Эту историю мне рассказал один далеко не молодой человек. Можно даже сказать, что не рассказал, а спел. Он сидел на принесенном раскладном стульчике, играл на бандуре и пел на оживлённом бульваре. Вокруг него собрались несколько человек, слушая его старинные песни-легенды. Это была семейная пара немолодого мужчины и совсем молоденькой девушки и пары ребятишек лет десяти. Изредка к нему подходили прохожие и бросали в его чашку какие-то монеты и мелкие денежные купюры. Тогда он поднимал уставшие глаза, кивал и, прерывая песню, говорил "спасибо".
Меня всегда привлекали одинокие и не ординарные люди. Я стоял долго и смотрел на этого старика с его длинными седыми свисающими на инструмент волосами и такого цвета длинными усами. Несколько раз, когда он заканчивал петь очередную песню, я подходил к нему и клал в его чашку какую-то мелочь. Он поднимал свой тяжёлый взгляд и вглядывался в мои глаза, как будто что-то в них искал. Наступил вечер. Он закончил петь песни и собирал инструмент, но заметив, что я продолжаю смотреть на него, обернулся и спросил:
- Что тебе нужно, сынок?
- Ничего. - ответил я.
- Почему ты так долго тут стоишь?
- Мне нравится, как Вы поёте. Это не песни, а целые истории и судьбы! - ответил я.
Он прищурился и пристально посмотрел мне прямо в глаза. Мне стало даже не по себе от этого долгого и пристального взгляда.
- Хочешь я спою тебе песню? Это песня о любви, о вечной любви. Ты можешь её понять и принять. Я это вижу, хотя уже не совсем хорошо вижу глазами, - улыбнулся человек и медленно сел на свой стульчик. Я сел рядом с ним на тротуарный бордюр и стал слушать.
- Это было так давно, что никто не знает, когда это было и было ли это на самом деле, - запел старик, низко опустив голову, смотря на струны инструмента.
Дубовый лес вплотную примыкал к полям, которые обрабатывали крестьяне. Он был неправильной формы, и его языки разрезали местность, поля и крестьянские наделы. Лес был полон родников и ручьёв, а несколько лесных озёр придавали красоте леса, с его многолетними дубами, некоторый особенный, яркий и неповторимый колорит этого края. Крестьяне часто ходили в лес, собирали сучья и сухостой, а осенью собирали розовые трюфеля, успешно торгуя ими в губернском и уездном городах. Дети часто бегали на лесные озёра, собирали землянику, купались в чистой воде и ловили угрей самодельными снастями из ивовых прутьев. На пригорке, между выступающими отрогами леса, совсем не видимый со стороны деревни, стоял большой помещичий дом. Имение недавно купил немец, приехавший в эти края в поисках счастья и благополучия. Он нашёл то, что давно искал и через несколько месяцев на месте, где били несколько родников, рядом с помещичьим домом, вырос пивной завод. Новым хозяином был полный, белокурый, с голубыми глазами немец тридцати пяти лет от роду. Имея демократические взгляды и добрый характер, он относился к крестьянам не только с пониманием, но и с каким-то особым тёплым чувством и сочувствием. Крестьянам нравилась трудолюбие и само отношение нового хозяина к ним, и особенно то, что их доходы росли от того нового, что он внедрял в своём имении. Торговля пивом приносила ему немалый доход, и в губернский и уездный города каждый день увозили несколько бочек свежесваренного пива по баварской рецептуре. Он купил себе бричку, перестроил дом и начал мечтать о семье и детях. Иногда он заглядывал в деревню. Особенно его интересовали молоденькие и красивые крестьянки. Он, часами, не отрывая глаз, мог наблюдать за их работой в поле, а затем провожал их тоскливым взглядом, когда они, почти затемно, возвращались в свои дома. Через год он построил дамбу, перегородив один из ручьёв, и образовалось большое искусственное озеро, которое доходило до помещичьего дома с одной стороны, а на другом берегу примыкало к дубовому лесу. Его увлечением с детства и даже настоящей страстью были лебеди. В его далёкой, прохладной и дождливой Германии, где он вырос, было много этих красивых и грациозных птиц, которые его восхищали и за которыми он так любил наблюдать и ухаживать. В имении его отца жила небольшая стая лебедей, и отец привил ему эту любовь к этим гордым и не понятным ему до конца птицам. Его восхищала преданность их друг другу, нежность, самоотверженность, грациозность и красота. Однажды он написал отцу письмо с просьбой купить ему пару лебедей-шипунов и прислать ему. Но его отец, будучи настоящим фракийцем и обладая крутым и своенравным характером, что свойственно всем обитателям южной части Баварии, отказал ему, ссылаясь на то, что он "сам может и должен приехать за ними и сам должен их выбрать и везти в своё новое имение". Через некоторое время Генрих Цимерманн, так звали нового хозяина имения, собрался в путь. Он вызвал управляющего имением и пригласил его в свой просторный кабинет.
- Прошу Вас стелать на береху два острова, пока меня не бутет. Эти два острофа должны иметь тва томика по этим шертежам, - сказал Генрих с отчётливым немецким акцентом управляющему лет тридцати трёх и передал ему большой свёрток бумаги.
- Слушаюсь, Герр Цимерманн. Всё будет сделано! - ответил управляющий, вглядываясь в чертежи. - Может быть, сделать три домика? А для кого они предназначены? - с некоторой хитрецой во взгляде спросил управляющий, давно уже зная скрытую страсть хозяина.
- Сдесь будут жить лебеди! Я их привесу из Хермании! - равнодушно ответил Генрих, смотря куда-то в угол кабинета. Его взгляд немного ожил и он продолжал: - Я прошу также Вас купить вот этот корм в губернском городе, а также вокруг острофоф должен расти камиш и тростник. Вы смошете это сделать? Черес три недели я вернусь! Всё должно быть хотово! Всё-таки стелайте три томика! Также я хочу, чтобы са эти три недели Вы мне предоставили фесь отчёт о проведении работ на пифном зафоде и отправках пифа в города, пивные лавки и рестораны. Шалование я выпишу Вам и фсем работникам савода, когда приеду ис Хермании! Прошу Вас стелать так, как я прошу Вас! - сказал с улыбкой Генрих и управляющий вышел из кабинета немного огорчённый тем, что выплата жалования будет позже запланированного срока. Он знал, что этот честный человек был очень пунктуален и щедр. Он невзначай подумал, что ему и всем работникам пивного завода очень повезло, что они работают именно у Генриха Цимерманна и более ни у кого.
Прошло три недели. Генрих возвращался в своё имение. Посещение Родины его немного и огорчило и порадовало. Огорчило, потому что его семья, будучи немецкими помещиками, была гораздо беднее его самого и что они не могли сделать всё то, что он мог сделать у себя в имении. Он был рад видеть свою родную Баварию, свою семью и своего уже совсем постаревшего отца. Имение отца совсем пришло в упадок, потому, что он быстро старел и часто болел, но на уговоры сына поехать с ним в его новую Родину, увенчались только коротким и очень понятным ответом: "Я здесь родился, я здесь и умру!" Его богатство составляли только лебеди и небольшой скотный двор. Отец отказал ему в продаже своих лебедей, живущих на берегу небольшого живописного ручья, впадавшего в Майн и рядом стоявшими несколькими ветряными мельницами. Генрих не очень долго искал продавца этих чудесных птиц и через несколько дней его нашёл.
- Карл! Я хочу купить у Вас эти две великолепные пары этих благородных птиц! - сказал Генрих, сидя за огромным дубовым столом рядом с традиционным домом баварского стиля и отпивая очередной глоток холодного пива.
- Но куда, же мне девать вот этого серо-розового молоденького самца? Он останется совсем один и может просто погибнуть! Или я вынужден буду отпустить его на свободу, - сказал пожилой, лет пятидесяти маленький и полный человек с такими же, как и у Генриха светлыми, но от возраста совсем побелевшими волосами и серыми глазами.
