Беляк поднялся над кроватью на тоненьких кажущихся почти прозрачными ручках и, настороженно вглядываясь в полутьму комнаты, позвал.
-Артур! Артур, ты здесь?
Артур нехотя оторвался от вырезания лука из хорошего, крепкого только вчера найденного им куска пластиковой трубы и сердито уставился на Беляка. До чего же он тощий да бледный этот Беляк - даже не верится, что они с Артуром братья. Везде и всегда он хуже всех: если нужно бегать, то прибежит последним, да еще и будет хрипеть как старый газовый котел, что в подвале; если драться нужно, то мало того, что сам никого не сможет побить, так у него же, конечно, пойдет из носа кровь, да так что не остановишь, и Артуру из за него влетит от родителей - в общем, беда это, а не брат. И ладно бы сидел спокойно себе дома, так надо же ему вечно таскаться за Артуром и позорить перед пацанами, а теперь и вовсе где-то простыл и лежит с температурой, а Артуру приходится с ним нянькаться.
- Чего тебе? - отозвался Артур, вложив в голос все презрение, на которое был способен.
- А ты сильно занят? - робко поинтересовался брат.
- Видишь же, что занят. Чего хотел?
- А ты можешь мне рассказать, что за окном? А то мне скучно. А ты молчишь.
- Сам встань, да посмотри - отрезал Артур. И что Беляку за охота - вечно пялится в окно. Ничего интересного там все равно не разглядеть, только снег да обломки бетонного забора, а что за ним не видать - темнота.
- Мама велела мне не вставать! - важным, почти торжественным голосом сообщил Беляк. Он явно гордился своей болезнью. Жар и головная боль делали его значимым - вот не просто простыл, а серьезно, так что уже третий день знобило и горло болело и даже ходили за доктором, и он прописал отвары и "постельный режим". Когда выздоровеешь, можно о таком хвалиться перед пацанами. Мол, вон как болел, а все нипочем. Правильно, больше то хвалится нечем.
- Чего тебе там надо? Видишь же - ночь темнота. Ни черта не видно! Лежи себе.
- Ну, пожалуйста!
- Отвали.
- А я... А я маме скажу, что ты ругался.
- Вот ты же ябеда! - Артур попытался вспомнить, не говорил ли он при Беляке чего-нибудь неположенного. - Как это я ругался? Ну?
- Ты, "черт" сказал!
- Захлопнись! Черт - хорошее слово!
Беляк родился уже Зимой. Говорят, все дети Зимой стали рождаться больными. Артур слышал, как сосед жаловался отцу, что дети рождаются все более и более слабыми. Сосед - Пётр Галактионович, которого все звали либо деда Петя либо просто Старый, частенько заходил к ним в гости. Он был уже совсем дряхлым немощным стариком, работать он не мог, но старался помогать всем по хозяйству: нянчился с детьми, чинил технику, латал вещи, а люди давали ему кто, что мог. Отец, почему-то, очень уважал Старого, частенько звал в гости, и когда дети ложились спать, отец, мать и Старый по долгу общались за чаем про былые времена и про, то что творилось сейчас. Артур порою вставал возле двери в комнату взрослых и жадно слушал их разговоры. Старый постоянно твердил как здорово, что Артур родился еще до Зимы, а Беляк в самом её начале и что сейчас все дети рождаются все более больными и слабыми. Когда-то именно Старый дал Беляку, тогда еще Коле, прозвище. "Ишь, какой востроносенький! Прямо заяц беляк". Отец тогда засмеялся: "Ну что ж, так и назовем! Беляк так Беляк". Прозвище прижилось и с тех пор все, даже взрослые, стали звать его Беляком.
Артур искоса взглянул на Беляка: "Куда уж слабей-то?"
- Чего ты там хочешь увидеть?
Беляк поднял на него большие влажные глаза.
- Не скажу.
