Холод и белизна резали душу. Белизна снаружи, через глаза, холод изнутри, подбираясь по костям и сосудам, тем, где ещё бежала кровь. Наесться бы, наесться, пусть и не до отвала. Всё плохое отступает от сытого, холод и белизна идут искать другую жертву. Кто они - холод и белизна? Духи? Или нет никаких духов, а есть только Серый здесь, в берлоге под выворотнем, да не греющий волчий мех?

Серый подтянул мешок, вынул бубен, начал постукивать. Услышь, отзовись душа зверя, скажи, где сейчас твой хозяин, позволь жить человеку. Морозный лес, ровный, без морщинки, снег, покрывающий поляны. Всё отступило. Серый шёл другим миром. Нет, не шёл, не перебирал ногами, просто двигался. Вокруг души сосен и елей. Жаль, что он не белка и не дятел, не может есть шишки. Белка... белка - это хорошо, это спасение, но где она, огненная? Нет её.

Там, далеко, в серой мгле, мелькнула тень. Серый напрягся, двинулся в погоню. Тень ушла в сторону, между гигантских лиственниц. Легко просочилась через чёрный ельник... Серый тряхнул головой, в глаза ударила белизна. Вскочил, накинул тетиву на лук, схватил лыжи-снегоступы, копьё. Он знал куда бежать.

Оленуха, всего лишь маленькая тощая оленуха. Измождённая от долгой зимы. Живот свело, живот говорил, что олень - тоже еда. Он ошибался, Серый понимал, что живот ошибается, но выбора не было. Свистнула стрела, зверь взвился в воздух, прыгнул в сторону, скачок, ещё один, упал. Поднялся, попытался бежать, захромал и вернулся в ельник на трёх ногах.

Серый тоже отощал, тоже был худ и измождён. И он не доживёт до весны, до которой луна должна ещё раз сменить свой лик. А может, придётся ждать и дольше - он не умел угадывать, сколько ещё продержится зима. Но сейчас у него были две ноги и две лыжи, а у оленухи только три, и кровь капала из раны.

Долго, слишком долго уходил зверь. Если бы не красные капли на снегу, если бы началась маленькая позёмка, Серый упустил бы добычу. Нет, яркое солнце слепило глаза, но и помогало видеть след. Когда оно устало светить, в тот момент, когда задумывалось, не уйти ли спать, он ударил оленуху копьём. Она упала не вскрикнув, не дёрнувшись, рядом без сил упал он.

Оленье мясо, чёрное и жилистое, набило живот, обмануло живот, насытило его. Вот только Серого так просто не проведёшь. Он не ребёнок, он знает, что оленье мясо - обман, что завтра внутри сожмётся ещё сильнее, потребует другой пищи. Но ведь пока можно лечь, передохнуть, подумать. Пусть даже притвориться ребёнком, чтобы не помнить про завтра.

Ребёнок. У него был ребёнок. И была женщина. Хорошая... и не только так. Хороших женщин много, потерял одну - нашёл другую. Выменял или забрал, приняв её прошлого мужчину на копьё. Копьём Серый бил отлично, даже медведя на него брал. Но Ли́са... Впервые увидев её три лета назад, Серый понял - такую нельзя выменять, нельзя взять. Она должна прийти сама. Глаза у Ли́сы блестели, как у вольной собаки. Ударишь - укусит и убежит, заставишь поверить - будет твоим другом на всю жизнь. Но и это не совсем правда. Когда Серый увидел Ли́су, он понял - сам никогда не сможет дёрнуть её за волосы. Это не то, что он хочет. Он хочет эти волосы гладить, а Ли́су любить. Не как преданную собаку, а как женщину, единственную свою женщину.

Собаки никогда не ходили за Серым, а Ли́су он заставил поверить. Она пришла сама, и не было ни у кого двух таких счастливых вёсен, как у них двоих. Две весны, два лета, две осени и одна зима. А в эту зиму, вторую, они лежали в землянке обнявшись. В углу, у нагретых в костре камней, спал ребёнок. Их первый ребёнок, и много обещало родиться. Не было опасности для человека и его женщины этой второй зимой. Год выдался богатым - орехи, ягоды, дикие груши. Запасы наполняли землянку. И другую землянку, запасную, полдня пути на лыжах. И холода ещё не настали настоящие; если бы не маленький сын, даже камни не грели бы в костре.

