― Скулит... ― прошептала Асия и вопросительно заглянула снизу в лицо.
Юрик согласился с ней, завершив дословное воспроизведение разговора, состоявшегося вчера между ним и Дедом.
― Скулит, ― с весёлой беспощадностью согласился тиран и, ухмыляясь, стал ждать продолжения, которого не последовало.
Точно так же они стояли у окна, возле ночи приколотой к углам площади четырьмя булавками фонарей. Точно так же снизу бродил подлаивающий, зовущий скулёж матери, потерявшей своего ребёнка. Потерявшей ― в прямом смысле слова.
В стране процветал киднеппинг, как государственная стратегия ― финансовая и подавляющая волю. Дед неусыпно контролировал похищения через специальный отдел ― гвардейское подразделение ДЭВа.
Длилось это не первый месяц. Сначала она звала сына и голосила по-деревенски. После, как зверь. Одетая в чёрные лохмотья, не траурные, подметающие улицу некогда пышным подолом, драной подкладкой цвета майского жука. Согнувшись, сгорбившись она крепко обнимала себя руками, точно больная старуха.
"Столько похищений, а не смирившихся ― единицы..."
Вот что всегда удивляло Юрика и как бы легитимизировало систему в его глазах. Знание истории тоже: детоцентричность ― скорей исключение, чем правило, инфантицид ― наоборот не редкость, в том числе по гендерному признаку. Дед между тем живых детей на мясо не резал и даже больными спекулировал в их пользу ― продавая богатым бездетным парам. Если нерадивым матерям не нужны, то государству пригодятся.
Хотя слухи про свой каннибализм Дед всячески поддерживал, человечину изредка употреблял. Без желания, ради шоу для узкого круга. После обратной оцифровки он полюбил костлявое, жилистое, старое мясо. Вонючее... Голубь, неделю назад сдохший от орнитоза, был для его вкусней свежего ребёночка.
― Зачем тогда? ― растерянно поинтересовался Юрик, думая, что задаёт риторический вопрос. Очевидно ведь, для устрашения.
Так да не совсем.
― Имидж... ― лениво ухмыльнулся Дед. ― На экспорт... Чтобы хорошим, добрым людям было от чего падать в обморок. Добрые люди обожают падать в обморок. Будут снимать фильмы про меня, пусть выбирают самого зубастого актёра.
2.
― Я узнала сколько ей лет, ― сказала Асия, как будто Юрик спрашивал, ― двадцать три. Я думала, сорок. Думала, это у неё поздний ребёнок.
Юрик не отреагировал. Он только что получил от Асии на этом подоконнике приятный, непродолжительный секс и был расслаблен.
Она оказалась удобной: маленькой, чуткой. Легко, когда в сексе она сверху. Можно стоя трахаться, держать её на руках, не устанешь.
"Наверное, это и есть приближающаяся старость, ― подумал Юрик, ― когда лучший комплимент для женщины ― удобная".
Возможность иногда доставлять ему удовольствие Асия выпросила. Горячо, сложив руки, повторяя, что ей так будет спокойнее, что ей необходима возможность хоть как-то отблагодарить его за всё: за спасение, обучение, высокую должность.
Насчёт должности Юрик хотел было отшутиться. Асия теперь министр Культуры и Детства. Он же, Юрик по факту не более чем секретарь тирана. Обслуживать лакея, для неё ― мезальянс. Но шутка получалась не особо смешная. Все в Резиденции понимали, насколько эфемерна жизнь при цифровом тиране. Асия в любой момент могла исчезнуть по щелчку его пальцев, Юрик тоже...
Ни о каких отношениях между ними речь не шла. До утра лежать на груди Юрика Асии не доводилось. У окна романтически куковать ― довелось.
Так уж вышло. Они затихарились в его кабинете, пустом, использовавшемся для очного приёма по записи или ситуативно. Пришли сюда, увлечённо споря, а выйти вместе... Нескладно... Дед развёл активность, шныряя там и тут с вечерними патрулями.
"Если столкнёмся нос к носу, чего он подумает? Табу заводить романы на соправителя распространяется или нет?"
Проверять никакого желания. В одиночестве попасться Деду на глаза Асия откровенно боялась. Вот они и прятались как два подростка. Глубокая ночь уже...
― Хотите ещё раз? Юрий Александрович? ― милым шёпотом и поглаживанием спереди ниже пояса предложила Асия.
