Яков Игнатьевич Водопроводов, интеллигент в первом колене, с кажущейся небрежностью огляделся по сторонам. Стекла очков в дорогой оправе несколько раз вспыхнули растворенным в них солнечным закатом. Не заметив ничего предосудительного, Яков Игнатьевич Водопроводов протрусил к мусорному ящику и осторожно опустил в него большой газетный сверток. Улыбаясь и нашептывая глупую песенку, он развернулся и победоносно направился к подъезду. "Ни кочегары мы ни плотники...". Спину Яков держал прямо, плечи расправил, грудь выставил колесом, словно только что избавился от страшного и тяжкого груза.
Бомж, Жорик, сплюнул с губы то, что осталось от сигаретного бычка и легким, полупрезрительным прищуром проводил скрывшегося в подъезде лысого очкарика. Оттолкнувшись спиной от железной ограды, которая не пропускала его внутрь детского садика, он вразвалочку, степенной походкой, никуда не торопящегося бича, направился к мусорнику.
Такие очкарики, считал Жорик, иногда выбрасывают съедобные перекисшие огурцы и капусту, или добротно съеденные молью штаны, куртку, рубашку. Жорик заглянул в контейнер, разочарованно пошевелил палкой мусор и достал сверток, оставленный Водопроводовым. Не успев толком прощупать, а что же там такое, бомж Жорик торопливо и воровато опустил добычу в большой, вылинявший, с неразборчивой надписью "От Диор для...", дырявый полиэтиленовый пакет. Никто не угадает, что обещают такие пакеты, их хорошо отправлять на телепередачу "Что? Где? Когда? Сколько?".
Жорик, заговорщицки осмотрелся, выискивая Пахомыча. Друга по-близости не было, ведь территория совместная и предполагает дележку.
"Ни кочегары мы, ни плотники...а кто увидит нас тот сразу ахнет..." - сиплым басом пропел Жорик и торопливо зашагал к полуосыпавшейся цитадели напротив дома, напоминающей живописные останки некогда начатой, но так и незавершенной стройки десятилетия. На самом деле, над входом в глубокий и длинный подвал, откуда несло сыростью, кошками, плесенью и неизвестно ещё чем, когда-то висела жестяная табличка: "ШТАБ ГО". Товарищ, Пахомыч, посчитал её медной и сдал на металлолом, но так ничего за неё и не выручил.
Жорик нырнул в темный подвал, прошел вперед, через темный коридор, свернул налево, хозяйски сбежал вниз, по крутым ступенькам, ещё раз повернул налево и попал в свою квартиру. Кстати, очень неплохое место - зимой, горячий радиатор из двадцати шести чугунных секций и между прочим, функционирующий. В ЖРЭУ просто забыли отключить отопление подвала. Жорик зажег на столе, украденном в летнем кафе, лучину и присел на скамейку. Когда-то, скамейка был вкопана у первого подъезда дома стоящего напротив подвала "штаба". Жорик положил сверток на колени и алчно развернул.
"Ну, ни фига себе", - разочарованно протянул Жорик, рассматривая пару белоснежных крыльев. Было в них что-то от большой курицы, но таких больших куриц не бывает, даже в Америке, и Австралии Жорик приблизительно помнил биологию и предполагал. Они напоминали...Да! Вот именно, с такими крыльями обычно изображали на иконах и открытках ангелов.
"И что мне с ними делать?" - Жорик с ненавистью вспомнил загадочное, улыбающееся лицо "интеллегентика-очкарика". - "Из них суп не сваришь", - он понюхал перья. Их запах напоминал свежий, морозный дух только что выпавшего снега. "Неужто ангельские? В каком магазине он их купил?" - Улыбаясь, бомж приложил, примеривая крылья к спине.
"Странное дело", - испуганно прошептал Жорик, дергая крылья. "Странное дело!" - вскричал он, чувствуя что не может оторвать крылья от спины, словно они приросли к его хребту.
Жорик услышал, как они захлопали за спиной, словно разминались от долгого ожидания, даже слегка приподняли над грязным, заплеванным полом. Где-то рядом, в темном углу истошно и пронзительно закричала кошка. Жорик опустился на пол, на его лице, подобно лакмусовой бумажке, проявилась блаженная улыбка.
"Будь счастлив тот, кто открыл в своей душе свет прозрения!", - провозгласил бомж. Золотое сияние осветило подвал, задрожала на сырых стенах. Жорик сложил за спиной крылья и благочестиво свел ладони перед грудью. "Отче наш! Господи! - завопил Жорик. - Аллилуйя! Прости меня за все мои прегрешения! Прости мя, грешного! Каюсь! Каюсь! Трижды каюсь! Воровал с дач картошку, лук, огурцы, продавал и покупал вино и пиво - каюсь! Грех первородный из души изгоняю!" - он громко, трижды, постучал себе в костлявую грудь.
"Каюсь! Забыл лик человеческий, аки и даже паки, хуже зверя стал. В свинтуса превратился! Нет радости ни в жизни, ни в работе, привык жить подаянием и тем, где что плохо лежит или брошено за ненадобностью!" - Жорик громко ударил в грудь. Диафрагма отозвалась пустым и больным чахоточным эхом.
"Вельми понеже, за честь быть избранным тобою в небесное войско архангельское! Отец небесный и восстану я, раб грешный и понесу твою правду, слово твое людям слепым и слабоумным, дабы открыли они глаза, прозрели, обрели ум и правду. Пусть обратят взор свой к небосводу синему, увидят лик твой милосердный, всепрощающую улыбку и вспомнят о твоем великом наставлении. Не грешите! Каюсь! Каюсь! Каюсь!" - Телогрейка на груди трижды ответила пыльными облачками. Жорик чихнул: "Прости, Господи, мя, грешного! Маленький я, земной червь, тяжко жить, легче делать вид, что живу, а не существую...Смилуйся, Господи?!!!" - Не своим голосом бомж закричал: "Петр отрекся и тотчас запел петух! А я не отрекусь! Я не буду курить, мое предназначение - разбудить совесть людскую, у кого она еще осталась".
