Аннотация: Алекс охотится -- Мишель смиренно ждёт дома. Всё как всегда. Необычно, что после каждой охоты в доме появляется странная картина...
– Её звали Майки. Майки Донн, – сказал он. – И есть у меня подозрение, что знаменитый поэт Джон Донн – один из её далёких предков…
– Тебе было легко с ней? – спросил Билли.
– Я любил её, – вздохнул Алекс. – Точнее, она мне очень и очень нравилась. Пока, одной прекрасной ночью, я не понял….
Майки Донн никогда не охотилась, грубо говоря, «вживую». Ей куда приятнее было сидеть под сводами тихой и уютной квартиры, шаркать тапками по паркету и расписывать стены всяческими супер-классными (и просто красивми) эпизодами. Например, как Алекс – её лучший друг и спаситель во время полного одиночества – лезет по горам в поисках орлиного гнезда. Как он бьёт дикую орлицу из винтовки прямо в полёте…. А потом, на стене возле уборной, она рисовала могилу этой орлицы. Заросшую травой всех оттенков, от прозрачно-синего до серо-стального.
«Так не бывает», – бурчал Алекс. Он приходил к ней в гости, скидывал винтовку прямо на диван, освобождался от грязных унтов, камуфляжа и (неожиданно) по-джентльменски чистого, аккуратного белья. «Майки, лапушка, кончай писать – когда в твоём доме нагой парень, изо всех сил стомившийся по ласке, предаваться одному лишь творчеству как-то… неприлично, мнэ-э?»
И она шла обнимать его, утешать, нежить, как старшая и более опытная по возрасту (эдакая любящая мамаша). Тянулась к его губам. Ну а потом уж и Алекс давал себе волю…
Охотничьи рассказы по ночам, вперемежку с подогреванием густого чёрного чая на спиртовке, вперемежку с разговорами ни о чём: «Я читала – наш мир не больше, чем просто череп. Мы – паразиты мозга! А где-то там, во тьме внешней, другие черепа… э-э-э… витают».ил
«Это Лейбер», – отвечал Алекс. – «Фантаст по фамилии Лейбер. Не знал, что ты его читаешь. Но, как бы там ни было, он прав. Мы все – паразиты мозга, а мозг принадлежит кому-то... очень крутому. Может, Богу, может, дьяволу… Вот потому я и хожу на охоту. Других паразитов бью, мешающих мне жить – например, орлов. Или Крылатых Кровососов». А потом он оглушительно хохотал. «Забей, Донн! Всё это не так важно. Просто привыкай, что мы, охотники – Санитары этого Мира. And that accounts for that».
Ночью они крутились вдвоём на тесном диване, каждый пытаясь найти себе место. Мишель была в плотных джинсах, хоть и раздета до пояса (на её языке сие значило: «с шейкой, плечами и зоной „декольте“ можешь баловаться, сколько влезет…. а вот насчёт чего-нибудь серьёзного – скажем, попы – это уж, брат, погоди!») Но Алекс привык. Он не затем приходил вечером торчать на её тахте, чтоб добираться до сладких полукружий. На это (юноша знал) должно быть особое настроение. Особое время и место, скажем, в курортной поездке, или при вылазке на пляж. Сейчас же, пребывая в её доме, он хотел прежде всего две вещи: 1) не быть одиноким и 2) – связанное с этим – меньше думать о себе, больше о подруге. «Потому что когда ей хорошо, то и мне… э-э-э… соответственно».
Утром Майки просыпалась в измятых брюках, полу-разорванной майке, на скомканной простыне – и не находила следов любви. Ну ни одного пятна! «Что ж, значит, наш ловец… того… не поохотился как следует». И она бежала в ванную, отмокала под тугими прохладными струями, понемногу приходила в себя… нацепляла халат и ворсистые тапки, шлёпала в студию, а затем – снова принималась писать.
Вот охотники древних времён. Барон Мюнхгаузен, целящийся в прожорливого кота с окровавленным ртом. Согласно его рассказам, он попал коту в лоб косточкой от вишни, и у того между ушами выросло целое дерево. Цветущее в апреле, а к маю-июню уже приносившее ягоды (и то, и то было отражено на картинах мисс Донн). Откинувшись в кресле и выпростав бледные ноги в лиловых шлёпанцах (что было, конечно, о-очень неопрятно – но при том и о-очень живописно!), наша героиня воздымала фарфоровую чашечку, из которой шёл пар, в честь героя своего нового триптиха. И – покорно ждала, смакуя восточный напиток, пока её Алекс, закончив своё задание, придёт домой.
