел ничего, кроме буханки хлеба и вареной капусты.
   - Неужели так страшно?
   Оксана встала и, скинув туфли, чтобы не стучать каблуками, прошлась босиком по комнате. По одной-единственной маленькой комнатке этой бедной квартиры. От одной стены до другой и десяти шагов не набиралось. А из окна открывался несравненный вид на городские трубы. И на потолке стараниями соседей сверху темнело рыже-бурое пятно, закрашенное побелкой, но все равно проступающее через нее. И у окон, там, где были сквозняки и сырость из-за старых, неплотно прилегающих друг к другу рам, отходили обои. И было еще много чего, что говорило о бедноте, неустроенности и проблемах.
   А живущий тут человек был самым лучшим художником из всех, кого Оксана знала, и самым замечательным мужчиной из всех, кого она встречала на своем пути.
   - Если бы кто-нибудь другой посмел так ко мне относиться, я послала бы его ко всем чертям и ни на секунду не задумалась, - присев на край холодного подоконника, Оксана обернулась к сидящему на диване Никите. - Почему ты решил, что я не пошлю туда же тебя? Что ты хочешь?
   - Чтобы ты перестала фантазировать, - ответил Никита.
   - О чем ты?
   Никита отставил на столик пустую тарелку и, откинувшись на спинку дивана, закрыл глаза.
   - Ты смотришь на меня и видишь симпатичного мальчика, с которым хорошо проводить время, - сказал он. - Но готова ли ты смириться с тем, что мои картины для меня - это часть моей жизни? Готова ли ты дать мне свободу, без которой я не смогу дышать? Готова ли ты смириться с тем, что я не захочу вести светскую беседу с твоими друзьями на твоем дне рожденья?
   Оксана рассмеялась, хотя ей совсем не было весело.
   - Выторговываешь условия? - спросила она. - Молодец! Тебя определенно ждет в этом успех, потому что от влюбленной женщины, можно потребовать и получить все, что угодно.
   - Ничего мне от тебя не нужно! - Никита устало махнул рукой. - Мне ни от кого ничего не нужно! Мне нужна лишь моя свобода. Знаешь, почему у меня нет денег? Потому что когда мне говорят: "Господин Васильев, а не могли бы вы нарисовать еще одну картину в розовых тонах, чтобы по гамме она подошла в правый угол, не контрастируя с дверью туалета?", я разрываю контракт и ухожу. Даже за миллион баксов я не буду рисовать картины, подбирая тона к дверям чьих-то сортиров! У меня нет денег, потому что некоторые картины для меня слишком дороги. Я плачу немалые деньги, чтобы хранить их в банковском сейфе, а покупающие мои работы толстосумы удивляются, что я отказываюсь от щедро предлагаемых мне тысяч баксов. Они обижаются, они злятся, и в конце концов отказываются со мной работать... Ты скажешь, что это глупо? Но я так живу и, поскольку меня все устраивает, ничего менять не собираюсь. Я просто устал от денег, от деловых разговоров, от делового образа мыслей и прочей "деловой" чепухи. Материальное благосостояние приносит не так много удовольствия по сравнению с тем дискомфортом, который причиняет.
   Оксана с пониманием улыбнулась. Ей ли было не знать, как много неприятностей поджидало людей на пути к обогащению? А вот Никите ни от кого ничего было не нужно. И от нее тоже. Возможно, в этом и крылась главная часть его обаяния. Вот только говорить ей больше было уже нечего. Она обошла диван вокруг и, подойдя к Никите сзади, обняла его за плечи.
   - Я все поняла, господин Васильев, - потершись щекой об его щеку, сказала она и, порывшись в своей сумочке, нашла связку ключей от своего дома. - Поэтому дарю тебе полную свободу. Захочешь - придешь, захочешь - уйдешь. Конечно, мне жаль, что на первом месте буду не я, а картины, но я готова с этим смириться хотя бы в благодарность за то, что ты был со мной откровенен. Что ж, не буду больше надоедать тебе...
   Оксана кинула ключи Никите на колени и, отвернувшись, направилась к выходу. Почти на сто процентов она была уверена, что больше не увидит его. Никогда. Потому что он не сказал на слова, не сделал ни жеста, чтобы удержать ее. Подаренные ключи - это был, пожалуй, один шанс из тысячи, что они еще хоть раз побудут немного вместе. Но это было лучше, чем ничего.
   В свой дом, правда, она сама теперь могла попасть, лишь откопав зарытые у крыльца запасные ключи.
   - Постой!
   Не ожидавшая услышать от Никиты эти слова, Оксана вздрогнула и обернулась. Никита смотрел на нее по-прежнему смеющимися глазами, которые в белом свете пасмурного дня казались ярко-зелеными.
   - Вон там, - он указал пальцем куда-то за спиной Оксаны, - на гвоздике за дверью висит ключ. Возьми его.
   Оксана послушно обернулась и, найдя за дверью гвоздик, взяла висящий на колечке ключ. Ключ от квартиры. Оксана, мигом позабыв все свои тревоги и тоску, улыбнулась. Никита пожал плечами.
   - Я просто подумал, - сказал он, - что немного свободы не помешает и тебе.
  

Часть 21

  
   В этот раз Ринат Алликулович рассерженным не был. Он не был даже расстроенным. Он был просто уставшим, осунувшимся и, наверное, от этого непривычно флегматичным. Однако трезвость мыслей и слов была, как всегда, при нем, и сидящему в кресле для гостей Малянскому это не давало расслабиться ни на секунду.
   Ринат Алликулович начал, конечно же, издалека. Как кот вокруг накрытого стола, на котором лежала рыба, он прохаживался вокруг нужной темы для разговора, пока, наконец, не счел нужным приблизиться к сути, помотав Малянскому для порядка нервы и дав понять, что врать или защищаться было абсолютно бесполезно.
   - Итак, ты его потерял, Юра? - задал он тот самый вопрос, ради которого Малянский был сейчас в его кабинете.
   - Нет! - Малянский даже подпрыгнул в кресле, чтобы придать искренности своей лжи.
   Нет, конечно, он не потерял художника Никиту Васильева из виду. Он просто не знал, где его найти. Но ведь он искал, он старался; он теперь посещал по нескольку художественных выставок в день, чего раньше его культурная программа не предусматривала по причине его абсолютного равнодушия к прекрасному; он поставил на уши всех своих знакомых, вращавшихся в соответствующих кругах; он целыми днями только и делал, что задавал всем завязший на зубах вопрос: "А не видели ли вы?..". Рискуя, между прочим, при этом собственной задницей, потому что потом, когда дело было бы сделано, все показали бы пальцем именно на него, на подозрительно сильно заинтересовавшегося вдруг искусством человека...
   Нет, художника Никиту Васильева он просто не мог потерять.
   - А мне кажется, все-таки потерял, - вздохнув, возразил словам и мыслям Малянского Ринат Алликулович. - Где результаты, Юра, если ты знаешь, где его найти?
   Малянский вздохнул. "Результаты ему, видишь ли, подавай!", - пробубнил он про себя недовольно. Откуда ж было взять эти самые результаты, если он понятия не имел, где был сейчас Художник? И найти его он не мог. И признаться в этом - тоже...
   - Не так сразу, Ринат Алликулович, - Малянский изо всех сил постарался выглядеть профессиональнее, чем он был. - Но скоро все будет сделано.
   Ринат Алликулович усмехнулся и по привычке отвернулся к окну для молчаливого созерцания цветущего сада на своем участке. И без того напряженный Малянский напрягся еще сильнее. Когда Ринат Алликулович отворачивался к окну, это означало, что он начинал думать. А о чем он мог думать сейчас, если не о плохой работе его, Малянского?..
   - Слушай, Юра, ты же знаешь, я не зверь и многое могу понять, - Ринат Алликулович заговорил негромко и примирительно, но Малянский сразу догадался, что тот на его уговоры не повелся. - К тому же ответственность за неудачу лежит и на мне. Я поручил тебе сложное дело, зная, что большого опыта и серьезных связей у тебя нет. Поэтому если ты не можешь выполнить то, о чем мы договаривались, это не беда. Претензий моральных или материальных к тебе не будет.
   "Ага, - оскалился Малянский мысленно, - еще скажи, что если я не поймаю Художника, ты все равно спишешь с меня долг!"
   - Просто если ты не поймаешь его по горячим следам, - продолжал гнуть свое Ринат Алликулович, - следы остынут и могут исчезнуть совсем. И вот тогда ни ты, ни кто-либо другой ничего не смогут сделать. А это уже огорчит меня гораздо сильнее!
   Малянский вздохнул с искренним пониманием. "Ну и огорчайся, приятель, - ответил он все так же мысленно. - Если уж дело дойдет до твоего плохого настроения, то меня не то что рядом с тобой, меня вообще в этой стране не будет!".
   - Я уверен, Ринат Алликулович, что найду Художника, потому что сейчас он участвует сразу в нескольких выставках в Москве, и, естественно, регулярно навещает свои экспозиции. Я несколько раз видел его после того случая, когда, как вы думаете, я его потерял. Осталось лишь просто найти удобный момент для окончательного завершения дела. Ведь нам обоим с вами нужно, чтобы это выглядело красиво.
   Малянский заговорщически улыбнулся, сохраняя выражение глубокого понимания возложенной на него миссии в глазах, и стал осматривать кабинет Рината Алликуловича с видом человека, которому добавить было больше нечего. Нет, он не врал, он просто немного передергивал факты. Ведь картины Васильева на выставках были? Были. Ну и что, что выставлял их не автор, а купившие работы коллекционеры? Всего лишь маленькая неточность, которая спасала Малянского от неизбежного провала. Ну а то, что Художник даже не думал появляться рядом со своими работами... Это, черт возьми, было совсем не правильно, и продвинутые деятели искусства не делали так никогда, наоборот сверкали на этих самых выставках в лучших вечерних нарядах и всучивали всем желающим и нежелающим постеры со своими автографами. Так что плохого было в том, что Малянский на минутку представил тот счастливый момент, когда неуловимый Никита Васильев вдруг повел бы себя так же предсказуемо, как и все?..
   Ведь Малянскому очень нужны были деньги. Долг камнем висел у него на шее, и чтобы от него избавиться, надо было сделать хоть что-то. И другого шанса, как шанс, подкинутый ему Ринатом Алликуловичем, могло уже никогда не представиться. Нельзя было упускать его. Ну, а в случае неудачи... Отступление было давным-давно продумано, визы за границу оформлены, и Малянский заранее знал, у кого он в очередной раз возьмет в долг на эту поездку.
   - Ну, хорошо, хорошо, - Ринат Алликулович, смягчившись от уверенного тона Малянского, по-дружески похлопал его по плечу. - Хорошо, Юра. Я понял.
   У Малянского едва не вырвался невольный вздох облегчения. Как у человека, которого могли уволить, но не уволили, и работа которого лишь по счастливой случайности осталась при нем.
   - Собственно, это все, что я хотел услышать от тебя, - заключил Ринат Алликулович, видя, как Малянский поглядывает в сторону двери. - Спешишь? Ну, тогда я тебя больше не задерживаю. Спасибо, что заглянул.
   Малянский, расшаркиваясь с Ринатом Алликуловичем в самых вежливых и доброжелательных выражениях, мысленно обругал его на чем свет стоит за попорченные нервы и с достоинством удалился.
   Ринат Алликулович опустился в свое кресло за рабочим столом. В раздумьях потер лоб, снова встал, чтобы потоптаться у бара, потом снова сел и, определившись, наконец, что ему делать, закурил и взял в руки телефонную трубку.
   - Привет, - поздоровался он сухо и равнодушно с тем, кто ответил ему на другом конце провода. - У меня есть дело к тебе. Интересно?..

ГЛАВА 2

Часть 22

  
   Длинный-длинный рабочий день с кучей проблем и волнений был позади. Позади был и веселый вечер с незамысловатым, но приятным фильмом под ужин в начале и с парой полных бурной любви часов в конце. Теперь же было самое начало нежной и умиротворенной ночи.
   Для Никиты ночь начиналась уже в одиннадцать вечера, потому что утром он обычно вставал до рассвета. Тихо-тихо выбравшись из постели, чтобы не разбудить спящую Оксану, которая с трудом вставала в семь, со своим мольбертом и красками он уходил куда-нибудь к реке неподалеку от дома или просто располагался в соседней комнате. Так удавалось выкроить у суетливого дня несколько часов полного спокойствия.
   Оксана знала об этом, как знала и о том, что Никита никогда не засыпал крепко до тех пор, пока она не ложилась сама и не выключала ночник. Но, несмотря на это и на то, что стрелки часов уже близились к цифре "12", в этот вечер она все никак не гасила свет. Никита дремал, лежа на спине и подложив руки под голову. Оксана, расположившись рядом и укрывшись одеялом, смотрела на него. Так же как и на его картины, смотреть на Никиту можно было очень долго. Симпатичное лицо, красивое тело, волосы самого светлого русого оттенка... Но, глядя на него сейчас, Оксана думала совсем о другом.
   - Никита? - наконец, позвала она полушепотом, решив, что если Никита не ответит ей, то она выключит ночник и будет спать по его примеру.
   Но Никита ответил.
   - Да?.. - спросил он, зевнув.
   Оксана подвинулась к нему ближе.
   - Я хотела поговорить с тобой о...
   - Нет.
   От удивления Оксана даже привстала на локте и, наклонившись к Никите, заглянула ему в лицо. Глаза его были закрыты.
   - Почему ты не хочешь со мной говорить? - спросила она.
   - Я хочу с тобой говорить, - возразил Никита. - У тебя приятный голос. Я просто заранее ответил на все твои предложения.
   - Вот так категорично?
   - Угу.
   Никита снова зевнул и, все-таки открыв глаза и потерев правый глаз кулаком, повернулся к Оксане. Она выжидающе смотрела не него, и Никита невольно улыбнулся, видя столь откровенную заинтересованность.
   - Не обижайся, но я не хочу идти на деловой банкет, потому что мне там всегда скучно, - пояснил он. - Не хочу вечер при свечах в ресторане, потому что после столь сытных трапез мне приходится теперь бегать по утрам, чтобы сбросить лишние килограммы. И, наконец, я не хочу ни с кем знакомиться. Я угадал - ты хотела предложить один из этих трех вариантов?
   Он угадал. Он, конечно, угадал. И именно это обидело Оксану больше всего. Перевернувшись на другой бок, чтобы быть к Никите спиной, она даже отодвинулась чуть ближе к краю кровати.
   - Спокойной ночи, - бесцветным голосом сказала она.
   - Спокойной... - ответил Никита с улыбкой.
   Отворачиваться он не стал, просто поправил подушку у себя под головой и закрыл глаза. Он точно знал, что разговор был еще не закончен, - ведь еще не был выключен свет.
   - Ты - зануда, - сообщила Оксана, подумав.
   Никита молча пожал плечами.
   - И эгоист, - добавила она.
   - Тебе виднее, - Никита вздохнул.
   - Лентяй!
   - Это точно.
   - Дурак! - все больше распаляясь и злясь, Оксана говорила уже в полный голос.
   - Ты перегибаешь палку, - заметил Никита.
   - Да? Что ж, прости, - Оксана насмешливо вскинула брови. - Но умнее от этого ты не станешь.
   Никита громко рассмеялся и, подвинувшись к Оксане, обнял ее за плечи.
   - Люблю, когда ты злишься, - сказал он и, не обращая внимания на то, что она попыталась сопротивляться, поцеловал ее в щеку. - Главное, чтобы это длилось недолго. Знаешь, я хотел предложить тебе провести выходные более романтично.
   Он выдержал паузу, прекрасно зная, что Оксана обязательно обернется к нему, и, когда это произошло, продолжил:
   - Вот слушай. Ты завтра будешь спать очень долго, верно? Поэтому я, пожалуй, встану в пять и отправлюсь к реке со своими красками и бумагой. В одиннадцать вернусь, приготовлю тебе кофе и завтрак, разбужу тебя... А потом мы пойдем гулять. Вот туда, смотри...
   Он указал рукой в правый угол темного окна, за которым, конечно, сейчас, ночью, ничего не было видно, но где можно было представить себе начинающийся сразу за маленькой речушкой лес, светлый березовый вдоль опушек и темный еловый в середине.
   - Там мы еще с тобой не были... - сказал Никита. - А вечером после ужина мы займемся тем, чтобы сбросить лишние килограммы...
   - Кто же бегает в темноте? - спросила Оксана.
   - А кто говорит, что я предлагаю бегать? - рассмеявшись, Никита подмигнул ей.
   - Звучит романтично.
   - Так что скажешь?
   - Я согласна.
   - Ну и чудно.
   Он снова поцеловал Оксану в щеку, перевернул горячую подушку и, улегшись, закрыл глаза. Но свет все еще был включен.
   - Никита? - спросила Оксана тихо.
   - Нет, - Никита сонно покачал головой.
   На этот раз рассмеялась Оксана и ласково коснулась губами Никитиного плеча.
   - "Да" я все равно не скажу, но пока ты так делаешь, я согласен тебя слушать, - сказал Никита.
   - Уже неплохо.
   Оксана вздохнула. Ей самой не очень-то хотелось опускаться с облака романтики и взаимного восторга к обычным земным проблемам и волнениям. Но ведь они жили на земле, и с этим ничего нельзя было сделать.
   - Я хотела поговорить с тобой о том, - начала Оксана вкрадчиво, - что есть один человек, который вот уже неделю как настойчиво просит организовать вашу встречу. Он хочет заключить с тобой договор на год на очень выгодных для тебя условиях...
   - Я не буду ни с кем встречаться и уж тем более подписывать договора, - несмотря на то, что Оксана была готова перечислить все превосходные условия в наиярчайших красках, Никита слушать ее не стал.
   После такого не вспыхнуть от возмущения Оксана не могла. Ей было не понятно, почему он так упорно отказывался от всех ее деловых предложений. Их было много за последнее время. Оксане казалось, что это было неправильно - не получать практически ничего за свой труд и талант. Ей казалось, что это дико, кощунственно и просто недопустимо. Но стоило ей заговорить с Никитой о том, что он мог бы исправить это без особых усилий, это всегда превращалось в конфликт. Слова "деньги", "выгода", "встреча" и "договор" неизменно вызывали у него раздражение. И всякий раз после очередной перепалки Оксана давала себе слово, что никогда больше не поднимет этот вопрос. В конце концов, у нее самой денег было вполне достаточно, и для нее не имело ровным счетом никакого значения, был ли богач рядом с ней, или бедняк.
   Просто в этот раз предложение казалось действительно отличным, причем не только для Никиты, но и для нее самой, и она снова не удержалась от того, чтобы начать агитировать.
   - Но ты же ничего не теряешь! - с жаром воскликнула она. - Что тебе стоит просто встретиться с ним и поговорить?
   - Мне это стоит времени и хорошего настроения, - ответил Никита, ни секунды не размышляя над причиной отказа. - Потому что - прости - но для меня это вовсе не праздник - беседы с твоими сомнительными знакомыми!
   - Почему это сомнительными?!
   - Потому что в бизнесе нельзя оставаться честным и чистым.
   - Ко мне это тоже относится?
   Кипевшее в Оксане негодование начало выплескиваться через край. Не раз она слышала такие высказывания от других. От тех, кто ничего не хотел и ни к чему не стремился, и философски рассуждал о грязи, не вставая с дивана и не отрываясь от экрана лживого телевизора. Но она никак не ожидала услышать такое от Никиты. Ведь он был не таким!
   Ожидая ответа на свой вопрос, она сверлила его пристальным, испепеляющим взглядом и ждала. Никита вздохнул.
   - Провокационный вопрос, но я отвечу, - сказал он после паузы. - Это не относится к нежной и страстной Ксюхе, которая так хорошо умеет готовить горелые котлеты. Это относится к Оксане Валерьевне, в которую моя Ксюха превращается по будням с девяти до семи и которая все же сумела - не знаю, как - пробраться в нашу спальню. Что он пообещал тебе за то, что ты нас сведешь?
   Оксана молчала. Она была потрясена тем, как быстро Никита разобрался во всем. То, что она хотела оставить в тайне, стало для него очевидным сразу же. И от того ей было досадно и обидно, что он, художник, презирающий бизнес, ориентировался в нем быстрее и лучше, чем она сама, столько лет уже плавающая в его мутных водах. Ведь на месте Никиты она ни за что в жизни не заподозрила, что в деле может быть третья сторона...
   - Ну, что ты? Скажи, не бойся! - между тем потребовал Никита.
   - Он не обещал, - ответила Оксана.
   - То есть?.. - Никита удивленно вскинул брови.
   - Он намекнул на возможность инвестиций в "With love - WL", - сказала Оксана, снова начиная повышать голос. - Намекнул - не обещал! - добавила она с ударением на первом слове. - Но мне очень нужны эти инвестиции!
   Привстав на локте, Никита со вздохом посмотрел на то, как Оксана пыталась спрятать от него глаза.
   - У тебя проблемы с фирмой? - спросил он.
   - Вряд ли тебе это интересно... - Оксана равнодушно махнула рукой, но все равно продолжила. - Мы топчемся на месте. Сотрудники плюют в потолок, а фирма теряет деньги! И эти деньги вот-вот кончатся, и... Какое, собственно говоря, тебе до этого дело?!
   - Никакого. Особенно учитывая, что меня просят встретиться неизвестно с кем с неизвестной целью.
   - Он сказал, что...
   Никита внезапно поднялся и сел на кровати.
   - Он сказал?! - возмущенно повысив голос, переспросил он. - Он должен был не сказать, а написать на бумаге! Это называется "Договор о посредничестве"!
   - Я не в том положении, чтобы качать права! - возразила Оксана не менее резко.
   - Ты будешь в еще худшем положении, если будешь оказывать услуги типам, обещающим инвестиции на словах!
   - Да что ты в этом понимаешь?!
   - Достаточно, чтобы не ввязываться в ненужные мне авантюры!
   Он встал, взял свои джинсы, висящие на спинке стула и, надев их, отошел к окну. Оксана, не отрываясь, наблюдала за ним. Повернувшись к ней спиной, Никита смотрел в непроглядную темноту, туда, где нельзя было увидеть, но можно было представить, как сразу за маленькой речушкой начинался лес, светлый березовый вдоль опушек и темный еловый в середине.
   - Предположим, я соглашусь на встречу, но не подпишу с ним договор, - сказал Никита хмуро. - Что тогда?
   - Ничего, - безрадостно отозвалась Оксана.
   - Что значит "ничего"?
   На этом Оксана сорвалась. В эту минуту ей казалось, что все на свете было против нее. И Никита, который не хотел сделать для нее такую мелочь - просто встретиться с тем, с кем она просила; и тот, кто этой встречи добивался, не желая даже говорить о сотрудничестве с Никитой через нее; и, наконец, ее подчиненные, своей ленью и недисциплинированностью вводящие фирму в сплошные убытки, и при этом достаточно умные, чтобы она вот уже столько лет не могла выпроводить их и нанять новых.
   На глаза Оксане навернулись слезы обиды и злости.
   - "Ничего" - значит "ничего"! - крикнула она. - И точка! Просто отказаться, не попробовав - это глупо! Он предлагает для тебя шикарные условия - тысяча баксов в месяц только за то, что ты будешь сотрудничать лишь с ним, плюс по договоренности за каждую картину. Плюс выставки, плюс...
   - Все, довольно, довольно, - в предупреждающем дальнейшие уговоры жесте, Никита поднял руку. - Я понял.
   - Он понял! - передразнила Оксана. - И года не прошло!.. Не хочешь - не надо! Скажу ему, что ты великодушно раздариваешь картины по сотне за штуку и переадресую его к этому, как его... Кто берет твои картины?
   - Богданов.
   - Вот, вот! И пусть Богданов гребет себе миллионы на твоем труде! Мне-то какая разница?
   Уткнувшись лицом в подушку, Оксана стала потихоньку всхлипывать. Очень искренне, потому что и вправду ей было очень и очень обидно. Никита обернулся к ней. Оксана лежала к нему спиной, но даже так он как будто видел перед собой ее глаза, припухшие от слез и совершенно несчастные. Он знал, что это будет большой ошибкой, если он поддастся сейчас, но он никак не мог по-другому.
   Тихо ступая босыми ногами по прохладному полу, Никита подошел к кровати и сел рядом с Оксаной. Ласково положив руку ей на плечо, он наклонился к ней и дотронулся губами до ее шеи. Просто она еще очень мало знала. Просто не понимала пока одну очень важную вещь. Никак нельзя было, чтобы рабочие дела попадали в дом. Особенно, неприятные дела.
   - Если ты так хочешь, или если тебе так надо, чтобы я с ним встретился, я сделаю это, - сказал Никита негромко. - В понедельник?
   - Да, - Оксана всхлипнула. - Вечером.
   - Вечером - значит вечером. Только не плачь, ладно?
   - Я не плачу.
   Никита вздохнул и поправил завернувшийся край ее одеяла.
   - Ты не плачешь... - согласился он. - Верно.
   - У тебя есть костюм? - Оксанин голос все еще дрожал, но как только она начала думать о вещах в высшей степени материальных, она сразу начала успокаиваться.
   - Нет, - ответил Никита. - И не надо.
   - Тебя без костюма не пустят в ресторан.
   - Не пустят... Понятно, - задумчиво протянул Никита, невидящим взглядом уставившись в угол комнаты. - Мне нужен костюм.
   - Да. Завтра купим.
   - Вместо прогулки, да?
   - Да. Какой ты хочешь?
   - Желтый.
   - В желтом...
   - В желтом я буду выглядеть несерьезно...
   - Да... Давай синий.
   - Давай...
   Никита встал с кровати и с тоской посмотрел на дверь. Даже дошел до нее, но остановился у порога. Желание уйти, сбежать, было сильным, как никогда. Выбраться из уютного дома, в котором было тепло и сытно, захватив свои немногочисленные вещи, и скрыться в окружавшей его темноте. Там было сыро и прохладно, и путь до города по шоссе казался бесконечным. Но там он был свободен от всего. Там он принадлежал себе, своим кисточкам, краскам и своим желаниям. Его там принимали без костюма, он мог неделями не разговаривать ни с кем, и, конечно, ни с кем не встречаться. Да, черт побери, уйти было бы намного проще.
   Но Никита так и не переступил порога. Уйти и вправду было проще, но вот встретить потом ту, которая стала бы его искать, как искала его Оксана, было куда труднее. Она ошибалась, полагая, что работа и деловые встречи в синих костюмах были важнее всего. Но разве ее вина была в том, что у нее было в этом так мало опыта, в то время как у него, Никиты, его было слишком много?
   Никита снова вернулся в постель. Забрался под теплое одеяло, с удовольствием грея под ним свои замерзшие на холодном полу ноги. Порывисто обернувшись к нему, Оксана поцеловала его. Никита ответил ей тем же. В конце концов, это действительно была всего лишь встреча. Один раз можно было и уступить.
  

Часть 23

  
   Отправив Никиту на встречу, Оксана вдруг обнаружила, что жутко боится. Боится так, как не боялась ни разу со времен поступления в институт, с того самого ужасного экзамена по математике, который мог закончиться совершенно непредсказуемо. И вот сейчас повторялось то же самое. Никита в его новеньком темно-синем костюме был неотразим и невероятно солиден, серьезен и собран. Но под костюмом он оставался все тем же Никитой Васильевым, независимым, свободным и самоуверенным, который мог все, что угодно, сказать и все, что ему заблагорассудится, сделать.
   Поэтому, подбросив его утром на своей машине до маленького ресторанчика, в котором была назначена встреча, и прибыв после этого в свой офис, Оксана могла лишь молча сидеть за своим столом и ждать телефонного звонка. Ее не радовала ни милая весенняя погодка с почти уже летним солнцем, ни хорошие новости из одного из ее магазинов, ни деловитое копошение ее подчиненных за стенкой, в пятницу в очередной раз получивших нагоняй за леность и теперь вынужденных работать более усердно.
   Что ей скажут после того, как поговорят с Никитой? Простая логика подсказывала Оксане, что ничего хорошего. С неохотой Никита выбирал костюм в эти выходные, с неохотой стягивал в тугой "хвост" резинкой свои длинные волосы и завязывал галстук, безо всякого интереса слушал наставления Оксаны о том, что говорить и что делать, и уж точно без энтузиазма отправлялся с ней в город. Как при таком отношении он мог повести себя на встрече, Оксана могла только догадываться. Он мог нагрубить. Он мог ввернуть какую-нибудь шутку в разговоре с обладателем больших сумм, который, как и все птицы высокого полета, не отличался хорошим чувством юмора. Мог развернуться и уйти в любой момент, как только ему захочется. И дядьки с толстыми кошельками в карманах дорогих пиджаков вряд ли стали бы искать его, чтобы высказать ему свое неудовольствие. Вместо этого они просто нашли бы ее и с ней поговорили...
   В самых ярких красках Оксана представляла себе, как она снимала трубку и слышала: "Привет, Оксана Валерьевна, - то шутливое обращение, которое становилось еще комичнее от не сочетающегося с именем-отчеством слова "Привет", - как ты можешь работать с этим Васильевым? Или ты спишь с ним? В общем, он тут такого наплел, что у меня просто руки опустились. Жаль, конечно, но при таком отношении даже его талант ситуацию не спасет". После этого она краснела, бледнела и начинала оправдываться, объясняя, что встречу эту она никому не навязывала, и лично с ней господин Васильев ведет себя вполне корректно, и то, что он наговорил сейчас, было, скорее всего, просто недоразумением...
   Даже соответствующие слова Оксана успела подготовить заранее, хотя и сомневалась, что они могли чем-то помочь. И, наверное, поэтому, удивлению ее не было предела, когда, сняв трубку, она услышала совсем противоположное. "Оксана Валерьевна? - с вежливой улыбкой спросил знакомый голос и представился. - Здравствуйте. Я хотел пообщаться насчет Васильева Никиты Анатольевича. Он сказал, что связываться с ним я смогу только через вас, и поэтому, не теряя времени, я решил сделать этот звонок"...

***

   К обеду Оксана успела вернуться из офиса. Улыбающаяся и счастливая, с сумкой-портфелем на плече и стопкой бумаг в руках, она влетела домой и ногой захлопнула за собой дверь.
   - Никита! - позвала она с порога. - Никита!..
   Ответа она не дождалась, но это ее не расстроило. Никита никогда не любил кричать со второго этажа то, что должны были услышать на первом. Едва не уронив со столика трубку радиотелефона, Оксана бегом поднялась по лестнице и вихрем ворвалась в спальню.
   Никита сидел на застланной постели. Ни следа от того серьезного франта, которого Оксана видела этим утром, в нем уже не было. Снова были светлые джинсы с пятнами от красок и мелков, байковая рубашка поверх футболки и светлые завитки непослушных волос, с которых был начисто смыт лак и гель для укладки.
   Пиджак от нового костюма лежал у Никиты на коленях. Со знанием дела и, видимо, с большим удовольствием Никита вышивал вдоль правого лацкана замысловатый цветной орнамент. Звездочки, цветы и геометрические фигуры сливались в неповторимый узор, и скучная вещь для формальных встреч была уже почти произведением искусства. На брюках, лежащих на кровати рядом, вышивка была уже готова. По нижнему краю, по отворотам карманов и по внешнему боковому шву тянулись веселые ленточки аккуратной вышивки.
   Изумленная Оксана так и застыла в дверях. Никита поднял к ней голову и улыбнулся.
   - Ты чего шумишь на весь дом? - спросил он и кивнул на брюки. - Тебе нравится?
   - Оригинально, - кивнула Оксана. - В таком костюмчике даже представляться будет излишне. Посмотри...
   Изящным движением она кинула на кровать рядом с Никитой стопку бумаг, подпрыгнувшую на мягком матраце, отошла, села в кресло и, закинув ногу на ногу, стала наблюдать за Никитой. Он отложил пиджак, воткнув иголку в ткань, взял бумаги и бегло просмотрел их. Он сразу понял, что это за документы. Договора и приложения к ним были напечатаны сразу в трех экземплярах и уже подписаны одной стороной. Но Никита все равно не удержался от вопроса.
   - Что это? - спросил он.
   - Договор в трех экземплярах, - пояснила Оксана. - Уже подписанный, как видишь. Тебе осталось лишь поставить свой автограф.
   Она внимательно посмотрела Никите в глаза.
   - Ты ему понравился, - сказала она.
   - А он мне - нет, - равнодушно ответил Никита. - Поэтому подписывать я ничего не буду.
   Собрав бумаги в аккуратную стопку, он отложил их в сторону и снова взялся за вышивку на пиджаке. Оставалось еще совсем чуть-чуть, чтобы правый лацкан был закончен вслед за левым.
   От изумления Оксана даже привстала в кресле. Это был второй, только на этот раз уже совсем не приятный, сюрприз для нее за сегодняшний день. Сумма договора была проставлена на первом листе - тысяча пятьсот долларов в месяц - даже больше того, что предполагалось вначале, а дополнительные соглашения, лежащие в той же стопке документов, предполагали еще и оплату едва ли не каждого лишнего шага - каждую картину, каждую встречу, каждую фотографию... Да на такие шикарные условия Оксана согласилась бы и сама, умей она рисовать! А Никита отказывался.
   - Я не понимаю тебя... - сказала она.
   - Я был к этому готов, - Никита усмехнулся и помолчал несколько секунд. - Тот человек, с которым я встречался сегодня, - бизнесмен до мозга костей.
   - Разве это плохо? - удивилась Оксана.
   - Каждый выбирает для себя, - Никита снова помолчал, сосредоточенно укладывая на плотную ткань костюма стежок за стежком. - Но вот когда бизнес пытается вмешаться в творчество, из этого однозначно не выходит ничего хорошего. Давай закончим на этом, а?
   Оксана была потрясена. Потрясена всем сразу. И недоступной, чужой, совершенно непонятной ей логикой Никиты. И тем, что весь ее труд, все волнения были напрасны. И тем, что проблемы обнаружились там, где она меньше всего их ожидала. Она могла предположить, что Никита откажется идти на встречу, могла предположить, что тот, с кем он встречался, будет разочарован в нем... Но то, что Никита скажет свое упрямое "нет" сейчас, когда на бумагах уже даже стояли печати!..
   И особенно непонятным стало это "нет" после того, как в памяти Оксаны всплыла картинка двухнедельной давности. Бледный, худой, как щепка, держащийся рукой за стену, чтобы не упасть, Художник в квартире с потеками на потолке и четвертью кочана капусты в холодильнике...
   - Значит, ты согласен голодать, если рядом с тобой не будет того, кто обеспечит тебе кусок хлеба, согласен жить в тех трущобах, где я тебя нашла, согласен отдавать заработанное тобой посторонним, лишь бы раз или два в месяц не встретиться с неприятными тебе людьми? - воинственно подступила Оксана к Никите.
   Никита кивнул.
   - В общих чертах - так и есть, - сказал он. - К тому же этот тип... Антон... Забыл, как его фамилия... Он - пройдоха. Не знаю, что у него за интерес, но ни тебе, ни мне он не принесет ничего хорошего. У меня на таких нюх. Поэтому когда он "кинет" тебя, не говори, что я тебя не предупреждал.
   - Тебя не просят ни верить ему на слово, ни дружить с ним! - воскликнула Оксана, едва удержавшись от язвительного вопроса, откуда у художника мог быть нюх на пройдох, обитающих в мире бизнеса. - Это всего лишь взаимовыгодное сотрудничество, которое может подтолкнуть тебя к успеху. А успех - это прекрасно!
   Никита вскинул глаза, чтобы взглянуть на стоящую перед ним Оксану и улыбнулся. Она много знала, но не понимала ничего. Она была замечательная и хорошая, но Никита никак не мог позволить ей диктовать ему что-либо в тех вопросах, в которых она разбиралась гораздо хуже его.
   - По-твоему, я не достиг успеха? - спросил он. - Людям нравятся мои картины. Люди жертвуют решением рабочих и бытовых вопросов или отдыхом перед телевизором ради того, чтобы посмотреть на мои работы. Разве это не есть самый главный успех, которого мог достичь художник?
   - Я не то имела в виду... - сразу слегка растерявшись, ответила Оксана.
   - Ты имела в виду деньги, - сказал Никита. - Я понимаю. Ты имела ввиду, что, подписав этот договор, я получал бы большие деньги за то, что я нравлюсь людям. Ты имела в виду, что я мог бы тогда носить свою дорогую одежду, что мог бы ездить на своем кабриолете. Но понимаешь, дорогая одежда и кабриолеты мне глубоко безразличны. Поэтому ради них я не собираюсь ломать свою жизнь.
   Оксана была готова расплакаться от досады. Он не просто спорил с ней, он выворачивал все, сказанное ею, наизнанку и обращал против нее.
   - Как ты не поймешь?! - с жаром воскликнула она. - Успех - это даже не деньги! Деньги - это оплата за него. Через них можно выразить то, что ты чего-то достиг...
   - Да не хочу я ничего выражать! - раздраженно отмахнулся Никита. - Мне и так очень неплохо живется!
   От сознания собственного бессилия, Оксана начала злиться. Она адресовала Никите выразительный испепеляющий взгляд, который по ее подсчетам должен был его хотя бы смутить, но он даже не был замечен им. Никита был слишком занят узором на своем пиджаке, чтобы хотя бы смотреть на нее в тот момент, пока она с ним говорила.
   - А знаешь, почему тебе очень неплохо живется? - голос Оксаны стал жестче и надменнее от обиды. - Потому что сейчас ты молод, здоров и пишешь картину за картиной! Но однажды настанет день, когда ты больше не сможешь рисовать! Настанет день, когда уйдет молодость! Столько раз я уже видела этот закат! Это страшно, поверь мне!
   - Закат может наступить лишь тогда, когда талант продан, - возразил Никита уверенно. - А пока талант с тобой, и ты делаешь то, что он велит тебе, все будет отлично.
   Он закрепил нитку и оторвал оставшийся конец. Встал, держа пиджак перед собой. Критически щурясь, осмотрел свою работу и, видимо, оставшись довольным, аккуратно повесил его на спинку стоящего рядом стула. Сложил мотки цветных ниток в пакет, воткнув в один из них иголку, и оставил сверток на тумбочке.
   - Я, пожалуй, пойду, - сказал он и направился к двери.
   Оксана как будто проснулась, услышав эти слова.
   Она вдруг осознала, что они ссорились с Никитой в этот самый момент. Осознала, что могла потерять то, что обрела совсем недавно и с таким трудом.
   - Куда? - спросила Оксана чуть слышно.
   - Куда-нибудь, - равнодушно ответил Никита.
   Он вышел из спальни, прошел в ту комнату, которую Оксана отвела лично для него, и стал собирать разбросанные по письменному столу мелки, краски и листы бумаги.
   Оксана пошла за ним и остановилась у порога. Ей очень хотелось смягчить свою резкость и загладить конфликт. Но слишком уж сложно это было, потому что Оксана была уверена в том, что права. Ведь это было так несправедливо - что люди, не стоящие и мизинца Никиты, строили в своих загородных коттеджах бассейны и сауны за его счет, а он довольствовался копейками, которые как нищему у церкви, ему подбрасывали за очередной шедевр. Так не должно было быть. Но вот только Никита с этим никак не хотел соглашаться.
   - Ты слишком болезненно относишься к критике... - сказала Оксана.
   - Я? - Никита улыбнулся. - Вовсе нет. Просто сейчас я вижу, что ты пытаешься сделать из меня то, чем я не являюсь. Вот только не пойму, зачем.
   И он продолжил собирать свои вещи.
   - Я с самого начала предупреждал тебя, что тебе нужен не я, - сказал он, ставя в свой ящик коробку с мелками, коробку с красками и сложенные в деревянный пенал кисточки. - Ты хочешь успешного бизнесмена, а я - художник! Я рад бы был остаться с тобой, но, боюсь, никогда не смогу оправдать твоих ожиданий. Поэтому лучше найди себе другого принца. Того, кто будет более, чем я, соответствовать твоим запросам. Ведь я не комнатная собачка, которую можно таскать за собой везде, где вздумается.
   Вещей у Никиты было мало, и сборы не заняли у него хоть сколько-нибудь значимого количества времени. Сложив мольберт вместе с оставшейся на нем незаконченной работой, Никита взял его, взял ящик с красками и, обойдя Оксану, вышел из комнаты.
   Он не кричал на нее. Он не хлопал дверьми. Он не бил посуду и не швырял рамки с фотографиями на пол. Он не делал ничего из того, что делали другие. Он просто уходил.
   - Значит, ты можешь вот так просто уйти всего лишь потому, что у нас возникли небольшие разногласия из-за твоих кисточек и красок?.. - спросила Оксана со слезами на глазах, следя взглядом за ним, спускающимся по лестнице на первый этаж.
   - Не из-за них, дорогая моя, - Никита остановился и обернулся к ней. - Из-за того, что у нас противоположные взгляды на целый ряд жизненно важных проблем. Я искренне и не без основания считаю, что бизнес - это грязь, - в извиняющемся жесте Никита развел руками. - Занимающиеся им люди неизбежно пачкаются. Я не осуждаю их, но и входить в их число не хочу.
   - А я? - спросила Оксана почти шепотом.
   - Ответь себе сама.
   Остановившись у входа, Никита быстро надел кроссовки и, перекинув ремни своего ящика и мольберта через плечо, вышел на улицу. Дверь закрылась.
   - Да ты просто безвольный лентяй! - закричала Оксана ему вслед. - Эгоист! Сумасшедший! Ненавижу тебя!
   Но ответа не последовало. Все, что услышала Оксана, - удаляющиеся по дорожке от дома шаги. Едва сдерживая рыдания, она подбежала к окну в комнате Никиты. Оно как раз выходило на шоссе, и из него была видна калитка ее дома и ворота ограды всего поселка.
   Затаив дыхание, Оксана смотрела, как Никита сначала прошел через калитку, потом через ворота, махнув рукой охраннику, стоящему около них, и зашагал по асфальтовому шоссе в сторону города, угадывающегося вдалеке по окружавшему его сероватому облаку пыли и автомобильной копоти.
   Она смотрела и смотрела на него из окна, и видела, как его фигура, удаляясь, становилась все меньше и меньше. Такой маленькой, что уже нельзя было разглядеть висящий на ремне ящик с красками и кепку, повернутую козырьком назад. А потом и вовсе стала видна лишь темная точка, растаявшая в конце концов в мутной дали.
   "Ты была не права! Не права! - рассерженно затараторил внутренний голос Оксаны. - Единственный, с кем ты наконец-то почувствовала себя счастливой, - это он. И ты отпустила его! Прогнала!".
   "Но он был не как все, - тут же встрял трезвый и разумный инстинкт самосохранения. - Слишком странный, слишком непредсказуемый. Мог в любой момент выкинуть какой угодно номер. И к тому же... Его все равно нельзя было приспособить к делу. Ни денег не заработать, ни забор починить!".
   "Дался тебе этот забор! Рабочие для этого есть!" - возмутился внутренний голос и вдруг замолчал. Победить практичность было нельзя, хоть и очень хотелось.
   Оксана поплотнее закрыла окно, из которого чуть ощутимо дуло по ногам, вышла из комнаты, спустилась в кухню и начала варить себе кофе. Не в первый раз ей приходилось так резко начинать новый виток своей жизни и, наверное, не в последний. Как и любые резкие перемены, это было больно и тяжело, но через это надо было пройти и найти в себе силы двигаться дальше.
  

