- Ещё штоф! - выкрикнул приезжий. - И кулебяку с горбушей!
- Эх, барин, хороший ты человек, - вздохнул его собеседник, по виду, самый обычный местный мужик. - Ну нельзя же туда. Понимаешь? Нельзя!
Приезжий достал из жилетного кармана портмоне хорошей кожи. Покопался в нём. Выложил на стол сторублёвку. Мужик вздохнул. Приезжий добавил ещё одну. Потом третью.
- Нельзя. Туда. - выдохнул мужик. - Зачем? Тебе?
- Я - корреспондент, - ответил приезжий. - В газету пишу. В "Ведомости". Мне за то платят. А я плачу тебе.
С этими словами приезжий выложил на стол ещё одну сторублёвку, четвёртую.
- Я... - захлебнулся водкой местный мужик. - Я, - продолжил он прокашлявшись, - я спрошу... У мужиков. Я... Если можно, то я... Только оно... Эх, барин, хороший ты человек, ну нельзя же туда...
- Одолел совсем, - лебезил Кондратий. - Четыреста рублёв предлагал. Уж я и так, и эдак...
- За что предлагал-то?
- Отвезти его.
- Куда?
- Туда.
- Куда - туда?
- Дык... вот прямо туда.
- Прямо туда?
- Дык вот прямо и туда.
- Зачем?
- Дык он, говорит, кырроспондент какой-то.
- Какой кырроспондент?
- Этих, он сказал, как их... - мужик старательно почесал затылок. - Этих... Каких-то "ведостей".
- "Ведомостей"?
- Во-во, вроде, так.
- От ты лыко за ногу, этих вот "Ведомостей" нам тут только и не хватало.
- Дак я ж и говорю...
- Ты, Кондратий, молодец, что на жадность не польстился, а ко мне пришёл.
На столе откуда-то появилась банкнота с гордым профилем Петра I-го, пятисотка.
- Это, Кондратий, тебе. А барина заезжего... Отвези ты, Кондратий, его туда, куда он просит.
- Но...
- А с тобой два приказчика моих поедут. Тебе, Кондратий, и делать-то ничего не придётся...
- Но...
- А сколько тот кырроспондент тебе заплатит, это уж ваши с ним дела. А ты, Кондратий, лавку купишь. Торговать будешь. Добро наживать.
Город строили в устье великой реки. Железку к нему подвести ещё не успели. Потому ехали по замёрзшей реке. На собаках. Такой уж транспорт в тех краях. Людей в экспедиции было немного. Кондратий. Заезжий барин-корреспондент. Два приказчика купца Саввы Тимофеевича. Четыре человека - две упряжки.
Чтобы собаки не выбились из сил, одному, а то и обоим пассажирам приходилось часто вскакивать и бежать, держась за нарты. Поскольку заезжий барин вид имел субтильный и ходил опираясь на тросточку, в нарты Кондратия впрягли двенадцать сильных собак - надежды на то, что этакий фрукт побежит за нартами, было мало. И шкуры медвежьи в сани положили. Чтоб не замёрз бедолага до поры до времени.
Барин, однако, показал себя неплохо. С тросточкой, видать, ходил для форсу, а то что тощий, так то делу не помеха - бежал за нартами наравне с Кондратием. Управлять собаками, конечно, не умел, но нельзя же от человека всего требовать. Так что приходилось Кондратию и барина, и упряжку удерживать. Приказчики-то отставали. Собаки у них были похуже, управлять ими они толком не умели. Да и ленивые оказались - норовили оба прилечь в санях. "Эх, барин, хороший ты человек... - твердил про себя Кондратий в который уже раз. - Говорил ведь я тебе... Нельзя сюда. Нельзя...."
Однако горы и редкие рощицы кривоватых сосёнок вдруг закончились. Впереди лежала бескрайняя ледяная пустыня - замёрзший океан. Вот и конец путь-дороженьке. Эх, грехи наши тяжкие...
