Лес был внизу, если смотреть с высоты утёса. Он лежал там, как зверь в своём логове, опасный и непонятный. Все, кто приезжал в Управление, считал своим долгом первым делом прийти сюда и взглянуть на него. На того, в дебрях которого сгинул не один лесопроходец, бесследно пропали сотни единиц техники и оборудования, на того, который словно знал что-то, чего не знал никто из нас.
Лес, казалось, понимал это и грибнился, и зеленел, вспухал внезапной плесенью мхов и лишайников, уходил от всех в гнилостную пучину болот или буйно порождал отражения и насылал антиподов. И подбирался всё ближе к Управлению, незаметно прорастал сквозь стены его домов. Грибницы затягивали дороги, разрушали асфальт. Известковые наросты висели с потолка столовой, чья влажная, тёплая, полная еды атмосфера была поражена в числе первых.
В гостинице, куда меня поселили, каждое утро уборщица, кряхтя и ругаясь, скребла и отмывала следы расползающихся всё больше грибов. Но о том, что творится здесь, у нас ходили противоречивые слухи, и я был лишь одним из тех, кто, приехав сюда, пытался понять, что происходит в этом странном лесу.
Однако, на сорок восьмые сутки моего пребывания на биостанции мне уже не хотелось изучить досконально изменчивую природу леса, не мечталось написать разгромную статью о горе-искоренителях и лже-спасателях. На сорок восьмые сутки я уже знал, что и те, и другие живут бок о бок в Управлении, вместе пьют кефир, вместе же совершают марш-броски за зарплатой и дружно выполняют директивы Управления.
- А что поделаешь? - отвечал мне Криница из группы Проникновения, сидя в столовой и допивая свой кефир вчера, - жизнь течёт, всё изменяется, только лес стоит и ничего ему не делается. Вы Чижика из группы Спасения знаете? Нет?! Он бы вам такого для вашей статьи рассказал... Да, вот и он.
Чижиком оказался высокий здоровяк за столом напротив. Он пил кефир, уставившись в одну точку на пластиковой поверхности стола. На возглас Криницы он лишь приветственно и сухо кивнул, отсекая тем самым мои поползновения к расспросам. Но на сорок седьмой день вашего пребывания в таком месте, каким было Управление, вы забудете всякие условности, и лишь два события станут существенно важными для вас: "Завтра я уеду, наконец, отсюда..."или "Сегодня я, наконец, пойду в лес". Вставший вопрос передо мной сейчас - повытрясти хорошенько информацию из этого угрюмого здоровяка - к разряду предыдущих двух не относился, и я со спокойной совестью подсел к Чижику, с лёгкостью преодолевая барьер его интровертной сущности.
Чижик нервно облизнул губы белым от кефира языком и длинно выдохнул на меня кисломолочным духом.
- Чем могу? Вы журналист. Мне рассказывали. - Голос у него был высокий и резкий, по-моему, это называется фальцет, но напористый фальцет.
Странно слышать такой голос от организма подобных размеров.
- Мальчик. Серж Мальчик. Было бы интересно услышать ваш рассказ о буднях лесопроходцев и спасателей. Вы были в лесу? Вы видели мертвяков? А щенки? Что вам известно о щенках? Вы спасаете их от нас? Или нас от них?
Чижик поморщился:
- Не трындычите, уважаемый. Как вас? Мальчик?! Так вот, не трындычите, уважаемый Мальчик, - Чижик допил кефир, белые усики протянулись насмешливой улыбкой, отмечая следы стакана, но нервный тик подёргивал левый усик, и улыбка получалась язвительной, - я не согласен говорить о деятельности Управления в таком ракурсе. Скажу больше - я считаю этот тон недопустимым! Вы знаете, Мальчик, что Управление переведено на самоокупаемость? Что на одну ставку спасателя приходится два искоренителя? И что может спасатель сделать в такой обстановке? Что, спрошу я вас?
- Что может спасатель сделать в такой обстановке? - повторил я, боясь спугнуть разговорившегося интроверта, пока он не ушёл опять в раковину своего безмолвия.