- Но я не могу его купить без пары. Где же в России я найду ему пару? - и Генрих отвернулся и задумался на несколько секунд. Карл не посмел отвлечь его от его мыслей, но когда Генрих опять взглянул на него, продолжал:
- Он сам себе её найдёт. Но Вы посмотрите, Генрих на него внимательней, - и повернулся к самодельной заводи, сделанной из крупных веток и примыкавшей к ручью. Он показал на плавающих там лебедей. - Он самый крупный! Я мерил его шею. Это ни на что не похоже. Он ещё практически птенец, но его шея на пять сантиметров длиннее, чем у его сверстников. Из них он - самый крупный и я думаю, что когда-нибудь он станет настоящим красавцем и вожаком стаи. В этой заводи уже двести лет живут лебеди. Их разводили мой прадед, дед и мой отец. Но такого я ещё никогда не видел. Посмотрите на его серо-розовую окраску. Она не такая, как у всех. Когда он окрепнет и станет совсем взрослым, он будет очень дорого стоить. Поверьте мне на слово, Генрих. И я готов немного уступить за него его цену или не продавать Вам, Генрих, всех птиц совсем. Надеюсь, Вы правильно меня поняли!?
- Да, я правильно Вас понял, Карл. Мне пора возвращаться в моё имение. Я должен уже завтра собираться в дорогу. Дорога по Европе не очень утомительна и достаточно коротка, а в России я могу потратить драгоценное время, чтобы попасть домой. Но я приму Ваше предложение только потому, что мне ничего не остаётся делать. Мне, почему-то кажется, что этот лебедь действительно какой-то особенный. Я чувствую какую-то незримую связь с ним. И мне становится не по себе от этого и немного меня настораживает.
- Как знать, как знать! Его зовут Людвиг. Это имя ему дала моя младшая дочь, Ингрид. Думаю, что она будет огорчена тем, что Вы его увезёте. Если Вам не трудно, Генрих, я просил бы Вас взамен Людвига подарить Ингрид какую-нибудь безделушку. Может быть из России?!
- Да, конечно! - с умилённой улыбкой ответил Генрих. - Я прошу Вас подготовить всё к завтрашнему утру и отправить клетки с птицами в усадьбу моего отца. Надеюсь, мне не нужно давать его адрес?! К семи часам утра птицы должны быть там. Это Вам, - и Генрих вытащил несколько серебряных монет.
- Спасибо! Вы добрый и щедрый человек, Генрих! Надеюсь, что эти королевские птицы в России будут напоминать Вам о Родине и принесут Вам истинное удовольствие. Нам с Вами нужно отпраздновать эту приятную сделку! - услужливо сказал Карл, пряча монеты в карман и кланяясь Генриху.
- Мне нужно собираться в путь, но я не откажусь от Ваших сосисок, свиной ножки и ещё пары бокалов Вашего замечательного тёмного пива. Тем более что Ваша хозяйка так замечательно готовит! Об этом говорят даже в Берлине, - добродушно смеясь и галантно кланяясь Карлу, ответил Генрих.
- Едут! Едут! - закричала меленькая девочка и забежала в помещичий дом. - Хозяин едет! - запыхавшись, объявила девочка, забежав в небольшую комнату управляющего.
- От чего ты кричишь, Норочка? - не оборачиваясь к девочке, спросил управляющий, снимая очки и откладывая бухгалтерские бумаги немного в сторону. - Что произошло? Едет хозяин? Это хорошо! Как обещал, ровно через три недели! Это значит, Норочка, что мы с тобой получим на днях моё жалование! А может быть и премиальные. И тогда я куплю тебе целый фунт пряников и куклу! - ласково ответил управляющий и, повернувшись к девочке, поцеловал в её высокий лоб. - Ты сходи и скажи Антонине, чтобы готовила ужин для Герра Циммерманна, потом пойдёшь на пивной завод и скажешь пивовару, чтобы заканчивал работу и налил хозяину свеженького пива. Он говорил, что его пиво ничем не отличается теперь по вкусу от немецкого пива "Альт". И ещё! - и он внимательно посмотрел на Норочку. - Ты не заметила, были ли у него в его экипаже какие-нибудь клетки?
- А что это?
- Да это я так! Просто спросил, не видела ли ты птиц в клетках?
- Видела! Видела! - закричала девочка, - Белые, большие птицы, на наших гусей похожи. Только я их видела, когда они ещё очень далеко были.
- Хорошо, Норочка! Беги! Вот, возьми! - и приказчик вытащил из ящика стола петушок и протянул его девочке. Она, очень довольная полученному угощению, тут же впилась в конфету своими губками и как лёгкий весенний ветерок вылетела из комнаты.
Управляющий вышел из дома и направился к воротам. Когда Генрих уезжал куда-нибудь надолго он лично закрывал за ним ворота, а когда приезжал, лично их открывал. Эту учтивость, так не похожую на российскую, очень ценил Генрих в этом молодом, грамотном и трудолюбивом человеке и даже подумывал построить ему собственный дом. У управляющего была только дочь, Норочка, а его жена восемь лет назад умерла в родах. Он закончил губернский университет и подавал большие надежды как инженер по строительству мостов, но, увы, сама жизнь внесла свои коррективы и направила его по другому пути.
- С приездом, Герр Циммерманн! Мы успели по Вас соскучиться. У нас много новостей, но Вы должны отдохнуть после долгой и утомительной дороги! - с улыбкой поприветствовал управляющий Генриха, закрывая ворота и кланяясь ему, как на официальном приёме.
- К чему такая фамильярность, Михаил? Мы же с Вами почти друзья. И я рад, что Вы рады меня видеть. Я подчиняюсь немецкой пунктуальности и прибыл ровно в то время, как и обещал. Нет, на час позже! Значит, во мне уже начинает закипать русская кровь, - засмеялся Генрих. - Посмотрите, каких птиц я привёз! Я думал, что они не выдержат дороги, хотя предусмотрел всё до мелочей, - и открыл грузовой отсек экипажа. От яркого солнца птицы в клетках встрепенулись и тревожно посмотрели сначала на Генриха, а потом и на Михаила. Но через секунду опустили свои длинные красивые шеи и спрятали головы под крылья. - У Вас всё готово? Нужно немедленно выпустить их в карантинный загон. Они должны адаптироваться и привыкнуть к новому месту и своему новому дому. Прошу Вас, Михаил! Сегодня же напишите ветеринару и орнитологу губернского зоопарка. Я хочу, чтобы они осмотрели птиц!
Так прошёл год. Птицы приняли и полюбили этот край и даже начали забывать свою прохладную и дождливую Родину. И через год появился первый выводок у одной из пар. Через три месяца после приезда Генриха, птицам подрезали крылья и выпустили в открытый водоём. В имение стали часто бегали крестьянские дети смотреть на грациозных птиц и их выводки. Лебеди быстро освоили свои новые домики и только один Людвиг жил один. Зимой их снова перевели в зимний тёплый загон, но днём выпускали поплавать на пруд, предварительно разбив и убрав лёд из полыньи. Людвиг окреп, вырос и стал настоящим красавцем. Его оперение действительно было не совсем обычным для лебедей. Его окраска была белая с каким-то розовым оттенком, а шея была гораздо длиннее, чем у остальных его соплеменников. Он был самым крупным в стае и было видно, что остальные птицы его немного побаиваются. Но он предпочитал одиночество. Часами он находился только в обществе с Норочкой, которая так полюбила нового друга, что его посещение вошло в её ежедневную привычку.
- Здравствуй, Людик! - сказала с нежностью Норочка. - Я принесла тебе немножко покушать. Проголодался, бедненький?!
- Норочка, тебе в школу пора! - сказал Михаил, появившийся неожиданно возле домика Людвига.
- Да, конечно! Тогда покормите его Вы, папа! - и девочка побежала в сторону помещичьего дома за ранцем, а Михаил подошёл к Людвигу.
- Пара тебе нужна, а то так совсем зачахнешь! - лебедь грациозно поднял шею и пристально посмотрел на него левым глазом. - Ты на меня не смотри! У меня совсем другая история. Только где тебе её найти, эту пару? Хозяин тоже сильно переживает по этому поводу. Хочет купить тебе самочку. Ты не отказывайся, это ведь счастье?! Тебе уже три года. Пора подумать о своей собственной семье, и ты должен нас порадовать своей счастливой жизнью. Через неделю у тебя появится твоя вторая половинка! - сказал Михаил и пошёл по деревянной дорожке по направлению к берегу от домика Людвига.