- Приехали, значит, - то ли спросил, то ли утвердил барин.
- Приехали, барин, приехали, - сказал один из приказчиков. Оба они отошли от своего возка и двинулись к барину. Один заходил слева, другой - справа.
- Ну... - скороговоркой пробормотал Кондратий. - Я отойду. По нужде.
- Мы чай не бабы, - усмехнулся приезжий.
- Пущай, - сказал один из приказчиков. - Стесняется человек. Непривышный ешшо.
- Мужики... - Барин быстро сунул руку в карман соболиной шубы. - Если вы денег хотите...
- Нам, барин, за все уплочено...
- Ну, коли так...
В кармане у барина что-то щёлкнуло. Потом грохнуло. Один из приказчиков коротко вскрикнул и повалился в снег, схватившись за грудь.
- Ты! - выкрикнул второй. - Егора порешил. Брата моего. Теперь держись. Пукалку свою перезарядить всяко не успеешь. Строганину из тебя сделаю.
- А у меня револьвер, - усмехнулся барин. - Шубу вот только жаль...
Второй приказчик прыгнул, выхватывая из-за пояса длинный нож. В кармане у барина снова щёлкнуло. Снова грохнуло.
Лёд, снег и горы. Редкие рощицы деревьев. Сосны зелёные среди зимы и голые белые берёзы. Хоть бы сарай какой для приличия поставили, колышек вбили. Эх, Рассея...
А в Петербурге такой дом отгрохали... С колоннами. Внутри позолота, лепнина... И картины. На коих город изображён. Вот в этом устье прямо и изображён. Горы те же самые, редкие рощицы прямо с натуры срисованы. Не иначе, художника сюда возили. Расходов не жалели. На всё не жалели. Кроме дела.
А город на тех картинах... Ну прямо сказка Шахерезады. Даже пальмы и прочая тропическая растительность. Потому как город ввиду местного климата накрыт стеклянным колпаком. Под которым и растут бананы и прочие ананасы. Именно это и показалось Её Величеству странным. Перебор. Во вранье ведь тоже меру знать надо.
Но во главе компании стояли люди почтенные, обидеть их подозрением было немыслимо. Без надёжных и проверенных фактов. В общем, дело было весьма деликатное. Ну а надворный советник Епифанов как раз и был специалистом по разного рода деликатным делам. Ему и поручили.
Кондратий мялся в пяти саженях от саней. Вот ведь как повернулось. Кырреспондент-то непрост оказался. Ишь как ловко брательников завалил. Теперь, значит, и ему, Кондратию, конец пришёл. Барина никак не одолеть, прятаться негде, до ближайшей рощицы саженей сто - не добежать.
- Эй, Кондратий! - крикнул барин. Голос у него был весёлый и злой. - Справил нужду-то? Или до рощи побежишь?
Э-э-э-х! До рощи не добежать - пуля догонит. А ежели и добежишь? До города-то сколько вёрст... Пешком, по снегу, без лыж, без припаса - уж как весело! Да и Савве Тимофеевичу что сказать?
Барин, однако, стрелять не спешил. Вытащил руку из кармана, раскрыл сумку, покопался в ней. Сумка у него такая тощая на боку болталась, никогда с ней не расставался. Так вот, вытащил барин из сумки бумагу какую-то развернул, смотреть стал. Карта, видать. "Ага, - сообразил Кондратий. - А ведь барину-то возвращаться тоже нельзя. Савва Тимофеевич и его живым не отпустит. Да и с упряжкой не справится."
Значит... Поторговаться можно. Можно. Только осторожно. Как бы не пальнул сгоряча. Повернулся лицом к барину. Упал на колени.
- Не вели казнить, вели миловать. Бес попутал...
- Беса-то твоего, не Саввой ли кличут?