Часть 24

  
   За месяц жизнь успела войти в накатанную колею. Отличное зрение позволило Никите найти новую тему для своих картин. Рассвет, отражавшийся в холодной капельке утренней росы с его нежными переливами и искрящимися рыжими лучами, был восхитителен. Никите не составило особого труда всего лишь за неделю нарисовать целую серию картин, которые вызвали шквал восторженных восклицаний музейщиков и зрителей.
   Свобода, вновь вернувшаяся к нему, опьяняла своей безграничностью. На фоне нее меркло все: и мрачный район Москвы, в котором он жил, и тоскливая квартирка с потеками на потолке, и отсутствие денег, время от времени оставлявшее его без завтрака, обеда, а иногда и без ужина. Ведь теперь он мог рисовать. Каждый день. В любую минуту, когда бы ему не вздумалось. Он мог отсыпаться по несколько суток, а потом собирать свой ящик с красками и отправляться за город на первой утренней электричке, чтобы поближе разглядеть маленькие деревушки с приветливыми крылечками и маленькими окошками, чтобы нарисовать то, что он чувствовал, глядя на них, чтобы люди из суетливого города увидели это, как видел он...
   Пожалуй, это и было счастьем, когда свободный человек знал, как распоряжаться своей свободой.
   Оксана в это время тоже не сидела без дела. Свою свободу она использовала совсем по-другому, для своего творчества, которое Никита просто не смог понять. Свое дело и своя ответственность за него тоже были по-своему прекрасны. Надо было немало постараться, чтобы оно удержалось на плаву. И когда у нее появилось больше свободного времени, когда ей уже было не надо, да и не хотелось спешить домой, где теперь ее не ждали, Оксана принялась за наведение порядка.
   Путем внимательных наблюдений за коллективом "With love - WL" ей все-таки удалось выполнить свою давнюю задумку - найти источник беспорядка и выпроводить его из фирмы. Причиной всех несчастий оказался Визнер Марк Исакиевич, который был не только идейным вдохновителем всех прогулов ее подчиненных, но и их организатором. Найденный в его столе график больничных листов на месяц вперед стал неопровержимой уликой, подтвердившей его вину. Визнер был выпровожен с выходным пособием, и забыт, как страшный сон.
   Но посреди всего этого, рутинного, простого, свободного и творческого, чего-то в жизни уже не хватало. Было спокойствие, была уверенность в завтрашнем дне, было отсутствие обязательств и удовлетворение от успеха - каждый радовался своему, вот только чего-то важного все равно не было. И первым понял это Никита.

***

   ...Добраться до ее дома было подвигом. Он располагался совсем близко, но только при условии, что расстояние высчитывалось спидометром машины, а не преодолевалось на своих двоих. Но машины у Никиты не было. И не было денег, чтобы ее поймать. Расценки останавливающихся попуток колебались около пятисот рублей, которых у Никиты - художника, чьи картины теперь уходили за границу в частные коллекции за многие тысячи условных единиц, конечно, не было. Тридцатиградусная майская жара тоже доставляла целый букет приятных ощущений - от липких ручейков пота на спине, до жжения на голых плечах, когда Никита разделся до пояса, чтобы не предстать в конце концов перед Оксаной в виде забывшего раздеться посетителя сауны.
   И когда он, наконец, преодолел по загородному шоссе положенные семнадцать километров, он понял еще кое-что - что все же в чем-то Оксана была права. Стершимся едва ли не до стелек подошвам ботинок и гудящим ногам было явно маловато призрачного успеха на словах и счастья в глазах у любителей живописи...
   В дом Никита заходить не стал. Чтобы это сделать, у него, во-первых, уже не было ключей, а во-вторых, желания. Поэтому, выкупавшись в озере с еще не прогревшейся холодной водой, он остановил свой выбор на шикарном раскидистом дереве, росшем напротив Оксаниного дома через шоссе. Ловко взобравшись по ветвям на высоту около двух с половиной метров, Никита заглянул через забор на знакомый участок, убедился в том, что дверь была заперта, и принялся ждать.
   Он просидел на дереве так долго, что от неудобной позы и долгой неподвижности у него заныла спина. Почти четыре часа на толстом суку в обнимку с шершавым стволом - это было серьезным испытанием на силу воли. Позевывая и думая о том, чтобы не задремать и не свалиться с дерева, Никита обозревал окрестности - дорогие дома вокруг, серое пыльное шоссе, уходящее вдаль и сворачивающее ближе к горизонту за темнеющий вдалеке лес, озеро, рябое от покрывавших его мелкими бликами солнца, - и думал о том, как увидит Оксану. Он уже точно знал все, что должен был ей сказать. Он точно знал, что должен был извиниться. Не потому что он был не прав, а потому, что не стоило ему такой ценой настаивать на своей правоте. Он окончательно понял все лишь после того, как прошел по шоссе целых семнадцать километров и просидел на дереве три с половиной часа. Он жертвовал некоторой частью своей свободы, но он получал любовь. И теперь, сидя на дереве, он считал такой обмен вполне справедливым.
   Ожидание увенчалось успехом лишь к одиннадцати вечера. Через ворота поселка, к калитке ограды дома Оксаны подъехал красивый черный "Мерседес". Плавно затормозил и подмигнул красными огоньками. Потом распахнулась дверца, и широкоплечий высокий мужчина, дорогой с головы до пяток, вышел в теплую майскую ночь. Он был так похож на свой автомобиль, что можно было не смотреться в зеркало. Одинаково начищенные до блеска, одинаково большие, одинаково представительные.
   Никита невольно засмотрелся на них и на их поразительное сходство, и отвлекся от разглядывания мужчины и его "Мерседеса" лишь тогда, когда тот, обойдя машину спереди и распахнув пассажирскую дверцу, галантно подал руку приехавшей вместе с ним Оксане.
   У Никиты перехватило дыхание, как только он увидел все это. И ее, и его, и его авто. Его ласковая живая Ксюха, так целовавшая его, Никиту совсем еще недавно, теперь была с этими двумя. С мужчиной в дорогом костюмчике, и с его автомобилем. И видимо, была всем довольна. Потому что она смеялась и позволила себя обнять. Потому что они оставили машину у ограды, а сами двинулись в дом. Потому что дверь дома закрылась за ними на замок, и в комнатах зажегся теплый желтый свет. Потому что третьего там определенно не ждали.
   Бесшумно, как кошка, Никита спрыгнул с дерева и под покровом ночных теней быстро проскользнул к шоссе. Задетая гордость и раненая непереносимой ревностью любовь запульсировали у него внутри, разжигая костер ненависти. Труднее всего оказалось пройти мимо черного "Мерседеса", не процарапав гвоздем вымытые до блеска дверцы и не подложив этот же самый гвоздь под колесо. Но Никита смог сдержаться. И, пройдя полдороги обратно в Москву, понял, что сделал правильно. Потому что тогда, когда физическая усталость и голод вытеснили из его головы все другие мысли, кроме мыслей о тарелке супа и подушке, он смог заметить то очевидное, что скрывалось за ослепившей его злостью.
   Виноват был он сам, и никто более.
  

Часть 25

  
   Спокойно и одиноко - именно так Оксана могла назвать то, что чувствовала в последние дни. "With love - WL", споткнувшаяся было о недобросовестность сотрудников, теперь снова набирала обороты и медленно, но верно продолжала ползти в гору. Появились новые задачи, новые связи, новые знакомые. И романтические в том числе. Но сердце упрямо твердило: "Нет", заставляя Оксану быстро и без раздумий выставлять за двери своей жизни одного ухажера за другим. На их место приходили новые - такая женщина, как Оксана, не могла оставаться незамеченной мужчинами хоть сколько-нибудь долго, но они все уходили, сменяя друг друга, и не оставляли после себя ничего, кроме чувства легкой вины.
   В этот день все шло в привычном ритме. С утра была работа с бумагами и с магазинами, начиная с середины дня и до вечера - сплошные встречи с желающими купить, продать или предложить свои услуги на рынке красивых безделушек и сувениров, а вечером - встреча с молодым человеком Михаилом, довольно приятным, хотя и немного глуповатым практически во всем.
   Отсутствие разнообразия успокаивало и утомляло. Оксана сидела в стоящем боком кресле за рабочим столом, стараясь не замечать горы пока еще не разобранных бумаг, пила маленькими глотками только что налитый черный кофе и просматривала последний каталог английской фирмы, производящей фарфоровую посуду. Каталог был столь же скучен, как и прошедший день, а впереди была деловая встреча с еще более скучным рекламным агентом, который очень хотел работать на "With love - WL", но которого Оксана совсем не хотела брать на работу и от которого никак не могла избавиться. После этой встречи предстояло еще несколько встреч, ну а потом был Михаил терпимой степени занудливости.
   Оксана вздохнула, отпила из чашки еще глоток кофе и, кинув каталог в мусорное ведро, взялась за разбор бумаг. И очень обрадовалась, когда от этого неприятного дела ее отвлек стук в дверь.
   - Да! - ответила она, и дверь распахнулась.
   Гулко ступая, в кабинет вошел курьер. Вернее, первым вошел огромный букет из лилий, роз и ромашек в плетеной корзине, а уж потом Оксана смогла рассмотреть того, кто скрывался за обилием зелени и цветных лепестков. Тощенький мальчишка поставил корзину с цветами на стол, снял с шеи планшет и взглянул на написанное в одной из строчек имя.
   - Трифонова Оксана Валерьевна? - уточнил он, взглянув на Оксану с дежурной улыбкой.
   - Да, это я, - подтвердила Оксана.
   - Распишитесь, пожалуйста.
   Мальчик ловко отстегнул планшет от шнурка на своей шее, протянул Оксане и ткнул пальцем в место для подписи.
   - Спасибо, - поставив в графе свою витиеватую подпись, Оксана вернула планшет.
   - Пожалуйста, - мальчик снова сопроводил свои слова отрепетированной улыбкой. - Нам приятно дарить радость таким очаровательным женщинам, как вы.
   Да... Никаких сомнений в этом у Оксаны не было, и особенно мало их стало после того, как мальчишка, пробормотав на прощание пару вежливых фраз, которые его наверняка не без труда заставил выучить начальник, юркнул за дверь. Оксана улыбнулась и, встав из-за стола, подошла к оставленному на приставном столике букету.
   Роскошные цветы уже не удивляли ее. Теперь ее удивляла настойчивость и регулярность, с которыми эти знаки внимания появлялись в ее кабинете уже десятый рабочий день подряд. И до сих пор она не знала, от кого они. В ответ на ее расспросы, курьеры незамедлительно ссылались на спрятанные в цветах карточки и спешили удалиться. Поэтому вскоре Оксана даже перестала спрашивать. Но от этого интерес ее не уменьшился, а скорее, наоборот вырос во много раз. В спрятанных в букетах карточках от руки, но печатными буквами, не позволяющими вычислить отправителя по почерку, были написаны красивейшие, нежнейшие слова, но не было подписи.
   О том, кто это мог быть - такой богатый и такой романтичный, Оксана имела весьма смутное представление. Однозначно, таинственным дарителем не мог быть никто из ее знакомых последних месяцев. Они были людьми, увлеченными работой, деньгами и собственным успехом. О существовании на свете цветов они вспоминали редко, да и то лишь тогда, когда этого требовал этикет. И к своим подаркам они относились столь трепетно, что самыми крупными буквами в приложенных карточках и открытках писали не слово "люблю", а свое имя.
   Но тут было другое. Со сладким ощущением в дрогнувшем на мгновение сердце Оксана достала карточку, спрятанную за глянцевито поблескивающими темно-зелеными листьями и перевернула к себе исписанной стороной. Как она и ожидала, выведенные черными чернилами буквы были печатными.
   "Я был бы бесконечно благодарен Вам, Оксана, если бы Вы позволили мне украсть у Вашего мужчины этот вечер с Вами и присвоить его себе" - вот что было написано в карточке в этот раз. Далее деловито следовало время встречи, название ресторана и номер заказанного столика. Только имя по-прежнему отсутствовало в конце мелких строк. Хотя, это уже не имело особенного значения. Проигнорировать такую галантную просьбу Оксана просто не могла. Пусть даже для этого надо было немного поменять свой дневной график.
   Сев обратно за свой стол, Оксана нажала на своем телефоне кнопку связи с работавшим за секретаря Геной Кашиным.
   - Геннадий Дмитриевич, кто у меня записан сегодня на вечер? - поинтересовалась она, стараясь не выдать того волнения, которое ощущала, и стала слушать монотонные перечисления листающего свой блокнот Кашина. - Отмените все, что позже четырех.
   Кашин полистал свой блокнот еще раз и принялся возражать. Оксана нахмурилась.
   - Да, и Поварова тоже, - подтвердила она, выслушав советы Кашина о том, что огорчать Поварова было никак нельзя. - Извинитесь, скажите, что я вынуждена срочно уехать из офиса, и попросите позвонить мне на мобильный, если у них будут претензии. Спасибо.
   На этом Оксана повесила трубку.
   В этот момент на Поварова, который был очень богат, влиятелен и обидчив, ей было совершенно наплевать. В конце концов, Поваров только и мог, что усесться напротив нее за приставной столик и по два часа бурчать что-то невразумительное только для того, чтобы потом подтолкнуть какого-нибудь крупного покупателя в сторону Оксаниного магазина. Даже на восьмое марта он не принес ни цветов, ни коробки конфет. В связи с этим Поваров был ей абсолютно неинтересен.
   Личные планы тоже подлежали корректировке. Если уж даже обидчивый денежный Поваров был отодвинут на второй план, то что уж было говорить о Михаиле терпимой степени занудливости?
   Достав из сумочки сотовый Оксана сделала еще один звонок.
   - Алло? Миша? - Оксана ворковала так же мило, как и всегда, не решившись сообщить ему так сразу о том, что он уже практически был в отставке. - Привет... - Михаил выдал какую-то несмешную шутку, и Оксана вежливо посмеялась. - Я тоже рада слышать твой голос... Но я вынуждена тебя немного расстроить. Этим вечером мне придется задержаться на работе... Да, у меня уже назначена встреча на вечер и, честно говоря, я даже предположить не могу, как надолго она затянется.
   Действительно, откуда она могла знать?..
  

Часть 26

  
   - Вас ждут за столиком у последнего окна. Мужчина в черном костюме.
   Ресторан был очень дорогим, и потому встретившая Оксану девушка была безмерно мила, ненавязчива и обходительна.
   Оксана оглядела зал. В неярком свете висящих под высоким потолком люстр стояли столики, за которыми ужинали люди. Дамы в большинстве своем облаченные в нарядные платья, кавалеры едва ли не в смокингах. Кто-то говорил о делах с сосредоточенными важными лицами, кто-то более непринужденно общался на светские темы. Услужливые, незаметные официанты в белых пиджаках распределились по залу, готовые в любой момент исполнить все, о чем попросят кушающие господа.
   Мужчину в черном костюме за столиком у окна Оксана заметила сразу же. И уверенными шагами направилась к нему, кивнув и знаком дав понять проводившей ее в зал девушке, что нет необходимости провожать ее к столику. Девушка отошла, а Оксана зашагала по широкому проходу туда, где ее ждали.
   С той секунды, как она увидела того, с кем ей предстояло провести вечер, Оксана не могла отвести от него взгляда. Потому что с первой же секунды ее глаза уловили в нем что-то очень знакомое. Вот только память никак не могла обнаружить правильный ответ на вопрос: "Кто это?". Он сидел вполоборота и читал свернутую пополам финансовую газету. "Цены на нефть снова..." - гласила половина крупного заголовка над статьей. Знакомых, которые стали бы, сидя в ресторане, читать статьи про цены на нефть, у Оксаны не было. Даже более того, все ее знакомые знали про нефть ровно столько же, сколько знала про нее она, то есть абсолютно ничего.
   А мужчина между тем сосредоточенно шуршал газетой, сворачивая ее, чтобы легче было читать. На спектакль, какие обычно разыгрывали перед женщинами не слишком завидные ухажеры, чтобы привлечь внимание к своей персоне, это было не похоже. Он действительно читал. И действительно ждал, потому что на пустом столике был только стакан воды.
   Наверное, как раз это и смутило Оксану, заставив ее почувствовать что-то очень похожее на страх и замедлить шаг. Она даже вдруг подумала о том, чтобы просто уйти. Мужчина за столиком, к которому она направлялась, пересекая зал, производил впечатление очень важного, очень уверенного в себе, очень занятого и очень богатого человека. Это само по себе было уже поводом для беспокойства, а то, что она не могла вспомнить его, вообще приводило ее в состояние тихой паники. Правда, она еще не видела его лица, скрытого наполовину газетой, но это не меняло дела. Все равно ей было страшно. Короткие светлые волосы, гладко выбритый подбородок, прямые плечи... Что-то было знакомое, но в голову Оксане не приходило ни одной стоящей мысли. Он продавал ей или покупал у нее? Может, они пересекались на какой-то выставке? Может?..
   Но все-таки казавшийся самым простым выход из положения - сбежать - не показался Оксане слишком хорошим. Это было не красиво и смешно. Если бы ей удалось выскользнуть из ресторана незамеченной, получилось бы, что она просто не пришла. Конечно, она никому ничего не обещала и потому не была обязана приходить, но вряд ли бы это было приятно тому, кто столько дней подряд радовал ее восхитительными цветами. А если бы он успел увидеть ее, вернее, ее удаляющуюся спину, то получилось бы совсем отвратительно. Он мог бы сделать вывод, что он не понравился ей, хотя это не могло быть верным, потому что Оксана даже не разглядела его лица. Он мог бы догнать ее и спросить: "Неужели вы испугались меня, Оксана Валерьевна?". И она, не имея возможности прямо ответить: "Да", стала бы путано оправдываться и объясняться.
   Оксана успела подумать об этом за то короткое время, что шла от входа к нужному столику. И за это же короткое время она успела решить, что отступить назад сейчас было самым глупым, что она вообще могла сделать. "В конце концов, это личная, а не деловая встреча, - рассудила она, - а это значит, что мне, как женщине, забывчивость должна быть прощена".
   Она остановилась напротив столика.
   Сказала: "Здравствуйте".
   Мужчина обернулся.
   И первой секунды было вполне достаточно, чтобы Оксана поняла, кто был перед ней.
   От неожиданности она потеряла дар речи. Пол покачнулся под ней. У нее даже дыхание перехватило, потому что перед ней сидел тот, кого тут быть не могло. При других обстоятельствах Оксана узнала бы его еще раньше, чем заговорила с ним. Черты его лица, его глаза, его руки, его фигура и манеры - все это Оксана помнила до самой последней мелочи. До маленькой родинки на его мизинце. Он ничего не покупал у Оксаны, и ничего ей не продавал. И вообще к ее работе он не имел никакого отношения. Потому что это был глубоко презирающий бизнес Никита.
   Едва он увидел, что Оксана была рядом с ним, он отложил газету и поспешно встал.
   - Здравствуйте, Оксана Валерьевна, - он улыбнулся тепло и непринужденно. - Вы даже представить себе не можете, как я рад вас снова видеть!
   Он обошел вокруг столика и отодвинул для Оксаны стул. Стараясь, чтобы не было видно ее трясущихся коленок, Оксана подошла и села. Слов все еще не было. И сил, чтобы скрыть свое изумление, - тоже.
   Она не ожидала увидеть Никиту. Она не ожидала увидеть его таким. Его длинных слегка вьющихся волос больше не было - была классическая стрижка с короткими висками. Не было байковой клетчатой рубашки и испачканных в мелках и красках джинсов - был дорогой костюм черного цвета с серой рубашкой и галстуком цвета стали, подобранным в тон. Еще был изящный аромат дорогого одеколона, были золотые часы и начищенные до блеска ботинки с жестким мыском.
   И все-таки это был Никита. Совсем другой, очень изменившийся, но все-таки именно Васильев Никита Анатольевич, и никто другой. Не сводя с Оксаны блестящих от радости глаз, он сел за столик напротив нее. Но она, потрясенная до глубины души, по-прежнему молчала.
   Никита рассмеялся.
   - Необычно выгляжу, правда? - спросил он. - Я и сам удивился, когда взглянул в зеркало первый раз. Не очень удобно, надо сказать, - он передернул плечами, которые стеснял пиджак, - но зато как представительно!
   Оксана подвинула к себе его стакан, в котором оставалось немного воды, и сделала большой глоток. Так стало лучше.
   - Да, теперь ты очень похож на бизнесмена... - согласилась она.
   Никита рассмеялся снова.
   - А я и есть бизнесмен, - сказал он.
   Он улыбнулся, поманил Оксану пальцем и, когда она немного подалась вперед, к нему, наклонился и прошептал ей на ухо:
   - Открою тебе маленький секрет. Нефть и нефтепродукты приносят куда большую прибыль, чем твои побрякушки.
   И снова был смех, хотя слова звучали вполне серьезно. Единственное, чего Оксана никак не могла понять, так это то, с чего вдруг художник Никита заинтересовался нефтью, и было ли это на самом деле так. Однако ее сомнения, открыто читавшиеся у нее на лице, не волновали Никиту ни капли.
   Обернувшись к замершему чуть в стороне официанту, он жестом пригласил его подойти. Официант зашагал к столику.
   А Никита, откинувшись на спинку стула с расслабленным и умиротворенным видом, с нежностью поймал руку Оксаны.
   - Деньги - грязь, - пояснил он в ответ на все ее не заданные вопросы. - Но купаться в ней чертовски приятно. А делать это ради любви красивой дамы - приятней вдвойне.

ГЛАВА 3

Часть 27

  
   Спустя полгода.
   Конечно, даты были просто датами. Первое апреля - первым апреля, второе - вторым... Но если на такую простую дату попадал день рожденья, то она переставала быть простой. Ее помнили. Ее ждали. Кто-то один, в гордом одиночестве отмечая для самого себя, что прошел еще один год жизни; или целая семья, обеспокоенная поиском подарков для виновника торжества.
   Но бывало, что в какой-то конкретный день рождался не человек, а чувство. Сначала простое, еще не крепкое, неуверенное, но уже живущее в двух сердцах. То, с чего начиналось так много всего.
   Для Оксаны и Никиты такой датой было четвертое апреля. Озаренное лучиком встречи двух людей, оно перестало быть просто черно-белым листком календаря. Хотелось вспомнить его, хотелось порадоваться. Пусть даже это был не шумный Новый год и не романтичный Валентинов день. Пусть даже никто, кроме них двоих и не подозревал о том, что это был праздник.

***

   Стол был уже накрыт. С белой скатертью и, конечно, со свечами. Оставалось только сесть друг напротив друга и выпить за приятные воспоминания по бокалу вина.
   Оксана уже ждала за столом, сидя на повернутом боком стуле и опираясь локтем о край стола. В красном вечернем платье, струящемся по фигуре нежными складками шелка, подходящем ей так, словно было сшито специально для нее, с вечерней прической, накрашенная и надушенная, с бриллиантами в ушах, на руках и на шее, она чувствовала себя совсем плохо. Наверное, потому, что она знала - ничего не получится.
   "Ты хочешь устраивать этот ужин?" - спросила она Никиту еще с утра. "А то!" - ответил Никита бодро и удрал на работу.
   "Все отменяется?" - спросила Оксана, когда он пришел под вечер, уставший и немного расстроенный. "Бог с тобой! Конечно, нет! - ответил Никита уверенно. - Я уже одной ногой на кухне. Сейчас изображу что-нибудь вкусненькое!"
   "Ну, я одеваюсь? Или не надо?" - поинтересовалась Оксана, когда Никита заканчивал громыхать посудой на кухне. "Как это "не надо"?! - возмутился он. - В конце концов, я увижу твое шикарное платье, которое ты так хвалила?".
   И вот она оделась. И накрасилась. И ждала его в том шикарном платье, которое он так хотел увидеть. И слушала, как он, заканчивая переодеваться, ходил по спальне и говорил по телефону. Можно было даже представить себе эту картину: прижимая плечом телефон к уху, он затягивал узел галстука, надевал пиджак, перекладывая телефон из одной руки в другую, поправлял костюм перед зеркалом и не переставал говорить. А потом, приведя себя в порядок, спускался вниз, к ней, в гостиную. Все еще с телефоном.
   И действительно, не прошло и минуты, как шаги Никиты послышались уже на лестнице. Оксана обернулась и увидела его, одергивающего на ходу строгий черный пиджак и поддерживающего плечом маленькую трубку мобильника.
   - ...Послушай, я никак не пойму, почему ты никогда не ставишь меня в известность заранее! - возмущенно отчитывал Никита своего собеседника и, выслушав ответ, со злостью хохотнул. - Ах, ты боишься, что они откажутся! Ну, что ж, понятно. А если откажусь я? А?
   Довольно долго он слушал оправдания того, с кем говорил. В это время он успел миновать лестницу и, даже не заглядывая в гостиную, где стоял накрытый стол, прошел в темную кухню. Там он присел на край подоконника у приоткрытого окна и стал смотреть в густые сумерки прохладного вечера.
   - Ладно, не ной, - наконец, пробурчал он. - Где встреча?.. Да, запомнил. Я буду. Пока.
   Выключенный телефон тоненько пискнул. Никита, размышляя о чем-то очень далеком и очень рабочем, повертел его в руках и спрятал в карман. И только тогда обернулся и увидел готовую к празднику гостиную, стол, который он сам же и собрал, сидящую за ним Оксану, и еще не зажженные свечи в высоком подсвечнике.
   Его взгляд и выражение лица говорили лучше всяких слов. Об ужине он забыл. Всего лишь за полчаса рабочие проблемы вытеснили из его головы все постороннее. Он был уже наполовину в своем рабочем кабинете или, на худой конец, в своем автомобиле, с двумя телефонными трубками в одной руке, мчась на встречу с важным партнером. На накрытый стол он смотрел как на досадное недоразумение, тормозящее его свободный полет, и как раз в эту минуту занимался тем, что придумывал стоящую отговорку, чтобы пробраться к двери.
   - Только не говори, что тебе надо уйти, - проговорила Оксана тихо, прекрасно осознавая, что именно это Никита и собирался сказать.
   Никита плавно приблизился к ней и, обойдя вокруг стула, на котором она сидела, обнял ее обнаженные открытым платьем плечи.
   Оксана почувствовала, как его губы коснулись ее шеи.
   - На самом деле, очень надо, - сказал Никита извиняющимся тоном. - Мой чертов помощник не считает нужным заранее ставить меня в известность о том, что намечаются переговоры. Иначе я обязательно перенес бы эту встречу...
   - Позвони ему и скажи, что болен, - предложила Оксана. - Скажи, что у тебя высокая температура, садится голос и от насморка распухло лицо. Хочешь, я позвоню?
   Оксана прекрасно знала, что ее предложение не пройдет. Никита не стал бы звонить сам и не дал бы сделать это ей. И действительно, в ответ он смущенно засмеялся и отрицательно покачал головой.
   - Нет, не стоит, - сказал он. - Ведь я встречаюсь не с помощником, а с человеком, которого он подыскал для сотрудничества...
   - Я могу позвонить и ему, - решительно заявила Оксана.
   Никита снова засмеялся. И во второй раз его поцелуй согрел ее своей лаской. Вот только слишком уж неискреннее это было - как оплата за то, чтобы Оксана оставила его в покое и отпустила на встречу.
   Оксана отвернулась. Никита отошел от нее на шаг.
   - Я знаю, что при необходимости ты позвонила бы и президенту... - натянуто улыбнулся он. - Но бывают случаи, ты понимаешь, когда...
   - Понимаю, - сказала Оксана. - Бывают случаи, когда дела можно отложить. Даже самые важные.
   - Ты права. Конечно, ты права...
   Оксана, конечно, была права, но ничуть не сомневалась, что после этих слов последует убедительное возражение. Ожидая его, она вопросительно подняла брови.
   - Но, понимаешь, этот парень может принести мне полмиллиона баксов, - пояснил Никита, и его глаза загорелись азартом. - Как тебе, а? И если дело выгорит, то нашу годовщину мы сможем отметить где-нибудь на Мальте или на Канарах...
   - Наша годовщина сегодня, - Оксана разочарованно махнула рукой. - И если ты не успеешь до полуночи вернуться со встречи, взять билет на Мальту и собрать вещи, то, боюсь, мы вообще ее не отметим.
   Никита отступил еще на шаг. Потом вообще отошел от стола и остановился перед висящим на стене большим зеркалом. Он изменился очень внезапно. Его взгляд стал жестче, осанка - прямее. Ласка, как льющаяся из перевернутого сосуда вода, закончилась. Все. Он больше не собирался извиняться или оправдываться. Скорее, он был раздражен тем, что вынужден был тратить время и силы на длинные разговоры.
   - А что ты хотела, дорогая? - спросил он, затягивая узел галстука под воротничком рубашки. - Хотела, чтобы деньги падали с небес сразу же, как мы их об этом попросим? - его голос зазвучал резче и громче. - Хотела, чтобы я занимался бизнесом и при этом успевал везде? Прости, но такого не бывает!
   Он обернулся к Оксане, адресовав ей уничтожающий своей холодностью взгляд. Он уже не видел ни накрытого стола, ни, тем более, ее платья. Лишь помеху на своем до этого прямом и четком пути.
   - Я отвезу тебя на Мальту через месяц, - сказал он. - А пока мне надо идти.
   И он действительно бы ушел, если бы не забыл в своей комнате приготовленные для встречи бумаги. Чертыхнувшись, он сбегал наверх и спустился на первый этаж уже с кейсом в руках. Оксана все еще сидела за столом, рассматривая так и не зажженные свечки.
   - К тому же это всего лишь день, - заметил Никита веско, бодрым шагом подойдя к двери, распахнув ее и переступив порог. - 366-й со дня нашего знакомства. И кто сказал, что отмечать мы должны именно его? Может, лучше отметим 370-й?.. Закрой за мной, солнышко. Я буду поздно.
  

Часть 28

  
   Оксана любила пятничные вечера. Потому что вроде бы это были еще будни, но в то же время уже и выходные. Потому что впереди, после веселой ночки следовал не нудный рабочий день, а предвещающая осуществление лучших планов суббота. А еще Оксана любила пятницы, потому что их любил Никита. Он старался прийти пораньше домой, поужинать, посвятить пару часов своим картинам, а остальное время - хоть до самого утра - подарить ей, Оксане. Чтобы после этого проспать субботу, проснуться в воскресенье и понять, то жизнь прекрасна и удивительна.
   В пятницу они ни разу еще не ссорились, оба слишком усталые после работы и слишком довольные тем, что впереди было два выходных дня. Пятница - это было иногда кино, иногда - прогулки по окрестным тропинкам, кружащим вокруг местного пруда и уводящим в затихающий к вечеру лес, или костер с шашлыками и печеной в золе картошкой. В пятницу хорошо мечталось и крепко спалось. Пятница всегда была маленьким праздником, венчающим череду из пяти утомительных будних дней.
   Но сегодня праздника не было. Потому что не было Никиты.
   Наступил пятничный вечер, а потом и пятничная ночь, а он так и не появился дома, и его мобильный телефон отвечал сердито и недружелюбно, что тому, кто оставит свое сообщение после сигнала, Никита обязательно перезвонит. Но Оксане от этого не становилось легче.
   Часы, неумолимо отсчитывавшие минуту за минутой, показывали уже два пятнадцать ночи. Оксана, уставшая и очень бледная, сидела на кухне за столом и маленькими глотками пила коньяк из стоящего перед ней бокала. Что еще можно было сделать, чтобы хоть как-то пережить эту ночь, она не знала.
   Она уже не плакала, но сколько слез она пролила за минувший вечер, было видно по ее покрасневшим глазам и распухшим векам. Трубка радиотелефона лежала рядом, но звонка не было. И не было ничего, что могло бы сделать легче мучительное ожидание хоть каких-то новостей. Оксана попробовала позвонить Никите в офис, но никого там уже не застала. Попробовала позвонить в милицию - там, вежливо сдержав усмешку, посоветовали подождать до утра и выразили откровенное нежелание заниматься ее "задержавшимся на совещании сожителем". Чтобы делать хоть что-то, а не сидеть, сложа руки, Оксана достала толстый телефонный справочник и стала искать номера телефонов больниц. Потом отложила его. Слишком это было тяжело - действовать из предположения, что с ее единственным самым дорогим человеком что-то случилось.
   Поэтому Оксана и продолжала сидеть за столом, неподвижно, оттого что сил даже подняться со стула у нее не было, и уже не плача, оттого что, как оказалось, слез у человека было ограниченное количество.
   Зато, поскольку в доме было совсем тихо, приближение автомобиля Оксана услышала задолго до того, как он затормозил у ворот. Сначала это был неясный гул вдалеке на шоссе, разносимый по стелющемуся у земли туману. Потом это был четко различимый шум мотора. Потом шорох шин по гравию сворачивающей с шоссе узкой дороги и мелодичный звоночек поднятого шлагбаума у ворот поселка. Потом Оксана услышала, как машина остановилась, как распахнулись две дверцы, как по гравию зашуршали шаги и как очень тихий шепот и смех двух мужских голосов нарушил идеальный покой апрельской ночи.
   Потом машина отъехала - замолчали голоса, захлопнулась дверца, заурчал мотор и послышался удаляющийся шорох шин. А к дому по дорожке направились тихие шаги.
   Тяжело опершись обеими руками об стол, Оксана встала. Медленно подошла к двери, бесшумно отперла замок и распахнула ее. По дорожке к дому шел Никита.
   - Привет, солнышко, - сказал он с усталой улыбкой. - А я думал, ты спишь - стараюсь не шуметь...
   Пропуская его в прихожую, Оксана посторонилась. Никита вошел в дом. Молчаливой тенью Оксана последовала за ним. Никита разулся, не выпуская из левой руки кейс, и прошел в кухню. Взял чашку, стоящую у мойки, налил прямо из-под крана воды и жадно выпил. Оксана стояла рядом. И, наверное, именно поэтому, привычным, заученным наизусть движением Никита сразу же попытался обнять ее. Оксана вырвалась. И лишь тогда Никита взглянул ей в лицо и увидел заплаканные глаза.
   Он удивился искренне и очень сильно.
   - Ты чего? - спросил он.
   И Оксана, услышав этот вопрос, чуть было не разрыдалась снова. Последние четыре часа превратились для нее в изощренное истязание. Это была даже не ревность. К ревности Оксана уже привыкла настолько, что почти не ощущала ее, когда на очередном банкете, куда они с Никитой приходили вдвоем, он начинал флиртовать с чьей-нибудь дамой. Кто бы мог подумать раньше, что он - художник в старой байковой рубашке - умел делать это так ловко. Комплименты, подхваченная на лету чья-то падающая сумочка, горячая улыбка и прямые взгляды... Когда все это или что-нибудь из списка доставалось какой-нибудь другой, Оксана, поначалу выходившая из себя настолько, что у нее начиналась истерика, теперь уже не обращала внимания на эти "шутки". Ведь это действительно были шутки. Флирт Никиты еще ни разу не превратился во что-либо серьезное. О своих новых знакомых он забывал с той же быстротой, что и находил новых. Когда у Оксаны было хорошее настроение, она объясняла это тем, что он любил лишь ее одну, и никого более. Когда плохое - ей думалось о том, что с ней ее мужчине было просто удобнее. К чему было искать на стороне то, что в полном объеме имелось у него дома?..
   Но этой ночью привычной ревности Оксана не чувствовала совсем. Был лишь страх, нестерпимый, животный страх от того, что она не знала, где Никита мог находиться в такой поздний час, и что могло с ним произойти. Сначала это началось как легкое беспокойство. Слабое, немного отвлекающее от домашних дел. Потом беспокойство переросло в волнение, которое все усиливалось и усиливалось, пока не довело ее до слез.
   Где он был? У любовницы? Боже, хоть бы у нее! Пусть навсегда - не важно. Лишь бы все другие предположения оказались неправильными. Ведь кто знал, куда мог запропаститься мужчина, передвигающийся по городу на автомобиле, торгующий нефтью и представляющий собой лакомый кусочек для уличных хулиганов? Может быть, он попал в аварию, и сейчас спасатели в голубой униформе вытаскивали его, покалеченного, из-под груды железа? А может быть, конкуренты - те самые, кому вечно не хватало нефти, решили убрать более шустрого и удачливого игрока со своего пути? Или ради его бумажника с парой пятисотенных его пырнули ножом в каком-нибудь переулке?..
   И его не было, и его телефон не отвечал, и Оксана не знала, куда ей броситься и что сделать, чтобы только узнать, где он и что с ним...
   А он, вернувшийся так поздно и заставивший ее пережить столько волнений, наивно спрашивал: "Ты что?". Он не извинялся и не сожалел. Он просто не понимал - чего она хотела от него.
   Размахнувшись, Оксана ударила Никиту ладонью по щеке. Звонкий звук пощечины нарушил тишину замершего в ожидании дома.
   Никита отступил назад, глядя на Оксану не то со страхом, не то с осуждением. Потом потер запылавшую щеку и нахмурился. Наверное, для него это было не столько больно, сколько неожиданно. А Оксана начала плакать, беззвучно, даже не всхлипывая, лишь вытирая стекающие к подбородку слезы. Никита осторожно обошел ее, не сводя с нее глаз, как с некоего опасного предмета, прошел в кухню, подошел к раковине и налил стакан воды.
   - Возьми, выпей, - негромко сказал он. - Ты очень бледная.
   Оксана обернулась и взглянула на Никиту горящими от возмущения глазами. Взяв предложенный ей стакан из его рук, она швырнула его на пол, к его ногам.
   Звон, внезапно ударивший по барабанным перепонкам, был приятен, договорив то, что нельзя было выразить словами - страх, боль, отчаяние и злость. Оксана вдруг даже перестала плакать.
   - Ты! - крикнула она. - Как ты можешь так со мной поступать?! За что?!...
   - Я не понимаю, в чем дело! - с искренним удивлением и даже испугом, проговорил Никита, пытаясь защититься. - У меня сломалась машина - заглохла прямо на шоссе...
   - И телефон тоже... сломался? - поинтересовалась Оксана язвительно.
   - При чем тут телефон?!
   Оксана истерически расхохоталась.
   - Я была уверена, что ты знаешь, как им пользоваться! Когда ты не можешь появиться вовремя, ты берешь трубку и звонишь мне!
   - Что значит "вовремя"?! - вслед за Оксаной, Никита тоже повысил голос. - Я не помню, чтобы мы куда-нибудь собирались...
   Говорить что-либо еще после такого заявления уже не имело смысла. Раз они никуда не собирались, значит, о ее, Оксаны, существовании можно было забыть? Так?!
   Схватив большую тяжелую, недавно вымытую ею самой тарелку со стола, Оксана кинула ее на пол. Зазвенел разбитый об кафель фарфор, по полу заплясали черепки.
   Раз у него была теперь своя машина, он мог вот так запросто закатиться куда-нибудь на половину ночи, считая это порядком вещей?!
   Оксана кинула на пол еще одну тарелку. Она врезалась острым, мгновенно рассыпавшимся от удара краем в пол прямо у ног Никиты. Несколько осколков ударились об его черный, пыльный ботинок и отскочили. Никита не шелохнулся, лишь с непривычным, отстраненным отупением в глазах смотрел на нее.
   Ах, так?! - Оксана схватила еще одну тарелку. Раз он теперь зарабатывал во много раз больше, ему позволялось столь хамское равнодушие?!
   Тарелка грохнулась об пол, смешиваясь с уже покрывающими кафельные плитки черепками. Теперь было непонятно, какие из осколков принадлежали какой тарелке.
   - Перестань... - проговорил Никита тихо, одинаково сильно опасаясь как приблизиться и получить еще одну пощечину, так и отойти подальше, сдав последнюю пару метров свободного пространства, пригодного для отступления, и оказаться запертым в одном доме с разбушевавшейся тигрицей, которая била посуду и готова была в любую секунду безудержно зарыдать.
   - Перестать что? Бить посуду? Тебе жалко тарелки? - под эти слова сразу пара тарелок нашли свой конец между Оксаной и Никитой. - Ты купишь еще! Ты же теперь богат!
   - Тебе это не нравится? - усмехнулся Никита.
   - Мне не нравится то, что ты... - решительно начала Оксана, но так и не окончила фразу.
   Часто дыша, она замолчала и для того, чтобы заполнить паузу, разбила еще две тарелки. По очереди.
   Теперь ей много чего не нравилось. Его равнодушие, усталое и снисходительное, его цинизм, его холодность, от которой начинали дрожать руки... Ей не нравилось, когда вечерами он начинал считать деньги. Садился за свой рабочий стол, раскладывал перед собой бумаги - банковские выписки и рукописные заметки по черной кассе - и принимался обстоятельно выписывать цифры на отдельный лист, а потом считать их, любуясь вырастающими в конце суммами. Ей не нравилось, что, заходя вечером в его кабинет, она заставала его сидящим в обнимку со своим ноутбуком, на экране которого был неизменный правительственный сайт и фотография президента в левом верхнем углу. Ей не нравилась та тщательность, с которой он сдувал со своих дорогих костюмов волоски и пылинки, которые могли не лучшим образом повлиять на его репутацию. Ей вообще не нравилось то, что он теперь, не переставая, думал об этой самой репутации...
   Ей так много чего не нравилось! Вернее, не просто не нравилось - она ненавидела в Никите все то, что убило Никиту прежнего и создало Никиту настоящего, притушив водой живший внутри у него огонек задора... И проговаривать это все вслух было так долго и так нудно, что Оксана предпочла вместо слов разбить еще и две чашки. Потому что тарелки кончились.
   - Если ты пообещаешь, что не будешь распускать руки, когда я подойду, то я, пожалуй, налью тебе еще воды? - спросил Никита. - Можно?
   Оксана не ответила. Никита прошел мимо нее к графину, нашел еще один стакан в шкафу и снова налил воды.
   - Бери, пей, - он протянул стакан ей. - Или, может, накапать тебе валерьянки? Хотя, наверное, ее у нас нет...
   Все еще опасливо косясь на стоящую посреди кухни Оксану, он подошел к угловому шкафчику, где хранились лекарства, и внимательно просмотрел ряд коробочек и баночек. Таблетки от аллергии, головной боли и похмелья, капли от насморка и пастилки от больного горла. Все, что полагалось для домашней аптечки здорового человека. Но валерьянки там не было.
   - Надо будет купить... - вслух заметил Никита.
   - Зачем? - спросила Оксана бесцветным от вдруг навалившейся усталости голосом.
   - Чтобы больше ты не встречала меня так, - ответил Никита.
   - Ты считаешь, ты не заслужил это?
   Никита молча отодвинул от стола стул и поставил его рядом с Оксаной.
   - Сядь и выпей воды, - сказал он.
   Оксана медлила. Ей не хотелось слушаться его, ей не хотелось отступать и сдаваться.
   - Прошу тебя, - произнес Никита настойчивее.
   Нет, он врал! Он не просил, а требовал. Потому что Оксана не хотела садиться, а хотела повиснуть у него на шее, и плакать, плакать, плакать, пока его ласковые руки не принесли бы ей долгожданного успокоения, пока его губы не забрали бы соленую влагу слез с ее губ. Но вместо этого рука Никиты, сильная, тяжелая и властная, взяла ее за плечо и прямо и жестко, как пресс, стала давить на него, пока Оксана, потеряв равновесие, не упала на мягкое сиденье. Машинально она сделала пару глотков из стакана. Она не хотела пить, но знала, что Никита, раз уж он заставил ее сесть, мог теперь заставить ее и пить, и мог даже отправить ее в ванную - приводить в порядок ее мокрое, покрасневшее от слез лицо... Да что там говорить: распорядись он - она и станцевала бы для него сейчас прямо на осколках разбитой посуды...
   Вполне удовлетворенный тем, что она была ему послушна, Никита поцеловал ее в лоб и подошел к аптечке. Он снова просмотрел пузырьки, нашел среди них баночку с аспирином, высыпал на ладонь две таблетки и, кинув их в рот, проглотил, даже не запивая. Потом устало взъерошил волосы, оглядел кухню, снял пиджак и, достав совок и веник, принялся убирать то, что осталось от столового сервиза.
   Глядя на него, Оксана снова начала глотать слезы. Наверное, даже если бы он избил ее, она не чувствовала бы себя такой униженной. Ведь теперь все выглядело совсем по-другому. Это не она ждала его или его звонка до двух часов ночи, сходя с ума от страха за него. Нет. Это он, уставший после долгого рабочего дня, да еще и попавший в отвратительную ситуацию с заглохшей в пути машиной, измотанный и, наверное, голодный, пришел домой уже ночью, а вместо понимания нарвался на скандал.
   Он мог бы позвонить, но не сделал этого. Она могла бы промолчать, но не промолчала. Поэтому теперь он демонстративно глотал аспирин и убирал с пола осколки разбитых ею тарелок, а она тихонько плакала, сидя на стуле, не зная, что делать дальше. И не понятно было, кто из них был прав, а кто виноват. И холодный поцелуй в лоб жег Оксану, как жег бы пальцы вынутый из морозилки кусок льда, холодный настолько, что пристывал к теплой коже. И Никита сердился, хотя и старался свое раздражение спрятать, потому что уже с обеда его мучила головная боль, компаньон ушел в запой, покупатели все решительней наседали, требуя оговоренных объемов, а он вместо отдыха получал истерики от своей любимой...
   Аккуратно и тщательно Никита подмел пол и даже вытащил кончиком веника осколки из-под кухонных шкафов и батареи. Потом взял оставленный на спинке стула пиджак и двинулся в сторону спальни.
   - Я жду тебя наверху, солнышко, - сказал он таким голосом, словно ничего не случилось.
   Оксана вздохнула, проводила его взглядом до лестницы и ничего не ответила.
  