Генрих купил в губернском зоопарке красивую молоденькую самочку и поместил её сначала в карантинный загон, а через две недели выпустил её к остальным лебедям. Птицы её не приняли, щипали её и прогоняли, когда она пыталась к ним приблизиться. Не принял её и Людвиг. Генрих начал волноваться о её судьбе. Он часто приходил к домику и пытался что-то говорить Людвигу об этом, но это, что вполне естественно, не приносило никакого результата. Тогда Генрих начал злиться уже на Людвига, потому что, заплатив достаточно большую сумму денег, надеялся, что через год получит не только счастливую, но и потомство от этой перспективной и красивой пары. Но всё шло не так, как он задумал. Птенцы одной из пар быстро выросли и ещё через год с красивой самочкой, предназначенной для Людвига, образовалась совсем другая пара. К новенькой самочке птицы постепенно привыкли, но Людвиг так и не подпустил её к себе. Пришла осень и у лебедей началась пора очередного природного возбуждения, направленного на перелёт в далёкие и тёплые страны. На этот раз Генрих решил не подрезать им крылья и птицы, почувствовав свою силу в крыльях, всё чаще поднимались на крыло. Иногда они поднимались и долго кружили над озером. В одно прекрасное осеннее солнечное утро лебеди исчезли.
- Почему они улетели, папа? Им было плохо здесь? - плача спрашивала у Михаила Норочка.
- Нет, доченька! Так должно было случиться, рано или поздно. Это их дом и они обязательно сюда вернуться, - с отцовской нежной улыбкой говорил Михаил Норочке. - Ты не переживай и жди! А ранней весной, они обязательно вернуться! Вот увидишь, что я говорю правду. И может быть твой любимец - Людвиг найдёт себе пару и у него будет семья. Ты меня понимаешь?
- Да, папа! Только я не понимаю, почему у тебя и у меня нет мамы? - немного успокоившись, спросила Норочка, уставившись заплаканными глазками на Михаила.
- Потому что, кроме твоей мамы и тебя у меня больше нет никого на свете. Она сейчас смотрит на нас и радуется. Даже, если мы её не видим, она всё равно с нами. Она нас любит, а мы любим её. - и крепко обнял девочку. - Не переживай, доченька, мама с нами! И всегда будет!
- Но ты всё равно женись! Мама не будет сердиться, она ведь даже на небесах, переживает за тебя. А может у меня появится, наконец, братик?! - и погладила Михаила по его прямым и причёсанным русым волосам.
Генрих сидел один в своём кабинете. На письменном столе его стоял графин с кальвадосом. Он разводил его родниковой водой и очень скоро графин был пуст.
- Антонина! Принесите мне пива "Альт". Два бокала. Как я люблю, охлаждённого до 12 градусов. - крикнул Генрих.
- Это Вы, Михаил? Заходите! Имею ли я честь знать, что Вас привело в столь ранний час в мой кабинет? Что-то срочное? Не отправили кальвадос по назначению? Это моё дело, отправлять или нет. Это мой кальвадос и я что хочу, то и делаю. Хотите сказать, что сорвётся контракт, и мы будем терпеть убытки? И что тогда? Ничего! Потому что ничего больше нет! - с вызовом в голосе сказал Генрих, вошедшему в кабинет и резко остановившемуся от быстрой речи Генриха, Михаилу.
- Сегодня мы получили вот эту телеграмму, - спокойно и уравновешенно, и, казалось, совсем не заострив внимание на высказывания выпившего Генриха, сказал Михаил и протянул ему бумагу.
- Читайте! - приказал Генрих и далеко вытянул полные ноги под письменным столом.
- "Дорогой и любимый наш брат, Генрих! Наш отец сильно болеет и просит Вас немедленно приехать к нему в имение. Его подвластной воле зачитать завещание нам, его детям и внукам! Да благословит Вас Господь! Эльза." - прочитал Михаил.
- И что мне теперь делать? Как Вы считаете, Михаил? Всё бросить и ехать в Германию? Я уже всё потерял! Вы мне друг или не друг?
- Вы ничего не потеряли, Герр Циммерманн! Генрих! Это Ваше право, но я не могу больше срывать поставки, ни кальвадоса, ни пива нашим, вернее Вашим покупателям. Скоро пойдут слухи. Вы практически не выходите из своего кабинета с тех пор, как улетели лебеди. Вы не интересуетесь деятельностью пивного и спиртового заводов уже давно. У меня на столе лежат три бухгалтерских отчёта. Они меня немного настораживают. Три поставки сорваны и два покупателя подали на Вас в суд. Так более не может продолжаться. Я почти Ваш друг и не могу равнодушно смотреть, как Вы... - замолчал Михаил и внимательно посмотрел на Генриха. Но тот равнодушно с широко раскрытыми глазами смотрел куда-то в одну точку на своём письменном столе.
- Вы ещё что-то хотите сказать? - очень тихо, почти шепотом спросил Генрих.
- Я хочу сказать, что Ваш отец болен и просит Вас, как сына, приехать к нему в Германию.
Генрих долго держал графин над стаканом и улыбнулся, когда в него упала последняя капля кальвадоса.
- Что же мне ему сказать, Михаил? Или постоять возле него, пока нотариус будет зачитывать завещание? У него есть дочь и моя сестра - Эльза. В конце концов, мне некогда ехать и совсем нет на это времени. У меня очень много неотложных и важных дел. Сейчас февраль и мне много нужно ещё сделать. Как Вы думаете, Михаил, если мы высадим в дубовом лесу грибницы трюфелей и будем продавать их не только здесь, в России, но и в Германию и Францию?
- Я сделаю всё, что от меня зависит и выполню, всё, что Вы прикажете! - обрадовавшись хотя бы одной разумной мысли Генриха, ответил Михаил.
- Генрих! Ваша страсть к лебедям похвальна. Но! Нельзя же так переживать только из-за того, что они улетели? Они ведь вернутся! И Вы это хорошо знаете. Обязательно вернутся! Ведь в Вашем родном имении также улетали лебеди на зимовку?! Придет весна, и они порадуют Вас и всех нас своим возвращением. Вы же не можете изменить природу?! Вы можете изменить только своё отношение к ней. Подумайте, Генрих! Это важно не только для Вас, но и для Ваших птиц, да и не только...
- Они не вернутся! Изменить отношение? Да, я изменю своё отношение. Я их купил, они должны быть всегда при мне, а они улетели. Что же мне теперь остаётся делать? Столько труда, столько переживаний.
- Тогда почему Вы не обрезали им крылья в этом году? Ведь тогда они могли бы остаться с Вами и не принести Вам столько страданий. Они ручные и очень доверчивые птицы. Вы их берегли. Но они улетели, и ничего нельзя с этим поделать. Ведь лебеди обязательно возвращаются в свой дом, туда, где они единожды вывели своё потомство. Это правда. Сейчас Вы уже ничего изменить не можете. Вы отпустили их на волю, и они почувствуют её вкус. Они вернутся через месяц, но Вам теперь больше никогда нельзя подрезать им крылья.
- Да? - сказал Генрих. В его голосе прозвучало нечто такое, от чего стынет кровь в жилах, а глаза блеснули каким-то неестественным холодным и злобным светом.
Наступила весна, и световой день с каждым днём всё прибавлял и прибавлял минуты, постепенно превращавшиеся в часы. Снег покрылся настом от пригревающего солнца и по нему побежали крылышки сосны и ели в сосновом лесу неподалёку от имения. Солнце пригревало всё больше и больше, казалось, радуясь приходу весны. Лёд на рукотворном озере становился всё тоньше и в местах выхода родников оголился участками свободной воды. Во всём было оживление и предчувствие перемен. Крестьяне и работники имения готовились к весне и посевным работам.
Где-то далеко на юге, за тысячу километров от имения через заснеженный и холодный перевал каких-то невысоких гор летел ключ из семи лебедей. Его возглавлял крупный самец с бело-розовой окраской. Он гордо держал голову вперёди себя, изредка поворачивая её, то направо, то налево от себя. Слева от него летела небольшая самочка, ничем не отличавшаяся от других птиц. Её оперение на шее, теле и даже хвосте было редким и похожим на шрамы, что свидетельствовало о борьбе с каким-то неведомым хищником. Она была в этой стае новенькой. Резкий порыв ветра на вершине перевала снёс в сторону и разорвал стройный ключ стаи и вожак, повернув голову влево, тревожно посмотрел на свою спутницу. Она посмотрела не него с благодарностью и покорностью, но тут же перевела взгляд вперёд. Удостоверившись, что все на месте и всё в полном порядке после нагрянувшего шквала ветра, они построились в ключ и продолжили свой путь. До тёплой долины за перевалом осталось не более трёх часов лёту, и нужно было успеть до захода Солнца найти место посадки и безопасное место для отдыха. До их родного озера и дома им осталось всего три дня пути.