Всё барин знает, всё знает, подлец. А ежели знает, так почему бы и не сказать? А к Савве Тимофеевичу дороги теперь нет. А барин-то ведь хороший человек? Хороший... Брательников Килиных на раз-два завалил. Брательникам - туда и дорога. А ему, Кондратию, ещё пожить хочется.
- Саввой, Ваше Благородие, Саввой. Он, кровосос, приказал. Я бы, Ваше Благородие, по своей-то воле, никогда...
- Все бы мы никогда... По своей-то воле. Только вот воли-то своей у нас никогда...
- Да я, Ваше Благородие...
- Ладно, это я так. Философствую. Иди-ка сюда, покумекаем, как выбираться будем.
***
Выбираться решили на восток. То есть, конечно, это барин решил. Туда, на восток, тоже ездить нельзя. Что там такое, Кондратий точно не знал, но то, что нельзя - знал точно. Да только с барином разве поспоришь? Барин, видать, всегда туда лезет, куда лезть нельзя. А ведь там, на востоке, живут огромные белые чудища. Огромные как айсберги, а по небу летают как облака. С такими если встретишься...
- Нам сейчас с Саввой Тимофеевичем встретиться страшнее. А чудища... Чудища нас не тронут.
Одно слово - чудной барин. А только про Савву Тимофеевича он прав. А чудища... Сам-то Кондратий их не видел. А что болтают? Мало ли что болтают... А может барин и с чудищами справится - если уж братцев Килиных завалил...
Ехали два дня и одну ночь. Ночевали прямо в санях, прижавшись друг к другу и укрывшись шкурами. Спасибо Савве Тимофеевичу, не пожалел для барина шкур, хотел, чтобы тот в тепле да уюте к смерти своей ехал. Заботливый...
Приказчиков снежком закидали, барин что-то вроде молитвы над ними прочёл. Всё по-христиански. Да и заметят, бог даст, не сразу, если что... А с упряжкой второй что делать? Собаки, конечно, дорогу домой найдут, да ведь тогда и погоню снарядят. А убивать - жалко. В общем, решили грех на душу не брать, поехали на двух упряжках. Поначалу Кондратию трудновато было две-то упряжки вести, ну да собаки умные были, а к концу дня уж и барин малость освоился. Так что ехали без особых приключений. Два дня и одну ночь. А под конец второго дня над горизонтом появилось облако.
Огромное, как айсберг, оно неслось по небу, как белый вихрь. Неслось прямо к ним.
- Тормози! - орал барин, пытаясь остановить свою упряжку. - Останови!
Кондратий кое-как остановил собак. И своих, и тех, что барина везли. От чудища не убежать всё равно. Может и впрямь, лучше остановиться? Собаки, охрипнув от лая, перешли на жалобный визг. Округлое вытянутое облако быстро приближалось. Под брюхом у чудища топорщился какой-то нарост, сзади торчали то ли крылышки, то ли плавники.
- Успокойся! - командовал барин. - Не делай резких движений. Успокой собак.
- Как!?
Собаки, умные животинки, притихли сами. Вжались в снег и жалобно скулили. Кондратий готов был и сам заскулить. Из огня да в полымя. Может хозяин-то и не убил бы... А это страшилище...
Чудовище нависло над ними и остановилось. Огромное, оно закрывало теперь всё небо. Из странного нароста выстрелили нити-щупальца, а на концах нитей... На концах нитей болтались крошечные белые фигурки, чем-то похожие на маленьких сказочных человечков. Человечки росли, отчётливо были видны их почти человеческие ручки и ножки.
- Что это? - прошептал Кондратий истово крестясь. - Откуда?
- Небесная пехота, - хладнокровно ответил барин. - Десантируется с боевого дирижабля.
- Деса... Что? - оторопело переспросил Кондратий.
Молодой парень с ног до головы закутанный в белый маскхалат долго и придирчиво изучал маленькую металлическую пластинку, протянутую ему барином. Хмыкнул, посерьёзнел, приложил руку к капюшону маскхалата.