Казалось, что не было опасности для человека и его женщины. Медведи пришли ночью. Так не бывает, так не случалось никогда, чтобы в богатый год сразу два медведя не нагуляли жира и не смогли заснуть. Такого не случалось никогда, но бродили, шатались они вместе. Два огромных матёрых зверя. А из землянки пахло запасами. И Серый не был настороже, потому что не было опасности для человека и его женщины.

Медведи сняли плетёную, проконопаченную мхом и землёй крышу, как открывают пустую колоду, в которой живут лесные пчёлы. Серый вскочил, схватил копьё. Нет, схватил обломок деревяшки - тяжёлый зверь наступил на оружие, переломил, и наконечника в темноте было не найти. Людей спасли запасы: зачем нужны люди, если пахнет орехами и сушёными ягодами? Только спасли ненадолго.

Серый кричал, пытался ударить суковатой палкой. Один медведь обернулся, толкнул лапой в грудь, подмял. Но убивать не стал, спешил, чтобы второй в одиночку не съел то, зачем они искали человечье жилище. Медведи ушли, а из запасов Ли́са смогла собрать лишь горсть. К утру, когда рассвело и можно было отличить в снегу орех или ягоду, набежавшие мыши унесли почти всё.

Ли́са выходила своего мужчину, половину луны срастались рёбра и половину луны он не мог охотиться. Женщина охотилась сама, она не была такой же сильной, но в начале зимы дичи много. Потом они встали на лыжи и пришли к запасной землянке. Чтобы увидеть - это место медведи нашли первым.

Ребёнок умер - в день после самой долгой ночи у Ли́сы пропало молоко. Серый охотился хорошо, рёбра почти не болели. Но нельзя прожить на одних оленях, а другой пищи раздобыть не удалось ни разу. Даже те два медведя ушли куда-то далеко, но и от них, тощих, не улёгшихся спать, пользы было бы мало.

Живот проснулся и потребовал своего. Жёсткого мяса в нём было полно, оно не успела перевариться, но животу надоело обманываться, он хотел настоящей еды. Серый взял бубен, начал постукивать, забыл о злобном, не желающем ждать животе, двинулся другим миром. Пусто. Пусто в мирах в конце зимы, и в белом, морозном, и в сером, сумрачном.

Серый искал и думал про свой сон, про то, что вспомнил во сне. Ли́су - тёплую и сильную, её уже никогда не будет рядом. Ребёнка, который даже не успел получить имя. Детей родилось бы много, а родился один. И его тоже нет. Скоро не будет и Серого, хоть это и не очень жалко. Жалко, но меньше, чем Ли́су.

Тень мелькнула в сумеречном лесу, совсем лёгкая тень. Мышь? Мыши не спят зимой. Они маленькие, но мало - лучше, чем ничего. Она не позволит дожить до весны, но прожить немного дольше поможет. Зря он гнался за оленухой, сил потерял больше, чем получил от её мяса.

Мышь сновала между корней деревьев, в белом мире она пряталась под снегом, но здесь, в сером, от Серого не спрячешься. Здесь он и сейчас сильнее всех, даже имя его об этом говорит. Мышь металась, никак не могла найти свою норку, и мышь хромала. Серый сжал пальцы, представил, что в них острый сук, разрывающий землю там, где спрятался маленький грызун. Но норки не было, а мышь хромала. Почему? Что с ней случилось?

Серый застучал чаще, глаза, те, что смотрят в сумрачный лес, поменялись, теперь они не видели много, теперь они видели мелкое. Душу маленькой мышки. Сова. Мышка выскочила из норки, побежала по снегу. Широкие крылья шевельнули воздух. Мягко, лишь две или три снежинки поднялись с поверхности и тут же улеглись на новые места. Птица, маленький сычик, схватил добычу, развернул крыло, ушёл вверх. Улетел вдаль, чтобы устроиться на сосновом суку и поесть перед сном, перед началом солнечного дня. Широкие крылья опять шевельнули воздух. Другие крылья, шире и сильнее. Филин ударил сычика, мышка вывернулась, воспользовалась птичьей ссорой, упала в снег.