Под ладонью очевидно было, что хочет. По лицу не скажешь.
Юрика напрягало именно то, что возбуждало: что они прячутся, что от этой миниатюрной девушки веет страхом и просительностью. Волнующий привкус рабства маячил в каждой интонации, во взгляде снизу вверх... Ничего не стоит надкусить это чувство, как переспелую грушу, и тут же измазаться, нельзя не измазаться. Чуть сжал, и сразу течёт по морде липкий сладкий сок.
Привычка ― вторая натура. Для Юрика ― это сдержанность. Осторожность, воспитанная за годы и годы.
Его мужское достоинство было немалой длины. Отлично таким меряться. Задействовать по эротическому назначению сложней. Необходим самоконтроль, а чуткость не его сильная сторона. Юрик всё делал от ума. По длине члена ― "конь", по толщине "бык", он не ловил каменной эрекции от высоких, широкобёдрых, раскованных партнёрш. Ему нравились кошечки, тростинки, такие, как Асия. Нравилось ощущать, что всю фигурку аккуратными толчками натягиваешь на себя... Как теперь, второй раз... Лицом к окну, губами в макушку...
Он вошёл и почти не двигался. Наслаждался скользящим внутри чувством... Как она выгибается. Пытается и не хочет слезть с него. Боится и хочет пропустить ещё глубже. Пульсирует горячими волнами.
Юрик чуть вынул и проник глубже, казалось, до сердца.
Под строгой застёгнутой блузкой в его ладонях её прохладные груди лежали, как нежное суфле в чашках, соски-ягодки колыхались в такт...
Кончить он хотел так же, доведя это ― гадкое ему ― ощущение власти до пика.
Юрик взял руку Асии, прижал к её животу. Чтобы угадывала его великана сквозь тело. Гладила его член сквозь тело. Чувствовала его рукой под пупком. А он ― её робость. Её маленькая рука под его ладонью излучала испуг, просила: не надо, не надо глубже, остановись, не делай сильней, не надо... Его рука прижимала сильней: чувствуешь? Вся в моей власти, изнутри и снаружи, целиком и полностью моя... Сладкая мерзость...
Так всю жизнь. Ощущение власти над кем-либо Юрик ненавидел. Кончал от него моментально.
Он попал в ритм скулежа за окном... Мерзость, как на гравюрах, изображающих публичную казнь. Где зрители на балконах: дамы возле перилл, кавалеры сзади ― под откинутыми пышными юбками. Чёртова эмпатия, чёртовы зеркальные нейроны... Может, именно они повинны в самых чёрных, самых гнилых делах людей. Они позволяют кусать и пить чужую боль, чужие стоны. Всё равно какие, всё равно чьи. Мерзость.
Кончил, подгадав под частое дыхание Асии, под всхлипывания за окном. Там наступила тишина, а затем оно... ― слёзное, мучительное завывание. Юрик прижался насмерть и выплеснулся в горячее, сокращающееся нутро.
Асия взяла его руки, растёрла большими ладонями своё тело под одеждой ― от ключиц до очень шёлковых бёдер и прошептала:
― Спасибо.
3.
Упрямая маленькая женщина сделала новый заход:
― Юрий Александрович, это ведь я ответственна за неё.
― Не ты.
Она стала загибать пальцы:
― Вандализм. Эта несчастная рвёт ногтями плакаты, которые советуют внимательно следить за детьми...
― Ну, не смеши меня, Асия! Допустим, расклеивание плакатов ― твоя ответственность, но их порча ― не твоя. Патрулей.
― Тогда почему вы её не уб... почему её не арест... ― Асия замялась, подбирая менее циничное слово.
За окном послышался скрежет ногтей о водосточную трубу.
Юрик обернулся, у Асии дрожали губы.
― В дурку? Отправим. Асия, ты не можешь заступаться за всех подряд. За них всех. Во-первых, людей много. Во-вторых, ты не хуже меня знаешь, что в окраинных районах отцы, зачастую ― и матери, сами продают своих детей. Продают тем же бичам. Знаешь, что выкупленные у бичей дети оказываются в лучших условиях, чем до похищения, особенно при заграничном усыновлении.
Дед вбросил легенду о приграничных поселениях бичей и подземных тоннелях, ведущих через границу. Чистая правда. Только схема и трафик принадлежали самому тирану.