- Чем могу служить, господин надворный советник?
***
- Эх, не нравится мне это...
- Да успокойся ты, Савва, всё схвачено. Меня из Петербурга знаешь какие люди прислали?
- Оно, конечно. Да только... Труба эта белая всё вкруг летает.
- Ой, Савва Тимофеич, так то ж дирижабль военный. Он тут противу англичан, наши дела ему - тьфу!
- Так ведь в нашей дыре ни одного англичанина отродясь не было. И дирижабель сюда никогда не залетал. Они завсегда там, над морем, это, как его... патру... патра... летают.
- Ну решили тут полетать, уголёк-то чай казённый. Нет, Савва, нам с тобой бояться нечего. Ты ведь писаку-то того угомонил?
- Да не вернулись ещё мои людишки, вчерась должны были, ан нет их и нет...
- Да? Запили поди, ты, Савва, совсем их распустил.
- Да как можно, Мокий Сергеевич, они ребята справные, сперва дело делают, потом уж гуляют.
Снизу послышался шум, кто-то сдавленно вскрикнул, по лестнице быстро прогрохотали сапоги. Дверь распахнулась, гулко ударившись о стену, в комнату ворвались белые фигуры.
***
- Да ты, подполковник, понимаешь...
- Надворный советник.
- Один чёрт. А там не подполковники, там генералы, министры! Они из тебя...
- Они из меня может быть. А императрица...
- Императрица? Эта кукла?
- Семён ты всё записываешь?
- Так точно, ваше благородие!
- Сравнил, значит, императрицу с куклой.
- Ха, кому поверят-то? Тем министрам или тебе? Да тебя, полуполковник штатский, до царицы-то и не допустит никто...
- А ты вот на это глянь. - Надворный советник сунул под нос Мокию Сергеевичу тонкую платиновую пластинку. - Следствие веду по именному повелению!
- Так ты...
- Так я.
- Так я же...
- Вот и давай. Генералы, министры... Имена, адреса...
- Саввушка, твой петербургский гость во всём уже сознался. Ты на себя всё хочешь взять? Все двести миллионов золотом у казны уворованных?
- Как? Двести миллионов? Золотом? А они мне... Сто тысяч ассигнациями. Ассигнациями!
- Вот и я говорю. Тебе, Саввушка, молчать какой резон?
- Эх, господин советник, спрашивайте... Всё как на духу скажу. Жулики проклятые!
***
Сколько ужасов про русскую зиму рассказывают, а она вовсе и не страшная. В Санкт-Петербурге так это самое развеселое время. Несутся по улицам сани, летит с облучков снег, гудят весельем кабаки, светятся как ёлочные фонарики роскошные особняки и дворцы. Зима в Петербурге - сплошной праздник. Богата Россия - богата и её столица
Вот и этот особняк - так и пышет светом. Да не свечным, сразу видно, новомодное электричество. Не особняк - настоящий дворец, пожалуй и с царским потягается. Ну так ведь и дом не простой: правление Урало-Сибирской Градостроительной Компании. В акционерах - генералы, министры, купцы богатейшие. Говорят, даже сама царица... Да вот, ведь и её карета у главного крыльца! Эх, весело, должно быть, сегодня в доме - сама царица в гости пожаловала.
Лестница мраморная, по бокам - львы, тоже мраморные. Первая пара спит беспробудным сном, вторая - пробудилась уж и пасти разинула, третья - рычит, а четвёртая... Четвёртая пара, прости Господи, кого-то рвёт на части. Да, братцы, нашим негоциантам на зубок не попадайся - обгрызут до косточек...
А двери-то огромные, по бокам колонны. Внутри позолота, лепнина... Коридор - Невский Проспект, зала - как площадь Сенатская. Стол под белой скатертью, как Сибирь заснеженная вдаль тянется, ни конца не видать, ни края. Зеленью таёжной бутылки высятся, закуска горные кряжи изображает. Тарелки для гостей - как города на карте. Эх, если бы в Сибири столько городов настроить... А неплохой ведь, кстати, тост. Нет, сначала, конечно, за императрицу-государыню, потом за Петра Ильича Салазкина, президента Градостроительной Компании. Потом за вице-президента...