Серый перестал стучать. Мышка, попавшаяся сове, бегающая в незнакомом ей самой месте. Она не может даже того, что сделала оленуха, не обманет жадный живот хоть на день. Нет, надо, надо искать настоящую еду. Пальцы болят, но стучат в бубен, и он сумеет пустить стрелу, ударить копьём.

Солнце поднялось, опустилось и опять поднялось, в этот раз за низкими тучами. Серый уже не думал ни о еде, ни о будущем. У него не осталось желания жить. Пальцы держали бубен, делали свою работу, но только потому, что воли прекратить тоже не осталось. В сером лесу мелькнул огненный сполох. Белка? Заметил - и силы вернулись, и живот перестал сжиматься. Белка! Огромная, жирная, запасливая, не голодавшая всю зиму. Серый следил за ней, смотрел, как она оборачивается вокруг сосновых стволов, змейкой взвиваясь вверх. Отложил бубен, лёг на живот, зарылся в снег. Только бы не спугнуть, испугается - её не найдёшь.

Полз медленно. Ждал, пока зверёк - здесь в зимнем мире не такой яркий - скроется за веткой, и лишь тогда продвигался, почти не поднимаясь над снежным пухом. Сверкнёт на чёрном стволе рыже-красный мех - замирал. Долго полз, долго. Белка петляла, перескакивала с дерева на дерево. Искала, крутила головой, срывала пустые шишки. Охотник следил за зверьком, не старался приблизиться, ведь главнее не испугать, не потерять из виду.

Сверху, за тучами, солнце поднялось на вершину холма своего пути. Серый его не видел, но знал - солнце там. Белка юркнула в щель между стволами, появилась, держа что-то в лапках, начала грызть. На снег медленно упала лёгкая скорлупка лесного ореха.

Человек поднялся, скинул с плеч верхнюю тяжёлую шкуру, обхватил дерево, полез. Место, где сосна раздваивалась, один ствол превращался в два, было невысоко, три роста или три с половиной. Летом он взлетел бы как птица, сейчас, обессиленный, взбирался медленно, цепляясь пальцами, в которых болел каждый сгиб. Боялся сползти вниз, податься назад, упустить маленькую часть того, что удалось отвоевать у ствола.

Белка давно убежала, но какое ему до неё дело. Здесь, в развилке, нашлась её кладовка. Несколько горстей отличных орехов, сухие груши, шиповник, дикое просо с лесных полян. Не мышиный запас с детский кулачок, не семечки сосновых шишек, которые человек есть не может, а настоящая еда. Много. Серый вернулся в свою берлогу, остатки землянок были слишком далеко, да и не нужны они ему одному. Сидел, ел маленькие лесные орехи. Белкин запас, да и оленя он добудет ещё не раз - хватит протянуть до весны. Ну, может, чуть меньше, если снег простоит долго. Но дней останется немного, злой живот полютует и перестанет.

Телу было спокойно и радостно. Только телу. Если бы белка, эта же самая белка, попалась на глаза раньше, когда луна и солнце показывали лица каждую ночь и каждый день, когда стояли самые сильные морозы. Если бы белка попалась тогда, здесь, в берлоге, было бы теплее. Потому, что рядом лежала бы Ли́са. Давила бы руками свой злой живот, но живая лежала бы здесь. Серый медленно очистил последний орешек из тех, что решил съесть сегодня, поднёс ко рту. Потом тыльной стороной руки стёр с лица лёд. Вода, лившаяся из глаз, замерзала. Он смахнул лёд ещё там, на дереве, около звериной кладовки, но лёд всё намерзал и намерзал на щеках.

----------------

Post Scriptum: Как-то в компании зашёл разговор о голодной древней жизни. Один из друзей спросил: "Почему они там голодали? Пошёл в лес, поставил силки, поймал зайца..." Биолог - да, был среди нас биолог - объяснил. Раньше с белка́ми не было особых проблем - "пошёл в лес, поставил силки, поймал зайца..." - голод был углеводным, и самым ценным в питании был хлеб.