Часть 29

  
   Секретарша Богданова - стройная симпатичная девчонка лет двадцати, с аппетитными выпуклостями спереди и сзади, со строгой прической, в очках и с завлекающе-расстегнутыми тремя верхними пуговицами блузки - постучав, вошла в кабинет и поставила перед Малянским чашку горячего дымящегося чая.
   - Спасибо, Анечка, - поблагодарил Малянский.
   - Пожалуйста, Юрий Иосифович, - ответила Анечка и, кинув быстрый взгляд на занятого бумагами за своим столом Богданова, потихоньку вышла.
   "Дурёха гулящая", - подумал про себя Малянский, проводил ее глазами до выхода и стал пить чай. Конечно, Анечка не давала ему ни малейшего повода думать так грубо о себе, но Малянскому повода было и не нужно. Он вообще редко думал о людях с положительной точки зрения, в каждом находя огромное количество непростительных на его взгляд недостатков, а сегодня, к тому же, он устал и скверно себя чувствовал. Но, однако, имя не вызывавшей у него уважения секретарши Богданова он помнил и гордился этим. Потому что половина его записной книжки была отведена под имена сослуживцев, родственников, друзей и даже под клички домашних животных тех, с кем он работал. Это было чем-то вроде мелкого козыря в общении с людьми. Капелька ни к чему не обязывающего внимания - и у нужного человека в подсознании откладывался плюсик напротив имени приятного человека Юрия Малянского.
   Чай был крепкий, горячий и ароматный, и Малянский, терпеливо дожидаясь момента, когда же, наконец, Богданов освободится от своих бумаг, почти с наслаждением смотрел на струйки белесого пара, поднимавшиеся расплывчатыми узорами над чашкой. Невольно ему мечталось о том счастливом моменте, когда все дела будут, наконец, завершены, долги исчезнут и когда деньги сами, без усилий с его стороны, потекут к нему в карман, а он будет вот так пить чай у себя дома и лениво подсчитывать свои доходы.
   Ведь напряжение, не оставлявшее Малянского последние месяцы, начинало все более отчетливо сказываться на нем. Это были не только фиолетовые круги под глазами, провисший мешком под челюстью второй подбородок и осунувшийся нездоровый вид. Прежде всего это была внутренняя, не дававшая ему покоя ни днем, ни ночью усталость. По ночам Малянского мучили кошмары, а если не было их, то, значит, была бессонница с изматывающими размышлениями в темноте на горячих подушках о своих неудачах и не поддающихся решению проблемах. Каждый телефонный звонок поднимал Малянскому давление, потому что все это были звонки по делу, и несли они с собой не долгожданный ответы, а бесконечные вопросы. И даже когда случилось то, чего Малянский желал уже давным-давно, - когда Ринат Алликулович перестал дергать его вызовами в свой кабинет и неприятнейшими расспросами о том, как продвигается его задание, это не принесло Малянскому облегчения. Он был бы полным глупцом, если бы не сделал единственный правильный вывод - он был уже почти уволен, вместе с ним над поисками Художника работал кто-то еще, кого он не знал, но кого Ринат Алликулович посчитал лучшим. И тем обиднее и неприятнее это было, что Малянский не мог позволить себе такую роскошь, как хлопнуть дверью и гордо уйти, потому что по-прежнему на нем висел долг и, лишь разделавшись с Художником, он мог забыть о нем.
   А Художник все никак ему не давался. Малянский чувствовал, что ходит около него, совсем близко, но все же не может преодолеть разделяющий их последний шаг. Он безошибочно и легко попадал туда, где Художник был, но всякий раз не туда, где был Художник. От перемены слов местами менялось так много, что Малянский готов был рыдать от досады. "Художник был" всегда оборачивалось к нему однозначно прошедшим временем. Был и ушел. А не вожделенным настоящим - "был" в значении "сейчас находился". Нет, Художник не прятался и не затаивался на дне. Он постоянно встречался с администраторами выставок, с покупателями или посредниками, получал оплату за свои работы или, наоборот, платил сам за необходимые ему услуги. Он стал заниматься продвижением своего творчества даже активнее, чем раньше. Но Малянский успевал только туда, где Художник был вчера, а не сегодня.
   К тому же, Малянский не просто видел это, а чувствовал кожей, в Художнике многое изменилось. Он больше не ездил в метро - у него появился свой автомобиль, и каждый день вел он его не в те дешевые окраинные районы города, где Малянский привык его находить, а в центр, в дорогие офисы, где в лабиринте переулков Малянский неизменно терял его из виду. Вывод тут был только один, и он приводил Малянского в бешенство. У Художника вдруг появились те самые большие деньги, которые так тщетно надеялся получить Малянский. И откуда они у него взялись? За какие такие заслуги? Уж точно не за картины, которые, хоть и подросли в цене в последнее время, но все равно, до наценки перекупщиков, стоили слишком мало.
   И, кстати, даже не будучи знатоком живописи, Малянский заметил, как картины Художника тоже вдруг изменились. Нет, они не были хуже, просто мир, изображенный на них, стал стремительнее и активней. Картины теперь не просто дышали, а двигались. Или птица взмывала в небо, или маленький мальчишка мчался по двору, или предгрозовой ветер ожесточенно трепал ветви деревьев. Малянский ума не мог приложить, что все это значило, но все-таки продолжал, следуя намеченному плану, скупать все работы Васильева, какие успевал получить по приемлемой, еще не взлетевшей до небес цене. Что ж, думал он, злорадствуя из последних сил, если и не ему суждено было получить денежки от скряги Рината Алликуловича, то, по крайней мере, он должен был заработать почти столько же, только чуточку позже, после воплощения своего замечательного плана в жизнь. Ведь его расчет казался ему просто идеальным...
   - Анют, принеси, пожалуйста, чаю и мне.
   Голос вдруг ожившего за своим столом Богданова заставил Малянского прервать свои туманные размышления о долгожданном заработке и вспомнить о том, что требовалось ему именно сегодня.
   - Так о чем ты хотел поговорить, Юра? - спросил Богданов усталым, но более чем приветливым голосом, отпустив кнопку внутренней связи со своей секретаршей.
   - О Художнике, о чем же еще?!
   Малянский хохотнул, попытавшись перевести разговор в шутку, но не почувствовать, как напрягся при слове "Художник" Богданов, он просто не мог. Да, значит, не у него одного этот парень уже сидел в печенках. И это было вовсе не радостно.
   - Не поверишь, я опять не могу его найти, - сказал Малянский. - По тому адресу, что ты давал мне в прошлый раз, уже совсем другие арендаторы...
   - Он больше не появлялся у меня с тех пор, - ответил Богданов сухо. - И нового адреса я не знаю и, честно говоря, знать не хочу!
   - Первый раз вижу, чтобы дилер был так мало заинтересован в контакте с производителем! - ядовито заметил раздосадованный Малянский. - Может быть, у тебя на примете есть кто-то, сотрудничать с кем более выгодно?
   - Пока нет, но будет! - пообещал Богданов уверенно. - И знаешь что, Юра? Советую тебе прекратить твою игру, в чем бы она не заключалась, пока не поздно! Но, как бы ты ни решил, я уж точно больше в ней не участвую!
   Малянский вздрогнул от пробежавшего у него по спине холодка.
   - О чем ты, Андрей? - спросил он, сделав наивное лицо.
   - Да ладно! - Богданов устало махнул рукой. - А то ты не знаешь! Я же не совсем слепой, и вижу, что никаких дел ты с Художником не ведешь. Но регулярно его ищешь. Спрашивается, зачем?
   Он пристально посмотрел Малянскому в глаза, и когда тот, не выдержав этого взгляда, отвернулся, снял очки и начал неторопливо протирать носовым платком стекла. Малянский же, с тупой оторопелостью уставившись куда-то в угол, силился придумать, что ему лучше сделать. Такой сообразительности он от Богданова просто не ожидал. Правда, не исключено было, что кто-то натолкнул его на верную мысль, но ведь от этого не становилось легче. Конечно, все подробности плана Малянского он знать не мог хотя бы потому, что о них не знала ни одна живая душа, кроме самого Малянского. Но даже если только тень подозрений закралась в его тупую лысую голову, кто мог предположить, что он со всем этим мог сделать?! А вдруг проболтаться кому-нибудь? Или, вдруг вспомнив о гражданском долге, отправиться в милицию за советом? Или...
   В кабинет, постучав, вошла секретарша Аня, поставила перед Богдановым его чай и вышла, прикрыв за собой дверь. Богданов подождал, пока стихнут ее шаги, что означало, что она заняла свое рабочее место за компьютером, потом встал и, подойдя к двери, запер ее на ключ.
   - Ты же не коробку конфет хочешь вручить ему, Юра? - спросил он, возвращаясь к своему столу. - А раз ты хочешь это сделать, значит, ты будешь что-то с этого иметь. Неприятности ты получишь в любом случае, но вместе с ними, наверняка, и что-то более ценное. А вот я, помогая тебе, получу только неприятности. Которые, поверь, мне совсем не нужны.
   "Придется делиться, - подумал Малянский с тоской. - Правда, может быть, обойдется малой кровью, но вот раскрыть перед ним карты все равно надо. А что я буду делать, если он не захочет помогать мне? Если он струсит? Может быть, лучше встать и уйти прямо сейчас? Но в таком случае, когда Художника не станет, ищейки бросятся к его партнерам. И к этому лысому тупице в числе первых. А он сразу же выдаст меня, даже если не я это сделаю. Так может быть, раз уж он начал что-то подозревать, лучше сейчас склонить его на свою сторону? Ведь очень скоро может стать уже поздно".
   И Малянский, дружески потрепав Богданова по плечу, начал обстоятельно излагать ему свою идею, конечно, немного передергивая факты, чтобы выставить себя в наилучшем свете, конечно, смягчая и приукрашивая действительность, но при этом упорно склоняя Богданова к главной мысли - о том, как выгодна им обоим будет красивая и внезапная гибель молодого таланта.
   Сначала Богданов слушал Малянского, ничего не понимая. Слишком уж новым было для него все то, о чем шла речь. Потом, когда он понял, что задача сводится к "всамделишному" убийству, организованному и преднамеренному, а не к какому-то маскараду, он и вовсе потерял дар речи, вытаращив глаза и боясь пошевелиться. Но Малянский не был бы самим собой, если бы не пустил в ход весь свой запас масляного красноречия. Не упоминая о проблемах, он говорил о выгоде и только о ней. Не скупясь на краски, он расписывал Богданову те богатства, которые должны были в случае удачи упасть к их ногам. Он напомнил ему о его самых сокровенных материальных мечтаниях, которые никогда не воплотились бы в жизнь, не представься им сейчас такой замечательной возможности хорошо заработать...
   И, наконец, крепость Богданова дрогнула. Он не был алчным, фанатичным в денежных вопросах или злым, чтобы убийство показалось ему легкой работой. Он просто, конечно, не без помощи Малянского вдруг подумал о том, что мечты его и вправду никогда не осуществятся, если не подвернется счастливый случай. Он мог пахать, как Папа Карло, всю жизнь, и толком ничего не заработать. И хоть и было это обидно и несправедливо, но это была та правда жизни, изменить которую было не в человеческих силах.
   Поэтому Богданов, скрепя сердце, сказал Малянскому "да". Ругая себя, трясясь от страха перед неизвестным будущим, он все равно заставил себя согласиться на грядущее преступление. "Будь что будет", - решил он и, отперев дверь, попросил секретаршу Аню налить им с Малянским еще чаю.
  

Часть 30

  
   Весенний город, отдыхая после вчерашнего ослепительного солнечного дня, был занавешен пеленой облаков, сгущающихся в тучи, а тучи иногда начинали бросать вниз пригоршни мелкого дождя. Черно-белый день был хмурым и пасмурным. Но во влажной непогоде не смотря ни на что уже чувствовалась весна. Она уже дышала прохладным воздухом улиц, уже тихонько напевала сырым ветерком и выстукивала веселый ритм не прекращающейся даже по ночам капелью. Все в городе согревалось после долгой холодной зимы, просыпалось, бодро встряхивалось и готовилось к зеленому лету с тополиным пухом и душной жарой, которое было уже не за горами.
   Они шли пешком по Москве.
   Он шагал рядом, и звук его упругих легких шагов тонул в тишине бульваров вечернего города. Но, хотя он и обнимал ее, Оксана чувствовала, что его нет рядом. Его рука, согревая ее своим теплом и лаская приятной, ненавязчивой тяжестью, лежала у нее на плече. Она слышала его голос, спокойный, веселый и слегка извиняющийся. И иногда он даже дарил ей свои поцелуи, нежные, подогретые дожидавшейся ночи страстью.
   И при всем этом Оксана чувствовала, что ее Никиты нет. Затерялся он где-то глубоко в прошлом, пропал - притаился за тенью ушедших дней, или даже погиб, не выдержав натиска суровой жизни. Конечно, того, кто шел сейчас рядом с ней, Оксана тоже любила, потому что на прежнего Никиту он был похож гораздо больше остальных. Но она не могла не чувствовать, как растет разделяющая их стена.
   И не могла не понять, что во всем, абсолютно во всем была виновата она сама. От безысходности и обреченности хотелось плакать. Только слезы ничем уже не могли помочь.
   А он все говорил и говорил про то, что такая уж теперь была жизнь. Извинялся за то, что не позвонил, и сразу же переводил разговор обратно к деньгам, к работе, к тому, как сильно он устал, и как ему надоели эти проблемы. Но и это, как и неискреннее, машинальное извинение - "Ты хочешь это услышать? Пожалуйста, слушай" - было ложью. Как раньше вся его жизнь была в картинах, в красках, кисточках и мелках, в шероховатой альбомной бумаге для эскизов и в прочих инструментах того, кто умел рисовать, то теперь он весь был в бизнесе. В деньгах, в спешке и в суете, в валюте и каких-то индексах. Его жизнь сосредоточилась в новеньком ноутбуке, послушно чертящем для него диаграммы и выдающем прогнозы на будущую неделю. В его кейсе, к которому он никого не подпускал. В калькуляторе и в золотой ручке Parker, послушно выводящей его витиеватые автографы на важных документах.
   Как будто и не таскал он совсем недавно всюду за собой свой деревянный ящик с красками и складной мольберт. Как будто и не видел никогда в окружавших его вещах ту красоту, которую не дано было увидеть никому другому. Как будто взгляд его всегда был жестким и суровым, и слова "Мне некогда" и "Я спешу" были единственно важны в общении с любимой женщиной.
   - Давай не будем больше об этом, - Оксана на полуслове остановила очередную порцию предназначавшейся ей лжи.
   - Давай, - сразу же согласился Никита, который, видимо, только и ждал этого предложения, чтобы можно было завершить неприятный для него разговор.
   - Я хочу сходить с тобой в кино или в театр. Давай завтра выберемся куда-нибудь после работы?
   Никита напрягся. Он был так рад, что Оксана не заставила его оправдываться слишком долго за сорванный вчера ужин в кафе, что у него даже появилась надежда дожить без конфликтов до приближающейся ночи. И вот, пожалуйста, очередное предложение его милой второй половинки, и он снова становился виноватой стороной и был вынужден извиняться и подбирать уважительные предлоги, чтобы сказать "нет".
   Потому что завтра в шесть вечера у него была встреча. Человек из Ставрополя, у которого имелись какие-то предложения и, главное, связи. Насколько это было важно? Да это было не важно совсем! Таких мелких сошек было много, по отдельности они ничего не значили и для серьезной работы не годились. Но их было много, они были везде, и именно в этом заключалась их ценность. Иванов знал Петрова, Петров был, конечно, дураком, но он был зятем Сидорова, а вот Сидоров как раз и ворочал крупными капиталами. Иногда, правда, добраться до таких Сидоровых не удавалось, но в качестве неустойки от Иванова можно было получить информацию. Маленький кусочек, словечко из огромного текста, но ведь из этих словечек текст и складывался...
   Такие встречи были постоянны. Три из пяти рабочих дней заканчивались ужином в ресторане с таким вот ставропольцем. Конечно, они не были важны, но отменять их было равносильно тому, что клерки перестали бы появляться в офисе каждый раз, когда могли найти для себя занятие поприятней.
   Никита с тоской взглянул на шагавшую рядом Оксану.
   - Ты занят завтра, да? - догадалась она.
   - Да, к сожалению. А вот послезавтра...
   Послезавтра у Никиты тоже намечалась встреча. Но за два дня можно было придумать кое-что, чтобы что-то куда-то перенести. Поэтому пообещать кино послезавтрашним вечером было очень хорошей идеей.
   Но Никита не договорил. То, что произошло в следующую секунду, заставило его и Оксану надолго забыть о вечерних развлечениях.
   Все промелькнуло вокруг как вихрь, не давая опомниться. Сильный толчок в спину, от которого Никита едва не потерял равновесие, потом Оксанин вскрик, потом удар по ребрам и замелькавшие перед глазами звезды. Потом было несколько секунд передышки, и Никита увидел одного из нападавших. Совсем мальчишка, с серьгами в ушах и в бесформенных шароварах, из-под которых по последней моде была вида резинка трусов. Вот только сверкнувший в его руке нож вовсе не казался детской игрушкой. И несколько капель крови, алеющих на влажном асфальте, были не похожи на игру. И Оксана, сидящая на тротуаре чуть в стороне и прижимающая к груди левую руку, выглядела не как сказочная принцесса.
   Никита рассвирепел. Плевал он на то, что их было двое, и с оружием, а он - один и с пустыми руками! И на то, что давненько ему уже не приходилось драться, он тоже плевал! Потому что никто не смел причинять боль ему и его женщине, тем более какие-то пацаны.
   Он сделал ложный выпад влево, заставив стоящего перед ним пацана шарахнуться в сторону от его руки, потом ударил его справа, выбив из его руки нож, зазвеневший по асфальту блестящим отточенным лезвием, и после этого наградил неопытного противника подзатыльником столь внушительным, что тот рухнул на колени и на карачках стал отступать.
   Второй парень - широкоплечий юноша со смуглой кожей и огромных размеров носом, выдававшими в нем уроженца Кавказа, напал на Никиту сзади, попытавшись ножом полоснуть по его горлу. Справиться с ним оказалось труднее. Мускулы его были куда крепче, да и ошибка товарища преподнесла ему неплохой урок. Чтобы отвести от своего горла его руку, Никите пришлось напрячь все свои силы. Но все же ему удалось высвободиться из его стальных объятий и отскочить в сторону.
   - Ну, давай же, подходи! - крикнул Никита. - Подходи, посмотрим, так ли ты крут, как думаешь о себе!
   Парень медлил. Огнестрельного оружия у него не было, а приближаться к Никите даже с ножом казалось ему довольно опасным решением. Увидев это, Никита приблизился к нему сам. Но если он сделал вперед всего пару шагов, то парень отступил сразу на четыре. Перекинул нож из одной руки в другую и обратно, оскалился и вдруг, повернувшись к Никите и Оксане спиной, помчался прочь по тротуару. Вслед за ним припустил и второй, не забыв поднять свой нож, валявшийся на асфальте, и спрятать его под курткой.
   И хотя Никита был бы рад броситься вдогонку, чтобы поймать хотя бы одного из них, тем более что он ничуть не сомневался, что окажется быстрее каждого из юнцов, он не сделал этого. Оксана сидела на тротуаре сбоку от него, прижимала к груди пораненную руку и беззвучно плакала. Конечно, она была намного важнее, чем какие-то хулиганы. Глядя на нее, Никита в один момент стал Никитой прежним. Любящим, заботливым и неравнодушным.
   Он тут же оказался подле нее. Обнял ее. Почувствовав, что она вся дрожит, накинул ей на плечи свой пиджак. Бегло осмотрел ее пораненную руку. Колотая неглубокая рана в предплечье чуть выше локтя не казалась опасной, но Никита ничуть не сомневался в том, что для Оксаны это было больно и страшно. Кровь, впитываясь в светлую шелковистую ткать блузки, превращалась в зловещее красное пятно.
   - Ничего, Ксюха, не бойся, - улыбнувшись, Никита поцеловал Оксану в щеку, мокрую от слез. - Все будет замечательно.
   Оксана не ответила, даже не повернула к нему головы, но Никите этого было и не нужно. Кинув быстрый взгляд на собирающихся вокруг зевак, он встал и поднял ее на руки. До оставленной в соседнем дворе машины было идти совсем близко, и он зашагал в ту сторону.

***

   Рана действительно оказалась неглубокой и не опасной - острие отточенного ножа лишь повредило мышцу. Врачи из травмпункта ближайшей больницы, задобренные щедрыми взятками, без которых в очереди на прием можно было сидеть до самой ночи, заверили Никиту, что Оксане невероятно повезло, перевязали ее пораненную руку и даже выдали обоим по стаканчику с успокоительным.
   Но и при внимательном обращении больница все равно оставалась больницей. С холодными крашеными стенами, с клеенчатыми кушетками, со шкафами, в которых за шторками прятались неровные ряды лекарств. Оставаться здесь дольше, чем требовалось, никому не хотелось.
   Оксана все еще не могла прийти в себя. Она уже не плакала, ее уже не била дрожь, и раненая рука со свежей повязкой как будто совсем уже не беспокоила ее. Но пустой остановившийся в одной точке взгляд и молчание в ответ на самые простые вопросы говорили о том, что далеко не все еще было в норме.
   Состояние это Никита понимал без всяких возражений. Это в крутых агентов разведки из кино стреляли из автоматов и гранатометов, а они, уложив всех обидчиков, шли пить чай и играть в бильярд. Для простых же людей все было совсем по-другому. Нападение двоих молодчиков с ножами средь бела дня, едва не закончившееся бедой, могло кого угодно выбить из накатанной колеи. Никита и сам с удовольствием сел куда-нибудь в уголок, выпил бы рюмочку коньяка и просто помолчал, ни с кем не общаясь и ни на кого не глядя. Лишь присутствие рядом Оксаны не давало ему сделать это и заставляло держаться бодрее и веселее, чем он чувствовал себя на самом деле.
   Блузка с черными пятнами запекшейся крови без сожаления была отправлена в мусорное ведро. Осторожно, стараясь не тревожить перебинтованную руку Оксаны, Никита помог ей надеть прямо на голое тело ее плащ. Наклонился к ней, застегнул сам все пуговицы и поправил воротничок.
   Оксана по-прежнему не видела его.
   - Я хочу домой, - сказала она тихо.
   - Машина ждет у входа, - ответил Никита.
   Он поцеловал Оксану в щеку и сразу понял, что она даже не почувствовала этого поцелуя. Ее взгляд был устремлен в пустую стену напротив, и мысли ее были совсем не здесь.
   - Милиционер просил меня написать заявление перед тем, как я уйду, - наконец, сказала она.
   На какое-то мгновение Никита поменялся в лице. Досада, раздражение и тревога - все это можно было прочитать в его чертах: в недобро прищуренных глазах, в нахмуренных бровях и опущенных уголках губ. Но секунду спустя все пропало.
   Оксане не стоило волноваться; сейчас - особенно, да и потом - тоже. Не стоило ей думать о том, что случившееся этим вечером было чем-то большим, чем глупая хулиганская выходка двух скучающих подростков. И не стоило ей знать, что не хотел он подпускать к себе милицию и на пушечный выстрел.
   - Я уже поговорил с ним, - ответил Никита, вложив в свои слова столько беззаботности, сколько только мог найти внутри себя в данный момент. - Мы решили, что сегодня тебе лучше побыстрее отправиться домой и отоспаться, а уже потом думать о всяких там заявлениях и прочих формальностях. Тем более что от этого все равно не будет никакого толку.
   Оксана вскинула глаза к лицу Никиты и устремила на него свой прямой вопросительный взгляд.
   - Почему? - спросила она.
   - Украсть у тебя ничего не украли, да и описать их точно мы вряд ли сможем, - с внешним равнодушием Никита пожал плечами.
   Взгляд Оксаны стал еще более жестким и требовательным. В этом была она вся. И куда только девалась болезненная апатия, которую Никита видел только что?! Скорее всего, именно за ней, за молчанием и пустым взглядом скрывались совсем не нужные Никите мысли о том, что же произошло на самом деле.
   - С чего ты взял, что это были воры? - задала Оксана очередной каверзный вопрос.
   Ее голос звучал все жестче, взгляд становился все пристальнее. И если Никита был сильно недоволен ее вопросом, то она была сильно недовольна им самим.
   Оксана чувствовала, что его слова были ложью, беспечность - спектаклем, и похоже все это было на насмешку. Потому что она доверилась ему, положилась на него, а он, пользуясь этим, играл в какую-то свою, непонятную ей игру. Это-то и разбудило ее сейчас, привело в чувство, заставив насторожиться и взять себя в руки.
   Даже не разбираясь в криминальных тонкостях, можно было догадаться, что двое напавших на них парней ворами не были. Ради сумочки с карманной мелочевкой и золотых побрякушек никто не пускал в ход оружие. Сумочку выхватывали из рук, кольца снизывали с пальцев, рвали цепочки, сдергивали серьги и убегали. Но не пускали в ход нож без колебаний и разговоров!
   Оксана не могла поверить в то, что Никита этого не понимал. А раз понимал, то...
   Но Никита не смутился от ее взгляда, не опустил глаз, не стал оправдываться. Так, словно он искренне верил в то, что говорит, или искренне считал, что другого Оксане знать было не положено.
   - Если не воры, то, по-твоему, кто это мог быть? - удивленно спросил он.
   Оксане захотелось ответить. Ответить резко, так, чтобы Никита сразу понял, что она не позволит ему морочить себе голову. Она все видела и не стоило говорить ей, что черное в этой картинке было белым! Не грабители это были, и не хулиганы. Потому что удар ножа, который достался ей, на самом деле предназначался Никите. И если бы ее рука не оказалась на пути обоюдоострого лезвия, то оно вонзилось бы Никите в шею. И это была бы уже совсем другая история. Вернее, ее конец.
   Но Оксана промолчала. Сейчас ей вообще не хотелось говорить. Она устала, у нее болела рука, да и перепалка с Никитой вряд ли могла изменить хоть что-то.
   - Поехали домой, - вместо вертевшихся на языке возмущенных возражений попросила она. - Я так устала...
  

Часть 31

  
   Антон - широкоплечий, с квадратной фигурой детина внушительного вида стоял посреди кабинета Рината Алликуловича, смотрел в пол и недовольно покусывал губы. Лишь изредка он заставлял себя поднимать глаза, чтобы посмотреть на своего нанимателя, сидящего за рабочим столом в кресле, и после этого тут же отворачивался опять. Не с руки ему как-то было признаваться в собственном поражении, причем в позорном поражении, да в довершение ко всему в котором он был виноват сам!
   Мягко говоря, Антон был разочарован, когда нашел Никиту Васильева, за которого ему платили столько денег. Он-то представлял себе некоего авторитета в золотых цепях и перстнях, в лимузине и при десятке девчонок, а на деле встретил обычного парня, получающего, судя по одежде, неплохо, но вовсе не так много, чтобы покупать лимузин и женщин в довесок. Да и женщина у него не выглядела покупной. Обычная жена, ухоженная и симпатичная, вовсе не похожая на роскошный предмет гардероба зажравшегося богача. Вот потому-то Антон после встречи в ресторане, которую он устроил довольно просто под видом покупателя картин, чтобы присмотреться к Васильеву, и решил немного срезать на нем угол. Не марать об него своих и без того запачканных в крови рук, а найти того, кто согласится сделать это за небольшие деньги.
   Правда, Антон рассчитывал, что все будет еще проще - подписанный с Васильевым контракт обеспечил бы возможность лишь по одному телефонному звонку привести мишень в любое удобное для снайпера место. Но фокус не удался, даже не смотря на то, что Антон пустил в ход все свое актерское мастерство и умение уговаривать. Ему казалось, что он выглядел вполне убедительно, когда предлагал Васильеву золотые горы на блюдечке с голубой каемочкой. Но черт его знает, почему, Васильев отказался.
   Антона, конечно, расстроила эта первая неудача, но не за то ему платили деньги, чтобы он сдавался так просто.
   К тому же во второй раз расчет выглядел еще более точным. На беспечно гуляющую по городу парочку в пустом переулке напали двое воришек. Случайно убили мужчину, полезшего защищать свою даму. Прискорбно это было, но в Москве такое случалось изо дня в день. И кражи, и убийства, и много всего другого, за чем милиция не могла уследить, да и не особенно хотела. А дело ценой в круглую сумму было бы сделано. И он, находчивый и предприимчивый Антон, обыграл бы все так, будто не его нежелание браться за дело лично, а серьезный стратегический расчет помог сделать все без сучка и задоринки. Идея была и вправду хороша. Если бы...
   Если бы тот самый Никита Васильев, которого Антон записал в легкие мишени, не оказался бы таким проворным. И как только этому чертову боссу пришло в голову назвать его Художником?! Никакой это был не Художник, а герой фильмов-боевиков с большими кулаками, от которого противник бежал в паническом ужасе. Вот и нанятые Антоном мальчишки разбежались на его глазах, забыв даже про обещанные деньги и так за ними и не вернувшись. А Антон стоял за углом, смотрел на накрывающую его волной неудачу и ничего не мог сделать. Потому что Художник, напряженный и злой, был готов и еще к одному нападению, нервно оглядываясь по сторонам; потому что вдоль улицы начали собираться зеваки, а громко хлопнувшая окном на третьем этаже соседнего дома бабка определенно побежала вызывать милицию.
   Итог же был прост. Антон стоял перед Ринатом Алликуловичем на ковре и ни слова не мог придумать в свое оправдание.
   - Кто ж знал, что он окажется таким шустрым? - наконец пробурчал Антон, чтобы говорить хоть что-то, а не молчать подобно истукану перед выжидающе глядевшим на него Ринатом Алликуловичем. - Он уложил двоих моих с ножами! Такое впечатление, что он где-то служил или работал...
   Да, так звучало красивее: "Он уложил двоих с ножами", намного красивее, чем: "Двое ножами дали от него дёру". И Антон остался вполне доволен удачно подобранной фразой.
   Ринат Алликулович понимающе покивал.
   - Насчет того, что он шустрый, я с тобой полностью согласен, - ответил он. - Ну что ж, удачи тебе в следующий раз. Надеюсь, тогда тебе повезет больше.
   Антон расплылся в довольной улыбке. Ну надо же! Его поняли, с ним даже согласились! Но почти сразу радость сменилась унынием. Ринат Алликулович уткнулся носом в монитор компьютера, стоящий в правом углу его стола, и, казалось, полностью забыл о присутствии в комнате еще одного человека. Антон нерешительно переступил с ноги на ногу.
   - А как насчет оплаты, Ринат Алликулович? - скромно поинтересовался он.
   Ринат Алликулович поднял голову.
   - Больничный твоим людям, которые не смогли справиться даже с Художником, оплатит государство, - невозмутимо ответил он. - А с тобой мы договаривались о результате. Которого прока нет. Будет результат - будут и деньги.
   От досады Антон побагровел от кончика носа до кончика ушей. Но возразить ничего не смог. Результата-то не было. И ни монетки из той золотой горы, что была обещана ему за голову Художника, он не мог получить до тех пор, пока Художник оставался целым и невредимым.
   - До встречи, Ринат Алликулович, - с усилием и теперь уже без всякого намека на доброжелательность выдавил из себя Антон. - Еще увидимся...
  

