Аннотация: Рассказ по мотивам мультфильма "Кунг-Фу Панда".
- Ты всегда говорил, что события прошлого - сухие лепестки, забытые в чьем-то гербарии, - тихо говорит Хару.
Ветер взметает седую шерсть на щеках и загривке тигрицы. Хлопают рукава красного кимоно, на груди которого горит нарисованное солнце.
Влажный воздух пахнет грозой. Под обрывом волны ударяются о скалы, и редкие брызги пены попадают ей в лицо.
Она разжимает лапу, и ветер сметает горсть засохших подснежников. Подхватывает и уносит к зеленому, шумному морю.
И когда последний цветок пропадает из поля видимости, тигрица улыбается.
Улыбается и плачет, глядя на беспокойное осеннее море, бьющее о берег далеко внизу.
Свеча I: Хару
Листок сакуры в чашке чая,
Как лодка белая скользит,
Но где положенная пристань?
Жизнь учит нас принимать хорошее, отрекаясь от лучшего. Мы на собственных шкурах знаем, как призрачен выбор. И если сегодня мы можем решать, кого любить, то завтра нам не удастся даже выбрать тропу в саду, по которой идти. Выбор хрупок и ненадежен как листья сакуры под теплым солнцем весны. Стоит лишь ветру подуть, как они осыпаются наземь.
Я не могу жить мечтами. Всё что я знаю, всё, чему учит мастер Шифу - это принимать жизнь, со всей её болью и неизбежностью. Принимать разумом, отрекаясь от сердца.
И я делаю это. Потому что я должна.
Потому что я воин, и это мой долг.
Ты сам говорил - кто, если не мы?
Я люблю тебя... Какой бы губительной ни была эта любовь.
Но я никогда не выбирала. Все решено за меня.
Прости...
Ученики и друзья зовут её Мастер Тигрица. Лишь двое называют её истинное имя - Хару.
Хару - это имя весны. Имя сладких и теплых мгновений, когда распускаются плоды невинно-белой, сказочно-хрупкой сакуры. Время замирает, и слышно биение сердец, и слышен шорох вечности, застывшей, чтобы дать им шанс насладиться волшебным мигом, когда грань между сном и явью становится тоньше полосы морского горизонта.
Она сидит на ступенях Нефритового Храма и слушает, как ветер шепчет в густой осенней листве. Даже когда небеса затягивает серой шалью грозовых туч, и редкие капли дождя падают на землю, она не возвращается в храм.
Слишком много мыслей обуревает её разум. Слишком мало помогает ей искусство концентрации.
Она смотрит на укрытые пеленой сероватого тумана крыши города далеко внизу, и кажется ей, что сейчас, буквально мгновение спустя, на ступени взойдет странник, облаченный в залатанный серый плащ. Странник, чья голова скрыта соломенной шляпой, но чей пышный пятнистый хвост выдаст его сразу, едва зоркий глаз тигрицы увидит его.
Но как бы долго она не ждала, теряя драгоценное время тренировок, странник так и не пришел.
Панда По выходит позвать её на обед.
Неуклюжий, но бодрый, глуповатый, но искренний, он вызывает очень противоречивые чувства.
Он чужд её миру. Когда она представляла, что будет, если позволить чувствам взять над ней верх и позволить пустить его в свою жизнь, на черных губах тигрицы появлялась грустная улыбка.
"Должно быть, он войдет в мое сердце и нечаянно переломает там всё, чего коснется. Он слишком расторопен. Он никогда не поймет того, что мне очевидно, а я никогда не пойму до конца его".
Но он настойчив. Он заходил в её мысли без стука и поклонов, грубо вторгаясь своим миром в её измерение.
"Каков его внутренний мир на самом деле? - спрашивает Хару. - Должно быть, там всегда светит майское солнце, а по улицам гоняют детеныши в смешных нарядах, катая кожаные мячики по зеленой траве".
- Хару, - он называет её имя, и тигрица вздрагивает - не от неожиданности, а от того, как он его произносит - с теплом и... Заботой.
