БОРИС АНТОНЕНКО-ДАВИДОВИЧ

КТО ТАКОЙ ИИСУС ХРИСТОС?

Перевод с украинского Ирины Стырты

Во второй половине апреля теплеет и в Забайкалье, и ласковое солнце светит даже в Букачаче, этой оставленной Богом и проклятой людьми местности, где возле двух неглубоких угольных шахт раскинулся широким квадратом лагерь принудительных работ. Солнечный день заставил всех, кто пришел с дневной смены в шахте и уже успел пообедать, выйти из бараков во двор, чтобы хоть немного посмотреть на заходящее солнце, которое они из-за работы в вечной темноте так редко видят.

Только из крайнего отделения первого барака, где помещается бригада указников, никто не вышел. Да и для чего им выходить, если они и без того надышались свежим воздухом, весь день работая на подсобных работах не в глубине земных недр, а на поверхности. Они как раз вернулись из лагерной столовой, и хотя баланда из кормовой репы и какой-то ботвы да реденькая кашица совсем не утолили их аппетит, однако после еды все же лучше полежать, чем неизвестно зачем слоняться без дела между серыми неказистыми бараками. Люди в этой бригаде в основном пожилые, степенные, знающие цену труду и отдыху. Правда, они еще не привыкли к лагерным условиям, а потому мысли их все время уносятся к далекой Рязанской области, к дому и родным, от которых оторвала их суровая жизнь. Все они по характеру домоседы, и никогда не видеть бы им Сибири и Букачачи, если бы каждый из них где-то у себя дома не опоздал в теперешнее военное время на работу больше, чем на пятнадцать минут. За это их наказано тремя годами лишения свободы согласно с указом об опозданиях. И из-за этого-то и называются они указниками, образуя какую-то новую лагерную породу людей, не похожих ни на бытовиков - всяких злодеев, грабителей и убийц, ни на "врагов народа" или контриков, осужденных по политической 58-й статье Криминального кодекса.

Заключенные, или зеки, шутя называют бородатых указников проказниками, хотя эти почтенные рязанцы вовсе не похожи на шалопаев и озорников, подходящих под российское слово "проказник". Это скорее какие-то сусальные мужички из дореволюционных российских школьных хрестоматий, что по прихоти судьбы перенеслись в наш букачачинский лагерь - место вполне современное и реальное.

Среди этих. в общем-то похожих друг на друга членов бригады составляет исключение, как посторонний предмет, или, как говорят в России, "инородное тело", уркаган Петров, особа весьма неопределенная и темная. До того темная, что не верится, что он на самом деле Петров, а не какой-нибудь там Иванов или Сидоров. Кличка у него Обезьяна, и она так прилипла к нему, что даже почтенные указники не называют его иначе. Кто знает, почему лагерное начальство впихнуло Обезьяну в эту работящую бригаду. Может, потому что Обезьяна вроде бы "завязал" со своим прошлым и надумал выходить на работу, чем предал "закон" блатных, и теперь ему опасно находиться среди своих вчерашних собратьев; а может, ему поручено потихоньку присматривать за новыми заключенными, чтоб те не прониклись духом контриков, которые окружают их в этом лагерном пункте повсюду. Как бы то ни было, но Обезьяне в этой бригаде, где нельзя ни украсть, ни нашкодить, ибо немедленно поймают и будут сильно бить, - скучно и нудно. От безделия он то нервно бродит по помещению, как замкнутый в клетку волк, то внезапно кидается на нары, высоко задирая при этом ноги.

Отличается от своих малоподвижных, ошеломленных крутым поворотом судьбы земляков и их бригадир, которого все называют коротко по отчеству Митрич. Это пожилой, хотя еще довольно энергичный человек, побывавший, как видно, в переделках. В противоположность своим землякам он бреется, однако, как и бородачи, религиозен. Он даже демонстративно не скрывает своей верности Богу, и если другие только тайком шепчут молитвы в свои густые бороды, то Митрич, не обращая внимания ни на остроты начальства, ни на насмешки заключенных, ревностно крестится в столовой перед тем, как сесть хлебать баланду, и от всего сердца благодарит Бога за малопитательный лагерный обед. Он самоотверженно отстаивает свою бригаду, из-за чего, постоянно имеет проблемы с нарядчиком, которому - лишь бы выгнать людей на работу, а до того, что у кого-то порвались чуни¹ или кому-то не выдано бушлата, нет и дела. Каждый день Митрич что-то доказывает нарядчику, в чем-то убеждает, что-то канючит у него, и так тому надоел, что нарядчик не может спокойно говорить с Митричем и то и дело кричит ему: "Нет, я таки выбью из тебя эту рязанщину!"