- Ну, тогда и фиг тебе. Не хочешь говорить - смотри сам.
На несколько мгновений повисла тишина. Только ветер чуть слышно подвывал за окном, да вжикал ножик Артура, калеча пластик старой трубы. Затем Беляк снова засопел на своей кровати.
- Артур, ну пожалуйста, посмотри.
- Сказал же, отвали.
- Артур, ну пожалуйста.
- Тогда говори.
- Ну, просто вдруг там уже рассвет.
- Чего?
- Ну, знаешь, не совсем рассвет, а может так, малюсенький лучик. Я однажды видел лучик! Честно-честно! Тогда мамы с папой долго не было и ты куда то ушел, я смотрел в окно, вдруг кто пройдет, и за забором увидел, там где старый дуб стоит, прям над ним маленький лучик, такой светлый-светлый, а потом он пропал. И я теперь все жду, а вдруг он появится опять, а потом еще. А потом облака уплывут и снова настанет Лето.
Лето. Взрослые часто говорили про Лето, они называли его по-разному, но пацаны, ну и девчонки тоже, говорили Лето. Лето - это когда тепло, светло, когда полно вкусной пищи, не надо надевать теплую одежду, и подолгу греть руки после возвращения домой. Мечта о Лете поделила детей на два лагеря: те, кто родились летом, и кто нет. Те, кто родились летом и хоть что-то помнили об этом времени, были круты, остальные были просто мелкотнёй, которая допускалась в игры "летних" детей только из жалости. При этом недостаточно было просто быть рожденным до того, как наступила зима - ты должен был помнить что-то о той поре, так чтобы в компании друзей суметь извлечь воспоминание, как достают из карманов припрятанную сладость, и поделится им с друзьями. Артур был среди "летних", а Беляку, как родившемуся зимой, приходилось довольствоваться подачками брата. Когда Артур звал Беляка, того принимали в игру, когда Артур просил пацанов те брали Беляка с собой в "походы", или угощали чем-нибудь вкусным. Но если бы Беляк увидел рассвет и начало лета, все могло бы измениться. Тогда его бы зауважали. Артур даже улыбнулся, представив, как пацаны и девчонки трутся возле Беляка и просят его рассказать.
- Ничего у тебя не выйдет. Старый сказал...
- Нельзя говорить "Старый", нужно "дед Петя"! - полным возмущения голосом перебил Беляк.
- Все пацаны говорят "Старый" - отрезал Артур - И взрослые говорят "Старый". Один ты канючишь: "Дед Петя, дед Петя"... Вот твой дед Петя и сказал, что Зима еще лет десять будет.
- Неправда! Он мне говорил, что в любой день может солнце показаться!
- Это просто он тебя жалеет, потому что ты дохлый и ничего не умеешь, вот и врет, а папе он ночью говорил, что еще десять лет будет!
- Неправда!
- Правда!
- Неправда!
- Больно надо мне тебе врать!
- А откуда ты знаешь?
- Сам слышал!
- Подслушивал? Подслушивал!
- Ну, и подслушивал! Тебе то что? Побежишь папе рассказывать?
- Не побегу - как-то тихо и обижено ответил Беляк.
- Значит, к маме побежишь!
- Не побегу.
- Побежишь, побежишь! Ябеда!
Беляк обиженно засопел. Отвернулся от Артура и уткнулся лицом в подушку. Через пару секунд его затрясла мелкая дрожь и раздались первые всхлипы.
- Плакса! - буркнул Артур, но уже без особой злости - Ябеда и плакса!