- Прости, если отвлек от мыслей, ну, о постижении глубоких основ Кун-фу... - Неловко бормочет он, став у нее за плечом, и стараясь разглядеть, что приковало взгляд тигрицы. - Знаешь, когда мастер Шифу говорит о каких - то глубоких основах, мне кажется, что он хочет сбросить меня на дно реки, привязав камень к пузу, и посмотреть, как я оттуда выберусь...
Улыбка невольно появляется на губах тигрицы, и она бросает короткий взгляд на панду
- Основы, о которых говорит мастер, не глубоки, а глубинны. Они лежат выше всех приемов и стилей, что мы знаем. Они - сама суть кун-фу. Они глубже того, КАК мы наносим удар, они говорят о том, ЗАЧЕМ мы наносим его.
Сказав последние слова, тигрица ежится, и приглаживает одежду, сделав вид, что просто продрогла на ветру. Но причина в том, что эти слова принадлежат Тай-Лунгу. В одном из бесчисленных спорах с мастером Шифу, он сказал, что мир становится грубее, честь и благородство теперь эхо далекого ветра, а истина - это ложь в обличье гейши, с обеленным лицом.
- Там уже кушать начали, - с энтузиазмом напоминает По. - Сегодня моя фирменная лапша. Правда, она у меня каждый день фирменная. Но сегодня особенная, я назвал её "Прощанье с летом".
Он гордо выпячивает грудь и растирает лапы. Тигрица заметила, что после всех тренировок они стали жилистее и мощнее. Может быть, однажды он станет равен Тай-Лунгу во всем...
Но затем Хару горько вздыхает:
"Не во всем, - признает она с тоской".
- Прощанье с летом, - молвит она, задумчиво поглаживая усы. - Почему-то мне кажется, что это придумала Змея. Узнаю её стиль...
Панда, ничуть не расстроившись, улыбается и кивает.
- Верно! Иногда мне кажется, что ты умнее самого мастера Шифу. Как вам тут это вообще удается?
- Я не умнее его, - тихо говорит тигрица. - А если бы и была, то...
Она не договаривает. В последнее время она часто теряется в мыслях и молчит.
- Я не хочу сейчас идти, - мягко произносит она. - Извини, По, но я попробую твою лапшу позже.
Панда скрывает недовольство, но его плечи и голова опускаются, и на миг Хару кажется, что он просто детеныш - большой неуклюжий детеныш со смешным именем.
Какое-то теплое, материнское чувство наполняет её, но она сдерживается, чтобы не обнять его за массивные темные плечи.
- Я принесу еду сюда! - Внезапно озаряет панду. - Поедим на свежем воздухе.
Прежде чем тигрица успевает возразить, он неожиданно быстро встает на лапы и летит к Храму.
Через минуту или около того он с простодушной грацией выносит на пухлых лапах шесть фарфоровых тарелок с разными блюдами и корзину хлеба.
- Не все же время питаться отрубями, - с улыбкой заявляет он, поймав удивленный и смущенный взгляд тигрицы. - А если мастер Шифу возмутится, то пусть меня побьет. Он это и так каждый день делает.
- Кун-Фу познается в боли и тяготах, - напоминает Хару, принимая круглую тарелку с лапшой.
Она берет палочками несколько скользких розовых "червей", как зовет их Мастер Журавль. От тарелки веет горячим паром и густым запахом специй.
- Очень вкусная, - сдержанно хвалит она, аккуратно опуская в рот порцию за порцией.
По с рассеянным и довольным выражением на лице любуется, как она ест.
- Ну... Да... И ребята так говорят. Но от тебя услышать похвалу это вообще замечательно, - признает он, облизывая губы.
Мягкая лапа панды как бы случайно касается её колен, когда он ставит три миски возле её бока.
Хару улыбается, вспомнив, как одна гейша сказала "Достаточно познать одного мужчину, чтобы знать их всех. Но, даже познав сто женщин, не будешь знать ничего о сто первой".
Может быть, в этом есть зерно истины. Золотая крупинка, присыпанная песком лжи и дворцовых интриг.
Они сидят еще долго - задумчивая тигрица и её разговорчивый, влюбленный ученик, похожий на большого детеныша со смешным именем.
Лишь когда дождь пошел в полную силу, зашипели лужи, и забарабанила тяжелая дробь по покатым черепичным крышам Храма, они вернулись в теплые покои.