Жорик громко, навзрыд заплакал. По щекам, прокладывая на лице грязные полосы, текли яркие, горящие светлым огнем слезы покаяния.
"Господи, тяжек наш крест. Он так похож - твой и мой, но задача обоюдная - нести на свою Голгофу, как бы не был тяжёл. Прости, Господи, не нес я креста, а сидел, отдыхал, на обочине дороги, придавленный его тяжестью и терновым венцом. Хотелось переждать время лихое и трудное, вдруг пронесет. Переждать, оно легче чем тащить на Голгофу. Любой творец стремится к созданию шедевра. Тогда, кем надо быть чтобы создать человека?!!! Но, ты отметил раба божьего, Жорика, Господи, призвал в небесное воинство. Слава тебе, Отец небесный! За веру твою в меня, Господи, слава!!!".
Жорик склонился к полу. Принюхался, под носом лежал примятый, потерянный вчерашним вечером, бычок. Глаза бомжа вспыхнули, - "Не буду курить - бесовское зелье!".
- Ты чего, крыша поехала или "денатуру" раздобыл? - спросил за спиной голос хриплый голос Пахомыча. - И чего ты на спину нацепил, друг любезный и не очень, что за фигень такая? Крылья, или мне кажется?
Жорик развернулся:
- Друг мой, галантный, воззри! Неземная благодать сошла на землю! Это печать Бога нашего, всемогущего терпеливого - выбрал меня в свое воинство Христово, ангелом белым, а может и серафимом.
- Ты Машкину сивуху пробовал без меня? - подозрительно спросил Пахомыч, почесывая седую макушку. - Тебя "колесами" никто не угостил? Колись гад, от чего тебя так разобрало, - он схватил Жорика за горло. Жорик слезами оросил грязные "цирлы" Пахомыча и молвил:
- Скорблю, брат, за тебя, спаси свою душу, пока не поздно и живи достойно, не думай о сиюминутном, не угождай желудку и горлу. Не кури, не пей, думай о хлебе насущном и Бог тебя не покинет, а подаст.
Пахомыч легко встряхнул тщедушное тело Жорика, обеспокоено переспросил:
- Что с тобой, чувак, белые кони?
- Молись со мной, о спасении душ человеческих, - Жорик высвободился из рук Пахомыч и опустился на колени.
- Эй, чувак, - Пахомыч испуганно попятился к выходу. - Может принести выпить, полегчает?
- О душе, о душе думай, а не о телесном блаженстве! - выкрикнул Жорик стуча лбом по бетонному полу.
- Так я того, я этого...- бормотал Пахомыч почему-то крестясь, - ...браток, я сетку хрусталя сдал и два пузыря взял. "Каравелла Пинта", винчик называется. Посвящено последнему плаванию Колумба, изготовлено из отдельно выработанных плодовоягодных сортов произрастающих на южных склонах Глубокского района.
- Душа, - простонал Жорик.
- Ты заболел, - вынес безнадежный вердикт Пахомыч. - Спасать тебя надо, - он извлек из-за пазухи два винных, темно-зеленых пузыря, с розовыми этикетками на которых были нарисованы серые каравеллы под черным флагом, и которым больше подходило название "Летучий Голландец". - Жорик, - Пахомыч призывно звякнул бутылками, - очнись, не оставляй меня одного. Друг!
- Крылья, - мучительно простонал Жорик, его глаза потускнели, сверхъестественный блеск вокруг головы иссяк.
- Соблазнитель, искуситель, - убитым голосом прошептал Жорик. - Крылья, черт бы их побрал! - Он сделал судорожное глотательное движение, кадык несколько раз подпрыгнул вверх и вниз. Рука Жорика протянулась к бутылке. Позади, с сухим, омертвевшим шорохом опали на пол два белых крыла. Жорик оглянулся. - Ух, ты, Господи, надо же, какая оказия. Чуть с ума не тронулся.
- А что, попытка была? - Пахомыч несмело улыбнулся, чувствуя, что приятель приходит в норму.
- Да, представляешь, тот очкарик, эти крылья, - Жорик драматически взмахнул руками. - Я думал, в свертке вещь стоящая, притаранил его сюда, думаю, примерю - примерился! - Жорик хлопнул по плечу. - А они, ядрена вошь, настоящие, как приросли, - он с опаской покосился на крылья. - Фу ты, искушение.
- А я было подумал - у тебя белые кони.
- Нет, белые крылья, - Жорик хихикнул.
- Выпьем за крылья, - решительно провозгласил Пахомыч.
- Выпьем, - радостно согласился вернувшийся от возвышенного к земному бомж Жорик. - Только не при них, надо избавиться от этой радости. - С поспешной опаской он завернул крылья в бумагу. - Искушение, какое искушение, - бормотал он себе под нос. Ведь чуть не поверил!
Жорик прытко сбегал к мусорным контейнерам, осторожно положил на груду мусора сверток с крыльями. Почему-то, покраснев, шепотом пробормотал: "Прости, Господи, - бомж задрал голову и посмотрел в небо, - если они не нужны тем, кто в домах теплых и уютных живет, - Жорик, вздохнул, - зачем другим надо? Мне своего крестика хватит, который под майкой несу, чужие кресты тяжелы, не для меня, не нужны они".
Из-за поворота выехал оранжевый мусоровоз, Жорик перекрестился и поспешно отошел в сторону.
А крылья? Что крылья, рано людям мерить ангельские крылья.