Странник Стелла : другие произведения.

Живые тени ваянг

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    обложка рус.jpgНовая и полная версия романа вместе с Примечаниями. Другая композиция. Концепция справедливости. История. Религия. Мистика. Эзотерика. Преступление и наказание. Любовь, пронзившая три столетия... Стоп! А ты веришь в то, что в театральных куклах живут души умерших людей? В то, что куклы никогда не уходят в мир иной?
  
  
  Оглавление:
  Пролог
  Часть первая. Триста лет назад, или Как появился клубок событий
  Глава 1. Альберт и Катарина. В Ост-Индию, навстречу судьбе
  Глава 2. Катарина и Сухарто. Побег
  Глава 3. Петр Великий, а лучше - Питер-тиммерман
  Глава 4. 'Шальные' деньги
  Часть вторая. Поездка в Амстердам, или Роковая встреча
  Глава 5. Пупутан
  Глава 6. День первый
  Глава 7. День второй
  Глава 8. День третий
  Часть третья. С меткой судьбы, или История повторяется
  Глава 9. Питерские посиделки
  Глава 10. Перед церемонией очищения мира от темных сил
  Глава 11. Гунунг Агунг прогневался
  Глава 12. О том, как летают оркестровые 'ямы'
  Часть четвертая. Нити для полотна прошлого, или О том, как завязывается узел
  Глава 13. Таинственные амулеты .
  Глава 14. Буди и Паула. Через стену непонимания
  Глава 15. Подруги
  Глава 16. Катарина и Сухарто. Тайный союз
  Глава 17. Катарина и Альберт. Назад, в прошлое
  Часть пятая. Пасьянс разложен. Терпения, чуть-чуть терпения...
  Глава 18. О пользе 'живых карт'
  Глава 19. О пользе уроков вязания
  Глава 20. Возвращение
  Глава 21. Ваян в России
  Часть шестая. В руках Гаруды, или Еще одна встреча с 'Летучим Голландцем'
  Глава 22. На острове богов
  Глава 23. Поездка к Бабе Яге
  Глава 24. В центре земли, на вершине мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры
  
  ЖИВЫЕ ТЕНИ ВАЯНГ[1]
  

Пролог
  Было это когда-то взаправду и, потому, в древней Книге описано, в Книге той, что зовут Козмография, той, глаголемой Козмография. А ведется в ней сказ о странствиях, землях дальних, за океанами, за равнинами, горными пиками, за лесами густыми, дремучими. Как плывут корабли величавые, паруса раздувают отчаянно, якорями цепляются сильными, острова открывают красивые.
  Есть в ней сказ и про остров Макарийский, что возник как равнина круглая посреди океана грозного, и могучего, и безбрежного. Он один, этот остров Макарийский, близ блаженного рая раскинулся, на востоке, близ Бога Сварога[2] и его золоченого терема. Круглый год лепестки осыпаются и ложатся на землю звездами тех цветов, что растут на острове, аромат издавая благостный. А деревья от фруктов ломятся, самых сочных и - слаще сахара, и поют в том саду птицы райские, среди них - даже Феникс и Гамаюн.
  С головою царевны прекрасныя, да глазами как небо - синими, да с власами блестящими, длинными, словно дни на чудесном острове, - вот такою была она, Гамаюн. Ну, а перья на крыльях лазоревы, а в ночи серебрятся и светятся, словно звезды на небе ясные, словно слезы невесты - чистые. С головою красавца царевича, только с клювом орлиным, с горбинкою, а с глазами как стрелы быстрые да из лука из богатырского, - вот таким этот Феникс был. Ну, а перья его окрашены красотой и червонным золотом, так блестят в темноте и светятся, как горит колесница Сварога.
  
  А когда-то был Феникс птицею очень серою, неприметною, но поспорил, глупец, с воронами, что достигнет владений Сварога. И летел он стрелой отточенной в самый купол бездонного облака, не боясь подпалить свои крылышки, не боясь умереть в лаве огненной. А ведь вспыхнули серы пёрышки, да и стали они полыхать-гореть, синим пламенем, красным всполохом, черным пеплом на землю падая. И тогда рухнул Феникс вниз, а там птицы над ним потешаются:
  - Вот упрямец, совет не послушал наш, а теперь будешь спать во сырой земле, света божьего не увидевши...
  Словно молния, оземь луч упал, солнца луч, да по кучке пепельной, и взметнулся ввысь молодой орел - новый Феникс с златыми перьями. Там, где птицы над ним потешалися, не хотел оставаться он - гордым был, и тогда вот на остров Макарийский полетел, ближе к Богу Сварогу. И с тех пор почитал Феникс Сварога, по-сыновьи его проведывал.
  
  Гамаюн же была вещей птицею, и пришла на свет раньше света она, раньше божьего, раньше белого, раньше всех людей, раньше всех легенд. А сейчас она может рассказать все предания, все подробности стран заморских - южных и северных, и звериного царства несметного. А служила она Богу Велесу [3], потому так любила летать на Русь, да с вестями на крыльях из Ирия, да Небесного [4] - всех славянских богов. А умела она и совет добрый дать, да и слово-пророчество вымолвить. Покружит над землею русскою, да и сядет вздохнуть на яблоню, ну, а песнь запоет - всем, кто слышит ее, всем предвещано счастье безмерное.
  Вот сидит она раз на зеленых ветвях, чешет гребнем свои русы волосы, сладку песнь поет, прославляя богов, но особенно - Бога Велеса. Это он ведь привел в движение мир, сотворенный Родом [5] и Сварогом: после дня начиналися сумерки, за зимою всегда приходила весна, а за выдохом был обязательно вдох, за печалями шли только радости. Это коловращение шло посолонь [6], как идет колесница Сварога: начиная с востока, и только потом по дуге продвигаясь к западу.
  Был же самым обычным символом, самым правильным, незатейливым, знак солнцеворота [7] - с лучами крест, с поворотами вправо и влево. Если верхний луч будет вправо смотреть, посолонь, значит, вышло движение, как от Тьмы черной к Свету, как от Нави через Явь в Правь [8], и как стрелки часов, подтверждающие коловращение. Если ж верхний луч будет влево смотреть, вспять пойдет - осолонь [9], движение, к черной Нави, туда, где живет Чернобог [10], где колдуют над книгами лишь седуны [11], и где правит сам дьявол в этом безвременье.
  
  Вот сидит Гамаюн на дереве и поет сладку песнь о Велесе, о его законе движения, о его священном писании. Называется 'Книга Велеса' [12], ну а в ней описал он славянскую жизнь, с стародавних времен, самых древних времен, описал, как учитель, как великий мудрец. Тут подкрался охотник к дереву, натянул тетиву упругую, и пустил бы стрелу он вострую да и в сердце той птицы волшебное. Глядь - в когтях ее что-то светится, там лежат письмена старинные, в коих сказано, что неправдою обойдешь белый свет - не воротишься, никогда не вернешься назад.
  Лишь блеснула очами суровыми Гамаюн, эта птица священная, и сковал сон того охотника, и закрыл он от света глаза. И приснилось ему, что охотится он в чащобе лесной, глядь - там две сестры убегают от зверя лютого - разъяренного кабана. С ним сразился тогда охотник, показал свою храбрость пред девами, ну, а те благодарны спасителю:
  - Чем, любезный, тебя наградить?
  Говорит им тогда охотник:
  - Я хочу свет увидеть белый, весь - от края до самого края, от начала и до конца!
  А в ответ ему юная Правда:
  - Белый свет - он такой необъятный, и опасно бывать на чужбине...
  Ей перечит вторая сестра:
  - Помогу я тебе, охотник, если будешь служить мне, Неправде, если станешь рабом послушным - ты увидишь весь белый свет.
  - Да, согласен, - сказал охотник, - буду жить лишь всегда неправдой, буду лгать и грешить, а надо - и убить я готов людей...
  
  Много лет пролетело... Охотник повидал все заморские страны и на остров Макарийский прибыл он на черных своих парусах. И гостил там желанным гостем, черпаком ел икру осетровую, да заморские фрукты - лопатой, ну, а пряники в мед макал. Ах, как любо ему там стало, так тепло в том раю блаженном, что решил он навек остаться, чтобы царским там жезлом махать! Птицы вещие добрыми были - Гамаюн и священный Феникс, не хотели ему перечить, но вмешался тут Сварог Бог. Прогремел он сердито с неба:
  - Есть всему свое место и время, любит даже лягушка - болото, не поет на чужбине сверчок!
  И тогда порешил охотник: 'Возвращусь я домой обратно, хватит мне бесконечных странствий, есть на родине дом родной...' Воротился - а там нет селенья! Там разверзлась земля, поглотила все дома, и людей, и животных... Вместо них - лишь морская гладь...
  Ну, а рядом стоит там дерево, а на нем - письмена старинные: 'Коль неправдой весь свет увидишь - не воротишься ты назад...'
  
  

Часть первая. Триста лет назад, или Как появился клубок событий
  

Глава 1. Альберт и Катарина. В Ост-Индию, навстречу судьбе

  Август 1697 года.
  Ночь выдалась на удивление душной, хотя днем, когда корабль стоял в Капштадте[13], было свежо. Скорее всего, там только что прошел дождь. Ну, а здесь - как перед дождем. Катарина стояла на палубе совсем близко к носу парусника и, опираясь на поручни, вглядывалась в ночное небо. Усыпанное мириадами светящихся точек, оно казалось опрокинутой чашей, в которой плавают зажженные свечки. И как это не выплескивается содержимое небесной купели в море? Может быть, потому, что небесная и морская гладь - в чем-то родственны?
  - Не свались за борт, - пошутил Альберт, так внезапно появившись за ее спиной.
  Высокий, статный, в просторной светлой рубашке, заправленной в узкие на бедрах брюки и затянутой сверху широким поясом. И Катарина почувствовала всем телом его мужскую силу через легкое прикосновение в полуобнаженному плечу. Надо же, почти год прошел, как сыграли свадьбу, а ощущение такое же, как и в день первого свидания. Сердце начало учащать свои биения, словно 'тук-тук-тук' - оказалось в закрытой на ключ клетке, а по рукам - от плеч до кончиков тонких пальцев - пробежали легкие мурашки. Боже, хорошо, что темно и он не видит. Но девушка сдержала нахлынувший порыв, лишь легкая дрожь в голосе выдавала трепетное волнение:
  - Альберт! Не пугай меня! Видишь, я разглядываю звезды...
  Она сделала глубокий вдох и задержала на миг дыхание. Вот так будет спокойнее... Тонкая фигурка в длинном бордовом платье с корсажем, подчеркивающим невысокую грудь и прямую спину, замерла.
  - Моя богиня... - прошептал он, дотрагиваясь губами до открытой шеи. Потом отпрянул в сторону, любуясь ее словно нарисованным силуэтом на фоне темного неба. - И что же ты там увидела?
  - Здесь совсем не такое небо, как в Амстердаме... - тихо произнесла она и прижалась спиной к крепкой мужской груди. - Здесь как будто звезд больше, но... вот некоторых - не видно...
  - Да! Правильно! Ведь мы с тобой давно уже не в Северном, а в Южном полушарии. Смотри, смотри, Катарина, на небе луна перевернутая!
  - Как это? Что-то не замечаю...
  - Видишь, тоненький серп смотрит вправо, потому что убывает луна справа, а растет - слева, а у нас в Амстердаме - наоборот... Понаблюдай за ней каждый вечер и убедишься, что это так... Да... а какую звезду ты не нашла?
  - Да не одну! Я вообще не вижу Большую Медведицу! Помоги мне...
  - Милая, ее здесь... нет... совсем нет. Ни Большой Медведицы, ни Полярной звезды... - в ответ на ее порыв он заключил ее в объятия, положив левую ладонь на ее 'тук-тук-тук'.
  - Как нет? - ее голос становился все приглушеннее. - А я слышала о том, что по Полярной звезде моряки определяют, где находится юг.
  - Я ж тебе сказал, что мы - ниже экватора, поэтому здесь не видно ни Полярной звезды, ни Большой Медведицы...
  'Тук-тук-тук' участилось, но так не хотелось вырываться из этих сладостных объятий... И Катарина продолжила разговор, закрыв глаза и наслаждаясь легким трепетом в груди:
  - А как тогда узнают стороны света? А? Альберт... - его имя она произнесла с придыханием.
  - Для этого, вообще-то, есть компас... - он тоже переходил на полушепот.
  - Компас - это диковина... А если... у кого его нет, а оказался посреди океана?
  - Приглядись внимательно! - он резко оторвал от ее плеча такую теплую и желанную ладонь и показал на небо. - Видишь ма-а-аленькое созвездие из четырех звезд? Это - Южный Крест. От него нужно мысленно провести линию вверх примерно на пять таких крестов... Эта точка и будет Южным полюсом... небесной сферы...
  - О-о-о... вижу, - выдохнула она. - И он - такой малюсенький.... этот крестик...
  - Зато очень важный! Ведь по нему можно даже определить южную широту места, где находишься... Ну, это тебе, наверное, уже не интересно... да и не пригодится никогда... Моя воля - нарисовал бы Южный Крест на голландском [14] флаге!
  - На флаге?
  - А почему бы и нет?
  - А я бы хотела... - Катарина замолчала, опять прислушиваясь к своему 'тук-тук-тук', - а я бы хотела иметь о-о-чень красивый крестик, украшенный звездочками...
  - Я подарю тебе такой крест, клянусь! С бриллиантами!
  Наконец, подул свежий ветерок. Сейчас бы он с удовольствием поиграл длинными светлыми локонами, но широкая костяная заколка крепко держала их в своем плену. Лиф платья, обтягивающий грудь, тоже не подчинился волнам теплого воздуха, и тогда тот начал играть оборкой подола и широкими рукавами рубашки Альберта. Они затрепыхались на ветру и начали щекотать ее лицо.
  - С бриллиантами? - переспросила Катарина. - И их тоже невозможно будет пересчитать, как эти звезды на небе?
  Альберт опять нежно обнял ее за плечи, а потом прижал к груди:
  - Да! Ты ведь тоже думаешь о том, что эти звезды... походят на мелкие бриллианты, рассыпанные по синему бархату...
  - Нет, Альберт! Я только что думала о том, что они напоминают маленькие свечки, горящие на круглом листе кувшинки... А эти кувшинки плавают в темной воде...
  - Не спорь со мной, - сказал он, - я очень хочу, чтобы это были бриллианты. Когда сколочу состояние в Батавии [15], куплю тебе самое дорогое ожерелье...
  - Альберт... - Катарина развернулась к нему лицом и дотронулась пальцами до его губ. - Я выходила за тебя замуж не ради денег...
  - Ну почему же? Приятно, когда красавица жена носит изысканные драгоценности...
  - И куда б я в них пошла?
  - Это в Амстердаме ты не любила выходить в свет, когда была девицей. А теперь ты - замужняя женщина... Скоро увидишь, как любят дамы носить в Батавии дорогие наряды и роскошные жемчуга... А есть там и балы, и приемы... Скучно не будет...
  - А где мы сейчас плывем? - еле слышно произнесла Катарина.
  - Капштадт ты уже немного разглядела, когда загружали корабль провизией и водой... Ну, а сейчас мы миновали мыс Доброй Надежды [16] и... границу между Атлантическим и Индийским океанами. До Батавии - совсем ничего, где-то треть пути, а то и меньше...
  - Альберт, а почему это место получило такое поэтическое название - Мыс Доброй Надежды? Оно действительно вселяет в моряков какую-то надежду? И... на что?
  - Этот мыс открыл один португальский мореплаватель... жаль, конечно, что не голландский... - он вздохнул с сожалением. - И открыл очень давно, более двухсот лет назад. Правда, как-то неудачно назвал его - мысом Бурь, а это... ну очень не понравилось их королю. Король-то мечтал о том, что именно через этот мыс откроется дорога... куда, думаешь? В Индию! А с указом короля шутки плохи! Сама знаешь! Так что пришлось переименовать этот мыс... Вот и стал он мысом Доброй Надежды...
  Альберт сделал паузу и стал особенно слышен шум волн за бортом. Казалось, они выражали недовольство какому-то там суденышку, такому маленькому, словно щепка, затерявшемуся в огромных океанских просторах. И эти волны, разрезанные острым носом этого кукольного корабля, злобно пенились и шипели. Кто его знает, какую злобу затаили они на людей...
  - Ты знаешь, а ведь ожидания короля оправдались! Пусть гораздо позже! Васко да Гама все-таки прошел, обогнув этот мыс, в Индию! - восторженно произнес Альберт, довольный своими познаниями и обнял Катарину еще крепче:
  - Тебе не холодно? Показалось, что мурашки выступили...
  - Нет! Это я так внимательно слушаю тебя, ожидая,что скажешь что-то ужасное... про этот... мыс Бурь!
  - Не думай о плохом! Хотя... да, бури здесь бывают... И даже - пираты!
  - О-о-о, как страшно! - подыграла ему Катарина.
  - А еще здесь обитает Летучий Голландец! Такой... старинный-старинный парусник... И всегда он появляется неожиданно... возникает... из ниоткуда и - пугает моряков...
  - О-о-о, я уже испугалась не на шутку! - рассмеялась она.
  - Вот взлетит этот Голландец над океаном в небо, а оттуда, с высоты, увидит девушку одну на палубе и... украдет ее... Ты хочешь, чтобы тебя кто-то украл?
  - Нет, конечно - нет! Я хочу быть с тобой... вечно...
  - Тогда... Пойдем, Катарина, в каюту... Да... уже поздно...
  
  ***
  
  В Батавии голландский корабль встретили со всеми почестями. После пушечного залпа с прибывшего фрегата прогремел ответный залп с причала. Ровная шеренга солдат в темно-зеленой униформе замерла по стойке 'смирно', когда спускались по трапу управляющий новыми плантациями Ден Брабер Крезье и его помощник Альберт Блэнк с супругой. Крезье, необычайно высокий и широкоплечий, несколько высокомерно рассматривал встречающих. Его взгляд ярко-голубых глаз, казалось, пробивал насквозь. Альберт же держался естественно, но с чувством достоинства. Их сопровождали еще несколько европейцев из обслуживающего персонала - туземцы считались более пригодными лишь для работы на плантациях и в лучшем случае в качестве садовников и подсобных рабочих на кухне.
  Докеры принялись за обычную работу - освобождать корабль от многочисленных мешков, сундуков, коробов. Главным грузом на этот раз стали часы, механические игрушки и, как всегда, оружие. Из съестных припасов - мешки с крупой и брикеты сыра. Туземцы на Яве, да и на других ближайших островах, совсем не баловались молочными продуктами, поэтому голландский сыр не с чем было сравнивать. И доставляли его как традиционный продукт питания, а не как деликатес.
  - Добро пожаловать! Заждались вас, заждались, - представитель штаб-квартиры Ост-Индской компании [17] в Батавии Доменик Бонсель тепло пожал руку Ден Браберу Крезье и проводил его в поджидающий экипаж. Затем он проделал то же самое и с Альбертом, а Катарине поцеловал ручку. - Правильно сделал, что и жену привез, здесь работы - не на один год... Вас я сам провожу...
  Экипаж двинулся в сторону новых построек. Они виднелись за кокосовыми пальмами, которые, казалось со стороны, своими вековыми корнями держали побережье и не давали ему крошиться и растворяться в Индийском океане.
  - Видите, как быстро разрастается Батавия? - Доменик Бонсель чувствовал себя в роли проводника. - Всего-то и пролетело лет восемьдесят, а вон какую крепость поставили! А сколько домов? Смотрите, и там - справа, и здесь - слева!
  - А много ли здесь наших?.. - поинтересовалась Катарина, вспомнив о том, как Альберт обещал ей и балы, и приемы.
  - Где-то... тысяч... семьдесят. Еще несколько лет - и перевалит за сто, - с удовольствием продолжал свою речь их провожатый.
  - А что это за поля подступают почти вплотную к крепости? - спросила Катарина. - Как-то странно видеть их рядом с крепостными стенами...
  - Поля-то? - переспросил Доменик Бонсель. - Так это - недавнее наше новшество! Раньше жили мы в крепости обособленно, ворота держали на замке, а сейчас решили: что бестолку простаивают земли вокруг построек? Вот и разбили плантации... Эти низкие зеленые поля - рисовые. А там, дальше - деревья, мускатный орех.
  Катарина удивилась:
  - Так сколько ж нужно людей, чтобы и в городе работали, и на плантациях!
  - Людей всегда хватает! А если еще нужны - наши солдаты пригонят их с других островов...
  Катарине показалось, что Альберт начал нервничать, что-то не понравилось ему в разговоре, и он сменил тему:
  - Доменик, я сегодня отдохну с дороги, а на службу уж завтра приду с утра, хорошо?
  Возникла пауза. И он сам же ее и заполнил:
   - Надеюсь, за мое отсутствие вы не перевели штаб-квартиру в другое место?
  - Ну что ты, Альберт, конечно, нет... Строится Батавия, да... но не так уж быстро, чтобы менять штаб-квартиры. Кстати, с повышением тебя, что-то я и не поздравил... Надеюсь, новая служба придется по душе.
  - Спасибо, Доменик, я тоже так думаю.
  
  ***
  
  К большому белому дому с высокими, но узкими окнами - в голландском стиле, с покатой коричневой крышей и широким парадным крыльцом, служившим одновременно и террасой, вплотную подступал молодой сад. На первый взгляд, деревьям было не больше двух-трех лет. Еще не раскудрявившиеся тонкими ветками, не нажившие шапки-кроны, они протягивали своим будущим хозяевам руки с зелеными, шелестящими на ветру, листиками. Словно здоровались. А рядом зеленели лужайки и аккуратно вырисовывались цветочные клумбы. Видно, за деревьями и цветами кто-то ухаживал - настолько чистыми были дорожки, посыпанные цветным песком и окантованные разноцветными камешками, настолько ровной казалась 'живая изгородь' вдоль террасы.
  Взгляд Катарины задержался на высоких воротах из тяжелого дерева. Добротные и в то же время - с неприхотливой отделкой - резными изображениями фантастических животных, они закрывались на задвижку с внутренней стороны и на замок - с наружной. Что надо!
  Она поднялась по ступенькам и оказалась в довольно просторной прихожей, скорее, служившей холлом. Здесь стояли узкие диваны вроде лавок, плетеные из каких-то деревянных трубочек, скорее всего - из молодых местных деревьев. Точно такие же - этажерка и столик с двумя стульями. Справа по коридору была закрытая дверь, за ней - еще одна такая же, а прямо - полуоткрытая дверь в спальню - через нее просматривалась часть широкой кровати, застеленной бордовым бархатным покрывалом. И Катарина перешагнула порог своего будущего будуара. Надо же - покрывало в тон ее платья! Как здорово! Рядом стоял шкаф для одежды! И еще - комод, большое зеркало, тумбочки, стол, стулья и даже - напольная ваза, из которой выглядывали веселенькие георгины. Кто-то хорошо продумал все до мелочей и так постарался, чтобы вошли сюда люди вот так, как они - с несколькими баулами личных вещей, и начали жить-поживать.
  Услышав за спиной шаги Альберта, она настороженно спросила:
  - А где здесь можно помыться?
  Этот вопрос волновал ее еще на корабле.
  На высоком лбу мужа, окантованном темно-русыми прямыми прядями волос, от напряжения появились морщинки. Глаза блеснули зеленоватым малахитом, свет от которого шел откуда-то издалека, изнутри, и потому чаще всего скрывал чувства хозяина. Этот свет был матовым, каким-то бархатистым, обволакивающим. Ей нравилось купаться в этом взгляде, а потом - тонуть в нем.
  - Не удивляйся, милая, здесь никто не утруждает себя этим вопросом... В емкость, что стоит на крыше, заливают воду, там она и нагревается под солнцем. Так что мы будем набирать воду в корыто... в нем и будешь купаться. Правда, когда на улице попрохладнее, вода и не такая уж теплая... А если покажется корыто тесным, то можешь искупаться в канале, здесь они протекают по всему городу... Привыкнешь со временем...
  - Да? - Катарина замолчала, словно 'переваривая' информацию, которой, однако, и не очень-то была рада.
  - А каналы какие? Как в Амстердаме?
  - Да, точно такие!
  На ее лице промелькнула тень недоумения. С трудом представлялось, как будет барахтаться в таком вот канале, когда из домов, что стоят рядом, можно пялиться на нее из окон.
  Заговорщическое выражение лица Альберта, конечно же, выдавало, что где-то он и пошутил. Он и до этого любил иногда посмеяться над ней, не понимая, как можно на полном серьезе воспринимать любой юмор.
  - Ладно... Пойдем, покажу ванную комнату! Для туземцев это - роскошь, но у нас она есть...
  
  ***
  
  Все местные примечательности она успела осмотреть за неделю. Увидеть их удалось во время поездок с Альбертом: первый раз - на день рождения Ден Брабера Крезье, и второй - на прием, устроенный в честь приезда именитых гостей с соседнего острова. Кажется, один из них - англичанин, значит, из Английской Ост-Индской компании.
  Самыми главными считались в Батавии Пенангские ворота [18] и сама крепость, обнесенная каменной стеной и рвом. Когда стоишь вблизи их, ощущаешь полную защищенность. Если иногда, например, покажется, что ты находишься далеко-далеко от Голландии, словно на другой планете, что Амстердам - это картинка из Прошлого, как вырванная страничка дневника, и где-то в груди так защемит-защемит... Тогда нужно подойти поближе к этим воротам. И сразу же почувствуешь силу. Видимо, так и задуманы они - излучать флюиды большим белым людям, чтобы те как можно дольше не разуверились в правоте своего выбора и не покинули эту страну.
  Второй примечательностью Катарина считала португальскую церковь. Она тоже вселяла чувство уверенности. Спросите, почему? Разве не подтверждала она силу голландцев, сумевших выдворить с Явы этих неудачников-португальцев? Пришли сюда и, не успев еще и обосноваться как следует, да заручиться поддержкой местных князьков, начали храмы для себя строить! Глупые! Здание еще совсем новое, так что, видимо, и устроители его недавно сложили свои бразды правления. А значит, голландцы намного сильнее... И это Катарину воодушевляло.
  Но особенно понравился ей Собор Гереджа [19]. Это было нечто особенное! Ничего подобного она до этого в своей жизни не видела! Почти рядом с главной площадью Таман Фатахиллах [20] поднимались в небо несколько высоких башен, за которыми стояло основное строение. Когда Катарина смотрела на них со стороны парадного входа, то видела две башни, а за ними - большое круглое окно, похожее на открытый глаз. А если делала несколько шагов в сторону и смотрела на собор сбоку, то открывался вид на несколько башен, словно затягивающих основное здание в кольчугу, и на боковые прямоугольные окна. Вот такое обилие ракурсов - спереди, справа и слева - удивляло ее, ведь каждый раз она видела совершенно новый собор!
  Когда Катарина подходила к резным деревянным дверям, всегда останавливалась возле статуи Девы Марии и, перекрестившись, благодарила ее за столь счастливую участь - быть женой верного служителя Ост-Индской компании Альберта Блэнка, очень уважаемого среди коллег, ей ведь это сразу бросилось в глаза. И молила о снисхождении за все его и ее прегрешения, если вдруг таковые появятся. Многие называли собор Церковью святой Марии. И Катарина тоже стала его так называть. Ходить сюда она старалась как можно чаще. Храм находился недалеко от дома, так что можно было пройтись и без экипажа. Приятно было прогуляться по мощеной булыжником площади, особенно после дождя, когда чистые камни блестят под солнцем.
  
  Многое в Батавии напоминало Амстердам: и архитектура построек, и такие же, как на родине, каналы. И верно говорил Альберт, хоть тогда ей и казалось это неприличным: в них действительно купались женщины. Правда, их пока еще было совсем мало в крепости, ведь далеко не каждый, как ее Альберт, мог себе позволить привезти супругу: во-первых, это накладно по деньгам, а во-вторых - ее здоровье и даже жизнь подвергались большому риску. Не каждый хотел рисковать. Альберт - отважный, он решился на такой шаг, значит, уверен в том, что сможет защитить ее. А главное - значит, он любит ее пуще всего на свете, раз не может оставить одну.
  За ворота крепости выходить нельзя! Это она сразу усвоила. Мало ли что взбредет в голову туземцам? Вот, например, позапрошлой ночью несколько раз раздавалась барабанная дробь, говорят, небольшие отряды яванцев подошли совсем близко к крепостной стене. И ведь долго били в барабаны! И громко! А пулей - не достанешь! Что они хотели этим сказать? Может, просто напоминали о себе? Или угрожали, в случае жестокого обращения со своими сородичами, теми, кто попал в рабство? Но спать в такие ночи невозможно!
  Закупка продуктов тоже оказалась непростой процедурой. Думаете, среди европейцев находились смельчаки, которые могли бы одни, без солдат, разгуливать по деревням и выбирать товар? Таких нет. И потому приходилось пользоваться услугами специальных посыльных, которые и доставляли провиант на территорию крепости за особое вознаграждение. Деньги были немалыми, может, дороже самих продуктов. Яванцы, которые занимались таким делом, называли о-о-чень даже немалые суммы, и... приходилось их выкладывать. Всякое бывало: то посыльный где задержится, а то и вовсе пропадет... может, убьют его, а может, и сам убежит. Так что для тех, кто жил в Батавии, вошло в привычку по возможности делать запасы. Привыкла к этому и Катарина.
  
  ***
  
  Первые три месяца пролетели почти незаметно. Но вскоре произошли события, резко изменившие однообразные будни четы Блэнк.
  Однажды поздно ночью ее разбудили мужские голоса. Несколько человек разговаривали в кабинете мужа, недалеко от спальни, и через приоткрытую дверь сочился свет от горевших свеч. 'Как же они без шума вошли в дом? - подумала Катарина. - Скорее всего, по условному знаку... Ведь я и не слышала, чтобы во входную дверь стучали'.
  - Альберт, мы с тобой друзья и потому, думаю, поймешь меня... - громко произнес кто-то, и она по голосу узнала Эрвина Хеллинга, одного из служащих Ост-Индской компании, который частенько заходил к ним.
  - К делишкам Дика я не имею никакого отношения, - продолжал он говорить, чеканя каждое слово, - совершенно случайно оказался тоже там... И что мне теперь делать? Одно прошу: не говори Крезье, он только рад будет подставить мне подножку в карьере...
  - Подожди, Эрвин, а почему ты оказался там? - перебил его Альберт, делая особый упор на слове 'там', словно оно таило в себе страшную черную тайну. - Ведь твое дело - нести службу в крепости, а не разъезжать по островам. Или захотел приключений на свою голову?
  - Альберт, не кипятись! - кто-то третий, его Катарина не узнала, говорил чуть хриплым низким голосом. - Это я пригласил Эрвина...
  - Дик!
  В интонации Альберта появились металлические нотки. Понятно было, что он осуждает какой-то поступок своего друга:
  - Дик! - еще раз произнес он. - Значит, история повторяется? Сначала твой дед повырубал там леса мускатников... перебил всех местных жителей... И для чего? Чтобы не дай Бог, не опустились цены на европейском рынке за это дерьмо! А теперь и ты?
  - Почему ты считаешь этот товар дерьмом? - начал заводиться тот. - Ты что? Белены объелся? Не знаешь цен на мускатный орех?
  - Не ори! Жену разбудишь! - перебил его Альберт.
  - Да ладно... - продолжил уже чуть тише тот и в голосе появились оправдывающиеся нотки. - Мы же ставили перед туземцами условие: никому из белых не продавать ни черенки, ни семена пряных деревьев. Сами виноваты, что нарушили запрет... погнались за деньгами, вот и...
  - Что 'вот и'? Ты спалил всю деревню, а говоришь такие обыденные слова!
  - Альберт, я - на службе в армии, в отличие от тебя, и у нас могут возникать подобные обстоятельства: мы можем погибнуть сами, а можем и кого-то убить...
   - Дик, ты что подпалил? Деревню с мирными жителями или склад с боеприпасами своих врагов, а?
  - Ни то, ни другое, а всего лишь избыток пряностей, чтобы неповадно было... Да не думал я, что вся округа загорится! Альберт, никто не узнает, что это не случайно - на мелких островах всегда что-то происходит... Главное - не проболтаться, что был там и Эрвин, ведь он - не военный... Да и ты только поэтому в курсе дела, что он - твой друг.
  Катарина услышала звуки чего-то рассыпавшегося по столу.
  - Да... это тебе! Здесь жемчужное ожерелье, золотое колье... и так, по мелочам... - голос Дика стал еще более хриплым.
   - Ты что, убил? - вопрос ее мужа прозвучал резко и холодно. Но Катарине это понравилось. Молодец, стоит на своем!
  - Нет! Я ведь не рядовой солдат, чтобы убивать...
  От этих слов она похолодела. И замерла, притворившись спящей. Кто его знает, если поймут, что ненароком подслушала разговор? Она лежала без движения на кровати и, казалось, не дышала. Только сейчас начинала понимать, что голландцы - совсем не желанные гости в этих краях, и даже более чем нежеланные. А то относительное спокойствие, которое царит в крепости, куплено ценой жизни людей.
  
  ***
  
  На следующий день Альберт подарил ей жемчужное ожерелье. Видимо, другие украшения пока припрятал. Она смотрела на иссиня-белые жемчужины и видела красные блики. Да-да! Именно красные! И боялась дотронуться до бусинок, чтобы не испачкать руки... кровью. Но мужу ничего не сказала, приняла подарок молча, со смирением.
  С той ночи он сильно изменился - стал угрюмым и замкнутым, а порой даже агрессивным, если в такие минуты пыталась с ним заговорить. Иногда задерживался на работе, а потом стал и вовсе пропадать - на целые сутки, а то и двое, ссылаясь на сильную занятость. Понимая, что дело здесь совсем в другом, она закрывалась в спальне под предлогом головной боли или уходила в сад и там часами сидела в небольшой беседке с книгой в руках. Но строчки разбегались, не в силах складываться в фразы, слова ускользали, а буквы переворачивались...
  Однажды, не в силах сосредоточиться на книге, бросила рассеянный взгляд на сад. Чуть поодаль стояли два дерева, усыпанные бледно-желтыми цветами с пятью толстыми сочными лепестками, по местному, кажется, джипун [21]. В доме всегда стояли несколько блюд с такими лепестками, издавая необычайный, ни с чем не сравнимый, аромат: и экзотических фруктов, и фантастических цветов. А дальше, за этими 'джипунами', дорожка уходила в глубь сада, где росли молодые фруктовые деревья. Плоды на них еще не появились, и Катарина не особенно интересовалась, что за фрукты созреют там через несколько лет. А нравились ей цветочные клумбы. На одной из них распустилась ярко-малиновая гортензия, а на той, что разбита ближе к беседке - нежно-сиреневые колокольчики, названия которых она не знала. Садовник, его она здесь иногда мельком видела, срезал их сейчас для вазы.
  - Дай мне один цветок! - сказала она почти машинально, не задумываясь, поймет ли он.
  - Пожалуйста, - сказал он по-голландски, подошел к беседке и протянул ей колокольчики.
  Нежное сиреневое облачко на высоком стебле рассыпалось в полураскрытые коробочки необычной формы. Такой изысканности она еще не видела! Колокольчики словно с особой силой тянулись к солнцу, чтобы получить от него чудодейственную силу, да так и застыли в одно прекрасное мгновение. Залюбовавшись этим чудом, Катарина опять же машинально, не задумываясь, сможет ли ответить садовник, спросила его:
  - А что это за цветок?
  - Это голландский ирис ксифиум [22].
  - Ты знаешь наш язык? - спросила она, только сейчас сообразив, что этот туземец разговаривает с ней на ее родном языке.
  - Да, - ответил он.
  Катарина бросила на садовника оценивающий взгляд. Молодой человек лет тридцати, а может, чуть старше, сильно отличался от яванцев: во-первых, ростом - казался гораздо выше, во-вторых, белизной кожи - бесспорно, что гораздо белее. Его открытое овальное лицо украшали большие черные глаза с правильным разрезом, без всяких намеков на восточное происхождение, и по-юношески пухлые губы, о которых так и хотелось сказать - 'нецелованные'.
  - Ты не яванец?
  - Нет, с другого острова.
  - А почему же... тогда ты здесь?
  - Я плыл на лодке на соседний остров, на свадьбу к сестре, а голландские солдаты взяли меня в плен и привезли сюда. Как им объяснить, что я не с Явы? Языка-то я не знал! Вот так и живу здесь уже почти... два года. Мне повезло... не попал на плантации... думаю, очень помог князь Эка Вахью [23], он увидел меня и что-то сказал голландцам...
  - А как же он мог узнать, что ты не яванец? Или ты с ним разговаривал?
  - Нет, разве я могу первым заговорить с князем? Да и кто бы позволил это пленнику? А князь понял по одежде, она у нас отличается... Да и по внешнему виду мы с яванцами разные.
  'Действительно, разные... - подумала Катарина. - Однако, яванцы немного мелковаты, на других островах мужчины интереснее... Боже мой, это я о чем? Схожу тут с ума и лезут в голову бесовские мысли...'
  - И как тебя зовут?
  - Сухарто [24].
  
  ***
  
  Уже темнело, поэтому Катарина поспешила в дом. В кабинете Альберта свечи не горели, значит, успел куда-то уйти. Парадный вход не просматривается из сада, поэтому она не могла видеть, когда он выходил. Сон долго не шел, в голове роились мысли. Их было много, как мелких-мелких, почти невидимых, мурашей, если где-то на кухне завалялась крошка еды. Они возникали словно из ниоткуда и не исчезали, пока от крошки не оставалось даже мокрое место. Бывало, их добычей становилась мертвая муха или же залетевший мотылек. Полчища муравьиного войска облепляли свою жертву и почти молниеносно ее поедали.
  К муравьям Катарина быстро привыкла, как и к небольшим ящерицам, которые бегали по стенам и по потолку, возникая тоже как мысли - из ниоткуда. Иногда, особенно поначалу, они пугали ее, но вскоре поняла, что существа эти совсем безобидные. Видимо, тоже прибегают для того, чтобы кого-то съесть. И не было никакого средства, чтобы избавиться от этих муравьев и ящериц. И нет никакого средства, чтобы уничтожить мысли.
  Уже сквозь сон услышала она грохот. Что-то упало в прихожей. Осторожно встала с кровати и подошла на цыпочках к двери. Там стояла кромешная темень, но слышно было, как кто-то шевелится на полу. Девушка зажгла свечу и тихонько вышла из спальни. Блики желтого огня высветили темную фигуру - бесспорно, это Альберт. Неужели пьян в стельку? Такого с ним еще не случалось, хотя последнее время частенько приходил навеселе. Он менялся прямо на глазах - галантный кавалер, мягкий и страстный любовник превращался в вечно недовольное всем на свете существо, у которого, к тому же, начали появляться нотки жесткости, переходящие порой в жестокость. Скорее всего, сказывалось влияние Дика, с ним Альберт и пропадал куда-то... Вот и сейчас, наверное, Дик привел Альберта, но, чтобы не попадаться ей на глаза, бросил тело в прихожей.
  - Катарина, помоги мне! - видимо, Альберт не настолько уж и пьян, если увидел ее или почувствовал присутствие.
  - Что с тобой?
  - Кажется, ногу подвернул...
  Она поставила свечу на пол и потянула его за руки:
  - Вставай!
  Потом потащила его волоком к кровати.
  Тяжелое, почти безжизненное тело походило на мешок, набитый овощами. И вроде бы не так уж и много их, но овощи тяжеленные, видимо, год оказался урожайным.
  На правой штанине, в области икры, темнело небольшое влажное пятно. 'Неужели кровь? - застучало в голове. - И почему на ноге?'
  С трудом перевалив его на кровать, благо та оказалась совсем низкой, Катарина приподняла штанину и увидела небольшую рану от ножа или другого режущего предмета. Она принесла свечу, чистую тряпку и какое-то спиртное, оставшееся в бутылке, обработала и перебинтовала рану. Альберт уже отключился и мирно посапывал, уткнувшись головой в одеяло.
  Неожиданно хлопнула входная дверь. 'Да он не закрылся!' - Катарина вздрогнула от резкого стука и потянулась за еще горевшей свечой. На пороге стоял Дик.
  - Не ожидала?
   Она молчала, лихорадочно прокручивая возможные дальнейшие события, но он опередил эти мысли:
  - Не волнуйся, все будет хорошо... Тебя Альберт проиграл в карты... Мне...
  - Нет!
  - Да!
  - Не верю! Ты пьян!
  - А я тебе сейчас расписку покажу...
  - Все равно не верю! Чем ты его запугал?
  И тут ее осенило: да это же Дик шантажировал Альберта за те драгоценности, которыми поделился в тот вечер! А может быть, когда-то и Альберт снимал с туземцев украшения? Ведь пропадал на сутки, да и возвращался озлобленным...
  - Вот моя расписка!
  Дик начал судорожными движениями выгребать содержимое карманов. Из них вывалились какие-то бумаги, а потом... упали на пол и покатились в разные стороны жемчужные бусинки. Звуки падающих предметов показались ей до умопомрачения громкими и глухими, словно это были вовсе не бусинки, а тяжелые металлические шары. Дик продолжал выворачивать карманы, а потом... протянул к ней руки:
  - Ну же, идем ко мне!
  Она оттолкнула его и попыталась выбежать из комнаты, но твердая мужская рука легла на плечо и резко развернула ее.
  - Не нужно суетиться! - низкий хрипловатый голос Дика звучал требовательно, видно, он привык к тому, что все его задумки осуществляются. - И кричать необязательно, здесь никто не услышит... А если будешь сопротивляться - завтра же сдам твоего Альберта со всеми потрохами Крезье, так что арестуют его...
  - А тебя? - еле выдавила из себя Катарина.
  - Я - военный, у меня другие правила игры...
  Он резко дернул ночную сорочку, и тонкая ткань разорвалась на груди почти без звука. Потом он навалился на нее тяжелым телом, и в нем был уже не один, а уж точно - два мешка с овощами... Катарина, почти приплюснутая к кровати, не в силах сбросить с себя эту тяжесть, протянула руку к подставке для напольной вазы и резко дернула ее на себя. В лицо плеснуло прохладной водой, а из падающей тяжелой цветочной вазы посыпались белые лилии. Что первым коснулось головы - плотные влажные цветы или же тяжелая керамическая емкость - этого она уже не знала.
  
  ***
  
  ...Однажды ей, совсем еще маленькой девочке, рассказали дети постарше страшную историю про фокусника, который отрезал людям головы, но потом совершал ритуальные действия и... голова опять прирастала к телу. И вот однажды появился в этих краях странник. Он подошел к зрителям и тоже стал наблюдать за фокусником. И обратил внимание, что каждый раз, когда тот отрезает голову, в стакане с водой, что стоит на столе, вырастает белая лилия. 'Это, наверное, и есть лилия жизни', - подумал странник и решил проверить свои предположения. Когда чародей в очередной раз кого-то обезглавил, незнакомец подошел к столу и незаметно подрезал ножом тонкий стебелек цветка. Фокусник стал приращивать голову, но у него ничего не получалось. И тогда его схватили стражники и закрыли в темном подземелье, а вскоре и казнили - сожгли на костре. С тех пор никто не стал показывать таких фокусов, а белую лилию назвали цветком печали.
  - Да, это так! - зазвенели голоса цветов. - Мы выросли из слез Евы, когда она покидала рай... И нет цветов более печальных...
  - Да нет же, мы - символ надежды и благополучия, - вступил в спор тонкий голосок откуда-то сверху. - Мы - цветы Пресвятой Девы Марии, поэтому из нас плетут венки девушкам перед их первым святым Причастием...
  - Нет, лилия - символ страха и позора, особенно когда нас выжигают на левом плече грешницам! Мы - самая горькая участь! - послышался пугающий шепот со стороны входной двери.
  - Не спорьте со мной, - попытался их переубедить голосок, похожий на перезвон колокольчиков. - Лилия - это символ загробной жизни. Мы растем на могилах самоубийц и всех людей, которым кто-то помог умереть... А если появляемся на могиле грешника, значит, он прощен, а грехи ему отпущены...
  Цветы с плотными белоснежными лепестками, наполненными живительной влагой, и с мохнатыми от ароматной пыльцы тычинками на длинных тонких ножках закрыли лицо Катарины.
  
  

Глава 2. Катарина и Сухарто. Побег

  Январь 1698 года.
  Она пришла в себя так же внезапно, как и потеряла сознание. Первое, что увидела - потолок из бамбуковых прутьев, даже не потолок, а внутреннюю часть крыши. Потолок, как таковой, здесь отсутствовал. Прутья казались настолько плотно сплетенными, что не оставляли никакого просвета. А может, это черная ночь висела над домом?
  - Очнулась? Вот и прекрасно... - прозвучал знакомый голос, и Катарина перевела взгляд на человека, сидящего на полу рядом с ее лежанкой.
  - Нет-нет, не двигайся! Полежи еще немного! - садовник Сухарто произносил слова громко и отчетливо. Или это ей казались все звуки такими оглушительными?
  - Где я?
  - Ты в моем доме, если можно назвать так эту конуру...
  - А... этот... - у Катарины не поворачивался язык произнести имя Дика.
  - Я его оглушил сзади.
  - А как ты попал в наш дом? - удивилась она.
  - У вас что-то упало... Я услышал грохот и решил заглянуть... Показалось странным, что входная дверь не на запоре, поэтому подумал, что нужна помощь... Зашел, смотрю - ваза с цветами разбилась... Ты лежала на кровати, а Дик... Он навалился на тебя... Короче, я его сзади...
  - Что теперь нам делать?
  - Меня в любом случае утром убьют, я - раб.
  - Пожалуй, меня не убьют, но в рабство загонят, это уж точно...
  - Послушай меня, Катарина... И принимай решение. Я хочу бежать. И побег готовил уже давно... Есть человек, который перевезет в лодке на другой остров. Тебе оставаться в моем доме очень опасно, впрочем, как и в Батавии... А за пределами крепости еще рискованнее: ты - белая...
  - Что же делать? Я не могу оставить Альберта! Он совсем плох...
  - Подумай о себе! Он жалел тебя, когда проигрывал в карты?
  - Подожди... А откуда ты знаешь про карты?
  - Да он же так громко говорил...
  'Не может быть! - подумала Катарина. - Домик Сухарто не так близко... Неужели подглядывал?' Вслух же она произнесла:
  - Хорошо... Думаю, что мне нужно отсюда уехать. А смогу ли я вернуться с того острова на родину?
  - Конечно! Правда, придется долго ждать корабль...
  - У меня есть деньги! И - драгоценности... - Она вспомнила про жемчужное ожерелье, и к горлу подступил ком.
  - Нет-нет! - прервал ее Сухарто, - сейчас не нужно так рисковать. Дик может очнуться в любую минуту... Да и здесь задерживаться тоже нежелательно. Я немного подкопил, и моих денег хватит на то, чтобы заплатить перевозчику. Если ты приняла решение, пойдем!
  Она сделала попытку приподняться и вдруг увидела, что лежит в разодранной на груди ночной сорочке. Поэтому-то Сухарто и прикрыл ее какой-то накидкой.
  - Мне нужно одеться...
  - Вот, я захватил... - он подал ей длинное темно-бордовое бархатное платье с корсажем, надо же, то самое, в котором она приехала в Батавию, и летние закрытые туфли.
  - Мое любимое! - обрадовалась она. - Но оно такое тяжелое...
  Катарина с трудом натянула на себя платье - в руках и ногах оставалась слабость, а по телу бежал мелкий озноб.
  Как же это она не замечала в глубине сада его домик? А впрочем, прогуливаясь среди аллей, разве можно обратить внимание на такую маленькую, почти незаметную постройку вроде шалаша?
  Они вышли за ворота. Сухарто шел медленно, 'прижимаясь' к темным строениям и обходя стороной дома, в которых горел хоть маленький, но огонек. В таком случае лучше перестраховаться, чем угодить в крепкие лапы военного патруля. Видимо, удача была на их стороне: никого не встретили на пути.
  Вскоре послышался шум волн, набегавших на пологий берег. И она шагнула на кромку песка, ей показалось, что уже пришли. Но Сухарто произнес тихо-тихо, словно боясь заглушить рокот океана:
  - Нам не сюда!
  А как хотелось уже сидеть в лодке, расслабив ноги. Вот что значит не привыкла к столь длинным пешим прогулкам! Дорога до центральной площади Батавии и обратно была в несколько раз короче.
  
  Они прошли еще немного вдоль берега, но не приближаясь к нему, и. когда показались деревенские хижины, Сухарто остановился и прислушался. Звенели цикады, справа шумел океан, разбиваясь о каменную скалу, а слева начинался лес из вечнозеленых раскидистых деревьев, которые на фоне темного неба казались неуклюжими великанами со сгорбленными спинами. Деревья шелестели густой листвой, усыпавшей длинные корявые ветки, словно размахивая руками и отпугивая от себя незваных гостей.
  - Что-то здесь страшно, - прошептала Катарина. И как бы в подтверждение тревожного фона ночи где-то совсем рядом резко вскрикнула сова: 'Ух-ху-ху-у-у-у!' Сухарто поднес ладони к губам и выкрикнул похожие звуки. 'Сова' отозвалась.
  - Идем, нас ждут. - Он подхватил ее под руку возле небольшой канавки, которую она не заметила. - Нам сюда.
  Обогнув скалу, они вышли к берегу. И она увидела возле воды темную фигуру туземца. Да он был не один!
  - Катарина, не пугайся, это - друзья, - шепот Сухарто немного успокоил ее.
  Как гудели ноги! Сколько же миль они прошли? Видимо, много, если время в пути казалось ей вечностью.
  Над океаном занималась заря. На самом краешке горизонта из-под толщи воды начинало выползать ленивое заспанное солнце. Туземец молчал, он лишь сложил ладони лодочкой для приветствия, а потом помахал рукой, показывая в сторону маленькой бухты.
  - Он немой, - произнес Сухарто, - так что никогда не сможет рассказать, кого перевозил на лодке. Не бойся!
  Она почти висела на его руке от усталости, но еще больше - от резкой перемены направления своей линии судьбы. Это случилось впервые, и потому неизвестность будущего пугала. Она чувствовала, что расстается с чем-то навсегда, и эта потеря неизбежна, против нее нет никакого средства так же, как нет средства от мурашей и ящериц.
  
  Катарина расслабилась, когда лодка удалилась от берега. Закрыла глаза, и по щекам покатились слезы. Когда же научилась она беззвучно плакать? Ведь раньше повода для рыданий не было. Значит, проливание слез - это такой род занятий, которому не нужно учиться. А они бежали и бежали, и Катарина их не сдерживала. И вдруг пришла в голову мысль о том, что очень скоро наступит новая полоса в ее жизни, и в ней не будет места слезам. Так пусть же они и выльются все без остатка!
  А потом наступила кромешная темнота - Катарина провалилась в глубокий сон, в котором не осталось места не только для слез, но даже и для мыслей о них. Тягучее кисельное облако обволакивало ее со всех сторон, затягивая, словно жестким черным корсетом.
  Чья-то легкая рука легла на этот корсет:
  - Катарина, просыпайся...
  - Мы уже приплыли?
  - Не совсем. Берег почти рядом... Видишь? Но западное побережье острова патрулируют голландские корабли с Явы, так что нам здесь причаливать опасно. Придется обогнуть остров на восток...
  - А это долго?
  - Нет. До темноты успеем. А тебе нужно подкрепиться, ты совсем слабая... Вот, я захватил с собой немного еды...
  Она медленно разжевывала кусочки рисовой лепешки с запеченными в ней овощами, как самое изысканное яство. Если эта лепешка была бы нафарширована лапками ящериц, она и тогда бы не потеряла статус деликатеса.
  Потом Катарину опять затянуло черным корсетом - ослабевший организм бросил все силы на переработку пищи. Веки сомкнулись, прикрывая глаза от яркого солнца, царствующего над Индийским океаном.
  
  ***
  
  И тут увидела она фокусника, что отрезал людям головы. В черной мантии и в шляпе-котелке, он стоял на сцене и крутил тонкую тросточку, которую держал в руке. И этот фокусник смотрел только на нее - на маленькую девочку, сидящую в зале:
  - Крошка, ты знаешь о том, что лилия - цветок жизни? Зачем же ты оторвала им головки?
  По залу прошел шепоток. На представление пришло столько много людей, и все они повернулись и осуждающе сверлили взглядами ее, маленькую девочку.
  - Мне только четыре года, - прошептала Катарина, - а тогда я была еще меньше. И не знала, что это - цветы жизни.
  Перед глазами стоял тот самый случай, когда она вместе со своими подружками вырвала с соседской клумбы цветы и обломила руками стебли, разбросав их по двору. А лепестки они взяли с собой, чтобы 'печь' пироги в песочнице.
  - Ладно, не плачь, - сказал фокусник, увидев, что маленькая Катарина трет рукой глаза, - я ведь тоже не такой уж и добрый, видишь - отрезаю людям головы, а это еще более жестоко, чем отрывать головки цветов. Знаю, что меня скоро казнят, поэтому сообщу тебе по секрету: лилии тебя простили, они не злопамятные... Вспомни, ведь именно они тебя спасли...
  Фокусник начал корчиться, словно от боли, и медленно растворяться в воздухе. Сначала исчезло его лицо, потом - руки, черная накидка и котелок, и только в последнюю очередь - тросточка. Она долго еще крутилась в воздухе, словно собиралась кого-то взгреть за все их прегрешения.
  Катарина вздрогнула. 'Действительно, - оглушила ее мысль, - если бы не ваза с цветами, не зашел бы в дом Сухарто'. Она не могла представить, что было бы тогда с ней.
  
  ***
  
  К вечеру они причалили к берегу. Перевозчики подтянули лодку в расщелину между камнями, показали знаком, что это и есть пункт назначения, и так же молча отчалили.
  - Здесь такая тишина... - к Катарине вновь подбиралось чувство страха.
  - Не бойся, здесь никого нет! Нам придется пройти пешком до ближайшей деревни, - Сухарто дотронулся до ее локтя, словно спрашивая разрешения подхватить под руку. Катарина не сопротивлялась. У нее не было выбора - усталость не проходила, напротив, копилась, в ее теле. Так что без поддержки своего спутника она навряд ли смогла бы идти пешком одна.
  Песчаный берег закончился, и начался заросший древними деревьями лес. Но идти было не трудно - хорошо утоптанная тропа служила, наверное, людям уже не один век. Она вилась змейкой среди величественных деревьев с широкими раскидистыми ветками, между мощных стволов с толстыми, поднимающимися над землей, корнями. А совсем скоро тропа вышла на открытую местность. Небольшие холмы, заросшие густой травой, постепенно 'лысели', покрывались мелкими камнями. Видимо, недалеко отсюда начинались горы.
  Полная луна светила своим круглым диском как по заказу. Будто ее попросил волшебник помочь двоим беглецам.
  - Ну вот, кажется, почти дошли, - сказал Сухарто. - Видишь, вон там, в небольшой низине...
  Когда они приблизились к какому-то деревенскому дому, у нее снова начали склеиваться веки. Поэтому остаток ночи прошел в забытье. Запомнила она всего один момент. Когда уронила себя на легкую бамбуковую подстилку вроде коврика и уже проваливалась в тот самый липкий сон, который не успела доглядеть, Сухарто наклонился над ней и положил под голову что-то мягкое, а сверху укрыл плотной домотканой накидкой.
  
  ***
  
  Утро наступило. И это казалось особенно удивительным. Было бы не так странно, если бы эта тяжелая чернота продолжалась до бесконечности - Катарина к ней уже привыкла. Утро заявило о себе петушиным криком и птичьими трелями, лаем собак и голосами людей, которые, правда, невозможно было разобрать. Она открыла глаза и увидела старуху. Та сидела на циновке в двух шагах от белой гостьи и толкла в ступе какие-то коренья или семена, от которых исходил душистый аромат, возбуждающий аппетит. По лицу, испещренному морщинами, божьему одуванчику можно было дать лет восемьдесят, не меньше, но она оставалась стройной и энергичной - легкими движениями продолжала свою работу, лишь на мгновение бросив взгляд на пришелицу. Старуха что-то жевала, и, видимо, долго, потому что когда она выплюнула жвачку изо рта и улыбнулась Катарине, та не могла скрыть удивления: рот хозяйки оставался выкрашенным темно-оранжевой краской.
  - Проснулась? Сейчас будем завтракать, - в хижину зашел Сухарто.
  - А что это с ней? - незаметным кивком указала она на старуху.
  - Не удивляйся, это местные привычки - жевать бетель [25]... Да он слабый совсем!
  Старуха закончила растирать пряности и встала с циновки. И Катарине бросилось в глаза необычное одеяние хозяйки: нечто вроде юбки на ней было, как и у тех женщин, которых она видела на Яве, примерно такой же саронг, но вот кофта или подобие ее в виде шарфа напрочь отсутствовало. Обвислые полувысохшие груди смотрелись совершенно непривлекательно, но их хозяйка, казалось, этого не замечала. Она легкой походкой прошла мимо Катарины к выходу, видимо, на кухню.
  - Сухарто, а где мы сейчас? Не у тебя дома?
  - Вообще-то, остров, да - мой родной Бали, но до дома еще далеко, я живу на юге. А мы с тобой сейчас в деревне, у коренных жителей бали-ага [26]. Не удивляйся их поведению, они создали вокруг себя замкнутый мир и с опаской пускают в него других людей.
  - У них такая религия? - спросила Катарина, подумав о том, что старуха со своей открытой грудью сильно отличается от мусульманских женщин, которых видела она на Яве.
  - Здесь, на Бали, живут в основном индусы, - заметил Сухарто. - Когда на Яве свергли династию Мадшапахита, местным не оставалось выбора, как только принять другую веру - ислам. Ну, а истинные индусы бежали сюда, на Бали.
  - А бали-ага?
  - Они и этой веры не приняли, у них свои духи [27]...
  В комнату заглянула старуха и что-то сказала Сухарто.
  - Пойдем, Катарина, - прервал он свой рассказ, - нас приглашают на завтрак.
  Во дворе, под навесом, горел очаг, отдаленно напоминающий печку. Старуха сняла с огня котелок с кипящей похлебкой и разлила ее в небольшие глиняные чашки. Бульон испускал тот самый аромат специй... На столе уже лежали на пальмовых листьях, служивших тарелками, брикетики теплого риса и соевого фермента, горки тушеных овощей, посыпанных жареным арахисом и тертым имбирем.
  Из другой пристройки к дому вышли две юные девушки, одетые только в саронги, с открытой грудью. Они сложили руки лодочкой для приветствия и поставили на стол плоды кокоса с уже отсеченными верхушками, похожие на темно-желтые глиняные горшки.
  Завтрак ей понравился, еда была свежей и совершенно не жирной. 'Может, такая древняя бабуля потому и полна энергии, что не ест мяса?' - подумала Катарина.
  Девушки отошли от стола и уселись на бамбуковых ковриках на веранде, где стояли корзины с фруктами. Одна из них взяла нож и начала чистить крупный плод манго.
  - Как она странно держит нож! - воскликнула Катарина.
  - Да, балийские женщины чистят овощи и фрукты совсем не так, как вы, - заметил Сухарто. - Белые женщины делают движения к себе, а наши - от себя.
  - Да так же совсем неудобно!
  - Кто как привык... Видимо, у местных не принято лезвие ножа направлять на себя... Это же опасно.
  - Сухарто, а кто тебе эти люди? Родственники?
  - Нет, это бабушка моего друга, он живет недалеко от меня, в Бадунге [28]... Кстати, Катарина, а не хочешь узнать о своем будущем у духов бали-ага? Бабушка Нирмала [29] с ними общается!
  - Правда? Конечно, хочу!
  Сухарто что-то сказал старухе, и та кивнула в знак согласия.
  - Мы можем сейчас же пойти с ней, это здесь недалеко.
  Завтрак подходил к концу. Силы, наконец-то, стали восстанавливаться, и Катарина чувствовала себя уже гораздо лучше.
  
  ***
  
  Это дерево с толстенным стволом, а точнее, с несколькими стволами, увидела она еще издалека. Оно сильно отличалось от других не только по размеру. Была в нем какая-то пугающая сила: казалось, что это вовсе не дерево, а монстр в его облике вылез из-под земли и стоит, поджидает одиноких путников, чтобы обхватить их крепкими ветвями и задушить. Пока стоял этот монстр на одном месте, позеленели и обросли листьями его руки, вырос на спине и тоже покрылся зеленью горб, и колышется он сейчас под ветром, словно широкая крона дерева. А там, под монстром, лежит что-то. Наверное, это тела заблудившихся путников - ну не из сухих же листьев такая высокая гора?
  Чем ближе они подходили к дереву, тем сильнее ощущала она тревогу. А когда уже можно было и разглядеть 'пирамиду', даже остановилась:
  - Нет, я не пойду, это чудище и нас съест...
  Сухарто и бабушка Нирмала переглянулись.
  - Катарина, ты уж извини... И почему я не предупредил тебя? Не бойся, это обычное дерево, вернее, не совсем обычное, а священное. А под ним - останки умерших людей. Никто их не убивал, понимаешь? Они ушли из жизни своей смертью... Их так похоронили.
   - Хоронят не так. Или в землю закапывают, или - сжигают на огне...
  - Ты знаешь об этих способах захоронения. А есть еще и такой. Тела оставляют под священным деревом, и они лежат там целую вечность, а души гуляют там, где хотят. Вот такая у этих людей традиция.
  - А запах? Это ж какое зловоние будет, если складывать трупы, как поленья?
  - Подойдем поближе и убедишься, что никакого запаха здесь нет. Странно это, конечно... Но так ведь оно и есть. Все дело в магических силах дерева...
  Когда они подошли совсем близко, Катарина смогла уже разглядеть оголенные, высохшие и чуть позеленевшие от времени, а еще больше - от тропических дождей, черепа и кости людей. Картина открывалась взору не самая радостная, впрочем, и на обычном кладбище нет причин для веселья.
  
  Они стояли под кроной векового дерева и слушали, как зеленые сочные листья что-то нашептывают на ветру. Бабушка Нирмала присела на толстый корень, он выглядывал из-под земли и походил на два человеческих тела, перекрученных узлом, закрыла глаза и протянула руки к ветвям. Что-то блеснуло в ее правой руке, видимо, это был магический предмет, с помощью которого она могла разговаривать с духами.
  Ветер подул сильнее. И со стороны гор, будто именно там и находился город мертвых. Несколько листочков с дерева взлетели вверх и закружились в воздухе, а один из них упал к ногам Катарины. Она подняла его и держала в руке, не зная, что делать дальше: выбросить или же сохранить на память.
  Бабушка начала говорить напряженным голосом, с нотками волнения, и даже - тревоги.
  - Сухарто, что она сказала?
  - Духи говорят, что недолго нам быть вместе, - произнес он тоже тревожно, и - вполголоса, видимо, для него эти слова стали неожиданностью, - и что нас разлучит смерть... Но если попросим своих богов, то через триста лет сможем снова встретиться...
  'Что сочиняет старая? - начала нервничать Катарина, не высказывая пока свои мысли вслух. - Как это 'недолго быть вместе'? Мы разве 'вместе'? Видимо, совсем потеряла рассудок от общения с духами, если говорит о таком промежутке времени - триста лет... Это кто ж живет столько?'
  - Нужно обязательно попросить богов, - продолжал переводить 'прорицательницу' Сухарто. - Потому что на наших потомков ляжет проклятие, которое снимется только через три столетия... А пока есть время, мы можем любить друг друга и быть счастливыми.
  Бабушка Нирмала открыла глаза и произнесла уже ровным, спокойным тоном:
  - Пойдемте домой. Я проведала всех, кого смогла...
  У Катарины на душе оставалась тревога. И странное чувство неудовлетворенности. Будто попросила она сладкого, а дали - кислый лимон. Нет, совсем не это хотела услышать. А что? Что тогда? Не ответив на этот вопрос, она поняла, что сама не знает, чего же хочет...
  Сухарто немного погрустнел. Он задумчиво и с удивлением посмотрел на свою спутницу. Катарине показалось, что он увидел в ней нечто новое, может быть, какие-то очень важные, хотя почти незаметные на первый взгляд, детали. Что именно? Ее боязливость и нерешительность? Ее твердость или ранимость? А может быть... Ну да, конечно же - он мог подумать о ней как о девушке не просто из очень-очень далекой страны, почти легендарной, а из страны-завоевательницы!
  Их взгляды встретились, и ее обожгло странным огнем. Совсем не горячим, а мягким и трепетным. Она смутилась и отвела глаза.
  Оба они молчали, думая каждый о своем, а уже в доме Сухарто первым начал разговор:
  - Катарина, ты думала о своем будущем? Что ты хочешь? О чем мечтаешь?
  - Я хотела бы поехать домой.
  - Допустим, мы дождемся корабль, а он может быть и через год... И чем ты будешь заниматься в Амстердаме? Жить в родительском доме? А как твоя мама отнесется к известию о том, что ты сбежала от мужа? Она ведь считает его порядочным человеком, если дала согласие на брак и отпустила тебя на край света... Поверит ли она тебе?
  Катарина потупила взгляд. Действительно, сложно представить дальнейшую жизнь в Голландии. Кто она? И не девушка, и не вдова. Мужняя жена - без мужа?
  - Я вот подумал над словами бабушки Нирмалы... Может быть, тебе лучше остаться на Бали?
  - В каком качестве?
  - В качестве моей жены.
  Она скептически усмехнулась:
  - И долго ты думал над этим предложением?
  - Я вообще не думал, это мне сейчас пришла в голову такая мысль...
  - А я раньше считала, что для брака нужна любовь. Об этом все знают, даже дети.
  - Я тоже раньше так считал. А сейчас - по-другому. Вот... доберемся до моего дома. Что скажем маме? Это - Катарина, она просто сопровождает меня... Нет, я ее сопровождаю... И куда? В Амстердам! А мама нам поверит...
  - Сухарто, ты очень неплохой парень, но я ведь тебя не люблю...
  Он замолчал, и она не стала продолжать разговор. Оба думали. Если бы мысли были цветными, и если бы их было видно, наверное, вся комната была бы разрисована кудрявыми разноцветными облаками или волнами-колечками. Мыслей было так много, и они прыгали туда-сюда, кружились на месте, потом стремительно разбегались и вновь встречались, загибаясь в новые и новые кудряшки.
  - Хорошо, - сказал он, - сегодня не будем принимать решений. Но вот о чем я подумал: нам надо двигаться на юг острова, чтобы добраться до Бадунга. А если потом нужно будет вернуться назад?
  - Для чего - назад? - испуганно вскрикнула она, словно назад - это в Батавию, где остался Альберт.
  - Если мы захотим попросить что-нибудь у богов...
  - У вас же есть храмы, разве там нельзя попросить?
  - Конечно, можно. Можно даже и без храма, мысленно обратиться к богам, и они тебя услышат.
  - Вот видишь...
  - Но если вопрос очень серьезный, то нужно к ним идти. И если мы соберемся это сделать, придется возвращаться.
  - А что, боги живут где-то здесь?
  - Вот именно! Недалеко отсюда - Великий Гунунг Агунг [30].
  - А это кто такой?
  - Не 'кто', а 'что'! Это гора, точнее, не просто гора... Это мировая гора, которая соединяет подземный и небесный миры. Вот на ней и живут боги...
  И вновь наступила пауза. И только вились разноцветные колечки над их головами...
  
  

Глава 3. Петр Великий, а лучше - Питер-тиммерман [31]

  Август 1697 года.
  Теплым августовским днем в небольшом городке Саардаме [32] появились чужеземцы. Добротное дорожное длиннополое платье необычного покроя и высокие богато украшенные шапки выдавали если не представителей самого знатного рода, то, как минимум, чиновников высокого ранга.
  Эти люди вошли в харчевню, скорее всего, передохнуть и перекусить с дороги. А через некоторое время вышли в костюмах местных судовщиков: в красных камзолах с крупными пуговицами, в коротких жилетках и широких штанах.
  - Пройдемся, осмотримся, - рослый молодой человек махнул рукой, в которой держал короткую голландскую трубку, в сторону залива.
  - Хорошо, Питер... - ответил тот, что стоял рядом с ним справа, похоже, он и был его 'правой рукой'.
  - Правильно, Алексашка, называешь меня, и всем впредь не забывать меня только так и кликать, по имени...
  Приезжие в необычных для себя нарядах прошествовали по улицам Саардама, с интересом рассматривая домики рабочих издалека и даже заглядывая в них, а потом дошли до верфи, где строились пусть не военные, но все же, корабли - купеческие и китобойные. Здесь они, приблизившись к возвышающемуся остову фрегата, смогли воочию наблюдать, как рабочие сколачивают бревна и стругают доски. А с какой ловкостью натягивают канаты и крепят паруса! И - не смущаются чужеземцев, потому как и сами одеты в такие же одежды.
  На Кримпе, в восточной части залива, подальше от города, а значит, и от глаз людских, стоял деревянный домик кузнеца Геррита Киста [33]. Была в нем всего одна комната, но зато с очагом и углублением в стене для матраса, которое можно было закрыть занавеской. Невысокие потолки, деревянные наличники, двустворчатая дверь и лестница на чердак. Стояла и мебель: стол из тяжелого дерева с табуретками и нехитрые приспособления для посуды. Так что можно было даже готовить еду. Здесь и разместились чужеземцы.
  Натоптавшись хорошенько за день в непривычной фламандской обуви, они сидели за столом и потягивали из добротных деревянных кружек свежее пиво.
  - Вот ты скажи мне, Геррит, - спрашивал царь Петр у кузнеца, - почему архангельские мастера не могут сами строить такие корабли? Почему приходится нанимать голландцев?
  - Есть у нас особое чутье, и передается оно от отцов детям, - отвечал ему Геррит. - Есть у нас в душе каждого корабельного мастера златой огонь, который никогда не гаснет... А на ваших архангельских верфях и я бывал... Хорошие там плотники и кузнецы, но... слабые корабельных дел мастера...
  - А есть ли какие специальные методы? Осмысление того, что именно так надо строить? Расчеты!
  - Нет, наши мастера больше полагаются на природную сметку и верность глаза...
   - Да, огорчил ты меня, Геррит, значит, чтобы постичь эту науку, надо самому плотничать?
  - Выходит, и так... А почему, Ваше... Почему, Питер, не пошел ты сразу в Амстердам, а инкогнито - сюда?
  - Много я насмотрелся голландских плотников, и даже помахал сам топором в Преображенском, Переяславле и Воронеже. И вот мое слово: лучшими оказались уроженцы Саардама. Так что подумал я - надо ехать туда, где строят добрые корабли.
  
  ***
  
  На следующий день Петр Великий под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова вместе с десятком своих помощников работал на верфи Липста Рогге [34] наравне с другими плотниками Саардама.
  Таким и запомнят его жители этого небольшого городка: высоким и статным, крепкого телосложения, круглолицым, с темными бровями, с темными короткими кудрявыми волосами, в саржевом кафтане и в красной рубашке, в войлочной рабочей шляпе и с двумя топорищами в руках. Шагающего быстро и размахивающего руками, откликающегося лишь на обращения 'Питер-тиммерман', или 'Питер-бас' [35]. А если будут его приветствовать 'Государь' или 'Ваше Величество', он отвернется и не скажет ни слова.
  Уже в первый день работы на верфи Петр обратил внимание на скопление народа.
  - И что это, Алексашка, они меня разглядывают? Или им уже известно, кто я? - спросил он у Александра Меншикова.
  - Говорят, саардамские плотники, работающие в Москве и в Воронеже, давно уже написали на родину о том, что приедет к ним царь Московии с Великим посольством...
  - И что же? Разве я отличаюсь от плотников по платью?
  - Да не по платью! Они приметы сообщили... Мол, ростом как великан, на вид лет двадцать пять, трясет головой, машет при ходьбе руками, имеет на щеке бородавку...
  - Это плохо. Если будут сильно докучать, придется уехать... - сокрушенно покачал головой и вздохнул царь Петр.
  - И куда?
  - В Амстердам, туда должны уже приехать мои... из Великого посольства. Ладно... Пошли пока в Амстердам кого-нибудь, Гаврилу или Феодосия, пусть вместе с Ремметом [36] купит материи хорошей, да сошьют нам платье по саардамскому образцу. Мне особенно любо их платье...
  Они зашли проведать Марию Гитманс [37], бедную женщину, сын которой служил в Московии плотником. Была там и Антье, жена Арейана Метье [38], с которым и будет потом он соперничать в постройке корабля. Они сидели за стареньким столом, держали в руках рюмочки с домашней наливкой, и Мария рассказывала о том, как работает ее сын в такой далекой и такой угрюмой Московии:
  - Писал, что там холоднее, чем у нас. Люди разные, но - не обижают... Ведь не один он там, вместе с Хенком поехал...
  - А где он сейчас? - спросил Петр. - Не знаю ли я его?
  - Да как может знать царь какого-то плотника? - ответила вопросом на вопрос Мария. - А зовут его Корнелиус Гитманс...
  - Так знаю я Корнелия, - сказал Петр. - Он строит корабль рядом с моим.
  - А как это - рядом с твоим, - спросила Мария, - разве и ты умеешь плотничать?
  - Да, я тоже - плотник, - сказал царь.
  
  Он проведал еще несколько голландских семей, все они проживали почти в игрушечных домиках, окаймляющих маленький канал, впадающий в залив. И везде его радушно встречали и угощали скромной едой и простыми напитками. Что делать, если 'инкогнито' давно уже было раскрыто? Потом он попросил, чтобы показали ему лесопильни, прядильни, маслобойки, слесарни и другие производства. Но самый большой интерес проявил он к мельницам, которыми была начинена Голландия, как капустой и грибами - русская кулебяка.
  - Вот где раздолье для Дон Кишота, - говорил он, - сражаться с ветряными мельницами...
  Эти мельницы невозможно было перепутать друг с другом, каждая из них чем-нибудь, да отличалась по внешнему виду, потому и имела свое имя. Вот эта, например, называлась Де Кок [39], потому что 'варила' белую бумагу. Лопасти мельницы всегда крутились, и процесс производства бумаги не останавливался. Но был у нее специальный тормоз, при нажатии на который эти лопасти прекращали движение. Когда Петр Великий подошел к мельнице Де Кок, кто-то уже успел ее остановить.
  - А это что за механизм? - спросил он, дотрагиваясь до лопастей. - Какая интересная вертелка! А с какого дерева смастерили? Или каждое подойдет? А если источится? Можно ли заменить?
  В огромном чане была заготовлена бумажная масса. Чтобы получить из нее лист, нужно массу хорошенько перемешать и прокрутить через тяжелый пресс.
  - Ну-ка, я попробую, - царь взял черпак из рук мастера и наполнил его массой, как тестом для оладий. А через несколько минут наблюдал, как выходит из-под пресса влажная еще, требующая хорошей обсушки, бумага.
  - Ну и обрадовал же ты меня, - сказал он мастеру, когда закончил 'опыт'. Словно этими бесхитростными движениями рук пробудил в своей голове воображение, которое может положить начало самой серьезной государственной программе. - Держи рейхсталер [40]! Стоявшие рядом Меншиковы - Александр и Гаврила, чуть не присвистнули от удивления: царь не был в Голландии таким щедрым, и даже напротив - проявлял экономию. Правда, то, что он смастерил себе кровать или же приготовил еду, говорило совершенно о другом - о его упрямом характере.
  Работая на верфи топором и рубанком, он попутно успел увидеть, как варится сыр, как мастерится компас, как ткутся холсты... Он купил бопер, маленькое парусное судно, и приладил складную мачту, даже не задумываясь о том, что сделал тем самым изобретение, а потом испытывал судно в заливе. Смастерил он модели, обе размером в четыре фута, самых полюбившихся 'игрушек' - корабля и ветряной мельницы.
  
  Петр Первый пробыл в Саардаме всего неделю. Ему мучительно досаждало, что раскрыто инкогнито, и оттого 'театральные' представления с переодеванием становились бессмысленными. А без эксцентричности терялся весь шарм, без нее могла им овладеть скука. Кроме этого, он еще не отдохнул от официальных церемоний и лицемерного придворного этикета, которые были непременным атрибутом его царского правления в Московии. И тогда он решил поехать в Амстердам, тем более, что саардамские корабли были в основном торговыми судами с небольшой вместимостью, а он жаждал лицезреть крупные военные суда. И тем более, что его Великое посольство во главе с Франсуа Лефортом [41] уже прибыло в столицу.
  