Часть 32

  
   - Оксана! Оксана!..
   Оксана, задремавшая было прямо на кухне, на придвинутом к столу стуле, встрепенулась, разгоняя сон. Взглянула на часы. Стрелки двигались ближе к двенадцати. "Оксана!.." - очередной призыв знакомого голоса, чересчур громкого, чересчур навязчивого, окончательно разогнал тишину пустого дома и достиг, наверное, даже второго этажа. Опершись руками о стол, Оксана медленно встала, поправила волосы, одернула халат и вышла в прихожую.
   Никита был пьян. Пошатываясь и рискуя в следующую секунду рухнуть на пол, он держался за дверную ручку и пытался стянуть ботинок с левой ноги. Видимо, принятого внутрь алкоголя было слишком много, чтобы он вспомнил о завязанных шнурках, и потому, в тщетных усилиях разуться, он тянул правой рукой левый ботинок за пятку, и догадался бы о шнурках не раньше, чем через полчаса, если бы не подошла Оксана.
   - Привет, солнышко... - вскинув к ней глаза, улыбнулся Никита.
   Оксана не ответила. Не нахмурилась, но и не улыбнулась, видя своего дорогого Никиту таким. Может быть, потому что своего Никиту в пьяном человеке, пытающемся снять ботинки не развязывая шнурки, она просто не узнала.
   Вернувшись в кухню, Оксана принесла оттуда стул и поставила рядом с Никитой. Вопросительно покосившись на нее, он нащупал рукой сиденье и тяжело сел.
   Его взгляд, странно блуждающий по комнате, постепенно становился виноватым. Оксана вздохнула и, присев на корточки рядом с ним, начала снимать с Никиты ботинки.
   - Не надо, Ксюха... Я сам... - проговорил Никита заплетающимся языком и сделал неуверенную попытку оттолкнуть ее руку.
   - Почему ты так пьян? - спросила Оксана.
   - Прости меня.
   Оксана улыбнулась. По крайней мере, он не считал свое состояние нормальным. Это было уже хорошо.
   - Я не об этом, - сказала она мягко. - Ты слышал вопрос?
   - Почему?.. - эхом переспросил Никита.
   Взглядом стороннего наблюдателя он посмотрел на то, как Оксана сняла с него второй ботинок и вслед за первым поставила его на полку в шкаф.
   - Я подписал сегодня такой контракт!.. - поведал он с нескрываемым восторгом. - Столько денег! Столько...
   Никита замолчал, не окончив фразы, потому что, внимательно следя за реакцией Оксаны, он увидел на ее лице не просто отсутствие радости, а наоборот - самую настоящую грусть.
   - Ты не рада? - с недоумением спросил он, не понимая, как можно было не быть счастливой от того, что уже спустя пару дней огромная сумма с шестью нулями должна была оказаться на их счету.
   Ответить сразу Оксана не смогла, потому что поводов для радости у нее действительно не было.
   Остро, как никогда раньше, она ощутила вдруг свою вину. За многое, но прежде всего за то, что Никиты-Художника больше не было. Или был, но смущенный, загнанный в угол, притихший и оробевший. Вместо него теперь правил Никита-Бизнесмен. Слегка нагловатый, слегка эгоистичный, очень расчетливый и очень удачливый. И Оксана любила его. Сильно любила.
   Хотя, и не так сильно, как притихшего в глубине него Художника.
   - Конечно, рада, - солгала она, спохватившись. - Пошли спать, а завтра все расскажешь.
   Взяв Никиту под руку, она подняла его со стула и повела вверх по лестнице. Он шагал тяжело, на лестнице как в канат вцепился в перила и пополз вдоль них наверх, перехватываясь руками и едва переставляя по ступеням не держащие его ноги.
   - Мы с Ворожейкиным так долго окучивали этих мужиков... - сбивчиво и невнятно принялся рассказывать он уже на пороге спальни. - Ворожейкин - бестолковая морда - уже на попятную хотел пойти, а они... Они предложили контракт в последний момент. Ворожейкин даже подвох заподозрил...
   Вероятно, у этой истории про успешно заключенную сделку было еще продолжение, но его Оксана не услышала. Никита повалился на кровать и закрыл глаза. Просыпаться, чтобы принять душ или поужинать, он, скорее всего, не собирался.
   Оксана вздохнула. Подложив подушку ему под голову и сев на кровать рядом с ним, она быстрым взглядом оглядела его с ног до головы и поправила упавшие ему на глаза пряди волос. Если бы еще полчаса назад ей сказали, что она увидит Никиту таким - с красным от выпитого лицом, с криво повязанным галстуком и пятном от соуса на рубашке - она ни за что бы этому не поверила. Но факт от этого не переставал быть фактом. Всегда элегантный, вежливый, держащий себя на высоте и в форме Никита был вдрызг пьян. И Оксане не оставалось ничего другого, кроме как смириться с этим фактом.
   От его одежды пахло спиртным и чужим табаком. И, пожалев недавно стираное постельное белье, которое пришлось бы стирать еще раз, поспи Никита на нем в таком виде, и самого Никиту, о самочувствии которого можно было только строить неприятные догадки, если бы он провел ночь в тесном костюме и несвежей рубашке, Оксана начала раздевать его. По очереди расстегнув и стащив с мужа пиджак и рубашку, она кинула их на пол. Избавилась от запутавшегося галстука, сняла с Никитиной руки часы...
   Что и говорить, понедельник начался просто восхитительно. Тяжелый день на работе, потом долгое, но уже привычное ожидание задерживающегося Никиты на кухне, потом его впечатляющее появление в нетрезвом виде... А Никита спал, похрапывая в неудобной позе, и что-то шепотом бормотал себе под нос.
   Стащить со спящего мужа брюки оказалось труднее всего. Теперь Оксана поняла, что надо было сначала раздеть его, а уж потом позволять ложиться. Наверное, те женщины, мужья которых часто приходили домой в подобном состоянии, наизусть знали с чего надо было начинать. Сноровка ведь приходила с опытом. Но такой опыт Оксане совсем не хотелось получать.
   Да и сам факт того, что Никита был пьян до бесчувствия в один момент потерял для нее всякое значение, когда она увидела, что грохнуло об пол так тяжело и громко, выпав из его кармана. Нагнувшись, чтобы рассмотреть упавший предмет в тусклом свете ночника, Оксана в ужасе отшатнулась.
   На полу у ее ног лежал револьвер. Маленький, с коротеньким стволом и аккуратным, словно игрушечным барабанчиком. Сероватая матовая сталь его мягко отражала неяркий свет ночника.
   С таким видом и таким чувством, словно это была живая змея, Оксана взяла его в руки. Нет, револьвер игрушечным не был - слишком уж он был тяжелым. С опаской опустив дуло к полу, Оксана перевернула его, рассматривая со всех сторон. Да, он точно был настоящим. Даже патроны в барабане были, даже какие-то цифры были выбиты на желтом металле.
   Оксана не могла отвести от него взгляд. Никогда раньше она не видела оружия. И не хотела видеть! Но все-таки не могла заставить себя хотя бы положить его на ночной столик, потому что выпустить из своих рук такую опасную вещь было ей теперь так же страшно, как и взять ее в руки полминуты назад. А откуда оно появилось в кармане у ее Никиты, у ее Художника, у ее удачливого бизнесмена, Оксана просто не могла себе представить.
   - Никита! - Оксана с силой стала трясти Никиту за плечо. - Никита!
   Никита нехотя пошевелился. Оксана снова позвала его по имени, потрясла за плечо и, дождавшись, когда он откроет слипающиеся глаза, показала ему револьвер.
   - Что это? - спросила она.
   - Это?.. - сонно повторил Никита окончание заданного вопроса. - Ах, это...
   Наверное, размышления его по уже давно появившейся привычке, сразу собрались в одном месте и для одной цели - соврать побыстрее и поправдоподобнее. Но это у Никиты не получилось, потому что он снова задремал и даже не окончил начатую фразу.
   А взгляд Оксаны, растерянно скользнувший по спальне, вдруг натолкнулся на резную рукоять маленького ножа, выглядывающего из кармана пиджака Никиты. Она не заметила его сразу, и потому он лежал, зарывшись в кучу скинутой на пол грязной одежды, словно стремясь скрыться от посторонних глаз и в то же время посмеиваясь над всеми...
   Наклонившись, Оксана взяла нож в свободную руку. Лезвие пряталось в кожаных ножнах, и, обнаружив его, Оксана увидела опасно сверкнувшую сталь, заточенную с обеих сторон. Проведя пальцем по острию, она чуть не обрезалась и в испуге отдернула руку. Нож был небольшой, но очень острый.
   И он, как и револьвер, был у Никиты в кармане.
   Оксана снова затрясла Никиту за плечо. Ей непременно надо было знать, что он думал, держа у себя в карманах эти вещи. Ведь они были нужны, чтобы пугать, причинять боль, а может даже и убивать.
   - Немедленно проснись! - голос Оксаны стал громче и возмущеннее. - Никита!
   Она трясла его за плечо, толкала в бок, наконец, вынула подушку из-под его головы. И лишь тогда, не без труда в очередной раз выплывая из сладкого забытья, Никита открыл глаза.
   Оксана показала ему револьвер и нож.
   - Зачем?! - со слезами спросила она. - Зачем ты носишь это с собой?!
   - Ну, я же должен нас защищать... - ответил Никита с непоколебимым спокойствием.
   Так, словно это была связка ключей, он забрал у Оксаны свое оружие и положил рядом с собой, прикрыв ладонью. Более надежного места для револьвера и ножа его пьяная голова придумать не смогла.
   - У меня на это есть разрешение... - многозначительно добавил Никита и, вполне довольный своим ответом, снова вознамерился заснуть.
   Да, теперь Оксане стало понятно хотя бы то, откуда появилась у него эта идея - носить оружие. Хотя все еще ей было не понятно, почему.
   - Воры были всегда! - с осуждением заявила она, снова растолкав Никиту, под ее натиском вынужденного открыть глаза в очередной раз. - И раньше ты как-то обходился без таких игрушек!
   Нападение на него было столь решительным и внезапным, что Никита даже слегка протрезвел.
   - Да, - подтвердил он, и голос его теперь был уже намного более твердым и осознанным. - Но мне было крайне неприятно, когда тот шкет поранил тебя, а я ничего не мог сделать. Я не хочу, чтобы это повторилось...
   Приподнявшись на локте, он дотянулся до второй подушки, лежавшей под покрывалом, устало вздохнул, забрался с ногами на кровать и снова заснул, на этот раз уже совсем крепко.
   Оксана не сводила с Никиты глаз. Он лгал. Вернее, даже не лгал, а что-то недоговаривал. Пьяный, уставший, едва-едва способный говорить, он все равно помнил о том, что чего-то он говорить был не должен.
   Вздохнув, Оксана забрала у него оружие, положила в верхний ящик тумбочки и заперла ее на ключ. Вряд ли такое укрытие было надежным, но так Оксане было намного спокойнее. Ключ от тумбочки был тут же переложен в другое место, а Оксана, улегшись рядом с Никитой, обняла его и закрыла глаза.
   Пускай он врал или что-то недоговаривал ей. В конце концов, она все равно не могла с этим ничего сделать.
  

Часть 33

  
   К новой роли привыкать было тяжело.
   Теперь она была спутницей.
   Оксане это казалось настоящим унижением - сопровождать Никиту на его деловых ленчах и ужинах. Ведь раньше всегда сопровождали ее - директора немало известной в городе фирмы "With love - WL". Раньше она, Оксана, обсуждала с партнером деловые вопросы, в то время как ее спутник зевал от скуки рядом с ней. Это он уходил курить по ее просьбе, когда речь заходила о том, что относилось к коммерческой тайне. А она была в центре внимания, ее ждали, ее слушали, а он - тот, любой, кто был рядом с ней, был лишь ее безликой тенью.
   И вот теперь безликой тенью стала она. Симпатичной умненькой подружкой с хорошими манерами и чувством юмора.
   Поначалу это было для нее пыткой. Ее Никита, ее мальчик, весело и непринужденно болтал с каким-нибудь краснорожим мужиком о деньгах, а потом вдруг с оскорбительной простотой они решали, что их дамам было бы неплохо попудрить носики. И она, Оксана, та Оксана, которая еще вчера могла сидеть в этом же зале этого же ресторана и двигать вперед свое дело, послушно убегала вместе с тупой блондиночкой краснорожего мужика. И они шли в туалетную комнату, и Оксана, сдержанно улыбаясь, слушала восторженный рассказ блондиночки о том, где Ванюша - тот самый краснорожий мужик ее подцепил, и думала о том, что если Никита еще хоть раз попросит ее об одолжении составить ему компанию на какой-нибудь встрече, она просто убьет его.
   Но этого не случалось. Потому что когда она и блондиночка возвращались за столик, краснорожий мужик обычно имел уже весьма поникший вид, а Никита, улыбавшийся как ни в чем не бывало, надиктовывал ему свои условия и пожелания.
   Так было и в этот раз. Поскольку каких-то составляющих - Оксана никак не могла запомнить всех сложных названий нефтепродуктов и того, что относилось к примесям, - было много, а каких-то, наоборот, мало, Никита уверил своего партнера, что цену надо сбить. Ведь говорил он так напористо и так уверенно, что партнеру не оставалось ничего другого, кроме как согласиться...
   Дело было решено, скреплено рукопожатием и отполировано улыбками и дежурными словами. Партнер Никиты переварил свое фиаско и смирился с тем, что ему пришлось сильно уступить. Сам Никита от цен и пунктов контракта перешел к анекдотам. А Оксана, наконец, смогла приняться за ужин и просто отдохнуть. И, потихоньку поглядывая на Никиту, втайне от всех и даже от него самого, наслаждаться гордостью за его успехи.
   - ... И вот, представьте себе, они передают нам пять цистерн чистейшего 95-го бензина!.. - очередная байка Никиты, которая воспринималась как длинная забавная шутка, достигла своего кульминационного момента.
   Сидящий напротив Никиты мужчина - весьма солидного вида и возраста бородач в очках - расхохотался. Тоненько засмеялась его супруга - приятной внешности женщина в слишком открытом платье из лилового бархата. Улыбнулась Оксана, которая на самом деле Никиту не слушала, а пыталась вспомнить, сколько глаженых рубашек осталось у него в шкафу.
   - И когда они обнаружили свою ошибку? - сквозь смех поинтересовался бородач, поправляя сползшие с переносицы очки.
   - Вы не поверите - только через месяц! - ответил Никита.
   Бородач снова захохотал. Смеялся он тепло и искренне, и потому, в отличие от всех, кого Оксана видела на подобных ужинах раньше, он был первым, кто понравился ей.
   - И что, вы вернули им их бензин? - бородач, весело прищурившись, посмотрел на Никиту испытующим взглядом.
   - Ну да! - усмехнулся Никита. - Я подождал неделю - я всегда даю такой срок тем, кто не может отличить мазут от бензина... - за этой колкостью в адрес не присутствующих здесь неудачливых предпринимателей последовал очередной взрыв смеха. - Потом еще неделю - из вежливости. Потом, естественно, все пять цистерн отправились в следующие руки. Но, конечно, не под видом мазута.
   Допив вино из своего бокала, Никита откинулся на спинку стула. Бородача все еще сотрясал беззвучный смех. Хорошее настроение его было смесью вина, компании, которая определенно ему нравилась, и к месту вставленных Никитой в разговор шуток.
   А Оксана не сводила восхищенных глаз со своего кавалера. Роль спутницы по-прежнему не доставляла ей радости, но Никита был столь неподражаем, что это сглаживало все отрицательные моменты сложившегося положения. Это надо было уметь - сначала впарить партнеру невыгодный контракт, а потом разрядить обстановку и заставить его смеяться. Выходило, у Никиты можно было брать уроки не только по рисованию.
   - И как же они исправляли это дело? - спросил бородач с живым интересом.
   - Деньгами - как еще? - развел руками Никита. - Когда через месяц они проснулись, я убедил их сделать еще одну поставку мазута на старых условиях при том, что за месяц цены скакнули вверх, и заключить с моей компанией дополнительное соглашение на завезенный ко мне по ошибке бензин. Естественно, по очень низкой - максимально низкой цене.
   - И они не возмутились?
   - Нет. И знаете, почему? Потому что их комиссия по прибытии в Москву бензина ухитрилась написать во всех бумагах, что это - мазут. И поставить печать. Любой арбитраж решил бы это дело в мою пользу.
   - Да... - протянул бородач и снял очки, чтобы протереть стекла салфеткой. - Везучий вы человек, Никита Анатольевич.
   - Нет, тут дело не в везении, - Никита покачал головой. - Неаккуратность всегда ведет к тому, что одни несут убытки, а другие получают прибыль за их счет. За что я, кстати, и уважаю вашу фирму, Николай Васильевич. Как часы! Вы один из самых надежных моих партнеров... Я надеюсь, что на...
   Никита замолчал на полуслове.
   Все изменилось за пару секунд, как будто кому-то пришло в голову отрезать конец пленки веселого фильма и на его место приклеить конец трагичной драмы.
   Не сразу заметив это и все еще ожидая продолжения фразы, Николай Васильевич вытянул шею вперед. Его жена, отвлекшаяся на лежавшее перед ней в тарелке филе рыбы под кислым соусом и потому упустившая нить разговора, вскинула голову, не понимая, почему все так неожиданно замолчали. Одна лишь Оксана, еще не осознав, но уже почувствовав, что что-то было не так, встревоженно смотрела на сидящего справа от нее мужа.
   На несколько секунд Никита замер неподвижно. Потом, жадно глотнув воздуха, словно до этого ему не давали дышать целую минуту, он зажмурился, побледнел и схватился за край стола.
   Николай Васильевич участливо подался вперед.
   - Что с вами, Никита?.. - спросил он, коснувшись его локтя.
   Никита молчал. Оксана вскочила со стула.
   - Никита!..
   Она испуганно обхватила его плечи, но Никита как будто не ощутил ее прикосновения. Его тело показалось ей деревянным - напряженные мышцы были похожи на натянутые канаты. Плеснув воды из графина в стакан, Оксана протянула стакан Никите. Но тот лишь качнул головой, отказываясь от воды.
   Так тяжело, словно над своими движениями он был больше не властен, он встал из-за стола, неосторожно задел бокал вина и опрокинул его на скатерть.
   - Простите... - шепотом извинился он.
   Еще надеясь, что у него получится самостоятельно выйти из зала, он сделал шаг в сторону, обходя столик. Но ноги не держали его. Уронив стоящий рядом стул, он упал лицом вниз. Стул гулко ударился спинкой о кафельный пол рядом с его рукой.
   Николай Васильевич и его жена вскочили из-за стола, растерянные и напуганные тем, что творилось на их глазах. Оттолкнув спешившего на помощь официанта, Оксана бросилась к Никите.
   - Вызовите врача! - крикнула она со слезами. - Никита!
   Николай Васильевич торопливо заиграл кнопками своего мобильного телефона и грозно забасил в трубку, требуя "скорую". Все вокруг, перешептываясь, стали оборачиваться, глядя на них. Сбежались работники ресторана, суетясь вокруг, но не зная, что предпринять.
   Оксана села на пол рядом с Никитой. Неуверенно приподнявшись на локте, тот попытался встать. Не смог. Придерживая его голову, Оксана помогла ему перевернуться на бок.
   - Мне плохо... - прошептал Никита.
   - Потерпи... - плача, Оксана быстро поцеловала его волосы. - Потерпи. Все будет хорошо...
   Никита кивнул. Заговорил вдруг что-то бессвязное, снова попытался встать и тогда полностью потерял сознание...

***

   - Повторяю вам еще раз: этот препарат никак нельзя было мешать с алкоголем! Да еще принятый в такой дозе!
   Врач - пожилой кругленький мужчина в белом халате, слегка раздраженный и нетерпеливый, повторил эту фразу уже в который раз, видя, что его слова не находят понимания.
   Оксана смотрела на него, крепко сцепив перед собой дрожащие руки, и молчала. Врач говорил с ней так, как будто обвинял ее. В чем? И она, и, наверное, он сам, этого не знали. Поэтому-то он и продолжал нервничать.
   - Вам еще повезло, что молодые вы! - назидательно сказал он и потряс перед Оксаной указательным пальцем на удивление изящной руки. - Будь ему годков на пятнадцать побольше - и все!
   После этого врач с увлечением принялся сыпать терминами, о существовании которых Оксана даже не подозревала до сегодняшнего дня. И, отчасти поэтому, а отчасти и потому, что в ее голове вдруг зародилась испугавшая ее мысль, и не мысль даже, а только намек, она почти перестала его слышать.
   Никита не принимал никаких лекарств, у него не было хронических болезней, о которых, судя по всему, сейчас и шла речь. Из путаных объяснений врача, Оксана сумела понять лишь то, что при тех лекарствах, которые Никита принимает - этот глагол врач употребил не один раз и в неизменно растянутой во времени форме: ПРИНИМАЕТ - пить ни грамма алкоголя ему было нельзя... А ведь Оксана точно знала - ничего, кроме банального аспирина по утрам после редко случавшихся застолий, Никита из их аптечки не доставал. Наверное, и названий-то других не смог бы вспомнить. А тут - такое...
   Медленно подняв от пола глаза, Оксана посмотрела на врача, все еще продолжавшего говорить ей что-то на своем непонятном медицинском языке.
   - Мой муж никаких лекарств не пьет... - тихо сказала она.
   Осекшись на полуслове, врач замолчал. Собрал и разгладил складки на лбу, обрабатывая в голове новую информацию, и внимательно посмотрел на Оксану не то с удивлением, не то с осуждением.
   - Уточните это. И, если вы правы, то вам стоит обратиться в милицию, - сказал он и, развернувшись, двинулся к двери...
  

Часть 34

  
   На четвертом этаже третьего больничного корпуса было тихо и безлюдно. В отличие от первых двух этажей, где вокруг справочной толпились родственники больных, где по коридору от приемного отделения до различных кабинетов с важным видом передвигались врачи в белых и голубых халатах и шапочках, где с металлическими лотками, в которых лежали инструменты или лекарства, маршировали медсестры, где каждому что-то было нужно спросить или сказать, кого-то найти или, наоборот, добраться до спрятанного в лабиринтах коридоров выхода, на четвертом этаже было по-настоящему спокойно. Ряды белых дверей вели из полутемного холла в палаты. У регистратуры при входе дремала пожилая сестра. За дверями с опознавательными знаками "Душ" и "Туалет" капала вода из неплотно закрытого крана. Вдалеке, в самом конце холла был слышен звук работающего телевизора и смеющиеся голоса...
   Быстро найдя уже знакомую дверь с золотым номерком "408", Оксана нажала на ручку и вошла. Идущий вместе с нею мужчина остался снаружи, кивнув ей и тут же оглядевшись в поисках стула или скамейки.
   В палате с четырьмя койками Никита пребывал в гордом одиночестве.
   День назад у него еще был сосед, но когда Оксана увидела бордовое бугристое лицо закоренелого алкоголика, которого хватил удар и который теперь круглые сутки что-то бормотал себе под нос в бреду, за некоторую сумму денег она добилась, чтобы "номер" у Никиты стал отдельным. На следующий день алкоголика в палате уже не было.
   Никите же пришлось остаться. Врачи с удивительным единодушием твердили о том, что в стационаре ему стоит побыть еще как минимум неделю. И вот теперь, насильно лишенный своего ноутбука и свободы передвижения, он вынужден был во всем подчиняться их требованиям и даже рекомендациям.
   Бледный, осунувшийся и похудевший, с тянущейся к сгибу локтя трубочкой капельницы, он полулежал на двух подушках и читал финансовую газету, напечатанную на стильного розоватого цвета бумаге. Ему были разрешены книги, и Оксана немедленно принесла кучу литературы и альбом с карандашом. Но Никита сдвинул все это в сторону и попросил газеты и журналы. Деловой мир не мог долго оставаться без его чуткого присмотра.
   В это утро он был поглощен чтением настолько, что вошедшую Оксану он заметил не сразу. Лишь когда она, специально чтобы обратить на себя его внимание, снова открыла дверь и снова закрыла, на этот раз постаравшись хлопнуть ею погромче, Никита поднял к ней глаза.
   - Привет... - улыбнувшись, сказал он.
   - Привет, - ответила Оксана, подходя ближе.
   Подвинув к его кровати стул, она села, поставила сумку, которую принесла с собой, у своих ног и начала выкладывать на тумбочку ее содержимое. На одноразовых белых тарелках появились яблоки, апельсины, груши и персики.
   - Можешь есть, все уже мытое, - сказала Оксана. - Врач сказал, тебе полезно сейчас есть много фруктов...
   - Спасибо, - Никита кивнул.
   - Пожалуйста. Как ты чувствуешь себя?
   - Намного лучше. Николай Васильевич не звонил?
   - Звонил, и не один раз. Все порывался прийти к тебе сюда, но его все равно вряд ли пустят...
   Взяв с тумбочки апельсин, Никита принялся аккуратно счищать с него заранее надрезанную кожуру. Оксана не сводила с него глаз. Слишком хорошо она знала этот скучающий взгляд, эти вымученные дежурные фразы, которыми он начинал говорить с ней, когда она мешала его работе. В такие моменты хотелось уйти, или, наоборот, крепко-крепко обнять его и целовать до тех пор, пока не растаяла бы льдинка внутри него. Но сейчас было не время ни для того, ни для другого.
   - Никита... - с ласковой улыбкой Оксана коснулась его плеча.
   Подняв голову, Никита вопросительно посмотрел на нее. И тут же все понял.
   Его взгляд стал жестким и отчужденным, уголки губ сердито опустились вниз, и неприятное, не красящее его напряжение сковало его лицо и его движения.
   Оксана растерялась. Она всегда побаивалась сердить Никиту. Быть может, оттого, что она плохо понимала его? Плохо понимала причину, которая так легко, всего лишь за пару секунд могла превратить уравновешенного и вполне дружелюбного мужчину в ослепленного неуправляемой яростью быка.
   Но разговор она должна была продолжить.
   - Там, - Оксана неопределенно махнула рукой в сторону двери, - вместе со мной пришел следователь... Он хотел поговорить с тобой, задать пару вопросов о том, что случилось...
   Она хотела пояснить что-то из сказанного, но замолчала. На щеках Никиты уже пылал яркий румянец, заливавший постепенно все лицо. Его глаза, заблестев, нервно скользнули по тесной палате и остановились на окне, как будто он искал выход. Он смотрел на него довольно долго - почти целую минуту - и даже не моргал. И лишь после того, наверное, как понял, что окно это на четвертом этаже, он отвернулся и таким же до ужаса непонятным, ненормальным взглядом посмотрел на Оксану.
   - Следователь? - переспросил он напряженным полушепотом. - А какого черта здесь делает следователь?
   Оксана так растерялась от столь внезапного нападения, от необъяснимой реакции на ее слова, что даже не смогла сразу ответить. Ей стало страшно, так страшно, как будто она сделала что-то ужасное, а теперь должна была за это отвечать. Вот только о каком проступке шла речь, оставалось для нее не совсем понятным.
   - Никита, послушай, то, что произошло с тобой... - нерешительно начала она, подбирая слова осторожно и тщательно. - Это же не случайно. Это не несчастный случай и не простое недоразумение...
   - И поэтому ты решила обратиться в милицию? - спросил Никита резко.
   - Да...
   В улыбке Никиты, адресованной ей, было гораздо больше от хищного оскала, нежели от дружелюбия.
   - А тебя не смутило, что это произошло со мной?! - в его голосе звенела ярость, которую он даже не пытался скрыть. - Что сначала стоило спросить у меня, хочу ли я привлекать к этому... несчастному случаю внимание?!
   - Никита, я не понимаю... - растерявшись, Оксана даже не знала, как можно было ему возразить.
   - Тем более! - повысив вдруг голос, выкрикнул Никита. - Стоило сначала понять, а потом вмешиваться!
   Оксана чуть не расплакалась. Его слова были слишком жестоки и слишком несправедливы. Она не могла спать, она не могла есть, она не находила себе места вот уже второй день, потому что вдруг поняла, что чуть не потеряла любимого человека. Единственно любимого. Необходимого ей теперь, как воздух... Если бы она могла взять в руки автомат, чтобы его защитить от грозящей ему опасности, она сделала бы это. Она могла бы, наверное, убить ради него. Или позволить убить себя, если бы это было необходимо...
   Но она могла сделать так мало - всего лишь пойти в милицию, написать бумагу, потребовать расследования... Она сделала самое маленькое из всего, что она могла бы сделать для него, а он так рассердился и стал так безжалостно ее за это отчитывать.
   - Ты всю ночь не приходил в себя! - не выдержав, Оксана тоже стала говорить на повышенных тонах. - Тебе было так плохо, что вокруг тебя суетилась половина врачей этой больницы!
   - Спасибо, что напомнила, - с наигранной вежливостью Никита кивнул.
   - Пожалуйста, - не скрывая обиды в голосе, отозвалась Оксана и внимательно посмотрела Никите в глаза. - Может быть, ты хочешь подождать еще одного... несчастного случая? Посмотреть, что будет. Проверить везение...
   Она очень хотела говорить спокойно - отплатить Никите тем же, чем он мучил ее каждый день, - ровным беспристрастным голосом, отрепетированными фразами и спокойным взглядом тогда, когда он волновался. Но у нее не получилось ничего.
   - Ты мог умереть! - крикнула она сквозь застилающие глаза слезы. - Позавчера Никиты Васильева могло просто не стать! Позавчера могло не стать того, кто так красиво рисует наш город, того, кто умеет быть таким веселым, таким... замечательным...
   Оксана расплакалась, в очередной раз представив себе то, что могло бы быть. То, избежать чего позволила лишь странная счастливая и непостоянная случайность.
   Но Никита не увидел ее слезы. Словно их и не было. Словно не было сидящей перед ним плачущей Оксаны, словно то, что случилось с ним позавчера, было лишь ее глупой выдумкой.
   - К твоему сведению, тот Никита и без этого уже мертв, - сказал он.
   Оксана вскинула к нему глаза, словно умоляя не говорить ей эти ужасные вещи, но он остался глух к ее мольбе. И продолжил.
   - Ты сама захотела этого, дорогая.
   - Я?! - воскликнула Оксана в ужасе.
   - А кто кроме? - Никита рассмеялся жестким холодным смехом. - Нет, решал я, конечно, все сам. И ответственность за это лежит на мне. Но я хочу прояснить ситуацию. Тебе не понравилось то, что я ходил в старых джинсах и рисовал картины? Отлично! Я теперь хорошо одет и больше не рисую! Но неужели ты думаешь, что деньги даются мне просто так?! За эти деньги мне пришлось пожертвовать, как минимум, той безопасностью, которую давала мне моя небогатая прежняя жизнь.
   - Тогда это неправильные деньги! - Оксана плакала.
   - Неправильные?! Ну-ну! А по мне, главное - чтобы шуршали!
   - Но они не стоят такого риска! Если они могут отнять у тебя жизнь, то надо забыть о них! Надо все бросить, надо...
   - Ну, нет, дорогая. Больше по щелчку твоих пальцев свою жизнь я менять не буду. Вчера ты захотела, чтобы я бросил рисовать. Сегодня ты хочешь, чтобы я нашел менее опасную работу. А чего ты захочешь завтра? Чтобы я дефилировал по подиуму в нижнем белье?!
   Никита замолчал и, усмехнувшись, отвернулся в сторону. Было видно, что он продолжает злиться. Но это была не та злость, которая появлялась в запальчивой ссоре. Это была злость дельца, у которого что-то пошло слегка не так, как он рассчитывал. Кто-то не туда пришел, кто-то не то сказал, кто-то сделал не совсем то, что было нужно. Поэтому, чтобы исправить все, надо было просто расставить по своим местам то, что было в беспорядке. В данном случае беспорядок был между ним и сидящей рядом его женщиной. Беспорядок... Даже не размолвка.
   Не зная, как говорить с этим еще совсем недавно таким близким, а теперь таким чужим и отстранившимся от нее человеком, Оксана молча вытирала ладонью слезы и смотрела в пол.
   - Неужели ради меня ты не можешь?.. - начала она жалобно, надеясь не то на сострадание Никиты к ней, не то на его сострадание к самому себе.
   - Нет, не могу, - отрезал Никита, дав понять, что на данный момент сострадание для него чуждо.
   - Значит, ты не любишь больше меня?
   - Отчего же не люблю? Люблю. Но на поводу у твоих желаний я больше идти не собираюсь!
   Не выдержав и всхлипнув в голос, Оксана подняла к лицу Никиты покрасневшие от слез глаза с расплывшейся по векам тушью.
   - Но как, по-твоему, я смогу дальше жить с тобой, даже не будучи уверенной в том, что завтра тебя не потеряю?! - спросила она.
   Ей казалось, что нельзя было понятнее и проще объяснить ее страхи и желания. Она хотела счастья и спокойствия. Не только для себя - для них двоих. Ведь с Никитой она чувствовала себя теперь единым целым.
   Но он снова не понял ее, или не захотел понять. Вместо ответа он тихо чертыхнулся и, привстав на локте, потянулся к своей тумбочке. Проведя рукой по верхней полке, он наткнулся на связку ключей, гулко ударившихся об деревянную стенку, и взял ее в руки. Повертел, ища разрыв кольца-брелока, выбрал два ключа из целого десятка, снял их со связки и протянул Оксане.
   Не понять, что это значило, было невозможно. Один из ключей был от гаража, а второй - от Оксаниного дома. Дрожащей рукой Оксана взяла ключи.
   - Ты, пожалуйста, сначала определись, что ты хочешь от меня, а потом будет видно, - сказал Никита с еще большим, чем до этого, безразличием в голосе. - Договорились?
   Договорились.
   Раньше, когда Оксана думала о том, что, возможно, однажды такое случится, что однажды он уйдет - после очередной ссоры или просто возжаждав потерянной свободы, - она была уверена, что этого не переживет. Что у нее остановится сердце. Сразу же, не выдержав потери того, кто был для нее важнее жизни. А перед этим она, может быть, стала бы рыдать, кричать, рвать на себе волосы, ползать перед ним на коленях, или, наоборот, бросаться на него с кулаками. В том, что это будет что-то неадекватное, безумное и бешеное, Оксана даже не сомневалась.
   Но вот Никита сделал этот простой и понятный жест - вернул ей сделанные специально для него ключи, а с ней ничего не случилось. Сердце не останавливалось, лишь пропустило такт, когда холодный металл ключей коснулся Оксаниной горячей ладони; и не начиналась истерика; и даже слезы, еще минуту назад льющиеся ручьем по ее щекам, вдруг высохли. Может быть, чтобы безудержной волной выплеснуться позже, но никак не сейчас, не перед ним, кто оказался таким жестоким и глухим... Осталась лишь боль, глухо ноющая где-то внутри, но она была терпима и, как будто бы, даже привычна...
   Медленно встав и отодвинув стул к стене, Оксана вышла из палаты и тихо притворила за собой дверь.

***

   ... - Ей всегда мерещились какие-то заговоры, - пояснил Никита, с мальчишеским любопытством и некоторой настороженностью поглядывая на следователя, уже через минуту после ухода Оксаны возникшего на пороге его палаты. - Простите нас за напрасное беспокойство.
   Следователь недоверчиво оглядел больничную палату и капельницу, лежащие на тумбочке фрукты и больничное шерстяное одеяло в красную клетку.
   - И как же, простите, тогда понимать сам факт того, что выходные вы проводите не дома на диване, а на больничной койке? - спросил он, прищурившись.
   С таким видом, словно бы он и сам был этому очень удивлен, Никита тоже осмотрел палату.
   - Я уже полгода пью эти таблетки, - солгал он, не моргнув и глазом. - Работа нервная, а нервишки плохие. Давление стало прыгать, причем ни с того, ни с сего. Вот врач и прописал лекарство...
   - И не предупредил, что принимать его в больших дозах и запивать его вином опасно для жизни? - следователь наклонил голову набок.
   Никита улыбнулся теплой извиняющейся улыбкой.
   - Как же не предупредил? - вздохнул он. - Предупредил. И я полгода следил за собой - прерывал курс лечения, когда намечалась вечеринка. Но, знаете, когда какие-то вещи входят в привычку, перестаешь быть к ним внимательным и с ними осторожным...
   Следователь прямо посмотрел Никите в глаза. Наверное, опыт подсказывал ему, что каждое услышанное им только что слово было ложью. И, наверное, следователь легко поймал бы Никиту за руку на этом, задав ему еще парочку вопросов и найдя какую-нибудь нестыковку. Но опыт его был достаточно богат, чтобы подсказать ему еще одну важную вещь - к чему было навязываться кому-то со своими услугами?
   На этом дело было закрыто.
  

Часть 35

  
   Желание быстро и хорошо заработать становилось для Малянского тем сильнее, чем меньше денег у него оставалось в наличии. Позорная, как он считал, необходимость экономить на всем: от еды до предметов домашнего обихода - все сильнее действовала ему на нервы. И если раньше из выдаваемых Ринатом Алликуловичем на поиски Художника денег Малянский легко выкраивал нужные суммы себе на жизнь, то теперь этот источник доходов был потерян. Малянский никогда не отличался особой стеснительностью, но даже он понимал, что откровенной наглостью уже будет просить у Рината Алликуловича дополнительных средств на выполнение работы, с которой он так долго не мог справиться. Вот если бы ему удалось достичь результата, тогда он мог бы прийти к своему нанимателю и потребовать денег не только за реальные, но и за придуманные издержки. Но ведь результата не было. И почти иссякла надежда его получить.
   Малянский, конечно, продолжал неуверенные попытки угнаться за Художником, но каждая последующая была теперь слабее и скромнее предыдущей. Даже тот факт, что теперь Малянский знал, где проживал и в каком офисе работал Никита Васильев - упорство Малянского в его поисках все же было вознаграждено - не прибавлял ему оптимизма. Не один день Малянский провел около с таким трудом найденного офиса, не одну ночь простоял невдалеке от крыльца дома Оксаны. Художник был так близко и вместе с тем так далеко!
   Малянский к ужасу своему быстро понял, что убить его теперь, когда он так резко сменил образ жизни и когда у него появились деньги, было куда сложнее, чем раньше. Художник редко оставался один, а застать его там, где не было бы свидетелей, и вовсе казалось невозможным. Будь Малянский фанатиком, желавшим смерти человеку по идейным соображениям, все было бы проще - подходи и стреляй. И отправляйся потом за решетку на долгие годы с гордостью в сердце за выполненное дело. Но ведь Малянский не был фанатиком. Не было ему никакого смысла убивать, если имелась хоть тень сомнения, что у него будет после этого возможность получить и потратить деньги. Риск должен был соизмеряться с выгодой.
   А еще Малянский очень боялся мести. Той блондинки, например, с которой Художник жил. Кто знал, насколько дорог был ей этот человек, и на что она могла пойти в случае его насильственной смерти? Или, например, мести его коллег или друзей. Что это были за люди, с какими связями и с какими источниками доходов, Малянский мог только гадать. Уж очень быстро Художник выбрался из той нищеты, в которой жил совсем недавно. Малянский знал, что до того, как полностью посвятить себя творчеству, у Художника было свое дело, которым он зарабатывал на жизнь. Не без помощи Малянского ведь это дело рухнуло, погребенное под сфабрикованными судебными делами. И тогда Малянский был уверен, что работу уже нельзя было наладить вновь, ведь крупные денежные вложения, способные поставить разоренную фирму на ноги стало некому осуществлять. Но теперь просчет в этом вопросе был налицо. Оказывается, все было возможно. Судя по всему, в Художнике кто-то был сильно заинтересован, если так быстро подставил ему свое финансовое плечо. И как бы отнеся этот неизвестный благодетель к тому, что его ценного партнера, или лучшего друга, или, может быть, даже родственника, убили? Ограничился ли бы он душевной скорбью и формальной беседой со следователем, или же перешел бы в активное наступление?
   Нет, Малянский не хотел испытывать судьбу, тем более что в последнее время она не очень-то его привечала. Он не хотел в тюрьму и не хотел сделаться чьей-то мишенью. Поэтому и ходил он теперь вокруг Художника, выжидая, правда, пока без результата, удобного момента, чтобы убить его без проблем и свидетелей, чтобы никто и подумать не мог, чьих рук это было дело. Чтобы потом можно было жить, не скрываясь и припеваючи, наслаждаясь заработанным богатством. Без этого игра не стоила бы свеч.
   А между тем деньги у Малянского кончались. Пока он не голодал, но дорогие супермаркеты, в которых он привык отовариваться раньше, теперь были для него закрыты. Ему еще пока было что надеть на себя, потому что ранее купленная дорогая добротная одежда служила долго, но вот быстро изнашивающиеся носки приходилось покупать теперь у торгующей рядом с метро бабульки. И на метро и автобусе он ездил все чаще и чаще, оставляя свой прожорливый "BMW" во дворе. И еще, если раньше Малянский относился к работающим от звонка до звонка людям с откровенным пренебрежением, не без гордости видя в самом себе вольную птицу, то теперь он постепенно начинал завидовать им. Каждый месяц им платили зарплату, и за большинство даже отчисляли деньги в пенсионный фонд. Пусть это были не миллионы, а копейки, но эти копейки выдавались относительно регулярно, и каждый работающий по найму человек мог рассчитывать, что в начале месяца бюджет его пополнится на определенную сумму. И Малянский, расставшийся с такой системой по доброй воле уже давным-давно ради поисков легкого и быстрого заработка, теперь вдруг стал находить в ней кучу преимуществ.
   Одно радовало Малянского. Втянув за собой в дело Богданова, он не ошибся. Богданов был слишком порядочен, чтобы предать, слишком труслив, чтобы требовать больше предложенной ему мизерной доли, и, вдобавок к этому, имел некоторые деньги, на которые послушно покупал картины Никиты Васильева, как только тот выставлял их на продажу. Лучшего компаньона на данный момент, чем он, Малянский даже не мог себе представить. Для нормального выполнения возложенных на него обязанностей, Богданов нуждался лишь в постоянной агитации, моральной поддержке и дружеском успокаивании в те моменты, когда ему становилось особенно страшно. Ни одно, ни другое, ни третье не представляло для дипломатичного Малянского никакой проблемы, и как раз агитацией и дружеским успокаиванием он занимался в офисе Богданова в данный момент.
   - Во-первых, я что-то не замечаю, чтобы Художнику что-то угрожало, - бубнил Богданов, в очередной раз засомневавшийся в успехе придуманного Малянским плана. - Во-вторых, нет никаких гарантий, что после его... ухода, - слово "смерть" Богданов всегда боялся произносить вслух и тщательнейшим образом вычеркивал его из своих высказываний, - что после ухода они возрастут в цене. И в-третьих, куда я буду девать столько полотен одной кисти, если у тебя что-то сорвется?
   "Тупая твоя башка!", - начал Малянский мысленно, но вслух, конечно, обратился к Богданову по-другому, намного ласковей и дружелюбней:
   - Андрюша! - сказал он беззаботным и веселым голосом. - Я уверяю тебя, что в любом случае картины Васильева будут только расти в цене! Поверь моей интуиции и нюху предпринимателя! Ты ведь говорил, что не сомневаешься в них?
   - Нет, - ответил Богданов уверенно.
   Ведь в обратном он не рискнул бы признаться даже самому себе.
   - Ну и отлично! - одобрил Малянский. - А раз так, то, поверь мне, лучшее, что ты сейчас можешь сделать, это покупать и покупать картины Художника. Вот-вот, дорогой мой, они вырастут в цене! Вот-вот!
   - Те деньги, что я трачу на него, - вздохнул Богданов с тоской, - я мог бы потратить на кого-нибудь другого. Я так и делал раньше, между прочим. И мои постоянные клиенты ждут этого от меня! Я, знаешь ли, кое-что понимаю в искусстве, и привык зарабатывать деньги именно этим, а не простой спекуляцией на цене!
   - "Простая спекуляция на цене", как ты ее называешь, - ответил Малянский, несколько задетый тем пренебрежением, которое Богданов выказывал предпринимательской деятельности в целом, - может тебя кормить, друг мой. И поддерживать на плаву рискованные манипуляции с новичками в искусстве.
   - Никакие они не рискованные! - обиделся Богданов. - Моя фирма занимается этим уже десять лет и, как видишь, пока не прогорела!
   Малянский хотел съязвить и напомнить лысому дураку Богданову о том, что и расцвести его фирма за десять лет так и не смогла, но промолчал. Не то сейчас было время, чтобы показывать зубы. На первом месте был результат, а уж потом - все остальное.
   - Я чувствую, что все решится очень скоро, - убежденно сказал Малянский. - Тебе вовсе не нужно заниматься спекуляцией на ценах всю жизнь, если ты не хочешь этого. Тебе нужно сделать это лишь сейчас, когда есть такая уникальная возможность.
   Богданов скептически хмыкнул, но Малянский, отлично знавший его, не сомневался, что это можно было расценивать как утвердительный ответ. Для этого чудака, который не был ни в чем уверен и боялся собственной тени, уже один тот факт, что он не бежал, поджав хвост, и не стоял, спрятав голову в песок, уже было достижением. При таком нерешительном боссе было вообще странно, что фирма его не загнулась за прошедшие десять лет.
   Малянский с задумчивым видом поскреб пальцами бороду. Богданов злил его. Просто приводил в ярость. Вместо того чтобы порадоваться встретившемуся на его пути такому прекрасному делу, как дело с картинами Васильева, и поблагодарить Малянского, давшего ему такой хороший шанс заработать, он только сомневался и ныл. Ни одного дельного совета или предложения, ни одной толковой мыслишки! И ведь когда этот увалень останется не у дел, когда он, Малянский, оставит его с тем, чего он заслуживал, это будет считаться аморальным. Как же! Бросил, предал партнера по бизнесу!
   Но злость Малянского быстро улеглась. Во-первых, не слишком-то он переживал по поводу того, кто что скажет или подумает, и это не могло помешать ему оставить Богданова за бортом, когда тот выполнит все, что от него требовалось; а во-вторых зазвонивший в его кармане телефон оказался на редкость кстати.
   "Ринат Алликулович вызывает", - сообщил подмигивающий голубым экран телефона.
   Малянский даже опешил сначала, когда увидел, кто ему звонит, и подумал, что, возможно, старик Ринат Алликулович просто сослепу нажал не туда и ошибся номером. Но нет. Когда Малянский ткнул пальцем в кнопку приема вызова и сказал: "Алло", Ринат Алликулович обратился по имени именно к нему.
   - Ну, как дела, Юра? - спросил он своим густым, властным и в этот раз почти веселым голосом.
   - Д-да ничего, Ринат Алликулович, - отозвался совсем растерявшийся Малянский, но, вовремя спохватившись, поправился. - Я имею в виду, что все хорошо.
   - Надеюсь, у тебя еще не опустились руки? - поинтересовался Ринат Алликулович, и, даже не видя его, Малянский знал, что в этот момент он хитро прищурился.
   Малянский хотел тут же ответить, что, конечно, нет, не опустились, и он продолжает начатое, достигнув уже немалых успехов, но в последний момент прикусил язык. Пожалуй, сейчас стоило взять пример с ненавистного Богданова и немножко поосторожничать. Ведь с чего вдруг Ринат Алликулович объявился после такого долгого молчания? В чем был подвох? Где была засада? А может тот, другой, кого старый пень нанял вместо Малянского, был уже убит, и теперь велись поиски очередного камикадзе на это сложнейшее дело?
   Рассудив так, Малянский решил повременить с излишним энтузиазмом.
   - Я редко опускаю руки, - с достоинством ответил он. - Но, к сожалению, обстоятельства пока оказываются сильнее меня. Вы, наверное, в курсе, что Художник в последнее время резко поменял род занятий и стиль жизни? Так вот, этот факт и создает определенные трудности для выполнения порученной вами работы.
   Ринат Алликулович рассмеялся в трубку.
   - Да, согласен, дело непростое, - подтвердил он. - Мальчишка верткий попался. Ну да ты не расстраивайся, Юра. И продолжай, продолжай. Вот увидишь, оно того стоит.
   И вместо вежливого "До встречи" телефон отключился. Малянский задумчиво повертел его в руках и убрал обратно в карман. Потом подошел к креслу для гостей и, тяжело в него усевшись, взглянул на Богданова. Тот не сводил с него вопросительного взгляда.
   - Вот видишь, Андрей, все складывается именно так, как я тебе говорил, - бодро сообщил Малянский, хотя сам еще не знал точно, радоваться ему звонку своего своеобразного патрона, или же нет. - Художнику осталось преуспевать и здравствовать не так уж долго. Тебе надо просто набраться терпения на ближайшую пару недель, и ты получишь все то, о чем мы с тобой говорили.
   - Это хорошо, Юра, - безрадостно согласился Богданов.
   Возражать напористому Малянскому у него уже не было ни сил, ни желания. Да и подождать пару недель - это было не так страшно. Тем более что пока его участие в совместном с Малянским проекте заключалось лишь в покупке определенных картин. А покупать картины - это было не противозаконно. К тому же в последнее время Васильев рисовал не так много, как раньше. И даже если бы и решил он напоследок поработать ударными темпами, для новых картин всегда можно было найти выгодного покупателя, получить небольшой навар, а Малянскому сказать, что картины случайно ушли мимо...
   Малянский же, пока Богданов обдумывал, как можно было уклониться от своих обязательств, засобирался домой. Ему надо было побыть одному в тишине и спокойствии, чтобы придумать стоящий план и решить, как действовать в новой обстановке. Ведь надо было не только достичь успеха, но и получить от Рината Алликуловича денег себе на привычного качества носки, а может быть даже и на что-то более стоящее...