Вот охотники более современные. Кореша её знакомого. Вальтер, в серой плащ-палатке. Билли, в вычурном шотландском пальто, кепи, спускавшемся на нос, и просторных болотных сапогах. Топают по Пикадилли, воздев громадные ружья. Но на Пикадилли некого стрелять, кроме случайных разбойниц-ворон. А вот они же в каком-то корнуэльском трактире. Наливаются, так сказать, под завязку…
И приходил Алекс. И возмущался – «Что ж ты меня-то не нарисовала?» Отдавал ей добычу – очередную орлицу или орла. Она бежала – прямо так, в неприличной своей домашней обуви – на кухню жарить. Потом было застолье, потом – тахта в салоне, чай на спиртовке, с полдня – верчение туда-сюда под тихим, тёплым пледом… короче, всё как обычно. Утром Алекса уже не было, а она, измятая, шла принимать душ.
И как-то заметила, что её картины обладают подобием сюжета. Она не просто рисовала то, что ей нравится – каждое полотно встраивалось в общую, так сказать, эпопею. Вальтер и Вильям пьют хлипкий эль в трактире – Вальтер и Вильям на дороге за трактиром, сидят на бревне – Вальтер, Вильям и Саша встречаются – за ними из-под поваленного ствола следят внимательные глаза Женщины, похожей на гигантскую Пчелу…
***
Она была стройной и хрупкой, как большинство Крылатых Кровососов. Когда рой вылетал на дело – питаться вкусным и сладким кормом, то бишь, мозгом очередного «мистера Д.» (сокращённо от «дегенерат», что ли? А может, «дебил»? – Название, – говорил Прозрачнокрыл, – заимствовано у людей; мёд и сот его знает, чтО они имели в виду!), – так вот, когда её рой вылетал на дело, она она всегда мчалась в первых рядах. Ибо для неё это была не просто кормёжка, – нет: лихая авантюра. Как обмануть Санитаров Черепа. Как присосаться к лакомому куску прежде, чем заметят. Как, в конце концов, унести крылья вовремя… А уже потом, на базе в Недрах, до-олго-до-олго возиться с дневником, записывая сегодняшние подвиги. Сколько крови поглотила, да была ли эта кровь довольно густой, да был ли от неё приход (или, по-старинному, «хмелёк»), да не обернулся ли приход – угаром…
Другие Кровососы смеялись над ней. Беззлобно, и всё же – язвительно. Разбивая сердце нашей не в меру сентиментальной героине. «Надо же… Дневник гурмана ведёт! Ну вот кто в целом свете будет такими вещами париться?» Кроме того, оно и опасно было – а ну как Санитары нагрянут в Недра с обыском? Найдут эту самую тетрадь, где всё расписано по минутам с секундами, да и наставят на Полосатую свой верный «люгер»! И тем не менее – она не могла отказаться от глупой привычки вести дневник.
«Что ж, мы прибыли». Полосатая скинула камуфляж, давая чёрно-жёлтой коже подышать естественным запахом. (Тоже, кстати, варварская привычка – идти на дело без одежд. Но уж это-то ладно, этим страдали многие в её народе). Понемногу Кр-Кр выползали из люка «Трутня». Тащили копья и багры, доставали в грузовом отсеке древнее, но отнюдь не опозорившее себя оружие…
Она вспомнила начальницу. Мёд её знает, почему. Сегодня они втроём – начальница, Полосатая и кто-то из малышек (для Полосатой большинство дочерей леди-босс были все на одно лицо) – плавали в укромном закутке Недр. Там, где горячие гейзера. Глядя на начальницу, Полосатая отчего-то всегда думала, что смотрится в зеркало. Слишком много было похожего в их лицах: та же энергия, то же стремление (всё вперёд и вперёд, невзирая, будет ли риск для жизни. Только её превосходительство давно не рисковала. Положение, как говорится, обязывает).