  ***
  
  Шумный, многоголосый город резко контрастировал с Саардамом. В первую очередь, он отличался внешне: мощеные широкие улицы с многочисленными мостами, перекинутыми через каналы, которые словно артерии, питали и поили город, не шли ни в какое сравнение с узкими улочками, где он жил до этого. А разве можно было поставить знак равенства между домами в несколько этажей с прямоугольными высокими окнами и с мансардами и саардамскими приземистыми серыми домишками, похожими друг на друга и прижатыми к небольшому каналу? Амстердамские дома, построенные в одном стиле и в то же время отличающиеся по отделке, создавали неповторимое лицо города.
  Второе - это люди. Они не обращали внимания на приезжих, ведь чужеземцы не были им в диковинку, и спокойно продолжали заниматься повседневными делами. Саардамцы же только и делали, что пялили глаза на Петра Великого. Да нет бы просто пялить! Ведь и пытались сколь раз заговорить, а то и подшутить над ним. От скуки, конечно, от чего же еще? Вот, к примеру, однажды подошли к нему дети да и потрогали за руку, а потом и вовсе толкнули. Что с них взять, если малые? А - обидно! Не будешь же кричать на всю улицу, что ты - царь, особа неприкосновенная. А все почему? Да потому, что ты - как актер, который сфальшивил в игре, раскрыл свое инкогнито раньше времени... Оттого и насмехаются они...
   Учитывая горький опыт, решил Петр Великий сразу же по приезду и определиться со своим статусом. Для этого он обратился к бургомистру Николасу Витсену [42]:
  - Примете ли вы знатную особу, проживающую инкогнито на верфи?
  - Отчего ж не принять? Как один из директоров Ост-Индской компании, я не только буду способствовать решению правления о зачислении этой особы, но и отведу для ее жительства дом канатного мастера, что находится прямо здесь, на верфи. А чтобы эта особа смогла наблюдать весь процесс строительства корабля, мы заложим новый фрегат в сто футов длиною.
  - Благодарю за понимание! - Петр Великий не мог скрыть восторга, который охватил его после таких слов. - И надеюсь, что наша дружба положит начало дружбе двух держав.
  Николас Витсен проводил высокого гостя с его небольшой свитой на верфь и, прежде чем познакомить с первым корабельным мастером, сам показал ее примечательности. Главным из них стал, конечно же, пакгауз [43] с куполом, пятиэтажное здание, символизирующее морское могущество не только Ост-Индской компании, но и Голландии в целом.
  - Говорят, нигде в мире нет больше и краше здания, чем наше, - произнес бургомистр, увидев, с каким удивлением рассматривает Петр Великий это гранд-сооружение. - Внизу у нас склады железа: здесь и проволока, и гвозди... Рядом - бойни для скота на пятьдесят крюков. Здесь скот забиваем, мясо солим и вялим, потом загружаем в суда - кормить моряков. Выше идут склады для пряностей и кофе, для товара, который доставляем на кораблях из Ост-Индии. Рядом с ними - мастерские корабельных снастей и парусов. Ну, а это - сама верфь на три стапеля [44], и здесь же - корабельные склады.
  - А где обрабатываете лес? И откуда его везете? - любопытствовал царь Петр.
  - Пройдем за пакгауз, хотя... Успеешь еще посмотреть, попозже корабельный мастер покажет. Территория там большая, а мы уже и так находились...
  Николас Витсен посмотрел на Петра, словно проверяя его выносливость, но встретил лишь невозмутимый взгляд. Видимо, этот человек был недюжинной силы.
  - За пакгаузом - и плотницкие мастерские, и лесопилки, и сушильни... А лес - из Германии, Скандинавии и... - бургомистр опять остановил взгляд на Петре Великом, - и с земель русских.
  - Неужель? - удивился Петр, проявляя необычайный интерес к разговору.
  - Именно! Но не сразу он идет в работу. Сначала лес полгода вымачиваем в воде, потом лебедками его вытаскиваем, в сушильнях обсушиваем по нашей технологии, стоймя... А во-о-он дымок небольшой стелется - там делаем смолу и смолим канаты...
  Николас Витсен проводил Петра к прославленному мастеру корабельных дел, тому самому Герриту Класу Полю, который и закладывает всемирно известные голландские суда. Да и не только сам строит! Вся семья его трудится на благо Ост-Индской компании: плотниками и бухгалтерами, корабельными мастерами и капитанами, избороздившими моря и океаны всего мира...
  - Вот тебе, Поль, ученик, пусть старательно изучает науки, после чего и выдашь ему аттестат.
  И не знал тогда корабельный мастер, что чужеземец, которого он обучит наукам, по-царски оплатит его труды. Но главное, благодаря царю всея Руси Геррит Клас Поль получит спокойную и прибыльную должность при Амстердамском Адмиралтействе, а его сын Ян [45], пока еще пятнадцатилетний подросток, займет должность отца, а наступит день - будет строить корабли в... Санкт-Петербурге.
  Царь Петр, или плотник Питер, старательно избегал официальных приемов и церемоний, чтобы не отвлекаться от службы, а вечерами, отдохнув от работы, шел в трактир и с голландской трубкой в зубах, за кружкой пива или стаканом джина беседовал с его посетителями: корабельными плотниками, кузнецами, матросами, мастерами. Заходил он и к товарищам по работе, просиживал у них пару часов с пивом и разговорами, а в семье Геррита Поля частенько и обедал в домашней обстановке. Уже потом, по возвращении в Московию, будет он долго еще вести с ним переписку.
  В одном из писем они вспомнят тот казусный эпизод, который произошел из-за знатного англичанина из Лоо - замка принцев Оранских в Голландии. Прознав о том, что работает на верфи царь Московии, этот господин захотел посмотреть на него. Но, не зная его в лицо, он стоял и наблюдал, как рабочие мастерят корабль. И вот бас Поль, чтобы показать Питера-тиммермана, окликнул его:
  - Питер! Тиммерман Саардамский! Что же ты не пособишь своим товарищам?
  Несколько человек несли тогда тяжелое бревно, и тут подбежал к ним Петр и, к великому удивлению гостя, подставил свое плечо под это бревно.
  Через несколько дней приехал на верфь Николас Витсен:
  - Ну и как чувствует себя 'знатная особа, проживающая инкогнито'?
  На что Петр Великий ответил:
  - Об этом только мечтал!
  Бургомистр, довольный тем, что знатный гость ведет себя скромно, как и подобает плотнику, обрадовал его хорошей новостью:
  - Правление Голландской Ост-Индской компании поддержало мое предложение о прохождении учебы урядника Преображенского полка Петра Михайлова. А чтобы всецело наблюдать и контролировать процесс постройки корабля, ему со своими помощниками дозволено принять участие в строительстве нового фрегата. Примерно три недели уйдет на подготовку материалов, ну, а потом - с Богом!
  И опять Петр Великий не мог скрыть своего восторга:
  - И можно будет название дать фрегату?
  - Конечно!
  А потом русский царь проявил живой интерес к делам Ост-Индской компании:
  - На таких добрых кораблях можно далеко ходить! И торговать с заморскими странами!
  На что Николас Витсен ему отвечал:
  - Так оно и есть! Эти корабли ходят и по Атлантическому, и по Индийскому, и по Тихому океану. Во многих странах есть наши торговые фактории: на юге Африки, в Персии, Бенгалии, Малакке [46], в Китае, Сиаме [47], Формозе [48]... Эти страны торгуют с Ост-Индской компанией чаем, медью, серебром, текстилем, хлопком, шелком, керамикой, пряностями и опиумом... И мы не позволяем туземцам торговать с другими... Столица же нашей Голландской Индии [49] находится на острове Ява. Ян Питерсон Кун [50] еще более восьмидесяти лет назад основал там крепость Батавию, в ней и держим штаб-квартиру компании. И потому многие корабли идут туда - на Яву...
  - А разве вам дозволено строить крепости в заморских странах?
  - Да, такое разрешение от Генеральных штатов Соединенных провинций [51] наша компания имеет. Кроме того, что мы единолично торгуем от мыса Доброй Надежды до Магелланова пролива, можем заключать договора с туземными властями, строить на их территории крепости и города, содержать войска, начинать войну и объявлять мир, собирать налоги, казнить людей и даже... чеканить монеты.
  - Чеканить монеты? - Петр Великий призадумался о своем. Видно было, что одолевают его большие думы. Потом немного помолчал и спросил:
  - Кое-что и я слышал о вашей компании: то, что есть у нее палаты [52] в городах метрополии, что управляют ею купцы на паях... Но чтобы деньги выпускать, нужно быть очень могущественными...
  - Могущество любой компании складывается из умения и талантов людей, - заметил Николас Витсен, - у нас же очень многие отличились в трудах ежедневных. Вот, к примеру, Ян ван Рибек [53] стал известным исследователем и мореходом, а позднее - колониальным администратором. Но ведь до этого он был просто служащим... Те, кто ходил на кораблях в Батавию, знают, какие проблемы возникали с продовольствием. На такую долгую дорогу его не хватало. И вот Ян ван Рибек на оконечности Южной Африки основал продовольственную базу. Скоро база стала селением Капштадт. Сорок пять лет прошло, уже давно нет этого человека, а Капштадт стоит до сих пор... И служит.
  Бургомистр замолчал, но, сделав паузу, вспомнил еще один случай:
  - А капитан Генри Хадсон? [54] Ведь он тоже находился на службе Голландской Ост-Индской компании! Искал пути через Америку в Китай, а открыл реку и залив, которые и были названы его именем. А в дельте реки в тот же год наш военный инженер Крейн Фредериксзон ван Лоббрехт [55] заложил крепость с фортом Амстердам... Это потом уже он стал городом - Нью-Амстердамом [56]. И сделка эта была совершенно законной - губернатор Новой Голландии Петер Минуит [57] подписал купчую на остров Манхэттен с вожаком индейского племени...
  - Так этой компании уже почти сто лет?
  - Получается, так. Старая и... могущественная. Потому и право такое имеет - выпускать деньги. У нас около двухсот торговых судов, более сорока - военных, а на службе состоит пятьдесят тысяч человек, это без солдат...
  - А солдатам какое дело находите?
  - Всегда им есть дело. Вот, к примеру, с острова Ява, где стоит наша крепость Батавия, прогнали португальцев... До этого они там правили. Много оружия пришлось завезти, а потом и туземцев на свою сторону переманивать...
  
  Пока шла заготовка леса для нового корабля, Петр Великий научился владеть циркулем, пилой, рубанком, а также щипцами для дерганья зубов. Он смастерил мебель, устроил русскую баню, к которой привык на родине, готовил себе пищу. А еще брал уроки рисования и гравирования по меди. Казалось, за этот небольшой промежуток времени он хочет научиться всему.
  Царь Всея Руси побывал на звериных и птичьих дворах, у квакеров [58], на собраниях ученых и в 'зазорных' домах - борделях. Именно в Голландии он получил представление о европейской цивилизации и культуре, впервые увидел ратушу, адмиралтейство, цирк, приюты для детей и... дом для умалишенных. Он посмотрел спектакль, который оставил неизгладимое впечатление, с удовольствием читал голландские газеты и полюбил местные продукты, особенно - сыр.
  
  Девятого сентября произошло то самое событие, о котором говорил Николас Витсен: в торжественной обстановке был заложен новый фрегат. Вместе с Петром Великим к его строительству приступили десять волонтеров - Головины Иван Михайлович и Иван Алексеевич, Меншиковы Гаврила и Александр, Федор Плещеев, Петр Гутман, Иван Кропоткин, Гаврила Кобылин, Феодосий Скляев и Лукьян Верещагин.
  - А имя есть у фрегата? - спросил его Николас Витсен.
  - 'Петр и Павел'! - радостно ответил Петр Великий. - В честь святых апостолов Петра и Павла.
  
  

Глава 4. 'Шальные' деньги

  С утра небо нахмурилось, обещая дождь. Ветер еще не нагнал темные тучи, но сурово посвистывал, словно извещая людей о чем-то грустном, а может, даже - трагическом. Он с остервенением играл листьями, сорванными с деревьев, гонял их по причалу. Серое небо разбухло, словно кусок влажного сукна, а дождя все не было.
  В этот день пришел корабль из Батавии. Он медленно приблизился к причалу, издав звуки приветствия, но не такого радостного, как обычно. И встал на якорь. А на причале уже толпился люд. Видать, родные и близкие моряков. Чуть в стороне от них заприметил Петр Великий старушку. Она пристально вглядывалась в тех, кто спускался по трапу. Почувствовав на себе взгляд чужеземца, приветливо кивнула и снова ушла мыслями в себя.
  - Никак, ждешь кого? - участливо спросил он. - Сына?
  - Да, сына, - ответила она. - Только он служит не на этом корабле.
  - А зачем же тогда этот встречаешь?
  - Корабль моего сына не вернулся, - грустно сказала она, - уже год, как не вернулся...
  Петр Великий замолчал. Что можно сказать ей сейчас, чтобы не разбередить старую рану на сердце?
  Она сама добавила:
  - Одни говорят, что корабль затонул в шторм... Другие - что его захватили пираты... А я не верю, каждый раз прихожу сюда. А вдруг весточку от сына получу?
  Как бы в подтверждение слов один из моряков, увидев ее, приветливо махнул рукой:
  - Лиза! Добрый день! Нет, о твоем Годфри ничего не слышно. В Капштадте сказали, что корабль туда не заходил.
  - С возвращением, Фабиан! Значит... - старушка замолчала, не в силах больше говорить. А потом, как бы убеждая себя в обратном, шепотом произнесла, - нет, буду ждать... А вдруг...
  Фабиан проходил мимо Петра Великого, и тот полюбопытствовал:
  - Как проходит служба, служивый?
  - Благодарствую. Слава Богу, жив.
  - А что, не все живы?
  - У нас не каждый возвращается. Многие уже там, в Батавии, от туземных болезней умирают, другие - по дороге...
  С трапа спустили несколько носилок.
  - А там кто? - махнул в их сторону Петр Великий.
  - Там больные, их в госпиталь отправят...
  - И много их?
  - Двадцать человек... то есть, уже восемнадцать...
  - Значит, не проста твоя служба, - задумчиво промолвил Петр, - и какое ж у тебя жалованье?
  - Семьдесят гульденов [59]. Я - капитан. А у матросов - только десять...
  - Так мало? - удивился Петр. - А мне доложили...
  Он не смог произнести эту фразу вслух: 'А мне доложили, что чиновники Ост-Индской компании получают по двести - триста гульденов в месяц...'
  Старушка все еще стояла. В ее глазах не было слез, видимо, все их она уже выплакала. Резкие порывы ветра теребили такой же серый, как это небо, подол длинной широкой юбки. И не было в тот день яркого солнца, которое сияло накануне.
  
  ***
  
  Издалека окликнул его бас Поль:
  - Питер-тиммерман! Хочешь посмотреть, как сушат лес? Я иду в сушильню.
  - Да! - Великий Петр махнул рукой собеседнику и крупными шагами направился в его сторону. Слова, услышанные им от Фабиана, видно, долго еще не давали покоя, потому что он спросил у Поля:
  - А вот ходят корабли на Батавию. К примеру, какой-то корабль не вернулся... Бывает такое?
  - Я не считаю такие корабли, - ответил ему бас Поль, - их другие считают. Мое дело - их строить.
  Он сделал паузу, словно раздумывая, продолжать ли с чужеземцем, пусть даже - и с царской особой, этот разговор. Потом, вспомнив, как приветлив с ним сам Николас Витсен, добавил:
  - Да, случается и такое. Море - оно не всегда ласковое, да и пираты тоже знают свою работу - встречать торговые корабли с заморских стран. Ведь товары оттуда - самые дорогие, особенно опиум и пряности. А из Батавии и везем в основном мускатный цвет - мацис, мускатный орех и гвоздику. Такой товар и продать можно выгодно, и обменять на любой другой... А то, что служба опасная, об этом матросы знают. И все равно нанимаются...
  - А болезни?
  - Болезни есть везде, - сказал Поль, - просто где-то их больше, а где-то - меньше. Больше всего болезней в Батавии, там белые люди умирают... В год по тысяче, а то и по две... Не подходит нам их климат. Вот потому и стали нанимать туземцев - они к болезням привычные, особенно яванцы, да и китайцы тоже...
  Они проходили мимо пакгауза, и Петр обратил внимание на то, что многие грузчики были смуглолицыми. Они завозили на тележках в складские помещения мешки, помеченные тремя буквами - 'VOC' [60]. Видимо, это была эмблема компании: вторая и третья буквы были помельче, как бы задним планом, фоном для первой, самой большой, а значит - самой главной - 'V'.
  Интересно, какие доходы скрываются за этими тремя буквами? Если даже дойдет до Амстердама не каждый корабль? Если даже - один из трех? Все равно это будут миллионы и миллионы гульденов...
  
  ***
  
  Днем бригада из Московии была занята постройкой корабля 'Петр и Павел', а вечерами - каждый раз по-разному: иногда Петр Великий любил посидеть в трактире, в другой раз - мастерил макеты парусников или же позировал для портрета, который писала местная художница. Бывало, посещал семьи тех, кто работал в Московии. А в этот вечер он усадил Александра Меншикова за стол против себя и начал расспрашивать о том, о чем давно уже вроде бы и слышал.
   - Ну-ка расскажи мне, Алексашка, как ты приторговывал пирожками возле Царь-пушки и Царь-колокола?
  - Уже больше десятка лет прошло, - насупился тот, - а ты, Великий царь, до сих пор вспоминаешь. Да было мне тогда от роду тринадцать... Что с меня взять?
  - Не о пирожках я сейчас пекусь, Алексашка, а совсем о другом... Ты вот скажи мне, как тебе удавалось обсчитывать тогда стрельцов?
  - Да проще пареной репы! Есть у нас алтын, который стоит три копейки, и есть денга - она стоит полкопейки. К примеру, купил стрелец порожков на двадцать копеек, значит - на шесть алтын и четыре денги, купил на один рубль, значит - на тридцать три алтына и две денги. А было в рубле шестьдесят четыре копейки...
  - Ну-ну, ты главное говори!
  - А главное, если алтыны и денги такие неровные, очень просто недодать за пирожки две денги. Всего лишь... А с рубля можно недодать и целый алтын, а то и два...
  - А если бы в рубле было сто копеек, и не было бы ни алтынов, ни денег? Как тогда ты бы обсчитал?
  - Если бы эти пирожки стоили двадцать копеек, и мне стрелец дал бы рубль или полтину... - Меншиков задумался и молчал с минуту, потом же ответил вопросом на вопрос. - А как бы я его обсчитал? А - никак. С рубля я должен дать восемьдесят копеек, а с полтинного - тридцать копеек...
  - Вот то-то же! - поднял вверх указательный палец Петр Великий. - Даже ты докумекал, что нужны деньги такие, чтобы их было легко считать...
  
  ***
  
  Над заливом Эйсселмер Северного моря часто стелются туманы. Словно великан пьет парное молоко из огромного кубка и выплескивает его остатки на чистую гладь воды. И смешиваются два напитка - прохладная вода и теплое молоко, а над этим коктейлем поднимаются кудрявые волны пара. И согревает пар прибрежный воздух, насыщая его влагой и ароматом соленого бриза и создавая ни с чем не сравнимую насыщенную ауру Амстердама. Чем дальше в глубь материка, тем реже и слабее эта аура, тем прохладнее и суше.
  Строительство корабля 'Петр и Павел' продолжалось. С утра над стапелем раздавались веселые звуки топоров и рубанков, скрежет лебедок, разноязыкая речь. Многие бревна и доски, из которых уже проявлялось очертание парусника, Петр Великий потрогал руками. Наравне с другими плотниками он стругал доски, вырубал на бревнах пазы, в которые закладывается под определенным углом другое бревно. Перед глазами был чертеж, но руки сами выбирали нужное положение дерева, словно уже чувствовали будущий корабль, все равно как мать еще не рожденное дитя.
  В этот день пришлось оторваться от любимого дела. В Гааге [61] намечался прием, и там следовало быть. Великое посольство иногда напоминало об основной своей цели - наладить торговые, технические и культурные связи с развитыми европейскими державами. Конечно же, хотелось бы и заключить союз против Турции... Но пока не находились сторонники. Так что здесь уж - как получится. А вот обучиться кораблестроению, военному делу, да и различным навыкам гражданских профессий - это было обязательным. Научиться самим, а потом еще и привлечь к работе на всея Руси голландских, шведских, датских и немецких моряков, ремесленников, мастеровых, и даже - скульпторов, художников и садовников. А почему и нет? Пусть ваяют скульптуры, пишут полотна, украшают ими дворцы и залы, стригут газоны и сажают розы.
  Поначалу Петр Великий совсем не хотел ехать в Гаагу.
  - Справитесь и без меня, - сказал он Франсуа Лефорту, - мне нужно с кораблем поторапливаться, скоро уже на воду будем спускать...
  - Государь, прием очень ответственный, мы ведь не хотим портить отношения с Вильгельмом Третьим [62]. А он может обидеться, зная, что царь Всея Руси находится в Амстердаме на верфи Ост-Индской компании и не соизволит показаться перед знатью Оранских.
  - Вильгельм меня поймет, мы с ним дружны. Только ждать мне от него нечего, ведь не дал субсидии на создание собственного флота... Так что... Ладно, поехать - поеду, но говорить не буду. Ты - генерал-адмирал, главный в Великом посольстве. А я - урядник Преображенского полка Петр Михайлов...
  
  Перед началом приема Петр Великий остался в смежном зале, чтобы никто не увидел его. Однако людей было так много, что некоторые из них тоже прошли в этот зал и с интересом стали рассматривать Великого царя. Его это стало раздражать, и он, не выдержав такого нездорового внимания, к тому же, уставший от церемонии, которую наблюдал издалека, подошел к двери и громко сказал:
  - Попрошу всех отвернуться к стене, я хочу отсюда выйти...
  После этого случая, демонстрировавшего уже не в первый раз причуды царя, некоторые знатные вельможи из Великого посольства открыто высказали свое недовольство.
  - Как можно в чужом государстве не думать о своей репутации? - князь Константин Тугодумов подошел к Петру Великому так близко, как будто перед ним - простой урядник Преображенского полка.
  - Одумайся, государь, не ставь и нас на посмешище, - вступил в разговор вельможа Николай Сабляков.
  - Какое еще посмешище? - грозно насупил брови Петр Великий. - Вы у меня - посмешище, не можете ни субсидии найти, ни поручиться поддержкой Голландии против турок... И сколько же вы наняли людей голландских работать на Руси? Молчите?
  И он отдал приказ страже:
  - Заковать их в кандалы и под арест в цухтхауз! [63] А завтра отрублю им головы!
  Вскоре прибежал кто-то от губернатора Николаса Витсена:
  - Опомнись, царь Всея Руси, здесь - территория Голландии, и потому действуют голландские законы. Здесь нельзя казнить за подобные провинности, да и вообще нельзя казнить отрубанием головы. Николас Витсен очень просил смилостивиться и отпустить ваших людей с миром...
  Петр Великий был непреклонен:
  - С каким миром, если они супротив меня, а значит, супротив Всея Руси... Ладно, пусть посидят в цухтхаузе до утра, а завтра порешаю, что с ними делать дальше.
  С утра пораньше он обратился к Николасу Витсену:
  - Хочу сам посмотреть ваш цухтхауз. Проводите меня к арестантам.
  За ним прислали экипаж.
  
  В цухтхаузе Петр Великий с интересом рассматривал помещения для охраны и коридоры и даже просил, чтобы открыли несколько камер. При этом он высказывал знаки одобрения, видимо, вполне довольный созданными для заключенных условиями. Когда же они вошли в помещение, отведенное для русских арестантов, удивился несказанно:
  - Я думал, они на гнилой соломе время коротают, а тут, как для бояр - отдельные палати с постелью...
  Заключенные сидели на стульях за столом и уплетали завтрак за обе щеки - видимо, совсем неплохой была эта еда.
  - В наших тюрьмах очень гуманные законы, - заметил сопровождавший русского царя помощник Николаса Витсена, - мы не просто наказываем преступников, а даем им возможность исправиться... Поэтому условия содержания сносные. А еще им позволено работать: кто покрепче - пилят бразильское цветное дерево, его наши корабли доставляют, а другие - делают бархатные ткани... За такую работу мы даже платим... Конечно, не так много...
  - Не видел еще таких тюрем, поэтому и удивлен, - проворчал царь Петр.
  - Мы впервые в Европе, а может, и в мире - создали цухтхауз еще сто лет назад. А за это время многое в нем улучшили и гордимся этим. У англичан до сих пор в общих камерах содержатся и мужчины, и женщины, и дети, спят на соломе, а едят хлеб с водой. Так же и во Франции, в Бастилии. А у нас для женщин есть отдельный цухтхауз, и там такие же, как и здесь, для мужчин, порядки. Думаем даже о том, что заключенных нужно разделить на группы по их нравственным качествам...
  - Ну как вам тут отдыхается? - обратился Петр Великий к арестантам. - Понравилось? Или на воле лучше? А? Что скажешь, Тугодумов? Или ты - Сопляков?
  - Я, вообще-то, Сабляков, - послышался несмелый голос вельможи.
  - Ничего, был Сабляковым - станешь Сопляковым... Раз царь оговорился...
  Довольный своей остротой, он перевел разговор на прежнюю тему:
  - У вас тут лакены [64] не из шелковых дамасков, да с вензелями арестантов? Или просто с брабантскими кружевами? Я вот тоже хочу пригласить в Московию фламандских мастериц, чтобы они обучили наших девок плести такие кружева. А кровати, смотрю, какие хорошие! Правда, не сравнить их с той, которую мой отец, Алексей Михайлович, приобрел у немца Ивана Фансведена... Бывают же такие дорогие кровати - даже боярину надо четыре года работать и хлеба не есть, чтобы купить ее. Сам я и на медвежьей шкуре могу спать, так что хорошо, что не видел эту кровать, Алексей Михайлович еще до моего рождения подарил ее персидскому шаху...
  - Иван Фансведен, - вставил свою реплику помощник Николаса Витсена, - известный мастер. Нет ему равных в фигурной резьбе по дереву, да по золотой и серебряной отделке фигур... Это имя очень известным было... лет тридцать назад. А сейчас его ученики работают...
  - А это что за книга лежит на столе? - спросил Петр Великий своего спутника.
  - Это Библия. В цухтхаузе есть священник. И грамоте тоже обучаем: письму, математике...
  - Так в такой цухтхауз люди будут добровольно приходить, - заметил русский царь.
  - И приходят - бюргеры довольны тем, что могут отдать своих непослушных сынков на перевоспитание. И даже платят за это...
  - Нет, не подойдет для моих преступников такое наказание, - покачал головой Петр Великий. - Как же так: и голову им отрубить нельзя, и сгноить в арестантской невозможно... Слишком гуманные у вас законы.
  Потом он немного подумал и, видимо, вспомнил ту старушку, которая встречала не вернувшийся корабль из Батавии.
  - Ладно, из-под стражи отпустить и послать на кораблях, да не вместе, а по отдельности, одного - в Батавию, другого - в Суринам [65]. Пусть поучатся терпению у матросов...
  Потом он обратился к князю Тугодумову:
  - Про Батавию я уже много наслышан, а вот про Суринам - нет. Ты у нас хороший рассказчик, вот и поедешь туда, а потом расскажешь нам, чем же он хорош, что выменяли его голландцы на Нью-Амстердам? А какой был важный порт... Неужели Суринам лучше? Кого ни спрашивал про него - никто толком ничего и не сказал. Вроде пока те, кто уехал туда, еще не вернулись...
  
  ***
  
  На следующий день снова пришел корабль из Ост-Индии. Он был гружен китайским товаром: шелком, парчой и бархатом, фарфором, сахаром, пряностями и лечебными травами, среди них был даже столь редкий и ценный в те времена хинный корень. Ассортимент груза пополнили китайские обои, получившие уже популярность в Европе, черный чай - ему, в отличие от зеленого, голландцы отдавали предпочтение, и конечно же всевозможные 'безделушки' - вееры, текстильные изделия с вышивкой, женские украшения.
  Весь этот груз был получен в китайской фактории в обмен на пряности из Батавии. Так что корабль шел опять из Батавии, просто на сей раз по удлиненному маршруту - через китайский порт Кантон [66]. Шустрые портовые грузчики быстро наполняли тележки тюками и мешками, небольшими коробками с особо ценным или бьющимся товаром. Они выгодно отличались от матросов: те - грязные, в давно не стираной одежде, а главное - настолько измученные долгой дорогой, что еле волочили ноги, а эти - в опрятной униформе, энергичные, веселые.
  
  И опять поодаль от суеты, царившей вокруг корабля, стояла старушка Лиза и пристально вглядывалась в лица моряков, спускающихся по трапу. Нет ли знакомого, а с ним и весточки от Годфри? На сей раз компанию ей составили еще несколько женщин, одна из них - совсем молодая, с ребенком на руках. Видимо, корабль, на котором служили их мужья, тоже не пришел. А может быть, он и причалил, но без них: кончина на чужбине или же болезнь по дороге кому-нибудь, да выпадали черной картой на каждом судне, возвращавшемся в Амстердам.
  Один из плетеных коробов, лежавших на тележке, упал на накатанный пирс, и посыпались из него тяжелые ювелирные изделия из серебра: кубок для вина, кувшины, курительница и несколько богато украшенных женских украшений. Матрос тут же нагнулся и подобрал их. Он бросил их в короб, как бросают на разработках камни - пустую породу: беспристрастно, и даже с чувством некоторого пренебрежения. Для него этот груз на несколько миллионов гульденов не представлял никакой ценности. Он был всего лишь причиной появившихся на его руках мозолей и маленькой-маленькой частью его долгой и тяжелой службы, которую он не имел права прервать до конца контракта, то есть, на протяжении пяти лет.
  Этот матрос являлся одной единицей миллиона солдат и моряков, чиновников и купцов, ремесленников и людей без особого рода занятий, которые принесли присягу Ост-Индской компании. Оловянным солдатиком огромной армии авантюристов, которые надеялись увидеть в сказочной Азии 'молочные реки и кисельные берега', да не просто увидеть, а похлебать их большой деревянной ложкой. Армия из миллиона людей, пусть даже не за один год, а за все время существования компании - это безгранично много, учитывая, что в семнадцатом веке в Нидерландах не проживало и двух миллионов...
  - Лиза, а ты все еще здесь? - молодой моряк, видимо, знал ее и не раз видел именно на этом месте. - Нет, о твоем Годфри ничего не слышно...
  Потом спустили со стапеля новое судно - 'Петр и Павел'. Для приезжих из Московии оно стало первым, строительство которого довелось не просто наблюдать со стороны, но и выполнять самим. Так что каждая деревянная балка, каждая деталь этого красавца хранила тепло их мозолистых ладоней. Стофутовая махина гордо прошествовала вниз и коснулась поверхности залива. Изумленные зеваки не сводили с корабля глаз: немало наслышав о странных чужеземцах, они с трудом воспринимали настолько серьезный результат их причуд.
  В этот день даже солнце светило по-особенному, несмотря на то, что шел уже последний месяц осени. Оно играло своими лучами, гоняя их по новой, еще не затоптанной грязью и кровью, палубе, а потом выпустило их на спокойные волны Северного моря - мягкого и теплого в эту пору.
  Трудно представить, что всего девять недель назад красавец по имени 'Петр и Павел' вообще не существовал. И вот он - острогрудый, с высокими мачтами и свежими парусами, с уютными каютами, мостиком для капитана, и даже - с пушками на случай пиратских налетов или же, напротив - празднования победы. В походном журнале появилась первая запись о том, что готовый корабль спущен на воду шестнадцатого ноября, в присутствии послов Великого посольства из Московии.
  
  ***
  
  Был вечер, и они сидели за столом в доме канатного мастера, где поселил их Николас Витсен. Это жилище значительно отличалось от старого саардамского домика-лилипута и представляло собой добротное деревянное строение. Главное - окна, а через них открывался вид на другие постройки, убегающие ровными длинными рядами в сторону залива. С утра, когда солнце поднимается из глубины синих волн и начинает раскрашивать яркими брызгами тусклое небо, оно становится необычайно красивым: нежные краски - от розового до ярко-оранжевого - медленно выползают полукругом от линии горизонта. А вечером, вот как сейчас, можно любоваться закатом только во дворе - его не видно из окон.
  - Какие там в Лейдене диковины! - царь Петр с восхищением рассказывал своим спутникам о поездке в этот небольшой голландский городок. - Чего там только нет! И египетские мумии, и норвежская хижина, и даже храм из Тафиса, коему уже семнадцать веков! А какие идолы из Африки! И чучела! Мартышек, ящеров и даже... крокодила. Я уж не говорю про мельницы - их там десятки... Такого собрания древностей [67] я еще нигде не видел. Да, надо будет написать нашим, чтобы наловили в московских прудах и выслали сюда лягушек да змей, жуков разных...
  - Живыми? - переспросил его Гаврила Кобылин.
  - Нет, их нужно в крепкой браге держать...
  А потом Петр Великий с чувством сожаления покачал головой:
  - Эх, как же я вчера там опростоволосился! За весь русский народ... Стою в этом собрании древностей и смотрю на картину одного лейденского художника, Рембрандт его фамилия. Удивительно! Мы дали название фрегату 'Петр и Павел' в честь святых апостолов, а он посвятил им несколько картин. Видно, тоже почитал святых... И вот я только начал разглядывать одну картину, как заприметил рядом с ней... Что, думаете, может стоять возле такой картины? Не знаете! Наши лапти!
  - Да неужели? - не на шутку удивился Меншиков.
  - Вот-вот... Смотрю, вроде, хорошие лапти, из липового лыка, прочные - подошва подплетена лозой. И написано: 'Обувь из Московии'. А этот... важный англицкий вельможа из замка Лоо Оранских, так громко сказал, что все услышали: 'У них даже царь ходит в такой обуви!'
  - Да ну? Так и сказал?
  - Кажись, Алексашка, на меня посмотрел. Правда, я уже отвернулся от него, а сам хотел сквозь землю провалиться... А думаю я сейчас вот о чем. Придет день, снимем лапти и будем... монеты чеканить...
  - Неужто? - Меншиков удивился еще больше. - Для себя или для... Голландии?
  - Может, и для нее, а может, откажем ей в такой почести. Николас Витсен сказал, что их Ост-Индская компания чеканит монеты... А мы ведь - не компания, а государство! Так что тоже будем деньги выпускать! И не только себе, но и странам заморским - вот мое царское слово!
  
  

Часть вторая. Поездка в Амстердам, или Роковая встреча
  

Глава 5. Пупутан[68]

  Сентябрь 1906 года.
  В этот день небеса раскололись и упали на маленький остров, который на карте мира изображен южнее экватора - в виде едва заметной точки суши между Индийским и Тихим океанами...
  Но сначала был гром. Такого сильного грохота люди никогда не слышали. Он раздавался оглушительными залпами со стороны моря, куда обычно приходят корабли. И с каждым раскатом огромные вихри дыма поднимались в небо и закрывали солнце. Старики говорили, что это злые духи хлопают от радости в ладоши, а каждая ладонь у них размером с парусник. Почему именно в этот день злые духи обрушили на маленький остров свой гнев? Может, не понравилось им, что раджа со своей многочисленной свитой нарушил неписаные законы? Или простые люди мало просили богов о своей защите? А может быть, потому, что именно на этом кусочке суши и поселились боги?
  Вскоре гром утих. Но над островом захлопнулась дверца кованого сундука - небеса стали черными и тяжелыми, а потом обрушились...
  Боги очень любили праведников, своих преданных служителей, но они не могли их защитить, потому что уснули в своей резиденции - в центре земли, на вершине мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры.
  
  ****
  
  Предыстория.
  Вначале была пустота. И не было ни земли, ни небес. И не было ни цветов, ни растений, ни величественных деревьев. И не было ни слонов, ни тигров, и даже - обезьян. Только одна черная пустота стояла перед глазами мирового змея Антабоги. И подумал он: 'Сделаю черепаху. Будет она мне развлечением...' И начал Антабога медитировать. Он так долго пребывал в этом состоянии, что черепаха действительно появилась, а на ее каменном панцире возлежали две змеи. И дал Антабога имя этой черепахе - Бедаванг. Так и стали ее потом называть: 'черепаха, лежащая в основе мира'. И сплелись змеи в клубок, и стал он расти и расти, пока не превратился в то самое основание мира, на котором и находится каменная выпуклая крышка - 'черный камень' черепахи.
  Прошло еще несколько тысячелетий, прежде чем приступил к правлению предводитель злых духов Батара Кала[69] , поселившийся вместе с великим удавом Басуки под этим камнем. И создал Батара Кала свет, а потом и мать-землю - Ибу Пертиви[70] . А когда появилась земля, тогда и потекли вокруг нее воды, а над ними раскинулись многослойные небеса с богами - небожителями.
  А если это было именно так, то почему свет создал Батара Кала - предводитель злых духов, а не Батара Гур[71] - то есть, сам Бог Шива. Нет, видимо, все было по-другому.
  Однажды легендарный герой Рама отправился на выручку своей красавицы жены Ситы, которую унес в своих когтях царь ракшасов Равана[72] . Рама в одиночку не смог бы победить чудище, и потому обратился за помощью к полководцу Хануману - 'белой обезьяне'. Тот откликнулся на просьбу героя и послал ему в подмогу полчища своих солдат. Долгой и кровопролитной была эта битва, не выдержали такого напора небеса и обрушились на землю. Свалились вместе с ними и слуги Ханумана. И упали они на маленький-маленький остров, что затерялся в мировом океане южнее экватора. С тех пор и почитают здесь потомков воинов-обезьян, щедро одаривая их сладкими плодами, произрастающими на этой благодатной земле.
  Опять не так! А где же боги, которые живут на мировой горе Гунунг Агунг? Ведь никто не станет спорить, что именно здесь проходит ось мира и находится центр земли! Не знают об этом разве что только грудные дети! А знают и они, впитав в себя эту информацию с материнским молоком, просто сказать об этом пока не могут.
  А если эта история начиналась по-другому? Например, так. В водах мирового океана лежала огромная черепаха. Она так долго находилась без движения, что выросла на ее панцире густая сочная трава, потом - яркие, как радуга, цветы, и, наконец - могучие вечнозеленые деревья. Появились живописные озера, ведь нужно было орошать плодородную почву, и начали разрастаться сады, усыпая остров ароматными фруктами: бананами и кокосами, манго и дурианами, драконовым фруктом, или питайя, змеиным фруктом, или салаком...
  Круглый год над панцирем черепахи светило солнце. Потом огласили остров чудесным пением птицы. Их многоголосый хор благодарил богов за обилие пищи и за то, что здесь можно жить круглый год, не покидая острова. Понравилось здесь и теплолюбивым животным! Сначала появились обезьяны. Они лакомились фруктами и визжали от удовольствия в знак благодарности за столь щедрые подарки природы. Пришли стада слонов, тигров, буйволов, диких коней. Потом - ящерицы, летучие мыши, маленькие черепашки и лягушки. Все они были дружелюбными, а потому и мирно соседствовали друг с другом. А вот хищники так и не завелись: ни крокодилы, ни пантеры... Видимо, знали, что не примет их на крышу своего дома миролюбивая черепаха.
  А тем временем панцирь черепахи все больше и больше покрывался растительностью. Густой кроной из голубовато-зеленых листьев уперлись в бирюзовое небо пальмировые пальмы. Взлетели над землей, завиваясь колечками, стебли пальмы ротанг. Выросли стройные исполины - финиковые пальмы с голым стволом и с остролистной 'метелкой' на верхушке. Чуть ниже блестели под солнцем темные эллиптические листья мускатного ореха, распустившего светло-желтые, удивительно ароматные цветы. А рядом с ним зеленели бамбуки, фикусы и папоротники. Ну, а там, где было прохладнее, склоны низин заросли хвойными деревьями.
  Однажды спустились с небес боги и, увидев эту красоту, громко воскликнули: 'Вот он, рай на земле!' И решили они построить здесь земную обитель, невидимую людским глазом, чтобы иногда, путешествуя по свету, останавливаться в ней на отдых. Архитекторы, которым поручили этот необычный заказ, вычислили, где именно проходит ось земли и находится ее центр. И тут же доложили богам, что в этом месте гора недостаточно высока. Тогда Бог Шива срезал верхушку Гималаев и установил ее на самой высокой точке острова, а чтобы сохранить равновесие, не нарушить гармонии, точно такие же две верхушки поставил на двух островах рядом - на том, что на востоке, и на том, что на западе.
  Чудесный храм, хранилище мудрости и знаний Мироздания, справедливости и порядка Вселенной появился по подобию космической горы Меру - центра всех духовных наук Вселенной. А самая высокая на этом острове гора, которая вскоре превратилась в мистический вулкан, получила имя Гунунг Агунг, что означает 'Великая гора'. С тех пор боги располагались здесь на отдых, а если были чем-то недовольны - обрушивали на землю дождь из камней и лавы. Но это случалось редко. Основное время они любовались белоснежными облаками, нежными розовыми рассветами и фантастическими золотыми закатами.
  Но больше всего любили наслаждаться необычайным ароматом цветов, круглый год осыпающих своими пятизвездными лепестками раскидистые ветви деревьев. Цветы имели самые разные оттенки - розовый, цитрусовый, персиковый, кремовый...[73] . Особенно дорожил ими Бог Вишну, и не было дня, чтобы он не любовался цветочным великолепием. Однажды он назвал это дерево Деревом Жизни, да так и закрепилось за ним это имя. А люди, узнав о том, что цветы, никогда не увядающие на этом дереве, находятся под покровительством Бога Вишну, стали украшать ими свои чананг[74] - маленькие корзиночки из пальмовых листьев, наполненные фруктами, сладостями и рисом. А чтобы усилить цветочный аромат, зажигали благовония. Любимые цветы Бога Вишну стали использовать для убранства храмов, домов и улиц городов и деревень во время праздников и церемоний, а многие женщины не захотели расставаться с ними и в будни и стали носить их в своих роскошных черных волосах.
  Вскоре боги стали приглашать к себе избранных праведников, тех, кто держал в чистоте свои мысли, слова и поступки, кто жил по совести сам и учил этому других, кто бескорыстно помогал нуждающимся. Когда земная жизнь этих людей подходила к завершению, прилетала волшебная птица Гаруда[75] и подхватывала праведников золотыми крыльями, чтобы доставить их в обитель богов. А там их души продолжали жить и трудиться на благо землян. Вот так они и были счастливы, созидая и радуясь жизни.
  А 'божественная троица' Санг Янг Тига[76] - Брахма, Шива, Вишну - наблюдала за поступками людей с высоты Гунунг Агунга. Далеко не каждому человеку посчастливится быть унесенным птицей Гарудой.
  
  ***
  
  И вот сейчас эти небеса раскололись над островом и упали на землю.
   Над Бадунгом, столицей балийского королевства Бадунг, висела кровавая огненная заря. А ведь буквально час назад небесный свод казался чистым и светлым, и лишь налившаяся жизненными соками луна висела на фоне розовых облаков. Но вот бледно-розовые небесные краски стали краснеть и, насытившись цветом, в один миг вспыхнули огненной зарей. Кровавые языки взметнулись над самой высокой кокосовой пальмой, которая росла возле пури[77] и выше которой никто не имел права подниматься. Самый знатный вельможа, самый почитаемый священник, и даже наследный принц - никто и никогда не строил своих дворцов выше этого дерева.
  - Интан![78] - окликнула юную девушку, стоявшую перед воротами дома, невысокая миловидная женщина в ярком саронге[79] и легком кембене[80] , прикрывающим грудь. - Иди в дом!
  Булан[81] , жена известного архитектора Агуса Хериянто[82] , несла на голове высокую корзину с фруктами. Собранные на рассвете, они сочнее и слаще дневных. А если еще и пройдет небольшой дождь, как сегодня ночью...
  - Мама, там же - Ади![83] - Интан показала рукой в сторону дворца раджи.
  Каменные ворота без верха, возле которых она стояла, были толщиной с полметра и намного выше роста человека. И представляли собой широкую зияющую щель, как будто их раскололи и раздвинули. Оттого и назывались они 'расколотыми' воротами[84] . Всегда открытые, ворота, однако, ни разу не впустили нежеланных гостей, тех, кто пришел бы без приглашения. Мама говорила, что через эти ворота не проникнет злой дух - он будет уничтожен в захлопнувшихся створках. Значит, можно стоять здесь и ничего не бояться, как в самом безопасном месте. А еще мама говорила, что в воротах спрятана космическая гора знаний, расколотая на две половинки - добро и зло. Значит, одна из этих половинок и поможет в трудную минуту.
  Интан уже с утра надела праздничный наряд - Ади обещал подъехать к обеду, а этот розовый саронг с полупрозрачным кембеном ему особенно нравился. Предплечья рук девушки украшали ленты из плотного желтого шелка с золотой тесьмой, а шею - широкое колье из желтого металла. Распущенные черные волосы закрывали сзади спину, а впереди закручивались на концах в мягкие волны. А в волосы, за правым ухом, был подоткнут ярко-розовый цветок - джипун, а это означало, что его хозяйка замужем.
  В начале этого года состоялась их свадьба. На торжественную церемонию прибыли не только знатные особы и родственники раджи Бадунга[85] , но и некоторые приближенные короля Бали[86] . Таким пышным бракосочетание стало потому, что Ади был младшим сыном, а значит, наследником, Агуса Хериянто, представителя касты кшатрия[87] .
  Сразу же после свадьбы молодые поселились в новом доме недалеко от пури. На территории семейного дворца только что закончились отделочные работы в строении для молодоженов, в других же отдельно стоящих помещениях еще работали мастера. Поэтому Ади с Интан переехали, а остальные члены семьи остались пока в старом доме. Молодым не терпелось уединиться в свежих комнатах с резной отделкой по дереву и с видом на молодой фруктовый сад. В нем пока еще не созрели фрукты, но было кое-что поинтереснее - мини-зоопарк, где уже освоились и прекрасно себя чувствовали животные и птицы, рыбы и рептилии. И во дворе дома уже стоял домашний храм санггах[88].
  Над пури продолжала разгораться кровавая заря. Интан не стала свидетельницей происходящих там событий - буквально вчера почувствовала себя неважно и решила отдохнуть в доме родителей. А может быть, так хотели боги? Мама сказала, что совсем скоро Интан должна родить. Кого же носит она под сердцем? Вот бы мальчика! Тогда у ее Ади будет первый сын, а у ее родителей - первый внук.
  В это время со стороны Санура[89] , юго-восточного побережья Бали, снова прогремели раскаты грома...
   - Ади, собирайся, мы с тобой должны идти к радже. - Отец вошел в комнату сына совсем не в том веселом настроении, что было у него несколько дней назад. Еще вчера Ади заметил, что отец изменился. Он подолгу задумывался, если его о чем-нибудь спрашивали, явно, не мог сосредоточиться.
  - Папа, что-то случилось?
  - Надень белую одежду! - отец отвел глаза в сторону, словно скрывал что-то от сына. - Мы будем участвовать в церемонии.
  'Странно, - подумал Ади, - сегодня нет праздника... А почему - белую, как на кремацию? Жаль, что Интан у мамы...'
  Во дворце раджи собралась вся знать. Сюда, кроме многочисленного семейства правителя Бадунга, пришли аристократы, религиозные лидеры и люди творчества - актеры, музыканты, художники и даже балерины. Мужчины - убеленные сединой и юнцы, дамы - преклонного возраста и девицы, и даже дети. Здесь находились лучшие представители каст брахманов[90] , кшатрия и вайшья[91] .
  В переполненные залы дворца входили новые и новые люди. Одни располагались в помещениях, другие степенно шествовали во внутренний двор, где беззаботно прогуливались перед фонтанами и мирно вели беседы.
  Ади не удивился, увидев и свадебных гостей. Вот Анак Агунг Рай[92] , владелец нескольких художественных мастерских. У него есть даже своя школа, где дети обучаются мастерству художника и скульптора. А сам он тоже живописец, говорят, нарисовал всех жен раджи... А это Эка Сетиаван[93] - владелец кофейных плантаций. Торгует с Европой. А вон там - Путри[94] , дочка Анака Агунг Рая, в белом атласном платье и с лентами в волосах. Ей всего лет десять, а ведет себя, как настоящая принцесса. Когда была у Ади с Интан на свадьбе, чопорно сидела и почти не улыбалась.
  - Путри! - Ади так хотел ее поприветствовать, но отец дернул за руку:
  - Ади, не шуми, уже раджа едет.
  Раджа И Густи Нура Маде Агунг сидел в королевском паланкине - на носилках в виде кресла, которое поддерживали снизу четверо слуг. Его белая одежда, предназначенная для кремации, была видна издалека. И потому плотный, широкоплечий раджа казался скульптурой из мрамора - сидел молча, с задумчивым выражением лица, на котором осталась печать королевского достоинства и даже... высокомерия. Ади обратил внимание и на то, что сегодня раджа был особенно обвешан украшениями из драгоценных камней и золота. Он будто не выбирал, а взял механически первое попавшееся из своего сундука и украсил себя, как праздничное дерево.
  В правой руке раджа держал небольшой крис[95] , также инкрустированный камнями. Это был самый дорогой и самый искусно выполненный крис, и очень многие жители Бадунга знали, что его сделал известный мастер, поэт и шаман, и на протяжении всего процесса изготовления он читал великие поэмы. Он ковал клинок из нескольких видов металла, и только в благоприятные дни, соблюдая все духовные нормы, а в конце работы провел обряд оживления криса, так что теперь душа кинжала полна сил.
  Лезвие криса, не прямое, а волнообразное, напоминало о том, что это оружие предназначено не для того, чтобы вонзать его в живую плоть, а чтобы в ритуальном танце уничтожать злых духов. Чем больше танцор размахивает крисом, тем больше этих духов попадет под металлическое лезвие. Одним словом, этот крис являлся символом силы и могущества, но никак не средством для убийства людей.
  Раджа сжимал рукоятку криса с изображением змеи, которая выбросила навстречу врагу свой раздвоенный ядовитый язычок, а хвост свернула кольцом. Именно таким символом украсил крис старый мастер-кузнец, ведь он считает, что этот символ удваивает силу пусть даже ритуального, но - оружия, и делает его обладателя непобедимым.
  Раджа поприветствовал собравшихся:
  - Когда Бали завоевала яванская династия Сингасари, ее силы быстро истощились. Справедливость восторжествовала! Наступил крах и большой династии Маджапахит, под игом которой тоже оказался наш народ. Она пала с приходом на Яву ислама... Зато сколько известных священников, сколько прекрасных музыкантов, писателей и актеров хлынуло на Бали - весь цвет Явы! А ведь это - ваши предки! Они не позволили зарыть свой талант и сохранили его... Правда, пришлось покинуть родные места... Зато здесь, на Бали, их талант расцвел еще сильнее! Сегодня стоит выбор и перед нами. Покориться врагам и умереть в рабстве или остаться такими же гордыми и независимыми - сделайте выбор сами. Я могу лишь показать пример...
  Нет, не злые духи хлопали в ладоши со стороны Санура, побережья королевства Бадунг! Там стояли нерушимой стеной, загораживая остров от злых демонов, голландские военные корабли, и сами, словно демоны, выбрасывали в мирных жителей шквал огня и дыма. От залпов мощного оружия вспыхнули дворцы знати и скромные хижины простых людей. Языки пламени и клубы черного дыма застилали солнце над Бадунгом.
  Потому и обрушились в этот день небеса.
  
  Люди шли в сторону пури - дворца раджи, чтобы в этот трагический час быть вместе. Те, кому уже не было места ни в залах, ни во дворе, выстраивались вдоль дороги. Они-то и увидели первыми колонну марширующих солдат - торжественную, словно на параде. Солдаты чеканили шаг и уже почти приблизились к пури, когда громко и тревожно начали бить барабаны, а потом взметнулся над дворцом высокий столб дыма. Наконец, звуки барабанов смолкли, как будто закончился какой-то ритуал, и перед солдатами предстала странная беззвучная процессия: разнаряженный раджа восседал на носилках, а за ним следовали придворные, стража, священники и дети. Женщины казались особенно нарядными: на их груди красовались бусы и колье, в ушах - серьги, на руках - браслеты, а в волосах - цветы, любимые цветы Бога Вишну. Они были подоткнуты и за левое, и за правое, ухо, а у некоторых девушек украшали волосы разноцветной диадемой. В руках людей не было огнестрельного оружия, и только узким лезвием поблескивали ритуальные крисы.
  Примерно в ста шагах от изумленных голландских солдат по сигналу раджи И Густи Агунга носильщики остановились. И опять он не произнес ни слова, а только посмотрел в сторону жреца. И тот, выполняя священную волю правителя, размахнувшись, вонзил в его грудь крис. Жуткая церемония началась.
  Участники необычной процедуры заранее подготовились к ней: оделись, как принято для кремации, и провели традиционные предсмертные ритуалы, чтобы освободить себя от пут материи и нечистоты. Люди свято верили в то, что их душу ждет новая жизнь, но уже в другой оболочке. Вот почему так важно проявить в последние минуты старой жизни силу воли, чтобы в следующем воплощении иметь все те блага, что есть сейчас, а может, и гораздо больше. Поэтому действовали без страха, невозмутимо, не задумываясь, кто попадет под лезвие их кинжалов: друзья или сослуживцы, дальние родственники или самые близкие и любимые... Многие же направляли крис на себя.
  Ади давно уже понял, для чего он здесь. Но никак не мог представить, что надо проткнуть этим лезвием сердце отца, или Анака Агунг Рая, или Эки Сативана, или - Путри... Крис ему подарил отец на день рождения со словами: 'Этот маленький кинжал наделен великой силой'. И этот клинок висел в доме на почетном месте. Никогда еще на нем не было крови - не только человека, но даже животного... А сейчас...
  - Папа, я не смогу!
  - Ади, если завтра я не увижу тебя, помни о том, что представляешь касту кшатриев, где ценится в первую очередь благородство. Когда-то и мои предки приехали на Бали с Явы. Дед говорил, что моя пра-пра-прабабка была голландкой. Это все - легенды. Не думай о прошлом... Береги маму, она коренная балийка, из рода Менгви, а это - очень древний род...
  - Ади! - в нескольких шагах от него стояла Путри. Она была совсем не такой, как на свадьбе, и улыбалась ему, улыбалась так широко и простодушно, как будто была уже не принцессой, а обыкновенной провинциальной девчонкой. И тут Путри прижала к груди обе руки. И он увидел, как сквозь пальцы бьет алая кровь...
  Отец вонзил себе в грудь крис и упал на кучу трупов. Тела беспорядочно валялись, мужские руки переплелись с женскими ногами, словно лианы в поисках солнечного света. Полуоткрытые остывшие рты будто бы не договорили что-то важное, то, что не успели сказать ни в свои двадцать, ни в свои семьдесят. Глаза детей, потухшие, остекленевшие, остановились в столь неожиданный для них момент, что не успели еще наполниться ужасом и даже - удивлением. Белая одежда, которую многие надели сегодня, покрылась пятнами алого и грязно-красного цвета. Некоторые люди еще шевелились, видимо, в предсмертной агонии. Прижатый к стене, Ади наблюдал, как эта гора растет в ширину и в высоту. А из дворца выходили и выходили люди... Сейчас и они здесь будут лежать.
  Голландские солдаты, он успел их тоже рассмотреть, оказались намного выше ростом, чем балийцы, хотя балийцы довольно высокие, выше яванцев. Солдаты одеты в строгое военное обмундирование и обуты в закрытую и зашнурованную обувь на толстой подошве, такую Ади увидел впервые, а на голове у них фуражки с козырьком. У каждого в руках - оружие, оно совершенно отличается от крисов и даже длиннее их. Потом эти солдаты подняли свои подобия крисов и почему-то приложили их к глазам, как бы разглядывая кого-то.
  И снова прогремели раскаты грома, но уже не такие глухие, как на Сануре. Звонкие оглушающие хлопки как будто ударили несколько человек, потому что эти люди упали на землю, хотя и никто не вонзал в них металлических лезвий.
  Из дворца вышли нарядные актрисы. Они приблизились как можно ближе к солдатам и, сорвав с себя драгоценности, демонстративно швырнули их в лица голландцев. Хрупкая балерина, Ади видел однажды, как она выступала, громко захохотала, а потом тоже упала с бусами в руке, хотя на ней не было крови от криса.
  Гора трупов на широкой площади перед пури продолжала расти. Сколько их? Может, тысяча, а может, и три. Солдаты подошли ближе и стали срывать с мертвых и раненых драгоценности. Потом один из них поймал на себе проницательный взгляд Ади и приставил к глазу свое оружие. Прозвучал сильный хлопок, и показалось ему, что толкнули в грудь.
  И наступила жуткая тишина... Только тихо шелестели деревья, и в унисон им звучали хрустальные мелодии бесконечной, никогда не высыхающей реки: 'Вначале была пустота. И не было ни земли, ни небес... Только одна черная пустота стояла перед глазами мирового змея Антабоги...'
  Ади не смог стать свидетелем подобного зрелища в другом селении королевства Бадунг - в Пемекутане, где жил король Густи Геде Нгурах[96] , а также в соседних королевствах - в Табанане и Клункунге, которые, как и Бадунг, в отличие от северной и восточной территорий Бали, не были пока еще захвачены голландцами.
  И наступит день, когда весь остров Бали станет частью Голландской Ост-Индии.
  '...И только одна черная пустота стояла перед глазами мирового змея Антабоги...'
  
  ***
  
  К вечеру этого дня Булан, жена архитектора Агуса Хериянто, начала волноваться:
  - А где Диан?[97]
  - Мама, она еще утром ушла к подружке, к Сари[98] . Хочешь, я схожу за ней?
  - Нет-нет, Интан...
  Булан собирала мысли, а они опять разбегались: 'Уже большая, не заблудится... О нет, она же совсем ребенок, ей только пятнадцать...' Наконец, произнесла:
  - Пожалуй, я сама схожу. А ты, дочка, не выходи за ворота, хорошо? И если вдруг увидишь чужих людей - спрячься в ногах![99]
  Дом семьи Сари был недалеко от пури. И поэтому чем ближе к нему приближалась Булан, тем отчетливее видела, как над дворцом раджи клубится черный дым. Он поднимался в небо и превращал розовые кудрявые облака в грозовые тучи. Гром давно уже утих. Не слышно было ни грохота барабанов, ни легкой игры гамелана[100] , напоминающей 'музыку ветра'. А ведь до этого оркестр так часто играл во дворе пури! Булан даже на несколько секунд показалось, что наступила жуткая тишина, и от страха по телу пробежали мурашки.
  Возле дома никого не было. И женщина прошла через 'расколотые ворота' - чанди бентар. А вот и 'защита от злых' - небольшая стена алинг-селинг[101] , у них во дворе тоже такая есть. И уже за ней справа от дорожки к входу в дом раскинулся сад, в начале которого стояли несколько статуй духов. Под скульптурой добродушного толстячка в клетчатом саронге лежал на земле ярко-розовый цветок с надломленным стеблем и двумя оторванными лепестками. 'Неужели это джипун Диан? И если это так, то жива ли девушка?' - ударила молнией страшная мысль. 'Таких ярких цветов нет в саду семьи Сари! - появилась еще одна догадка. - Помнишь, в прошлое воскресенье, когда девушка была у нас в гостях, сама об этом сказала?'
  На дорожке, что вела к семейному храму, лежал чананг. Где бы ни ставили приношения богам, даже - на тротуаре, даже - на проезжей части дороги или центральной площади возле пури, никто на них не наступает. А эту корзиночку кто-то вдавил в землю тяжелой обувью, так что джипун превратился в жалкое бесформенное подобие былой красоты. То, что он тоже розового цвета, об этом Булан уже догадалась.
  В саду она никого не увидела. И не слышно было никаких подозрительных звуков... Но вот, кажется, в комнате Сари - строение стояло в глубине сада, что-то стукнуло. И Булан поспешила туда. Она поднялась по ступенькам к входной двери и, не решаясь ее открыть, прислушалась. Опять тишина... И тогда гостья осторожно потянула кольцо массивной металлической ручки.
  То, что предстало перед ее глазами, лучше бы никогда не видеть. На полу прямо у двери - подошвы огромных солдатских ботинок, на одном из которых приклеился грязно-розовый лепесток джипуна. Ботинки упирались в стену, которая и была для них самой надежной точкой опоры, и ритмично отталкивались от нее - взад-вперед, взад-вперед... А за ботинками ее взгляд выхватил темно-зеленые солдатские штаны, приспущенные с толстой белой задницы. Пышные половинки, двигаясь в такт ботинкам, почти полностью закрывали худенькое девичье тельце. И только по цвету куска разорванного саронга, что валялся рядом, Булан поняла, что это не Диан.
  - Сари? - испуганно вскрикнула она, не зная, как сейчас поступить. А в голову ударила еще одна страшная мысль: 'Теперь ты отсюда не уйдешь!'
  Девушка молчала. Видимо, насильник наказывал свою жертву, если она подавала голос. Лишь мелькнуло лицо с размазанной грязью и прикушенной губой, из которой сочилась кровь.
  В голове Булан что-то помутилось, и обуяла ее такая ненависть к белой заднице, что женщина яростно схватила стоявший на полу кувшин для воды, кажется, в нем бултыхалось что-то, и... размахнулась... Удара не получилось - кто-то сзади успел оглушить ее.
  Когда Булан очнулась, ее кембен был уже разорван, и две больших мужских ладони ощупывали ее открытую грудь, небольшую и по-девичьи упругую. Потом они сорвали бусы из жемчуга, самые дорогие для нее бусы, потому что это был подарок любимого Агуса. В живот давило тяжелое колено, оно упиралось, помогая хозяину еще глубже войти в ее святое лоно.
  'О, великий Шива, прояви ко мне милость и прости меня за то, что йони[102] приняла чужой лингам[103] . Ты всегда ценил тех, кто почитает Линга-йони-мурти[104] , поэтому прошу именно тебя: накажи варваров!'
  
  ***
  
  Еще до того, как поселиться на мировой горе Гунунг Агунг, затеяли Брахма и Вишну спор: кто из них главнее? Долго спорили они и никак не могли прийти к единому мнению. И вдруг перед ними возник огромный огненный столб, такой высокий, что не видно его конца. Приняв его за врага, размахнулись оба божественными кинжалами, но даже и тогда не смогли его уничтожить. И решили они разобраться, в чем же дело. Отправился Брахма искать верхний конец, а Вишну - нижний, но не нашли их, и снова вернулись на прежнее место. И вышел тогда из столба-лингама Шива, демонстрируя, что он и есть самый главный, а Брахме и Вишну указал на то, чтобы они всегда почитали Линга-мурти.
  Если это было так, то где же мать-богиня Деви[105] ? Ведь без нее не может быть истинного почитания Линга-йони-мурти!
  Однажды Шива так разбушевался, что оторвал голову ловкому Богу Дакше[106] и разрушил жертвоприношение. Другие боги очень просили его успокоиться, но не могли унять разозлившегося Шиву. И тогда они обратились за советом к Деви: 'Как нам смирить крутой нрав Бога Шивы?' 'Нет ничего проще, - ответила им Деви, - начните почитать жертвенный столб юпа-стамбха [107] , вот тогда и получите милость Шивы. Так и случилось.
  
  ***
  
  Уже стемнело. Сегодня - особенно рано: клубы черного дыма, закрывшие солнце, превратились в сплошное черное покрывало. Оно повисло над Бадунгом, как знак глубокой печали и начала большого траура.
  Мама и сестренка так и не вернулись. Интан продолжала ждать, уже понимая, что их не увидит. Потом она услышала тяжелые шаги, кто-то прошел через ворота чанди бентар. Шаги стали отчетливее, видимо, человек приближался к дому. Не раздумывая, девушка выбежала из своей комнаты и спряталась, как просила мама, 'в ногах', в большой художественной мастерской, отдельно стоящем строении вроде сарая, заставленном стеллажами, ящиками с инструментами и заготовками для скульптур.
  Когда еще был жив дед, он любил ваять скульптуры богов. Особенно почитал он Бога Шиву, поэтому и сделал несколько совершенно разных скульптур. На одной из них, традиционной, Шива сидит в позе лотоса и медитирует, на второй - танцует, размахивая шестью руками. Любитель необычного, дед выточил из камня даже Шиву-лингам, возвышающийся над квадратным углублением с канавкой-желобком - йони. Все эти скульптуры стояли на запыленных полках, заставленных фигурами различных мифических героев, и потому Интан не стала их искать. Сейчас для нее совершенно не имело значения, как выглядит Шива, и поэтому она взяла в руки ближайшую к ней скульптуру, левая сторона которой изображала супругу, Парвати, как женскую ипостась, а правая - мужскую, и обратилась к Шиве-Парвати:
  - У меня родится сын и назову его - Вира[108] . Помоги мне!
  По двору и саду кто-то топал. Хлопали двери дома, оттуда что-то выносили.
  - О, всемогущий Шива, - не сдавалась Интан, - спаси меня и моего ребенка!
  И тут наступила жуткая, невыносимая тишина. Хотелось выйти во двор, но Интан поборола любопытство. Кажется, прошла вечность... Но было по-прежнему тихо... А потом запахло гарью, и мастерская стала наполняться слабыми клубами дыма. Через небольшую щель задрапированного плотной тканью окна она увидела, как в небо взлетели языки пламени - горели 'голова' и 'руки' дома. Девушка прижалась к 'ногам' родного дома, который хранил тепло семейного очага еще прадеда, а потом - деда, а потом - отца... 'Помоги мне, Бог Шива... - шептала она, боясь нарушить гробовую тишину. - Мой сын Вира будет настоящим героем! И - уважаемым праведником, почитающим тебя...'
  Как бы в подтверждение сказанному ребенок сильно толкнул Интан в живот. Потом она почувствовала небольшую тянущую боль. 'Вира, ты просишься выйти?' - удивленно спросила она.
  
  

Глава 6. День первый

  Ноябрь 2013 года.
  Буквально вчера Катя еще не знала о том, что в один прекрасный день водоворот событий закрутит ее в глубокую воронку, да так, что придется 'развязывать узлы' трехсотлетней давности. И не где-нибудь, а именно - 'в тридевятом царстве, в тридесятом государстве'.
  А пока...
  
  Она медленно поднималась по трапу самолета, лихорадочно 'прокручивая' последние, не самые радостные события. Тяжелым вопросительным знаком висел в голове вопрос: почему именно Стаса отправляют на стажировку в Лондон? И почему именно сейчас, когда их отношения только-только начинают вступать в ту самую стадию?..
  - Простите, вы летите в Амстердам или уже передумали? - интеллигентный старичок невысокого роста в добротном плаще и пижонской кепке тронул ее за плечо.
  - Да-да... конечно... - девушка только сейчас заметила, что остановилась со своими раздумьями посреди трапа.
  Она прошла в салон и легко нашла свое место - оно было почти рядом со входом, к тому же - у иллюминатора. 'Ну вот, буду любоваться амстердамскими ночными огнями...' - наконец-то появилась в голове и приятная мысль.
  Захватывающее зрелище - наблюдать свысока, как внизу простирается море огней - красных, зеленых и синих, ярких, как будто набухших от избытка энергии, и малюсеньких, робких и слабеньких. Последние - малыши, словно не определились еще в этой суматошной жизни и потому не обрели устойчивость. Они постоянно мигают, и никогда не знаешь, загорятся ли вновь, если погаснут. А некоторые огоньки взрываются фейерверком и разбрызгиваются по темному небу. Это их 'звездный час', потому что уже после этого никогда не вспыхнут...
  Старичок, ну надо же, оказался соседом. Он бережно поднял на полку свой толстенный кожаный портфель и посмотрел на спутницу:
  - Помочь?
  Небольшая рыжая сумка, сползшая с плеча на колени, была почти невесомой, ее хозяйка не любила таскать тяжелые вещи:
  - Нет-нет, спасибо...
  И бросила сумку на пол.
  - Туристка? - сосед явно не давал сосредоточиться на мыслях, которые сверлили ее мозг.
  - Нет, в командировку...
  - Вижу, впервые? А я бываю здесь часто! И каждый раз нахожу в этом городе что-то новое... Так трудно его познать за один раз! Удивительное место... Магическое... Да-с... А какие люди прославили его! Декарт, Спиноза, Эразм Роттердамский... Советую сходить в музей Рембрандта... да, и Ван Гога. Непременно! А какой чудный здесь Королевский оркестр! И - балет, балет! Нидерландский балет - один из лучших в Европе! А опера? О, вам повезло! Сейчас здесь на гастролях немецкий театр...
  Расслабившись, Катя почувствовала усталость, затягивающую в тяжелый панцирь. Так хотелось тишины, но старичок говорил и говорил, словно выступал с трибуны - с интересной, но очень длинной лекцией. И тогда она решила отделаться от навязчивого собеседника самым простым способом: сомкнула ресницы, как театральный занавес. Захлопнула их, и все!
  
  ***
  
  Исчезли предметы, которые до этого все время мельтешили перед глазами: гладкая лысина на макушке сидящего впереди мужчины, кармашек с глянцевыми журналами под столиком, а главное - иллюминатор, манивший всего несколько секунд назад... О, боже, она будто на краю бездонной пропасти, пристально вглядывается в мрачную черноту зева, а он все ширится и ширится, как пасть ненасытного чудища, а потом как... схватит ее за ногу! И - кромешный мрак оглушает полной тишиной! Она летит стремительно в пропасть, укутанная в плотное черное покрывало!
  Но вот, будто издалека, откуда-то из-за кулис, просачиваются нежные звуки колокольчиков, таких мелодичных и разноголосых, как 'музыка ветра'... Мелодия становится все громче... Она струится, как легкие волны шелка, недавно привезенного ей из Китая. Рядом с нежной тканью стремительно разворачивается отрез из мягкой черной кожи - в игру вступают легкие ударники, разноголосые барабаны и барабанчики. А это - плотный гипюр, затягивающий в тесный корсет, да так, что останавливается дыхание. Наполняя пространство щемящими звуками, начала свою партию старинная флейта...
  Еще мгновение - и черное покрывало превращается в бархатный театральный занавес, а на нем начинается странное представление, открывает которое ярко-красная маска со зловеще ощерившейся пастью полузверя-получеловека. Из темноты показываются и плечи - на них наброшен светлый плащ, а из-под него выглядывают... окрашенные в золото крылья и длинный хвост, увешенный маленькими колокольчиками.
  А вот и вторая маска! Уже зеленая! На ней - огромная щель вместо рта и в этой пустоте светятся лишь длинные клыки. Крючкообразный нос под стать огромным круглым глазам, выпученным не то от боли, не то - от страха. Такие же 'горящие' глаза стреляют электрическими импульсами и с третьей маски! Глазницы чуть прикрытыми длинными растрепанными волосами, а рот набит желтыми зубами. Чуть ниже 'застарелой мочалки' колышатся две огромные женские груди... Как два безжизненных мешка...
  Но самой удивительной показалась ей маска с зеленым, вытянутым до устрашающих размеров, птичьим клювом, из которого торчал узкий змеиный язычок. Из-под ярко-зеленого птичьего оперения смотрели на Катю совершенно... 'человеческие' глаза-молнии.
  Маски медленно проплыли перед занавесом, демонстрируя себя во всей красе, а потом уступили место своим теням, но с очертаниями уже всего туловища. Так странно было видеть, что тени этих монстров, как заведенные, размахивают руками, дрыгают ногами, набрасываются друг на друга, пытаясь уложить соперника в потасовке. Никто не хочет сдаваться! Но вот, наконец, тень первой маски, той, что с золотыми крыльями, вонзает свой кинжал в одну из грудей 'мочалки', и тень демоницы, слабея от полученной раны, хватается за рукоятку кинжала и... падает.
  А музыка не смолкает... Напротив, она становится громче и тревожнее. И эта тревога, как червь, буравит Катин мозг.
  Человек-птица машет крыльями и поднимается над другими масками, заслоняя их своим ярким оперением. Потом поворачивается к Кате и перехватывает ее изумленный взгляд.
  - А вы летите еще дальше? - спрашивает маска голосом интеллигентного старичка. - Или выходите в Амстердаме?
  - А я тоже... лечу? - успевает спросить Катя и... открывает глаза.
  Услужливый старичок внимательно смотрит на нее:
  - Ну-ну... А самолет уже приземляется в Амстердаме...
  - Надо же... Совсем вырубилась... - шепчет девушка, ошарашенная увиденным зрелищем - целым представлением. И, сделав паузу, словно раздумывая, все ли из сказанного ею слышал сосед, добавляет:
  - Извините, так устала на работе...
  Старичок молча кивает и плавно переводит разговор в другое русло:
  - А мы и не познакомились! Герман Арнольдович, коллекционер...
  Он роется в нагрудном кармашке и достает визитку с красивым замысловатым вензелем.
  - Катя. Художник-модельер...
  - Неужели? - Старичок засуетился, проявляя интерес к своей соседке.
  Самолет снижался, и пора было заканчивать разговор.
  - Там номер телефона, если что - позвоните, - успел он сказать.
  'Да уж, - подумала Катя, - с какой это стати...'
  На душе было неспокойно - надо же, она не увидела амстердамских огней! А так мечтала...
  
  ***
  
  В аэропорту Схипхол девушка присела на краешек кресла недалеко от выхода в город. Как хорошо лететь без багажа! Как хорошо не чувствовать себя привязанной собачонкой к своим баулам! Включила телефон, благо есть Wi-Fi, и спросила:
  - Паула, ты где?
  - Буду через пять минут, - ответила та своим бархатным голоском.
  Пять минут - это пятнадцать, не меньше. И Катя достала из накладного кармана сумки глянцевый журнал, тот самый, с ее фотографией, правда, не на обложке - ну не модель же она, чтобы выпячивать грудь на 'лице' номера! Но вот где-то внутри, почти в середине, есть тоже совсем неплохое ее фото рядом с интервью 'Дизайн одежды: сочетание несочетаемого'. Журнал выпал из рук и заскользил по гладкой плитке в сторону огромного цветочного горшка, в котором красовались яркие сиреневые цветы, похожие на анютины глазки.
  - Please take[109] ... - молодой мужчина спортивного телосложения, с какой-то мальчишеской хваткой, уже держал журнал в руках.
  - Thank you![110]
  Их взгляды встретились, и что-то кольнуло у нее под ложечкой, как бывает после долгой разлуки если не с любимым человеком, то хотя бы - с другом. Незнакомец тоже удивленно вскинул брови и, не удержавшись, спросил :
  - You live in this country?[111]
  - No, I'm from Russia![112]
  По его лицу пробежала тень разочарования. Видимо, ему очень хотелось, чтобы именно эта девушка была родом из Нидерландов. Может быть, он здесь живет, а может, сюда часто летает.
  - Извини, но ты так напоминаешь мне... - молодой человек замолчал.
  - Кого? - спросила она.
  - Я бы сказал - бабушку. Но ты ведь обидишься...
  Она посмотрела на него с недоумением: какой наивный, русский парень никогда бы не сделал такого 'комплимента'. А впрочем, он бы не сделал вообще никакого. Кто его знает, может, бабушка этого парня - очень легендарная личность, например, прима-балерина или кинозвезда...
  Тот, видимо, понял,что сморозил глупость и, чтобы не разочаровать незнакомку, добавил уже по-русски:
  - А если я приглашу тебя куда-нибудь? Завтра хочу посмотреть немецкую оперу. Ты как?
  - Ты знаешь русский язык? - удивилась она, не ответив на приглашение.
  - Да, я изучал его в университете. И был в вашей стране... Ну как, согласна?
  Катя посмотрела на незнакомца внимательнее. Вполне приличный молодой человек, интеллигент, скорее всего, из служащих. И есть в нем что-то восточное... Глаза. Да, глаза... Они почти черные, как колодец, хотя... открытые, без азиатского разреза.
  - Если только в оперу... - неуверенно пролепетала она, вспомнив совет Германа Арнольдовича. Тем более, что знала - Паула туда и под угрозой расстрела не пойдет, у нее другие интересы. Вот и получается, что можно принять приглашение первого встречного.
  До завершения 'пяти' минут оставалось еще минут десять, и этого вполне хватило, чтобы познакомиться и договориться о встрече.
  - А вот и я!
  Со стороны входа стремительно приближалась к ним фигура дивы Паулы, как всегда, неотразимой - высокой и стройной, с распущенными соломенными волосами. Яркий кардиган мягко подчеркивал ее формы, которые и созданы для того, чтобы сверху небрежно набрасывать на них именно красное, а все, что ниже пояса - затягивать в блестящие лосины. И - сапожки, да-да, сапожки - тоже красные, помазанные не кремом, а медом - чтобы притягивать взгляды мужчин.
  - Паула! Ну наконец-то! Знакомься, это - Буди[113] . Он прилетел на международный симпозиум из Англии. И ты знаешь, его самолет приземлился почти одновременно с моим... Так что пока ждала тебя - познакомилась...
  - О-о-о! - в глазах Паулы загорелся огонек интереса. - Паула, корпоративный психолог...
  - А я преподаю в Лондонском университете Метрополитен[114] ...
  - Даже так?
  Она чуть наклонила голову вправо, словно собирая свои мозги в этом полушарии, и торжественно произнесла длинную фразу на английском, которую Катя сказала бы коротко и просто: 'Ну, и мы не лыком шиты', если бы ее собеседники знали такое слово - 'лыко'.
  - Вам в город, Буди? - Паула разжала кулак, демонстрируя ключи от 'Ягуара'. - Могу подбросить!
  - Нет-нет! Я уже вижу своих коллег!
  Недалеко от них стояли двое с табличкой 'Symposium culturologists'[115] . И парень поспешно попрощался:
  - До свидания! Рад был познакомиться! Да, Катя, завтра - опера, не забудь...
  Дверь возле указателя 'Выход в город' почти бесшумно закрылась за их спинами. В лицо ударил прохладный свежий ветерок с запахами совершенно незнакомого для Кати города. Было в нем что-то от морского бриза, который тянулся на Питер с Балтики, но гораздо мягче и теплее, а потом пахнуло пряным ароматом вишни. 'Странно, в ноябре в Амстердаме дует такой теплый ветер, да еще и с плодовым привкусом... - подумала Катя. - А вишня откуда? Да... конечно! Из ближайшей кондитерской...'
  Потоки 'вишневого' воздуха вернули ей состояние спокойствия и умиротворения. Катя словно стряхнула с себя нечто невидимое, прилипшее к ней там, в самолете. Словно освободилась от чего-то ненужного.
  Уже по дороге в машину, припаркованную на аэропортовской стоянке, Паула перешла на русский язык. Удивительно, но знала она его отлично, видимо, когда-то была прилежной ученицей:
   - И что это за 'фрукт' прицепился к тебе? Нужен он? Сегодня идем в ночной клуб! Закадришь кого поинтереснее!
  - Паула, я с ним должна завтра в оперу пойти...
  - Так ты уже и 'должна'! Запомни: в этой жизни никто никому ничего не должен! Понятно? Я говорю тебе не только как подруга, а как - психолог!
  - Ты знаешь, сегодня я не хочу идти в ночной клуб, - прервала начавшийся монолог Паулы Катя. Она знала, что если речь зашла о профессиональных вопросах, то это - надолго. Паула не успокоится, пока не прочитает лекцию.
  - А хочешь, не поедем в твой отель и просто посидим у меня дома?
  - Это удобно?
  - Вполне! Быстро соглашайся, пока я не передумала! Я ведь никого к себе не приглашаю...
  
  ***
  
  Паула Янсон жила в престижном районе Амстердама в четырехкомнатной квартире, оставшейся от мужа - Томаса Янсона, известного шоумена. Три года назад, до рождения сына, счастье застилало ей глаза. Быть женой популярной личности плюс делать карьеру самой, плюс... В общем, были у нее только плюсы. Когда родился Вилли, вместе с ним появился всего один, но очень жирный минус. Сразу же после этого события Томас ушел из ее жизни. Сначала - хлопнув дверью квартиры, а потом - когда захлопнулась перед его лицом крышка гроба: творческий полет закончился быстро и трагически - в прошлом году он умер от передозировки... Пауле остались шикарная квартира, 'Ягуар' нового поколения, как и положено в этом случае - цвета свежей крови, и маленький Вилли....
  Когда они вошли в квартиру, в просторной детской еще горел свет. На бежевом ковре с высоким ворсом сидел мальчик лет трех в голубой пижаме. Видимо, он готовился ко сну. Малыш складывал из конструктора башню, и потому по всему ковру были разбросаны 'стройматериалы' - кубики. Рядом с ним расположилась совсем юная худенькая девушка, больше похожая на девочку-подростка лет тринадцати.
  - Вилли!
  Услышав голос матери, мальчик от неожиданности выронил пластмассовый кубик. Он медленно повернулся лицом к входящим, и у Кати защемило сердце: сын Паулы был дауном. Она знала таких детей, потому что несколько раз видела их, увлекаясь в студенческие годы благотворительностью. Тогда она посещала специальное заведение для детей с подобными отклонениями и очень удивлялась, как они похожи друг на друга, и мальчики, и девочки. Такой же отрешенный взгляд круглых, чуть заплывших, глаз, такой же маленький нос, такие же пальцы - барабанные палочки...
  Вилли посмотрел в сторону вошедших и что-то промычал:
  - Мы-мы, м-м-м...
  Девчушка сидела молча. Она просто посмотрела на Паулу, затем перевела взгляд на ее спутницу и - улыбнулась.
  - Хелен, давай я тебя провожу домой, уже совсем поздно, - в голосе Паулы звучали нотки беспокойства о столь юной няньке.
  И, словно отвечая на молчаливый вопрос Кати, добавила:
  - Не удивляйся, она немая...
  - Подожди, Паула, а разве мальчику не нужна нянька с 'голосом'?
   - Эх, знала бы ты, сколько они сейчас стоят... Да еще и какие засранки! Могут избить ребенка... А Хелен - здесь, по соседству, да и почти даром... Ну все, прекратим, а то еще и слезы хлынут. Вилли сейчас быстро уснет, видишь, он уже носом клюет, а мы давай-ка с тобой пройдем в гостиную...
  