В общем, неплохая трапеза должна получиться, только вот, что ж не начинают-то? Мочи ведь нет уже смотреть на всё это великолепие. А, вот в чём дело: царица речь сказать хочет. Вон уж и штуку эту с проводами устанавливают, гвардейцы у стен строятся. Что-то много их пригнали, почитай целую роту. Ну да ведь не кто-нибудь, царица пожаловала. Ей охрана по чину положена. И секретарь вкруг неё вертится. Мишка Епифанов, в большом, говорят, фаворе. Э-э-э-х, умеют люди втираться...
И папку в руках держит. Толстая папка-то. Неужто такую речь государыня читать будет? А есть-то как хочется, Господи прости, да и водочки холодненькой душа с утра просит. Э-э-э-х!
Но вот государыня наша, матушка, к штуке этой подошла. Штука-то непростая, она голос усиливает, микрофон, если по научному. Подошла матушка к агрегату хитрому, оборотилась назад, на картину посмотрела. А позади-то во всю стену город дивный изображён. Ну тот, что в Сибири строить взялись. Взялись-то, взялись, а... Тьфу, об этом нам, грешным, лучше и не думать, о том наш президент, Пётр Ильич, думает. У него, поди, всё схвачено, кому надо сунуто. А всё ж, как подумаешь... Тьфу, нечистый, скоро ль речь-то государыня-матушка скажет? Больно уж водочки-то хочется, да под холодец-то бы её... Э-э-э-х, господь терпел, и нам велел...
Но, кажется, начали. Гвардейцы дружно грохнули прикладами о пол. Стало тихо.
- Какой чудесный город! - с чувством сказала императрица, махнув рукой в сторону картины.
- Только вот... - продолжила царица, когда шум немного стих. - Ревизоры мои докладывают, что города-то и нет...
- Как нет? Как же нет, Ваше Величество, вот ведь изображение его точное на картинах... Документы все в порядке, деньги потрачены...
- Деньги-то потрачены... А города нет. Вот такой фокус.
- Врут, Ваше Величество, врут ревизоры, - просипел Пётру Ильич, сильно, однако, побледнев. - Все отчёты готов представить, до последней копеечки...
Эх, плохо дело, если уж сам Петр Ильич побелел и голос потерял... Да и хозяин мой, Ермил Капитоныч сам не свой стал. Не побледнел, правда, а наоборот, покраснел. Охо-хо, вот и послужил приказчиком... Но... Ведь такие люди, неужто не оправдаются перед государыней?
Пётр Ильич, бумаги какие-то достал, что-то говорит... А царице Мишка Епифанов тоже листок толстый подаёт. То ли бумага, то ли картина, даже и не разберёшь, серые пятна какие-то.
- Это, - говорит царица, подняв странный листок вверх, так чтобы всем было видно, - фотография, съёмка с воздуха. С дирижабля военного снято. И... - Тут государыня что покрутила в этом своём микрофоне, от чего голос её загремел как раскаты грома. - Нет на фотографии города! Нет! Даже сарая никакого вы, господа, за три года не поставили!
Все прямо остолбенели. Тут ведь и не поспоришь, ежели футография с дирижабеля военного... Вот ведь, Мишка-то не прост оказался, самого Петра Ильича одолел. Или не одолел ещё? Подождать надо, что ему президент наш ответит. А президент наш повернулся, схватил за грудки своего помощника.
- Ты, - кричит, - мошенник проклятый! Ты меня обманул! Куда деньги казённые дел! Почему город не построил?