– Ты мой лучший воин, мисс Полли, – улыбнулась она, плеща в подругу горячей водой. – Что б я без тебя могла сделать…
– В смысле? – удивилась наша героиня. – Ты и так на ответственной работе… загрузла. Куда тебе ещё до меня?
– А отдохнуть-то, отдохнуть-то от офиса с его интригами хоть иногда надо?.. – босс выпростала длинную зазубренную конечность. Потёрлась ею о крыло нашей героини (раздался жуткий скрип). – Твой дневник… твои подвиги… То ещё удовольствие!
– Мы не подкачаем, госпожа. Привезём много, много тары со свежей кровью.
– Ай-й… Просто возвращайся сама. Можно без тары, лишь бы целая. С руками, ногами, крыльями и всем прочим – на месте. Снова увидеть, что мой любимый боец в порядке – это для меня самое главное.
(Полосатая была уверена: другим бойцам перед операцией начальница говорит ровным счётом то же самое, слово в слово. И – обиды не держала. Глава Кр-Кр как раз-таки должна любить своих солдат одинаково, не делая никому скидок. Ни на красивые глаза, ни на талант, ни… Ни на что угодно другое).
...Итак, «Трутень» прибыл.
– Вот она, «Розочка»-то!.. – радостно заорал вождь Темнокрыл, держа усики стоймя и потрясая заострённым копьём. – Во, во, висит в самом центре! Налетай, братва, сегодня точно хватит, на месте поесть, да с собой забрать!
Действительно, пурпурно-алый ком (то есть, мозг «мистера Д.» – дегенерата? дебила? Ах, неважно!) висел посредине громадного каменного свода. Сказать бы «Небосвода», но к Миру-Черепу такие определения… того… неприменимы.
Зажужжали надкрылки. Заклацали жвалы. У кого не было жвал – те вытянули хоботки.
И Крылатые Кровососы помчались, облепляя нечастный мозг.
Полосатая прыгнула первой.
На картине Майки Донн был изображён именно этот момент: Женщина-Пчела, рвущаяся к лакомому кусочку – центру Сознания Мира. На следующей картине был Вильям, хватавшийся за люгер, но неспособный его извлечь: на парня гурьбой накинулись другие кузнечики, стрекозы и тараканы (она писала гигантских тараканов светло-лиловым, стрекоз – бежевым, и лишь кузнечиков – ярко-зелёным. Как её собственные глаза…) А уже третья картина изображала Сашуру, мечущего громы из своей винтовки. Женщина-Пчела повисала на лапах у своих товарищей, изо рта её ползла золотистая струйка, перемежавшаяся кровавым. Глаза мисс Полосатой тоже заплыли жутковатым багрянцем.
...Полосатую, как и многих других, погибших в той битве, хоронили без особых почестей. Два-три Прозрачнокрыла в форме младших офицеров (один, кажется, так и вовсе младший ефрейтор), полковой запевала с дудочкой, несколько медсестёр, не знавшие покойницу, но искренне сокрушавшиеся по ней – вот и все, кто пришли. А ведь могло вообще никого не быть, не правда ли?.. Так что (решил младший ефрейтор) Полосатая не обиделась бы на такие похороны.
Запевала на флейте выводил аккуратную, целомудренную и спокойную мелодию, и пчёлы, шедшие за гробом, чувствовали, как одолевает их светлая грусть. «Что ж, ей легко будет уходить под такую музыку»…
В тот день Майки почему-то не чувствовала настроения писать. Просто сидела в своём обычном кресле (на сей раз – с ногами. Шлёпанцы валялись на полу), глотала остывший чай и молча пялилась в стенку. Как бы стараясь увидеть на ней то, что (по её расчётам) уже свершилось, но почему-то пока не оформилось в образы.
Явился Алекс; он был не в духе.
– Ми-илый, – протянула мисс Донн из своего необъятного кресла. – Помассируешь мне сегодня бочок? А то он что-то в последнее время ноет…
– Так, Мишель, – хмуро сказал юноша, тыча пальцем в последнюю её стенную роспись, где он убивал пчелу, – чтоб вот этого у нас больше в квартире не было!
– Чего «этого»? – мисс Донн легко выпрыгнула из кресла, подошла бесшумно, чуть ли не на цыпочках. – Ты хочешь, чтоб я тебя не рисовала?