  ***
  
  ...Они сидели в белых креслах из мягкой кожи за квадратным журнальным столиком, стоявший на добротных резных ножках посреди комнаты. Паула приготовила легкий салат, разложила по тарелочкам закуски из полуфабрикатов и достала из бара массивную пузатую бутылку коньяка с темно-зеленой этикеткой, демонстрирующей дороговизну напитка.
  - И как у тебя со Стасом? Получается? - она поднесла узкий высокий бокал к губам, насладившись ароматом напитка на расстоянии. - Ведь он стал вроде бы как последней пристанью для тебя?
  - А почему ты так решила? - в голосе Кати появились настороженные нотки. Ей не понравились слова Паулы, но еще больше - интонация.
  - Как же! Столько заводила романов, а замуж так и не вышла! Посмотри на себя, подруга, ведь ты из тех, о ком говорят: 'Ей уже за тридцать'.
  Катя поставила на стол бокал, который грела в ладони, и тупо посмотрела в огромное зеркало в такой же резной, как и ножки столика, оправе. Оно висело как раз напротив, занимая добрую половину стены. На нее смотрело лицо миловидной девы с вполне правильным европейским профилем. Обычный прямой нос, пусть и не 'греческий', темно-коричневые глаза, чуть вьющиеся, почти до плеч, каштановые волосы... Да и одежда ничего - сама сконструировала. Брючки стильные, укороченные и зауженные, цвета шоколада, под цвет глаз и волос, блузка - цвета пряной горчицы, подчеркивает скрытые под ней достоинства...
  - Да я не в прямом смысле... На вид ты вроде и ничего, но немного надо поработать над собой: повысить самооценку, избавиться от комплексов... Да-с, увереннее надо быть, увереннее...
  - Паула, я совсем растерялась... Стаса посылают на стажировку... в Лондон, в Английский банк[116] ...
  - Хм-м... Это плохо... Для тебя плохо, не для него...
  - Вот и я о том же...
  - Надолго?
  - На год.
  - Ну все, считай, потерянный он... Сама подумай, такой видный парень, да еще и банкир, да еще и сын хозяина банка... Эх, Катюша... Давай лучше выпьем, как говорят у вас, 'за нас, за бабс'!
  - Откуда ты знаешь?
  - А у нас ваши девочки работают на подиуме! Да и не только 'на', но и 'под' - тоже...
  На Паулу накатилась волна смеха, как будто вспомнила что-то забавное, и она расхохоталась так громко, что зазвенели на столе тарелки.
  - Закрыли тему! - Катя проявила совершенно не присущую ей решительность, и Паула замолчала, а потом и вовсе хлюпнула носом.
  - Да, за все в этой жизни нам приходится платить. Вот я - посмотри, какую квартиру имею! А машину? Эта модель два года назад признана в Великобритании самой роскошной![117] А вот в личной жизни - не клеится, да и ребенок... Так что одно получила - другим заплатила...
  Паула жадно выпила последние капли коньяка, бултыхавшегося на дне бокала.
  - А вот оставить сына... Не смогла! Хотя еще в роддоме мне говорили, что могу написать заявление... Катюш, я на минутку проведаю Вилли, хорошо? Посмотрю только, уснул ли он...
  
  ***
  
  ...Сон пришел быстро, Катя едва успела положить голову на подушку. Однако... театральное представление продолжалось. В этот раз на фоне черного бархата появились люди в тех самых масках, которые она уже успела хорошо разглядеть. Актеры молча прошли слева направо под перезвон колокольчиков и других необычных инструментов и... растворились в воздухе. И тут нависла над бархатом огромная тень той самой птицы - с орлиным клювом и с человеческим телом. Она прижала руки к груди, раскрыла крылья веером и выдавила из себя гортанные звуки:
  - Когда Катарина простит Альберта и вместе с ним приедет в центр земли, туда, где проходит ось мира... Когда они вдвоем пройдут тропой очищения... от матери всех храмов... и положат дар богам... Когда боги скажут, что Альберт получил прощение...
  'Да у нее же простреленное горло! - подумала Катя. - Поэтому и звуки такие 'проржавевшие', как из трубы!'
  - И что тогда? - переспросила она у птицы.
  - Когда Катарина простит Альберта... - 'заезженной пластинкой' продолжали выплескиваться ржавые звуки...
  А колокольчики звенели и звенели... Надо же, какой шаловливый ветер - не прекращает свою излюбленную мелодию. Однако, какая она чистая и хрустальная... И Кате даже захотелось как-нибудь повесить 'музыку ветра' у себя дома, в Питере. А что? Пусть играет...
  
  

Глава 7. День второй

  Красный 'Ягуар' степенно двигался по свежим с утра, умытым легким ночным дождем, улицам. Они раскрыли свои ладони в знаке приветствия и демонстрировали старинные невысокие здания, очень похожие друг на друга, но в то же время имеющие совершенно разные элементы декора. Это все равно, что одна коллекция одежды. Ткани для нее берутся одни и те же, например, лен. И отделка единая, например, вышивка. Но все модели получились бы у Кати разные: у одной - сарафан на бретельках с оборкой по низу юбки, у другой - удобное платье с коротким рукавом и с подчеркнутой талией. Его лучше всего выделить широким поясом с пряжкой, которая должна сочетаться с вышивкой на груди...
  Машина проехала по узкому мосту, выложенному серым гранитом, и остановилась рядом со зданием из красного кирпича. Мост оказался настолько необычным, что Катя невольно повернула голову и засмотрелась. Он стоял не на привычных сваях, а на трех трубах огромного диаметра, через которые не только бежала вода, но и проплывали небольшие лодки. В заводи правильной круглой формы отражались и строение из четырех этажей с невысокой мансардой, и ослепительно голубое, как нежный шелк, небо с ватными облаками. Высокие прямоугольные окна тоже блестели под солнцем, отражая небесную лазурь - то самое небо, которое упало в 'синие глаза Амстердама'.
  Ярко-красный 'Ягуар' доехал до паркинга, который загибался вовнутрь двора, дабы не загородить фасад здания с фирменным знаком Дома моделей, и остановился.
  - Волнуюсь немного, - призналась Катя. - Мне ж еще и выступать...
  Придерживая длинный шлейф матово-молочного платья, она шагнула на асфальт, едва не задев такими же светлыми - в тон платья, туфельками, небольшую лужу.
  - Спокойствие... - Паула по-хозяйски огляделась, прежде чем ступить своими еще более изысканными туфлями на тротуарную плитку. - Это я тебе говорю, как твой психолог...
  - Тьфу ты, заладила одно и то же. Гордишься своей профессией?
  - А то!
  Презентация Дома моделей уже начиналась. Она проходила по традиционному сценарию: вот сейчас предоставят слово организаторам, потом - известным кутюрье с мировым именем, и, наконец, гостям с именем поменьше, хоть и тоже - известным.
   - В Зале истории Дома моделей мы уже выставили более ста экспонатов. Среди них - публикации в престижных журналах, призы и дипломы победителей международных конкурсов, и конечно же - эскизы моделей.
  Поль Бонсель чеканил слова хорошо поставленным голосом:
  - Среди них достойное место занимают работы художника-модельера из России...
   Ведущий сделал небольшую паузу, видимо, так было задумано по сценарию, и продолжил:
  - Представляю вам гостью из Санкт-Петербурга Катарину Блэнк!
  Присутствующие зааплодировали. По залу прошел легкий шепоток, как будто прошуршало платье из тяжелого шелка.
  - Давай, Катя! - Паула толкнула ее острым локтем в бок. - Удачи!
  Та с едва заметным румянцем - и от волнения, и от легкого коктейля, выпрямила спину, как когда-то учила Анна Павловна Строганова, ее первый 'модельный' педагог, и сделала несколько шагов вперед. Она бросила взгляд на зал, чтобы 'поймать' излучение коллектива, охваченного единой творческой идеей, и улыбнулась, это излучение почувствовав.
  Справа от нее через окно-витрину открывался вид на тот самый мост и то самое небо в заводи - 'голубой глаз Амстердама'. Легкий тюль светло-розового цвета позволял любоваться городским пейзажем, и только по бокам был прикрыт мягкими складками плотных штор, переливающихся оттенками от розового до бордового. В помещении, предназначенном для таких целей, не могло быть уродливых, приевшихся в офисах, жалюзи. Слева, перед длинными рядами фуршетных столов, прохаживались гости, мелькали девочки в ярких коротких юбчонках с подносами в руках. Чуть поодаль стояли кресла в стиле модерн в тон шторам. На одном из них сидела Паула.
  Кате показалось, что присутствующие, как единый организм, в унисон дышат, а их платья и костюмы в унисон шелестят, когда появились несколько секунд тишины.
  - Дамы и господа! Я рада приветствовать вас на столь замечательном мероприятии - презентации Дома моделей 'Европейские традиции'!
  Катя взглянула на Паулу, сжимавшую обе кисти рук в кулак - это был их знак.
  - Коко Шанель, Джорджо Армани, Пьер Карден, Ив Сен Лоран... Эти имена знают все, их произносят с придыханием... Этим людям подражают, им завидуют, их боготворят... Но так же, как не бывает множества гениальных поэтов, певцов, музыкантов, не может быть и множества кутюрье с известным мировым именем... И все же каждый представитель нашей модной и востребованной профессии - это единичный творец, личность. Если удивляет и ублажает публику, не топчется на месте, а всегда идет вперед... Не вслед за модой, а впереди нее...
  Катя бросила взгляд на Поля. Тот с интересом разглядывал журнал... Слушая или не слушая ее?
  - В интервью журналу 'Studio D'Aнтураж' я рассказала о сочетании несочетаемого: комфорта и авангардизма, высокого и обычного, нарядного и повседневного. Такой почерк присущ модельерам, призванным подчеркивать неповторимость человека, его внешних данных и внутреннего мира. Так что, на мой взгляд, дизайнер одежды - это и психолог, и абстрактный мыслитель - тоже. А какие возможности таят в себе национальные традиции костюма! Из этого родника можно черпать элементы художественного дизайна до бесконечности!
  Катя обвела взглядом разодетых дам в изысканных вечерних туалетах и мужчин в элегантных смокингах. 'А будет ли это им интересно?' - скользнула по лицу некоторая неуверенность. Секунда - и Катя ее переборола:
  - У нас, у русских, говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Так что приглашаю вас посмотреть эскизы моих работ с использованием национальных элементов русского и нидерландского народов...
  Ей показалось, что у того самого 'единого организма' платье зашелестело особенно громко. Легкое шуршание выражало озабоченность и удивление одновременно. Захочет ли этот 'организм' окунуться в 'преданья старины глубокой'?
  После презентации к Кате подошел Поль. Рядом с ним стоял высокий молодой человек с рыжей копной волос. Этот цвет ничуть не портил его внешности, напротив, он так гармонировал со строгим черным смокингом, с тугой накрахмаленной белоснежной манишкой и черным матовым галстуком-бабочкой! Озорные глаза молодого человека тоже искрились рыжинкой.
  Катя бросила взгляд на шелковые лацканы рукавов и чуть не прыснула со смеху: она вспомнила, как на предмете 'История костюма' девчонки хохотали, когда узнали, почему эти лацканы шелковые. Оказывается, чтобы легко стряхивать пепел с 'курительного пиджака', именно такое предназначение было у него первоначально. Стряхивать с трубки - верх неприличия, так как пепел должен сам падать куда ему заблагорассудится, а стряхивать с лацканов - можно.
  - Познакомься, наш коллега из Германии Питер Кельц.
  - Вообще-то я нидерландец, но сейчас живу в Германии, - поправил тот Поля. - У меня в Дрездене свой бизнес...
  - Катарина, ты поужинаешь с нами? - перебил его Поль. Он словно торопился куда-то, или хотел побыстрее собрать компанию.
  - Спасибо за приглашение, у меня этот вечер занят. Я иду в Оперу[118] .
  - Неужели на 'Летучий Голландец'?[119] - Питер опустил глаза, продолжая незаметно разглядывать на Катиной шее подвеску ручной работы с зелеными изумрудами, плавно стекавшую в глубину декольте.
  - Да.
  - А вы знаете, что именно в Дрездене была первая постановка этой оперы? И было это... М-м... Да, было это... - Питер Кельц собрался 'блеснуть' эрудицией, но потерпел фиаско.
  - В тысяча восемьсот сорок третьем году, - закончил фразу Поль.
  - Так давно? - Катя искренне удивилась. - А я читала в детстве эту легенду...
  Они постояли еще немного, разговаривая ни о чем и обо всем, как и положено на раутах. 'Нужно ли мне идти в Оперу? - спрашивала себя Катя. - Может быть, лучше остаться в этой компании?' Но внутренний голос подсказывал ей, что изменять свои планы не стоит, вот и Анна Павловна говорила о том же.
  Они обменялись визитками. Катя держала в руке два плотных глянцевых прямоугольничка и с ужасом думала: 'Боже! А у меня нет визитки Буди! Да и у него - моей... А если потеряемся?' 'Чушь! - ворчал второй внутренний голос. - Есть всего лишь одно здание Нидерландской оперы. Если вы договорились встретиться там - флаг тебе в руки! Вперед - и с песнями!'
  
  ***
  
  Здание театра оказалось современной постройкой из красного кирпича, стекла и бетона. Оно стояло полукругом, как и Дом моделей, рядом с 'голубым глазом Амстердама', почти вплотную к воде, по-матросски выпирая грудь. Столько каналов, водоемов, бассейнов и других 'водных емкостей', пожалуй, нет ни в одном другом городе мира.
  Буди встретил ее возле входа, и они торжественно прошествовали в 'музыкальный храм'.
  - Как прошла презентация?
  - Отлично! Чуть не забыла, что иду в Оперу. - Катя пробежала взглядом по его лицу, чтобы уловить реакцию на сказанное. Но он не проявил никаких эмоций. Был таким же серьезным и задумчивым. Пожалуй, последнего в нем даже прибавилось.
  - У тебя что-то случилось? - Катя задала этот вопрос скорее не для того, чтобы сопереживать ему, ей казалось, того требует этикет. Вспомнились американские фильмы, когда к раненой девушке, зажимающей фонтан крови, подходят люди и спрашивают: 'У тебя все в порядке?'
  - Нет-нет... Все в порядке...
  Она опять чуть не прыснула: 'Вот ведь, только подумала... И что это мне сегодня так весело?'
  - Немецкая опера на Рейне - это нечто фантастическое, - произнес Буди. - Сейчас ты сама убедишься в этом. А в Нидерландах ценят искусство. Ты знаешь о том, что здесь недавно поставили 'Евгения Онегина'? Это Штефан Херхайм сделал поклонникам русского искусства такой дорогой подарок! А в прошлом году в Амстердаме состоялась постановка оперы Римского-Корсакова 'Сказание о невидимом городе Китеже и деве Февронии'. Ваш Дмитрий Черняков признан за эту работу лучшим сценографом года...
  - Ты столько знаешь...
  - Это - моя работа. Ведь ты можешь рассказать то, чего я не знаю об известных кутюрье! - Буди широко улыбнулся, как будто подслушал, что Катя как раз и говорила о них на презентации.
  
  ***
  
  С первыми же звуками увертюры она 'улетела' далеко-далеко, на просторы океана. Сначала спокойное, море вдруг забурлило, яростно поднимая гребни волн, и послышался грозный клич Голландца... Надо же! Именно эти инструменты когда-то давным-давно слышала она... Правда, тогда не поняла, что это такое и спросила у отца. И он оветил, что это - валторны и фаготы. Была она тогда совсем маленькой девочкой, но почему же так запомнила? Видно, эти звуки запали ей в душу!
  Затем на фоне духовых инструментов зазвучал английский рожок. Разве можно его спутать с другими подобными дудками? Так что Катя его тоже узнала. 'Какая светлая мелодия, волнующая и завораживающая! - подумала она. - Скорее всего, именно она и раскрывает образ главной героини...'
  В бухте, куда выбросило штормовой волной норвежских моряков, появился еще один корабль. Таинственный капитан в черном, а это и был Голландец, начал арию о своей роковой судьбе. Только раз в семь лет позволено ему причаливать к берегу в поисках девушки, которая сама захочет сохранить ему верность до самой смерти. От проклятия, которое нависло над капитаном, может избавить только такая невеста, но ее он пока не нашел, несмотря на то, что скитается по морям уже несколько столетий.
  Вполне благородный внешне Голландец предлагает норвежскому капитану Даланду неслыханное богатство, если тот отдаст ему в жены свою дочь. И алчный норвежец тут же соглашается на сделку и приглашает незнакомца в свой дом. Удивительно, но здесь уже висит портрет Летучего Голландца - героя легенды, которая полностью захватила воображение Сенты, дочери Даланда.
  В это время молодой охотник Эрик просит у Сенты согласия выйти за него замуж. Ей жаль юношу, но она поглощена мыслями о Летучем Голландце. Диалог прерывается - отец привел с собой человека, так похожего на того, что изображен на портрете... И девушка, не раздумывая, дает клятву нежданному гостю, что станет ему женой, преданной до гроба.
  Эрик снова умоляет Сенту отказаться от страстного увлечения незнакомцем. Голландец, услышав этот разговор, начинает подозревать Сенту в неверности и собирается отчалить от берега. И девушка, рыдая от отчаяния, взбегает на высокий утес.
  - Я буду верна тебе до смерти! - кричит она, бросившись в бездну.
  Шторм еще не утих, и корабль Голландца тоже тонет в морской пучине. Норвежцы на берегу в ужасе, они видят, как Сента и Голландец, наконец, соединились - в бездонном, как сама любовь, океане...
  Катя почувствовала боль в пальцах рук. Как же не заметила она, что с силой вцепилась в руку Буди? А он и не выскользнул из ее 'мертвой хватки'. Надо же...
  А в детстве она читала совсем другую легенду. Капитан Ван дер Декен возвращался в Нидерланды из Ост-Индии. На борту его корабля путешествовала молодая пара. Капитану девушка понравилась, и он решил избавиться от соперника. Убил жениха и сделал предложение его невесте. Но та в ответ бросилась за борт. Корабль попал в сильнейший шторм у мыса Доброй Надежды, и команда умоляла капитана развернуть судно и переждать бурю в безопасной бухте, но тот, упрямец, лишь посмеялся над трусостью матросов. Непогода усиливалась, и капитан, потрясая кулаками, послал проклятья небу. В тот же момент на палубе корабля появился призрак, но и это не остановило Ван дер Декена. Он выхватил свой пистолет и попытался застрелить наваждение. Неудивительно, что призрак проклял капитана и заставил его постоянно блуждать по морю вблизи злополучного мыса.
  - Буди, а ты знаешь легенду о Летучем Голландце? - спросила Катя, когда смолкли последние звуки оркестра и утих шквал зрительских аплодисментов.
  - Да, конечно.
  - Но она же совсем другая... Там капитан Ван дер Декен...
  - Это голландская история. А у Вагнера - немецкая. Они совершенно разные... А есть еще история о том, как капитан продал душу дьяволу - он поставил ее на кон, играя в кости. А когда проиграл - его душа стала призраком и стала вечно скитаться по океанским просторам...
  - Да, сильная вещь, - едва слышно сказала она, а про себя подумала: 'И - загадочная... Не с этой ли историей связаны мои видения с масками? А впрочем, что в них общего?'
  - Буди, как ты думаешь, почему Сента решилась на такой поступок? Неужели из-за любви? Но она ведь до этого не знала Летучего Голландца, значит, и не любила его...
  - Катя, это не просто любовь... Это - готовность к самопожертвованию ради блага другого человека! А для оценки такого поступка нет никаких критериев. Он может либо быть, либо - не быть... Вижу, ты под впечатлением... Я тебя провожу?
  
  ***
  
  В лицо опять подул ветер. На какое-то мгновение Кате показалось, что на губах появился солоноватый привкус и она подумала о море. Как оно меняет свой характер! Вот, например, в 'Летучем Голландце'... Иногда может быть теплым и ласковым, и - очень добрым. А иногда - холодным и злым и даже - жестоким. Какой суровый норов проявляет оно во время штора! Ну, а тех, кто сам бросается в пучину, как в этой опере, наверное, заглатывает с превеликим удовольствием...
  Подъехало такси, но в нем было всего одно свободное место.
  - Готовность к самопожертвованию... - повторила Катя. - Странный ты, Буди... Говоришь о каких-то старомодных вещах... Может быть, и есть она в сказках да легендах... А в реальной жизни...
  Она вздохнула и замолчала.
  Со следующей машиной повезло. Они сели на заднее сиденье и всю дорогу не проронили ни слова, словно 'переваривали' полученную информацию. Так и ехали они - каждый в своих мыслях. А когда прощались возле Катиного подъезда, он произнес загадочную фразу:
  - Легенда о Летучем Голландце может случиться с любым человеком...
  - Как это?
  - Каждый может получить за свои грехи проклятие... И не только за свои, но и за грехи в прежних воплощениях...
  - Но ведь...
  - Ох, Катя, Катя... Мы все о трагическом... Хочешь, я тебя развеселю? А знаешь ли ты легенду о 'плЫвучем голландце'?
  - Что? Первый раз слышу!
  Буди рассмеялся:
  - Я так и думал! У тебя нет чувства юмора! А 'плывучий голландец' - это автобус-амфибия, на котором можно путешествовать по воде - по каналам Амстердама. Сидишь так и посматриваешь по сторонам, а гид тебе рассказывает: 'А это - Нидерландская опера, вчера здесь была постановка 'Летучего Голландца', и главными зрителями того действа стали Буди и Катя...' Давай завтра грустного голландца заменим на веселого, а?
  
  ***
  
  Паула уже спала, и Катя осторожно прошла на кухню - захотелось перехватить чего-нибудь легкого, вроде салата. Открыла холодильник, а оттуда пошел аромат вишни. Вот здорово! Вишневый пирог купила! Ну, Паула, знает, чего я хочу... Запах ванильного сахара добавлял лишь пикантности, но не перебивал 'вишневую волну'. А была она нежной и так таяла во рту...
  Сон не шел. Вот так всегда. Когда переизбыток впечатлений, нервная система на пределе. А сон - не идет. Так что же сказал Буди о проклятии за свои грехи? Да и не только за свои... 'Проклятие', 'проклятие'... Это слово вертелось у нее на языке, напрашиваясь в недостающее звено мыслей. Вот, наконец, и оно: 'А что за заклинание говорил ей человек-орел? 'Когда Катарина простит Альберта...' Может быть, над этим Альбертом, как и над Летучим Голландцем, не над немецким, а над голландским, тоже висит проклятие? Надо спросить у Буди, он все знает...
  Последняя мысль пришла к ней уже во сне.
  
  

Глава 8. День третий

  - Убегаю сегодня пораньше, - лицо Паулы нарисовалось перед Катиными глазами, когда та еще и не проснулась. - Позавтракаешь и отдыхай.
  - А ты куда?
  - О-о-о, у меня такое интересное дело сегодня... Называется 'Непостоянство гениев'. Ладно, тороплюсь... Расскажу вечером. О Вилли не беспокойся, Хелен уже здесь. Пока!
  Катя приняла душ, привела себя в порядок и босиком прошла на кухню. Там она заварила кофе и села за огромный, из тяжелого дерева, обеденный стол. Завтрак еще не остыл: Паула приготовила омлет с овощами. Мысли путались. Еще позавчера она переживала по поводу того, что Стас улетает в Лондон, а вчера о нем даже и не вспомнила... Может, просто закружилась? Все сразу: и презентация, и - опера...
  Возвращаясь в спальню, не удержалась, заглянула в детскую. Комната отличная: просторная, светлая, а главное - оборудована для любимого малыша. Здесь - и невысокая горка, с которой можно скатиться, и машина-бибика, на которой можно порулить, и целый шкаф мягких игрушек... Детский столик, за ним можно и кушать кашку, и рисовать фломастерами или карандашами. Огромный ковер - можно валяться, а можно сидеть, складывать конструктор, их здесь - тоже с десяток.
  'И зачем же она ребенка решила взять себе? Ведь сама говорила, что предлагали оставить, - подумала вдруг Катя. - Какая ему разница, на каком ковре и за каким столом сидеть? Там, хотя бы, есть другие дети, пообщаться с ними можно'. 'Как это - пообщаться? - спросило второе 'я'. - Ты же сама себе противоречишь! Как он будет общаться, когда ему, как ты сказала, 'все равно'?'.
  - Вилли! - Катя помахала ему рукой, и он посмотрел на нее и тряхнул головой. Из чуть приоткрытого рта вытекла слюнка, и Хелен тут же вытерла ее большой салфеткой, которая была у нее наготове.
  'Да уж, а там не станут сидеть перед каждым с платком...' - подумала Катя.
  Сегодня Хелен учила Вилли рисовать. Он сидел на детском стульчике за столиком и держал в правой руке толстенный фломастер. На листах ватмана, которые были разбросаны повсюду, красовались жирные разноцветные разводы-завитушки, очень даже похожие на творения сюрреалистов. Если внимательно присмотреться к ним, много чего можно увидеть. Если захотеть. Когда бы их нарисовал известный художник, кто-то бы и восхищался, подметив 'тайный смысл', но если больной ребенок - этот смысл теряется за бессмыслицей.
  На стене возле детского шкафа, напоминающего один из отделов 'Детского мира', висели настенные часы в виде мохнатой головы медведя. Совсем не злой, он даже улыбался, рот у него, как и у Вилли, тоже был приоткрыт. И вдруг из этого рта выпрыгнула кукушка с радостным 'ку-ку!'
  'О боже, уже десять часов, - подумала Катя. - Меня же Буди ждет возле дома...'
  Она подошла к окну и отдернула шторы из мягкого желтого шелка с золотистыми разводами. Возле подъезда стояло такси.
  - Пока, Вилли, пока, Хелен... До вечера!
  И Катя побежала в спальню, чтобы натянуть колготки, а затем - в прихожую, чтобы набросить легкую курточку и обуть свои любимые кожаные сапожки с помпончиками, похожими на колокольчики. Эх, если бы они еще и звенели... Не поймут даму, которой 'за тридцать'. 'Тьфу ты, - вспомнила Катя 'занозину', которую засадила ей Паула. - Тебе тоже не меньше! И как это я не сообразила тогда ответить!'
  
  ***
  
  ...Она стояла в зале Государственного музея Амстердама и смотрела на картину Рембрандта как на огромный фантастический мир, написанный на библейскую тему. Но этот мир предстал перед ней не в вычурно-идеализированном, а в реальном, реальном до боли, свете. Катя становилась свидетелем грандиозной сцены, этого удивительного по своей простоте и жестокости события: отречения апостола Петра от Иисуса Христоса. Казалось, еще немного, и она станет уже не свидетелем, а... участницей этого события.
  На переднем плане - служанка, солдаты и отрекающийся Петр, на заднем - Христос со связанными руками. Служанка держит свечу, освещая лицо Петра, чтоб убедиться в том, что он - именно тот, кого она видела с Иисусом.
  - Понравилась? - нависшую над героями картины тишину разрезал голос Буди.
  - Да, пожалуй... Мне показалось, что 'Отречение Петра' - самая сильная и самая выразительная работа этого художника[120] .
  - Да... И ведь удивительна судьба этой картины. Долгое время она находилась в Париже, потом переехала в Санкт-Петербург...
  - Правда?
  - Да-да, Екатерина Великая купила ее для своей коллекции... И уже в советское время, где-то в тридцатых годах, когда в Эрмитаже все распродавалось, картину приобрел музей Амстердама...
  Буди отошел на пару шагов от полотна и посмотрел на него внимательно со стороны. Затем повернулся к Кате:
  - Я ведь уже несколько раз был в Нидерландах и не перестаю удивляться, какие имена дала эта страна миру! Шестнадцатый век - Иероним Босх, семнадцатый - Рембрандт Ван Рейн, Йоханнес Вермер, Ян Стейн, девятнадцатый и двадцатый - Винсент Ван Гог и Пит Мондриан. А Мориус Корнелиус Эшер?
  - Отлично знаю его работы, но ведь он больше - художник-график!
  - Да я об именах вообще! Не только о художниках! А сколько всемирно известных писателей, композиторов...
  Он с лукавой улыбкой поймал ее карий взгляд:
  - А знаешь, кто основал этот музей? Брат Наполеона Первого, король Голландии Луи Бонапарт!
  - Брат Наполеона? - удивилась она. - Как тесен этот мир!
  Буди взглянул на наручные часы:
  - О-о-о, надо поторапливаться, у нас сегодня - обширная программа. Бежим дальше...
  
  ***
  
  За этот третий и последний день пребывания в Амстердаме Катя планировала посмотреть 'все остальное'. Поэтому к названию этой экскурсии очень подходило известное всем 'галопом по Европам'. В Доме-музея Рембрандта[121] в Еврейском квартале она прочувствовала ту самую обстановку, в которой творил художник. Понятно, что многое всегда потом улучшают и переделывают, но все же... Здесь действительно сохранились и кухня, и жилые комнаты, и мастерская художника. И даже - осталась такой же, как и прежде - опись имущества, составленная нотариусом для его продажи с аукциона.
  Интересно, что у всех великих людей есть и пик славы, и - 'не лучшие времена'. А у многих последнего даже гораздо больше - так и заканчивают свое пребывание на грешной земле в нищете.
  Когда она любовалась картинами современников Рембрандта, его учеников, и конечно же - учителя - Питера Ластмана, подумала: 'Хорошее имя - Питер, оно так часто встречается среди нидерландцев. И так созвучно с именем нашего Петра Первого...'.
  Музей Ван Гога[122] располагался в парке рядом с Рийксмузеем[123] . Современное и очень даже модное здание. Из картин этого художника Кате больше всего понравился "Цветущий миндаль"[124] . Оказывается, Ван Гог написал это полотно, когда услышал от любимого брата Тео радостное известие о рождении сына - впоследствии единственного своего племянника. На нежно-голубом фоне расцвел миндаль. Его цветы как будто настоящие, их хочется потрогать, настолько они осязаемы, хочется вдыхать и вдыхать их аромат... А вот 'Подсолнухи'[125] Ван Гог написал для Поля Гогена, с которым тогда дружил. Однажды к приезду Поля он украсил в своем домике комнату, повесив на стены шесть подсолнухов - три на голубом фоне и три - на желтом. И желтый фон очень необычен, он навевает совсем не радостные мысли...
   'Почему у многих гениальных людей трагична судьба? - этот вопрос задавала себе Катя и не могла на него ответить. - Вот, например, Ван Гог. В порыве ярости мочку уха себе отрезал, а потом и вовсе оказался в клинике для душевнобольных. А в конечном итоге - самоубийство. Чего ему не хватало? Удовлетворения своим творчеством? Душевного равновесия? А может, несостоявшегося личного счастья?'
  - Катя, ты не уснула? - Буди дотронулся до ее локтя, чтобы вывести из состояния глубокой задумчивости.
  - Нет! Просто думаю...
  - Да, далеко не радостной была судьба этих великих людей с мировым именем! - произнес он в унисон ее мыслей.
  - И почему? Вот я думаю об этом и не нахожу ответа...
  - Катя! Давай не будем о грустном... Ты ведь сегодня уезжаешь, а мы еще и не увидели символ Амстердама!
  - Да? - она словно стряхнула с себя негатив и даже изобразила на губах нечто вроде улыбки:
  - А что? Есть такой символ?
  - Конечно! Поедем к амстердамской бухте!
  Еще издалека увидела она здание цвета морской волны. Оно возвышалось над въездом в тоннель и напоминало очертания корабля, нос которого вздымается над заливом. Интересная стилизация!
  - И что это такое, а, Буди?
  - Музей Немо[126]!
  - Немо? А я читала в детстве роман Жюля Верна 'Двадцать тысяч льё под водой'[127] ! Там тоже был Немо! И путешествовал он на подводной лодке 'Наутилус'...
  - Вот видишь, значит, ты уже знаешь о том, что образ этого капитана - вымышленный, и его имя переводится как 'никто'...
  Он поддержал ее за руку, когда она выходила из машины:
  - Осторожно, здесь асфальт влажный... Да, в этом музее тоже можно совершить путешествие на грани вымысла, что-то среднее между реальностью и фантазией... Знаешь, здесь есть даже кафе с таким же названием - 'Наутилус'. Обычно с него и начинают экскурсию. Ты как? Хочешь посмотреть?
  - Думаю, уже не успеваю... А как хотелось бы!
  - Тогда пойдем наверх!
  Он подхватил ее под руку и потянул за собой:
  - Есть кое-что интересное на четвертом этаже...
  Она слегка запыхалась от быстрого шага, почти бега, в одном месте даже споткнулась и тонкий каблучок застрял в выемке между ступеньками. Но тут же осторожно вырулила из этого плена:
  - Да подожди ты! Не гони лошадей!
  - Каких еще лошадей? - засмелся он. - Или ты о том, что это мы с тобой как пара скакунов?
  - И как это ты догадался?
  А вот и ступенчатая крыша, похожая на палубу! Катя остановилась и перевела дыхание. Смотреть вниз - начинает кружиться голова, а вот вдаль - на панорамный вид старого города - истинное наслаждение! Отсюда и древние, и современные крыши зданий кажутся такими малюсенькими... Вроде кукольных.
  - Да это ж настоящая смотровая площадка! А, Буди! Ты слышишь?
  - Так и есть!
  - И кто на выдумку мастак?
  - Что ты спросила?
  - Говорю, кто придумал такое чудо?
  - А-а-а... Архитектор Ренцо Пьяно! Действительно, ему удалось найти именно такое место в гавани, откуда открывается панорамный вид.
  - А где символ Амстердама? Ты ведь до этого о нем говорил!
  - Вот сейчас ты и стоишь на этом самом символе! Разве не чувствуешь? А точнее - на крыше здания Музея Немо, который и есть символ! Чувствуешь себя капитаном корабля? Не выпускай из рук штурвала, Катя!
  В этот момент со стороны залива заиграли духовые инструменты.
  - Смотри, Буди!
  Катя показывала туда, на залив, где торжественно шествовало какое-то судно. Видимо, на его палубе и играл оркестр. А рядом с ним - толпились люди. Кажется, они танцевали. Видимо, туристы... А к кромке гладкой поверхности воды так близко приблизились здания Амстердама! Они возвышались плотной стеной, любуясь своим отражением в зеркале, которое с самого рождения положили у их ног.
  - Катя, мы еще куда-нибудь успеем? Как у тебя со временем? - спросил ее Буди, перекрикивая громкие звуки духовых инструментов.
  - У меня времени нет совсем! Так что... если только - Музей мадам Тюссо[128]! Это непростительно - не увидеть восковые скульптуры! Да! А самое главное! О каком таком 'плывучем голландце' ты говорил? Я его тоже хочу посмотреть! Короче, оставляем 'голландца' и мадам. Все!
  
  ***
  
  Когда Катя вернулась домой, Паула уже хозяйничала на кухне:
  - Ну ты и пропала! Со своим Буди гуляла?
  - Ходили по музеям!
  - Да ну? А в ресторане не были?
  - Нет.
  - Странно. А что же он хочет от тебя?
   - Паула, сегодня ночью я улетаю. Вот и вся история... Хочет... хочет... Что он может хотеть, когда меня уже... нет? Я одной ногой - здесь, другой - в Питере. Да и вообще он мне не пара... Лучше расскажи, что это за 'непостоянство гениев', о котором ты утром мне шепнула?
  - А-а-а, это? Умрешь - не встанешь!
  Она лихо нарезала овощи и складывала их в большую прозрачную салатницу. Катя обратила внимание на то, что Паула, как и она - любительница салатов. Вот под ее нож попала большая розовая помидорина, а вот - ярко-красная паприка...
  - Короче... - она откинула с лица прядь пшеничных волос и продолжила:
  - Короче... меня, как корпоративного психолога, пригласили на один эксперимент. И... впервые... заметь, впервые в мире, такое исследование провел кто? Нидерландец Симон Риттер[129]! А мои коллеги просто попробовали его повторить. Где-то сотню студентов они разделили на две группы и дали две минуты на обдумывание проблемы: сделать ожидание чего-то приятного не таким скучным. Так и сказали им: представьте, что вы оказались в очереди. Но ваш мозг - работает. Первая группа пусть приступит к делу сразу, а вторая - может пару минут поиграть в видеоигру, то есть, немного расслабиться. В чем, скажешь, смысл? Да в том, что за время игры подсознание студентов должно само найти решение.
  - И-и-и? - протянула Катя.
  - И - обе группы выдали одинаковое количество идей, хотя... ожидалось, что вторая группа выступит лучше.
  - И в чем же здесь смысл? - Катя не выдержала и положила в рот ломтик свежего огурца.
  - Слушай дальше... Самое интересное, что студентов попросили выбрать лучшие идеи, которые и были выданы за это время, так сказать, время ожидания. Все они, кстати были изложены на бумаге...
  - ПрОтокол! - пошутила Катя.
  - Да хоть и так! И вот... Снова одна группа приступила к заданию сразу, а вторая ушла играть. В итоге вторая группа отобрала в два с лишним раза больше удачных решений, чем первая.
  - То есть, играть перед работой полезно? А кто же оценивал результат? Может быть, он неправильный? - Катя, прищурившись, давала понять Пауле, что тоже может быть довольно серьезным критиком.
  - Ты знаешь, какая там была комиссия экспертов? - та словно не заметила ее подкола. - Одни доктора философии... Правда, и я в их числе, хоть и не доктор... Но ты ж не сомневаешься в моих профессиональных способностях?
  - А применительно ко мне какие можно сделать выводы? - не сдавалась Катя. - Мне ведь не столь интересно, что там у других...
  - Применительно к тебе? - переспросила Паула. - Ага! Тебе надо отвлекаться и расслабляться! Ха-ха-ха!
  И она опять захохотала как ненормальная.
  - А еще эксперимент доказывает, что многое зависит от настроения испытуемых. У кого лучше настроение - у того лучше результат.
  - Понятно, - согласилась с ответом Катя. - Но при чем здесь 'непостоянство гениев'? Гениев, заметь, а не сереньких людишек!
  Паула задумалась, и от напряжения на ее лице появились морщинки:
  - Так вот, эти исследования и подтверждают, что даже самые блистательные таланты выдают удивительно заурядные работы. Никто не застрахован от провалов...
  - А знаешь, почему? - добавила она после короткой паузы. - Да потому, что одного воображения недостаточно, нужно выбирать лучшее, так сказать, отсеивать. Об этом писал и Ницше в книге 'Человеческое, слишком человеческое'...
  - Неужели начнешь цитировать? - Катя язвительно улыбнулась.
  - Конечно, нет! Но сказать своими словами смогу... А что, тебе неинтересно?
  - Да нет, почему же... Ну, говори-говори... - Катя подошла к плите, здесь на сковородке жарились котлеты, и перевернула их. - Спалишь ужин, подруга.
  - Так вот... Ницше считает, что художники и мыслители, то есть творческие люди, заинтересованы в том, чтобы народ верил во внезапное творческое озарение. А на самом деле фантазия гения выдает и гениальные, и средненькие, и вовсе никудышные идеи. А вот разум, заметь, разум - делает их отбор... Вот так!
  - Получается, что все великие люди были просто великими тружениками?
  - Именно! Отсюда вывод? Ну? Вывод про нас! Катя, не спи!
  - Отсюда вывод, что у нас гораздо больше шансов стать гениями!
  - О! Вот что значит - моя школа! - Паула показала указательным пальцем на себя, словно в помещении была еще одна такая же дива, и, выложив котлеты на плоское блюдо, поставила его рядом с гигантской салатницей.
  - Ты знаешь, Катя, - произнесла она, устраиваясь поудобнее на стуле с высокой спинкой, - я живу здесь, в большом городе, и все у меня есть, а будто одна...
  - Паула, у тебя так часто меняется настроение! - заметила Катя. - Может быть, тебе нужно сходить...
  - Да-да, подруга, договаривай! И к кому же мне обратиться? К психологу? То есть, к самой себе? - Ее указательный палец с длинным ногтем грозил проткнуть тонкую шелковую ткань на груди.
  - Ладно, проехали... - произнесла с ноткой сожаления Катя. - Ну, а что касается одиночества... Так это же синдром 'одиночество в мегаполисе'. Помнишь, ты мне о нем рассказывала?
  - Даже если и он? - не останавливалась Паула. - Может, поэтому и Вилли... вместо кошки...
  - Дура ты! - Катя стукнула по столу вилкой.
  Но Паула на звук мельхиора не отреагировала и продолжала ныть:
  - Случись что со мной, а ребенок никому не нужен...
  - Паула, да у тебя - мехлюдия! Явный депрессняк! Это не мне, а тебе нужно 'отвлекаться и расслабляться'!
  
  ***
  
  Через три часа они будут в аэропорту. Вот здесь и произойдет 'маленькое-маленькое' событие... Да-да, без него бы и не началась фантастическая история, та самая история, которая повернет стрелки судьбы Катарины Блэнк, молодого художника-дизайнера из Питера, вырвет ее из привычной обстановки и забросит в те самые 'преданья старины глубокой', то есть, 'за тридевять земель в тридесятое царство'.
  - Паула, скажи мне что-нибудь хорошее на прощание, только без нравоучений. Ты знаешь, у меня на душе странное ощущение... Будто ожидаю что-то необычное... Ладно - ожидаю! Верю, что произойдет! Только что?
  Они уже стояли перед зоной таможенного контроля, как у черты, за которую вот-вот шагнет Катя и - окажется в другом мире. А Паула останется здесь, со своими заботами и печалями, и не сможет уже поделиться ими с Катей. За эту черту их не пускают.
  - Как подруга, я уже давала тебе советы, как психолог - тоже, тогда скажу как астролог...
  - О-о-о!...
  - Думаешь, зря жую свой 'звездный хлеб'? Да-да, зарабатываю и здесь. Причем, совсем неплохо! Так вот, о звездах... Совсем скоро на небе возникнет необычная конфигурация планет, которую составят Юпитер, Плутон и Сатурн, и называется она... 'Перст судьбы'[130] . Чувствуешь, какой смысл таится уже в самом названии?
  - Сейчас начнешь про аспекты... То да се... И улетит мой самолет. Ты скажи... резюме. Чего мне ожидать от этого 'перста'?
  - Он сулит большие реформы... Н-да, тебе же нужно в личной сфере... Правильно? Слушай главное. Люди попадают под влияние 'Перста судьбы' не по своей воле. Они оказываются втянутыми в водоворот событий, которые уже развивались до них...
  - И какой давности? - выразила интерес к поднятой теме Катя.
  - Не важно! Это может быть и сто лет, и триста, и даже - тысяча.
  - Да ну? - откровенно удивилась Катя, и перед ее глазами возникло то самое представление с куклами и масками, которое видела она во сне и в самолете, и здесь, в Амстердаме. 'А может, это и есть тысячелетний театр?' - промелькнула в голове мысль. Но подумать об этом не давала Паула, выливавшая поток слов, будто у нее прорвало где-то плотину.
  - И этот водоворот подталкивает человека к принятию очень важных решений... - она говорила горячо и убедительно, совсем так, как Катя на защите дипломной работы. Словно должна была заставить поверить в свои доводы самую критически настроенную комиссию. - Тот, кто оказался втянутым в этот водоворот, начинает ощущать готовность к глобальным переменам в своей жизни... Он просто жаждет что-то поменять! И не догадывается, бедняжка, что инициатива исходит вовсе не от него, а от внешних обстоятельств. Поняла?
  - Да, конечно...
  - И вот здесь самое время исправить старые ошибки. Любые! Хоть тысячелетней давности!
  Катя опять увидела картинку. Сейчас перед ее глазами пролетела птица с длинным зеленым клювом.
  - Есть шанс восстановить прошлые отношения, и даже - простить партнера... - продолжала Паула. - Ну, а если они оба осознанно боролись за свою любовь...
  - Катя! - Буди чуть-чуть запыхался, видимо, бежал от самой стоянки такси.
  - У нас осталось три минуты! - Паула отчеканила слова тоном директора школы, к которому зашел практикант. Она не любила, когда ее перебивали.
  - Вот моя визитка, - не отреагировал на замечание девушки Буди. Он держал в руке заготовленную карточку. - Позвони мне, как будешь дома, хорошо?
  Катя дернула замочек накладного кармана на сумке, чтобы достать оттуда визитницу, но от резкого движения 'молнию' заклинило.
  - О-о-о, кого я вижу! Катарина Блэнк! - словно из-под земли, выросла долговязая фигура Питера Кельца. Лицо молодого человека светилось улыбкой, как и его рыжая шевелюра. - Улетаешь? А у меня тоже скоро самолет... На Дрезден...
  - Катарина Блэнк? - лицо Буди начало краснеть и покрываться испариной. Только что отдышавшись, он вновь стал задыхаться и даже - заикаться. - К-к-к-катарина?!
  Питер с недоумением посмотрел на него с высоты своего роста:
  - А это кто? Не тот ли любитель оперы?
  Видимо, его тогда задело, что Катя не просто не приняла приглашение продолжить вечеринку, а отдала предпочтение другому кавалеру.
  Замок заклинило окончательно. Пальцы не слушались. Они стали влажными...
  - Мне пора... - произнесла она еле слышно и шагнула за ту самую черту, за которую уже не переходят проблемы...
  - Подожди, Катарина, - в голосе Буди появились настойчивые нотки, - ты не должна улетать!
  - Я никому ничего не должна! - сказала она уже громко, вспомнив уроки Паулы.
  Видимо, от этих слов, как от магического заклинания, мгновенно улетучилось волнение. Катя успокоилась. Правда, на душе стало мерзко. Ее раздражало присутствие Питера, так не вовремя появившегося, и эта заклинившая 'молния'... Да и поведение Буди показалось тоже вызывающим. Его излишняя самоуверенность... Не она ли является его истинным 'лицом'?
  - А я - должен! Я должен сказать тебе что-то важное...
  'Да, конечно, она... Надо же, на глазах у всех... И что же, интересно, ты хочешь сказать? - бежали мелкой дрожью мысли в Катиной голове. - Неужели в любви решил признаться? Раньше надо было, а не в последнюю минуту... '
  Она обернулась, чтобы помахать всем рукой, и исчезла за широкой спиной важного господина, который побежал за Катей, чувствуя, что опаздывает на рейс.
  
  Часть третья. С меткой судьбы, или История повторяется
  

Глава 9. Питерские посиделки

  Декабрь 2013 года.
  За окном шел снег. Огромные сырые хлопья казались еще больше под светом фонаря - он стоял, как одинокий стражник, возле этого подъезда вот уже лет сто. Свет от фонаря выхватывал всего лишь небольшой сегмент темноты, сегодня особенно насыщенной и оттого - тяжелой.
  Катя сидела за столом и набрасывала эскизы. Она решила сделать коллекцию легких женских шубок, взяв за основу те, что носили на Руси в конце семнадцатого века. Именно тогда подул на Русь 'ветер' и с Европы, и с Азии. Везли купцы сукно из Англии, бархат, парчу и тафту из Италии, Византии, Турции, Ирана и Китая... А покрой костюма стал голландским, немецким и французским. На богатые укороченные шубки - из соболей, белок, лисиц - мода пришла тоже из-за границы. И назывались они кортелями. Но... как пришла, так и ушла, не попрощавшись... Видимо, и в те времена девица по имени Мода была ох какой ветреной...
  А на голове у русских женщин красовались меховые шапки с ярким верхом, украшенные драгоценными камнями и мелкими жемчужинами. Вот откуда 'растут ноги' у стразов! Правда, что стразы? Побрякушки! И лепят их в основном на летнюю одежду. А вот тогда было принято от души украшать зимние наряды!
  Катя с удовольствием фантазировала. Это очень помогает избавляться, пусть ненадолго, от гнетущих мыслей. А они не оставляли ее в покое. Стас пока еще не уехал, но уже собирается. Буди пропал, как в воду канул. Паула тоже молчит. 'Уж не закрутили ли они там роман? - пришла в голову шальная мысль. - Какая ерунда! А впрочем, даже если и так... Мне это уже не интересно'.
  Скрипнули тормоза - подъехала машина. Катя вздрогнула от неожиданности и машинально посмотрела в окно. Потом одернула себя: 'Стоп, я же никого не жду! Однако, какой длинный вечер...'
  И она пока не знала, что этот вечер гораздо длиннее, чем ей кажется.
  Тишину нарушили щелчок замка и скрип открывающейся входной двери. Скорее всего, отец. Только он может так легко справляться с тугим замком.
  - Катя! Ты как? Опять раскисла? Привет! Будем ужинать?
  - Привет, пап, у меня все отлично, скоро будет новая коллекция... А у тебя?
  - А у меня коллекции не будет! - отец, слегка подрумянившийся на легком морозце, уже сбросил пальто и шапку. Он даже переобуться успел. - У меня будет... защита!
  - Да ты что?
  - Да-да, все уже решено! Зря я над этой темой столько работал?
  - А студенты тебя не разлюбят?
  - Уж сказала... Эх, Катюха, Катюха! Что я, девочка, чтобы меня любить? Давай, давай, мечи на стол, а то не хватит сил стать доктором культурологии...
  Отец подошел к Кате и заглянул ей в глаза:
  - Что-то случилось?
  - Нет-нет!
  В дверь стукнули.
  - Пап, по-моему, Валек, лень ему ключи искать...
  Привычки братишки она прекрасно знала. Он не любил делать лишних движений там, где спокойно можно без них обойтись. Как сейчас. Тем более, что замок стал заедать, видимо, требует смазки, а может, и починки.
  Они сидели втроем за небольшим обеденным столом на мягких стульях, обитых бежевым велюром, с узкой прямой спинкой. Стульев было четыре. Но последний пустовал уже три года, с того дня, когда умерла мама. Поэтому каждый раз, когда они садились за стол, Катя думала о маме. Иногда ей хотелось убрать этот стул... Но она этого не делала.
  - Голодный, как черт! - Валек торопливо зачерпнул ложкой наваристые щи. - Как там добрый молодец говорил, когда Баба Яга приказала ему сесть на лопату, чтобы в печку задвинуть и зажарить? Сначала ты меня... накорми!
  Катя удивленно посмотрела на него. Вот и еще один мужчина растет. Уже в университете учится...
  - Эй, сказочник, что там у вас в универе сейчас? Новые программы и эксперименты?
  - Отпа-а-ад! - Валек отодвинул от себя пустую тарелку и потянулся за расстегаем с рыбой и рисом. Такие небольшие сдобные пирожки любила готовить мама. Еще с того времени они прочно вошли в их семье в список 'коронных блюд'. Валек с удовольствием откусил добрую половину расстегая и продолжил свой рассказ:
  - Сегодня вот... например... занимались повышением креативности!
  - И как это? За уши ее вытягивали? - удивилась Катя.
  - Нет, мы в эксперименте участвовали, как подопытные кролики...
  - Наверное, голодом морили этих кроликов? - подколола она братишку, намекая на отменный аппетит.
  - Нет... Не угадала... Совсем другая тема. Называется 'Непостоянство гениев'...
  Катя прыснула в салфетку, но тут же взяла себя в руки:
  - Это нидерландец Симон Риттер придумал?
  - А ты откуда знаешь?
  - Так я же в прошлом месяце в Амстердаме была.
  - А-а-а, разочарованно произнес Валек, а я только собрался рассказать о Бетховене...
  - Подожди, а что там у Бетховена было? Я слышала только о Ницше.
  - Оказывается, он самую классную музыку сочинил не в порыве творческого вдохновения... Он ее... постепенно собирал...
  - Вот как?
  - Да, это - процесс отбора... А вот у Леннона и Маккартни...
  Кто-то позвонил в дверь.
  - Никогда не дадут закончить... - проворчал Валек и пошел открывать дверь.
  - Я никого не жду, - бросила ему в спину Катя, как бы оправдываясь за прерванный рассказ. Редко на брата находила разговорчивость, обычно из него слова не вытянешь...
  Они вошли вдвоем - Валек и Буди, как будто так и должно быть, как будто Буди вышел недавно, чтобы купить в гастрономе хлеб. Нет, если бы вместо него стояли бы даже... Леннон с Маккартни, это еще куда бы ни шло... Ну, Юрий Гагарин - на худой конец. Но - Буди, который...
  - Катюша, а что сделала Баба Яга? - отец заметил недружелюбный взгляд дочери и попытался вывести ситуацию в верное русло.
  'Что-что? - подумала Катя, - конечно, накормила дорогого гостя...'
  - Ну ладно, - снисходительно проговорила она, - познакомьтесь...
  - Георгий Дмитриевич, отец Кати...
  - Валентин, брат...
  - А я - Альберт Буди Блэнк...
  Рука отца, которая только что сделала теплое рукопожатие, вздрогнула.
  - Как вы сказали?
  - Георгий Дмитриевич, как раз об этом я и хотел рассказать Кате, тогда... Еще в Амстердаме... Но она ведь не слушает меня! Я ей и визитку дал...
  - Катюша, у тебя есть его визитка?
  - Нет, папа... Точнее, не знаю... Мне кажется, я ее не видела. Нет, я ведь ее держала тогда в руке... Папа! Не знаю! Ничего не знаю...
  'Может быть, я ее мимо кармана положила... А может... - мысли бегали в ее голове, не в силах собраться вместе и оценить ситуацию. - Альберт? Нет, только не это!'
  Катя изменилась в лице. Она судорожно сжимала в руке салфетку и молчала. Наконец, ее мысли собрались в один клубок. Она взглянула Буди в глаза, окунувшись в их такую же, как и этот вечер, черноту:
  - А почему ты не позвонил? Или не приехал сразу же? Ведь прошло уже больше месяца...
  - Так ты же свою визитку мне не дала... А Паула...
  
  Опять кто-то звонил в дверь. Как будто здесь - семинар начинающих поэтов. Георгий Дмитриевич бросил строгий взгляд на сына. Тот нехотя встал и шаркающими шагами поплелся в прихожую. В это время Буди, не дождавшись, когда его пригласят за стол, осторожно выдвинул мамин стул и сел на него.
  - Добрый вечер! - молодой человек атлетического сложения улыбался голливудской улыбкой, словно выиграл в лотерею не меньше миллиона. И даже - не рублей. Потом он заметил незнакомого человека, на лице которого не стояло тавро 'миллионер', и выигрыш потихоньку стал уменьшаться. Взглянув на Буди еще раз, он увидел табличку 'доктор'. И маленькую приписку - 'из Азии'. Черные волосы и такие же черные глаза однозначно говорили об этом. Правда, совершенно белый цвет кожи выдавал родственные связи с европейцами, а может, был он характерным именно для его национальности...
  - Извините, я, кажется, помешал. У вас серьезный разговор?
  - Нет-нет, проходи, Стас, - Георгий Дмитриевич с особым радушием выговаривал каждое слово, прокручивая в голове дальнейший план действий. А про себя подумал: 'Надо посоветоваться с Катей, чего-то я пока не знаю...'
  - Валентин, ты давай-ка чайку налей гостям, мы - на минутку... Катя, можно тебя?
  Первой слева была дверь в кабинет, и отец крепко сжал Катину руку:
  - Сюда...
  Он осторожно прикрыл дверь за собой и строго посмотрел на дочь:
  - У тебя с ним роман?
  - Папа!
  - Если нет - тогда не понимаю, что он здесь делает! Кстати, а почему у него такая же фамилия? Он что, наш родственник?
   - Да нет же, папа! Правда, если считать, что Адам - наш родственник, то тогда - да... Дело совсем не в этом...
  - А в чем?
  - То, что он - Альберт!
  - Тебе не нравится это имя?
  - Нравится - не нравится... Ну не могу я сейчас все объяснить, для этого нужно много времени...
  - Хорошо, я дождусь, когда это время наступит...
   - Папа, Буди... То есть, Альберт - доктор философии Лондонского университета Метрополитен. Вот вы и поговорите о науке. Заодно и протестируешь его... Может, он такой же доктор, как я... космонавт...
  Они вернулись в столовую и с удивлением наблюдали, как Стас и Буди нашли общий язык. Видимо, Стас успел похвастаться тем, что стажируется в Лондоне, а Буди сообщил, что в Лондоне работает. Об этом можно было судить по последним фразам их диалога.
  - Да что говорить об этом? - видимо, Буди в чем-то был не согласен со Стасом. - Банк Англии - один из старейших в мире, но перешел на десятичный принцип денежного счета гораздо позже, чем русские банки.
  - Как это 'позже'? - похоже, Стас об этом не знал.
  - Позже на... двести пятьдесят лет, - уточнил Буди. - А ты едешь туда стажироваться...
  - Так этот банк появился еще раньше Петровской денежной реформы? - Стас был потрясен такой новостью.
  - Вот именно! А вообще-то... - Буди сделал небольшую паузу, подыскивая более точные слова, - получишь там отличные знания по созданию денег из 'воздуха'. Если, конечно, захочешь...
  Катя прервала их беседу. Она уже немного успокоилась и брала ситуацию под контроль:
  - Стас, у тебя что-то срочное?
  - Я собирался сделать тебе предложение!
  В его словах проскользнуло раздражение. Видимо, жених ожидал более радушный прием.
  Только сейчас она заметила в его руке букет белых роз.
  - Собирался? - переспросила Катя. - А сейчас уже... передумал?
  
  Как ждала она эту сцену! Представляла ее именно с белыми розами! Вот он галантно встает на колени и произносит самые важные в этой жизни слова, а она бросается ему на шею и замирает в поцелуе... А потом он поднимает ее на руки и кружится в вальсе...
  А вальс-то при чем? Дубль-два. А потом он поднимает ее на руки и несет... в спальню. Розовое атласное покрывало пахнет 'Мисс Диорр шери' [131] , и кажется, что губы срывают сладкие и ароматные вишни. Плоды темно-бордовые, почти черные, потому что уже переспели...
  - Стас, давай оставим этот разговор на завтра. Сегодня у нас гость издалека. Хорошо?
  Катя проводила его до входной двери и вернулась в столовую с белым несчастливым букетом:
  - Мне нужно побыть одной... Папа, я думаю, вы с Буди найдете общий язык. Да?
  - Я тоже пошел! - Наконец-то и Валентину представилась такая возможность! Он давно закончил ужин, но никак не мог улизнуть: то гостей надо встречать, то приборы подавать, то чай разливать.
  Катя прошла в свою комнату и бросила себя на кровать. Мысли путались.
  На кухне продолжалось чаепитие.
  - Катя говорила, что вы тоже преподаете? - Буди сделал глоток ароматного темно-коричневого напитка из белой чашки с озорными голубыми горошинами и внимательно посмотрел в глаза Георгию Дмитриевичу.
  - Да-да, в Гуманитарном университете профсоюзов, на факультете культуры... Я - культуролог.
  - Очень приятно! Мы с вами - коллеги... Но вот с вашим вузом у нас пока нет контактов... Скорее всего, потому, что Метрополитен появился совсем недавно, на основе двух вузов... Но зато у нас учатся иностранные студенты! И много международных офисов по всему миру: в Брюсселе, в Пекине, в Дели, в Гаване...
  - Подождите! - Георгий Дмитриевич отставил чашку с чаем и в упор начал разглядывать Буди. - Так вы тоже - за гуманизацию образования?
  - Да. И за объединение вузов разных стран в мировое университетское сообщество.
  - А мы развиваемся в этом направлении более восьмидесяти лет. И поддерживают нас почетные доктора университета! Говорят ли вам о чем-то их имена? Дмитрий Лихачев, Георгий Свиридов, Мстислав Ростропович, Даниил Гранин, Андрей Вознесенский... - Георгий Дмитриевич смог бы перечислить всех почетных докторов, но вовремя остановился. Навряд ли они известны преподавателю небольшого английского вуза.
  - Я знаю не только их имена, - неожиданно для него прозвучал ответ Буди, - но и некоторые их работы. Например, читал на английском языке поэму Евтушенко 'Станция Зима' и его стихи. А Мстислав Ростропович... кстати, является почетным доктором не только вашего вуза, но и нескольких учебных заведений других стран. В Великобритании - Кембриджского и Оксфордского университетов. А 'величайшим из ныне живущих музыкантов' провозгласила его именно лондонская газета 'The Times'...
  Георгий Дмитриевич кивнул. Ему понравился кругозор молодого доктора философии. Однако... Что, если продолжить тестирование? Вот и Катя об этом просила... И глава семьи, заговорщически улыбнувшись, спросил гостя:
  - А что может связывать Его Королевское Высочество принца Майкла и ректора Бристольского университета доктора Кингмана?
  Буди задумался. Он сжал ручку чайной чашки, словно от этого движения увеличивалось напряжение мозговых клеточек, а потом произнес:
  - Думаю, их объединяют идеи гуманизации образования...
  - В точку! - Георгий Дмитриевич от удовольствия хлопнул в ладоши и добавил. - И оба они являются почетными докторами нашего вуза!
  - Да ну? - Буди искренне удивился. - А вот об этом я не знал.
  - Так что же главное в гуманистической сути культуроцентристской концепции?
  Георгий Дмитриевич поднял вверх указательный палец, словно шпрехшталмейстер на арене, извещая зрителей о начале головокружительного сальто-мортале, и с воодушевлением закончил мысль:
   - Признание духовно ответственного выбора и духовно мотивированного поступка как основы личностной зрелости человека. Да-да, вы со мной не спорьте!
  - Я и не спорю. - Буди отодвинул чашку с остывшим чаем. - Развивать только интеллект -этого мало... Кстати, а вы работаете над созданием образа российского интеллигента? Эта тема для вас актуальна?
  Георгий Дмитриевич снова улыбнулся незримому третьему собеседнику и ответил:
  - Может быть, это будет звучать несколько иначе? Не 'создание образа российского интеллигента', а 'воспитание студентов на примерах лучших образцов российской интеллигенции'...
  Он сделал небольшую паузу, словно припоминая тот случай, о котором хотел рассказать.
  
  - Однажды был у нас с визитом ректор Линнского университета доктор Росс... Буди, да что же это мы? Давайте уж закончим официальную часть посиделок, а то как на симпозиуме!
   Он опять что-то вспомнил, потому что начал повторять одно и то же:
   - На симпозиуме! Ну надо же! На симпозиуме! - отец Кати весело расхохотался, да так, что не мог остановиться.
  Не понимая, в чем дело, Буди с удивлением смотрел на странного собеседника и думал: 'Неужели я не уловил смысла какой-то остроты в его словах? Вот что значит 'русский юмор'! Меня об этом предупреждали!'
  - Почти до слез пробило! - Георгий Дмитриевич провел по глазам салфеткой и посмотрел на Буди. - Слово 'симпозиум' произошло от древне-греческого 'симпосий', что значит 'ритуализированное пиршество, сопровождаемое буйным весельем'.
  Теперь начал хохотать Буди. Он представил в 'буйном веселье' того важного толстого американского доктора, который выступал с докладом на симпозиуме в Амстердаме. Доктор рассказывал о доколумбовой цивилизации майя в Месоамерике, и очень интересно, несмотря на то, что название его доклада, как и фамилия оратора, было таким длинным и трудновыговариваемым...
  
  ***
  
  Катя лежала на кровати с закрытыми глазами, представляя потолок экраном, на котором можно 'прокрутить' последние события. Неплохо бы разложить их по полочкам, чтобы определить, какие из них значимы, а какие и вовсе не нужны. Тогда все лишнее можно выбросить из головы. А может, и сжечь в топке сердца. Или - вытравить из памяти? Несмотря на белый потолок, 'экран' казался зловеще черным и... пустым. Но вот на нем зашевелились, как и в прошлый раз, ожили тени кукол.
  Та, которая была с длинной растрепанной паклей на голове и с огромными висячими грудями, выпучила глаза и широко открыла рот, набитый кривыми зубами:
  - Нет, Катарина не простит Альберта... Не будет ему прощения! И тогда...
  Ее белая пакля еще больше побелела от злости, а на пальцах рук начали расти длинные когти.
  - Ты умерла! - почти прокричала Катя. - Ты еще в прошлый раз умерла...
  Зеленая маска стала раздуваться, как воздушный шар. Она зашлась в приступе хохота, да так сильно, что обвислые груди заколыхались, словно две слабо надутых груши под ударами боксерской перчатки.
  - В нашем театре все живые! - взвизгнула она и... растворилась в темноте. И только ее тень корчила рожицы, то открывая, то закрывая рот...
  Катя ждала маску человека-птицы. Ведь именно та сообщила ей, что Катарина простит Альберта. Может быть, от нее можно будет еще что-то узнать?
  И вот оно - яркое оперение, отливающее золотом и бронзой! И - руки, сомкнутые на груди! Но почему в прошлый раз ей показалось, что это - знак чистосердечного признания? Ведь сейчас так явственно видно, что через пальцы сочится кровь... Раненая птица! Вот почему у нее и голос стал гортанным... Да у нее же простреленное горло!
  Птица открыла длинный зеленый клюв и прохрипела:
  - Катарина простит Альберта...
  'Да что же это? - Катя схватилась за голову. - Какая Катарина? Какой Альберт? Если это я, то за что мне его прощать? А если это другая, то что же мог сделать совершенно нормальный человек, и даже - доктор философии, чтобы говорить о его прощении?'
  - ...И когда они вдвоем пройдут тропой очищения... и положат дар богам...
  Заиграла музыка. Но совсем не та легкая струящаяся мелодия, как в прошлый раз - с перезвоном колокольчиков, мягких ударных и нежных щипковых. Неожиданно громко и тревожно началась увертюра к опере 'Летучий Голландец'.
  Прелюдия из резких и дерзких звуков извещала о том, что стихия на самом деле разбушевалась: ветер по-волчьи завывал, замолкал и снова ревел, как зверь. Но вот эти звуки постепенно сменились на теплые и нежные, полные умиротворения. 'Встречали ль вы корабль? - запела Сента.
  'Почему? - подумала Катя. - Почему Сента отказала Эрику? Ведь она любила его! Почему сохранила верность Голландцу, и даже - погибла ради него? Ведь его она почти не знала... Разве что слышала о нем легенды'.
  И снова грозный фанфарный клич! Суровые и скорбные ноты арии Голландца вселяют смятение. Неужели произойдет трагедия? И не будет другого финала? Но вот на фоне скорби и отчаяния слышится светлый и восторженный голос Сенты. Она уже - на утесе! Нет-нет, Сента, не надо! Но девушка не слышит Катю, она в последний раз оборачивается, словно прощаясь... И ее глубокий пронзительный взгляд обжигает отчаянной страстью!
  ...А в бездонной пропасти волны яростно разбрасывают пену, то поднимаясь почти до вершины утеса, то опускаясь до самого дна пучины.
  
  ***
  
  Она вошла в столовую, когда мужчины хохотали над какой-то шуткой.
  - Неужели анекдоты 'травите'?
  Ее вопрос повис в воздухе. Оба молчали. Как же сказать ей об античных пирушках с флейтистками и гетерами, с особенно рьяным поклонением Богу Дионису и с расплескиванием вина из кубков?
  - Да ладно... Если вам так уж нравится...
  - Катюша, Баба Яга проснулась... - отец явно хотел сменить тему.
  - Ах, да... Давайте я заварю свежего чайку!
  - Не возражаю! - подал голос Буди. - Мне показалось, что сейчас меня здесь смогут выслушать. А приехал я для того, чтобы пригласить Катю... - Он посмотрел бездонными черными глазами в ее карие озера. Они волновались, они были растеряны... Но именно в этом смятении казались такими прекрасными... - Катя, я не говорю, что ты это должна сделать... - Буди сделал акцент на нелюбимое Катино слово 'должна'. - Я просто очень сильно прошу тебя, чтобы ты со мной поехала!
   - Зачем? Куда? И когда? У меня столько вопросов... Ничего не понимаю!
  - Катюша, успокойся, - отец ласково погладил ее сжатые в 'замок' ладони. - Давай послушаем... гостя...
  
  

Глава 10. Перед церемонией очищения мира от темных сил

  Февраль 1963 года.
  С утра шел ливень. Он висел тяжелой сплошной стеной, именно висел, а не шел, и казалось - не будет ему конца и края. Но уже во второй половине дня выглянуло яркое солнце и побежали по светлому синему небу кучерявые облака. В сезон дождей так и бывает: возникает он неожиданно, словно из небытия, и так же стремительно исчезает.
  - Бабушка, у меня хорошие новости! - в комнату быстро вошел, почти забежал, молодой человек в светло-сером саронге, в ярком сурджане [132] - рубашке-косоворотке, и в уденге [133] - традиционной балийской шапочке-повязке. Один конец платка кокетливо торчал вверх вроде гребешка - это было модно среди молодежи.
  - Бима [134] , да ты меня напугал! - старенькая женщина лет семидесяти, однако, с задорными искрами в глазах, сидела за письменным столом и разглядывала какие-то бумаги. Ее гладко зачесанные в невысокую 'шишку' волосы, стянутые темно-синей перламутровой заколкой, были совершенно черными, без единой сединки. Словно все прожитые годы не одолевали ни печаль, ни, тем более - горе.
  - Так вот, я буду участвовать в церемонии Эка Даса Рудра! [135]
  - В храме Пура Бесаких [136] ? - женщина отодвинула от себя бумаги и сняла очки, давая понять внуку, что сейчас для нее гораздо важнее услышанная новость.
  - Да-да! Там! И не просто участвовать! Я буду работать!
  - Неужели? Молодец, Бима, всего добиваешься сам! Ты у меня - самый любимый внук... - бабушка привстала со стула и нежно потрепала парнишку по голове.
  - Ну ты, бабуля, и сказала: самый любимый. Я ведь у тебя - единственный. А как может единственный внук быть самым любимым?
  Биме шел уже двадцать второй год, но бабушке он казался ребенком и потому она баловала его как только могла. Несколько месяцев назад Бима женился на светлоликой Ванги [137] , но даже это не помогло ему избавиться от усиленной опеки.
  - А ты уже нарядилась? - только сейчас он заметил, что бабушка в нежно-голубой кебайя [138] , в одной из самых дорогих и любимых ею. Та с легким кокетством молча взглянула на него и поправила ажурные рукава, словно они могли сморщиться или запачкаться от соприкосновения со старой бумагой. Такая привычка сохранилась еще с девичества - очень трепетное отношение к своей одежде, все равно что к живому существу.
  - Ты же знаешь, что на день рождения твоего дедушки я всегда нарядная... А где Ванги?
  - Сейчас придет, она переодевается.
  Молодые жили в отдельном строении их фамильного дома, и это было очень удобно. Ей - помогать молодоженам, особенно - на кухне, им - приглядывать за стареющей женщиной.
  - Добрый день, ибу [139] Интан, - совсем еще молоденькая Ванги, ей не было и двадцати, сложила ладони лодочкой для приветствия. Она тоже нарядилась, в ярко-желтую кебайя, надетую поверх коричневого саронга, закрывающего ноги. Ванги подошла к бабушке и обняла ее за плечи:
  - Опять разглядываешь свой архив! Будем садиться за стол?
  - Подожди, Ванги, я хочу кое-что показать вам. Вот сейчас смотрела старые фотографии...
  - А разве мы не все еще снимки видели?
  - Нет... Когда Бима был маленьким, а он всегда был маленьким, пока... не женился... Так что эту газету я припрятала подальше. Ну же, не стойте, садитесь на диван.
  Почти вплотную к боковой стороне письменного стола стоял небольшой двухместный диванчик, обитый мягкой бежевой тканью, и молодожены уютно устроились на нем. Бима незаметно положил свою руку на ладонь Ванги, и она не стала ее убирать.
  - Вот, взгляните... Узнаете?
  На пожелтевшей от времени газете под текстом на иностранном языке красовалась фотография совсем юной девушки с длинными распущенными волосами. Незнакомка улыбалась, да так лучезарно, что на правой щеке у нее появилась ямочка, точь в-точь, как сейчас у бабушки. Девушка держала в руках блюдо с водой, в котором плавали цветы. Но самое главное даже не это: ее девственная грудь, как два ровных и высоких холма с темными пипочками на концах, позировала перед камерой, и девушку это ничуть не смущало. Казалось, что для нее быть без одежды на верхней части тела было так естественно... Вместо явно ненужных тряпок на шее висели длинные бусы, опускаясь в ложбинку между холмами.
  - Бабушка, да это же - ты! Такая молодая... - Бима пристально всматривался в знакомые черты лица. - А почему ты раздетая?
  - А мы вот так и ходили, с открытой грудью, особенно - в деревнях. Правда, я жила тогда в столице, в Денпасаре, то есть, в Бадунге... так он назывался, а здесь девушки любили наряжаться - обматывались кембеном. В моде были яркие, цветные кембены...
  Она замолчала, и видно был, как по лицу пробежала тень воспоминаний:
  - Вы этого, наверно, не помните... Еще маленькие были... Всего лет пятнадцать назад наш первый президент Ахмед Сукарно издал указ о запрете ходить нам обнаженными... ну, с открытой грудью... И даже - сделал подарок каждой балийской женщине - раздал вот такие кебайя. Одна из них досталась тогда и мне.
  Бабушка вздохнула и еще раз нежно провела по полупрозрачным небесным рукавам:
  - С тех пор я и полюбила кебайя.
  - А что это за газета? - спросила Ванги. Она так разволновалась, что ее нежные щечки порозовели.
  - Это-то? О, нас снимали иностранные репортеры! А потом... Потом случайно газета оказалась у Курта Хайнца, немецкого художника, который приехал на Бали писать этюды.
  Она опять замолчала и внимательно посмотрела на внука:
  - Опять ты, Бима, уголок уденга поднял кверху? Как петушок с гребешком!
  - Ну, бабуля... тебе что - жалко? Лучше... о художнике расскажи!
  - О художнике? Ах, сколько тогда на Бали их останавливалось! Приезжали и так влюблялись в остров, что не хотели уезжать. Вот, например, один из Бельгии... кажется, Жан [140] ... прожил здесь двадцать шесть лет... Совсем недавно умер... И столько картин оставил после себя!
  - Ну, а Курт Хайнц? Ты же о нем начала рассказывать! - Бима горел нетерпением услышать продолжение истории, а может, обрадовался, что бабушка перевела тему разговора, а значит, не будет ругать его за 'гребешок' на уденге.
  - Ах, да... Так вот, он решил подарить эту немецкую газету нашему музею, а там девушки узнали на снимке меня и... пригласили... к себе в гости. Так я и познакомилась с ним. И Курт Хайнц дал мне газету. А потом - даже портрет написал...
  Бабушка элегантно взмахнула рукой и показала на портрет, который висел за ее спиной. Казалось, что он здесь был целую вечность, сколько помнил себя Бима. Стройная молодая женщина с открытым легкому ветерку лицом, с той же ямочкой на щеке и с распущенными волосами, в белой короткой кофточке 'в талию' [141] и темно-зеленом саронге стояла на фоне 'райского' сада. Сзади нее росло огромное дерево с широкой пышной кроной, усыпанное плодами манго, как елка - игрушками. Их тонкая кожица блестела на солнце, отливая оттенками теплых тонов - от ярко-желтого, переходящего в оранжевый, и до темно-красного. Плоды, собранные в тяжелые гроздья, походили на крупные гроздья винограда - ветки вот-вот сломаются под их тяжестью. Казалось, что манго испускают медовый аромат, он как будто просачивался сквозь холст... А справа цвел обсыпанный желтыми цветами джипун. Точно такой цветок был подоткнут за правое ухо.
  - Наверное, влюбился, - многозначительно улыбнулся Бима, - если даже портрет написал.
  - Не скрою - да. Поэтому и не уезжал на родину лет... пятнадцать.
  - А ты?
  - Что я? Я ведь горячо любила только одного мужчину - своего Ади. Поэтому и не вышла замуж еще раз... А мы с ним даже ни разу не отметили его день рождения - двадцатого февраля. Летом поженились, а осенью - разлучились...
  - Не грусти, ты сама же говорила, что люди не умирают! - Бима хорошо помнил ее уроки и был даже доволен, что представился случай не бабушке успокаивать его, а ему - бабушку. - Сейчас дедушкина душа живет новой жизнью, мы просто не видим ее... А если встретимся когда-нибудь? Может такое произойти?
  - Конечно, может. Да... - Интан замолчала, задумавшись. - Действительно, не стоит горевать, тем более - сегодня, когда у него день рождения...
  А про себя она подумала: 'И как же я не буду горевать, когда 'черный' сентябрь тысяча девятьсот шестого года забрал у меня мужа Ади, отца Агуса Хериянто, маму Булан и сестренку Диан?.. Правда, дал взамен сына Виру, твоего отца, которого потом все стали называть 'Вира, родившийся в год пупутана'. Вот почему я называю тебя 'самый любимый внук'...
  - Жалко, что я не помню отца... - Бима задумчиво посмотрел на молодую бабушку на фоне сада. - И маму тоже...
  - Бима, дорогой, я уже много раз рассказывала тебе о том, как через несколько месяцев после твоего рождения они погибли, защищая остров от японских захватчиков. В сорок втором году... - Бабушка замолчала, о чем-то раздумывая, а потом добавила:
  - Ну вот, и о тебе тоже можно сказать: 'Бима, родившийся в год нападения на Бали Японии...'
  - Мы же договорились, что не будем сегодня о грустном, - несмело вставила реплику Ванги. - Ой, что это? - она испуганно вскрикнула и подняла руку, подавая знак замолчать.
  - Где? - шепотом спросил Бима, на что Ванги лишь молча указала на потолок. Или на небо?
  'Келод' [142] послышался мерный гул. Он был совсем не громким, но монотонным, как будто играли на одной ноте 'до': "до-о-о-о"...
  - Видимо, Батур [143] опять просыпается, - произнесла Интан, - давно этот вулкан не подавал свой голос.
  - А-а-а, мы от него далеко... Давайте лучше полюбуемся нашей молодой бабушкой, - предложила Ванги.
  Она осторожно взяла в руки старую газету и свела брови на переносице:
  - А что это за бусы? Здесь их так плохо видно... Они красивые?
  - Да, фото не цветное... - бабушка вздохнула с сожалением. А бусы? О-о-о, это жемчуг - подарок папы. В нашей семье его очень любили. Отгоняет злых духов, оберегает от болезней и несчастий... да и много других у него...
  А сама подумала: 'Вот и мама ушла из дома в таких бусах...'
  - А на блюде джипун?
  - Да, Ванги, это самый любимый мой джипун, ярко-розовый!
  - Бабушка, так ты ж говорила, что он тебе не нравится! И нам не разрешила посадить розовый джипун в саду, когда достроили дом! - Бима не скрывал удивления.
  - Это уже после пупутана я разлюбила красный цвет. И даже - розовый... Все! Хватит об этом! За стол! А то мы здесь так и просидим до ночи, а там куриное сате [144] остывает!
  