Лежа на тонком матраце у себя в комнате, тигрица вдыхает свежий, прохладный запах дождя, сочащегося по коридорам.
Сон манит её в странное, пестрое царство, где не нужно страдать и выбирать. Где она ходит по тенистым тропам, а знакомый голос шепчет слова о любви и надежде.
Свеча II: Тай-Лунг
В темную чащу зовет меня жизнь,
Но трудно мне выбрать
Одну из тернистых тропинок.
Мэй-Линг...
Глупая девочка, как ты можешь меня любить?
Почему ты так беспечно даешь мне клятвы верности, зная, что не получишь их в ответ. Я не могу тебя не любить. Но ты никогда не будешь моей целиком и полностью. Когда же ты это поймешь? Я надеюсь, что ты сможешь простить меня после всего, через что нам предстоит пройти.
Тай-Лунг стоит на высоком холме. Ветер треплет его темный, залатанный плащ, с неба сыплет мелкий, неуверенный снег. Мэй-Линг тихо подкрадывается к нему сзади, но снежный барс успевает увернуться от её лап и повалить на землю.
Кошка не удивляется грубому отпору и быстро встает с колен. Она обнимает его за шею, стряхивает с плеч барса редкие снежинки.
- Я люблю тебя, - шепчет она своим мягким, картавящим голосом.
Тай-Лунг закрывает глаза и прижимает её к себе, укрыв плащом от падающего снега.
В горах гуляет морозный ветер. Он с воем бросается на голые ветви обнаженных деревьев, клонит их к земле. Он задувает в покатые крыши домов, шатает из стороны в сторону табличку на таверне.
Город Серой Банды зажат горами со всех сторон. Острые белые пики вокруг будто несут молчаливый дозор. Узкие тропинки петляют в скалистых коридорах, часто соприкасаясь с ледяными, прозрачными как слеза речушками.
Здесь он чувствует себя как дома. За все годы, проведенные в Долине, Нефритовый Храм не стал ему домом. Он служил крышей над головой, залом для тренировок - но домом, уютным, родным местом, куда стремишься попасть после долгих странствий - никогда.
Мэй-Линг мурлычет что-то ему на ухо. Он не слышит и просит повторить.
- Я слышала, что Воин Дракона делает успехи, - говорит она, с грустью заглянув в глаза барса.
Тай-Лунг презрительно улыбается и отстраняет её от себя.
- Никто не защитит его от меня. Даже пять мастеров. Шифу не только прогнал, но и опозорил меня. Я отомщу.
- Я буду с тобой, - произносит Мэй-Линг, подавив тяжелый горький вздох. Она ненавидит насилие. Ненавидит войну, месть, боль, всё, что с этим связано. Но она сделает всё, чего он захочет. Она дала клятву, и не намерена её нарушить.
В мире, где любое чувство иллюзорно как призрак дракона, парящего в Тибетских Горах, она обрела чувство любви, и только смерть сможет его отнять.
Тай-Лунг созывает разбойников. Три банды, которые помогли ему бежать из самой надежной тюрьмы Китая. Беспощадные, алчные, они видят в нем своего бесспорного лидера.
У него никогда не было друзей. Только поклонники, которые шли за ним, чтобы познать секреты его искусства, заработать его одобрение и защиту. Но не друзья.
Что такое дружба? Глупая привязанность. Ненадежная и тусклая, как светлячки, освещающие ночную тьму своим блеклым сиянием.
В Мэй-Линг он обрел верного ученика и любящее сердце.
И несмотря ни на что, он боится её потерять.
Меж четырьмя домами их скромной деревни высится старая мельница. Её лопасти мерно вращаются на ветру. Ветер доносит переливающийся, игривый звон маленьких колокольчиков. Слепой енот-монах поднимается по скалистой тропе и садится у костра в центре лагеря.
По воле Тай-Лунга Серая Банда не грабит путников. Они знают, что смогут вволю поживиться в Долине.
Монах играет на флейте и рассказывает истории, а Мэй-Линг лежит рядом с ним, и слушает со вниманием и интересом. Когда Тай-Лунг садится рядом с ней, из груди кошки доносится ласковое урчание.
"Моя глупая, добрая девочка, - горько думает он. - Наивная и честная, как дух реки, верно хранящий свое серебристое царство".