Тот хрипит и на счетовода показывает. Счетовод на исполнительного директора. Исполнительный директор на... В общем, такой начался кавардак, хоть святых выноси. Все кричат, ругаются, кое-где уж и на кулачках сошлись. А на столе-то... На столе-то водочка бликами играет, балычок розовеет, стерлядь паровая укропчиком прикрылась... Э-э-э-х, пропадёт ведь всё зазря! Может, пока суд да дело, как нибудь, под шумок...
Только снова приклады о пол грохнули. Вздрогнули все и затихли. Императрица пальчиком своим державным по микрофону постучала.
- Сдаётся мне, всяк тут у вас виноват, каждый от сего пирога откусил...
Эх, пирога бы сейчас, ведь каких только нет на столе...
- А потому, господа, все и повиниться должны!
Петр Ильич первым сообразил: бухнулся на колени, да поклоны земные зачал бить. За ним вице-президент, счетовод, исполнительный директор... За Ермил Капитонычем и я на колени бухнулся. Лбом по полу стучать, это для нас, негоциантов, дело привычное. Без этого - никак. Умный ты, али глупый, а вышестоящее начальство уважай. Ну и кричать при этом нужно, что положено. Вот мы и кричали.
- Матушка-императрица, прости нас грешных! Матушка-заступница, не ведали, что творили. Деток-сирот кормить было нечем...
- Мо-о-о-лчать!!! - гаркнула вдруг императрица в микрофон. Так гаркнула, как ещё и не всякий фельдфебель рявкнет. - Сироты, значит, ваши детки?! Вот повешу всех - тогда и будут сироты!
- Как же это? - Петр Ильич аж выпрямился на коленях. - Мы, дворяне потомственные, нас вешать нельзя!
А Пётр Ильич ведь и вправду дворянин древний и потомственный, ещё отец его был величайшей милостью в графы пожалован. И нельзя его, значит, вместе с нами вешать. Погодите-ка, погодите... А нас, значит, вешать можно? Нас вешать - это справедливо? Мы ведь и украли-то копейки сущие, с тем, что благородные стырили, даже и не сравнишь... Нет на свете справедливости никакой.
- Что ж! - загремела императрица. - Заветы предков нарушать не будем! Торговых людей - повесим, благородных - расстреляем!
Вот! Вот оно, справедливое решение. Пусть и благородные своё получат. А нас... А нас, значит, тоже повесить? За ничтожные копейки? Как там в пиесе-то говорилось? Нет, мол, правды на земле, но нет её и выше? Нас-то приказчиков за что? Мы ведь только то делали, что нам господа купцы велели. Их повесить может и есть за что. А нас-то, приказчиков безответных?
- Матушка-императрица! - Снова грохнул лбом об пол Пётр Ильич. - Не вели казнить, вели миловать. Всё, всё сделаем, что ты, матушка, велишь!
Ну и мы, само собой, не отстали. Так по паркету головами застучали - куда там гвардейцам с прикладами. Знамо дело, жить-то каждому хочется. Но императрица у нас добрая, быстро наше покаяние прекратила.
- Всё, значит, сделаете? - говорит.
- Всё, матушка, всё сделаем! Ты только прикажи, родимая.
- Повелеваю вашей Компании Градостроительной построить таки город, коий строить подрядились!
Вот это дело! Добрая у нас императрица! И мудрая! Города новые строить - это не на виселицу идти. Города строить - дело нам привычное. Пётр Ильич, президент наш, выпрямился снова (с колен, правда, не вставая).
- Построим, матушка, построим! Такой городище отгрохаем, Париж от зависти лопнет! Ты, матушка, только денег нам из казны дай, а уж мы-то не оплошаем!
- Деньги, господа, вам три года назад были выданы. Двести миллионов золотом. Сумма немалая.
- Так ведь матушка, то три года назад было! Деньги-то те... Где ж их взять-то теперь?
- А вы поищите. По амбарам пометите, по сусекам поскребите. Авось на городок и наскребёте.
- Да как же так-то? - Тут уж все заволновались. - Это в сказке только бывает. А в жизни-то настоящей...