***

   Когда, переговорив с Малянским, Ринат Алликулович выключил телефон, стоящий перед ним Антон совсем сник. Неудачи последнего времени, следовавшие одна за другой, окончательно выбили его из седла. И падение было весьма жестким. Отсутствие денег и подмоченная репутация мастера своего дела. Что могло быть более отвратительным? Разве что тот факт, что он не справился не с бряцающим золотыми цепями и кольцами воротилой преступного мира, окруженным десятком телохранителей, а с обыкновенным человеком, предпринимателем средней руки, да вдобавок еще и художником. Что ж, многочисленным знакомым теперь было над чем посмеяться...
   - Возьми, - сказал Ринат Алликулович и протянул Антону конверт.
   Сделав шаг вперед, к письменному столу Рината Алликуловича, Антон взял конверт и заглянул внутрь. Ничего утешительного не было и там. Простой белый конверт казался слишком большим для суммы, которая там лежала.
   - Я оплатил твое время, - пояснил Ринат Алликулович и развел руками. - Большего оно, к сожалению, не стоит. Все. Ты можешь быть свободен.
   На этот раз Антон и не пытался возражать, чтобы совсем не потерять лицо перед суровым нанимателем.
   - Спасибо, - коротко ответил он и, развернувшись, быстрыми шагами вышел из кабинета.
  

Часть 36

  
   Выключающийся компьютер еще немного погудел и затих. Богданов сладко потянулся, на всякий случай перечитал цветные записки, которыми был облеплен погасший монитор, сорвал три штуки, с удовлетворением отправив их в мусорное ведро, и встал с кресла. Долгий рабочий день был завершен.
   Богданов посмотрел на часы. Была уже половина восьмого. Пожалуй, стоило оставить свой автомобиль ночевать на офисной стоянке, чтобы не провести весь вечер в пробке на дороге. Ведь сейчас как раз из центра в область начинали расползаться те, кто всего лишь девять-десять часов назад стремился в прямо противоположном направлении.
   Сложив бумаги аккуратной стопкой на краю стола, что всегда символизировало полное окончание рабочего процесса, заперев выдвижные ящики в тумбе и спрятав ключ в кармашек кожаного портфеля, Богданов встал и двинулся к выходу. Он уже предвкушал, как займет горизонтальное положение на своем любимом диване, откроет бутылочку светлого пивка и примется хрустеть чипсами или жевать бутерброд под убаюкивающее воркование включенного телевизора. Что могло быть лучше такого отдыха? Осталось только добраться до дома и достать из холодильника запотевающую бутылку...
   Но, когда Богданов был уже у самой двери, внезапный короткий стук в нее заставил его остановиться от неожиданности. А когда дверь распахнулась, это оцепенение неожиданности перешло в оцепенение страха.
   В дверях прямо перед ним стоял Васильев Никита. И хотя не было ничего ужасного в его внешнем виде - одет Никита был как всегда представительно, был гладко выбрит и аккуратно причесан; и не было ничего ужасного и в его лице - всего лишь улыбка и внимательный взгляд; и, более того, даже в его появлении в этом офисе тоже ничего ужасного не было... Но тем не менее, удивление и страх Богданова очень быстро перешли в панику, которую ему удавалось держать в узде с огромным трудом. И без того блеклое лицо его потеряло последние краски, а колени, предательски подкашиваясь, потянули его от двери назад, вглубь кабинета, ближе к креслу и ближе к спасительному телефону.
   Никита же, словно не видя всего этого, прошел за ним. Прикрыл за собой дверь - тихо, так что не было слышно даже щелчка дверной ручки - и остановился около стола Богданова, рассматривая все вокруг с легким и неестественным оттенком любопытства.
   "Ну, вот мне и конец, - мелькнуло в голове у Богданова, когда он тяжело плюхнулся в кресло и тяжело заворочался в нем, выбирая наиболее удобную позу для своих последних минут. - Приехал без звонка, да еще так поздно, когда здание уже совсем пустое. И эта высокомерная ухмылка... Да, точно, сейчас он достанет нож или пистолет, и..."
   - Добрый вечер, Андрей Савельевич, - вопреки убеждению Богданова, оружие Никита доставать не стал, а просто скрестил на груди руки. - Извините, что так поздно. Надеюсь, не сильно вам помешал?
   Богданов сам не понял того, что он промычал в ответ, но общий смысл сказанного, видимо, сводился к тому, что он очень рад видеть Никиту. Как раз его-то ему и не хватало этим вечером для полного счастья.
   - Это очень хорошо, - Никита сделал вид, что поверил. - А я вот тут проезжал мимо и решил зайти...
   - Хорошо, хорошо, - промямлил Богданов, мысленно прощаясь с жизнью. - Живете рядом?
   - Нет, я рядом работаю.
   Никита подошел еще ближе и присел на край стола Богданова. Богданов же, как напуганный зверек, замер неподвижно, мечтая стать невидимым и раствориться в пустоте. Черт возьми! Он знал, знал, что так будет, и тысячу раз толковал Юрику Малянскому о том, что все, затеянное им, - опасно, и что не надо было держать Художника за дурака. Он толковал Юрику Малянскому также о том, что ничего не выйдет, и что расплата за неудачу будет, скорее всего, слишком высока. Но ведь Юрик не слушал! Юрик был умнее и находчивее! Юрик жаждал больших денег...
   Вот только догадавшийся обо всем Художник пришел не к нему.
   - Смотрю, вы домой собираетесь? - поинтересовался Никита вежливо. - За рулем?.. Сочувствую. Там вся Москва уже стоит.
   Он неопределенно кивнул в сторону окна, за которым Москва и правда "стояла" душными реками автомобилей, запрудившими не только широкие улицы, но и самые узенькие перекрестки.
   - Да я это... - замялся Богданов, судорожно соображая, что для него было лучше - сказать правду о том, что он собирается ехать на метро, или лживо согласиться с тем, что он поедет на машине. Ему вообще сейчас было не до светских бесед, потому что Никита виделся ему в этот момент львом, разевающим пасть в зверском оскале, а не приятным собеседником, которым был обычно.
   В итоге, в панике, Богданов так и не смог определиться, на чем же он отправится домой, да и с чего вдруг об этом зашел разговор, тоже забыл, и потому снова вместо достойного ответа выдал лишь тупое мычание, в котором нельзя было определить ни ответ "да", ни ответ "нет".
   А Никита на самом деле и не ждал ответа. Он просто спокойно, почти равнодушно наблюдал за Богдановым, отмечая про себя его страх - странные рассеянные ответы, нервно бегающие глаза, трясущиеся руки и резкий запах мужского пота, вдруг наполнивший пространство вокруг них.
   - Ну да ладно, в первый раз нам что ли в пробках стоять, - усмехнулся Никита, сам переводя разговор к другому вопросу. - А я, собственно, вот зачем приехал...
   Он снова отметил, как Богданов весь напрягся, сжался, словно над ним был занесен увесистый кулак, и втиснулся глубже в казавшееся ему спасительным кресло. Да, теперь-то уж точно ситуация стала для Никиты ясна, как день, пусть без мелких подробностей, но, главное, в основных деталях. И как-то сразу ему стало не интересно, и стало жалко своего драгоценного времени на перепуганного не без причины Богданова, и захотелось уйти и никогда больше не вспоминать об этом мелком, глупом и трусливом мужичонке, который определенно был не тем главным, с кого все началось.
   - Просто хотел спросить, где мои картины, Андрей Савельевич? - спросил Никита быстро, уже не наблюдая, уже не интересуясь ответом, уже просто торопясь закончить и уйти. - Я что-то не вижу их ни на выставках, ни в салонах, ни в каких коллекциях... С ними что, что-то не так?
   Богданов сплоховал и тут. В другой раз, для другого человека он придумал бы тысячу и одну убедительную сказку, где именно могли быть картины, пользующиеся огромным спросом и оцененные в десятки тысяч, и красочно расписал бы, почему они еще не проданы. Но как раз сейчас в голове его была вязкая, тягучая, никуда не годящаяся каша из неудобоваримого вранья с острыми обрывками опасной правды. "Ну... это... да... так получилось... Но вот скоро..." И все. Больше Богданов выдать ничего не смог.
   На том он и простился с Никитой, который пожал ему руку, пожелал хорошего вечера и мягко прикрыл за собой обычно громко хлопающую дверь. Обмякнув в кресле, Богданов еще довольно долго приходил в себя, потом выпил глоточек из хранящейся в нижнем ящике стола специально для таких нервных случаев фляги, схватил портфель с ноутбуком, сотовый телефон и, набирая на бегу номер, вылетел пулей из своего кабинета.
  

Часть 37

  
   - А раз он все знает, Юра, то я выхожу! С меня хватит! У парня, знаешь ли, мозги как надо работают, и не хочу я в один прекрасный день стать для него врагом номер один! Не хочу! И не стану! Все! Я ухожу! И тебе продолжать не советую!
   - Ш-ш-ш. Тише, Андрей. Сейчас люди оборачиваться будут.
   Богданов, опомнившись, замолчал. Эмоциональная речь его, начавшаяся с едва слышного полушепота, незаметно для него превратилась в истерический визг, и люди за соседними столиками, зашедшие в кофейню покурить и отдохнуть, действительно уже поглядывали на него и Малянского несколько косо.
   И все-таки Богданов почувствовал себя оскорбленным. Ему было страшно, у него бешено колотилось сердце, и кровь стучала в висках. И навязчивая мысль, что вот-вот за его спиной появится как минимум дяденька милиционер с красной книжечкой-удостоверением, а как максимум - сам Никита Васильев с предметом более опасным и смертоносным, и скажет: "Все кончено, Андрей Савельевич", не оставляла его ни на минуту. Несмотря на то, что в кофейне было тепло, его немного знобило, а от приятного сладковатого запаха кофе с корицей почему-то начало подташнивать. Лицо Богданова было багровым, в нездоровых белых пятнах, наверное, оттого, что таблетки от высокого давления не подействовали; а под пиджаком, впитываясь в рубашку, холодили тело капельки пота.
   Зато Малянский был на высоте. Прямо образец мужества и хладнокровия. И так высокомерно, так покровительственно он на него, Богданова, шикнул, словно был он учителем для неразумного маленького ребенка, который плохо себя вел. И, может быть в другой раз Богданов не стал бы обращать внимания на такие пустяки, но только не теперь. Ведь не к Юре Малянскому, который и заварил всю эту кашу, явился сегодня Васильев, а к нему, к Богданову, который всего лишь помогал, не особенно стремясь участвовать в деле. И к Богданову он должен был явиться в следующий раз, если они вовремя не остановятся. Потому что - надо было отдать Малянскому должное, это он придумал очень умно - Богданов был на виду, в свете прожекторов, а Малянский руководил из тени и из тени же ухитрялся называть его дураком...
   Богданов встал с твердым намерением попрощаться. Он представил, как придет сейчас домой, встав у окна, наберет номер Васильева, расскажет ему, что картины, все как одна, ушли анонимному коллекционеру, и он не сказал это сразу просто потому, что не сообразил, как объяснить эту анонимность. А в анонимности ведь ничего ужасного нет, просто не очень это привычно для нашей публики... И после этого объяснения Васильев наверняка ответил бы что-то теплое и ободряющее, вроде: "Да что вы переживаете из-за этого, Андрей Савельевич?! Бизнес - он везде бизнес, и анонимность в нем еще как в ходу! Главное, чтобы покупатель совсем пройдохой не оказался". Тогда Богданов бы горячо заверил его, что с пройдохами он дел никогда не имел и иметь не собирается, на этом бы разговор сошел на нет, и они оба вернулись бы к своим делам и заботам.
   Но Малянский не мог позволить Богданову оставить все так просто. Не настолько он ценил и уважал своего компаньона с его страхами и желаниями, чтобы дать ему так просто уйти и разрушить такое грандиозное, такое перспективное дело.
   - Андрей, Андрей, сядь, прошу тебя, не горячись! Не руби с плеча, умоляю тебя! - заверещал Малянский изменившимся голосом. - Какая муха тебя укусила, что ты забыл о нашей дружбе так быстро?!
   Богданов не сел, но все-таки задержался у столика рядом с Малянским.
   - Какая муха, говоришь, укусила? - переспросил он, раздраженный упоминанием дружбы в возникшем тупом, чисто экономическом вопросе. - А я объясню! Не хочу я сидеть из-за этой авантюры. И еще меньше хочу увидеть завтра в своих дверях Васильева с обрезом в руках! Потому что, поверь мне, он может! И сдать меня может, и разобраться по-своему - тоже. Это ж я на виду, Юра! Я, а не ты!
   - Я знаю, Андрей, - Малянский кивнул с глубочайшим пониманием. - Все я знаю. Сейчас тебе достался невероятно ответственный участок работы, и я даже не сомневаюсь, что нести это бремя тебе невероятно тяжело! Если бы ты только мог представить себе, Андрей, как я благодарен тебе за все это, как я ценю твой вклад и как мечтаю о том дне, когда мы оба поймем, что все было не напрасно!
   Единственной причиной, по которой Малянский не пустил сентиментальную слезу в конце своей пламенной речи, было опасение, что сентиментальность будет воспринята Богдановым как насмешка, и это могло только повредить уговорам.
   - Надо потерпеть еще всего пару дней! - заверил Малянский искренне. - Всего пару дней, Андрей! Это же ничто по сравнению с тем, что нам уже пришлось пройти на пути к цели! Мы столько потратили сил, мы столько рисковали! Но не для того же, Андрей, чтобы на последнем шаге остановиться и повернуть назад! Да ты сядь, Андрей. Выпей кофе и обдумай все еще раз. Я не буду держать тебя, если ты и вправду решил выйти. Но прежде, чем сделать это, подумай, ради Бога, еще раз!
   И столько искренности, столько внимания и заботы было в словах Малянского, что Богданов, хоть и совсем потерявший к нему доверие, все же послушался и присел на краешек стула. Отхлебнул из своей чашки почти остывший кофе и запихнул в рот целиком маленькое пирожное с кремом. Теперь его уже не знобило, и не тошнило, а только горькое разочарование в себе и в жизни в целом неприятным комком сидело внутри. Он хотел уйти, очень хотел. И не мог. Не из-за несуществующей дружбы с Малянским, нет.
   Его не пускали деньги. Мечта о них, мечта о финансовой свободе. Ему не нужен был красный "Порше"-кабриолет - всего лишь большой и вместительный микроавтобус для поездок за город. Не нужны были длинноногие подружки-девчонки - всего лишь милая и верная жена. Не нужна была вилла во Франции - Богданов был бы раз хорошему участку в ближнем Подмосковье с двухэтажным домом, чтобы места хватило и на воображаемую жену, и на имеющуюся старушку-мать, в котором помимо пяти комнат были бы газ и водопровод... Нет, ему многого было не надо. Простая комфортная жизнь без лишнего напряжения на работе, от которого уже много лет назад у него перестало ладиться с женщинами и от которого в свои сорок пять он так и не был женат...
   А Малянский между тем продолжал гнуть свое:
   - Еще пару деньков, Андрей, всего пару деньков! И все, о чем мы говорили, будет наше! Неужели, скажи мне, ты так мало хотел этого богатства, что так просто расстанешься с ним и забудешь обо всем?..
   И Богданов остался. Грустный, расстроенный тем, что и дальше ему надо было продолжать эту опасную игру, из которой он так хотел выйти, но старающийся думать не об этом, а о том, как повезет на любимый загородный участок в большом микроавтобусе свою старенькую добрую маму и молодую очаровательную жену.
  

Часть 38

  
   Вечер плавно перетекал в ночь. Оксана сидела на скамейке на балконе второго этажа, закутавшись в плед, и из большой кружки пила горячий крепкий кофе.
   День, жаркий, душный и ослепительно солнечный, закончился зябким, сбрызнутым ледяной росой холодом. Темное безоблачное небо было усеяно далекими тусклыми звездами, и от их голубоватого света становилось еще холоднее.
   Оксана смотрела с балкона в темноту, разбавленную светом редких желтых фонарей поселка, и старалась ни о чем не думать.
   Она всей душой верила в то, что она была гордой и сильной. Никита не имел никакого права обращаться так с ней, да и вообще он оказался редкой сволочью, не заметившей, не оценившей ее огромную, искреннюю и верную любовь. Конечно, она признавала, что и сама во многом ошиблась. Там, где пыталась его изменить, там, где уговорила его, Художника, стать бизнесменом. В этом была ее вина... Но неужели эта вина не заслуживала прощения хотя бы ради ее любви? Ради того, что она думала только о нем? Лишь о нем одном!
   Но теперь уже было поздно жалеть о чем-то. Теперь было поздно ругать или успокаивать себя. Теперь было все кончено. Оксана даже смогла заставить себя поверить в то, что так было лучше. Никита был не тем, кто ей нужен. Никита-художник был слишком пассивен, слишком слаб, слишком оторван от реальной жизни, чтобы счастье рядом с ним могло бы быть долгим. Никита-предприниматель, наоборот, был слишком жёсток, суров, почти агрессивен и неспокоен. Удачлив и обаятелен - да, этого было у него не отнять. Но его характер стал резким и нервным, он на глазах превращался в диктатора, а Оксане досталась роль сопровождающей его тихони. Которой она быть просто не умела...
   Да, им нельзя было оставаться вместе. Просто нельзя. Стоило расстаться еще раньше, не тратить время друг на друга и благоразумно искать другую судьбу.
   Проблема была лишь в одном. Расчет не мог существовать там, где жила любовь. А Оксана любила Никиту. Сильно, горячо, всем своим никогда еще не любившим по-настоящему сердцем.
   Но она была сильной. Оксана готова была в этом поклясться. Когда прошел первый шок от такого внезапного, такого грубого расставания, она даже смогла заставить себя не плакать и почти не думать о потерянном счастье. Плохо было только, что начались майские каникулы - череда праздников, во время которых никому и в голову не приходило заниматься чем-то, кроме отдыха и дачных огородов. Редким исключением была Оксана, которая с удовольствием вышла бы на работу, чтобы погрузиться в водоворот отвлекающей от личных проблем суеты, телефонных звонков, встреч, радостей и мелких неурядиц. С утра она даже собралась в город, но вовремя посмотрела на календарь. Первого мая - а именно это число горело крупной красной цифрой на календаре - в офисе было еще более тихо, чем у нее дома.
   С другой стороны, можно было просто погулять по нарядным улицам, посмотреть на нарядных людей, потолкаться на Васильевском спуске, где наверняка был бы устроен шумный бесплатный концерт, но почему-то желания сделать это не обнаружилось. Наверное, потому что Оксана теперь была одна. А может, и потому, что всего какую-то неделю назад они с Никитой сидели вдвоем на этом балконе и на этой скамейке и планировали, как первого мая можно было бы отправиться гулять по весеннему еще сырому лесу в поисках первых ландышей или отцветающей лиловой медуницы...
   Поймав себя на том, что она опять думает о том, о чем сильная женщина думать была не должна, Оксана встряхнула головой, отгоняя навязчивые мысли и воспоминания, и отпила из кружки несколько больших глотков кофе.
   "Красивое небо", - внятно и убедительно произнесла она про себя, стараясь направить свои размышления в нужную сторону. "Красивый лес", - добавила она, немного подумав. "Красивое..."...
   Но мысль оборвалась посредине, потревоженная шорохом где-то внизу, под балконом. Он был настолько неожиданным и настолько страшным для женщины, которая была одна в загородном доме, что все остальные проблемы сразу перестали существовать.
   Привстав на скамейке, Оксана напряженно прислушалась. Шорох повторился снова, потом стал громче, выше и отчетливей. Оксана в оцепенении замерла, не решаясь ни убежать, чтобы не поворачиваться к неизвестной опасности спиной, ни закричать, чтобы не поднять на уши всю охрану и обнаружить под окнами лишь загулявшего соседского кота.
   А между тем не лапа кота, а мужская рука, вынырнув из темноты, схватилась за ограждение балкона. На тыльной стороне ладони вздулись жилы, снизу послышался энергичный вздох, и в следующую пару секунд из темноты возникла вторая рука, потом опущенный вниз козырек кепки и, наконец, подтянувшись на руках, через низкое ограждение балкона упруго и легко перемахнул... Никита. С маленьким букетиком медуницы и еще не распустившихся ландышей в зубах.
   Положив цветы на стол рядом с кружкой Оксаниного кофе, он быстро отряхнул джинсы от маленьких кусочков отслаивавшейся на стенах дома краски, одернул клетчатую байковую рубашку, накинутую вместо куртки поверх футболки, и кинул на Оксану быстрый ласковый взгляд.
   - Привет, - улыбнулся он так, словно они и не ссорились позавчера, словно в порядке веще для него было входить в дом не с парадного входа, а с балкона второго этажа, словно цветы, принесенные в зубах, были батоном хлеба в хозяйственной авоське.
   Оксана молчала. Видение. Да, совершенно точно это было видение. Сон. Расстройство рассудка сильной, но вдруг ставшей такой одинокой женщины. Но видение было чересчур объемным, чересчур живым, чересчур реальным...
   Видя ее замешательство, Никита усмехнулся с какой-то радостной грустью, сел на скамейку рядом с ней и, обняв ее, поцеловал. Поцелуй был горячим и слегка горьковатым - от цветов, которые он держал в зубах. Но зато теперь Оксана знала, что это было не видение. Это был Никита.
   Который, поцеловав ее и сразу же отойдя, потому что только Никита умел быть страстным и при этом ничуть не навязчивым, уселся прямо на деревянный пол рядом со столиком и прислонился спиной к ограде балкона.
   - Тут так удобно забираться! - сказал он. - Словно по лестнице. Тебе бы стоило избавиться от перекладин для винограда и сровнять узор на столбе. А то - неровен час - пожалует кто-нибудь к тебе в спальню!
   Оксана, застывшая в молчании и неподвижности, смотрела на Никиту. Нет, она уже не думала о той обиде, которая еще час назад казалась ей ужасной и не подлежащей прощению. Она простила Никиту сразу же, как увидела его клетчатую рубашку и джинсы, простила совсем и за все, даже за то, чего он еще не успел сделать. Она молчала лишь потому, что хотела только слушать. Его, Никиту, и перешептывание деревьев далеко в лесу.
   - Я должен попросить у тебя прощения, - сказал Никита тихо, с необычайной легкостью признавая свою неправоту. - Понимаешь, с самого начала я очень многое скрыл от тебя... Не потому, что я хотел скрыть это, а потому что не хотел вспоминать. Но перечеркнуть что-то в своей жизни оказывается намного сложнее, чем думаешь...
   Он посмотрел на Оксану, взглядом спрашивая, продолжать ли ему говорить, и хочется ли ей все это слышать, и, получив от ее глаз уверенный ответ, что да, ей было совершенно необходимо выслушать все, что он считал нужным ей сказать, продолжил.
   - Пожалуй, раз уж я решился вытаскивать скелеты из своих шкафов, я буду делать это по порядку, - сказал он.
   Оксана кивнула. Никита вздохнул, обхватил руками колени и опустил козырек кепки вниз, скрывая глаза и рассматривая мыски своих кроссовок. Кроссовки были новыми, но как две капли воды похожими на те, что он носил раньше - тогда, когда исчезал из дома в пять утра, чтобы застать момент, когда из-за горизонта поднималось солнце. Он всегда понимал, как были важны мелочи; может быть, он понимал это потому, что был художником, успевавшим не только увидеть их, но и зарисовать, как ниточки вытянув из огромного полотна шумного города.
   - В общем, суть в том, что когда-то... - начал он устало и как-то безрадостно, - не так давно - года четыре назад... Я занимался бизнесом. Мне повезло, когда я начинал, я успел поймать струю, причем нужную, которая понесла меня к большим деньгам и роскошной жизни. Несколько автозаправок, если говорить конкретно. Не очень романтично, но, зато, как прибыльно! И бизнес у меня развивался хорошо, и все, вроде бы, получалось... Из простого инженера я превратился в маленького нефтяного короля. Обзавелся имуществом - машиной, дачей, парой квартир. Купил все, что можно было купить за деньги. Но самое главное было в том, что мне нравился такой способ зарабатывания себе на жизнь. Я знаю, в этом ты поймешь меня, ведь ты сама занимаешься тем же. Бизнес - это игра. Азартная игра, которая ведется на много фронтов сразу - с государством, с конкурентами, с рынком в целом. Я неплохо усвоил ее условия и хитрости, поэтому быстро в ней преуспел. Но, видимо, чему-то я все-таки не успел научиться. И кому-то сильно помешал, потому что дело мое полетело к черту едва ли не в один день. Кто-то очень ловкий ухитрился подсунуть в мою отчетность подложные документы. И сразу после этого пришла проверка. И не одна. Всего за неделю кто только не побывал в моем офисе: и налоговая, и трудовая, и УБЭП, и пожарная, и даже санитарный контроль. Сама понимаешь, если такая толпа начинает копать под тебя и искать повод, чтобы закрыть твою фирму, они сделают это. Серьезных нарушений у меня не было, потому что я работал в паре с опытным юристом, но подброшенные документы и всякие мелкие недочеты сыграли свою роль. Видимо, всем этим инспекторам кто-то очень хорошо заплатил, и уладить конфликт обычным способом - с помощью денег - у меня не получилось. Без лишних проволочек на меня завели дело, да не административное, а уголовное. Прокурор потребовал в качестве меры пресечения заключение под стражу. И, поскольку судья тоже был куплен, мой адвокат сделать ничего не смог. Меня посадили до вынесения окончательного решения, деятельность фирмы сначала приостановили, потом передали управление сторонней комиссии, и та шустренько распорядилась всеми активами, большая часть из которых ушла на выплату штрафов за сфабрикованные нарушения. Все, кто мог бы помочь мне доказать мою невиновность, партнеры и подчиненные, вмиг попрятались, и я остался один. Тогда я был уверен, что уже не выберусь на свободу, потому что все мое имущество арестовали, и мне нечем было заплатить даже адвокату. В этом был главный просчет с моей стороны. Я никогда не прятался, потому что был уверен, что если я не нарушаю закон, то он меня защитит. Но не тут-то было!
   Оксана сочувственно погладила Никиту по руке. Как же ей было жаль его в этот момент! Кому, как не ей было знать, что собственное дело было не только источником дохода, а почти живым организмом, выращенным собственными руками. И увидеть своими глазами, как этот результат титанического труда, бессонных ночей и измотанных нервов рушился в один момент - это должно было быть просто невыносимым.
   Взяв кружку еще не остывшего кофе со стола, Оксана жестом предложила его Никите. Отказываться он не стал. Обхватив кружку обеими руками, он погрел об нее замерзшие ладони, потом залпом допил крепкий кофе и вернул кружку обратно на стол.
   - Спасибо, - сказал он, улыбнувшись. - Ну, что молчишь? Наверное, запугал я тебя своей страшилкой? А то ведь так и на работу побоишься выйти после праздников.
   Оксана засмеялась.
   - Нет, не побоюсь, - она покачала головой. - И как ты вырвался на свободу в итоге?
   - Они просто потеряли ко мне интерес, - Никита усмехнулся и пожал плечами. - Тот, кто был заказчиком всех этих гонений на меня, решил, что хватит. Или пока хватит. Поэтому последний нанятый мной адвокат, такой тупой и такой бездарный, каких я и не видел никогда, смог с легкостью добиться замены уголовной статьи на административную. По ней я отдал последние деньги на уплату солидного штрафа, но зато вышел на свободу, что меня, как ты понимаешь, вполне устроило.
   - И тогда вместо бизнеса ты начал рисовать? - предположила Оксана.
   - Нет, - ответил Никита. - Начал рисовать я гораздо раньше - еще с детства. Это всегда было моим хобби, моей страстью. Мои родители никогда не одобряли его, потому что считали это никому не нужным делом, пустой тратой бумаги и сил. И я, хоть и не был чересчур послушным и покладистым, не стал разубеждать их. Поэтому рисование в моей жизни всегда было на втором месте, а более прибыльная работа - на первом. Но когда я оказался за решеткой, это просто выбило почву у меня из-под ног. Никогда я не носил розовых очков, и все же даже не мог вообразить, что изнанка жизни так ужасна. За деньги, за эти чертовы фантики с тобой сделают все, что угодно. И наоборот. Если у тебя их нет, то ты абсолютно никому не нужен...
   "Нет! Нужен! Мне нужен! Без денег, без всего!", - захотелось закричать Оксане, но она вовремя прикусила язык. Разве не она упорно толкала Никиту-Художника к заработку, по собственной глупости меряя деньгами счастье и успех? Разве не она всегда искренне смеялась над популярным шуточным вопросом: "Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?" Разве не она привыкла оценивать мужчин по марке автомобилей, за рулем которых они сидели?
   - Прости меня, - прошептала Оксана.
   - Перестань! - Никита махнул рукой и, чтобы не показаться резким, улыбнулся. - Во-первых, я говорю все это не для того, чтобы кого-то обвинить, а просто чтобы ты все знала, и чтобы между нами больше не было недомолвок. А во-вторых, ты думаешь, я не знаю, как тяжело думать иначе, чем все остальные?.. Слишком много нужно увидеть собственными глазами и попробовать на своей шкуре, чтобы понять, что большинство не всегда право.
   Оксана не спорила. Теперь с удивительной ясностью она понимала, что знает слишком мало даже о самых простых вещах. Никита же, еще менее получаса назад казавшийся ей оторванным от реальной жизни, стал выглядеть в ее глазах сосредоточением мудрости и жизненного опыта. Что ж, неплохой это был урок отказа от категоричности и раздутого самомнения. Главное - наглядный и очень доходчивый.
   Мириться, как в мелодрамах, с приторными поцелуями, объятиями и слезами Никита с Оксаной не стали. Слишком глупо это выглядело бы, как окончание ссоры карапузов в песочнице, не поделивших игрушку, а потом под присмотром строгих мамаш дружелюбно сцепившись мизинчиками под ласковое воркование: "Мирись, мирись, мирись и больше не дерись". Взрослое же перемирие достигалось сложнее, и было прежде всего в душе и в сердце, а не в сцепленных мизинцах и не в орошенных слезами поцелуях. Его Оксана и Никита ощутили, наверное, одновременно и уже тогда, когда Никита только появился на балконе...
   Они говорили еще долго - пока ночной холод не заставил их уйти в дом. Никита рассказал о том, как ему удалось вернуть все потерянное. Остались связи, осталось имя и, главное, репутация надежного и выгодного партнера. Поэтому нашлись те, кто согласился дать в долг, и по накатанной, уже однажды пройденной дорожке Никита быстро прошел путь с нуля и до приносящей прибыль фирмы. С удовольствием он раскрыл Оксане секреты общения с чиновничьими инстанциями - даже негативный опыт общения с ними был использован им для дела. Рассказал он и о том, как работал со своими подчиненными. Жесткость руководителя он проявлял при выборе человека на должность, и не затягивал с увольнением, если новичок не справлялся. Оксана слушала, не перебивая, удивляясь тому, как у Никиты все было четко и просто. Как к своим картинам в голове или на бумаге он готовил четкий эскиз, так и во всем остальном он имел заранее продуманный до мелочей план действий.
   Когда они с Оксаной вошли с балкона в дом, спустились на кухню, и Никита поставил на плиту кастрюльку с молоком и медом, чтобы согреться, была уже почти полночь. Даже не спрашивая друг друга, они уже знали, что через четверть часа, выпив по чашке горячего молока, они отправятся в спальню, чтобы любимым для обоих образом закончить этот выходной день.
   И вдруг Никита спохватился.
   - Я же не сказал тебе самого главного, Ксюха! - продолжая помешивать молоко, чтобы разошелся мед, он обернулся к сидящей за столом за его спиной Оксане, и по лицу его, до этому спокойному, пробежала легкая тень. - Я не сказал тебе, что, к сожалению, еще не все закончилось. Да ты и сама, наверное, понимаешь это.
   Оксана помрачнела. Да, она понимала. Просто, захваченная вихрем эмоций и мыслями о совсем других вопросах, она отвлеклась от того, что было сейчас, пожалуй, самым важным, самым основным - о нарушенной вот уже несколькими бесцеремонными вторжениями в их жизнь безопасности. Ведь было же нападение с ножом на них с Никитой, след от которого еще долго не исчезнет с ее руки! И лекарство, которое нельзя было мешать с алкоголем, тоже было. И было недавно, гораздо позже того момента, когда Никита решил, что его оставили в покое. Значит, не оставили...
   - Поэтому я не останусь с тобой сегодня, - продолжил Никита, вздохнув. - Я пришел просто для того, чтобы объяснить тебе все и сказать, что очень тебя люблю. Но я не могу быть с тобой, пока не разберусь до конца в своих проблемах.
   - Нет, ты останешься, - возразила Оксана уверенно. - Останешься, потому что я тебя никуда не отпускаю. За прошедший год мы пережили уже слишком много, чтобы ты ушел вот так просто сейчас, когда я нужнее тебе, чем когда-либо. Быть вдвоем безопаснее, Никита. Да и вообще... Я не хочу больше оставаться одна. Ни на сутки, ни на один вечер!
   И Оксана, вскочив, прильнула к Никите с той страстной лаской, которая кипела сейчас у нее внутри. Ей так хотелось поделиться сейчас с ним этим счастливым чувством, поделиться своей непоколебимой уверенностью в том, что пока он рядом, все будет хорошо, и ни одна беда не посмеет их коснуться.
   Несколько обескураженный таким бурным проявлением чувств, Никита обнял Оксану, поцеловав и погладив по волосам. Он тоже не хотел больше оставаться один. Одиночеством он, к своему удивлению, был сыт уже по горло. Но, идя сюда, он все-таки рассчитывал покинуть Оксану до рассвета. Слишком уж грозные тучи собирались вокруг него, чтобы тянуть их за собой в дом любимой женщины.
   - Оксана, послушай, ты не понимаешь, - начал он, мягко отстранив ее от себя. - Я пришел сюда сейчас, потому что боюсь потерять тебя навсегда. Я не хочу этого! Но мне надо уйти на какое-то время, чтобы разобраться с проблемами, чтобы не перекладывать их на твои плечи.
   - Вдвоем разобраться с ними будет легче, - уверенно заявила Оксана.
   - Я не хочу навлекать несчастья на тебя... А сам я справлюсь. Тем более что я уже близок к разгадке этой чертовой головоломки.
   - Правда? Ну так чего же ты молчишь?! Рассказывай!
   - Оксана, я...
   - Рассказывай!
   Теперь Оксана не говорила, а кричала, не просила, а приказывала. Ей надоел их глупый спор, в котором она не могла проиграть.
   - Трудности и проблемы встречаются на пути у каждого человека, - заявила она. - Знаешь ты о них, или нет, они будут. И если каждый раз так бояться встретиться с неприятностями другого человека, надо сразу становиться отшельником! Надо спрятаться дома и не высовывать на улицу носа, чтобы избежать лишних проблем. Но я так не хочу. У тебя не все гладко сейчас? Что ж, хорошо, что ты об этом знаешь. Разберемся, переживем. Потому что и дальше совсем гладко тоже не будет. И каждый раз сбегать друг от друга - тоже не выход. К тому же, я уже нашла тебя один раз, найду и второй, если потребуется. А теперь давай не будем тратить время на этот пустой разговор. Расскажи мне лучше, что ты знаешь о том, кто не дает тебе житья.
   Никита снял кастрюльку с молоком с огня, разлил его в две чашки и сел за стол. Оксана устроилась напротив.
   - Знаю я, в общем-то, не так уж много, - сказал Никита. - Пока, в основном, это одни догадки, но я работаю сейчас над этим. Во-первых, с бизнесом моим мой "доброжелатель" не связан. Я сбился со счета, сколько раз на меня нападали, пока я только рисовал, едва-едва сводя концы с концами.
   - Но почему же ты не хочешь обратиться в милицию?! - спросила Оксана, недоумевая, почему этот легкое и простое решение не подходит Никите. - Ведь им проще будет...
   - Не хочу, и все, - перебил ее Никита резко. - В этих чертовых государственных шарагах работают лишь жадные тупицы! Не люди!
   Он вспомнил, как эти "не люди" упрямо травили его, не видя очевидный подлог, строча липовые документы, подтасовывая в протоколах допросов слова, чтобы Никита увязал все глубже и глубже.
   Он вспомнил и о том, как пытался добиться от этой же бравой милиции поисков Лилькиного убийцы, врача-подпольщика, который, может быть, и сейчас продолжал калечить и убивать молоденьких девчонок. Тогда милиция просто осталась безучастной. На свое заявление Никита получил официальный запрос сотен документов из больницы, куда он отвез Лильку, а по существу простую отписку, суть которой сводилась к фразе: "Не мешай нам работать своими глупостями". И хотя Никита не был Лилькиным мужем, и получить в больнице даже самые простые справки было для него целой историей, он все же смог предоставить в милицию те бумаги, что они хотели. Вот только они не дали делу ход, а, наоборот, поспособствовали его скорейшему закрытию. Оказалось, что любую информацию можно было толковать по-разному, и специально работающий для таких "толкований" юрист легко доказал, что никакого правонарушения не было, и возбуждать уголовное дело не было никаких оснований...
   - Больше я туда не пойду, - возразил Никита уверенно. - Третьего раза мне не нужно!
   Оксана вздохнула, с Никитой так и не согласившись, но возражать не решилась. Она достаточно хорошо знала его, чтобы не питать напрасных иллюзий. В чем-то можно было уговорить его, а в чем-то было просто не сдвинуть с мертвой точки. К тому же из-за обращения в милицию они с Никитой уже поругались совсем недавно, и повторять это Оксане очень не хотелось.
   - Что же ты в таком случае намерен делать? - поинтересовалась она.
   - Есть одна задумка, - ответил Никита. - Я не знаю пока точно, виноваты ли в происходящем мои картины, или же кое-кто просто хочет воспользоваться удобным моментом, но этот "кто-то" так или иначе в курсе событий.
   - Странная мысль, - Оксана неуверенно пожала плечами. - На мой взгляд, кто уж точно не может желать тебе зла, так это тот, кто зарабатывает на твоих работах.
   - Ну... - протянул Никита задумчиво, - время покажет. Просто один человек - ты его знаешь, наверное, - Богданов Андрей Савельевич, в последнее время стал как-то странно себя вести.
   - Что ты имеешь в виду? - уточнила Оксана.
   Богданова она действительно знала, иногда общаясь с ним по рабочим вопросам. Встречи с ним обычно были случайными и крайне редко полезными или хотя бы приятными. Оксана не уважала Богданова как коллегу, и потому даже не видела в нем конкурента, хотя работали они на одном участке рынка. Слишком инертным и незаинтересованным в успехе казался он ей. Дело его жило, но не развивалось, принося владельцу некоторый очень небольшой доход, что Богданова, по всей видимости, не слишком тяготило. Такого подхода к работе Оксана, сама неизменно рвущаяся вперед, просто не могла понять, и поэтому общение с Богдановым неизменно навевало на нее скуку.
   Наверное поэтому то, что Никита упомянул его имя в разговоре о своих неприятностях, показалось ей просто абсурдным. Богданов выглядел неспособным даже на нестандартные размышления, не говоря уже о том, чтобы сделать что-то, что выходило за рамки трафаретных инструкций.
   - При чем тут он? - продолжала удивляться Оксана. - Мне кажется, от этого чудака вообще не может быть ни вреда, ни пользы. Как от маргарина.
   - Кто знает, - ответил Никита с сомнением. - Не первый год я его знаю, и все это время он беспокоился лишь о том, чтобы бумаги были в порядке. Принесешь ему картины на продажу - возьмет, продаст. Попросишь определить их на выставку - сделает. Не принесешь - он даже не поинтересуется, почему. И это при том, что на мне он имел неплохой навар. Главное, подпиши здесь и здесь, а остальное ему было без разницы. Как хорошему бухгалтеру, радеющему исключительно за красивую отчетность. И вдруг сравнительно недавно он начал активно интересоваться моими работами. Есть ли новые, и будут ли еще, и можно ли по старой дружбе не отдавать их никому, кроме него. Сначала я не придал этим его звонкам значения, но они не прекращались. Тогда-то я и подумал, что дело нечисто. На днях заехал к нему, чтобы проверить догадку, и, представляешь, я оказался прав. Он так перепугался из-за моего визита без звонка, что, наверное, намочил штаны. Может, подумал, что я пришел ему мстить или с пристрастием допрашивать.
   - Но ты не стал? - испугалась Оксана.
   - Конечно, нет, - успокоил ее Никита. - У меня нет фактов, лишь одни предположения. И устраивать разборки с кем-то, основываясь только на них, - это, как минимум, глупо. Я подожду, пока все не прояснится. Если то, что я придумал, у меня получится, это случится уже скоро. Одного только не пойму. Богданов такой трус! И как с этим заячьим характером он мог ввязаться в какую-то авантюру?..
   Оксана закрыла глаза. Мысли ворочались медленно и тяжело, облепленные новой информацией. Она представила себе, как где-то, за нежным безмолвием майской ночи, где-то в светящемся ночными огнями городе, кто-то думал о том, как убить. Из-за денег, из мести или из ревности. Она представила себе, как этот кто-то подбирал для своего черного дела оружие и обдумывал план, хладнокровно решая, как лучше оборвать чужую жизнь с наименьшими для себя потерями. А может быть, план был уже готов и оружие куплено? Быть может, жестокий невидимый враг стоял уже под окнами дома и пытался поймать Никиту в перекрестье оптического прицела?
   Оксана вскочила и торопливо задернула шторы на окнах. И уже хотела бежать к входной двери, чтобы закрыть ее на третий замок, которым она обычно не пользовалась, но Никита успел поймать ее за руку.
   - Перестань, Оксана, - сказал он. - Если передумаешь, я могу уйти, пока это все не кончится. Но если я останусь, мы будем просто жить, как жили всегда. Я не хочу прятаться и не хочу убегать. Я не хочу умирать от страха до того, как меня убьют на самом деле. Жизнь слишком хороша, чтобы тратить ее на это.
   Никита отпустил Оксанину руку, но, несмотря на то, что он уже не держал ее, она не спешила больше к двери. Тот, кто мог обойти два замка, мог обойти, пожалуй, и третий. И затаившийся около дома снайпер мог вполне стрелять не в окно, а когда Никита выйдет из дома. Наверное, профессиональный телохранитель мог бы на что-то повлиять, но ведь даже куда более трепетнее оберегаемым известным личностям это не всегда помогало...
   Оксана подошла к Никите ближе и обняла его. Тепло его тела. Запах волос... Все это было уже не только его, а и ее тоже, потому что теперь, когда он не смотря ни на что пришел к ней, он принадлежал только ей, и не было в мире богатства дороже этого. И ничего страшного не было в том, чтобы поступиться частичкой своего спокойствия ради того, чтобы он был рядом. Оно стоило того. Оно стоило даже намного больше.
   - А ключи ты мне отдашь обратно?..
   Оксана не только услышала Никитин голос, но и почувствовала движение его губ рядом со своей щекой. В ответ она кивнула. Ключи, сделанные специально для него, она все равно никогда и никому другому не смогла бы отдать.
   - На столике у входа, - сказала она. - Они ждали, пока ты про них вспомнишь.
  