Свеча III: Хару
Ночью призраки подходят к дому,
Крадутся тихо, как листва с дерев,
Сейчас вам отворю ворота...
Помнишь ли ты, как мы впервые встретились?
Я тогда жила в детдоме, и воспитатель повела нас на прогулку в город. За неделю до этого всем воспитанникам подарили одну медную монету на праздник Сакуры. Я ни разу не держала в лапах деньги до того момента. Но когда мы пошли в город, я не нашла своей монеты. Может быть, кто-то украл её, а может я потеряла её по нерасторопности. Другие детеныши покупали себе сладости, рисовые шарики, а я лишь смотрела и завидовала их крохотному, короткому счастью. Шум рынка пугал меня, детеныши смеялись, а мимо все время проносились взрослые в богатых кимоно. Помню, как вся эта суматоха, пестрота и красота большого мира заставили мое сердце рыдать. Я села на ступеньки и плакала, беззвучно, чтобы никто не услышал. В тот момент ты меня и увидел - вы с мастером Шифу покупали еду.
Ты увидел маленькую тигрицу в поношенной одежде. Тигрицу, которая плакала так тихо, что этого не замечал никто вокруг. Кроме тебя.
Ты подошел и спросил:
- Почему ты плачешь?
- Потому что мне грустно, - ответила я.
- Не плачь. Как тебя зовут?
- Хару.
Ты стоял возле меня - стройный мускулистый подросток, уже ставший мужчиной. Красивый и сильный как молодой дуб в лесу, что стоит над обрывом и спокойно встречает ветер своей мощной грудью.
Но в тот момент ты растерялся и долго смотрел на меня, а я не могла поднять взгляд. Я боялась, что ты увидишь в моих глазах слабость, увидишь проклятие, которым нарекла меня судьба с рождения.
Я родилась под знаком Лао-Ху. В месяц тигра.
Ты знаешь, что девушка, рожденная под этим знаком, обречена стать гейшей или бродяжкой. Знаешь, что она несет проклятие полюбившему её мужчине.
Но ты сел на корточки, обвив пышным хвостом лапы, приподнял мою голову за подбородок, так нежно как это никто не делал прежде. А затем ты заглянул в мои глаза и улыбнулся.
- Ты очень красивая, Хару, - сказал ты с улыбкой. - Ты похожа на северную весну. Такая же грустная, но светлая.
А затем ты увидел торговца, продающего бумажные букетики подснежников. Ты вернулся с таким букетиком и подарил его мне.
Розовые цветы пахли талым снегом ускользающей зимы. Я держала их у груди, и не могла налюбоваться их простой, нежной красотою.
А ты стоял рядом и смотрел на меня, и радовался, будто сделал подарок себе самому, а не какой-то заплаканной девочке.
Понимаешь ли ты сейчас, как много значил для меня тот миг?
Миг, когда я поняла, что мир состоит не только из злобы и отчаяния, не только из однообразных будней и ночных кошмаров. Что в нем есть что-то еще. Что-то красивое и нежное, как эти подснежники.
Тогда я не знала, что ты купил их на деньги, доверенные Шифу. Не знала, что он накажет тебя за этот мелкий проступок. И тогда я бы никогда не подумала, что однажды стану воином кун-фу, и твой учитель будет моим мастером.
Когда подснежники завяли, я спрятала их в единственную книжку, которая у меня была. И по сей день, я храню их под подушкой в своей комнате в Нефритовом Храме.
Сегодня я смотрела на них - пыталась учуять слабое эхо нежного запаха, похожего на запах тающих снегов.
Сколь многое с тех пор переменилось...
После долгих лет, проведенных в Нефритовом Храме, она почти не чувствует боли. Самые сильные удары доносят до её тела лишь отголоски боли. Мускулы крепки как кора столетних древ, мышцы натянуты медными струнами. Скорость подобна стилету в лапах опытного убийцы.
Боль приходит позже, когда она ложится спать. Раны и ссадины знобит и жжет, сбитые кулаки становится тяжелы и неповоротливы.
Но острее всего болит её сердце. Днем оно подобно пустому кувшину, который она наполняет искусством кун-фу, наполняет старательно, от края до края. Медитация помогает отрешиться от всего бессмысленного, стряхнуть шелуху ненужных мыслей. Во время тренировок она знает, кем является. Знает, в чем её сила, и в чем слабость.