– Я хочу, чтобы мои – нет, наши!.. Вальтера и Билла тоже считаем! – чтобы НАШИ охотничьи подвиги оставались для всех тайной. Ты отрезана от Мира-Черепа, сиднем сидишь в доме – ну так и пиши интерьер дома, faq тебя побери! А то, понимаешь, решила, что способна изобразить войну… и таки попала в десятку.
– Так это что, война? Не охота, да?
Он не ответил на её вопрос ( и это, несомненно, значило, что Майки угадала).
– Ты и сама всё поняла, вижу! Ни разу не бывавши в зоне боевых действий, а просто – силой своего таланта. Оно бы, Мишель, и ничего – но представь: позову я к нам гостей. Лейтенантов там всяких, капитанов, ротмистров… Что они скажут, увидев твои картины? Что засекреченная инфа не должна попадать наружу! Что мы – «кроты». И если я отделаюсь строгим взысканием… э-э-э… с занесением в личное тело, ты понимаешь, куда (уж пониже пояса точно!), то тебя, мисс Майки, ждёт интернирование. Больница для невменяемых. Закрытое отделение. Смею заверить – там у тебя не будет возможности писать на стенах… ну разве что «НЯНЕЧКИ – Г...ЕДКИ». Этого ты хочешь, да?
– Что же делать? – еле слышно пролепетала Донн.
– Эти картины – убрать. Пока спрятать в кладовку, а там… видно будет. Что касаемо тебя… пиши, пиши, сколько душе угодно – только, пожалуйста, что-нибудь другое.
«Радуйся, что эти люди слепы», – сказал кто-то в голове у девушки. – «И что они не знают, а также не узнают никогда, что значит „мозг мистера Д.“» Спрятав улыбку, она прошла – всё так же, босая – к стене, на которой была новая её картина. Недавно начатая. Изображавшая главу Чёрно-Полосатых.
– Ну пчелу-то можно дорисовать? Леди-босс…
– Рисуй, – холодно бросил Алекс. – Можешь даже написать её выводок – маленьких пушистых пчелят. Лишь бы не было намёка на наши боевые операции.
– Окей, – просто ответила Майки.
Спустя год Алекс шёл к воротам своего КПП. Охранник был занят и не обратил на него внимания – там, перед воротами, стояла ещё одна пчела. Как и погибшая в бою Полли, она тоже была весьма стройна, ладно сложена, а у ног её (или что там заменяет ноги этим существам?) крутились маленькие пчёлки-толстушки – целый выводок.
«Кладка», – машинально поправил себя Алекс. А впрочем, нет; слово «кладка» тут – фиг его знает почему – не слишком подходило. Скорей, и впрямь дети. (Про то, что именно такими – маленькими, несмышлёными, но уже с характером – они изображены на Майкиной картине – юноша не подумал. Ведь разговор-то этот состоялся давно, да и фреска не первый день уж как украшала его квартиру…)
– Так вот, – говорила леди-босс, – моя Полосатая вела дневник. С позволения сказать, гастрономический. Или охотничий – но это уж как поглядеть.
– И… что там? – заинтересовался Сашура.
– Сколько мозга у «мистера Д.» пошло на наш прокорм. Сколько пчёл вырастет на его крови, его сознании и вообще его сущности. Эдакий, с позволения сказать, «учёт».
– И вы хотите, чтобы наш старшина вернул сей дневник…
– Ну, я бы не отказалась.
...Ночью, в доме у Майки (после того, как дневник торжественно был возвращён) Алекс проснулся в холодном поту.
«Мистер Д.!.. Со своими пчёлами, кузнечиками и тараканами в мозгу! И почти весь мозг идёт на их прокорм… А-а, дьявол, как я раньше не догадался?!» Он уставился на фрески Мишели, еле различимые во мраке салона. «Это что ж, братцы, за фигня такая выходит?»
Но на следующий день он снова был бодр и весел, топал на марш-плацу, распевая «Промчался по улице Джексон Стонвол», и ни одно дрожание мускула в его лице не давало понять, что Алекс прикоснулся к разгадке великой тайны мироздания. А Майки… Что – Майки? Она, как обычно, продолжала писать. Ведь сюжетов для её картин по-прежнему хватало.