  ***
  
  Через три дня Бима с группой оформителей находился уже в Пура Бесаких, в том самом храме, который получил статус матери всех храмов и второе свое название - Храм Матери. Величественный комплекс из нескольких десятков строений занял семь террас западного склона Гунунг Агунга. Учитель сказал, что его строительство началось еще в одиннадцатом веке, а историки утверждают, что камням, заложенным в фундамент, более двух тысяч лет.
  Чтобы попасть в главный храм комплекса Пура Пенатаран [145] , нужно пройти через высоченные 'расколотые' ворота по длинной дороге со ступеньками вверх, которых так много, что их никто не может пересчитать. Дорога выведет в основной двор, где располагаются гробницы, обернутые красными, черными и белыми тканями и украшенные венками из цветов. А венчается храм огромной статуей Гаруды, под которой стоит трон Тримурти - верховного божества из индуистской троицы: Шивы, Брахмы и Вишну.
  По этой дороге со ступеньками Бима уже пробежал не один раз, пытаясь пересчитать их и каждый раз сбиваясь со счета. Но вот подняться от Пура Бесаких на вершину Агунга... Это осталось пока лишь мечтой. Учитель сказал, что если пройти по тропе на вершину горы, окажешься рядом с земной обителью богов. Но эта прогулка займет несколько часов и не входит в программу отряда молодых оформителей. А жаль... Бима очень хотел бы побывать на вершине горы.
  - Команг [146] , смотри, смотри, змея!
  Хрупкий подвижный юноша, со стороны - совсем подросток, пугливо отпрыгнул от края плато, на котором стоял рядом с Бимой. Команг был намного младше молодых оформителей, что приехали наряжать храм, потому над ним легко было подшутить. Ко всему прочему, он был еще и особенно суеверным. Конечно же, его сверстники тоже отлично знали всех богов и делали им ежедневные приношения, тоже любили выступать на церемониях, наряжаясь в костюмы мифических героев и демонов... Но у Команга эта вера порой доходила до исступления.
  - Испугался? Да ты вниз посмотри! Там - змея! - Бима осторожно взял за руку своего нового друга и подошел поближе к краю плато.
  Внизу простирался пейзаж, который не смог бы вместиться ни в одно художественное полотно. Вплотную к подножию горы зеленели луга с высокой сочной травой, за ними шел вечнозеленый девственный лес, а прямо под плато устремлялись в небо высокие ступы храмов, как ступеньки в небо. Издалека они походили на конусные детские пирамидки: самой нижней была большая ступа, а самой верхней - маленькая, и венчалась она резным закругленным набалдашником. Будто бы храм, чтобы блеснуть изяществом, надел миниатюрную шапочку! Рядом с высокими храмами со ступами твердо стояли на ногах другие строения, они поддерживали небеса плоскими красными крышами с кокетливо загнутыми четырьмя углами и остроконечной верхушкой. И весь этот храмовый комплекс утопал в зеленом царстве из вековых деревьев с широкой кроной и густыми ветвями. На этих деревьях всегда шелестят листья - именно они нашептывают людям древние легенды о богах.
  'Эх, быть бы великаном, - подумал Бима, - можно было бы побегать по этим ступам...'
  Совсем низко, правее, сиял, словно голубое блюдце под солнцем, источник с горячей водой. Вот где нужно обязательно искупаться, чтобы очистить душу от грязи! Так говорят взрослые. И здесь же тянулась вверх, по-змеиному изогнувшись, дорога, по которой ехали машины. Все они направлялись к Пура Бесаких - на одних везли статуи и декорации, маски и костюмы для церемоний, на других - еду, ведь гостям нужно будет что-то есть и пить.
  - Это - змея? - надулся Команг. - А я думал - настоящая...
  - Эй, Бима, Команг, идемте, учитель зовет, здесь привезли куклы! - несколько ребят размахивали руками, показывая в сторону одного из храмов, возле которого только что остановился маленький грузовик с кузовом, затянутым тентом.
  Когда они подошли к машине, трое ребят - Тирто, Юда и Сламет [147] - выгружали из нее длинные плоские короба из тонких бамбуковых прутьев. В них лежали куклы, специально сделанные для церемонии Эка Даса Рудра, точнее, для представления, которое обязательно будет, и не одно, на этом празднике.
  - Смотрите внимательно, короба с готовыми куклами нужно занести в храм, а те, что с заготовками - отставить в сторону. Будете доделывать! - учитель Кетут Райендра [148] хотел быть строгим.
  - А здесь - моя кукла! - похвастал перед Комангом Бима. - Вот эта!
  Сверху в коробе лежала плоская кукла длиной с руку подростка, присоединенная к бамбуковому стержню. Этим стержнем можно было управлять, и тогда голова и торс двигались, как пожелает кукловод. К рукам крепились легкие палочки-чемпурины, ими тоже можно двигать, и тогда кукла поднимет руку, и не обязательно всю - на локте также находится крепление, а может двигать двумя руками сразу.
  - Ух ты, красивая! - Команга только что приняли в коллектив молодых художников вроде подмастерья-подсобника, и он уже с первого дня начал проявлять к куклам необычайный интерес. - Все туловище - золотое, а на саронге - тоже узоры! И сколько дырочек! Ты что, каждую вырезал?
  - Конечно! - Бима нежно погладил ажурный саронг куклы. - Видишь, какой узор мелкий? И каждую деталь нужно закрашивать отдельно... А лицо? Здесь есть и нос, и губы... А это - уши!
  Плоская голова куклы была действительно искусно вырезана, а лицо имело благородное, немного женственное, выражение, правда, чуть надменное. Тонкая работа даже создавала видимость объема.
  - Ты из картона ее сделал? - не унимался Команг.
  - Что ты! Кукла - из кожи буйвола... Да, ты, наверное, подумал, что это девушка?
  - А разве нет? У нее длинные волосы уложены в высокую прическу...
  - А грудь? Видишь, здесь только маленькие пипочки... Это парень, и зовут его Самиаджи [149] .
  - Эй, Команг, ты уснул? Помогай выгружать машину! - недовольный Юда прервал их разговор.
  Несколько часов ушло на то, чтобы разобрать весь реквизит, а для представления нужны не только куклы, но и декорации, а также предметы, без которых не обойтись: ширмы, различные подставки и приспособления. Среди них, например, есть нечто вроде пестика - его кукловод держит между пальцами правой ноги и ударяет им по стальной пластине, чтобы создавать шумовые эффекты или дать знать музыкантам, когда приступать к игре. Но особенно нравилась Биме лампа-бленчонг [150] на кокосовом масле. Она горит в ночи таким трепещущим, необычайным светом... Светильник сделан в виде волшебной птицы Гаруды, той самой птицы, на которой путешествует Бог Вишну, и которая уносит на вершину Гунунг Агунга уходящих в мир иной праведников. Когда еще не было электричества, такие лампы зажигали для того, чтобы освещать помещения, а сейчас же для спецэффекта - чтобы создавать таинственную и волнующую атмосферу.
  
  В церемонии Эка Даса Рудра предполагалось участие нескольких тысяч кукол: в каждом спектакле - не меньше двухсот. Так что у приехавших из Денпасара ребят работы было предостаточно. Здесь же находились другие группы оформителей: одни очищали от сухих листьев территорию и натирали до блеска мраморные изделия, а также статуи из белого и черного камня, другие - устанавливали новые скульптуры, привезенные на таких же мини-грузовичках.
  Бима перекладывал плоские куклы и любовался ими. Любой, даже тот, кто не разбирается в них, легко бы определил, что это за персонаж: положительный или отрицательный. Любимых героев выдавал их 'алус' [151] . Куклы имели вытянутый силуэт, тонкую талию, легкий наклон головы с прямым профилем лба и носа, выразительные глаза, закрытый рот. На голове - волосы, уложенные в красивую прическу или изящный головной убор. Его кукла Самиаджи как раз и относилась к такому типу.
  Отрицательные герои сделаны по типу 'касар' [152] . Они были с более приземистыми фигурами, с растопыренными или же сложенными в виде фаллоса, пальцами, с выпученными круглыми глазами, оскаленным ртом с выпирающими клыками или же с желтыми некрасивыми зубами, с толстым мясистым носом.
  А вот объединяло их то, что все эти куклы вырезаны с необычайным мастерством: тончайшая ажурная резьба рисунка костюма и головного убора создавали изысканные по своей узорности тени, ведь куклам предстояло выступать в театре теней. Причем, в самом лучшем ваянге - в театральном представлении на очень редкой церемонии - она проходит один раз в сто лет - церемонии Эка Даса Рудра. Да еще и в самом главном храме!
  
  Когда на Пура Бесаких начали ложиться сумерки, пришлось прекратить работу. Лучше продолжить с утра, на рассвете. И юные оформители устроились на бамбуковых плетеных ковриках, где можно, наконец, и расслабиться, вытянув ноги. А ноги гудели еще как: и не оттого, что много протопали, а от неудобной позы, в которой приходилось мастерить.
  Бима снял саронг и укрылся им, как покрывалом, от комаров и мошек. Спать совершенно не хотелось: новая обстановка и наплыв информации действовали возбуждающе, будоражили воображение. Некоторые ребята тоже еще не сомкнули глаз, слышно было, как они потихоньку перешептываются. И вдруг на фоне этого тихого говора, звона цикад и редких приглушенных вскриков ночных птиц услышал Бима те самые звуки, что и в день рождения дедушки - мерный гул на одной ноте - 'до'...
  - Это ракшасы завывают, - горячо зашептал ему в правое ухо Команг, - они всегда по вечерам пляшут вокруг дома и пугают людей. Они все могут: кричать по-обезьяньи, шелестеть крыльями как летучие мыши и даже... превращаться в птиц...
  Как бы в подтверждение слов Команга, где-то резко вскрикнула сова. Через несколько минут крик повторился, еще громче и тревожнее. Потом послышался совсем рядом, за окном, шум крыльев. Кто это был? Ведь совы летают бесшумно.
   - Команг, не нагоняй страха, мы не в школьном лагере.
  - Точно говорю, это - ракшасы, - не унимался тот. - Они поедают людей... А могут вселиться в них, а потом терзать их изнутри... Пока люди не сойдут с ума...
  - Прекрати! Я уже вышел из того возраста, когда пугают страшилками. - Бима и не знал, как остановить своего друга.
  - А прогнать их может только восходящее солнце...
  После этой фразы Команг, наконец, замолчал, и Бима услышал его мерное посапывание.
  Наутро продолжили работу. О звуках, которые ночью раздавались в окрестностях, никто не говорил. Бима тоже не стал 'высовываться': еще подумают, что ракшасов испугался.
  Незаметно пролетело несколько дней. Ребята, как обычно, работали с куклами, когда любопытный Команг спросил у Кетута Райендры:
  - Учитель, а когда мы будем делать маски?
  - Не скоро, Команг. Этому нужно долго учиться...
  - Почему?
  - Нужно знать обряды, церемонии, молитвы, магические заклинания... Нужно уметь самому находить материал для маски, видеть сны с новыми масками, советоваться со священником... Короче, много чего нужно знать и уметь...
  - О-о-о, я и не думал, что это так трудно... И все равно - хочу научиться!
  - Это не трудно, Команг, ведь научиться можно всему. Главное, мастер должен быть очень терпеливым, ведь порой над одной маской приходится работь не меньше четырех месяцев... Вот Бима у нас - усидчивый... А ты не вытерпишь и десяти минут...
  - Четыре месяца? - Команг откровенно удивился. - Да за это время можно столько...
  - А я знаю, что такая маска стоит очень дорого, - вступил в разговор Тирто. - Мне брат рассказывал об этом, он учится делать маски.
  - Сколько? - загорелся Команг.
  - Очень много, - таинственным шепотом ответил Тирто и замолчал.
  - Такие маски имеет право делать не каждый мастер, - заметил Кетут Райендра. - Вот маску Баронга [153] , например, можно изготовить только с благословения жреца, и то, если эта маска придет во сне, или еще какой случай произойдет... Бывает, что до конца своей жизни мастер так и не сделает ни одной маски Баронга...
  Разговор прервал невысокий паренек, он торопливо шел со стороны корпуса, где находились организаторы предстоящей церемонии:
  - Пак [154] Кетут! Ваш заказ выполнен! Пришла посылка!
  - Спасибо, Сусила [155] , за хорошую новость!
  Поблагодарив паренька, учитель обратился к ребятам:
  - У нас закончились некоторые материалы, и я заказал их. Посылку привезли на лодке в деревню Туламбен [156] , здесь недалеко. Коробка совсем легкая, в ней украшения для кукол - бусы, серьги, заколки для волос. Кто хочет пойти?
  - Я! - первым поднял вверх руку Команг.
  - Нет, надо кого-то постарше...
  - Я бы пошел, но вот нога... - Юда поднял правую ногу и показал небольшую ранку, - на острый камень наступил...
  - Я предупреждал, чтобы взяли сандалии! - в голосе учителя послышалось раздражение.
  - А он не умеет в них ходить, они у него слетают с ног... - Тирто ехидно хихикнул и спрятался за спину Сламета, он знал, что от Юды и тумака можно получить.
  - А если мы с Комангом вдвоем пойдем? - в этой роковой фразе Бимы был даже не вопрос, а утверждение.
  Кетут Райендра бросил на него проницательный взгляд:
  - Хорошо. Отправитесь завтра утром. Только осторожно, на камни не наступите, или - на змею...
  Команг вздрогнул, но его лицо оставалось серьезным - он не хотел показывать свой страх перед змеями.
  Так и порешили.
  
  

Глава 11. Гунунг Агунг прогневался

  Давно это было. Когда земля цвела цветами, разрасталась могучими деревами, плодоносила диковинными фруктами и тяжелела от расплодившихся животных. Они чувствовали себя как в раю: паслись на сочных зеленых лугах, отдыхали под кронами вековых деревьев, пили воду из целебных живых источников. И благодарили богов за столь щедрые дары. Но однажды земля начала тяжелеть под бременем тварей, переполнивших ее, а потом и вовсе не выдержала и провалилась в недра Паталы [157] . Бог Вишну решил спасти землю и обратился в огромного вепря с телом, похожим на грозовую тучу, с глазами, похожими на звезды. И спустился он в Паталу, и поддел землю клыком, и вытащил ее из водных недр наверх.
  В то время могучий асур [158] Хираньякша, сын Дити [159] , тоже был в Патале, и он увидел, как гигантский вепрь несет на клыке землю, а с нее течет вода и затопляет подземные чертоги асуров и нагов [160] . И напал Хираньякша на вепря, чтобы отобрать у него землю и завладеть ею.
  А Вишну в облике вепря не сдавался. Он затеял с могучим асуром Хираньякша смертельную битву и победил в ней, и вынес землю из Паталы, и поставил ее посреди океана, чтобы никто не мог ее сдвинуть с места и чтобы земля больше никогда не проваливалась.
  Прошло много времени, когда царем всех асуров, а также дайтьев [161] и данавов [162] стал могущественный Бали, потомок брата Хираньякша - Хираньякашипу [163] . Благочестием Бали превзошел не только своих предков, но и всех, живущих в трех мирах - небесном, земном и подземном, и обрел власть над Вселенной. А для этого вступил он в борьбу с Богом Неба Индрой. Не так просто победить Индру, но Бали добился власти над тремя мирами и стал править в одиночку, не разделяя этой власти с богами.
  Но вот пришел к нему Бог Вишну, воплотившийся в карлика Вамена, и попросил у Бали кусок земли, чтобы построить хижину. Столько, сколько он отмеряет своими шагами. Задумался Бали: ну какие же могут быть шаги у такого лилипута? И - согласился. И даже - посмеялся над гостем.
  Бали был гордый и щедрый, а еще - и доверчивый, и потому не отказал Вамену. Но тот вдруг вырос до белых облаков и покрыл это небо своим первым шагом. Вторым шагом он покрыл всю землю, остановился, подумал и... пощадил благородного Бали, сделал третий шаг совсем коротким. Так что остался во владениях Бали подземный мир - Патала, который потом стали называть Бали-сатма. Боги же вернули себе власть над Вселенной, а асуров изгнали в подземный мир.
  Сейчас уже трудно доказать или опровергнуть эти факты, но вот то, что Бали действительно стал правителем подземного мира, Паталы - этот факт ни у кого не вызывает сомнения.
  
  ***
  
  С рассветом Бима и Команг вышли на тропу, которую подробно описал учитель. Заблудиться здесь невозможно - дорога широкая и утоптанная, видимо, деревенские жители часто ходят на Гунунг Агунг просить у богов снисхождения, а может - купаться в теплом источнике. Тропа пролегала по широкой долине и лишь несколько раз 'прорезала' краешек леса. Даже здесь вековые деревья казались великанами - настолько высоко поднимались они в небо, а если уйти в глубь леса, и вовсе попадешь в джунгли.
  Бог Солнца Сурья выкатывался из-за горизонта, как гигантский апельсин, и по привычке оглядывал свои владения: все ли в порядке, никому не требуется помощь? Он распахивал свой золотой плащ, поднимал высокий кубок с божественным напитком и расплескивал его по небу. Из ночного темно-синего оно превращалось в светло-голубое, а солнечные лучи, опьяненные тягучим, словно сироп, напитком, становились длинными и острыми. Они устремлялись вниз, на землю, согревая ее. И разрастались кроны деревьев, и поднималась густая трава, и раскрывались яркие, фантастические бутоны цветов.
  - Бима, я понял уже, что делать маски очень сложно и... долго. А куклы? Я могу быстро научиться? - Команг шел сзади, не отставая ни на шаг.
  - Куклы тоже не так уж быстро получаются, - заметил Бима. - Например, своего Самиаджи я делал больше месяца. Ну, а учиться... Кому-то хватит и года, а кому-то - еще больше...
  - Так долго?
  - Это гораздо быстрее, чем научиться делать маски.
  - Бима, а я знаю, где растет священное дерево [164] ... - Команг сообщил эту новость полушепотом как самую страшную тайну.
  - Какое дерево?
  - Из которого делают маски... А если я тайком от всех попробую сделать маску Баронга?
  - Не получится, Команг! Ты же не знаешь, с какими молитвами нужно подойти к дереву и какие подношения сделать богам... Только после этого можно вырезать из него заготовку.
  - А потом?
  - Потом принести домой, вымочить в воде и положить на несколько месяцев в укромном месте...
  - Так долго ждать?
  - И перед тем, как сделать первый надрез, нужно опять провести специальный ритуал... И в конце работы - тоже. Но главное - нужно знать одну магическую букву. Ее надо написать на маске Баронга, отблагодарив богов.
  - А букву для чего? Чтобы маска тоже стала магической?
  - Да. Но эта магическая сила не вечная, ее нужно время от времени обновлять на кладбище...
  - Я слышал, что маски кладут на могилы, - опять прошептал Команг.
  - Не на все. Только на могилу почитаемого человека... И тогда его дух перейдет в маску... А потом и к тому, кто ее наденет... К актеру. Поэтому после представления волосы и бороду Баронга омывают водой, а воду дают зрителям. А потом относят маску в Храм Смерти [165] - храм Шивы. А мы с тобой в какой храм сейчас идем?
  - В Пура Деса! [166] В храм Брахмы!
  - А еще есть Пура Пусех [167] , храм Вишну. И эти три храма и составляют комплекс Кахьянган Тига [168] .
  - Да знаю я! Ты меня постоянно учишь... - Команг говорил громко и с выражением, словно рассказывал у доски стишок.
  - Стоп! - перебил его Бима. Он поднял вверх руку и прислушался.
  Опять что-то мерно гудело, но уже сзади, за их спиной. 'До-о-о-о', - на одной низкой ноте тянулся долгий звук, не переставая.
  - Я же говорил, что это ракшасы завывают... - Команг перешел на шепот, словно они его могли услышать.
  - Подожди ты! - Бима не дал ему продолжить и вновь прислушался. Да, шумело где-то в горах, и он начал беспокоиться. - Команг, пойдем быстрее, нас ждут в храме... А про ракшасов... Ты же сам говорил, что они исчезают с восходом солнца...
  
  С небольшого холма они увидели деревню. Хижины, спрятавшиеся под соломенными крышами, стояли в небольшой низине, вплотную прижимаясь к рисовым полям. А вот и крыша храма Пура Деса! Она возвышается над деревенскими строениями своими ступами - несколькими ярусами крыш. До деревни - рукой подать, так что вскоре Бима и Команг были уже на месте.
  Их встретил священник в белой мантии, не закрывающей плеч и шеи, с длинным ожерельем из пальмовых листьев на загорелой груди и в высокой шапке в виде короны, украшенной золотым орнаментом. Венчал корону блестящий острый наконечник.
  - Проходите, - поприветствовал он гостей и направился к помещению, из которого доносились ароматы мускатного ореха [169] и душистого лимонного сорго [170] . - Называйте меня Иман Гунтур [171] . А вас как зовут? Вот и хорошо... Ну что же, Бима и Команг, передохните с дороги и немного перекусите. Наверное, не завтракали?
  Ребята молча переглянулись: неплохо было бы и пожевать чего-нибудь.
  Они прошли за священником в помещение вроде столовой и, прикрыв за собой дверь, устроились на плетеных из бамбука ковриках. Здесь уже сидела миловидная девушка в зеленом саронге и нарядной желтой кебайя.
  - Угощайтесь! - улыбнулась она и, сложив ладони лодочкой для приветствия, пододвинула к ним металлический поднос с небольшими кулечками-конусами из пальмовых листьев.
  Юные гости ответили на приветствие и, сдерживая нетерпение, неторопливо развернули угощение. Там оказался рис с овощами и по брикетику темпе [172] - все такое теплое... А главное - испускающее тот самый аромат, который возбуждал аппетит еще во дворе.
  - Кушайте, кушайте, я уже позавтракал! - Иман Гунтур присел рядом и отхлебнул из высокой кружки травяной напиток с корицей. Именно этот аромат был у Бимы одним из любимых.
  - Как дорога? Не страшно было идти без проводника?
  - Нет! Нисколечко! - выпалил тот, а самого так и подмывало спросить у священника о шуме, который они слышали по дороге. Но... не стал этого делать. Во-первых, очень уж не хотелось отрываться от еды, а, во-вторых, одолевало сомнение: а если хозяин храма подумает, что ребята просто испугались?
  Иман Гунтур сам завел об этом разговор:
  - Как там, в Пура Бесаких? Идут приготовления к церемонии?
  - О, да, столько людей... и машин...
  - Мы говорили президенту Ахмеду Сукарно, что неправильно выбрал день церемонии Эка Даса Рудра. Но как перенести ее на другой день, когда уже столько иностранцев успели наприглашать? Со всего мира! И вот теперь гневаются боги... Слышали?
  - Так это боги? - удивленно воскликнул Бима.
  - А кто ж еще? Или вы думали, что это ракшасы вас пугают? - Иман Гунтур засмеялся, будто подслушал их разговор на тропе.
  Девушка вышла и тут же вернулась с небольшой плетеной коробкой в руках, не длиннее тех, в которых лежали куклы, и молча подала ее Биме. Он бережно подхватил ее, словно там лежали сокровища, и подал знак Комангу: пора идти.
  Уже во дворе храма Бима обратил внимание, что небо немного потемнело, как будто бы собирался дождь. 'Странно, - подумал он, - с утра было так ясно... Впрочем, тропические дожди начинаются неожиданно'.
  
  Они дошли до середины холма, по которому было так легко спускаться к храму. Бима еще раз оглянулся, словно прощаясь с деревней, еще раз пробежал взглядом по зеленым рисовым полям. Он стоял лицом к деревне, когда почувствовал спиной теплую волну воздуха 'келод' - со стороны гор. Это тоже показалось странным, ведь с гор обычно дует прохладный ветер... А потом произошло нечто, еще более удивительное: там, впереди, где стоит великан Агунг, а за ним - чуть пониже красавцы Абанг и Батур, прогремел сильный гром. Его раскаты были совсем не такими, как во время грозы. Они походили на оглушительный хлопок, как будто лопнул гигантский воздушный шар. Но не на вершине горы, а под горой. После хлопка загрохотали камни, это взбешенный Агунг начал разбрасывать их вокруг себя. Он будто сражался с невидимым врагом, пытаясь уничтожить его. Это было не так просто, и тогда Гунунг Агунг взметнул ввысь из своей вершины мощный столб дыма, и тот начал закручиваться в крупные кудри, а с них посыпался черный-черный пепел.
  Несколько секунд, а может быть, и доли секунды наблюдал такую картину Бима. Вторую волну воздуха с гор уже нельзя было назвать теплой, она обжигала и колола тело, как будто разогрели на костре огромного ежа. Запястье правой руки до боли сжимал Команг, а в левой Бима держал короб с бижутерией, как самый ценный предмет - у сердца. Всего одна мысль успела пробежать в голове: 'А как же там, в Пура Бесаких, без бус?..' И его накрыл с головой стремительный поток горящего воздуха из преисподней.
  Волна раскаленного воздуха была такой мощной, что два маленьких человечка, оказавшихся у нее на пути, походили на две спичинки для великанского костра. Поток вулканических газов, пепла и камней лизнул огненным языком все, что было в долине: деревенские дома и храмы, людей, которые поклонялись богам, собак, которые до этого выли и скулили, беспокойных, кудахтающих, кур и даже... рисовые поля. Он стремительно пролетел, как и положено ветру, а за ним уже двигался лахар [173] . Вязкий и плотный, как бетон, лахар полностью накрыл долину...
  
  
  ***
  
  В Патале, на одной из подземных райских планет, в этот день царило оживление. Здесь правил могущественный махаджана Бали, великий и почитаемый, один из немногих, кому дозволил Бог Вишну проповедовать принципы дхармы. К дворцу непрерывно подъезжали колесницы, запряженные в небесных коней - драконов. И выходили из них нарядные гости. Они прогуливались по саду, наслаждаясь удивительным видом, вдыхали ароматы цветов и фруктов и слушали трели сладкоголосых птиц.
  Гости проходили через чанди бентар, затем - через золотые открытые двери дворца в огромный мраморный зал, предназначенный для таких многочисленных собраний. Давно здесь не было такого столпотворения. И вот сейчас, наконец, разленившиеся слуги начистили до блеска полы и зажгли золотые лампы, висевшие на каждой стене почти под потолком. Светильники горели не для того, чтобы освещать помещение - с такой задачей жители подземного мира отлично справлялись самостоятельно: у каждого из них горели на шапке драгоценные камни. Ну, а лампы служили для создания обстановки торжественности, чтобы никто не забывал о величии мира, в котором он живет.
  Потолок зала местные мастера украсили бирюзой, изумрудом, янтарем и горным хрусталем. Такими же камнями они инкрустировали огромное панно со сценой грандиозного сражения, которое произошло в такие стародавние времена, что стало историей. Но эта битва напоминала жителям подземного царства о том, что не всегда в этом мире спокойно, бывают и тяжелые времена.
  Гости постепенно заполняли зал и удобно располагались на мягких коврах - их только что постелили. Возле золотого трона, украшенного плетеным кружевом из желтых нитей, стоял слуга с большим розовым опахалом из перьев райских птиц. Наконец, когда все расселись, появился и сам Бали, в праздничной одежде, расшитой золотом, в высокой шапке со сверкающим глазом - бриллиантом.
  - Приветствую вас, уважаемые асуры, а также дайтьи, данавы и наги! Приветствую всех, кто явился по моей просьбе со всех семи планет Паталы! Сто двадцать лет не проводил я такого собрания, с того дня, когда великий Гунунг Агунг рассердился и выплеснул в наземный мир всю свою злость и желчь. Вот и сегодня он так разбушевался, что и у нас стало жарче обычного.
  После этих слов слуга особенно усердно замахал опахалом, а присутствующие одобрительно закивали.
  - Мы почитаем Бога Пасупати [174] за то, что он заложил первый камень столь величественного сооружения, как священный Гунунг Агунг! Столь священный, что здесь поселились боги! И потому мы не можем противостоять силе Агунга, чтобы уничтожить или разрушить его. С другой стороны, мы не можем допустить, чтобы разгневанный Агунг стер с лица земли храмовый комплекс Пура Бесаких. Тысячу лет является Пура Бесаких для жителей острова культовым центром, не просто так получил статус Храма Матери... И что? Вот взять сегодня - и его разрушить?
  Бали замолчал, и наступила тишина. И слышен был только шелест опахала.
  - Что скажете, уважаемые гости? - разрезал возникшую паузу его громогласный голос. - Можем ли мы спасти храм?
  - Из всех девяноста шести магических способностей, которые создал я, для Гунунг Агунга не подходит ни одна, - откликнулся демон Бала, сын данавы Майи.
  Его красное лицо с выпученными глазами и с большим ртом, из которого торчали клыки, было явно звериным, как и длинные когти на руках и ногах, но туловище, разодетое в атласный красный плащ, подчеркивающий царскую принадлежность демона, оставалось человеческим.
  - Моей магией хорошо пользуются женщины, особенно - для соблазнительных игр...
  При этих словах демон Бала замолчал, окидывая взглядом собравшихся. Понятно было, что среди них он узнал кое-кого из тех, кто побывал в его владениях. Видимо, и те уже поняли, что со всеми приехавшими сюда мужчинами местные женщины предаются любовным утехам, напоив их дурманящим напитком. И после этого гости, уверенные в своей силе и неотразимости, начинают мнить себя богами.
  - Да-а-а, - вздохнул демон Бала, - моя магия не подойдет для горного великана Агунга...
  - Хорошо! Я понял! - в голосе правителя Паталы чувствовалась неудовлетворенность, видимо, он хотел услышать от демона другой ответ. - А что думает царь нагов Васуки? Твое владение считают самым прекрасным местом в мире... Говорят, по красоте оно превосходит небеса Индры!
  Поднялся с места царь нагов в расшитых золотом одеждах - они подчеркивали его статную фигуру с человеческим лицом, однако не могли скрыть изгибающихся, мерцающих зеленым цветом, змей - вместо ног.
  - О красоте нашего царства известно всему миру! И мы гордимся этим.
  Васуки сделал шаг к трону Бали, и его ноги-змеи сначала разбежались в разные стороны, а потом собрались в клубок.
  - Гордимся мы и тем, - продолжил царь нагов, - что не знаем ни бед, ни несчастий, ни времени, ни старости. Мы пьем соки и эликсиры из чудодейственных трав, купаемся в целебных источниках и не испытываем усталости. Но мы привязаны к материальному, и потому не имеем права принимать очень важные решения, особенно если после этого может измениться жизнь миллионов людей...
  Бали пронзил Васуки проницательным взглядом и, взмахнув рукой, дал понять, что нет смысла тому продолжать свой рассказ. Потом он свел брови над переносицей, на секунду задумавшись, кому бы еще предоставить слово, и громко произнес:
  - Хочу послушать учителя всех магов и чародеев, нашего самого талантливого архитектора... - и Бали остановил свой взгляд на царе асуров Майе. - Чтобы создавать дворцы, подчеркивающие богатство и могущество его владельцев, нужно обладать серьезными знаниями... А о тебе, данава Майя, о твоем таланте строить здания и украшать их драгоценными камнями по подобию райских рассказывают удивительные истории.
  - Спасибо, уважаемый Бали, за такую честь - выступить на великом собрании! Но я знаю только материальное и в другой сфере боюсь ошибиться...
  Царь Майя замолчал и посмотрел на свои руки, любуясь крупными перстнями с изумрудами и рубинами на всех пальцах. Потом он вспомнил, что говорил речь, и продолжил:
  - Уважаемый Бали, среди всех нас ты самый преданный своему делу и самый удачливый царь. Давно уже стал легендой тот случай, когда Верховная Личность Бога воплотился в облик карлика-брахмана Ваманадевы и пришел на жертвоприношение, устроенное тобой. И ты, владевший тогда тремя мирами, пожертвовал Ваманадеве все, что имел. За такую щедрость к тебе не только вернулись богатства, но и приумножились. Все знают, что сейчас ты богаче самого Индры, царя небес. И магия, и мои способности в зодчестве не могут сравниться с твоим природным даром. Поэтому думаю, что именно ты сможешь договориться с Агунгом, умилостивить его.
  - Спасибо, данава Майя, за искренность и доверие. Я давно уже принял для себя решение, но не хотел действовать в одиночку, чтобы не принизить значимость других царей планет Паталы. Видимо, сегодня мне придется провести не самый легкий в своей жизни поединок... - Бали сделал небольшую паузу, это было ему присуще - интриговать слушателей, и добавил, - словесный, словесный, поединок... Войны нам не нужно!
  
  ***
  
  На следующий день вулкан Агунг молчал. Эта тишина была, однако, пугающей, потому как старики утверждали, что вулканы имеют огненный темперамент, а значит, могут показать свой характер в любую минуту, особенно, если люди уже не ждут этого. Так и случилось. Примерно через неделю Агунг снова начал бесноваться. Может быть, и не собирался повторять свои злопыхания, но у него запершило в носу и... не сдержался - чихнул. А что бывает, если человек чихнет что есть мочи? И потому вновь хлынула из жерла накопившаяся желчь.
  Великий Гунунг Агунг выплескивал из своей утробы тягучую лаву, а та всасывала в себя воду из святых источников и целебных водоемов, вулканический пепел, камни и грязным месивом неслась по склону горы, замуровывая в себе, как в бетоне, хижины и храмы, статуи богов, бегающих кур, собак и гусей, и даже... рисовые поля. Вулкан, словно сумасшедший огнедышащий дракон, выдыхал из своего жерла газы, и они, смешиваясь по пути с пеплом и горными породами, стремительно проносились по склонам, испепеляя все, что попадалось на их пути. Убежать и даже уехать на самой скоростной машине от раскаленного дыхания Агунга было невозможно: скорость таких потоков может достигать семисот километров в час.
  В неравной битве с горным великаном погибли тысячи людей, разрушились их жилища, дороги и мосты. Некоторые деревни остались похороненными в лаве, из других спешно эвакуировали жителей. Под слоем лавы или пепла остались огромные территории лесов и рисовых полей. Плодородные еще вчера земли с зелеными всходами долгие годы не будут подавать признаков жизни, так что уцелевшим деревенским жителям грозил голод. Вулкан безжалостно стер с лица земли все, что попалось ему на пути, но...
  Но он не тронул величественный комплекс на семи террасах, древний и почитаемый на Бали Пура Бесаких. Великий Гугунг Агунг как будто бы и не хотел его уничтожать, а просто выразил недовольство тем, что собрались люди проводить церемонию очищения мира от темных сил - Эка Даса Рудра, будучи неготовыми к этому очищению.
  
  ***
  
  Интан сидела в своем кабинете и вновь перебирала старые документы и фотографии. Шесть месяцев прошло с того страшного дня, когда она узнала о том, что случилось с ее самым любимым и единственным внуком Бимой. 'Эх, Бима, Бима, знала бы я... Не отпустила бы... Да разве можно предугадать, где она тебя ожидает... И как же теперь тебя называть? Бима, который пришел в этот мир в год нападения на Бали Японии, а ушел из него в год извержения вулкана Агунг? Точно так же, как и с Вирой: Вира, родившийся в год пупутана и покинувший нас в год нападения на Бали Японии'.
  Она держала в руках географическую карту острова, чтобы внимательно рассмотреть то место, где остался похороненным в лаве ее внук. Вот здесь, недалеко от маленькой рыбацкой деревни Туламбен...
  Когда вулкан утихомирился, Интан даже приезжала туда, чтобы окинуть взглядом эти места и мысленно проститься с Бимой. Белый песок, которым щедро усыпано побережье острова, теперь стал черным. И будет таким еще много лет, и даже - веков.
  Интан долго бродила тогда по берегу и размышляла о странном совпадении. Ведь именно здесь шла в сорок втором битва с японцами, именно здесь погиб ее сын Вира... Но почему об этом почти не вспоминают? А о крушении американского военного корабля 'Либерти' не забывают! В него попала тогда торпеда японской подводной лодки и корабль до сих пор находится здесь, почти рядом с берегом. Так много говорят о корабле, и так мало - о людях? О тех, кто погиб, защищая остров от врагов.
  - Бабушка, опять горюешь? Ведь ты же говорила, что люди не умирают... - в комнату вошла очаровательная Ванги, как маленькая мадонна, с ребенком на руках, - лучше подержи немного Бамбанга [175] , он у тебя на руках так быстро засыпает, а я пойду приготовлю наше любимое сате. Тебе с каким соусом?
  
  

Глава 12. О том, как летают оркестровые 'ямы'

  Декабрь 2013 года.
  Буди замолчал, раздумывая, продолжать ли дальше. Он понимал, что Георгий Дмитриевич и Катя внимательно слушают его рассказ. Но... не утомил ли он их? Ведь этот вечер и без того насыщен событиями?
  - Буди, я поняла, что ты неравнодушен к этим трагическим происшествиям, потому что люди тебе очень близки, чем-то дороги... Да? - нарушила тишину Катя. - Или же...
  Девушка замолчала, но ее мысли продолжали лихорадочно биться в голове. Это было видно по тонким продольным морщинкам на лбу и глубокой поперечной складке между бровями.
  - Или же... - повторил за ней Буди. - Катя, ты подумала о том, что я и есть...
  Она кивнула.
  - Да, я и есть сын Бамбанга...
  - Если это так, то твой отец тоже...
  - Да, тоже...
  - В тот год, когда ты родился?
  - Катюша, какая ты нетерпеливая! - Георгий Дмитриевич посмотрел в глаза дочери проницательно и пугающе. - Давай дадим возможность нашему гостю высказаться до конца, ведь он и приехал для этого... Причем, издалека приехал...
  И Буди продолжил:
  - А дальше было вот что...
  Он посмотрел на Георгия Дмитриевича с благодарностью. За открытую поддержку. Иногда, конечно, была она не столь явной, и все же...
  - Моего отца - Бамбанга - воспитывала Ванги одна... бабушка Интан... ну, для меня уже - прабабушка, умерла, когда мальчику едва исполнилось пять лет... И вот в восемьдесят первом году, когда Бамбангу было всего восемнадцать, встретил он девушку, такую же юную, по имени Батари[176]... Моя бабушка, Ванги, конечно же, не могла быть против их счастья и дала согласие на брак. Летом и отпраздновали свадьбу...
  Буди замолчал. Видно, говорить об этом ему было очень сложно.
  - Отпраздновали свадьбу... - повторил он, - и молодые поселились в фамильном доме, в том самом, который заново выстроил мой прадед Вира, ведь прежний сгорел во время пупутана... Мама, кстати, живет в нем до сих пор, уже без отца...
  - А что случилось с Бамбангом?
  - Это было более буднично, чем с его отцом и дедом... Даже совсем буднично, если не считать смерть великой трагедией: мой отец погиб до моего рождения в автокатастрофе...
  - Опять... трагедия? О-о-о... - Катя не могла скрыть волнения. Она сцепила кисти рук в 'замок' и так сжала их, что пальцы начали деревенеть.
  - Выходит, что опять... Он сопровождал группу школьников... в общем-то, на обычную экскурсию... Дети поехали посмотреть достопримечательности. И была с ними еще одна учительница... уже пожилая... и совсем молодой водитель. Дорога пролегала по горному району Бали, была довольно узкой, вилась серпантином. На таких участках опасно ездить в дождь, а он взял и хлынул... Правда, уже когда группа возвращалась домой. То ли дорогу размыло, то ли неполадки с автобусом... И он упал в пропасть...
  Буди замер на диванчике, словно скульптура, без движения. Казалось, он даже не моргает. На этот раз тишину никто не нарушил, и через пару минут гость закончил свой рассказ:
  - Но автобус каким-то чудом не улетел в бездну, а зацепился за выступ и перевернулся на небольшом плато. Поэтому почти все дети спаслись. Они выползли через разбитое стекло. Не успел только один мальчик и двое взрослых - учительница и мой отец. Они и выталкивали из салона детей... Потом автобус взорвался...
  Слышно было, как капает вода на кухне. Кто-то неплотно закрутил кран. Потом Катя сказала:
  - Что-то здесь не так...
  - Я знаю, - ответил Буди. - Мы с мамой тоже думали об этом: почему все мужчины в нашем роду умирают не своей смертью и... до рождения своего сына? Мне сейчас тридцать два года, но я пока не женился, боюсь, что с моим сыном случится трагедия... Только ведь сначала она должна произойти со мной...
  - Ну, а я-то при чем? - вставила реплику Катя. - А может, я ведьма, или наоборот, добрая волшебница? Не понимаю...
  Буди устало посмотрел на нее:
  - Катя, тебе не обязательно принимать решение немедленно. Ты можешь хорошо подумать, скажем, до завтра... Тем более что сейчас уже два часа ночи...
  - Хорошо. Давайте отложим разговор...
  Наконец-то в ее голосе появились нотки благодарности! Буди посмотрел на нее взглядом... тем самым взглядом, каким смотрят на верного друга, который постепенно становится больше, чем просто друг.
  
  ***
  
  До утра не произошло никаких событий. Видимо, эти сутки больше их уже не вмещали. А утром Георгий Дмитриевич, Катя и Буди сидели за тем же столом и завтракали.
  - Хотелось бы продолжить разговор. Но, как всегда, в самый интересный момент - лекции. Дождетесь меня?
  Глава семьи торопливо дожевывал бутерброд - завтрак сегодня никто не готовил, и отхлебывал горячий кофе. Серьезное выражение лица, а главное - галстук под цвет строгого костюма, говорили о том, что их хозяин мысленно уже в своем Гуманитарном университете профсоюзов, и не меньше, чем на факультете культуры...
  Катя и Буди переглянулись. Вообще-то она уже открывала рот, чтобы задать щекотливый вопрос гостю...
  - Конечно, папа! Без тебя решений не принимаем!
  - У меня не так много времени, - Буди комкал в руках бумажную салфетку. - Не больше двух-трех дней... Но если у нас весь день свободен, то, может, Катя покажет мне город? Навряд ли приеду сюда еще...
  - Хорошо. А куда ты хотел бы сходить?
  - В Эрмитаж. Я хочу посмотреть картину Рембрандта...
  - А-а-а, 'Возвращение блудного сына'?
  По ее лицу пробежала тень разочарования. Но не потому, что ждала более интересное предложение от гостя издалека. Катя вспомнила Амстердам, а точнее, последние минуты перед отлетом. Как она тогда разозлилась на этого выскочку-профессора с его словечком "должен"!
  - Я пошел! - Георгий Дмитриевич чмокнул дочь в щечку, махнул рукой Буди и хлопнул входной дверью.
  - Н-да-а, - издал звук не то вопроса, не то удивления, Буди. Он не мог, да и не пытался скрыть волнение, которое охватило его, когда щелкнул замок.
  'Неужели так реагирует на то, что остались вдвоем?' - подумала Катя. И тут же поймала себя на том, что совсем немного, но привязалась к гостю. Скажем, как к другу. Конечно, не к самому близкому, а к тому, с кем можно поболтать о том, о сем, а иногда и пооткровенничать.
  
  ***
  
  Эрмитаж она полюбила еще в детстве. Однажды они пришли вчетвером: мама, папа, Валек и она. Мама, необычайно нарядная и веселая, шутила и даже смеялась. Но когда подошла к этому полотну, мгновенно помрачнела, замкнулась. Она была очень впечатлительной, особенно если стоял вопрос 'отцы и дети', как в 'Возвращении блудного сына'. Всегда жалела тех, кто обижен, кто недополучил тепла и ласки, и не важно, были ли это старшие или младшие... Мама...
  Катя и Буди подошли к величайшему полотну выдающегося художника и молчали. Каждый думал о своем - наболевшем или сокровенном. Наконец, он произнес почти шепотом:
  - Мне кажется, здесь нужно постоять как можно дольше! Чем больше смотришь, тем больше видишь...
  - Ты тоже так думаешь?
  Она как раз разглядывала мелкие детали, те, что не сразу бросаются в глаза. Ведь поначалу глаз выхватывает более крупные предметы, и только потом...
  Блудный сын вернулся после длительного и нелегкого путешествия. Возможно, он промотал все состояние, скорее всего, даже нищенствовал. Об этом говорят его бритая, как у каторжника, голова, пообтрепавшееся платье, износившиеся туфли, одна из которых так расхлябалась, что упала... Отец же нежно обнимает его, прощая. Справа - старший сын, видно, как ревностно относится он к возвращению брата. Сейчас, правда, не может открыто выразить свои чувства, потому что побаивается отца, как бы не впасть в немилость, да и свидетели есть...
  Конечно же, эти герои - главные. Но если приглядеться, то на темном фоне можно увидеть и других людей, героев второго плана...
  - Буди, ты видишь женщину? Вверху, вон там, левее. Как думаешь, кто она?
  - Думаю, служанка! Хотя... Скорее, это аллегория... И связана она с любовью, если виден медальон в виде красного сердечка. А может, мать блудного сына?
  - Нет, Буди, откуда здесь мать? Хотя... А вон там - видишь?
  - В дорожном плаще с посохом?
  - Да.
  - Думаю, это тоже странник, и он понимает блудного сына. Посмотри, выражение его лица совсем не агрессивное, даже сочувствующее. А может быть, это тоже аллегория? Например, изображение отцовской любви, или же - отца, который тоже когда-то странствовал... Слушай, Катя, а тебе не кажется, что он так похож на Рембрандта? Может, это его автопортрет?
  - Ну да, будет он на религиозном полотне писать себя?
  - А почему бы и нет? Может, он хочет подчеркнуть свою странствующую натуру? Свою любовь к свободе?
  - Ну, ты и вообразил... Сейчас увидишь на картине революционные мотивы...
  - Не увижу. Я уже приметил флейтиста, так что здесь будет веселье по поводу возвращения блудного сына, а не революция...
  Буди с интересом разглядывал и другие полотна, однако именно 'Возвращение блудного сына' особенно сильно притягивало его взгляд. Заметила Катя и еще одну особенность в поведении своего гостя: почему он так внимательно всматривался не только в картины, но и в интерьер Эрмитажа? То запрокидывал голову, чтобы увидеть потолки с его неповторимой отделкой, то чуть ли не врастал в мозаичный пол, рассматривая его узоры. На одной из лестниц так низко наклонился, что поскользнулся и едва не упал.
  - Буди, ты что?
  - Мне здесь нравится, - ответил он. - Может такое быть?
  Катя пожала плечами. Кто его знает, а вдруг там, на его родине, нет таких дворцов? Жалко, что ли? Да пусть любуется!
  
  ***
  
  Они прогулялись по Адмиралтейской набережной, где молча постояли возле памятника Петру Первому. Молодой Петр топором вырубал деталь лодки. Очень даже оригинально: царь с совершенно не царским орудием. Хотя... может быть, в те времена вот такими топорами и головы отрубали? И даже - цари! Потом Буди прочитал вслух надпись: 'Этот памятник подарен городу Санкт-Петербургу Королевством Нидерланды. Открыт 7 сентября 1996 г. Его Королевским Высочеством Принцем Оранским'.
  - Это он там, в Голландии, учился корабли строить, - подсказала Катя, заметив недоумение на лице Буди. - Папа пишет диссертацию о Петровской эпохе, он бы рассказал подробнее...
  Подул резкий ветер. Снега было мало, но порывы ветра обжигали лицо, будто кололи маленькими иголочками. Буди поежился, видимо, не любил холодную погоду.
  - Здесь рядом небольшое кафе, - проявила инициативу Катя. - Зайдем?
  Они сделали заказ и сидели молча, опять думая каждый о своем, потом Буди не выдержал:
  - Катя, я очень прошу серьезно отнестись к моему предложению...
  - Вообще-то поездки не входят в мои планы, - сказала она, прислушиваясь к голосу разума. - Я ведь замуж собираюсь... Да и Новый год не за горами...
  Но сердце подсказывало ей, что есть в этом предложении нечто. И это 'нечто' она должна сделать, именно 'должна'.
  - И все же...
  Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент принесли горячее. И Буди замолчал. А потом они молчали вместе, как два телефона, не подсоединенные к общей сети.
  Когда они вернулись домой, Георгий Дмитриевич пришел почти следом. На удивление рано, и Катя обрадовалась этому больше обычного. Ей так не нравилась затянувшаяся с Буди пауза.
  - Надо бы подкрепиться! Вы как?
  Отец был в хорошем расположении духа, и это бросалось в глаза. 'Неужели появились новости по поводу защиты? - подумала Катя, но не стала первой заводить разговор.
  - Да мы не голодные, только что из кафе...
  - Ну, Катенька, чуть-чуть, за компанию, что же я, один буду сидеть за столом?
  Ему явно не терпелось что-то им сообщить, и это было так заметно. Наконец, торопливо разделавшись с тушеной курицей, глава семьи торжественно произнес:
  - Приглашаю всех к себе! Негоже вести такие важные разговоры за обеденным столом!
  
  Кабинет Георгия Дмитриевича занимал небольшую комнату с встроенными стеллажами, в обычные книжные шкафы столько книг бы и не поместилось. Они величественно поднимались до потолка, закрывая собой три стены, а не четыре, только потому, что на ней было окно. Катя и Буди сели на уютный диван, вплотную примыкавший к добротному, но не громоздкому, письменному столу, а Георгий Дмитриевич устроился в высоком кресле. По правую его руку был еще один небольшой стол, вроде приставки, на котором стоял предмет, казалось, совершенно не вписывающийся в интерьер кабинета культуролога: довольно солидный по размерам - больше метра в длину, макет корабля. Даже дилетанту бросилось бы в глаза, что это не простой макет, а эксклюзивная модель, вырезанная из теплого дерева - ясеня или липы, и очень тщательно покрытая лаком. Но главное, макет, как настоящий парусник, имел множество мелких предметов, - канаты, паруса, мебель в каютах, а также люки, двери, штурвал...
  Глава семьи поймал удивленный взгляд Буди и поспешил ответить на не успевший прозвучать вопрос:
  - Да, этот фрегат уникален. В нем более тысячи мелких деталей... Одних только пушек двадцать две! И все они выточены мастером на совесть... А знаешь, что это за вещица? - он сделал паузу, но не услышал ответа. - Копия фрегата 'Петр и Павел'! Ровно в пятьсот раз меньше оригинала!
  - Это как-то связано с именем Петра Первого? - Буди явно не разбирался в кораблестроении, но вот о царе российском знал кое-что. - А мы с Катей сегодня тоже его памятник видели...На Адмиралтейской...
  - Да, связано... Правда, назван фрегат в честь святых Петра и Павла, а вот строил его Петр Великий... Не один, конечно, а когда обучался корабельному мастерству в Голландии. Я увлекаюсь этим вопросом, потому как пишу диссертацию... Н-да-а...
  Сделав многозначительную паузу, он выдвинул ящик стола и достал красную папку. Надел очки и вслух прочитал:
  - Я, нижеподписавшийся, Геррит Клас Поль [177] , корабельный мастер при Амстердамской камере привилегированной Ост-Индской компании, свидетельствую и удостоверяю по истине, что Петр Михайлов (находящийся в свите великого московского посольства в числе тех, которые здесь, в Амстердаме, на Ост-Индской корабельной верфи с 30 августа 1697 г. по нижеуказанное число жили и под нашим руководством плотничали) во времена благородного здесь пребывания своего был прилежным и разумным плотником, также в связывании, заколачивании, сплачивании, поднимании, прилаживании, натягивании, плетении, конопачении, стругании, буравлении, распиловании, мощении и смолении поступал, как доброму и искусному плотнику надлежит, и помогал нам в строении фрегата 'Петр и Павел', от первой закладки его, длиною в 100 футов [178] (от форштевня до ахтерштевня), почти до его окончания, и не только что под моим надзором корабельную архитектуру и черчение планов его благородие изучил основательно, но и уразумел эти предметы в такой степени, сколько мы сами их разумеем. Для подлинного удостоверения я подписал сие моею собственной рукой. Дано в Амстердаме, в нашем постоянном местопребывании на Ост-Индской верфи, 14 января в лето Господне 1698 г. Геррит Клас Поль, корабельный мастер привилегированной Ост-Индской компании в Амстердаме [179].
  
  - А-а-а... - хотел переспросить Буди, на что Георгий Дмитриевич тут же и ответил:
  - Он был там под именем Петра Михайлова. Ну не под царским же именем наниматься ему плотником? А у меня, кстати, есть интересная коллекция денег с изображением Петра Великого.
  Он опять выдвинул безразмерный ящичек своего письменного стола и достал из него альбом нумизмата:
  - Вот, полюбуйтесь. Это - новые, уже нашего времени. Монета в двадцать пять рублей, выпущенная Банком России 'Денежное обращение' к трехсотлетию денежной реформы Петра Великого. В две тысячи четвертом году. Вот монета в пятьдесят рублей этого же банка, но уже из 'Исторической серии', 'Окно в Европу'... А эти двадцать пять рублей посвящены трехсотлетию Полтавской битвы...
  - Папа! - Катя, отлично зная отца, почувствовала, что если он разгонится сейчас на своем любимом коньке, то трудно будет его остановить.
  - Тогда старинные... Вот золотые рубли тысяча семьсот двадцатого, посмотрите, какой четкий профиль. И венок, венок по кругу монеты... А это - банкнота 'Петенька' в пятьсот рублей. Выпуск в девятьсот двенадцатом. Ну, тут еще много у меня...
  - А вы увлекаетесь коллекционированием? - поинтересовался Буди.
  - Нет, эти монеты и так, кое-что по мелочам, остались от деда. А я уже потом немного дополнил коллекцию современными...
  
  В дверь позвонили. Валек? Так рано он не приходит домой. Неужели... Стас? Катя испуганно взглянула на отца, словно извиняясь за то, что приходится прерывать интересный рассказ, и пошла открывать дверь.
  Ее опасения подтвердились.
  - Добрый вечер! - Стас радушно поздоровался, благо, всех присутствующих он прекрасно знал, а многих из них считал почти родными.
  - Хорошие люди всегда к столу, а банкиры - к деньгам, - сострила Катя. - Присаживайся на диван, мы тут деньги рассматриваем. Давай уж закончим, а потом...
  - Хорошо- хорошо, я... люблю деньги, - в унисон Катиной шутке произнес Стас и взял в руку одну из монет.
  - А это у меня деньги допетровской эпохи, - продолжал рассказ Георгий Дмитриевич. - Очень походят на рыбью чешую, смотрите, какие... Оттого и прозвали их чешуйками. Правда, Петр Великий даже так их не называл: 'старые вши' - и точка. Вот так-то!
  - А почему, папа? Они что, заразными были?
  - Ну, ты и сказала... Конечно нет! Это он так высказывал свое пренебрежение к ним. А то, что 'чешуйки', так это они действительно были очень некрасивыми - неровные, какие-то волнистые... В те времена делали деньги так: серебряную проволоку резали примерно на равные кусочки, плющили, после чего вручную, с помощью молотка и штемпелей с негативным изображением на круглом торце набивали надпись. Понятно, что заготовки были кривыми... не все надписи попадали на монеты, часть изображения вообще не помещалась...
  - А это рубли?
  Катя держала 'чешуйку' в руках.
  - Да. Впервые рубль стал монетой при Алексее Михайловиче. Но тогда еще монетный двор не был приспособлен для новой работы и поэтому или делали 'чешуйки', или же чеканили рубль на талерах - крупных круглых европейских монетах.
  - А как это? Там же есть другое изображение! - Катя оторвала взгляд от 'чешуйки' и с недоумением посмотрела на отца.
  - Очень просто! Этот орнамент сбивали, как и все надписи, а чеканили свои. Работа, конечно же, очень трудоемкая, нужны специальные молотовые снаряды, и они быстро выходили из строя... Вот поэтому-то и недолог был рублевый период, где-то не больше года... А действительное воплощение слова 'рубль' в металле произошло только через полвека...
  - А сейчас мы и не задумываемся об этом. Рубли очень удобны для расчета. - Катя положила 'чешуйку' на стол и мельком взглянула на Стаса. 'Эх, не вовремя он сегодня! - промелькнула в голове мысль. - Ладно, придется откровенно признаться...'
  - А ведь и не всегда они были удобными! - Георгий Дмитриевич не ожидал, что Катя поддержит его рассказ, ведь только что она пыталась его прервать. - Причем, во всех странах по-разному. В одних монеты равнялись одной трети или одной двадцать четвертой части крупной денежной единицы, в других - одной триста шестидесятой... А встречались случаи, когда крупный номинал соответствовал шестидесяти мелким, или четырем...
  - И царь Петр Великий первым создал десятичный принцип денежного счета... - включился в разговор Стас. - А вскоре и национальный конгресс США утвердил доллар и цент, потом - французы...
  - Ну, а англичане - только в девятьсот семьдесят первом году, до этого у них фунт стерлингов равнялся двадцати шиллингам или двухсот сорока пенсам... Теперь - только ста пенсам. Они у нас научились, а ты теперь будешь у них учиться... - заметил Георгий Дмитриевич и с вызовом посмотрел на Стаса. Мол, ну и что с того, что надумал стажироваться? Знаешь ведь, что и учиться-то у них особенно нечему...
  - А я немного далек от финансовой сферы, - подал голос Буди. - Поэтому меня интересует, а где зафиксирован тот факт, что Россия первой в мире избавилась от кошмарного счета?
  - Кроме воспоминаний современников есть очень известная книга датчанина Петера ван Хавена 'Путешествие в Россию'... - Катин отец понимал недоверие гостя к такой смелой информации. - Она вышла чуть позже, к середине восемнадцатого века, и переведена на несколько европейских языков. Оказывается, молодой путешественник интересовался и математикой, поэтому обратил внимание на то, что в основе русского денежного счета лежит десятичный принцип. И он утверждал, что и другие страны... рано или поздно, но тоже последуют этому правилу...
  Стас хотел что-то добавить, он любил 'блеснуть' при случае своими профессиональными знаниями, но Катя его опередила, обратившись в гостю издалека:
  - Буди, а какие у тебя на родине деньги? Их тоже трудно считать?
  - Нет, совсем не трудно! У индонезийской рупии вообще нет разменной монеты. Был когда-то сен, и равнялся он одной сотой рупии, но... инфляция... Так что сейчас только рупия. Правда, небольшим номиналом в виде монет, а от тысячи рупий - уже бумажными купюрами. Хочешь посмотреть? Вот, кстати, есть у меня... пятьсот рупий. - Он достал монету из бокового кармана бумажника. - Но это очень мало... Чтобы набрать один доллар, нужно где-то... восемнадцать таких монет.
  Катя протянула ладонь, и Буди положил на нее довольно крупную, с российский старый 'пятак', монету.
  - О, какая легкая... Она из алюминия? А это что на аверсе? Ваш герб? - Катя напряглась и начала внимательно его разглядывать, изменившись при этом в лице.
  - Странная птица, я же ее видела...
  - Это, вообще-то, не простая птица, а мифическая, скорее, даже божественное существо, на котором ездит Бог Вишну. Видишь, у него туловище человека, а клюв, крылья и когти - орлиные... Это - Гаруда. В честь нее у нас названы даже авиалинии. А где же ты ее могла видеть?
  - Жаль, что здесь она не цветная, поэтому трудно разглядеть... - Катя продолжала рассуждать вслух, не отреагировав на его вопрос. - А у нее клюв случайно не зеленый?
  - Да, маски Гаруды чаще всего делают с зеленым клювом...
  - Маски... Да-да, конечно же, маски... - Катя совсем ушла в себя, она бормотала что-то несуразное, поэтому ее все слышали, но - не понимали.
  - Катя! - тронул девушку за плечо Стас. - Мы здесь!
  Она бросила на него затуманенный взор, сделала усилие над собой и... спустилась на землю:
  - Что-то у меня с головой, наверное, устала.
  - Катюша, вчера ты попросила меня подождать до завтра. То есть...сегодня... И я готов повторить свои слова: стань моей женой!
  - Стас, не сейчас...
  - А когда же? Я улетаю!
  Она холодно и равнодушно посмотрела на него. И в этом взгляде можно было прочитать еще кое-что: как будто ей так резко и неожиданно все здесь наскучило и захотелось стряхнуть с себя нечто неосязаемое, но крепко стягивающее, как паутина, муху. Эти секунды стали паузой, разделяющей, словно пропасть, ее со Стасом.
   - Стас, я не выйду за тебя замуж! - Катя произнесла эти слова с таким надрывом, словно они застряли где-то в горле и не хотели выходить, а кто-то взял их буквально за шкирку и... выбросил изо рта. И этот 'кто-то' вообще поселился в ее мозгу и начал чувствовать себя там хозяином.
  - Что? - глаза банкира стали округляться, превращаясь в глаза мальчика из песочницы, которому случайный прохожий разрушил так тщательно выстроенный замок. - Ты же... Катя! Вот! Я так и думал: сон в руку! Я же видел тебя во сне... Ты стояла так далеко от меня и... махала мне красным платком. Почему платком? И - красным?.. А рядом... Да, там кто-то был...
  Стас посмотрел этими круглыми глазами на Георгия Дмитриевича, но тот сделал вид, что достает из-под стола упавшую монету. Буди тоже молчал, правда, его брови чуть поднялись вверх, но он быстро справился с чувством удивления и смотрел на стол, на разбросанные по нему монеты.
  - Может быть, ты заболела? - Стас поднялся с дивана и в нерешительности стоял возле двери, потом, подумав, взялся за ручку. - Давай так: сегодня я уйду, а завтра ты придешь в себя и позвонишь мне. Хорошо? - И он как можно быстрее попрощался со всеми.
  
  ***
  
  Издалека, как будто за стеной, заиграла музыка. Опять увертюра к 'Летучему Голландцу'! Катя напряглась, вслушиваясь в волнующие звуки - они становились громче и громче. Будто вырвал ураган из оперного театра Германии, Англии, а может, и Нидерландов, оркестровую яму и закружил ее в смертельном вихре, и понес за тысячи километров... А музыканты не могут остановить игру, они должны отработать партии до конца, что бы ни случилось. И пусть их лица обжигает ледяной ветер, а жесткие струи дождя хлещут до боли, даже тогда они не выпустят из рук своих инструментов.
  Шквал ветра, как разъяренный зверь, выплеснул свой гнев. Это шторм разбушевался на море и прибил к берегу корабль Летучего Голландца. Неспокойно на душе у Эрика, ведь он видел странный сон, будто Сента исчезла в море с мрачным незнакомцем. Это пугает его и волнует. 'Тебя люблю я, Сента, страстно', - делает он ей признание, но, рассказав сон, лишь укрепляет ее веру в предназначение любить до смерти легендарного героя, на портрет которого так похож этот незнакомец...
  Вихрь несет и несет, кружит и кружит оркестровую яму, и вот она достигает пика полета, где-то под облаками, и тогда начинается большой дуэт Сенты и Голландца. Суровые и скорбные звуки мужского голоса переплетаются с чистыми и восторженными - женского...
  ...А в бездонной пропасти волны яростно разбрасывают пену, то поднимаясь почти до вершины утеса, то опускаясь до самого дна пучины.
  
  

Часть четвертая. Нити для полотна Прошлого, или О том, как завязывается узел

  

Глава 13. Таинственные амулеты

  Декабрь 2013 года.
  Хлопнула входная дверь, значит, Стас действительно ушел.
  - Катюша, ты как-то так резко с ним...
  Георгий Дмитриевич, наконец-то, выдавил из себя эти слова, хотя по добродушному тону его голоса было понятно, что он поддерживает решение дочери. Чем-то не нравится ему Стас, и все. С одной стороны, парень имеет множество достоинств: и внешностью удался, и образованностью, да и профессия у него достаточно престижная, а семья - так об этом вообще разговора нет... А вот с другой... Но нет в нем... чего? Чего же нет? Может, душевного расположения к людям? Или простой человечности? Ведь существует же такое качество!
  - Папа, я и сама не знаю, что это на меня нашло...
  - Ладно, это ты перегрузила себя информацией, вот и заклинило мозги. Ну что, спать пойдем или еще посидим немного? - Георгий Дмитриевич сделал такое сильное ударение на слове 'посидим', что дураку было понятно, он и не собирается выпускать из кабинета ни Катю, ни Буди. Видимо, не все еще 'экспонаты' показал.
  - Да нет, папа, еще не поздно...
  - У меня, Катюша, есть для тебя новость. Только сегодня узнал об этом, да все не доходит черед сказать. - Он посмотрел в сторону Буди, который как раз заканчивал изучение коллекции монет. - От нашего гостя секретов нет, ведь мы знаем почти всю его родословную. А вот что я узнал о нашей родословной...
  - Папа, так ты и этим занимался?
  - Дочка, не сам... Я обратился с такой просьбой к профессору Кардапольцеву, ты же знаешь его. И вот сегодня он предоставил мне некоторые факты...
  - Ну же, папка, не тяни, раз заинтриговал - давай выкладывай!
  - Оказывается, один из моих предков был кораблестроителем, это еще во времена Петра Великого. С чего же начать? - Георгий Дмитриевич явно разволновался. - Ладно, начну с того, что известно. О внуке этого кораблестроителя. Так вот, он служил в военном флоте, в офицерском звании. И только благодаря тому, что корабль затонул... Тьфу, ты... Что-то я совсем заговорился, если благодарю за то, что корабль затонул...
  - А говоришь, скоро защита у тебя... - подколола Катя.
  - Да ладно, Катя, это все мелочи... Слушайте дальше. В конце ноября тысяча восемьсот шестьдесят первого года вышел из Ост-Индской Батавии русский клипер 'Опричник'. Незадолго до этого на корабле сменился офицерский состав, а нижние чины набрали из других экипажей: с корвета 'Воевода' и клиперов 'Наездник' и 'Разведчик'. То ли матросы оказались неподготовленными, то ли просто случай - попало судно в штормовую волну, но только не вернулся этот клипер на родину...
  - И кто же там был, если ты рассказываешь об этом судне? - Катя горела нетерпением узнать самое главное.
  - А был там офицер Павел Блэнк, русский моряк с... нерусской фамилией.
  - Папа, ты хочешь сказать, что этот человек был нашим пра-пра-пра?..
  - Сначала - об 'Опричнике'. Данные о нем собрать было совсем просто. Многое сохранилось в архивах именно благодаря тому, что клипер затонул. В честь него в Кронштадте перед входом в летнее помещение Морского собрания установлен памятник - монумент русским военным морякам. И на большой медной мемориальной табличке стоит надпись: 'В память погибшим в декабре 1861 года в Индийском океане на клипере 'Опричник' Командир Капит. Лейт. Петр Селиванов'.
  - Это интересный документальный факт, - вступил в разговор Буди. - И на корабле действительно находился Павел Блэнк?
  - Вот именно!
  - А как можно доказать, что этот Блэнк имеет отношение к вашим предкам? Ведь вы еще и говорите сейчас о Кронштадте, а не о Санкт-Петербурге, где, видимо, и жили ваши пра-пра-пра?
  - Кронштадт, действительно, город-порт, но его построил Петр Первый здесь, рядом - на острове Котлине в Финском заливе. А сейчас, кстати, соединен с Питером не только кольцевой дорогой... Он является частью объекта 'Исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним комплексы памятников'. То есть, почти единое целое. Ну, а тогда... Думаю, что очень вероятно, и даже - естественно, если питерский житель Павел Блэнк служил в военном флоте в близлежащем городе-порту.
  - Хорошо, - Буди явно заинтересовался темой разговора, - а как можно узнать, что именно этот человек ваш предок?
  - Есть письмо жене Ольге, в котором он написал: 'Если родится сын, назови его в честь Петра Великого'. То есть, здесь он говорит о том, что Ольга ждала ребенка, а значит, после смерти Павла его род не умер. Он продолжился... Второе, и самое главное: Павел дал ей наказ беречь крест заморский, который носила мама его деда, голландка...
  - Что? - Катя вскинула брови. - Так вот откуда наша фамилия пошла!
  - А что за крест? - насторожился Буди.
  - Крест, который мне оставил мой дед, а ему - его дед... Вот он! - Георгий Дмитриевич выдвинул ящик стола и достал небольшую шкатулку. Он с таким торжественным видом открывал ее крышку, словно там хранились несметные богатства!
  - Да это же - свастика! - воскликнула Катя. - И она всегда была у тебя, я знаю... А почему ты раньше не говорил о том, что она так важна?
  - Я говорил вам! Помните, когда доставал монеты, сказал 'и еще кое-что есть'. Но тогда я не знал о значимости этой вещички. Да, предполагал, что отнюдь не простая безделица, если дед сохранил, но не настолько... Я же говорю, только сегодня услышал про Павла Блэнка!
  - Дайте, я посмотрю, - Буди потянулся к шкатулке, не скрывая чрезвычайного удивления.
  Он взял этот предмет и стал внимательно его рассматривать, даже провел пальцами по загнутым на кресте кончикам. Серебряный крест был высотой с мизинец. Гладкий с одной стороны и шероховатый с другой, он, ко всему прочему, был еще и инкрустирован мелкими белыми, точнее, матовыми, камешками. Несомненно, ручная работа, причем, очень древняя.
  - Это индуистская свастика, - уверенно сказал Буди. - У нас этот символ говорит о вечной сменяемости жизни, когда душа принимает новые тела, и в круговороте сансары человек рождается, умирает, и снова рождается...
  - Если так рассуждать, можно отнести этот символ ко многим народам мира: и к индийцам, и к корейцам, и к китайцам... Да и к русским... - Георгий Дмитриевич переложил крест на свою ладонь. - Я тоже мог бы сказать применительно к своему народу, что у нас это символ солнца и счастья. А доказательство - слово 'свастика' перекликается со словом 'свет'. А в Скандинавии сказали бы, что это их символ верховного бога Одина. И греки бы тоже сказали свое слово...
  - Я не о том, - выдохнул Буди. - Не о свастике вообще, а именно об этой.
  - Об этой? - Георгий Дмитриевич чуть не уронил крест на пол. - А в ней есть что-то особое?
  - Этот амулет очень похож на мой. - Буди достал из портмоне свой крест. - Вот, посмотрите...
  - Да нет, он совсем другой, - уверенно заявила Катя. - На нашем концы загибаются влево, а на твоем, Буди - вправо. Да твой и более старый...
  - А я думаю, что их изготовили примерно в одно время. Конечно, ваш крест больше лежал как музейная редкость и потому не такой потертый, а мой всегда был с кем-то - со мной, с отцом, с дедом... Я даже не об этом. Мне кажется, что оба эти креста принадлежали древней династии Менгви на Бали, к которой... отношусь и я. У нас раньше делали вот такие парные амулеты: с правым загибом кончиков, как у меня - для мужчин, и с левым загибом, как у вас - для женщин...
  - Ну, Буди, ты и загнул, - Катя была с ним совершенно не согласна.
  - Почему же? - не сдавался Буди. - Мы можем это проверить, например... сделать экспертизу...
  - Хм-м-м, - Георгию Дмитриевичу, однако, понравилась эта идея, потому как он хмыкнул очень даже одобрительно. - А давайте и проверим, что это за амулеты... Надо только подумать, где найти эксперта.
  - А я знаю такого! - похвасталась Катя. - Когда летела в Амстердам, в самолете познакомилась с Германом Арнольдовичем. Он и визитку мне свою дал.
  При слове 'визитка' Буди бросил на нее пронзительный взгляд, видимо, он до сих пор не мог смириться с тем, что его визитку она не сохранила, а тут еще... какого-то незнакомца не забыла и даже называет его по имени-отчеству.
  В прихожей опять хлопнула дверь. Все замолчали, прислушиваясь к звукам шагов. В кабинет заглянул Валек:
  - Все полуночничаете?
  - А ты уже научился открывать дверь ключом? - подколола его Катя.
  - Как видишь...Научишься тут, когда все заняты...
  Ему явно не нравилось, что в квартире происходит какая-то кутерьма, а до него нет никому дела:
  - Ладно, пойду спать...
  - А ужинать? - Катин вопрос был явно риторическим.
  - Уже ночь. Какой там ужин?
  - Ладно, давайте построим план, - высказал свое предложение Георгий Дмитриевич. - Что сейчас важнее всего?
  - Напоминаю: я приехал, чтобы попросить Катю поехать со мной...
  - Да-да, Буди, я понимаю, - в голосе Георгия Дмитриевича появились заговорщические нотки. - Но ведь сейчас и ты хотел бы сначала получить информацию об этих амулетах?
  - Конечно! Без этого я не уеду!
  - Тогда давайте сделаем так: завтра Катюша свяжется с Германом Арнольдовичем, и в зависимости от того, сколько времени уйдет на экспертизу, и будем строить дальнейшие планы.
  - Хорошо, папа, но меня пока никто не спросил, согласна ли я ехать с Буди?
  - Да ладно, об этом - потом...
  Отец явно тянул время, чтобы не отпускать дочь вот так стремительно. С другой стороны, казалось, он даже и не возражал, чтобы она поехала. Правда, хотел повнимательнее приглядеться к Буди, продолжая незаметно его испытывать:
  - Кстати, Буди, а не отразится твое отсутствие на карьере?
  - Нет-нет, все в порядке, у меня четкая договоренность. Да и не так часто приходилось мне отсутствовать раньше...
  - Пойдемте, наконец, спать! Я закрываю заседание 'прозаседавшихся', - подвела черту Катя.
  
  ***
  
  На следующий день она позвонила Герману Арнольдовичу, и тот с готовностью откликнулся на предложение:
  - Катенька, только рад буду видеть тебя, приезжай ко мне сегодня, я человек вольный, да и работаю в основном дома... А хочешь, прямо сейчас?
  - Я не одна, со мной - наш гость.
  - Хорошо-хорошо... Так как?
  - Надо же, Герман Арнольдович, даже не ожидала, думала, запишете в очередь...
  - Да ладно, Катюша... Приезжайте, жду!
  - Ушел! Меня ждут студенты! - Георгий Дмитриевич, как всегда, был в своем амплуа.
  - Ладно, папка, иди. А мы с Буди тогда поедем к нашему эксперту. Ты мне дашь крест?
  - Конечно! Смотри только, не потеряй!
  - Что я, маленькая?
  Катя даже смутилась, выдавив из себя эти слова, потому что вспомнила случай, и совсем недавний... Отец дал ей очень ценную вещь - распечатку рисунков и фотографий одежды петровской эпохи с комментариями специалистов, ее он собрал попутно, во время подготовки материала для диссертации. А Катя ее потеряла... Видимо, оставила в одном из офисов своих партнеров. Пришлось восстанавливать...
  Квартира Германа Арнольдовича походила на антикварный магазин или на музей древностей. Единственное, что отличало ее от музея, это плотность 'проживания' экспонатов: здесь она была гораздо выше.
  - Эх, Катя, Катя, ведь знал, что увидимся...
  Хозяин квартиры без верхней одежды выглядел еще старше - совсем древний старичок. Может быть, поэтому Буди не реагировал на его 'ухаживания' за Катей, когда тот галантно поцеловал ей ручку, поднимаясь по лестнице на второй ярус квартиры?
  - Чувствовал всем сердцем... Да и сам желал встречи, - продолжал любезничать с гостьей Герман Арнольдович, лавируя между высокими напольными вазами и скульптурами, расставленными на всем свободном от других экспонатов пространстве.
  Наконец, они прошли в небольшой холл, где можно было присесть на старинный диван.
  - Ну, рассказывайте, не просто так же вы в гости ко мне пожаловали...
  Катя достала из сумочки шкатулку, а Буди вытащил амулет из своего портмоне. И они положили на небольшой полированный столик с резными ножками два свастичных креста.
  - Так-так-так... Любопытненько... Откуда у вас этот коловрат? - Герман Арнольдович указал на Катин крест.
  - Как-то странно вы его назвали... - удивилась та. - И почему именно мой?
  - Это я по-старинке свастику так называю. А именно на этот крест указал потому, милая, что такие амулеты - большая редкость, их мало делали раньше, а сейчас - еще меньше...
  - Почему меньше? В нем что-то не так? - не унималась Катя.
  - Нет, Катенька, все 'так'. Дело в другом. Свастика - очень древний символ Солнца, и указывает на движение светила вокруг Земли. Приглядись к нему, видишь четыре части? Это - четыре времени года с двумя фиксированными солнцестояниями, летним и зимним. Обычно жизненный процесс выражается в движении по часовой стрелке, да? А у тебя - против часовой... Видишь, куда смотрят загнутые концы?
  - Значит, это плохо... - расстроилась девушка.
  - Многие народы не поклоняются такому коловрату, полагая, что он несет негатив, - коллекционер сделал паузу, раздумывая, как не обидеть дорогую гостью, и тут же продолжил. - Эх, Катя, ты же знаешь, что есть предметы, которые служат не добру, а злу. Подумай, если мастер изготовил такой коловрат, значит, это было кому-то нужно...
  - Неужели черным магам? - Катя даже чуть отпрянула от столика, словно крест ужалил ее невидимыми острыми лучами - потоками отталкивающей энергии.
  - Не думаю. Если верить древнеиндийским писаниям, то раньше различали свастику в двух направлениях - мужскую и женскую, подобно Инь и Ян. - Герман Арнольдович взял в руки левосторонний крест. - Да, я склоняюсь к тому, что это - индийская символика. У них свастика символизирует Солнце, а Солнце представлялось им птицей. Вот этот крест, что имеет загибы влево, 'женский', символизирует полет солнечной птицы осенью и зимой на север.
  - А если с загибом вправо? - спросила Катя, бросив взгляд на крест Буди.
  - Если 'мужской' коловрат, тогда солнечная птица летит весной и летом на юг.
  - Так вы считаете эти два креста индийскими? - вступил в разговор Буди.
  - Ребята, не торопите меня, я ведь пока рассуждаю... До выводов еще далеко... А хотите, пригласим крупного специалиста по восточной символике?
  Катя обрадовалась:
  - Конечно, Герман Арнольдович. Чем больше мнений экспертов, тем лучше.
  Коллекционер набрал номер:
  - Але, Виталий, здесь для тебя интересненькое дельце появилось. Приезжай, посмотри.
  Он захлопнул 'лягушку' и потер руки:
  - Прибежит, как миленький...
  Сделав паузу, хозяин дома начал напевать себе под нос: 'Не пройдет и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода...' Поймав удивленный взгляд Кати, он тут же вставил:
  - Не переживайте, он мой сосед, дом совсем рядом.
  - Герман Арнольдович, а у вас есть монеты?
  Катя решила заполнить образовавшуюся паузу. Она понимала, что обсуждать тему свастики без 'крупного специалиста' бесполезно. Расспрашивать же коллекционера о незнакомых ей предметах тоже нет смысла.
  - Скажем, Петровской эпохи? Мой отец увлекается немного... Он пишет диссертацию...
  - Идемте, покажу! Действительно, время зря теряем... Есть у меня монеты и Петровской эпохи, и Допетровской...
  - А есть 'старые вши'? - 'блеснула' она своими познаниями.
  - О-о-о, ты даже и о них знаешь! Конечно же есть... И рубли на талерах...
  Долго разглядывать коллекцию монет не пришлось. Новый эксперт был тут как тут. Правда, вместо такого же древнего старичка, каким его представляла Катя, вошел вполне молодой человек лет тридцати пяти, правда, настолько широкий в плечах и в объеме талии, что Герман Арнольдович рядом с ним совсем потерялся.
  - Ну, что там? - Виталий явно горел нетерпением. - Давайте посмотрим...
  Когда он взял в руки оба креста, его широкие брови взметнулись вверх:
  - Откуда они у вас?
  - Один - мой, - начала объяснять Катя, - вот этот, а второй - нашего гостя Буди.
  - А Буди откуда приехал? С Бали?
  Воцарилась минутная тишина, когда говорят, что кто-то родился. И чаще всего - милиционер, а теперь, значит, и полицейский... Гости переглянулись, ошарашенные таким вопросом, и Катя неуверенно проговорила:
  - Видимо, да...
  Она посмотрела удивленными глазами на своего спутника:
  - Буди, а я еще и не успела тебя спросить, куда именно ты приглашаешь меня... Индонезия очень большая, там много островов...
  - Я приглашаю тебя на Бали!
  Теперь переглянулись Герман Арнольдович и Виталий. Видимо, им показалось, что этот 'заморский принц' так приударил за девушкой, что приглашает ее отдохнуть на туристическом острове.
  - Мне нужно внимательнее изучить крест и сверить его со своим каталогом, - сказал Виталий. - Герман Арнольдович, я воспользуюсь вашим компьютером?
  - Да-да, конечно, пойдем в кабинет.
  
  ***
  
  Коллекционер подошел к высокому стеллажу и достал с верхней полки фотоальбом:
  - Катя, пока мы будем работать, вы посмотрите этот альбом. Если вас интересует тема свастики, значит, будет интересно увидеть иллюстрации и о свастике в России.
  - Спасибо, Герман Арнольдович, действительно, интересно...
  Любители старины ушли, и как будто унесли с собой какую-то тайну. Почему он так быстро назвал остров, откуда, как оказалось, родом Буди? Эта мысль витала в ее голове и не давала сосредоточиться на старинных картинках.
  - Катя, посмотри! Это ведь та самая свастика, которую я видел в Эрмитаже! - Буди держал палец на одном из старинных фото.
  И тут вспомнила она, как он чуть ли не ползком лазал по ступенькам Эрмитажа, когда они рассматривали там картину Рембрандта 'Возвращение блудного сына'. Вот, оказывается, что он там увидел.
  - И что здесь?
  - Вот ее-то я и видел в Эрмитаже! Читай: 'Классическая прямоугольная свастика широко использовалась императорами Романовыми в оформлении дворцов, в частности, Эрмитажа. На фото: Павильонный зал. Мозаичный пол, копия с античного оригинала'. Читай дальше: 'Фрагмент паркета'.
  - Это его ты тогда рассматривал?
  Буди словно не слышал Катю.
  - А вот, смотри, спиралевидная свастика на гербе Романовых. Читаю подпись: 'Грифон с мечом держит в левой лапе круглый щит со свертывающейся вихревой свастикой'. А здесь - сам Петр Первый...
  Катя взглянула в альбом и увидела гравюру с изображением Петра Великого и его жены Екатерины в обрамлении свастичного меандра. Такие же меандровые ленты окаймляли потолки, стены и полы дворцов, торжественных залов и многих публичных мест Санкт-Петербурга. Вот, например, тронный Георгиевский зал, в котором свастика золотом по красному опоясывает все стены. А это - дом Строгановых и Спасо-Преображенский собор в Усолье...
  - Катя, а вот здесь - царские грамоты... - Буди продолжал листать альбом с печатью глубокого интереса на лице.
  Несколько грамот в заглавном инициале содержали свастику, на других были запечатлены свастичные цветки, как полнота благодатного цветения, приносящего 'плоды свои во время свое'. А на некоторых грамотах даже красовались диковинные фрукты, ягоды и овощи...
  - Буди, а вот этого человека ты, наверное, не знаешь. Это Государь Николай Второй с супругой Александрой Федоровной. Она сидит в личном автомобиле. Видишь на капоте свастику? В круге?
  - Да, действительно...
  - Ну что, посмотрели? - на голос Германа Арнольдовича Катя даже вздрогнула. Так неожиданно он нарушил их тихий диалог. - Виталий, давай, тебе слово!
  Эксперт подошел к свободному креслу и погрузил в него свое тяжелое необъятное тело:
  - Пришлось свериться не только со своей картотекой... Время изготовления креста тоже проверил.
  - Ты давай самое главное говори, - прервал его Герман Арнольдович, - а детали потом уже будем обсуждать...
  - Эти два креста появились примерно в одно время - в семнадцатом веке, скорее всего, в первой половине, и оба принадлежат династии Менгви на острове Бали. Правосторонний, - Виталий показал на свастику Буди, - считался мужским и передавался по мужской линии, а левосторонний, он показал на Катину свастику - женским и естественно, переходил по женской линии. Очень возможно, что эти два креста принадлежали мужу и жене.
  - Очень странно, - задумчиво произнесла Катя, - и папа говорил о том, что этот крест находился у Павла Блэнка, а еще раньше был у матери его деда... А с чего он взял, что она была голландкой?
  