Но ночь стирает границы между мыслью и чувством, ночь так необходимая воину для полного восстановления сил, только усложняет ей жизнь. Ночь врывается в её сердце непредсказуемыми снами, и эти сны полны ускользающими, как волны на воде, образами и поступками. Она ходит по незнакомым мощеным улицам, в свете бумажных фонарей. Летит свободным ястребом в холодном воздухе гор, прореживая тучи и облака. Вольным ветром скользит по острым, как шипы восточным скалам. Становится летним дождем, льющимся на рисовые поля и многоярусные башни пагод.
В этих снах она свободна от всего.
Когда закат красным пламенем догорает над громадами зеленых гор, и легкие сумерки шелковым платком опускаются на землю, тренировки в Нефритовом Храме подходят к концу.
Шифу отпускает пятерку мастеров на медитацию и сон.
Но Хару не хочет возвращаться в свои покои. Одинокие бумажные стены её покоев, к которым она так привыкла, стали неуютны. Безликие стены сжимают ей сердце, и заставляют вновь почувствовать себя сиротливым детенышем, не знающим мира за пределами детдома.
В легкой темноте едва опустившейся ночи, она покидает Нефритовый Храм. Спускается по бесчисленным ступеням в Долину. Вольный ночной ветер метает подол её серого плаща. Тигрица надела его и соломенную шляпу, чтобы её не узнавали на улицах. Она хочет погулять по городу, посмотреть, как живут те, чей покой они с мастерами оберегают.
Хочет посмотреть, как жила бы сама, сложись её судьба иначе.
По улицам города, в тусклом свете расписных бумажных фонарей гуляют жители Долины. По чистым каменным дорогам стучат копыта, шлепают гусиные лапки, скрипят колеса тележек с мисками вермишели, кубиками тофу, хлопушками и леденцами. Из открытых дверей доносятся веселые споры, звон фарфоровых чашек и плеск наливаемых напитков.
Она идет посреди этой чуждой, непривычно-веселой жизни. Уши тигрицы ловят каждый незнакомый звук, нос чует удивительные запахи, а разум борется сам с собой, стараясь перебороть желание войти в одно из пестрых заведений, присоединиться к отдыхающему народу.
На центральной площади идет представление странствующего театра.
Хару запахивает плащ и подходит ближе, возвышаясь над толпой низкорослых зайцев, гусей и свиней. Костры отбрасывают причудливые тени на бумажный фон театра. Благодаря танцующему пламени плоский пейзаж гор, укрытых туманом, приобретает объем. Переливаются всеми оттенками заката высокие деревья, на фоне которых застыла в неподвижности фигурка, чье лицо скрыто белой маской.
Зрители молчат, завороженные.
Струится печальный пронзительный голос флейты. Струится недолго, чтобы резко замолчать. Тишина наполняет воздух, звучит эхом подобно натянутой струне.
Фигурка склоняет лицо в белой маске, блестящей от языков пламени. Быстрый выпад лапкой, взмах голубого веера.
Снова резкий, отчаянный вскрик флейты. Музыка накатывает громче, еще громче, звуча голосом моря, чье сердце бьется в такт волнам.
Белая маска плавно поднимается, чтобы застынуть, устремив взор невидимых глаз куда-то вдаль.
Звук флейты обрывается, падает раненой птицей. Медленный поворот головы, словно в надежде увидеть...
Тревожный бой маленьких барабанов, чеканящий быстрое сердцебиение.
Голубой веер падает на чистый кипарисовый пол. А следом падает на колени актер.
Последний раз, будто в предсмертной судороге отчаявшейся души звучит флейта.
И гаснет костер за бумажным фоном подмостков.
Зрители дружно аплодируют, а тигрица стоит, не в силах поднять лап.
Хару ни разу не была на представлении странствующего театра. Она не знает ничего об их искусстве. Она стоит, прикованная к камням под её лапами, а дыхание её прерывисто и тяжело выходит из груди.
Ей кажется, что вместе с актером в белой маске, на пол из кипариса упало её сердце. Упало, подобно подстреленной птице.