- Да ничего! - отрезал возмущённый Чижик. - Ни-че-го. Там, где два искоренителя пройдут, один спасатель уже ничего сделать не сможет, - чувствовалось, что ему становилось гораздо легче от сказанного, так всегда бывает, когда внутренний непрерывный монолог выплёскивается наружу. А Чижик продолжал: - вот представьте, отправились мы два дня назад на мероприятие в лес к новоиспечённому болоту, что появилось у деревни под номером пятьдесят три. Акция должна была включать в себя разъяснение мотиватора "Спасение утопающих - дело рук самих утопающих" и сбор пожертвований на защиту леса. И что из этого вышло? Поехали двое: Кунц и Селиванов, правнук Селивана Лесопроходца. Они "сидят" на одной ставке по штату. В результате они решают отработать лишь по сбору пожертвований. А что - все мы люди, всем нам хочется кушать, и скажите мне, почему двое должны работать за двоих, а получать столько, сколько получил бы один? Ну, почему?
- Действительно, почему? - я всё ещё надеялся услышать что-нибудь о щенках и русалках, о мертвяках или, на худой конец, о покорении клоаки.
- Ну и вот. - Сказал и замолчал мой интроверт Чижик, что-то там внутри у него неожиданно устало общаться вовне и он ушёл вовнутрь.
Но мне-то его внутренний монолог в статью не уложить, и я назойливо спросил:
- И что Селиванов и Кунц? С пожертвованиями?
- Да ничего! - взорвался истерический фальцет Чижика над головами пивших кефир сотрудников, и на нас стали оборачиваться. - Ничего, - повторил он уже тише, - ни пожертвований, ни Селиванова с Кунцем. И это не первый раз, поймите меня правильно! А что мы имеем в виде пожертвований?
Я на этот раз промолчал.
- Мы имеем в виде пожертвований глиняные горшки с бродилом да зерно, что осталось от посевов. Оно нам надо? Но Селиванов с Кунцем этого не знали, они первый раз в лесу. А план мероприятий вывешен - будьте добры исполнять!
- Тут чисто упущение Управления, - я развёл руками, - это материал не для одной статьи.
- Что вы?! Какой статьи?! Вы хотите, чтобы меня уволили? Чтобы пятеро маленьких детей плакали, протягивали ручки и говорили: "папа, мы хотим кушать"? Нет, я этого не вынесу.
- Я, пожалуй, тоже, - растерялся я, - а у вас пятеро детей?
- Нет, - отрезал решительно Чижик, - двое. Это я для усиления давления на вашу совесть. Мотиватор, если хотите. Поэтому - пейте кефир и не лезьте ко мне с расспросами.
- Но как же спасение леса?.. Или всё-таки нас от леса? Я совсем запутался, Чижик.
- А кто вам сказал, чем группа спасения занимается? Это конфиденциальная информация, это разглашение коммерческой тайны, если хотите. За это, уважаемый Мальчик, можно и административное схлопотать.
Я грустно уставился в свой стакан...
Про щенков я тогда так и не услышал. Допил свой кефир и кивнул в ответ на слова Криницы:
- Кефир сегодня нехороший, теперь делают совсем не такой кефир, как раньше. Говорят, его делают из сухого молока. А грибы отказываются работать в сухом молоке.
А потом ночью долго не мог уснуть. Я мерил шагами свою комнату в гостинице, словно это могло мне помочь, пока не постучали в стену. Тогда только лёг и укрылся с головой.
Уснул я уже под утро и... провалился в озеро. Там я сидел на троне, а белые щенки шли и шли ко мне. Их было сорок три. И, столпившись, поникнув головами, стали просить меня спасти их. А я им закричал:
- Спасение утопающих - дело лап самих утопающих! И не забывайте о пятерых маленьких детях, они плачут, протягивают ручки и говорят...
От моего крика на соседней поляне открылась клоака. А щенки понуро кивали головами. Они кивали, а клоака жевала сама себя, свои берега, выпихивая из себя комочки биомассы, которые были на что-то похожи. Но на что, я никак не мог разглядеть. И, что самое странное, я был женщиной...
Проснулся я от стука в дверь. Ещё один туманный день начинался за окном. По стеклу полз нежный росток грибницы. Я долго вспоминал сон, из которого выбирался, будто из киселя.
Протарахтел и смолк вдалеке мотоцикл. И снова забарабанили в дверь.