  ***
  
  По дороге домой Буди попытался завести разговор о предстоящей поездке:
  - Катя, ты чувствуешь, как необходимо тебе поехать со мной?
  - И для чего, вообще-то?
  - Чтобы развязать узел...
  - Да, - перебила его она, - а почему ты сразу не позвонил мне? Ведь прошел целый месяц с того дня, когда я улетела!
  - Ты не дала мне свою визитку.
  - Так ты же стоял рядом с Паулой! Не мог спросить у нее? Она прекрасно знает мой номер телефона!
  
  

Глава 14. Буди и Паула. Через стену непонимания

  Ноябрь 2013 года.
  Широкая спина важного господина, опаздывающего на рейс, заслонила Катю. И девушка так стремительно исчезла, что Буди стоял в полной растерянности: как быть, если он узнал о том, что его новая знакомая и есть Катарина Блэнк, в последнюю минуту перед ее отлетом?
  - Буди, пойдем, чего здесь торчать? - Паула тронула его за руку, возвращая на землю из мира грез.
  - Да-да, конечно... Кстати, Паула, ты дай мне Катин телефон, хорошо?
  - А у тебя есть для нее что-то очень серьезное? - в голосе Паулы проскользнули нотки ревности.
  - Да, есть.
  - Ты знаешь, Буди, я не помню его... Он у меня в записной книжке дома.
  - А в телефоне? - кивнул он на ее мобильник.
  - Откуда? Мы ведь с ней не разговаривали... А как тебе будет удобней: сейчас со мной поехать или в другой день, я дам адрес? Или созвонимся...
  Буди так боялся потерять Катю! А вдруг Паула потом не позвонит, или даст ложный адрес?
  - Поедем сейчас! Зачем откладывать?
  
  Они вышли из зала, наполненного монотонным шумом. В нем сложно расслабиться, всегда что-то мешает: то голос из динамика на неродном языке, то шум приземляющегося самолета, то звон монет в автомате с напитками.
  Уличный шум вечернего города оглушает еще сильнее. Перед началом ночи все спешат как можно быстрее вернуться домой. Только там можно сбросить с себя одежду и маски, все равно, что театральный реквизит, смыть грим, соответствующий амплуа, и забыть о своих проблемах на время сна. Чтобы утром лихорадочными движениями вновь напялить на себя весь этот 'маскарад'.
  Если кто-то домой не спешит, значит, есть другие места, где его ждут или вовсе не ждут. В первом случае - это бетонные или кирпичные коробки, в них добровольно замуровали себя близкие или просто друзья, во втором - огромные муравейники, в которых всегда найдется место для всех желающих, сколько бы их ни было. Дискотеки и ночные бары, рестораны и салоны, а также - театры и концертные залы... В них люди-муравьи бегают туда-сюда и не видят друг друга, а когда сталкиваются 'лоб в лоб' со знакомыми, стараются не заводить разговор первыми и даже... отворачиваются. Здесь все погружены в свои мысли, глубокие, как колодцы, и в этих колодцах никогда не высыхает вода.
  
  - Буди, ты молчишь всю дорогу... О Кате думаешь?
  - Да. Мне показалось, что она не поняла меня...
  - Э-э-эх! Мне бы ваши проблемы! - Паула резко повернула руль красного 'Ягуара', едва не проскочив поворот направо. Тормоза взвизгнули, как будто тоже хотели сказать: 'И сдалась тебе эта Катя?'
  - Паула, осторожнее!
  Она громко расхохоталась, так же, как в тот раз, с Катей. Но этот смех был не таким веселым, а скорее всего - печальным.
  - Что с тобой? Что-то случилось?
  - Все в порядке! - поспешила она ответить. - Просто мне немного грустно сейчас.
  Она тряхнула головой, словно отмахиваясь от мрачных мыслей, и волнистые кончики соломенных волос еще ярче засветились на фоне красного кардигана.
  - Прошу тебя, Буди, давай зайдем всего на полчасика... Ты знаешь, так муторно на душе... И почему? Может, Катя во мне что-то расшевелила? До ее приезда такого не было. Даже подташнивает от голода... Немного перекусим, а?
  Он молчал, словно 'переваривая' ее поток речи - сумбурный, стремительный и где-то даже - нелогичный. Причем здесь Катя, если девушка захотела есть?
  - Ладно, только ненадолго...
  Высокая и стройная, она шла через небольшой холл красивой походкой, и желтые волны, изящные и тугие, рассыпавшись по спине, бились о красный кардиган. Он шел за ней сзади, едва поспевая, и видел только одно: ровную спину, затянутую в красное, а по ней - разбросанные светлые вихри. Видимо, в этом баре-ресторане Паула бывала не раз, если с уверенностью преодолела огромный зал и остановилась у небольшой ниши. Прекрасное место от посторонних глаз! Да и музыка не раздражает, она словно обходит столик стороной.
  Услужливый официант тут же подал меню.
  - Ты что будешь? - Паула опустила голубые глаза, как два кусочка ясного неба, в меню. - Может быть, что-то из курицы? Полегче? На ночь глядя... И салат, да? У них отличный фирменный...
  Она снова тряхнула головой, и светлые волны рассыпались по плечам, почти закрывая грудь, обтянутую розовой блузкой. И опять прочитал он в этих движениях: 'Посмотри, какая я красивая!' Потом она быстро пробежала по залу взглядом, но не тем, которым ищут друзей, чтобы составить компанию, на худой конец - перекинуться теплыми приветствиями. Скорее, наоборот, этот взгляд как будто шепотом спрашивал: а нет ли здесь нежелательных знакомых?
  Официант плеснул в фужеры белого вина, и оно замерцало в полутьме, словно в напиток добавили фосфора.
   - Это старинное лимонное вино, попробуй, какой необычный вкус... - Паула поднесла фужер к губам и сделала глоток.
  - Не забывай, что ты за рулем.
  - Да это ж лимонад! - возмутилась она и сделала еще глоток. - Да это же как лимонад! - она почти возмутилась и сделала еще глоток.
  Ему вино показалось очень кислым и горьким. Эти два вкуса создавали третий - терпкий и пряный. Необычное сочетание вкусов, над которыми витал запах свежего лимона и ароматной мяты, и создал тот самый 'букет'. И он, скорее всего, был совсем не дешевым.
  А вот курица оказалась гораздо вкуснее - нежность и сочность придавал ей сладкий соус с очень знакомыми ему пряностями. Буди даже показалось, что они из тех, которые добавляла в еду мама. Красная капелька соуса осталась у Паулы на ее пухлых губках, но она тут же промокнула их салфеткой.
  - Хочешь еще вина? - она взяла в руки пустой бокал, демонстрируя желание наполнить его.
  - Нет-нет, спасибо... Нам пора, Паула!
  - Да куда ж ты так торопишься? Ладно, пойдем, у меня дома тоже кое-что есть.
  
  ***
  
  Когда они подходили к выходу, распахнулась дверь, и в ресторан вошли двое - молодая экстравагантная женщина в струящемся по точеной фигуре шелковом платье под руку с галантным пожилым китайцем. Дама, увидев Паулу, не могла скрыть восторга:
  - Полина! Как я рада, что встретила тебя! И ты китайца закадрила?
  Уверенная, что никто из присутствующих ее не поймет, незнакомка произнесла эту фразу на русском языке.
  - Так быстро ты тогда исчезла... Работаешь? - она повела бровью в сторону Буди.
  Паула от неожиданности резко сбавила шаг и открыла рот, чтобы перебить стремительный поток речи. Но лавина слов продолжала сбивать ее с ног. Наконец, девушка резко взмахнула рукой, как дирижер, останавливающий затянувшуюся игру скрипки, и отчетливо произнесла на английском:
  - Я вас не знаю, видимо, вы меня с кем-то спутали...
  Паула бросила на пришелицу взгляд предгрозового неба и быстро процокала каблучками к выходу. За дверью ресторана она молчала, видно, встреча с незнакомкой была ей неприятна, и отводила в сторону глаза, когда Буди пару раз что-то попытался сказать.
  
  ***
  
  Когда Паула открыла ключом входную дверь, в квартире стояла полная тишина. Видимо, Вилли уснул, да и Хелен - вместе с ним.
  - Проходи, Буди...
  - Может, в следующий раз? Уже поздно!
  - В этой жизни может и не быть следующего раза, - задумчиво сказала она. - Да что ты, как мальчик... Такой скромный... Не через порог же дам тебе телефон, присядь, отдохни... А я кофе заварю... Нет, лучше коньячку выпьем... прошу тебя, Буди, просто посиди со мной, я тебе кое-что расскажу. Знаешь, так хреново мне... Некому поплакаться в жилетку...
  Про жилетку он кое-что слышал раньше. Это у русских такая традиция: жаловаться на свою судьбу. Про 'хреново' - не слышал, но понял, что совсем плохо. Потоптавшись в нерешительности в прихожей, он все же снял куртку и ботинки.
  - Ладно, побуду твоей жилеткой...
  - Вот и прекрасно! - Паула искренне обрадовалась. - Идем!
  Они устроились в тех самых белых кожаных креслах, в которых всего три дня назад 'заседали' Паула и Катя. Та же бутылка коньяка из толстого темного стекла возвышалась над двумя плоскими пустыми тарелками и невысокой салатницей с порезанными яблоками. В металлической конфетнице лежали дольки черного шоколада. Паула плеснула коньяк в высокие фужеры:
  - Не буду тебя заставлять пить, не беспокойся. А я выпью немного, для храбрости...
  Он молча разглядывал ее. Четкий овал лица, а его украшают чистые голубые глаза и прямой, почти греческий, нос, по-детски пухлые губы. Красивые руки с тонкими запястьями и хрупкими пальцами с ухоженными ногтями. Видимо, такая же красивая, обтянутая розовым шелком, грудь. Ноги - само собой, видно, что когда-то ходила по подиуму, у всех, кто побывал на нем, вырабатывается привычка именно так держать ступни ног, не сутулить спину, а голову слегка запрокидывать назад. 'Странно, - думал Буди, - неужели такая девушка могла работать проституткой? Навряд ли они незнакомы - Паула и та экстравагантная дамочка'.
  Она сделала пару глотков коньяка и зажевала шоколадом.
  - Не поверил мне? - Паула будто читала его мысли. - Думаешь, я - ночная бабочка?
  - Какая еще бабочка? Ты хотела мне что-то рассказать...
  - Буди, оставайся у меня сегодня. Видишь, сколько здесь места зря пропадает... - Она произнесла эти слова, и невозможно было определить, шутит или говорит серьезно. - Нет? Я так и думала. А почему? Чем я тебе не понравилась?
  - Ты - красавица! И прекрасно знаешь об этом.
  - Ладно, считай, что пошутила... Не буду перед тобой оправдываться. Но и обманывать не стану. Так я решила. Только одно у меня условие: не говори об этом Кате, она - чистая.
  - Хорошо, Паула, мое мужское слово.
  - Я приехала в Амстердам четыре года назад из российской глубинки. Языки знала, внешностью бог не обделил, так что быстро нашла себе работу... - Паула замолчала, словно вспоминая подробности. На ее лбу появилась складка между бровями - с таким напряжением она размышляла над каким-то эпизодом. Может, раздумывала, говорить о нем или же - нет.
  - Неужели - сразу туда?
  - Нет-нет, - она понимала, что в его глазах является женщиной легкого поведения, и так хотелось хоть чуть-чуть добавить в свою прошлую жизнь позитива. - Меня приняли в танцевальную группу в ночной клуб. В России я училась модельному бизнесу, немного работала манекенщицей... Танцевала, в общем-то, тоже неплохо. Так что была рада, что нашла себя... Вернее, что пошла по уже проторенной дороге. Так бы и работала, если бы не случилось это событие...
  Паула задумалась. Она уставилась в одну точку, которая находилась где-то на высокой бутылке с коньяком, может быть, даже на ее темно-зеленой этикетке.
  - Что-то неприятное? - Буди перешел на полушепот, словно боялся прервать ее раздумья.
  - Да уж, очень 'приятное'! - съязвила Паула. - Меня изнасиловал хозяин клуба...
  - Извини, я не знал...
  - Ты хочешь услышать подробности? - эту фразу Паула произнесла тоже полушепотом, как будто ее мог кто-то слышать еще.
  - Нет, не надо...
  - Могу и рассказать! - она истерично вскрикнула, как будто сейчас Буди должен держать ответ перед ней не только за того человека, но и вообще за всех в мире насильников. - Он меня вытурил с большим скандалом, как воровку. Обвинил в краже драгоценных камней - была у него такая коллекция, и два камня нашли в моих личных вещах. И это потому, что я рассказала о случившемся его партнеру по бизнесу, совладельцу этого клуба.
  Кто-то позвонил ей на мобильник, и она прервала рассказ.
  - Нет, Георг, я тебе уже сто раз говорила, что я не работаю! Да ты - сумасшедший, мне не нужны твои деньги! - Паула перешла на повышенные тона, видимо, этот Георг ее конкретно достал. - Не звони мне больше!
  Она потянулась за бутылкой, но Буди ее опередил. Он приподнял высокую пузатую емкость и налил немного ее содержимого в пустой фужер.
  - Так вот... На чем я остановилась?
   - Тебя выгнали из клуба?
  - Да. И я не могла найти работу месяца два... Как будто в 'черный список' попала - нигде меня не принимали. И вот - взяли в публичный дом, ты ведь знаешь о том, что этот бизнес здесь легальный.
  - Об этом-то я как раз и знаю. Интересная страна - Нидерланды, здесь очень терпимо относятся к необычному поведению людей... к тому, что другие считают безнравственным.
  - Хорошо, что ты понимаешь... Да, не в подворотне я стояла и не на обочине дороги, а служила в самом что ни на есть официальном заведении, как положено, с зарплатой, со страховкой...
  - Видимо, ты недолго там пробыла?
  - Да. Здесь мне действительно повезло - встретила Томаса Янсона, крутого дельца шоу-бизнеса... Не подумай чего плохого - мы действительно с ним полюбили друг друга!
  - Хорошо-хорошо, я понял...
  - И целых три года мы радовались жизни, пока не начали проявляться у него признаки... Короче, до этого казались мне наркотики маленьким баловством... Вот и все. Муж умер - я осталась, и как напоминание о нем - сын Вилли... Он у меня - не обычный ребенок...
  - Для каждой матери его ребенок необычен..
  - Я не о том... Мой сын - даун.
  Буди замолчал. Он не сводил взгляда с той самой точки на темно-зеленой этикетке, на которую так долго смотрела Паула. Словно пытался прочитать там все то, что уже прочитала она.
   - Не молчи, прошу!
  Паула почти кричала, как будто этим криком могла пробить стену, за которой сейчас он находился. И стояла эта стена перед ними, разделяя гостиную на две части, перерезая ее по той самой линии, на которой стояла массивная темная бутылка. Скорее всего, одна половина бутылки находилась по одну сторону стены, а другая - по другую.
  - Чем я могу тебе помочь? - послышался голос Буди из-за стены.
  - Спасибо, у меня все есть: квартира, машина, хорошая работа... Да, не думай чего - работа действительно стоящая... И даже - сын. Все мои мечты воплотились в реальность. Даже от нелюбимой фамилии избавилась! А была, как у Пугачевой - мадам Брошкина. Ты только послушай, как это звучало: 'Полина Брошкина', и как сейчас - 'Паула Янсон'.
  Несколько минут они сидели молча. Потом он напомнил ей:
  - Ты хотела дать мне Катин телефон...
  - Да, конечно, - опять прошептала она, вышла в другую комнату, видимо, в спальню, потом вернулась с листком бумаги из записной книжки. - На, держи...
  - Я улетаю в Лондон. Но сначала позвоню ей, - он потянулся за своим телефоном, который лежал на журнальном столике.
  - Буди, ты что? В Питере ночь! Позвонишь завтра...
  Когда он выходил из квартиры, молча положил на полочку с журналами свою визитку. Она кивнула в знак благодарности.
  
  ***
  
  На следующий день Буди позвонил Кате, но телефон не отвечал. Никто не взял трубку и через день, и через неделю. Одно из двух: либо она уехала, и никого нет в квартире, либо Паула дала не тот номер.
  Через восемнадцать дней случилось чудо - позвонила Паула:
  - Виновата перед тобой, Буди... Простишь? Знаю, что простишь. А я бы, наверное, не смогла простить... Догадался уже? Я тебе вместо Катиного номера... дала телефон одной мадам, которая уехала в кругосветное путешествие и застряла здесь, в Амстердаме... Перед прозрачными окнами, за которыми она сидит, всегда горят красные фонари... А мимо этих окон ходят по тротуару люди, погрязшие в своих... своих... гнилых мыслях... И некоторые даже останавливаются. Они вкручивают свои колючие взгляды в ее обнаженное тело, в самое больное место - в грудь. Больное, ведь там... бьется сердце. Или ты думал, что у меня нет сердца?!
  - Паула, ты пьяна? Что за бред несешь?
  - Это, Буди, не бред... Красные фонари мне теперь будут сниться всю жизнь...
  - Ты говорила, что приехала в Амстердам из русской глубинки!
  - Мало ли что я говорила? Родилась, действительно, под Красноярском, а последние годы жила в Питере, там у меня осталась даже квартира..
  - Ты - сумасшедшая? Чего тебе не хватает?
  - Любви, Буди, не хватает, любви и ласки...
  Паула замолчала, будто смахнула набежавшие слезы, а потом проговорила:
  - Ладно, записывай ее номер телефона... Я все равно умерла...
  - Прошу тебя, возьми себя в руки. Па-у-ла! Ты еще не знаешь, что такое несчастье...
  - Пока, Буди! Скорее всего, мы уже не увидимся...
  - Почему? Возможно, я еще прилечу в Амстердам...
  Она продиктовала ему правильный номер телефона Кати. Он его аккуратно записал и успокоился только тогда, когда услышал в трубке Катин голос. Он слушал этот голос всего несколько секунд и боялся дышать: вдруг она узнает его и по дыханию? Но если бы он заговорил с ней, навряд ли она стала бы его слушать. Пришлось собираться в Санкт-Петербург.
  
  

Глава 15. Подруги

  - Буди, - ты хочешь сказать, что Паула не дала тебе мой номер телефона?
  - Ты мне не веришь? Тогда подумай: для чего мне врать? Я ведь не обязан оправдываться перед тобой за то, что прилетел не сразу, а через месяц. У меня нет перед тобой никаких обязательств, напротив, я прилетел в то время, когда ты не хотела со мной разговаривать...
  - Действительно...
  Она задумчиво посмотрела в его глаза, пытаясь прочитать в них подтверждение его слов. Навряд ли такие серьезные глаза будут бесстыдно обманывать. Но кто тогда действительно обманывает? Паула? Поверить в это еще сложнее: Паула была ее подругой.
  
  ***
  
  Два года назад.
  Был теплый августовский вечер, это Катя хорошо запомнила, потому что в августе день рождения у Милены. Они дружили еще со школы, правда, последнее время виделись не так часто, потому что поступили в разные вузы: Катя - в Московский государственный университет дизайна и технологий, а Милена - в Институт Секоли [180] в Милане. Они были одинаково увлечены моделированием одежды и имели одинаковый уровень интеллекта, а главное - способности к обучению, но... Но у их родителей были разные возможности обращения с деньгами, потому как границы, в которых находились умение распоряжаться ими и азарт спускания их на ветер, проходили совершенно в разных секторах.
  Поэтому не удивительно, что за годы учебы Катя и Милена немного отдалились друг от друга. И дело не только в дистанции между этими вузами, но и, если не в первую очередь, в высоте иллюзорной планки престижа, которую люди когда-то поставили, да так и не убрали до сих пор. Эту планку не смогла преодолеть Катя, но ее спокойно перепрыгнула длинноногая и длинноволосая блондинка Милена. Конечно же, благодаря тому, что ее поддерживали с двух сторон отец Петр Данилович Калугин с кошельком управляющего крупным банком и мама Алевтина Герасимовна с длинными яркими ногтями на крупных руках и еще более длинными связями во всех кругах, даже - в Преисподней.
  Милена спокойно относилась к тому, что учится 'за кордоном', она воспринимала это как должное, как непременный факт, такой же, как рождение, поступление в первый класс, замужество и развод. Все эти четыре ступени она уже прошла и потому чувствовала себя свободной от обязательств перед кем-либо.
  - Катюха, собирайся, - позвонила она ей еще с утра. - Встречаемся вечером в 'Красном тюльпане'...
  - Ты бы еще ночью позвонила, - Кате не очень понравилось, что ее будят в единственно свободный день, в воскресенье. О дне рождения подруги она не забыла, а собраться на него - дело пяти минут.
  - Я так рано звоню, чтобы ты успела сходить в салон и перебрать свой гардероб. - У Милены было прекрасное настроение, на такие мелочи она и до этого никогда не обращала внимание, а тем более - сегодня. - Да, хорошо подумай, что надеть, может, то розовое с открытой спиной? Но тогда к нему нитку жемчуга...
  - С каких это пор ты стала мне советы такие давать? - Катя почувствовала явный подвох.
  - Хочу познакомить тебя с одним кадром... Или тебе это уже не интересно?
  - Ладно, поняла. И что он?
  - Не что, а кто! Помнишь Артура Соболева? Он тогда, в школе, ухлестывал за тобой. Так вот, недавно мы с ним встретились совершенно случайно, и знаешь, где?
  - Милка, не говори загадками!
  - В Милане. Подходит ко мне на одном показе и говорит: 'Рад видеть Милену в Милане!'
  Она долго еще рассказывала подробности встречи, пока не услышала откровенное позевывание на другом конце провода.
  - Эй, тебе не интересно?
  - Да не выспалась я, работала над новой коллекцией... Ладно, извини, вечером буду как 'огурчик'.
  Не перебирая гардероб, Катя надела то самое - розовое. Оно свободно лежало на груди, открывая спину и плечи, и затягивало бедра, словно упаковав их, о чем свидетельствовал огромный бант из твердого атласа сбоку. И это так добавляло в ее облик романтичности! Тонкая длинная нитка белого жемчуга и широкий браслет на узком запястье, инкрустированный такими же камнями, отлично гармонировали с этим платьем.
  
  ***
  
  'Красный тюльпан' пару лет назад открыла пожилая пара из Лейдена. Его интерьер напоминал старинную Голландию, даже стояло здесь сооружение вроде мельницы, у которой крутились лопасти, как у вентилятора. Но главное - это цветы. На каждом столе из тяжелого дерева, под старину, стояли высокие белые вазы с красными тюльпанами. Посетители ресторанчика почему-то считали, что их доставляет самолет из Амстердама, но Катя в этом сомневалась: зачем завозить цветы в Питер из-за границы, если и здесь они неплохо растут? Как бы то ни было, миф о 'голландских тюльпанах' продолжал существовать, и это всех устраивало.
  Артур ей сразу не понравился. Самодовольный молодой человек с немного скептической улыбкой, которая ползала по его лицу при малейшей возможности. Избалованный, и даже - пресыщенный жизнью. Видимо, в детстве так наелся сладкой каши, что уже воротило от нее, однако родители продолжали кормить с ложечки, не замечая, что их сын давно уже вырос.
  Он увидел Катю и в глазах вспыхнули искры интереса. О нет! Это были всполохи огней! И даже - два полыхающих костра, жадно пожирающих все, что в них бросят. Так что вряд ли кто смог бы их затушить... 'Действительно, 'ухлестывал' за мной, а я оставалась 'такой холодной, как айсберг в океане'...' - подумала Катя.
  Милена посадила гостей так, как и задумала, потому и получилось, что эта парочка оказалась рядом. В общем-то, он был неплохим кавалером: ухаживал во время застолья, приглашал на танцы. Но ей не понравилось, что этот 'кавалер' много говорит, и все больше о себе, о своих пристрастиях - к машине, к яхте, и даже - к мужским аксессуарам. О последних Катя узнала гораздо больше, чем об университете. Так что пока не поняла, на каком именно факультете Артур обучается, но зато узнала бренды его очков, зонтов и перчаток, а также ремней, портмоне и галстуков.
  И все его рассказы сопровождались активным поглощением напитков, Артур не выпускал из рук бокала.
  Именинница в изысканном ярко-голубом платье восседала за столом, как королева. Платье под цвет ее глаз создавало ассоциации чистого ясного неба, на которое вот-вот выплывут белоснежные облака. И только одна яркая и длинная молния простреливала это небо - в области декольте. Милена оживленно беседовала с молодым человеком, что сидел рядом с ней, но иногда бросала многозначительные взгляды на Катю, словно спрашивая: 'Как он тебе?' А брови в это время загибали дугу в сторону огромного блюда с молочным поросенком: 'Да отведай же кусочек, от одного не потолстеешь...'
  К концу вечера Артур стал раздражать Катю все больше и больше. Он постоянно тянул ее за руку на танцевальную площадку, чтобы там во время танца ощупывать ладонью открытую спину. Шептал ей на ушко откровенные комплименты и даже пару раз попытался поцеловать в щечку. Улучив момент, когда кавалер увлекся обсуждением ингредиентов салата с подошедшим официантом, Катя резко встала и, сделав вид, что направляется в комнату для леди, быстрым шагом двинулась к входной двери. Черт с ним, что не попрощалась с Миленой, да и с гостями тоже! Каждый из них находился сейчас в своем маленьком мирке, восторженно обсуждая с собеседником извечные темы. Вон как не сводит Милена глаз с молодого человека, что сидит рядом! Погруженная в мир иллюзий, она, конечно же, не заметит отсутствия подруги.
  Уже приблизившись к выходу, Катя краешком глаза увидела, что Артур встал из-за стола и чуть качающейся, но быстрой походкой тоже пошел за ней. Девушка прибавила шагу и, почти выбежав из ресторана, бросила взгляд на автостоянку и проезжую часть улицы. Надо же, как назло, не было ни одного такси. И тут услышала тяжелое дыхание - он был совсем рядом, за спиной, и почувствовала боль в левом запястье - Артур уже крепко держал ее за руку:
  - Так ты убежать от меня хотела? А впрочем, что нам там делать? Лучше поедем ко мне!
  Браслет, попав под его пальцы, впился в кожу почти до костей, а в это время другая рука так же сильно сжимала ее левую грудь, легко проникнув под платье через глубокий вырез на спине. Сердце, оказавшееся в тисках, похолодело. Катя постаралась вырваться из железных объятий, но эти движения только прибавили боли.
  Рядом с ними затормозила машина.
  - В Адмиралтейский, да побыстрее, - резко бросил Артур угрюмому пожилому таксисту, - моей жене совсем плохо.
  
  ***
  
  И тут Катя услышала шум еще одной остановившейся машины, а потом - и звуки захлопнувшейся дверцы. В этот же момент таксист прибавил газу и рванул с места. Видимо, почувствовал напряженную ситуацию: не дай Бог, дойдет дело до драки, если еще не хуже, тогда придется выступать свидетелем...
  - Артур? Вот так встреча! - звонкий женский голосок выстрелил ему в спину. По рукам словно прошел электрический ток - они вздрогнули и судорожно разжали все, что еще мгновение назад сжимали, а потом безжизненно опустились вдоль туловища, как две плети.
  Катя смогла, наконец, повернуть голову и увидела высокую длинноволосую блондинку, очень похожую при свете фонарей на Милену. Девушка вышла из белого 'Мерседеса' и походкой модели направилась в их сторону. Узкие брючки, подчеркивающие длинные стройные ноги, туфельки на невысоких каблучках, восточная туника, расшитая золотыми нитками... Экипировка совсем не простая, и даже - экзотическая, но - не ресторанная.
  - Паула?
  Артур испугался, услышав голос этой девицы, удивился и испугался! 'Эта Паула имеет над ним какую-то власть... Может, знает его тайны?' - вкралась в клубок мыслей еще одна завитушка, показавшаяся Кате в этот миг спасительной.
  - Я, дорогой, я... Вот прилетела на несколько дней, чтобы уладить кое-какие дела... А ты что, девушку обижаешь? - повернувшись лицом к Кате, она разглядывала ее платье.
  - Что ты, Паула! Как можно?
  И, уже обращаясь к Кате:
  - Пойдем со мной, смотрю, Артур сегодня совсем не в себе...
  Взгляд незнакомки добрался и до Катиных коричневых глаз. И, видимо, достойно оценил их, если хозяйка осталась неравнодушной и пробормотала про себя: 'Ничего, ничего...'
  Катя взглянула на Артура - он стоял, равнодушно разглядывая закругленные носики своих туфель. Они блестели под светом вечернего города, как пирожные, покрытые свежим шоколадным кремом. Желания идти за девушкой у него уже не было.
  Она села на мягкое кожаное сиденье 'Мерседеса', и обручи, сжимавшие голову, начали понемногу расслабляться. Катя успокаивалась.
  - Посиди здесь, я зайду в ресторан буквально на пять минут, кое-что нужно забрать... - Паула хлопнула дверью, и ледяной холод вновь начал подкрадываться к Катиному сердцу.
  - Не бойся, никто тебя не тронет. А хочешь - защелкни дверцу...
  Вернулась Паула действительно быстро. Она держала в руке небольшой плотно упакованный сверток, который тут же небрежно бросила на заднее сиденье.
  - Что ж, давай знакомиться... Я, как ты уже слышала, - Паула...
  - А я - Катя.
  - Катя? Хорошее русское имя! Так тебе в какую сторону? Я подброшу, чтобы не вляпалась еще в какую историю...
  - А почему ты вступилась за меня?
  Катя ожидала услышать какой угодно ответ, но только не этот:
  - Не хотела скандала. На шум ведь и милиция может подкатить... Владельцы этого кабака - мои друзья и... земляки...
  - Ты из Лейдена?
  - Нет, я живу в Амстердаме...
  - Нидерландка?
  - В какой-то степени... Впрочем, что это я? Конечно нидерландка, а русскому языку училась... Неплохо знаю, значит, хорошие были учителя.
  Она дала Кате свою визитку - с одним словом, 'Paula', с красным сердечком, номером телефона и e-mail:
  - Звони, если что, а будешь в Амстердаме - заезжай.
  
  ***
  
  Больше года они вели переписку. Писали друг другу светлые письма - размышления о смысле жизни, о любви, о женской дружбе и мужском предательстве. Тогда еще Катя не была знакома со Стасом, за ней ухаживал папин коллега, преподаватель истории Антон Журавлев. Конечно, он был гораздо моложе папы, но какой-то нескладный - высокий и немного сутулый. Катя тогда описывала Пауле все подробности их зарождающегося романа, а та давала ей кое-какие советы. 'Эх, Катька, Катька, - говорила она, - послушай меня, опытную 'светскую львицу'. Я уже полтора года, как замужем, и счастье брызжет через край, столько его во мне... Послушай меня, а сделай по-своему...'
  После того августовского злополучного вечера с Миленой она больше не виделась. Но вот однажды та ей позвонила:
  - Ты не в обиде на меня? Артур сказал, что перепил тогда немного и дал волю рукам. Правда, дальше сосков не дошел...
  Милена захохотала, видимо, так смачно Артур рассказал ей эти подробности:
  - Ладно еще, что не в трусы...
  Она продолжала смеяться, и всегда мягкий, голос начал приобретать металлические нотки.
  - Милена, что с тобой? Тебя волнуют мои отношения с Артуром?
  - Представь себе, начали волновать с недавнего времени... С того дня, когда мы решили пожениться.
  - Подожди, ведь ты хотела тогда меня просватать... И у тебя был другой кавалер...
  - Хотела! И даже - познакомила. Но ты ведь хвостом завиляла...
  - Да не нравится он мне! - Катя отчеканила эту фразу, не оставляя места для дальнейшего обсуждения вопроса.
  - А по поводу другого кавалера... - Милена пренебрежительно хмыкнула. - Пусть идет своей дорогой. Я подумала хорошенько и решила, что престижнее стать женой молодого дипломата, чем несостоявшегося ученого.
  - Что? - Катя не верила сказанному. - Артур - дипломат?
  - Представь себе, да. И папочка его - тоже, вернее, в первую очередь. Он - посол России в Италии.
  Катя молчала, переваривая информацию.
  - Что? Не ожидала?
  Милена опять рассмеялась, словно сегодня - день смеха:
  - Свадьба у нас в Милане, так что не думаю, что ты прилетишь. А если честно - и не приглашаю, вдруг мой ненаглядный опять перепьет и под юбку тебе залезет!
  У Кати помутилось перед глазами. Она не могла сфокусировать свой взгляд на предметах, которые ее окружали: книжный шкаф превратился в неуклюжего медведя с расплывчатыми очертаниями, кресло - в маму-кенгуру, а люстра - в летучую мышь, распустившую веером крылья. Катя чувствовала, как отдаляются от нее подруги, и на душе стало противно, словно проглотила жареного таракана. Давно проглотила, а узнала об этом только сейчас.
  
  ***
  
  Она прокручивала в голове все эти события, мучительно припоминая, что же плохого могла сделать Пауле, если та действительно не дала Буди ее номер телефона? И не могла вспомнить. Но почему, почему же Паула оказалась такой... такой подлой подругой? Надо было написать ей, а еще лучше - позвонить. Но суета дней, которые стремительно побежали с приездом Буди, не оставила времени даже для этого.
  - Катя! - Буди попытался оторвать ее от этих мыслей. Он понимал, что ее сейчас одолевают не самые приятные воспоминания. - Катя, пришло время подумать о предстоящей поездке. Поедешь со мной на Бали?
  Она уже была готова сказать 'да', тем более сейчас, после воспоминаний о 'тараканах', но в этот момент случилось еще одно событие. Причем, не самое хорошее, хотя... как можно о жизни и смерти говорить словами 'хорошее' и 'плохое'?
  
  ***
  
  У Буди зазвонил телефон. Он пробормотал под нос 'сорри' и нехотя взял в руки мобильник. На другом конце провода кто-то долго говорил, видимо, рассказывал ему не о самом радостном, потому что Буди изменился в лице. Сначала на нем Катя прочитала удивление, а потом - испуг. Может, на работе неприятности? Или дома что-то случилось? Катя не сводила с него глаз, пытаясь считать информацию, а когда он оторвал трубку от уха, еле сдержалась, чтобы не спросить о звонившем.
  Буди ответил сам:
  - Это Николина Якобс, подруга Паулы...
  - Так ты и с ней знаком? Однако, не терял время после моего отлета!
  - Нет, с ней я не знаком...
  - А откуда она знает твой номер телефона?
  - Когда я прощался с Паулой, положил в прихожей визитку. Думаю, она и лежала там до сегодняшнего дня...
  - Не тяни, Буди! Причем здесь какая-то Николина?
  - Катя, Паулы уже нет...
  - Что?...
  - Я говорю, что Паула вчера погибла...
  - Буди, что за бред ты несешь? Как это - погибла?
  - Как и другие люди - очень неожиданно и... насовсем...
  Видимо, он не мог подобрать слово на русском языке, которое бы говорило о том, что 'погибнуть' - это и есть 'умереть'.
  - Катя, только не волнуйся... - Буди осторожно дотронулся до ее руки, боясь спугнуть хоровод мыслей. - Сейчас от тебя ничего не требуется. Даже если захочешь туда полететь, ты ничем уже не поможешь Пауле. Ее похоронят, не дожидаясь тебя...
  Катя сжала его ладонь, в которой он только что держал телефон, как будто в ней еще остались маленькие импульсы, излучаемые если не Паулой, то хотя бы людьми, с которыми она недавно общалась. 'Эх, и свинья же я! - пришла в голову именно эта мысль. - Даже не позвонила ни разу, и не написала...'
  - Буди! Как это случилось?
  - Она ехала в своем 'Ягуаре', кажется, возвращалась с какой-то встречи... Это было ночью. И... не справилась с управлением. Машина упала с моста в канал.
  - Не может быть! - Катя продолжала сопротивляться ужасной мысли, которую навязывали ей. - Не может быть! Паула очень осторожно ездила, хотя...
  Она вспомнила, что ее подруга была и не такой уж внимательной, частенько разговаривала за рулем, глазела по сторонам, иногда даже прерывала свой рассказ фразами вроде 'Смотри, какое шикарное здание, здесь у нас с Томасом была свадьба...', или - 'А в этот салон, смотри направо, я хожу и сейчас. А впервые мы пришли с ним вдвоем'.
  Паула очень часто вспоминала о Томасе, видимо, он действительно завладел ее сердцем. Однажды они проезжали по мосту, и она неожиданно спросила:
  - Интересно, а здесь глубоко?
  - Ты что, нырять собралась?
  - Конечно, нет! - Она опять расхохоталась, как ненормальная, а потом о чем-то задумалась, даже погрустнела.
  - У тебя часто меняется настроение, - заметила Катя.
  - Я просто умею расслабляться, - ответила та, - и даже - давать волю чувствам. Ведь если их не выпускать, могут так накопиться, что атомный взрыв произойдет. А вообще-то это из-за того, что в моем гороскопе Сатурн, планета ограничений, расположен таким образом, что нет в моей жизни никаких ограничений...
  - А что есть? - спросила тогда Катя. - Вседозволенность?
  - Нет, есть очень маленький отрезок жизни.
  - Что ты имеешь в виду под 'маленьким отрезком'? Время, которое отведено нам в этой жизни? Оно у всех маленькое...
  - У всех - хоть небольшая, да линия, а у меня совсем точка - точка между жизнью и смертью...
  - Ой, Паула, не нравится мне эта тема, давай ее сменим! - в Катином голосе прозвучали тогда требовательные нотки.
  - Ладно, забудь... Лучше ответь мне: кто занимался исследованием Сатурна и сделал даже не одно открытие?
  - Я не сильна в астрономии, - у Кати появились на лбу две складочки, видимо, она напрягла свои мозговые клеточки, чтобы вспомнить об этом ученом. - Ну, а если спрашиваешь, то конечно же - нидерландец?
  - Угадала! Христиан Гюйгенс! Он открыл и кольца Сатурна, и его спутник - Титан. Представь, даже Галилей не додумался, хотя тоже в свой телескоп смотрел на эти кольца...
  - Ты такая умная, Паула... - Катя хотела тогда ее 'подколоть', но та не купилась на этот подкол:
  - Я ведь с некоторых пор стала серьезно изучать астрологию, а там без астрономии не обойтись... Вот и приходится по долгу службы...
  
  ***
  
  Катя вспоминала эти незначительные эпизоды поездки в Амстердам, пытаясь уяснить для себя истинную причину смерти Паулы.
  - Буди, а Николина не говорила, на каком именно мосту это произошло?
  - Нет. А что, это тоже имеет какое-то значение?
  - Нет-нет, просто я подумала...
   Катя подумала, что если машина упала именно с того моста, на котором и был их диалог... И что тогда? Даже если и так? Даже если - и сама? Нет, это она не могла сделать, она - сильная, даже сильнее, чем Катя. И главное - психолог. А психологи не уходят из жизни добровольно.
  Буди молчал. Он тоже думал: сказать ли Кате о прошлом Паулы? Нет, он дал слово...
  - У нее нет родных, - наконец произнесла Катя. - Она говорила мне об этом. А что теперь будет с Вилли?
  - Это будет решать социальная служба. Скорее всего, заберут в приют.
  Перед глазами Кати стояла Хелен с большим платком. Она вытирала Вилли набежавшую слюну... Он поймал ее мысль:
  - Ты думаешь о ребенке?
  - Да. Я думаю о том, могу ли помочь Вилли.
  - Но ведь ты только что возмущалась поведением Паулы! Мне казалось, что ты записала ее в заклятые враги.
  - Может, и так, а может, и нет... А ребенок-то при чем? Он сейчас - сирота...
  - Хочешь полететь в Амстердам? - в голосе Буди появились трагические нотки. Словно эта возможная поездка может перечеркнуть его планы, которые он так долго и так тщательно выстраивал.
  - Не знаю, Буди, дай мне подумать...
  
  

Глава 16. Катарина и Сухарто. Тайный союз

  Январь 1698 года.
  Катарина и Сухарто смотрели друг на друга, а над ними в виде нимба вились разноцветные колечки мыслей. Закручиваясь в спиральки и хаотично двигаясь, мысли встречаясь и вновь разбегаясь. Высвечиваясь синим, красным, и даже - фиолетовым, они вдруг, будто договорившись о единой форме и одинаковом цвете, закрутились в легкое облачко и замерли, остановившись на полдороге. И это облачко повисло под потолком посреди комнаты.
  - Странно все это, Сухарто, так странно, - произнесла Катарина, - но я тоже не нахожу объяснения моему появлению в твоем доме...
  - Для моей мамы, впрочем, как и для всех жителей острова, твой Амстердам все равно что другая планета. Они не представляют себе такого большого расстояния - в несколько месяцев. Для них даже этот остров так велик, что едва помещается на черном каменном панцире черепахи.
  - Какой еще черепахи?
  - Той самой, на которой лежит остров Бали.
  - Это они так думают?
  - Да.
  - Хорошо, ты только не торопи меня с ответом... - произнесла Катарина, и эта фраза была так близка к робкому ответу 'да'...
  
  ***
  
  Они пошли на юго-восток, в сторону священной горы Гунунг Агунг. Солнце стояло на севере, значит, был полдень. Оно взирало на двоих путников, явно сочувствуя им: лучи светила были мягкими и теплыми, они не обжигали и не ослепляли.
  - А у нас солнце в полдень на юге, - заметила Катарина. - Почему запомнила? Однажды ходили мы в лес всей семьей. И учитель нам рассказывал о разных приметах: где солнце стоит, с какой стороны дерева растет мох, где чаще всего появляются муравейники... Моя сестренка с подружкой отошли чуть дальше, там они решили набрать букет цветов, и... заблудились.
  - Вот видишь, как важно знать народные приметы, - подтвердил Сухарто. - И еще: ты поняла теперь, что находишься немыслимо далеко от Голландии? И все приметы, которые ты перечислила, действуют, но - наоборот.
  - Да, Сухарто, я это запомню...
  - Не бойся, я тебя не оставлю одну в лесу...
  Она молча посмотрела на него. Он был серьезен.
  Тропа от деревни оказалась достаточно проторенной. Видно, люди пользовались ею довольно часто: как же, Великий Агунг недалеко, и не поклониться богам?
  - Здесь есть и целебные источники, - Сухарто чувствовал себя настоящим проводником. - Хочешь искупаться?
  - Нет! - почти вскрикнула Катарина. А вдруг он будет подглядывать из-за камней?
  - А вообще-то и не помешало бы, - заметил он. - Видишь, подол твоего платья уже грязный. Неудобно, наверное, ходить в таком длинном... Кстати, ты не стесняйся, немного приподними его, вот тебе веревка вместо пояса.
  Веревку взяла, но ноги оголять пока не стала. 'Может, попозже, - подумала она, - когда придется карабкаться на гору... Кто его знает, что это за гора? А вдруг совсем крутой склон?'
  Деревья стали редеть, открывая вид на заросший высокой травой луг. Сухарто нашел две крепких сухих ветки, похожие на самодельные трости:
  - Скоро деревьев не будет. А с палками легче подниматься.
  - Сухарто, а здесь есть где-нибудь вода?
  - Да, скоро будет источник...
  - А когда мы дойдем до богов?
  - Вечером.
  - А они не уснут?
  - Нет, они никогда не спят, и даже если уснут, то и тогда услышат людей.
  - И ты тоже веришь в них?
  - Конечно!
  Сухарто приостановился, чтобы поправить небольшую холщовую сумку в виде мешочка с ручками, которые плотно затягивали, словно резинка, ее отверстие сверху. Как хорошо, что он предусмотрительно прихватил ее из дома! Сумка висела через плечо и почти не мешала, когда была полной. Сейчас же, когда еды осталось совсем немного, она постоянно соскальзывала с плеча.
  - Интересно, - продолжала рассуждать Катарина, видно, эта тема ее не отпускала, - а вот сейчас они могут нас слышать?
  - Могут. И не только то, о чем мы говорим, но и то, о чем думаем.
  Теперь остановилась Катарина.
  - Сухарто, неужели им известны даже наши мысли? А если так, то почему, чтобы получить поддержку богов, мы идем к ним, а не попросим у них то же самое... мысленно?
  - Не всегда нужные мысли бывают громкими и настойчивыми, иногда они робкие и стеснительные... А еще... Видимо, ты не знаешь о том, что, в отличие от богов, злые духи не могут распознавать мысли. Поэтому, если хочешь, чтобы твоя мысль была услышана ими, нужно сказать ее вслух. Слово - оно очень сильное! Вот почему у нас принято разговаривать с богами как можно громче, а лучше - кричать, чтобы услышала это и всякая нечисть.
  Катарина задумалась и, согласившись с его доводами, перевела разговор на другую тему:
  - Пойдем быстрее, Сухарто. Видишь, впереди водовместилище? Я так хочу пить...
  Сочный луг постепенно переходил в голую каменистую почву. Трава была уже не такой густой и высокой. А вот и водоем. Он занял небольшое углубление в низине, а дальше начинался почти незаметный подъем на гору. Выемка походила на искусственную. Казалось, взял какой-то великан в руки большую лопату и мастерски выкопал круглую ямку диаметром шагов на двадцать. А потом насыпал рядом разноцветных камней. Через них и выбился из-под земли родник. И побежала вода в виде небольшого водопада в эту выемку, и образовала чистое синее озерцо.
  Катарина присела на большой гладкий камень, нагретый солнцем, и опустила в воду ступни ног. Вместо ожидаемой легкой прохлады она ощутила тепло. Да источник был теплее парного молока! Но это не раздражало, напротив, вода казалась приятной.
  - Ты хотела пить... Я не буду подглядывать, если захочешь и искупаться... Уйду вон за те валуны... Не стесняйся, жители деревни сюда приходят не для того, чтобы просто смотреть на воду... Этот целебный источник сделали боги. И они тоже в нем купаются...
  - Правда? - видимо, последний довод стал решающим. - Неужели и боги любят купаться? Тогда... Иди, Сухарто, за те камни, я - быстро...
  Она с трудом освободилась от темно-бордового платья с плотным корсажем, которое, казалось, вросло в ее тело. Широкие пышные складки от линии талии добавляли и без того солидный вес этому произведению искусства хорошего портного, который частенько выполнял ее заказы там, в Амстердаме. 'Знала бы, что придется в нем лазать по горам, попросила бы сделать полегче', - размышляла Катарина.
  Видимо, она засмеялась, потому что из-за камней послышался голос Сухарто:
  - Помочь?
  - Нет-нет, все хорошо...
  Вода действительно напоминала парное молоко. Его пила Катарина давно-давно, еще в детстве. А когда стала постарше, полюбила другие молочные продукты - сыр, брынзу, простоквашу. Странно, что в Батавии совсем нет молочных продуктов. Видимо, яванцы их не любят, если коров не держат.
  
  ***
  
  Она легла на спину и закрыла глаза: послеполуденное солнце не обжигало, но светило прямо в глаза. И тут Катарина вновь увидела того фокусника, который отрезал людям головы и поругал ее за то, что она оторвала головки лилиям.
   - Ты убедилась в том, что лилии тебя простили? А могут ли прощать... люди?
  - Не знаю, я еще - маленькая девочка...
  - Ладно, скоро ты вырастешь, вот тогда и ответишь на этот вопрос. Только говорить надо чистую правду. Тех, кто обманывает, ждет ужасное наказание в аду. Ты слышала о том, что такое 'ад'?
  - Нет, я знаю только, что такое 'рай'. Мне мама говорила о том, что там есть ангелочки...
  - В детстве все мы знаем только рай, пока сами не побываем в аду, - заметил фокусник. Он снял с головы высокий котелок, и по его плечам рассыпались длинные черные волосы. Они были жесткими и спутанными, словно он в своей жизни никогда не снимал головного убора.
  - Если ты пока еще маленькая девочка, тогда выпей парного молока, - сказал фокусник и взял со стола стакан с водой, в котором стояла на высоком стебле белая лилия.
  - Это же - вода! - засмеялась девочка.
  - Нет, это молоко! - не согласился с ней фокусник. - Важно не то, что ты видишь, а то, что чувствуешь. И никогда не доверяй только глазам - они могут ошибаться...
  Он дал ей в руки стакан и снова растворился в воздухе. Сейчас он исчез не так быстро, как в прошлый раз: сначала стал бледнеть, потом его изображение оказалось на матовом стекле, через которое была еще видна комната с плотно завешенным красной тканью окном и с такой же красной скатертью на большом круглом столе. Наконец, стекло стало превращаться в легкое облачко, оно закрутилось вихрями, а вихри образовали воронку, и в нее постепенно затянуло и шторы, и скатерть, и все, что было в комнате. И только остался в руках у девочки стакан с водой. Она пригубила напиток и не смогла скрыть удивление:
  - Ой, а это действительно молоко!
  
  ***
  
  Катарина открыла глаза и машинально посмотрела за валуны, где остался Сухарто. Там был самый краешек источника, мелководье. В нем, наверное, не так уж и удобно купаться...
  - Катарина, - послышался голос Сухарто, - нам пора! Одевайся!
  - Две минутки... еще... - ей так понравилось купание, что совсем не хотелось снова натягивать через голову это ужасное платье... И поймала себя на мысли о том, что одно из самых изысканных в ее гардеробе платьев не доставляет ей удовольствия, и даже - напротив... Прав был фокусник - надо доверять не только глазам.
  Камней под ногами становилось все больше, попадались даже очень крупные, а склон горы стал совсем крутым. Катарина то и дело наступала на подол платья и спотыкалась. Наконец, ей это надоело, и она, затянув веревку, ту, что дал Сухарто, на талии, немного приподняла низ платья. Стало легче. Хорошо еще, что обулась в закрытые туфли - иногда камни были такими острыми, что чувствовались даже под обувью.
  Стоял ясный теплый день. Впрочем, как и все дни на этих островах. Трудно привыкнуть к тому, что здесь нет не только зимы, но и вообще - времен года. Всегда светит ласковое солнце, всегда дует легкий ветерок. Разве что в сезон дождей сыро и пасмурно! А дождь начинается внезапно и льет как из ведра, однако, так же неожиданно и заканчивается. Умытая земля снова становится сухой, словно вся вода, вылитая на нее, уходит в подземное царство, странные жители которого всю ее с жадностью выпивают. Иначе куда еще она может деваться? Если - в ядро земли, то тогда оно должно уже давно разбухнуть и лопнуть...
  Как хорошо, что Сухарто прихватил из дома небольшую емкость в плетеном футляре! В нее он набрал воды из источника, и Катарина уже два раза, когда останавливалась передохнуть, пила эту живительную влагу. Странно, а куда делся стакан с молоком? Его она держала в руках, это точно, и даже сделала пару глотков...
  
  ***
  
  Солнце уходило все дальше назад по дуге, которую можно было мысленно себе представить. Катарина заметила, что на здешних островах солнце гуляет только по этой дуге, не отклоняясь ни вниз, ни вверх, ни вправо, ни влево. Видимо, это и была дорога, по которой ездила золотая колесница местного Бога Солнца.
  - Сухарто, а у вас есть Бог Солнца?
  - Конечно! Его зовут Сурья.
  - С твоим именем перекликается...
  - Нет, совсем другое. Кстати, мое имя означает 'доброе сокровище'...
  - Правда? - Катарина от удивления даже остановилась.
  - Ты устала? Давай немного отдохнем. Видишь небольшую площадку под выступом? Здесь обычно и отдыхают путники.
  Они сели на теплые гладкие камни, и Сухарто достал из своей котомки две сухих лепешки. Одну он подал Катарине:
  - Подкрепись немного... Так вот, Бог Солнца Сурья каждый день ездит на колеснице, запряженной семью красными конями, и осматривает свои владения. Он как недремлющий страж, и никто не может себе представить, что однажды он не выйдет на службу. А ведь такое случилось, правда, давным-давно...
  - А куда он подевался? Или проспал?
  - Нет, Катарина. Сурью украл сильный и жестокий огнедышащий змей Вритра. И - непобедимый, до этого никто еще не смог выиграть с ним бой. Вритра разбушевался не на шутку: ломал вековые деревья, заковал реки и озера в камень...
  - Это лед, наверное?
  - Не знаю, как камень называется, эту легенду я слышал от стариков... И наступила в мире темнота... Погасли зори, перестали сиять божественные братья-близнецы Ашвины - Рассвет и Закат, и даже звезд на небе не осталось. Страх охватил людей, да что людей - даже боги испугались. И вот нашелся один смельчак, им стал Индра. Пришел он к матери - Богине Света Адити и сказал ей: 'Сурья - мой кровный брат, и потому мой долг - спасти его, в какую бы бездонную бездну не спрятал его змей Вритра'. 'Хорошо, - отвечала Адити, твой отец Дьяус - Бог Дня, Неба и Небесного света, будет тобой гордиться, если ты спасешь брата'. Долго шло сражение с несправедливым Вритру, этот противник был очень сильным и жестоким, но Индра не сдавался, несмотря на раны... И когда люди поверили в то, что он одолеет врага и с надеждой смотрели на небо, ожидая рассвета, этот рассвет действительно пришел.
  - Значит, всегда нужно верить в победу, - тихо произнесла Катарина.
  - Да, без веры невозможно выиграть сражение, - согласился Сухарто. - А вообще-то Сурья - очень красивый Бог, но долгое время он был несчастен из-за того, что никто не хотел стать его женой - уж больно горячие лучи Солнца.
  - И боги бывают несчастными? - удивилась Катарина.
  - Конечно, не так, как люди, они не показывают своего несчастья... Вот и Сурья оставался всегда веселым...
  - И как же? Он до сих пор без жены?
  - Нет-нет, Катарина, если чего-то сильно хочешь - всегда добьешься. Бог Тваштар, или Творитель, решил выдать замуж за Сурью свою дочь - Богиню Облаков и Ночи Саранью. Творителю все под силу, и он отсоединил от Сурьи самые раскаленные лучи, да не просто выбросил, а с пользой: сделал из них оружие для богов: солнечный диск отдал Вишну, трезубец - Рудре, да и еще кое-что... Так что смог Сурья создать счастливый брак с Саранью. И правили они вдвоем сто пятьдесят поколений. За это время родилось у них много детей... Среди них и близнецы Ашвины, боги Рассвета и Заката...
  - Видимо, люди любят его детей...
  - Да, Катарина. Благородные солнечные правители приносят людям радость. Они помогают бороться с болезнями и неудачами, дают силы, и самое главное - разгоняют злых духов. Потому и боятся их не только властители тьмы, но и неправедные люди.
  - Ты так красиво рассказываешь, Сухарто...
  - Я был учителем, пока не попал в рабство... А ты знаешь какие-нибудь старинные легенды?
   - Конечно, у нас девочки любят рассказывать легенду о фокуснике, который обладал даром отрезать людям головы, а потом их опять приставлять. Еще знаю о дикой охоте, это когда одна женщина вышла из могилы, а охотники с собаками погнались за ней. Она испугалась их и позвала на помощь. Один солдат откликнулся на просьбу, но он не хотел отпускать девушку и крепко держал ее за косы. Тогда она вырвалась, а косы остались в его руках. Только на следующий день узнал солдат, что за девушка была рядом с ним. Когда раскопали одну могилу на кладбище, а там - девушка без волос...
  - Все эти истории такие страшные... - заметил Сухарто.
  - Это голландские страшилки, - ответила она. - Чтобы наводить ужас...
  - Наверное, сильно пугалась, когда была маленькой девочкой?
  - Конечно! Да у меня и сейчас иногда леденеет сердце...
  Она сделала паузу, как будто перехватило от страха дыхание, а потом добавила:
  - А вот рядом с тобой не страшно, даже сейчас, когда ваш Бог Сурья уже проехал на своей колеснице... Интересно, а где он прячется ночью?
  - На горе Агунг стоят невидимые храмы и дворцы богов. Думаю, Сурья тоже там.
  - Жаль, что люди не видят эти дворцы, наверное, они очень красивые...
  
  ***
  
  Отдохнув, они продолжили восхождение. Склон горы стал совсем крутым, но - ненадолго. За ним простиралась огромная ровная площадка. Она упиралась еще в один склон, а возле него лежали два больших камня. Сухарто подошел к ним и начал сдвигать один из камней. Потом нагнулся и что-то достал.
  - Что это? - удивленно вскрикнула Катарина. - Ты нашел?
  - Нет, я ничего не нашел, - его голос был спокоен. - Просто взял то, что когда-то здесь сам и спрятал.
  Он развернул кусок плотной мешковины, и ее взгляду предстали два необычных предмета, очень похожие и на ювелирные украшения, и на амулеты. На ладонях Сухарто лежали два креста с загнутыми концами. Кресты были гладкими, словно отполированными, с одной стороны, и шероховатыми - с другой. И Катарине показалось, что шершавая сторона, выложенная из мелких-мелких камешков, засветилась, отражая последние лучи заходящего солнца.
  - Это - 'доброе сокровище', да? - рассмеялась Катарина. - Вот, оказывается, за что тебе мама дала такое имя - ты любишь закапывать, а потом находить клады...
  - Это не просто клад, а фамильные амулеты династии Менгви, к которой я отношусь. Знаешь свастику? Смотри, вот этот крест, с загнутыми концами по часовой стрелке - мужской, а этот, его концы повернулись против часовой стрелки - женский. Первый - мой, а второй предназначен моей жене.
  Катарина взяла в руки женский крест и ощутила слабое тепло.
  - А почему он теплый?
  - Это тебе показалось. Крест серебряный, и он сам по себе не может нагреваться... А может быть, он почувствовал в тебе что-то родное? Свою хозяйку?
  Последние слова Сухарто произнес так тихо и с такой надеждой, что не оставалось сомнений в том, что он предлагает ей руку и сердце. Она молчала. Она была все еще не готова к ответу 'да'.
  - Это, Катарина, не из-за серебра... Посмотри внимательнее... Видишь маленькие прозрачные камешки, они и делают внешнюю сторону креста шероховатой... Богемский алмаз [181] - камень для ритуальных и магических украшений. Его называют у нас 'живым камнем' за то, что он может дышать, как человек. Вот сейчас камень почувствовал, что тебе нужно тепло, и он стал теплым. А когда ты захочешь охладить свои ладони - он станет прохладным.
  - Неужели так бывает? Ведь камень - не живое существо!
  - Не веришь? Давай проверим. Вот сейчас, например, ты сильно устала?
  - Еще как!
  - А на душе у тебя неспокойно?
  - Что-то есть...
  - Тогда приложи ко лбу, а можно и к вискам, этот крест, закрой глаза и расслабься. Посиди немного, помолчи и послушай голос алмаза. А потом сама скажешь мне о своих ощущениях.
  С высоты горы можно было наблюдать, как проехал на своей колеснице не только Бог Солнца, но и Бог Заката тоже. Расцвеченный темно-красным край неба у горизонта постепенно темнел, словно в краску добавили черной сажи. Сухарто любовался закатом солнца с чувством сожаления о чем-то безвозвратно потерянном. С другой стороны, завтра будет новый день, и он принесет новые радости. Конечно же, это будут только радости, ведь все печали - уже позади.
  - Сухарто, мне уже совсем хорошо, - прервала его раздумья Катарина. - И голова не болит...
  - А что ты ощущала?
  - Мне показалось, что кто-то погладил по голове, а потом вонзил иголочки в больные места, и боль отступила.
  - Вот видишь, я был прав?
  - Да.
  - Катарина, обычно на этой площадке путники и отдыхают, и разговаривают с богами. А еще - делают им приношения. Вот у меня есть немного сухих лепешек, и даже - брикетик риса. Положим эту еду в дар богам?
  - Конечно! А что, боги благодаря этому проявят милость к нам?
  - Да! Но ты должна знать, что именно хочешь, чтобы просить о чем-то конкретно.
  - А ты о чем хочешь просить богов? - она повернулась лицом к нему, словно пытаясь разглядеть в сумерках все его желания.
  - О том, чтобы нам с тобой дойти благополучно до моего дома... О том, чтобы мама нас хорошо встретила и приняла... Но главное - о том, чтобы этот амулет стал твоим...
  Катарина продолжала держать в руках свастику. Она словно боялась выронить ее и потерять. А если вдруг налетит шквальный ветер, закружит и унесет этот крест в пропасть, которая осталась позади, или вообще - в бездонную пучину, которая есть во многих сказках? Она уже и не представляла себе, что придется когда-нибудь расстаться с этим амулетом.
  - Хорошие у тебя желания, Сухарто... А я чуть-чуть, самую малость сомневаюсь в том, что смогу стать тебе женой... Я ведь тебя еще плохо знаю...
  Последнюю фразу она произнесла совсем неуверенно, и это было хорошо. Гораздо лучше, чем если бы она сказала: 'Я ведь тебя не люблю...'
  - А ты спроси у богов, - Сухарто был совершенно уверен в правильности своего решения, и потому считал, что боги это решение одобрят. - И если они дадут согласие на наш союз...
  - О, всевидящие и всеслышащие боги, скажите мне, могу ли я стать женой Сухарто? - прокричала Катарина.
  Где-то в горах послышалось эхо: '...женой Сухарто, Сухарто...' А через несколько секунд с вершины горы, до которой они еще не дошли, посыпались мелкие камешки, как будто прошел по ней великан, и прозвучал гулкий голос: 'можешь, можешь...'
  - Чей это голос? - испуганно вскрикнула Катарина. - Там кто-то есть?
  - Не знаю, - ответил ей полушепотом Сухарто. - Я думаю, что кроме нас и богов здесь больше нет никого.
  Не выпуская из рук амулета, Катарина сложила ладони рупором, приложив их ко рту:
  - Может ли Катарина Блэнк стать женой Сухарто?
  - Может, может... - послышалось со всех сторон, словно спрятались повсюду за камнями невидимки, и что странно - молчат они, не подают голоса, а отвечают только тогда, когда их спрашивают.
  - Вот видишь, - обрадовался он, - даже боги не возражают. А ты сомневалась...
  - Да это когда было, - рассмеялась она, - час назад? А сейчас я перестала сомневаться...
  И тут Катарина услышала не только голоса. Где-то высоко зазвенели колокольчики, словно сидел на вершине горы великан и бросал в гигантское металлическое блюдо стеклянные бусинки. А они рассыпались понему, издавая хрустальные мелодичные звуки... Следом за колокольчиками мягко ударил гонг, а затем заиграла флейта... Да это же был какой-то оркестр! И он постепенно наполнял ночную тишину неземной мелодией.
  - Да.
  - Странно, а кто же выступает ночью?
  - Это музыканты заиграли в честь нашего бракосочетания! - радостно воскликнул он. - На свадьбах всегда играет гамелан.
  - Нет, не думаю, - мягко высказала свое мнение Катарина. - Откуда им знать, что здесь мы с тобой?
  - Ну, а если серьезно, - Сухарто так не хотелось расставаться с версией, что гамелан играет свадебный марш, - вон там, внизу, на западном склоне Великого Гунунг Агунга, стоит храм Пура Бесаких. Это очень древнее и величественное сооружение, поэтому считается оно матерью всех храмов острова. Вот оттуда и слышатся звуки гамелана.
  - А что, в храме какой-то праздник?
  - Если играет гамелан, значит, идет представление ваянг, театра теней. Кукольного театра...
  - И как долго будет оно?
  - Всегда! Ведь у этого ваянга нет ни начала, ни конца - он идет вечно.
  - Но ведь музыканты устанут выступать...
  - Оркестр играет сам, и куклы, и маски - тоже выступают сами... Потому что они - живые, ведь в куклах находятся души умерших... Идет необычное представление... Это бесконечный ваянг без музыкантов, без кукловодов и без зрителей... Ваянг только для богов...
  - Подожди, а разве души умерших живые?
  - Да, ведь человек бессмертен. Когда он рождается, то покидает мир божественных предков, чтобы на маленьком отрезке жизни в мире иллюзий, Майе - исполнять различные роли. А когда он снова умирает, то опять возвращается в мир предков. И только в четвертом поколении он снова вернется в мир иллюзий - Майю. То есть, в земной мир.
  - Так не бывает, Сухарто... Что получается - и моя душа вернется?
  - И твоя, и моя тоже...
  - А может быть такое, что наши души не просто вернутся, а... даже встретятся?
  - Вполне. Подойду к незнакомой девушке и скажу ей: Катарина, а я тебя узнал!
  Сухарто сделал паузу, словно прокручивая в голове подобную ситуацию, а потом добавил:
  - Обязательно встретятся! Может, и не в четвертом поколении, а гораздо позже, но - встретятся. Ты веришь мне?
  - Да, конечно. Я ведь на самом деле слышу музыку!
  Она сжала в ладонях крест, напряженно вслушиваясь в звуки оркестра, и только когда почувствовала боль он вонзившихся в кожу острых металлических кончиков, немного разжала руки. В голове метались мысли. Она уже не хотела расставаться с Сухарто, и даже боялась того, что это путешествие закончится, и он исчезнет из ее жизни. Она уже не хотела выходить из-под его опеки, он был так заботлив и так обходителен с ней... А на душе стало уютно и спокойно, словно все, что случилось с ней совсем недавно в Батавии, произошло с другой женщиной. Или воздух на этом острове был настолько легким и умиротворяющим? Не случайно ведь боги решили поселиться именно здесь!
  Под ногами пробежала маленькая ящерица. Она приостановилась, словно решила посмотреть, кто же это сегодня пожаловал сюда, и быстро юркнула в расщелину между камнями.
  - Сухарто, видел ящерицу? А вдруг она съест наши подарки богам?
  - Это хорошо, что она здесь, значит, боги приняли наше приношение. А если съест - и это не страшно, мы ведь не знаем, может, это кто-то из богов превратился в ящерицу?
  - Точно такие были в Батавии. Я со временем привыкла к ним и подумала, что ящерицы обитают только в домах...
  - Это - кадал [182] , и живет он и в хижинах, и в дворцах. Так что не удивительно, что поселился и в храме богов.
  Катарина с жадностью вдыхала наполненный ночными ароматами воздух. Здесь не росли ни цветы, ни деревья, но легкий фруктовый аромат, смешанный с чистой влагой, не шел ни в какие сравнения с душным и сухим воздухом в Батавии. Или это из-за креста? Грозовое небо с оставшимися где-то там, в черных тучах, Диком и Альбертом, незаметно превращалось в светлую безоблачную лазурь. Неужели исчезнут даже страшные воспоминания? Неужели можно будет безжалостно расстаться с Прошлым?
  - Мы не сможем идти вниз, пока не наступит рассвет...
  Голос Сухарто показался ей таким родным, что она присела на камень, облокотившись о выступ скалы, и зарыдала, уткнувшись лицом в ладони с зажатой свастикой. Ее плечи слабо вздрагивали, а губы стали солеными от слез.
  - Ты плачешь? - удивленно спросил он.
  - Да, - ответила она. - Я вспомнила еще одну страшилку, самую грустную...
  - Неужели бывают грустными даже страшилки?
  - Бывают... Там одна красивая, неземная девушка попросила партнера по танцам подержать ее перчатки. Он взял эти перчатки, но не захотел их возвращать, потому что полюбил ее... И решил он узнать, где живет эта незнакомка... Пошел за ней до самой реки Мёз и... и увидел, как та постояла немного на высоком утесе, а потом... прыгнула в реку... На следующее утро, когда влюбленный снова пришел... к реке, вода в ней покраснела, и это была вовсе не вода, а кровь...
  - Да, история не просто грустная, но и трагическая... Тебе нужно хорошо отдохнуть, - сказал он и подложил ей под голову свою котомку.
  
  ***
  
  Необычайное зрелище - наблюдать, как царствует луна на фоне розовых облаков. Почему она еще не ушла, когда солнце уже поднялось из-за горизонта? Видимо, близнец Ашвин, Бог Рассвета, не хотел расставаться с отцом - Богом Солнца Сурьей...
  Катарина, открыв глаза, с удивлением разглядывала розовые облака. Раньше она не знала, что они бывают и такими. А внизу открывался и вовсе фантастический вид: в просветах между кудрявыми облаками виднелись зеленые леса и такие же зеленые, заросшие высокой сочной травой, поляны. Девственная природа, словно только вчера созданная Творцом, наполняла воздух необычайной свежестью. Так странно было видеть облака, не запрокинув в небо голову, а опустив вниз глаза...
  - Сухарто, мы на седьмом небе? - спросила она. - Здесь даже облака - розовые...
  - Конечно! Видишь, как полюбили тебя боги! Увидеть розовые облака доводится далеко не всем. Нужно не просто подняться на Гунунг Агунг, причем, на рассвете, но и быть чистым в душе. А еще хорошо, если именно здесь простишь кого-нибудь. Боги ценят в людях умение прощать...
  - А что, Альберта я тоже могу простить?
  - Если хочешь - да. Ведь он совершил не самое страшное...
  - Я сегодня так счастлива, - громко сказала Катарина, - что прощаю всех, кто причинил мне боль. Я прощаю тебя, Альберт, и прощаю тебя, Дик. Ведь все эти события - уже далеко позади... Я даже благодарна вам за то, что узнала Сухарто...
  Катарина уткнулась носом в его плечо и спрятала глаза - из них потекли тонкие ручейки слез.
  ...А музыка продолжала играть, хрустальные колокольчики звенели и звенели...
  
  
  

Глава 17. Катарина и Альберт. Назад, в Прошлое

  Ноябрь 1698 года.
  Она стояла на палубе корабля, облокотившись о поручни, и пристально вглядывалась вдаль. Где-то здесь должен быть мыс Доброй Надежды... Почему с таким трепетом думает она об этом месте? Не потому ли, что именно здесь стояли они с Альбертом, оба с открытой душой и с чистым сердцем, ожидая от поездки в Ост-Индию фантастических перемен в своей жизни? Альберт даже мечтал осыпать ее бриллиантами... Как странно, что за такой короткий период произошли события настолько разные, и даже - противоречивые, что кажется - они из жизни совершенно разных женщин.
  
  ***
  
  ...Катарина и Сухарто спускались с Гунунг Агунга, опираясь на крепкие палки. Хорошо, что он их раздобыл, иначе она бы висела на его плече - настолько крутой оказалась эта часть склона! Ниже будет легче, когда они минуют то место, где сделали привал, но до него надо еще дойти.
  - Нам нужно поторапливаться, - сказал он, - чтобы засветло добраться до побережья океана. Идти пешком на юг острова не сможем, это займет несколько дней. Придется опять искать перевозчика...
  И все-таки дорога вниз гораздо короче, чем вверх. Об этом подумала Катарина, когда они вернулись далеко до полудня к целебному источнику.
  - Сухарто, присядем? У меня так гудят ноги...
  - Это с непривычки... Разуйся и подержи их в воде. Почувствуешь, как усталость отступит.
  Она села на камень и опустила ступни в источник. 'Парное молоко' начало вытягивать из тела всю черноту, наполняя ощущением легкости и комфорта. 'Вот бы в доме своем завести такой источник!' - подумала она. 'Стоп! А где твой дом? - спросил второй внутренний голос, тот самый, что обычно скептически настроен и потому отличался ворчливостью. - В Амстердаме? В Батавии? Или здесь, на Бали? А если здесь, то ты ведь его еще и не видела. А понравится ли он тебе? И понравишься ли ты маме Сухарто?'
  Он будто прочитал ее мысли:
  - Конечно, не так легко в чужой стране, я понимаю... Но поверь мне, что тебе будет хорошо в нашем доме...
  Уже в полдень показались деревенские хижины. Они начинались сразу же за деревьями, что стояли темно-зеленой стеной, если пройти через сочный луг. Отсюда, с высоты, казалось, что деревня совсем близко, но Катарина уже знала, насколько обманчиво зрение: до нее шагать и шагать. На луговой траве держалась роса. Капельки воды висели мелкими бусинками, и под их тяжестью длинные узкие стебли казались не прямыми, а чуть сгорбленными. Хорошо, что Сухарто дал веревку, чтобы она обвязалась вместо пояса и немного приподняла, подоткнула, подол платья. Иначе оно бы намокло и стало еще тяжелее.
  До деревни они дошли, когда Бог Солнца Сурья проехал на золотой колеснице две трети своего пути.
  Возле одной из хижин бегали босоногие дети. Сухарто спросил что-то у старшего, на вид ему было лет десять, и тот показал рукой в сторону небольшого пригорка, за которым, видимо, тоже находились дома.
  - Пойдем, Катарина, нам туда.
  - Сухарто, а у тебя здесь тоже знакомые?
  - Нет, просто нам нужно сейчас найти кого-то из старших, все взрослые работают на рисовом поле...
  - А-а-а... Я тоже подумала, что не видно людей на улице.
  Этот дом был больше других. Чувствовалось, что здесь водится достаток: его ворота и входная дверь отделаны резными узорами, а на отрытой террасе под навесом стоят такие же резные колонны. А может, хозяин увлекается резьбой по дереву?
  На террасе сидели две девушки и кормили младенцев: одна из них - грудью, а вторая - с ложечки. Если быть точнее, то ложечкой служила небольшая гладкая палочка с закругленным концом, им девушка соскребала банан и эту сладкую кашицу заталкивала в ротик малышу. Он не сопротивлялся, напротив, сладко причмокивал от удовольствия.
  - Первый раз вижу, чтобы грудничок ел бананы, - заметила Катарина.
  - У нас все дети едят бананы, - ответил Сухарто. - А чем же их подкармливать еще, когда ребенку не хватает материнского молока?
  - Я думала - другим молоком, коровьим или козьим... - высказав такую мысль, Катарина и сама поняла, что сморозила совершенную глупость. Где же видела она пасущихся здесь домашних животных?
  - Слушай, а тебя мама тоже кормила бананами? - стало так весело, что она рассмеялась.
  - Скорее всего, - вздохнул он. - Я об этом не задумывался. А что здесь смешного?
  Когда приступ смеха закончился, она произнесла:
  - А я думаю, почему ты такой сладкий? А ты, оказывается, банановый ребенок!
  - А чем же тебя кормили в младенчестве?
  Сухарто решил выложить на ее шутку свою 'козырную карту':
  - Думаю, что... ты жила в сарае с коровой, которая любила сахар! А может, лежала в корзинке во фруктовом саду, а на тебя капал нектар с переспевших плодов? Нет, в этот сироп макали твою тряпичную соску! Сейчас я точно узнаю...
  Он хотел дотронуться губами до ее чуть пухлых и таких аппетитных губ, но Катарина вырвалась из объятий:
  - Ну, Сухарто, на нас смотрят...
  Девушки действительно открыто рассматривали их, точнее, Катарину, ведь не так часто прогуливаются по деревне белые женщины. Скорее всего, юные мамы не понимали, почему на этой леди много одежды. Из такого огромного и широкого платья можно было бы пошить легкие шаровары - почти набедренные повязки, для всей деревни.
  Сухарто сложил ладони лодочкой и приветствовал девушек. Они ответили ему тем же, продолжая бросать взгляды на незнакомку. 'Банановая' мама оторвалась от кормления, встала с плетеного бамбукового коврика и, прижимая ребенка к открытой груди, распахнула входную дверь. Вторая девушка, видимо, это была соседка, попрощалась с молодой хозяйкой и с младенцем на руках пошла к воротам.
  - Пойдем, нас приглашают, - он взял Катарину за руку и повел за собой.
  
  В доме было прохладно. Такой же свежий ветерок, что и на улице, свободно прогуливался через открытые проемы в стене в виде небольшой арки над каждой дверью. Потолка не было, и потому воздух свободно гулял под легкой крышей из тонких прутьев бамбука. Катарина заметила, что жители этих островов не ставят глухих стен: на все стороны света есть в них вот такие проемы. Так что с какой стороны бы ни подул ветер, он всегда в доме желанный гость.
  Удивительно, но здесь была даже мебель: небольшие плетеные сиденья-короба вроде сундуков и одна широкая лавка, отдаленно напоминающая диван. Девушка что-то сказала Сухарто, и он перевел Катарине:
  - Это ее дедушка увлекается плетением, он работает с бамбуком. Мы с тобой сейчас немного перекусим и отдохнем, а когда придут мужчины, будем договариваться... Думаю, кто-то отвезет нас на юг острова, у них есть лодка. И до побережья здесь недалеко.
  Санти [183] , такое имя было у 'банановой' мамы, принесла им теплый рассыпчатый рис и маленькие деревянные чашечки с темно-коричневым, почти черным, соусом. Он оказался на вкус гораздо лучше, чем на вид: довольно пряным, одновременно и сладким, и острым. У Катарины начали склеиваться веки, и Сухарто заботливо подложил ей под голову маленькую подушечку, одну из тех, что лежали на лавке. Уставшая девушка быстро заснула.
  
  Ее разбудили голоса. Разговаривали на террасе, значит, пришли хозяева. Мужской бас что-то настойчиво доказывал, он пытался перебить второй, очень звонкий голос. А вот что-то сказал Сухарто - его голос Катарина узнает из тысячи. Наконец, мужчины замолчали, видимо, договорились.
  В комнату вошли Сухарто и мужчина среднего возраста с легкой сединой на висках. Скорее всего, это был отец Санти, а может - ее мужа.
  - Катарина, сегодня опасно отправляться в путь, недалеко от берега видели иностранный корабль, очень возможно, что голландский. Нам лучше подождать до завтра.
  Она промолчала, кивнув головой, а про себя подумала: 'Как тянется время... Скорее бы вырваться отсюда...'
  - Потерпи немного, конец уже близок...
  Сухарто понимал, что голландская гостья горит нетерпением как можно быстрее добраться до пункта назначения. Но, скорее, не для того, чтобы увидеться с его мамой, а просто оказаться как можно дальше от пережитых ею событий. По его лицу пробежала тень печали, и он еще раз повторил:
  - Конец уже близок!
  
  ***
  
  Когда Бог Рассвета, близнец Ашвин, собрался выходить на небо, Сухарто разбудил Катарину:
  - Нам пора... Поднимайся...
  Эту ночь она провела на той же самой лавке. Сначала долго не могла уснуть, размышляя о неприятностях в Батавии. Потом стала склоняться к тому, что все самое плохое уже случилось, и впереди - долгая и счастливая жизнь... Правда, придется начинать с нуля - в новом доме, в новой семье. И только после этого провалилась в пустоту, где не было не только мыслей, но даже - сновидений. И вот из этого вакуума ее сейчас и вытаскивал Сухарто.
  - Уже встаю...
  Опять идти! Сколько же она прошагала миль? Не меньше тридцати, а может и пятьдесят - Катарина не могла ответить на этот вопрос. Единственное, что она знала наверняка, это то, что у нее расползались туфли... Но поменять их было невозможно: туземцы не носили закрытой обуви. Они ходили или босиком, или в сандалиях из подошвы и одного ремешка. Вот если бы Катарина поднялась на вершину Гунунг Агунга в таких 'ремешках', уж точно бы в кровь разодрала ноги...
  Они вышли из дома вчетвером: она с Сухарто и те двое, голоса которых слышала на террасе - муж Санти, Кадек [184] и его отец, Вибава [185] . Мужчины сразу же завели разговор, а Катарина, не понимая их языка, молчала. Пожилой человек был довольно горячим, он постоянно спорил, то с сыном, то с Сухарто, видимо, такая идея - отправить эту парочку на лодке на юг острова, ему вовсе не нравилась.
  Тропинка становилась все более каменистой, значит, и берег близко. Впереди шел Вибава, широко размахивая руками и словно выруливая, таким быстрым был его шаг. Она же замыкала процессию, еле успевая за мужчинами.
  