- Мастер Тигрица! - восторженно окликают её из толпы.
Хару видит удивленные, радостные лица зрителей, заметивших её.
Страх наполняет тигрицу.
"Воин не показывает чувств, - вспоминает она слова мастера Шифу".
Она резко поворачивается и ускользает в прореженную светом бумажных фонарей темноту. Зрители только и успевают приметить её полосатый хвост, мелькнувший в темноте.
Она уходит прочь от этого волшебного мира маленьких зверей. Мира, полного радости и свободы.
Этой ночью ей совсем не спится. В тяжелой полудреме она гуляет по вишневому саду, где пронзительно стонет флейта, и над темной водой в пруду летают светлячки.
Тяжелые, неуклюжие шаги в коридоре развеивают её сон. Хару отодвигает дверь и почти вплотную сталкивается с По.
- Ой, прости, что тебя разбудил... - растерянно говорит он без намека на извинения. - Я тут просто подумал...
- Нечего тебе здесь делать, - жестко произносит Хару.
Она не понимает, почему слова опережают её мысли. Почему она столь категорична к этому неуклюжему толстяку.
- Да, я понимаю... это твоя комната, и я здесь как бы... - запинается он.
- Нет, тебе не место в Нефритовом Храме, - сурово поправляет тигрица. - Если ты уважаешь то, чем мы занимаемся, то уйдешь на рассвете.
Она закрывает дверь, и слышит огорченный шепот:
- Я и твой поклонник тоже...
Слова панды пригвождают её к месту, подобно тому, как деревянная вилка двумя зубцами пронзает печеное яблоко.
"Почему я к нему столь сурова? Вместо того, чтобы помочь, хоть как-то поддержать... Но он не заслуживает времени мастера Шифу. Не стоит его усилий. Неужели он не понимает..."
Она теряет концентрацию, её мысли как водомерки торопливо бегают по воде, вместо того чтобы замереть на месте. Она садится в медитативную позу, освобождает разум и сердце от всех мыслей. Всех до единой. Только Инь и Янь в первозданном равновесии. Только Солнце и Луна. Небо и Земля. Мужское и Женское начало.
Тихий шелест летнего дождя по зеленой листве...
Её покой хрупок как детский кораблик, уносимый теченьем быстрой реки.
Даже долгая медитация не стирает до конца далекий, но пронзительный крик флейты.
Крик, раздающийся в самом сердце.
Свеча IV: Тай-Лунг
Сегодня явилась весна!
Пахнут травой и цветами
Талые воды реки.
Любому, даже самому совершенному искусству, нужны перемены.
Слышишь ли ты неумолимое движение времени, Хару? Дрожишь ли от его холодных касаний, заставляющих почувствовать тебя неопытным котенком, едва шагнувшим за пределы дома?
Наш старый добрый наставник Шифу обучил нас многому. Показал нам тысячу приемов, три вида дыхания и пять боевых стилей. Но отчего он не преподнес нам простое знание - любая наука, и любое искусство требуют перемен. И мы обязаны меняться, чтобы выжить в этом мире.
Даже самые сильные из нас, Хару.
Злая насмешка судьбы - девочка, рожденная в месяц тигра, обязана стать гейшей или бродягой. Но ты пошла против своей судьбы. Ты избрала путь воина, и тем самым изменила не только свою жизнь, но и жизнь многих девочек в нашей провинции. Отныне про них говорят "Рожденная в месяц Тигрицы". Проклятие обращается в пыль, скоро никто не будет их чураться.
Один из законов поэта велит "Не спи на одной земле и под одним небом. Ищи землю, не пригретую тобой, и небо, тобою не виданное".
Семь лет я путешествовал по миру. Я прошел все семь царств Китая, повидал и малые его провинции. И где бы я ни был, я видел страдания малого народа. Пока полководцы ведут в бой свои армии, крестьяне обязаны трудиться, чтобы обеспечить их оружием. И часто они гибнут от этого оружия. Это несправедливо.
Гражданская война раздирает Китай. Над страной кружится ветер перемен. Но перемены эти жестоки и беспощадны. Подобно чуме они ползут по стране, не оставляя не тронутым никого.