Прошло три дня. Над озером кружила стая белых лебедей. Каждая птица постепенно снижалась и они по очереди садились на оголившуюся ото льда воду. К пруду бежали крестьянские дети и громко кричали: "Лебеди прилетели!", "Наши лебеди вернулись!". Жители имения и слуги выбежали на крыльцо и, прищурившись от ярко светящего Солнца, наблюдали за необычным и завораживающим зрелищем. Первым на пруд сел Людвиг, тормозя лапами о разбегавшуюся вокруг него воду с пеной и брызгами. Он радостно и возбуждённо оглядывался по сторонам и поднимал голову вверх, наблюдал, как садится его стая. Наконец все члены стаи сели. К Людвигу подплыла новенькая самочка со шрамами на шее, теле и некоторыми отсутствующими перьями на хвосте.
- Это ещё кто с ним? - спросила Антонина у стоявшего рядом Михаила.
- Его пара! - с добродушной улыбкой сказал Михаил. - Наконец он её нашёл!
На крыльцо помещичьего дома выбежала Норочка, а следом за ней, сложа руки за спиной, вышел Генрих.
- Прилетели? Хорошо! Очень хорошо! Я вижу, что вернулись все. - сказал Генрих.
- Не все! Одного птенца прошлогоднего выплода нет, - сказал Михаил, вглядываясь в плавающую на пруду стаю.
- А это кто с Людвигом? - с нескрываемым волнением и неоткуда появившимся недовольством, спросил Генрих.
- Это его пара. Он её нашёл за тридевять земель, - с улыбкой повторил Михаил. - Я так рад за него! А ты, Норочка, рада?
- Да, очень! - радостно сказала Норочка и побежала по направлению к берегу и лебединым домикам.
- Осторожно, доченька! Можешь провалиться. Всё ещё очень слабое и берег тоже.
- Я вижу, что они рядом, Михаил. Но она - дикая! Дикарка! Что нам с ней делать? Приручить? А если они все - одичали? Вы об этом думали? Нет, нужно подумать, что с ней делать. Если она дикая, то не даст подрезать себе крылья! - сказал Генрих, а Михаил с изумлением и недоверием посмотрел на хозяина.
- Её нужно приручить. Не отталкивать, а приручать. Относится так, как относимся ко всем остальным птицам. Все со временем привыкнут, и она также привыкнет и к нам и к своему новому дому. Она ответит на доброту и участие. Лебеди хорошо приручаются и даже дикие. Вы и сами это хорошо знаете.
- Но она совсем не блещет красотой и не ровня нашему Людвигу. К тому же, её пощипал какой-то хищник. Она может принести болезни для наших птиц. Посмотрите, Михаил на её оперение! Что это за лебедь? И какая она будущая мать птенцов Людвига?
- Она избранница Людвига и с этим нужно смириться. Они один раз выбирают себе пару и на всю жизнь. Это правило нам не изменить, Генрих. Как бы мы этого не хотели. Её могут осмотреть ветеринары губернского зоопарка, и, если это необходимо, принять лечебные меры. В любом случае, после жарких стран нам придется это делать для всех птиц!
- Это мы ещё посмотрим! - ответил Генрих, и Михаил посмотрел на хозяина удивлённым, но уже с примесью страха взглядом. Генрих отвернулся и молча зашёл в дом.
Прошло несколько месяцев и у Людвига и Нинэль, так назвали пару Людвига, появились птенцы. Нинэль быстро освоилась в своём новом жилище. Она была заботливой и нежной мамой. Птенцы быстро росли и уже к августу пытались встать на крыло, если бы не одно "но". Ещё в самом начале августа Генрих дал распоряжение одному из егерей, подрезать всем птицам крылья.
Генрих сидел в небольшом охотничьем домике на опушке леса.
- Я хотел бы, чтобы Вы правильно меня поняли! Я хочу, чтобы Вы подрезали им крылья. Я не хотел бы больше переживать по поводу того, что они улетели, и обеспечу им полный комфорт зимой. Для этого в имении есть всё необходимое, - говорил Генрих, сидя за столом и угощаясь пирожками с молоком, поднесенными хозяйкой домика и женой охотника. Егерский домик был обычным крестьянским домиком, за исключением того, что он стоял на самом краю дубового леса и в нескольких километрах от самого имения и деревни.
- Я могу это сделать, если Вы это пожелаете, господин Циммерманн. Но это дело ветеринарного врача и специалистов в своей области. Прежде всего, потому, что подрезка крыльев зачастую травмирует психику птиц, и если это делают не сведущие люди, то они не только перестают доверять, но начинают бояться человека. Вы правильно поступили, что пришли ко мне, я живу далеко от имения и от озера. Птицы меня не знают. Не боитесь ли Вы, Герр Генрих, что они перестанут доверять и Вам? Эту процедуру нужно начинать с вожака и, как я понимаю, Вашего любимца - Людвига?!
- Да, именно так! С него и нужно начать! Если с ним пройдёт процедура в полном порядке, то вся стая последует его примеру и быстро свыкнется к этой не совсем природной процедуре.
- Скажите, Герр Генрих! Зачем Вам это так необходимо? Если они улетали один раз, у них уже выработался рефлекс на перелёт в места зимовки. Там же они уже заняли своё место, и изменить это достаточно сложно. Птицы никогда не смогут забыть эти места и только их птенцам не передастся тяга к перелётам. Вы это очень хорошо знаете.
- Считайте, что это моя прихоть. И я больше не хочу её больше обсуждать с Вами. Я хорошо Вам заплачу. Вы берётесь за дело? - спросил Генрих, вставая со скамейки.
- Да! - ответил егерь и поклонился выходящему их дома Генриху. - Всегда к Вашим услугам, Герр Циммерманн. - перейдя на официальный тон, сказал егерь и подставил руку Генриху, когда он садился в бричку. Генрих небрежно оттолкнул руку егеря, молча сел в бричку и не прощаясь, выехал со двора. Егерь долго смотрел ему вслед и, когда бричка скрылась из вида, сказал:
- Ты убьешь их!
Было раннее утро, и Солнце ярким красным полукругом поднималось над землёй. В лесу запели птицы, радуясь новому дню. Где-то в камышах закрякала утка и затрещала камышовка. К домику, где было гнездо Нинэль и Людвига, шёл егерь в сопровождении двух крестьян, несших несколько свёртков рыболовных сетей. Они готовился к этому дню почти две недели и немного нервничали. Лебеди давно проснулись и учуяли приближающихся к ним незнакомых им людей.
- Когда подойдём ближе, набросите на домик одну сетку, когда в неё попадёт одна птица, убираешь и набрасываешь следующую сеть. Понятно? - шепотом сказал егерь крестьянам.
- А как же! Конечно, понятно! - кивнули в ответ крестьяне.
Как только они приблизились к домику, они услышали шипение лебедей, и тут же из домика показалась огромная фигура Людвига. Он недоверчиво посмотрел на людей, поднял такую же длинную и мощную шею и распустил в сторону крылья. Один из крестьян сообразив, что их план срывается, бросил на Людвига сетку и... промахнулся.
- Растяпа! - разъяренно крикнул егерь на крестьянина. - Бросай на гнездо, пока все не вышли! - орал егерь на второго крестьянина. Крестьянин бросил вторую сетку на домик, но сетка зацепилась за крыло наступающего и шипящего Людвига и в образовавшуюся широкую щель, пригибая шею к помосту, быстро, переминаясь с ноги на ногу, вышла Нинэль. Она с Людвигом не помещалась на узком деревянном помосте, и быстро спрыгнула в воду, шипя и нападая на людей уже со стороны воды. Она больно ударила одного крестьянина клювом, и он закричал от боли. Тут же она перешла в наступление и нападала уже на егеря.
- Быстрее, олухи! Там ещё два птенца! - кричал егерь.