Что точно имеет в виду нарядчик под словом "рязанщина", сказать трудно. Может, упорное отстаивание интересов своей рязанской бригады, а может и те характерные словечки, всякие "давеча", "намедни", "посулить", которые исчезли из современного российского языка, но которыми как нарочно пользуется Митрич в своих невеселых разговорах с нарядчиком.

Но пусть себе нарядчик кричит, что хочет, Митрич знает: нарядчики, как и все на земле, не вечны, они часто меняются, а Бог на небе неизменный, всегда один. Поэтому Митрич и дальше крестится, молится и всячески защищает свою бригаду. Вот и в этот раз он задержался у нормировщика и только сейчас вернулся в барак, потому что нормировщик никак не хотел засчитывать перенос козел с места на место, а Митрич записывает каждое движение своей бригады на работе, так как от этого зависит вес пайка на завтрашний день.

- Эх, братцы мои, дружочки! - говорит он, садясь на скамейке возле стола, чтобы немного отдохнуть. - А сегодня же Страстный Четверг. Люди пойдут на страсти, будут слушать в церквах двенадцать евангельев, возвратятся домой с заженными страстными свечками... - Митрич печально причмокивает, мол, да все это не про нас, и пускается дальше в элегические воспоминания: - А завтра пойдут к плащанице, будут знаменоваться... А там - Пасхальная ночь, будут петь "Христос воскрес", святить пасхи...

Обезьяна, который нудится и не знает, чем бы заполнить время до вечерней проверки и раздачи горбушек², говорит:

- А ты б, Митрич, рассказал нам что-нибудь про Христа, какой-нибудь романчик о нем тиснул.

Митрича совсем не смущают такие, совсем не подходящие к божественному имени выражения, ибо он знает, что у блатного Обезьяны просто нет других слов выразить свое желание, и потому не обращает на них особенного внимания, довольный уже тем, что в этот раз Обезьяна как-то таки обошелся без матюгов, которыми обычно пересыпал свою речь, словно условными разделительными знаками.

Что ж, думает Митрич, почему бы и не рассказать Обезьяне про Иисуса Христа, не попытаться направить эту погрязшую в греховной тине душу на путь праведный? Разве не поверила в слово Божье распутница Магдалина и разве не обратился к спасителю с покаянием распятый вместе с ним разбойник? Вразумить безверие - это же доброе дело, что засчитается тебе на последнем страшном суде, которого никому не миновать - ни следователям, ни судьям, ни попкам³ на лагерных вышках, ни всяким нарядчикам.

Митрич подсовывает скамейку ближе к Обезьяне, откашливается для важности и начинает рассказывать про последний вход Христа в Иерусалим. Хоть рассказывает он по евангелию, однако, чтоб Обезьяне было понятнее, Митрич очень модернизирует свой рассказ. Иногда он ошибается, неправильно выговаривая иудейские слова, но это ничего: Обезьяне, который, наверное, впервые слышит серьезное слово про Бога, безразлично, говорят ли "синедрион" или "сердон", "осанна" или "окаена", его интересует смысл, а не форма.

-... И вот Иисус Христос со своими апостолами въехал на ослике в Иерусалим.

- На ишаке? - удивленно переспрашивает Обезьяна, который старается создать себе ясную картину. Этих низеньких длинноухих животных Обезьяне доводилось видеть во время своих наездов в Ташкент, но этот вид транспорта не вызвал у него приятных воспоминаний, так как на ташкентском базаре Обезьяна попался на краже и старые узбеки, слезши с ишаков, хорошо намяли ему бока.

- На ослике, - повторяет Митрич, ибо слово "ишак" кажется ему кощунственным, и объясняет: - Тогда не было автомашин, поэтому ездили на ослах. Понял? Ну, народ, увидев Иисуса Христа, известное дело, радуется и кричит ему: "Осанна в вышних!.."

- Какая Оксана? Почему в вишнях? - не понимает Обезьяна.

- Дурак! Какие там вишни! Это, если сказать по-нашему, означает: "Здравствуй, всевышний". Нужно понимать божественные слова! - поучительно замечает Митрич и рассказывает дальше: - Народ, значит, радуется, размахивает вербами - так сказать, приветствует Иисуса Христа, дело-то было в вербную субботу, но жиды - против. Ни приветствуют, ни кричат, а только, молча, сердито на него смотрят. Им, видишь, не по душе, что Иисус приехал в Иерусалим. И в том нет ничего удивительного: они же и в иерусалимском храме развели спекуляцию - торгуют там голубями, которых люди в жертву приносят. Ну, Иисус Христос как увидел такое безобразие, взял плетку да и повыгонял этих спекулянтов-торгашей вон из храма.