С Запада идет могучий император с бесчисленной армией. Одно за другим, он преклонит своей воле все царства до единого, каждую мелкую провинцию, каждый дом и каждого крестьянина.
Что сделает Шифу, когда эта армия придет к порогу Нефритового Храма? Склонится ли он воле императора, или найдет храбрость воспротивиться ему?
Он учил нас, что искусство кун-фу можно нести двумя путями - Сжатого Кулака и Открытой Ладони. Но я часто спрашиваю себя - когда наносишь удар, в чем же разница?
Мэй-Линг плавно скользит по снегу, оставляя глубокие темные борозды при движении. Её взгляд сосредоточен, нижние лапы согнуты для прыжка или удара, лапы на уровне груди разжаты, чтобы быстро блокировать или отвести удар.
Тай-Лунг бьет с разворота, но лапа лишь рассекает воздух. Мэй-Линг ускользает от удара, наносит ответный - легко и быстро, с кошачьей грацией. Снежный барс уклоняется, бьет правой, затем левой, отражая выпады кошачьих лап.
Мэй-Линг отпрыгивает назад, выставив верхние лапы для блока, но мощный удар барса опрокидывает её на землю. Она молниеносно закручивает нижние лапы над головой и выпрыгивает в боевую стойку. Край губы рассечен, и на белый снег капает кровь.
Тай-Лунг спокойно и неторопливо давит в атаке, бьет кулаком из-за спины, и когда Мэй-Линг блокирует, он делает подсечку пышным хвостом и добивает лапой в живот.
Горная кошка падает на землю, и сворачивается клубком, судорожно переводя дыхание. От боли и обиды по щекам Мэй-Линг струятся слезы. Но она находит силы стать в боевую стойку.
Тай-Лунг смотрит недовольно, нос его сморщен.
- Встать, - велит он властно.
Она беспрекословно замирает, опустив голову, и прижав кулак к ладони.
- Ты слишком медлительна. Твои лапы хрупки для настоящего воина. Я могу сломать их одним ударом, - суровые слова жалят её как шершни. - Ты слишком привыкла драться оружием. Но любое оружие это слабость. Тебе не нужен меч, чтобы быть воином. Я научу тебя использовать оружие против врага. Но ты должна хотеть этого.
Глаза Мэй-Линг дрожат от слез, но она терпит боль в животе и ребрах, обиду на собственное несовершенство.
Её слова и виноватый взгляд неожиданно меняют снежного барса. Он открывает и закрывает рот, а затем коротко кивает, давая понять, что тренировка окончена. Теперь он не мастер Мэй-Линг, а её возлюбленный.
"Будь ты проклят, Шифу, - злится он. - Почему я становлюсь похож на тебя? Почему не могу быть снисходителен к ней, не сравнивать её с Хару, как сравнивал ты её со мной".
Тон его голоса становится мягче, в нем звучат ноты извинения.
- Ты... хороший ученик, Мэй-Линг, - сглотнув, произносит он. - Это я должен просить прощения за то, что требую от тебя так много.
Он подходит к кошке, обнимает её изящную талию, и с горькой улыбкой, стирает краем пальца кровь с её губы.
Мэй-Линг приподнимается на лапах, чтобы дотянуться до его губ, целует их. Барс чувствует солоновато-железный вкус крови на её губах, и уши его невольно опускаются. Но она гладит его по загривку, а из груди кошки раздается мерное ласковое урчание.
После тренировок они ходят в пещеры, где бьют горячие ключи. Вода там пахнет тухлыми яйцами, но она не бывает холодной, и там всегда тепло и уютно.
Тай-Лунг плавает в голубоватой, пузырящейся воде, а Мэй-Линг зажигает свечи, уже приросшие воском к выступам в стенах пещеры. Эти пещеры - их теплый грот, где они чувствуют себя лучше всего.
Летом они приносят сюда светлячков, и те кружат над водой, исполняя чарующий танец огней на стенах.
Одежда Мэй-Линг лежит на каменном зубце, пока кошка омывает тело горячей водой. Тай-Лунг наблюдает за ней, потирая разбитые кулаки.
"Почему я не могу любить её больше тебя, Хару? - горько спрашивает он. - Почему одна мысль о тебе вызывает бурю лепестков сакуры в моем разуме, а мысли о ней лишь боль и несправедливость?"