Часть 39

  
   В черной одежде и в черных дамских колготках на головах, поделенных пополам и завязанных узлом на затылках, они выглядели весьма комично. Худой и длинный Богданов, нервный, суетливый и от постоянного волнения в последнее время уже даже начавший заикаться, и полненький маленький Малянский, вылитый "босс" из американских боевиков, покрикивающий на растерянного компаньона и раздраженно и деловито поправляющий на нем узел колготок, постоянно сползающий с макушки на лицо и мешающий смотреть...
   Для них обоих, конечно, ничего смешного в происходящем не было. И для Богданова, потому что он беспрестанно ругал теперь себя за то, что поддался на уговоры и влип в очередную опасную и совершенно не нравящуюся ему авантюру; и для Малянского, потому что накануне чуть ли не с карандашом в руках он высчитал каждый их шаг и каждое свое слово, и теперь пыхтел от сосредоточенности и напряжения, старательно претворяя все задуманное в жизнь. Малянский вообще подошел к делу более чем серьезно. Он учел даже стоимость лыжных масок, которые выглядели бы куда более представительно, но при этом, во-первых, требовали похода в специализированный спортивный магазин, который в ближайших районах еще надо было поискать, а во-вторых немалых материальных затрат, которые по причине эксклюзивности товара наверняка равнялись бы цене среднего делового костюма. А вот женские колготки оказались выбором более рациональным. Они были куда дешевле кружевных чулочков, цены на которые Малянского тоже привели в легкое замешательство, и к тому же на удивление легко разрезались пополам, тем более что "вульгарные стрелки" спущенных петель не смущали ни самого Малянского, ни, тем более трясущегося как осиновый лист Богданова. Пусть в кино все налетчики были одеты с иголочки и имели лыжные, бейсбольные или детские пластиковые маски. То было кино. А здесь была жизнь в России. И каждая копейка, остававшаяся в кармане, могла пригодиться на что-нибудь еще.
   Что же касалось остальных вопросов подготовки, не связанных с одеждой, то и тут расчет Малянского был трезв и скуп. Несмотря на то, что нежелание убивать по-прежнему вызывало в нем чувство глубокого внутреннего дискомфорта, и волновали его как моральная, так и юридическая сторона вопроса, да и осуществление задуманного становилось все более и более непростым делом, поскольку жизнь Художника стремительно менялась, жадность Малянского взяла верх над всем остальным. Ни страх, ни совесть уже не могли победить огромную жажду быстрых денег. Потому что сейчас маячившая впереди сумма стала еще больше и, естественно, еще соблазнительнее. Если раньше он рассчитывал только на то, что Ринат Алликулович спишет с него его громадный долг и избавит его от этого камня на шее, то теперь Малянский ждал еще и денег от продажи оставшихся после смерти Художника картин. Но, поскольку сам он успел приобрести не так много работ, в основном положившись в этом вопросе на Богданова, именно Богданов был владельцем того, что сулило впереди целое состояние. И вот тут-то Малянский и открыл для себя третью выгоду предстоящего дела. Богданова тоже должно было не стать вместе с Никитой Васильевым. И тогда...
   Тогда Малянский мог спокойно забирать из офиса Богданова картины, которые в глубине души всегда считал своими, и мог не бояться преследования милицией, получившей в качестве виновника несчастья Богданова, хоть и в мертвом виде. Ну и соответственно, он мог спокойно уехать куда-нибудь подальше и наслаждаться жизнью, не тревожимый долгом перед Ринатом Алликуловичем. Разве это было не достойно того, чтобы сделаться пределом мечтаний?!
   В этот день все должно было окончательно завершиться. Малянский долго и тщательно просчитывал каждое предстоящее движение. Он даже прочитал несколько учебников по криминалистике, чтобы не лопухнуться в какой-нибудь ерунде вроде неправильного положения трупа. И вот теперь он был готов и абсолютно уверен, что все получится. Главное было, чтобы Богданов вошел в дом Васильева вместе с ним и ничего не заподозрил. А там... Застрелить двух не ожидающих такого людей было проще простого. Сначала Художника, который посреди ночи должен был безмятежно спать, а потом Богданова, который был бы на тот момент слишком напуган, чтобы попытаться защититься. Для этого у Малянского был приготовлен кроме его револьвера еще и пистолет, купленный накануне у жуликоватого вида парня, с которым Малянского познакомил Ринат Алликулович для "плодотворного сотрудничества". Пистолет в итоге должен был остаться в руке у Богданова, а револьвер - в руке у Васильева. И все. В дом вломился квартирный вор, знакомый со своей жертвой и знавший, за чем идет; он застрелил сначала его жену, увидевшую его первой, потом его самого, ну а спустя секунду и сам получил пулю, потому что Художник несмотря на творческую профессию все же имел понятие о самообороне. Ужасный случай, трагический случай, рассказ о котором должен был облететь мигом все газеты, а может и попасть на телевидение, и при этом последовательность всех событий была бы всем настолько очевидна, что никому и в голову не пришло искать еще кого-то, кто был замешан в происшествии. Богданов был бы виноват во всем. А о Малянском бы даже не вспомнили. Между тем, как тот, не теряя времени, той же ночью присвоил бы себе все те картины, которые по его настойчивым советам скупал Богданов. Даже дубликат ключа от его маленького склада на окраине Москвы уже давно лежал у Малянского в кармане.
   Да, кажется, все было готово. И вот она, райская жизнь без забот и с деньгами, была уже всего в паре шагов. Так близко!
   - Ну, что, Андрей, выдвигаемся? - спросил Малянский бодро, стягивая с себя самодельную маску и перед зеркалом расправляя волосы. - Подержи-ка...
   И легким, будничным жестом Малянский всунул в руку Богданову пистолет. Богданова затрясло сильнее, так что он едва не уронил оружие. "Господи, Господи! - принялся молиться он про себя, с ужасом ощущая на ладони холодную тяжесть пистолета. - Пускай это быстрее закончится! Пожалуйста! Кто бы знал только, кто бы знал, как не хочу я заниматься всем этим!".
   - Будь добр, засунь мне его за ремень брюк сзади, чтоб под курткой было не видно, - попросил Малянский, делая вид, что не замечает страха своего приятеля.
   - Д-да тебе самому сподручнее было бы, - попытался отказаться Богданов.
   "А вдруг эта штука выстрелит?!" - думал он, глядя на пистолет.
   - Ой, Андрей, не дай Бог, видно будет! - Малянский повернулся к Богданову спиной, глядя в зеркало, чтобы следить за его руками.
   Богданов сглотнул. Деваться было некуда. Помедлив пару секунд, он взял пистолет за рукоять и осторожно дулом вниз заткнул за тугой ремень брюк Малянского, поправив резинку куртки поверх него. Малянский ликовал. То, что надо! Отпечатки должны были остаться четкие и прямо на нужном месте. Интересно, заметил ли Богданов, что в то время, как он хватал оружие голыми руками, Малянский уже давно был в кожаных перчатках? Нет, не заметил. Слишком напуган он был, трусливый зануда, чтобы думать о мелочах. А ведь мелочи - Малянский давно это понял - могли спасать или отнимать жизнь...
   Что ж, теперь действительно можно было выдвигаться.
   - Ну, обувайся, наконец, Андрей! - Малянский подтолкнул Богданова к галошнице. - Нам надо выходить.
   Он беззвучно вздохнул, наблюдая, как Богданов неуклюже натягивает свои поношенные черные штиблеты и костлявыми пальцами неловко пытается застегнуть неподдающуюся пряжку.
   - Ты не переживай, - сказал он. - Я сам все сделаю. Мне нужно только чтобы ты подсадил меня, когда полезем через забор, и просто прикрывал спину сзади. И все. Если б не это, я бы пошел один...
   Из кармана Богданова донеслось мелодичное треньканье мобильного телефона.
   - Черт возьми! - взвился Малянский. - Я же тебе говорил, чтобы ты оставил его дома или выключил!
   - Извини, Юр, извини, я забыл... - Богданов, суетясь, вытащил трубку. - Сейчас я выключу... Сейчас... Только отвечу...
   Он включил телефон. Малянский раздраженно отвернулся в сторону. И как это он не досмотрел? Ведь зазвони этот дурацкий мобильник на сорок минут позже, и они оба с Богдановым могли бы лишиться как минимум свободы, а то и жизни! Вот где проявлялась сила мелочей и опасность невнимательности!
   А Богданов, между тем вдруг оживившийся и как будто повеселевший, угукал и кивал невидимому собеседнику.
   "Чему радуешься? - думал Малянский со злостью. - Все равно через пару часов тебе будет уже все равно!"
   Богданов выключил телефон и, небрежно кинув его на столик у входа, демонстративным жестом расстегнул куртку.
   - Все отменяется, Юра! - сказал он торжественно.
   - То есть как это? - Малянский даже растерялся от такой внезапной перемены.
   - Мне только что звонил один мой приятель, - Богданов присел на краешек галошницы и ссутулился, переводя дух. - Он сказал, что ходят очень правдоподобные слухи, будто пара немецких коллекционеров договорилась с Васильевым о покупке его последней картины, и в ближайшие дни собирается вывезти ее за границу.
   Малянский напряженно обдумывал услышанное. Несмотря на его довольно острый ум, ему было трудно переключиться вот так сразу на каких-то немцев и заграницу, в то время как он уже был мысленно в доме Васильева рядом с его трупом и трупом Богданова, и все остальное его уже практически не интересовало.
   - Овчинка не стоит выделки без этой последней работы, - пояснил Богданов с радостью. - Поэтому надо сначала выкупить картину, а уж потом...
   Малянский тоже расцвел. Зря он испугался сначала - все складывалось даже удачнее, чем он мог предположить. Еще одна возможность подзаработать, свалившаяся с небес самым волшебным образом.
   - Ты абсолютно прав, Андрей, - согласился он. - Но мы все равно идем.
   - Почему? - Богданов недоуменно поднял брови.
   - Потому что нет никакого смысла покупать то, что будет твоим уже через пару часов! Мы ведь сейчас идем в дом, где, скорее всего, эта самая картина ждет своего покупателя! Неужели ты думаешь, что мы ее не захватим с собой, когда будем уходить?
   Богданов ничего не думал и потому просто молча снова застегнул свою куртку. Минуту назад он слишком обрадовался тому, что можно будет отложить неприятное дело на неопределенное "потом", и теперь испытывал настоящее разочарование от того, что получилось по-другому.
   Хотя, может быть, это было просто предчувствие поджидающей его впереди беды, на которое он, как и на многие важные вещи, просто не обратил внимания...
  

Часть 40

  
   Никита ждал этого звонка. То, с какой поспешностью он кинулся к заигравшей бодрую мелодию трубке, выдавало его с головой. Подойдя к окну спальни, где был лучше сигнал, он ответил на звонок и, поздоровавшись с каким-то Володей, довольно долго и очень внимательно слушал его. Разобрать слова, произносимые Никитиным собеседником, Оксана не могла - Никита стоял от нее слишком далеко, да и незнакомый ей Володя тараторил слишком быстро.
   - Так он клюнул? - уточнил Никита, воспользовавшись секундной паузой и, получив утвердительный ответ, расплылся в довольной улыбке. - Отлично! Ты просто молодчина, Володь! Если бы ты знал, как меня выручил!
   Володя, судя по всему, любил поболтать, и его довольный голос снова забасил в трубке. Но Никита, услышавший уже то, что ему было нужно, не слишком интересовался остальными новостями своего знакомого.
   - Поверь, я в долгу за твою громадную услугу не останусь, - вежливо вернул он разговор в нужное русло. - Только, пожалуйста, пока пусть все будет между нами.
   Володя, который, хоть и отличался разговорчивостью, дураком, очевидно, не был и сразу заметил желание Никиты завершить разговор. Заверив его, что, естественно, все будет сохранено в полной тайне, он сослался на еще несколько звонков, которые он должен был сделать, пока не наступила ночь, пожелал Никите удачи и отключил телефон.
   Никита вернулся обратно в постель и, поцеловав Оксану, посмотрел на часы. Была уже половина одиннадцатого вечера, и желание лечь на бок, натянуть одеяло до самого подбородка и забыться глубоким сном до утра было сейчас для него сильнее всех остальных желаний на свете.
   - Володька все сделал так, как мне было надо, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Оксаны и зевнул. - Так что скоро все волнения закончатся, и я выведу этих хорьков на чистую воду! А пока давай спать, пожалуйста. У меня был невероятно тяжелый день.
   Оксана вздохнула. Нет, для нее все было не так однозначно, как выглядело со слов Никиты. И нехорошее предчувствие, как ноющая головная боль, не сильная, но и не отпускающая ни на минуту, не давало ей покоя вот уже несколько дней, с того момента, как она узнала про придуманный Никитой план. Он был довольно прост - раз Андрей Богданов так нездорово интересовался Никитиными картинами, Никита решил подкинуть ему наживку в виде информации о своей новой работе, продаваемой в скором времени заграницу за приличную сумму, и посмотреть, какая будет реакция. И вот тут-то Оксанино шестое чувство взбунтовалось не на шутку.
   Никита не просто играл с огнем, а играл с ним с завязанными глазами. Ведь это было так опасно - провоцировать неизвестного врага, который не просто ограничивался созданием мелких пакостей, а пытался его убить, да не раз, да еще и по неизвестной причине! Реакцию этого врага предугадать было невозможно. И пытаться подстраховаться от опасности заранее тоже было бесполезно, потому что никто не мог знать, откуда должен был быть нанесен удар.
   Был ли Богданов причастен к нападениям на Никиту или же нет? И если не он, то кто и почему? А если он, то был ли он один, или их было несколько, и чего они хотели добиться? Это было похоже на уравнение с десятью неизвестными, которое невозможно было решить путем простой логики.
   Оксана попыталась отговорить Никиту от всевозможных решительных шагов, но у нее это не получилось. Другого плана взамен того, что придумал он, у нее не было. Предложение "подождать", а по сути - просто бездействовать, не нравилось даже ей самой, и Никите тоже, естественно, не подходило. Сколько надо было ждать, пока неизвестный злоумышленник занимался своим черным делом? Всю жизнь? И сколько бы она в этом случае продлилась? До очередной попытки убийства или немного дольше?
   И идти со всеми этими страхами в милицию было бесполезно. Нечем им с Никитой было заинтересовать правоохранительные органы, которые, к тому же, запросто могли оказаться игроками из лагеря противника. Не та это была страна, не та система, в которых можно было бы рассчитывать на чью-то помощь.
   Наверное, Никита и сам понимал, насколько затруднительным было его положение. Просто, в отличие от Оксаны, он предпочитал действовать решительнее и отчаяннее. Но вот Оксане от этого не становилось легче.
   - А что если они попытаются получить у тебя картину не дипломатическим путем, а силой? - спросила Оксана, заглянув в лицо засыпающему Никите.
   - Останутся ни с чем, - Никита равнодушно пожал плечами. - Как, впрочем, и в любом другом случае. Потому что получить то, чего нет, просто невозможно. Не нарисовал я еще картины, стартовая цена которой была бы так высока.
   Никита зевнул и поправил плечом свою подушку.
   - Завтра, похоже, будет неспокойный день, дорогая, - сказал он. - Поэтому сейчас не переживай ни о чем и ложись спать. Надо как следует выспаться, чтобы его встретить. И, поверь, все будет в порядке.
   Оксана не поверила, но Никиту ей пришлось оставить в покое. Действительно ли не волновала его затеянная им игра, или он просто делал вид, что спокоен, - выяснять это было бесполезно, потому что вернуть что-либо назад уже все равно не было никакой возможности.
   Она улеглась поудобнее рядом с ним, обняв одной рукой его за плечо, и, погасив ночник, закрыла глаза. Она все ждала, что вот-вот придет сон, как это бывало обычно, едва она успевала принять горизонтальное положение, но сон все не шел. Оксана попыталась думать о своей работе, где тоже было много всего волнующего и интересного, но мысли упрямо возвращались к Никите и тому, что ожидало его завтра. Ей хотелось по его примеру убедить себя в том, что все будет хорошо, но у нее никак не получалось.
   Как это бывало в те редкие ночи, когда она не могла уснуть, Оксана начала переворачиваться с боку на бок на ставшей вдруг неудобной кровати. Простыня под ней сбилась складками, тонкие плечики туго обвившейся вокруг талии ночной рубашки неприятно тянули кожу, подушка показалась жесткой, словно набитой песком. Сколько времени мучила ее бессонница, Оксана не знала. Полчаса или же половину ночи провела она без сна? Она старалась не думать о грозном завтрашнем дне, и все же все равно думала о нем, потому что он невероятным образом вытеснял из ее головы все остальные мысли. Лишь через какое-то время усталость наконец победила, и Оксана заснула некрепким беспокойным сном, временами вздрагивая от своих нервных сновидений и тяжело вздыхая.

***

   Оксана проснулась внезапно и сразу догадалась, что ее разбудило. В отличие от Никиты, который хоть и сел резко в постели, но еще никак не мог проснуться до конца и понять, где он и почему не спит.
   Это был шум, раздавшийся снизу, с первого этажа дома, в котором кроме них двоих, спавших в спальне наверху, никого не должно было быть. Шум больше не повторялся, но чувство тревоги, оставленное им, уже не позволяло заснуть снова.
   - Ты слышал? - спросила Оксана, включая ночник.
   Никита неопределенно качнул головой. Да, он слышал, - означал этот жест, - но что именно он слышал, он не успел осознать, потому что спал.
   - Я взгляну, - сказал он, с неудовольствием выбираясь из теплой постели и подтягивая пижамные штаны.
   - Нет!
   Его, уже направившегося к двери, Оксана схватила за руку с таким отчаянием, что Никита испугался сам. Да, черт возьми, этот шум внизу не понравился и ему. Не сквозняк это был, прорвавшийся через неплотно закрытое окно и раскидывавший теперь записки и всякие мелочи, лежавшие на буфете. Не зря сон ушел одновременно и от Оксаны, и от него. Да и страх Оксаны, обычно с легкостью отправлявшей его на поиски источника ночных шорохов был неслучаен. И его собственный страх, взявшийся непонятно откуда и увесистым булыжником улегшийся внутри, был недобрым предзнаменованием. Такие вещи не случались никогда просто так, потому что ими заведовало чуткое, никогда не дремлющее подсознание. Как раз оно-то и разбудило сейчас их обоих, и затараторило с истерической настойчивостью о надвигающейся опасности.
   Идти вниз Никите очень не хотелось. И если был бы хоть один достойный выход из положения, кроме как спуститься на первый этаж, чтобы разыскать то, что мешало им с Оксаной спать, он непременно им бы воспользовался. Но выхода не было. Забиться в угол спальни и трястись от страха остаток ночи, гадая, что же там могло быть - это была не самая приятная перспектива. Да и страх Никиты обычно преобразовывался в злость, а ее обязательно надо было в чем-нибудь реализовать. Хотя бы и в походе на первый этаж.
   Пожалуй, вся проблема была сейчас в натянутых нервах, решил Никита, успокаивая самого себя. Потому-то и мерещились им с Оксаной всякие ужасы. Потому-то и боялись они вдвоем неизвестно чего. И надо было только спуститься на первый этаж и посмотреть, что там, чтобы все это прошло.
   - Я просто взгляну, из-за чего был шум, - сказал Никита спокойно. - Ложись, пожалуйста. Я сейчас вернусь.
   Осторожно отстранив от себя Оксану, он быстро, словно боясь того, что его решительность может исчезнуть, достал пистолет из ящика в комоде, распахнул дверь и шагнул в темноту холла. Знакомым движением его рука заскользила по стене в поисках выключателя, который из-за подлых проделок волнения нашелся не сразу.
   Но все же нашелся. И вспыхнул свет. И страх, вытесненный мягким желтым сиянием лампочки, поспешил удалиться в темные уголки - на кухню и в прихожую. Во всяком случае, Никиту он больше не тревожил.
   Со спокойным любопытством Никита осмотрелся вокруг, пытаясь определить, что именно могло потревожить их с Оксаной. Потом спустился по лестнице и щелкнул еще одним выключателем, осветив гостиную и вход на кухню. Бесшумно ступая по полу босыми ногами, он прошелся по гостиной. И уже почти совсем уверился в том, что шум ему просто почудился, как вдруг мягкое движение где-то над его левым плечом заставило его вздрогнуть и инстинктивно отпрянуть в сторону.
   Поджарый рыжий деревенский кот с зелеными круглыми глазами сидел на шкафу, помахивал хвостом и ждал, прогонят его или, наоборот, приласкают. Никита с облегчением вздохнул. Понятен был и шум, и странное чувство присутствия в пустом доме кого-то чужого.
   - Ксюха! - крикнул он, громким голосом разгоняя остатки витавшей в воздухе тревоги. - Это соседский кот заглянул к нам в гости! Кажется... - он взглянул вдоль лестницы на ведущую к чердаку дверь, которая, конечно, должна была закрываться, но которая как всегда была распахнута настежь, - кажется, кто-то из нас не запер чердак, вот он и заглянул на огонек.
   - Самоуверенный тип! - смеясь, ответила Оксана из спальни. - Ну, что ж, налей ему молочка и приходи.
   Повернувшись к коту, Никита скорчил недовольную рожу. Кот замахал хвостом еще энергичнее. Он-то знал, что Никита терпеть не мог, когда, проникнув через чердак, он забирался к ним в дом и валялся с грязными лапами на его любимом кресле. Но еще он знал, что в присутствии Оксаны у Никиты никогда не поднималась рука схватить его за шкирку и выставить вон. Поэтому теперь кот ждал, что решит Никита, и в нервном нетерпении смахивал хвостом со шкафа пыль.
   Никита, глядя на него, рассмеялся, решительно стащил его со шкафа и, фамильярно взяв под мышку, отправился с ним в кухню за молоком.
   Но на пороге кухни, там, где кончался мягкий желтоватый свет, что-то вдруг грубо толкнуло Никиту в плечо, чья-то рука обхватила его горло, а сложенный вчетверо кусок ткани, пахнущий резко и непонятно, закрыл ему рот и нос.
   Кот, вырвавшись, рыжей молнией сиганул к чердаку. Никита попытался сопротивляться и, может быть, сил у него хватило на то, чтобы вырваться. Но реальность ускользнула от него как раз в тот момент, когда он уже был готов обрушить мощный удар локтем в грудь того, кто, обхватив его шею, стоял сзади.
   Четыре руки, поддержавшие его, не дали ему упасть, и осторожно опустили на пол. Пистолет, выпавший из разжавшихся пальцев, откатился в сторону.
   Все было сделано точно и тихо.
   Оксана ничего не услышала.
   Но именно эта тишина и заставила ее насторожиться. Не хлопнула дверца холодильника, не звякнули миски. Никита не пошарил по буфету, по привычке ища что-нибудь на десерт. Вместо всего этого была лишь тишина и едва-едва уловимые на слух человеческие шаги. А Никита вряд ли стал бы крадучись ходить по своему дому.
   Встав с постели, Оксана босиком подошла к двери и потихоньку открыла ее. Что-то подсказало ей, что не стоило шуметь и звать Никиту, и она этого не сделала. Опершись о перила лестницы, она наклонилась и заглянула в гостиную.
   И увидела то, что, готовая к самым большим неприятностям, увидеть все равно не ожидала. Две фигуры в темных куртках, держа Никиту за плечи и за ноги, тащили его к дивану. Оцепенев от ужаса, Оксана смотрела на них.
   Никита не двигался. Это выглядело более ужасно, чем присутствие в доме незваных гостей. Его запрокинутая голова мягко покачивалась в такт шагам тех, кто его нес, руки безвольно скользили по мягкому ковру.
   Оксана чуть было не бросилась вниз, к нему. Любой ценой заставить этих двоих оставить в покое ее мужа. Узнать, что с ним и помочь. Увидеть, как он придет в себя и откроет глаза. Поднести ему стакан воды. Обнять. Успокоить...
   Но тонкий стержень трезвой логики, пробившийся сквозь бурю эмоций, заставил ее остаться наверху и, может быть, ее спас. Пистолет - единственное оружие в доме - Никита забрал. Да и если бы оставил, это все равно ничего не изменило. Оксана все равно не умела с ним обращаться. А еще при весе в пятьдесят с небольшим килограммов она вряд ли могла противостоять двум крупным мужчинам. Бросившись к ним, она оказалась бы в положении, может, еще более беспомощном, чем ее муж. А вот вырвавшись из дома...
   Но в тот момент, когда, тихо повернувшись, она хотела вернуться в спальню, один из двоих мужчин в черном, обернувшись, заметил ее.
   - Смотри! - его голос сотряс не ожидавший громкого разговора дом.
   Второй мужчина тоже обернулся. Увидел Оксану и выругался.
   Наверное, встречайся Оксана с Богдановым чаще, несмотря на закрывающие его лицо колготки и надвинутую на глаза кепку, она смогла бы узнать его в том мужчине, что поднял тревогу. Может быть, если бы она чаще бывала в его офисе, она знала бы и Малянского, который заглядывал туда едва ли не каждый день. Их маскировка была вовсе не так совершенна, чтобы их невозможно было узнать. Но она сработала.
   - Чего стоишь?! - теперь, когда можно было не бояться и говорить в полный голос, Малянский не считал нужным особенно церемониться. - Бросай его - лови ее!
   Никиту бросили, потому что Богданов понял все буквально. Хоть и с высоты полуметра, но удар наверняка был бы довольно болезненным, если бы Никита не был без сознания.
   Богданов затопал по лестнице. Малянский, чертыхнувшись, в гордом одиночестве поволок Никиту к дивану.
   Не сдержав невольный вскрик при виде мчащегося к ней по лестнице Богданова, Оксана поспешила скрыться в спальне. И Богданов, абсолютно уверенный в том, что он уже ее поймал, налетел плечом на запертую изнутри дверь. Ударил в нее раз, потом еще раз. Потом подергал во все стороны ручку.
   - Открывай! - зарычал он со злобой, наконец, поняв, что Оксана успела запереть замок. - Открывай немедленно! Иначе я сейчас высажу дверь, и...
   Он говорил еще много чего, и много ругался, но Оксана не слушала его. Первая волна страха, безрассудная и парализующая тело, прошла. Осталась вторая, еще более острая от осознания того, что в доме, который всегда казался защищенной неприступной крепостью, теперь стало опасно, теперь в нем находились чужие люди, которые что-то сделали с ее мужем и которые, наверняка, собирались сделать то же самое и с ней. Но именно этот страх вывел Оксану из ступора и заставил действовать.
   Дверь трещала от сильных ударов сначала одного, а потом сразу двоих человек. Еще немного, и замок, держащий ее, должен был быть сломан. Тогда оба бандита добрались бы до нее. Убили бы? Оглушили? Изнасиловали, прежде чем забрать из дома все ценное и смыться? Им нужно было развлечение или богатство? Они боялись свидетелей, или им было наплевать? И что привлекло их сюда - новая картина Никиты Васильева, о которой он намеренно пустил слух, или ее, Оксанино, золото?
   Оксана подозревала, что еще немного, и она узнала бы ответы на все эти вопросы. Но, пожалуй, любопытство было менее важно, нежели безопасность, и она не стала ждать, пока до нее доберутся.
   Схватив с ночного столика свой мобильный телефон и повесив его на шнурке себе на шею, она выбежала на балкон. Перегнувшись через деревянное ограждение, она взглянула вниз, просчитывая путь отступления.
   Было страшно. Конечно, тот факт, что совсем недавно Никита очень легко взобрался наверх, успокаивал ее, но ведь она была не Никитой...
   Все мужество потребовалось собрать в кулак, чтобы решиться покинуть свой дом таким непривычным способом. Но удары в расшатавшуюся уже дверь за ее спиной придавали храбрости и сил. Собравшись с духом и вцепившись дрожащими руками в столб, который поддерживал навес, Оксана перешагнула через перила и босой ногой нащупала внизу карниз. Осторожно перебралась на него, потом спустилась еще ниже, ухватилась за крепкие перекладины для вьющегося дикого винограда и, осторожно переступая с одной на другую, оказалась внизу.
   Дверь в спальню, сдавшаяся в конце концов под натиском двоих мужчин, впустила Малянского и Богданова в спальню.
   - Она была тут! - заорал Богданов в бешенстве.
   - Была! - подтвердил Малянский злобно.
   Он заметил распахнутую балконную дверь и взглянул за окно. Маленькая женская фигурка в кружевной ночной рубашке бегом удалялась от дома. Малянский со злостью выругался.
   - Ну и черт с ней, - решил он. - Мы уже получим все, что надо, пока она успеет кого-нибудь привести.
   Он отвернулся от окна, вышел из спальни и тяжело затопал по лестнице.
  

Часть 41

  
   Это было уникальной способностью любой охраны, которую нанимали в целях безопасности дачи и дома. Они были на месте всегда, и днем, и ночью, игрались с мобильными телефонами, смотрели телевизор в своей тесной будке с тремя окнами или читали журналы. Они исправно спрашивали документы у всех, кто был им незнаком, приветливо улыбались знакомым жителям и с неторопливой величавостью прогуливались вокруг перегораживающего дорогу шлагбаума, поглаживая похлопывающие их по бедрам кобуры с оружием.
   Но вот когда они действительно были нужны, их никогда не было. Их не было, когда соседский ребенок, беспрепятственно перемахнув через огораживающий поселок забор, удрал в лес и там заблудился, заставив родителей пережить полную ужасных предположений бессонную ночь. Их не было тогда, когда грабили один из домов и в течение нескольких часов выносили из него всю технику, драгоценности и дорогие вещи... Их не было и сейчас, когда Оксана, испуганная, запыхавшаяся, в одной ночной рубашке и тряпочных домашних туфлях, колотила в запертую дверь их будки и пыталась заглянуть в темное окно...
   Оксана быстро поняла тщетность своих попыток позвать на помощь нанятых для охраны молодчиков. Кто знал? - скорее всего, им легче было пересидеть в кустах и потерять работу, нежели откликнуться на крики безумной женщины, бегающей по поселку в одной ночной рубашке, и оказаться посланными на риск, где их могли убить или покалечить. Догадавшись об этом и пообещав себе, что ленивым трусам это с рук не сойдет, Оксана перестала кричать и побежала обратно.
   Она чувствовала, что бесценное время утекало, как сквозь пальцы песок. Ее Никита был все еще там. Она оставила его лишь потому, что ничем другим, кроме как позвать на помощь, она не могла ему помочь. А теперь оказывалось, что сделать даже эту малость у нее не получалось.
   Вернувшись от пустующего поста охраны на улицу, где стоял ее дом, Оксана бросилась к соседям. Но и тут ее ждало полное разочарование. К двум домам она даже не смогла приблизиться, потому что глухо запертые ворота, за которыми залились злобным лаем потревоженные собаки, не пустили ее к крыльцу. В трех других сонно бормочущие из-за запертых дверей хозяева посоветовали ей вызвать милицию. И Оксана оставила и эту надежду, в душе сгорая от чувства бессильной злости и обиды на тех людей, которые еще вчера расшаркивались с ней при встрече, а теперь так равнодушно отвернулись от ее беды.
   Уставшая, замерзшая, но дрожащая не столько от холода, сколько от страха, Оксана спряталась за кустом сирени, откуда не была видна ее светлая, слишком заметная в темноте рубашка, и позвонила "02". К ее удивлению, ей ответили сразу, и говорившая девушка, обстоятельно выяснив у нее все детали происшествия и ее адрес, пообещала, что милиция скоро будет у них.
   Скоро... В лучшем случае, это было еще около четверти часа ожидания, если бы наряд милиции направили из соседнего города, а не из Москвы.
   Отсчет времени начался, а Оксана, сидя за кустом, смотрела на свой дом, где за задернутыми шторами горел свет и двое мужчин что-то делали с ее мужем. Их силуэты отчетливо вырисовывались за подсвеченными изнутри окнами, вот только чем они были заняты, Оксана могла только гадать. Один из них поднялся по лестнице наверх, потом спустился вниз, потом снова поднялся. Пожалуй, Никита все-таки оказался прав - дело было в картинах. Но зачем надо было вламываться в дом ночью, когда в нем были хозяева, если можно было с тем же успехом потихоньку наведаться в него днем, когда для поисков чужих сокровищ в их распоряжении был бы целый день?
   Оксана тихонько всхлипнула. Ей очень бы хотелось убедить себя, что это были простые воры. Что ради Никитиных картин, денег и ее украшений они проникли в дом, ударили Никиту, чтобы он потерял сознание и не мешал им, и собирались обогатиться и уйти. Но при всем желании, в это не верилось. Никита тоже зачем-то был им нужен. Эти двое пришли не только за его картинами, но и за ним. Да и череда недавних событий, из-за которой пришлось придумывать сложный план с ложной информацией о новой работе, не позволяла надеяться на то, что дело было просто в ограблении дома.
   Тыльной стороной ладони Оксана вытерла навернувшиеся на глаза слезы. Нет, просто так сидеть и ждать, что будет дальше, было невозможно. Она огляделась вокруг в поисках того, что могло бы послужить для нее оружием. Садовый инвентарь хранился в находящемся на другом конце участка сарае, и бежать к нему сейчас было слишком опасно. Несколько палок, к которым были привязаны недавно посаженные вдоль забора молоденькие деревца, были мягко сказать, совсем не серьезны. Что еще?.. Да ничего! Вокруг не было ничего, чем можно было бы защитить себя и своего любимого!
   Оксана заплакала. Взяла в руки телефон и начала быстро перебирать хранящиеся в его памяти телефонные номера. Но все было не то! Какой смысл был будить живущих в Москве подруг? Ей нужна была реальная помощь, а не приторное сочувствие ее проблемам. Не было толка и от знакомых мужчин, имена которых в алфавитном порядке выдавал ей ее телефон - партнеров по бизнесу и партнеров в личной жизни. Все они были слишком далеко, и даже если бы хоть один из них по невероятной случайности откликнулся бы на ее призыв, он все равно не смог добраться сюда раньше, чем через полтора часа. Хотя... Вдруг Оксана наткнулась на имя Олега - охранника, через день дежурившего у входа в офис "With love - WL", который жил от ее дома в получасе ходьбы. Даже домой и на работу они часто ездили вместе. Он даже когда-то дарил ей цветы и приглашал на чай, оставаясь у нее потом на ночь.
   И, наверное, поэтому после его сонного "Алло" Оксана услышала лишь трехэтажный мат. И выключила телефон. Помощи ждать было больше неоткуда.