  ***
  
  Последние минуты перед отплытием от северо-восточного побережья острова Катарина будет помнить вечно, столько, сколько сможет еще жить после этого.
  Когда с высокого плато раскинулся фантастический вид на океан, у нее закружилась голова от прилива ощущения полноты и даже величия окружающего мира. Океан казался бескрайним и бездонным. Откуда-то издалека, видимо, из середины, он выстреливал волны, и они, стремительно приближаясь к берегу, с шумом разбивались о скалы. Гребни этих волн сильно отличались от синей водной глади: они были более светлыми, как будто накачанные маленькими воздушными пузырьками, и поэтому, ударившись о скалы, убегали назад, оставляя за собой белую пену.
  Сколько раз видела она океан, но только сейчас по-настоящему почувствовала его красоту и силу.
  Бог Рассвета, близнец Ашвин, высветил небо, и на нем начали появляться оранжевые разводы. А вдалеке уже виднелась золотая колесница Бога Солнца Сурьи, он выезжал из своего дворца, чтобы принять эстафету сына. Купол неба, еще совсем недавно темный и тяжелый, бледнел на глазах, превращаясь из плотного занавеса в легкий полупрозрачный шелковый шарфик.
  Мужчины свернули на еле заметную, извивающуюся между крупными валунами, тропинку, и Катарина поспешила за ними, помахав на прощание рукой всем, кто был на небе. Сухарто, он шел впереди, оглянулся и, улыбнувшись, крепко взял ее за руку:
  - Смотри, не упади, здесь крутой спуск.
  Ей нравилась эта улыбка, она была такой искренней, и даже - по-детски наивной. Когда он так улыбался, она думала о том, что перед ней - не мужчина, а совсем еще ребенок, которому самому еще нужна материнская поддержка. И в такие минуты ей хотелось даже стать такой опорой, но потом она себя сдерживала... От руки Сухарто наполнялась теплом не только ее ладонь, но и ее сердце. Это ощущение Катарина хорошо запомнит, интуитивно чувствуя, что больше никогда, никогда в жизни не будет он вот так держать ее за руку.
  
  ***
  
  ...Она стояла на палубе корабля, который держал курс на Амстердам. Еще совсем недавно мечтала отправиться домой, и только домой. Ей так хотелось покинуть страну, в которой она не просто оказалась одинокой, но и получила уроки жестокости. Даже там, где этой жестокости не было, тревожно гремели барабаны, как в те ночи, когда туземцы били в них за стенами крепости Батавии.
  - Не спится?
  Сзади подошел Альберт и обнял ее за плечи:
  - Забудем все, что могло разделить нас! Я тебя очень прошу! Ведь ты сказала, что простила меня, так?
  Она сделала резкое движение плечами, пытаясь сбросить эту тяжелую мужскую руку:
  - Альберт, прошу, мне нужно побыть одной... Мои раны еще не зажили...
  Она замолчала, продолжая вглядываться вдаль, а потом вдруг спросила:
  - А как ты догадался, что меня нужно искать на Бали?
  - Да я ведь знаю, что Сухарто оттуда родом. Так что все просто. И оставаться на Яве ему было опасно, ведь она в подчинении Ост-Индской компании. А Бали... Бали - свободный остров...
  - Но ведь твои люди не могли курсировать вдоль всего побережья! Как они догадались, где именно нас искать?
  - Мне донесли, что Сухарто из рода Менгви, их фамильный храм на юге острова... А добраться до него лучше по воде, так что...
  - Так что ваши люди курсировали вдоль берега, да?
  - Катарина! А ты знаешь, сколько белых женщин со светлыми волосами и в длинных голландских платьях разгуливает по таким островам?
  - И сколько?
  - Только ты одна! Все остальные сидят дома, вышивают гладью или крестиком, плетут кружева, наряжаются, ходят на балы... И только ты стаптываешь свои туфли на еле заметных дорогах чужой страны...
  - Но ведь ты меня бросил! Вот и пришлось идти куда глаза глядят...
  - Пойми, были такие обстоятельства... Дик меня шантажировал... Короче, вляпался я в историю с драгоценностями так, что еле-еле выполз из нее. Только благодаря... - Альберт замолчал, недовольный тем, что проговорился.
  - Благодаря кому, Альберт? Или - чему? - Катарина предполагала, что в этой истории ей известно не все.
  - Знаешь, ведь Дик погиб... - задумчиво произнес он.
  - Как погиб? Надеюсь, что ты к этому непричастен?
  - Конечно, нет... Его убили на острове в море Банда. Там он с дружками решил поохотиться...
  - За драгоценностями?
  - Да.
  Они замолчали, и слышен был только шум океана за бортом, где острый нос корабля разрезал толстые водяные пласты. Наконец, она неуверенно произнесла:
  - Я тебя действительно простила... Но сможешь ли и ты меня простить?
  - Сколько раз я говорил уже об этом! - Альберт выплеснул на нее волну раздражения. - Я уже сказал, что тоже прощаю тебя...
  - Ты знаешь, Альберт, - в ее голосе прозвучали нотки скорби. - Мне сейчас кажется, что я и есть та самая девушка из старой голландской легенды, которой парень не вернул перчатки. Он питал к ней горячие чувства, поэтому хотел, чтобы перчатки остались у него в знак любви...
  - И что же?
  - Да ты не знаешь эту легенду?
  Катарину охватило отчаяние, и это видно было по слегка вздрагивающим, как от плача, плечам, по опущенной, как в храме, голове, по стекающим вдоль туловища безжизненным рукам...
  - А ведь без этих перчаток она не могла жить... - Катарина застонала, все больше подчиняясь охватившему ее чувству горя. - Вот почему река Мёз окрасилась ее кровью!
  - Дорогая, у тебя больное воображение... В жизни все гораздо проще, чем в легендах. И прозаичнее...
  - Нет-нет, Альберт, в жизни так же, как и в легендах! Я думаю, что у этой девушки перчатки были из ее кожи... Вот почему она не могла долго жить без них!
  - Какой бред, Катарина! Пойми, это - легенда, вымысел...
  - Нет! Не вымысел...
  Она посмотрела на свои кисти рук, как будто бы на них тоже были перчатки. Последний раз Сухарто оставил на этих руках тепло в то утро, когда они почти дошли до лодки...
  
  Альберт почувствовал, что от нее веет холодом. Вот сейчас она стоит рядом с ним, а думает о другом, и не просто о чужом мужчине, и не просто о своем любовнике... И он не сдержался, выплеснул ей в лицо то, что до этого тщательно скрывал:
  - О Сухарто думаешь? Забудь, его уже нет!
  - Я знаю, Альберт... Его уже нет в моей жизни...
  - Я - о другом! Его вообще нет!
  - Что ты имеешь в виду? - она резко повернулась к нему и вцепилась руками в рубашку. - Говори, Альберт!
  - Его убили... Не я, не смотри на меня так! Его солдаты убили - это их работа...
  Она отдернула от его груди руки и поднесла их к своим глазам, словно показалось ей, что по белым перчаткам потекли струйки крови. Она так близко держала кисти рук перед глазами, что он подумал о сумасшествии этой женщины. Что там она увидела? И так захотелось ему в этот момент причинить ей еще больше боли! Вот сейчас он об этом тоже скажет, вот сейчас... Внутренний голос просил успокоиться, но Альберт сам не хотел его слушать и тем более - подчиняться ему:
  - И еще, Катарина... Я не заберу назад твоего сына... Он так и останется в деревне... Я тебя обманул: у меня нет с той женщиной договора о том, что возьму ребенка назад... Так что она воспитает его вместе со своими... Их там полный двор... и все - босиком... Он станет таким же черным, как они, и будет разговаривать только на их языке...
  - Альберт...
  Он подумал, что сейчас она побледнела. Не видно в темноте, но побледнела - это точно. Вот теперь, наконец, чувствовал он свое превосходство над ней, свою власть. Ребенок - это последняя его 'козырная карта', теперь эта женщина будет мягкой, как шелк, ведь только от него зависит, сможет ли она увидеть сына.
  - Альберт... - Катарина закрыла ладонями глаза, как будто это могло помочь ей оказаться совершенно в другом, пусть даже - в иллюзорном, мире. - Я не увижу своего сына?
  - Да...
  У нее подкосились ноги, она оперлась руками о поручни и посмотрела на небо. Там не было ни Бога Солнца Сурьи, ни его сыновей близнецов Ашвинов - Заката и Рассвета. На небе правил другой бог - Бог Ночи, а может, это была богиня... Он разбросал по куполу большие и маленькие звезды, и они горели на нем, как в опрокинутой чаше с водой зажженные свечки.
  Катарина еще раз взглянула на свои ладони, словно что-то прочитала на них в полумраке ночи, и сделала резкое движение... Для Альберта это было так неожиданно, что он услышал только плеск воды, когда ее почти безжизненное тело перевалилось через поручни. Океанская волна тут же накрыла его и пошла гулять дальше - она не замечает ни людских радостей, ни людских печалей.
  - Не-е-е-т! - прокричал он, всматриваясь в черную пустоту, нагнувшись так сильно, что казалось - тоже вот-вот улетит следом. - Не-е-е-т! Катарина!!!! Я смогу забрать ребенка, слышишь?
  
  ***
  
  С каждой секундой корабль все дальше и дальше уходил от того места, где она осталась. Но Альберт не мог поверить в то, что потерял ее навсегда. Со стороны кают ему послышался негромкий голос: 'Альберт, помоги мне найти Большую Медведицу...' Он побежал туда, но тут услышал смех, похожий на звон колокольчика, совсем с другой стороны: 'Ха-ха-ха... Альберт, я выходила за тебя замуж не ради денег...' Он оглянулся, но никого не увидел.
  И тут что-то засветилось на темном небе, он поднял глаза и совершенно растерялся. По небосводу, как по черному бархатному театральному занавесу, скакала белая лошадь с длинной, падающей на глаза гривой. Это была явно кобылица. Лошадь грациозно поднимала копыта, а потом упиралась ими в черные тучи и вновь отталкивалась. Но вот она остановилась, и лучи света, скользившие по черному бархату, высветили ее синие, как бездонное небо, глаза. Они были по-человечески задумчивыми и такими прекрасными, что Альберт не смог отвести от них взгляда.
  - Кто ты? - застыл на его губах шепот.
   - Я - Саранью, Богиня Облаков и Ночи, - сладким голосом проговорила кобылица. - Пока спит мой муж, Бог Солнца Сурья, я решила убежать... Хочу посмотреть на земной мир... Верны ли люди друг другу, как боги?
  - А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей? - заметил Альберт. - А может, ты и вовсе не богиня?
  Она словно не слышала слов Альберта и продолжала говорить певучим голосом:
  - Как жарко мне рядом с ним! Мой отец, Тваштар, срезал с него самые горячие лучи солнца, но мне все равно жарко... - она посмотрела на Альберта грустными глазами из-под огромных пушистых ресниц, и ему показалось, что из одного глаза скатилась маленькая, но сияющая, как бриллиант, слеза.
  'Неужели и боги не всегда счастливы? - подумал он. - Неужели и в божественном мире есть такие же, как у нас, на земле, человеческие проблемы?'
  Светлые блики с неба осветили палубу, и Альберт с изумлением увидел на ней белые женские перчатки, как будто кто-то только что небрежно сбросил их за ненадобностью со своих прелестных ручек. А на перчатках... А на перчатках лежала белая лилия с надломленным стеблем. Он поднял цветок и перчатки, прижал их к сердцу. 'Странно, этих предметов я не видел у Катарины...' - подумал он и еще раз взглянул на небо. Белой лошади уже не было, и только легкая синяя подсветка черного занавеса напоминала о странной гостье.
  Синий небесный луч скользнул по гребню высокой волны. Трудно было определить, какому океану эта волна принадлежала: Индийскому или Атлантическому - корабль разрезал острым носом границу между ними, он приближался к Капштадту, столице Капской колонии.
  
  Альберт понемногу приходил в себя. Как человек, у которого долго болел зуб, и эта боль была такой невыносимой, что хотелось только одного - избавиться от нее любой ценой: биться головой об стену, сгореть в огне, утонуть в воде... И вот, наконец, появился на десне маленький нарыв, и гной в нем зреет и зреет, так что в один прекрасный момент нарыв надуется, как воздушный шар, и лопнет. Чем больше гноя вытечет, тем быстрее отступит боль. И вместо нее придет облегчение... Такое легкое умиротворение... Оно не сродни бестолковой буйной радости, потому как это - спокойное удовольствие.
   'Вот и мыс Доброй Надежды, - мысли в голове уже не путались, они могли выстраиваться в логическую цепочку. - Она так мечтала еще раз посмотреть на него... Посмотреть в последний раз... Ведь возвращаться в Батавию не собиралась. Хотела попрощаться с ним, а вышло так, что осталась возле него навсегда... Только вот в каком океане?'
  
  

Часть пятая. Пасьянс разложен. Терпения, чуть-чуть терпения...

  

Глава 18. О пользе 'живых' карт

  Катя крепко сцепила ладони в замок, пытаясь сконцентрировать свои мысли на главном. Известие о гибели Паулы потрясло ее. Что же теперь делать? Полететь в Амстердам? И что? Что там она скажет чужим людям? Что тоже - такая же чужая? А Вилли? Может ли она для него что-то сделать? Стать опекуном? Исключается! А может - няней и... утирать ему нос платком, как делала это Хелен? Мысли беспорядочно носились, но правильное решение не приходило.
  - Но ведь у ней никого нет! - с чувством отчаяния воскликнула она.
  - Это не так, - Буди старался говорить как можно мягче, зная о ее способностях взрываться по пустякам. - У нее есть коллеги по работе и друзья... Вот, например, Николина... Да и деньги на похороны тоже есть... Думаю, все формальности будут соблюдены по закону: ее сын - единственный наследник, споров об этом не возникнет. Ну, а то, что он еще несовершеннолетний - это не важно. Вступит в права позже...
  - Подожди, а с такими отклонениями в развитии он может являться наследником? И как будет защищать свои интересы?
  - Я вижу, что у тебя вопросов возникает все больше и больше... Хорошо, давай подумаем вместе. - Буди пододвинул стул поближе к столу и тоже сложил ладони в замок, рядом с Катиным. Как негласный знак солидарности.
  - Я думаю о том, как помочь Вилли, ведь он не обычный ребенок... А это требует большого внимания...
  - Да, согласен с тем, что в приюте с ним никто не станет заниматься индивидуально...
  - И я о том же...
  Катя немного помедлила, как будто сомневаясь, а потом несмело предложила:
  - А если его усыновить?
  - Вообще-то, иностранные граждане имеют право на усыновление детей, правда, при соблюдении целого перечня требований... В первую очередь это должна быть не одинокая девушка, или - парень, а - семья, и желательно с опытом воспитания детей... То есть, со своими детьми, за исключением случаев, когда супруги не могут их иметь... Важные моменты - уровень дохода и жилищные условия, а это значит, что у семьи должно быть отдельное жилье, а не комната...
  - Я поняла, Буди...
  - А лучше всего сейчас связаться с Николиной, узнать, что там происходит, и взять у нее телефоны социальной службы, а может - и босса Паулы. Это не помешает. А тебе хорошо подумать, что именно ты хочешь, и в зависимости от этого и действовать. Катя, ты всегда сможешь вернуться к этому вопросу... Когда созреешь...
  - Да, надо позвонить... Эх, жаль, что с жилой площадью у нас не богато, - начала она рассуждать. - Вот если бы была отдельная квартира...
  Буди так и подмывало сказать о том, что у Паулы, точнее, у Полины Брошкиной, есть квартира в Питере, и он даже знает номер телефона, а значит, легко узнает и адрес, но... Но он дал слово не говорить об этом. С другой стороны... Может быть, Паула бы и не возражала, если после смерти некоторые ее тайны будут раскрыты?
  
  ***
  
  Щелчок замка на входной двери прервал их размышления. 'Отец пришел, - подумала Катя, - а у меня еще не все готово к ужину...' Она резко встала из-за стола и быстрым шагом пошла на кухню, чтобы доделать начатый салат и поставить на плиту чайник.
  Буди пошел следом за Катей и остановился в проеме арки, соединяющей кухню с закрытой лоджией, служившей столовой. Он стоял и смотрел, как ловко расправляется она с темно-зеленым огурцом, нарезая его на ровные полукольца. Интересные в России огурцы, с пупырышками, может, и поэтому идет от них необычайный аромат свежести... На его родине они великанские - размером с баклажан... Много есть всяких фруктов... И овощей... А вот огурцов таких нет.
  - Что-то вы сегодня невеселые... - Георгий Дмитриевич, как всегда, разделся в прихожей по-солдатски. Такая привычка сохранилась с юности, когда они с Сонечкой жили еще в общежитии, а там нужно было везде успевать: и в университет на лекции, и на рынок за продуктами, и на кухню, где стояла всего одна плита на весь этаж.
  - Добрый вечер, Георгий Дмитриевич, - Буди оторвал взгляд от кухонного стола. - У нас сегодня не самые лучшие новости...
  - Что случилось? - отец семейства подошел к Кате и потрогал ее лоб. - Не заболела? Твой румянец на щеках мне не нравится!
  - Папа, я уже взрослая... Я не та маленькая девочка, которую нужно водить за ручку в садик...
  - Ну вот, опять начинаешь кипятиться...
  Именно в этот момент засвистел чайник, и Катя рассмеялась:
  - Это не я кипячусь, а чайник... А если серьезно... Папа, сегодня мы узнали о том, что погибла Паула...
  - Паула? - он явно был много наслышан о ней, а значит, дочь делилась с отцом своими 'девичьими секретами'. - И как это произошло?
  - Она была за рулем, и вместе с машиной упала с моста в воду...
  - Да... Какие неожиданности подстерегают нас... Живем, живем, и не знаем, где и когда закончим свой путь, за каким поворотом... И оказывается потом, что мы совсем не ценили эту удивительно прекрасную жизнь. Вместо того, чтобы наслаждаться ею - корили себя сомнениями, убивали себя недовольством...
  - Папа, я вот думаю сейчас, чем можно помочь ее сыну...
  - Ты сначала немного успокойся, в таком состоянии не принимают серьезных решений, - сказал он. - Пусть пройдет несколько дней...
  - Вот и я говорил ей об этом, - Буди продолжал подпирать арку, не решаясь войти на кухню.
  - Ладно, уговорили. - Катя поставила салатницу с аппетитным содержимым на обеденный стол. - Правда, я хотела бы поговорить с Николиной. Буди, у тебя есть ее телефон?
  - Да, конечно...
  - Пап, а как дела у тебя?
  - Прекрасно, дочка, прекрасно... Сегодня разговаривал с профессором Кардапольцевым. Он еще кое-что узнал о нашей родословной, обещал сообщить новости.
  - И что, надо сейчас ехать к нему?
  - Катюша, посмотри за окно, в каком веке мы живем? Не в семнадцатом же! Есть Интернет, правда? Так что Кардапольцев сбросит мне сообщение по e-mail, или скайпу, тем более что свою работу он не в голове держит, она у него пишется на клавиатуре и хранится в файлах...
  Катя взглянула на отца, и в этом взгляде можно было прочитать: да знаю я эти слова, папка, знаю... Это ты подкалываешь меня тем, что эскизы свои я делаю вручную, а не на компьютере, как некоторые. Ну не доверяю я технике, не доверяю, мне все кажется, что она не может сделать такой мягкий изгиб, такую точную линию, как рука человека...
  Воспользовавшись паузой, вступил в разговор Буди:
  - Георгий Дмитриевич, Катя очень уважает вас и прислушивается к вашему мнению. Можете ли помочь мне уговорить ее поехать со мной?
  Глава семейства с удивлением посмотрел на гостя. Ему понравилось, что тот настолько конкретно ставит вопрос, по-мужски. Что уж тут размусоливать?
  - Действительно, Катя, может, тебе пора уже принять решение?
  - Я его приняла, папа... Я поеду с Буди... Да, это точно... Только надо подумать, в какой день, послезавтра у меня показ зимней коллекции, его пропустить не могу - столько готовилась... Да и вообще - это очень важное событие для меня...
  - Я рад, Катя... - Буди посмотрел на нее с благодарностью. - Наконец-то...
  - Вот и хорошо, - Георгий Дмитриевич подвел черту этой теме разговора. - Давайте поужинаем и пойдем читать письмо от Кардапольцева...
  
  ***
  
  Они удобно расположились в кабинете главы семейства: сам он, как и полагается хозяину, в добротном кожаном кресле за письменным столом, а Буди и Катя - рядышком на небольшом диванчике. Почти как на прошлых посиделках... Пока Георгий Дмитриевич включал компьютер, Катя задумчиво произнесла:
  - Я вот думаю, если мама деда Павла Блэнка была голландкой, то почему у нее оказалась свастика из Индонезии, то есть, из Ост-Индии? Кто-то привез ее в Голландию? Или наоборот - она путешествовала?
  - Я тоже думаю об этом, - отец не поднимал глаз от компьютера, видимо, как раз открывалась почта. - Пришлось и память напрячь, и кое-какую старинную литературу полистать... Если крест изготовлен в первой половине семнадцатого века, то, скорее всего, тогда он и попал к маме деда... Или чуть позже... А в это время между Бали и Голландией не было связи: остров стал подчинен Ост-Индской компании, и то частично, только в конце девятнадцатого века, а полностью - в начале двадцатого... А вот Ява - да, она была частью Ост-Индии...
  - Вы сказали - Ява? А может быть, крест уехал с Бали на Яву, а уже оттуда - в Голландию? - высказал предположение Буди. - Например, представитель династии Менгви женился на девушке с Явы и подарил ей крест...
  - Ну да, - перебила его Катя, - а эта девушка женилась на голландке, маме деда... - Подумай, Буди...
  - Действительно, - заметил он, - опять что-то не вяжется.
  - Нет, профессор не сбросил информацию... - Георгий Дмитриевич оторвался от компьютера и посмотрел на Буди. - Да, а в Яве я вижу смысл... Даже начинаю склоняться к тому, что именно через Яву и потянулась эта ниточка... Подумайте сами: в Батавии, так тогда называлась Джакарта, находилась штаб-квартира Ост-Индской компании. В этой крепости уже жили голландцы, сотрудники компании, может, некоторые были и с семьями... Правда, тогда встает другой вопрос: а при чем здесь Петр Первый? Какое отношение к этой истории имеет он?
  - Папа, ты хвастался познаниями Петровской эпохи! У тебя даже защита скоро, так что все карты в руках...
  - Стоп, дочка... А ведь Петр Первый ездил с Великим посольством в Европу, и некоторое время был и в Голландии... Помните, я вам показывал его аттестат, подписанный корабельным мастером Полем? И еще...
  Георгий Дмитриевич замолчал и начал пристально вглядываться в макет парусника 'Петр и Павел', занимавший почетное место в его кабинете. 'Что увидел он на этом макете? - подумала Катя. - Да! Конечно же - все дело в корабле!'
  - Как же я сразу не догадался об этом? - глава семьи слегка ударил кулаком по столу, словно аукционист - молоточком: 'Продано!'
  - Папка! Говори! Не тяни... - Катя почувствовала, что сейчас он действительно выложит нечто такое...
  - Надо же, все так просто... Вот, посмотрите на этот парусник. Он ведь ходил в Батавию! И не раз...
  - Допустим, этот парусник был в Ост-Индии, - начал опять рассуждать Буди. - Навряд ли сам царь на нем путешествовал... Скорее всего, на нем были моряки, военные... С другой стороны, почему тогда Павел Блэнк хотел назвать сына в честь Петра Первого?
  - Видимо, есть еще какая-то важная информация, которую мы не знаем, - заметил Георгий Дмитриевич. - Этот ребус сложно порешать без нее... Подождем вестей от профессора Кардапольцева.
  Вот так всегда, когда с нетерпением ждешь чего-то, оно как назло, не приходит так быстро, как хотелось бы.
  - Ладно, я пока пойду к себе... Не могу сидеть сложа руки... - Катя тихонько встала с дивана и направилась к двери. Там она остановилась, словно вспомнила что-то. - Да, папа, а ведь совсем не обязательно, чтобы российский царь участвовал в этой истории... А если Павел просто его очень уважал? Может такое быть? Когда уважают человека и в его честь называют детей...
  - Ты права, Катюша... - Георгий Дмитриевич отрешенным взглядом смотрел на экран компьютера. - Но мне все же больше нравится версия, если и Петр Великий причастен к этой истории... Правда, Буди? - И он заговорщически сузил глаза, переведя их на гостя.
  
  ***
  
  Катя решила разложить пасьянс. Нет, не один из тех, которыми напичкан Интернет, а самый настоящий, с 'живыми картами', которые можно подержать в руках, чтобы почувствовать их энергетику. От карт исходит холод, когда они совсем еще новые и выскальзывают из рук. А вот если хорошенько послужили игрокам и стали подчиняться их воле, то тогда они теплые. Порой кажется, что они чувствуют желания хозяина, и если расположены к нему, то не только подсказывают ему ответы, но и откровенно помогают: ложатся на стол даже тогда, когда их перестали ждать. Нет, Катя не была заядлой картежницей, напротив, она так редко брала в руки карты... А может, и поэтому встречи с ними становились особо волнующими?
  'Говорят, слово 'пасьянс' происходит от французского 'терпение', - думала она, - может быть, поэтому, когда мне не хватает этого терпения, я и сажусь за карты? Они мне помогают быть более усидчивой, это уж точно... Пока не закончится игра - не встанешь с места... И хочется сыграть еще и еще...'
  Пасьянс Катя называла игрой. Она считала, что в этой игре главную роль играют не интеллектуальные и, как в шахматах, не комбинаторские способности игрока, а удачное расположение карт. А если многое зависит от того, какие именно выпали карты, значит, на них можно и погадать.
  Загаданное желание прозвучало так: 'Хочу, чтобы история, о которой рассказал Буди, благополучно закончилась'. Потом Катя достала колоду потертых карт и начала их раскладывать. 'Интересно, - пришла в голову неожиданная мысль, - а эта история уже имеет свой финал, о котором мы можем просто не знать? Или же его можно самим придумать?' Ей показалось, что бубновый король подмигнул. У него были лучистые, совсем не такие, как у серьезных, напыщенных дам, глаза. А солидный животик напоминал авторитет учителя по литературе Николая Захаровича - такой же аккуратный, а не бесформенный, как у некоторых. Катя сконцентрировала свое внимание на этой карте, но король стал таким же равнодушным, как прежде.
  Карты ее слушались: тузы выпадали вместе с дамами, а тройки - с десятками, - Катя разложила 'Пирамиду'. Парные карты стремительно покидали игровое поле. И даже когда появилась опасность, что останутся три непарных, будто кто подбросил им 'вторые половинки' - тройку, семерку и туз. 'Надо же, как у Пушкина', - подумала Катя и добавила к ним свои - десятку, шестерку и даму. Удивительно, но дама была пиковая, самая мрачная и даже - трагическая. У Кати она вызывала именно такие ассоциации. На душе стало спокойнее. Пасьянс сошелся, но главное даже не это. Десять минут уединения очень помогли ей снять напряжение.
  
  ***
  
  - Катюша! - послышался из кабинета голос отца. - Мы тебя ждем!
  Как вовремя!
  - Ну вот, не подвел меня Кардапольцев, сбросил информацию, как и обещал...
  Георгий Дмитриевич немного волновался, он с нетерпением ожидал нечто важное, то, что может, наконец, внести в эту историю ясность:
  - Так-так-так, читаю: 'В процессе изучения материалов архива...'
  - Папа! Читай главное! - Катя горела нетерпением. - Эти профессорские штучки - размазывать информацию, как бутербродное масло, мы знаем.
  - Так-так-так, читаю: ' ...выяснилось, что прапрадедом Павла Блэнка был спасенный русскими моряками иностранный гражданин, скорее всего - Ост-Индии'.
  - Ну вот, теперь тоже не все понятно без подробностей, - недовольно проворчала Катя.
  - Ты сама просила суть, вот я и прочитал выводы. Ладно, слушайте внимательно...
  Георгий Дмитриевич поправил очки и начал читать письмо от профессора Кардапольцева:
  - В тысяча семьсот двенадцатом году русский клипер 'Отважный' возвращался из Ост-Индии. Когда он находился недалеко от мыса Доброй Надежды, моряки обнаружили обломки корабля, потерпевшего крушение. Возможно, его накрыла 'волна-убийца'. Даже по этим обломкам явствовало, что корабль сделан добротно, хорошими мастерами, скорее всего - нидерландцами или португальцами. Из предметов, которые они достали из воды, самым примечательным был мальчик-туземец, маленький и хрупкий, одетый в короткие шаровары. Других вещей с ним не было. Вместе с мальчиком были выловлены: шляпа голландского или португальского покроя, одна; плетеная шкатулка для женских безделушек, пустая, одна; трубка курительная, одна; женские перчатки, одна. Мальчик не понимал по-русски, поэтому его имя, а также место жительства, неизвестны. Данные изложены в судовом журнале и подписаны капитаном корабля Андреем Прохоровым.
  - Получается, что этот мальчик - прапрадед Павла Блэнка? - на лице Буди появилось крайнее удивление. - И можно ли это доказать? А где же обещанная нам мама-голландка?
  - У меня тоже есть вопрос, - громко произнесла Катя, поддерживая позицию Буди, - но он самый главный: а где крест?
  - Действительно, и здесь не складывается ребус... - согласился с их доводами Георгий Дмитриевич. - Все-таки, есть еще какая-то очень важная информация за бортом...
  - Папа, ты скоро капитаном станешь, уже матросский сленг появился.
  - Появится тут, Катюша, чувствую, и не то... Теперь я не успокоюсь, пока не узнаю эту историю во всех подробностях. Вот так-то! Подождите, я еще не все прочитал. Вот еще приписка: 'Уважаемый Георгий Дмитриевич, если вас заинтересовала моя информация, я могу продолжить свою работу. Думаю, что сохранились некоторые данные с российских судостроительных верфей, а также со строительства Санкт-Петербурга. Если этот мальчик остался в этих сферах производства, возможно, я смогу проследить его дальнейшую судьбу'.
  - То есть, если мальчик стал прислугой в богатом дворе или учеником сапожника, шансов узнать о нем совсем нет, - продолжила мысль профессора Катя.
  - Именно так, - поддержал ее отец, - посудите сами, кто же будет писать летописи о простолюдинах? Тут нужна очень важная зацепка, чтобы попасть в историю... Вот у нас, например, в двух случаях было крушение корабля...
  - Может быть и другое, - заметил Буди, - например, оказаться рядом с известным человеком, или же присутствовать на очень важном, историческом, мероприятии.
  - Что-то не походит по этим описаниям, что у мальчика мама голландка, - начала опять рассуждать Катя. - Ни одной зацепки... Обнаружен в месте, где проходят корабли со всех стран, и куда угодно...Это мог быть и китаец, и индус. Если бы он заговорил по-голландски, наверное, его кто-нибудь бы понял... Помнишь, папа, ты рассказывал о том, что много мастеров с Голландии работали тогда на русских судостроительных верфях, да и наши ездили к ним... Если бы хоть крест был с ним? Хотя...
  - А может, он с ним был! - горячо возразил Буди. - Мог он его запрятать?
  - Да ладно, Буди... Куда запрятать-то? В шаровары?
  Катя не сдавалась, она никак не могла принять уравнение с несколькими неизвестными за действительную версию. И все же... И все же интуиция ей подсказывала, что именно этой версии и нужно придерживаться.
  - А знаете, я ведь и сам могу параллельно с профессором покопаться в своих архивах, - ошарашил обоих Георгий Дмитриевич. - Когда начинал готовиться к защите, а это было еще два года назад, если не больше, много какой информации собрал... Есть у меня и файлы о российском кораблестроении, и о первых питерских строителях ... Как раз то, о чем говорил Кардапольцев. Надо тоже посмотреть. А вдруг что-то интересное обнаружу? Тем более, что теперь я знаю, о ком искать: о мальчике-туземце!
  - Папка! Я же говорила, что не зря копаешь Петровскую эпоху!
  - У нас очень мало времени, - задумчиво произнес Буди. - Я уже забронировал билеты. Рейс через два дня. Как раз и Катя освободится... Да и Новый год приближается... лучше все-таки встретить его дома, чем в дороге...
  - Надо же, как мы закрутились, что и о празднике забыли!
  
  Катя встала с дивана и подошла к окну. Опять падал снег. В него потихоньку перешел вчерашний дождь, и хлопья были огромными и пушистыми. Их так хотелось назвать влажными, если бы они не были из воды. А вот мелкие колючие снежинки Катя назвала бы сухими. Снежинки падали и падали, отчетливо вырисовываясь в светлом сегменте, который вырезал из темноты одинокий фонарь-стражник.
  - Катюша, там снег? - отец почувствовал ее настроение. - Да, кстати, а где Валентин?
  - Правильно, папа, ты назвал его. Был Вальком, стал - Валентином. Потому что уже тоже вырос. С нами ему неинтересно, так что наверняка с девушкой гуляет.
  - С девушкой?
  Отец никак не мог себе представить мальчика с оттопыренными ушами, которому он постоянно по дороге в детский сад завязывал шнурки, в обнимку с девицей...
  - Так... На чем мы остановились? - Он усиленно пытался скрыть растерянность. - А-а-а, Буди сказал, что времени у нас мало... А когда его было много? Давайте сейчас отдыхать, на эти два дня планы уже построены, а после Катиного показа соберемся и подведем итоги.
  
  

Глава 19. О пользе уроков вязания

  К показу Катя готовилась несколько месяцев. А если вспомнить о минуте, когда эта идея пришла в голову, то получится - не меньше года. Ей не просто хотелось сделать женскую зимнюю одежду красивой, но и сохранить русские национальные традиции. А они совершенно забыты последнее время, стерты бесформенными 'однополыми' пуховиками или же добротными, но 'интернациональными', шубами и дубленками. Она мечтала изменить покрой шуб и пальто и придумать к ним оригинальные головные уборы. А если и пофантазировать над цветом? Ведь с приходом осени можно наблюдать на улицах одну и ту же картину: женщины расстаются с легкой, изящной и расцвеченной всеми цветами радуги летней одеждой и нахлобучивают на себя убогую серость, под стать унылому настроению.
  Часть эскизов будущей коллекции представила она в Амстердаме, на презентации Дома моделей 'Европейские традиции'. Публика оценила замысел. Но это ведь не та аудитория, к мнению которой нужно прислушиваться! Да, неплохо, что есть поддержка со стороны художников-модельеров других стран, но носить эти изделия не им! А как примут Катины задумки русские женщины? На этот вопрос можно ответить не тогда, когда есть в голове идея или на столе - эскизы, а только тогда, когда эти шубки можно потрогать руками.
  Еще в университете Катя с удовольствием изучала историю моды. Ей нравилось листать старые журналы с выцветшими фотографиями и рисунками одежды, безвозвратно ушедшей в прошлое. Впрочем, и не совсем ушедшей: многие элементы декора со временем возвращаются, например, банты, оборки, стразы... Да и способы кроя периодически повторяются: заниженная или завышенная талия, классический рукав или рукав-реглан, зауженные или расклешенные юбки и брюки... А длина? Она тоже прыгает туда-сюда - то открывает женские коленки, то снова прячет их от людских глаз.
  Очень помог отец. Изучая Петровскую эпоху, он наткнулся на несметные залежи подробного описания одежды конца семнадцатого века! Ни в одном учебнике нет такого! И были там не только описания, но и портреты, рисунки. Почему именно эта эпоха ее заинтересовала? Да потому, что до этого времени мода не менялась на протяжении нескольких столетий. Она не впитывала в себя иностранные веяния - они были под строгим запретом, не пыталась экспериментировать с длиной платья - это противоречило устоям домостроя. А когда мода становится демократичной? Когда выходит за пределы узких традиционных рамок, в которых долгие годы, и даже - века, варилась в собственном соку! И вот она выпрыгнула из этих рамок, как девочка, выросшая из сарафанчика. И мал уже он стал ей, и надоел изрядно, а мама грозит пальчиком: не снимай, иначе не получишь леденец.
  До Петра Великого никто и не помышлял расставаться со старомодной длиннополой одеждой. Хотя некоторые и с интересом поглядывали на приезжих иностранцев - у тех костюм сидел ладно, по фигуре, не волочился по земле, позволял двигаться энергично, что особенно требовалось в разъездах по делам служебным или еще более - в дальней дороге. И только царь Всея Руси издал совершенно необычные для современного человека указы о запрете носить не только дворянам, но и всем горожанам, старое русское платье. А поменять его следовало на венгерское или немецкое. Причем, немецкое предписано было надевать по будням, а вот по праздникам - только французское. Если же кто не знал, как выглядит оно - мог просто посмотреть в окно: на улицах выставлялись образцы для обозрения. Ну, а если кто ослушался царя и занимался пошивом и продажей старомодного русского платья, тому грозил штраф, а то и ссылка на каторгу с конфискацией имущества.
  Ах, какие ткани тогда привозили купцы! И сукно из Англии, и бархат, парчу, тафту, объярь из Византии, Италии, Турции, Ирана, Китая... Даже зажиточные крестьяне могли себе позволить пошить праздничное платье из этих заморских тканей. Летом женщины щеголяли в платьях из персидского или китайского шелка и в туфельках на высоких каблуках, потому было в их облике нечто восточное. А вот зимой... Эта тема Катю так заворожила, что она решила создать коллекцию именно зимней одежды: укороченных шуб и дубленок вместе с головными уборами.
  
  ***
  
  Начало показа Катя ждала с замиранием сердца, поэтому и попросила Буди поехать с ней как можно раньше. Он не хотел мешать ей и тихонько присел на стул поближе к подиуму. Наблюдал со стороны, как бегают туда-сюда длинноногие манекенщицы, как усатый дядька с блестящей лысиной постоянно жестикулирует кому-то. Может, он и есть главный - режиссер-постановщик или что-то в этом роде? А вот и Катя вышла из кулуаров. Она тоже возбуждена и спорит с какой-то крупногабаритной теткой, в руках которой - шуба с лисьим воротником, напоминающим ворох ярких осенних листьев. Тетка попалась очень настойчивая, она машет этим воротником, словно недовольная кошка (или - лиса?) - хвостом.
  Наконец, суета стихает. Нежные звуки старинной скрипки разрезают упавшую на зал тишину, а цветные лучи прожекторов - пространство подиума, куда начинают выходить русские красавицы. Потолок над подиумом вспыхивает бегающими огнями, но и они потихоньку успокаиваются, открывая перед изумленными зрителями сказочное царство льда и снега. Кажется, ледяные сосульки, свисающие с потолка, наполнены северным сиянием, они переливаются под огнями прожекторов, высвечивая каждую грань разным оттенком. А крупные искрящиеся снежинки, затянувшие оставшееся от сосулек пространство, как будто бы только и ждут первый порыв ветра.
  Тему снега Катя придумала сама. А помогли ее реализовать руководитель проекта Иван Решетов, лысый дядька, которого разглядывал Буди, и светотехник Артем. Не так просто было на обычном потолке соорудить декорации на сюжет зимней сказки, а главное - добиться их сияния.
  На одной из манекенщиц красуется та самая дубленка с лисьим 'хвостом' - богатым рыжим воротником, и он гармонирует с ее такими же рыжими глазами. Дубленка затягивает стройную фигуру в хрупкую скульптурку, и та плавно двигается в такт музыке. Вот она взмахнула руками, демонстрируя широкие манжеты, отороченные мехом, и сцепила ладони. Издалека манжеты стали очень напоминать муфточку. А девушка стала походить на барышню из пансиона. Как будто выбежала на покрытый ледяной коркой снега тротуар и осторожно делает шаги, чтобы не поскользнуться. На ножках - красные сапожки на шнуровке, а руки - в маленькой муфточке, чтобы не замерзли пальчики.
  На голове манекенщицы - высокая шапка из такого же яркого меха, украшенная стразами. Неужели жемчужины? Буди уже знал о том, что в своей коллекции Катя использует старые мотивы русской и европейской моды, начиная с конца семнадцатого века. А ведь тогда щедро украшали зимнюю одежду драгоценными камнями.
  Шапка с переливающимися под лучами прожекторов жемчужинами придавала наряду не просто изысканность, но даже - царское величие. Это был другой полюс, и он находился на расстоянии в несколько тысяч световых лет от полюса первого, где остались замученные повседневной серостью женщины в однотипных пуховиках и в безликих шубах, в вязаных бесформенных шапках или в шапках-ушанках китайского пошива. Манекенщица очень походила на русскую боярыню, которую Буди видел однажды в каком-то старинном фильме.
  Он так увлекся представлением, что не заметил, как подошла Катя и села на стул, что стоял рядом.
  - И как тебе, Буди? Понравилось? - спросила она совсем тихо.
  Но он все равно вздрогнул:
  - Катя! Ты - кудесница!
  Слово 'кудесница' она придумала сама, потому что он сказал совсем другое, не такое теплое и мягкое, как ей хотелось. Понимая, что в его лексиконе нет слова 'кудесница', она сама добавила его.
  Прозвучал этот диалог так:
  - Катя! Ты хорошо сделала свою работу!
  - Нет, Буди, это надо говорить по-другому: 'Катя! Ты - кудесница!'
  - Хорошо! Я это запомню... И каждый раз, удивляясь и восхищаясь тобою, буду говорить именно так...
  После представления к Кате подходили и подходили какие-то люди. Они поздравляли ее, все - по-разному: одни тепло пожимали или даже целовали руку, другие - по-отечески обнимали. Буди находился в эпицентре сильного магнитного поля, и ему было очень приятно, что именно Катя притягивает этих людей, именно от нее исходят сейчас флюиды-магнитики. От его спутницы.
  
  ***
  
  Холодный влажный воздух ударил в лицо, когда распахнулись автоматические двери выхода. Он был почти таким, как в дождливом Лондоне. И все же отличие между питерским и лондонским ветром Буди чувствовал. Ему казалось, что здесь он не такой резкий и оставляет на губах солоноватый привкус.
  - У-у-ух, гора с плеч! - выдохнула она, подставляя под порыв ветра разгоряченное лицо.
  Катя казалась немного уставшей, конечно же - от напряжения. Она переволновалась, как студентка, готовившаяся ночами к экзамену. И вот он, наконец, сдан, а преподаватель вместо ожидаемой оценки 'хор' поставил 'отл'.
  - Буди, давай зайдем в супермаркет, моя душа требует чего-то вкусненького...
  Вот оно - женское желание: если стресс - нужно заесть его пирожными, а если радость - то опять без них не обойтись!
  Когда они вернулись домой, Георгий Дмитриевич уже сидел в кабинете перед компьютером.
  - Ну как показ? Не оставила народ разочаровавшимся?
  - Нет, пап, все довольные... Да и я тоже. Слава Богу, никто не знает, сколько я сил отдала - валюсь с ног!
  - Давайте горяченького! После промозглой сырости самое время чайком побаловаться... Проходите в столовую, я уже заканчиваю... - Георгий Дмитриевич сделал кивок не то им, не то компьютеру, как бы подтверждая сказанное.
  - От чайка не откажемся, да еще и с тортиком! - Катя направила указательный палец, словно учительскую указку, на приличную по размерам коробку из цветного картона в руках Буди.
  Они сидели втроем в столовой, словно одна семья, и наслаждались черным чаем, в который Катя бросила щепотку сушеной мяты.
  - А что тебе больше всего понравилось? - спросила она Буди, продолжая мысленно находиться на показе.
  Да, Катя была еще не здесь, а там, на подиуме, вместе с девушками, и раскланивалась перед восторженными зрителями. Для этого выхода она специально заказала себе, как и всем манекенщицам, красные сапожки, отороченные рыжим мехом. На изящном каблучке, со шнуровкой впереди, а по бокам - с помпончиками, шариками на длинном кожаном ремешке из такого же рыжего меха. Когда Катя шагала, помпончики прыгали, так же радостно, как ее восторженное сердце. Наконец-то она позволила себе обуться, не думая о том, модно ли это, не слишком ли вызывающе, или, наоборот - по-детски наивно.
  - Ну же, Буди! Ты не ответил. И какая модель тебе больше понравилась?
  - Красная лиса, - ответил он. - Она походит чем-то на тебя, такая же спокойная внешне, а внутри - не знаешь, чего ожидать... И - загадочная.
  - А я - тоже загадочная?
  - Ты - кудесница!
  - Кстати, Буди, в следующий раз можешь говорить не 'красная лиса', а 'рыжая'...
  - Я рад, что показ прошел на уровне, если судить по вашим счастливым лицам, - Георгий Дмитриевич решил их осторожно прервать. - Есть новости о предках Павла Блэнка.
  - Папка! - Катя захлопала в ладоши.
  - Подожди, ты ведь не знаешь пока, что это за новости...
  Прежде чем сесть в кресло, Георгий Дмитриевич подошел к макету фрегата 'Петр и Павел' и задумчиво начал его разглядывать, словно увидел впервые. Он потрогал рукой все выступающие над палубой детали - мачты, паруса, пушки. Его проницательный взгляд как бы спрашивал: ну что, расскажешь мне, кто ходил с тобой в дальнее плаванье? Не было ли среди пассажиров очень знатных особ, возможно, и царских? А может быть, ты их повстречал на других кораблях, тех, что проходили по океанским просторам мимо тебя?
  И только закончив внутренний монолог, он приступил к обсуждению 'темы дня'.
  - Катюша, в прошлый раз ты была права, когда говорила о том, что практически невозможно будет проследить судьбу предка Павла Блэнка, если он поступит на службу прислугой или подмастерьем сапожника. Нам повезло: этот мальчик остался помогать судостроителям. В то время эта отрасль активно развивалась, впрочем, как и строительство Петербурга. Так что лишние рабочие руки, пусть пока еще и руки подростка, никому не мешали. Кстати, ведь именно тогда в Санкт-Петербург перенес Петр Первый российскую столицу. Так что обстоятельства складывались в нашу пользу, если можно именно так сформулировать действительное положение дел...
  - Папа, ты не на симпозиуме! - вставила реплику Катя. - Говори попроще...
  Мужчины еле сдержали подступивший приступ смеха при слове 'симпозиум'. Буди отвернулся, чтобы она не увидела его выражение лица и не подумала, что он такой легкомысленный, а Георгий Дмитриевич все же прыснул в салфетку, но сделал вид, что посморкался.
  - Папа, ты простудился?
  - Ерунда, Катюша... Ладно, слушайте дальше. Профессор Кардапольцев обнаружил письмо Петра Великого второй жене мастера Геррита Поля - Еве Снеллингс [186] .
  - А почему он написал ей, а не Герриту Полю, у которого учился и которого очень ценил?
  - Дочка, я пока не проверил данные, но мне кажется, что Геррит уже умер, ведь ему было тогда уже более семидесяти лет... А Еву он очень почитал, об этой удивительной женщине есть столько воспоминаний современников... А как радушно принимала она высокого гостя из Московии! И обращалась к нему именно так: 'саардамский плотник Петр Михаелофф'... Кстати, вышла она замуж в сорок три года... Вот так-то...
  Замолчав, Георгий Дмитриевич остановил взгляд на Кате, давая понять, что никогда не нужно торопиться завязывать семейные узы.
  - Ладно, я поняла, - согласилась она с доводами отца. - Не о замужестве, конечно, а о письме. Получается, что Ева Снеллингс имела какое-то отношение к мальчику-туземцу?
  - Скорее, даже и не она, а сын Геррита Поля от предыдущего брака. С Евой у него детей не было, а вот в первом браке их было восемь. Многие сыновья пошли по стопам отца: поступив на службу в Ост-Индскую компанию, они работали там бухгалтерами, плотниками, корабельными мастерами, и даже - капитанами, так что плавали по всему миру. Самым известным среди них стал Ян Поль. Петр Великий знал его еще во время своего обучения на верфи, Яну тогда было всего пятнадцать... Ну, а когда он подрос, очень хорошо продвинулся по службе и даже какое-то время заменял отца в должности мастера и управляющего...
  Георгий Дмитриевич прервал рассказ и уткнулся в компьютер.
  - Ну пап, опять отвлекаешься? - Катя очень хотела побыстрее услышать главное.
  - Нет, это я документ Ост-Индской компании читаю. Здесь написано, что служба Яна Поля началась одиннадцатого августа тысяча семьсот десятого года, а закончилась первого июля тысяча семьсот двадцать третьего года. Ладно, слушайте дальше... Петр Великий звал молодого кораблестроителя в Россию, в Санкт-Петербург, но тот не сразу принял это предложение, видимо, ему неплохо было и в Амстердаме, тем более, когда повысили жалованье. И только после увольнения с Ост-Индской компании Ян Поль откликнулся на приглашение Петра Первого, уже не царя Всея Руси, а Императора Всероссийского. Подождите, я вам рассказал сейчас о сыне Геррита Поля. А что же я хотел сказать?
  - Папа, ты начал с того, что Петр Великий написал письмо...
  - Ах, да... Так вот, в письме Великий царь с благодарностью вспоминает теплый прием в доме Геррита Поля и Евы и сообщает, что Ян Поль прекрасно справляется с обязанностями корабельного мастера, а учеников у него много, и есть не только русские, но и иноземцы. Яна уважают и часто приглашают в качестве почетного гостя на разные празднества. Например, недавно он был на свадьбе одного туземца, которого лет десять назад подобрали русские моряки возле мыса Доброй Надежды. А направлялся парнишка на корабле в Голландию, только вот оказался в России. Здесь он и обучился кораблестроению. Сейчас этому мастеру от роду двадцать пять лет, он говорит и по-русски, и по-голландски, а женился на русской девушке Анне...
  - Георгий Дмитриевич, вы не назвали имя туземного мастера. Оно не упоминается в письме? - Буди очень волновал этот вопрос, скорее всего, у него появились какие-то догадки по поводу родословной Блэнк.
  - К сожалению, нет. - Катин отец даже вздохнул. - Думаю, что его имя было трудно запомнить...
  - Жаль, очень жаль, - теперь уже с сожалением вздыхал Буди. - Мне кажется, именно в имени и кроется тайна...
  - Хорошо, папа, допустим, мальчик из Ост-Индии попал в Россию, женился, у них дети появились... А где связь этого мальчика с теми людьми, о которых рассказал нам Буди?
  - Над этим вопросом и я думал. Столько перерыл литературы... Вы когда летите? Завтра? Значит, сегодня мне нужно просмотреть еще четыре файла. Катя, я уверен, что докопаюсь до сути, точнее, до этой связи... А пока мне в голову приходит только одна мысль: этот туземный мастер, а может - его сын, оказался в Ост-Индии. Подумайте, ведь это совершенно естественно: сын корабельного мастера стал капитаном корабля, и даже не обязательно капитаном... И его направили в Ост-Индию, а корабль разбился у берегов Батавии...
  - Ой, папа, не слишком ли много в этой истории кораблекрушений?
  - Действительно... Ну, тогда молодой капитан полюбил девушку с острова Ява, да так, что решил остаться там навсегда...
  - А ведь мои предки были с Явы, - зацепился за эту мысль Буди. - Они бежали на Бали с приходом ислама... Как и многие другие сторонники индуизма - художники, актеры, поэты...
  - Так это когда было? - заметил Георгий Дмитриевич. - Наверное, еще в пятнадцатом веке... А у нас - Петровская эпоха... И где она, связь?
  - Скорее всего, - продолжал размышлять Буди, - кто-то по материнской линии оказался на Бали именно в период расцвета индуистской культуры, а по отцовской...
  - Нет, все это пока не увязывается в один узел, - Георгий Дмитриевич посмотрел на Катю и улыбнулся. - Ну-ка, главный модельер, скажи нам, в чем может быть проблема, если полотно не вяжется?
  - Самое главное - нужны нитки, и желательно длинные, а не короткие обрывки, соединенные слабыми узелками. Еще нитки должны быть достаточно крепкими, чтобы не только не развязывались узлы, но и не обрывались они и в других местах. Нужны хорошие вязальные иглы, причем, их размер меняется в зависимости от узора...
  - Вот ведь как!
  Георгий Дмитриевич в этот момент не только слушал Катю, но и рассматривал что-то на экране монитора:
  - А у нас с вами есть иглы, а ниток - не хватает! Кажется, я зацепил один малюсенький узелок... Нет, надо проверить. Давайте перенесем заключительное заседание на завтра, я совсем рано освобожусь, у меня всего две пары... А пока готовьтесь к вылету.
  
  ***
  
  На следующий день, когда Катя вернулась со своим спутником с прогулки по городу - это была для Буди последняя экскурсия по старым питерским улицам, глава семейства уже восседал в кабинетном кресле с очень важным, но вполне довольным выражением лица. Он даже не сразу оторвал взгляд от компьютера, видимо, там было нечто интересное:
  - Проходите-проходите, да поудобнее усаживайтесь... Я вам расскажу удивительную историю...
  
  

Глава 20. Возвращение

  Июль 1712 года.
  Четырнадцать лет пролетели, как сон. Альберту некогда было останавливаться и раздумывать о прошлом: с прибытием корабля в Амстердам на него навалилась громада дел Ост-Индской компании. Как сотруднику, имеющему пусть небольшой, но все же - опыт работы в колонии, ему поручили довольно ответственный участок: вывоз драгоценных металлов в азиатские владения Нидерландской колонии. Не секрет, что европейские товары не пользовались спросом у восточных князьков, так что приходилось голландцам рассчитываться золотом и серебром. Если поначалу компания вывозила в год драгоценных металлов не более чем на миллион гульденов, то сейчас эта цифра возросла до шести миллионов. И это в то время, когда общий капитал компании составлял шесть с половиной миллионов! Поистине фантастические цифры!
  Альберт гордился успехами Голландской Ост-Индской компании, ведь он служил ей вот уже двадцать лет. Много за это время воды утекло, но основные принципы работы оставались неизменными.
  Так же, как и сто лет назад, компания держалась на шести палатах, которые находились в основных портовых городах, и в первую очередь - в Амстердаме и в Роттердаме. Как и сто лет назад, управление компанией вел совет из семнадцати купцов. Чтобы не уменьшался капитал, действовало правило: никто не имел права забирать свой пай, но зато мог выгодно продать его на бирже, или же приобрести новые акции. Пайщики посмеивались, вспоминая времена, когда одна акция стоила три гульдена. Деньги, конечно, не совсем маленькие - на них можно купить три воза пшеницы, но - совершенно не сравнимы с доходом, который они получают ежегодно сейчас. И оттого стремительно поднималась цена акций: в прошлом году она уже перевалила за тысячу процентов. Понятно, что основная часть прибыли оседала в карманах правящей верхушки, но никто не мог этого доказать, настолько изощренными и завуалированными были ее методы работы. Впрочем, и рядовые пайщики оставались не в обиде: где еще они смогут получать такие проценты, да к тому же - стабильно?
  Альберт ушел в новую работу с головой: нужно было не просто контролировать перевозку золота и серебра, но и отслеживать, по назначению ли доставлен груз, ведь руководители факторий, да и многие крупные чиновники, несмотря на приличное жалование, не упускали возможности запустить руку и в карман компании.
  В Амстердаме не осталось друзей, которым можно доверять, поэтому он никому не рассказывал историю гибели Катарины. Кто поверит в то, что он сам не выбросил ее сгоряча за борт? Тем более, что многие считали его пылким, несдержанным, а порой и вовсе непредсказуемым! Обычное явление в Батавии - туземные болезни, вот на них и можно все списать. От этих болезней и крепкие генералы умирают, а тут - салонная барышня... Чего уж проще...
  
  Иногда он о ней вспоминал, особенно их последний разговор на палубе. И черт дернул сказать ей про ребенка! Глядишь, и обошлось бы все, жили бы в Амстердаме, как и прежде... В глубине души он понимал, что жить 'как прежде' уже бы не получилось. Даже если простить друг друга, рана на сердце потихоньку заживет, но останется рубец, как зарубок памяти - из нее ничем не вытравить горькие воспоминания о том третьем, да еще - туземце, осмелившемся нарушить их семейную идиллию. Когда Альберт думал об этом третьем, он даже благодарил судьбу за такой неожиданный, но зато - безболезненный - финал их 'любовной драмы'. Главное - нет его вины в этом... В прямом смысле... Ведь он не убивал Катарину. Да и не изменял ей, в отличие от нее. Надо же, связалась с рабом, да еще и сына нагуляла...
  Иногда он тосковал. Когда ему удавалось вырваться из чертова колеса, закружившего вихрем служебных дел. Тогда он закрывался в доме на все запоры, надирался до чертиков из бутылки - они стояли в погребке в неимоверном количестве, и, как одинокий волк, выл на луну. Он подходил к шкафу, где висели ее платья, и вдыхал их запах; он открывал шкатулку и перебирал украшения, ощущая руками ее теплую шею, на которой висела вот эта нитка с жемчугом, и хрупкие запястья рук, на которые он надел однажды вот этот браслет... В такие минуты он обязательно доставал и белые перчатки, их он положил в шкатулку рядом с драгоценностями. Он гладил перчатки руками и наслаждался нежностью и прохладой шелка, подносил к губам, словно надеясь вдохнуть в них жизненные силы.
  Пытаясь забыть Катарину, Альберт сделал предложение миловидной кокетливой Линде. Но даже в минуты страсти, когда он покрывал поцелуями ее бездонные голубые глаза и разбросанные по подушкам волнистые белокурые волосы, даже тогда перед его глазами стояла Катарина. Может, и к лучшему, что у них с Линдой не появились дети, да и сама она тихо и безропотно покинула его, не прожив в браке и трех лет. Начала сохнуть, вянуть, как тот цветок лилии, который, кстати, он тоже сохранил и держит в книге вместо закладки. И вот недавно ушла к ангелочкам. Врачи сказали - неизлечима ее болезнь...
  Странно, что с годами не увядала тоска по Катарине, а наоборот, усиливалась. И тогда он все чаще и чаще стал заливать ее алкоголем. А когда трезвел, снова чувствовал себя одиноким и загнанным в угол, в котором правили тоска и безысходность. И снова поднимал глаза на небо, как одинокий волк, и снова начинал выть...
  
  Однажды пришла в голову шальная мысль, надо же, до этого он не додумался раньше: а если вернуться в Батавию и посмотреть на сына Катарины? Просто посмотреть! Забирать его он не собирался. Второй внутренний голос начинал задавать сложные вопросы: а для чего тебе это; а что ты скажешь внебрачному отпрыску? Но первый голос настаивал 'просто' посмотреть и убедиться, насколько этот маленький человечек похож на Катарину.
  Альберт не хотел проявлять инициативу - отправляться в столь дальнюю дорогу только ради этого. Боялся, что придется потом сожалеть о потраченном времени, да и деньгах тоже - поездка влетала в золотую копеечку... Но вот бы подвернулся случай, скажем, поехать по делам службы... Тогда... почему бы и не проведать мальчонку?
  И случай подвернулся.
  
  В Батавии - столице голландских колониальных владений, разгорелся скандал. Кто-то из рядовых пайщиков прознал о том, что руководители палаты скрыли действительные цифры прибыли и присвоили львиную долю этой суммы. По статистике, в Амстердам возвращался каждый третий корабль, а на сей раз в число потопленных засчитали и тот, что на самом деле дошел до порта назначения. А где доход, полученный от продажи товара?
  Одновременно назревал и международный скандал. У голландцев и до этого частенько появлялись 'трещины' в отношениях с Британской империей, а тут именно представитель их конкурирующей компании - Английской Ост-Индской - 'пронюхал' об их финансовых подтасовках и огласил этот факт во время 'дружественного обмена опытом'.
  Одним словом, в Батавии сложилась довольно 'щекотливая' ситуация, которую могла прояснить только опытная группа экспертов. И вскоре такая группа, а в нее вошел и Альберт Блэнк, отправилась в Ост-Индию.
  
  ***
  
  Многое изменилось в Батавии за эти годы. Крепость выросла чуть ли не вдвое - аккуратные домики и ровные линии каналов так напоминают милый сердцу Амстердам... Иногда даже кажется, что ты находишься на берегу не Яванского, а Северного, моря, и дует северный ветер не со стороны Индийского океана, а с Атлантики. Но если открыть глаза, увидишь на ярко-синем небе очертания раскидистых верхушек кокосовых пальм, и все встает на свои места. И щемит сердце, когда вспоминаешь о том, что находишься в Южном полушарии земного шара. И еще больше щемит, когда зрительно представляешь почти бесконечный морской путь - путь, который преодолевает корабль за несколько месяцев.
  Но самые крупные изменения - это люди. Их стало гораздо больше, чем раньше. Вот женщины прогуливаются по каменной площади Таман Фатахиллах, а с ними - дети. Может быть, уже здесь рожденные. Катарина тоже любила ходить по площади, особенно после дождя, когда гладкие камни блестят под солнцем...
  А вот многих знакомых уже нет. Управляющий новыми плантациями Ден Брабер Крезье лет пять назад умер, говорят, от дизентерии. Эта зараза никого не щадит... На его месте сейчас - Доменик Бонсель. Как и должно быть, вырос из рядового представителя штаб-квартиры. Правда, постарел сильно, и - осунулся. Альберт обратил внимание на то, что европейцы сильно сдают под азиатским солнцем, видимо, не дело это - вот так резко менять место жительства...
  - Альберт? - он не сразу понял, что именно его кто-то окликнул.
   Сердце начало биться громче обычного: неужели Эрвин Хеллинг? Альберт приостановился и резко повернул голову. Конечно же - он!
  - Эрвин? Вот уж не ожидал... - Он хотел сказать 'увидеть живым', но вовремя замолчал. - А я почему-то думал, что ты в Амстердаме... Ты говорил, что не хочешь оставаться...
  - Как видишь, потихоньку адаптировался. Первый год тяжело, а потом - привыкаешь. А ты как, с Катариной?
  - Нет, она еще тогда умерла... На корабле... Когда мы возвращались домой...
  - Жаль, жаль... Хотел познакомить ее со своей Габриэлой. А ты заходи к нам. Дом легко найдешь - мы с ней живем там же, где жили вы...
  У Альберта в висках застучали молоточки: нет, навряд ли он захочет переступить порог того дома. А вслух он поблагодарил Эрвина:
  - Да, спасибо, как-нибудь заскочу. Я здесь не на один день... А сейчас, извини, тороплюсь...
  Альберт и на самом деле торопился. Он хотел как можно быстрее снова в одиночестве повыть на луну - в его компактном саквояже лежала шкатулка с украшениями и с перчатками Катарины...
  
  ***
  
  В деревню он вырвался только через месяц, когда в штаб-квартире Ост-Индской компании улеглись, наконец, страсти. Раскрыли несколько фактов присвоения крупными чиновниками казенных денег. В связи с этим три договора с местными князьками - Явы, Калимантана и Суматры пришлось признать недействительными. Доменик Бонсель и четверо его подчиненных остались за бортом компании, а новый состав управления факторией получил строгие инструкции о том, как вести работу. В число сорока пяти пунктов было включено и требование не столь жестоко наказывать рабов, видимо, эксперты приняли во внимание несколько случаев, когда туземцы умирали от чрезмерных побоев.
  Для поездки в деревню, до нее всего-то и было миль двадцать от Батавии, Альберт взял служебный экипаж и двоих солдат. Мало ли что взбредет в голову яванцам? Они совершенно непредсказуемы: то тихо и безропотно ведут себя, подчиняясь голландским законам, а то начинают проявлять неуважение к колонизаторам. Бывает, бьют по ночам в свои барабаны, а могут и пустить стрелу в прогуливающегося за пределами крепости белого человека. Правда, случаев, когда эти стрелы попадали в женское платье, да и даже в мужскую гражданскую форму, пока не было. Видимо, яванцы не любили только военное обмундирование, но - бдительность не помешает.
  В отличие от Батавии, деревня не только не разрослась, но и вовсе усохла, как бы постарела. Видимо, новые жители не хотели строиться рядом с крепостью колонизаторов, ну, а старые настолько привыкли к этим местам, что не в силах были их покинуть. Они просто-напросто доживали свою жизнь, ничего не выстраивая нового и даже - не облагораживая старого. Ветхие домики служили символической крышей, главным образом - от дождей. А вся обычная деревенская жизнь протекала под открытым небом или под легкими навесами. Здесь женщины готовили еду, стирали и чинили одежду, кормили семью, начиная от главы семейства и заканчивая грудными детьми - они были в каждом дворе.
  
  ***
  
  Дом, куда они вдвоем с Катариной принесли 'порочное дитя', Альберт нашел легко. Три раскидистых дерева с необъемными стволами стояли, как и прежде, вдоль утоптанной босыми ногами деревенской улицы. Со стороны казалось, что листья этих исполинов зеленеют круглый год, но Альберт, уже познавший яванскую природу, отлично понимал, что это не так. Деревья меняют свое зеленое платье, но делают это так незаметно, сбрасывая по нескольку пожелтевших листочков, что трудно уловить моменты 'одевания' и 'раздевания'.
  Под тенью деревьев играли несколько ребятишек лет трех, а может, и пяти. Они высыпали из корзинки цветные камешки и раскладывали их по кучкам, видимо, сортировали. Игра сопровождалась громкими выкриками: 'о-го-го', 'а-а-е-е' - в их боевом кличе преобладали гласные. Альберт поймал себя на том, что начал приглядываться к лицам детей. Боже, да что же это он! Сын Катарины сейчас намного старше!
  На открытой полянке с выжженной травой горел костер, над которым висел на толстой перекладине почерневший от гари котелок. Рядом сидела на пенечке старуха и помешивала варево длинной палкой. Подобие юбки, затягивающей ее сухие бедра, совсем пообветшало, а грудь и вовсе была неприкрытой. Старуха оторвала взгляд от огня и уставилась на Альберта. Ее и без того тонкие губы вытянулись в скептическую улыбку - Альберт понял, что она его узнала. Когда он с Катариной приехал сюда в тот злополучный день, попросил эту женщину немного покормить младенца, ссылаясь на то, что у жены, якобы, пропало молоко. Он не сказал ей, что собирается оставить малыша навсегда...
  Старуха продолжала работать мешалкой. Она молчала. Альберт дал знак солдатам оставаться в экипаже и подошел к костру поближе. Он знал совсем немного слов по-явански, и поэтому к разговору подготовился заранее.
  - Я вернулся.
  - Вижу.
  - Я не мог прийти раньше... Меня направили по службе в Амстердам... А жена... Жена... умерла.
  Старуха отложила в сторону мешалку и внимательно посмотрела на него. Она словно пыталась уловить в его словах обман.
  - Ты хочешь посмотреть на сына?
  - Да.
  Он был рад, что этот вопрос прозвучал именно так, а не иначе, что она не спросила его о том, хочет ли он забрать мальчишку.
  Старуха кому-то крикнула. Из дома выбежала девочка лет десяти, взяла из рук, скорее всего, своей бабушки, мешалку и начала ею двигать. А старуха дала знак Альберту идти за ней. Они пошли по утоптанной деревенской улице - она чуть впереди, рассекая высохшей обвислой грудью свежий воздух, тянувшийся со стороны леса. Этот лес подступал к деревне плотной стеной, будто ожидая, когда та совсем состарится и умрет, и тогда можно будет занять и эту территорию.
  Они остановились возле дома, рядом с которым возвышалась деревянная скульптура какого-то божества. Скорее всего, здесь жил скульптор или художник, они любят украшать не только свои дома, но и дворы. А порой ставят скульптуры вообще на улице, вот как сейчас. И для чего? Альберт не понимал смысла подобных 'вольностей'. Ему казалось, что у дома должны быть определенные границы, и если они очерчены забором или крепостной стеной, совершенно не нужно хозяйничать за их пределами.
  На открытой террасе сидел пожилой мужчина в окружении нескольких мальчиков лет десяти-двенадцати. Дети доставали какие-то предметы из невысокого плетеного короба-сундука, что стоял рядом, на циновке. Альберт присмотрелся: ба, да это же были куклы! Он видел точно такие на представлении, устроенном однажды в Батавии в честь приезда знатных гостей из Амстердама. Он тогда хорошо рассмотрел туловище куклы на бамбуковом стержне, конец которого и держал кукловод. Тот так ловко двигал этой палочкой, кажется, кто-то назвал ее чемпуриной, и кукла размахивала руками, поднимала и опускала их, и даже - сгибала в локте.
  Альберту всегда казалось, что искусством в этой стране занимаются только люди, не обремененные мыслями о хлебе насущном, ну, а те, что живут в деревнях, только и знают, что выращивать рис и кофе, или их диковинные фрукты. И поэтому он не просто изумился увиденному, но даже проникся к туземцу уважением: если человек мастерит кукол или дает представления, то он должен быть необычайно талантливым.
  Мужчина что-то сказал по-явански, причем, очень быстро, скороговоркой, поэтому Альберт не понял и посмотрел на старуху. Она в ответ четко произнесла:
  - Это - его сын.
  Мастер уставился на Альберта, он начал его так внимательно разглядывать, что тому стало не по себе. В это время мальчики оторвали свои взгляды от содержимого сундучка, приподняли головы, а некоторые - и вытянули шеи, чтобы из-за высокой перегородки террасы увидеть белого человека. И Альберта пронзили эти глаза. Да, это были глаза Катарины, но только - темные. Точно такие же открытые и бездонные, точно такие же чуть печальные, с поволокой. Это были ее глаза! Альберт стоял, пораженный увиденным, и не мог произнести ни слова.
  И тут он почувствовал, что от него ждут ответа - старуха повторила вопрос, гораздо громче и настойчивее. Чтобы выйти из забытья, Альберт перевел взгляд на нее и только тогда понял, что старая спрашивала, возьмет ли он сына. Клубок мыслей завертелся в голове, напоминая о том, чей это ребенок и после какой близости взрослых людей он появился на свет. Но Альберт встряхнул головой, словно сбрасывая эти мысли, и уверенно произнес:
  - Да.
  После маленькой паузы он добавил:
  - Я приехал сюда специально за сыном.
  Старуха и мужчина о чем-то начали спорить, это был даже и не спор - Альберту поначалу так показалось, а оживленный диалог о мальчике. Видимо, они понимали, что этот белый человек не сделает ребенку ничего плохого, напротив, тому будет гораздо лучше в чужеземной стране. Он сможет научиться хорошему ремеслу, овладеть языками, развить свой талант.
  Она тихонько позвала мальчика, и тот спустился с террасы и подошел к незнакомцу. Он оказался невысоким и очень хрупким, так что на вид ему можно было дать не больше десяти лет. Но Альберта это не смущало - глаза Катарины он смог бы узнать из тысячи глаз. Мальчик стоял, потупив взгляд. Потом он перевел его на ботинки белого господина, скорее всего, удивляясь, что не видно пальцев на ногах. Он был так ошарашен новостью о том, что может уехать из деревни, что пока не знал, хочет ли этого.
  Они вернулись в дом старухи, и она вынесла мальчонке светлые шаровары, такие маленькие, видимо, они не будут закрывать даже коленки. Скорее всего, это и была его праздничная одежда. Когда садились в экипаж, где уже придремали солдаты, мальчик неожиданно спрыгнул на землю и побежал в дом. Альберт подумал, что тот решился на побег, и не знал, что делать: бежать за ним, или послать солдат. Но через несколько минут беглец вернулся, видимо, он забыл в доме ценную для него вещь, а может, хотел попрощаться с какой-то игрушкой, или с домашними духами.
  - Как его зовут? - спросил Альберт старуху.
  - Ваян [187] .
  - Это вы так его назвали?
  - Нет, такое имя дала ему мать...
  'Странное имя, - подумал он, - где-то я его уже слышал. Откуда только Катарина знала туземные имена? Впрочем, сейчас какая разница? А там, в Амстердаме, дам ему нормальное имя. Например, Бенджамин... Или - Даниэль... Нет, лучше - Корнелиус...'
  
  ***
  
  До отплытия корабля в Амстердам оставалось не меньше месяца, так что было достаточно времени для того, чтобы позаниматься с мальчонкой. Первым делом Альберт его хорошо 'постирал' в ванне, нагрев воды. Он знал, что яванцы всю жизнь моются в холодной воде и не разделял их пристрастий. Сам он любил понежиться в теплой ванне с настоями трав. Ему казалось, что только так можно действительно очиститься от грязи.
  Вторым пунктом его плана было желание разобраться с именем. Именно сейчас это надо сделать, а не потом, когда уже привыкнешь называть его Ваяном. Это имя Альберту совершенно не нравилось - оно напоминало о том самом Прошлом, которое так хотел и... не мог забыть. Пожалуй, имя Бенджамин неплохо подходит мальчишке. Конечно, оно длинное, на вырост, но поначалу можно сократить до Джами. Совсем неплохо... Есть в этом коротком имени нечто восточное, совсем чуть-чуть, словно специй в голландском блюде... Одним словом, Альберт остался совершенно доволен своим выбором и стал называть мальчика именно так: Джами.
  Третьим пунктом плана стояло всего одно слово - 'язык'. Понятно, что для общения между людьми нужно сломать языковой барьер, и Альберт начал ежедневно подбрасывать Джами всего по нескольку слов в день, причем, самых простых: дом, дверь, солнце, земля, кровать... Тот схватывал их на лету, ведь был он в возрасте, когда человек еще не испорчен ни дурными привычками, ни порочными желаниями, и легко может обучиться любому ремеслу.
  Альберт пока слабо представлял, чем будет заниматься Джами в Амстердаме. Ему хотелось, чтобы мальчик освоил какое-то очень нужное ремесло, может быть, даже и корабельное. Ну, а язык он осилит постепенно, в этом даже и не приходилось сомневаться. Только вот как представить мальчонку знакомым и сослуживцам? Близких родственников практически не осталось, и это к лучшему - родители ушли друг за другом пять лет назад. Брат Филипп... С ним он никогда и не был близок, как отдалились еще в юношеские годы... Так что не нужно будет пускаться в фантазии. А вот в штаб-квартире Ост-Индской компании... Да, там не поймут, как бы и на репутации не отразился факт появления мальчика-туземца. А если сказать, что это - сын близкого друга? Может случиться, что, умирая от болезни, друг наказал ему не отдавать чужим людям мальчика? Впрочем, до прибытия в Амстердам еще столько времени, что можно придумать о Джами не одну легенду.
  
  ***
  
  Корабль был снаряжен в обратную дорогу только через два месяца. Эксперты никак не могли закончить свою работу - возникла масса мелочей... А тут еще и задержка партии пряностей с Калимантана. Именно в этот момент вспыхнуло там недовольство рабов жестоким обращением! Какая жестокость? Не знают они, как ведут себя англичане! Те вообще не стали бы церемониться с недовольными... Да и князек тоже начал ворчать - цены на товар ему не нравятся... Радовался бы, что есть хоть такая - другие колонисты забрали бы весь его урожай вообще без оплаты!
  Так что корабль вышел в море намного позже, чем предполагалось.
  Жизнь текла без происшествий, своим чередом, оставляя позади ровные однообразные дни, как разрезанные волны за кормой корабля. Поднимаясь, словно здороваясь с носом парусника, эти волны разглаживались за кормой, смешиваясь друг с другом, как два напитка в одном стакане. И не оставалось от них той игривости, что была только что, как и не оставалось даже воспоминаний о вчерашнем дне.
  В такой обстановке лучше всего лежать и думать: можно вспоминать прошлое, чтобы понять, почему именно так, а не иначе ты поступил тогда в такой-то ситуации; можно мечтать, 'примеряя' на себя фантастическую идею, которая осталась в голове еще с юношеских лет... Да мало ли о чем можно думать, когда у тебя круглые сутки - досуг. Хорошо, что взял мальчонку. Занятия с ним по языку хоть как-то убивают время. А то совсем можно свихнуться от безделья.
  Погода была отличная: высокое лазурное небо стояло над океаном прозрачным колпаком, закрывая его от предгрозовых и предштормовых знаков. Этот ярко-голубой колпак был оберегом и от других невзгод - выплесков гнева и ярости морских духов, а они нет-нет, да дают о себе знать, и конечно же - от призрака Летучего Голландца, который последнее время стал все чаще появляться возле мыса Доброй Надежды. Он словно поджидал корабли на перекрестке морских путей, чтобы похохотать потом над моряками, трясущимися от страха. Некоторые поговаривали, что даже слышали этот хохот: он похож на раскаты грома, но разве спутаешь со звуками природной стихии голос получеловека-получудовища?
  
  ***
  
  Когда до Капштадта оставались сутки, не более, произошло событие, не просто нарушившее монотонность и однообразие жизни на корабле, но и вообще изменившее, если не сказать - остановившее, ее течение.
  Началось все с того, что на завтрак пассажирам подали нечто между жидким омлетом и гороховой похлебкой. Кок сказал, что заканчиваются продукты. По всем расчетам, их должно было с лихвой хватить до Капштадта, а там уж можно было и пополнить запасы. Так что настроение у всех было не самое радужное, потому и небо казалось не таким уж высоким, а нависшим над кораблем, как накидка над клеткой попугая.
  Ближе к полудню на востоке появился парусник. Он шел со стороны не Капштадта, что и не вызвало бы волнений команды, а - Мадагаскара, причем, на всех парусах, уверенно и стремительно, и - наперерез голландцам. Ветер с востока раздувал его паруса, наполняя их силой, - сегодня он был на службе у команды именно этого корабля.
  - Эй, на палубе! - послышался издалека громкий голос на яванском, но с заметным акцентом, - не вздумайте палить из пушек! Не то отправитесь за сундуком сокровищ... Вам - черная метка [188] : собрать все сокровища и оставить их по правому борту.
  'Пираты! - застучало в висках Альберта. - Надо же, как не повезло... И ведь с недавних времен Мадагаскар стал пристанищем пиратов и работорговцев... А впрочем, чему здесь удивляться, если стоит остров рядом с морскими путями, по которым и ходят туда-сюда торговые корабли? Тут и у самого ленивого появится желание полакомиться чужой добычей!'
   Альберт знал, что если случаются такие встречи, не жди благополучного конца: пальнешь из пушки - и в тебя выкатят 'ядрышко', так что считай - потопишь корабль. А бывало, это служилые рассказывали, что непослушных членов команды забирали с собой - или на своем же корабле матросом держали, или, что еще хуже - продавали в рабство...
  - Эй, ты, старый пройдоха [189] ! - продолжал кричать громкоголосый, видимо, он видел кого-то на палубе, - где ваш капитан? Ушел пообщаться с Веселым Роджером [190] ? Рядом с ним кто-то расхохотался низким басом, видимо, ему понравилась шутка своего подельника.
  - Ну, а ты, Костик, чего ржешь? Посмотри на свое брюхо! Разъелся, как кот в портовом трактире... Или на родину захотел?
  Теперь уж разразился смехом первый 'громила'.
  Альберт осторожно выглянул из-за мачты и увидел почти голого, в одной набедренной повязке, толстенного белого человека. Если бы не крепкий загар и не туземное обмундирование, можно было бы принять его за знатную особу, почти за князя.
  - Тьфу ты, сука! - сплюнул сквозь зубы Костик, и уже по-голландски спросил, - ты что, сегодня не промочил горло [191] ? Цепляешься ко всем... Или захотел сойтись якорями [192] ?
  'Странный, однако, он на вид: и не голландец, и не француз, - подумал Альберт, - а по говору, так вовсе чудаковатый - о самом высоком чувстве говорит с таким пренебрежением...' Альберт слабовато владел яванским языком, хоть и приходилось общаться с местными князьками, но отлично знал, что 'сука' у них - это что-то очень хорошее и даже любимое [193] . И тут он вспомнил, как приезжали к ним из Московии, правда, это давно уже было, такие же странные господа... Да нет, откуда взяться здесь, в Индийском океане, человеку из далекого медвежьего царства?..
  Пиратский парусник уже почти вплотную подошел к голландскому кораблю. Вот-вот он возьмет его на абордаж. И тогда... Альберт мысленно уже прощался со своей шкатулкой. Он знал, что если не вынесет ее на палубу, как требует 'громила', не миновать смерти: тех, кто прячет ценности, не щадят.
  - Выкидывайте белый флаг [194]! - прокричал пират.
  - А где ваш флаг? - неожиданно послышался голос голландского капитана. - Что-то я его не вижу!
  Он явно шел на рожон, ведь в нотках голоса не было страха, звучал он вполне уверенно и даже с пафосом.
  - У нас есть только один флаг! - продолжал трубить на басах 'громила'. - И он такой же черный, как черны наши сердца!
  Неизвестно, чем закончился бы этот диалог, если бы чья-то истерзанная душа не подчинилась жестокой воле своей судьбы. В самый критический момент, когда уже к борту тянулись абордажные 'кошки', кто-то на пиратском паруснике взвизгнул:
  - Снимаемся с якоря [195]! Волна-убийца!
  Альберт не понял, выполнил ли штурман последний приказ. Он поднимался на палубу со шкатулкой в руках, когда почувствовал, как потемнело в глазах. Посмотрел вверх и не увидел неба - вместо него над кораблем застыла гигантская темно-синяя водяная глыба. Эта волна была с таким высоченным гребнем, что смогла бы накрыть великанское судно, а тут - хлюпенький кораблик человечков-лилипутов...
  Он успел подумать о двух предметах, правда, один из них недавно перестал быть просто предметом - он стал маленьким мальчиком по имени Джами, а второй... боже, а второй - белые перчатки его Катарины, а может, и не Катарины... а этой... белой лошади, и они, как и Джами, остались там, в каюте...
  Через пару минут водная поверхность океана разгладилась. Она словно выполнила свою миссию и безмятежно переливалась под лучистым солнцем. На ровной поверхности океана не осталось даже следов от игрушечного кораблика, нет, кое-что всплыло - несколько деревянных обломков от досок, с высоты птичьего полета похожих на соломинки в домашнем пруду.
  