Мэй-Линг неторопливо подплывает к нему. Тусклый огонек свечей очерчивает её ровную фигурку, будто набросанную тонкими линиями гуаши на рисовой бумаге. Она склоняет голову полумесяцем, чтобы игриво заглянуть в глаза снежного барса. Острые уши влажными лепестками опускаются следом. В глазах рубиновое пламя.
"Если бы я мог не видеть того, как сильно ты меня любишь, - думает Тай-Лунг, закрывая на миг глаза. - Если бы мог не замечать твоих взглядов, полных преданности и восхищения. Не чувствовать нежности и аккуратности в касаниях твоих лап. Страсти, с которой ты целуешь. Готовности, с которой говоришь "Да, мастер". Если бы я не слышал, как быстро бьется сердце в твоей груди, когда я рядом. Как спешно хвост метается по лапам. Как урчание доносится от малейшего касания. Если бы я мог..."
Горная кошка кладет голову на его обнаженную грудь, целует в подбородок, щеки, краешек губ.
Снежный барс обнимает её за пояс, одной лапой поглаживая шерстку на её щеке. Он касается губами её шеи, всегда обвязанной шелковым платком, чтобы скрыть белесые шрамы укусов. Горькие следы ушедших лет, грубой любви, когда ей впервые пришлось применить своё искусство, чтобы защитить себя.
Когда Тай-Лунг касается их губами, кошка вздрагивает. На миг эхо той боли проходит по телу Мэй-Линг, её лапки в лапах барса сжимаются в кулаки. Но он нежен...
Он прикусывает её очень аккуратно, едва касаясь клыками теплой кожи.
Долгое урчание доносится из её груди, а сердце бьет быстро, как олень-карибу, несущийся по равнине.
"Мэй Линг, - вздыхает барс, гладя и целуя её. - Мой дар и мое проклятие".
Свеча V: Хару
Холодно мне под луной,
Молчат кипарисы лесные.
Громкое бьется сердце.
Все в Долине говорят о твоем побеге. О, злые духи, как мог мастер Шифу обманывать меня все это время? Неужели последние годы ты провел в самой жестокой тюрьме Китая? Я клянусь, клянусь, что не знала правды до этого дня.
Сплетники говорят, что ты бежал сам, в одиночку расправился со всей охраной. Они приписывают тебе скорость урагана и силу лавины. Но я уверена, что тебе помогли. У тебя всегда было много поклонников и завистников. И если первые могли струсить, то вторые наверняка бы пошли до конца.
Народ Долины в панике. Я знаю, что ты отомстишь. Придешь в Долину с шайками убийц и разбойников, как сделал это много лет назад, когда мастер Угвей отказался отдать тебе Свиток Дракона.
Я не верю, что По сможет тебя остановить. Тебя, изучившего за столь короткий срок все мыслимые приемы нашего искусства.
И я не знаю, смогу ли это сделать я...
Тигрица стоит посреди террасы, высящейся над Долиной. Снизу доносится гулкий грохот барабанов, хлопки и шорох петард. Праздник Урожая.
Даже с большого расстояния она видит пестрое скопление красок на центральных улочках города - там идет парад. Впереди разодетых в маски и костюмы горожан следует большая усатая голова дракона, выпускающего из ноздрей струи пламени.
Красные флажки развиваются на пологих черепичных крышах с загнутыми краями под мягким негреющим солнцем. Над головой тигрицы шуршат редкие желтые листья, еще не унесенные ветром осени.
- Мастер Тигрица, - окликают её из-за спины.
Она оборачивается и кивает, приветствуя селезня-посыльного с аккуратным свертком в крыльях.
- Дафу Миамото просил передать этот подарок. Он выражает сожаление, что из-за сломанных лап не может лично поблагодарить спасительницу его жизни, - селезень элегантно кланяется и протягивает легкий сверток тигрице.
Прежде чем она успевает возразить, что не принимает даров за помощь, селезня и след простыл.
Мастер Змея незаметно подкрадывается к ней, и забирается на шею тигрицы.
- Вот так дела! Подарки от тайного поклонника? - весело спрашивает она.
- Нет, - качает головой тигрица. - Это награда... Что мне с ней делать?