― Асия, я не пойду к Льву Максимилиановичу из-за одной сумасшедшей. Это бесполезно, просто ― бесполезно. Он ясно дал понять свою позицию.
― Юрий Александрович, ― торопливым шёпотом спросила Асия, ― вы такой добрый, такой милый... Почему вы служите чудовищу? Он же чудовище, он специально... Ведь я знаю, что всё это нарочно...
Да, нарочно: и скудное освещение улиц, и обезумевшая женщина, которой никто не мешал завывать под окнами Резиденции Шандал. Никто её не тронул, шатавшуюся самыми дикими пригородами, где бродяги на месте сожрут одичавшего алабая.
Безрезультатно пройдя все окраинные притоны, ведомая чутьём самоубийцы, женщина всё чаще стала приходить сюда ― к логову настоящего виновника своего горя.
Эту городскую достопримечательность Дед считал полезным живым нравоучением.
4.
Тиран специально задумал и создал контраст между безопасной городской жизнью днём и ночью вне закона, когда полиция бездействовала. Контраст между суперохраняемыми кластерами "Шесть в кубе" ― жильём по сути нищих людей и теми, кому нового жилья не досталось. Строительный департамент игнорировал руинированные сквоты. Нарочно, чтобы вторые стали проблемой, пугалом для остальных. Чтобы "бродяга", "бездомный", "бич" стали худшими словами. Всё нарочно.
Экономика не нуждалась в большом числе рабочих рук. Образовался гендерный перекос. Женщин больше, особенно в городах, мужчин ― среди бичей. Не попавшие на госслужбу, законопослушные мужчины работали в бытовых мастерских, в теплицах и на небольших полях вокруг города, женщины ― в сфере обслуживания или нигде. Им платили за рождение и воспитание потомства.
Вытесняемые в маргиналы мужчины становились лабораторной базой для ненасытных отделов оцифровки. Будущее Дед видел исключительно в области экспериментов на людях.
Разводы не поощрялись, лёгкое отношение к изменам культивировалось в кино и анекдотах. Ревность представляла собой типичный предмет осмеяния на ток шоу, чтобы создать лёгкое отношение к факту гендерного дисбаланса. Ведь полных семей в одном кластере "Шесть в кубе" ― раз два и обчёлся. Мужья там нередко становились общими. Жена должна все силы отдавать материнским обязанностям и без проблем делиться супругом.
Худшее преступление ― не досмотреть за ребёнком.
Изощрённые ужастики вбрасывались информационным отделом Резиденции. Дед приказывал регулярно освещать их в новостях. Если же, что бывало, к его досаде, но не так уж и часто, в бомжацком притоне обнаруживался неучтённый ребёнок... Особенно украденная и не сданная государству, используемая негодным образом, девочка, за такое бичей ошкуривали без разговоров. Мальчишку, подростка лет с десяти Дед мог и оставить бродяжить.
В масштабах страны неформально установился вечный комендантский час.
Зато, не любящий детей, страдающий мизогинией Дед, сделав ставку на приплод населения, преобразил страну. Цинично называя жилые кластеры "Шесть в кубе" инкубаторами, он выделял огромные суммы на прививки-витамины, на детские площадки, на обучение талантливых детишек с последующим отбором в элитные интернаты.
Жизнь стала ровной, небогатой, сытой. Развлечений хватало.
Скверы переходили в скверы, парки ― в парки. Везде курсировали ярко раскрашенные трамвайчики. Между городами ― автобусы, тоже без спешки. Личный транспорт не приветствовался. Тиран учёл опыт предшественников и раскрасил свою деспотию в яркие весёлые цвета. Всё было конфетно-весёленькое и бедное. Дешёвая окаменевшая карамель. Приторное варенье внутри каждодневной угрозы.
Города в целом служили к удовольствию элиты: цифровиков и силовиков, и к привлечению туристов. Иностранцы знали, что туры в государство АЦИД ― направление для самцов, и приезжали в одиночку.
"Доверие - это державная монополия", ― ухмылялся Дед.
"Дети - это святое", ― и крал их при любой возможности.
"Безопасность ― это фундамент", ― и платил бичам за похищенных.
― Юрий Александрович, попробуйте! Заступитесь, прошу вас! Я не могу больше её слышать! Вдруг ещё можно его найти? Ему было три годика, её сыну. Вдруг он ещё жив? Прикажите его поискать!