- Мальчик, ну что же вы всё спите?! Вставайте! Одержание, Мальчик! - Криница отчаянно молотил кулаками по двери. - Произошло Одержание, и нужно срочно покинуть гостиницу! А-а-а...
Топот его ног стал удаляться. И вязкая тишина, в которой глохли все прочие звуки, повисла вокруг.
Тут только я понял, что полностью опутан грибницей. Она была везде. Ростки, расползшиеся по мне, были ещё слабыми, молочными. Но стены и потолок трещали под напором более старых грибных нитей.
Я принялся выбираться, размазывая и давя в кашу грибы. Добравшись до двери и дёрнув за ручку, понял, что она заблокирована с той стороны. Бросившись к окну, распахнул его, перевалился через подоконник и повис на руках.
- Прыгайте же, Мальчик!
"Какие все добрые". Я взглянул вниз. И сразу понял, что кричавшие имели в виду.
Паутина грибницы проползла через дорогу, грибы топорщились, взбирались всё выше и проложили себе путь по собственным головам до второго этажа.
Расцепив руки, я плюхнулся во влажную живую середину их и сморщился, чуя, как защипало, зажгло тело от прилипших к нему тут же ростков. Дёрнулся и вывалился на землю.
- Успел, - довольно шептал Криница, таща в сторону меня за рукав пижамы.
Вокруг гостиницы сновали сотрудники из групп Изучения и Противостояния Одержанию. Все они с деловым видом, словно произошло то, чего они все давно ждали, деятельно перемещались вокруг здания. Приставляли лестницы, отщипывали от грибов и совали отщипнутое в пробирки, крепили к грибнице мягкие мембраны датчиков... следуя властным окрикам ещё более деятельного, руководившего всеми ими человека в синем.
А гостиница имела жалкий вид. Грибница в полной тишине пожирала её на наших глазах. Стены лопались от стягивающих их известковых плетей.
- Почему Лес напал на Управление? Вы знаете, почему? - спрашивал я каждого, кто оказывался рядом со мной. - Это война?!
От меня шарахались как от помешанного.
Чижик из группы Спасения, оказывается, это был он, суровый и неподступный в своём синем защитном костюме, размахивал руками и кричал жутким фальцетом:
- Уберите посторонних! Немедленно! Уберите посторонних! Никаких интервью!
Криница качал головой и продолжал настойчиво оттягивать меня за рукав пижамы:
- О! Нам ведь пора на завтрак, Мальчик! Пора на завтрак...
- А как же?.. - оглянулся я на людей, суетившихся вокруг скрывшегося под грибами дома.
- А они тоже сейчас пойдут. Война - войной, а обед - вовремя, - хохотнул довольно Криница, его до этого помрачневшее лицо, не побоюсь этого слова - скорбно вытянувшееся, повеселело, будто перспектива похода в столовую обрадовала и даже обнадёжила его и последние события отошли вдруг на второй план.
Чего нельзя было сказать обо мне. Это одержание грибами было... таким странным. И я вдруг представил, что напишу в своей статье: "Грибница напала ночью. В гостинице все спали, когда плети грибов опутали стены и вползли вовнутрь. Одержание прошло быстро и тихо...". И поёжился - психушка по мне плачет. Но... Зачем грибнице нападать на Управление? Нет, не так. Зачем лесу посылать грибницу на одержание Управления? И снова не так...
Зачем кому-то нападать на Управление здесь, в лесу? Нет... всё не то...
В столовой было странно тихо в этот час. Множество людей сидело и ело. Жевало, пережёвывало, пило и... молчало. Втянув головы в плечи и сгорбившись. Известковые наросты на потолке нависали над ними и давили своей тяжестью и непонятностью. Но Криница не ошибся - все сотрудники групп Противостояния и Изучения были здесь. Чижик сидел за своим столом один. Уставившись в центр стола, он угрюмо шевелил челюстями.
- Пискля будет новым Директором Управления, - проговорил кто-то сзади.
Я обернулся. Это был Болтун, как он называл себя, или Абориген, как его здесь называли все. Рассказывали, что его давно вывезла группа Проникновения из погибающей от нашествия травы деревни. Болтун жил в Управлении, ничего не делал, ел в столовой и всё время говорил. Говорил об одержании деревни синей травой, что никакой травобой не брал её, что одержанную деревню проще покинуть и построить дома заново...