  

Глава 21. Ваян в России

  Август 1723 года.
  Утро выдалось свежим и ясным. Солнце ласкало все живое трепетными августовскими лучами. Впрочем, в Санкт-Петербурге и летом не особенно жарко, но в прошлом месяце почти неделю стояла сухая и душная погода, как будто духи Балтийского моря перекрыли подачу легкого бриза.
  На берегу Финского залива уже толпился народ. Ему всегда любы зрелища, он неизвестно откуда узнает о них и тут же появляется, чтобы поглазеть. Так что уже по скоплению людей, да еще и по флагам, развевающимся на ветру, можно было определить, что начнется здесь не рядовое представление веселья ради, а нечто грандиозное.
  - Корнелиус! - окликнул направляющегося в сторону пристани крупного осанистого мужчину сам вице-адмирал Балтийского флота Александр Меншиков. - Познакомься, это - Ян Геррит Поль, твой земляк, будете работать вместе...
  Рядом с Меншиковым стоял задумчивый, даже чуть грустный мужчина среднего возраста. Но в остальном чувствовалась в нем необычайная сила, видно было, что человек этот не за канцелярским столом просиживает штаны, а работает под солнцем и ветром: ровный загар на мужественном лице и крепкая рука, которую он протянул для рукопожатия, говорили об этом.
  - Корнелиус Гитманс, - представился он своему земляку. - А не сын ли ты Геррита Класа Поля?
  - Да, сын, - ответил тот. - Вот... приехал по приглашению Петра Великого... Давно собирался...
  - Ладно, вы тут поговорите, а мне нужно поднимать императорский штандарт [196] , - Александр Меншиков торопился, значит, торжество вот-вот начнется.
  - Как там, в Амстердаме? - в голосе Корнелиуса звучали нескрываемые нотки ностальгии, - я не был дома уже несколько лет...
  - Все по-прежнему: так же строятся корабли, так же ходят они на Батавию, только поубавилось желающих служить на них...
  Он замолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить о том, что у него возник конфликт с Ост-Индской компанией, которой верой и правдой служил всю жизнь его отец, а потом, на его же месте - корабельным мастером и управляющим, и сам Ян Поль?
  Словно понимая его строй мыслей, Корнелиус спросил:
  - А как отец?
  Он чувствовал, что ответ будет именно таким, ведь время никого не щадит:
  - Умер два года назад...
  - Да, сочувствую... А моя матушка пока еще жива... Не слышал о Марии Гитманс? К нам тоже захаживал царь Петр, когда приезжал с Великим посольством.
  - Нет, не приходилось...
  Они увлеченно начали рассказывать друг другу о тех временах, когда Петр Первый учился корабельному делу у Геррита Класа Поля, а в свободное время посещал семьи голландцев, изъявивших желание работать на судостроительных верфях далекой и угрюмой Московии. Об этом царстве ходили тогда странные легенды, будто народ там жестокий и невежественный, так что этим добровольцам нужно было набраться огромного мужества, чтобы перебороть в себе страх.
  
  И тут прозвучали залпы из корабельных и крепостных пушек. Они наполнили пространство особой торжественностью, притягивая взгляды собравшихся к морской глади воды. Под грохот пушек сам Петр Первый, а с ним - генерал-адмирал Федор Апраксин и еще несколько командующих Балтийским флотом своими руками спустили на воду маленькое судно, длиной футов шесть, не более, укрепили мачту и подняли на флагштоке императорский штандарт. Ботик они поставили на буксир к шлюпкам, каждая из которых отличалась своим знаком, так что даже издалека невозможно было их перепутать: адмиралы сидели в шлюпках с развевающимся на них андреевским флагом, вице-адмиралы - с андреевским флагом, отмеченным синей полосой, а контр-адмиралы шли под андреевским флагом с красной полосой.
  За штурвалом ботика стоял сам Петр Первый, на месте лоцмана - Александр Меншиков, а гребцами на веслах - адмиралы. Почетные места в судне заняли генерал-адмирал Апраксин и адмирал Крюйс. Ботик торжественно прошествовал мимо зевак, толпившихся на пристани, и ушел на Крондштадский рейд, где уже вытянулись по стойке 'смирно' двадцать линейных кораблей и один фрегат - начинался грандиозный смотр кораблей Российского Балтийского флота.
  - Что это за посудина такая смешная? - спросил у Корнелиуса Ян Поль.
  - Это знаменитый царский ботик 'Святой Николай'... Лет тридцать назад, а то и больше, нашел его Петр в сарае и решил испытать... Совсем еще мальчишкой был... Сначала попробовал в маленьком пруду, потом - в озере... Последнее время ботик стоял в московском музее, а недавно мы его сюда перевезли. Специально к сегодняшним торжествам...
  - А как привезли? На буксире?
  - Нет, на подводах...
  Ботик уже пропал из поля зрения корабельщиков. Скорее всего, там, у крондштадской пристани, его торжественно встречают и чествуют речами: далеко разносится по окрестностям корабельный салют.
  - Мы будем вместе работать? - спросил Ян Поль.
  - Да. Два месяца назад заложили на стапели корабль 'Петр Первый и Второй'. Его спроектировал сам Император Петр, потому он особенно следит за тем, как подвигается строительство. Думаю, работы нам хватит всем, и не на один год. А может быть, и в историю российского флота войдем, ведь это первый стопушечный корабль первого ранга на Санкт-Петербургской верфи...
  В этот момент мимо них проходил невысокий смуглолицый молодой человек, видно, тоже из корабельщиков, и поздоровался с Корнелиусом. Ян Поль и не придал бы этому факту значения: мало ли ходит тут знакомых? Но на этот нельзя было не обратить внимание - парень сказал приветствие по-голландски.
  - Кто это? - спросил Ян.
  - А-а-а, это тоже корабельный мастер, плотничает...
  Видимо, парень услышал, что говорят о нем, и приостановился.
  - Откуда знаешь наш язык? - не выдержал Ян Поль. - Жил в Голландии?
  - Нет, меня отец научил...
  - Отец? - Ян Поль задумчиво посмотрел на его явно азиатское лицо.
  - Да, отец... Он из Амстердама.
  - А как зовут тебя?
  - Ваян Блэнк.
  - Фамилия наша... А имя - туземное. ЧуднО как-то...
  - Так меня мама назвала.
  - А как ее зовут?
  - Катарина.
  Ян Поль с недоумением посмотрел на Корнелиуса. Тот же только пожал плечами. Ваян уже лет десять работает на верфи, и каждый раз, когда его спрашивают о семье, несет эти небылицы. Будто других не может придумать. Все давно уже привыкли к его причудам, ведь работник он не ленивый, и даже - что надо, да и в обхождении с моряками уважителен. С другой стороны, если не было у него в роду голландцев, откуда тогда он знает этот язык?
  - Ваян, тебя тоже переводят на новый корабль? - спросил он, чтобы сменить тему.
  - Да.
  - Ну, тогда до встречи!
  - Корнелиус!
  Тот остановился и вполоборота бросил на Ваяна удивленный взгляд. Что же нужно ему еще?
  - Приходи к нам на свадьбу в следующее воскресенье.
  - Ты женишься? Вот это да! - в голосе мастера звучал нескрываемый интерес. Надо же, так быстро этот худенький мальчонка, которого однажды привели к нему учеником, стал женихом. Как летит время! - И кто невеста? Я ее знаю?
  - Анна, дочь корабельного подмастерья Федора Пальчикова...
  - Из наших... Конечно, приду...
  
  Корнелиус слышал о том, что Ваяна подобрали у мыса Доброй Надежды русские моряки, возвращавшиеся из Ост-Индии на клипере 'Отважный'. Об этом даже есть запись в судовом журнале капитана Андрея Прохорова. Но так как мальчонка не понимал по-русски, то нет в этой записи никакой информации о его родине. Все так и думали, что он с Ост-Индских островов. Первое время был он нелюдимым, замкнутым, забьется в угол, как волчонок... Никто бы и не узнал об этой истории, если бы не попал мальчик сюда, на верфь, и не столкнулся бы с голландскими мастерами. С ними он и заговорил. Вот уж удивились корабельщики: туземец, а не только понимает, но и говорит по-голландски! И сразу же в нем куда делась замкнутость! Стал улыбчивым, раскрылся, словно бутон цветка. Вот что значит человеческое общение!
  - Ян, а ты заходи к нам с Марианной в гости! Хорошо? Познакомишься и с женой, и с дочерью. Петра наша совсем уже взрослой стала... Она никогда не была в Голландии...
  - А вы дочку не в честь российского императора назвали?
  - Может, и в честь... Заходи, будем рады...
  
  ***
  
  Ваян долго не мог уснуть. Может быть, такое бывает перед свадьбой? Когда чувствуешь приближение чего-то очень важного и оттого волнуешься, как перед серьезным экзаменом. А может, гораздо больше... Он понимал, что, скрепляя священный союз с Анной, не только берет на себя ответственность за ее судьбу, но и навсегда прощается с чем-то - с беззаботной юностью, а может быть, и с желанием единолично принимать решения. Всегда, когда получаешь одно, нужно жертвовать другим.
  ...В тот роковой день ближе к полудню Ваяну нездоровилось. Обычно в это время он прогуливался по палубе, общался с пассажирами, а среди них были и два мальчика, причем, примерно такого же, как он, возраста. А тут появилась слабость, а потому - и апатия ко всему, что происходит на корабле. И так захотелось спать... Отец сказал, что это после неудачного завтрака, нужно отдохнуть, и все пройдет. И Ваян уснул.
  И уже сквозь сон почудилось ему, что подошел к изголовью отец и дотронулся до его руки: 'Не бойся, и с тобой ничего не случится... Если есть у тебя какой знак - прибереги его... А если вдруг больше не встретимся - знай, что я любил тебя как сына...' Странными показались тогда Ваяну эти слова.
  Потом наступила ночь. А здесь он удивился, потому что на корабле еще не обедали. Ночь так резко опустилась на парусник, и оттого потемнело небо, но звезд на нем он не увидел. Пол в каюте накренился и громче обычного стал шум океана. Ваян продолжал смотреть свой сон, но тут кто-то постучал в иллюминатор. Мальчик открыл глаза и увидел, что это бьет копытом в стекло белая лошадь. Она словно хотела что-то ему сказать... Может быть, уберечь от опасности? Это тоже показалось Ваяну странным: на чем же стоит лошадь с той стороны корабля? На волне?
   Ваян протер глаза - лошадь не исчезала. И тогда он вспомнил наказ отца приберечь свой знак, спрыгнул с лежанки и полез в саквояж, где лежал спрятанный им один предмет. Ваян достал его и зажал в ладони. Стало еще темнее. За иллюминатором уже ничего не было видно, даже лошади. И тогда он выбежал из каюты. Почти в это же мгновение почувствовал над головой водяную глыбу. Странно, он ведь не нырял - почему же оказался под водой? Конечно же, это - сон, но Ваян решил не подчиниться ему и... вынырнул. Он отлично чувствовал себя под водой, потому что вырос на берегу океана.
  А потом наступил день, но он был еще страшнее, чем ночь: на водной глади океана мальчик не увидел ни корабля, ни экипажа, ни пассажиров... Он держался за широкую доску, а потом, чтобы поберечь силы, взгромоздился на нее и долго-долго лежал...
  Когда на спокойную водную гладь начали опускаться сумерки, вдали показались серые, будто размытые в дымке, паруса. Потом они стали светлеть, стремительно приближаясь к его самодельному плоту. Больше Ваян ничего не помнит. Поэтому он всегда 'прокручивал' одну и ту же картинку: лежит он на палубе, а моряки склонились над ним и говорят на чужом языке. Один их них потянулся к его крепко сжатому кулаку, но Ваян отдернул руку. Раздался хохот, видимо, показалось им смешным, что этот полураздетый мальчонка что-то прячет. Разве можно иметь хоть что-то ценное в то время, когда бесконечный океан оставил от корабля всего лишь несколько щепок?
  
  ***
  
  Бракосочетание Ваяна и Анны проходило по всем канонам православной церкви. Незадолго до этого жениха крестили и нарекли Иваном. Ваня, Ванька, Ванечка - что еще может быть ближе к Ваяну? Накануне венчания оба они, как и положено, хорошо попостились, а затем - исповедовались у духовника. Утром, перед венчанием, помолились, попросив у Господа благословения, светлого семейного счастия. Затем отдельными экипажами поехали в церковь. Впереди в специальной карете лежала венчальная икона, как главное действующее лицо предстоящего ритуала, гораздо главнее, чем генерал за столом.
  На Анне было вышитое золотом белое глазетовое [197] платье с длинными рукавами, а ее напудренные светлые волосы, собранные в высокую прическу, украшал венок из красных роз. Так уж повелось еще со времен Древней Руси: покрывать невесту красным покрывалом, а на голову ей надевать такой же красный венок. Этот цвет считался траурным, а чем не траур замужество - прощание с легким, безоблачным девичеством да с родительским домом? Оттого и приходилось Анне постоянно прятать за фату синие глаза, лучившиеся счастьем: по традиции, она должна проливать из этих глаз слезы, и чем больше их вытечет, тем счастливее будет новый семейный союз.
  Ваяна одели в старинный русский кафтан, правда, не столь длинный, как те, что носили во времена Великого посольства. Укороченный кафтан мягкого, пепельного, цвета, с застежкой посередине, а также широкий, расшитый серебром пояс, крепко затягивающий в талии, подчеркивали молодость своего хозяина.
  В кафтане Ваян чувствовал себя не совсем уютно. Он привык к европейской - немецкой, французской и голландской одежде, которую давно уже велел носить всем, от бояр до крестьян - Петр Великий. А вот на свадьбах нужно было соблюдать старые русские традиции. Так что после свадьбы Ваян снимет этот наряд, а пока придется потерпеть.
  Еще с утра он отправил невесте с нарочными 'женихову шкатулку' - подарки на свадьбу. Он купил Анне длинное жемчужное ожерелье и с такими же жемчугами серьги, а также колечко с бирюзой. Ему очень нравился голубой цвет, всю жизнь бы любовался ее небесными глазами, а это колечко - как раз под цвет глаз... Были еще у него кое-какие недорогие безделушки, так он их тоже положил в шкатулку: пусть примеряет, а что понравится - наденет.
  Церемония венчания обещала быть красивой и торжественной: Ваян заметил, что к их приходу даже внутри церкви украшения повесили, а священник надел самую праздничную одежду, с широкими рукавами, отороченными желтым атласом с золотым шитьем. Жених и невеста стояли на розовом атласном покрывале, подстеленном им под ноги, и слушали длинное-длинное благословение, с молитвами, воспевающими Господа Бога, и отпугивающими всякую нечистую силу. Для устрашения злых духов священник еще и размахивал венчальной иконой, окропленной святой водой. После того как новобрачные надели друг другу кольца в знак вечной любви и верности, он дал им поцеловать два раззолоченных узорами венца, а потом воздел эти венцы над их головами. Молодые, взявшись за руки, трижды прошли следом за священником по кругу, вдоль стен церкви. Затем они снова встали на розовое покрывало и отпили, прославляя молитвой Господа Бога, Пресвятую Богородицу и всех святых, красного церковного вина. Только после этого получили они полное благословение, так что жених мог уже и поцеловать невесту.
  Православная церковь признала союз между Ваяном и Анной законным и желала новобрачным оставаться верными друг другу до самой кончины.
  
  После венчания молодые поехали в родительский дом невесты - пришлось нарушить традицию праздновать свадьбу сначала в доме родителей жениха, так как такового не было. Столы ломились от яств, здесь были и гуси с яблоками, и молодые запеченные поросята, и зеленые огурчики, и капуста с клюквой, и грибы соленые, и осетры (их брали воз), и икра 'засольная' - белужья и осетровая (ее брали по бочке). Из напитков там были брусничная вода, а также медовуха, и конечно же - вина фряжские [198] да вина горячие [199] . Но самым примечательным на столе стал огромный свадебный пирог, украшенный такими же, как волосы невесты, красными розами, а еще и белыми лебедями да подковой на счастье.
  Много в тот день знатных гостей пожаловало, в основном, конечно, корабельщики, но были и служилые с Балтийского флота. Поздравил молодых и сам Император Всероссийский, он приехал для этого в знатном экипаже не один, а в сопровождении адмирала Корнелиуса Крюйса и еще двоих, среди них Ваян знал лишь Яна Геррита Поля. Петр Великий пожелал молодым всех благ, да деток хороших, и высыпал горсть золотых монет. Среди них были совсем новые, не больше двух лет назад напечатанные, - 'Два рубли' из красного золота с изображением в профиль самого Императора.
  А потом сказал слово Корнелиус Гитманс, он, как и обещал, пришел на свадьбу. И Ваян узнал из его слов о том, что если бы не Петр Великий, не было бы сейчас у него никакой женитьбы: русским людям не разрешалось сочетаться браком с иноземцами. И только Император Всероссийский, а тогда еще - царь всея Руси, снял этот запрет, и даже разрешил браки не только с иноземцами, но и с иноверцами, конечно, при условии, если те примут православие.
  В доме невесты свадьба продолжалась два дня. Много гостей побывало там, много речей было сказано и много поднято чарок и кружек за здоровье и счастье молодых. Ваян и Анна устали от многоголосия, шуток и зажигательных плясок, от бесконечного хоровода девиц в кокошниках. Они, считай, и не разговаривали меж собой все это время. И только на третий день, наконец, свадебный эскорт из нескольких экипажей переехал в дом молодоженов.
  
  ***
  
  Этот дом был построен незадолго до свадьбы. Деревянный сруб ставили сами судостроители, прознав о том, что скоро у Ваяна свадьба. Поэтому в доме пахло свежим деревом, как в лесном бору. Его окна - высокие и вытянутые, в голландском стиле - выходили на небольшую рощу - ее строители не вырубили, оставили специально. Так что когда смотришь в окно, кажется, что там - волшебный сад, в который слетелись сладкоголосые птицы. Иногда там можно увидеть даже белку, или - зайца.
  Последние две недели Ваян провел здесь безвылазно, он перевозил в самую просторную и светлую комнату свои поделки из старого сарая дома тетки Прони, где до этого их мастерил. Так хотел порадовать Анну! Она ведь не видела пока ни одну из его скульптурок - не поведешь же невесту в чужой сарай! Поэтому на свадьбе он горел нетерпением как можно быстрее попасть, наконец, в их новый дом.
  Когда гости разошлись, он завел ее за руку, точно так же, как в церкви, когда они трижды обходили ее по кругу, в не менее священное место. Здесь собрал все самое лучшее, что вырезал из дерева, а приходилось работать и поздними вечерами при свечах, и в выходные, когда его сверстники тешились в играх да плясках.
  - Вот это, Анна, тебе самый главный подарок - вещая птица Гамаюн. Она будет петь божественные гимны... А если захочешь - получишь и совет...
  - Неужели та самая диковинная Гамаюн? Я столько слышала о ней, но увидеть так и не довелось... Вань, так она ж и предсказывать будущее умеет! Какое красивое лицо девы, чистое, белое... А глаза... Почему глаза такие печальные?
  - У всех прекрасных дев печальные глаза, но вот почему, об этом и я не знаю.
  На подставке, очень похожей на ствол дерева, с аршин [200] , не больше, сидело существо с женским ликом, но с крыльями птицы. Лицо излучало удивительную женскую красоту, и в ней смешались и царское величие, и простая человеческая душевность, и гордость, и смятение... Сложенные крылья говорили о том, что птица не собирается отсюда улетать так скоро, она еще поживет в этом доме.
  - Ванечка, смотри, а что это за свиток с письменами? В когтях у Гамаюн!
  - Это очень ценный свиток! Хочешь его почитать?
  - Конечно! Давай только другие поделки посмотрим. Вот это кто такой сердитый?
  - О, это самый грозный славянский бог - Перун [201] .
  - Да знаю я его! Просто он здесь какой-то... ну как живой! Будто светится... А колесница-то...
  - А в нее запряжены драконы...
  - Да как они стремительно несут его! У Перуна даже кудри развеваются на ветру... А это - стрелы?
  - В левой руке - колчан со стрелами, а в правой - лук. Вот сейчас он пустит стрелу... Смотри, смотри, уже собирается... Знаешь, что произойдет?
  - Что?
  - Пожар.
  - Значит, нельзя его злить понапрасну.
  - Вот именно.
  - А рядом кто?
  - Так это ж - Верховный владыка Вселенной Сварог!
  - Какой он золоченый, так и горит изнутри...
  - Он и должен гореть ярче солнца!
  - Да, конечно, ведь он - самый главный!
  Анна поставила на место точеную фигурку и загадочно посмотрела на суженого:
  - Одно не понимаю! У тебя все изваяния разного цвета...
  И тут она расхохоталась над своими словами:
  - Как интересно! Ты только послушай: 'Изваяния Ваяна'! Вот, оказывается, почему тебе имя такое дали!
  - Нет, Анюта, нет! Откуда мои родители могли знать такое сложное русское слово - 'из-ва-я-ние'? Да и не знали заранее, что их сын станет скульптором. Ваян - это имя из Ост-Индии, там они жили одно время и там я родился. А еще есть на моей родине ваянг, вот это слово очень походит на мое имя. Ваянг любила моя мама... жаль, не помню ее, это отец мне сказал... Так называется театр, очень необычный, ведь в куклах... во время представления...
  Он перешел на шепот, как будто кто-то мог его подслушать:
  - ... В куклах живут души умерших людей...
  - Неужели? - тоже прошептала она. - Бесстрашной была твоя мама, если любила смотреть такие спектакли!
  - Ладно, я тебе потом о ваянге тоже расскажу... Так что ты сказала о цвете моих фигурок?
  Он взял в руки Сварога и нежно провел рукой по его богатой золоченой накидке.
  - Вань, я сказала, что все фигурки разные... но ведь они из дерева, правда? И такого я никогда не видела... Неужели оно растет в наших краях?
  - Что ты, Анюта! Мне его привезли из Ост-Индии голландские купцы! Смотри, вот здесь - эбеновое - черное и очень твердое, его легко полировать до зеркального блеска. Я из него вырезаю героев сказок и легенд, необычных животных... А это - сандаловое, чувствуешь, какой аромат исходит от фигур? Ну, а это - белое, очень мягкое, его называют еще 'мыльным'...
  Одна из фигур изображала старца с посохом. Он будто торопливо шел куда-то, а Ваян успел выхватить это энергичное движение пружинистого тела. Было в облике нечто противоречивое: осанистая фигура, и в то же время - длинная белая борода и глубокая складка на лбу.
  - А это у меня - Велес, Бог Удачи.
  - О! Нам он очень пригодится! Мы ведь хотим быть счастливыми, да, Ванечка?
  Он молча обнял ее и прижал к груди, да так сильно, что почувствовал даже через кафтан твердые шипы искусственных алых роз, которыми было отделано платье по горловине. Анна поняла это и слегка отстранилась из объятий. Ее обуял страх от близости пусть и очень желанного, но - неизведанного доселе мужского тела. И она вскрикнула:
  - О! Ты и здесь корабли строишь? Это что, ремесло?
  И потянулась к широкой деревянной доске, установленной на обычных пеньках. На ней стояли деревянные макеты двух парусников.
  - Почему же? Не только ремесло, но и увлечение, - ответил он, понимая мятежное состояние молодой жены. - Это не обычные макеты...
  - Ну Вань... ты говоришь как-то чуднО....
  - Может быть, тебе покажется это необычным, но... Такой ритуал есть и у голландцев, и у норвежцев... Называется он 'похороны корабля'...
  Ваян замолчал, будто вспомнил о чем-то очень личном. Анна его тоже не перебивала. И только после небольшой паузы продолжил:
  - Я очень хочу, милая моя Анюта, чтобы корабли никогда не тонули сами... Чтобы в море-океане не было несчастий...
  - О таком ритуале действительно не слышала... И что там... в нем?
  - Видишь, слева у меня парусник стоит на якоре. Он совсем старый, и его нужно похоронить. А справа - молодой корабль с поднятым якорем, он сейчас отправится в путь...
  - А вот этот знак на крошке-суденышке я знаю, - заметила Анна. - Это - свастика. Только для чего она здесь?
  - А это - душа старого корабля. Она никогда не умирает, как не умирает и душа человека, и поэтому перейдет в новое судно. Видишь, какие полные паруса? Это ветер подул со стороны умирающего корабля...
  - А вот этот знак на крошке-суденышке я знаю. Это - свастика. Только для чего она здесь?
  - Свастика - символ жизненного пути корабля, или 'колеи житейской'... Символ владения ветрами - сторонами света. В открытом океане очень важно заручиться такой поддержкой, кто ее не имеет - тот погибнет...
  - Точно такой знак есть и на моем крестике, он идет по центру... Мама сказала, это - семейная реликвия... Уже два века... Пойдем, покажу!
  - Надо же! И я положил в 'женихову шкатулку' тебе подарок!
  
  Они прошли в спальню, и Анна достала обе шкатулки. В той, что была от мамы, вместе с браслетом из слоновой кости, который привез из Ост-Индии голландский купец, вместе с золотым медальоном с изображением Пресвятой Богородицы лежал старинный нательный крестик с выбитым по центру знаком свастики. Он крепился к серебряной цепочке. Из второй шкатулки Анна достала тот самый крест, который десять лет назад, во время кораблекрушения, Ваян держал в кулачке, чтобы не выронить. Острые края свастики больно врезались тогда в ладонь, но он терпел. Он никому не показал свой крестик до самого прибытия корабля в Санкт-Петербург. Да и потом тоже...
  - Вот об этом кресте я и говорил тебе. - Ваян взял в руки предмет, ставший его талисманом, словно прощаясь с ним. - Только это и осталось у меня от мамы, так сказала бабушка Лестари [202] , у которой я жил. Мама положила его незаметно от отца в пеленки, поэтому я ему тоже ничего не сказал. Это память о единственной в мире женщине, которую я всегда любил и люблю сейчас и которой говорю... только... только слова благодарности. Вот почему я очень хочу, чтобы эта вещь принадлежала тебе, Анна. Ты для меня - самая дорогая и желанная.
  Ваян надел ей на шею свастичный крест и снова прижал к себе, на этот раз очень бережно, стараясь не напугать. И он не мог видеть, как на ее глазах блеснули слезы. Надо же, как выдавливала она их там, в родительском доме, где нужно было рыдать и рыдать периодически, а слезы все не появлялись... А сейчас вот хлынули, когда она так счастлива.
  Они не заметили, как их губы соединились в поцелуе...
  
  ***
  
  ...В Книге той, что зовут Козмография, много сказов о дальних странствиях, много мудрых легенд и домыслов, но вот правда - она одна. Если парус - как мысли белые, будет в жизни твоей лишь праздник. Если парус - как мысли черные - выпьешь горькую чашу до дна.
  Ну, а если на остров Макарийский, на востоке который раскинулся, рядом с храмом всесильного Сварога, близ кареты его золотой ты захочешь приплыть и царствовать. Знай, сгоришь, как священный Феникс, только вот возродиться не сможешь - там не будет воды живой!
  Прочитай письмена старинные, Гамаюн их когтями держит: 'Коль неправдой весь свет увидишь - не воротишься ты назад...'
  
  

Часть шестая. В руках Гаруды, или Еще одна встреча с 'Летучим Голландцем'
  

Глава 22. На острове богов

  Декабрь 2013 года.
  После холодного и полудождливо-полуснежного Санкт-Петербурга странно было видеть людей в майках и шортах, в резиновых сандалетах или пластмассовых сланцах. Они как будто бы только что покинули пляж, чтобы забежать на минутку в супермаркет, в кафе или в банк. А потом вернутся назад и будут нежиться на низкой лежанке под ярким зонтом, попивая через трубочку ананасовый сок или кокосовое 'молочко' и плескаться в соленых волнах океана. Люди 'с пляжа' не спеша прогуливаются по тротуарам, заглядывая в многочисленные бутики, садятся за столики ярких кафешек, занявших позиции вдоль дорог, и так же неторопливо едят экзотические блюда из сладкой свинины, курицы под карамельным соусом и конечно же - из морепродуктов.
  Проезжая по улицам Денпасара, можно спокойно это наблюдать, потому что даже при отсутствии 'пробок' поток машин движется необычайно медленно. В центре движения - степенные восточные красавцы, то есть, компактные минивэны с закругленными боками, а вокруг них - скутеры, которые русские прозвали байками. Такого количества ревущих двухколесников, пожалуй, нет нигде в мире, тем более - в Европе. Некоторые стоянки для них занимают территорию с футбольное поле или походят на толстые сардельки длиной в квартал. На них рассекают с невозмутимым видом, лавируя между крупногабаритными транспортными средствами, местные юнцы и девицы с открытыми плечами и коленками, мужчины в разноцветных саронгах вместо брюк и в балийских платках-повязках уденг, бабушки в длинных саронгах и кружевных кебая и дамы в декольтированных вечерних нарядах. За рулем нет разве только младенцев, - а вот и он спокойно дремлет в слинге на груди у мамаши, которая тоже сжимает руль 'железного зверя'.
   Для человека, привыкшего к левостороннему рулю, движение на улицах города покажется вызывающе хаотичным, ведь постоянно приходится, разворачиваясь или поворачивая направо, выезжать на встречную полосу. Если мотобайк где-то проскочит по краешку тротуара, то на машине такой номер не пройдет. Так что придется давить на тормоза, и не только перед светофорами, но и перед новоявленными 'регулировщиками'. Где они? На каждом шагу! А кто? Обычные служащие парковок, а также магазинов, отелей, банков и любых других учреждений, в обязанности которых входит останавливать движение транспорта, чтобы их клиент мог выехать на проезжую часть через встречную полосу. К тесноте привыкли все - и юркие скутеры, и громоздкие минивэны. Последние, однако, несмотря на солидный вид, могут разминуться даже на улочке с односторонним движением! Там они тесно прижимаются к бутикам, задевают широкими плечами разнаряженные манекены и вешалки с одеждой. Но их никто не ругает. Правило одно: ехать там, где можно проехать.
  Кате поток транспорта напоминал хорошо проваренный сироп с вишнями, в котором роль вишенок играли легковые автомобили, а основной вязкой массой стали скутеры. На одной из 'вишенок' и двигались они с Буди, тем более, что шестиместная 'Хонда' оказалась вишневого цвета.
  
  ***
  
  Самолет приземлился ночью, и на первый день их пребывания был составлен конкретный список дел, точнее, одного дела, но с длинным перечнем покупок. Почему Буди начал с этого? Он сказал, что, несмотря на то, что Катя является не просто хорошим художником-модельером, но даже и кудесницей, ее одежда не годится для тех поездок, которые им предстоит совершить. Ей нужны легкие шорты или бриджи, трикотажные майки или блузы из батика, а для самой главной поездки, к богам - и кое-что из специального обмундирования. Катя пока не представляла это 'кое-что', но внутренне была готова надеть один из костюмов, в которых гребут по горным рекам на лодках-байдарках, поднимаются над землей в аэростатах или же погружаются на дно океана. А поездка за такими покупками стала прекрасной возможностью осмотреть город.
  - Буди, а почему у вас такие низкие дома? - Катя не переставала расспрашивать его обо всем, что она видела.
  - Все приезжие замечают эту особенность... Да, в Денпасаре не так, как в Джакарте - там мегаполис с двадцатимиллионным населением, здесь - небольшой провинциальный городок на полмиллиона. Но главное даже не в этом - сегодня, как и несколько тысячелетий назад, на Бали действуют старые традиции: здания не принято строить выше кокосовых пальм.
  - Странные порядки... А вон там, смотри, стоит четырехэтажный современный замок с тремя башнями...
   - А ты не видишь пальму, что растет рядом с домом? Ту, что выше этого замка?
  И без того медленное движение транспорта вскоре совсем остановилось: на перекресток вышел мужчина в клетчатом саронге с каким-то жезлом в руке. Это был явно не полицейский, но он вел себя, как профессиональный регулировщик - взмахнул палочкой, давая 'красный свет' движению транспорта, и 'зеленый' - пешеходам. Последних было больше. Из широких открытых ворот учреждения люди выходили и выходили, но не для того, чтобы быстренько перебежать через дорогу, а чтобы занять эту улицу так надолго, как они того хотят. По нарядному виду процессии, по тому, как она двигалась - степенно, даже немного вальяжно, понятно было, что у людей ну очень большой праздник. Женщины в ярких саронгах и в белых кружевных кебайя несли на голове корзины с фруктами. Мужчины, тоже в саронгах, но более сдержанных расцветок, держали ручки паланкинов - специальных носилок со странными скульптурами. Одна из них была, видимо, очень тяжелой - ее поддерживали человек двадцать.
  Катя не сводила глаз со странной процессии и с ее реквизита. А вот и та самая великанша на огромном паланкине! Когда эта неуклюжая фигура, замершая в неестественной позе - с поднятой вверх одной ногой и с вывернутой в одну сторону головой 'проплывала' перед их машиной, девушка вздрогнула. По рукам пробежали мурашки, а к горлу начал подступать комок страха. На носилках сидела та самая тетка с красным лицом и огромными обвислыми грудями, которая несколько раз ей снилась. Так же торчали в разные стороны длинные белые волосы, похожие на паклю, так же застыло в злобе красное лицо с огромным, ощерившимся желтыми клыками, ртом, такие же длинные когти на пальцах рук и ног готовы были вонзиться в свою жертву.
  Она уже инстинктивно вцепилась правой рукой в ладони Буди, расслабленные на руле, но не успела произнести ни слова, как заиграла музыка из ее сна - та самая мелодия, с хрустальными перезвонами колокольчиков и легким шелестом ветра.
  - Ты испугалась? - удивленно спросил Буди.
  - Эту страшилу я видела и в Амстердаме, и в Питере... - дрожащий голос выдавал чувство страха, завладевшее его хозяйкой.
  - Не может быть! - успокоил ее Буди. - Откуда там будет наша царица демониц Рангда? [203] Да и вообще... Она же не живая, это - кукла!
  - Нет, она мне сказала, что живая, и все куклы в их театре тоже живые!
  Видимо, благозвучная, душевная музыка подействовала на Катю успокаивающе. Она осторожно сняла руку со сжатых пальцев своего спутника и откинулась на подголовник кресла.
  - Эту демоницу вместе с другими страшилами, и вот с той птицей... ну, с зеленым клювом... видела я не на улицах Питера и Амстердама, а... во сне...
  - Вот как? Ты мне об этом не рассказывала. - Буди очень серьезно воспринял эту новость и потому не стал превращать ее в шутку. - Катя, тебе нужно немного привыкнуть... Обстановка совершенно новая... И хорошо, что ты открылась мне, теперь я знаю, как помочь...
  Процессия с Рангдой остановилась возле перекрестка и те, кто несли царицу-демоницу, побежали по кругу, видимо, чтобы сбить ее с толку: вот закружится сейчас у нее голова, и забудет она, в какую сторону собиралась идти, чтобы напакостить людям... А потом... вспыхнул высокий факел огня, видимо, это Рангда горела - в прямом или переносном смысле, - Катя уже не видела за спинами других участников процессии. Молодые девушки и парни, люди зрелого возраста и дети - все торжественно вышагивали, не обращая внимания на то, что остановили движение транспорта.
  
  - Буди, а если кто-то опаздывает на встречу, или спешит в банк... Да мало ли чего важного может быть у человека?
  - На Бали нет ничего важнее, чем почитать богов и служить им, - задумчиво ответил он. - Все остальное - второстепенно.
  - И много таких праздников здесь?
  - Примерно двести тридцать...
  - Ого!
  - Балийцы живут по трем календарям: григорианскому и двум местным - 'Сака' и 'Павукон' [204] , так что праздники выпадают часто.
  - И на все торжества не работают, а только ходят с процессией?
  - Почему же? Есть праздник, когда не работают, но из дома не выходят!
  - Как это?
  - Это День тишины Ниепи [205] , когда балийцы сидят дома, предаваясь медитации или просто раздумьям... Кто насколько верен религии... Никто не зажигает света, не включает музыку, так что всюду - темнота и тишина. В этот день закрываются пляжи, учреждения, супермаркеты, банки, отели, и даже - аэропорт. И только специальный патруль прогуливается по пустым улицам...
  - И для чего? - удивилась Катя.
  - Патруль - чтобы следить за порядком. А вдруг какой-то турист не знает об этом? А то, что сидят все дома, это чтобы обмануть злых духов. Посмотрят они на пустынный и темный остров и подумают, что он необитаемый. И - уйдут восвояси..
  - Какой-то невеселый праздник... - заметила Катя.
  - Почему же? - Буди не скрывал удивления, если не сказать еще - восторга. Видимо, такой праздник ему самому нравился. - Перед днем Ниепи проходят очень даже веселые торжества! Самая длинная и красочная процессия - церемония Меласти [206] . Ее участники проносят по улицам изображения богов, а потом направляются к воде или храму. Здесь они освящают картины и скульптуры во имя Бога Воды Бараны и очищают свои души...
  - Я читала о магической силе воды, - вставила реплику Катя. - С нее можно считывать информацию. А можно получать положительную энергию или, наоборот, негатив...
  - Вот видишь! - обрадовался он. - Значит, можешь понять людей, которые идут к реке, или к озеру, и даже - к океану, чтобы иметь хоть капельку божественной силы от воды. Рассказываю дальше. После церемонии Меласти проходит карнавал Ого-ого [207]. А здесь веселье бьет через край! Люди несут фигуры фантастических монстров...
  - Как эти? - Катя кивнула в сторону уже удаляющейся процессии.
  - Да.
  - Как здорово! Наверное, идти с церемонией гораздо интереснее, чем смотреть на нее со стороны... Вот только...
  - Что, Катя?
  - Боги - это понятно. А вот монстры... Для чего они?
  - Вообще-то эти изображения - символ дьявольского мира... А несут их, чтобы изгнать с острова злых духов! Представь себе: идет процессия, и у людей в руках демоны. Что подумают увидевшие их духи? Что им тоже нужно присоединиться к шествию. Но не тут-то было: на каждом перекрестке монстры внутри процессии начинают кружиться, сбивая с толка злых духов. Те, конечно же, теряют ориентир. Но это еще не самое главное: в конце церемонии демонов вообще сжигают, так что злые духи в конкретной растерянности...
  - И уже после этого начинается Новый год! - закончила мысль Катя. - Правда, непонятно, когда он наступает...
  - Каждый год по-разному, люди ориентируются на балийский календарь 'Сака'. В этом году, например, День тишины был двенадцатого марта...
  
  ***
  
  Покупки они сделали, несмотря на препятствия на дорогах. На обратном пути Катя увидела не менее удивительную картину: еще одну улицу кто-то перекрыл и протянул длинный трос с развевающимися полотнищами ткани в клетку. Словно участники процессии сняли с себя саронги и развесили их поперек дороги! Видно, здесь шел ремонт трассы, но именно сейчас рабочие ушли пообедать, нет, скорее всего - оставить приношение богам к храму, который видела Катя недалеко отсюда. Он стоит прямо на улице, посреди оживленного перекрестка, что показалось ей тоже странным. Скорее всего, этот храм как раз и отвечает за порядки на дорогах.
  
  Когда они вернулись в дом, Катя, наконец-то, смогла его внимательно рассмотреть. И почувствовала себя как в музее! А Буди взял на себя роль экскурсовода! Он рассказал ей, что эти 'расколотые' ворота без верха, отделанные резными узорами, называются чанди бентар, а невысокая, но длинная стена за ними - алинг-селинг. Оказывается, сюда не зайдут дьявольские духи - ворота соединятся и уничтожат их, а если даже кто и проскочит по чистой случайности - наткнется на алинг-селинг, то есть, на защиту от злых. И подумает он, что здесь нет дороги... этот дух не такой умный, как человек, чтобы догадаться, что стену можно обойти слева или справа.
  Во дворе, если можно назвать так сад из фруктовых деревьев и декоративных кустарников, стоит не одно, а три строения. Оказывается, предназначены они для разных поколений семьи, ведь никто не захочет покидать такой красивый дом. В одном будут жить старенькие родители, в другом - семья сына... Все эти дома тоже украшены - такой же, как и ворота, резьбой, причудливыми барельефами, особенно - входные двери и окна.
  А вот и статуи каких-то существ! Они выглядывают из-за кустов с ярко-желтыми цветами, словно присматривая за вошедшими в этот двор: нет ли переодетого злого колдуна или еще кого с недобрыми для хозяев намерениями? Одна из скульптур изображает вполне миролюбивого толстячка с круглым пузиком, но немного искаженным лицом, скорее всего, сам он добрый, но для того, чтобы испугать злых, сделал такую же злую гримасу. Второй персонаж - получеловек-полулев. Видимо, он долго гонялся где-то за нечистью и так устал, что его язык стал гигантских размеров и повис на плече.
  Двор-сад, кроме того, что сам цветет и благоухает, еще и уставлен огромными цветочными горшками. В одном из них расцвел цветок, напоминающий колокольчики. Целая гроздь сиреневых бубенцов слегка раскачивается на ветру, словно собираясь вот-вот зазвенеть.
  Буди сказал, что голова дома - семейный храм санггах, и потому он стоит лицом к священной горе - Гунунг Агунг. Дорога к храму состоит из десятка, а то и больше, ступенек и походит на небольшую лестницу в небо - священное пространство, где обитает мудрость. А сам храм, опять же искусно украшенный резными цветами, растениями и сюжетами из мифологии, внутри оказался совершенно пустым. Все действо происходит, оказывается, снаружи: красивые корзиночки с цветами, рисом и фруктами - подношения богам, лежат на виду.
  Во дворе чувствуешь себя защищенным от внешнего - от печалей, невзгод, от суеты и погони за иллюзиями. На душе легко и спокойно, словно ты - в центре равновесия природы. И не надо напрягаться, захлебываться в ненависти или злости, и не надо растрачивать по пустякам свою энергию. Даже шума городской жизни здесь меньше, как будто бы он остался за каменной стеной, за чанди бентар, как за двумя половинками - добра и зла. А вот птицы здесь поют громко и заливисто, их слышно гораздо сильнее, чем на улице, особенно по утрам.
  Закудахтали куры, это у соседей. Здесь вообще странное соседство: пятизвездочные отели, банки и посольства находятся рядом с рисовыми полями, длинными оранжереями из живых деревьев и кустарников, выставленными на продажу, и с художественными мастерскими, в которых ваяют скульптуры и тут же их продают. И везде гуляют куры, собаки и кошки... Катя увидела даже одну свинью.
  - Как ты? - Буди подошел к своей гостье, присевшей во дворе на невысокую скамеечку возле маленького фонтанчика.
  - Нормально... Сижу и слушаю, как меня успокаивает и убаюкивает вода... Она журчит, а я думаю...
  - Думать - это хорошо!
  Буди тоже сел на скамейку. Как сказать ей о своих размышлениях? Не обидится ли Катя, если он выскажет такое предложение? Или она торопится улететь домой?
  - Катя, я планировал уже завтра отправиться в самую главную поездку, но вижу, ты не готова... Чувствую эмоциональное напряжение, какое-то душевное смятение... Да? Есть такое? А если отложить выезд на два дня?
  - И что мы будем делать все это время?
   - Не думай, что бездельничать! Я хочу показать тебе настоящее театральное представление. Когда ты ближе познакомишься с мифическими героями, избавишься от сомнений и страхов... А что еще хотела бы увидеть?
  - Знаешь, Буди, я вдруг вспомнила о своей профессии. - Катя рассмеялась, и зазвенели в гигантском горшке сиреневые колокольчики. - А есть ли возможность пообщаться с кем-то из местных мастеров? А вдруг я когда-нибудь в новой коллекции использую индонезийские мотивы? Кто знает...
  - Да это еще проще! Наша соседка Роза - мастер по росписи батика. Она и на показах бывает...
  - А как я с ней буду разговаривать?
  - Очень просто! На английском! Не забывай о том, что мы с тобой - на туристическом острове, где без английского никто и шагу не сделает. Тем более - молодежь...
  Буди о чем-то вспомнил. Он стремительно поднялся со скамейки, подошел к горшку с сиреневыми колокольчиками и начал с удивлением разглядывать крупные коробочки-бубенцы. 'Неужели тоже заметил, что колокольчики зазвенели? - подумала Катя. - Значит, и мне не показалось...'
  - Какие интересные у вас цветы! - заметила она. - Я таких не видела раньше.
  - Нравятся? Они давно растут у нас на острове... уже несколько веков... Это голландский ирис!
  Он еще раз взглянул на колокольчики и улыбнулся:
  - Пойдем в дом, мама обед приготовила...
  Последняя его фраза показалась Кате настолько будничной, опускающей с небес на землю. И она встала со скамейки. Голова слегка закружилась. От переутомления? Или от аромата необычных цветов?
  
  ***
  
  Его мама - Батари, резала на кухне овощи для салата. Миловидная женщина средних лет с прибранными под заколку-бабочку черными, без единой сединки, волосами. 'Воздух здесь омолаживающий, или еда вегетарианская? - подумала Катя. - До самых преклонных лет женщины остаются стройными и моложавыми. Да, а почему она так чистит морковь? Ножом не 'к себе', как это делаю я, а 'от себя'?' И словно в ответ на ее мысли Батари обернулась к сыну и что-то ему сказала.
  - Ты, наверное, обратила внимание на то, как мама держит нож, - с улыбкой заметил Буди. - Все европейские женщины удивляются...
  - Впервые вижу... А вообще-то, какая разница... Кто как привык... - Катя повела плечами, подчеркивая свое равнодушие к этой теме. И почему это она так внимательно смотрела на его маму?
  На обед были креветки под сладковатым темно-коричневым, как шоколад, соусом. Буди знал уже о ее особой любви к морепродуктам и потому, видимо, сделал такой выбор. Креветки показались Кате гигантами - раза в три-четыре больше тех, что ела она в Питере. Может, порода особая, или так зажирели в океане? Листья какой-то травы вместе с кусочками цветной паприки и обычной белокочанной капусты отдавали неизвестной пряностью, чуть похожей на базилик. И конечно - рис: он всегда здесь на столе, как в России - хлеб, и всегда горячий - из рисоварки. А вот хлеба на столе нет. Как и молока, и сыра, и творога... Видимо, эти продукты не пользуются популярностью среди индонезийцев. А может, и дорогие. Катя вспомнила, что видела в супермаркете баночку йогурта по цене килограмма отборной свинины, которую они купили для барбекю на ужин.
  
  ***
  
  Вечером пришла Роза, видимо, Буди уже позвонил ей. Смуглая девушка с правильными чертами лица и большими открытыми глазами - под стать таким же, цвета воронова крыла, волосам, оказалась Катиного возраста. Одета просто: синие легкие бриджи и простая в покрое, без всяких декоративных излишеств - кофточка. Жители острова, в том числе и молодежь, больше тяготеют к минимализму. Правда, праздничная одежда гораздо роскошнее, но и то - не за счет всяких побрякушек, а благодаря структуре самой ткани: ажурной или с выбитыми на ней узорами, а еще - с вплетенными в полотно золотыми и серебряными нитями.
  Девушка, улыбнувшись, поздоровалась и сразу же перешла к делу:
  - Я захватила с собой кое-что... - Начала она свою 'консультацию', раскладывая на столе ткани. - Вот это - роспись батика. У нас очень популярны мужские рубашки с нестандартным орнаментом. Например, по борту и по бокам - более насыщенный, а на спине почти незаметный. Или же сверху идет мелкий орнамент, а к низу он увеличивается. Можно использовать и асимметрию...
  Катя сразу же 'положила глаз' на отрез со светло-коричневыми черепашками. Они нежились в лозоревых волнах моря, а может быть, и Индийского океана - с умиротворением, как и положено всему живому на местных островах. И вот что интересно: орнамент, украшающий ткань, мастер пустил не по фону или кайме, как это бывает обычно, а... по панцирю безобидных пресмыкающихся. Сразу же вспомнились мифы - о черепахе, которая держала на своей спине остров, о черепахе, на которой мудрец прочитал тайные знаки... О, сколько же этих 'черепашьих' легенд! А вот на тканях их Катя не встречала.
   - Какой необычный рисунок! А кто придумал такой сюжет? - поинтересовалась она.
  - Моя фантазия...
  - Роза, я хотела бы использовать в своей будущей коллекции ваши национальные мотивы. Получается, один из способов их отображения - в росписи ткани. Так?
  - Да. В ручной росписи. Она украсит и ткани из хлопка, и шелковые - эксельсиор, крепдешин, тонкий атлас... Так что отлично подойдет как для вечерних нарядов, так и для аксессуаров - шейных платков и шарфов, сумочек... Да мало ли чего...
  Она отложила 'черепашек' в сторону и развернула нечто сюрреалистическое:
  - Это особая, балийская, техника окраски ткани, называется 'икат', или 'узел'.
  - Название мне немного знакомо... И как вы 'вяжете' этот 'узел'?
  Поставив вопрос таким образом, Катя улыбнулась. Она вспомнила 'экзамен' по 'урокам вязания', который устроил ей отец. Как он там? Скучает... Роза приняла улыбку на свой счет и, блеснув ровными белыми зубками, с воодушевлением продолжила рассказ:
  - Так и 'вяжем'! Сначала фантазируем и думаем: какие участки ткани можно покрасить, а какие - нет. Потом собираем те, которые не нужно красить, в узелок, и обвязываем их водонепроницаемой пленкой, или - растительным волокном. И красим всю ткань. Неокрашенные участки получатся с расплывчатыми очертаниями, ведь краска чуть-чуть подтекла, попала на них. А сама ткань будет немного бугорчатой...
  - Надо же! - удивилась Катя. - А у нас в стародавние времена примерно так 'варили' джинсы!
  - Вот видишь! Значит, и вы знаете балийскую технологию окраски? - Роза сияла улыбкой. - Интересно, а есть ли у вас что-то подобное нашему домотканому саронгу? Я захватила один с собой... Потрогай, он довольно плотный на ощупь... А какой орнамент! Конечно, в самом саронге не будут ходить ваши женщины, но можно пошить узкую длинную юбку с разрезом, а орнамент заказать на свой вкус...
  - Вообще-то да, - согласилась Катя. - Нашим женщинам нравится стильная одежда, а если еще и с необычным узором... Кстати, на Руси и в старину носили домотканые расшитые юбки...
  Гостья кивнула. Она осталась довольна тем, что Катя так легко принимает ее предложения, и выложила на стол еще два отреза:
  - А вот это - белая ткань для блузок, называется 'Вышитые ромашки'. Она всегда актуальна - и в офисной одежде, и в вечерних нарядах... Смотри, здесь поверхность с блеском за счет нитей люрекса, а ткань - тонкая и мягкая... А вторая - набивной атлас 'Цветок лотоса'. Видишь, какая нежная? В бежевых тонах... Она подойдет и для домашнего кимоно или туники, и для праздничных нарядов.
  - А здесь уже без люрекса?
  - Да. Атлас сам блестит благодаря гладкости шелковой нити.
  Роза замолчала, раздумывая:
  - Так, что еще?.. Самые обычные хлопковые балийские ткани я не захватила с собой... Но, думаю, кое-что в европейской одежде может получить новое звучание...
  - Например?
  - Например, черно-белая клетка!
  - Клетка?
  Катя произнесла это слово с таким ужасом, словно речь шла о страшном чудовище, которое выпустили на волю, и может, как раз из клетки, только из другой, из той, где оно сидело на привязи. И вот сейчас это чудовище готовится к смертельному прыжку...
  - Роза, ты говоришь не о той ли клетке, в которую одеты все ваши боги и другие стражи, стоящие перед храмами? В том числе и люди с хоботами слонов! В которой щеголяют ваши мужчины, разодетые в юбки! И которую я видела даже вместо надписи: 'Осторожно! Идут ремонтно-строительные работы!'
  - Вообще-то эта клетка - не простая, а со смыслом, - гостья покачала головой, словно пытаясь сохранить устойчивость после потока слов, который чуть не сбил ее с ног. - Она символизирует равновесие черного и белого, то есть, светлых и темных сил... А называется эта ткань 'поленг' [208] ... Ну хорошо, Катя, можно эту клетку немного изменить, оставив в основе главное: 'свет' и 'тень'. Да ты, кстати, будешь смотреть на нее по-другому, когда приедешь домой...Это сейчас она тебе примелькалась...
  - Ладно, посмотрим...
  Катя грустно улыбнулась, принимая доводы 'за'. Но все равно их было не больше половины. Наверное, как и в самой клетке - 'света' и 'тени' - пятьдесят на пятьдесят.
  - Хорошо, беру эти слова на заметку! Кстати, Роза, а что у вас можно позаимствовать из кроя, фасона?
  - Наши женщины не хотят расставаться с кебайя, это очень удобные блузки, и нарядные. От кебайя можно перенять ажурные рукава и вставки в декольте. Да и сам фасон неплохой - приталенная кофточка, подчеркивающая статность фигуры... Кстати, у нас баджу тоже приталены, только короткие.
  - Конечно, ваши женщины все стройные, так что им можно...
  - А что, вашим - нельзя? Я слышала, что самые толстые люди - в Америке...
  Они еще долго разговаривали на эту тему... Должна же Катя попутно с делами Буди пополнить и свой профессиональный 'багаж'!
  
  ***
  
  Вечер подступал незаметно, но шума машин, а главное - рева скутеров - не стало меньше. К ним, однако, прибавились и странные ночные звуки. Были ли они прошлой ночью? Катя не могла ответить на этот вопрос: она спала тогда как убитая. Ну, а сейчас явно кто-то токовал. Да так громко! И она, не выдержав, спросила Розу:
  - Кто так неистово кричит: 'То-ке-е, то-ке-е'? Это что за птица?
   - Это не птица, а геккон токи... Ящерица [209] .
  - Не из тех, что бегают по дому - и по стенам, и по потолкам?
  - Нет, это более крупный зверек, он длиной где-то сантиметров тридцать или чуть больше... Однажды к нам домой забежал такой, поэтому я смогла его разглядеть. Красавец писаный: весь словно в брызгах краски от ярко-желтой до красновато-коричневой. И юркий какой! Несколько человек не могли его поймать, весь вечер гонялись... А те, что дома бегают - так это другие, домашние геккончики. И пусть бегают, они совершенно безопасны и даже - полезны: питаются москитами и всякими насекомыми-вредителями... Так что всех паразитов пожрут...
  - Смотрю, у вас тут таких 'бегающих' хватает... И обезьянки... Когда были в парке, я не успела и глазом моргнуть, как одна уже на плечо мне села... И белки по деревьям скачут... А теперь и какой-то геккончик... Надо же! Кричит и кричит! Он что-то хочет?
  - Он облюбовал территорию возле вашего дома и оповещает своих собратьев о том, что это местечко уже занято... Да и самку зазывает... У нас, кстати, считается хорошим знаком, если геккон поселился рядом...
  
  ***
  
  - А вот и я! Не помешал? - спросил он на всякий случай, потому что девушки совершенно не отреагировали на первую его фразу.
  Буди появился совершенно неожиданно. Или это они так увлеклись и не заметили, как пролетело часа два, не меньше? А куда он уходил? Опять задумал что-то? Катя пыталась прочесть по довольному выражению лица своего друга хоть какую-то информацию.
  - А я договорился посмотреть сегодня ночью представление! - Поспешил он поделиться радостью. - Ты как, Роза, поедешь с нами?
  - С удовольствием! А далеко?
  - Какая разница? Мы на машине!
  - Буди, ты сказал 'ночью'... - Катя вопросительно посмотрела на него, думая, что оговорился.
  - Да, именно ночью. Выезжаем после ужина... Или ты уже расхотела барбекю с черным соусом и запеченными помидорами? А? Будь готова к двадцати ноль-ноль.
  Он бросил взгляд на стол с разбросанными по нему кусками ткани. И так захотелось сморозить сейчас какую-нибудь шутку на 'модельную' тему...
  - Да, Катя, форма одежды - платье для коктейля [210] !
  - Буди, а я не взяла его с собой... Ты сам сказал, что у нас не будет времени ходить по барам... - у Кати чуть не брызнули слезы из глаз.
  - Шучу! Брюки, джинсы, легкие ветровки или летние пиджаки, можно и шарфом замотаться. Там могут быть москиты и всякие мошки...
  'Ну вот, и там - тоже', - вздохнула про себя Катя.
  Когда они доехали до места представления, а это было километров тридцать от Денпасара, Катя с изумлением увидела такую картину. Вдали от деревенских домов на циновках, разбросанных по лужайке, сидели зрители. Среди них - и старики, и детвора, и мамаши с грудными младенцами, как всегда, стройные, в своих нарядных кебайя, и степенные мужчины в длинных саронгах и в балийских платках-повязках уденг. Все они с нетерпением поглядывали на самодельную ширму из банановых листьев, где висел экран. Перед ширмой лежал ствол банана с воткнутыми в него кукольными персонажами. Понятно, что слева расположились положительные герои - их лица светились благородством, а прямой длинный нос, тонкие губы и красиво уложенные волосы говорили о гармонии души. А справа заняли позицию отрицательные герои. Их выдавали растрепанные волосы, страшные, выпученные глаза, тяжелый массивный нос, толстые губы и желтые кривые зубы или звериные клыки...
  - Идем за мной, - Буди потянул засмотревшуюся на кукол Катю в сторону кокосовых пальм, правее лужайки. - Там для нас приготовили места... Да, те куклы, что ты сейчас видишь, в представлении не участвуют.
  - Они что - отдыхают и будут тоже смотреть спектакль?
  - Получается, так...
  - А что это возвышается в виде пирамиды посреди ствола? Между куклами, разделенными на два лагеря?
  - Это - гунунган [211] , такая заставка, как символ и мифического, и реального, мира. Видишь, здесь - гора, как обиталище богов, вход в храм, что охраняют чудовища, а еще и древо жизни... А в орнаменте есть змеи, тигры, птицы, животные. В перерывах между актами это будет занавес, а во время представления - декорация.
  Из-за ширмы вышел мужчина в саронге. Он сложил ладони лодочкой и обратился к кому-то невидимому, наверное, к богам, или к душам предков - с просьбой о благословении, ведь любое начатое дело должно сначала получить поддержку 'свыше'. Служитель театра даже поставил этим незримым силам свое приношение - чашу с рисом, яйца и монету.
  - Духи предков должны одобрить... - Буди сделал паузу, словно раздумывая, говорить ли об этом. - А вообще-то, сейчас здесь очень много духов, и не только добрых, но и злых... Они тоже приходят на спектакли, поэтому-то и показывают представления подальше от деревни, чтобы духи не зашли в дом...
  - Не пугай меня! - дернула его за рукав рубашки Катя.
  - Не буду!
  Пахнуло ароматом с мангала - где-то рядом жарили сате. Прошел мальчик с лепешками и бананами. Да, видно, надолго здесь расположились люди, скорее всего - до утра.
  Наконец, факелы, освещавшие кукол на стволе банана, погасли, и тут же вспыхнула лампа за экраном. Она походила на глиняный горшок, а в нем просматривалось очертание той самой мифической птицы, которую Катя видела во сне и на индонезийской монете. Вот торчит ее длинный клюв, правда, он совсем не страшный, ведь в него вставлен фитиль. Огонь трепещет на легком ветерке и светит желтым пламенем...
  - Это лампа бленчонг, - шепнул Буди, - она заправляется кокосовым маслом. Да, чтобы тебе было понятно с самого начала, поясню: это - представление ваянг кулит [212] - театра теней. Кроме него, есть еще ваянг голек [213] - театр объемных кукол, ваянг келитик - театр плоских кукол [214] , ваянг топенг [215] - театр актеров в масках и ваянг оранг [216] - драматический театр...
  И тут послышалась легкая барабанная дробь, а за ней - звуки гонгов, ксилофонов, колокольчиков... Будто соревнуясь в мелодичности, вступила флейта, не перебивая других участников оркестра, и в то же время четко проигрывая свою партию. Музыка, словно струящаяся вода, разливалась мягкими волнами по лужайке далеко окрест, она волновала, будоражила воображение, настраивала на начало великого чуда.
  - Оркестр гамелан, - продолжал комментировать Буди.
  Между экраном и лампой начали оживать фигурки кукол. Они двигались, размахивали руками и даже - боролись, а их тени на экране повторяли каждое движение.
  - Там всего один кукловод? - удивленно спросила Катя.
  - Это даже не кукловод! Там даланг - ведущий спектакля. Ты видишь, что он успевает и монологи говорить на разные голоса, и петь, и двигать кукол, а их в одном спектакле больше ста. И все шумы - звуки водопада, цокот копыт, раскаты грома - тоже изображает он. А еще и оркестром управляет. Обрати внимание, при выходе каждой новой куклы играет другая музыка... А позже начнет еще и общаться со зрителями...
  - А как называется представление?
  - 'Баронг-кекет' [217] ... Видишь Баронга? Он с огромной звериной головой и с длинным хвостом, на котором висят колокольчики.
  - Так этот не то кабан, не то - лев, и есть положительный герой? Интересно тогда посмотреть, как будет выглядеть отрицательный?
  Роза все время молчала. Катя уже и забыла, что она тоже здесь, так увлеклась спектаклем, поэтому даже вздрогнула, когда та произнесла громким шепотом:
  - Смотрите, смотрите, это ученица ведьмы - Раронг! Она хочет на кладбище усилить свои магические способности! Нет, сейчас Баронг ей задаст...
  И действительно, вышел опять Баронг. Он словно огляделся и принюхался. Вот и ведьмочку увидел, а может, почувствовал... И побежал за ней. Неужели не догонит? Нет, настиг, пытается укусить ее своими длинными клыками, может, они даже и ядовитые, уж такие на вид страшные... А та - опять наутек, да прямиком к дому самой Рангды. А вот и колдунья вышла встречать свою нерадивую ученицу. Видать, недовольна ею.
  Когда Катя увидела Рангду, от неожиданности крепко вцепилась рукой в Буди. Тот понял, что образ именно этой героини продолжает вызывать в ней чувство страха. Ничего, пусть посмотрит спектакль, прочувствует его... Это поможет...
  Рангда стояла подбоченясь, и ее растрепанные волосы-пакля торчали во все стороны... И тут Катя вспомнила о том, что в ее сне демоница утверждала, что в театре все куклы живые, потому что в них находятся души предков. А вдруг это правда? Вот и Буди сказал о том, что люди не ставят эти спектакли вблизи своего дома. А если это опасно?
  - Не бойся, - словно в ответ на мысли, роившиеся в Катиной голове, спокойным голосом тихо сказал Буди. - Когда-то, в былые времена, тени кукол говорили голосом жреца-колдуна. Он вызывал духи предков и был посредником между ними и людьми, собравшимися на представление. А сейчас все не так. Это уже не религиозный обряд, а обычное театрализованное представление...
  Катя продолжала сжимать руку Буди, словно его не слышала. Она не сводила глаз с Рангды - та прислонилась спиной к дереву и чесалась, видимо, ее одолевали вши. Вот сейчас она нападет на Баронга, и тогда... И тут ведьма стала невидимой, ведь она искусно владеет колдовскими чарами. Не подозревающий об этом Баронг спокойно идет себе и вдруг... На него нападает разъяренная черная колдовка. Видимо, хорошо помог ей момент неожиданности: Рангда одерживает, все-таки, победу, и Баронг вынужден бежать от сильной противницы. И тогда его защитники с кинжалами в руках бросаются на Рангду. И опять она проявляет силу черной магии: напавшие на нее люди подчиняются команде ведьмы и... направляют лезвие на себя.
  - Это крисы, традиционное ритуальное оружие балийцев, - горячо зашептал Буди. - Они наделены огромной магической силой...
  - Да, я уже слышала о них... И поэтому убивают себя?
  - Нет, в спектакле никто никого не убьет...
  - А в жизни? В жизни, Буди! Я имею в виду пупутан, когда несколько тысяч балийцев убили себя... Ты ведь сам мне об этом рассказывал!
  - Это уже в прошлом... Давай смотреть представление!
  - Ладно... - произнесла она с неохотой, видимо, трагедия пупутана крепко застряла в голове.
  Итак, воины направили на себя крисы... И лежать бы им сейчас мертвыми, если бы и Баронг не был одарен магическими способностями. Он сбрызнул людей священной водой и снял тем самым с них заклятие. А потом и во главе целого войска пошел на Рангду, чтобы нанести ей смертельный удар...
  Катя впервые смотрела такое представление. И не только потому, что это был первый ваянг в ее жизни! Странно было наблюдать, как зрители довольно громко обмениваются мнениями, а потом и встают, прогуливаются к мангалу или к лоточникам, чтобы подкрепиться, разминают ноги и снова устраиваются на циновках. Даланг все это время без устали ведет спектакль, а в небольших паузах сыпет шутки, отвечает на реплики зрителей. Музыка играет тоже почти без остановки, а когда оркестранты ненадолго замолкают, отчетливо слышны другие звуки: звон цикад, кваканье лягушек, вскрики птиц, вопли токайского геккона, писк комаров, шум крыльев летучих мышей... И все эти треньканья, бульканья и жужжания, нечеловеческие всхлипывания и придыхания - и создают ту самую музыку острова, которую можно слушать каждую ночь и на лужайке, и в центре города.
  
  ***
  
  Начинался рассвет. Впрочем, он мало походил на тот, что иногда видела в Питере Катя. Небо здесь не собиралось постепенно расцвечиваться оттенками желтого и красного, оно просто выбрасывало дугу, по которой выезжало из-за горизонта солнце. Небо не горело, не полыхало и не светилось фантастическими красками, как происходит это каждый день на закате. Рассвет наступал, как обычно, очень быстро, поэтому, когда они дошли до машины, оставленной на полянке 'а-ля-парковка', было уже совершенно светло.
  Буди продолжал пояснять Кате увиденное:
  - Сцена с крисами в разных спектаклях разная... Особенно интересно смотреть представление с живыми актерами. Там можно заметить, как они меняются на глазах... Кажется, вот только что выглядели совершенно спокойными и вдруг... начинают громко хохотать или... выкрикивать хриплым голосом грозные реплики. А как искажаются их лица! Даже под слоем грима видно это! Воины на глазах зрителей превращаются в фантастических монстров! Пытаются проткнуть Рангду кинжалами, но те не входят в тело демоницы - колдовская сила защищает ее от смерти. И тут, к удивлению всех, союзники Баронга направляют крисы на себя! Вот такой поворот! Зрители видят, как напрягаются их мускулы, становятся почти железными... но кинжалы не входят в тело, лишь изгибаются. А на том месте, где воины ударяют себя крисами, нет крови... Это Баронг их заколдовал...
  - Так это, наверное, трюк такой...
  - Нет, это актеры вошли в транс!
  - Да ты что?
  - Да. Когда смотришь на них, кажется, что пустили по их жилам электрический ток. А еще и гамелан подстегивает в бешеном ритме... Так что актеры охвачены каким-то неистовством, их тела бьются в конвульсиях...
  - И что они хотят этим сказать?
  - Они показывают отчаянную борьбу добра и зла.
  - И поэтому крисы не оставляют крови?
  - Да. Воин может броситься на крис животом, и даже тогда не поранится... Однажды я смотрел такое представление, так там прибегал жрец, чтобы снять с актеров транс. А зрители получили такое потрясение, что сами едва не оказались в обмороке...
  - Кстати, Буди, ты расскажи Кате и о танце кечак... - вставила, наконец, словечко и Роза.
  - А ты не можешь?
  - Могу, просто у тебя лучше получается! А я сделаю важный комментарий...
  - Ладно. Только не понял связи... В сегодняшнем представлении главный танец - 'Танец с крисами', его можно и отдельно смотреть. А есть еще один подобный танец, и называется он 'Кечак' [218] ...
  - Там тоже играет красивая музыка? - спросила Катя.
  - Нет, там только голоса исполнителей. Они, подражая обезьянам, кричат: 'Чак-чак! Кечак! Чак!' Голоса звучат очень ритмично, и ритм - нарастает, а звуки - усиливаются... Растет напряжение... И вот представь, что этих исполнителей - сто пятьдесят человек, а может, и больше...
  - И на какой же сцене они поместятся?
  - Не на сцене... Танцоры усаживаются кольцами в центре храмового дворика, вокруг горящего факела, и один из них рассказывает эпизоды из 'Рамаяны', а все остальные ритмично двигаются и выкрикивают: 'Кечак! Кечак!' Общее в том, что в этом танце, так же, как и в 'Танце с крисами', исполнители доводят себя до экстаза... Когда-то это был даже и не танец, а обряд одержимости...
  - А о чем эта история? - Катя продолжала проявлять интерес к рассказу Буди.
  - Однажды красавицу Ситу решил выкрасть коварный король Цейлона Равана. И тогда Рама призвал на помощь армию обезьян, и началась битва между Раваной и Рамой. Танцоры как раз изображают бой с обезьянним полчищем... - Буди замолчал, о чем-то раздумывая.
  - И чем же закончилась эта история? - Катин голос прозвучал так тихо и робко, видимо, она уже догадывалась о печальном конце.
  - Рама получил назад Ситу, но засомневался в ее верности. И тогда Сита от горя бросилась в огонь...
  - Я так и думала...
  - Ладно уж, сделаю комментарий, - Роза горела желанием сообщить Кате нечто важное. - А все исполнители обезьяннего танца - в магических набедренных повязках камбенг поленг, имеющих свойство и охранять своего хозяина, и... удваивать его силы в бою. Ты поняла, Катя, о чем я говорю? О черно-белой клетке!
  
  

Глава 23. Поездка к Бабе Яге

  На следующий день Катя проснулась в полдень. Она бы еще посмотрела этот красивый сон, если бы не прервал его Буди. Во сне не было ни чудовищ, ни их масок, ни их теней, а висели на светло-голубом небе нежные, разукрашенные розовой пастелью, облака. И наблюдала их Катя почему-то не запрокинув голову, а наклонившись вниз. На фоне этих розовых облаков царствовала круглая, налившаяся жизненными силами, желтая луна. Она смотрела на Катю снизу широко распахнутыми глазами, словно удивляясь тому, что эта девушка так высоко забралась. А вокруг летали бабочки... Их крылья так напоминали мягкий шелк или крепдешин - белоснежный с синими ободками, нежно-желтый с красными крапинками и светло-зеленый с черными точками-горошинами. Катя понимала, что бабочки не могут залететь так высоко, с другой стороны, они казались настолько реальными... одна даже коснулась легким крылом ее руки и сказала голосом Буди: 'Катя! Просыпайся...'
  - Мы опаздываем?
  - Почти. Если не выйдем из дома через тридцать минут...
  - Мне опять надеть платье для коктейля?
  - Да. Форма одежды не меняется - мы можем вернуться очень поздно, а вечерами в лесу прохладно...
  - Опять в лес?
  - Как там у вас... - Буди чуть задумался, припоминая. - И днем, и ночью кот ученый...
  - Все ходит по цепи кругом? Идет налево - песнь заводит, направо - сказку говорит... Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит... - подхватила Катя.
  - Вот к ним и поедем, - пояснил он, делая вид, что не замечает округлившихся, как шоколадные медальоны, Катиных глаз.
  
  ***
  
  Примерно через полтора часа они добрались до деревни Кедисан [219] , оставили там машину во дворе одного из домов и пешком подошли к озеру Батур, где их уже поджидал перевозчик. По озеру на моторной лодке им нужно было пройти еще километров шесть на северо-восток.
  - Каждый раз, когда я бываю здесь, вспоминаю о той трагедии... Помнишь, я рассказывал про извержение вулкана?
  Буди задумчиво смотрел в сторону гор. Словно нарисованные, стояли они в голубой дымке тремя пиками, пронзающими ясное небо. Две из них - восточнее озера, а третья - на западе, и чуть подальше.
  - Вон там, южнее, во время извержения вулкана в шестьдесят третьем году накрыло потоком лавы всю деревню... Триста человек погибли... Это только в одной деревушке... А храм Пура Бесаких остался нетронутым! Вот он, самый великий и самый высокий, Гунунг Агунг - виновник трагедии! Посмотри направо...
  - Отсюда его плохо видно.
  - Он далеко от нас... Ничего, дойдем и до него... История повторяется. Еще раньше, в семнадцатом году... во время извержения вулкана Батур, ты сейчас видишь этого красавца слева, погибла тысяча балийцев... А сколько домов было разрушено! Говорят, более шестидесяти тысяч... И думаешь, где остановился поток лавы? Да, именно - у храма... У Пура Улун Дану [220] , построенного в честь богини озера Деви Дану! [221]
  - Так удивительно это... - тихо сказала Катя, любуясь голубой дымкой над горами. Трудно представить, что эти каменные великаны, такие добрые со стороны, могут обрушить на людей зло.
  Она вздохнула, и в этом вздохе были и восторг могучей силой горных исполинов, и чувство сожаления об их неоправданной жестокости к людям.
  - А почему, Буди?.. Почему вулкан не уничтожил храм?
   - Во-первых, храм - это святое место. Ну, а во-вторых, его охраняет сам Гаруда - возле входа стоит его каменная скульптура...
  - Так странно...
  