Издали за происходящим наблюдал Генрих. Его охватывало всё больше и больше волнение и огорчение. Его план сорвался и теперь он не знал, как поведут себя эти гордые и красивые птицы. Если не исправить ситуацию, то он может их потерять навсегда. Его всё больше и больше это тревожило. Он зашёл в свой кабинет и вылил в небольшой хрустальный бокал его любимый кальвадос, быстро его выпил и опять вышел на крыльцо наблюдать за происходящим. Вокруг егеря и крестьян, подрезающих крылья молодым серым лебедям, плавали и шипели Людвиг и Нинэль. Было видно, что они смирились с этим унижением насилия, которые делали над их птенцами эти незнакомые и чужие люди. Они поглядывали на них впервые с появившимся к людям страхом, недоверием и ненавистью.
- Чьёрт их подери! Они ничего не умеют и кроме вреда больше ничего не сделали, - сказал Генрих и выпил ещё глоток кальвадоса.
- Герр Циммерманн... - сказал, подходя к Генриху егерь.
- Фам савсем не нужно нищего каворить! Я всё видел этими своими хлазами! - и показал на свои глаза. - Вы не охотник и не ехерр. Ви не мошете справится с самыми простыми маими саданиями! - прервал егеря Генрих с раздражённым видом и вновь появившимся от волнения сильным немецким акцентом. - Что Фы теперь бутете телать? Фы толшны, во што бы то ни стало потрезать им крылья. Инаше, я навсегда его потеряю. Меня не интересует Нинэль, она уже стелала своё тело. Меня интересуют толькхо Людвих! Это Фам понятно?
- Да, Герр Циммерман! Мы всё сделаем, как необходимо! Птицам нужен отдых и спокойствие. Нужно восстановить их доверие!
- Тоферия больше нет. И Фы должны это понимать не хуже меня. Когда Фы в ошередной раз приблиситесь к этой парэ, это толжно быть только нощью, когда птицы спят. Хотя нет! Ми должны их расделить. Ми оставим эту тикарку в своём гнезде, а Людвига и птенцов поместим в карантиный сагон. Оттуда он никуда не тенется. Если не получится и в этот рас, Вы знаете, что делать! - сказал Генрих, показал указательным пальцем вверх и выпил очередной глоток кальвадоса.
- Генрих! - сказал Михаил, заходя в кабинет и прерывая их разговор. Людвиг и Нинэль не возвращаются в гнездо! Уже ночь, и их нет в гнезде! Мы не можем их найти.
- Ничего страшного, Михаил! Сейчас они сильно взволнованы, но к утру Вы должны переместить Людвига в карантинный загон. Я думаю, что никто с этим не справится лучше, чем Ваша дочь, Нора! - уже более спокойно ответил Генрих.
- Я не хочу, чтобы Норочка участвовала в этом деле. У неё к этой паре своё собственное и светлое чувство. Вы же не хотите, чтобы моя дочь потеряла его в столь юном возрасте? Я не могу этого позволить, как отец и как человек!
- Я прошу Вас это сделать ради меня, и ради Норы, и ради наших птиц! Мы будем вознаграждены за это тем, что птицы навсегда останутся с нами. В конце концов, можно объяснить Норе то, что во время перелётов лебедей сопровождает множество опасностей, и мы должны их уберечь от них. Она же знает, что стоило этой дикарке встретиться с лисой или шакалом?
- Я согласен, Герр Циммерманн! Ваша логика холодна, как металл и прямолинейна как луч Солнца. Со своей стороны я сделаю всё возможное! - ответил Михаил и вышел вместе с егерем их кабинета, поклонившись и попрощавшись с Генрихом.
- Хорошо то, что остальным подрезали безболезненно! - сказал сам себе Генрих, когда оба посетителя закрыли за собой дверь.
Людвиг и Нинэль вернулись в своё гнездо только ранним утром. К ним, как всегда перед школой, прибежала Норочка, принеся с собой большой ломоть хлеба. Людвиг с недоверием посмотрел на Норочку и начал расправлять крылья и, шипя, опустил голову. Он готовился к нападению. Норочка заплакала от обиды и начала отступать, бормоча что-то себе под нос.
- Я же! Это же не я! Это они! Они хотят вам помочь! Папа сказал, что это убережёт Вас и Ваших птенцов от опасностей во время перелётов и в далёких странах. И всю вашу стаю!
Как будто поняв смысл её слов, Людвиг с недоверием посмотрел на Норочку, сложил крылья и поднял в привычную изогнутую фигуру свою красивую и мощную шею. Она бросила ему хлеб и он нехотя, а потом всё с большим и большим удовольствием принимал угощение.
- Ну, вот и хорошо! Вот и умница! Я всегда знала, что ты самый умный, Людик! - и Норочка резко приблизилась к Людвигу. Но Людвиг зашипел и опустил голову, так и не подпустив Норочку ближе одного метра.
Так прошла неделя, и птицы немного успокоились и забыли то, что произошло. Идя в школу, Норочка заглянула в домик к Людвигу и не застала его там. Вокруг домика тревожно озираясь, кружилась Нинэль. Девочка бросилась в помещичий дом и, зайдя в маленькую комнатку к отцу, закричала:
- Папа! Людик пропал! Неля одна и очень беспокойно себя ведёт. Птенцов тоже нет, - запыхавшись от волнения и огорчения, говорила Норочка.
- Никуда он не пропал! - снимая круглые очки, сказал Михаил. - Его поместили с карантинный загон. Ему обрежут крылья, и он навсегда останется здесь жить. И это только благодаря тебе, Норочка! Если бы не ты, моя любимая, нам бы это сделать не удалось. Это тебе! - и Михаил вытащил из ящика петушок и протянул его дочери с нежной и любящей улыбкой.
Через несколько минут, Нинэль, разогнавшись на воде, взлетела. Она пыталась найти Людвига. Сделав несколько кругов над озером, деревней и имением, так и не смогла найти, ни Людвига, ни двух своих первых птенцов. Она несколько раз садилась на воду, обследуя каждый уголок озера, подплывала к гнезду и опять взмывала в небо. Она совсем забыла о голоде, который сопровождал её уже несколько дней. Она была сильно обеспокоена и, казалось, что в ней борется несколько чувств. К ней часто бегала Норочка и пыталась её успокоить, но Нинэль, увидев её, тут, же уплывала. Она стала избегать не только людей, но и остальных членов стаи и часто пряталась в зарослях камыша и тростника, проводя там основную часть времени.
Как то, ранним утром Нинэль поднялась на крыло, сделала два круга над озером и повернула на юг, поднимаясь всё выше и выше. Она уже почти достигла края дубового леса, как где-то далеко внизу сверкнула красная вспышка, похожая на яркую красную стрелу, быстро летящую к ней, а через секунду в её грудь ударило что-то очень тяжёлое.
Смерть наступила мгновенно, и птица падала почти вертикально, сложив крылья и переворачиваясь в воздухе. Внизу стоял егерь и наблюдал за падающей птицей. Рядом с ним сидел охотничий пёс, нервно поглядывая в лицо хозяина, зная, что за выстрелом хозяина всегда следует приказ "искать". Но приказа не было. Хозяин пса только скомандовал: "За мной!". Пёс резко рванулся вперёд на поводке и быстро потащил хозяина к месту падения птицы. В это самое время, Людвиг, предчувствуя какую-то беду, заметался в крытом загоне, а два его птенца молча наблюдали за ним. Он быстро, переваливаясь с ноги на ногу, подходил и отходил к двери, в которую заходили люди, потом к двери, куда можно было поплавать в маленьком бассейне. В один миг он, размахивая крыльями, бросился к двери и сильно ударил её грудью, потом ещё и ещё раз. Но двери были закрыты на большой и тяжёлый засов и не могли открыться от ударов птицы, даже такой мощной. В загон зашёл Михаил, но Людвиг не обращал на него никакого внимания. Лицо Михаила было серьёзным и в нём происходила какая-то борьба. Он видел, как птица убивает себя. В его лице вдруг произошла перемена. Он решительно подошёл к двери, улыбнулся, подумав или вспомнив что-то, наверное очень хорошее, но очень личное, открыл засов. Людвиг остановился на мгновение и посмотрел на Михаила, толи с чувством недоверия, толи гордости, толи понимания. И спокойно вышел из загона. До водоёма от карантинного загона было метров пятнадцать и Людвиг быстро, но неуклюже побежал к воде. Он направился сначала к гнезду, но, не обнаружив там ничего и никого, разбежавшись по воде, взлетел в воздух. Он сделал три круга над озером и ещё сверху увидел белое пятно на опушке леса и направлявшегося к нему того самого, ненавистного им человека с собакой. Его сердце забилось ещё быстрее, и он направился в этом направлении.
