Давно-давно, лет двести, а то и триста назад, когда люди ещё драли лыко и плели из него лапти, и когда воду носили не вёдрами, а бадьями, между чернобровым Воронежем и седым Задонском стояли могучие непроходимые леса.
Вековечные дубы-колдуны, топи-болота, опушки-поляны, зайцы-выбегайцы, мышки-норушки, лисы-хитрюшки и ещё бог знает, какие звери- верюшки, жили не тужили в своей сказочной нетронутой первозданности. Одно только тревожило их - дорога! Московский тракт с вечно неугомонным и снующим туда-сюда людом.
Почтовые кареты, крестьянские телеги, губернские чины, богомольцы, купцы всех гильдий и одичавшие гуртовщики трудили ноги, копыта и колёса, гуляя до Москвы и обратно.
Но иногда колёса ломались, копыта стирались, подковы терялись, и становился человек на дороге "разут и раздет". Что делать? Куда идти?..
А к Егору, к кузнецу!
Вон его новая хороминка на бугорочке у леса косолапится, с журавлём колодезным любезничает. Сворачивай путник направо, на дорожку просёлочную, травой-муравой заросшую, и через полверсты пения птах поднебесных и жужжания пчёл Егоркиных, встретят тебя два пса незлобных: Гай и Лай, а потом и сам мастер покажется, бородищу оглаживая, зачем пожаловал, спрашивая, к работе будущей прицеливаясь...
А дорожка с тобой тихо простится, обогнёт кузницу с колодезем и в лесу потеряется.
- Садись, человече под липу, - говорит тебе Егорка, - пей воду студёную, отдыхай, пока я беду твою не выправлю. А беду поправивши и о новостях дорожных узнав, проводит тебя немного, и за другие дела примется.
А дела и дни у кузнеца, что звёзды на небе - все друг на друга похожие, все смысл имеющие. И по воскресеньям нет ему отдыха: беспокойство сплошное, с утра до вечера.
Вот и опять скрип на дороге. Стонет что-то жалобно, приближается.
Выходит Егор за ворота, по привычке в сторону тракта смотрит: никого нет оттуда.
С другой, лесной стороны, гость жалует...
Удивлённый этим несказанно, глаза от солнца ладошкой прикрывши, глядит он в другую сторону.
Старушка убогая, в платочке канифасовом, за собой тележку тащит. Громко жалуется тележка-та на жизнь свою тяжёлую, босую и несмазанную, кряхтит вместе с бабкой, поклажей охает.
Чего только нет в поклаже этой удивительной: ветки дубовые и шишки сосновые, камешки цветные и цветы лесные, грибы белые и лягушки серые, травы сушёные и мхи зелёные, а под ними пузырьки купоренные, лохмотой одёжной накрытые...
Поравнялась старушка с Егором, из тележки выпряглась, языком негромко цыкнула, в очи ему с интересом взглянула. Не по себе стало как-то парню, испугался он даже немного...
- Эй, мастер, у тележки моей обода все исстёрлись, - шамкает нищенка ртом беззубенным, - давай, сынок, сделай им новые!
Ни минуты не мешкая, приступает кузнец к работе.
Два бруска широких, вначале под коляску подкладывает, чтобы добро-поклажу не беспокоить. Потом осторожно колёса снимает и новыми шинами их обтягивает, гвоздиками к ободу крепит, на прочность об дорогу пробует... Годится!
Делает Егор всё это быстро и со знанием, под прищуренным бабкиным бдением. Нравится ей мужик расторопный!
- Молодец! Настоящий ты мастер! - хвалит Егора старушка, - что за работу возьмёшь?
Мнётся Егорка, пожимает плечищами, в даль смотрит задумчиво. Жалко ему женщину, знает, что не богато денег у ней.
- Давайте, мамо, оставим... С удовольствием я это сделал, - бормочет детинушка, - приходите, если что снова... всегда помогу...
Бормочет, а сам глаза в землю тупит, побаивается он что- то старуху.
А та всё правильно понимает.
- Ну, что ж, - говорит, - спасибо тебе, мил человек, за доброту и внимание. Не сердись на меня старую. И впрямь не богата я, но хочу всё ж тебе подарочек один сделать. За домом твоим, у омшаника, растёт кандиль-яблоня молодая... Пойдём к ней Егорушка, скажу тебе пару слов заветных, помогут они в беде, против гостей незваных. Только шепни их, на обидчика указывая, и окажется недруг твой на кандиль-яблоне на века вечные, и не слезет он с дерева, пока сам ты того не захочешь, снова повторив слова те волшебные.
Наклонил к старухе кузнец головушку, шепнула она ему что-то на ухо и хохотнула в сторонку:- Запомни их Егор хорошенечко, пригодятся когда-нибудь!
Годы прошли, десятком промелькнули. Немалой семьёй живёт теперь наш Егор. По-прежнему много у него работы. Всех кормит дело его кузнечное, людям нужное. С миром приходят к нему путники, также хорошо и уходят. Никто зла на мужика не держит, все им довольны...