Но иногда вдруг он умолкал и каким-то не своим голосом произносил то, чего никто никогда не слышал, то, что и речью-то разумной назвать нельзя. От него и узнали о том, что мертвяки служат каким-то женщинам, что где-то на окраине Северных земель открылись новые районы заболачивания, в Южных землях идёт удачно разрыхление почвы, про новые отряды подруг...
Сначала в Управлении смеялись и прогоняли этого странного говоруна, а когда его сообщения стали совпадать с открытиями новых клоак и болот, стали прислушиваться. И никто теперь не решался заставить его замолчать.
Сейчас он смотрел на меня из копны нечёсаных волос, усов и бороды, давно ставших грязным колтуном. Маленькие глазки были мутны и довольны.
- Вкусная еда. Да, - разулыбался он, показывая редкие зубы.
Но то, что ели все, он никогда не ел. Ел он только грибы, политые бродилом, и пил кефир. И всем давал свои имена. Вот Чижика он называл Писклёй.
- Говорят, Пискля пошёл на соглашение с парламентёрами от леса, - проговорил мрачно молчавший до сего времени Мухобоев, сосед по столу, - Абориген прав, Чижика назначили директором Управления. На доске объявлений появился приказ.
- Странно, - пробормотал Криница, - парламентёры из леса... это кто ж такие? А, Болтун? Может, кто из ваших, деревенских?
Болтун сыто жмурился, как кот на солнышке.
- Не, деревенские не могут. У них дел полно. Самый сев идёт, земля зерна ждёт. Только упусти время, и земля трясиной сделается. Или высохнет, к примеру. А грибы растут, и трава на подходе - глаз да глаз нужен - бродило готовить, травобой варить... Мужику в парламентах ходить некогда. Если мертвяки опять же какие-нибудь - дак они не объявляют, когда приходят, придут и всё - готовь бродило, а можно и травобоем, только бродилом лучше... Это всё из Города... Бабы.
- Какой Город, объясните мне?! - я ничего не понимал, говорили, конечно, у нас, что басни всякие ходят про город в лесу, про женщин, живущих без мужиков, размножающихся партогенезом и знать не желающих людей, ну, дак чего только не говорили про лес, разве всему можно верить, - неужели, вы всерьёз верите в эти сказки?!
А Мухобоев из группы Искоренения настойчиво бубнил Кринице, не обращая внимания на меня:
- Бабы те парламентёры, говорю вам, Криница. И за мертвяками бабы стоят. И одержанием бабы руководят, вирусы насылают всякие...
- Что за ерундовину вы несёте, Мухобоев?! - возмутился Криница, в раздражении стукнув вилкой по столу.
- Ерундовину... - проворчал Мухобоев, - хотел бы я, чтобы всё это было ерундовиной. Только бабы за всем этим стоят, говорю вам. А Чижик в сговоре с ними теперь. В доле. Будем мы с вами скоро такие же аборигены, как и Болтун ваш...
Пришло время кефира. Все уткнулись в свои стаканы. Но каждый стол шептался, и говор полз под известковым потолком. И казалось, что он прислушивается к нам, присматривается, и всегда это делал, и не доволен был теперь, что вдруг обратили на него внимание...
Я сидел на краю обрыва и бросал камешки в овраг. Камешек летел долго. Некоторое время я его видел. Но вот он исчез из поля зрения. И тишина. Будто камешек продолжает лететь. И всё ещё летит... И продолжает лететь... Или будто его кто-то беззвучно проглотил. И молчит теперь, глядя, что я буду делать дальше. Брошу ли я ещё камень... А, говорят, раньше, если бросать каждые полторы минуты, на седьмой камешек выходил директор. И принимался делать наклоны. Что за странное желание делать наклоны здесь, на краю обрыва? Или я не так понял того, кто мне сейчас это всё второпях рассказывал. Он торопился и проглатывал слова, и спрашивал, напишу ли я про него в статье.
Я отвечал, "напишу", и он опять говорил. Что лес огромен и странен. Что растет вширь, вглубь, вовнутрь и вовне. Что он всем им надоел хуже горькой редьки, но они ничего не могут поделать с этим и продолжают его изучать, проникать и искоренять, пытаться облагородить его и превратить в парк.