- Лети к своей любимой! - сказал Михаил с какой-то светящейся улыбкой и проводил Людвига тёплым и понимающим взглядом.
- Что Вы стелали!? - безумно закричал, выбежавший из дома Генрих, бросаясь сначала на Михаила, а потом вслед улетающему лебедю. - Он же его убьет! Я дал приказ егерю стрелять во всех улетающих птиц. Это конец! Вы уволены! Я Вас уништожу! Всех уништожу! Вы бутете ситеть в тюрьма! Это посяхательство на частную собственность! - гневно кричал Генрих во всё горло и во дворе стали собираться дворовые люди и служащие имения. Они со страхом поглядывали то на Михаила, то на Генриха.
- Вы жестокий и бессердечный человек, Генрих! Чтобы быть человеком, нужно любить не только своих животных, а всех, понимаете, всех животных! И не только животных, но и людей - тоже. Кто Вам дал право внедряться в их жизнь? Кто Вам позволил менять их жизнь? Кто Вам дал право распоряжаться их судьбами? - спокойно, но с оттенком брезгливости ответил Михаил. - Я сделал то, что должен был сделать. Лебеди один раз в своей жизни выбирают пару и погибают, если её не будет. Вы сами обрекли их на гибель, Генрих.
Во двор заехала почтовая карета и почтальон, соскочив с козлов, спросил:
- Господин Генрих Циммерманн? - и посмотрел сначала на Михаила, а затем на Генриха. Михаил молча отвернулся. Почтальон подошёл к Генриху, поднёс ему заклеенную вдвое телеграмму.
- Вам телеграмма, Господин Генрих Циммерманн! Срочная! Извините милостиво за столь ранний час. Но я на службе! Вот, распишитесь здесь! Господь с Вами, господин! - и показал место в журнале. Генрих не глядя, расписался, а почтальон, поклонившись Генриху, вскочил на козлы и быстро выехал со двора. В этот момент где-то далеко на опушке прогремел выстрел и белая птица, снижаясь и летя к земле, перевернувшись несколько раз в воздухе, камнем падала вниз. Генрих замер и схватившись двумя руками за волосы, вбежал в дом. Он забежал в кабинет и опрокинул графин кальвадоса, жадно глотал каждый глоток. Глотнув несколько раз, закашлялся, бросил графин на пол, широко схватил письменный стол двумя руками и опустил голову. Его помутневший взгляд упал на лежащую, на столе телеграмму. Он побледнел, предчувствуя беду, распечатал её и прочитал вслух:
"Дорогой и любимый наш брат Генрих! Волею Божьей, наш любимый и почитаемый отец скончался два дня назад, не дождавшись Вашей милости с ним проститься, как единственного сына! По объявленному нотариусом завещанию, Вам завещано его скромное имение под Мюнхеном. Да благословит Вас Господь! Эльза"
Его взгляд был прикован в одной точке. Так он простоял несколько минут и, пошатываясь, вышел из кабинета, направившись в свою спальню.
Наступило утро, но Генрих, обычно поднимающийся раньше всех в имении, так и не выходил из своей спальни. Это не на шутку обеспокоило служащих имения, но никто не решался подняться к нему. В столовую зашёл Михаил с утренним докладом и планами на грядущий день, но не обнаружив хозяина, с вопросом и озабоченностью во взгляде посмотрел на экономку Антонину. Он понял, что хозяин не выходил к завтраку, хотя было уже начало восьмого утра. Он, молча, поднялся в личную половину Генриха и постучал в дверь. Дверь была не заперта и от стука приоткрылась. Михаил увидел лежащего поперёк кровати одетого, по-видимому, не раздевавшегося на ночь ещё со вчерашнего дня Генриха. Он бросился к нему, приподнял и начал трясти за плечи, говоря:
- Генрих! Это Михаил! Просыпайтесь!
Однако Генрих практически не реагировал на крики и просьбы Михаила и только единожды ответил ему каким-то мычанием. Михаил пощупал пульс, приоткрыл его зрачки и понял, что у Генриха не обычное похмелье. Он спустился вниз по лестнице и с неожиданно появившейся жёсткостью отдал распоряжение служащим.
- Всем работать, как всегда! Ничего страшного не произошло! Господин Генрих заболел и ему необходима помощь. Распоряжение по заводу передать пивовару. Антонина! Срочно пошлите человека в уездный город за доктором Александром Назаровичем Цыпиным. Вот его адрес, - и передал Антонине листочек бумаги с записанным адресом. - Эту записку человек должен передать Александру Назаровичу! - и передал Антонине аккуратно сложенную записку.- Где Прасковья? Пусть сейчас же зайдёт ко мне. Немедленно приготовьте таз с горячей водой, спуститесь в хранилище льда и принесите большой его кусок в спальню к господину Генриху. Мне нужен нашатырный спирт и пиявки. Распорядитесь их наловить в озере. Всё! Всем работать! - Михаил встал и направился в спальню к Генриху. Через несколько минут всё было выполнено. Человек гнал лошадь галопом за двадцать вёрст в уездный город, а Михаил и Прасковья не выходили их спальни Генриха практически до приезда доктора. Александр Назарович оказался худощавым молодым человеком лет тридцати пяти. Его пенсне постоянно спадало с его широкого и короткого носа, отчётливо показывая выпуклые близорукие глаза и вздёрнутый с горбинкой нос. Он поднимался в спальню к Генриху в сопровождении Антонины.
- Всем остаться здесь! - скомандовал ей доктор, открыл дверь и решительно зашёл в просторную спальню, неся впереди себя свой огромный и раздутый саквояж с лекарствами и какими-то инструментами.
- Добрый день, Михаил Платонович! - улыбнулся он Михаилу, - Что произошло?
- Похоже у Господина Генрих удар. Он достаточно часто прикладывался в последнее время к спиртным напиткам. На это были и остаются причины. Но это не похоже на обычное похмелье. Посмотрите... - сказал Михаил и подошёл к лежащему и, казалось, безжизненному грузному телу Генриха.
- Вы совершенно правы, Михаил Платонович! - сказал доктор через некоторое время, осматривая зрачки Генриха. - У него удар! Мне нужен горшок кипящей воды и три чистых полотенца. Где я могу вымыть руки? Я хочу Вам задать один единственный вопрос. От чего Вы не захотели учиться в медицинском университете? - спросил он у Михаила, спускаясь по лестнице в столовую. - Если бы не Вы, этот человек давно бы умер. Дорога была каждая минута. Сейчас, благодаря пиявкам и льду, который Вы приложили к голове больного и горячему компрессу, наложенному на его ноги, процесс болезни намного замедлился. И кто Вас научил растирать тело спиртом и греть при ударе ноги? Я обязан доложить об этом уездному и губернскому начальству. С моей точки зрения Вы совершили подвиг, спасая человека, имея только курсы первой медицинской помощи. Надеюсь, что это Вам немного поможет справиться с теми трудностями, с которыми Вы столкнулись после трагической гибели Вашей жены.
- Это не столь важно, Александр Назарович! Её уже не вернуть и жизнь не повернуть вспять! Да и Вы, мой друг, прекрасно знаете, как отнеслась семья и особенно отец Марии Николаевны к нашему браку, - ответил Михаил. Доктор повернулся и с удивлением посмотрел на Михаила.
- Вы до сих пор её не можете забыть?
- Антонина! - прервал его Михаил. - Извините меня милостиво, уважаемый Александр Назарович! Но у нас сейчас много неотложных дел. Я зайду в спальню через пятнадцать минут. Вам поможет во всём Прасковья. Антонина! - повторно, уже более громко позвал Михаил. - Нужно немедленно послать телеграмму в Германию, сестре Господина Циммерманна. Вот текст и адрес. Только ничего не перепутать. Где пивовар? Где отчёт об отправленном сегодня пиве? Завтра утром всё как всегда! - сказал Михаил и вспомнил, что он целый день не видел дочь и быстро пошёл в свои две комнаты, одна из которых была выделена Норочке. Она спала и он, поцеловав её в её курносый носик, вернулся в спальню к Генриху.