  ***
  
  За разговорами Катя не заметила, как лодка причалила к берегу.
  - А куда мы приплыли? Не вижу никаких достопримечательностей... Разве что деревенские дома виднеются...
  - Самая большая достопримечательность здешних мест - сами люди. В этой деревне, она называется Труньян [222] , живут бали-ага.
  - Почти что Баба Яга! - улыбнулась Катя.
  - Что поделаешь, так это звучит. На Бали в основном потомки индуистов, приехавших с Явы во времена империи Маджапахит, а вот бали-ага обитали здесь и до этого. Так что они претендуют на звание коренных жителей...
  - А что, они отличаются от других балийцев?
  - Да. Живут закрытой общиной, строго соблюдая традиции... Но главное, бали-ага - анимисты - верят в существование души и поклоняются духам. Они одушевляют все явления и предметы, и даже... - смерть.
  Перед невысоким плетеным заборчиком лежал ствол бамбука. На нем сидела совсем древняя старуха в длинном саронге. Он обтягивал худые бедра и спускался почти до пят, оставляя для обозрения лишь потемневшие от солнца ступни босых ног. Плоская грудь, обмотанная шарфом, оставляла открытыми костлявые плечи. Старуха перетирала в небольшой ступе пряности - на Катю пахнула волна запаха уже знакомого ей мускатного ореха.
  Буди спросил что-то у местной жительницы, и та, бросив взгляд на Катю, видимо, речь шла о ней, встала с насиженного места. Продолжая помешивать пестиком, старуха исчезла в доме.
  Катя молча посмотрела на Буди. Уж такой странной показалась ей эта 'бали-ага'...
  - Она проводит нас к их духам, - Буди пристально посмотрел на Катю, пытаясь уловить реакцию, однако та сохраняла спокойствие, значит, все в порядке, 'лекарства' от страха уже дают результат.
  - А зачем?
  - Прежде, чем просить богов о благополучии, я должен понять причины трагедий, которые происходили с моими предками... Много лет назад моя мама ходила к известному колдуну, и он открыл ей тайну: триста лет наш род должен отрабатывать свою карму за прошлые воплощения, а чтобы завершить эту отработку, мне нужно найти девушку по имени Катарина Блэнк и подняться с ней по тропе очищения к богам... Вот почему я так разволновался, когда узнал, что ты и есть Катарина Блэнк...
  - Буди, а мне слышались во сне голоса... Птица с зеленым клювом говорила о тропе очищения...
  - Вот видишь... - он замолчал, раздумывая над словами Кати. - Колдун сказал маме, как избавиться от темной кармы, но не сказал, за что мы ее получили. Думаю, бали-ага знают об этом...
  Из дома вышла старуха с босоногим мальчиком-подростком, одетым в легкие короткие штанишки до колен. Она сказала что-то Буди, и тот легонько взял Катю за локоть, показывая, что нужно идти. Минут пять они молча шагали по утоптанной широкой тропе к озеру, но не туда, куда причалили с перевозчиком, а дальше, на восток. Опять сели в лодку, и мальчик взялся за весла, все равно что за руль детского велосипеда - настолько это было ему привычно. Старуха смотрела на воду, задумавшись, будто вспоминая что-то, и перебирала длинную нитку костяных бус. И показалось Кате, что сидит перед ней настоящая Баба Яга и бормочет что-то про себя... Или это морщинистая гладь озера с каждым взмахом весла нашептывает вековые тайны, хранящиеся на дне?
  Дорога оказалась совсем короткой, с полкилометра. Катя ступила на плоскую гряду песчаного берега и так захотелось ей снять туфельки и, как в детстве, побегать босиком...
  - Можешь и разуться, здесь не поранишься, - опять прочитал ее мысли Буди. - Только осторожнее - камни нагрелись под солнцем...
  Катя сбросила с ног туфли и испытала истинное блаженство, погрузившись в песок по щиколотку. Он был горячим, но не обжигающим. Правда, через несколько шагов песчаная гряда заканчивалась, и с небольшого склона, куда они поднялись, тянулась к виднеющемуся лесу. Уже отсюда бросалось в глаза огромное дерево с горбатой, раскидистой кроной и несколькими стволами, поддерживающими ее. Этим оно и отличалось от других исполинов и напоминало силуэт великана, который присел передохнуть.
  - Странное дерево, да? - Буди взял ее за руку, чтобы успокоить, если вдруг опять подступит чувство страха. - Это баньян... Фикус... Он может расти тысячу лет и заслонить своей кроной гектар, а то и два - земли. Сейчас ты увидишь кое-что... Не пугайся, хорошо?
  Это 'кое-что' Катя уже заметила, потому что ее рука вздрогнула и крепко сжала ладонь Буди.
  - Это же... Буди, нет, нет... Это же - человеческие черепа и кости...
  - Я тебе говорил о том, что бали-ага имеют свой взгляд на жизнь. Так вот, и на смерть - тоже... Если мы хороним людей или кремируем, то они складывают трупы под деревом...
  - Зачем?
  - Чтобы души умерших могли гулять там, где захотят... Чтобы не мешать им, если те надумают поселиться в другом теле - человека, а может, и зверя... И так легче разговаривать с ними. А хочешь, я тебе раскрою маленькую тайну?
  - Это страшная тайна?
  - Совсем нет. Здесь лежат кости людей для любопытных туристов! А на самом деле жители деревни Труньян не бросают останки своих сограждан, а...
  - ...хоронят их, - закончила фразу Катя.
  - Не угадала. Они кладут трупы в бамбуковые клетки. Смотри, чуть подальше валяются прутья.
   - Странно, так это - дырявые гробы? И какое зловоние, видимо, идет от них... Да и здесь тоже... - Катя повела носом, как настоящая ищейка.
  Кости, обмытые дождем, ветром и - временем, с едва уловимым зеленоватым оттенком, просачивающимся как бы изнутри, лежали аккуратными штабелями, будто кто их специально для такого обозрения и разложил. А на переднем плане, как на витрине, красовались человеческие черепа с оскаленными проемами для рта, из которых торчали далеко не все зубы, и с дырками для глаз и для носа.
  - Можешь не принюхиваться. Запаха не почувствуешь. Бали-ага считают, что бамбук предохраняет трупы от разложения. А дерево... Оно вообще легендарное...
  Буди спросил что-то у старухи, и та утвердительно кивнула. Она преспокойненько сидела с закрытыми глазами на корне дерева, высунувшемся из-под земли, как корявый палец, и перебирала бусы. Мальчишка отдыхал на корточках в стороне, он с интересом разглядывал что-то в траве, может, какого кузнечика или лягушку... А вдруг кто из туристов обронил золотое кольцо?
  - Пока она там разговаривает с духами, у нас есть время. Только, Катя, говори потише, ей нужно слышать шелест листьев... - Буди перешел на шепот. - Так вот... Бали-ага оставляют на обозрение туристов кости своих предков и этим отвлекают внимание приезжих от самой главной местной достопримечательности - огромной статуи Рату Джагата [223] - небесного покровителя этой деревни.
  - Значит, кости - отвлекающий маневр? - переспросила Катя тоже шепотом.
  - В какой-то степени и так.
  - И где сейчас эта статуя?
  - Ее они хранят в своем храме [224] и никому не показывают. А выносят Рату Джагата из помещения только раз в год, на Берутук [225] ... Это местный праздник, когда проводится ритуал очищения юношей перед женитьбой.
  - Всего один раз? Странные обычаи... - удивилась Катя. - Впрочем, и само дерево тоже странное. Буди, ты назвал его легендарным...
  - Об этом баньяне есть много красивых легенд. Рассказывают, что еще в стародавние времена заметил Рату Джагат, что появился в окрестностях удивительный аромат. И приказал он людям узнать, откуда же идет такой чудесный запах. Те сбились с ног, но не обнаружили источника аромата... А нашел его сам Рату Джагат, когда однажды подошел совсем близко к чудесному дереву. У этой истории совсем не страшный, и даже - счастливый конец: дерево превратилось в богиню, а богиня стала женой небесного правителя [226] .
  - И легенда имеет какую-то связь с историей деревни?
  - Самую прямую. Ароматное дерево называется Тару Меньян [227] , от него и пошло название деревни - Труньян... Кстати, этот аромат и нейтрализует запах гниющих трупов...
  - Сеоранг - сетан, сеоранг - дева. Дан иту бенар [228] , - отчетливо произнесла гортанным голосом старуха.
  Катя вздрогнула. Ей показалось, что это вовсе и не старуха сказала, а невидимый демон. А может быть, он вошел в тело этой древней 'аги' - Бабы Яги? Старуха повернулась к ним лицом, но смотрела сквозь них, словно там, дальше, стоял невидимый экран, а на нем мелькали сцены из фильма ужасов с субтитрами.
  - Кутукан баги семуа янг датанг ке танах ками, унтук меменанкан хатинья... Кутукан анак-анак мерека, чучу дан чичит! Семуа оранг кутукан! Мерека тидак акан медараткан мааф селама тига ратус тахун! Дан анда харус менчари Альберт [229] ...
  - Что она бормочет? - испуганно зашептала на ухо Буди Катя.
  - Подожди, я потом тебе скажу...
  Поток речи выливался изо рта резкими, обрывистыми фразами. Старуха действительно читала 'субтитры'! И в некоторых местах даже запиналась, если слово было трудное...
  Катя почувствовала, как к горлу подкатил комок и стал постепенно наполняться страхом. Как будто бы в нем начали собираться все ее тревоги, что копились годами. По телу пробежала легкая дрожь, а в ногах появилась слабость. Девушка прислонилась спиной к корню дерева, выступавшему из-под земли, и закрыла глаза.
  - Что с тобой? - сквозь кокон туманной дымки услышала она голос Буди. - Тебе плохо?
  - Не знаю...
  Буди сказал что-то старухе, и та замолчала. И тогда Катя услышала шепот листьев. Они шуршали на разные голоса - каждый листочек свою партию, а вместе походили на многоголосый хор. И этот хор продолжил читать 'субтитры', написанные чьей-то властной рукой, с того самого места, на котором остановилась старуха. Незнакомые слова убаюкивали, затягивая в паутину сна. И вдруг отчетливо прозвучала фраза на русском языке: 'Когда Катарина пройдет с Альбертом по тропе очищения к центру земли, на вершину мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры...'
  Когда она открыла глаза, увидела удивленное, и даже немного испуганное, лицо Буди.
  - Очнулась? Это пройдет... У нас часто европейские девушки теряют сознание, когда кто-то входит в транс.
  - Буди, я слышала...
  - Посидим немного, шелест листьев успокаивает...
  - А листья - это души умерших?
  - Катя! Ты тоже - анимистка?
  
  ***
  
   Когда на небе полыхал закат, расцвечивая синий купол фантастическими красками - от оранжевого до бордового, они уже подъезжали к Денпасару. Катя молчала всю дорогу, и Буди не мешал ей думать о чем-то своем, видимо, очень важном для нее. Наконец, она произнесла:
  - Надо же, совсем забыла об отце! И еще забыла... А это вообще непростительно... Буди, я забыла о том, что на носу - Новый год.
  - На чьем носу? - Буди засмеялся, довольный тем, что с Катей все в порядке. - Надо сегодня позвонить Георгию Дмитриевичу по скайпу.
  Надо же, какое умное изобретение - скайп! Десять тысяч километров - все равно что два соседских дома, слышимость прекрасная, еще лучше, чем по телефону, и почти даром! Катя захлебывалась от восторга, рассказывая отцу о своих впечатлениях о Бали. Дошла очередь и до последней поездки, в Труньян.
  - Папка, а мы тут еще и к колдунам ездим!
  - Про одного из них я уже успел прочитать в Интернете...
  - И про кого там пишут?
  - Про балийского колдуна... кажется, его зовут Кетутом. Он прославился тем, что стал героем романа Элизабет Гилберт 'Ешь. Молись. Люби', а потом еще - и героем фильма. Да не с кем-нибудь снимался, а с Джулией Робертс...
  - Я знаю, пап, она была на Бали, и фильм действительно здесь снимали. Но мне кажется, что многое люди и напридумывали... После того, как побывала я не у него, а у нее - у Бабы Яги, стала сомневаться в способностях других колдунов, в том числе - и Кетута.
  - Неужели такая кудесница?
  - Кудесница - это я. А Баба Яга... ну, одна старуха из общины бали-ага - это, выражаясь вашим языком, профессор черной магии.
  - Не удивительно: профессора есть во всех сферах... Расскажешь?
  - Конечно! И очень подробно, когда приеду. А сейчас лучше скажи: что еще узнал по нашему основному вопросу? Для меня это очень важно...
  - Дочка, оказывается, у Ваяна с Анной родился сын, которого они назвали... Как, думаешь?
  - Петр?
  - Нет! Петр будет сыном Павла. А этот - Альберт, видимо, в честь отца Ваяна, тьфу ты, не отца, а... Ведь он его полюбил, как отца... Так теперь уже два Альберта... А если второй Альберт и стал прародителем пра-пра... кого?
  - И кого?
  - Буди!
  - Да ладно, папа... Ты уже с головой ушел в свою родословную, да так, что больные фантазии возникают...
  - В нашу родословную, дочка, в нашу... Хорошо, мне некоторые факты надо перепроверить. Что там еще у тебя? Что-то в голосе появились грустные нотки. Соскучилась?
  - Да. Но не только поэтому... Ты знаешь, пап, об этом я и раньше думала, но сейчас - размышляю серьезно... Так много в этом мире несправедливости! Вот, например, Бали был больше ста лет голландской колонией... Захватили людей совсем безоружными, и чтобы не стать рабами, многие убили себя ритуальными кинжалами... Этими... крисами! Да... об этом-то ты сейчас тоже знаешь... И вот...
  Катя замолчала. Трудно говорить, когда в горле стоит ком.
  - И вот... Я сама видела этот памятник в Денпасаре... В память о пупутане... Там мужчина, женщина и ребенок. Женщина держит в руках бусы, говорят, она одна из тех, кто бросал свои украшения в голландских солдат. А я вот думаю: во все времена была несправедливость, одни люди убивали или порабощали других, и все им сходило с рук?
  - Ну почему сходило? За каждым преступлением всегда идет наказание.
  - Ты имеешь в виду Закон кармы? Что каждому воздастся? Здесь, кстати, очень верят в это. Считают, что если человек живет счастливо, то, значит, он в прежней жизни заслужил это, а если влачит существование, значит - рассчитывается за прежние грехи. Получается, что человек сам творит свою судьбу?
  - И не удивительно, дочка, ведь на Бали в основном индусы... В ведах очень четко говорится о том, что в этом мире нет ничего случайного, что все происходящее связано с предыдущим причиной, и потому ничто не проходит бесследно, за все человеку приходится рассчитываться... А в целом мир, в котором мы живем, все же мир закона, справедливости и порядка!
  - Поэтому и не умирают души, покидающие тело человека? Так, папа? Поэтому и крутится колесо перевоплощений - Колесо Сансары?...
  - Кстати, Катя, так думают не только индонезийцы. Наши предки, древние славяне, тоже признавали существование души отдельно от тела. Они верили в то, что сначала души хранит Бог, и потому они безгрешны, а после жизни, очистившись от грехов, души вновь возвращаются к Богу. То есть, душа не только бессмертна, но и вечна, как сам Бог.
  - Да-а-а... Это все домыслы, построенные на мифологии. Хотя... Как ты думаешь, папа, а когда колдун входит в транс, может его душа общаться с душами умерших людей?
  - Нас воспитали атеистами. Но иногда, черт возьми, так хочется поверить в сверхъестественное... В то, что после смерти, да и во время сна тоже, души покидают тело и путешествуют по белу свету... А что? Допустим, если представить, что это так, то тогда почему бы и душе колдуна не пообщаться с родственными ей существами? Желание поверить в это возникает, видимо, потому, что много еще в нашей жизни загадок, на которые нет научного объяснения...
  - Папа, а на этот счет нет никаких более серьезных, точнее, более научных законов?
  - Почему же? Есть... Вот ты говоришь о Законе кармы... А в философии существует такое же понятие, и называется оно - справедливость. Это понятие и является одной из основных категорий этики, а суть его в том, что люди верят в справедливость, то есть, убеждены, что все их добрые помыслы и дела должны быть вознаграждены, а злые - осуждены. То есть, за деянием идет воздаяние.
  - Но почему тогда у людей разное отношение к справедливости? У кого-то - явная тяга к ней, а кто-то ее вообще не признает...
  - Очень многое зависит и от воспитания, и от среды... Ты знаешь, Катюша, а ведь и критерии справедливости со временем меняются, сейчас, например, они уже не те, что были триста лет назад... Но вот что еще интересно: по данным нейробиологов, за чувство справедливости отвечают определенные участки головного мозга. Так что не удивительно, что люди по-разному относятся к этому понятию - сами-то они разные.
  - А в чем конкретно сходство философского понятия справедливости с Законом кармы?
  - Во многом, дочка, но главное - в том, что все люди, совершившие преступления, несут и наказания. Я вот специально почитал биографии колонизаторов...
  - Вот это да! Папа, и неужели они расплатились по счетам?
  - Да. Вот, к примеру, губернатор Ост-Индии Ян Питерсон Кун... Он очень энергично занимался расширением колониальных владений и прославился тем, что начал контролировать торговлю пряностями на островах, которые входят сейчас в состав Индонезии. И что, думаешь? Во время осады Батавии умер от... дизентерии. Ты поняла, Катя? Именно на чужбине, да еще и от туземной болезни... Или же другой известный нидерландец - Ян ван Рибек. Он прошел путь от мореплавателя до губернатора Ост-Индии. И опять - удар, не на него самого, так на детей: из восьмерых остался в живых только сын, что родился в Капштадте, все остальные, появившиеся на свет в Ост-Индии, там же и умерли. К слову, африканцы полюбили Яна ван Рибека как отца родного, даже на бумажной купюре поместили его портрет, а потом - и на марке... Может, и сынок его, обогретый этим теплом, поэтому и выжил?
  - Пап, вспомнила, эту купюру я видела у Германа Арнольдовича. У него богатейшая коллекция денег... Так, получается, что все потомки колонизаторов, практически все нидерландцы, и должны понести наказание?
  - Почему же 'все'? Не надо их чесать под одну гребенку! Вспомни только имена: Спиноза, Эразм Роттердамский, Иероним Босх, Рембрандт... Кстати, по нашей теме: есть у них очень известный писатель, который осуждал в своих произведениях политику колонизации. Я говорю сейчас об Эдуарде Деккере [230] , о его известном романе 'Макс Хавелар' [231] . Имя этого героя до сих пор является нарицательным.
  - А я знаю о том, что нидерландцы - самые высокие ростом. А во многих сферах - первые в мире: первыми легализовали проституцию, эвтаназию, однополые браки... Да и в продаже наркотиков у них много дозволенного...
  - Ну-ну, не зря съездила в Амстердам, вижу, с кем там проводила время...
  - Папа!
  - Не буду! А ты знаешь о том, что в Голландии появилась первая в мире тюрьма? Или же - первое в мире акционерное общество? Да-да, я и говорю об этой самой Нидерландской Ост-Индской компании. Или ты знаешь другие компании, которым четыреста лет? Наконец, первая в мире Голландская буржуазная республика... Думаю, этот список еще не полный... Ладно, об этом можно говорить до бесконечности... Катюша, а что сейчас тебя волнует больше всего?
  - Конечно же, наша родословная. - Катя сделала упор на слово 'наша', подчеркивая тем самым, что приняла замечание отца. - Итак, папа, какое у тебя резюме по этому вопросу?
  - Ты знаешь, я склоняюсь к тому, что и в роду Буди кто-то был из колонизаторов. Вывод, как говорится, прост, как перст...
  - Папа, ты сказал 'перст'!
  - А что здесь такого? Перст - это палец, а палец - и не такой уж сложный орган, хотя... выполняет довольно непростые функции...
  - Папа! Ты - гений!
  - Да что с тобой? То не выдавишь слова благодарности, а то сыплешь признания на ровном месте...
  
  И тут Катя вспомнила астрологическое предсказание Паулы по поводу Перста Судьбы. Удивительно, но этот Перст как раз и совпал по времени с Катиной поездкой на Бали! А главное - именно под ним она приняла очень важные решения: первое - не выходить замуж за Стаса и второе - поехать с Буди, малознакомым человеком, 'за тридевять земель в тридесятое царство'. А как еще можно назвать его родину, которая находится от Питера более чем за десять тысяч километров, и даже на другом полушарии Земного шара? А может быть, Перст Судьбы поможет благополучно решить и проблему, связанную с далеким Прошлым Буди?
  - Але, Катюша, ты там не уснула?
  - Я тут задумалась немного... Да, папа, ты прав. Вот и Баба Яга бормотала о том, что все, кто пришел завоевать эти земли, прокляты... И не только они сами, но и их дети, их внуки, правнуки. Ой, хватит об этом, а то опять в голове начинает мутиться...
  - Тебе было плохо?
  - Чуть-чуть... Так много информации сразу... Лучше скажи, как там Валентин?
  - Прекрасно! С девушкой встречается... А ты, кстати, не собралась там замуж?
  - Конечно, нет! Ты же сам хотел, чтобы я взяла пример с Евы Снеллингс, жены Геррита Поля! Тогда я должна выйти замуж где-то лет через двенадцать...
  
  ***
  
  Когда они закончили разговор, за окнами питерского дома тоже опускались сумерки. Георгий Дмитриевич раздвинул шторы и наблюдал, как под светом фонаря редкие снежинки падают с тусклого небосклона на землю. 'Ну вот, наконец-то к Новому году хоть немного снега - детворе радость...' А Катя сняла наушники и спросила вернувшегося из гаража Буди - он готовил свою красавицу-вишенку к новой и довольно загадочной поездке:
  - А где мы будем встречать Новый год? У какой-нибудь Бабы Яги или теперь уже у Кощея Бессмертного? Да, не спросила самое главное: а у вас есть такой праздник?
  - Праздник есть, вот поэтому и проведем его... Предлагаю не рассказывать об этом читателям, пусть мучаются в догадках, а вот о том, что было после Новогодней ночи...
  
  

Глава 24. В центре земли, на вершине мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры

  Вишневый минивэн плавно скользил по улицам Денпасара, cтараясь не задевать раздувшимися 'боками', а еще опаснее, 'ушами' - боковыми зеркалами, тех, кто ехал на скутерах. Двухколесники мелькали справа и слева, а на перекрестках так зажимали с двух сторон 'вишенку', что, казалось, та уменьшалась в размерах, как под прессом. Катя не могла привыкнуть к тому, что на здешних дорогах тесно. Но других способов передвижения по улицам этого города пока никто не придумал.
  - Буди, а почему мы опять выехали только к вечеру? Я раньше думала, что все хорошие дела начинаются с утра.
  - Правильно думала. Вот поэтому мы и отправляемся в путь сейчас, чтобы завтра, на рассвете, подняться к богам...
  - А на чем будем подниматься? На аэроплане?
  - Нет, пешком..
  - Гулять по облакам?
  - Очень точно ты сказала, именно 'гулять по облакам'...
  Ему позвонили по телефону, и, чтобы не мешать разговору, Катя начала разглядывать улицы. Одноэтажные здания весело подмигивали ей окнами из-за красочных плакатов, которыми были завешены с головы до ног. А вот даже радушно помахали длинным шестом [232] , согнувшимся под тяжестью гирлянд из цветов и пальмовых листьев. А за этим шестом - еще несколько, они выстроились в ряд, как на карауле. Тоже, наверное, отгоняют злых духов - здесь все только этим и занимаются. Надо бы спросить у Буди, но он занят - разговаривает по-английски, скорее всего, с работы звонят. Надо же, как походят эти шесты на подвески-колокольчики, которые по Катиному эскизу пришили на красные русские сапожки. Эти колокольчики вот так же свободно висели на длинных кожаных жгутах и, словно живые, мелодично раскачивались и позванивали. Правда, тогда, на показе, кроме Кати, их перезвона больше никто не слышал.
  - Через пять дней мне нужно быть в Лондоне, - Буди захлопнул крышку телефона и вставил его в висевшую подставку. - Заканчивается мой отпуск...
   - Так у тебя сейчас отпуск? А я думала - ты прогуливаешь...
  - Прогуливают уроки в школе или лекции - в институте. А на работе это уже не пройдет...
   - Вообще-то и мне нужно возвращаться в свой Дом моделей...
  - Катя, а ты никогда не хотела открыть свой бизнес?
  - Думала... Но для этого нужна очень сильная финансовая поддержка...
  Дома вдоль дороги потихоньку начали редеть, и вскоре машина нырнула в лес. Странно было видеть деревья, растущие высоко над головой. Верхушки этих исполинов были недосягаемыми - они полностью закрывали густыми кронами небо, и только кое-где между зелеными листьями пробивалась синева. А такое впечатление создавалось потому, что среди этого непроходимого леса люди прорубили дорогу на несколько метров в глубину. Так что казалось, будто прошел здесь великан и своим острым ножом ровненько поддел пласты земли. И по дну этого среза едут сейчас Катя и Буди.
  Такого зеленого цвета, как на Бали, Катя нигде еще не видела. Это был совершенно другой, не такой, как в России, цвет. Как будто бы в палитру, наполненную темной насыщенно-зеленой и очень густой краской, добавил художник жемчужины утренней росы, а может быть, и настоящие слезы прекрасных дев, причем, слезы не печали, а - радости. И взмахнул этот художник кистью, и брызнули на деревья и на траву капли этой необычной краски, превращая свежую зелень в настоящее сочно-зеленое чудо с гладкой, будто отполированной, поверхностью.
  - Если бы ты серьезно думала об этом, если бы сильно хотела... Ведь деньги - это не самое главное. Они всегда найдутся для доброго дела... - Буди замолчал, раздумывая о чем-то. - Если есть мечта - нужно пробивать ей дорогу...
  - Вот так, как здесь пробили трассу через джунгли? Буди, я пригляделась - а ведь на срезах не рыхлая земля, а какая-то твердая порода, да?
  - Да, Катя. Но это еще - не такие уж и джунгли... Было бы опасно ездить между размытыми дождями земляными валами... Торить дорогу всегда тяжело. Легче - ездить по уже проложенной...
  - Да, я это знаю. И легче жить на готовеньком, чем самому зарабатывать деньги...
  - Кстати, о деньгах... Вижу, уже привыкла ежедневно видеть Гаруду - и на монетах, и на купюрах?
  - Да! И спасибо за прекрасный ночной спектакль. Сейчас никто ко мне не приходит во сне со страшилками, вижу сны, наоборот, очень даже приятные...
  Катя замолчала. Ее скользящий по деревьям взгляд выхватил какого-то зверька. Для белки он был крупным, а вот для обезьянки - мелковатым. Разве что детеныш...
  - Да, о деньгах, - встряхнулась она. - Буди, на ваших бумажных купюрах изображены портреты людей... Это - национальные герои?
  - А почему ты спросила об этом?
  - У Германа Арнольдовича я видела на южно-африканской купюре портрет нидерландца Яна ван Рибека... А папа еще и сказал, что есть у африканцев и марка в честь этого... колонизатора...
  - Думаю... в этом случае африканцы благодарны Яну ван Рибеку за то, что основал форт Капштадт. Ведь он, по сути, открыл Африку для международных контактов. Когда-то была маленькая продовольственная база для обеспечения кораблей Голландской Ост-Индской компании... А сейчас? Всемирно известный мегаполис Кейптаун - центр бизнеса, культуры и спорта!
  - Хорошо! Я поняла! Ты защищаешь колонизатора... Да ладно уж... Кстати... А у вас ведь тоже должны быть такие 'герои'? Не печатаете ли и вы, случайно, на своих деньгах портреты завоевателей?
   - А я этот вопрос переформулирую! А вы, русские, случайно, не печатаете на индонезийских рупиях портреты нидерландцев?
  Буди, выстроив фразу таким образом, внимательно посмотрел на Катю и... уловил промелькнувшее на ее лице удивление:
  - А мы здесь при чем?
  - Я так и думал!
  - И что ты думал?
  - А то! Что и дизайн, и печать наших денег сделаны в России, конкретно - в Питере. Точно не уверен, но может, в двух шагах от твоего дома.
  - Вот в это я не поверю... Ты уж начинаешь фантазировать...
  - Катя, я говорю совершенно серьезно, просто ты далека от этой сферы, поэтому не знаешь, что наши рупии печатает Российское Объединение 'Гознак'. И, кстати, уже не первый раз выигрывает наш тендер...
  - Хочешь сказать, что индонезийские деньги печатают в России?
  - Если поточнее, то эта услуга называется 'поставка банковской бумаги'... А знаешь, кто претендовал на победу в тендере? Америка, Германия, Великобритания, Франция, Италия, Южная Корея и... кто еще, догадайся с первого раза!
  - Неужели Голландия?
  - В точку! Представь, что если бы они и выиграли...
  - Буди, я вот думаю: как был бы рад, узнав об этом, Петр Первый... Папа всегда говорил о том, что он мечтал печатать деньги туземцам...
  - А сейчас так и получается: семьдесят пять процентов гознаковского объема - это экспорт. Хочешь, когда вернемся, посмотрим в Интернете, каким именно странам вы их печатаете? А я пока назову две: Индонезия и Индия. Индийцам вы чеканите монеты... Ну все - хватит про деньги!
  
  ***
  
  Когда начал открываться вид на величественный храм Пура Бесаких, было еще светло, но солнце уже начало прятаться за красными крышами храмов и деревьями на западном склоне горы Гунунг Агунг. Той самой горы, о которой столько уже ей рассказал Буди...
  - Катя, ты знаешь, я хотел бы, чтобы эта экскурсия стала для тебя очень памятной! Ведь Гунунг Агунг - самое священное место на острове, здесь живут не только боги, но и души предков...
  - Да, действительно... Смогу ли я когда-нибудь еще приехать на Бали? - Катя вздохнула, сожалея о том, что никогда больше не увидит этот чудесный остров.
  Целых три яруса склона Агунга занимает самый главный, а потому и самый большой храм - Панатаран Агунг. Именно здесь поклоняются, оставляя приношения, духу Великой горы. Храм состоит из полусотни сооружений - многоярусных башен меру-пагод, алтарей, жертвенников, деревянных павильонов... А с двух сторон от него стоят храмы поменьше, но тоже очень важные - они посвящены богам Брахме и Вишну.
  Чтобы дойти сюда паломнику, нужно подняться по высокой лестнице, ступеньки которой, как утверждают многие, невозможно пересчитать. Удивительно, но этот подъем совсем не утомителен! О какой усталости можно говорить, если, преодолевая ступени, наслаждаешься дивными узорами, вырезанными на камне - ими украшена вся дорога! И только поднявшись наверх, попадаешь во второй зал, где можно подойти совсем близко к трону для индуистской троицы. На нем и восседают Брахма, Вишну и Шива. Говорят, именно здесь собираются боги, чтобы принять приношения паломников, а может быть, и для проведения своих праздников и других собраний.
  - Буди, я уже несколько раз слышала про тропу очищения... Во сне, конечно... А что это? Она есть на самом деле?
  Катя давно собиралась спросить его об этом, и вот, наконец, предоставилась возможность тропу увидеть. А ведь как хочется еще и услышать о ней!
  - Так мы с тобой уже на нее ступили! Ты не почувствовала? Задумчивое выражение ее лица явно говорило об это. На нем даже проскользнуло чувство досады: ну почему он не предупредил ее о том, что тропа уже началась?
  - Путь от храма Пура Бесаких к вершине Великого Агунга и есть тропа очищения! По ней ходят верующие в дни религиозных праздников, когда Агунг допускает земных людей к своему святому телу...
  - А почему называется этот путь 'тропой очищения'? Мы будем омываться водой?
  - Нет, у тех, кто идет по этому маршруту, происходит магическое соединение с энергией высшего... А значит, и очищение...
  - А есть и другие маршруты?
  - Да, их несколько... И все они - гораздо легче и короче, но...
  - Но - не священны?
  - Может быть, и так.
  - И сколько нам нужно времени, чтобы подняться?
  - Не меньше шести часов.
  - О-о-о, так много?
  - Ты не заметишь, как пролетит время... Главное - не думай о том, что эта дорога - длинная. Просто иди за мной... Если устанешь - присядем, передохнем. А я тебе буду сказки рассказывать...
  - Буди, а почему эту гору называют Великой? Видимо, есть какие-то мифы, предания...
  - Их так много... Ты уже видела трон для троих - Брахмы, Вишну и Шивы. А есть легенда, в которой говорится о том, что в стародавние времена тронами для богов были три вулкана: Агунг, Батур и Батукау. Как ты думаешь? Не потому ли на Бали именно три горы?
  - Не знаю... В прошлый раз ты тоже рассказывал об этих вулканах... и даже назвал их горячим сердцем Бали!
  - О! Молодец! Как хорошо запомнила!
  Он шел впереди и, оглянувшись, с восторгом посмотрел на Катю:
  - А 'сердцем', потому что это и есть центр духовной и культурной жизни Бали!
  - Понятно... Ты сказал, что есть много легенд...
  - Да... Еще говорят, что был этот остров когда-то слабым и незащищенным, казалось, вот-вот размоет его величественный океан... И тогда Бог Пасупати расколол гору Малунеру - центр индуистской Вселенной, и построил Гунунг Агунг... А есть мистическая легенда о том, как Бог Шива решил укрепить архипелаг, на котором стоит сейчас Индонезия, и для этого срезал три пика с Гималаев и поставил их на трех островах: на Яве, Бали и Ломбоке.
  - Да, легенд, действительно, много...
  Катя так задумалась, что чуть не оступилась. С крутого склона с шумом посыпались небольшие камешки, напоминая путникам о том, что на горных тропах нужно быть внимательными.
  - Катя! Осторожно...
  Он снова остановился и поддержал ее за локоть:
  - Идем рядом со мной, здесь тропа широкая...
  Она сделала шаг вперед и облегченно вздохнула:
  - Рядом с тобой действительно спокойнее... Буди, ты говорил, что здесь и живут боги. Не могу представить их дворец, или резиденцию... И где его можно спрятать? Вот сейчас, например, рядом с нами нет даже деревца, одни камни... Или их дворец на небе, над вершиной горы?
  - Мы его действительно не видим. Но он есть, Катя! Ты веришь мне?
  - Да, Буди, верю!
  - Тогда послушай шепот Агунга... - сказал он ей на ушко.
  Они остановились на огромном плато, как ступеньке в небо, прислушиваясь к застывшей тишине величественного Гунунг Агунга. Она звенела, и Кате показалось, что этот мягкий, неназойливый звук расслабляет и успокаивает, снимает с тела усталость, а душу освобождает от смятения, озабоченности и даже - страха.
  - Ого-го! Буди! Мой разум, очищенный от поселившихся в нем паразитов, трубит победу, наслаждаясь свободой! - с пафосом произнесла она.
  - Ты кудесница, Катя! А вообще-то ты права: здесь улетучивается чувство тревоги, которое копится в мегаполисе, и бесследно исчезают и сомнения, и страхи...
  
  ***
  
  Небесный купол начал светлеть. Совсем немного, у самого горизонта, но даже этого хватило Кате, чтобы увидеть самую фантастическую картину в своей жизни - продолжение сна. Как тогда она любовалась облаками? Не запрокинув вверх голову, а наклонившись вниз! Словно огромные ватные хлопья, висели они гораздо ниже вершины, а через просветы между ними просачивался насыщенно-зеленый цвет травы и деревьев, тот самый, которым она восхищалась в начале поездки! Но самое главное было даже не это! Поднимающееся солнце окрасило облака в розовый цвет! Они стали не белыми, а - розовыми! А луна... желтая луна - царствовала на небесном куполе, словно ей еще рано было уходить на отдых...
  - Я видела эту картину во сне! - восторженно произнесла она. - Буди! Это повторение моего сказочного сна!
  Катя от счастья закружилась, словно невидимый партнер подхватил ее в вальсе, но тут же снова оступилась.
  - Что это? Какая-то табличка... под ногами... - Она нагнулась, чтобы разглядеть ее.
  - Нет, я не смогу прочитать... Это на вашем языке...
  - Добро пожаловать на вершину[233] ! - торжественно произнес он. - А ведь это для нас специально написали...
  - Да уж, верю, верю...
  И они весело рассмеялись.
  Вдруг услышала она звучание колокольчиков, не тех, что были на сапожках, совсем нет. Заиграл целый оркестр! Сначала как будто бы хлынул дождь с прохудившегося неба и начал бить своими струями по гладким камешкам, устлавшим дорожки в фантастическом саду... Или это вышли прекрасные девы к берегу целебного источника, того, что стоит у подножия горы, и наполняют звенящей влагой свои высокие кувшины? А может быть, на вершине горы пробился сквозь землю родник, и потекла горная река, перепрыгивая через террасы склона? А потом зазвенел ветер. Он словно перебирал струны своего старинного инструмента, настраивая его после векового молчания.
  - Буди, ты слышишь музыку? - Катя говорила как можно тише, чтобы ненароком не спугнуть невидимых музыкантов.
  - Ты услышала? - спросил он взволнованным шепотом, ошеломленный Катиным известием.
  - Эта музыка не для всех!
  - Почему? Ее играют не для всех?
  - Нет! Она играет всегда, но слышат ее не все! Далеко не все! Здесь, на Великом Агунге, идет сейчас кукольное представление под аккомпанемент гамелана... Это ваянг, но не тот, что смотрели мы с тобой, а бесконечный ваянг для богов.
  - Как это - бесконечный?
  - У него нет ни начала, ни конца...
  - Очень трудно представить... Мне всегда казалось, что все на этом свете когда-то начинается, а потом - заканчивается.
  - Вообще-то, театру теней ваянг кулит более трех тысяч лет. Может быть, тогда и начался этот нескончаемый ваянг для богов?
  - А куклы живые? - Катя тоже перешла на шепот.
  - Конечно! В них живут души, покинувшие тела людей...
  - Подожди, ты же совсем недавно так не говорил! И меня обозвал... анимисткой! Да и вообще, ты - философ... По-моему, твое утверждение расходится с известными философскими концепциями!
  - Это Георгий Дмитриевич научил тебя философским терминам? - улыбнулся Буди. - Ладно, если серьезно, то я - не философ, а культуролог. Доктор философии - это моя ученая степень.
  Буди замолчал, прислушиваясь к мелодичным звукам:
  - Ты знаешь, Катя, то, что мы сейчас слышим, не поддается никаким научным объяснениям... Боги, поселившиеся на Бали, живут совершенно по другим законам... И не устают удивлять людей...
  - Хорошо, я тоже буду думать, что души предков поселились в куклах, играющих бесконечный ваянг для богов.
  Катя отчеканила эту фразу, словно школьница - таблицу умножения. А потом тихо добавила:
  - Однако, какая странная музыка... Как будто журчит вода...
  - Это 'посох дождя', музыкальный инструмент, сделанный из тропических деревьев. Он действительно имитирует звук идущего дождя и создает эффект... переливания воды... А второй - 'поющий ветер'...
  Музыка стала громче, она словно наполнялась силой. Вот уже начали свою партию гонги и ксилофоны, какие-то маленькие барабанчики, наверное, такие же, как во время представления ваянг в деревушке за Денпасаром. А потом ночной воздух разрезали щемящие звуки флейты... И вдруг Катя увидела, как груда камней поодаль выгнула спину и превратилась в какого-то зверя. Он даже чуть приподнял голову, чтобы посмотреть на нежданных гостей. За камнями мелькнула чья-то тень, она оседлала зверя и... растворилась в темноте...
  - Буди! Там кто-то есть!
  - Не может быть! Это тебе показалось... Или ты хочешь, чтобы я сказал, что это гуляют души наших предков?
  - Я не шучу. Там кто-то есть!
  - Альберт, покажи мне Большую Медведицу!
  Звенящий женский голосок доносился с западного склона горы, он так отчетливо был слышен, что Буди переспросил:
  - Катя! Это не ты сейчас спросила про Большую Медведицу?
  - Нет, Буди, я ведь уже знаю, какие звезды видны на вашем небе, а какие - нет... Как бы подтверждая, что здесь дозволено разговаривать всем желающим, послышался голос еще одной незнакомки. Она произнесла бархатным голоском, с придыханием:
  - Я - Саранью, Богиня Облаков и Ночи...Пока спит мой муж, Бог Солнца Сурья, решила убежать... Хочу посмотреть на земной мир... Верны ли люди друг другу, как боги?
  На этот вопрос ответил резкий мужской голос:
  - А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей? По западному склону горы покатились камни, будто кто-то неосторожно наступил на них.
  - Буди! Там действительно кто-то есть! - Катя крепко сжала его руку, и он почувствовал, что ей на самом деле страшно.
  И тут вступил в разговор еще один человек:
  - Духовно ответственный выбор как духовно мотивированный поступок, и является основой личностной зрелости человека. Кто-то может со мной поспорить?
  - Папка! Ты как всегда, не вовремя! У меня здесь только начали появляться дУхи, а ты все испортил!
  - Катя? Ты где?
  - Я - в центре земли, на вершине мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры... А ты тут с 'мотивированными поступками'... Ты следишь за мной?
  - Да нет же, Катя! Я говорю это вовсе не тебе. Я читаю сейчас лекцию... уже - заканчиваю.
  - Какая лекция? У нас здесь начинает брезжить рассвет, значит, в Питере - глубокая ночь. Да и вообще... у тебя же каникулы!
  - Ты что-то путаешь... Я только что пообедал, и потому в хорошем расположении духа... А каникулы были неделю назад... Или вчера? Теперь и я запутался... А может быть, я сплю? Ладно, Катюха, я тебе не мешаю, продолжай заниматься своими делами и не обращай на меня внимания...
  - Пап, подожди, раз уж я тебя услышала, скажи мне, что там с нашей родословной? Есть ли еще новости?
  - О! Больше, чем я думал. У Ваяна действительно родился сын Альберт, у Альберта - Александр, у Александра - Олег, отец Павла... И знаешь, где я отследил Олега? Не поверишь! На бракосочетании дочери императора Павла Первого Анны Павловны Романовой и будущего короля Нидерландов Вильгельма Второго Оранского[234] ! Олегу было тогда двадцать два года...
  - Так вот почему он назвал своего сына Павлом!
  - Катюха, там такой интересный момент был... Эх, не буду рассказывать, обещал себе... Короче, я решил роман об этом написать!
  - Папка! Как роман? А защита?
  - Одно другому не мешает... А если короче, то я всю родословную высветил... Это же совсем немного, Катя... У Павла родился сын Петр, в честь Петра Первого, у Петра - Алексей, а у Алексея...кто?
  - Не знаю...
  - Твой дед, Дмитрий Алексеевич! Ну, а потом, получается, и я ...
  - Здорово, пап! А вывод?
  - Сказал бы: прост, как перст, опять придерешься... Разве плохо знать свою родословную? Вот я ее теперь знаю! А ты... Так ты, получается, и есть хозяйка этого свастичного креста, ведь он передается по женской линии, а больше женщин у нас и нет...
  - Вот это да! Не думала, что получу такое сокровище! А Буди, пап? Почему он тоже Блэнк?
  - А над этим я ломал голову гораздо больше, пока не вспомнил опять же про перст. Катюха, я сделал открытие: если амулет сохранился, значит, остался жив и его хозяин - Сухарто. Ты поняла? Если бы его убили, мы бы не увидели этого креста. Так что его род продолжился...
  - А фамилия?
  - Опять - перст! Полуживого, солдаты выбросили его уже на побережье Явы. Сухарто посчастливилось: возвращались домой колдуны и знахари - дукуны племени минангкабау[235] ... Они его и выходили - мертвого поставят на ноги, а тут... Катюша, рассказ об этом - это еще один роман с захватывающим сюжетом...
  - И ты его тоже собрался написать?
  - Посмотрим... Короче, Сухарто был в бессознательном состоянии и постоянно бредил: 'Сухарто... Катарина... Блэнк...' Имя Катарина колдуны посчитали женским, а так как у самих минангкабау нет ни фамилии, ни отчества, приняли фамилию Блэнк за второе имя. Так и стали его называть: Сухарто Блэнк. В этом матриархальном обществе совсем другие порядки... Але, але, Катя.... Ты меня слышишь? Что-то появились в трубке какие-то щелчки и звуки колокольчиков... Забыл сказать: звонил нотариус от Полины Брошкиной по поводу какой-то питерской квартиры...
  - Что за чушь? Не знаю я никакой Полины Брошкиной.... Ладно, приеду - разберусь. А ты что, по телефону разговариваешь?
  - Да. А ты?
  - Подумай, какой телефон? Я - выше облаков!
  Связь оборвалась. А музыка продолжала звучать. Правда, уже не так громко, как раньше, чтобы не перебивать голоса людей. После разговора с отцом страх улетучился, и на смену ему пришло ощущение легкости. Будто кто-то выкачал все тревоги и сомнения.
  - Буди, и что теперь мы должны сделать? - Катя повернулась к нему лицом, и оно показалось ему таким прекрасным на фоне бледнеющего неба и слабых оранжевых разводов, - вот и рассвет начинается.
  - Мы должны почувствовать себя Альбертом и Катариной и только так называть друг друга, пока... нас слышат боги... И еще... В каждой печальной истории есть виновный... Значит, кто-то кого-то должен простить...
  Катя кивнула, соглашаясь с необычной для нее ролью, и громко прокричала над бездной, в которой плавали розовые облака:
  - Альберт! Я прощаю тебя за все твои проступки!
  Из-за груды камней послышался глухой голос:
  - Ты - Катарина Блэнк?
  - Да, я - Катарина Блэнк, честно ответила Катя, ничуть не смутившись присутствия еще одного живого существа.
   - Подтверди, что ты любишь Альберта и будешь ему верной женой и в горе, и в радости!
  - Клянусь, что я люблю Альберта и буду ему верной женой...
  - А что скажет Альберт? - голос незнакомца раздавался уже с другой стороны.
  - Я, Альберт Блэнк, прощаю Катарину, если она причинила мне когда-то боль, и клянусь в том, что никогда не предам ее... Я люблю тебя, Катарина!
  С западного склона опять посыпались камни, словно великан сделал шаг вниз, туда, где устремились в небо сотни ступ величественного храма - Пура Бесаких. Неужели он действительно пошел по ступам, как по лестнице? Об этом Катя давно уже догадывалась, и вот - подтверждение...
  
  ***
  
  А в это время в Кейптауне не было и полуночи, так что в самом разгаре шел фестиваль менестрелей[236] . Мужчины, разодетые в ярко-лиловые блестящие костюмы с гладкими лацканами, в высоких шляпах-котелках, важно шествовали с разноцветными зонтиками в руках. Они крутили ими, подбрасывали вверх, потом ловили и раскрывали. Время от времени, видимо, по команде режиссера, они что-то скандировали, и тогда в воздух взлетали уже и шляпы. По загримированным лицам невозможно было определить их расовую принадлежность - все участники процессии со стороны выглядели африканцами.
  За ними шли ровными рядами стройные, словно точеные из бронзы, девушки. Они светились молодостью - им не было и двадцати, как и Южно-Африканскому флагу[237] , цвету которого соответствовала их одежда - ярко-красные юбки-пачки и полосатые, синие с зеленым, майки без бретелек. Так же, как и флаги, костюмы девушек дополняли черные, белые или желтые ободки как символ мультирасового будущего. Девушки разбрасывали цветы, они несли их целыми охапками, и били в маленькие барабанчики, висевшие у них на ремнях через плечо.
  Ритмичная, жизнерадостная африканская музыка сжимала Кейптаун крепким обручем, так что от нее невозможно было ни укрыться, ни - убежать. Барабаны-литавры перебивали 'говорящие барабаны', им вторили спаренные барабаны донга, и от этого перестука сильнее билась в жилах кровь, а сердце наполнялось особой витальной силой. Ксилофоны-балафоны с резонаторами из высушенных тыкв разбрасывали вокруг себя фантастические, ни с чем не сравнимые звуки и вместе с погремушками из игл дикообраза создавали фон поющих джунглей. Погремушек оказалось так много, что они начали узнавать друг друга и разговаривать между собой, будто перекликаясь на вечерней поверке: трубчатые колокольчики нгаринья из Гамбии вторили бубенцам авага из Того, а колокольчики лонгу из Анголы отвечали на голос металлических колокольчиков мангененгене из Лесото. Любой, кто послушал эту музыку хотя бы раз, легко мог отличить и звуки трещоток кифафа с Мадагаскара от звуков традиционных домбо из Нигерии.
  - Фридам! Фридам! Фридам![238] - выкрикивали танцоры в такт музыке и, словно заведенные марионетки, ритмично и резко двигались, как будто пытаясь сбросить с себя не просто невидимые пылинки, но и внутренний негатив.
  Игравшие отдельно, небольшие музыкальные группы начали подстраиваться друг под друга, создавая единый оркестр, подчинявшийся воле дирижера. Видимо, тот взмахнул своей волшебной палочкой, потому что одновременно вступили в игру струнные - гуаши, напоминающие арфу, из Намибии, мадагаскарские кабусы - почти что гавайские гитары, и гингиру из Мали. А вот и африканские скрипки! Любое сердце разрежут пополам каляля из Анголы и монохорды из Ганы! Любую душу вывернут наизнанку струнные бенн и зез с Сейшельских островов!
  Оркестр звучал все сильнее и сильнее! За струнными начали свою партию и флейты, а потом - гобой, кларнет и саксофон, не говоря уже о тысячах свистулек, дудок, рожков и свирелей...
  - Фридам! Фридам! Фридам! - голос танцоров не терялся на фоне оркестра, он гармонично дополнял его и даже - перекрикивал.
  
  ***
  
  А в это время мимо мыса Доброй Надежды проходил корабль под нидерландским флагом. Он уже обогнул береговую линию Африканского континента и повернул на восток, перерезая границу между Атлантическим и Индийским океанами, когда небо окрасилось вспыхнувшими над кейптаунтским фестивалем фейерверками.
  - Смотри, Ричард, какая красота! Праздник у африканцев! - молодой худенький матрос вглядывался в красочный небесный купол.
  - Это очень большой праздник, - заметил пожилой мужчина крепкого телосложения с открытым, загоревшим, лицом. - И называется он 'День, свободный от рабства'.
  - Откуда ты знаешь?
  - Тридцать лет хожу по океанам... И отец мой ходил, и дед, и прадед... Как не знать?
  - И что, тоже на Джакарту?
  - Нет, на Батавию...
  - Так ты... Из колонизаторов?
  - Получается, что так... А в праздник этот всех рабов отпускали на один день...
  - И не боялись, что убегут?
  Ричард не успел ответить. Он увидел странный парусник, который шел с юго-востока им навстречу. И что же было в нем необычного? Да то, что таких кораблей не строят уже лет триста, не меньше! Первой мелькнула мысль: Летучий Голландец! Он иногда появляется возле мыса Доброй Надежды, как и три века назад. Видимо, Алвин тоже его заметил, если громко закричал:
  - Смотри, смотри - Летучий Голландец!
  Судно, раздувая паруса, шло прямиком на Кейптаун, а точнее - в гавань Виктории[239] . Может быть, это участники фестиваля? Нет! Какие участники со стороны Малайского архипелага, там далеко не Африка...
  Очертания необычного корабля стали более четкими, уже хорошо просматривались и пассажиры. Их старинная европейская одежда была под стать паруснику: мужчина в свободной светлой рубашке, затянутой поясом, с широкими, развевающимися на ветру, рукавами, женщина - в длинном бордовом платье на корсаже с декольте. Пара стояла, держась за руки, и смотрела в небо. А там на синем ночном покрывале мелькали молнии и зигзаги, круги и ромбы, и просто всполохи - огней. И вдруг среди них появились огромные человеческие ладони, протянутые к океану...
  - Нет, Алвин, это - не Голландец, на него никогда не ступала нога в женской юбке... А руки... Кажется, я знаю, что это такое...
  За человеческими руками все четче и четче стали вырисовываться такие же великанские птичьи крылья. Они сверкали, переливаясь под огнями фейерверков, яркой бронзой, и походили на два раскрытых веера.
  - Какие спецэффекты научились делать люди! - откровенно удивился молодой. - Руки как настоящие! Слушай, Ричард, а может, и правда, руки великана? Или - Бога?
  Словно в ответ на такое предположение, с неба послышался мелодичный звон колокольчиков, будто заструилась, потекла на землю хрустальная вода, потом к ним добавились щемящие звуки флейты, и вот уже в полную силу заиграл оркестр.
  - Надо же, какая громкая музыка, даже здесь слышно, - произнес молодой.
  - Алвин! Ты думаешь, это - африканская мелодия? Играет индонезийский гамелан!
  - Ты что! Ричард, откуда ему быть?
  
  И тут произошло чудо: руки великана подхватили корабль и подняли его высоко в небесный купол. Парусник возвышался на раскрытых ладонях, словно игрушечный, а на его палубе, держась за руки, все так же стояли двое... Музыка продолжала играть. К звукам журчания воды добавился легкий свист ветра, выводящего ноты на разные голоса... Несколько секунд картинка висела на фоне ночного неба, а потом начала тихонько таять, растворяясь в мелодичном, насыщенном звуками удивительных инструментов, воздухе. Но сначала взмахнули переливающиеся под искрами огней крылья...
  - Алвин, это Гаруда, их главная птица, унесла корабль... Видно, боги простили грешников.
  - И куда она их понесла?
  - В свою резиденцию... Куда еще?
  Музыка воды и ветра потихоньку смолкла, и ее сменили звуки барабанов, трещоток, погремушек и - саксофона.
   - Фридам! Фридам! Фридам! - скандировали танцоры, музыканты, лицедеи и затейники, собравшиеся а Кейптауне со всего Африканского континента.
  - Фридам! Фридам! Фридам! - подхватили это известное слово многочисленные туристы со всего мира, приехавшие специально на фестиваль менестрелей - праздник победы над рабством, и просто зеваки, оказавшиеся рядом совсем случайно.
  И вот уже тысячи участников фестиваля произносят это волшебное слово:
  - Фридам! Фридам! Фридам'!
  В небо взметнулись новые фейерверки. Короткими вспышками они высветили его темно-синий бархат и так же быстро погасли - недолог их век. Но вот огни, стремительно поднявшиеся вверх, зависли высоко под куполом и прочертили, как фломастером, всего одно слово: Kebebasan[240] ! Ярко-красные огненные буквы задержались на небосклоне гораздо дольше, чем обычные огни, а потом медленно скатились - на мыс Доброй Надежды, самый добрый во всем мире, оставляя за собой тонкие ломаные линии, как дорожки от кровавых слез...
  
   ПРИМЕЧАНИЯ К РОМАНУ 'ЖИВЫЕ ТЕНИ ВАЯНГ'
   [1] Ваянг, индонез. wayang - индонезийский театр теней. Это и куклы, и театр, и представление, но в первую очередь - ритуал общения с духами.
   [2] Сварог - верховный бог восточных славян, Бог Огня.
   [3] Велес, древнерус. Велесъ или Волосъ - божество в древнерусском языческом пантеоне, 'скотий бог' - хозяин Дикой Природы, а также покровитель сказителей и поэтов, бог удачи.
   [4] Ирий Небесный - обитель всех славянских богов.
   [5] Род - общеславянский бог, создатель всего живого и сущего.
   [6] Посолонь - по ходу солнца, то есть, с востока на запад, по часовой стрелке.
   [7] Солнцеворот - одно из русских названий (есть еще и коловрат) свастики.
   [8] Навь, Явь и Правь - в современном русском неоязычестве - три стороны бытия, или три мира славянского мифологического миропонимания. Явь - реальность, Правь - истина, законы, управляющие реальностью, называют ее и миром богов, Навь - потусторонний, или загробный мир.
   [9] Осолонь, или противосолонь - движение против солнца, против часовой стрелки.
   [10] Чернобог в мифологии славян - злой бог, приносящий несчастья.
   [11] Седуны - мудрецы и волшебники Русских Вед.
   [12] 'Книга Велеса', 'Велесова книга', 'Влесова книга' - перевод священных текстов новгородских волхвов IX века, в которой рассказана древнейшая история славян и других народов от конца II тысячелетия до нашей эры до конца I тысячелетия нашей эры, IX век.
   [13] Капштадт ныне - Кейптаун, главный портовый город Южной Африки.
   [14] Голландия, нидерл. Holland - историческая область на западе Нидерландов, включает территории двух провинций - Северной Голландии и Южной Голландии.
   [15] Батавия, ныне Джакарта - столица Индонезии.
   [16] Мыс Доброй Надежды - африкаанс. Kaap die Goeie Hoop, нидерл. Kaap de Goede Hoop, порт. Cabo da Boa Esperança, англ. Cape of Good Hope, расположен в Южной Африке на Капском полуострове южнее Кейптауна.
   [17] Ост-Индская компания, нидерл. Verenigde Oostindische Compagnie, VOC, буквально: Объединённая Ост-Индская компания.
   [18] Пенангские ворота, от названия пальмы pinang, построены в 1671 году и являются достопримечательностью Джакарты и ныне.
   [19] Собор Гереджа, или Gereja Katedral, один из самых старых храмов Джакарты. Был построен в 1630 году.
   [20] Таман Фатахиллах - Taman Fatahillah - центральная площадь Батавии, сохранилась и сегодня.
   [21] Джипун, индонез. jepun - так называли местные жители цветы дерева франжипани.
   [22] Голландский ирис - ксифиум - xipium.
   [23] Эка Вахью - два имени, индонез. Eka - 'первый', Vahyu - 'откровение'.
   [24] Сухарто, индонез. Suharto - 'доброе сокровище'.
   [25] Бетель - тонизирующая смесь из листьев бетеля лат. Piper betle, гашеной извести и семян пальмы катеху лат. Areca cathecu.
   [26] Бали-ага, индонез. bali aga - древняя балийская народность, считающая себя коренным населением острова.
   [27] Бали-ага не приняли индуизма, они являются, как и раньше, анимистами, то есть, верят в существование души и духов, в одушевленность всей природы.
   [28] Бадунг, индонез. Badung - так назывался до 1936 года Денпасар, столица провинции Бали, с 1958 года - столица Бали.
   [29] Нирмала индонез. Nirmala - 'чистая'.
   [30] Гунунг Агунг, индонез.Gunung Agung - самая высокая точка, 3014 метров над уровнем моря, на острове Бали в Индонезии. До извержения вулкана 1963 года его высота была 3142 м над уровнем моря.
   [31] Тиммерман, нидерланд. тimmerman - 'плотник'.
   [32] Саардам нидерл. Saardam - ныне Зандам нидерл. Zaandam - город на западе Нидерландов, в провинции Северная Голландия.
   [33] Геррит Кист нидерл. Gerrit Kist.
   [34] Липст Рогге нидерл. Lipst Rogge.
   [35] Питер-бас, нидерланд. Peter-bas, то есть, Питер-мастер.
   [36] Реммет нидерл. Remmet - имя портного.
   [37] Мария Гитманс нидерл. Mariya Gitmans.
   [38] Арейан Матье нидерл. Areiano Mathieu.
   [39] Де Kок нидерл. de kok - 'повар'.
   [40] Рейхсталер, нем. reichstaler - имперский талер. Серебряная монета в Австрии, Германии, Голландии, Швейцарии и Дании, около 1 руб. 40 коп.
   [41] Франсуа Лефорт - Франц Яковлевич Лефорт - друг Петра I, его неизменный спутник. В юности несколько лет прожил в Голландии.
   [42] Николас Витсен, нидерл. Nicolaes Witsen - бургомистр Амстердама с 1682 по 1706 годы.
   [43] Пакгауз от нем. packhaus - помещение для хранения грузов.
   [44] Стапель, нидерл. stapel - сооружение для постройки судна и спуска его на воду.
   [45] Ян Геррит Поль нидерл. Jan Gеrrit Pool.
   [46] Малакка ныне в составе Малайзии.
   [47] Сиам ныне Таиланд.
   [48] Формоз ныне Тайвань.
   [49] Голландской Индией называли колониальные владения в Азии, в которые входили Индонезия, Цейлон, Малакка и Капская область в Южной Африке. Официальное название - Нидерландская (Голландская) колониальная империя, нидерл. Het Nederlandse Rij.
   [50] Ян Питерсон Кун нидерл. Jan Pieterszoon Coen , 1587-1629 гг, четвертый и шестой губернатор Голландской Ост-Индии.
   [51] Генеральные штаты Соединенных провинций - так тогда назывались Нидерланды.
   [52] Палата сегодня - офис.
   [53] Ян ван Рибек нидерл. полное имя Johan Anthoniszoon 'Jan' van Riebeeck, 1619-1677 гг. - основатель Капштадта (Капстада) и Капской колонии, позднее - администратор, а потом и губернатор Нидерландской Ост-Индии.
   [54] Генри Хадсон (Гудзон) англ. Henry Hudson - английский мореплаватель.
   [55] Крейн Фредериксзон ван Лоббрехт нидерл. Cryn Fredericksz. van Lobbrecht.
   [56] Нью-Амстердам нидерл. Nieuw Amsterdam в 1664 году был переименован в Нью-Йорк.
   [57] Петер Минуит нидерл. Peter Minuit.
   [58] Квакеры - Религиозное общество Друзей.
   [59] Гульден нидерл. gulden - общая денежная единица Нидерландов с 1679 года.
   [60] VOC - аббревиатура Ост-Индской компании на нидерл. - Verenigde Oostindische Compagnie.
   [61] Гаага нидерл. Den Haag - город и община на западе Нидерландов, у берега Северного моря, резиденция нидерландского правительства и парламента, столица Южной Голландии.
   [62] Вильгельм Третий Оранский - правитель Нидерландов.
   [63] Цухтхауз, нидерланд. tsuhehauz - регулярная тюрьма.
   [64] Лакен, нидерл. laken - 'большой лист', имеется в виду простыня.
   [65] Суринам нидерл. Suriname, ранее - колония Нидерландов в Южной Африке, ныне - Республика Суринам нидерл. Republiek Suriname.
   [66] Кантон - ныне Гуанчжоу в Китае.
   [67] Собрание древностей - речь идет о Государственном музее древностей, который находится в Лейдене.
   [68] Пупутан, индонез. puputan - ритуальное массовое самоубийство.
   [69] Батара Кала, индонез. Batara Kala - в индуистской мифологии балийцев божество-разрушитель, предводитель злых духов.
   [70] Ибу Пертиви, индонез. Ibu Pertivi - Мать-Земля, аллегория Tanah Air - Земля и Вода. До принятия индуизма в начале первого тысячелетия н.э. индонезийцы поклонялись духам земли и природы.
   [71] Батара Гуру, индонез. Batara Guru - в индуистской мифологии балийцев одно из главных божеств. Чаще всего его называют Бог Шива.
   [72] Ракшасы с санскр. 'проклинать', 'бранить' индонез. raksashas - демон-людоед и злой дух в индуизме и буддизме. Демон женского пола - ракшаси raksashis.
   [73] Нежные цветы с необычайным ароматом - это цветы тропического дерева франжипани (frangipani), национальный цветок острова Бали.
   [74] Чананг, индонез. сanang - ежедневные подношения богам.
   [75] Гаруда, индонез. Garuda - божественное существо с головой, клювом, крыльями и когтями орла, однако с телом человека. Ездовая птица Бога Вишну.
   [76] 'Божественная троица' Санг Янг Тига - индуистская триада Брахма, Шива, Вишну.
   [77] Пури, индонез. Puri - дворец раджи.
   [78] Интан, индонез. Intan - 'бриллиант'.
   [79] Саронг, индонез. sarong - нацональная одежда индонезийцев - мужчин и женщин, кусок размером 2,5 на 1,5 метра из хлопчатобумажной, чаще жаккардовой ткани, из батика или шелка, подобие юбки.
   [80] Кембен, индонез. kemben - шарф, которым женщины обматывают тело от талии, закрывая грудь. Плечи остаются открытыми.
   [81] Булан, индонез. Bulan - 'месяц'.
   [82] Агус Хериянто индонез. Agus Heriyanto.
   [83] Ади, индонез. Adi - 'совершенный'.
   [84] Каменные ворота без верха называются чанди бентар, индонез. сandi вentar, что переводится как 'расколотые ворота'.
   [85] Раджа провинции Бадунг в 1906 году И Густи Нгурах Маде Агунг, индонез. I Gusti Ngurah Made Agung.
   [86] Королем острова Бали был правитель соседнего королевства Клунгкунг Дева Агунг Джамбе. Дева Агунг, индонез. Deva Agung переводится как 'верховный бог'.
   [87] Кшатрия индонез. Kshatriya - аристократическая каста на Бали.
   [88] Санггах, индонез. sanggah - семейный храм.
   [90] Брахманы, индонез. brahmana - каста святых и священников.
   [91] Вайшья индонез. wesia (vaishya) - каста обеспеченных землевладельцев, торговцев, ростовщиков.
   [92] Анак Агунг Рай индонез. Anak Agung Rai.
   [93] Эка Сетиаван индонез. Eka Setiawan, здесь два имени, Эка - 'первый'.
   [94] Путри, индонез. Putri - 'принцесса'.
   [95] Крис, индонез keris (европейцы часто пишут kris) - традиционный балийский кинжал.
   [96] Густи Геде Нгурах индонез. Gusti Gede Ngurah.
   [97] Диан, индонез. Dian - 'свеча'.
   [98] Сари, индонез. Sari - 'суть'.
   [99] Спрятаться 'в ногах' означает спрятаться в подсобных помещениях. Балийский дом - живое существо. У него есть голова - семейный храм санггах, руки - жилые постройки - отдельные строения для всех членов семьи, и ноги - кухня, амбар.
   [100] Гамелан индонез. gamelan - традиционный индонезийский оркестр и вид инструментального музицирования. Его основу составляют ударные музыкальные инструменты, лежачие и подвесные гонги, барабаны, струнные щипковые и разнообразные шумовые инструменты.
   [101] Алинг-селинг, индонез aling-seling - 'защита от злых'.
   [102] Йони - санскритский термин, используемый для обозначения влагалища (например, в 'Камасутре'), в буквальном переводе - 'чрево', 'место рождения'. В индуизме олицетворяет женское воспринимающее начало, активный принцип, выступающий как противоположность пассивному мужскому принципу, которым является лингам.
   [103] Лингам - санскритский термин, представляет собой эрегированный фаллос, в индуизме является одним из основных символов Шивы, почитанием оплодотворяющей силы.
   [104] Oбраз Линга-йони-мурти - лингам в йони - символизирует неделимое единство мужского - Шива (пассивное) и женского - Деви (активное) - начал, от соединения которых исходит жизнь.
   [105] Деви - санскритское слово, означающее 'богиня', индонез. Dewi, в индуизме используется для обозначения женской формы Бога или богини-матери.
   [106] Дакша индонез. Daksha, с санскр. 'ловкий', 'способный', в ведийской и индуистской мифологии бог из группы Адитьев.
   [107] Столб юпа-стамбха, индонез. yupa-stambha - жертвенный столб, к которому привязывались приготовленные для ритуального убийства животные.
   [108] Вира, индонез. Wira - 'герой'.
   [109] Please take, русск. возьмите, пожалуйста.
   [110] Thank you, русск. cпасибо.
   [111] You live in this country, русск. ты живешь в этой стране?
   [112] No, I'm from Russia, русск. нет, я из России.
   [113] Буди, индонез. Budi - 'мудрый'.
   [114] Лондонский университет Метрополитен, или Лондонский столичный университет, англ. London Metropolitan University, был образован 1 августа 2002 года объединением Лондонского университета Гилдхолл (en:London Guildhall University) и Университета Северного Лондона (en:University of North London). Оба университета основаны в XIX веке).
   [115] Symposium culturologists, русск. Симпозиум культурологов.
   [116] Банк Англии, англ. Bank of England, официальное название англ. Governor and Company of the Bank of England - выполняет функции центрального банка Соединённого королевства.
   [117] Автомобиль Jaguar XJ получил премию журнала 'Top Grear' - 'Самый роскошный автомобиль 2010 года'.
   [118] Опера - имеется в виду Амстердамский театр оперы, нидерл. Het Muziekteater.
   [119] 'Летучий Голландец', нем. 'Der fliegende Holländer' - известная опера Рихарда Вагнера.
   [120] 'Отречение Петра', 1660 г. нидерл. 'De verloochening van Petrus', написал Рембрандт Харменс ван Рейн, нидерл. Rembrandt Harmenszoon van Rijn.
   [121] Дом-музей Рембрандта нидерл. Museum Het Rembrandthuis.
   [122] Винсент Виллем Ван Гог нидерл. Vincent Willem van Gogh - всемирно известный нидерландский художник-постимпрессионист.
   [123] Государственный музей, нидерл. Rijksmuseum, МФА - художественный музей в Амстердаме.
   [124] 'Цветущий миндаль', нидерл. 'Almond Blossom' - одна из известных картин Ван Гога.
   [125] 'Подсолнухи' франц. Tournesols - название двух циклов картин Ван Гога на французском, так как циклы посвящены Полю Гогену.
   [126] Музей Немо - это Центр науки и технологий 'NEMO', бывший 'Новый Метрополь'.
   [127] 'Двадцать тысяч льё под водой' франц. 'Vingt mille lieues sous les mers', роман Жюля Верна, дословно - 'Двадцать тысяч льё под морями' - в старых русских переводах звучал 'Восемьдесят тысяч вёрст под водой', а позже - 'Восемьдесят тысяч километров под водой'.
   [128] Музей мадам Тюссо фр. Madame Tussauds - музей восковых фигур, учрежденный скульптором Марией Тюссо. В Амстердаме находится филиал лондонского музея.
   [129] Исследование 'Непостоянство гениев' проводилось в Radboud University, Голландия.
   [130] Перст Судьбы, или Йод - конфигурация планет, действительно сложившаяся на звездном небе в декабре 2013 года, пик ее пришелся на 20-21 декабря. Основу конфигурации составили гармоничный аспект секстиль между Сатурном и Плутоном, а от каждой из этих планет в свою очередь сформировался аспект квиконс к Юпитеру, который и стал вершиной Йода. Астрологи считают, что при таком расположении планет усиливается влияние внешних обстоятельств, они буквально подталкивают людей к принятию решений. Аспект квиконс считается аспектом 'невыученного урока', и потому здесь он может повернуть людей к проблеме, которая возникла давно, но так и не была решена, и буквально заставить их исправить ошибки прошлого, а также изменить свою позицию.
   [131] 'Мисс Диор шери' - рarfum 'Miss Dior Cherie'.
   [132] Сурджан, индонез. sorjan - рубашка с высоким воротником, типа косоворотки с пуговицами по диагонали.
   [133] Уденг, индонез. udeng - квадратный платок из батика небольшого размера, завязанный на голове в виде повязки.
   [134] Бима, индонез. Bima, - 'мужественный'.
   [135] Эка Даса Рудра, индонез. Eka Dasa Rudra - грандиозная церемония духовного очищения, проводится один раз в столетие.
   [136] Пура Бесаких, индонез. Pura Besakih - 'Храм Матери', самое священное место на Бали.
   [137] Ванги, индонез. Wangi - 'ароматная'.
   [138] Кебайя, индонез. kebaya - удлиненная приталенная блузка с длинными ажурными рукавами.
   [139] Ибу, индонез ibu - уважительное обращение к женщине.
   [140] Адриен Жан Ле Майер де Meрпес - бельгийский художник Adrien Jean Le Mayeur de Merpes (1880-1958), памяти которого на Бали открыт дом-музей.
   [141] Белая кофточка 'в талию' - баджу, индонез. вaju.
   [142] Келод, индонез. kelod - 'от горы' - и кайя - kaja - 'к горе', имеется в виду гора Гунунг Агунг. Эти два направления являются неизменным ориентиром на Бали, например, входы в храмы - 'к горе', спать головой 'к горе'.
   [143] Батур, индонез. Batur - название действующего вулкана.
   [144] Сате из курицы, индонез. sate ayam - традиционное индонезийское блюдо, маленькие, размером с палец, шашлычки на бамбуковых палочках.
   [145] Пура Пенатаран, индонез. Pura Penataran - главный храм комплекса храмов Пура Бесаких.
   [146] Команг, индонез. Komang - мужское имя, дается третьему ребенку.
   [147] Тирто, Юда, Сламет индонез. Tirto, Yuda, Slamet - мужские имена.
   [148] Кетут Райендра индонез. Ketut Rajendra.
   [149] Самиаджи индонез. Samiaji, мужское имя.
   [150] Бленчонг индонез. Blenching. Лампа на кокосовом масле.
   [151] Алус, индонез. alus - 'изящный', 'тонкий'.
   [152] Касар, индонез. kasar - 'грубый'.
   [153] Баронг индонез. Barong - мифическое животное, наделенное большой магической силой, защитник народа Бали. Несет черты дикого кабана, тигра, змеи, дракона и льва.
   [154] Пак, индонез. pak - уважительное обращение к мужчине.
   [155] Сусила индонез. Susila - 'хороший характер'.
   [156] Туламбен индонез. Tulamben - происходит от слова 'batulambih', которое дословно переводится как 'много камней', 'batu' - 'камень'; деревня на восточном побережье острова.
   [157] Патала, индонез. patala - семь низших планетных систем Вселенной, подземное райское царство.
   [158] Асур, индонез. asur - божествo низкого ранга, иногда называется демоном, титаном, полубогом, антибогом, гигантом.
   [159] Дити, индонез. Diti - богиня земли в индуизме, одна из шестидесяти детей Дакши.
   [160] Наги (санскр. наг - змей) - змееподобные мифические существа в индуизме и буддизме.
   [161] Дайтьи - в индуизме - раса великанов, асуры, дети Дити и мудреца Кашьяпы. Самые известные - Бали, Хираньякашипу и Хираньякша.
   [162] Данавы - класс асур, дети Кашьяпы и Дану, дочери Дакши.
   [163] Хираньякашипу - старший брат Хираньякши, необыкновенно могучий и, тем не менее, был убит Нарасимхой, другой аватарой Вишну.
   [164] Священное дерево - дерево Cinchona - хинное дерево, кору которого мастера использовали для изготовления магических масок.
   [165] Храм Смерти индонез. Pura Dalem, возведен во имя Шивы.
   [166] Пура Деса индонез. Pura Desa - храм, посвященный Брахме, созидательной силе, и нередко используется также как местный культурный центр.
   [167] Пура Пусех индонез. Pura Puseh - храм, который возводится во имя Вишну, отвечает за сохранность мирового порядка.
   [168] Кахьянган Тига индонез. Kahyangan Teague - комплекс из перечисленных выше трех храмов.
   [169] Mускатный орех, nutmeg - индонез. pala, одна из традиционных индонезийских специй.
   [170] Лимонное сорго, lemongrass - индонез. serai, одна из традиционных индонезийских специй.
   [171] Иман Гунтур - два имени. Иман, индонез. Iman - 'вера'; Гунтур, индонез. Guntur - 'гром'.
   [172] Темпе, индонез. tempe - фермент из соевых бобов.
   [173] Лахар, индонез. lahar - лава, грязевый поток, состоящий из смеси воды и вулканического пепла, пемзы и горных пород.
   [174] Бог Пасупати, индонез. Pasupati, расколол гору Малунеру ( Maluneru) - центр индуистской Вселенной - и построил Гунунг Агунг.
   [175] Бамбанг, индонез. Bаmbang - 'рыцарь'.
   [176] Батари, индонез. Batari - 'богиня'.
   [177] Геррит Клас Поль нидерл. Gerrit Claesz Pool.
   [178] Фут, нидерл. voet - единица измерения длины. Амстердамский фут равен 0, 283133 метра или 11 дюймов, в отличие от британского, который равен 12 дюймам.
   [179] Цитата из источника http://windgammers.narod.ru/Korabli/Petr-i-Pavel.html Энциклопедия парусных кораблей.
   [180] Институт Секоли, итальян. Instituto Sekoli, здесь изучают секреты западного моделирования одежды.
   [181] Богемский алмаз, здесь - горный хрусталь.
   [182] Кадал, индонез. kadal - 'ящерица'.
   [183] Санти, индонез. Santi - женское имя.
   [184] Кадек индонез. Kadek, общее (мужское и женское) имя.
   [185] Вибава, индонез. Wibawa - 'власть, сила'.
   [186] Ева Снеллингс нидерл. Eva Snellings.
   [187] Ваян индонез. Wayan - общее (мужское и женское ) имя.
   [188] Здесь и далее пиратский сленг. Черная метка - 'объявление, заявление'.
   [189] Старый пройдоха - 'товарищ'.
   [190] Пообщаться с Веселым Роджером - 'уйти в туалет'.
   [191] Промочить горло - 'пить'.
   [192] Сойтись якорями - 'драться'.
   [193] Сука, индонез. suka - 'нравиться'.
   [194] Выкидывать белый флаг - 'сдаваться'.
   [195] Сняться с якоря - 'уходить'.
   [196] Штандарт - особый вид знамени, флага.
   [197] Глазет - вид парчовой ткани, обычно без узора.
   [198] Фряжские вина - 'чужеземные', 'иностранные', обычно - вино итальянское из Генуи.
   [199] Вина горячие - водка.
   [200] Аршин - старинная мера длины, в современном исчислении составляет 0,7112 метра.
   [201] Перун - Бог Грозовых Туч, Грома и Молний, в славянской мифологии самый знаменитый из братьев Сварожичей - потомков Сварога.
   [202] Лестари индонез. Lestari - 'вечное, неизменное'.
   [203] Рангда, индонез. Rangda - 'вдова', царица ведьм и черной магии.
   [204] Календари Saka и Pawukon. Первый - лунный календарь, в нем 12 лунных месяцев, а второй - календарь из 210 дней, он используется для вычисления дат религиозных и культовых праздников.
   [205] День молчания Ниепи индонез. Nyepi - празднование начала календарного года 'Saka'. Считается, что еще во времена правления императора великого Кушанского царства (I-III век н.э.) Канишки первого, покровительствовавшего буддизму, Aji Saka совершал Dharma Yatra (религиозную миссию по миру). Он и представил в королевствах древней Индонезии календарный год 'Saka'.
   [206] Меласти индонез. Мelasti - церемония накануне Дня молчания Ниепи, своеобразный обряд очищения своей души.
   [207] Карнавал Ого-ого индонез. Ogoh-ogoh - красочный праздник перед Днем молчания Ниепи для изгнания Buta Kala - Духа дьявола, из нашей жизни.
   [208] Поленг индонез. poleng.
   [209] Геккон токи, или токайский геккон, индонез. tokay gecko - вид ящериц.
   [210] Платье для коктейля, или платье-коктейль англ. cocktail dress - укороченное женское платье для торжественных случаев, официальных мероприятий до семи вечера.
   [211] Гунунган индонез. gunungan - заставка, декорация в театре ваянг.
   [212] Ваянг кулит, индонез. wayang kulit - театр теней.
   [213] Bаянг голек, индонез. wayang golek - театр объемных кукол.
   [214] Ваянг келитик, индонез. wayang kelitik - театр плоских деревянных марионеток.
   [215] Ваянг топенг, индонез. wayang topeng - театр актеров в масках.
   [216] Bаянг оранг, индонез. wayang orang - театр актеров без масок.
   [217] 'Баронг-кекет', индонез. 'Barong-keket' - один из самых популярных спектаклей по мифологическим сюжетам, в котором показана борьба добрых и злых сил в лице Баронга и Рангды.
   [218] Кечак, индонез. Kecak - название массового танца.
   [219] Кедисан, индонез. Kedisan - деревня округа Кинтамани индонез. Kintamani.
   [220] Пура Улун Дану Батур, индонез. Pura Ulun Danu Batur - храм возле селения Пенелокан - Penelokan, не путать с храмом Pura Ulun Danu Temple на озере Братан - Bratan.
   [221] Дeви Дану, индонез. Dewi Danu - в ведийской мифологии воплощение первобытной воды, в индуистской мифологии мать демона Вритры, врага Индры.
   [222] Труньян, индонез. Trunyan - деревня примерно в шести километрах от селения Кедисан округа Кинтамани.
   [223] Рату Геде Панчеринг Джагат, индонез. Ratu Gede Pancering Jagat - небесный покровитель деревни Труньян.
   [224] Статуя небесного покровителя деревни Труньян хранится в храме Пура Панчеринг Джагат индонез. Pura Pancering Jagat, это один из древнейших храмов, примерно десятого века н.э.; он входит в число главных храмов Бали, в 'шесть храмов мира'.
   [225] Берутук, индонез Berutuk - обряд очищения юношей, только после него они могут официально жениться.
   [226] Жену правителя Рату Геде Панчеринг Джагата зовут Ида Рату Аю Далем Пингит, индонез. Ida Ratu Ayu Dalem Pingit.
   [227] Тару Меньян, индонез. Taru Menyan - "хорошее обоняние дерева'.
   [228] Сеоранг - сетан, сеоранг - дева. Дан иту бенар. (Индонез. Seorang - setan, seorang - dewa. Dan itu benar.) Человек - демон, человек - бог. И это правда.
   [229] Кутукан баги семуа янг датанг ке танах ками, унтук меменангкан хатинья... Кутукан анак-анак мерека, чучу дан чичит! Семуа оранг дикутук! Мерека тидак аканмендараткан мааф селама тига ратус тахун! Дан анда харус менчари Альберт... (Индонез. Kutukan bagi semua yang datang ke tanah kami, untuk memenangkan hatinya... Kutukan anak-anak mereka, cucu dan cicit! Semua orang - dikutuk! Mereka tidak akan mendapatkan maaf selama tiga ratus tahun! Dan anda harus mencari Albert...) Проклятие всем, кто пришел на нашу землю, чтобы завоевать ее... Проклятие их детям, внукам и правнукам! Всем - проклятие! И не будет им прощения триста лет! А тебе надо искать Альберта...
   [230] Эдуард Доувес Деккер, нидерл. Eduard Douwes Dekker, (1820-1887гг), писатель, известный под псевдонимом Мультатути, лат. Multatuti - 'я много вынес'.
   [231] 'Макс Хавелар', нидерл. 'Max Haveloar', роман Мультатути, полное название романа - 'Макс Хавелар, или Кофейные аукционы Нидерландского торгового общества', 1859 год.
   [232] Длинный бамбуковый шест пенджор, индонез. penjor - один из праздничных атрибутов на Бали, особенно - на самый важный праздник - Галунган индон. Galungan, отмечаемый по календарю Pawukon. Украшенный перевитыми между собой молодыми листьями кокосовых пальм, фруктами, овощами, пучками колосьев, выпечкой и монетами, он символизирует благополучие, победу добра над злом. Является также символом горы Гунунг Агунг, где живут боги.
   [233] На вершине Гунунг Агунга прикреплена табличка с названием горы и приветствием на индонезийском языке 'Selamat datang di puncak!' - 'Добро пожаловать на вершину!'
   [234] Бракосочетание дочери российского императора Павла Первого Анны Павловны Романовой и принца, а затем и короля Нидерландов Вильгельма Второго Оранского состоялось в 1816 году. Во многом благодаря Анне Павловне сохранился до наших дней и голландский домик Петра Первого - в 1816 году в связи с рождением у нее второго сына Александра король Нидерландов Вильгельм Первый подарил ей этот домик, и она приказала сделать для него каменный футляр по образцу сооруженного императрицей Екатериной Второй покрытия для домика Петра в Санкт-Петербурге.
   [235] Еще с середины XIII века на острове Суматра (самый западный остров нынешней Индонезии) существовало феодальное матриархальное государство Минангкабау. Впоследствии племена минангкабау поселились и на других островах, в том числе, и на Яве. Сегодня около 7 млн. индонезийцев продолжают традиции минангкабау - живут автономной деревенской общиной - нагари, с материнскородовой структурой. Абсолютной собственностью на землю и имущество обладают женщины. По 'женской линии' передаются имя, наследство, имущество и привилегии.
   [236] Более ста лет назад появилась традиция проводить в Кейптауне новогодний карнавал, "Кейп Карнавал" (Cape Carnival или Cape Town Minstrel Carnival), традиционный фестиваль менестрелей - музыкантов, лицедеев и затейников. Этот праздник называют еще и 'День, свободный от рабства'.
   [237] Девушки одеты в тон флагу Южной Африки, основанному и впервые поднятому в День Свободы республики, 27 апреля 1994 года. Этот год и считается годом конца апартеида. Флаг многоцветный: кроме красного, синего и зеленого добавлены еще и белый, черный и желтый, что символизирует мультирасовое будущее Южной Африки.
   [238] Фридам на англ. Freedom - 'свобода'.
   [239] Две гавани - гавани Виктории и Альфреда (Victoria & Alfred Waterfront), являются историческим сердцем Кейптаунского порта. Они названы в честь британской королевы Виктории и ее сына, принца Альфреда.
   [240] Kebebasan на индонез. 'свобода'.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"