Беляк заревел. Это не было тем самым наигранным плачем, которым привлекают к себе внимание или добиваются победы в споре, Беляк ревел искренне и страстно, как может плакать только ребенок. Его щупленькое тельце сотрясалось, а вся боль и обида изливалась вместе с потоком слез в старенькую подушку. Артур открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь еще более обидное, но понял, что не может. Беляк не вызывал у него ничего кроме жалости. Где-то в глубине души Артур любил беляка. Это была суровая любовь старшего брата. Ребенка, который неожиданно понял, что теперь с появлением братика львиная доля любви и ласки родителей стала доставаться малышу, а ему, некогда центру мироздания, взамен предложили ответственность и обязанности старшего. Артур злился на Беляка за его немощность, за то, что вечно приходится таскаться с ним, помогать ему, защищать от старших, но с другой стороны он гордился Беляком, всеми его удачами и достижениями. И сейчас Артуру вдруг стало неожиданно стыдно за все, что он наговорил. Ему хотелось утешить брата успокоить его, объяснить, что все это шутка, игра. Но детство жестоко - оно знает тысячи способов довести до слез и ни одного - унять эти слезы. Все, что мог выдавить из себя Артур, это бессильное - Ну, что ты, ну, не реви, ну...
"Зачем е я его вечно достаю?" - неожиданно для себя подумал Артур - "Ведь он нормальный пацан, только дохлый, ну так все сейчас такие. А так он не трепло - меня ни разу не закладывал родителям, даже когда я разбил мамину вазу. И если что-то надо сделать, почти никогда не ломается. А я... Даже в окошко посмотреть для него не захотел. Фуфло я, а не брат".
Артур резко поднялся и с серьёзной решительностью двенадцатилетнего ребенка подошел к кровати Беляка. Затем, хорошенько упершись руками в спинку, начал изо всех сил толкать её к окну. Кровать оказалась невероятно тяжелой, Артур даже взмок, ножки визжали, скребя по полу (хоть бы не осталось следов, а то так влетит, мама дорогая), руки и ноги аж занемели, но Артур продолжал медленно продвигаться к окну.
Беляк удивлённо замолчал, затем неуверенно, ещё продолжая всхлипывать, спросил.
- Ты чего? Папа же ругаться будет.
- Ничего. - задыхаясь от натуги ответил Артур - Пускай орёт! Зато теперь посмотришь в окно, прямо с кровати! Самому-то, поди, интересней!
Минут через пять Беляк, закутанный в одеяло, уже сидел на кровати и смотрел в окно, Артур стоял рядом с ним и грустно прикидывал, влетит ему или нет. Две неровные царапины на полу намекали - влетит!
- Артур! - неожиданно попросил Беляк - А расскажи мне про лето.
Артур задумчиво посмотрел на брата.
- Слушай, я тебе такую штуку скажу, только ты никому. Договорились? Чтоб как могила!
- Могила! - серьёзно ответил Беляк.
- Ты понимаешь, не помню я лета! Когда бомбы упали, я маленький совсем был. Так, помню - траву, игрушки какие то, по-моему, бабушку помню. Это как, помнишь, когда мы вазу мамину разбили...
- Ты разбил!
- Ну, я разбил. Осколки какие-то есть, а картинка не собирается. Но, прикинь, все взрослые пацаны помнят, а я нет, как малышня, получается. Ну, я и рассказываю всякое, потом еще взрослые часто вспоминают, а я подслушаю и запомню.
- И тебя ни разу не поймали, что ты врёшь.
- Не, я врать умею. И вообще, что ты думаешь, нам там делать нечего, только трепаться о лете? Так, скажешь мимоходом, а вот летом было так-то. Чтоб мелкотня уважала. Вон, смотри лучше смотри в окно, зря я тебя что ли двигал.
- А ты постоишь со мной?
- Ну ладно, постою, чуть-чуть. Но потом мне лук надо делать. - проворчал Артур и совсем неожиданно, даже для себя добавил - Как выздоровеешь дам пострелять.
А потом они долго стояли у окна. И под самый конец, перед приходом родителей, а может это им только показалось, на мгновение оба увидели, как сквозь непроницаемую мглу промелькнул тонкий, едва заметный, но такой безнадежно прекрасный солнечный луч.