- Я буду с ним ещё три дня, - сказал Александр Назарович вошедшему Михаилу. - Это период кризиса. Но мне необходима помощь сестры милосердия. Пошлите за ней в уездный город. Если всё нормализуется, то через неделю господин Генрих должен прийти в себя. Нужен уход за ним ещё как минимум месяц. Моя помощь больше не понадобиться. Мне нужна комната рядом с комнатой больного и будьте так любезны, распорядиться о комнате для сестры милосердия. Я распорядился отправить ей письмо без Вашего ведома. Надеюсь, что Вы не будете меня осуждать за это, но это крайне необходимо.
На следующий день, Норочка, идя из школы, забежала к садовнику. Он любил эту открытую и наивную маленькую девочку и часто баловал её пряниками или конфетами. Но на этот раз садовник был очень серьёзен. Он обрезал какие-то кусты в саду и подозвал девочку к себе.
- Норочка! - сказал он с приветливой улыбкой. Мне из Германии по распоряжению господина Генриха должны были прислать два кустика саженцев очень хороших многолетних вьющихся кустарников. Они цветут почти всё лето. Он заказал только два, чтобы оплести арку пред входом в сад. Но садовник в Германии ошибся и прислал не два, а четыре саженца. Я тебе подарю оставшиеся два саженца. Ты же не против, Норочка?
- Я так Вас люблю, дядя Ваня! Я знаю, что сделаю с ними. Какого цвета у них цветы? Вы поможете мне их посадить? - лепетала девочка, - Вы меня учили, как это делать, но я не хочу, чтобы мои цветы здесь росли. Потому что скоро мы с папой отсюда уедем! Где они? Когда Вы сможете мне помочь? Мне нужно спросить разрешения у моего папы. Мы посадим их на опушке леса, где погибли Людик и Нинэль. - сказала Норочка и её глаза налились слезами. - Но я сильная, как мой папа! Он всё может перенести и перенёс даже гибель моей мамы.
Сражённый столь серьёзными рассуждениями ребёнка садовник не мог проронить ни одного слова и только через некоторое время сказал:
- Я сейчас их вынесу. Ты ничего с ними не делай. Завтра же мы высадим их там, где ты захочешь.
Солнце только показалось на горизонте, а к опушке леса направлялись девочка и пожилой человек, неся с собой через плечо сумочку и небольшую лопату. Они подошли к опушке леса и, посмотрев по сторонам, изучая местность и примеряясь, где будут расти кусты.
- Вот здесь, дядя Ваня! Один рядом с другим, - сказала девочка и начала копать маленькой лопаткой маленькую ямку немного поодаль от того места, где высаживал саженцы садовник. Она сняла со своего мизинчика маленький серебряный перстенёк, на котором была изображена маленькая розочка, положила его в ямку и нежно его прикрыла землёй.
- Это тебе, Людик! И тебе тоже, Нинэль! Этот перстёнёк подарила мне моя мама, когда я родилась, а теперь я дарю его вам, - прошептала девочка и на свежую землю, упала слеза девочки. Она встала, отряхнула руки от земли, поправила своё розовое платьице и вытерла навернувшиеся слёзы.
В это же утро в имение въехал экипаж и из него вышла молодая, красивая и статная женщина.
- Я приехала по приглашению доктора Александра Назаровича Цыпина! - сказала она вышедшему приказчику и экономке Антонине. - Александра Александровна!
- Да, да! - услужливо сказал приказчик. - Ваша комната на втором этаже уже готова. Мы приготовили её ещё вчера. Я провожу Вас!
- Нет! - сказала Антонина. - Я отведу Вас к доктору и к управляющему. А ты отнеси вещи в комнату барышни, - приказным тоном сказала она приказчику.
Они поднимались по ступенькам крыльца дома, когда парадная дверь открылась и из неё поспешно, вышел Михаил. Увидев девушку, он смутился, но уже не мог отвести от неё глаз. Она опустила глаза и покраснела, подав ему руку для поцелуя.
- Александра Александровна Барышникова. Я по приглашению Александра Назаровича! Я сестра милосердия. Вот мои рекомендательные письма, - и протянула Михаилу несколько бумаг.
- Михаил... Михаил Платонович! Управляющий имением, - смутившись, ответил Михаил и нежно поцеловал руку девушки. Они прошли мимо него, а он, совсем забыв о своей спешке, стоял ещё несколько секунд.
- Папа! Папочка! Кто это к нам приехал? Почему ты здесь стоишь? Тебе же нужно на завод! - кричала Норочка, подбегая к Михаилу. - Ты знаешь, папочка, мы с дядей Ваней посадили два кустика кустарниковых цветов, выписанных в Германии. Садовник в Германии ошибся и вместо двух саженцев прислал четыре. Два мы посадили на опушке леса, а два в арке при входе в сад. Знаешь, какого они цвета?
- Я всё знаю! - с особым чувством и загадочной улыбкой сказал Михаил и так крепко обнял дочь, что она, не выдержав, спросила:
- Откуда знаешь? Папочка! Что с тобой?
Прошёл месяц. Генрих начал постепенно приходить в себя и достаточно быстро шёл на поправку. Норочка заметила, что у Михаила произошли какие-то перемены. В его глазах появился незнакомый ей блеск и особенно он проявлялся тогда, когда утром к завтраку выходила Александра Александровна. А однажды, проснувшись по неизвестным ей самой причинам поздней ночью, она не обнаружила отца в его постели. Так иногда бывало ранней весной или во время уборочной кампании, когда все жители и служащие имения помогали крестьянам в поле. Но был уже сентябрь и это было очень странно. Норочка испугалась и выбежала на балкон, примыкавший к комнате Михаила и услышала родной голос отца. Он разговаривал с Александрой Александровной. Александра Александровна, как и многие, встречавшиеся на пути Норочки люди, искренне полюбила девочку, взамен получая такие же чувства. Девочка называла Александру Александровну тётей Сашенькой, на что Александра Александровна всегда улыбалась девочке и целовала её в лоб.
Через неделю после того, как слёг Генрих, приехала его сестра Эльза. Она практически не разговаривала на русском языке и из жителей имения с ней могли общаться только Михаил и Александра Александровна. В один из дождливых сентябрьских дней она сказала Михаилу:
- Я очень ценю вашу преданность моему брату. Я также потрясена тем, что, по словам доктора Цыпина, Вы спасли Генриху жизнь. Я благодарю Бога, что он послал моему брату такого человека как Вы, Михаил. Я не смогла бы пережить сразу две потери, потерю любимого отца и любимого брата. Я Ваша должница навсегда и найду способ отблагодарить Вас. Генрих начал поправляться и очень скоро мы увидим его в полном здравии. Доктор Цыпин посоветовал сменить Генриху не только обстановку, но и климат. Наилучшим климатом будет для него любовь и ласка близких ему людей, его племянников, моего мужа и Вашей вечной должницы. Я хочу увезти его домой в имение нашего заблаговременно ушедшего отца. Но пока он будет жить в имении моего мужа столько, сколько ему необходимо. Его имением будет управлять мой муж. Он очень хороший и добротный хозяин и сможет справиться с управлением двух имений. Так вот, я хотела бы предложить Вам купить это имение. Дело в том, что отец разделил наше состояние на две половины. Своё имение он завещал Генриху, а мне... - Эльза вдруг замолчала и задумалась. - Он передал мне двадцать алмазов, добытых им в молодости, будучи колонистом на немецких территориях в Эфиопии более двадцати лет назад. Я хочу подарить Вам десять из двадцати алмазов. Вы можете их продать или сделать всё, что Вам заблагорассудится или... или купить это имение. Если Вы откажетесь, то прошу Вас выставить имение на продажу в губернской бирже в самое ближайшее время.