Вскоре я понял, что исписал свой блокнот и решительно воспротивился. На что собеседник ответил потоком воспоминаний о щенках. Эти щенки и вовсе странные создания. Число их всегда простое число. Они идут друг за другом через весь лес, идут сплошным потоком, словно текут. Белые и чистые, без единого пятнышка, будто грязь не может пристать к ним:
- Эти щенки... В группе статистиков сбились с ног, пытаясь учесть их. Но если бы только щенки. Вот, русалки, к примеру...
Про русалок я уже исписал пару блокнотов. О них мой собеседник говорил особенно охотно. И поэтому я опять решительно остановил его.
Тогда он вспомнил о Городе. Но тут же замолчал. И на мой вопрос, почему он замолчал, ответил:
- Нельзя. Он всё слышит.
- Кто слышит? - тихо спросил я, оглядываясь.
Мы сидели на краю обрыва, и вокруг нас не было ни души.
- Лес, - поёжился Мухобоев.
Мне тоже иногда казалось, что лес прислушивается к тому, что я думаю. Или говорю. Или пишу. И тогда над головой шелестела ладошами листва. Или сухо трещали грибы, разросшиеся сплошным покрывалом по дороге. Вчера, например, когда я заносил в блокнот разговор с Чижиком, под моим окном возникло болото. Его потом долго откачивали и чертыхались, но я не сказал, почему оно появилось. А потом было это одержание.
И вдруг неожиданно для себя задал вопрос, который уже давно приходил мне в голову, но я всё не решался его задать даже себе:
- А вот вы, Мухобоев, что бы сделали вы, если бы вдруг стали директором Управления?
Мухобоев покосился на меня. В тумане, зеленоватыми клубами поднимающемся из оврага, его было почти не видно. Лишь венчик седых кудрявых волос вокруг лысой макушки, в которую смотрелась луна. Собеседник некоторое время молчал, потом ответил, дрыгнув ногой:
- Поставил бы будку с кассиршей и водил бы посетителей в лес. Знаете, сколько желающих было бы? Особливо к тому ручью, где вода от грибов бродит? Не отобьёшься, говорю вам...
Я молчал. Представив, как вокруг озера понаставят ларьков с пивом и чипсами, как вокруг колонны щенков встанут зеваки и будут делать ставки: "Одиннадцать... Сорок один... Нет, сорок три...". Упитанные кассирши будут мусолить стопки денег, их накрашенные красной помадой губы будут шевелиться и шептать: "сто...тысяча... десять тысяч...".
Город, не желая отдавать лес, конечно, откроет в нём пару-тройку клоак, разверзнется десятком болот... А аборигены будут поливать грибницы бродилом, сражаться с мертвяками и травой, с прыгающими деревьями и рукоедами...
Не справиться тебе с нами, дружище Лес...
- А вы, что сделали бы, если бы стали директором? - спросил Мухобоев.
Его лицо было почти не видно из-за тумана.
- Я?! - отчего-то удивился его вопросу я: - с одной стороны, Мухобоев, я страшно зол на Город с его совершенно непонятными бабами-амазонками, которым не нужны мы, мужики... партогенез, видишь ли, у них или что-то там ещё. А с другой стороны, Мухобоев, если они так сильны и за ними все эти мертвяки, клоаки, вирусы... это что же получается? Что они из будущего и умеют то, к чему мы ещё только подбираемся? А мы и эти Болтуны из леса лишь досадное препятствие на пути ихнего странного биологического прогресса?.. А я, Мухобоев, даже рад тому, что я препятствие. Пускай, я буду препятствие. Вместе с Болтуном... Ты как хочешь, Мухобоев, но я, и ларьков твоих с чипсами против...
- А кто говорил про чипсы?..
Мой собеседник покачал головой и отвернулся. Он продолжал качать головой. Луна светила в его макушку.
А я услышал, как камешек, брошенный мною уже несколько минут назад, вдруг стукнул где-то там, внизу. И ещё раз. И ещё. И затих. Эхо его дроби прокатилось в тишине. Ядовитая зелень вонючего тумана заметно поредела. Вскоре он стал совсем белым.
Со мной рядом вместо Мухобоева уже сидел Болтун. Он смотрел на лес и молчал.
И журчание ручья со дна оврага стало доноситься вдруг.