Обезьяна напряженно морщит лоб, так как многое остается ему непонятным.

- Подожди, Митрич, выходит, Иисус Христос тоже был против частной торговли? Как коммунисты что ли?

Митрича так и передергнуло от такого несуразного сравнения, и он укоризненно качает головой:

- И скажет же такое! Кто же с умом будет против частной торговли? Торгуй, сколько хочешь, только же не в храме Божьем!.. А тут еще и с первосвященниками Анной и Каиафою у Иисуса Христа спор вышел, что, мол, Службу Божью проводят они не так как нужно.

- Анна - это женщина? - снова не понимает Обезьяна.

- Да разве баба может быть первосвященником? - удивляется недогадливости Обезьяны Митрич.

- А чего же зовется как женщина?

- Так и первосвященники были жиды. А у жидов все наооборот. Они и пишут не по-людски, а с правого бока налево.

Митричу кажется, что он уже все достаточно объяснил и можно переходить к главным сюжетным узлам.

- Все это жидам, известно, не понравилось, и они подговорили одного из учеников Иисуса Христа, Иуду, по фамилии Искариотский, чтоб он стал у них стукачем и про все, что делает и говорит Иисус Христос, докладывал им.

- Иуда - тоже жид? - поинтересовался Обезьяна.

- А кто же еще он мог быть, как не жид? Он и продал своего учителя за тридцать сребреников, по-нашему б сказать - за тридцать рублей.

Ситуация теперь становится совсем понятной, и Митрич расказывает про арест Иисуса Христа в Гефсиманском саду и суд над ним в синедрионе.

- А в том сердоне одни жиды заседали. Только один и был среди них честный человек - Никодим, но что он мог сделать один против всех? Только сочувствовал, но так ничем и не помог... И приговорили все те жиды из сердона Иисуса Христа к вышке, то есть - по-тогдашнему - распять на кресте, так как тогда они еще не научились расстреливать. Присудить-то они присудили, но был такой порядок, чтобы ихний приговор утвердил еще Пилат Понтийский...

- А кто такой Пилат? - спрашивает Обезьяна.

- Пилат Понтийский - это вроде как у нас теперь Калинин в Кремле. Ну вот, привели они Иисуса Христа к нему, а Пилат Понтийский выслушал, что те жиды гогочут, да и говорит: "Не вижу состава преступления. Ни под какую статью он не походит." И уже хотел выпустить Иисуса Христа...

Обезьяна так увлекся рассказом Митрича, что даже ноги с нар спустил, но ему еще не все ясно:

- Иисус - это значит имя, а Христос - как понять?

Митрич на минуту задумался от такого неожиданного вопроса, но поразмыслил и спокойно говорит:

- А Христос - это отечество.

Митрич, как и многие простые люди в России, для обозначения кого-то по батюшке говорить не "отчество", а "отечество", но Обезьяна этого не замечает, он хочет знать о герое рассказа все:

- Хорошо, а фамилие ж у него как?

- Дурак! Разве у Бога может быть фамилие? - сокрушенно качает головой Митрич и переходит к трагичнейшей части истории, где, надеется, уже не будет бессмысленных вопросов.

- И Пилат Понтийский отпустил бы Иисуса Христа, хоть сам был не христианской веры, но жиды подняли такой галдеж, что Пилат Понтийский даже уши закрыл. "Как не подходит под статью? - кричат жиды. - Так он же подстрекал людей против самого императора римского!" Тут Пилат Понтийский видит, что жиды Иисусу Христу контру шьют, а это уже дело серьезное, ведь, если они настукают на него императору (а это все-равно, что у нас - Сталину) - то ему самому не сдобровать ...

- Подожди, Митрич, вот ты все говоришь - жиды, жиды, - не удержался, чтоб не уточнить Обезьяна, который полностью проникся необычным сюжетом. - А сам Иисус Христос какой же нации был?

- Как это какой? - удивляется Митрич безграничной дурости Обезьяны. - Известно, российской! И спросит же такое!..

В это время со двора слышно, как у вахты бьют в привязанную к столбу рейку - сигнал выходить заключенным на проверку, и бригада рязанских бородачей, кряхтя и волыня, медленно идет во двор. Обезьяна неохотно встает с нар и, крепко выругавшись, говорит Митричу, который, как бригадир, выходит последним из барака:

- Не дали дослушать гады! А такой интересный роман!..