Совсем забыл кузнец встречу ту давнишнюю, старуху убогую. Ни разу и в мыслях у него не высветилось, слова-те заветные на ком-нибудь опробовать. Как вдруг!
Однажды в июле, где-то под вечер, в дверь его постучались.
Гай ощетинился, зарычал беспомощно, а Лай даже за печку спрятался...
Странный человек стоит на пороге: худ и страшен он!
Лицо безносое на разворошенный муравейник похоже. Синий кадык, что шишка сосновая, из горла торчит. За плечами же гостя незваного, коса зазубренная покачивается...
Стоит незнакомец, на Егора смотрит приветливо, как старый друг улыбается.
- Ага, - думает мастер, - косу пришёл заточить человек. И руку к ней тянет.
- Нет, - отвечает косарь шёпотом, - она и вправду стара и затупилась прилично, но пришёл я к тебе не за этим. И видя в глазах кузнеца удивление, дальше шепчет:
- За тобой я здесь, добрый молодец. Пора нам уже!
Понял тут бедный Егор, что за гость перед ним, испугался, холодом покрылся. И уж хотел было молот свой в угол поставить и за злыднем последовать, как вспомнились ему слова заповедные.
- Кандиль-яблоня, помогай! - прохрипел он голосом тихим, и на гостя кивнул незваного.
Чёрный вихрь вдруг ворвался тут в кузницу, завертел он безносого, крутанул его в ковёр невидимый, и вынес вон, прямо на улицу! А через минуту, из сада, и голос незваного слышится.
- Что за шутки дурацкие, - гость возмущается.- Эй ты, дурень! Эй, кузнец! - кричит он Егору, на кандиль-яблоне сидючи, слезть с неё пытаючись. - Ты что, мужик, не знаешь с кем дело имеешь? Перестань, не то хуже будет!
- Тебе, не мне будет, - не веря глазам своим, стынет кузнец ошарашенный...
Скачет, что белка , гость по дереву, на стеклянную стенку везде натыкается, плюётся, ругается, на землю слезть хочет. Ничего у него не выходит!
Осмелел Егор, ближе придвинулся.
- Таперя, барин, - шумит он в яблоню. - Будешь ты у меня тута до Морковкина заговенья, вместо птицы-синицы работать!
- Господи, царица небесная! Вот народ-то возрадуется... Помирать-то как будто и не нужно нам более! - заржал довольный детинушка, и под омшаником успокоился, слёзы радости вытирая.
А "барин" ещё немного на дереве посуетился и тоже затих. По-хорошему теперь стал просить, отпустить его. Но Егор и слушать не хочет: поднялся и ушёл к себе в кузницу, дальше молоточком постукивать.
Месяц прошёл, как гость на дереве поселился. Голод пробрал его невозможный, и съел он все яблоки, сверху донизу. Дальше урчит у него в желудке, листья в ход идут, а после них и кора на очереди. А когда и она кончилась, за себя болезный принялся...
И вот остался он, наконец, в одном скелете, на голой яблоне!
Всё суше и тоньше кости его становятся, всё белее и прозрачней череп его сероглазится... Опять завёт он Егора.
- Если отпустишь меня, - шелестит доходяга. - Оставлю тебя я в покое, живи сколько хочешь, а когда надоест, позовёшь, я приду...
То ли "барина" жалко Егорушке стало, то ли дерева, но произнёс он слова-те волшебные и на пленника показал, а потом ему же и на землю спуститься помог. Распрямился бедолага, скрипанул мослаками затёкшими, и на косу опираясь, в сторону леса подался...
И правда, с той поры не случалось больше гостей таких в доме Егоровом. Многие годы ещё прокузнечил наш мастер, пока из богатыря синеглазого в глухую колоду не сподобился. Сиднем сидит он с утра до вечера в кузенке своей остывшей, ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. В обузу большую для всех домашних превратился Егор. Горькой стала ему жизнь такая, и однажды сказал он себе: "Хватит, паря, пора".
А в решении таком утвердившись, на двор велел себя вынести и под кандиль-яблоней оставить.
Зашумела листвой кандиль-яблоня, склонила свои веточки к губам Егоровым, попрощался с ней старик поцелуем долгим и позвал к себе "барина".
А тот долго ждать и не просит.
- Здравствуй, человече! - Егора приветствует, - Неплохо, брат, выглядишь! Не берут тебя годы, родимого!
- Спасибо, дружище! Да и ты, я гляжу, всё такой же упитанный! - в тон знакомцу кузнец шуткует и кандиль-яблоне подмигивает, а потом вдруг звонко, по-молодому, смеётся.
- Ну будя, будя тебе старый чёрт! - "барин" ему подхватывает, - Забыл что-ли, с кем дело имеешь?! Некогда мне тут с тобой рассусоливать, не один ты, чай, такой у меня. Собирайся. Поехали!
Шустро подлазит он под Егорушку, на закорках помогает устроиться, и идут они бодро, вспоминая-посмеиваясь, во лесную сторонушку, по дорожке проторенной, в мир иной, незнакомый, загадочный, но всем нам доступный и праведный!