***

   Красивый, четкий, продуманный до мелочей план действий был провален. И не было никакой возможности вернуть время назад, чтобы что-то поправить в случившемся. Девчонка оказалась слишком шустрой, слишком сообразительной и слишком смелой, а ведь Малянский изначально вообще не брал ее в расчет. Он ждал от нее паники, истошных воплей, слез и обмороков. Но никак не того, что она так запросто сбежит от них. Вот потому-то она и сбежала...
   Малянский знал, что злость его теперь была совершенно бесполезна, и потому он старательно отгораживался от всяческих эмоций, чтобы, потеряв хладнокровие, не провалить вместе с планом и все остальное. Да, девчонка - лишний свидетель - сбежала, и теперь, конечно, должна была рассказать всем, что Богданов был не один. Но она же не видела лиц! Да, второй человек был. И это все, что могло быть заявлено, как факт. А умница Юра Малянский меж тем обеспечит себе алиби, уже через полчаса появившись в знакомом кафе, где всегда столько народу, что трудно сказать, кто есть там, а кого нет, и хорошие приятели, которым он купит по пять кружек пива, обязательно подтвердят, что он был в баре весь вечер. Весь - значит весь. И время точно назвать никто не сможет, потому что обычно никто из них не помнил даже, какой сегодня день.
   Вниз по лестнице со второго этажа снова загрохотали шаги Богданова. Малянский вскинул голову в надежде увидеть довольное и удовлетворенное выражение на его лице. Но вместо этого в глазах Богданова была только растерянность, а в руках - большого формата картонная папка, из которой выглядывали уголки небрежно вложенных в нее, еще не оформленных в рамы рисунков.
   - Ну что? - спросил Малянский нетерпеливо.
   Богданов пожал плечами.
   - Тот человек, который мне звонил, сказал, что картина называется "Весенний вечер", и на ней изображен какой-то необыкновенный пейзаж...
   Малянский буквально вырвал из его рук папку и кинул ее на диван. Раскрыл. Бережно перебрал лежащие в ней листы ватмана с законченными работами и набросками, выбрал пару тех, что могли бы подойти под данное Богдановым неопределенное описание и, разложив их на диване в ряд, стал рассматривать. То ли вечер, то ли утро... В спешке и волнении Малянский не мог различить точно нарисованное время дня, да и все без исключения пейзажи, даже те, что не были закончены, казались ему необыкновенными. Подписей он нигде не нашел, поэтому чертыхнулся, внимательно рассмотрел прислоненные к подлокотнику дивана картины, уже успевшие обрести на заказ сделанные рамы, которые Богданов спустил первыми из Никитиной комнаты, и, не обнаружив "Весеннего вечера" и там, стал торопливо складывать разложенные на диване листы обратно в папку.
   - Еще что-нибудь там есть? - быстро спросил он Богданова.
   Богданов отрицательно потряс головой.
   - Я посмотрел внимательно, - ответил он. - Во всех комнатах, за шторами и в шкафах... Все, как ты говорил, Юра...
   "Какой Юра?" - мысленно взвился Малянский, едва удержавшись от того, чтобы высказать свое негодование вслух. Но с привычной предусмотрительностью взял себя в руки. В последнее время испытания на выдержку он проходил на "отлично". Проблем и так было слишком много, и он не мог позволить себе роскошь создать дополнительные только потому, что вспылил тогда, когда не следовало. К тому же несчастный дурак Богданов доживал последние минуты своей жалкой жизни, да и на дураков обижаться было не принято.
   Картина... Может быть, она все-таки попала к ним в руки? Неподписанная, но от того не менее необыкновенная. А может, и нет. Сложно было по скудному описанию и простому названию понять, нашли ли они в доме то, за что немецкие коллекционеры платили большие деньги. К тому же картина могла находиться где угодно - в офисе у Васильева, или в офисе у его девчонки, которая как раз занималась продажей вещей такого рода, а может и в каком-нибудь другом местечке на ответственном хранении... Да к чему сейчас было гадать? Хотелось, конечно, заполучить напоследок этот лакомый кусочек, но не ехать же было сейчас по пустым офисам в его поисках, и не задерживаться в этом доме, перерывая все в поисках предмета правдоподобных слухов! В конце концов, уже то, что обещал Ринат Алликулович за безвременно ушедшего из жизни Никиту Васильева, должно было с лихвой перекрыть эту упущенную выгоду. Потому оставалось только покончить с двумя людьми.
   Малянский посмотрел на лежащего на диване Никиту. Погруженный в глубокое забытье, он так ни разу и не шевельнулся. Лишь дыхание его, неглубокое, но ровное, говорило о том, что он жив. На какое-то мгновение Малянский залюбовался им и сразу же испытал острый приступ зависти. Вот он, окажись в той же позе в своих пижамных штанах, был бы жалок. Висящий складками жир на животе, дряблые мышцы груди и спины, густо покрытые вьющимися черными волосками, отекшее желтоватое лицо, которое наверняка в неудобной позе отекло бы еще сильнее и стало бы казаться болезненной восковой маской... А Васильев Никита, даже лежащий в полном беспамятстве в неудобной позе с запрокинутой головой, все равно был красив. И тело, и лицо, и даже светло-бежевые пижамные штаны - все было гармоничным и выразительным. "Да ты просто молод, дружок", - решил Малянский, надеясь утешить себя и сразу же с тупой тоской понимая, что молодость была тем подарком жизни, который давался один раз и, растраченный, уже никогда не возвращался. И все-то у этого мальчишки было - и деньги, и достойная женщина, и бесценный талант, и внешность. И молодости оставалось еще в запасе. А вот у него, Малянского, хоть он и не был изначально ничем хуже - ни глупее, ни злее, ни ленивее, - не было ничего! Ни красоты, ни таланта, ни женщины!.. И почему?! Как же так?! Разве справедливо это было - так щедро одарить одного и так безжалостно обделить другого?!
   На какое-то мгновение возмущение такой несправедливостью помогло Малянскому побороть свой страх. Он злобно цыкнул на застывшего рядом с ним истукана-Богданова, велев ему идти к выходу и ждать его у дверей, достал из-за пояса пистолет, тот самый, который его компаньон так непредусмотрительно схватил голыми руками, и медленно направил в лицо ненавистного Художника. Один выстрел - и незаслуженное везение этого счастливчика должно было завершиться. Один выстрел - и ни красоты, ни таланта, ни денег, ни женщины. И пусть Малянскому это не вернуло бы ушедших лет и не подарило драгоценного таланта хоть к какому-нибудь делу, но зато денег, денег, способных компенсировать отсутствие стольких заслуженных жизненных благ, у него стало бы хоть отбавляй.
   Один выстрел...
   Малянский представил себе наличность и достойный банковский счет. Представил пятикомнатную квартиру с двумя санузлами в элитном столичном жилом комплексе, и отдых на Багамских островах два раза в год. Представил послушных стройных женщин, ублажавших бы его тело, и новенький автомобиль, обласкавший бы давно не балованную гордость.
   Один выстрел...
   Предусмотрительно Малянский отошел от Никиты немного в сторону, чтобы не запачкаться, если брызнет кровь. Нет, его не должны были найти, его не должны были посчитать хоть как-то причастным к делу. Он не был знаком с жертвой или его женщиной, он не имел отношения к его творчеству или его бизнесу. Он знал имя Никиты Васильева лишь по подписях на любимых картинах... В отличие от Андрея Савельевича Богданова, который уже спустя пару минут не смог бы сказать ни слова в свое оправдание.
   Один выстрел...
   Так легко, так быстро, так просто. Но Малянский не мог. Он весь вспотел, у него зашлось его больное сердце и, наверное, подскочило давление. Он почти рыдал, он уговаривал, умолял самого себя, рисовал в воображении самые распрекрасные картины ближайшего будущего в комфорте и достатке... Но так и не смог заставить себя выстрелить.
   Нет, это был не страх и не жалость. Это было тупое "Не могу", сил превозмочь которое у Малянского не было. Заложенный природой механизм, защищающий от убийства себе подобных, о существовании которого Малянский и не подозревал до этого несчастливого момента. И ни мысли о деньгах, ни мечты о машинах, ни надежды на корыстную женскую любовь - ничто не помогло ему справиться с подлым инстинктом. А ведь его не было, когда он мчался прямо на Художника в своем "BMW"! Его не было, когда он расплачивался за его убийство! И не было его даже тогда, когда на кухне в ресторане он подсыпал в бокал лекарство-яд...Предохранитель от убийства сработал лишь сейчас, когда Малянский стоял перед беспомощно спящим Художником, и когда после многолетней погони осталось лишь нажать на спусковой крючок. И как назло на последнем шаге к финишу у Малянского отнялись ноги.
   А время шло. И Малянский чувствовал это, как будто бы слыша тиканье секундной стрелки в своих наручных часах. Идеально продуманный план рухнул окончательно. Шустрая девчонка, испортившая все, наверняка уже позвала на помощь. Да, должно было потребоваться время, чтобы слова ее, запыхавшейся и полуодетой, дошли до охраны, соседей или милиции. Но ведь как раз в эту самую минуту она толковала им свое, и они начинали понимать ее, и они шли за ней, или диспетчер по телефону принимал заявку на вызов по продиктованному адресу. Надо было быстрее бежать, собирать шмотки и куда-нибудь уезжать, прятаться и сидеть тихо-тихо, как мышка, и ждать, пока уляжется шум, и милиция поместит это дело в папку с досадными "висяками" и забудет о нем. Наверное, для этого должно было пройти полгода или год... А Ринат Алликулович? При мысли о нем Малянского очень неприятно замутило. У Рината Алликуловича не было понятия "висяков". Вон как настойчиво он мстил Художнику за какую-то стародавнюю провинность! И кто сказал, что Малянский не попадет в число его врагов, не удовлетворив такой важный для этого сумасшедшего каприз?..
   - Юра, он уже?.. - робкий голос вернувшегося в гостиную Богданова заставил Малянского прийти в себя и прервав поток его растерянных мыслей.
   - Нет, он еще! - злобно огрызнулся Малянский и посмотрел на Богданова.
   Новый план, уже, правда, не продуманный и не красивый, появился в его голове. Но это было лучше, чем ничего, лучше, чем тупая паника. Это был шанс не обогатиться и не войти королем в роскошную жизнь, это был шанс просто спастись, что для Малянского теперь вдруг стало намного важнее.
   - Ну-ка, подойти, - скомандовал он, поманив Богданова пальцем.
   Тот, послушный, как телок, подошел.
   - Повернись!
   Богданов повернулся.
   И в следующую секунду со всей силы, со всей злостью и отчаянием Малянский ударил его рукоятью пистолета по голове, скользнув от темени до затылка. Не издав ни звука, Богданов рухнул на пол. На лысой голове его, прикрытой завязанным узлом чулком, с которой соскочила и упала на пол кепка, окрашивалась кровью глубокая рана. Брезгливо Малянский вытер об его куртку пистолет. Проверять, жив был Богданов или же нет, он не стал. Ему было все равно. Предохранитель от убийства не сработал на простой удар - и ладно. Было бы хорошо, если Богданов никогда уже не очнулся бы, или очнулся полным дураком, или полностью лишился бы памяти. Но даже если голова его оказалась бы крепче металла, Малянский все равно успел бы уже удрать. Далеко. За границу. Без денег и картин, но зато живой и свободный... Богданов мешал ему, лежа на полу около дивана, и Малянский бесцеремонными пинками ногой подвинул его в сторону. Потом достал из кармана прозрачный пузырек с бесцветной усыпляющей жидкостью - драгоценное наследство дедушки-химика, поискал рядом с Никитой носовой платок, нашел его, с педантичной тщательностью сложил его поаккуратнее, намочил жидкостью из пузырька и прижал к губам и носу Никиты. Подержал немного, спрятал в карман вместе с пузырьком, взял лежащий на диване пистолет Никиты, положил его в карман своей куртки - на всякий случай, и начал стаскивать Никиту с дивана.
   Ринат Алликулович хотел отмстить Художнику? Он жаждал его страданий, крови и смерти? Пожалуйста! Малянский, услужливый слуга, готов был предоставить такую замечательную возможность. Хотели вы Художника, Ринат Алликулович? Получайте! Только разбирайтесь с ним сами, без меня, потому что услужливый слуга не мог убить, и даже ваши богатые обещания не смогли помочь ему сделать это!
   Никита оказался тяжелым для Малянского, а оттого, что он был без сознания, он был тяжелым вдвойне. Он то и дело безвольно выскальзывал из его рук, он никак не хотел двигаться с ковра и так и норовил за что-нибудь зацепиться большой голой ступней.
   Но Малянский упрямо тащил его. От дивана - к двери, от двери - к машине, а потом и внутрь нее - в багажник.
   - Получите, Ринат Алликулович, - с ненавистью шептал он. - Получите, радуйтесь! И не говорите мне, черт возьми, что вы этого не хотели!..
  

Часть 42

  
   Спрятавшуюся за кустом сирени Оксану трясло от холода мелкой неприятной дрожью. Ее ночная рубашка была уже вся мокрая от осевшей на траве и листьях сирени ночной росы. Окоченевшие руки и ступни ног почти ничего не чувствовали, и Оксана очень боялась, что в нужный момент просто не сможет совладать со своим скованным холодом телом. Но о том, чтобы перебраться в более теплый сарай, где можно было даже найти старый рабочий халат, в котором она обычно окапывала кусты и засаживала цветами клумбы, она даже не помышляла, но уже не только из-за страха быть обнаруженной, но и потому, что из сарая невозможно было увидеть крыльцо ее дома, а отсюда, из-за куста сирени, оно было, как на ладони. И, неотрывно глядя на него, Оксана ждала. Слушала, внимательно смотрела, терпела холод и очень надеялась, что милиция поторопится и приедет раньше, чем ночные гости решат покинуть ее дом.
   Но милиция, конечно, не успела. И поселок все так же равнодушно спал, не откликнувшись на призывы о помощи, и охрана так и не появилась на своем посту, когда из дома на крыльцо вышел Малянский. Он, правда, не шел, а пятился задом, за собой таща пребывавшего без сознания Никиту. Увидев их, Оксана сжалась, как пружина. Злость и отчаяние толкали ее к тому, чтобы покинуть свое укрытие и броситься на человека, тащившего ее неподвижного мужа к машине. Но здравый смысл заставил ее остаться на месте. Даже издалека она видела рукоять револьвера, заткнутого за пояс брюк мужчины, и противопоставить оружию свою злость и кулаки было бы безрассудством. Да и непонятно было, где остался второй ночной посетитель ее дома, которого Оксана видела собственными глазами. Может быть, потихоньку покинув дом, он как раз занимался ее поисками? От этой мысли Оксане стало еще более неуютно. Она прислушалась и огляделась вокруг, но обострившийся напряженный слух и привыкшие к темноте глаза ничего не заметили.
   А в это время Малянский, уже подтащивший Никиту к приоткрытой калитке справа от запертых ворот, в полной тишине, нарушаемой лишь его натужным пыхтением, вытащил его с участка на улицу.
   "Он жив!" - мелькнула в голове Оксаны ликующая мысль. Действительно, убийца не потащил бы тело своей жертвы за ограду, где их могли запросто увидеть. Убийца бы бежал один или на пару со своим подельником, и уж точно не тащил бы за собой основную улику своего злодеяния.
   "Но если Никита жив, то что им от него нужно? - тут же продолжила работу Оксанина логика. - И что они сделали с ним? И что собираются сделать? И где?"... Ни на один из вопросов ответа у нее не было, а самый последний вопрос - "Где? Где продолжится начатое на ее глазах преступление?" - вывел Оксану из растерянного оцепенения. Помощи ждать было неоткуда, а ее мужа, ее дорогого Никиту хотели увезти в неизвестном направлении. И стоило стоящей за воротами ограды ее участка черной машине, бампер которой она успела увидеть через приоткрытую калитку, покинуть территорию поселка, и Никиту было бы уже не найти. Еще один пропавший без вести человек, еще одно неопознанное тело где-нибудь в пригороде.
   Нет, так не должно было все закончиться, решила Оксана, и это помогло ей побороть и страх, и холод и, главное, неуверенность в себе. Она снова прислушалась и огляделась, не забывая о втором человеке в черном, которого она видела на первом этаже своего дома. Но поскольку его нигде не было ни видно, ни слышно, она отважилась подняться из-за куста и потихоньку приблизиться к ограде.
   Номер машины, ее марка и цвет - три главные приметы, которые она могла сообщить нерасторопной милиции. Это должно было оказаться куда более действенным, чем жалостливый рассказ о бандитах в черном. Оксана выглянула в щелку между досками забора и в красноватом свете задних габаритных огней увидела то, что хотела. Темный - ночью сложно было определить цвет точнее, - марки "BMW" автомобиль с московским номером Н720НВ. И именно в его вместительный багажник мужчина в черном очень тихо ругаясь сквозь зубы и тяжело дыша, пытался погрузить обмякшего и безвольно выскальзывающего из его рук Никиту. Мужчина был маленького роста и совсем не спортивного телосложения, и Оксана справедливо предположила, что быстро справиться с его делом ему не удастся. Значит, в запасе оставалось еще около пяти минут.
   Оксана тихо отступила обратно за кусты и снова прислушалась и вгляделась в темноту. Ни шагов, ни шорохов, ни какого-либо движения на участке вокруг дома не было. Да и в самом доме, где на двух этажах и даже на чердаке горел свет, теперь не было заметно чьего-либо присутствия.
   Все так же - не выпрямляясь в полный рост и скрываясь сначала за кустами сирени, а потом за кустами разросшейся жимолости, Оксана приблизилась к входной двери своего дома. Вопрос, куда же подевался второй грабитель, волновал ее все сильнее. Может быть, он как раз и притаился в доме, охраняя награбленное добро, или подстерегая того, кто попытается помешать коварным планам? Но это все-таки казалось маловероятным. Куда логичнее было бы действовать вдвоем - и Никиту вдвоем в багажник погрузить было бы легче, и следить, чтобы никто из соседей не вмешался в происходящее...
   Оксане было очень страшно от мысли, что вот сейчас, стоит ей выйти из спасительной тени, ее схватят. Не один - так второй, и убежать она уже не успеет, и окажется тогда в лучшем случае в одном багажнике с Никитой без всякой надежды помочь себе и ему. Но необходимость попасть в дом победила ее сомнения. У нее было не больше пары минут, чтобы взять в прихожей то, что ее интересовало, и потому надо было спешить.
   Все так же тихо, согнувшись почти пополам, бесшумно ступая в домашних туфлях по вымощенной плиткой дорожке, она добралась до крыльца, присела на корточки под подоконником, огляделась и, убедившись, что за ней не следят, заглянула через окно в освещенную гостиную. Заглянула, тут же нырнула вниз, обратно под подоконник, потом заглянула второй раз, уже более долго изучая знакомую обстановку, и только после этого, не заметив ничего опасного и никого, кто мог бы ей угрожать, осторожно открыла дверь и почти на четвереньках пробралась в дом.
   И тут же вскрикнула от неожиданности и ужаса, успев, правда, зажать себе рот рукой, отчего крик ее получился похожим, скорее, на тихий плач. В метре от входной двери, на полу лицом вниз лежал второй мужчина в черной одежде. Он находился довольно близко от входа, и потому его было невозможно разглядеть из окна. Он не двигался, и сколько Оксана не старалась разглядеть, дышит ли он, она так и не увидела, расширяется ли от дыхания его грудная клетка. С опаской и очень медленно она подвинулась к лежащему мужчине. Тихонько потрясла его за плечо и тут же отпрянула, ожидая, что он обернется. Но он оставался совершенно неподвижным. Тогда Оксана толкнула его ногой, уже намного сильнее, но реакции все равно не последовало. "Неужели он... мертв?" - подумала Оксана с содроганием. Она в третий раз толкнула мужчину, и в третий раз он не пошевелился от ее пинка. И Оксана уже готова была протянуть к нему руку, чтобы перевернуть на спину и сдернуть закрывающие лицо разрезанные колготки, когда быстрые шаги, приближающиеся к крыльцу, заставили ее отскочить в сторону и отползти за широкую спинку дивана.
   Оксана едва успела спрятаться, свернувшись калачиком за диваном, как Малянский по-хозяйски распахнул дверь, быстро вошел в гостиную, равнодушно переступил через своего компаньона, распростертого на полу, бережно подхватил стопку уже оформленных в багет картин, на них закинул папку с еще не оформленными работами и набросками и понес все это к выходу.
   Оксана осторожно перевела дыхание. "Это он убил его! - вертелось у нее в голове. - Это он!" Еще несколько секунд она не решалась покинуть свое укрытие, но потом все же нашла в себе силы справиться с собой. Вернувшись к лежащему на полу мужчине, она, как и собиралась, перевернула его на спину и сдернула неуклюжую, пропитавшуюся кровью маску из колготок с его лица. Андрея Богданова она узнала сразу же, и так же мгновенно по его приоткрытым неподвижным глазам поняла, что он мертв. Потому и не могла она увидеть движение его грудной клетки - потому что он уже не дышал.
   Еще несколько секунд прошли в напряженном оцепенении. Оксана никогда еще не видела смерть так близко. Жалость и страх завладели ею. Она невольно вспомнила Богданова живым и даже раскаялась в том, что всегда очень нелестно думала и говорила о нем. Но довольно быстро она спохватилась. Не лучшее сейчас было время для того, чтобы оплакивать своих врагов.
   Медленно Оксана поднялась на ноги. Картин в гостиной больше не было, и она была уверена, что тот, второй, кто укладывал Никиту в багажник "BMW" больше не вернется. Она подошла к столу у входа, на котором всегда оставляла сумочку, кошелек, перчатки и, главное, ключи, взяла ту связку, где были ключи от гаража и от ее машины, потом сдернула с вешалки у входа свое пальто, накинула его себе на плечи и, помедлив, вернулась к лежащему на полу телу Богданова. Прикасаться к холодеющему трупу было жутко и неприятно, но Оксана, сдерживая подступающую тошноту, все же разогнула его неподатливые пальцы и, вытащив из его руки пистолет, осторожно опустила его в карман пальто. Пусть она не умела стрелять, но оружие вполне могло пригодиться.
   В гараж она побежала не сразу, а сначала вернулась к приоткрытой калитке. "BMW" как раз отъезжал, направляясь по ухабистой грунтовой дороге, которую размывало каждую осень и весну, к выезду из поселка, сразу за которым начиналось шоссе. На многие километры вокруг оно было прямое, как стрела, без перекрестков и поворотов. Потому-то Оксана и смотрела вслед машине так пристально - ей надо было узнать, куда та повернет - направо или налево, чтобы потом легко последовать за ней на своем автомобиле.
   "BMW" повернул налево, в область, и только тогда Оксана побежала в гараж, на бегу выбирая из связки нужный ей массивный зубастый ключ.
  

Часть 43

  
   Пробуждение оказалось для Никиты продолжительным и, мягко говоря, очень неприятным. Сразу десяток негативных ощущений оплел его тело с головы до ног. Жажда и тошнота, звон в ушах и разноцветные пятна перед глазами, ломота во всем теле и онемевшие пальцы - тут было от чего взвыть волком и пустить слезу. Но Никите повезло - память вернулась к нему раньше, чем способность пошевелиться, и, вспомнив те события этой ночи, которые ему все же удалось увидеть и осознать, он благоразумно решил не выдавать сразу того, что он был уже в сознании.
   Очень медленно он повернул голову и огляделся. В огромной и очень дорого выглядевшей гостиной - таких огромных и роскошных комнат он и не видел нигде, кроме кино, - он был не один. Двое мужчин, и оба незнакомые ему, стояли чуть в стороне и раздраженно, запальчиво переругивались вполголоса.
   Что касалось одного из них - невысокого чернявого мужчины с бородой и усами, Никита хоть и не узнал его в полном смысле этого слова, но сразу понял, что о нем шла речь, когда около года назад мальчишка из уличной банды описывал ему своего нанимателя. А вот второй - тоже смуглый, но уже не еврейской, а, скорее, восточной наружности, был ему как будто знаком. Хотя, Никита никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах они успели повстречаться, и случалось ли это вообще, или же просто поврежденное сознание выкидывало перед ним несуществующие фантомы. Мужчина этот был уже в возрасте, высокий, широкоплечий, с прямой красивой осанкой бывшего военного, которую не скрывал даже легкий домашний костюм, с благородной сединой в коротко стриженых черных волосах и с пронзительными, с безуминкой, черными раскосыми глазами.
   Заставив себя напрячь слух и, главное, рассеивающееся, как луч света в тумане внимание, Никита постарался разобрать их слова. Сначала у него ничего не получалось. Были лишь неразборчивый шепот слишком далеко и никак не проходящий звон в ушах; шепот и звон; шепот и звон. Но мужчины определенно ссорились - это можно было понять, даже не слыша их, - и, наконец, маленький чернявый первым повысил голос.
   - Вы знали, что я не убийца, но вы толкали меня на это! - возмущенно и оскорблено заявил он.
   - Да ты такой жук, Юра, что покрути денежкой у тебя перед носом, и ты маму родную продашь, - возразил высокий брезгливо. - Просто трусом ты оказался. И все. И точка.
   Расстановка сил стала понятна Никите сразу же. Высокий платил, маленький исполнял, но, в связи со своими явно не выдающимися способностями, предпочитал делиться деньгами и передавать исполнение в чужие руки. Вот только неужели высокий платил так много, что было, чем делиться?! Никита не знал его, он так и не понял, где они могли встречаться, а между тем этот человек давал так дорого за то, чтобы Никиты не было на свете...
   Но внезапно время, отведенное для того, чтобы соображать, что к чему, у Никиты кончилось. Высокий кинул на него сначала мимолетный взгляд, потом посмотрел пристальнее, увидел открытые Никитины глаза и мгновенно потерял интерес ко всему на свете. Кроме него.
   Пожалуй, Малянский испугался в этот момент сильнее всех. Он знал, что Ринат Алликулович был суров и жёсток, но он и представить не мог, что внутри него могла существовать такая ярость и ненависть. И если до этого Малянский лишь досадовал по поводу упущенных денег и всех своих неприятностей, не забывая, однако, о том, что пока длилась вся эта канитель с разнесчастным Художником, регулярные подачки Рината Алликуловича позволяли ему жить, не работая, то теперь он по-настоящему жалел, что когда-то переступил порог этого дома. Ринат Алликулович превратился в зверя. Белый, как мел, с трясущимися от нескрываемого гнева руками и губами, он медленно пересек гостиную и замер от Никиты в паре шагов. Возможно, кто-то в этот момент предположил бы, что теперь последуют крики и взаимные обвинения, или что Ринат Алликулович вернется к секретеру и извлечет оттуда давно пылящийся без дела служебный пистолет, но Малянский чувствовал - все будет более кроваво и ужасно. Он даже попятился ближе к двери, желая, во-первых пощадить свои и без того расшатанные нервы, а во-вторых организуя себе возможность отступления на всякий случай.
   - Что ж, - процедил Ринат Алликулович сквозь зубы, - пускай у этого слизняка не хватило духу разделаться с тобой, щенок! Вместо него с превеликим удовольствием это сделаю я!
   Одним прыжком он преодолел разделявшие его и Никиту два шага и тяжелым, как будто сделанным из железа кулаком ударил его в лицо. Никите часто приходилось быть битым, но такого он не встречал ни разу. Ему показалось, что голова его просто лопнет от острой боли, снопом искр ударившей по глазам и ушам. На какие-то секунды он оглох и ослеп, потом, едва глотнув воздуха, попытался избежать следующего удара, скатившись с дивана на пол, к ногам Рината Алликуловича, но это не помогло. Второй удар действительно пришелся вскользь, но зато для третьего в ход пошли уже ноги. Под ребра и в солнечное сплетение, и в низ живота, потом в бок и в спину - когда Никита в изнеможении попытался перевернуться на другой бок. Он хотел взмолиться о пощаде, но из перехваченного спазмами горла вместо слов вырывались лишь стоны и хрипы. А когда ему все удалось поглубже вздохнуть, он, пересиливая боль, неожиданно для самого себя произнес совсем другое.
   - За что? - прошептал он сипло и, чтобы точно быть услышанным, повторил еще раз. - За что?
   Ринат Алликулович остановился, тоже переводя дух. К счастью для Никиты, он был уже не молод и быстро уставал.
   - "За что"? - с усмешкой переспросил он. - Ты спрашиваешь меня, за что? Значит, ты меня не помнишь?
   - Я вижу, что имел честь встречаться с вами, но, кажется, знакомство наше было непродолжительным...
   И откуда только вместо просьб о милосердии у него взялась эта язвительность, Никита и сам не знал. Он не знал даже то, как смог без запинки произнести такую длинную фразу. Но он сразу же пожалел об этом, потому что секунду спустя на него обрушился очередной шквал ярости Рината Алликуловича. Последовали еще пять или шесть мощных ударов, потом Ринат Алликулович все же сходил к секретеру за пистолетом и снова вернулся к лежащему, беспомощно согнувшись, около дивана Никите.
   Несколько секунд он раздумывал, как поступить. Слишком быстрой и легкой казалась ему расплата выстрелом, да и стрелять здесь, в своем доме, ему совсем не хотелось. Поэтому, рассудив так, равнодушно и безжалостно, он снова стал работать ногами, пыхтя и с животным удовлетворением слушая становившиеся все тише стоны ненавистного врага - Художника Никиты Васильева.
   - Как ты смеешь, сукин сын, так разговаривать со мной?! - рычал он. - Как ты смеешь?!
   Наверное, это все могло продолжаться довольно долго. Никита оказался выносливее, а Ринат Алликулович - злее, чем можно было предположить. И Малянский, испуганный, одуревший от увиденной жестокости и от мысли, что все это происходит с его подачи, даже не думал вмешиваться или звать на помощь...
   Все закончила Нина, вошедшая в гостиную тихо, но решительно, с графином с водой и с блюдечком с таблетками Рината Алликуловича на подносе. Увиденная картина повергла ее в шок. Запачканный кровью ковер и диван, ее муж, с видом палача издевающийся над незнакомым ей молодым человеком, и пистолет, главное - пистолет! - дрожащий в руке Рината Алликуловича.
   - Ринат! - в ужасе крикнула она с порога. - Ринат, что ты делаешь?!
   Ринат Алликулович обернулся к ней.
   - Нина?.. - тихо выдохнул он, отступая от Никиты. - Зачем ты пришла?..
   Вопрос был, конечно, дурацкий. Зачем пришла его жена в гостиную их дома перед сном? Несла ему его таблетки, про которые он, как всегда забыл, пришла позвать его спать, потому что было уже поздно. А вот он, дурак, и не подумал, что она могла войти, что она могла испугаться, и что, в конце концов, он вовсе не хотел ее во все это вмешивать. Но она уже вошла и все увидела, и, наверняка, испугалась...
   Ринат Алликулович вздохнул. Хотел пнуть Никиту еще раз - с досады, - но сдержался. Это было не для женских глаз.
   Но объяснений было не избежать и, глубоко вздохнув, Ринат Алликулович мрачно сообщил:
   - Он убил нашу дочь.
   В гостиной воцарилась тишина. Малянского, невероятно переживавшего за себя, за свое будущее, свободу и благосостояние, начала бить нервная дрожь. И угораздило же его влезть в это осиное гнездо! Ведь он-то думал, что виной всему были деньги и бизнес - простая и понятная для всех арифметика. А получалось, что дело было в каком-то давнем семейном скандале, к которому Малянский совсем не хотел иметь отношение.
   Никита тоже был потрясен. Воспоминание о Лильке - о девочке, которая умерла у него на руках, резануло его, как ножом. Как живая, она вдруг встала перед его глазами, а потом он увидел больницу и ее отца, Рината Алликуловича там. Теперь он вспомнил, где они встречались. Действительно, их знакомство было недолгим... А потом быстрых хороводом перед ним промелькнули все последующие годы - крах его дела, тюрьма, адвокаты, бедность и новое тяжелое начало жизни. И красной линией поперек всего - постоянный страх за свою жизнь, пока кто-то упорно старался растоптать его, уничтожить. Теперь вот понятно стало, кто это был. Как понятен стал и Лилькин страх, толкнувший ее на такую ужасную глупость.
   Нина заплакала. Поднос, на котором она держала заботливо принесенные мужу воду и лекарства, не давал ей возможности вытереть лицо, и слезы стекали по ее щекам и капали с подбородка на ее платье.
   Никита, пошатываясь, медленно поднялся на ноги. Теперь он был уверен, что в живых его уже точно не оставят, и тупое безразличие и нежелание защищаться овладело всем его существом. Вот только не хотел он умирать у ног этого человека, в его глазах выглядевшего глупым и черствым, не способным жалеть и любить.
   Ринат Алликулович, глядя на него с пренебрежительной усмешкой, покачал головой и поднял пистолет.
   - Ну вот, теперь в ответ я убью его, - сказал он. - Хотя, его жизнь, конечно, стоит меньше жизни нашей любимой доченьки.
   - Я виноват в смерти Лили не больше вашего! - возразил Никита уверенно.
   - Что?! - крикнула Нина, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать в голос.
   - Простите меня, Нина... Я, к сожалению, не помню вашего отчества, - Никита тяжело вздохнул. - Лилька редко рассказывала про вас, и мне не хотелось бы обидеть вас несправедливо. Но вот о Ринате Алликуловиче я очень даже наслышан!
   - Вот и отлично! - рявкнул Ринат Алликулович. - Хорошо, что знаешь, чья рука продырявит твою никчемную голову!
   - Если вы трус, то вам действительно лучше убить меня сразу! - в голосе Никиты вдруг появилась злоба. - Потому что если вы этого не сделаете, то вам и вашей супруге придется узнать, как все было на самом деле. А это вряд ли утешит вас!
   Никита чувствовал, как злость его усиливалась, подогреваемая болью и тяжелыми воспоминаниями о прошлом. Уже давно милая глупышка Лилька не являлась перед ним так ярко и отчетливо. Сейчас она буквально стояла перед ним, нервная и испуганная, и твердила о том, что не хочет ребенка, твердила, что хочет быстрее, как можно быстрее избавиться от так некстати появившейся внутри нее жизни. Чтобы никто не узнал, чтобы, прежде всего, не узнали ее родители. Никита помнил и самого себя, и свою растерянность, и ужас перед тем выбором, который им с Лилькой предстояло совершить, и который Лилька просто еще не понимала...
   Пистолет, направленный на Никиту, гневно подрагивал в руке Рината Алликуловича, готовый выстрелить в любую секунду, и глаза Нины, глаза несчастной матери, потерявшей единственную дочь, метали гром и молнии. Но Никита все равно заговорил, не глядя ни на одного из них и видя перед собой только отчетливый Лилькин образ.
   - Я не настаивал на аборте и не отговаривал Лилю от него, - заговорил он негромко. - Я просто сказал, что надо подождать пару дней, и все как следует обдумать. Все было и так уже не слишком хорошо, и я не хотел навредить Лильке еще больше. Я готов был дать ей денег на лучшего врача, я готов был как минимум содержать ее и ребенка сколько потребовалось, если бы она так решила. Я просто хотел, чтобы это решение не было принято сгоряча! Ведь речь шла не о том, чтобы утопить котенка!.. Но она так боялась!.. - Никита вдруг перешел на крик. - Она так боялась вас! Я и представить себе не мог, что человек так сильно может бояться своих родителей! На следующий же день после того, как она узнала о своей беременности, Лилька предпочла за имевшиеся у нее копейки пойти к какому-то частнику-мяснику, лишь бы не ждать еще хотя бы день! Если бы я только знал, как сильно она боялась вас, я ни за что не оставил бы ее одну в тот день! Мне очень жаль, что все так вышло! И я виноват! Но не я один! И уж точно не больше, чем вы, Ринат Алликулович! Строгий отец, ребенок которого не только не попросил о помощи, а предпочел рискнуть жизнью, чтобы только вы не узнали о ее проблеме!
   В гостиной снова повисла тишина. Тяжелая, гнетущая и неподвижная. Ринат Алликулович, помрачневший, как туча, смотрел в окно, вернее, на свое отражение в зеркально-черном стекле, и не двигался. Нина тихо подошла к столу, поставила, наконец, на него свой поднос и, сев на краешек мягкого стула, закрыла руками лицо. Никита стоял спокойно, стараясь держать спину прямо, хотя внутри него все ныло и сжималось спазмами от болезненных ушибов, и ждал решения своей участи. И один лишь Малянский, мертвенно бледный, злой на себя и на весь мир, притихнувший в углу рядом с входной дверью, жаждал решительных действий.
   Несчастливым был для него сегодняшний день. Все, абсолютно все поворачивалось сейчас против него. И почему он не застрелил Художника еще в его доме?! Почему позорный приступ трусости скрутил его там так некстати?! И почему, черт возьми, причиной всего оказалась какая-то там Лилька, а не понятный и ясный всем передел сфер влияния в бизнесе?! Хуже, чем теперь для Малянского быть уже не могло. Разве что через минуту вой сирен милицейских машин разбудил бы притихший сад. Ведь ждать щедрости от Рината Алликуловича теперь, теперь, когда Малянский притащил Художника в его дом, было бесполезно. Но это было половиной беды. Еще каких-нибудь пять минут назад Малянский был твердо уверен, что Ринат Алликулович вот-вот покончит с Художником, и тогда он ловко провернет свой план с оставшимися бесхозными картинами. А теперь и эта уверенность превратилась в прах! Шансы на то, что Ринат Алликулович расправится с этим мальчишкой становились все меньше и меньше. Сначала так некстати появилась Нина, эта приятная женщина, которая всегда была к Малянскому так добра и часто угощала его вкусными булочками при встрече в саду или в доме, но которая сейчас так внезапно и безжалостно спутала ему все карты; ну а потом старый скелет вдруг выпал из общего шкафа, и окончательно расстроил и без того нелегкую игру. А ведь в доме Художника остался его компаньон, которому он сам же раскроил череп, и не в меру шустрая девчонка, которая, как и Нина, оказалась весьма некстати в серьезных мужских делах.
   "Нет, - подумал Малянский отчаянно. - Надо брать дело в свои руки. Пусть мне не хочется и пусть я не убийца, но обо мне никто не позаботится кроме меня самого". И он решительно вытащил свой револьвер из-за пояса брюк и направил его на Никиту.
   Вот сейчас он должен был, просто обязан был выстрелить. Если двое стариков могли позволить себе тянуть время и предаваться тоске по умершей дочке, то он должен был спасать себя и свое до опасного шаткое финансовое благополучие.
   Палец Малянского дрожал на спусковом крючке. Он целился, он хотел покончить с Никитой с первой попытки, чтобы ни у кого уже не было соблазна изменить что-либо.
   Палец продолжал предательски дрожать, но Малянский уже почти-почти справился с собой, как вдруг, заставив всех вздрогнуть, с шумом распахнулась вторая дверь гостиной, ведущая в нее прямо с веранды. Малянский дернулся, словно внутри него лопнула перетянутая пружина, обернулся, но, прежде чем он успел увидеть вошедшего, револьвер тоже дернулся в его руке. Раздался выстрел...
   Взгляд Малянского заметался по комнате. Первой он увидел Оксану, полуодетую, испуганную и замерзшую, но, тем не менее, решительно державшую в руках пистолет Богданова и твердо вошедшую в незнакомую гостиную незнакомого дома. Она целилась в него. Потом Малянский увидел оставшегося невредимым Никиту, который продолжал спокойно и прямо стоять у дивана с почти безразличным выражением лица, из-за которого в него было так трудно выстрелить. И, наконец, Малянский увидел добрую женщину Нину, которая медленно сползала со стула на пол, зажимая рукой кровоточащую рану у себя на груди.
   Ринат Алликулович хотел было, как тигр, кинуться на Малянского. Но европейский рационализм победил мстительную восточную кровь, и он тотчас оказался подле своей жены с трубкой радиотелефона в руках. Все остальное - и Никита, и Малянский, и вся та каша, которую он заварил, вмиг перестали для него существовать. Осталась только Нина, его единственный близкий и любимый человек на всем свете, которая продолжала чуть слышно плакать, теперь еще и от боли, и бледнела все сильней и сильней.
   Малянский злобно чертыхнулся. И здесь все пошло не так! Но хоть он и висел на волоске, сориентировался быстро. Его револьвер по-прежнему смотрел Никите в лицо.
   - Ты, курица! - сказал он сквозь зубы, обращаясь к Оксане, но даже не оборачиваясь. - Медленно положи на пол свой ствол!
   - Нет! - Оксана покачала головой. - Я буду стрелять...
   Малянский напряженно расхохотался.
   - Неужели? - с пренебрежением спросил он. - Ты знаешь, вот я немного умею стрелять. А ты? Ты уверена, что убьешь меня раньше, чем я успею убить твоего дружка и тебя?
   Оксана молчала. Конечно, снайпером она не была. Но ей казалось, что и Малянский им не был. Но едва сомнение это отразилось в ее глазах, Малянский выстрелил.
   Оксана закричала. Пуля, пролетев от Никиты совсем близко, в щепки разбила угол стоящего за его спиной шкафа. Никита только лишь вздрогнул от резкого звука, но даже не двинулся с места. А вот Оксане стало еще тяжелее держать себя в руках. Она и без того едва сдерживалась, чтобы не поддаться истерическим рыданиям от страха и отчаяния, а теперь, когда пистолет безудержно трясся в ее дрожащих руках, она и вовсе не могла с собой справиться. Чувство паники от бессилия и беспомощности овладело всем ее существом. Ей казалось, что вот-вот она просто выронит пистолет, казавшийся ей теперь таким тяжелым. Куда уж тут было думать о том, чтобы из него выстрелить?!
   - Ну, бросай! - приказным тоном потребовал Малянский. - Бросай пистолет, кому говорю!
   - Не надо, Оксана, - возразил Никита уверенно. - Он не отпустит нас с тобой живыми. Он перестреляет нас всех, как только ты опустишь оружие!
   - Бросай! - повторил Малянский. - Не слушай его! Зачем мне кого-то убивать, если мне не угрожают?! Я просто хочу запереть вас где-нибудь, чтобы я мог спокойно убраться подальше отсюда! Ведь Ринат Алликулович будет держать язык за зубами, верно? Он же не хочет пойти под суд, как организатор убийства?
   Малянский кинул ненавидящий взгляд на обнимающего раненую супругу Рината Алликуловича, но Ринат Алликулович, хоть и видел его и слушал его слова, вряд ли понял их - настолько он был поглощен свалившимся на него несчастьем. "Скорая" уже должна была ехать, и он думал только о том, чтобы она прибыла вовремя. Малянский разочарованно хмыкнул и снова обратился к Оксане.
   - Ну, детка, - постарался сказать он как можно более ласково и дружелюбно, - теперь будь умницей. Клади пистолет на пол! Он не поможет тебе. Положи на пол!
   Оксана колебалась, но Никита был по-прежнему уверен во всем.
   - Нет, стреляй! - стоял он на своем. - Стреляй. Ты не промахнешься! Он все врет!
   Но Оксана хоть и хотела его послушаться, хоть и верила только ему одному, выстрелить так и не рискнула. Она представила себе, как нажмет на спусковой крючок и как промахнется. Как нервный и злой мужчина с бородой и усами - человек, которого она видела первый раз в жизни, - выстрелит в ответ, но не в нее, а в Никиту. А потом... Потом бы уже ничего не было, потому что без Никиты уже не могло существовать никакого "потом". И, подумав обо всем этом, Оксана безвольно опустилась на колени и, положив пистолет на ковер перед собой, заплакала.
   Малянский чуть не запрыгал от восторга. Хоть что-то в этот отвратительный день получилось так, как он хотел, и теперь он был королем ситуации! Коротенькими неуклюжими шажками, с осторожностью, о которой он ни на секунду не забывал, он приблизился к Никите, обхватил его левой рукой, а правой приставил револьвер к его голове. Он ведь и вправду не был снайпером, а так даже он не мог промахнуться.
   Почти без слов и без усилий, указывая направление тычками в спину и короткими окриками, он заставил Никиту и Оксану покинуть вместе с ним дом, оставив Рината Алликуловича в гостиной и сразу же забыв о нем, усадил своих пленников на передние сиденья своей машины - Никиту за руль, а Оксану рядом, и сам устроился позади них. Семейные передряги никогда не интересовали его особенно сильно, и особенно теперь, когда на кону было его будущее. Пусть Ринат Алликулович затеял все это ради глупой мести. Это было его право, и за это он заплатил сполна. Малянский же остро ощущал потребность выйти из воды не просто сухим, а максимально богатым. Пусть даже для этого надо было убить, тем более что теперь, когда первые выстрелы, хоть один из них был случайным, а другой - холостым, были сделаны, это не казалось ему таким страшным.
   Мигнув габаритными огнями и осветив желтым светом фар дорожку впереди себя, черный "BMW" Малянского медленно вырулил за ворота, плавно набрал скорость и в темноте ночи помчался вперед, к призрачным большим деньгам, о которых так мечтал его владелец...
  