- Сказка ложь, да в ней намёк! Да и помню, читала я недавно сочинение господина Ломоносова, так он здорово там сказал... Не помню вот точно... Ежели где-то что-то убавилось, то в другом месте непременно прибавится. Вот в казне денег убавилось, а у вас, господин Салазкин, на Малой Морской трёхэтажный особнячок прибавился...
- Ваше Величество, то ж жены моей особняк! А Ломоносов, он две сотни лет назад жил, чего он в нашем времени понимать может! Да и про физику он писал, а вовсе не про финансы...
- Уж что сей учёный муж имел в виду, судить не берусь. Однако же, особнячок-то на Малой Морской появился? Физика уж тут виной, али какая другая наука...
- Но это же дикость! В цивилизованной Европе...
- В цивилизованной Европе? - Императрица взглянула на советника, коий всю эту кашу заварил. - Михаил Александрович, вы сей вопрос изучали. Как в цивилизованной Европе с казнокрадами поступают?
- Тут, Ваше, Величество, нужно разницу понимать. Нации, они все на свою особицу. Французы - нация деликатная. Им для своих преступников хватает маленькой Кайенны, в тропических джунглях обретающейся. Англичане...
- Англичане - демократы! У них там на островах свобода!
- Свобода, не свобода, но для каторжан британцы выделили целый континент - Австралию.
- А у нас. - Лицо государыни затуманилось. - А у нас - Сибирь. Если по карте посмотреть - три Австралии выйдет. Места, господа, для всех хватит. Только... Только, сдаётся мне, что Сибирь не только ссылкой быть должна. А должно Сибирью прирастать российское могущество, как тот же Ломоносов ещё двести лет назад предрёк. Так что думайте, господа, думайте. Особнячки лишние продайте, деньги найдите. Ещё три года вам даю. А чтобы дело веселее шло, прикомандирую я к вашей компании своего контролёра, Михаила Александровича Епифанова.
Пётр Ильич Салазкин сморщился, как будто вместо апельсина, лимон укусил, и что-то недовольно прошептал своему заместителю.
- А ты, Петя, рожу-то не криви. Я вчера Михаила Александровича пожаловала чином действительного статского советника, а это чин генеральский. Думаю, тебе теперь не зазорно будет ему отчёт давать.
- Че... - поперхнулся Пётр Ильич. - Через чин перескочил. Ну, Мишка...
- Работы у вас много, - подытожила императрица. Я вас, господа, более не задерживаю.
Когда матушка наша, императрица, скрылась в дверях, когда промаршировали ей вслед гвардейцы, Пётр Ильич поднялся с колен и, даже не отряхнув новеньких английских штанов, тоже побрёл к выходу. За ним двинулись вице-президент, счетовод, исполнительный директор... Даже и на стол не взглянули, ишь ведь как людей разобрало. Я к Ермил Капитонычу сунулся было, мол не будет ли приказаний каких? Он мне и приказал. Так далеко идти приказал, что пожалуй и за сто лет не дойдёшь. Ну я и пошёл. Бочком, так бочком подсеменил к столу. Рука как-то так, сама собой, рюмочку ухватила. Только стал глазами бутылку искать, а мне уж и наливают. Поднял глаза, а у стола все наши собрались. Приказчики, секретари. Видно, нынче господам не до нас. Ну а мы что? Наше дело маленькое... А стол большой.
Так что выпили по первой - закусили. Выпили по второй - закусили снова. Всё чин чинарём. Обсудили политику внешнюю. Обнаглели эти англичане совсем, итак полмира захапали, так ещё и на наши земли рот разевают. Ну да обломится им - наши-то дирижабли не хуже ихних будут.
Обсудили политику внутреннюю. Оно, конечно, воруют. Дороги плохие, да и дураков много. Но царица наша, матушка, бдит. И воровство пресекает. А потому - город новый в Сибири будет! Непременно будет!