- Я хорошо Вас понимаю, фрау Эльза, но вынужден Вам отказать даже в самом скромном подарке. Я никогда не думал, что мои столь скромные усилия могут спасти чью-то жизнь. До этого момента мне всегда казалось, что мои действия приносят только... - Михаил замолчал, а Эльза очень внимательно следила за его взглядом. - Но это всё пустое, - продолжал Михаил, немного взбодрившись, отпив глоток крепкого чая из чайного сервиза Саксонского фарфора, привезенного Эльзой брату в подарок. - Я буду Вам благодарен, Фрау Эльза, если Вы и Ваша семья будет заботиться о Генрихе у себя дома. Я знаю, как Ваш брат мечтал о семье, детях и благополучии. Но, увы, жизнь распоряжается вопреки нашим желаниям. Я завтра же отправлю заявление на биржу о продаже имения. Отчёт о моей работе я предоставлю Вам через три дня. Будем надеяться, что скоро появится новый хозяин имения.
На следующий день во двор имения заехала почтовая карета. С козел спрыгнул почтальон. Ему навстречу вышел приказчик.
- Мне нужен господин Еремеев Михаил Платонович. Ему заказное письмо из Губернской управы. Это государственное письмо и требует личного вручения! - чётко произнёс он приказчику. Приказчик тут же развернулся и побежал в сторону пивного завода, крикнув почтальону:
- Сей момент!
Михаил пришёл через пять минут, расписался в почтовом реестре и долго крутил и рассматривал письмо. На нём было написан адрес имения, его имя и фамилия. Было видно, что он долго находился в состоянии нерешительности, размышляя - распечатывать письмо или нет. На обратном адресе было написано: "Губернское управление железнодорожных путей и путей сообщения". Через несколько минут он открыл письмо и прочитал:
Глубокоуважаемый Михаил Платонович!
"Губернское управление железнодорожных путей и путей сообщения и лично Статский советник Филипп Филиппович Самсонов выражает Вам своё глубочайшее почтение..." - бегло пробежал глазами Михаил. "Вы, как один из лучших специалистов в области строительства мостов любой сложности и предназначения...". "В связи с острой необходимостью в Вашем профессионализме, трудолюбии и ответственности...". "Комиссия пришла к выводу, что Вашей ошибки, халатности или других профессиональных нарушений не было ни в коем разе...", "Информация, полученная Губернским управлением, являлась грубой клеветой, основанной на личностных взаимоотношениях и неприязни". "Виновники происшествия, произошедшего 5 января 1906 года от Рождества Христова, найдены и наказы в полной мере в соответствии со степенью вины", "Велением Государя нашего Вы восстанавливаетесь в своих чинах и званиях..." "Просим Вас великодушно прибыть в Губернское управление железнодорожных путей и путей сообщения 3 октября 1911 года..." "Ф.Ф. Самсонов".
Михаил не верил своим глазам. Он вновь и вновь перечитывал письмо. Перед его глазами проносилось всё то, что произошло восемь лет назад, смерть жены, неприязнь и ненависть семьи, катастрофа, произошедшая спустя три года, воспитание дочери гувернанткой, анонимное письмо о его причастности к катастрофе, суд, разжалование и переезд в имение. Он стоял некоторое время в оцепенении, но в один миг его взгляд просветлел, он быстро зашёл в дом, поднялся на второй этаж и постучал в дверь.
- Войдите! - прозвучал мягкий и приятный женский голос.
- Сашенька! Меня восстанавливают в званиях и чинах! Вы это понимаете? Это значит, меня признали невиновным. Это значит, что меня ждут... - и Михаил бросился к Александре Александровне, обнял её и крепко прижал к себе. Она молчала, поглаживая его прямые русые волосы.
- Я очень рада за Вас, Мишенька...
Наступило 3 октября. Михаил проснулся ещё затемно. Он лёг далеко за полночь и никак не мог уснуть, переживая всем сердцем предстоящую встречу с Самсоновым. Был пасмурный день и накрапывал мелкий дождь. Он подошёл к своему столу и зажёг лампу. На столе лежала шкатулка обклеенная красной бархатной тканью и перевязанную розовой шёлковой ленточкой и завязанным бантиком. На шкатулке была приклеена золотая пластинка, на которой было выгравировано каллиграфическим почерком гравёра: "Любимому Папочкъ от любящей Норочкъ. 03.10.1911". Он осторожно развязал бантик и открыл шкатулку. В специально сделанных пазах шкатулки лежали две стеклянные статуэтки лебедей: белого и розового. Михаил засиял в улыбке, зашёл в комнату дочери, подошёл к её кровати, наклонился и поцеловал её в лобик. Она что-то прошептала во сне и, перевернувшись на другой бочок, сложила ладошки под щёчку и засопела сладким детским сном.
- Я понял, доченька! Я тебе обещаю. Мама нас поймёт, - и вышел в свою комнату.
Он уезжал в губернский город очень рано. Его вышли провожать все жители и гости имения. Вышел уже почти оправившийся после болезни Генрих. Он подошёл к Михаилу и тихо сказал:
- Вы были правы! Мы не имеем права вмешиваться в чужую жизнь. И я не стану Вас отговаривать от государственной службы. Вы много сделали не только для имения и его процветания, но и для меня лично. Я искренне хочу пожелать Вам удачи. Мы с нетерпением будем Вас ждать. Возвращайтесь быстрее. Посмотрите, Вас ведь ждут!
Михаил обернулся и посмотрел на Александру Александровну и Норочку. Они стояли рядом, а Норочка обнимала и прижималась к тёте Сашеньке. Их глаза выражали одно и тоже чувство.
- Я скоро вернусь, - сказал Михаил и выехал за ворота имения.
- Имение продали под дачу промышленнику из губернского города. Немец и его сестра вернулись к себе на Родину, где дожили до глубокой старости. Немец так и не обрёл желанного семейного счастья и благополучия - пел старик, - Управляющий имением был восстановлен в званиях и чинах и его карьера быстро пошла вверх. Он женился и вскоре у него и сестры милосердия родился мальчик, а его дочь, выучившись на биолога в университете, стала знаменитым на весь мир британским орнитологом. Страна пережила большие потрясения, имение пришло в упадок, а лебеди безвозвратно улетели в неизвестном направлении. Вскоре после отлёта лебедей дамбу озера прорвало и через несколько лет оно превратилось в заросшее тростником болото. Остались только два куста белых и розовых цветов на опушке леса. Они и поныне цветут всё лето, переплетаясь и образуя арку из смешения белых и розовых цветов. А там, где маленькая девочка когда-то давным-давно оставила свой перстенёк, пробился ключ. Местные жители заметили его целебную силу, а молодые влюблённые пары проходят в арку - символ верности и преданности. А в дубраве, рядом с заросшим прудом и бывшим имением, местные жители до сих пор осенью собирают трюфеля, посаженные тем самым управляющим. И только название той самой деревни напоминает о том, что здесь когда-то жили лебеди. Эта легенда о том, что всё возвращается тем, кто пытается изменить законы жизни. И о вечной любви. Птицы вернутся сюда, а может быть и в другое место. Не пугайте и не убивайте их. Это было так давно, что никто не знает, было ли это на самом деле, - допел старик и положил бандуру. Я посмотрел на часы. Было уже начало первого ночи. Мой мобильный телефон молчал.
- Ты почему занервничал сынок? - спросил старик.
- Думаю! - ответил я.
- О чём? О песне?
- Нет! Подумал, что когда-нибудь напишу об этой истории.
- Зачем тебе это? Ты же знаешь её. Расскажи её кому-нибудь и этого будет достаточно.
- Как Вы - не смогу. Могу в сказке рассказать...
- Я знал, кому её передать, - прервал меня старик, - Ну-ка помоги мне встать!
Проведя несколько часов с этим человеком я, к своему стыду не заметил костыли, которые лежали за тротуаром. Я поднял его на ноги, взял его инструмент и проводил его к его дому.
- Вот возьмите! - Я протянул ему какую-то купюру. Он посмотрел на меня очень пристально, пытаясь прочитать мои мысли и ответил:
- Я отказываюсь даже от самого скромного подарка.
- Это моя визитная карточка.
- А зачем она мне? Ты приходи завтра или послезавтра. Я буду на том же месте и в то же самое время. И помни, сынок, о своём обещании.
- О каком обещании? - спросил я.
- Тебя никто за язык не тянул, - сказал старик, и двери лифта за ним закрылись.
Я часто проходил мимо его дома и того места, где сидел и пел свои песни старик. Но его там больше никогда не было, и я никогда его больше не видел. И только много лет спустя, однажды, случайно побывав в той сомой деревне, у того самого ключа и цветущих кустов, я вспомнил о данном старику обещании...