Нечего там искать. Дед знал всё про всех, архивы пропаж перед ним, как на ладони.
― Или я пойду просить, ― вдруг добавила Асия.
Юрик сам не понял, с чего вдруг повёлся на это. Ну, иди, если жизнь не дорога.
5.
Деду оказалось всё равно. Завывания ему надоели. Ребёнок был жив-здоров и ждал усыновления в иностранную семью, готовую хорошо заплатить.
― Ой, можно подумать она будет жить с новообретённым сыночком долго и счастливо!.. А не окончательно сойдёт с ума на радостях. Ну, кинь монету, ― снисходительно предложил Дед.
Юрик по-рыбьи открыл рот и захлопнул. Откуда у него монета?
― Бедный ты у меня! За еду работаешь, ни гроша в кармане! Юбилейный червонец возьми. Там под альбомами коробка.
Юрик не подбросил, а раскрутил волчком золотую монету с ладонь в диаметре. Она долго вращалась, плясала с боку на бок и легла орлом вверх, платиновым солнцем.
― Ты загадал что да, что нет? ― спросил тиран.
Юрик уставился на него молча.
― Я тоже нет! ― Дед ухохатывался. ― Перегадаем?
Юрик сделал честные глаза:
― Я всегда выбираю орла. Орёл ― вернуть ребёнка.
― Ты из-за собачонки своей шелудивой припёрся ко мне с этой фигнёй? ― куснул его Дед вопросом пугающе внезапно.
― Да... Асия меня попросила. Она всё время разоряется, что не может контролировать то, ради чего поставлена на свою должность.
― Она предаст меня.
― Нет! Почему?
― Дат! Потому!
― Асия не допустила за всё это время ни одного своевольного шага! Я ручаюсь...
― Юра, до чего же вы все дебилы... Как же я от вас устал... Ладно, мозгов у тебя нет, но уши-то есть? Я сказал: предаст. Всё, нечего тут обсуждать. Не трону я твою собачонку, Юра. Я и без того мало чем способен отблагодарить тебя за службу. Хочешь в морской круиз? На год? И собачонку свою бери.
Это могло оказаться не шуткой.
― Лев Максимилианович, за что вы так со мной?! За одну сумасшедшую? Я больше не буду! С этого дня Асия и её министерство меня не интересуют!
― Да тебя вообще ничего не интересует кроме моей биты! ― вспылил Дед, и это было правдой... Юрик только не знал, что это так заметно.
Тиран указательным пальцем направил его лицо к себе:
― Куда ты уставился? В будущее смотри, в глаза мне смотри! Юрка, ты меня эксплуатируешь! Мало того, что я делаю, что ты хочешь, так я ещё должен делать то, что ты хочешь?!
"Действительно, безобразие!" ― Юрик вдохнул, чтобы не рассмеяться. Почти получилось.
― Лев Максимилианович, я бесконечно благодарен за то, что вы откликнулись на мою просьбу.
― Чего весёлого ты увидел на потолке?
Ничего. Лицом к лицу, когда тиран злобствовал, слуга щурился под натиском разгорающихся жёлтых глаз. Слишком ярко в упор. А поскольку злиться и выговаривать тот мог долго, Юрик на это время просто слегка отключался. Вспоминал осенний парк в сухой погожий день. По листопаду его душа носилась лопоухим щенком. Кругами-кругами, с груды на груду листвы, вдаль и вдаль по газонам. Прогулка так коротка ― парк так огромен. Солнце, топот, ветер в ушах. Сердитый голос. Тёплый свет на носу.
6.
Когда Асия благодарила его, Юрик даже не понял сразу, что случилось. Решил, что, может, он опоздал. Сумасшедшая покончила с собой? Асия начудила? Отказалась от должности? Накатала тирану письмо с проклятиями? Листовки, призывающие к восстанию, по городу разбросала? Или что? Но нет, полились слёзы, а вместе с ними и всё не проговоренное раньше:
― Юрий Александрович, не прогоняйте меня! Не сердитесь! Я не представляю, как без вас! Я не смогу без вас, только не прогоняйте!
"А ты почему служишь чудовищу? ― подумал Юрик, обнимая её. ― Так оно всё и крутится, так и закольцовывается".
― Иди, отдавай ребёнка своей сумасшедшей. Где она там бродит. Мальчишку привезли.