Часть 44

  
   Сказать, что Никите было плохо, означало не сказать ничего. Не без основания он думал о том, что у него сломаны ребра; с досадой ощущал при каждом вздохе целый букет ушибов; старался справиться с головокружением, потому что сидел за рулем, и выбора никакого у него не было; и вдобавок ко всему, было совершенно невозможно дышать носом после нескольких ударов по переносице. На кого он был похож сейчас - об этом Никита предпочитал не думать. Это в кино фингалы под глазом рисовали красивым фиолетовым полукругом на нижнем веке. А в жизни фингал начинался с распухающего носа и щек, и эта припухлость, если к ней сразу не прикладывали холод, могла держаться не один день. И вообще, Никита был бы очень рад, если бы его отправили сейчас в больницу. Желательно, в платную, с заботливым персоналом, но и от простой государственной он тоже бы не отказался. Лишь бы как-нибудь помогли ему с его носом и дали бы принять так необходимое телу и гудящей голове горизонтальное положение...
   Но это были лишь мечты. А на деле "BMW" Малянского мчался по полупустому ночному шоссе в противоположную от Москвы сторону, и вез всех сидящих в нем совсем не на пикник. Конечно, обосновавшийся на заднем сиденье бородатый тип - Малянский - собирался их убить. Никита знал, что это так, еще когда их с Оксаной только выводили из дома, а уж когда он увидел черный "BMW", сразу вспомнив, как машина именно этой модели едва не сбила их в тот день, когда они познакомились, он окончательно уверился в этом более чем прискорбном для него факте. Такое совпадение не могло быть случайным. Да и простая логика - они видели непростительно много! - не выступала за хороший конец.
   Оксана, наверное, тоже понимала это, и поэтому не переставая плакала на сиденье рядом с ним. Утешать ее Никита даже не пытался. Ему просто нечего было ей сейчас сказать. Но именно ее слезы заставляли его сейчас не сдаваться. Может быть, будь он один, он позволил бы усталости, боли и отчаянию взять верх, и решил бы расслабленно: "на все воля божья" или "от судьбы не уйдешь". Но Оксана была рядом, и Никита считал, что было бы несправедливо, если бы ей пришлось разделить с ним его судьбу или адресованную ему волю божью. В конце концов, вся эта история была скелетом из его шкафа, и Оксана была здесь совершенно не при чем.
   Поэтому твердое желание спастись, спастись во что бы то ни стало, оказалось для Никиты в этот момент важнее всего - важнее крайнего физического дискомфорта и пораженческого понимания того, что выбраться из этой западни было практически невозможно.
   Малянский определенно дураком не был. Сидел он так, что в любой момент мог расстрелять любого из своих заложников, которые, наоборот, не имели никакой возможности со своих мест быстро его обезоружить. Не ускользнуло от внимания Никиты и то, что пистолет, с которым пришла Оксана, так и остался лежать на ковре в гостиной Рината Алликуловича. Это значило, что враг их был хитер и расчетлив. Не размениваясь по пустякам, он думал не только, как убить их, но и как самому остаться после этого на свободе. Он не был фанатиком, как Ринат Алликулович, и это радовало. Бородач не станет убивать их при свидетелях, бородач сделает все, чтобы до него не добрались, а значит, бородач должен был в некоторой степени даже бояться их. Они были его пленниками, но они же были и уликами против него!
   А еще среди плюсов, которые постарался найти Никита в их положении, было то, что он сидел за рулем. С одной стороны, это связывало ему руки, потому что от дороги он не мог отвлечься более чем на пару секунд; но с другой - машина ехала туда и так, куда и как он велел ей. Бородач мог, конечно, убить его за непослушание, но в этом случае ему было не избежать серьезной дорожной аварии, при возникновении которой, кстати, его место было самым небезопасным из всех возможных.
   Подходящее решение порадовало Никиту своим появлением далеко не сразу, но когда план все же возник у него в голове, он показался ему столь хорошим, что даже угасающая с каждой минутой искра надежды разгорелась вновь, и даже более ярко, чем до этого.
   По дорожным указателям Никита быстро сориентировался, где именно они находились. Это было несложно, потому что этой дорогой он часто объезжал пробки на Егорьевском шоссе, направляясь к загородному дому Оксаны. И само Егорьевское шоссе было недалеко, и поворот к нему - тоже. Машин на нем даже в такой поздний час должно было быть гораздо больше, а раз было больше машин, то и больше свидетелей. Тех самых свидетелей, которых бородач Малянский должен был очень и очень бояться.
   Оставалось только выбраться на это самое Егорьевское шоссе и свернуть при этом в сторону Москвы, а не области. Сделать это незаметно для бородача было невозможно, и Никитино намерение не осталось бы для него тайной. Но что бы он смог сделать тогда? Убить его? Убить водителя мчащейся на большой скорости машины? Убить на узкой проселочной дороге, где один поворот руля, и машина полетела бы в кювет, или на шоссе, где каждый водитель, пронесшийся мимо, увидел его, покидающего машину, в которой остались два трупа?.. Конечно, все это было рискованно, и никто не мог гарантировать успеха, но это было лучше, чем ехать в совершенную глушь, где два выстрела разбудили бы только уснувших весенних птиц.
   Когда Никита дождался нужной проселочной дороги и решительно свернул на нее, Малянский как раз рассказывал им с Оксаной о том, что Ринат Алликулович был самым настоящим и, наверное, неизлечимым психом, потому что он, Малянский, не раз замечал, как старик пьет всевозможные успокоительные и улучшающие кровоснабжение мозга таблетки. "Уж я-то знаю! - заверял Малянский. - Моей бабушке выписывали именно такие, когда она совсем выжила из ума!". Малянский вообще трещал всю дорогу без умолку. И о своих долгах, и о неудачах в бизнесе, и о глупом Богданове, и о ненавистном Ринате Алликуловиче, и о том, что не он, совсем не он во всем случившемся виноват, что если бы он знал, он ни за что бы не полез в дурацкие семейные склоки... И все далее в таком же духе. Видимо так, болтовней, он снимал тяготивший его стресс. Оксана и Никита не слушали его, но, зато, когда машина резко пошла вбок и помчалась уже по проселочной дороге, тишина, возникшая в салоне, как только замолчал Малянский, заставила их вздрогнуть так, как заставляет вздрагивать резкий звук. Но она была недолгой.
   - Куда ты едешь, дурак?! - завопил Малянский. - Куда ты едешь?! Вернись обратно немедленно! Ну, разворачивайся!..
   - Я еду, как вы сказали, - возразил Никита спокойно.
   Ему надо было немного потянуть время, потому что Егорьевское шоссе было совсем рядом. И его уловка удалась. Сначала через стекло, отражающее тусклый свет салона, а потом и вовсе открыв окно, Малянский начал вглядываться в темноту, силясь понять, где именно они находились.
   - Разворачивайся! Тормози! - кричал он. - Тормози, сукин сын, ты слышишь меня?!
   Но Никита, хоть и слышал его, тормозить не собирался, а наоборот все прибавлял и прибавлял газу. "Он не выстрелит в меня на такой скорости! - думал он. - Для него это будет самоубийством!". И Малянский это тоже понимал, и потому лишь тряс револьвером рядом с плечом Никиты и никак не мог сообразить, что ему надо делать дальше.
   - Я убью ее! - наконец, нашелся он и приставил дуло револьвера к Оксаниной голове. - Слышишь, ты! Если ты не будешь мне подчиняться, то твоя подружка будет мертва!
   - Если только волос упадет с ее головы, - не растерялся Никита, - то первое же дерево будет нашим! И вот тогда ты сможешь проверить степень твоего везения!
   Малянский зарычал от досады и возмущения. Он не знал, что ему было делать. Все его планы всегда готовились заранее, заранее обдумывались, обсасывались до мельчайшей подробности. За утренней чашкой кофе он привык рассматривать возможные варианты развития событий: "А что, если он сделает так?", "А как я поступлю, если получится этак?". Но сейчас было не утро, а поздняя ночь, и не было привычной чашки кофе, и неумение Малянского мыслить оперативно сказывалось как нельзя более остро. Он был близок к панике, к нервному срыву. Он просто не мог вытерпеть того, что столько неудач, фатальных и непоправимых, свалились разом на его бедную голову. Он даже поверить не мог, что все это происходило именно с ним. Бред! Кошмарный сон!
   И, потеряв веру в то, что он найдет достойный для себя выход, Малянский кинулся на Никиту, пытаясь со своего места ухватиться за руль и оторвать от него Никитины руки. Он, как женщина, царапался и кусался, сыпал ругательствами, орал и брызгал слюной. Но он не добился ничего, кроме того, что Никита вырвал из его руки пистолет.
   Поняв, что проигрывает, Малянский заплакал и застонал. Он попытался достать из кармана куртки второй пистолет, который еще в доме отнял у Никиты, но в застежку-"молнию" кармана попала ткань подкладки, и "молния" ни на сантиметр не поддалась остервенело дергающему ее Малянскому. Тогда Малянский потянулся за припрятанным в кармане на всякий случай ножом, который, конечно, уже не мог ему ничем помочь, но мог хотя бы выразить его бессильную злобу. Он кинулся на Никиту снова, и даже, как ему показалось, ударил Никиту острым лезвием, как вдруг Оксанин визг, полный ужаса и отчаяния, заставил его взглянуть вперед.
   Впереди был мост через небольшую реку, и неуправляемая машина мчалась прямо на его ограду. Никита ударил по тормозам и вывернул руль. Но скорость была слишком большой, чтобы это могло помочь. Машину развернуло и понесло боком. Сминая дверцы с правой стороны, она ударилась о ветхое ограждение моста, с лязгом сломала его и в полной тишине, потому что мотор уже не работал, плюхнулась днищем в быстрое темное течение и начала быстро погружаться под воду.
  

Часть 45

  
   Оксана не помнила, как она выбиралась из машины. Был сильный удар о воду, всплеск, стук тысячи капелек брызг по крыше... А потом машина начала тонуть, и с этого момента Оксана могла вспомнить лишь то, как пыталась открыть покореженную дверцу и не могла. Наверное, ей кто-то помог, и вряд ли этим кем-то мог быть Малянский. Ей казалось, что она видела, как кто-то ногой выбил стекло, как в салон машины хлынула ледяная вода, и когда она поднялась до самой крыши, чьи-то руки вытолкнули ее, Оксану, через окно наружу...
   Ясное и четкое сознание вернулось к ней, когда она вынырнула на поверхность и поплыла, кашляя, выплевывая воду и протирая глаза. Довольно сильное течение сразу понесло ее вниз, под мост. Но как только Оксана заметила это, она начала сопротивляться, стала грести назад и к берегу, и вскоре ощутила под ногами каменистое дно.
   Вокруг было очень темно. Поначалу Оксана вообще не могла различить ничего, кроме очертаний моста, дороги и леса, но спустя пару минут, когда глаза привыкли к серо-черным краскам ночи, оглядываясь, она увидела ивовые заросли по правому берегу, ближе к которому она находилась, болотце с камышами на левом берегу и спускающуюся от дороги к реке гравиевую насыпь.
   Вода была ледяная; руки и ноги Оксаны онемели от холода и повиновались ей все более и более неохотно, поэтому даже там, где можно было уже идти, она, захлебываясь, полуплыла - полуползла, пока, наконец, не выбралась на плотный и влажный берег из глины с камнями. Только там она смогла полностью откашляться, очистив горло и легкие от речной воды с горьковатым привкусом плесени и травы, отдышаться и оглянуться назад, на реку, в которой едва не погибла.
   Река была пуста. Машина полностью ушла под воду, словно ее никогда и не было, и вода, черная, с металлически-голубыми отблесками, мягко катилась над тем местом, куда она упала. У опор моста слышалось тихое журчание, и за мостом, где, наверное, было помельче, можно было различить, как вода перекатывается по камешкам. В лесу кричала ночная птица, где-то в траве стрекотали цикады, квакали скрипучим баском припозднившиеся лягушки... И все. Больше ни шороха, ни вздоха, ни всплеска, нарушивших бы спокойствие этого ночного мирка, не было.
   - Никита! - позвала Оксана тихо и повторила сразу же уже громче и решительней. - Никита! Никита!
   Она была потрясена тем, что не обнаружила его рядом, потому что все время, пока она плыла к берегу, она была уверена, что он плывет следом. Раз смогла выбраться из тонущей машины она, значит, должен был выбраться и он. Но Никиты не было. И на Оксанин зов никто не отозвался.
   Тогда Оксана стала звать его снова и снова, все громче и громче, но лишь эхо откликнулось в лесу ее же голосом.
   Ужас случившегося доходил до Оксаниного сознания постепенно, и так же постепенно она возвращалась обратно в ледяную реку. Раз Никиты рядом не было, значит, он остался в утонувшей машине под водой. Почему он не выплыл сам, раз он был в сознании и даже помогал ей, Оксана не знала. Может быть, этот гадкий бородатый тип помешал ему выбраться, может быть, он ранил Никиту, и у него не хватило сил, чтобы спастись самому, а может и просто в затопленном салоне воздух кончился раньше, чем он успел из него освободиться... В любом случае надо было плыть, и Оксана, не раздумывая, поплыла, снова борясь с течением, снова ощутив, как от холода ей сводило руки и ноги, захлебываясь и откашливаясь, но упрямо приближаясь к тому месту, где упала машина.
   Оксана нырнула раз, другой, потом третий. Потом внезапно ногами она задела за что-то твердое, нырнула в четвертый раз и руками нащупала крышу автомобиля и - следом - разбитое окно, через которое выбралась сама. Воздух у нее в легких уже кончался, и, почувствовав, что задыхается, Оксана всплыла, чтобы подышать. "Ты должна спешить! - требовал голос у нее внутри. - Он же там уже очень долго, и ты, возможно, уже опоздала! Он там! Ну, ныряй же! Он там!.. Или, может, его снесло вниз по течению?.." И тут Оксана запаниковала. Так там он был, или где-то еще, и куда она должна была бросаться, чтобы помочь своему любимому как можно быстрее?
   А между тем она сама замерзала, ступни и кисти рук уже ничего не чувствовали, и ее тело, казалось, от холода все сжалось, стало меньше и тверже, и каждое движение давалось с ощутимым трудом. Решимость не сдаваться и стремление бороться за жизнь Никиты любой ценой постепенно отступали перед неосознанным, но очень сильным инстинктом самосохранения. И Оксана в конце концов покорилась ему, повернула к берегу и вскоре выбралась из воды, окоченевшая от холода, дрожащая, как осиновый лист, и рыдающая в голос от отчаяния и досады. Что ей было делать дальше, она не знала, да и не хотела об этом думать. Апатия, безразличие ко всему и непреодолимая усталость сковали ее мысли. Никита был там, в ледяной реке, и Оксана не могла и не хотела без него двигаться дальше.
   ...Наблюдавший за ней из-за ближайших кустов Малянский радостно потирал руки. Для него-то, в отличие от всех остальных, все обернулось просто прекрасно. Нет, он, конечно, не хотел, чтобы машина его, слетев с моста, была теперь на дне реки, но, раз уж так получилось и раз уж он выжил в этой жуткой катастрофе, значит, все же стоило поблагодарить судьбу за то, что все получилось именно так. В отличие от Оксаны, его голова в момент аварии была яснее ясного. Он помнил, как, сорвавшись с моста, их автомобиль нырнул носом вниз, что смягчило удар, потом всплыл и сразу же начал снова погружаться в воду. Плавал Малянский плохо, лишь кое-как держался на воде, и потому, испугавшись, принялся выбираться первым, забыв о Художнике, о картинах и деньгах, и о ненужных свидетелях. Помня, как машина чиркнула правым боком об ограждение, и видя неудачные попытки Оксаны покинуть салон через правую дверь, он сразу же распахнул неповрежденную левую и начал выбираться. Вода, хлынувшая внутрь, поначалу помешала ему, но, уцепившись руками за крышу, Малянский все же совладал с ней, всплыл и погреб к берегу.
   Нож он потерял, когда выбирался, один из его пистолетов остался у Художника, второй утонул вместе с курткой, которая мешала Малянскому плыть и которую он без сожаления сразу же стащил с себя, и потому пока Малянский плыл, он решил, что на берегу ему лучше будет где-нибудь спрятаться и подождать, что будет дальше. Художник был сильнее его, и в свете последних событий Малянскому очень не хотелось встречаться с ним, особенно без оружия. Холод давал о себе знать, но Малянский терпел его, справедливо полагая, что простуда и радикулит были куда менее опасны, чем человек, которого он собирался убить и который теперь оказался на свободе.
   Малянский не сомневался, что Никита вот-вот всплывет на поверхность воды. Он видел, что тот был в сознании, когда машина упала, девчонка его выбралась довольно быстро, и потому, казалось, не было ни одной причины для того, чтобы он утонул. Но время шло, Оксана уже выбралась на берег, а Никиты все не было. Душа Малянского затрепетала от радости, а уж когда Оксана поплыла на середину реки, чтобы попытаться помочь своему ненаглядному, Малянский и вовсе ощутил себя на седьмом небе от счастья. Художник утонул, девчонка его была не в себе, и разделаться с ней казалось делом легким и недолгим. Друг Богданов был мертв или тяжело ранен. Ринату Алликуловичу вообще не пристало разевать рот в том положении, в котором он оказался. А это значило, что Малянский мог спокойно убираться восвояси, не боясь, что на него кто-то укажет пальцем.
   Трясясь всем телом и стуча зубами от холода, Малянский ждал, пока Оксана выбьется из сил, и он сможет безбоязненно подойти к ней, затащить на мелководье и утопить. Милиция вряд ли заинтересовалась бы этим делом, списав все на несчастный случай, а об угоне своей машины Малянский собирался сообщить сразу же, как вернется в Москву, чтобы отвести от себя всякие подозрения.
   Но Оксана держалась. Она не утонула в реке, пока ныряла к машине, хотя Малянский был уверен, что это случится вот-вот; она благополучно добралась до берега, хотя Малянский ждал, что течение отнесет ее куда-нибудь под мост; и, что для Малянского было самым неприятным, на берегу она не лишилась чувств, как он думал, а лишь чуточку отдохнув, решительно встала и пошла к гравиевой насыпи, ведущей на мост. Малянский представил, как спустя пять-десять минут ей удастся остановить проезжающую мимо машину, как какой-нибудь сердобольный водитель пустит ее погреться в теплый салон, вызовет милицию по мобильному телефону, а Оксана будет рассказывать ему о том, что с ней произошло, и тогда наверняка упомянет не только про своего дружка-Художника, но и про него, Малянского, которого тогда обвинят во всех мыслимых несчастьях и начнут искать. Нет, допустить этого было никак нельзя. И Малянский бросился к Оксане.
   Из последних сил, спотыкаясь, падая и царапая об острые гравиевые камешки локти и колени, Оксана карабкалась по насыпи вверх, медленно, но верно поднимаясь все выше и выше. Тонкая подошва тряпочных домашних туфель, которые она не успела переодеть, покидая дом, почти сразу прорвалась, и Оксана шла теперь босиком. Наверное, если бы она не так замерзла, она бы чувствовала более сильную боль, но сейчас холод действовал, как местная анестезия. Намокшая ночная рубашка и пальто, накинутое поверх нее, не давали согреться и мешали движениям, и Оксана не сразу догадалась избавиться от пальто и поднять повыше подол ночной рубашки. Но когда ей уже начало казаться, что она близка к цели, Малянский догнал ее и накинулся на нее сзади.
   Оксана вскрикнула от неожиданности и потеряла равновесие. Малянский тоже не удержался на ногах, и вместе они кубарем скатились с насыпи.
   - Ну-ка, иди сюда, девочка, - позвал Малянский злобным шепотом, на коленях подползая к притихшей Оксане. - Иди сюда! Больно не будет...
   Ответом же ему был брошенный в него камень, от которого он едва увернулся. Потом в него полетела палка, потом еще несколько камней, и Малянский вынужден был, ругаясь сквозь зубы, отступить. Еще палка, тяжелая и мокрая, потом еще камни, один из которых попал Малянскому в живот, а другой - в ухо, и, наконец, рука Оксаны, искавшая вокруг себя "боеприпасы" не обнаружила ничего, что можно было бы бросить. Малянский, осмелев, сразу же кинулся к ней.
   - Попалась! - вырвался у него победный возглас. - Попалась!..
   Оксана сползла немного ближе к воде и нашла еще камень. Но теперь было уже поздно. Малянский перехватил ее руку, сжал запястье, и камень, выскользнув из ослабевших пальцев, упал в воду.
   - Пусти меня! - Оксана, не сдержавшись, заплакала. - Пусти! Что тебе надо?! Что я сделала тебе?!
   - Ты просто видела очень много, - пояснил Малянский, затаскивая ее в воду. - Не сопротивляйся, и ты скоро окажешься рядом со своим дружком!
   Он хрипло рассмеялся своей шутке, протащил Оксану еще немного по мелководью и, навалившись на нее всем своим весом, прижал ко дну ее плечи, погрузив под воду с головой. Оксана попыталась сопротивляться, и несколько раз ей даже удалось приподняться над водой и схватить ртом немного воздуха, но перевес сил был все равно на стороне Малянского. Он держал ее крепко и аккуратно, чтобы не оставить синяков, и с удовлетворением чувствовал, как Оксана слабела. С тупым равнодушием он смотрел в ее испуганное лицо, на беззвучно шевелящиеся губы, на пузырьки воздуха, вырывающиеся из ее рта и ноздрей, на широко открытые глаза...
   И глаза Оксаны были последним, что увидел Малянский в жизни. Первый удар, обрушившийся на его голову сверху, повалил его в реку, заставив выпустить свою жертву, а второй, еще более сильный, попал ему прямо в лоб, перевернув его, уже бесчувственного, лицом вниз, под воду. Быть может, у него и был шанс оправиться после травмы, если бы кто-то вытащил его из воды, но никто этого не сделал. И толстый, пропитанный водой дубовый сук, послуживший оружием, плюхнулся рядом с ним в реку.
   Лишь пару секунд без особого сожаления Никита созерцал деяние своих рук, а потом сразу забыл о нем. Рывком, потому что сам едва стоял на ногах, он помог подняться Оксане и за руку вывел ее на берег.
   - Все кончилось, Ксюха, - сказал он ласково. - Все хорошо. Пойдем, нам надо еще как-то выбраться отсюда... Но ты только не обнимай меня, пожалуйста, потому что, кажется, у меня сломана рука.
   - Рука сломана, - повторила Оксана и вдруг рассмеялась. - Рука!..
  

ГЛАВА 4

  

Часть 46

  
   Оксану разбудил веселый галдеж птиц за окном. Она открыла глаза и сразу зажмурилась, потому что прямо в лицо ей светило яркое теплое летнее солнце, заливая утренним желтым светом подушки. Потихоньку перевернувшись со спины на бок, Оксана снова закрыла глаза, намереваясь поспать еще немного, воспользовавшись законным правом дрыхнуть в субботу хоть до обеда, но сон больше не хотел возвращаться. Слишком уж красиво начиналось это утро, чтобы пропустить его.
   Никита, уже проснувшийся, но еще не одетый, сидел на краю кровати рядом с ней и смотрел в окно. Оксана видела лишь его спину и загипсованную руку, но даже так, даже не видя его лица и глаз, она сразу же угадала, о чем он думал в этот момент. О том же, о чем он думал вчера, и позавчера, и всю неделю, прошедшую с той тяжелой ночи, которая так изменила жизнь их двоих.
   - Какой она была, Никита? - Оксана, наконец, решилась нарушить тягостное, длящееся уже неделю молчание, и с нежностью провела по спине Никиты ладонью.
   Ей показалось сначала, что он так и не ответит, но медлил он, видимо, потому что подбирал слова.
   - Маленькой, - сказал он, наконец, найдя то слово, которое одно, без лишних рассуждений, говорило сразу обо всем. Сотрясать воздух неживыми описаниями ему не хотелось, а в слове "маленькая" было все - и чарующая красота юности, и ее наивность и резкость, глупость и беспричинная эмоциональность, и беззащитность, и быстротечность. Никита встал и, не сказав больше ничего, вышел из спальни.
   Проводив его глазами, Оксана села в постели и подперла подбородок рукой. Она решила, что зря спросила, что не та это была тема, в которую можно было ей лезть. Но ведь в такие моменты понятий о тактичности и вежливости просто не существовало. Никите было плохо, и она просто хотела помочь. А вот как это надо было сделать, она не знала.
   Оксана уже хотела вставать, чтобы идти за ним, и даже спустила босые ноги на прохладный пол, казавшийся еще холоднее после теплой кровати, как дверь в спальню открылась, и Никита вернулся сам, держа в руке тетрадь для рисования.
   - Вот, посмотри, - с этими словами он положил тетрадь Оксане на колени, а сам сел рядом и снова стал смотреть в окно на сияющее весеннее утро.
   Оксана осторожно взяла тетрадь, открыла и стала медленно перелистывать страницы. С каждой из них на нее смотрела очень молоденькая девушка с едва заметными восточными чертами в широких скулах и крупных глазах. Все рисунки были небольшими, выполненными пастельными мелками или обычным карандашом. Не все из них были закончены, какие-то походили на беглые зарисовки или эскизы, но во всех них неизменно присутствовало одно - беспечность, живость и непосредственность молодости...
   Закрыв тетрадь, Оксана вернула ее Никите.
   - Мне очень жаль, Никита, - сказала она.
   Никита невесело улыбнулся.
   - Да, - кивнул он. - Мне тоже...
  

Часть 47

  
   Медленно, придержав рукой дверь, чтобы она не хлопнула, Ринат Алликулович вышел из палаты Нины и побрел по пустому в этот час, плохо освещенному больничному коридору. Только вчера Нину перевели из реанимации в обычную палату, и для Рината Алликуловича это стало настоящим праздником - получить возможность увидеть ее и с ней поговорить после недельной разлуки. Врачи уверили его, что она поправится, и Ринат Алликулович в этом не сомневался. Так же, как и не сомневался в том, что в ее возрасте она не сможет выздороветь до конца. Такое ранение, как у нее, на долгие месяцы делало нетрудоспособными молодых мальчишек и всю жизнь отзывалось им потом хроническими проблемами со здоровьем. Так чего уж было говорить о пятидесятилетней женщине?..
   Ринат Алликулович, как бывший военный, понимал все это слишком хорошо, чтобы успокоиться после горячих заверений врачей в том, что уже через месяц его жена будет чувствовать себя едва ли не лучше, чем раньше. И прежде всего осознание этого и осознание своей ответственности за то, что произошло, в один момент уничтожили в Ринате Алликуловиче самоуверенность, молодцеватую живость и ту прямую осанку и твердый взгляд, что всегда до этого выдавали в нем бывшего военного. Теперь это был просто усталый и грустный пожилой человек, согнувшийся под тяжестью прожитых лет и иногда шаркавший ногами.
   Таким увидел его Никита, когда поднялся на этаж, где, как ему сказали в справочной, располагалась Нинина палата. Он увидел таким своего главного врага и не узнал его. Медленно, Ринат Алликулович - со злостью, Никита - с уважением, они прошли по коридору и остановились друг перед другом.
   - Так и знал, что найду вас здесь, - улыбнувшись вежливо краешками губ сказал Никита.
   - Что тебе надо? - хмуро и невыразительно спросил Ринат Алликулович вместо приветствия.
   - Не знаю... - Никита пожал плечами. - Наверное, поговорить.
   - Нам не о чем говорить! - заявил Ринат Алликулович резко.
   - А я думаю, есть, - возразил Никита уверенно. - Нас это гложет не один год. Едва-едва это не привело к трагедии. И если это так и останется невысказанным и копящимся внутри, то это и в дальнейшем из этого тоже ничего хорошего не выйдет. Присядем?
   Вообще-то, Ринат Алликулович не слишком хотел говорить. Он знал, что Никита во всем винил его, а он, в свою очередь, во всем винил Никиту, и говорить об этом было просто бессмысленно. Ничего нового они поведать друг другу не могли. Но Никита говорил с ним так твердо и вместе с тем так вежливо, что отказаться было тяжело. И еще - Ринат Алликулович не сразу это понял - он ощущал простое любопытство, требовавшее узнать, что мог сказать ему человек, довольно долго проживший с его дочерью.
   На почтительном расстоянии друг от друга они сели на стоящую в конце холла скамейку.
   - Я не буду говорить вам, что я не виноват, - с отчетливым и искренним сожалением в голосе сказал Никита. - Нет, мне бы хотелось так говорить и так думать, но... Я жил с ней, я видел ее каждый день, я знал о ее легкомысленности... И я должен был предположить, что однажды она может забыть про свои таблетки и забеременеть. Она говорила мне не беспокоиться об этом, и я не беспокоился. Но не потому, что был уверен в ней, а потому что мне так было удобнее. Я должен был предположить и то, что она решится избавиться от ребенка таким варварским способом... Но об этом подумать я просто не успел. Все произошло слишком быстро и слишком внезапно. Вы правы, если обвиняете меня в том, что я недоглядел за Лилей. В этом я виноват. Но я не толкал ее ни к беременности, ни, тем более, к аборту!
   Ринат Алликулович встал и, не сказав ни слова, направился к выходу, обозначенному зеленым указателем над застекленной дверью. Никита остался сидеть неподвижно и лишь глазами провожал его усталую фигуру. Но у самой двери Ринат Алликулович все же обернулся и сделал пару шагов назад. Внезапно и очень отчетливо он ощутил, что от слов Никиты ему стало легче. Не от их смысла. А именно от слов, от того, что человек, которому он так долго желал смерти, нашел его сейчас и говорил с ним прямо и без ненависти.
   - Ты ждешь, что я обниму тебя, поцелую и скажу, что ты прощен и отныне будешь мне, как сын, раз уж судьба отняла у меня единственную дочь? - спросил Ринат Алликулович жестко.
   - Нет, - Никита покачал головой.
   - И правильно, - согласился Ринат Алликулович. - И счастья тебе с твоей новой женой, которая на самом деле просто умница и защищала тебя, как тигрица, я не пожелаю. Потому что все эти годы я ненавидел тебя. Ты взял самое ценное, что было у меня в жизни, и не уберег. И мое горе ты поймешь лишь тогда, когда станешь отцом и будешь сам растить свое чадо.
   Он вздохнул и поджал губы. Дочка Лилька вспомнилась ему маленькой девочкой с двумя белыми бантами на голове. Давным-давно он уже не вспоминал ее такой.
   - А пока можешь жить спокойно, - сказал он Никите вместо прощания. - Мы оба заплатили сполна.
   На этом он вышел, и по лестнице застучали его быстрые шаги. Никита посидел еще немного в одиночестве и тоже вышел. Он сам не знал, чего он хотел от этой встречи, и даже не понял, что от нее получил. Но это было уже и не важно. Потому что теперь, наконец-то, он смог успокоиться.
  

Часть 48

  
   Через год.
   Никита спешил. Неровно припарковав свою машину во дворе, он взбежал по ступенькам крыльца, быстрым шагом пересек маленький вестибюль и, нажав кнопку лифта со стрелкой "вверх", принялся ждать, прислонившись к стене плечом и нетерпеливо барабаня по ней пальцами. Лифт всегда задерживал его и своей медлительностью просто выводил его из себя.
   Хотя, конечно, причина опозданий крылась не в лифте. И даже не в пробках на дорогах, как считало подавляющее большинство людей. Причина была в том, что в выверенный до четверти часа рабочий график то и дело врывались всевозможные изменения, втискивались между строк и заставляли одну встречу покидать раньше времени, а на другую бессовестно опаздывать.
   Так было и сегодня. Выставка открывалась ровно в полдень, и Никиту очень просили прийти к открытию на пару вступительных слов. А сейчас было уже двенадцать часов пять минут, Никита был только в своем офисе и десять минут назад вынужден был, извиняясь через слово, оправдываться перед организаторами за то, что успеть к открытию никак не мог. Но и быть более пунктуальным тоже не было никакой возможности. Когда накануне вечером позвонил некий Олег Петрович, представившийся давним партнером Оксаны Валерьевны, не раз выручавшим ее из многих сложностей, и попросил о встрече, Никита просто не смог отказать. Дела у Олега Петровича шли не очень хорошо, вернее, они шли в принципе нормально, но, чтобы так продолжалось и дальше, просто необходим был банковский кредит. Оный можно было получить только лишь доказав респектабельность и надежность принадлежащей Олегу Петровичу фирмы "Викинг", а доказательством служило предъявление подписанных договоров, которых по несчастливой случайности у фирмы Олега Петровича на данный момент просто не было. Поэтому он был бы премного благодарен, если бы обожаемая им "With Love - WL" помогла ему выйти из этого затруднительного положения. До одиннадцати вечера Никита выслушивал от Олега Петровича по телефону эту горестную историю, и не имел ни одного шанса отказать ему. Тем более что Оксана очень просила ему помочь, а слово Оксаны в делах ее фирмы "With Love - WL" для Никиты было решающим.
   Итак, в этот день Олег Петрович был полностью удовлетворен, хотя подписанная с ним бумага для Никиты была абсолютно бесполезной и, к тому же, из-за нее он теперь сильно опаздывал.
   Лифт, наконец, подошел, из него долго выгружались спустившиеся с верхних этажей люди, и только после этого Никита, наконец, смог добраться до своего офиса. Дверь с табличкой "With Love - WL" была в конце коридора.
   Когда Никита вошел, весь офис был погружен в работу. "Здравствуйте, фирма "With Love - WL". Чем могу помочь вам?" - наверное, уже сотый раз за день, но с неизменной вежливостью вопрошала молоденькая секретарша Оленька в телефонную трубку. "Да, счета-фактуры были отправлены вам еще позавчера", - деловито ища информацию в недрах своего компьютера, сообщала по другому телефону Лариса Ивановна Брагина. Ахметдинов Марат Рустамович играл соло на клавиатуре, сочиняя кому-то длиннющее электронное письмо. А Гена Кашин уже мчался к Никите с полной чашкой крепкого кофе в руке.
   - Горячий, как вы любите, Никита Анатольевич, - передавая чашку Никите, сообщил он.
   - Спасибо, Ген, - Никита торопливо отхлебнул пару глотков и, не расставаясь с кофе, быстро прошел в свой кабинет, в ту уютную маленькую комнатку, которую раньше занимала Оксана. - Я сейчас уезжаю на выставку, и могу немного опоздать. Но к трем буду. Поэтому, если мои гости приедут чуть раньше, ты их, пожалуйста, встреть как следует, усади в переговорную и предложи почитать типовой договор... Да, и сразу же позвони мне, если они приедут.
   Давая инструкции сосредоточенно притихшему Кашину, Никита рылся в ворохе бумаг у себя на столе и, найдя, наконец, то, что ему было нужно, залпом допил обжигающий кофе и заспешил к выходу.
   - Прибрать у вас на столе? - крикнул Кашин вдогонку.
   - Да, буду очень благодарен! - обернувшись, Никита кивнул и вышел из офиса.
   "И почему Оксана всегда называла их лоботрясами? - успел подумать он, в очередной раз дожидаясь лифта. - И всего-то надо было разок провести разъяснительную беседу"...
   ...Когда Никита прибыл на выставку, экспозиция, конечно, была уже открыта. Перед встретившим его директором он извинился еще несколько раз, но тот, вполне всем довольный, хотя и немного нервный, вежливо заверил его, что все в порядке, что так получилось даже лучше, ведь посетители с еще большим интересом будут слушать его после того, как увидят работы, о которых идет речь.
   Никита, правда, не был так уверен в этом. Он просто поддавался всегда на уговоры Оксаны и таких вот сладкоголосых организаторов, твердивших ему о том, что публика его любит, что после его коротеньких выступлений длиной не более пары минут, картины, написанные им, начинали расходиться по ценам в два, а то и в три раза большим по сравнению с первоначальными. Все также говорили, что для Никиты было грехом не воспользоваться той грандиозной волной успеха, которая сейчас поднимала его все выше и выше, что многие на его месте и мечтать не могли о той популярности, которая была у него... Говорили еще много всего, что Никита вполне искренне считал полной и беспросветной ерундой. Совершенно точно он знал главное: если бы он плохо рисовал, то никакие публичные маневры не спасли бы его от полного и позорного провала; и, наоборот, раз его работа нравилась людям, то и без всяких публичных акций успех должен был сохраняться. И на выставке этой, как и на многих других, он присутствовал сейчас только лишь потому, что в последнее время ему становилось проще поддаваться на уговоры всех доброжелателей, нежели сопротивляться им.
   Пока Никита размышлял над всеми странными составляющими своего успеха, директор выставки, на деле оказавшийся бойким и сообразительным администратором, уже успел подвести его к установленному в углу небольшого выставочного зала микрофону, представить, обратив на него внимание собравшихся посетителей и "предоставить возможность сказать пару слов для почитателей его таланта".
   Никите живо зааплодировали. Он улыбнулся, обвел взглядом зал, поправил микрофон под свой рост и начал говорить те общие фразы, которые всегда были готовы у него для шустрых репортеров и для таких вот мероприятий. Но, в отличие от всех остальных своих выступлений в другие дни и в других местах, в этот раз и именно здесь он должен был сказать что-то более важное. Потому, наверное, что позади и чуть справа от него, отвлекая взгляды людей от него и приковывая их к себе, висела та картина, рядом с которой не хотелось сотрясать воздух одними штампованными фразами. Эта картина, вовсе не из-за ее цены, заслуживала более важных слов, чем все остальное.
   Никита сделал паузу, давая людям возможность отвлечься от предыдущих его слов, и через пару секунд, когда все собравшиеся притихли, заговорил уже совсем другим, куда более серьезным голосом.
   - На самом деле, - сказал он, - сегодня я хотел говорить совсем не об этом. Я всегда был против искусства для избранных. Оно не естественно, на мой взгляд, оно не служит той цели, которой искусство должно служить. Любая вещь, созданная художником, как, например, мои картины, должна передавать людям - всем тем, кто захочет на нее взглянуть, - ту красоту, которую видел автор, и ту любовь, которую он ощущал. Разве не для того, чтобы передать всем эти два чувства - чувства красоты и любви - стоит часами и днями корпеть над бумагой или холстом?! Я всегда рисовал не для денег и успеха, а для того, чтобы сохранить для других, и для вас, в том числе, то прекрасное, что меня вдохновило. Я хотел, чтобы все поняли, насколько очаровательна и восхитительна бывает жизнь. Особенно сильно мне хотелось передать это в той картине, которую вы видите позади меня.
   Он обернулся и сам посмотрел на свою работу. Неброскими красками на небольшом холсте была изображена Оксана, державшая на руках маленького ребенка.
   - Надеюсь, у меня это получилось, - закончил Никита в полной тишине и отошел от микрофона.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"